Бесплатный фрагмент - Истории страха и ужасов. Проверь себя на прочность

«Лесополоса»

На окраине городка, затерянного в пыли заброшенных трактов, тянулась лесополоса. Не лес — гнилой зубчатый частокол из сосен, стволы которых были иссечены инициалами пьяных трактористов и следами топоров. Местные обходили это место, даже днём. По простой причине — из-за вони. Тут пахло, как из мясорубки, забитой протухшим фаршем.

Первой пропала Анна. Возвращалась с вечеринки, срезала путь. Нашли её через три дня. Вернее, собрали. Части тела были разбросаны вдоль тропы, как хлебные крошки. Лицо содрали — аккуратно, словно снимали чулок. Вместо глаз — дыры, заполненные муравьями.

— Дикие собаки, — буркнул участковый, тыча палкой в обглоданную кисть.

Но собаки не вяжут жертв проволокой к деревьям. Не оставляют на коре надрезы, похожие на цифру «13».

Старик Геннадий, грибник, повесился на берёзе. Сам? Его ноги болтались в метре от земли, руки связаны за спиной колючей проволокой. На груди — шрамы. Кто-то выжег раскалённым гвоздём узор: переплетение кишок.

— Сатанисты! — орала его вдова, швыряя в следователя банку с консервированными огурцами. — Вы везде срите своими протоколами, а они режут!

Следователь молча вытирал очки, заляпанные рассолом. Он знал: сатанисты так не работают. У сатанистов есть ритуал. А здесь — чистая, почти медицинская жестокость.

Миша, 8 лет, пропал у опушки. Искали всем селом. Нашли через сутки. Он сидел на пне, в одних трусах, с куклой в руках. Кукла была сделана из кожи. Взрослой кожи.

— Он… он попросил поиграть, — Миша тыкал пальцем в чащу. — Говорил, мама разрешила.

— Кто?! — голос матери треснул, как ветка под ботинком. Она вцепилась в плечи Миши, тряся его так, что зубы ребёнка щёлкали. — Кто разрешил?!

Мальчик улыбнулся. Слишком широко. Уголки рта порвали кожу, выступили капли крови.

— Он красивый. В чёрном плаще. И пахнет… — Миша причмокнул, словно пробуя слово на вкус, — керосином.

Следователь Рябов оттащил женщину. Её ногти оставили борозды на руках сына.

— Валиум, — бросил он фельдшеру, указывая на мать. — А ребёнка — в больницу. Немедленно.

— В районной нет мест, — фельдшер, щурясь, разглядывал куклу. — Или вы всерьёз думаете, что это…

Он поднёс самодельную игрушку к свету. Швы из жил, глаза — пуговицы с гербами СССР. А на животе — родинка. Такая же, как у Анны.

Домой Рябов вернулся за полночь. На кухне жена спорила с дочерью:

— Я не буду спать с включённым светом! Мне четырнадцать!

— А помнишь, что они нашли в Мишкиных анализах? — голос матери дрожал. — Эту дрянь…

— Фенобарбитал? — Рябов сгрёб со стола холодную гречку. — Да, снотворное. Которым наш ублюдок детей кормит, чтобы не орали, когда…

Телефон вздрогнул, как раненый зверь. Дежурный участка:

— Иван Петрович, выезжайте. На тракте… Там…

На обочине КамАЗ с прицепом. В кузове — шесть бочков с надписью «Солярка». Из одного торчала рука.

— Вскрывать? — участковый протянул лом.

Первая бочка: полуразложившаяся женщина в свадебном платье. Вторая: подросток с кляпом из колготок. Третья…

— Господи, — Рябов упал на колени, — это же Галя из пекарни. Её месяц назад…

— Не месяц, — криминалист тыкнул пальцем в пятна крови. — Она здесь дней пять. А вон та — лет десять.

Из последней бочки вытекло месиво из костей, волос и фольги от жвачек. Детских.

Утром в участок пришла старуха Степанида. В руках — корзинка с яйцами.

— Он звонил, — прошипела она, хватая Рябова за галстук. — Говорит: «Спасибо за ужин». А я ведь никого не кормила! Потом в погребе… В погребе…

Рябов вырвался. В корзинке среди яиц белел палец с маникюром. Степанидин телефон показал последний вызов: её собственный номер.

Дочь Рябова, Катя, включила камеру ноутбука. Над кроватью висел амулет от «сглаза» — подарок бабки-знахарки.

— Привет, красотка, — голос из колонок заставил её вздрогнуть. — Ты же любишь фильмы ужасов?

На экране — её комната. Камера медленно повернулась. В углу, за шкафом, стоял человек в чёрном плаще. Лицо скрыто, в руке — топор.

— Сейчас будет… — голос зашипел, — монтаж.

Катя закричала. На экране топор опустился. Кровь брызнула на камеру.

— Папа! — она рванула к двери.

Дверь была заперта. Снаружи послышался смех. И запах керосина.

Рябов вломился в дом. На кровати — Катя. Живая. На столе — распечатанные фото: он сам, спящий в кабинете. Жена, покупающая валиум. Дочь, целующаяся с парнем.

— Я же говорил — монтаж, — голос раздался из ноутбука. — Но если хотите настоящего хоррора…

Телевизор взорвался синим светом. На экране — лесополоса. Посередине поляны висело тело Степаниды. Изо рта старухи торчал обгоревший телефон.

— Правила просты, — голос засмеялся, — я прячусь среди вас. Убьёте невиновного — умрёте следующие. Не убьёте — умрёт вся деревня.

Рябов выхватил табельный. В окне мелькнула тень. Выстрел. Крик.

На снегу умирал участковый. Его пальцы сжимали клочок плаща.

— Он… — хрипел мужчина, — он…

Рябов наклонился.

— Он мой…

Глаза участкового остекленели. В кармане — флакон с фенобарбиталом.

Деревня взвыла. Соседи жгли дома подозрительных. Рябов стрелял в воздух, но толпа уже тащила фельдшера к виселице из телефонных проводов.

— Мы все умрём! — кричала жена, прижимая дочь. — Он везде! Он…

Окно разбилось. Бутыль с керосином упал на ковёр. Пламя слизало занавески.

Рябов выбежал на улицу. Лесополоса пылала. В огне метались силуэты — люди или маньяки?

Из громкоговорителя на водонапорной башне зазвучал смех. Тот самый.

— Вы проиграли, — прошипел голос. — Но не расстраивайтесь. Ваши кости станут отличными куклами.

Рябов поднял пистолет. В виске холодок. Палец на спуске.

— Спокойной ночи, Иван Петрович, — шепнул кто-то за спиной.

Выстрел.

Рябов приходит в себя от ледяного удара воды. Глаза залиты кровью — его собственная или чужая? Пистолет валяется в луже, затвор заклинило. В ушах звон, но сквозь него пробивается голос из рации на его поясе:

— Пап… пап, это он… — рыдания Кати смешались с хрипом. — Он говорит… если не придёшь к старой водокачке…

Голос оборвался. Вместо него — звук ножа, точильного камня.

— Иван Петрович, — прошипел маньяк, — ты ведь знаешь, где я прячу лица? В зеркалах.

Рябов встал, пошатываясь. На стене амбара, куда его оттащили после выстрела, висел проржавевший зеркальный щит. В отражении, среди трещин, мелькнул силуэт в плаще. Но когда Рябов обернулся — никого.

— Ты умрёшь последним, — продолжил голос. — Сначала она. Потом жена. Потом…

Рация захрипела. На частоте внезапно зазвучала старая запись: голос его покойной матери, читающей сказку про волка.

Рябов ворвался внутрь. Помещение залито красным светом аварийных ламп. В центре — Катя. Привязана к стулу. На голове — мешок.

— Сними его! — закричал Рябов, хватая нож со стола.

Под мешком оказалась не дочь. А жена. Её губы сшиты капроновой нитью. На лбу — надрез в форме короны.

— Сюрприз, — из динамиков полился смех. — Выбирай: снять швы — она задохнётся. Оставить — умрёт от сепсиса.

Рябов уронил нож. Жена мотала головой, глаза умоляли: «Не надо».

— Пап… — слабый голос донёсся из-под пола. — Я здесь…

Доски прогнили. Рябов проломил их кулаками. Внизу — бетонный колодец. Катя по шею в ледяной воде. Над ней, на цепи, раскачивается бензопила.

— Таймер на пять минут, — сказал маньяк. — Успеешь спасти одну. Жену… или дочь.

На стене замигал экран. Прямой эфир: деревня. Выжившие жители, как зомби, бредут к лесополосе. В руках — канистры.

— Если выберешь их, — маньяк чмокнул, — я остановлю бензопилу. Но тогда они сожгут лес. И все улики. Включая могилу твоего отца. Да, Иван, я знаю, что ты закопал его там после того, как он…

Рябов завизжал. Нечеловечески. Как зверь в капкане.

— Выбирай!

— Я… я… — Рябов схватился за голову.

— Пап, пожалуйста! — Катя захлёбывалась, вода поднималась к подбородку.

Жена вырвала нить из губ. Кровь брызнула на пол:

— Убей его! Убей нас обеих! Он…

Бензопила дёрнулась. Мотор зарычал.

Рябов схватил бензопилу. Мотор взвыл, цепь впилась в плоть — но не дочери. Он перерезал себе горло.

Кровь хлынула в колодец. Катя захлебнулась алым потоком. Жена, увидев это, рванула верёвки и бросилась вниз, обнимая тело дочери. Вода стала розовой.

— Идиот, — маньяк вышел из тени. Тот самый плащ. Лицо… Лица не было. Только зеркало, прикрученное вместо головы. В нём отражалось искажённое лицо Рябова. — Ты думал, смерть остановит меня? Я же ты.

Он снял «голову», швырнул её в колодец. Под маской — лицо отца Рябова. Того самого, что Иван закопал в лесополосе после того, как тот задушил мать за измену.

— С днём рождения, сынок, — маньяк пнул труп Рябова. — Спасибо за подарок.

На рассвете пожарные выгребали пепел из лесополосы. Среди углей — десятки черепов. Старый Иван, теперь единственный «старейшина», тыкал палкой в землю.

— Здесь, — хрипел он, — копайте здесь!

Экскаватор поднял пласт глины. В яме — зеркало в человеческий рост. В нём отражалось небо. А под стеклом, как в аквариуме, плавали лица: Анны, Геннадия, Кати. Сшитые в гирлянду живыми нитками.

— Он голоден, — пробормотал Иван, доставая из кармана флакон с фенобарбиталом. — Всех нас сожрёт…

Таблетки хрустнули на зубах. Старик упал лицом в зеркало. Отражение поймало его, слизнуло, оставив на стекле кровавый пузырь.

А вдалеке, на тракте, завелся мотор КамАЗа. В кузове, среди пустых бочек, кто-то насвистывал песенку.

Мотор КамАЗа заглох на въезде в соседнюю деревню. Водитель, молодой парень с обожжёнными руками, вышел из кабины. В кармане у него болтался флакон фенобарбитала — подарок «нового друга» в плаще.

— Эй, — он постучал в первую избу. — Нужна помощь? У меня солярка…

Дверь открыла девочка лет семи. В руках — кукла из лоскутов.

— Мама говорит, чужим не открывать.

Парень улыбнулся. Слишком широко.

— Я не чужой. Мы с твоей мамой… — он наклонился, выдыхая запах керосина, — старые друзья.

В избе пахло хлебом и плесенью. Женщина за столом, обхватив голову руками, шептала:

— Он звонил… Говорит, пришлю гостя. Вы его… примите.

Парень достал из сумки свёрток. Развернул — кукла из обгоревшей кожи. На животе родинка. Как у девочки.

— Ваша дочь красивая, — он ткнул пальцем в окно. — Как та берёзка. Её можно сломать… или обрезать.

Женщина завыла. Девочка потянулась к кукле.

В городе, в отделе криминалистики, лопнуло зеркало в санузле. Следователь Лидия мыла руки, когда осколки впились ей в шею.

— Чёрт! — она рванула к двери.

В зеркале за спиной её отражение осталось на месте. Улыбнулось. Подняло окровавленный осколок.

— Тссс, — прошептало отражение. — Ты теперь моё лицо.

— Бред! — Лидия рванула повязку с шеи. — Это шок, галлюцинации…

Врач молча включил экран. На записи с камеры: Лидия сама вонзает себе в шею осколки.

— Мы вас изолируем.

— Нет! — она вцепилась в его халат. — Вы не понимаете! Он в зеркалах! Он…

Медсестра уколола транквилизатор. В глазах Лидии мелькнуло отражение врача — с лицом маньяка.

В сгоревшей лесополосе вырос палаточный городок. «Свидетели истинного огня» танцевали вокруг ямы с зеркалом.

— Он очищает! — проповедник бил себя цепью. — Смотрите!

В зеркале горела деревня Рябова. Фигуры в плащах резали друг друга. Среди них — Катя. Её глаза были пуговицами.

— Примите его в себя! — проповедник прыгнул в яму. Зеркало проглотило его, выплюнув горсть пепла с зубами.

Ночной автобус на трассе. Водитель сплевывает в стакан с фенобарбиталом. Пассажиры спят. В туалете, за запертой дверью, стучит зеркало.

— Открой… — шепчет голос Рябова. — Я же твой отец.

Девочка лет семи, та самая с куклой, тянет ручку к замку.

Чёрный экран. Звук бьющегося стекла.

«Метро»

Тьма густым покрывалом окутывала Московское метро. От тусклого света вывесок казалось, что стены туннеля словно пропитаны жутковатыми тенями, которые шевелятся от малейшего дуновения воздуха. Поезд с ревом промчался мимо, оставив за собой лишь дрожащие искры света.

На станции «Университет» ночь кажется еще глубже. Лишь несколько человек ждут своего поезда, проводя время в молчаливом ожидании.

— Вы это слышали? — нарушила тишину молодая женщина в бежевом пальто. Её голос дрожал от напряжения.

— Слышал что? — отозвался мужчина в черной куртке, переглянувшись с ней. Его лицо было серьезным и сосредоточенным.

Она прислушалась, снова всматриваясь в тёмные тоннели. Вдалеке послышался еле уловимый скрежет, словно когти по стеклу.

— Звук… «Как будто что-то царапается», — прошептала она.

Мужчина нахмурился, делая шаг к краю платформы, пытаясь разглядеть источник звука. Точно так же действовал и бездомный, что притулился в тени, его глаза мерцали в полумраке, как у зверя, чувствуя что-то неладное.

— Эй, там кто-нибудь есть!? — закричал бездомный, голос которого отразился эхом по станции.

Ответом ему стало лишь удвоенное эхо. Но затем, едва слышно, послышался лёгкий смех, словно ветер шептал на ухо.

Вдруг свет потускнел, лишь отдельные лампы продолжали мерцать, создавая зловещую атмосферу. Из темного уголка станции зашевелилась призрак, образуя фигуру человека.

— Добрый вечер, путники, — раздался мягкий, но ледяной голос, принадлежавший высокому мужчине в старомодной шляпе. Её круглые поля скрывали лицо. — Не подскажете, когда следующий поезд?

— Кто вы? — спросила женщина, отступая на шаг назад, интуитивно чувствуя опасность.

Призрак сделала шаг вперёд, и в свете далеких ламп вспыхнуло острие длинного ножа.

— Я здесь, чтобы положить конец ожиданию, — произнёс он, и его смех взвился эхом по туннелям, словно хор невидимых призраков вторил ему. В следующее мгновение он ринулся вперед с быстротой и силой, которую вряд ли можно было ожидать от обыкновенного человека.

Крик ужаса оглушил пространство вокруг них, смешиваясь со звуками подъезжающего поезда. Сцена расправы была мимолетной, но в её ярости скрывался нескончаемый ужас, впивавшийся в сознание каждого свидетеля этой бойни.

С приходом поезда, тишина снова окутала платформу «Университета». В повисшей тишине остались только жуткие воспоминания и лужи крови, подобные тёмным мазкам на бетоне.

В Московском метро вновь стало тихо. Пока что.

Тишина, заполнившая собой станцию, казалась такой же густой, как и тьма, что окружала её. Несколько минут прошло прежде, чем кто-то осмелился снова пошевелиться. В глазах оставшихся людей читалось недоверие и ужас, словно они стали свидетелями некой параллельной реальности, где кошмары становятся явью. Не решаясь, что-либо сказать, они лишь разглядывали друг друга, пытаясь осознать, что произошло.

Один из выживших, молодой человек в поношенной куртке, медленно поднялся на ноги и оглянулся вокруг в поисках пути спасения. Всё в его глазах искрилось отчаянием, он понимал, что никто не придет на помощь. В его сознании билась лишь одна мысль — необходимо выбираться из этого проклятого места, словно метро перестало быть обычным транспортным узлом и превратилось в ловушку с кошмарными обитателями.

Тем временем старший из свидетелей, тот самый мужчина в черной куртке, поднял свой мобильный телефон, тщетно стараясь набрать экстренные службы. Он повторял номер снова и снова, но наталкивался лишь на бессмысленное молчание, как будто сам сигнал исчез вместе со светом надёжности и безопасности. Его руки дрожали, когда он вдруг услышал тихие шаги за спиной.

Отчаянно оборачиваясь, он увидел фигуру женщины, той самой, что первой слышала скрежет. Она, шатаясь, подошла ближе, и в её глазах светилась решимость. «Нам нужно продолжать двигаться,» — тихо произнесла она, голос был слабым, но полным неустрашимости. Внутренний страх уступал место инстинкту выживания, и каждый из них понимал, что выход отсюда лежит только путём объединения их усилий.

Они втроем бесшумно двигались по перрону, каждое шорох их шагов усиливал напряжение, как струны, натянутые до предела. Остальные выжившие, еще не осмелившиеся покинуть свои места, наблюдали за ними с надеждой и страхом. Некоторых из них завораживал тот факт, что, несмотря на тьму и жуткие события, эти трое все же решились двинуться в неизвестность, прорываясь сквозь завесу неопределенности.

Спускался густой, липкий туман, обволакивающий всё вокруг, и в его гущине маячило нечто необъяснимое. Аномалия, едва различимая в полутьме, словно манила своей неестественной притягательностью, пугая и завораживая одновременно. Казалось, что пространство вокруг за секунды превращается в лабиринт воспоминаний и страхов, где реальность мешается с иллюзиями.

Молодой человек чувствовал, как страх сжимает его горло, но он продолжал идти, следуя за женщиной, словно она была маяком в этом бушующем море тьмы. В своих мыслях он удерживал образы довоенного метро, где каждый уголок был знакомым и безопасным. Это давало ему силы, напоминая, что надежда еще жива.

Тем временем мужчина с телефоном перестал пытаться дозвониться, понимая, что это бессмысленно. Тем более, сейчас его задачей было поддерживать моральное состояние группы. Он повернулся к остальным оставшимся и тихо сказал: «Мы нуждаемся друг в друге, сейчас как никогда ранее. Наш выход — в единстве.» Эти слова прозвучали как призыв, эхом отразившись об стену, придавая сил тем, кто еще остался в нерешительности.

Женщина, ведомая интуицией, остановилась лишь на мгновение, вслушиваясь в ткань тишины, которая казалась плотной, как одеяло. Вдалеке прокатилось какое-то шуршание, но она не обратила на него внимания, решив, что это просто крысы, вечно сопровождающие людей, как тени. В глубине души она знала, что этот путь может стать дорогой в один конец, но уверенность в правильности выбора не покидала её, поддерживаемая взглядом мужчины, шедшего позади.

Свет, пробивающийся сквозь редкие прорехи в тумане, играл с восприятием. Иногда казалось, что впереди маячат призраки прошлого, силясь обратить на себя внимание. Но трое продолжали идти, растворяясь в этой удушающей дымке, словно сами становясь частью этого иного мира. И мысли каждого из них, сплетаясь меж собой, создавали новое целое, более стойкое и мощное, чем они могли быть поодиночке.

На мгновение молодой человек задумался, как они оказались здесь, именно в эту ночь, и почему судьба выбрала их для этого этапа. Подумалось о том, что никто из них не вернется прежним, каждый выйдет из тьмы с новым опытом, что останется в сердце навсегда. Каким будет этот опыт — добро или зло, свет или тьма — ещё предстояло узнать, но вера в лучшее будущее давала силы идти дальше, не оглядываясь назад.

Лишь их шаги нарушали спокойствие тишины, заполняя пространство ритмом жизни и надежды. И в этот момент, когда казалось, что мир замер, каждый осознал: важно не то, что позади, а то, что впереди. Потому что именно этот путь — их истинное испытание, где доверие и единство станут ключами к новому началу. Туман окутывал их, но внутри команды тлел свет, способный разогнать любую тьму.

«Дом на краю леса»

Ветер воевал с деревьями, присыпаемыми листвой, как будто заранее предчувствовал, что в эту ночь произойдет нечто ужасное. Саша и Максим, друзья с детства, вот уже несколько дней скитались по окрестностям, изучая старые, заброшенные места.

— Эй, посмотри, там! — Максим указал на черные очертания старого дома, который выглядел так, будто его никто не трогал целую вечность.

— Неужели ты думаешь, что мы должны туда идти? — уточнил Саша, чувствуя, как холод пробирается к его сердцу.

— А почему бы и нет? Это будет весело! — Максим настаивал.

Собравшись с мужеством, они перешагнули порог. Внутри их встретила тишина, нарушаемая лишь замиранием ветра. Свет фонарика проблескивал по пыли и паутине, словно ища что-то утерянное.

— Думаешь, здесь есть призраки? — хихикнул Максим, но его смех быстро исчез, когда они увидели следы, проложенные на полу.

Саша нахмурился. Следы были слишком огромные и глубокие, чтобы принадлежать человеку.

— Максим… мне это не нравится.

И в тот момент дом словно ожил: стены заскрипели, а в углу послышался шорох.

— Ты слышал это? — спросил Максим, его голос стал нервным.

— Да… может быть, это просто ветка?

— Или призрак! — сказал Максим, осмелившись выглянуть за угол.

Внезапно из темноты выпрыгнул призрак, длинный и потемневший, как сама ночь. Саша не смог сдержаться, он оттолкнул Максима, но тот не мог пошевелиться — страх приковал его к месту.

— Уйдём отсюда! — закричал Саша, хватая ближайший предмет — металлическую трубу.

Существо, не похожее ни на что из увиденного, ударило по ним когтями. Саша ощутил, как что-то холодное пронзило его сердце, когда Максим закричал.

— НЕТ! — разнесся его вопль, когда когти вошли в плечо друга.

Кровь хлестнула на пол, и Саша почувствовал, как что-то тёмное уводит жизнь из Максима.

— Оставь его! — крикнул он с невыносимой злостью.

Собрав все силы, Саша вонзил трубу в сердце создания. Глухой звук разрывающейся стены раздался на весь дом. Существо завизжало, и мир вокруг погрузился в темноту.

Когда темнота начала рассеиваться, белый свет луны вновь осветил пол. Саша увидел, как кровь струится по шее Максима, и его сердце сжалось от ужаса.

— Максим! — прошептал он, подбежав ближе.

— Я… не могу… — произнес Максим, его голос тихо дрожал.

— Не оставляй меня, — с отчаянием молил Саша.

— Мы… мы победили, да? — спросил Максим с неуверенностью.

— Нет… — прошептал Саша, глядя, как призрак вновь начинает приближаться.

— Вы заплатите за это! — раздался глубокий, глухой голос. Призрак, казалось, разрастался еще больше, поглощая все вокруг.

Максим и Саша осознали, что оказались наедине с демоном, который теперь охотился на их души. В глазах Максима появилось понимание, страх исчез, уступая место спокойствию.

— Я… я не боялся смерти, — произнес он, и его взгляд стал затуманенным.

— Максим, нет! — закричал Саша, пытаясь удержать друга.

С последними лучами луны, пробивающимися сквозь заброшенное окно, окончательный крик двух друзей раскатился по лесу. Но ни один житель деревни не обратил на это внимания. Местные никогда не узнали, что произошло внутри заброшенного дома, который снова окунулся в тьму, унося с собой их души в бездну.

Долгие годы спустя, когда солнце станет сжигать землю, на этом месте лишь ветер будет шептать имена Саша и Максима, а призрак заброшенного дома будет ждать следующих искателей приключений, готовых стать ее жертвами.

«Кровавые корни»

В те времена, когда снега в уральских лесах были белыми лишь до первого трупного пятна, деревни вымирали тихо — как гниют пни. В одной из них, под Свердловском, изба с проваленной крышей стояла особняком. Сквозь щели в брёвнах сочился запах, от которого слезились глаза: смесь гниющего мяса и забродившей свёклы. Местные шептались, что здесь «кровопийца» гнездится. Не граф, нет — просто мужик по прозвищу Санька-Костоед. Говорили, что он сын шамана, которого сожгли за то, что младенцев воровал.

Настя пришла сюда не за правдой. Ей было всё равно на сказки старух. Она искала брата, который пропал месяц назад с обозом. В кармане — кастет, под платком — флакон с серной кислотой.

Изба встретила её стоном. Пол провалился под ногами, и девушка рухнула в подпол. Там, в луче света из дыры, сидел он. Санька. Голый по пояс, с грудью, покрытой струпьями. В руках — топор, на топорище — насечки. Шесть.

— Седьмая, — хрипло сказал он и плюнул на лезвие. Слюна была розовой.

Настя ударила кастетом в колено. Кость хрустнула, но Санька не закричал. Он засмеялся, вытирая кровь с губ:

— Молотком лучше. По рёбрам.

Он тащил её за волосы по льду к реке. Настя царапала ему лицо, но Санька лишь крякал:

— Ой, задира!

У проруби лежали тела. Все — без левых рук. Санька достал из-под полы нож:

— Кидай. Чёт или нечет?

— Сука, отпусти!

Он воткнул нож ей в бедро. Вытащил. Лизнул лезвие:

— Играй.

В избе, среди костяных мобилей, Санька варил «уху». В котле плавали глазные яблоки.

— Кушай, — тыкал он ложкой в Настю. — Брат твой тоже кушал. Перед тем, как на дрова пустить.

Она вырвала ложку, вогнала ему в ухо. Санька упал, дергаясь в припадке. Настя схватила топор. Отрубила ему пальцы. Потом — стопу. Санька смеялся, захлебываясь кровью:

— Теперь ты моя!

Утром Настя проснулась привязанной к столбу. Санька, с торчащей из плеча костью, солил рану мочой.

— Сейчас свиней позову, — ковырял он в зубах гвоздём. — Они любят… мягкое.

Он бросил в неё гнилой свёклой. Засмеялся. Ушёл.

Настя перегрызла верёвку зубами. Нашла в углу бензопилу (брат привёз её из города). Завела.

Когда Санька вернулся с вилами, она уже ждала. Спилила ему ноги по колено. Потом — руки. Засунула в корыто.

— Корми свиней сам.

Весной, когда снег сошёл, в деревню приехали геологи. Нашли избу. На столе — банка с зубьями от бензопилы в спирту. На стене — насечки. Двенадцать.

В огороде, среди прошлогодней ботвы, росло странное растение. Стебли — красные, бутоны — как сжатые кулаки. Когда геолог дотронулся до одного, цветок раскрылся, обрызгав его коричневой жидкостью.

Через неделю у всех членов экспедиции отсохли языки.

А в лесу, у реки, кто-то насвистывал песенку. Короткую, из трёх нот. Будто звал свиней.

Геологи умирали в порядке обратной алфавитной последовательности. Сначала Звягинцев — у него в горле выросли шипы, похожие на стебли того растения. Он пытался вырвать их, но лишь глубже вгонял под ногти волокна, пульсирующие чёрным соком.

В санчасти военного городка врач в противогазе вскрыл труп Кузнецова. Вместо лёгких — гроздья бутонов. Один лопнул под скальпелем. Споры взметнулись в воздух, просачиваясь сквозь фильтры.

— Эвакуация! — заорал врач, но его голосовые связки уже почернели, превратившись в жидкую слизь.

Настя вернулась ночью, когда гарнизон захлебывался в собственной крови. Она шла по лесу, не чувствуя ног — правая ступня гнила от укуса, полученного в схватке с Санькой. В кармане — спички.

В избе теперь пахло формалином и горелым мясом. На столе валялись бумаги с грифом «Совершенно секретно». Фото 1943 года: Санька, в немецком мундире, стоит среди ящиков с надписью «Versuchsmodell». Подпись: «Образец №7 выжил после введения штамма „Roter Morgen“».

В подполе, под грудой костей, Настя нашла брата. Вернее, то, что от него осталось. Его рёбра срослись в кокон, из которого торчали десятки бледных отростков — как щупальца спрута.

— Сестрёнка… — прошелестело из кокона. — Дай огня.

Она чиркнула спичкой. Брат закричал голосом Саньки.

Лаборатория в бункере под горой всё ещё работала. Генералы в противогазах наблюдали, как солдаты вводят шприцы с чёрной жидкостью заключённым.

— Штамм мутировал, — докладывал учёный. — Теперь он передаётся через радиоволны. Испытуемый №12 умер, услышав позывные «Маяка».

Настя, прячась в вентиляции, смотрела, как один из генералов снимает маску. Под ней — лицо Саньки. Свежие швы на шее.

Когда военные начали бомбить лес напалмом, Настя ворвалась в радиоцентр. Передатчик был настроен на частоту, от которой у неё текли уши. Она схватила микрофон:

— Всем… Всем! Бегите…

Но вместо слов из динамиков полилась та самая трёхнотная мелодия. Санька, стоявший за спиной, обнял её за плечи:

— Молодец, сестрёнка. Теперь они все наши.

По всей стране радиоприёмники взрывались кровавой жижей. Из обломков выползали красные ростки.

Год спустя в заброшенном Кремле, среди руин, зацвело огромное дерево. На ветвях — капсулы. В них шевелились люди с лицами генералов, геологов, брата Насти.

Санька, теперь в мундире с маршальскими погонами, срывал спелые плоды:

— Кушайте, товарищи. Это ваша новая родина.

А где-то в вентиляционных шахтах, превратившись в живой мицелий, Настя шептала в ржавые трубы. Её голос сливался со скрипом ростков, пробивающихся сквозь бетон.

«Оборотни»

На севере России, в снегах, скрытых от глаз непосвященных, располагалась маленькая деревушка под названием Вяткин Лес.

Вяткин Лес не просто тонул в зиме — он гнил в ней. Деревня, задушенная петлёй из вековых сосен с обугленными стволами, прятала под снегом свои тайны. Местные знали: к утру сугробы иногда теплеют, а земля пульсирует, будто под ней бьётся чёрное сердце. Церковь святого Игнатия давно лишилась куполов. На их месте ржавела бензопила «Урал» — жертвенный алтарь, на котором каждое полнолуние оставляли отрубленные пальцы. Для молитв.

Саша, лесник с лицом, напоминающим разбитый фарфор, шёл по опушке, ворочая палкой замёрзшие лужи. Его сапоги скрипели не по-зимнему — будто давили сотни стеклянных глаз. Вчерашний капкан на рысь захлопнулся, но добыча оказалась… интереснее. В железных зубьях застыла человеческая кисть. Мужская. Средний палец украшало обручальное кольцо, а под кожей запястья виднелась татуировка: «Смерть — не выход. Выход — слева».

— Твой? — спросил Саша у ворона, сидевшего на плече полуразложившегося чучела медведя. Птица каркнула, указывая клювом на следы. Они уходили в чащу, но не просто в снег — вглубь, будто земля проваливалась под шагами.

Старуха Матрёна, живущая на краю деревни в избе, оклеенной шкурами собак, ждала его. Её крыльцо украшали фонари из консервных банок, где тлели… языки. Собственные. Она отрезала их себе в 1962-м, после встречи с Тем, Кто Ходит Без Тени.

— Твоя очередь, петушок, — выплюнула она в Сашу комок чёрной слизи. — Следы ведут не к могиле. Они ведут внутрь. — Её рука, больше похожая на высохший корень, указала на его грудь. — Там уже растёт коготь. Чувствуешь?

Саша почувствовал. Под рёбрами, там, где три дня назад появилась сыпь, что-то шевелилось. Он хотел закричать, но Матрёна сунула ему в рот палец — холодный, как лёд, и пахнущий формалином.

— Молчи. Они слышат твой страх.

Ночью вой начался ровно в 03:15. Не волчий — звук напоминал скрежет метала по кости, умноженный на сто. Саша, запертый в избе, прижался к окну, заклеенному скотчем из человеческой кожи (местный «оберег»). В лунном свете метались тени. Одна, огромная, с рваными плечами, волокла за собой тело. Белый пиджак. Брюки в полоску. Семён Ильич, учитель истории, который вчера смеялся над Сашей: «Твоя мать в психушке не просто так бьётся головой о стену. Она видела их лица!»

Утром Семёна нашли в колодце. Его кишки были выложены на краю воронкой, а во рту торчал дневник Саши. На последней странице, поверх детских каракулей о походе за грибами, кровью было выведено:

«Следующий. Ждём к ужину. P.S. Мама передаёт привет»

Рядом с телом валялась игрушка — волчонок из меха и проволоки. Внутри, при встряхивании, звенели зубы. Детские.

В избе Матрёны под половицей найден альбом с фото 1937 года: местные в масках из волчьих шкур танцуют вокруг горящей берёзы. На заднем плане — яма с костями, сложенными в слово «Прости». В пиджаке Семёна обнаружена карта леса с отметками. Крестики совпадают с местами, где пропадали дети. Последний — у реки, где лёд даже зимой покрыт узорами в виде спиралей ДНК. После убийства все часы в деревне остановились на 03:15. На стене амбара нарисован знак: три когтя, обвитые змеёй, а под ним подпись — «Смерть — это дверь. И она уже открыта».

— Зачем ты показала мне эти фото? — Саша сжимал в руках альбом Матрёны, где на последней странице была приклеена прядь седых волос с корнями.

Старуха, разводя костёр из книг в печи, усмехнулась: — Чтобы ты понял. Мы все — часть ритуала. Даже мой внук… — Она указала на чучело медведя в углу. Под мехом проглядывало человеческое лицо. — Его съели за то, что отказался сменить кожу.

Саша выбежал на улицу, где ветер нёс с реки запах горелого мяса. И услышал смех. Детский. Тот самый, что помнил из кошмаров после смерти отца.

— «Папа не ушёл, Саша. Он в нас», — прошептал ветер.

Когда он обернулся, в окне избы Матрёны мелькнула тень — огромная, с рваными ушами, прижавшая к стеклу лапу с отрубленным пальцем. На том самом, где должно быть кольцо.

Мельница стояла как гигантский труп, раздувшийся от газов разложения. Её лопасти, скованные льдом, торчали в небо, словно рёбра исполинского зверя. На нижних брёвнах — царапины. Не от ветра. От когтей. Саша знал: здесь в 78-м исчезла бригада геологов. Нашли только их сапоги, набитые берёзовой корой и… детскими молочными зубами.

Лиана ждала его у жернова. Не девушка — силуэт из дыма и теней, обёрнутый шкурой волка, с которого при жизни содрали кожу живьём. Шуба шевелилась, выпуская клубы пара. Её клык-кулон оказался человеческим ребром, заточенным в кинжал. Глаза — не обсидиан, а пустоты, в которых плавали крошечные черепа светлячков.

— Ты трогал мои следы, — её голос скрипел, как несмазанный шарнир в кукольном театре. — Знаешь, что бывает с любопытными?

Саша упёрся спиной в колесо. Лёд под ногами был исчерчен рунами: «Плоть — дверь. Боль — ключ». Топор в его руках покрылся инеем.

— Ты… одна из стаи? — он кивнул на мешок у её ног. Из дыры торчала рука Петьки, сжимавшая его школьный дневник.

Лиана рассмеялась, и из её рта выпали три моляра. Они зашипели на снегу, превратившись в жуков-скарабеев.

— «Стая» — для шавок. Я — матрица. — Она сорвала шубу. Её тело было сшито из лоскутов кожи: мужской, женской, детской. Швы пульсировали, как живые. — Твой прадед понял это, когда резал мою первую плоть. Он оставил в дневнике запись… — Она провела когтем по груди, и лоскут с надписью «Прости, Лиза» отвалился, открыв ребро. — «Она не умирает. Она… перерождается».

Саша попятился, наступив на что-то мягкое. Мозг Семёна Ильича, замороженный в блоке льда. Учитель всё ещё смотрел на него через кристаллы.

— Петька плакал, когда я выедала ему печень, — Лиана достала из-под кожи нож с костяной ручкой. На клинке гравировка: «Для лучшего ученика» — подарок Семёну от выпускников. — Он звал маму. Но мы улучшили его. — Она бросила Саше фотографию: Петька, прикованный цепями к алтарю в церкви. Его рот зашит волчьими сухожилиями, а из глазниц растут грибы-биолюминесценты.

Ветер донёс запах горелой плоти. Саша рванул к лесу, но Лиана оказалась быстрее. Она шла сквозь деревья, как сквозь дым. Её колыбельная резала сознание:

«Спи, дитя, не дыши глубже, Папа станет на ужин, Мамой стану я к полнолунию, Вырастешь — поймёшь, не дюже…»

За спиной хрустнули рёбра. Саша оглянулся: мешок с останками Петьки полз за ним, оставляя кровавый след. Из дырки вылезла голова Семёна и завыла:

— Она в тебе уже! Беги, пока не отросло!

Подо льдом у мельницы найдены 12 черепов. В каждом — дырка в темени, заполненная мёдом и личинками овода. На ноже Лианы при ближайшем рассмотрении виден микрошрифт: «Собственность НКВД. Эксперимент №666». В дневнике прадеда Саши (найден позже) описаны ритуалы «перерождения»: смешение крови оборотня с костным мозгом жертвы. Последняя запись: «Они назвали её Лианой. Но я знаю её настоящее имя — Лилит. Она не даёт умирать…».

Саша, споткнувшись о корень, упал в сугроб. Лиана нависла над ним, капая слюной, которая прожигала снег.

— Зачем показывать мне это? — он вытирал лицо, с которого слезала кожа. Под ней — чёрная шерсть.

— Потому что ты — семя, — она провела когтем по его животу, выпуская пар из кишечника. — Твой отец пытался убежать. Мы сделали из него… удобрение. — Она бросила ему в лицо горсть земли. В ней шевелились розовые черви с человеческими лицами. — Твоя очередь стать почвой для новых миров.

Она исчезла, оставив на снегу карту леса. Все тропы вели к деревне. К его дому. К матери, которая в психушке повторяла одно слово:

«Личинка».

Баня деда Якова пахла не берёзовым веником, а застарелым страхом. Стены, обитые кожей с татуировками «невинных», шептали. На гвозде висели «инструменты»:

Ножны из спинной кожи священника, убитого в 1917-м (на спине выжжен псалом: «Не бойся ночи — бойся того, что в ней дышит»). Чаша, выточенная из черепа ребёнка, наполненная чёрной субстанцией. При ближайшем рассмотрении — это не кровь. Это личинки, сплетённые в клубок и поедающие друг друга. Карта деревни, где вместо домов — могилы с датами смерти. На полях карандашом: «Они растут вниз. Скоро доберутся до ядра».

Дед Яков, чьё тело больше напоминало высохший гриб, приковал Сашу цепью к печке-каменке. Его пальцы, сросшиеся в подобие клешней, щёлкнули по дневнику: — Твой прадед был умнее. Знал, что договор — не сделка. Это петля на шее поколений. — Он плюнул на пол. Слюна прожгла дыру, откуда полезли белые черви с лицами младенцев. — Полнолуние — не срок. Это дверь. И они уже толпятся за ней.

Саша вырвался, сломав старику ключицу. Кости хрустели, как скорлупа орехов. В избе, за иконой с выколотыми глазами, он нашёл альбом. Фото 1942: немцы в мундирах висели на берёзах вниз головой. Их животы были вспороны, а из кишок выложена фраза: «Спасибо за подношение». Рядом — оборотни в гибридной форме: наполовину волчьи морды, наполовину лица красноармейцев. Среди них дед Яков, молодой, с когтями, проросшими из глазниц. На обороте записка: «Семья Шаманов. Не стрелять. Обеспечивают контроль над сектором Δ».

Лиана ждала его у мельницы, сидя на камне, который оказался спрессованными костями. Перед ней лежало сердце Петьки, проращённое сосновыми иглами. Оно пульсировало, выплёвывая сгустки зелёной слизи.

— Пей, — она протянула чашу, внутри которой копошилось что-то с зубами. — Это не превратит тебя в зверя. Это напомнит, кем ты был до рождения.

Саша отшатнулся, но Лиана впилась когтем ему в горло. Из царапины пополз дым.

— Мамаша твоя в Архангельске не просто сумасшедшая. Она инкубатор, — её голос расслоился на десяток шёпотов. — Мы вшили в её матку яйцо в 93-м. Скоро вылупится братец. Хочешь посмотреть? — Она швырнула на снег полиэтиленовый пакет. Внутри плавало существо с лицом Саши и телом паука.

В чаше деда Якова найдены зубы с выгравированными цифрами — датами массовых исчезновений в деревне. Последний: 12.12.2023 (завтра). Фото в альбоме шевелятся. Немцы на снимке поворачивают головы, когда на них не смотрят. Сердце Петьки при попытке уничтожить его выкрикнуло на языке, который лингвисты позже идентифицируют как протославянский диалект IX века.

— Почему я? — Саша, сдирая с руки кожу, из-под которой проглядывала чёрная шерсть, прижался к мельнице.

Лиана, разрывая себе грудь, достала оттуда фото матери Саши. Женщина в смирительной рубашке держала новорождённого. Вместо пуповины — щупальце.

— Ты — не жертва. Ты — приглашение, — она прошипела, брызгая слюной, которая оставляла ожоги в виде рун. — Твой отец не сбежал. Его взяли на корм. А теперь очередь… — Она лизнула фото, оставив дыру в лице матери. — …семьи.

Внезапно сердце Петьки взорвалось, залив всё вокруг кислотой. Лиана исчезла, оставив на снегу следы, ведущие к дому Саши. На пороге он нашёл свою детскую распашонку. В пятне от молока угадывался силуэт — волчица с человечьим скелетом внутри.

Из леса донёсся рёв, похожий на скрежет тысячи ножей по кости. В нём угадывались слова:

«СМЕРТЬ — ЭТО ЛИЧИНКА. ЖИЗНЬ — КУКОЛКА. МЫ — ТЕ, КТО ВЫЛЕЗАЕТ ИЗ НЕЁ».

Превращение не было болью. Оно было разборкой тела на молекулы. Саша слышал, как ломаются кости, но это напоминало щелчки детского конструктора. Хуже было другое — воспоминания.

Каждый коготь, прораставший из пальцев, приносил видения:

Отец, прикованный цепями к алтарю в церкви. Лиана, сдирающая с него кожу полосками, как с апельсина. Дед Яков в 1943-м, подписывающий бумаги НКВД: «Объекты Шаманов подлежат утилизации после завершения экспериментов по регенерации тканей». Самого себя в возрасте пяти лет, роющего яму во дворе. То, что он закопал тогда, теперь шевелилось под снегом у мельницы…

Лиана снимала всё на камеру «Зенит» с объективом, обрамлённым детскими зубами. Плёнка шипела, плавясь от близости Сашиной трансформации.

— «Боль — не учитель, — прошипела она, засовывая ему в глотку клубок шерсти, пропитанный гноем. — Боль — это песня. И ты теперь хор».

Шерсть оказалась языком Петьки. Он зашевелился в пищеводе Саши, выкрикивая заклинание на языке, от которого трескались стёкла в домах.

Утром деревню разбудили крики. Не от ужаса — от восторга. На площади висел дед Яков. Его кишки свисали гирляндами, а в каждой петле, как в колыбели, лежал младенец из чёрного льда. На груди старика горела надпись: «Спасибо за ужин. P.S. Кости вернём к рассвету».

Саша, пряча когти в карманы (кожа на руках уже срасталась с тканью), целовал матерей, потерявших детей. Их слёзы пахли бензином.

— Ты спасёшь нас? — плакала жена кузнеца, суя ему в руки иконку с ликом святого, у которого вместо лица была воронка.

— Он уже спас, — прозвучало из тени. Лиана, облизывая леденец из стеклянного глаза Петьки, кивнула на колодец. Оттуда доносился плеск.

В чёрной воде плавали зародыши. Каждый — с лицом Саши.

Кишки деда Якова оказались исписаны микротекстом. При увеличении — отчёт НКВД 1945 года: «Объект „Лиана“ демонстрирует свойства бессмертия. Рекомендуем использовать в качестве биологического оружия. Побочный эффект: у подопытных начинают расти корни». Младенцы из чёрного льда таяли к полудню. В лужах оставались серебряные зубы с гравировкой: «Собственность Шаманов». Глаз Петьки в леденце Лианы — на самом деле капсула. Внутри свёрнутая фотография 2003 года: Саша в детстве, играющий с волчонком. Подпись: «Первая жертва. Спасибо, что вырастил нам тело».

— Зачем показывать мне это? — Саша, чувствуя, как рёбра смыкаются в клетку для чего-то растущего внутри, схватил Лиану за горло. Его пальцы провалились в гнилую плоть.

Она рассмеялась, выдыхая рой мух с человеческими голосами: — Ты же сам попросил. В 1999-м, когда умирал от кори. Папочка молил тебя потерпеть, а ты кричал: «Хочу быть сильным! Хочу, чтобы всё боялись!» Мы просто… исполнили желание.

Ночью Саша проснулся от того, что его рвало землёй. В ней копошились черви, складывающиеся в слова:

«УТРО — ЛОЖЬ. ДЕНЬ — МАСКА. ТЫ — ТО, ЧТО ВЫПОЛЗАЕТ ИЗ ШКУРЫ».

У двери стояла мать. Вернее, то, что от неё осталось: существо с лицом, как у Саши, и телом, сплетённым из корней. Оно протянуло ему нож с надписью «Для семейного ужина» и исчезло, оставив запах горелых волос.

Саша понял: договор требует новой крови. И он знает, чьей.

Пурга запечатала деревню в ледяной саркофаг. Стая вышла из леса, но это были уже не волки — гибриды, чьи тела состояли из спрессованных веток, костей и колючей проволоки. Их глаза светились зелёным, как экраны радаров 40-х годов.

Лиана, восседая на церковной крыше, держала голову матери Саши за волосы. Не просто отрубленную — пророщенную в плесень, с грибницей вместо сосудов.

— Ты пожалел их, — её голос гудел, как трансформаторная будка. — А они даже не спросили, почему все дети в роду Шаманов рождаются с двойным рядом зубов.

Саша, чья шкура трещала по швам, выпуская щупальца с шипами, рванул к церкви. Стая пропустила его — они знали: битва уже была ритуалом.

Лиана прыгнула вниз, сломав крест, который оказался бензопилой из костей геологов-78. Запах горелого мяса заполнил площадь.

Они дрались не как звери. Они дрались как стихии:

Когти Саши высекали искры, воспламеняющие снег. Каждый выдох Лианы рождал рой ос-оборотней, вгрызающихся в плоть. Когда Саша вырвал ей горло, из раны вытек не кровь — чёрная нефть с голосами пропавших.

— Смерть — это… — Лиана, уже падая, сунула ему в пасть фотографию: он сам, младенец, с хвостом и пуповиной-гадюкой. — …только смена декораций.

Наутро спецназ нашёл ад в кристаллах инея:

Трупы жителей, сплавленные в единую массу. Температура — 70° C, но лёд под ними не таял. Видеокамеру с плёнкой, где полузверь-Саша пожирает сердце Лианы. На заднем плане — тень с рогами и крыльями, не попавшая в объектив. Надпись на стене: «СПАСИБО ЗА УРОК. ВАШ С.». Буквы шевелились, пытаясь сбежать с кирпича.

Но главное — в ту же ночь в архангельской психушке исчезла пациентка №13. На её койке остались:

Волчья шкура с татуировкой внутри: «Договор продлён. Окончание срока — 12.12.2123». Дневник с последней записью: «Они не понимают. Мы не охотники. Мы — споры. Вырастем везде, где есть страх и плоть».

А в Вяткином Лесу, под землёй, проросли клыки. Мили вглубь. Мили вширь. Они пульсировали, впитывая кровь из массовых захоронений XX века.

Снег растаял к утру. На проталинах расцвели цветы-черепа. Их лепестки шептали:

«САША НАШЁЛ НАС. СКОРО ВЫ ТОЖЕ УСЛЫШИТЕ».

Эпилог: Через месяц в заброшенном цеху под Вяткой нашли видео. На плёнке — Лиана, целая, кормящая волчат. Они ели не мясо. Они ели кадры из памяти Саши.

За кадром голос: — Цикл не разорвать. Мы — не болезнь. Мы — иммунитет.

Экран погас. Но в тишине ещё долго слышалось хрустение костей… растущих вверх.

«Зомби в бескрайних просторах»

В один из холодных зимних вечеров1937 года, в отдалённом селе на юге России, слышались необычные звуки. Местные жители, обременённые ежедневной рутиной, не обращали на это внимания, полагая, что это всего лишь ветер, завывающий в деревьях. Но ветер вскоре принял на себя иную форму.

С выпавшим снегом и пришедшим морозом, село покрыло что-то зловещее. В один из вечеров погасли фонари, и в темноте стали слышны шорохи, словно что-то ползло к двери. Сначала это показалось обычными глухими звуками дикой природы, но ничто не предвещало, что грядёт ужас.

Татьяна, молодая учительница, шла домой после уроков, когда она увидела, как один из её соседей, старик Аркадий, вышел из своей избы с недобрым блеском в глазах. Он подошел к ней, медленно, неестественно виляя, и вдруг с криком накинулся на неё, пытаясь укусить.

Она отпрыгнула в сторону, и вспышка адреналина заставила её бежать. Татьяна знала, что с этим человеком что-то не так, но в селе не было выхода — ни связи, ни электричества.

Вот как всё началось: несколько жителей вдруг стали вести себя странно, теряли человеческие чувства, словно их захватила какая-то другая сущность. Они больше не понимали, кто они, и что делают. Их глаза были пустыми, а движения — механическими. Это были зомби. Они наводнили окрестности, выходя из мрака.

Скоро, изолированное село оказалось в ловушке. Все, кто не поддался этой чуме, укрылись в местной школе. Здесь собрались самые смелые: Татьяна, её сослуживец Андрей, местный охотник Иван и ещё несколько выживших. Они понимают, что, если не будут действовать, вскоре могут стать частью этой зомби-армии.

«Нам нужно найти способ покинуть село», — сказала Татьяна, начиная планировать.

«Но куда мы пойдем? За деревней только лес, он полон опасностей», — ответила Анна, одна из местных жителей.

«Мы можем загнать их в угол», — предложил Иван. «Затем мы покинем село через старую лесную дорогу».

Они решили, что должны объединить усилия и сразиться с этим ужасом. Набрали острые предметы, приготовили бензин, после чего разорвали несколько одеял, чтобы создать огненные барьеры.

Ночь опустилась над селом, и вскоре зомби начали стекаться к школе, как стая голодных волков. Когда передняя дверь дрожала от их ударов, выжившие собрались в круг, готовые к бою.

Как только дверь распахнулась, огонь заполнил комнату, словно сполохи света в самый тёмный час. Зомби завели свой нечеловеческий вой, но они не могли пересечь линию огня. Используя этот шанс, выжившие бросились к выходу.

Покидая стены школы, они забежали в лес, надеясь, что зомби не смогут их преследовать в темноте. Но лес тоже не был безопасен. Вскоре они столкнулись с другими жителями, которые также бежали от зомби, и стало понятно — охота была не на жизнь, а на смерть. Ветви деревьев хрустели под ногами, а звуки пробирались сквозь ночь, как эхо их собственных сердец.

После долгого блуждания они наткнулись на старую охотничью избушку, которая могла стать временным укрытием. Внутри, среди старых ружей и сломанных стульев, они смогли заколотить двери и немного передохнуть. Но сон не пришёл — все понимали, что за дверями скрывается нечто ужасное.

— Если мы хотим выжить, мы должны что-то сделать, — сказал Андрей, беря на себя инициативу. — У нас есть ружья, немного патронов. Если мы сможем пробиться к земле, где живут другие, может быть, там есть ещё выжившие.

Татьяна кивнула. «Давайте попробуем. Мы не можем оставаться здесь вечно».

На следующее утро, когда рассвет с лёгкостью пробивался сквозь деревья, выжившие решили действовать. С их охотничьим инстинктом и осторожностью они выбрались из избушки и начали движение к ближайшей дороге в надежде найти спасение.

Лес был полон опасностей, к тому же и они не знали, что ждёт их впереди. Но, несмотря на страх, они чувствовали, что должны держаться вместе, чтобы выжить.

Когда они пересекали лес, звуки зомби стали реже, но тревога не покидала. Вскоре они вышли к заброшенному селу — дворам, где когда-то жили счастливые семьи, но теперь лишь холодные, темные стены напоминали о прошлом.

В этом городе находились немного патронов и остатки еды. После изучения местности, они поняли, что это может быть их шанс — создать безопасное укрытие. Стараясь избавиться от страха, они смогли воспользоваться остатками ресурсов для организации небольшого лагеря.

Несмотря на эмоциональные травмы, жизнь в лагерной обстановке потихоньку начинала налаживаться. Были распределены роли: кто-то охотился, кто-то собирал продукты, другие сторожили ночные часы. И всё же, несмотря на трудности, люди находили утешение в простых радостях — разговоры, песни, воспоминания о счастливых временах.

Но в один из таких вечеров, когда они собирались у костра, раздался шум. Зомби снова появились, но на этот раз — из самой тьмы. Оказалось, что они находились в ловушке, в окружении уходящих из леса мертвецов.

Что ж, решили они, надо предпринять последний шаг. И когда зомби окружили их, истерика катастрофы сплелась с отчаянием. Они знали, что не могут сдаваться.

В тот момент, когда зомби появились в их каменном лагере, Татьяна, Андрей и остальные встали друг за другом, готовясь к бою. Этот бой был не просто сражением за выживание — это было проявление их человеческой сути против сражающейся нечести.

Громкие крики заполнили воздух, и, несмотря на численное превосходство, единство и решимость их духа оказались сильнее. Поднимая свои ружья, они начали действовать. Каждый выстрел был знаком человеческой воли, стремлением выжить.

И когда утро вновь осветило горизонты, Татьяна и её друзья поняли, что смогли защитить своё укрытие. Их дух не сломился, а зомби вновь отступили.

Идти дальше или остаться было выбором нового начала их коллектива. Они знали, что, выживая в этих сложных условиях, они получили возможность заново определить человеческие отношения в мире, где прежние нормы больше не действовали.

Их общая миссия превратилась в новую жизнь. Каждый из них начал осознавать, что даже среди ужаса зомби-апокалипсиса можно найти дружбу, любовь и бесконечную надежду. Так началась новая глава их существования — поиски других выживших и восстановление утраченного мира, где, возможно, снова сможет зазвучать жизнь.

Лепреконы

В далекой стране, покрытой тенями высоких гор и темными лесами, жили злобные карлики, известные как Лепреконы. Их рост не превышал метра, но это не мешало им быть опасными и хитрыми врагами. Они славились своим мастерством в создании ловушек и магии, которая была основана на древних и темных знаниях. Для них единственным источником радости были пакости, которые они устраивали путешественникам и соседним деревням.

Легенда гласила, что Лепреконы возникли из проклятия, наложенного на них древним колдуном за их жадность и злобу. Каждый год они собирали у себя в логове все больше трофеев из других народов, создавая всё более грандиозные и жуткие устройства, которые использовали для защиты своего дома. В своём подземном царстве они хранили несметные богатства, однако сами карлики всегда оставались недовольными и жаждали большего.

Однажды, решив, что больше не могут терпеть голод и недостаток еды, Лепреконы объявили, что отправятся в окрестные деревни, чтобы похитить всё, что смогут, и принести в свои логова. Они собрали свою армию, состоящую из хитроумных мышей, которые служили им верными помощниками в их коварных планах. Сначала они начали с маленьких деревень, отнимая еду, деньги и даже драгоценности, погружая мир в страх.

Но вскоре судьба распорядилась иначе. В одном из захваченных селений, храбрый молодец по имени Эдгар, решивший восстановить справедливость, собрал группу смелых людей. Среди них были воинствующие странники, старый маг и меткий стрелок. Эдгар обещал освободить деревню от лап жадных карликов.

С этими намерениями герои спустились в зловонные подземелья Лепреконов, полные злобных смехов и коварных ловушек. Проходы были запутаны, но Эдгар воспользовался картой, найденной у одного из пленников. Они пробирались через темные коридоры, избегая капканов и смертоносных стрел, выпущенных из старых механизмов.

Наконец, они достигли главного зала, где Лепреконы отмечали свои победы. Как только они вбежали в помещение, карлики испугались, но быстро собрались, готовясь к борьбе. Эдгар и его команда начали сражение с Лепреконами, и вскоре разгорелся ожесточенный конфликт. Карлики использовали хитрость и засаду, но смелые воины действовали со слаженностью и мудростью.

Старый маг вызывал заклинания света, чтобы ослепить карликов, а стрелок метко поражал их, пока Эдгар сражался с предводителем карликов, злобным и толстым Грекером. Бой был трудным, но решимость людей оказалась сильнее злобных замыслов карликов. В конце концов, Эдгар одержал верх над Грекером, и остальные Лепреконы в панике рассеялись.

С великим триумфом Эдгар и его друзья собрали награбленное, возвращая его жителям деревни. Они стали героями, а история о борьбе с Леприконами передавалась из уст в уста. Но даже после их поражения карлики всё еще оставались в сердцах людей, как символ неугасимой злобности, где доброта и отвага всегда должны были противостоять коварству и жадности.

С тех пор в окрестностях села вели борьбу с темными силами, и хотя Лепреконы оставили после себя лишь страх и ужас, дух единства и справедливости, который вдохнули в деревню Эдгар и его друзья, не покидал местных жителей, просветляя их сердца в урагане тьмы. Так продолжалась их жизнь — в поисках новой надежды и возможности восстановить утерянный мир, где зло не смогло бы снова поднять голову.

Ожившие мертвецы

В один мрачный вечер, когда луна зловеще светила сквозь облака, на заброшенном кладбище в центре таинственного леса началось странное. Как только часы пробили полночь, одна за другой начали подниматься из могил серые тени. Это были ожившие покойники, обретшие вторую жизнь в этот зловещий час.

Некоторое время они сидели молча, смотря на мир своими пустыми, лишенными жизни глазами. Но вскоре в воздухе повисло ощущение, словно их охватила жажда чего-то большего — вендетты, веселья или просто величия. Призраки, когда-то людьми, ожили, и каждый из них привнес в этот сбор что-то особенное.

Первым, кто нарушил молчание, был Грегор — старый колдун, похороненный на этом кладбище много лет назад. При отсутствии тела, его магия осталась в тени, и он, обретя свободу, предстоял перед другими, полон ненависти к тем, кто когда-то его предал. «Восстаньте, братья и сестры, — произнес он, его голос был как шёпот ветра среди деревьев. — Сегодня мы вернем себе то, что потеряли».

Его слова возбудили в покойниках дух единства, и они начали пробуждаться по одному — одинокая вдова, катящаяся по небу; отчаянный рыцарь, которого никто не вспомнил; веселая пиратка с золотым зубом, утаившая свои сокровища в песках времени. Каждый из них особенно понимал, каково это — быть забытым, и жаждал вернуть утраченные мечты.

Пробуждение вызвало смятение — могилы зашевелились, и с них стали падать мшистые камни и старые венки. Страховитые крики раздались в лесу, когда местные жители, возле которых находилось это кладбище, начали замечать странные события. Каждый раз, когда мертвецы собирались в свои ряды, где-то неподалеку послышался шум, как будто сами тени выползали из своих укрытий.

Ночью же, когда их число возросло, они решили немного развлечься. В сознании каждого жило воспоминание о его последнем дне на земле, и они задумали перформанс, в котором предстояло повторить свои последние моменты жизни. Могильщики, одинаковые әскеры и смеющиеся женщины отошли от своей печали и были уверены, что теперь они смогут сыграть свои роли еще один раз.

Старый колдун стал главной фигурой их представления, и его волшебные трюки начали сверкать, как вечерние звезды. Он манипулировал листами разорванной плоти, формируя иллюзии, которые отсылают их во времена былого великолепия. Рыцарь, одетый в доспехи, хвастался победами и принялся приунывать со своей давнишней избранницей, которая также взглянула на него с легкой горечью.

Каждый покойник стремился запомниться, каждый дернулся еще раз увидеть, почувствовать, и тем более громко произнести свои последние слова. И чем дальше они погружались в свой мир, тем сильнее становился их смех, тем ярче светились их души. Кладбище, когда-то тихое и унылое, превратилось в парк ярких воспоминаний и смеха, и уже никто не мог бы предположить, что здесь находилось множество могил.

Но буйная феерия вскоре привела к неосторожным последствиям. На следующее утро укрывшиеся страхом местные жители решили выяснить, что происходит. Они собрались в старой деревне и, вооружившись факелами и вилами, отправились на кладбище, чтобы выяснить правду. Приближаясь к священной земле, они ощутили холодный ветер и странные звуки, доносящиеся из ночи.

Затихшие крики живых людей столкнулись с шутками мертвецов, и страх охватил их сердца. Переходя зашифрованные могилы, они увидели фигурки, танцующие под светом луны, и чудовищные силуэты, погружающиеся в яркие света. Не в силах сдержать ужас, жители в панике начали убегать, оставляя всё позади.

Страх перед неизвестным и зловеще-смешные события заполнили их воображение, соблазняя и ужасая одновременно. Ожившие покойники присоединились к этому веселью, и их смех слился с криками бегущих горожан. Таким образом, они не только нашли воспоминания о своих жизнях, но и создали нечто новое — Переплетение жизней и мертвых, развлечений и страхов.

Несмотря на страх, они также зажгли искру воображения, которая оставалась в сердцах людей, даже когда они убегали. Теперь всегда будет история о том, как мертвые встали, чтобы вспомнить свои жизни, и как они собирались вместе, создавая волшебные моменты, которые перекрывают даже самые зловещие воспоминания смерти.

Так продолжалась эта чуда по ночам, когда луна вновь поднималась, даря возможность всем испытывать магию, и осознавать, что даже в самом темном из ночей всегда есть место для забавы, смеха и даже надежды. Воистину, кладбище стало не только местом покоя, но и аркой для оживших душ, которые никогда не захотят забывать.

Крысы

В деревне Грейсвилль, затерянной среди холмов, где воздух пахнет свежескошенным сеном, а река отражает облака как зеркало, жизнь текла размеренно. Фермеры обсуждали урожай у старой мельницы, дети гоняли кур по пыльным улочкам, а старейшины шептались о странных снах, где земля стонала под тяжестью невидимого зла. Но никто не слушал стариков — пока однажды утром не нашли овцу с вырванным горлом.

— Волки? — спросил Джейкоб, молодой пастух, тыча ногой в окровавленную шерсть. Его отец, Бен, скептически хмыкнул: — Волки не оставляют следов кислотных ожогов. Смотри. — Он указал на обугленные края раны. — Это как будто её изнутри прожевали.

Вечером на собрании у мэра Томаса Эверетта голоса перекрывали друг друга. Миссис Кларк, владелица пекарни, сжимала в дрожащих руках распятие: — Вчера ночью в погребе что-то рылось… Звуки, будто гвозди по стеклу! — А моя собака сбежала! — перебил её фермер Гарри. — Вернулась через час, шерсть клочьями, глаза безумные.

Томас, потный и бледный, стучал кулаком по столу: — Успокойтесь! Завтра из города приедет ветеринар.

Но ветеринар не приехал. Вместо него на рассвете в деревню вполз туман, густой и сладковатый, как сироп. А с ним — первые крысы.

Они появились из дренажных труб — размером с кошек, с кожей, покрытой язвами, и когтями, искрящимися металлическим блеском. Миссис Кларк, увидев одну из них на пороге пекарни, закричала так, что сбежалась вся деревня: — Это не животные! Это… машины! — Она тыкала в крысу метлой, пока та не прыгнула, пронзив воздух визгом, словно пила по металлу.