Бесплатный фрагмент - История моей семьи

Предисловие

История каждой семьи состоит из имен и дат, из документов и фотографий. Чем древнее род, чем известней в мире его представители, тем больше у семьи фактов, на которые опирается ее история. Но история любой семьи неразрывно связана с историей страны, народа, со временем, в котором жил тот или иной ее представитель. Войны, революции, репрессии осложняли жизнь людей. В целях сохранения семьи часто приходилось скрывать не только свое происхождение или место рождения, но и менять национальность, фамилию, уничтожать семейные реликвии.

Мой род не принадлежал к знаменитым. Во всяком случае, в том временном отрезке, который мне удалось проследить. Но загадок и тайн в моей семье оказалось больше, чем фактов.

Я выросла в советское время в семье, социальное положение которой определялось как рабоче-крестьянское. В детстве и юности я даже не задумывалась о своем происхождении, о родословной. Но яркими вспышками остались в памяти случайные воспоминания матери, скупые рассказы двоюродных бабушек, удивительно пронзительные взгляды на лицах, запечатленных на старых портретах и фотографиях, хранимых мамой в нижнем ящике шифоньера, или висящих в темных рамах на стенах в комнатах бабушек.

Взрослела я, одна за другой уходили в иной мир бабушки, потом родители, и в одно время я вдруг осознала, как мало я знаю об их жизни, об их молодости, которая пришлась на непростые годы первой половины двадцатого века. Я успела поговорить с еще здравствующими бабушками по линии моего отца, услышать воспоминания моего дяди по линии матери, сохранить некоторые фотографии и портреты.

Шли годы, и я все чаще вспоминала истории, рассказанные мне моими дорогими родными, и понимала, что за скупыми откровениями кроется гораздо большее — суровые испытания, горечь потерь, счастье любви и верности, обиды и разочарования.

Разбираясь с родословной, с датами и именами, я задалась целью не только восстановить этапы жизни моих предков, но и воссоздать саму их жизнь в чувствах и эмоциях, понять и озвучить их мысли.

Так, с интереса к своей родословной начался роман «Дивлюсь я на небо…», в котором я описала жизнь моих родных в основном по линии матери в период с 1929 по 1960 годы. Этот роман отражает жизнь целого поколения людей, ставших участниками судьбоносных событий для всего человечества. Из таких историй состоит история страны. И в этом смысле история моей семьи показательна. Мои родные испытали на себе и голод, и репрессии, и тяготы войны, включая потерю близких, и выживание в голодные военные и послевоенные годы.

Жизнь человека невозможно оторвать от времени, в котором он живет. Многие поступки, кажущиеся странными или необъяснимыми из-за отсутствия информации, становятся понятны, когда окунаешься в быт того времени, узнаешь законы, по которым жили люди, прослеживаешь развитие культуры, науки, техники тех лет. Прочитывая страницы истории СССР, мемуары очевидцев, я пыталась сопоставить их с информацией о моих родных.

Бесценны для истории нашей семьи воспоминания моего дяди Войтковского Александра Александровича; дополнения к ним его супруги Войтковской (Яковлевой) Нины Федоровны; хоть и отрывочные, записанные мной гораздо позже по памяти, воспоминания моей мамы Яцышиной (Войтковской) Валентины Александровны, дяди Войтковского Владимира Александровича, его супруги Войтковской (Тюриной) Людмилы Николаевны, бабушки Яцышиной (Выборновой по второму мужу, Каратаевой в девичестве) Марии Ильиничны, двоюродной бабушки Мосиной (Яцышиной) Антонины Ивановны, тети Чекалиной (Кочмарь) Раисы Кузьминичны; а также совместные воспоминания с братьями и сестрами, которые запомнили какие-то моменты жизни наших близких, их рассказы.

Мой род состоит из четырех основных ветвей: Яцышиных и Каратаевых — по отцу и Войтковских и Деркаченко — по матери. Я написала это семейное исследование настолько глубоко по линии родословной этих фамилий, насколько полно смогла собрать информацию о них.

Галина Долгая (Яцышина)

ВОЙТКОВСКИЕ и ДЕРКАЧЕНКО

Свое исследование я начну с родословной моей матери Войтковской Валентины Александровны.

Еще в детстве я слышала от нее необычную историю ее рождения, которая удивляла не только географическим местом рождения, но и учреждением, в котором она появилась на свет. В паспорте моей мамы было написано место рождения: «Уссурийский край, город Кривой Ручей». Дата рождения указана: 16 августа 1935 года.

— Мама, а как вы попали в Уссурийский край? — спрашивала я, зная, что все родственники мамы живут в городе Николаеве на Украине.

Ответ мамы только добавлял загадок:

— Отец служил там… начальником лагеря. Я родилась восьмимесячной, роды принимала заключенная…

Чтобы понять, насколько удивительно было такое открытие для меня, а позже и для моих сестер и братьев, стоит сразу сказать, что семья моей мамы проживала в Ташкенте с 1937 года, а ее отец работал художником в Художественной артели. В воспоминаниях старшего брата моей мамы — Александра говорится о жизни до Ташкента на станции Тохтамышская, в Уссурийском крае, но нет ни слова о роде занятий его отца, если только не считать упоминания о направлении на службу от НКВД. Более того, сын считает отца танкистом и вспоминает некоторые факты, подтверждающие это, как и картины, написанные отцом в Ташкенте. Ни одна из них не сохранилась ввиду определенных обстоятельств, но сохранились их описания — портреты жены и детей, этюды и картины природы гор и реки Чирчик в Ташкентской области.

Чтобы разобраться с историей жизни моих деда и бабушки, которые прожили вместе с 1929 по 1942 года, мне пришлось заглянуть в историю жизни их родителей, моих прадедов и прабабушек. А о них информации сохранилось еще меньше, даже даты рождения и смерти пришлось предполагать, исходя из рождения детей и некоторых семейных событий.

Прадеды и прабабушки родились еще в девятнадцатом веке, а деды и бабушки — до Октябрьской революции. У кого-то жизнь была долгой, кто-то прожил мало, но жизнь всех была емкой, полной трагических событий, связанных с Октябрьской революцией, гражданской войной, годами репрессий и Великой Отечественной войной, не говоря уже о личных семейных трагедиях.

Ниже я попробую объяснить со своей точки зрения факты и поступки моих родных, сведения о которых разнятся и порой выглядят совершенно противоречивыми. Оговорюсь только, что почти все выводы, сделанные мной, имеют под собой документальную основу. Это записи в документах: свидетельствах о рождении, трудовых книжках, военных билетах; строки из писем; записи в похоронных книгах, а также правительственные указы тех времен, уголовный кодекс СССР, даты и события некоторых сражений Великой Отечественной войны, воспоминания очевидцев о лагерях и тюрьмах 30-х, 40-х годов, а также факты из истории городов Николаев и Ташкент.

Курсивом выделены строки из воспоминаний моего дяди Александра Александровича Войтковского и его жены Нины Федоровны Войтковской (Яковлевой). В скобках — мои пояснения.

Семью Войтковских в поколении моих родителей (матери Войтковской Валентины Александровны) сформировали две ветви — Войтковские и Деркаченко.

Михаил Войтковский

Предполагаемая дата рождения — 1875—1885 гг.

Место рождения — Польша, предположительно, Краков

Дата смерти — 1937 г.

Место смерти — скорее всего — Ташкент

Похоронен — неизвестно

Национальность — поляк

Семья — жена (предположительно Анна), трое детей (Александр (1906 г.р.), Евгений (1906 г.р.), Анна (1911 или 1912 г.р.))

Фото нет

Внук Михаила Войтковского, Александр Александрович Войтковский пишет в своих воспоминаниях:

«Дед был очень живой, непосредственный, часто брал меня (внука, это происходило в Ташкенте) на руки, давал гостинцы. Но я его почему-то боялся».

«Дед был грамотным по тем временам, был высококвалифицированным слесарем-сборщиком на заводе — судостроительном (в городе Николаеве)».

Как попал поляк на Украину неизвестно. Судя по датам рождения детей — его старший сын Александр (мой дед) родился в 1906 году, дату рождения Михаила можно отнести к 1875—1885 годам.

«В 1937 переехали в Ташкент (семья сына Михаила — Александра Михайловича). На „Сельмаше“ работал мой дед (Михаил) … За что-то деда выслали из Николаева (никто не мог мне этого сказать, не знали). Вероятно, сначала он жил не в Ташкенте. Затем в Ташкенте. … Из Ташкента он исчез, куда и когда не знаю и спросить не у кого. Вроде бы его опять выслали дальше. И он неизвестно где умер».

Речь идет о 1930-х годах. В истории СССР — это время усиления репрессий, Большого Террора (термин введен в 1968 году английским ученым Р. Конвестом). Органы ГПУ (Государственное Партийное Управление) чистят не только слой интеллигенции, духовенства и крестьянства, но и рабочий класс.

В 1926 году в Уголовном Кодексе РСФСР было расширено понятие контрреволюционного преступления и введено определение «лицо социально опасное». В категорию социально опасной личности проходили все, кто невзначай осуждающе высказался в адрес партии, или в сердцах выразил свое недовольство нищим бытом, голодом, или того хуже — осудил действия партийных органов. Также сюда попадали люди, имеющие контакты, как дружеские, так и случайные, с ранее репрессированными. Судили быстро. Работали так называемые «тройки», которые имели большие полномочия — три представителя власти выносили приговор, основываясь на доносах и показаниях ранее осужденных, взятых с пристрастием.

В Тройку входили: Первый секретарь обкома партии или из ЦК, начальник местного отдела НКВД (Народный Комитет Внутренних Дел, создан в 1933 году на базе ОГПУ), прокурор. Это было в 1934 году.

Еще одно обстоятельство имеет важное значение в установлении причины ареста Михаила — обострение отношений СССР — Польша. История 1920-30-х годов пестрит сообщениями о территориальных разборках Польши с СССР и Германией, которые начались еще в Первую мировую войну. В 30-е годы ОГПУ «выявляли» польских шпионов и арестовывали подозреваемых.

В то же время, в 1933—1936 годы, предшествующие началу Большого Террора, приговоры стали «мягче» — чаще приговаривали к ссылке и меньше расстреливали.

Михаил работал на судостроительном заводе рабочим, был грамотным, по национальности — поляк. Возможно, где-то он неосторожно высказался о действиях органов или уровне жизни народа. Кто-то мог указать на него как на «чуждый элемент в среде рабочего класса».

Исходя из вышесказанного, можно предположить, что Михаила Войтковского арестовали и выслали в Среднюю Азию. Возможно, на исправительные работы на одну из Великих строек.

В те времена в Средней Азии строили ирригационные сооружения в бассейнах Аму-Дарьи, в Ферганской долине. Там, в основном, работали заключенные. Строили также заводы и фабрики. В довоенные годы в Узбекистане было построено 500 промышленных предприятий, в том числе и завод Сельского машиностроения, который был основан в 1927 году как Центр ремонтно-механических мастерских Главхлопкома, а в 1931 году на базе мастерских построен машиностроительный завод «Ташсельмаш» имени К. Е. Ворошилова.

Ближе к 1937 году, когда в результате массовых арестов специалистов по всей стране, работать на заводах и фабриках стало почти некому, производство, как и сельское хозяйство, пришло в упадок, срочно стали возвращать ссыльных, числящихся как «высококвалифицированные».

Возможно, Михаила перевели из лагеря или с одной из строек в Ташкент, где как раз нужны были хорошие специалисты на заводы. Таким образом, он оказался на заводе Сельского Машиностроения, о чем в своих воспоминаниях и говорит мой дядя Александр Александрович.

Скорее всего, жил он на правах поселенца, в бараках, находящихся поблизости от завода. На это наводит факт его женитьбы и свободного перемещения по городу, о чем в своих воспоминаниях пишет его сын Александр.

В1937 году Михаила снова арестовали и, возможно, расстреляли или отправили в лагеря, откуда мало кто возвращался, а учитывая, что он был достаточно пожилым человеком к концу 30-х (50—60 лет), то он мог умереть в лагере. Потому и исчез из поля зрения родных.

В Ташкенте в те годы каждый день расстреливали десятки людей. Среди них те, кто был арестован при проведении «национальных операций» — одному из направлений Большого Террора.

В Книге Памяти Узбекистана (вторая книга из трех) приведены такие цифры:

Среди арестованных было узбеков — 2361 человек, русских — 462, тюрков — 31, немцев — 20, поляков — 12, харбинцев — 19, афганцев — 3, китайцев — 3.

Возможно, среди 12-ти поляков был и мой прадед. К сожалению, саму Книгу Памяти я не смогла отыскать в открытом доступе и потому не видела фамилий репрессированных.

Расстрелы (по устным свидетельствам жителей, чьи дома стоят на другом берегу канала) проводили ранним утром на берегу канала Боз-су в тот момент, когда мимо проходил поезд. В то время это был край города, недалеко от тюрьмы, в которой содержали арестантов (позже на том месте была построена трикотажная фабрика «Юлдуз»).

Сейчас это совсем недалеко от центра, рядом с проспектом Амира Темура. В 2001 году там воздвигнут Мемориал Памяти жертв репрессий.

Остается добавить, что в Ташкенте Михаил женился второй раз, и его сын Александр упоминает жену отца в своих воспоминаниях как мачеху. Нравилась она ему или нет, не понятно. Ясно одно, что отец и сын с семьей (Александр Михайлович с женой Анной Семеновной и детьми — Александром, Валентиной и Владимиром), общались.

Жена Михаила Войтковского

Предполагаемая дата рождения — 1885—1888 гг.

Место рождения — Польша

Предполагаемая дата смерти — 1911 — 1912 гг.

Место смерти — г. Николаев, Украина

Похоронена — неизвестно

Национальность — полячка

Семья — муж Михаил Войтковский, трое детей: (Александр (1906 г.р.), Евгений (1906 г.р.), Анна (1911 или 1912 г.р.))

Фото нет

О моей прабабушке известно настолько мало, что ничего невозможно собрать в биографию. Есть упоминание о том, что она была артисткой.

Имя, фамилия, дата рождения неизвестны.

Могу предположить, что она родилась в 1885—1888 годах. (Как я уже упоминала, первого ребенка, сына Александра, она родила в 1906 году). Дата рождения второго сына Евгения тоже 1906 год. Третий ребенок — дочь Анна, родилась в 1911 или 1912 году. Могу предположить, что моя прабабушка умерла при родах дочери, и отец назвал ребенка в ее честь.

Из воспоминаний Войтковского А. А.:

«… его (Михаила) жена, бабушка, тоже полячка. Она рано умерла, и дед один воспитывал в Николаеве трех детей».

Дополнения Войтковской Н. Ф.:

«Ваш прадед — Михаил, вероятнее всего был из какого-то портового городка в Польше, где был судостроительный завод, так как он был квалифицированным специалистом на заводе. Вероятно, его выслали из Польши в Николаев, а уже потом в Ташкент. Польша ведь была в составе России до 1917 года, там часто бастовали. Откуда-то у Саши (А. А. Войтковского) было воспоминание о том, что жена Михаила была артисткой, он говорил, что до войны была её фотография. Но этого сейчас никто не знает.

Михаил и его сын Александр были заядлыми рыбаками. Их домик стоял на окраине Николаева у самой реки, кругом были камыши. Домик был очень маленьким. В 1960-е годы мы с Сашей ходили по тем местам, но там уже были одни камыши, а сейчас это район города, который называется Намыв».

Семен Николаевич Деркаченко

Предполагаемая дата рождения — 1880 г.

Место рождения — Черногория, г. Котор

Дата смерти — май-июнь 1936 г.

Место смерти — г. Николаев, Украина

Похоронен в Николаеве

Национальность — черногорец

Семья — жена Екатерина Терентьевна Гнённая, девять детей: Мария, 1900 г.р.,Александр, 1902 г.р., Петр, 1904 г.р., Ольга, 1906 г.р., Анна, 1908 г.р., Анна, 1911 г.р., Надежда, 1914 г.р., Николай, 1918 г.р.,Владимир, 1924 г.р.

Вот что пишет о Семене Николаевиче Войтковский Александр Александрович (внук):

«… черногорец, с большими белыми усами, щуплый. Как он попал в Николаев из Черногории (Югославии) не знаю. В день, когда мы в 1937 году приехали в Николаев с Дальнего Востока, его хоронили».

Судя по документам, это был 1936 год. Так как третий ребенок Войтковских — Владимир, родился в 1936 году в Николаеве. То есть, Анна, дочь Семена Николаевича, вернулась домой на последнем сроке беременности.

Дату рождения Семена Николаевича можно приблизительно определить по дате рождения первого ребенка — дочери Марии (Муры) — 1900 год. Семен Николаевич мог родиться не позднее 1882 года.

Датой смерти можно назвать май-июнь1936 года, так как Владимир, сын Анны, родился 11 июня, а по воспоминаниям Александра Александровича Войтковского они вернулись в Николаев в день похорон деда Семена.

Александр Александрович, говоря о том, «как он (Семен) попал в Николаев из Черногории», имеет в виду, как он попал на Украину из Черногории. Потому как в Николаев семья Семена переехала из Одессы.

«Дед Семен плавал на торговых судах, сначала они жили в Одессе, большинство их детей, сестер и братьев матери (имеется в виду мать Александра — Анна), родились в Одессе. Затем они переехали в Николаев. Мать наша также родилась в Одессе… Детей было много…»

Нина Федоровна Войтковская в своих дополнениях добавляет, что ее муж ошибся, говоря, что его мать Анна родилась в Одессе. Семья переехала в Николаев до ее рождения. Это подтверждает и Свидетельство о рождении другой сестры Анны (тоже Анны, детей называли по святкам), родившейся раньше, в 1908 году в Николаеве.

Очевидно, они переехали в Николаев до1908 года.

Дополнения Нины Федоровны:

«Переезжали с 4-мя детьми. Поселились в частном доме, который стоит до сих пор. У хозяев было два дома, один они сдавали. Деды обманули хозяев, сказав только об одном ребёнке. Сняли дом с одним ребёнком, а остальных баба Катя перенесла по одному в бельевой корзине. Я хорошо помню, что об этом все вспоминали, а также то, что хозяева всю жизнь были этим недовольны. А выселить такую семью было нельзя в те годы, после войны за дом платили государству, а не хозяевам. Но когда в 1970-е годы выехали последние Деркачи (как их называли), то дом опять перешёл хозяевам».

Почему семья Семена Николаевича переехала в Николаев?

Прямого ответа на этот вопрос нет. На тот момент Семену было лет сорок или около того — для мужчины это вполне зрелый возраст, и сил должно было быть много. Работа у него была — плавал на торговых судах. Возможно, он потерял работу, или просто семья решила обосноваться рядом с родными жены Екатерины — Гнёнными. Они жили в Николаеве. Николаев находится в ста двадцати километрах от Одессы — по современным представлениям не такой уж долгий путь.

Нина Федоровна также пишет:

«Нила (дочь Александра Семёновича — третьего ребенка Деркаченко) говорит, что он (дед Семен) приходил с плавания и привозил гостинцы, гулял с ней, а на заводе не работал. Ей было 12 лет, когда он умер. Она хорошо помнит, как он болел и умирал».

Александр Александрович рассказывает дальше:

«Когда дед с бабкой приехали жить в Николаев, то жили около рынка, в двух больших комнатах. Жили дружно. Дед пошел работать на судостроительный завод, бабушка стирала по домам. Дети рано начали зарабатывать на жизнь. Тетя Мура и тетя Нюся работали белошвейками…»

Кто прав в отношении места работы Семена Николаевича, сказать определенно трудно — точных данных нет. Николаев, как и Одесса, тоже портовый город. Так что он мог, как и в Одессе, плавать на торговых судах. Нила, скорее всего, больше знала о своем деде, хотя бы потому, что жила с ним и была в возрасте подростка.

Из воспоминаний дочери Александра Александровича Войтковского Даринской (Войтковской) Ларисы Александровны:

«Когда я там (в Которе) была… чувствовала что-то особенное, почему-то мне казалось, что я там уже была, что многое мне знакомо — дома, улицы, черепичные крыши. Позже узнала, что это родной город нашего прадеда. Городок старинный, небольшой. Традиционно там жили моряки-рыбаки. Фотографию деда Семёна я очень хорошо помню, она висела у б. Муры (старшей дочери Семена — Марии) на стене в большой раме. Помню, как ходили на его (Семена) и б. Катину (его жены) могилки в Николаеве на кладбище».

Екатерина Терентьевна Деркаченко (в девичестве Гнённая)

Предполагаемая дата рождения — 1880—1883 года.

Место рождения — возможно, село Варваровка, близ Николаева (в наши дни не существует, слилось с городом).

Дата смерти — неизвестна

Место смерти — г. Николаев, Украина.

Похоронена в Николаеве

Национальность — по отцу — запорожская казачка, по матери — турчанка

Семья — муж Семен Николаевич Деркаченко, девять детей: Мария, 1900 г.р., Александр, 1902 г.р., Петр, 1904 г.р., Ольга, 1906 г.р., Анна, 1908 г.р., Анна, 1911 г.р., Надежда, 1914 г.р.,Николай, 1918 г.р., Владимир, 1924 г.р.

Жизнь Екатерины Терентьевны была полностью посвящена семье. Она родила одиннадцать детей (две девочки умерли в младенчестве), учиться ей было некогда, и она подрабатывала стиркой, как пишет Александр Александрович.

Интересны воспоминания о ее национальной принадлежности:

«Мать мамы (Анны Семеновны) — баба Катя — помесь турчанки и запорожского казака. Тетя Мура (старшая дочь Екатерины и Семена Деркаченко) рассказывала, что ее бабка (мать Екатерины) … была турчанка, была очень строгой к домочадцам, постоянно курила трубку. Родственники бабы Кати жили в Николаеве, под Киевом и в Миргороде».

Нина Федоровна дополняет:

«Бабушку — прабабушку-турчанку дети помнили не в Одессе, а в Николаеве. Она ездила к родственникам в Миргород Полтавской обл. и в Васильков Киевской обл. Позже, после войны, туда ездила и т. Мура. Ходила бабушка-турчанка в длинных широких юбках, носила мониста, курила трубку. В карманах у неё всегда были конфеты — леденцы. Т. Мура вспоминала, что она, бывало, подзовёт к себе внука, погладит по головке и даст конфетку. Это было ещё до революции».

Из вышесказанного можно предположить, что:

Отец Екатерины — запорожский казак, женился на турчанке (где это произошло, когда — остается вопросом). От этого брака родилась дочь Катя. Жили они в одном из мест на Украине — под Киевом, в Миргороде или в Николаеве. Там Екатерина встретила черногорца Семена, эмигрировавшего, возможно, со своими родителями из Черногории. Вышла замуж и впоследствии они переехали в Одессу. Либо Екатерина и Семен встретились и поженились уже в Одессе.

Какое-то время, даже приблизительно определить трудно, бабушка-турчанка жила с семьей дочери, раз старшая внучка Мура помнит ее. И это могло быть как в Одессе, так и в Николаеве.

Это, пожалуй, все, что я смогла восстановить и написать о прадедах и прабабках. Далее о Войтковских — Александре и Анне — родителях моей матери Войтковской Валентины Александровны.

Александр Михайлович Войтковский

Дата рождения — 1906 год

Место рождения — г. Николаев, Украина

Дата смерти — без вести пропал 15 мая 1942 г. (по другим данным — 17 мая)

Место смерти — село Беззаборовка Сталинской области, Александровского района. По другим документам место потери обозначено как хутор Запаро-Марьевка на северо-востоке Донецкой области, недалеко от границы с Харьковской областью. Оба пункта находятся в районе Барвенково, который находится в 134 км от Харькова.

Похоронен — неизвестно

Национальность — поляк

Семья — жена Анна Семеновна Деркаченко, трое детей: Александр, 1932 г.р., Валентина, 1934 г.р., Владимир, 1936 г.р.

Из воспоминаний сына Александра Войтковского:

«Отец был старшим в семье, 1906 года рождения… У моего отца был брат Женя и сестра Аня. Отец их очень любил и растил маленьких».

«Отец с матерью поженились в 1929 году, матери было восемнадцать лет, три года у них детей не было, я родился в 1932 году, чему они были очень рады».

«Дядя Петя (брат Анны Деркаченко, 1903 года рождения) дружил с моим будущим отцом и с дядей Федей (друг), которые вскоре женились на двух сестрах дяди Пети — Муре (1900 г.р.) и моей матери (Анне, 1911 г.р.)»

Александр Михайлович рано лишился матери и, будучи старшим из детей, занимался воспитанием младших. Забегая вперед, скажу, что и его сын Александр Александрович пошел по стопам отца. В тяжелое военное время, когда отец был на фронте, а мать работала на заводе, он занимался своими младшими сестренкой и братишкой, в прямом смысле слова воспитывал их, о чем остались воспоминания и Валентины, и Владимира. В возрасте четырнадцати лет Александр один переехал с ними из Ташкента в Николаев, а было это в 1946 году! — в неспокойное послевоенное время, омраченное разрухой, бандитизмом, голодом.

Петр, Александр и Федор работали на судостроительном заводе и, как друзья, могли заходить домой друг к другу. Бывав в доме Деркаченко, Александр и познакомился с сестрой Петра — Анной.

А. А. Войтковский пишет, вспоминая отца:

«Станция Тохтамышская, Дальний Восток, вероятно, это 1935—36 года, когда родилась Валя. (моя мать, родилась в 1934 году) Это на строительстве Комсомольска-на-Амуре (так говорили родители, но это не факт.) Отец в военной форме, в буденовке. Здоровый, веселый, с открытым лицом, голубыми глазами, очень жизнерадостный. Скорее всего, он служил в войсках НКВД по призыву военкомата».

В семейном архиве сохранилась небольшая фотография Александра Михайловича в буденовке. Фотография черно-белая, но и на ней видно, что глаза у моего деда светлые. А вот сам он выглядит очень сосредоточенным и серьезным. Видимо, форма или положение обязывает. Но на его шинели нет никаких знаков воинского отличия, по которым можно было бы точно определить род войск, в которых он служил. Могу предположить, что информацию о призыве отца в войска НКВД, сын мог слышать позже в разговорах взрослых. Ведь в 1935—36 гг. ему было всего 3—4 года.

НКВД — Народный Комитет Внутренних Дел, создан в феврале 1934 года. Анализируя хронологию событий семьи и законы того времени относительно службы в войсках ОГПУ (НКВД), я прихожу к выводу, что Александр Михайлович начал службу в этих подразделениях в 1933 году. Тогда это еще называлось ОГПУ (Орган Государственного Партийного Управления).

На Дальний Восток семья Войтковских поехала, скорее всего, летом 1933 года. Предполагаю так, думая, что Анна еще не была беременна дочерью, что могло отсрочить (возможно!) отправку семьи на службу в такой отдаленный от Николаева район. Летом 1934 года (16 августа) родилась моя мать Валентина. В ее паспорте было записано место рождения: «Уссурийский край, поселок Кривой ручей». Но такого города или поселка я не нашла ни на картах Уссурийского края, ни в каком-либо другом месте Советского Союза, как и станцию Тохтамышская, которую упоминает мой дядя.

В Николаев семья вернулась до рождения сына Владимира, который родился 11 июня 1936 года в Николаеве! Это тоже документальный факт и он отражен в метриках Владимира.

Таким образом, Александр Михайлович прослужил на Дальнем Востоке три года. И именно такой минимальный срок службы в лагерях был определен НКВД.

Саше в 1933 году было год-полтора (он родился 19 марта 1932 года), он не может помнить то время. Видимо, название станции у него осталось в памяти тоже от более поздних рассказов родителей.

Станцию Тохтамышскую я не нашла ни в каком справочнике или атласе дорог. Точно такого названия на картах нет. Но есть более или менее подходящее — это станция Тахтамыгда в Амурской области. Она находится на тындинской ветке БАМа (Байкало-Амурская магистраль) — продолжения Транссиба — железнодорожной магистрали, которую начали строить в 1933 году от основной ветки БАМа до поселка Тында.

Это было страшное строительство. Его называли БАМЛАГом. На всем протяжении трассы стояли лагеря, заключенные которых и строили эту железнодорожную ветку.

«Начальником строительства был Нафталий Френкель — «бывший одесский миллионер и олигарх. Расторопный спекулянт и политический авантюрист». Приговоренный ОГПУ к смертной казни, он чудом избежал расстрела и стал генералом НКВД, «злым демоном ГУЛАГа», получившим безраздельную власть над сотнями тысяч людей. Это с его подачи в СССР заключенных стали использовать как рабов на масштабных социалистических стройках…

В 1933 году Френкеля назначили начальником строительства Байкало-Амурской магистрали, для чего была создана еще одна система лагерей для заключённых — БАМЛАГ. Френкель лично встречал каждый новый этап заключенных. После торжественной, с оркестром, встречи «всех прибывших ставили на колени в снег и пересчитывали по головам, потом гнали в лес рубить просеки». Кормежка была крайне скудной, люди тысячами гибли от холода и цинги. Из архивных документов следует, что цена одного метра БАМа — одна человеческая жизнь…»

(из статьи О. Андреевой).

Поселок, а позднее — станция Тахтамыгда вполне подходит и по дате — 1933 год. Но по данным о рождении моей матери не подходит. Она родилась, как я написала выше, в Уссурийском крае, а это намного восточнее поселка Тахтамыгда.

Поэтому я предполагаю, что работал Александр Михайлович Войтковский на строительстве вторых путей на отрезке Транссиба, уходящего от Амурской магистрали по реке Уссури.

А объяснить название Тохтамышская я могу таким образом. Это могло быть вроде шутливого названия далекого места, где заканчивались подъездные пути. «Тохта» с узбекского (а семья Войтковских впоследствии жила в Ташкенте, где их старший сын и мог слышать и запомнить это название) переводится, как «стой, остановка». Есть даже строки в одной «народной» песне, которую я слышала от родителей: «Тохта, паровоз, не стучите колеса, водитель, нажми на тормоза…».

Как бы там ни было, но все мои попытки найти другое, более серьезное объяснение названия станции, не увенчались успехом.

Один факт из воспоминаний Александра Александровича тоже указывает на Уссурийский край:

«Помню, как мать с отцом ходили на охоту на тигра в тех местах (на Дальнем Востоке)».

Тигр обитает в Уссурийской тайге, по берегам рек Амур и Уссури. Думаю, что в тридцатые годы он тоже был распространен в этом районе. Охоту на тигра моих деда и бабушки я описала в романе «Дивлюсь я на небо…» так, как смогла это представить себе.

«Я сознательно начинаю помнить отца с 3—4 лет, это 1935—36 годы. В 1935—37 годах отрывочно вижу двор в доме №55 по ул. 8 марта в г. Николаеве. Возле дома развешаны рыбацкие сети, и отец с кем-то вяжут или проверяют их».

Далее, Александр Александрович пишет в своих воспоминаниях о детских годах, проведенных в Ташкенте, это период с 1937 по 1941 года:

«Отец каждый год призывался на военные сборы, был танкист. На петлицах у него было три кубика и танк. У меня есть его фото в военной форме.

У меня игрушки были — танки, были заводные, были похожие на те, какими рисуют танки Антанты, когда они наступали на нас».

К сожалению, я не видела фотографии, о которой пишет Александр Александрович и привести ее в качестве доказательства того, что мой дед был танкистом, не могу.

Если в Ташкенте Александра Михайловича призывали на военные сборы, как танкиста, логично предположить, что он стал танкистом раньше, еще в Николаеве.

Могу предположить, что это произошло еще до женитьбы, когда он служил в армии, а значит до 1929 года. Это вполне реально, так как указ о создании регулярной армии был издан В.И.Лениным в 1918 году.

Три кубика на петлицах, а в то время еще не было погон, их ввели во время войны в 1943 году, означают, что он относился к среднему командному составу, а именно был командиром роты. Такие знаки отличия командного состава были введены в 1924 году. Танк на петлицах говорит о родах войск — танковые. В 1935 году, а обсуждаемое время уже после этого года, постановлением ЦИК и СНК СССР впервые были введены персональные воинские звания — лейтенант, старший лейтенант, капитан, майор и т. д.

На фронт Александр Михайлович ушел в звании капитана и командовал к тому времени батальоном.

«Отец пропал без вести будучи капитаном, командиром танкового батальона. Пропал под Харьковом, населенный пункт Барвенково. Там шли тяжелые танковые бои. У меня осталась единственная присланная мне с фронта открытка, я ее свято храню».

В наше время правнук Александра Михайловича Артем Шарапов (сын Ларисы Александровны Войтковской) получил справку из архива, в которой даны сведения, противоречащие всему тому, что мы знали об Александре Михайловиче Войтковском.

Цитата из архивной справки:

«Сообщаем, что мл. лейтенант Войтковский Александр Михайлович, 1906 года рождения, место рождения и призыва не указано, командир стрелкового взвода 442 стрелкового полка 106 стрелковой дивизии, пропал без вести в бою 17.5.1942 у села Беззаборовка Сталинской области».

Кроме этого, в военных документах указанного военного подразделения есть имя Вайтковского Александра Михайловича, 1906 года рождения. Там же указано имя и место работы жены — Вайтковская Анна Семеновна, Узбум (Узбекский бумажный комбинат), но не указан домашний адрес. Да и место работы неверное. Еще до ухода мужа на фронт Анна Семеновна перешла на работу на Авторемзавод.

Кто ошибся в написании фамилии? Не сам ли Александр так изменил ее, не сообщил адрес места жительства, дал неверную информацию о месте работы жены? Чего он опасался?

Александр Михайлович Войтковский, сын репрессированного отца, поляк, рабочий судостроительного завода, в армии служил в танковых войсках. После армии по призыву военкомата проходит подготовку в структурах ОГПУ.

Действительно, в начале тридцатых годов рабочих привлекали к службе в ОГПУ (Объединенное государственное политическое управление при СНК СССР) в качестве должностных лиц в исправительно-трудовых лагерях и поселениях.

В 1930 году вышло Постановление ЦК ВКП (б) о направлении на учебу с последующим зачислением на службу в органы госбезопасности 1000 передовых рабочих-производственников. В 1930—33 годах была создана центральная школа на основании разработанной системы подготовки командных, политических и технических кадров. Обучение проводилось от 3-х месяцев до 2-х лет.

Остается неясным вопрос с отцом и национальностью.

У Советского Союза были недружественные отношения с Польшей, несмотря на Договор о дружбе и торговом сотрудничестве между СССР и Польшей, заключенный 15 июня 1931 года.

Каждый поляк мог считаться подозрительной личностью. Могу предположить, что Александр Михайлович сознательно изменил в документах свою национальность с польской на украинскую. У всех его детей в документах отмечено, что они украинцы. Свидетельство о рождении моей матери Валентины не сохранилось, но в Свидетельствах о рождении ее братьев Александра и Владимира у отца указана национальность украинец! Моя мама имела запись «украинка» в графе «национальность» в паспорте.

Далее, Александр Михайлович не только учится, работает, он получает назначение от ОГПУ на Дальний Восток в Уссурийский край.

Это можно объяснить так.

Командный состав вооруженных сил, а также и органов контроля обескровлен многочисленными арестами по наговору и пр. Потому власть и обращает свой взгляд на рабочую среду, где внедрение врагов советской власти пока что не так значительно. И, само собой, рабочий класс — элитный класс советской страны.

Все родные считают, что Александр с женой едут на строительство Комсомольска-на Амуре, так как в августе 1931 года принято решение о строительстве на левом берегу Амура судостроительного завода на месте села Пермское. В июне 1933 года там заложен первый камень, а в июле 1934 года первый камень заложен в строительство авиационного завода там же, в строящемся Комсомольске.

У меня есть основания предполагать, что Александр скрыл от родных и друзей истинную цель своего назначения. Если бы не факт рождения моей матери, о котором я уже рассказала, возможно, мы бы никогда и не узнали о том, где и в качестве кого работал ее отец в период 1933—36 года.

Почему этот факт скрывался?

Из воспоминаний сына, Александра Александровича, у меня сложилось впечатление, что Александр Михайлович был умным, порядочным человеком, равно как и жизнерадостным и добрым. Я предполагаю, что он отлично понимал, что в политике страны есть, мягко говоря, перегибы, но он был сыном своего времени — коммунистом (скорее всего, но не факт), рабочим, выросшем на революционных лозунгах и, возможно, он находил оправдание действиям работников органов НКВД. Не исключаю и явной угрозы со стороны тех же органов, которые могли манипулировать фактами ссылки его отца (как раз в начале тридцатых, возможно, в 1933 году) и национальностью. Кто знает, может быть ему предложили подписать отказ от отца — а такое практиковалось! — как выражение несогласия с его мировоззрением и жизненной позицией. И рассудив, что так он сможет сохранить свою семью — жену и маленького сына, а также всех братьев и сестер от гонений и репрессий, он подписал такую бумагу. А отец его понял. И тому свидетельство — их общение в Ташкенте, куда он уехал в 1936—37 годах, видимо, получив от отца известие, что он в Ташкенте и работает на заводе Ташсельмаш. Более того, я думаю, что Александр Михайлович поехал в Ташкент именно потому, что там оказался его отец, к которому он имел большую привязанность и, смею полагать, любил и уважал его.

Также могу предположить, что факт рождения слабенькой дочери в богом забытой глуши, где и медицины никакой не было, третья беременность жены, позволили работнику НКВД (а это было уже в 1936 году), возможно, выполняющему функции начальника одного из подразделений ОГПУ — начальника лагеря, коменданта, начальника районной, участковой, поселковой комендатур, — все же добиться досрочного освобождения от такой тяжелой обязанности.

Но, и это более очевидно, Александр Войтковский отслужил положенные три года — тот срок, на который и посылали для работы на руководящих должностях в лагеря.

Так или иначе, на Дальнем Востоке они пробыли три года.

Каким начальником был мой дед — хорошим или плохим — не мне судить, я ничего не знаю об этом, но, повторюсь, я хочу думать и у меня есть для этого основания, что он был — человеком. А что его и его жену, и его детей не любили, или ненавидели, или презирали осужденные женщины, это вполне закономерно и объяснимо. Один вид красивой, молодой и главное — свободной женщины в лагере или в закрытом поселке, где такие же женщины занимаются тем, что валят лес, голодают, страдают от насилий и издевательств охраны, вполне мог определить именно такое отношение. Но это не факт бесчеловечности сотрудника ОГПУ, о которой так много написано и рассказано в многочисленных романах и статьях очевидцев.

Александр скрыл от своих родных факт работы в лагере ссыльных в качестве начальника лагеря, или какого-либо другого должностного лица, из нравственных побуждений, или для того, чтобы не навредить своим родным. Время было тяжелое, последствия — неопределенными.

Вернувшись в Николаев, он недолго живет там, они дружат семьями с сестрами и братьями Анны, там у них рождается сын Владимир в 1936 году и вскоре Александр с семьей уезжает в Ташкент.

В Ташкенте семья живет на съемной квартире в старом доме на улице 8 марта. Тот район в Ташкенте называли казачьим поселком. В конце девятнадцатого века, когда русские войска взяли Ташкенте, для расквартировки Казачьего полка, прибывшего из Сибири, были построены дома в районе за железнодорожным вокзалом. В одном из таких домов и поселилась семья Войтковских.

Александр Михайлович работает художником в артели «Художпром». Об этом пишет его старший сын, что также подтверждается рассказами и моей матери, и их младшего брата Владимира.

«Жизнь в Ташкенте с родителями я помню хорошо. Отец работал художником в артели „Художпром“ в старом городе. Я с мамой ездил к нему. Кругом дувалы, кибитки — вот, что осталось в памяти. Когда мы ехали к нему на трамвае, то всегда видели, как роют Комсомольское озеро. Его рыл весь город. Помню, как в него пускали воду, мы присутствовали при этом. Потом мы ездили туда отдыхать и сажали там деревья».

Озеро, о котором пишет Александр Александрович, сначала называлось Бешагачским, в Комсомольское его переименовали в 1972 году. Но на его строительстве работали комсомольцы, возможно, поэтому в народе его сразу и стали называть Комсомольским. Сейчас на месте Комсомольского озера — парк «Миллий бог» или «Национальный парк». Озеро сохранилось. Прогуливаясь в парке, я пытаюсь представить себе, как комсомольцы тех времен копали озеро — с каким азартом и верой в светлое будущее! Какое из чудом сохранившихся старых деревьев могли посадить мои бабушка и дедушка, как их дети плескались в озере или играли в песке на его берегу…

Артель «Художпром» находилась в так называемом Старом городе Ташкента. До сих пор понятие «Старый город» бытует в Ташкенте. Новый, или русский, город был построен в конце девятнадцатого века на более пустынном левом берегу канала Анхор после захвата Ташкента русскими войсками. Артель «Художпром» находилась в месте, называемом Кукча, и располагалась в бывшей мечети, которую местные жители называли «Кукча» по месту нахождения. В наши дни вместо той старой мечети построена новая. Названа она по имени шейха Зайниддина-бобо, мавзолей которого располагается недалеко от нее.

Почему сотрудник НКВД, офицер, танкист, в Ташкенте бросает военную службу и работает художником в артели?

Это остается скрыто временем, и мы ничего не можем знать наверняка. А предполагать можно сколь угодно разные варианты.

Его могли уволить из органов по состоянию здоровья — Нина Федоровна Войтковская пишет, что родные говорили о том, что у него были слабые легкие, а перед войной он даже ездил на лечение в Анапу, или семейным обстоятельствам — как-никак — трое малолетних детей. Год 1936 был неурожайным и ситуация в стране была аналогична голодному 1932 году. К тому же в Николаеве большой семье негде было жить. Своего жилья не было, все родственники жили на съемных квартирах. И Александр Михайлович принимает решение поехать в Ташкент, где в это время уже жил его отец — Михаил Войтковский, который писал ему о том, что в Ташкенте жить легче.

Брат Александра — Евгений Михайлович Войтковский тоже жил в Ташкенте до войны. Но когда он приехал туда — до или после Александра, — мне неизвестно.

Семья Войтковских в Ташкенте снимала квартиру — одну комнату частного дома на улице 8 марта (как и в Николаеве!). Чтобы устроится на работу, нужна была прописка. Либо мой дед приехал в Ташкент военным, тогда его просто зарегистрировали, т.к. у военных не было паспортов, либо он уехал из Николаева в Ташкент с рекомендациями от НКВД или по направлению от НКВД. Это могло послужить основанием для прописки и возможностью без каких-либо затруднений устроиться на работу.

В Ташкенте есть Высшее Общевойсковое Командное Училище, основанное в 1918 году как Туркестанские Советские Командные Курсы, а в 1922 году переименовано в Туркестанскую Объединенную Школу Высшего Командного Состава. Можно предположить, что Александр добился отправки в эту школу для повышения квалификации. А в Художественной артели он работает в свободное время. Или, спустя некоторое время после курсов, он уходит в отставку и идет работать в Художественную артель.

Считаю необходимым прояснить следующее. В городе Чирчик, что в пригородах Ташкента, при СССР находилось Ташкентское Высшее Танковое Командное Училище. Казалось бы, вполне подходит, чтобы объяснить переезд семьи Войтковских в Ташкент — ведь Александр Михайлович — танкист. Но это училище образовано в годы Великой Отечественной войны (дек 1941 г.) на базе эвакуированного из Харьковского Бронетанкового Училища, которое в свою очередь было создано на базе передислоцированного в Харьков в 1938 году Горьковского (Нижегородского) Бронетанкового Училища.

Так что версия отправки на службу в Ташкент в это училище не может быть принята из-за временных несовпадений. Но уход на фронт танкистом вполне вписывается в эти временные рамки.

Александр Михайлович Войтковский без вести пропал в мае 1942 года. По версии родных это случилось в боях под Барвенково недалеко от Харькова, согласно архивной справке Министерства Обороны России — в боях у села Беззаборовка Сталинской области, что тоже недалеко от Барвенково.

Более о его судьбе ничего не известно. Но в воспоминаниях моей матери сохранился такой эпизод. Вскоре после победы к ним пришел военный, как оказалось однополчанин и друг Александра Михайловича. Он рассказал его жене Анне о последнем бое, после которого его сочли без вести пропавшим. Я описала этот рассказ в романе «Дивлюсь я на небо…», как представила себе, следуя событиям танковых боев под Харьковым, описанным в хрониках войны и рассказах очевидцев.

Тайна личности моего деда остается непознанной. Он многое скрывал как от официальных органов, так и от родственников. Видимо, для этого были веские основания. И даже его гибель осталась тайной для семьи.

Далее я привожу рассказ Александра Александровича о жизни их семьи в Ташкенте до войны. Он не нуждается в комментариях, там все ясно изложено. В скобках мои пояснения.

«В те годы жили мы неплохо. Отец неплохо зарабатывал, материально жили хорошо. У нас был патефон, приемник, два ружья — одно и двуствольные. Отец рисовал рекламные проспекты, картины, призывы. Рисовал на заказ портреты. Портретов Ворошилова у нас было штук пять, были портреты Калинина, Сталина и др. Многое он рисовал дома. Отец очень любил рисовать пейзажи, иногда выезжал на этюды. Когда я бывал в пионерлагере, то отец приезжал ко мне с этюдником и рисовал природу.

Помню, был этюд — пыльная дорога, солнце, зной, видна кибитка (глинобитный дом) и возле небольшой арык или водопад и буйная зелень.

Отец играл в футбол на стадионе «Динамо» (есть такой до сих пор и на том же месте), стадион был над рекой Карасу-2 или Салар (Салар), ходили мы туда через мостик.

Мать прыгала с парашюта. Тогда это было модно.

Жили на Узбуме. (Уз. Бум. — Узбекский Бумажный комбинат, жили в районе УзБума, на улице 8 марта, которая находится почти напротив комбината на противоположной стороне ул. Куйбышева (сейчас Ахангаранский проспект), снимали квартиру, вернее — часть дома).

Мать там работала в колонии экспедитором в столовой вольнонаемных. Играли там в футбол. Дома у нас всегда была вкусная еда, мать была хорошей хозяйкой. Например, была брынза, привезенная прямо с гор, под кроватью бухарские дыни, соленья, варенья.

У нас была большая комната, коридор, в котором стояли кухонные принадлежности, столы обеденные, на две семьи, бочки с соленьями, примуса и была большая веранда, где мы спали летом, где стоял стол, шкаф, кровати, только зимой жили в комнате.

Отец любил рисовать домочадцев. Был очень хороший портрет матери, штук пять моих портретов, т.к. я был самый усидчивый — отец меня очень любил как старшего сына и часто рисовал. Был мой портрет с матерью. Был портрет Вали и Володи вместе, был хороший автопортрет отца. Он рисовал себя через трюмо, смотрел в зеркало и рисовал. Все осталось в Узбуме неизвестно где (ни одного портрета или пейзажа не сохранилось).

Отец был хороший охотник и рыбак. Мы часто выезжали на Чирчик (река, протекающая недалеко от Ташкента), он ловил рыбу и охотился. Были даже с ночевками. Мать ему помогала во всем.

Дома я никогда не слышал ругани, кроме того, что мать ругала нас за что-либо. Валя с Володей ходили в детсад. Утром я шел с ними в сад, а потом в школу им. Молотова. Многих улиц не помню, была Ипподромная (Козачка).

Потом помню, как началась война. Громкоговорители кричат, музыка, провожающие, слезы. Отец писал заявление в военкомат, долго ходил туда. Его взяли в армию глубокой осенью (октябрь-ноябрь) 1941 года, и как кадрового военного направили в Ката-Курган (поселок в Самаркандской области), где он обучал военному делу мобилизованных.

Однажды отец приехал к нам и сказал, что после многих рапортов его направляют на фронт — это январь 1942 г. Мама плакала и говорила, что мог бы сидеть в этом Кургане и обучать «пней». Отец сказал, что лучше воевать, чем так проводить время.

У нас в большом сарае были куры, хрюшка. Отец ее зарезал, залез на высокий сухой тополь перед домом и заготовил дров, сделал все, что мог.

Затем поставил меня между коленей (мне было 10 лет), Валю с Вовой посадил на колени и сказал: " Мой дорогой Кленечка (он меня так называл за редкие зубы), ты остаешься самым старшим мужчиной в доме. Помогай маме. Следи за сестрой и братиком. Будь умницей, а папа пошел бить фашистов. Если я погибну, знай, что это ради того, что вам будет лучше житься, чем жили мы. Береги мать».

Помню, я заплакал. Мне было очень тоскливо и плохо. Он нас поцеловал, попрощался и ушел с матерью навсегда. Это я его видел в последний раз. В мае 1942 года его не стало».

«Его взяли в армию глубокой осенью (октябрь-ноябрь) 1941 года, и как кадрового военного направили в Ката-Курган (поселок в Самаркандской области), где он обучал военному делу мобилизованных» — по воспоминаниям А.А.Войтковского.

По архивным документам Александр Михайлович воевал в составе 106 стрелковой дивизии, сформированной 22.06.1941 и до 27.12.1942 бывшей в резервном фронте. Поэтому в первые месяцы войны, как и пишет сын, Александр Михайлович занимался подготовкой солдат. Как только дивизию вывели из положения резервной, он был отправлен на фронт и случилось это в первых числах января. Судя по линии боевого пути 106 стрелковой дивизии, Александр Михайлович вступил в первый бой в районе Ростова-на-Дону.

Как объяснить знаки отличия, которые запомнил сын Александра Михайловича — три кубика и значок в виде танка, как связать звание капитана танковых войск и звание младшего лейтенанта стрелкового взвода, указанное в архивной справке и документах о пропаже без вести, трудно сказать. Возможно, он в чем-то провинился во время службы и был понижен в звании и отправлен в стрелковую часть. Такое имело место в войсках во время войны. В любом случае, это остается тайной.

Моя мама рассказывала, что в один из дней, совпадающих по рассказу ее брата, с весной 1942 года, из-за портрета, что висел на стене в комнате, упала любимая пластинка отца и матери. Анна спрятала ее там, чтобы сохранить. Анна Семеновна тогда села на стул и заплакала. Она сказала приблизительно следующее: «Все, Саша не вернется!». Это было до получения извещения. На пластинке была запись украинской народной песни «Дивлюсь я на небо, да думку гадаю». Я помню, как эту душевную песню пела моя мама, ее брат Владимир и мой отец подпевали и плакали при этом. Будучи ребенком, я удивлялась — почему они плачут. Теперь я сама пою эту песню, и слезы наворачиваются на глаза. Строкой из этой песни я назвала роман, посвященный моей семье.

Анна Семеновна Войтковская (Деркаченко)

Дата рождения — 1911 год (после 19 августа)

Место рождения — г. Николаев, Украина

Дата смерти — 19—20 августа 1960 г.

Место смерти — поезд Ташкент-Москва

Похоронена — 23 августа в Ташкенте на кладбище Боткина

Национальность — украинка

Семья — муж Войтковский Александр Михайлович, трое детей: Александр, 1932 г.р., Валентина, 1934 г.р., Владимир, 1936 г.р.

Анна была шестой из девятерых детей в их семье. В возрасте восемнадцати лет, в 1929 году, она вышла замуж за Войтковского Александра Михайловича и прожила в счастливом браке 12 лет — до начала Великой Отечественной войны. Об их совместной жизни я написала, рассказывая об Александре Михайловиче, ее муже.

О своей матери очень тепло пишет ее старший сын Александр Александрович Войтковский:

«…Она была очень веселая, хозяйственная, чистюля, вкусно готовила, она никогда не унывала. Мать прыгала с парашютом, имела значок «Ворошиловский стрелок».

«Мать была украинкой, красивая, веселая, жизнерадостная, полная энергии. Помню, как мать с отцом ходили на охоту на тигра в тех местах (в Уссурийском крае). И мать, и отец очень хорошо пели, играли на гитаре и мандолине. Для меня, маленького пацана, большим удовольствием было слушать их игру и пение. Отец обычно играл на мандолине, мать на гитаре, — и пели на два голоса народные украинские песни».

Она была счастлива в замужестве, это чувствуется из воспоминаний ее сына, я знаю об этом из рассказов моей матери, ее дочери Валентины. Ее жизнь до Великой Отечественной войны проходит рядом с мужем. Как пишет Александр Александрович, она ему ни в чем не уступала и всегда была рядом с ним.

Военные и послевоенные годы жизни семьи до 1946 описаны Александром Александровичем в его воспоминаниях:

«Как мы жили в то тяжелое военное время? Так же, как все, полуголодные, полураздетые. Получали по аттестату деньги за отца, даже когда получили извещение, нам платили почти до совершеннолетия. Сначала на троих, потом, когда мы попали в госучреждения (детдом, ремесленное училище в Николаеве), нам перестали платить, но до конца мать пользовалась льготами, как семья погибшего.

После того как перестали приходить от отца письма, я при помощи друга, который был старше меня на три года (1929 г.) и прошел за меня медкомиссию, прибавил себе года и поступил в Аральское мореходное училище, это было в 1944 г. Проучился я там около года и убежал назад в Ташкент, т.к. меня доконал казахский национализм. Уехал я с Арала домой в военном эшелоне с демобилизованными солдатами, они ехали в трех вагонах и очень меня опекали в дороге, кормили. Учился я в 5 классе.

Хорошо запомнил май 1945 года, конец войны! Какой это был незабываемый на всю жизнь праздник! Что творилось в Ташкенте! Все веселились и плакали».

«Потом пошли серые будни. Мать тяжело переживала смерть отца. На работе у нее произошла неприятность: телега с углем выехала за ворота с территории завода им. Кагановича без пропуска, и мать как экспедитор (она там работала с начала войны экспедитором в ОРСе) отвечала за уголь, предназначенный для столовой. Мать судил военный трибунал, и ей дали условно год или два. Она, видя свое неустойчивое положение, отправила нас, троих детей, в 1946 году в Николаев к своим родственникам.

Сейчас невозможно представить себе, как трудно было добираться в те годы из Ташкента в Николаев. Мне было 14 лет, Володе — 10, Вале — 12. Ехали из Ташкента до Москвы 7 суток, оттуда до ст. Шевченко (под Киевом) и дальше, прямых поездов не было. Приехали в Николаев 27 марта 1946 года.

Родственники нас устроили по разным организациям: меня в спецремесленное училище Военно-морских сил N51, где готовили электриков на корабли. Вову и Валю — в детдом. В те голодные годы жилось всем тяжело».

Лариса Александровна, дочь Александра Александровича, вспоминает:

«Мне рассказывали папины тётушки, что услышали стук в окно, выглянули, а там стоит Шурик (папа) и рядом испуганные Валя с Володей. Завели их в дом, накормили, обогрели, помыли. И всегда плакали, когда это вспоминали и рассказывали, очень жалели детей».

На долю Анны выпало одно из тяжелых испытаний — лагерь и разлука с детьми. То, что сын называет неустойчивым положением, на самом деле было страхом потери детей, страхом за их жизнь. Провожая детей, она, скорее всего, не хотела их пугать и поэтому сказала, что так надо, что через годик она за ними приедет. Но ей дали пять лет. И это еще очень повезло.

Когда случилась эта беда, Анну Семеновну судили по Уголовному Кодексу 1926 года (следующий УК был принят в декабре 1946 года). Статья, по которой могли осудить Анну — 162:

«Тайное похищение чужого имущества (кража) влечет за собой… Пункт д) совершенное из государственных и общественных складов и хранилищ лицом, имевшим особый доступ в таковые или охранявшим их, путем применения технических средств или неоднократно, или по сговору с другими лицами, а равно всякая кража из тех же складов и хранилищ, при особо крупных размерах похищенного, — лишение свободы на срок до пяти лет».

Сын пишет, что мать судил военный трибунал. У меня это вызывает сомнение, т.к. и за меньшее военный трибунал в военные и приравненные к ним послевоенные годы приговаривал к расстрелу. Кроме УК действовали дополнения для вынесения приговоров — приказы, постановления правительства. Как бы там ни было, мы уже никогда не узнаем, как судили Анну. Но сопоставляя факты биографии ее детей и даты, указанные ее старшим сыном, можно уверено сказать, что Анна отсидела пять лет.

Ее арестовали в 1946 году, в марте, а в 1951 году она приехала в Николаев за детьми, что подтверждает и ее старший сын Александр:

«В 1951 году мать приехала в Николаев и забрала с собой в Ташкент Валю. Володя остался в детдоме, а потом пошел работать на завод Дормашина».

Она не писала родным, скрывая свое положение в те годы. Поэтому ее родные и, прежде всего, старший сын не знали правду и осуждали ее за то, что она бросила детей и «занялась» своей жизнью.

После освобождения из заключения Анна поехала за детьми в Николаев. Но сначала, думаю, она вернулась в Ташкент. Не могла такая женщина, как Анна, после пяти лет отсидки поехать к детям и родным в запущенном виде, в лагерной одежде! Я уверена, что она вернулась в Ташкент, сняла там квартиру в доме на Тезиковке, где они потом и жили с дочерью, выправила документы, возможно, устроилась на работу, привела себя в порядок — сделала завивку, купила или сшила новое платье, и только потом поехала за детьми.

У меня сохранилась трудовая книжка моей матери, открытая на заводе Ташхифарм (Ташкентский химико-фармацевтический завод) в октябре 1952 года. Это говорит о том, что мать и дочь приехали в Ташкент до октября 1952 года. Моей маме тогда было 18 лет. А до того она жила и училась в детдоме в Николаеве, о чем сохранились ее воспоминания и фотографии.

Владимир приехал к матери в Ташкент после 1952 года. Когда Анна приехала в Николаев, он отбывал наказание за опоздания на работу. Законы тогда были суровыми.

Нина Федоровна Войтковская поясняет:

<Володя> с дядей Федей работал, видно, в одном цехе. Пока Саша был в Николаеве, он за ним следил, а когда его взяли в армию, Володю контролировать было некому, он стал опаздывать на работу. И первый раз, не помню уже сколько месяцев, он получил за прогулы. Сидел в колонии, а выйдя оттуда, уехал к матери в Ташкент (так рассказывал Саша).

Со старшим сыном Анне Семеновне тоже не довелось встретиться в Николаеве. Александр тогда жил у тети — старшей сестры матери Муры. Вместе с ее мужем Федором он работал на судостроительном заводе. Почему он не встретился с матерью, точно неизвестно.

На одной из фотографий, присланной моей маме Валентине братьями Александром и Владимиром в декабре 1952 года, запечатлены оба брата со старшей сестрой Анны — Мурой и ее мужем Федором.

На обороте фотографии написано: «На память сестричке Валичке от братиков и тети с дядей. Фотографировались перед уходом в армию. 15/XI-52. Николаев».

То есть Владимир приехал к матери уже после этой даты, когда старший брат ушел в армию.

В Ташкенте Анна Семеновна устроилась на железную дорогу и работала проводницей до самой смерти в августе 1960 года. Когда она начала работу на ж.д. точно неизвестно. Но, думаю, сразу после возвращения в Ташкент.

Сын Александр был обижен на мать за предательство отца, как он считал. Почему так вышло?

Анна, зная, что ее посадят, срочно, не дожидаясь, когда ее несовершеннолетних детей заберут и отправят в детские дома (о такой практике органов ей было известно со времен работы мужа на Дальнем Востоке), решила отправить их к родным в Николаев.

Совершенно очевидно, что Анна Семеновна скрывала факт отбывания наказания от своих близких. Дочь Валентина почти всю жизнь считала, что ее мать заболела тифом и потому их отправили к родственникам в Николаев. Спустя годы правду узнал сын Анны — Владимир, когда его самого осудили. Только ему она рассказала, что сидела, видимо, сетовала на повторение сыном ее пути или делилась опытом выживания в тяжелых условиях заключения.

Так почему Анна решила скрыть от своих сестер, братьев и детей правду?

Здесь ответ, скорее всего, кроется в личных качествах человека. Что подумают родные? Ведь она всегда была честной и порядочной женщиной. А тут кража! Да, все подумали бы, что она украла — годы были тяжелые, голод, а детей надо кормить. Но, думаю, не это главное. Больше всего ее пугала мысль, что от нее отвернутся дети. Они гордились своим отцом — героем войны, а тут мать воровка. Как бы повлияла на них эта страшная новость? Как бы они жили в обществе своих друзей? Ведь в те годы в каждой семье кто-то воевал, и дети, особенно те, кто оказался в детдомах, с особым чувством относились к своим родителям.

После освобождения (представить трудно, как себя чувствовала Анна в тюрьме, достаточно вспомнить лагерь на Дальнем Востоке, когда она смотрела на осужденных с другой стороны решетки!), она вернулась в Ташкент, на ту квартиру, где они жили. К моменту возвращения Анны их комната была занята чужими людьми. Анна не нашла там ни одной картины мужа, ни одной фотографии и вообще никаких своих вещей, что неудивительно — все же прошло пять лет! Этот факт известен мне от моей матери, ее дочери Валентины.

Старший сын осуждал мать не только за внимание, которое ей оказывали мужчины после войны, но и за то, что она не сохранила память об отце, не сохранив его картин. По-видимому, Анна и не стремилась оправдываться. Так сложилась жизнь.

С 1951 по 1958 года Анна с дочерью и сыном жила на квартире, но уже в другом месте. Это было рядом с клубом «КОР» — Клуб Октябрьской Революции, который находился недалеко от Тезиковки — места в Ташкенте, где долгие годы существовал базар, на котором продавали старые вещи.

Когда Валя вышла замуж, в 1958 году, они стали жить на ул. Пролетарская, д.37, кв 7. Это была квартира мужа Валентины — Яцышина Альберта Александровича, еще в 1939 году полученная его отцом Яцышиным Александром Ивановичем за отличную работу на Авторемонтном заводе им. Кагановича, где в военные годы работала и Анна.

Во время войны в квартиру подселили эвакуированных, и семья Альберта занимала одну комнату вплоть до 1965 года.

Почти всю оставшуюся жизнь Анна проводила в поезде. Она жила у дочери только в периоды между прибытием и отправкой поезда, в котором она работала проводницей.

В 1957 году арестовали младшего сына Анны — Владимира. Это случилось во время акции по поимке продавцов наркотиков. Владимира вынудили взять вину на себя, возможно, пригрозив чем-то. Он получил срок в семь лет и вернулся, когда матери уже не было в живых.

Я помню, когда он пришел к нам домой после возвращения. Мне тогда было пять лет. Это был 1964 год. День был солнечный, вся комната была залита светом. Я спала на родительской кровати у стены. Видимо, меня разбудили. Рядом с круглым столом, который стоял посередине комнаты, я увидела маму и незнакомого мне мужчину. Дядя подмигнул мне и широко улыбнулся. С тех пор мы стали друзьями.

Арест Владимира сильно подорвал здоровье Анны. У нее случился удар. Тогда ей было 45 лет. На обороте одной из последних фотографий матери ее дочь Валентина написала: «После болезни».

Анна Семеновна умерла от инсульта в возрасте 48 лет в августе 1960 года по пути в Москву, в своем купе. Ее привезли обратным поездом в Ташкент и похоронили на кладбище Боткина.

В книге записей умерших, похороненных на кладбище Боткина, написано: «23 августа 1960 года. Анна Семеновна Войтковская, 48 лет».

По году рождения ей должно было быть 49. Из этого я могу сделать вывод, что родилась Анна Семеновна в один из дней от конца августа (от 19 числа приблизительно) до декабря, так как к моменту смерти ей еще не исполнилось 49-ти лет. Помню, что моя мама говорила, что ждала мать из той поездки с подарками ко дню рождения (моя мама родилась 16 августа), и что дни рождения у них были рядом.

Из очевидцев ее смерти был один военный, полковник; он ехал в том поезде, в вагоне, где Анна была проводником. Она умерла на его глазах. Моя мама рассказывала, что он приходил к ним позже и рассказывал, как это случилось.

Сотрудники московского вокзала позаботились о теле Анны Семеновны, одели ее, положили в добротный дубовый гроб.

Перед похоронами гроб все же открыли по настоянию моего отца. Трудно было поверить, что цветущая женщина умерла так внезапно. Ее отпевали как православную христианку, несмотря на время атеизма, в церкви при кладбище Боткина.

Я не помню свою бабушку Анну Семеновну, но моя мама рассказывала, что она меня очень любила и всегда привозила из поездок подарки. Долгое время у меня хранилась большая пластмассовая кукла — пупсик — подарок бабушки, а несколько елочных игрушек, тоже привезенных бабушкой Анной из Москвы, я до сих пор вешаю на новогоднюю елку.

Лариса Александровна тоже очень тепло пишет о бабушке, которую никогда не видела:

«Я же только читала её последнее письмо отцу, в котором бабушка пишет о том, что очень бы хотела увидеть свою внучку и что она меня очень любит. После этого я всё время чувствую её присутствие в своей жизни, она как ангел-хранитель, всегда рядом».

Еще некоторые из воспоминаний об Анне Семеновне.

Одно время у нее был ухажер или друг, Валерий (Вадим?), который долго добивался ее благосклонности. Но Анна скучала по Александру, любила его, и ей трудно было сойтись с кем-то другим. Моя мама рассказывала, что она все же жила какое-то время с этим мужчиной, но потом рассталась.

Со старшим сыном Анна после 1946 года так больше и не виделась, но писала письма.

Александр и Нина звали ее к себе жить, нянчиться с внуками, но Анна отказывалась. В ее поддержке нуждалась Валя, у которой не все гладко складывалось в семейной жизни, к тому же Анна ждала младшего сына Владимира из заключения, да и сама она привыкла к свободе, которую ей дарила дорога. Но, возможно, в ее сердце тоже жила обида, также возможно, что она не хотела вопросов, на которые ей было бы непросто ответить. А разговор между матерью и сыном обязательно состоялся бы при личной встрече.

В Ташкенте у Анны были две подруги, у них были одинаковые имена. Боюсь ошибиться, но вроде их звали Александрами. О них мне рассказывала моя мать. Сохранилась фотография трех подруг, причем, судя по Анне Семеновне, фото сделано спустя годы после ее возвращения из лагеря. Как рассказывала моя мама, обе Шуры сильно переживали смерть подруги и вскоре тоже, возможно из-за здоровья или каких-то жизненных коллизий, ушли из жизни.

Сравнивая фото Анны до войны и после отбывания срока заключения в лагере, трудно не заметить, как последнее отразилось на ней: совершенно другой взгляд, одежда, даже поза уставшей от жизни женщины.

Из воспоминаний Александра Александровича:

«Во время войны, когда было голодно и холодно, мать была одна с тремя детьми и работала. Все равно мы были чисто и опрятно одеты, хотя все на нас было латано-перелатано. Всегда она старалась нас чем-то накормить. Ей было 30 лет, была она цветущей женщиной, пользовалась успехом у мужчин, очень убивалась по пропавшему без вести отцу. Имя «отец» для меня было свято, и я очень тяжело переживал, что к матери «липли» мужчины.

После того как мать нас отправила в Николаев, я очень обиделся, я не мог ей простить, что она осталась, а не поехала с нами, и перестал ей писать. Но ее материнское сердце переживало еще больше, хотя почему-то она не захотела устраивать свою жизнь рядом с сестрами и братьями, там, где прошла ее юность».

Не всегда можно объяснить поступки других людей, пусть даже и самых близких, особенно, когда в сердце живет обида. Я думаю, что Анне была дорога память о ее муже, и именно те годы, которые они провели в Ташкенте. Они прожили вместе двенадцать лет, из них половину — в Ташкенте. И годы те были счастливыми, возможно, самыми счастливыми. Из Ташкента Александр ушел в вечность и остался в памяти Анны красивым, молодым, желанным.

«Когда она забрала к себе Валю, а вскоре появился у нее и Володя (после отсидки в лагере, притом по мальчишеству и дурости), мать постоянно писала мне, хотела увидеться со мной и с моей семьей.

Я начал разбираться в жизни больше и постепенно ей все простил. Я понял, что она хотела устроить свою личную жизнь, но у нее почему-то не получилось. Умерла наша мама рано, в августе 1960 г., 49 лет от роду. От инсульта прямо на работе, в поезде «Москва-Ташкент», где она работала проводником.

От моего тяжелого, украденного войной детства осталось и много хороших воспоминаний. До войны родители любили с нами гулять, ходили в парки, ездили за город, мать была внимательная и ласковая, всегда с юмором, шутила. До войны я учился в школе, и мать постоянно давала мне деньги на завтраки — 50 коп., 1 рубль, а пирожок стоил 2 коп.

Отец покупал нам хорошие игрушки, подарил шахматы. Мать с отцом играли в шахматы и учили меня. У меня был хороший футбольный мяч, это было такое счастье! Был конструктор. По тем временам это были дорогие и редкие игрушки.

Помню, я заболел скарлатиной, отцу надо было дать мне кровь. Родители пришли в больницу, отец хотел дать кровь, но потерял сознание — у него барахлило сердце. Мать говорит «слабак» — и дала мне свою кровь. По тем временам это было редкостью и считалось чуть ли не подвигом.

У нас в Ташкенте постоянно кто-то гостил, в основном, из Николаева. Всегда было весело: застолье, песни, танцы, смех.

Про жизнь в военное время воспоминания самые тяжелые, писать не хочется. На этом я закончу свои сумбурные воспоминания».

Я тоже хочу закончить свой рассказ об Анне Семеновне Войтковской, добавив только, что в молодости мы оцениваем жизнь разумом, а став старше — душой. Так получилось и со старшим сыном Александра и Анны. Главное в том, что он понял и простил, а еще всю жизнь хранил память и самые светлые воспоминания о своих родителях, как и их дочь Валентина и младший сын Владимир.

В 1987 году мы встречались с дядей Сашей в Ужгороде, где они в то время жили. Мы много разговаривали, он вспоминал свою жизнь, я рассказывала то, что знала от своей мамы, его сестры. Между двумя братьями и сестрой всю жизнь были добрые душевные отношения. Они дружили семьями, ездили в гости друг к другу. Александр не смог приехать на похороны матери, но приехал позже и очень горевал по ее скоропостижному уходу.

В ту последнюю нашу встречу, в Ужгороде, дядя Саша сказал, что обида на мать оставила его сердце и в нем живет только любовь к ней. Дядя Саша попросил меня приносить цветы на могилку матери от его имени, что я и делаю каждый раз, когда бываю там.

Завершая рассказ о поколении дедов, я хочу вспомнить о сестрах Анны Семеновны: младшей — Надежде Семеновне, и старшей — Марии Семеновне (Муре). Они были близки друг другу, а в судьбах Анны и Надежды есть похожие эпизоды.

Надежда Семеновна Деркаченко

Дата рождения — 1914 год

Место рождения — г. Николаев, Украина

Дата смерти —

Место смерти — Лесосибирск

Похоронена — Лесосибирск

Национальность — украинка

Семья — муж

Я не помню свою родную бабушку — мне было 1 год и 4 месяца, когда она умерла, но я помню ее сестру Надежду Семеновну. Она приезжала в Ташкент через два года после кончины Анны, в 1962 году. Мне тогда было три года. Сохранилась фотография, на которой запечатлены мои родители, я, Надежда Семеновна и ее муж. Несмотря на малый возраст, я хорошо помню эту красивую женщину — стройная, молчаливая, с модной в те времена укладкой, в красивом платье и с очень красивыми украшениями — брошью и клипсами в виде букетов цветов, украшенных яркими камешками. Надежда привезла мне в подарок пластмассовый фотоаппарат, из которого выскакивал чертик. А маме она оставила ту самую брошь. Я очень любила разглядывать ее, но потом она куда-то исчезла, к моему сожалению.

В годы немецкой оккупации Николаева Надежда Семеновна работала в румынской комендатуре переводчицей. Она свободно владела немецким языком. Тогда ей было 28—30 лет. Надежда получала продукты за работу и благодаря этому пайку держалась вся семья. Когда город освободили, Надежду арестовали за сотрудничество с врагом и сослали в Сибирь, на лесоповал.

Вот что пишет об этом Нина Федоровна Войтковская:

«Несколько лет она (Надежда Семеновна Деркаченко) пробыла в лагере, потом на поселении под Енисейском. Привезли их зимой на поле на берегу Енисея в 10 км от Енисейска. И они там построили бараки, в которых и жили, потом это место стало называться Лесосибирск». Оттуда она приезжала в Ташкент, в Ужгород на полгода, нянчила внука Сашу (скорее всего внука Игоря, сына Саши) и несколько раз была в Николаеве. Были разговоры о том, чтобы она осталась жить в Николаеве. Но она не осталась. Умерла в Сибири. Детей у нее не было. Были мужья, такие же ссыльные, но умерли раньше нее. Последний был москвич, она ездила в Москву к его матери. Еще она часто ездила отдыхать на Байкал…»

После приезда Надежды Семеновны к нам в Ташкент, через несколько лет — в 1964 или 1965 году, мы с папой летали в гости к Надежде Семеновне в Красноярск, и, видимо, дальше добирались на каком-то наземном транспорте в тот самый город поселенцев Лесосибирск. Я хорошо помню самолет с занавесками на иллюминаторах. На обратном пути я забыла за ними свои новые ленты, которые, наверное, мне подарила бабушка Надя.

Жили они с мужем в двухэтажном деревянном бараке, он стоял недалеко от леса. Я помню скрипучие ступеньки в подъезде, ведущие на второй этаж. Помню игры на улице с детьми. Помню, как мы с папой пошли в лес, но, сделав буквально пару шагов в чаще, убежали от роя комаров…

У двух сестер — Анны и Надежды — оказались похожими некоторые страницы жизни, а именно — отбывание срока наказания и отношение к жизни после освобождения. Сестры не встретились после войны. Переписывались ли? Неизвестно. Но мне кажется, что Надежда и Анна хорошо понимали друг друга. И то, что ни одна, ни другая не остались жить в родном городе Николаеве после того, как были освобождены, тоже говорит об этом. Видимо, воспоминания о детстве, даже невольное осуждение или жалость в глазах близких причиняли душевную боль, и они прожили свою жизнь там, где оказались по воле судьбы.

Мария Семеновна Деркаченко

Дата рождения — 1900 год

Место рождения — г. Одесса, Украина

Дата смерти — 1992 год

Место смерти — г. Киев

Похоронена — г. Киев

Национальность — украинка

Семья — муж Федор Григорьевич Павлов (21.06.1895—07.10.1978)

Вот что о Марии Семеновне пишет Нина Федоровна Войтковская:

«Мария Семеновна, 1900 года рождения, была старшей. Она выучилась на портниху-белошвейку. Шила в мастерской, которая обслуживала семью губернатора и другое начальство. Она часто рассказывала, как возила готовые платья губернаторше на фаэтоне.

После того, как вышла замуж в 1924 году никогда не работала, но шила лет до 75, хорошо шила, заказы были всегда. Детей у них не было. Ее муж — дядя Федя — работал на заводе кузнецом. Прожили они 54 года до его смерти. Тетя Мура умерла в 92 года в Киеве у Анатолия Николаевича (Присяженко) (Толика), которого воспитывала с 4-х лет. Он 1937 г.р. — сын ее сестры Оли».

Марию Семеновну, или тетю Муру, как звали ее родные, я помню весьма смутно. Мы с мамой ездили в Николаев, когда мне было года три-четыре. Помню смех и аплодисменты родственников мамы, когда я танцевала узбекский танец, помню красивое платье, которое мне сшила тетя Мура. Оно запечатлено на одной из моих детских фотографий. Сестру Муру уважали все дети Деркаченко, как старшую в семье. Моя мама всегда говорила о ней почтительно. Муж Марии Семеновны — Федор Григорьевич похоронен в Николаеве.

ЯЦЫШИНЫ и КАРАТАЕВЫ

Семью Яцышиных в поколении моих родителей (отца Яцышина Альберта Александровича) сформировали две ветви — Яцышины и Каратаевы.

Прапрабабушка Яцышина

Дата рождения — приблизительно 1850 год

В архиве Чекалиной Раисы Кузьминичны сохранилось фото одной женщины, которая, возможно, была матерью Яцышина Ивана Петровича — моего прадеда. Более о ней ничего не известно. Но улыбчивая женщина на этом фото — наиболее дальний предок нашего рода.