Бесплатный фрагмент - Исповедь военного музыканта. Книга I. Становление

ИСПОВЕДЬ ВОЕННОГО МУЗЫКАНТА

От автора

Когда в октябре 2009-го года я, будучи помощником солиста 20 военного оркестра штаба ДВО (г. Хабаровск), принимал участие в передаче телеканала «Первый краевой» (ныне ТВ6) «Хозяйка (ин) месяца», в которой нужно было представить блюда своего приготовления, телеведущая Валентина Олексенко спросила: «Как Вы стали военным музыкантом?» Ответ следовало ввиду ограниченности эфирного времени дать в нескольких предложениях. У меня это не получилось.

Спустя десять лет, внемля рекомендациям коллег, я решил сесть за написание этих воспоминаний. Тем более, что совсем скоро закончится моя военно-музыкантская служба, а ответа на заданный вопрос я так и не дал.

СТАНОВЛЕНИЕ

ПРЕДПОСЫЛКИ И ЗАДАТКИ

Наверняка, у большей части музыкантов хоть кто-то в числе предков был если и не профессиональным музыкантом, то уж любителем игры на музыкальных инструментах или самодеятельного пения, а то и сочинения музыки или песен — точно. Вот и у меня среди дедов и прадедов были самодеятельный мульти-инструменталист (дед по отцу Игнат Акимович Хитцов; в семейном аудиоархиве сохранилась запись игры дедушки на балалайке), сочинитель собственных песен (один из прадедов по линии мамы Василий Никитич Березин), так что гены музыкальные мне не могли не передаться.

В марте 2003-го года в Хабаровске состоялся камерный творческий вечер, посвящённый презентации моего авторского сборника песен на стихи дальневосточных авторов «Земля, взрастившая меня» (подробности об этом — позже). Предисловие к этому сборнику написал соавтор по одной из песен, включённых в него, хабаровский стихотворец, прозаик и драматург Валерий Алёшин. Среди прочего в этом предисловии были такие мысли:

«Уже много лет меня беспокоит один и тот же вопрос. И хотя я наверняка знаю, что никогда не найду на него ответа, но и оставить его я тоже не могу. А вопрос простой: когда начинается судьба человека? Я задавал его разным людям — и молодым, и не очень, и очень немолодым, и мудрым старцам.

И чаще всего ответ был один и тот же: в момент его рождения. Но ведь это не так. Сказать, что судьба человека начинается с его рождения, означает признать тезис, что человек появляется на этот свет ничего не знающим, ничего не умеющим, напоминающим тот чистый лист бумаги, который я взял из пачки таких же листов для того, чтобы напечатать это предисловие.

Так в чём же тут дело? В генетике, что ли?

И в ней, голубушке, тоже. Я думаю, что не скажу ничего нового, но тем не менее ответ просится сам. Учить человека петь нужно в первую очередь — прислушиваясь к его собственному голосу. К тому, который он имеет от рождения, при условии, конечно, что он его имеет вообще…»

Я с Валерием согласен в этих рассуждениях. И без генетики здесь дело не обошлось, и без Творца, по воле Которого каждый человек является в этот мир наделённым Им теми или иными дарованиями, которые нужно вовремя обнаружить и помочь им развиться.

Признаки моей заинтересованности музыкой начали проявляться уже в первом пятилетии моей жизни. Как это выглядело или в чём выражалось?

Среди моих родных все были в-основном почитателями песенного жанра, а конкретно — эстрадной песни. Всегда с грампластинок и в родительском доме мамы, и в родительском доме папы звучали голоса Валерия Ободзинского, Вадима Мулермана, Анатолия Королёва, Лолы Хомянц, Юрия Никулина и других популярных в начале 1970-х годов певцов и актёров.

Мама вспоминала, как я в трёхлетнем возрасте, сидя на горшке, напевал «Ромашки спрятались» Евгения Птичкина. Будучи пятилетним мальчуганом, я знал наизусть, на какой из пластинок фонотеки моей бабушки Веры Васильевны Комаровой записана та или иная песня из числа тех, что я любил слушать тогда и периодически слушаю и сейчас. К числу таких песен, к примеру, относится замечательная песня Давида Тухманова на стихи Татьяны Сашко «Эти глаза напротив», которую блестяще исполнял Валерий Владимирович Ободзинский.

Наблюдения родителей за тем, как я быстро запоминал музыку, звучавшую в домах дедушки, бабушки, в отчем доме или у моих родственников, попытки напевать эти песни, быстрое схватывание того, что разучивал в детском саду, привели к вопросу, прозвучавшему однажды из уст отца: «Не хочешь ли ты, сынок, поступить в музыкальную школу?»

Но нужно заметить, что папа мой и своё некоторое желание преследовал, задав мне этот вопрос: когда он сам был ещё мальчишкой, ему хотелось учиться музыке, но возможности такой воплотить это его желание в жизнь у родителей отца не было. Поэтому он, приняв во внимание мой интерес, загорелся идеей сделать всё, чтобы не получившееся у него получилось у его первенца.

ПОСТУПЛЕНИЕ В ДЕТСКУЮ МУЗЫКАЛЬНУЮ ШКОЛУ. ВОСЕМЬ ДОЛГИХ, НАПРЯЖЕННЫХ ЛЕТ УЧЕБЫ

Вышеупомянутый вопрос прозвучал, когда папа летом 1976-го года прочитал в нашей шимановской газете «Победа» объявление об очередном наборе музыкальной школой учащихся. И в один прекрасный день мы пошли с ним в музыкальную школу, где он подал заявление о допуске меня до приёмных испытаний. Но прежде, чем это заявление было написано, мне был задан вопрос:

— На чём бы ты хотел учиться играть? Может, на баяне?

Ответ не заставил себя долго ждать. Когда мы шли по коридору школы, в каждом классе кто-то занимался на пианино. И, само собой разумеется, мне захотелось уподобиться всем тем занимавшимся. Поэтому я ответил:

— Нет, папа, на пианино.

И через несколько дней папа повёл меня на приёмные испытания, в результате которых было выяснено, что музыкальные данные, а это слух, музыкальная память и чувство ритма, у меня есть.

Вот и стал я учащимся музыкальной школы. Но как самостоятельно заниматься, когда в квартире нет ничего, что напоминало бы клавишный музыкальный инструмент? И из этой ситуации был найден такой выход: папа специально для моих занятий нарисовал фрагмент клавиатуры фортепиано размером в одну октаву (семь белых клавиш и пять чёрных; потом был изготовлен чуть больший фрагмент размером в две или три октавы), ибо большего ученику подготовительного класса в начале обучения и не нужно было. Но когда я разучивал первые, из одной или чуть больше нот, упражнения, их, освоив аппликатурно, нужно было научиться озвучивать, т.е. играть. И здесь на выручку приходили соседи с нижнего этажа, точнее приходили к ним мы, а они нам предоставляли возможность позаниматься.

Но однажды пришёл и на нашу улицу праздник, как говорится: в нашей квартире появилось-таки пианино. Его родители купили в кредит, поскольку цена на эти инструменты, даже на производившиеся на Дальнем Востоке, была высока, несмотря на то, что их качество не стоило таких денег: 650 рублей. Называется наше пианино «Приморье», поскольку произведено на фабрике, выпускавшей эти инструменты и функционировавшей долгое время в г. Артёме Приморского края. Уже долгое время оно стоит в квартире семьи моего брата. На нём параллельно со мной занимался и он сам, помнит оно и руки сестрёнки нашей, помогало это пианино и в обучении игре на фортепиано моему старшему племяннику. Но вернёмся в далёкий 1976-й год.

На дом был приглашён преподаватель отделения народных инструментов ДМШ Пётр Михайлович Котов, ныне покойный, который умел настраивать фортепиано. Когда наш инструмент был настроен, у меня появилась возможность выполнять домашние музыкальные задания без посещения квартиры соседей. Происходило это приблизительно так.

Очень часто папа наблюдал за тем, что и как я делал. Присутствовал он и на уроках по специальности. Если что-то во время моих самостоятельных занятий я делал неправильно, не так, как писала преподавательница в дневнике, меня папа пытался наставить на путь истинный, поправляя то и дело.

Хоть и написал Андрей Дементьев свою бессмертную строку «Не смейте забывать учителей…», но я, к своему стыду, совершенно не помню ни имени-отчества, ни фамилии самой первой моей преподавательницы по специальности. Второй моей преподавательницей по специальности стала преподававшая нашему потоку сольфеджио незабвенная Людмила Ивановна Съедина. Она же вела и хор. Чем назвать то, что за восемь лет моего обучения у меня сменилось несколько педагогов по специальности? С одной стороны, это можно назвать недостатком обучения, но с другой стороны — и Божьим допущением. Ведь благодаря этому я не стал пианистом, а пошёл в-дальнейшем по той стезе, которую уготовил для меня Господь задолго до моего явления в этот мир.

Именно во время обучения в музыкальной школе я обнаружил в себе желание сочинять музыку, а помогли мне в этом два случая. Первый из них был таким.

В пятом классе мы изучали зарубежную музыкальную литературу. Когда мы дошли по программе до Вольфганга Амадея Моцарта (кстати, поскольку его отца звали Леопольдом, на русский манер его могли бы звать Вольфгангом Леопольдовичем), наша преподавательница Людмила Константиновна Щёголева настолько интересно рассказала о жизни композитора, что мы с моим товарищем по общеобразовательной и музыкальной школам Колей Юшковым (ныне он — Николай Александрович в силу наших с ним возрастов) не смогли по пути с занятий домой не обменяться впечатлениями о только что услышанной биографии Моцарта. И вот он, шутя, конечно же, изрёк такую фразу: «Вадим Хитцов, Вы вчера написали сонату…» Как я ему подыграл, я не помню. Но эта фраза стала причиной того, что однажды я нарисовал, как смог, какую-то картинку акварелью и, сев за пианино, начал пытаться изобразить нарисованное звуками.

А второй случай был вот какой. Чуть позже первого случая мы по сольфеджио изучали принцип импровизационности в музыке. Людмила Ивановна рассказала нам о том, что импровизация — это музыка, рождающаяся в процессе исполнения, т. е. до того, как она записана на ноты. Нам было задано на дом потренироваться импровизировать и на следующем уроке сымпровизировать что-то. Но я несколько неверно понял это задание. Потренировавшись импровизировать, самую лучшую из импровизаций я решил записать и её показать на следующем уроке. Но когда этот следующий урок наступил и дело дошло до проигрывания импровизаций, я попытался сыграть то, что подготовил, т. е. записанную импровизацию. Но Людмила Ивановна сказала, что это уже не импровизация, а композиция.

С моими сочинительскими опытами связан был и ещё один эпизод.

К тому моменту, когда он произошёл, я написал несколько пьес. И вот мне стало интересно, а как ноты в печать попадают. Я робко подошёл к своей тогдашней преподавательнице по специальности и задал ей вопрос, придя однажды к ней на очередной урок:

— Татьяна Геннадьевна, а как можно ноты напечатать?

— А ты что, музыку написал?

— Да есть такое, — робко ответил я.

— Ну, это очень сложная процедура — сказала преподавательница, — для начала ноты созданного произведения нужно представить в Союз композиторов СССР, а там уже, если найдут сочинение достойным издания, отправляют его в нотное издательство. А покажи-ка, что ты там насочинял?

Я достал свою нотную тетрадь с пьесами и проиграл их Татьяне Геннадьевне. Она всё внимательно послушала и приняла решение пожертвовать уроком для того, чтобы помочь мне понять, как сочиняется музыка. И при помощи кое-какого учебника, в котором был раздел, посвящённый сочинению мелодий, она мне этот принцип разъяснила, показав и дав попробовать самому, на ряде упражнений.

Позже я начал пробовать сочинять вокальные мелодии. Это были простенькие песенки на стихи школьников, публиковавшиеся в газете «Пионерская правда» (как в то время было принято, я, подобно всякому ребёнку, родившемуся в нашей, той ещё стране, в 1970-х годах, в силу господствовавшей тогда идеологии был и октябрёнком, и пионером, и комсомольцем, о чём я ещё напишу в специальной главе, соответственно не читать тогда газет, издававшихся ВПО и ВЛКСМ, было не принято; все родители выписывали своим детям-школьникам, пионерам и комсомольцам, «Пионерскую правду» и «Комсомольскую правду»).

Так шли год за годом обучения в общеобразовательной школе и ДМШ. Я принимал участие в различных школьных пианистических конкурсах. Одним из них был конкурс на лучшее исполнение технической пьесы. Под последним словосочетанием подразумевались этюды. Что я в этом конкурсе сыграл, я уже и не помню, скорее всего, какой-то из этюдов австрийского композитора, пианиста и педагога Карла Черни. Наиболее известны сборники его этюдов — «Школа беглости» и «Искусство беглости пальцев». По первому из них мне довелось заниматься в ДМШ. А в руки мои он попал следующим образом. Однажды в «Пионерской правде» было опубликовано объявление, в котором предлагалось по системе «Ноты-почтой» выписать наложным платежом те или иные нотные сборники. Я выбрал то, что мне показалось наиболее интересным и, испросив разрешение родителей, отправил открытку с заказом по указанному адресу.

А среди нот, которые я выписал тогда, были сборники этюдов французского композитора Анри Бертини, сборник этюдов немецкого композитора Карла Альбрехта Лешгорна, сборник «Песни без слов» Феликса Мендельсона-Бартольди и три тетради сборника этюдов Карла Черни «Школа беглости». Там было ещё что-то, но что — в памяти не сохранилось.

В шестом классе у меня появилось новое музыкальное увлечение — пение. Я любил подбирать и петь разные, популярные тогда, эстрадные песни, пел и то, что сочинял сам.

Мне оставалось учиться всего два полных учебных года, когда однажды я увидел в школе объявление о том, что Благовещенское музыкальное училище объявляет набор на следующий учебный год по ряду специальностей, в числе которых было и сольное пение. Я не имел и понятия тогда, что под этим подразумевался академический вокал. А меня-то интересовал эстрадный… Но именно этим объявлением была сформирована моя приблизительная на тот момент профориентация — я захотел продолжать обучение музыке профессионально.

Были ещё склонности к иностранным языкам (в школе, училище и ВУЗе я изучал немецкий язык, а все другие пытался изучать факультативно, самостоятельно или, уже в зрелом возрасте, на курсах или по интернету), кулинарии (до сих пор этим делом занимаюсь, как любитель), ботанике. Но любовь к музыке и желание посвятить ей свою дальнейшую жизнь взяли верх над всеми другими интересами. Хотя, когда у меня то и дело возникали сложности по учёбе в общеобразовательной школе, от мамы я иногда слышал такую фразу: «Не пустим тебя в музучилище, пойдёшь вон в ГПТУ на сантехника учиться». Для меня это было хуже острого ножа в сердце, потому что к техническим видам труда моя душа не лежала никогда и не лежит по сей день.

Но вот пролетели годы обучения в ДМШ и настал черёд расставаться с ней. Это случилось в конце обучения в 7-м классе школы общеобразовательной, а впереди был ещё 8-й класс. Я закончил ДМШ вполне успешно. В моём свидетельстве об её окончании было три «пятёрки» и две «четвёрки». И оценки «хорошо» были по игровым предметам — специальности и аккомпанементу. Когда я учился в седьмом классе ДМШ, в течение учебного года я однажды проговорился моей преподавательнице по сольфеджио о том, что хочу поступить в БМУ на отдел (отделения в ДМШ, а в училище — отделы) сольного пения. Но велико же было моё огорчение, когда я услышал от неё о том, что на вокальный отдел принимают только с 18-ти лет, когда мутация голоса уже завершена. Эта перспектива меня не устраивала ввиду того, что 18-летнему юноше как в те времена, так и сейчас «светила» одна участь — призыв на срочную военную службу. Ждать мне этого момента никак не хотелось, а потому я спросил:

— Людмила Ивановна, как же мне быть тогда?

— Ты можешь поступить на дирижёрско-хоровой отдел, там в программе есть предмет «Постановка голоса», уж если ты так хочешь учиться петь.

Это меня приободрило и все дальнейшие свои учебные усилия я направил на это.

Но когда по сдаче выпускных экзаменов по теоретическим предметам моя преподавательница по музлитературе узнала, куда и на какой отдел я собираюсь поступать в БМУ, её реакция была следующей:

— Вадим, дирижёров-хоровиков сейчас много, а хороших хоров по пальцам пересчитать можно. Судя по тому, как ты сдавал экзамены, музыковед из тебя может получиться неплохой.

— А с музыковедением на композиторский факультет могут меня принять?

— Если ты напишешь что-то серьёзное, сюиту или сонату, то возьмут.

На том и остановились.

А теперь вот о чём хотелось бы мне поведать. В начале каждого учебного года нам продавали абонементы на концерты исполнителей классической музыки, предполагавшиеся в течение года. В разные годы на сцене концертного зала нашей музыкальной школы выступали такие знаменитые артисты, как пианисты Антон Гилиарович Гинзбург и Юрий Александрович Розум, альтист Михаил Бенедиктович Кугель, певица Татьяна Дашкова, баянист, профессор Санкт-Петербургской консерватории им. Н. А. Римского-Корсакова Олег Шаров и другие прославленные музыканты. Однажды к нам с концертом приехали певец Валерий Побережский и пианист Анатолий Киселёв. И лишь на следующий день, придя в школу на занятия, я узнал, что Валерий Александрович — директор Благовещенского музыкального училища, а Анатолий Михайлович — преподаватель этого же училища. Мне тогда подумалось: «Раз преподаватель и директор училища ездят по области с концертами, наверное, это хорошее училище».

Последний день моего пребывания в ДМШ мне запомнился вот чем. Задолго до него мы с одним из моих товарищей по школьной параллели договорились именно в этот день съездить на велосипедах на рыбалку. В нашей договорённости принял участие и мой брат. Родители, как всегда, не были оповещены о наших планах, иначе о какой рыбалке в день церемонии вручения свидетельств об окончании ДМШ и моего выступления в отчётном концерте могла бы идти речь?!

У нас всё было заранее подготовлено. В этот день мы встали очень рано, максимально тихо собрались, взяли ключи от сарая, в котором стояли наши велосипеды, оставили на одной из кроватей родителям записку, не указав места, куда мы поедем, поскольку мы его ещё сами не знали. Взяли велосипеды, доехали до места встречи с моим товарищем и отправились к месту рыбной ловли. В качестве этого места было предложено Сосновское озеро (есть такое рядом с Шимановском в западную сторону вдоль железной дороги). Поймать мы ничего не поймали, но беспокойства родителям доставили много. Отец ездил искать нас на мотоцикле, потерял ключи от него.

Когда мы вернулись домой, нас постигла заслуженная взбучка. Меня мама запихала в ванну, наскоро отмыла, нарядила, и, уже успокоившись от того, что всё с нами нормально и мы дома, отправила меня с папой в ДМШ, а потом и её с братом и сестрёнкой он привёз.

Церемония прошла на «ура». Сыграл я подготовленную, а до этого исполненную в программе государственного экзамена по специальности «Песню венецианского гондольера» fis-moll, №12 Феликса Мендельсона-Бартольди, вполне прилично. Вывод: день, несмотря на его приключения, удался.

НЕМУЗЫКАЛЬНЫЕ ИНТЕРЕСЫ, ПОЯВИВШИЕСЯ В ДЕТСТВЕ

С детства я был разносторонне заинтересованным. Меня ещё в начальном школьном возрасте интересовало, как то или иное русское слово звучит на том или ином иностранном языке. И мне нравилось произносить иностранные слова. Как же я был рад, когда узнал, что иностранный язык наш класс начнёт изучать на один год раньше, чем начала даже параллель классов нашей школы (я учился в средней школе №1) с детьми 1969/68 годов рождения, то есть в четвёртом классе.

Нашему классу дали для изучения немецкий язык. Первый год у нас его вела одна учительница, Питайкина Алла Викторовна, отличнейший знаток языка. В пятом классе нас разделили на группы. Я попал в группу Аллы Викторовны. Она во мне души не чаяла, ибо я всегда помогал ей на уроках. Оценки по немецкому языку в школе у меня были только отличные.

Помимо изучения иностранного языка (мне всегда хотелось изучать ещё какой-нибудь язык помимо немецкого) я начал пробовать себя в кулинарии. Но это даже случилось ещё раньше. А началось всё с банальной игры с двоюродными сестрёнками в куклы, когда я приезжал в с. Троицкое Нанайского района Хабаровского края к бабушке. У моих сестрёнок Лены и Ани была игрушечная алюминиевая посуда. В этой посуде можно было спокойно готовить для кукол настоящую еду, которую мы потом сами и съедали. Например, картофельную похлёбку. Эти два интереса со временем выросли в увлечения.

Уж если я вспомнил о бабушке, то не могу не вспомнить одного эпизода, который произошёл в 1977-м году, если мне память не изменяет. Нас с братом отец летом того года увёз к бабушке, потому что у него отпуск начался раньше, чем у мамы, да и ещё он со свояками обшивал дом бабушке. Когда работа была закончена, он поехал за мамой. И из дома он привёз бобину с записями моей игры на пианино (папа записывал все мои экзаменационные музыкально-школьные программы по специальности). У соседей бабушки, живших в предыдущем по улице доме, был в наличии бобинный магнитофон. В один прекрасный вечер мама с папой попросили его у них. И устроили бабушке слушание маленьких «шедевров» большой детской музыки и детского исполнительства. Бабуля слушала, затаив дыхание, и со слезами умиления на глазах.

ЛИРИЧЕСКОЕ, ИЛИ ИДЕОЛОГИЧЕСКОЕ, ОТСТУПЛЕНИЕ

Как и все дети моего поколения, родившиеся на рубеже 1960-1970-х годов, я прошёл через идеологические сети коммунистического правящего режима. Сначала, подобно многим своим ровесникам, я стал октябрёнком. Это случилось накануне 7-го ноября 1977-го года. Особо я не вдавался в подробности, что это на самом деле такое и с чем это едят. Что в мой детский ум и душу впихивали, то и приходилось принимать. А правдой была эта информация или враньём, тогда не объясняли, под запретом были реальные подробности.

Почему-то так было принято, что на дальнейшую ступеньку идеологического воспитания ребёнок того времени поднимался по достижении 10-летнего возраста. Через эту участь прошёл и я. Если перед приёмом в октябрята нас пичкали, как Божьими заповедями, правилами октябрят, для подготовки к приёму в пионеры нужно было выучить, а не просто изучить, законы пионеров Советского Союза. И плюс к ним — «Торжественное обещание» (что-то типа Клятвы конфирманта в нашей Международной Новоапостольской церкви, где я служу уже более четверти века в сане священника, но только с другим смыслом и значением, ибо о Боге, вере в Него и следовании Его заповедям, а также активном участии в церковной жизни, в то безбожное время и речи не могло вестись).

А вот о следующем этапе идеологического одурманивания нашего поколения, а точнее о том, как он коснулся моей скромной персоны, хотелось бы рассказать подробнее, потому что несколько лет назад я написал автобиографический очерк об этом, который ниже и приведу без изменений.

В одну из самых бесполезных организаций Союза ССР — ВЛКСМ — я вступил за две недели до наступления 14-летнего возраста. В начале 1984/85 учебного года Родина в лице нашего класса доверила мне возглавить идейно-политический сектор. Что входило в функции этой общественной должности? Тогда еженедельно по средам в нашей школе проводилась такая дурь, как политинформационные пятиминутки. Моей задачей было назначить своевременно политинформатора, отправить его в установленный день на занятия с политинформаторами, проводившиеся преподавателем истории, и держать на контроле выступление назначенного политинформатора перед классом.

Я, конечно же, понимал, что ни один здравомыслящий старшеклассник не будет испытывать энтузиазма к участию в проведении политинформаций и забивать как себе, так и одноклассникам головы политической чушью. Поэтому я никого не напрягал в этом плане, да и сам не особо горел желанием ходить на какие-то там занятия. Хотя один раз всё-таки посетил одно из них: преподаватель истории давал информацию по КНР, политическому, экономическому и общественному состоянию этой страны на тот момент. После этого я больше на этих занятиях не был. Как же я выкручивался? Я брал из газеты «Труд» интересные заметки, публиковавшиеся на последней странице, совершенно далёкие от политики, и с информацией из них выступал перед классом. А поскольку первым уроком у нас по средам был русский язык, преподавателю-филологу приходилось это всё слушать. Но однажды ей надоело моё самовольство. Последствия, надеюсь, понятны читателям?

Следующим эпизодом, свидетельствующим о том, каким «примерным» комсомольцем я был, стала подготовка к другой глупости, называемой Ленинским зачётом. Нас уже в 8-м классе напрягали чтением русофобской писанины В. И. Ульянова и её конспектированием. Мы должны были вести тетради с личными комплексными планами по изучению этой писанины, куда также вносились и отчёты по изученным работам. Так вот я этой ерундой предпочитал не заниматься, т.к. не было на это ни желания, ни интереса и ни времени. Когда наступил Ленинский зачёт, мне, соответственно, пришлось выкручиваться. Что я сделал? Я пришёл в класс пораньше, спрятался за штору возле окна в самом дальнем углу (благо, шторы закрывали ноги). Но, если мне память не изменяет, по какой-то причине тот идеологический тупняк отменили, и я отделался, как говорится, лёгким испугом.

В студенческие годы приступы «ревностного» отношения к комсомолу и всему, что с ним было связано, проявились уже в учёбе. Наш курс первым в ВУЗе начал изучать предмет «Социально-политическая история XX века», заменивший собою «Историю КПСС». От изменения названия содержание изменилось не на много. Мы этот предмет, любя, называли «СПИД». Конечно же, и там нас напрягали конспектированием писанины Мордыхая Марка Леви, известного миру как Карл Маркс, и вышеупомянутого В. И. Ульянова. И, само собой разумеется, мне очень не хотелось пудрить себе мозги этой дуристикой. Ввиду этого мне приходилось сдавать экзамены по данному предмету по четыре (зимой) и три (летом) захода.

Перед окончанием первого курса ВУЗа мои однокурсники-актёры (а я учился в институте искусств) готовили эказаменационный «замес», как они выражались, по мастерству актёра на произвольную тему и с произвольными предлагаемыми обстоятельствами. По сюжету их «замеса» главный герой должен был перед учителем разорвать комсомольский билет. У них не было его, поскольку их поколение уже не было комсомольцами (они все были на два года моложе меня). Я любезно предоставил свой комсомольский билет для этой постановки, который был ими и разорван. Так вот закончилось моё 6-летнее пребывание в ВЛКСМ. После этого вздохнул с лёгкой душой и сердцем.

ПОДГОТОВКА К ПОСТУПЛЕНИЮ И ПОСТУПЛЕНИЕ В БМУ

Прошло лето 1984-го года и настало время идти в 8-й класс общеобразовательной школы. Первое полугодие 8-го класса я отдыхал от учёбы в ДМШ, подходил к пианино своему, поигрывал на нём, разучивал новые песни, сочинял свои.

Но однажды музработник детского сада, в котором работала мама и где ранее воспитывался я, задала маме вопрос (она в детском саду работала по совместительству с основной работой в ДМШ преподавателем по классу баяна):

— Нина Борисовна, а как Вадим собирается поступать в музыкальное училище? Он как-нибудь готовится?

Что мама могла ответить на этот вопрос? Ведь подготовки-то никакой и не было. Так она и ответила.

— Ну, так есть же выход из этой ситуации. Вы можете отправить его в музыкальную школу. Он будет ходить на все предметы, как делал это во время учёбы, по специальности ему подберут программу, будут, как и прежде, писать замечания в дневник, он будет посещать групповые занятия с выпускным классом, но только оценки за это всё получать не будет. Платить нужно будет всего полцены (если за учёбу мою родители платили 23 рубля, то за подготовку к поступлению им приходилось платить 11,5 рублей).

На семейном совете было принято коллегиальное решение внять этой рекомендации.

И я снова стал посещать музыкальную школу, занимаясь всем тем, чем занимался во время учёбы, снова и в таком же объёме, но уже в другом порядке.

В конце обучения в восьмом классе, сдав экзамены, я поехал подавать заявление и все необходимые документы к нему на поступление в музыкальное училище. Поскольку подготовку я проходил к поступлению на отдел теории и истории музыки, моя преподавательница по муз. литературе Людмила Константиновна Щёголева сочла необходимым, чтобы я проконсультировался у одной из преподавательниц, у которой она и сама в своё время занималась. Этой преподавательницей являлась Людмила Ивановна Куликова. Она меня приняла у себя дома (туда меня и направляла моя преподавательница), пообщалась со мной, проверила мои знания по теории музыки и музыкальной литературе, навыки по сольфеджио, проинструктировала меня, как и что мне делать дальше.

Подав заявление и прилагавшиеся к нему документы, я отправился домой, чтобы через некоторое время снова приехать в Благовещенск, но уже на вступительные экзамены.

И вот я уже на вступительных экзаменах. Уж как я их сдавал, подробностей я не запомнил, но меня зачислили на первый курс.

УЧЕБА В БЛАГОВЕЩЕНСКОМ МУЗЫКАЛЬНОМ УЧИЛИЩЕ

Первый курс

В сентябре 1985-го года я прибыл на учёбу в училище. Поселили меня в общежитии в комнату вдвоём с однокурсником, поступившим на отдел русских народных инструментов. Это был аккордеонист из Алдана Альберт Солошенко. А ещё позже к нам подселили третьекурсника с отдела оркестровых инструментов, ударника Сергея Губанова, трагически погибшего через много лет после окончания училища.

Начались занятия. С первых же лекций по музыкально-теоретическим дисциплинам, которые были специальными на отделе теории и истории музыки, я ощутил, насколько нелегко учиться на этом отделе. Учебная нагрузка была довольно-таки серьёзной. Иногда не успевал подготовить все домашние задания, которыми нас озадачивали по каждой из дисциплин. А это со временем начало вызывать во мне неохоту к их выполнению. Но помимо специальных предметов мне, как закончившему всего 8 классов общеобразовательной школы, так же, как и другим подобным мне первокурсникам, приходилось ещё и заниматься по общеобразовательным предметам — литературе, иностранному языку, истории, химии, биологии, алгебре, физике. Здесь я тоже начал «засыпаться». К концу первого месяца учёбы в мой мозг прокралась мысль о том, чтобы бросить всё, забрать документы и уехать домой на учёбу в девятом классе. Я сдал все учебники в библиотеку, перестал ходить на занятия, с неделю не появлявшись на них. Педагоги забеспокоились. Классный руководитель отдела, на котором я учился, сочла нужным написать письмо моим родителям, за что я ей премного благодарен. И своим родителям за то, что своевременно отреагировали на него, тоже. Приехала мама, сделала мне необходимое внушение, проведя воспитательную работу. Я по её наставлению снова взял в библиотеке все учебники. Но когда я их получал, библиотекарь обратила внимание на то, что я делаю это без особого расположения и между нами вышел примерно вот такой диалог:

— Я вижу, Вы чем-то огорчены.

— Да, Людмила Анатольевна.

— В чём же дело?

— Не хочу продолжать обучение на отделе, на который поступил.

— Так у нас эта проблема легко решается переводом на другой отдел. А на каком отделе Вы учитесь?

— На теоретическом.

— Так Вы можете перевестись либо на дирижёрско-хоровой, либо на оркестровый (ранее отдел духовых и ударных инструментов назывался в училище оркестровым — в его составе был ещё класс виолончели, который был единственным классом струнно-смычкового инструмента).

— Спасибо за рекомендацию, — сказал я, приняв то, что сообщила мне библиотекарь, ко вниманию.

Второй вариант для перевода с ИТО (историко-теоретический отдел — таково было полное название отдела, на который я поступил) меня заинтриговал. Времени для раздумывания было мало. Когда мама уехала, я, посоветовавшись со старшими товарищами по учёбе с оркестрового отдела, выспросив у них особенности игры на том или ином духовом инструменте, подошёл к заведующему оркестровым отделом Владимиру Ивановичу Дашкину, преподававшему игру на медных духовых инструментах (сам он был тромбонистом по специальности). Рассказал ему о своём решении перевестись на руководимый им отдел.

— Владимир Иванович, из-за того, что у меня не получается учёба на теоретическом отделе, я хотел бы перевестись на Ваш отдел.

— А на каком инструменте ты хотел бы заниматься?

— На каком-нибудь из деревянных.

Тогда он собрал других педагогов отдела, обучавших игре на деревянных духовых инструментах, а их было двое: класс кларнета вёл Виктор Константинович Орлов, класс фагота, флейты, гобоя и саксофона — Виктор Анатольевич Чубенко. Виктор Анатольевич был по специальности фаготист, но студенты у него были по всем другим инструментам, игру на которых он преподавал, а вот по его специальному инструменту — не было на тот момент. Предполагаю, что Владимир Иванович порекомендовал ему посмотреть мои физические данные, не подойду ли я для обучения игре на фаготе.

Меня пригласили в кабинет, попросили произвести ряд действий, которые должны были показать мою годность для обучения игре на фаготе, после чего случилось следующее:

— А как ты смотришь на обучение игре на фаготе?

— Вы знаете, с интересом, — сказал я.

— Тогда нам нужно проинформировать об этом завуча и директора. Сейчас мы вместе с тобой пройдём к ним.

Сначала мы подошли к заместителю директора по учебной работе Юрию Васильевичу Китову, который тогда был и заведующим дирижёрско-хоровым отделом, поговорили с ним, затем — к директору училища, заслуженному артисту РСФСР, возглавлявшему помимо всего училища ещё и отдел сольного пения, Валерию Александровичу Побережскому, которому я уже был знаком по приводу меня к нему преподавательницей литературы Натальей Иннокентьевной Федоренко.

А этот предыдущий привод мне запомнился вот каким моментом.

Наталья Иннокентьевна пожаловалась на меня за то, что пропускаю занятия, халатно отношусь к выполнению домашних заданий.

— Сочинение по роману Достоевского до сих пор не написал и неизвестно, прочёл ли он его вообще.

— А какой роман-то, «Преступление» или «Наказание»? — спросил меня Валерий Александрович.

— Да, «Преступление и наказание», — с потупленным взором ответил я.

Тогда директор пошутил:

— Как, оба сразу?

А потом добавил преподавательнице:

— Ну, раз он не справляется, давайте будем его отчислять.

Наталья Иннокентьевна решила не ломать мне судьбу и сказала:

— Валерий Александрович, я думаю, что Хитцову нужно дать испытательный срок, в течение которого он подготовит и сдаст всё, что он должен.

Директор одобрил это решение.

Но вернёмся к переводу на отдел оркестровых инструментов. И вот вновь я стою перед директором.

— Ну, что опять, товарищ Хитцов?

— Да дело в том, Валерий Александрович, — начал свою речь заведующий отделом, на который я переводился, — что Вадим захотел перевестись с теоретического отдела на наш, оркестровый.

— А на каком инструменте он хочет заниматься?

— Сказал, что на каком-нибудь из деревянных?

— Например, на металлической флейте? — снова схохмил директор.

— Ну, флейта же тоже относится к деревянным, — блестнул я своими знаниями.

— Совершенно верно. Но так и что?

— Мы ему предложили фагот, потому что у Виктора Анатольевича нет студентов по его специальному инструменту, — снова вступил в разговор Владимир Иванович.

— И какова же была его (моя — В.Х.) реакция? — спросил Побережский.

— Он сказал, что ему будет интересно освоить этот инструмент.

Тогда мне сказали написать заявление на имя директора о разрешении перевода, был издан приказ по училищу об этом и с 1 октября я стал студентом другого отдела.

Меня на первых порах Виктор Анатольевич обучал без инструмента, показывал, какая должна быть постановка губ, дыхания и так далее. Когда настал момент начинать знакомиться с аппликатурой фагота, мне был выдан инструмент отечественного производства, изготовленный на Ленинградском экспериментальном предприятии по изготовлению музыкальных инструментов. Хорошим качеством этот фагот, как и другие инструменты, произведённые в Ленинграде (нынешнем Санкт-Петербурге), не отличался. Но на чём-то нужно было начинать овладевать знанием аппликатуры и технологией исполнительского звукоизвлечения. Поэтому ввиду отсутствия заведующего складом музыкальных инструментов, коим был Виктор Константинович Орлов (он же заведовал и училищной фонотекой), а был он в это время во Владивостоке на сдаче сессии в ДВПИИ (ныне — ДВГИИ), где тогда заочно учился, мне и был выдан инструмент худшего качества. По возвращении Виктора Константиновича я получил фагот чешской марки Amati Kraslice и всё остальное время обучения в училище занимался на нём.

Поначалу учёба моя проходила со всевозможными трудностями. Ведь инструмент, на котором я начал учиться играть, был для меня новым. Я старался уделять занятиям по специальности как можно больше времени, чтобы осваивать технологию звукоизвлечения, аппликатуру инструмента. Во всём этом мне помогало знание музыкальной грамоты, полученное в ДМШ.

Этим мог похвастаться не каждый первокурсник-духовик. Далеко не каждый поступавший в училище на оркестровый отдел (имею в виду на духовые и ударные инструменты) имел начальное музыкальное образование. В группе первого курса оркестрового отдела занимались два кларнетиста, трубач и ударник. На музыкально-теоретические предметы ходил с ними и один вокалист. По переводе на оркестровый отдел в эту группу влился и я.

Требования по музыкально-теоретическим дисциплинам у духовиков были значительно легче, чем у теоретиков.

По общему курсу фортепиано (далее — общее фортепиано) мне ставили задачи, зная, что я поступил с музыкальной школой по фортепиано, такой же сложности, как и теоретикам. Вспоминается мне один эпизод из занятий по общему фортепиано из того времени, когда я ещё учился на теоретическом отделе.

В сентябре 1985-го года в Благовещенск на гастроли должен был приехать Валерий Яковлевич Леонтьев, почитателем таланта которого я в то время был. Мне очень хотелось послушать его живьём и я купил билет на один из концертов этих гастролей.

В учебной программе первого семестра по общему фортепиано у меня была какая-то соната Й. Гайдна. Вроде бы и играть там нечего было, но почему-то давалась она мне нелегко. И вот в день концерта, на который я купил билет, я настолько увлёкся отработкой сложных мест в этой сонате, что не заметил, как пролетело 4 часа времени. Посмотрев на часы, я понял, что идти на концерт уже поздно.

Нас, духовиков, постоянно привлекали к иллюстраторской работе в училищном хоре, причём не бесплатно, поскольку на дирижёрско-хоровом отделе обучались одни девушки, а мужские голоса были нужны, чтобы хор был смешанным. Мы пели разную музыку. В репертуаре хора были произведения как композиторов прошлых веков, отечественных и зарубежных, так и те, что создавались в XX веке. Среди таковых мне хорошо запомнились «Сибирские прибаутки» одного из выдающихся композиторов Сибири Аскольда Фёдоровича Мурова. Ежегодно, когда приближались государственные экзамены, с хором начинали работать дипломники, отрабатывать исполнение программы, выносящейся на госэкзамен по дирижированию хором.

Через то же самое проходили и оркестр русских народных инструментов, и духовой оркестр училища. Но здесь я ничего нового не сообщаю, потому что так происходило и происходит в каждом музыкальном училище или училище искусств.

Об участии в училищных капустниках

Ещё одной страницей моего обучения в БМУ была некоторая общественная деятельность. Никому из обучавшихся в ПТУ, средне-специальных и высших учебных заведениях, я полагаю, не нужно объяснять, что такое студенческие капустники. Так вот с первого курса я, по мере возможности, старался участвовать во всех училищных капустниках. Их череду открывал обычно либо посвящённый «Осеннему балу», либо посвящению первокурсников в студенты. Когда я был первокурсником, «Осеннего бала» в училище не проводили, а сразу начали с посвящения, которое обычно проводилось в конце октября. Не помню, что было в том капустнике, зато по сей день вспоминаю, как мне вручали студенческий билет.

Директор училища, стоя у кафедры, вызывал каждого первокурсника на сцену и перед этим о вызванном что-то говорил. Не обходилось и без привычных для Побережского, уроженца Одессы-мамы, шуток. Когда очередь дошла до меня, ибо вызывали всех в алфавитном порядке, шеф сказал:

— На сцену приглашается Хитцов Вадим Александрович. Этот человек за два месяца учёбы успел сменить два отдела.

А моё участие в капустниках началось в предновогодний период 1985-го года.

Сюжетом капустника стал некий международный музыкальный фестиваль, в котором мне досталась роль всемирно известной фаготистки Вадимы Фаготини. Выглядело это так: меня нарядили в заимствованные у девчонок парик и красивое платье, даже с какими-то блёстками, сделали мне макияж, я сидел на стуле на авансцене и имитировал игру на фаготе, а за занавесом один из моих старших по отделу товарищей, а был им тромбонист со второго курса Толя Хопатько, председатель студенческого совета общежития (ныне он — художественный руководитель и дирижёр эстрадного оркестра, единственного в Благовещенске профессионального гражданского коллектива, «Амурджазбэнд»), играл на флейте пьесу «Сладкая грёза» П. И. Чайковского и кто-то ему из наших пианистов (ок) аккомпанировал. В то время, когда я изображал игру на фаготе, вокруг меня работала «группа подтанцовки», в которую входили другие наши парни, также нарядившиеся в женские наряды.

Такие капустники проводились перед каждым из наиболее значимых праздников. Ну, к примеру, перед Международным женским днём. Перед 8-м Марта 1986-го года мы в качестве поздравления прекрасной части нашего студенческого контингента организовали капустник, идеей которого было показать в нём тех или иных девчат, чтобы они смогли посмотреть на себя как бы со стороны (приблизительно аналогично девчата пародировали нас перед 23-м февраля, только несколько иначе, о каждом придумывали частушки).

В капустнике нашего варианта был такой эпизод: изображалась лестничная площадка 5-го этажа нашего общежития, на которую выходили на перекур увлекающиеся этим безобразием девушки; на этой «площадке» размещались парни, наряженные в курящих девчонок. Мимо них с нотами и нотными тетрадями под мышкой, с серьёзной мордой лица, проходил, возмущаясь, я. Они меня выслушивали и обдували табачным дымом. Но всё это так игралось, что те, кто себя узнавал, смеялись над собой и своими недостатками.

А в одном из капустников, не помню, каком, но не исключаю того, что тоже к 8-му Марта, был такой эпизод. Была показана репетиция студенческого хора. Некая причина портила настрой на плодотворные занятия. Хормейстер, образ которой замечательно воплотил мой старший товарищ по отделу, обучавшийся по классу трубы, Валера Гимазов, занимающийся ныне коммерческой деятельностью (у него такие склонности были и в училищные годы), недоумевала, почему ничего не получается. Тогда кто-то из девчат, дабы прояснить ситуацию, сказал жалобным голосом:

— Галина Александровна, сегодня продают импортные туфли.

— Где? — спрашивала хормейстер. И хор, стройно, аккордами, пел в ответ:

— В «сте-кля-шке» (так называли в Благовещенске центральный двухэтажный магазин «Обувь», располагавшийся, как и старое училище, на ул. Ленина, на её противоположной стороне справа от перекрёстка с ул. Калинина, если стоять к нему лицом, и ближе к ул. Б. Хмельницкого — В. Х.)!

— В «стекляшке»?! — восклицала «хормейстер» и первая дёргалась из репетиционной студии. Зал лежал от смеха.

И таких капустников, проводившихся на «Осенний бал» в начале учебного года, на посвящение первокурсников в студенты, опять же предновогодних и на 8 Марта, в которых я сыграл интересные роли, за четыре года учёбы было предостаточно.

Посещение концертов приезжих артистов и общение с ними

Первым из запомнившихся мне такого рода мероприятий был визит в Благовещенск заслуженного деятеля искусств РСФСР (в то время), знаменитого уральского композитора Евгения Павловича Родыгина. Он приезжал в третьей декаде мая 1986-го года. Первым его выступлением перед благовещенцами стала творческая встреча, состоявшаяся на зелёной эстраде Городского парка культуры и отдыха. Евгений Павлович сам пел свои песни, как уже известные публике и любимые ею, а это «Куда бежишь, тропинка милая», «Едут новосёлы», «Уральская рябинушка» и другие, аккомпанируя себе на аккордеоне, представлял он и новые свои творения.

Эта творческая встреча с композитором состоялась накануне фестиваля искусств «Амурское пограничье», проводившегося ежегодно в преддверии Дня пограничника. Непременным для этого фестиваля был большой концерт, проводившийся на стадионе «Амур» Благовещенска. Евгений Павлович был приглашён принять участие в этом концерте. Когда он начал петь «Уральскую рябинушку», с ним пела вся публика, собравшаяся на стадионе.

Так вот. По окончании описываемой встречи я робко подошёл к мэтру отечественной песни и попросил его оставить мне в записную книжку автограф. Этот автограф положил начало моей коллекции автографов, которые мне в-дальнейшем приезжавшие в Благовещенск знаменитости оставляли на маленьких открытках, которые я заблаговременно подготавливал для этого. К сожалению, эта коллекция давно и бесследно исчезла в неизвестном направлении, о чём я очень по сей день сожалею и вот почему: в этой коллекции были автографы таких деятелей отечественного музыкального искусства, как пианисты Максим Кончаловский и Евгений Могилевский, как композитор Владимир Яковлевич Шаинский, как туркменский эстрадный певец Мурад Садыков, как российский эстрадный певец Николай Николаевич Соловьёв и целый ряд других знаменитостей. Самое важное — к ним в гримёрки по окончании концертов разрешали заходить и не было при них никаких телохранителей, подозревающих всех и вся во всех мыслимых и немыслимых злонамерениях.

Такой порядок возможности закулисного общения с гастролёрами существовал до начала 1990-х годов. Хотя мне и в 1990-х годах посчастливилось получить автографы у разных мастеров эстрадной и академической музыки, а то и коротко пообщаться с кем-то из них. Но об этом подробнее и позже.

В 1988-м году по весне в Благовещенск приехало из тогдашней Белорусской ССР шоу «Песня и мода-88». В нём показывались коллекции современной на тот момент одежды, создававшиеся в те годы белорусскими модельерами и между этими показами выступали известные артисты белорусской эстрады. А таковых было двое — заслуженные артисты БССР Светлана Кульпа и экс-солист ВИА «Верасы» Леонид Кошелев. Оба выступали сольно. Если имя и репертуар певицы я только открыл для себя, то с большим интересом послушал то, что предложил публике Леонид Кошелев из своего постверасовского репертуара. По окончании концерта я набрался наглости и подошёл к певцу пообщаться:

— Здравствуйте. Большое Вам спасибо за чудное выступление в нашем городе. Скажите, пожалуйста, а что послужило причиной Вашего ухода из «Верасов»?

— Здравствуйте. Вы знаете, работа в ансамбле — это такое дело, на которое нужно положить всю жизнь. А мне уже хотелось чего-то другого.

Потом мне захотелось расспросить его об уходе из ансамбля теперь уже незабвенного Александра Григорьевича Тихановича и Ядвиги Константиновны Поплавской.

— Саша с Ядвигой ушли для того, чтобы работать дуэтом, но ушли со скандалом.

Из известных ансамблей мне в Благовещенске довелось послушать ВИА «Добры молодцы», у которых все дни их гастролей было по два концерта. На один из них я попал. Сижу, балдею, подпеваю знакомые песни. За этим наблюдает уборщица Дома офицеров Благовещенского гарнизона, где концерт проходил. Потом, ближе к окончанию концерта, она мне потихоньку говорит:

— Вижу, Вам дюже нравится концерт. Оставайтесь, если есть желание, на второй.

— Спасибо большое. Я бы с удовольствием, но нужно идти заниматься. Я в музыкальном училище учусь.

Помимо этого, в Благовещенск приезжала рок-группа «Савояры». Первая попытка их приезда оказалась неудачной. В их концерте должен был участвовать один из классиков авторской песни, Юрий Алексеевич Кукин, но он заболел. Поэтому концерт отменили. А вот вторая попытка увенчалась успехом. В ДОСА был аншлаг на том концерте, на который я пошёл.

На сцене концертного зала училища, а я имею в виду здание училища на ул. Ленина, 138, когда оно там располагалось в годы моего обучения, выступали в разное время выдающиеся музыканты. Среди таковых я могу вспомнить альтиста Михаила Кугеля, пианиста Владимира Троппа, меццо-сопрано Маргариту Мирошникову, замечательную украинскую певицу, солистку Киевского органного дома Ольгу Ивановну Басистюк, скрипача Льва Тушина.

Окончание первого курса и первые студенческие каникулы

А весной, перед началом летней сессии, в училище состоялось ежегодное родительское собрание, на котором родители выслушивали от администрации, от педагогов разного рода приятную или неприятную информацию об учёбе своих детей в течение учебного года. У меня первый курс был как успешным в плане учёбы, так и не очень. В конце собрания мне были высказаны папой, приезжавшим на него, все недовольства по поводу услышанной обо мне от педагогов информации. Но он поделился и приятными впечатлениями о концерте, которые подготовили студенты и педагоги для родителей.

А на горизонте замаячили летние каникулы, сессия сдана, комната отремонтирована и нужно ехать домой. До встречи на втором курсе, дорогое училище.

Летние каникулы между первым и вторым курсами были заполнены зарабатыванием денег: мама предложила мне ввиду проблемы в детском саду с муз. работником устроиться на время подготовки и проведения выпуска подготовишек из детского сада. Так и сделал. Для меня это было новым видом музыкантской деятельности, а, стало быть, и новой страницей в музыкальной биографии.

Вводя в курс этого дела, мама меня проинструктировала, в чём заключаются задачи музыкального работника детского сада, как должны проводиться музыкальные занятия в той или иной группе, какова должна быть форма их, что может включать в себя содержание занятий. Помнится мне, что я знакомил детей с фаготом, предлагал им к ознакомлению разные маленькие шедевры большой музыки в записях на пластинках, а то и в собственном исполнении на фортепиано. Ну, и обязательным в занятиях должно было быть разучивание песен или танцев к выпускному утреннику.

Заработал я тогда в районе 26-ти с копейками рублей. Это позволило мне по рекомендации мамы заказать в ателье пошив классических брюк.

Второй курс БМУ

Второй курс обучения в училище начался с того, что меня поселили в общежитии в другую секцию и другую комнату. Моими соседями по комнате были определены два первокурсника — пианист Дмитрий Волобуев и баянист Фарит Якупов. Первый из них закончил Белогорскую музыкальную школу, второй — музыкальную школу г. Беркакита Якутской АССР (ныне Республика Саха (Якутия). Встретился я с ними не сразу. Ибо нас, второкурсников, задействовали на сельхозработах: нас возили в плодово-ягодный совхоз, располагавшийся в черте города. А первокурсники подъехали чуть позже. Мы помогали, конечно же, не за «большое спасибо», работникам сельского хозяйства убирать урожай ранеток, груш, слив и т.д., и т.п., мы пропалывали кусты смородины и отсортировывали саженцы, которые готовились к продаже. Старшими с нами ездили преподаватели Николай Петрович Воронин и Виктор Анатольевич Чубенко, мой педагог по специальности, чередуясь друг с другом. Это был интересный период.

Особо вспоминается мне первая встреча с моим соседом-пианистом. Теперь это один из ведущих пианистов Дальнего Востока. А тогда это был просто юноша с серьёзным выражением лица, в очках.

— Дмитрий, — представился он мне, пробасив.

— Вадим, — ответил я тенором.

— На каком инструменте занимаешься? — поинтересовался у меня Дима.

— На фаготе.

Однажды, когда мы беседовали об училище, о его преподавателях, Дима спросил:

— А у Побережского какой голос?

— Тенор, — со знанием дела ответил я.

Вероятно, Дмитрию в годы учёбы в ДМШ не приходилось слушать Валерия Александровича, а поэтому мой ответ вызвал в нём недоумение: дескать, как директор училища может быть тенором?!

Я уже не помню, как отреагировал Дима на моё сообщение о том, что я — фаготист. Но в процессе нашего общения выяснилось, что он превосходно читает на фортепиано с листа, обладает неплохими вокальными данными, до самозабвения любит оперное искусство, да и вообще академическую музыку в принципе. Но его нелюбовь к музыкальному искусству эстрады встретила моё непонимание. Хотя какое может быть непонимание, когда на вкус и цвет, как это обычно бывает, товарищей нет.

Да, в-дальнейшем оказалось, что Дима ещё и неплохо рисует. Со временем он до самого окончания мною училища помогал мне и не только мне, а любому, кто его об этом просил, а я имею в виду духовиков, народников-домристов и балалаечников, вокалистов, порепетировать наши программы академических концертов и сессионных экзаменов по специальности.