Бесплатный фрагмент - Истории из темноты

Обида

Эта история произошла на самом деле, поэтому название места не приводится и все имена изменены.

Случилось это в небольшом провинциальном городке, где-то в центре России. На улице стояло лето в самом разгаре. Дождей не было уже месяц, и городок постепенно покрывался пылью. Целыми днями палило солнце, и только к вечеру, когда оно начинало крениться к горизонту, жизнь в городке понемногу оживала.

Свете сегодня исполнилось десять лет. Мама девочки умерла три года назад, и Света жила со своими папой и бабушкой, в огромной квартире на втором этаже трехэтажного особняка дореволюционной постройки.

Папа Светы был начальником в какой-то конторе. Его возили на работу на служебной машине и у него был солидный кожаный портфель. Папа целыми днями отсутствовал на службе и Свете приходилось почти все свое время проводить в обществе своей бабушки.

Когда была жива мама они жили совсем в другом городе, далеко отсюда. От взрослых Света конечно слышала, что у нее где-то есть бабушка, но никогда ее не видела. Потом мама умерла, и им с отцом пришлось переехать к ней, так решил папа.

Для самой Светы переезд стал самым большим испытанием в жизни после ухода мамы. Новое место, новая школа — все это было ничто, по сравнению со знакомством со своей бабкой, Галиной Николаевной. Именно так, до сих пор, ее и называла внучка. Обращаться к ней запросто — баба Галя, просто язык не поворачивался.

Галина Николаевна Серебрякова была женщина статная и чопорная, как будто знатная дама из царской эпохи. На самом деле она была из семьи кузнеца и родилась в поволжской деревне. Откуда в ней взялась вся ее высокомерность и манеры держаться с людьми — Свете было неизвестно. Галина Николаевна ходила по дому с гордо поднятой головой, обмахивалась веером и зимой и летом, и обращалась к внучке только «милочка» и «душечка». Хотя большую часть времени она проводила в своей комнате, вход в которую Свете был строжайше запрещен еще в день их приезда. А попасть туда Свете очень даже хотелось.

Всего в их квартире на втором этаже было три комнаты. Одну из них заняли Света и ее папа, одна была общей гостиной и столовой, а в третьей жила бабка. Ее комната находилась в конце длинного темного коридора, увешанного старыми картинами в темных резных рамах. Дверь комнаты, мало того, что всегда была закрыта на замок, еще и закрывалась наглухо тяжелыми бордовыми портьерами с золотой бахромой по краям. Даже отец, когда ему необходимо было что-нибудь сообщить своей матери, стучался в дверь и ждал ее снаружи. Света никогда, со дня приезда, не видела его выходящим из этой комнаты.

Так вот, однажды, когда отец был на работе, Света прокралась по коридору и спряталась за портьерой. Простояла она там минут десять, пытаясь по звукам понять — что — же происходит за дверью. Она уже хотела покинуть свое тайное место, когда стала различать довольно странные звуки: сначала кто-то громко ходил по комнате взад-вперед, потом шаги прекратились, и послышалась — то ли тихая песня, то ли стон, в общем, голос. Суть в том, что голос был мужской, а в гости к бабке никто никогда не ходил. После этого наступила тишина, а потом в комнате что-то громко уронили на пол, что-то очень тяжелое. Света от неожиданности коротко вскрикнула и убежала прежде, чем ее могли застигнуть за этим занятием.

Разговора о том, чтобы спросить у своего отца, а тем более у бабки, кто мог разговаривать в ее комнате — даже быть не могло. Так Света и терялась в догадках. И, в тайне, готовила план проникновения в святая — святых их квартиры.

Вечером приехал с работы папа. Он тихонько открыл дверь квартиры своим ключом и прошел на кухню. В руках у него была большая коробка из-под обуви, которую он сразу спрятал под стол.

Потом, когда они уже сидели за столом в столовой, он все время загадочно улыбался и подмигивал дочери, как будто спрашивал: «А, ты еще не знаешь!». Он уже подарил дочери большую коробку конфет и букет цветов, и теперь ждал момента для основного сюрприза.

Когда время дошло до торта, слово взяла Галина Николаевна:

— Душенька, — обратилась она к Свете, — позволь подарить тебе одну вещь.

Она встала из-за стола, и, зайдя к Свете сзади, начала надевать ей на шею что-то блестящее. Когда замочек застегнулся, и она убрала руки, все увидели, что это нить прекрасного белого жемчуга. У папы округлились глаза, и он укоризненно посмотрел на свою мать:

— Мама! Ну, зачем такие подарки. Ей ведь не шестнадцать исполнилось, а всего десять.

— Милочка, — Галина Николаевна, отойдя на два шага и сложив руки на груди, любовалась своим подарком. — Эта вещь очень мне дорога. Она будет хранить тебя… от людей. Носи на здоровье.

Света погладила гладкие бусинки и, вскочив со своего места, бросилась обнимать бабушку:

— Спасибо бабуля!

Галина Николаевна вроде даже немного растрогалась, потому что начала обмахивать веером глаза.

— А теперь мой подарок! — папа с заговорщическим видом прошел на кухню и вернулся оттуда с той самой коробкой из-под обуви. — Па-бам!

Он как фокусник сорвал с коробки крышку, и оттуда сразу показалась малюсенькая голова белого котенка. Глаза у него были узкие, как щелки, видно еще не до конца проснулся, он мяукал и водил мордочкой в разные стороны. На шее у него была белая атласная ленточка, завязанная в большой воздушный бант.

— Папа! — дыхание девочки перехватило. Лучшего подарка для себя она даже не могла представить. Она схватила котенка и, прижав его к себе, стала целовать и гладить. На глазах у нее навернулись слезы радости, — Спасибо папочка, я тебя очень люблю.

— С днем рождения доченька. Как назовешь своего нового друга?

Света отвела его на вытянутых руках, осмотрела со всех сторон и говорит:

— Пусть будет — Бантик. — и она счастливо засмеялась. Имя очень подходило этому белому комочку и пришло на ум само собой.

Галина Николаевна в это время сидела, прикрыв лицо веером, и, не отрываясь, смотрела на котенка странным взглядом, как будто что-то рассчитывала в уме.

С тех пор у Светы сразу появилось много важных дел. Она целыми днями играла с ним, кормила молоком из блюдца и даже ложила его с собой спать. Уходя в школу, она целовала его, а когда приходила — сразу находила его и начинала расчесывать, гладить и ухаживать. Бантик заменил ей всех кукол и стал самым лучшим другом в этой большой и не очень родной квартире.

Прошел месяц. Однажды, придя из школы, Света как обычно сразу кинулась искать котенка:

— Бантик, Бантик! — девочка ходила из комнаты в комнату и нигде его не могла найти. Она очень расстроилась и уже начала думать, что он мог убежать или выпасть из окна, когда услышала из коридора жалобное «миу». Света бросилась на голос и увидела котенка, который выбегал из коридора в комнату, при этом он продолжал жалобно пищать и прихрамывал на переднюю лапку.

Света схватила котенка и, прижав к себе, понесла в свою комнату. Там она внимательно осмотрела Бантика и сразу увидела, что белый мех котенка, на правой передней лапке, немного окрасился в розовый цвет. Еще через мгновение Света поняла, почему Бантик так жалобно мяукал и хромал — маленькая лапка котенка была насквозь проткнута острым предметом, скорее всего иглой. Из глаз девочки потекли слезы, ей стало очень жалко Бантика. Посадив его в корзинку, она побежала по коридору к комнате бабушки и стала изо всех сил колотить рукой в дверь:

— Откройте, Галина Николаевна, откройте! — из-за закрытой двери не доносилось ни одного звука. Света еще немного подождала, в надежде, что все-таки бабушка соизволит с ней поговорить, но ничего не произошло и девочка пошла в свою комнату — лечить котенка.

Вечером, за ужином, Света не отрываясь смотрела на свою бабку, пытаясь по ее внешнему виду понять, имеет ли она отношение к произошедшему с ее котенком. Но та сидела с непроницаемым видом и сразу после ужина удалилась к себе.

— Доченька, ты чем — то расстроена? — от папы не укрылось, что отношения между внучкой и бабушкой заметно накалились.

— Бабушка Бантику проткнула лапку, — на глазах Светы опять появились слезы.

Папа зафыркал, замотал головой:

— Света, ты что такое говоришь? Как бабушка может такое сделать! — но от девочки не укрылось, что по лицу отца пробежала какая — то тень. Как будто бы он вспомнил что — то очень неприятное.

— Я знаю! Это она, — и девочка, взяв котенка на руки, вышла из столовой.

Настоящая беда случилась спустя два дня.

После случая с лапкой, Света, уходя в школу, каждый раз оставляла Бантика в корзинке, в своей комнате. Дверь она закрывала, чтобы разыгравшийся котенок не убежал путешествовать по квартире. Приходя из школы, Света сразу находила его на своем месте и все остальное время они проводили уже вдвоем.

На третий день всех ребят отпустили из школы раньше на целых два урока. Света сразу прибежала домой и бросилась к корзинке — котенка на месте не оказалось. Сердце девочки нехорошо заныло в предчувствии чего-то непоправимого. Она не стала звать Бантика по квартире и сразу направилась в комнату бабушки. Когда она прошла весь коридор, то, к своему удивлению, обнаружила, что дверь в ее комнату приоткрыта. Она надавила на ручку — дверь открылась тихо, без скрипа. Света медленно вошла внутрь и остановилась, чтобы глаза немного привыкли к полумраку комнаты. Комната Галины Николаевны оказалась совсем небольшой. В ней помещались кровать, с висящей на стене над ней большой картиной; высоченный платяной шкаф с резьбой, и тяжелый на вид круглый стол с несколькими стульями вокруг него. Окно прикрывали такие — же бордовые портьеры, что и дверь на входе. Бабушки в комнате не было.

Тут девочка заметила, что на столе лежат какие-то предметы. Она сделала несколько шагов в сторону стола и… замерла на месте.

Посредине стола находилась деревянная разделочная доска с кухни, на ней они резали хлеб к ужину. В нее был воткнут огромный нож, который она раньше не видела. Нож был очень старый и похож на маленький меч. На доске лежала куча каких-то ошметков, белые вперемешку с красными. Все вокруг было залито и забрызгано темной блестящей жидкостью. Рядом с доской стоял необычный блестящий продолговатый предмет конусообразной формы. На острие этого предмета была наколота голова Бантика. Кровь (теперь в этом не было сомнений), стекала по странному предмету на стол, образовывая еще одну небольшую лужицу у основания. Глаза котенка подернулись пленкой, из пасти и из носа тоже капала кровь.

В глазах у Светы потемнело, и комната начала кружиться вокруг нее. Она закрыла глаза в надежде, что все это ей померещилось, но когда открыла — все было на своих местах.

Света развернулась и побежала из этого ужасного места прочь. В коридоре она не выдержала и закричала на всю квартиру. В конце она со всего размаху врезалась в Галину Николаевну, которая услышала ее крик, и остановилась, глядя на нее снизу вверх и тяжело дыша.

— Ненавижу тебя! — у девочки от пережитого началась истерика.

— Ненавижу! Ненавижу! Чтоб ты… сдохла! — это было самое страшное ругательство в жизни, которое знала Света.

И она, оттолкнув ненавистную бабку, бросилась вон из квартиры. Девочка бежала по улицам, сворачивала в какие — то переулки, сбегала вниз по ступенькам, пока не оказалась на берегу реки. Там она забилась в кусты, и, упав лицом в траву, разрыдалась.

Она пробыла на берегу до самого вечера. Через какое — то время чувства притупились, но, каждый раз, когда Света закрывала глаза, перед ней снова возникала кошмарная картина с окровавленной головой котенка, надетой на металлический кол.

Когда солнце опустилось за горизонт, девочке стало страшно и холодно, и она, с трудом разбирая куда идет, пошла в сторону ненавистного дома.

Около дома стояло много людей. Все они тихо шептались между собой. Тут — же стояла папина машина и карета скорой помощи.

— Неужели это все из-за Бантика? — пронеслось в ее голове.

Тут она заметила и самого отца. Он разговаривал с человеком в белом халате и белой шапочке на голове. Когда Света подошла, отец грустно посмотрел на нее, и, обняв ее одной рукой за плечи, тихо сказал два слова:

— Бабушка. Умерла.

Несколько дней в их доме продолжались скорбные похоронные хлопоты. В квартире появились какие — то люди, которые знали как надо все «правильно» делать. Бабушки, осмотрев комнату покойной, нашли ее погребальный чемоданчик. В нем лежали вещи, которые Галина Николаевна приготовила еще при жизни, и в которых ее полагалось похоронить. Света видела их, лежащие на кровати. Больше всего ее поразили длинные черные перчатки — такие раньше носили светские дамы на балах. Папа все время был занят подготовкой похорон, и даже не обратил внимания, что в их доме стало еще на одно маленькое пушистое существо меньше. А Света решила отложить разговор на потом, потому-что о мертвых или хорошо, или ничего.

В день похорон на кладбище собралось не так уж и много желающих проститься, и Свету почему-то это совсем не удивило. Было очень жарко, и она всю церемонию просидела на скамеечке, издалека наблюдая за процессом. Но когда настала очередь прощаться, папа подошел к ней и, взяв ее за руку, подвел к гробу.

Бабушка лежала, нарядно одетая в черное платье и длинные перчатки, и, если бы не скрещенные на груди руки, можно было бы сказать, что она отдыхает после бала.

Когда настала ее очередь, Света, собравшись с духом, подошла к гробу сбоку и попыталась мысленно простить бабушке все ее грехи. Она стояла и смотрела на ее спокойное лицо, когда ей вдруг показалось, что по нему пробежало некое подобие улыбки. Свете стало нехорошо. Она наклонилась к ней, чтобы поцеловать на прощание и чтобы для нее все скорей закончилось. Но в момент, когда она коснулась губами платка, в ее ухе послышался сиплый шепот:

— Зачччем?

Света, вне себя от ужаса, рванулась от гроба, но тут — же обнаружила, что не может этого сделать — нитка жемчуга, подаренная бабушкой, каким — то образом зацепилась за пальцы покойницы. Света с невероятной силой тянула голову вверх, но каждый раз рука мертвой старухи своим весом возвращала ее обратно. Света завизжала во весь голос и уперлась в край гроба ладонями, но рука прочно держала ее на месте. И тут девочка увидела — жуткая улыбка уже не сходит с лица покойницы. В этот момент подбежал отец и, схватив свою дочь за плечи, из всех сил потянул ее назад. Наконец, нитка лопнула и Света, уже без чувств, упала рядом с могилой. При этом часть бусинок провалилась в могилу, а часть закатилась в гроб.

Прошел месяц.

После пережитого на кладбище Света неделю пролежала в постели. Она рассказала отцу все — и про убитого Бантика, и про голоса в комнате и про улыбку мертвой бабушки. Отец выслушал дочь с пониманием, но от комментариев воздержался. Скорее всего, он отнес все это на разыгравшуюся фантазию девочки или, может быть, на болезнь.

Чтобы дочь быстрее поправлялась, он купил ей нового котенка. Света приняла его, но воспоминания о мертвом Бантике мешали ей привязаться к нему с той же силой. Рассыпавшийся жемчуг отец собрал и нанизал его на новую крепкую нитку, правда, как показалось Свете, ожерелье стало немного короче, чем было до этого.

Учеба в школе закончилась, начались летние каникулы. Света целыми днями играла с девочками во дворе и занималась воспитанием котенка. Домой она старалась приходить только тогда, когда возвращался с работы ее отец, пустая квартира пугала ее еще больше.

А между тем, в жизни ее отца наметились перемены. Он познакомился на работе с молодой симпатичной незамужней женщиной и их отношения развивались очень быстро. Он уже два раза приглашал ее на ужин домой, где и представил их друг другу. В принципе, Света ничего не имела против его подруги, пока папа не намекнул ей, что комната бабушки свободна, и она может занять ее в любой момент.

Вскоре в квартиру пришли люди с инструментами и в бывшей комнате бабушки начался ремонт. Они выкинули старый стол со стульями и кровать. Убрали мрачные портьеры и даже заменили доски на полу на красивый светлый паркет. Только им не удалось вытащить из комнаты бабушкин шкаф — он просто не пролез в двери, и убрать картину со стены. Рабочие внимательно изучили всю картину, но так и не поняли, за счет чего она висит на стене. Они попытались оторвать ее с помощью инструментов, но рама не сдвинулась ни на миллиметр. Картину было решено оставить.

Света часто заходила посмотреть, как продвигается ремонт. Комната преобразилась буквально на глазах и даже начинала нравиться ее будущей хозяйке. Только несчастная картина вызывала у нее смешанные чувства.

Это было довольно старое полотно, краска на нем вся была в мелкую трещинку, поэтому мелкие детали вблизи рассмотреть было нельзя. На ней была нарисована осенняя аллея из высоких деревьев, по обе стороны от дорожки. Вдалеке, в конце аллеи виднелся дом или, даже, скорей усадьба с колоннами. Что это был за дом и чей это сад никто не знал. Картина была очень грустная, наверное, потому, что на ней не было людей или животных, и Света не очень любила подолгу смотреть на нее. А зря.

Когда ремонт был завершен, рабочие привезли и установили на старое место новую кровать для девочки. Папа решил устроить торжественное новоселье и даже перевязал и разрезал ленточку, как на открытии какого нибудь здания. Потом был ужин, после которого Света пошла обживать свою новую комнату.

Место для котенка нашлось под столом, девочка принесла и поставила туда корзинку, в которой раньше жил Бантик. На столе она аккуратно разложила тетрадки, книги и альбом для рисования. Куклы заняли место на подоконнике.

Перед сном к ней зашел папа, пожелал спокойной ночи и поцеловал в щеку. Света улеглась на новую постель и, с радостью для себя, отметила, что все старые воспоминания начали потихоньку уходить и на их место приходят новые, светлые и приятные впечатления. Закутавшись поплотнее в одеяло, девочка погрузилась в сон.

Проснулась она внезапно. За окном стояла ночь. Света не сразу сообразила, где она находится, потом вспомнила, что лежит в бывшей комнате бабушки и ей стало немного не по себе. Она села на кровати, поозиралась по сторонам и увидела под столом котенка в своей корзинке, который мирно спал. Она успокоилась и, повернувшись на бок, тоже стала засыпать.

Сквозь дрему Света заметила, что в комнате стало очень душно, и ей не хватает воздуха. Она заворочалась на своей постели, но никак не могла найти себе место, потом откинула одеяло, но и это почему то не помогло. Девочка снова села на кровати, пытаясь понять, что ей мешает, и сразу поняла — ей нечем дышать. Она попыталась делать частые глубокие вдохи, но воздуха в легкие попадало все меньше и меньше. Света схватила себя за шею, и страшное открытие обожгло ее сознание — жемчужное ожерелье сдавило ее горло словно удавка, и продолжает сжиматься, не давая дышать. В глазах замелькали разноцветные шарики, еще немного и она задохнется. Света судорожно ощупывала нитку с бусинами, пытаясь найти замочек, но его почему-то нигде не было. Потом она просунула пальцы под украшение и стала тянуть его от себя. Это дало ей немного воздуха, и она бросилась к столу. Одной рукой она изо всех сил оттягивала нить, а другой судорожно шарила по столу, пытаясь найти какой- ни будь острый предмет и, наконец, нашла — ножницы. В глазах уже потемнело, и в ушах стоял страшный шум, когда ей удалось просунуть лезвие между шариками и нажать. Нить лопнула, и жемчуг разлетелся по всей комнате, грохоча на новом паркете.

Света опустилась на пол, с хрипом вдыхая, такой сладкий, воздух.

Через минуту она отдышалась, шум в ушах прошел. Все еще ничего не понимая, Света, держась за стенку рукой и шатаясь, пошла по коридору в комнату отца. Она открыла дверь и с порога позвала:

— Папа!

С третьего раза отец услышал ее и, включив лампочку светильника на тумбочке, уставился на дочь ничего не понимающим взглядом:

— Света? Что случилось, Света?

— Папа, меня ожерелье чуть не задушило, — она поняла, что говорит полный бред.

— Какое ожерелье, что ты говоришь, — отец явно не мог никак проснуться, чтобы выслушать свою дочь. В итоге он поманил ее к себе и Света, обрадованная, юркнула под одеяло. Отец тут же снова уснул, и Света, успокоившись, тоже.

Наутро папа осмотрел комнату Светы. Он увидел бусины, раскатившиеся в разные стороны, повертел в руках ножницы, но большого значения этому происшествию не придал. Папа был материалист, и рассказы о потусторонних силах считал выдумками. Он подобрал с пола нить и собрал все блестящие шарики. Все это он унес к себе в комнату и спрятал в ящик стола, решив, что проблема с бусами решена навсегда. Потом он еще раз заглянул в комнату Светы, но больше ничего странного для себя не обнаружил, и, со спокойной душой уехал на работу.

Если бы папа в тот момент внимательно посмотрел на картину, он, наверное, заметил бы, что в сюжете картины произошли небольшие изменения. На маленькой лужайке возле усадьбы, там, где заканчивается аллея, появилось новое темное пятно. При определенном ракурсе можно было рассмотреть, что это свежая могила с вкопанным в изголовье православным крестом.

Вечером Света уговорила отца разрешить спать в своей комнате с включенным светом.

Она забрала котенка к себе в постель, немного поиграла с ним и уснула. При свете ночника комната совсем не казалась страшной.

Ночью котенок проснулся и поднял голову. Он повертел мордочкой в разные стороны, потом подскочил, выгнулся дугой и зашипел. Шерсть на загривке встала дыбом, он диким взглядом, не отрываясь, смотрел на бабушкин шкаф. В этот момент лампочка в светильнике ярко загорелась и с тихим хлопком лопнула спираль, комната погрузилась в темноту. Котенок спрыгнул с кровати и забился под нее.

Света проснулась от того, что дверцы шкафа одновременно, со скрипом, медленно открылись в разные стороны. Девочка похолодела и с ужасом смотрела в темноту. Вначале она ничего не видела и не слышала никаких звуков. Потом, из-за висевших в шкафу платьев, выдвинулось на свет какое-то белое пятно. В следующее мгновение она услышала из шкафа страшный сиплый шепот:

— Зааччем?

Тут она разглядела, что пятно в шкафу — это лицо ее мертвой бабки. Из шкафа показалась рука, затянутая по локоть в черную перчатку, она вытянулась в сторону девочки, а указательный палец медленно согнулся, маня ее к себе:

— Пойдем.…Пойдем… — голова старухи мелко затряслась, глаза закатились. — Пойдем…

Тут Света не выдержала ужаса, закричала, и… проснулась.

На столе горел ночник, а котенок мирно спал около ее подушки. За окном начинало светать, и первые утренние птички уже пробовали свои голоса.

Света села на кровати, обхватив голову руками. Вдруг, словно что — то вспомнив, она взглянула на бабушкин старый шкаф. Дверцы шкафа были плотно закрыты, но между ними виднелся, зажатый дверцами, подол ее белого, в горошек, платья.

Утром, за завтраком, отец заметил поникшее состояние дочери:

— Как спалось? — он старался говорить бодрым голосом.

— Мне бабушка приснилась, — не глядя на отца, ответила Света. Мыслями она была где — то далеко. — Она меня с собой звала.

— Ммм. Бабушка. Звала? — хотя он и был атеистом, но про приметы, конечно, слыхал. Он еще немного поразмышлял над сказанным, — Давай так. Я сегодня лягу спать в гостиной на диване. А если ты что — нибудь услышишь или увидишь — ты меня позовешь. Ладно?

— Хорошо, папа, — девочка жалобно посмотрела на него. — Только ты сразу приходи.

Он посмотрел на свою дочь и увидел в ее глазах совсем не детскую обреченность. Ему стало очень жалко свою дочку и, неожиданно даже для себя, он предложил:

— Слушай, а давай я завтра не пойду на работу. И мы с тобой поедем на речку купаться.

— Давай! — в ее глазах наконец-то появился интерес.

Как и договорились — вечером отец улегся «по — походному» — на диване под пледом, и Свете было гораздо спокойней, зная, что ее большой сильный папа охраняет ее.

Устав от переживаний двух прошлых ночей Света сразу погрузилась в сон.

— Пойдем… Пойдем…

Света сквозь сон услышала отвратительный шепот. Она вскочила на кровати и уставилась на шкаф, ожидая, что сейчас дверцы откроются, и снова начнется кошмар. Но со шкафом ничего не происходило.

— Пойдем…

Звук шел откуда — то сзади. Света обернулась и ее оглушительный визг пронзил тишину ночи.

На картине, закрывая собой весь пейзаж, стояла ее бабка. Она как — будто сама была нарисована на холсте, но ее глаза смотрели девочке прямо в глаза. В этот момент голова старухи запрокинулась назад, почти на спину, а ужасные руки в черных перчатках потянулись к Свете. Через мгновение они показались из картины около самого лица девочки, пальцы сжимались, пытаясь поймать ее. И в следующую секунду им это удалось — одна рука ухватила Свету за волосы. Девочка стала тянуть свои волосы обратно, пытаясь вырвать их из цепких пальцев старухи, но руки в черных перчатках со страшной силой тянули ее к себе.

В это время отец, услышав крик дочери, в две секунды пробежал длинный коридор и со всего разбега толкнул дверь плечом. К его удивлению дверь оказалась закрыта и не поддалась ни на сантиметр. Он разбежался еще раз и со всех сил впечатался в створки — никакого результата. За дверью были слышны крики дочери и громкий шум и треск, как будто по комнате летала сразу вся мебель. Он зарычал от бессилия и кинулся на кухню. Там он схватил кочергу и побежал с ней обратно. Когда он размахнулся, что — бы нанести удар, внутри разом все стихло, и дверь приоткрылась сама.

Когда отец вбежал в комнату, все вещи стояли на своих местах. Только его дочери в комнате уже не было. Он заметался по комнате — сначала к окну, окно целое; потом к шкафу — шкаф пуст. Кочерга выпала из его рук с громким звоном. Отец рухнул на стул, переводя взгляд от кровати к шкафу, от шкафа к окну. Мысли метались в голове, одна страшней другой. Тут он случайно задержал взгляд на картине и что-то привлекло его в ней.

Он подошел к картине и стал ее рассматривать. Потом он увидел какую — то мелкую деталь и приблизил лицо почти вплотную к холсту. И тут — же отпрянул.

На маленькой лужайке, возле усадьбы, виднелось темное пятно. Это была свежая могила с православным крестом. Возле нее, совсем рядом, была вторая могилка, поменьше. На перекладине креста в изголовье этой могилы висело красивое жемчужное ожерелье.

Тайное общество

Жареная курица, три вареных яйца, бутерброды с сыром и колбасой — уложенная в целлофановые пакеты еда привычно заняла свое место в походном портфеле. Пухлый том рабочей документации уже покоился в соседнем отделении. В кармашке лежали бритва, зубная щетка, мыльница, складной ножичек и еще несколько необходимых в командировке вещей. Пару газет для обстоятельного изучения во время поездки предполагалось купить в привокзальном киоске. Вроде бы и все. Иван Петрович Синицкий был готов к очередной поездке в столицу губернии для ежемесячного отчета своего маленького филиала перед головной конторой.

Уже одетый в пальто он заглянул на кухню:

— Пока мамуль.

Мать, хотя и привыкла к поездкам сына, по традиции засуетилась, начала стряхивать с пальто несуществующие соринки, потом чмокнула его в лоб и перекрестила в спину, пока он шел по коридору к выходу. Затем, также привычно, вернулась на кухню и продолжила чистить рыбину для очередного пирога.

Иван Петрович Синицкий, молодой мужчина 39 лет, довольно приличного роста и приятного телосложения, разведенный. Жена ушла от него, забрав дочку, восемь лет назад. Она была женщиной деятельной и энергичной, ей хотелось жить, и жить, что называется, в полный рост. Ему было достаточно того, что у него все как и у других — семья, квартира, работа, машина. Размеренность — это был его стиль. На работе, благодаря своей педантичности, он дослужился до высшей в его филиале должности — стал его директором, чем он, кстати, очень гордился. Но это никак не впечатлило его жену, ей было нужно другое, в итоге она оставила его с его должностью, и упорхнула в один миг к тренеру местной команды пловцов, из дворца спорта. С тех пор он видел ее только когда забирал дочь погулять в выходные, чем, кстати, очень тяготился. Не тем, что скучал по бывшей супруге, нет. Он не знал, как общаться со своей дочуркой, когда ему предоставлялась возможность побыть с ней наедине, тем более, что она очень быстро от него отдалялась, и в последнее время стала почти чужим человеком.

Возможно, из-за этого он предпочел сам ездить с отчетами в область, хотя на правах начальника мог озадачить этим своего главбуха, и именно из-за этого выбирал днем отъезда выходной, хотя сам себе не признавался.

Иван Петрович не любил, когда ему в попутчики попадались студенты, демобилизованные солдаты и излишне общительные люди. Первые две категории все время пили, приставали к нему со своим бесплатным угощением и мешали спать. Последние его очень утомляли своими бесконечными беседами и засоряли мозг ненужной информацией. Он предпочитал ездить в компании женщин возрастом старше его самого, они его не раздражали, а еще лучше вообще без компании, но такое счастье выпадало крайне редко. Сегодня в его купе расположились старичок, довольно прилично одетый для его пенсионного возраста (наверное, дети помогали) и молодая красивая женщина. Она вначале постреляла в него глазками, пораспушала во всеувиденье ухоженные волосы, но поняв, что газета его интересует больше, успокоилась и занялась своими дамскими делами — начала общаться с кем-то, более интересным, по мобильному телефону.

Вскоре объявили отправление и в вагоне началась обычная суета — пассажиры бегали с бельем, курильщики потянулись в тамбур, очередь в туалет возмущалась непомерно длинными санитарными зонами и во всем вагоне сразу заревели все маленькие дети. Купе Ивана Петровича находилось почти в конце вагона. Толстая проводница с волосами, завязанными в пучок на затылке, как у Надежды Константиновны Крупской, одновременно стуча в дверь и отодвигая ее, вломилась к ним в купе. Бесцеремонно задвинув старичка в угол, она плюхнулась на диван, и, ни на кого не глядя, поминутно отдуваясь, начала собирать билеты.

— Белье брать будем? Докуда едете? Чай с сахаром нести? — выпалив обязательные для нее вопросы и не дожидаясь ответов, она протиснулась в проем, громко шкрябнув пуговицами, и пошагала в соседнее купе.

Обязательная программа закончилась и теперь, как пройдет его очередная поездка, зависело от массы всяческих обстоятельств. Собственно говоря, в поезде, как нигде, судьбы людей могут меняться самым непредсказуемым и странным образом. И происходит это главным образом из-за того, что абсолютно незнакомые люди вынуждены в течение долгого времени находиться в обществе друг друга, и ничего не могут с этим поделать. На улице города, в магазине, в общественном транспорте, даже в самолете общение зачастую настолько мимолетно, что не оставляет даже воспоминаний. В поездах все совсем по-другому. Ты садишься в вагон с незнакомыми тебе людьми, и уже через каких-то 2—3 часа можешь встретить в соседнем купе родственную душу, подружиться или полюбить на всю жизнь, или, увы, нажить кровного врага. Все зависит от случайности — с кем ты завел разговор; кто оказался рядом у окна, когда ты изучал пробегающие пейзажи; кто-то тебе улыбнулся, или наоборот, наступил на ногу. Иван Петрович отлично это знал, что называется — на опыте, судьбу свою менять не хотел, и поэтому общения с попутчиками избегал, даже с такими красивыми, как его нынешняя соседка.

Она, кстати, видимо, переделав все свои женские дела, заскучала. Связь давно закончилась, так как они уже полчаса ползли по какому-то унылому лесу. Доставать заготовленные продукты и чавкать в присутствии потенциального «собеседника» она, похоже, не решалась. Немного посомневавшись, и применив, бесполезно, еще пару «железных» женских приемов (покачивание туфелькой, висевшей на кончике большого пальца стройной ножки, обтянутой в черные колготки и (о боже!) — «незаметное» подтягивание бретелек бюстгальтера через вырез блузки) она решила все-таки заговорить первой:

— Э-э-э… — она коснулась кончиками наманикюренных пальцев его колена.

— Иван.

— Очень приятно, я — Марина. Вы… — очевидно разговор предполагалось начать с выяснения точки его назначения, для нее это была стратегическая информация. Но не дав ей договорить, Иван Петрович перебил:

— Конечно-конечно! Не буду вам мешать — и стараясь не глядеть в ее удивленные глаза выскочил в коридор.

Через десять минут его соседка, с обязательной женской сумочкой на плече и полотенцем в руках, гордо держа голову и чуть поджав губы, проследовала в сторону тамбура, на всякий случай все-таки соблазнительно качая бедрами (это, кстати, не осталось незамеченным для двух мужиков в спортивках в конце вагона, которые, видимо, приняли это на свой счет). Все — для нее Иван больше не существовал, таких отказов женщины не прощают никогда.

Он зашел обратно в купе, снял пиджак и галстук, расстелил и заправил матрац. До вечера было еще далеко, но очень хотелось полежать, вытянуть ноги, подумать под стук колес, закинув руки за голову. Дедок уже успел вскарабкаться на свою полку, и теперь дремал, поджав колени, как ребенок. Для начала Иван Петрович сходил к проводнице за стаканом чая, чем, кстати, спас красавицу Марину от домогательств «спортсменов». Потом помог ей достать с верхней полки матрац (в благодарность получил сухое «Спасибо»). Попил чаю, заедая бутербродами. Когда все дела закончились (девушка тоже заснула, завернувшись в простыню с головой), он уселся у столика и, подперев голову рукой, предался своему любимому занятию.

Когда человек долго и часто ездит в поездах, у него вырабатывается некий набор занятий, с помощью которых он убивает время в пути. Самое распространенное и любимое занятие — это конечно спать. Спится в поездах хорошо. Мягкое покачивание вагона, негромкий стук колес, а главное — монотонность всего происходящего, прекрасно подходят и располагают к этому занятию.

Мужики в вагонах любят выпить. Причем с кем угодно. Считается, что очень повезло, если твой сосед по купе на вопрос «Может по маленькой» сразу соглашается. Вдвойне повезло, если у него тоже с собой есть. Втройне — если сосед — женщина. А бывает, что и у нее с собой есть.

Иван Петрович любил в поездах смотреть в окно. Со стороны могло показаться, что сидит мужик и разглядывает стекло. На самом деле Иван Петрович путешествовал. Обладая достаточно сильной фантазией, Иван Петрович мог легко представить, как живется, например, вон в том домике на краю поля. Как люди из этого домика просыпаются утром, выходят во двор, играют со своей собакой. Потом хозяин садится на красный мотоцикл с коляской, целует на прощание жену и детей и едет по пыльной пустой дороге через все поле. А работает он, конечно, вон на том тракторе, который у края леса доедает последнюю полосу травы.

Или представить себе, как девушка на переезде, которая только что стояла у шлагбаума с флажками в руке, проводив очередной поезд, сует их под мышку, не торопясь идет по дорожке к своей будочке и наливает в стакан кипяток для чая. Как живут в квартирах около железной дороги, куда едет водитель «Оки», которая уже две минуты летит параллельно с поездом, что поймал рыбак в лодке под мостом.

А особенно нравилось Ивану Петровичу мечтать, что когда-нибудь, обязательно, он выйдет где-нибудь на 2-х минутной остановке, и доберется до этого дома, и узнает, прав ли он был.

Дело двигалось к вечеру. Состав замедлил ход и, часто меняя путь и громыхая на стрелках, приближался к первой большой остановке. Здесь должны были поменять локомотив и заправить вагоны водой и углем для титанов. Все пассажиры были конечно в курсе и в вагоне наблюдалось заметное оживление. Вскоре в окнах замелькали сначала пригородные домики, потом большие каменные дома и улицы с машинами и вскоре показался перрон. В вагоне послышалась возня и топот ног — люди выходили на перрон подышать свежим воздухом, покурить и купить чего-нибудь в дорогу. Ларьки и киоски вытянулись вдоль перрона, готовые обеспечить пассажиров абсолютно всем: фаст-фудом, сигаретами, мороженным, пивом. Как и всегда, все разом кинулись к окошкам, образовав очереди. Но уже через пять минут толпа схлынула, и все разошлись вдоль поезда, наслаждаясь теплым вечером, заходящим солнцем и просто твердой землей.

Иван Петрович решил использовать эту возможность и переодеться ко сну. Вокзал находился далеко от его вагона, а в киосках ему ничего нужно не было. Натянув приличные спортивные брюки и футболку он снова уселся у окна.

Лениво наблюдая за людьми он поворачивал голову то вправо то влево, когда вдруг что-то почувствовал.

Почувствовал, но не понял что.

Что-то царапнуло его взгляд.

И что-то еще…

Иван Петрович отвернулся от окна и уставился сквозь стакан, пытаясь отмотать назад свою память. Вскоре он опять почувствовал какой-то укол, как-будто что-то увидел, но не осознал.

— Странно. — пробормотал он, как-то все это было не в его характере.

И тут он четко и ясно услышал свое, подсознание, что ли — не надо смотреть в окно второй раз, не надо.

— Хм, странно. –опять буркнул он себе под нос и, конечно, посмотрел.

Он понял сразу — где. Но не сразу разглядел что там. Прямо напротив его вагона были два киоска невзрачного вида. Между ними шел узкий проход, заставленный пустыми коробками. Он вел на задворки, заваленные какими-то ветками и прочим мелким мусором. Там наверное бывают пассажиры, которые не успели до санитарной зоны. Там было темно и мрачно. Но почему-то именно там, в глубине, у кованной ограды, стояла маленькая девочка. Если-бы она в этот момент что-нибудь сделала: заговорила или выбежала на перрон, он отвернулся-бы от нее и сразу-же забыл. Но она стояла там, сгорбившись, опустив подбородок на грудь. Руки ее безвольно висели вдоль тела.

Он смотрел на нее и никак не мог отвести взгляд. Противоестественность увиденного поражала. Он всегда представлял себе других маленьких девочек — с бантами, в красивых платьях, веселых и живых. Но никак не таких и не здесь.

В этот момент, наверное от долгого напряжения, что-то случилось с его зрением: стекло исчезло. В это же мгновение оба киоска оказались прямо перед ним и тут-же промелькнули мимо обшарпанными стенами. Он был в вагоне, но одновременно видел и чувствовал все что происходит.. там. В нос резко шибануло сыростью и удушливыми запахами экскрементов. За спиной, как из другого мира, слышались глухие звуки вокзала.

Девочка стояла прямо перед ним. На ней была какая-то старая и дикая одежда: черная длинная юбка с ремешком, кофта серого цвета, один край выбился из-под ремешка и свисал мятым лоскутом сбоку. Все это было замызгано бурыми и зелеными пятнами. На ногах у нее были надеты грубые коричневые ботинки прошлого века на широких каблуках и длинные, до колен, белые гольфы. Тут он внезапно заметил, что девочка что-то ему говорит. Точнее шевелит губами. В этот момент девочку судорожно передернуло и она начала медленно поднимать голову, чтобы посмотреть на него. Почему-то Иван Петрович сразу понял — он не хочет увидеть ее лицо. Он боялся встретиться глазами с этой маленькой несчастной девочкой. Ему не хотелось знать кто она и что делает в этом ужасном месте. Иван Петрович дернулся от девочки назад, выкинув вперед руку, одновременно прикрываясь и как бы пытаясь оттолкнуть ее от себя.

В этот момент кто-то схватил его за плечо сзади и резко дернул на себя.

— Все… — успел подумать он и… очнулся.

Он сидел в вагоне, на своем месте у окна. Старик с верхней полки стоял около него, бочком, готовый в любой момент убежать. В глазах его был страх, перемешанный с удивлением. Его губы затряслись, но он справился и пересохшим голосом спросил:

— Ты чего? —

Иван Петрович смотрел на него. Он слышал, что ему что-то говорят, но не понимал что нужно ответить. Он вообще был не здесь. И это был не он.

Старик немного успокоился и уже строго ему что-то выговаривал. Иван Петрович видел как шевелятся его губы, но различил только последние слова:

— … приличный человек. А туда-же!

Мысли его постепенно возвращались к порядку. Наконец он смог выдавить из себя слабым голосом:

— Что случилось, отец?

— А ты чего меня-то об этом спрашиваешь? Сам мне расскажи — зачем стекло выбить хотел? — старик, услышав его голос, похоже понял, что Иван Петрович все же не пьян. — Ты припадочный что ли?

— Нет — выдавил Иван Петрович, и безвольно отвалился на спинку сиденья, рукой сделав старику неопределенный жест, типа — Отстань, не до тебя.

Тот еще с полминуты стоял около, видимо борясь с желанием узнать все-таки причину его внезапного беспокойства, но поняв, что ничего ему не светит, полез на свою полку.

По громкой связи на вокзале объявили отправление поезда и пассажиры возвращались в вагон. Девушка Марина вернулась с перрона с пакетами. Все шло как обычно. Кроме того, что Синицкий несколько минут назад пережил самое странное событие в своей спокойной и размеренной жизни. Он все еще сидел, откинувшись на спинку и закрыв глаза. В голове его бушевал ураган мыслей. Он пытался их успокоить и вернуть мысли к их обычному размеренному течению. Но это плохо у него получалось — странной и страшной маленькой девочке совсем не находилось места в его голове. Он и хотел бы забыть ее, но она все еще стояла у него перед глазами и шевелила губами, пытаясь что-то ему сказать.

Вагон дернуло, локомотив начал медленно вытягивать выгоны со станции. Стук колес и обычные звуки поезда немного привели Ивана Петровича в чувство. Он открыл глаза и осмотрелся. Марина сидела напротив и, нисколько не стесняясь, рассматривала его. Старичок лежал на своей полке, отвернувшись к стенке, но судя по всему, внимательно прислушивался, надеясь, все-таки, прояснить что-нибудь для себя.

— Как спалось? — c таинственной интонацией в голосе спросила Марина. От нее, как от женщины, конечно, не укрылось, что во время ее отсутствия что-то произошло.

Иван Петрович переборол себя и, каким смог, ровным голосом ответил:

— Замечательно.

— По вам не скажешь.

— Голова что-то разболелась.

И дальше разговор потек сам собой. Правда, пришлось съесть таблетку, выданную Мариной, для лечения «разболевшейся» головы. Но в целом беседа пошла ему на пользу. Через час он уже узнал много нового (и ненужного) из жизни Марины, познакомился с Федором Семеновичем, который спустился сверху попить с ними чаю, и даже посмеялся вместе с ними над анекдотами, которыми Семеныч, как он попросил его называть, сыпал, как из рога изобилия.

Ситуация разрядилась окончательно, и Иван Петрович уже с удивлением вспоминал о произошедшем на вокзале, списав все на свою разыгравшуюся фантазию.

За окном окончательно стемнело. В их купе горела всего одна лампочка, было тепло и даже уютно. Марина, укрывшись одеялом, дремала. Семеныч, напившись чаю и наговорившись досыта, давно спал у себя на верхней полке. Иван Петрович, погуляв по вагону, и почитав расписание, которое вообще-то и так знал наизусть, снова расположился у окна. Через некоторое время, окончательно расхрабрившись, он отодвинул занавеску и посмотрел в окно. Разумеется, ничего необычного он там не увидел, хотя отдаленные опасения в нем все-таки были.

Поезд шел через лес. Его черный контур четко вырисовывался на фоне более серого неба. На горизонте то тут, то там появлялись и исчезали россыпи огоньков, там были большие и маленькие поселения, деревни. Через некоторое время Синицкий перестал различать картинки за окном и погрузился в мысли о завтрашней встрече со своим начальством. На самом деле день его заранее был расписан, и никаких отклонений он бы не потерпел: с вокзала на такси до офиса, 2—3 часа на деловые встречи, потом обед с его начальником в кафе «Тропик», рядом в переулке. Потом он обычно ходил час-другой по магазинам, выбирая очередной подарок для дочери, снова заезжал в офис за обратным пакетом документов и на такси добирался до вокзала.

В который раз прокручивая маршрут в голове, он не заметил, что состав остановился перед какой-то насыпью, уложенной бетонными плитами. Еще через мгновение сознание прояснилось, он увидел происходящее за окном и волосы на его голове зашевелились.

Поезд стоял под бетонным автомобильным мостом. Сверху светили какие-то синие огни, наверное, освещение самого моста. Откуда-то сбоку доносился противный прерывающийся зуммер сигнализации.

Под мостом, там, где плиты полотна соединяются с насыпью, в полной темноте, стоял человек. На нем была фуфайка, валенки и красный запачканный смазкой сигнальный жилет. На голове мятая зимняя шапка-ушанка. Рядом с ним, на гравии, лежала старая кувалда с черной засаленной рукояткой. Голова его была поднята, черное от загара лицо заросло серой щетиной и глаза в упор смотрели прямо на Ивана Петровича. Они были настолько мутные, что зрачков было почти не различить, но Синицкий был уверен, что смотрит он именно на него. Губы его медленно шевелились, как будто выговаривая каждую букву.

Синицкий смотрел на него не в силах отвести взгляд. Все его мышцы сковало страхом, горло передавил спазм. В этот момент рука страшного человек начала подниматься, рука сжалась в кулак, а узловатый указательный палец уперся прямо в него.

Иван Петрович Синицкий потерял сознание.

Он лежал на снегу лицом вниз. Вокруг было очень тихо, только ветер шуршал ветками деревьев и беззвучно перемещал поземку по снегу. Он поднял голову и стер рукой снег со щек и глаз. Он знал, что нужно спешить, скоро все должно начаться, а он совершенно не готов. Руки замерзли и плохо слушались пальцы. Он поднялся на ноги и побрел к сараю, постепенно все сильнее увязая в снегу. У сарая была натоптанная площадка, и, вылезая на нее, ему пришлось высоко задрать ногу и вцепиться в снег пальцами. Луна светила слабо, и он несколько раз огляделся, прежде чем увидел, что искал. Деревянный пожарный щит, выкрашенный в ярко-красный цвет стоял сбоку от кирпичной будки путейщиков, и его не было видно в тени строения. Он направился прямо к нему. Выбор пал на топор, у которого с обратной стороны обычного лезвия имелся еще и клин, довольно устрашающего вида. Багор тоже неплох, но очень толстая рукоять, будет неудобно держать во время удара. Успел. Он прошагал по дорожке между будкой и сараем и остановился на краю заснеженной поляны. Где-то метрах в ста за поляной чернел лес, который полукругом изгибался от небольшой поленницы и уходил далеко в темноту, туда, куда убегали провода линии электропередачи. Он выбрал место, где не очень скользили ноги, и стал смотреть в темноту леса, повернув слегка голову, чтобы слышать сквозь ветер любой звук.

И все-таки он пропустил. Увидел боковым зрением, когда оно было уже у поленницы. Руки сжали топорище. Подумал: плохо, рукоять скользкая на морозе, а пальцы уже совсем ничего не чувствуют. Не до этого. Оно развернулось и не задерживаясь не на секунду помчалось обратно. Белое пятно размером в два раза больше человека мелькало в темноте за вторым-третьим рядом деревьев со скоростью пули и мгновенно скрылось в дальнем крае леса. «Сейчас» — подумал он, и не ошибся. Тварь беззвучно летела уже из глубины леса прямо в сторону поляны. Он поднял топор. В этот момент ветер внезапно поднял весь снег на поляне и бросил в него. Сразу все вокруг стало белым и невидимым. Тварь вылетела из пелены и сразу бросилась в чащу, но уже таща с собой за волосы свою добычу. Топор воткнулся в снег вверх клином. Снег опустился на землю, заметая следы.

Последнее что он увидел сквозь мелькавшие стволы деревьев — удаляющуюся будку путейщиков, в окне которого почему-то зажегся свет.

— Иван Петро-о-вич! — Марина сидела за столиком, разложив свои помады-туши, и глядя в малюсенькое зеркальце, что-то рисовала на своем лице.

— Эй, друг! Вставай, приехали! — Федор Семенович решил не церемониться и как следует потряс Синицкого за плечо.

Иван Петрович открыл глаза.

— Доброе утро, друг! Ну ты и спать. — он протянул ему руку — Ну давай, будь здоров.

Постояв так с протянутой рукой и ничего не получив в ответ, старик кивнул Марине и вышел из купе волоча чемоданчик на колесиках за собой.

Марина, закончив краситься, взяла свою сумочку, перекинула плащ через руку и вышла в вагон. Там она кокетливо обернулась и, послав воздушный поцелуй, пошла к выходу, постукивая каблуками чуть громче, чем нужно.

Дальше все, как в тумане. Пришла проводница, шумная, как паровоз. Мгновенно оценив состояние Синицкого, как невменяемое, заставила его пересесть на соседний диванчик, сама стащила белье, нашла в багажном отсеке его портфель и, накинув на него пиджак и плащ, выпроводила из вагона.

Иван Петрович, оказавшись на перроне, так и остался стоять спиной к вагону. Потом к нему подошел милиционер. Внимательно осмотрев странного пассажира, он попросил его документы. Видимо убедившись, что человек трезв, и с документами все в порядке он исчез, проводив Ивана Петровича до скамейки, где он и обнаружил себя спустя неизвестно сколько времени.