Бесплатный фрагмент - Искривлённая история

Перейдём на личности (вместо предисловия)

На свете есть столь серьёзные вещи, что говорить о них можно только шутя

Н. Бор

Обычно так не делают — вы все отлично знаете правила: сперва участники спора расходуют все средства, предусмотренные общепринятыми правилами поведения в обществе, особенно в обществе научном. К оскорблениям, адресованным персонально, а не теориям, прибегают лишь в случаях, когда дискуссия перешла все допустимые границы. Раскрасневшиеся историки, социологи и геополитики, отдав должное содержимому бутылок, выставленных в буфете, в конце концов, входят в раж и, пыша гневом, приступают к обмену более простыми и доступными даже широким массам общественности аргументами. После первого слова «Ты!» диспут обычно выходит из-под контроля и превращается в перебранку, зачастую угрожающую и применением тех самых бутылок в качестве метательных снарядов.

Если проще, то в научных кругах не принято переходить на личности — это крайняя низость и последнее, до чего может опуститься уважающий себя исследователь. Тем не менее, я именно с этого и начну — не столько из желания показаться оригинальным и выделиться на общем фоне, сколько в силу особенностей рассматриваемой в данной работе тематики. Речь идёт о Второй мировой войне, которая, по ряду причин, в последние десятилетия на постсоветском пространстве рассматривается исключительно как цепь событий, которым один всем известный автор посвятил целую серию книг, как исторических, так и художественных. Дабы не мучить вас более недомолвками и смутными намёками, сразу же назову вам имя того, кто самым решительным образом взял штурвал историографического лайнера на себя. Это Владимир Резун, взявший себе псевдоним «Виктор Суворов».

Владимир Резун получил громкую, вернее, скандальную известность, когда в 1978 году, будучи сотрудником женевской резидентуры Главного разведывательного управления (далее — ГРУ) Министерства обороны (МО) СССР, работавшим под легальным прикрытием Постоянного представительства при Европейском отделении ООН, неожиданно исчез вместе с семьёй. Объявившись вскоре в Великобритании, он написал ряд книг о советской армии, встреченных западным читателем достаточно благосклонно. Несомненно, такая неожиданная метаморфоза не могла произойти без сотрудничества с британской разведкой, знаменитой на весь мир МИ-6. Как именно Суворов был завербован, достоверно неизвестно, можно лишь с уверенностью утверждать, что своей советской родине и священным заповедям спецназа, о которых он столько пишет в своей одноимённой книге, бравый разведчик изменил. Всё, что он знал о ГРУ, попало на страницы зарубежной печати, изложенное резким, едва ли не лающим языком кадрового офицера. Итак, Суворов — изменник и лжец, которому даже стыдно за собственное имя и фамилию… или?..

Второй вариант подлинного статуса В. Суворова (В. Резуна) выглядит куда более правдоподобным и объясняет множество неувязок в его биографии. Например, как так случилось, что ему удалось бежать, ещё и вместе с семьёй? Второй вопрос: почему он не попал под подозрение советской контрразведки по причине любви к разглашению секретной информации в письменном виде (ведь он наверняка писал «в стол» уже достаточно долгое время)? Почему его вымышленная биография существенно упрощена — он выдаёт себя за простого сельского парня, водителя грузовика, который жил «как все», просто был попронырливей остальных? На самом деле Резун уже в 19 лет стал членом КПСС, а в 23 года оказался в партноменклатуре — неслыханно быстро для деревенского парнишки, не правда ли? Ещё одно слабое место в его рассказе: якобы являясь колхозным шофёром, он почему-то не был призван в армию (где водители грузовиков и далее водят грузовики либо же бронетранспортёры, которые сконструированы с широким применением автомобильных узлов и агрегатов). Наоборот: В. Суворов (В. Резун) успешно поступил в высшее учебное заведение, причём в военное, в танковое училище. Те, кто служил в армии, скажут: действительно, странно. Даже механиком-водителем танка обычно становится тракторист или бульдозерист, имеющий опыт вождения и ремонта гусеничной техники, в то время как командир экипажа, как правило, имеет сравнительно высокий образовательный ценз. Командир же танкового взвода (должность Резуна после выпуска), конечно же, должен соответствовать более высоким стандартам. Очевидно, что Резун лжёт, и не исключено, что ложь эта приехала с ним в Великобританию изначально, в качестве пресловутой шпионской «легенды».

Возможно ли такое? Конечно, возможно. Известно множество примеров того, как лазутчики пробирались во вражеский стан под видом перебежчиков. Например, в 1389 году Милош Обилич, сербский князь, прикинулся изменником, чтобы завоевать доверие турок, вторгшихся на земли его родины. В день битвы на Косовом поле он убил турецкого султана Мурада I, стяжав своим героизмом бессмертную славу. Кто знает, возможно, Суворов — действительно советский патриот, и далее выполняющий некую жизненно важную миссию в глубоком капиталистическом тылу? А как же прославленные британские спецслужбы? Почему они проворонили такого «троянского коня»? А здесь не говорится, что они его не раскусили. Они использовали Резуна в собственных целях, молчаливо согласившись с предложенными противоположной стороной условиями.

Подобные «общие проекты» являются весьма обыденным делом для разведок. Каждый из игроков видит лишь собственную выгоду, и, минимизируя угрозу либо даже закрывая на неё глаза, преподносит всё руководству в самом радужном свете. Например, в годы Второй мировой войны немецкая контрразведка в оккупированной Голландии провела исключительно успешную операцию «Северный полюс»: при помощи радиопеленгаторов вскрыла подпольную сеть Сопротивления и осуществила многочисленные аресты; перевербованные радисты приняли участие в «радиоигре» с Лондоном, и далее присылавшим агентов, оружие и снаряжение в заранее условленные места. Агентов этих, в большинстве случаев — голландцев из числа эмигрантов, тут же арестовывали. Однако, чтобы оппонент не заподозрил обмана, немцы вынуждены были дать подтверждение жизнеспособности развёрнутой агентуры: они организовали выезд сбитых в воздушных боях британских лётчиков за рубеж, в нейтральные страны. Если учесть, что каждый радист имел обычно более одного способа подать условленный заранее сигнал, что его перевербовали, то можно быть уверенным почти на 100%: британская разведка отлично знала о разоблачении и сознательно засылала собственных агентов из числа иностранцев туда, где их гарантированно ожидает арест, лишь бы лётчики-англичане имели возможность вернуться на родину, минуя концлагеря.

Итак, интерес стран НАТО в Суворове понятен: они получили источник информации о вооружённых силах СССР, важный козырь, а когда «железный занавес» приоткрылся — и мощный пропагандистский рычаг, позволяющий воздействовать на сознание постепенно декоммунизирующегося общества. В перестроечный и постперестроечный период книги В. Суворова (В. Резуна) пользовались (и, кстати, продолжают пользоваться) большой популярностью. Однако в чём всё-таки интерес ГРУ? Это хороший вопрос, на который может быть много ответов. Первый из них — просто детективный: золото партии, которое вместо того, чтобы расходоваться на закупки военных секретов (основное занятие В. Суворова (В. Резуна) в Женеве), оседает на тайных счетах в швейцарских банках. Возникающая утечка информации грозит крупным скандалом… и инспирирует размен фигурами. Проворовавшиеся руководители резидентуры предпочитают избежать разоблачения любой ценой; В. Суворов (В. Резун) бежит в Англию, чтобы оттуда критиковать СССР и ускорять тем самым его падение, в то время как его начальство готовится задействовать прикарманенные фонды для создания бизнес-империй в быстро меняющихся реалиях перестроечного периода.

Другая версия: осознавая, что антикоммунистическая пропаганда в условиях неизбежного распада СССР всё равно будет осуществляться МИ-6, руководство советских спецслужб принимает решение придать этому процессу приемлемую форму и направить его по выгодному руслу, пока для этого ещё есть возможности и с ГРУ ещё как-то считаются.

Не исключено, что оба высказанных выше предположения в той или иной мере соответствуют истине, чего, разумеется, нельзя сказать о ревизионистской концепции истории Второй мировой войны, созданной В. Суворовым (В. Резун). Концепция эта по определению должна быть ложью, написанной в ГРУ с целью прославления этой организации. Главными отличительными признаками данной концепции можно считать следующие утверждения:

а) И. Сталин (И. Джугашвили) планировал захватить весь мир — ради окончательной победы коммунизма;

б) подобное желание возникло у И. Сталина (И. Джугашвили) в силу гениального понимания сути коммунистического строя — он может существовать лишь в мировых масштабах, а не в отдельно взятой стране;

в) И. Сталин (И. Джугашвили) привёл к власти А. Гитлера с целью использовать того как «бомбу», заложенную под капиталистическую Европу;

г) И. Сталин (И. Джугашвили) в 1941 году планировал провести против III Рейха стратегическую наступательную операцию с тем, чтобы внезапным решительным ударом покончить с А. Гитлером и захватить Европу;

д) И. Сталин (И. Джугашвили), готовясь к войне с III Рейхом, создал мощнейшие в мире вооружённые силы;

е) И. Сталин (И. Джугашвили), вообще, был хорошим человеком и фанатичным коммунистом, которому пришлось возглавить государство в трудный период.

Я собираюсь опровергнуть все эти тезисы, используя широкую доказательную базу с тем, чтобы ни у кого не осталось ни малейших сомнений в правоте высказанных мной суждений. Кроме перечисленных выше утверждений В. Суворова (В. Резуна), которые расцениваются мной как важные составляющие созданной им теории, я уделю достаточное внимание и относительно малозначимым её аспектам, например, причинам, по которым И. Сталин (И. Джугашвили) не любил носить мундир генералиссимуса (В. Суворов (В. Резун) определяет причину данной привычки однозначно как стыд за якобы проигранную Вторую мировую войну). Без внимания не останутся и вопросы, которые представляются достаточно спекулятивными — например, был ли выдающимся полководцем маршал СССР Г. Жуков или всё-таки не был (в своих трудах В. Суворов (В. Резун) кардинально меняет высказываемое мнение от дифирамбов до острой критики, посвятив последней отдельную книгу с характерным названием «Беру свои слова обратно»). Под спекуляцией в данном случае подразумевается попытка дважды продать один товар (биографию маршала СССР Г. Жукова) одному и тому же читателю; причём В. Суворов (В. Резун) пользуется приёмами, которые едва ли уместны даже в научно-популярной литературе, скорее, употребляясь жуликам, в изобилии толпящимся на базарах и стихийных рынках. Тем не менее, начав с личностей, нельзя брезговать и их неоднозначными по форме, но всё-таки касающимися насущной тематики высказываниями и теориями. Ну, и самое важное: вопросы, касающиеся мира и войны (а что может быть страшнее и важнее?), геополитики и дипломатии, призывников, резервистов и вооружений — всё это станет предметом нашего с читателем разговора.

Часть I. Первая мировая война — кризис капитализма

Глава 1. Столкновение империй

Арена исторических действий становится необозримо великой, а земной шар — обидно малым. Чугунные полосы рельс и проволока телеграфа одели весь земной шар в искусственную сеть, точно школьный глобус

Л. Троцкий (Л. Бронштейн)

Теоретики коммунизма, изучавшие развитие общества, утверждали, что капитализм — это просто формация, разновидность государственного строя и экономических отношений, основанная на частной собственности и эксплуатации наёмного руда капиталом. Капитализму предшествует феодализм и сменить его неизбежно должен социализм. На самом деле теорий того, что есть капитализм, было гораздо больше, однако оговорюсь: здесь рассматривается лишь та, что возобладала в СССР. Критики также легко найдут в подобных утверждениях, сформулированных К. Марксом и Ф. Энгельсом, множество слабых мест, однако же противоречить выводам марксистов легко, гораздо труднее оспаривать реальную последовательность исторических событий, на которой основаны наблюдения, положенные в основу данной теории.

Первое возражение классикам: частная собственность существует с незапамятных времён, а деньги, пусть и примитивные, в виде ракушек (Океания), кусочков янтаря (Северная Европа), серебра, меди и золота (Ближний Восток), используются лишь немногим меньше. Соответственно, первые накопления, как и первый собственно найм работников, датируется приблизительно тем же периодом. Чеканка монет насчитывает около 2700 лет; возникают профессии, абсолютно не связанные с производством материальных благ или, тем более, продуктов питания. С течением времени общественное устройство постоянно усложняется: например, древний Карфаген определяется марксистами как рабовладельческая формация, однако это далеко не в полной мере соответствует истине: рабский труд используется для накопления капитала, и подлинно капиталистические, в понимании марксистов, отношения, таким образом, существуют, пусть и в ограниченном кругу граждан. Одновременно Карфаген содержит большую постоянную армию на условиях, вполне соответствующих понятию «наёмный труд».

Впоследствии, в связи с падением Карфагена, пальма первенства в вопросах накопления капитала перешла к Риму, который, в завершающий период существования Западной Римской империи, едва ли может считаться подлинно рабовладельческим государством — как в связи с переходом к колонату (труду зависимых крестьян, по условиях весьма схожему с таковым при феодализме), так и по причине подмены товарно-денежных отношений натуральными. Последнее явление объясняется порчей монеты; широкое распространение христианства в данный период, по форме вероучения имеющего много общего с социализмом, едва ли является простым совпадением.

Таким образом, уже после самого краткого анализа истории только Древнего мира можно прийти к самым различным выводам: а) учение марксистов в корне неверно; б) учение марксистов верно — и даже более того, верно в отношении отдельных периодов, каждый из которых повторяет историю человечества в целом, проходя те же стадии. Второе предположение чуть ближе к истине, с чем могут согласиться приверженцы многочисленных теорий цикличности цивилизаций. Данный вопрос тщательно прорабатывался, в частности, О. Шпенглером и А. Тойнби.

А. Тойнби, изучая отдельные культуры, выделил 4 стадии развития общества: возникновение, рост, надлом и распад. Так как отдельные культуры зачастую занимали значительную территорию, а их соседи использовали в той или иной мере схожий тип производства, что в значительной мере позволяет расширить применение данных понятий, то можно полагать концепцию А. Тойнби верной и для отдельных исторических периодов — и даже для человечества в целом. Это не позволяет отбрасывать марксистскую теорию как абсолютно порочную, а лишь указывает на то, что она несколько старомодна и неполна, хотя многие из её составляющих отнюдь не являются ошибочными. Однако же главным является то, что империализм как высшая стадия капитализма (по К. Марксу) содержит все отличительные черты надлома цивилизации (по А. Тойнби), следовательно, коммунистическое общество, возникающее в результате краха империализма (и империй), является отнюдь не высшей стадией развития общества, а наоборот — наиболее примитивной и упадочной, соответствующей стадии распада.

Можно, конечно, не соглашаться с А. Тойнби, да и со мной тоже, но «пасторальная» жизнь первых христиан в катакомбах Рима и на его развалинах, несмотря на ярко выраженные элементы социализма, в общем, не очень вдохновляет. Вероятно, К. Маркс грубейшим образом ошибался — либо же попросту лгал. Если лгал он в интересах Мировой социалистической революции, то его корыстный интерес вполне понятен: он рассчитывал возглавить всеобщее восстание в период глубочайшего кризиса, в явном стремлении подняться на самую вершину власти, пока общество ещё не развалилось окончательно. Что ж, второе предположение весьма близко к истине: К. Маркс явно уготовил себе роль нового Христа, и, как ни странно, даже добился своего; при этом ему удалось избежать распятия.

Расчёт марксистов на постепенное усиление позиций в обществе был абсолютно верным. Постоянный рост производительных сил (т.н. индустриализация), наблюдавшийся, начиная с XIX века, неизбежно уменьшал зависимость капитала от ручного труда, а значит, обеспечивал марксистам, возглавляющим стачки, гарантированные успехи в борьбе за права трудящихся — фактически, капиталисты зачастую оказывались в обстоятельствах, когда бастующие требовали от них уступок, на которые они сами были готовы пойти. От простоев фабрик цены на их продукцию только росли, в то время как общественная активность значительных масс трудящихся загонялась в жёсткие шоры «партийной необходимости», причём речь зачастую шла о подпольных партиях, в то время как на злоупотребления на настоящих выборах (которые и давали капиталу реальную политическую власть) пролетариат был вынужден закрывать глаза. Подобное положение вещей, до известной степени, выгодное обеим сторонам, существовало достаточно продолжительный период времени, пока…

…Пока не наступил общий кризис капитализма. Подобные кризисы случаются достаточно часто, и связаны они с цикличностью экономических процессов; нередко в их результате разгораются войны. Кризису всегда предшествует возникновение «мыльного пузыря», когда наблюдается стремительный, зачастую спекулятивный, рост стоимости активов, в значительной степени не обеспеченных золотом или товарами.

Лопнувший «мыльный пузырь» немедленно вызывает обвал на фондовом рынке, поскольку снижается доверие ко всем компаниям, действующим в данной отрасли, активам аналогичного типа и т. д. Высока опасность возникновения цепной реакции, в результате которой все ценные бумаги в одночасье теряют всяческую стоимость, а экономика попросту перестаёт функционировать.

Кризис доверия, не позволяющий восстановить кредит, приводит к необходимости государственного вмешательства; последнее вынужденно сопряжено с инвестициями в производство вооружений, так как порождённый крахом фондовых бирж кризис доверия в международных отношениях чреват войной. Производство товаров на замкнутых внутренних рынках, особенно вооружений, вскоре сталкивается с кризисом сбыта продукции, именуемым обычно кризисом перепроизводства.

Со временем война становится попросту закономерным и неизбежным исходом сложившейся ситуации, когда одни, и не вполне необходимые широкому потребителю (в мирное время), товары имеются в избытке, в то время как другие, необходимые, отсутствуют — их не хватает по причине того, что ранее они ввозились из-за рубежа (сами товары либо сырьё, из которого они производятся, либо технологии, позволявшие ввозить совершенные модели товаров). Война уже выгодна капиталистам как способ заработать ещё больше (многократно больше) на военных контрактах, предусматривающих поставки в колоссальных количествах постоянно приходящей в негодность военной униформы, поглощаемых солдатами продуктов питания и, конечно, расходуемых ими в колоссальных количествах боеприпасов. Одновременно война является и проявлением экономической конкуренции, когда одна из сторон активно противодействует другой в борьбе за новые рынки сбыта, рабочую силу, залежи полезных ископаемых и т.д., нехватка которых уже в мирное время ограничивает успешную деятельность компаний, как минимум, одного из государств, впоследствии вовлечённых в войну.

Причины этих кризисов, случающихся с завидной регулярностью, сложны, а соотношение порождающих их причин до конца не изучено. Однако демографический рост, новые изобретения, делающие неконкурентоспособными существующие способы производства, изменение государственных границ, особенно в результате войн — всё это делает кризис неизбежным.

Любопытен кризис, который привёл в окончательном счёте к Первой мировой войне. Он разразился в 1873 году и затянулся до 1896 года, получив название Долгой депрессии. Причины его в полной мере и весьма выпукло отражают все описанные выше процессы: баланс на европейском фондовом рынке был изменён франко-прусской войной 1870 — 1871 годов, в результате которой Франция лишилась важных в промышленном отношении Эльзаса и Лотарингии. Любопытно, что в данном случае от перестановки слагаемых сумма в данном случае изменилась, ведь французская экономика утратила поступления от тамошних железорудных и текстильных предприятий, в то время как германская — приобрела (но в качестве прибавки к уже существующим). В результате французская экономика, отягощённая выплатами репараций (5 млрд. франков, что составило 1450 т чистого золота), пережила тяжёлый кризис, в то время как германская — взлёт, впрочем, достаточно спорный. Большая часть полученных денег была инвестирована немцами в погашение долгов поглощаемых ими мелких германских государств и в строительство новых железных дорог.

Победа над Францией была обеспечена, главным образом, развитыми железнодорожными сообщениями, позволившими осуществить стремительное развёртывание численно превосходящих сил на театре военных действий. Государственное развитие Германии, вне сомнения, также связывалось с дальнейшим развитием железнодорожной сети, что давало ей значительные экономические и военные преимущества.

Австро-Венгрия, получившая такое название в 1867 г. в результате проигранной немцам войны 1866 г. (также именуется Семинедельной), была вынуждена следовать за своим, стремительно набирающим авторитет, соседом, чтобы окончательно не развалиться. Компании, взявшиеся за амбициозные проекты по скреплению разных частей дряхлой империи стальными нитями путей сообщения, не обладали собственным капиталом, широко полагаясь на акционерный. Последний К. Марксом прямо именовался фиктивным, и в этом случае он был прав как никогда. Вскорости возник пузырь, лопнувший 8 мая 1873 г. и приведший к панике и закрытию Венской фондовой биржи на 3 дня. 18 сентября в США неожиданно лопнул банк «Джей Кук и компания» («Jay Cooke and Company»), связанный c «Северо-тихоокеанской железной дорогой» («Northern Pacific Railway»). Последняя выпустила облигации на 100 млн. дол., которые не находили сбыта, что и вызвало банкротство. Уже 20 сентября Нью-Йоркская фондовая биржа была вынуждена закрыться на 10 дней в связи с тотальным обвалом на рынке ценных бумаг.

Относительно дальнейшего развития кризиса мнения экономистов расходятся: например, ряд американских специалистов отстаивает точку зрения, согласно которой спад остановился уже в 1875 г. Введение золотого стандарта в 1879 г. остановило дефляцию в США, поскольку теперь можно было не привязывать эмиссию к чеканке серебряной монеты, а печатать относительно большое количество бумажных денег. Подобные меры несколько оживили американскую экономику, которая страдала от застоя; её сотрясали крупные забастовки, вызванные безработицей и снижением номинальной заработной платы — в среднем на 25%, а в ряде регионов — даже на 50%. В том же 1879 г. в Германии были введены протекционистские тарифы, защищавшие национального производителя. В целом, в мире в период 1870 — 1890 годов выплавка железа выросла вдвое, с 11 до 23 млн. т, в то время как цена на него снизилась вдвое; одновременно выросла выплавка стали — в 20 раз. Цены на хлопок в период 1872 — 1877 годов упали вдвое, а на зерно — втрое (в период 1867 — 1894 годов).

Цифры эти, по моему мнению, не свидетельствуют о том, что кризис был благополучно преодолён, и, тем более, о том, что он закончился уже в 1875 г. Наоборот, рост объёма выплавки железа, обратнопропорциональный цене, свидетельствует о том, что дополнительно выплавленный металл не находил рыночного спроса. Снижение цен на хлеб и хлопок свидетельствует о резком падении платежеспособности широких слоёв населения, что, конечно, способствует революционным настроениям и войнам. Вместе с тем сталелитейное производство, выросшее в 20 раз, явно переживало резкий качественный скачок. Его проще всего связать не столько со строительством железных дорог, сколько с дальнейшим развитием технологий, в частности, с широким внедрением бессемеровского способа выплавки стали.

В этот период появились также более мощные паровые машины и технологии, позволяющие строить большие корабли со стальными корпусами; все флоты мира срочно запустили в серию угрожающего вида броненосцы с крупнокалиберными артиллерийскими орудиями. Это вызвало своеобразный «колониальный бум», подобный «железнодорожному», который получил название неоколониализма, или империализма. Развитые страны спешно бросились захватывать новые территории в Африке, а там, где не имели к ним доступа — проводить передел старых. В конечном итоге, «колониальный пузырь», который не всегда был связан с банкротством тех или иных компаний, но во всех случаях приводил к убыткам и вооружённым конфликтам, поставил мир на грань войны.

Англо-бурские (1880 — 1881 гг. и 1899 — 1902 гг.) и американо-испанская (1898 г.) войны показали, что, как минимум, две страны претендуют на господство в Мировом океане и, соответственно, на прибыли от торговли в его водах — Великобритания и США. Было и третье государство, не с таким мощным флотом, но с самыми сильными в Европе (и в мире) сухопутными войсками. В 1895 г., когда буры отразили нападение отрядов Л. Джейсона, финансировавшийся тогдашним премьер-министром британской Капской колонии С. Родсом, кайзер Вильгельм II послал президенту Трансвааля П. Крюгеру поздравительную телеграмму. Среди буров многие имели немецкие корни, к тому же Германия снабжала их оружием, рассчитывая получить доступ к богатствам недр Южной Африки — золоту и алмазам.

Телеграмма, угрожавшая англо-германской войной, вызвала большой резонанс в международных кругах; в 1899 г., за семь месяцев до начала второй войны с бурами, С. Родс неожиданно посетил Берлин. Он был весьма благосклонно принят Вильгельмом II, который охотно согласился на то, что через земли немецкой Восточной Африки будет проложена железная дорога Кейптаун — Каир. Взамен С. Родс обнадёжил его предложением построить дорогу Берлин — Багдад. Несмотря на то, что трансафриканский проект С. Родса до сих пор так и не завершён, а Багдадская железная дорога была введена в строй только в 1940 г., важно то, что стороны договорились, причём Вильгельму II, отличавшегося исключительной заносчивостью, вполне хватило обязательств частного лица, недавно занимавшего пост в британской колониальной администрации. К императору России Николаю II, например, Вильгельм II обращался запросто: «кузен Ники…». Передел мира, шедший в те годы с неслыханной активностью, имел свою неписаную иерархию.

Глава 2. Создание Федеральной резервной системы

Я всегда знал, что рождён для чего-то большего

Дж. Рокфеллер

«Колониальный пузырь», пиком которого стала карательная экспедиция в Китай войск Альянса восьми держав в 1900 г., начал понемногу блекнуть уже во время русско-японской войны 1904 — 1905 гг. между двумя недавними участниками Альянса. Война проходила при негласной поддержке Японии Германией и Великобританией и закончилась арбитражем со стороны США. В целом, стало понятно, что зародившийся в последние десятилетия новый тип производительных сил достиг уровня, позволяющего осуществлять передел мира не только за счёт африканских, но и более развитых стран, в частности, Китая и России.

Накопившиеся последствия Долгой депрессии, в первую очередь, обозначившаяся ориентация промышленности ведущих стран на производство морских вооружений, имели развитие в виде стартовавшей в 1906 году «дредноутной гонки». Строительство мощных военных кораблей, ещё как будто не имевшее связи с будущей войной в Европе, привело к Агадирскому кризису 1911 г., обострившему франко-германские отношения из-за противоречий насчёт дальнейшей судьбы султаната Марокко. В этот момент Антанта (союз Франции и России, к которому присоединилась Великобритания) продемонстрировала свою готовность выступить против Германии единым фронтом.

Уже через несколько месяцев из цепи европейской безопасности было вырвано её слабейшее звено: Италия, на тот момент являвшаяся союзником Германии, начала войну против Турции, захватив Триполитанию, Киренаику и Додеканесы. Поражения турок, а также дороговизна кампании, вызвавшая кризис в Италии, привели к заключению мирного договора, по которому итальянцы выводили войска с занятых территорий; Триполитания и Киренаика (составляют территорию современной Ливии) получали автономию, при распределении административных постов в этих провинциях турки обязывались согласовывать данные вопросы с итальянцами.

Впрочем, ещё до завершения войны с Италией Порту постигла новая напасть: её атаковали войска Болгарии, Греции, Сербии и Черногории, ознаменовав тем самым начало I Балканской войны. «Больной человек Европы», Османская империя, за год утратила большую часть своих владений на континенте; вспыхнувшая тут же между недавними союзниками II Балканская война (к участию в которой они призвали и недавнего врага, Турцию) показала, насколько ненадёжными и вызванными политической конъюнктурой являются новейшие военные союзы. Очевидно, противоречия, требовавшие всеми неправдами расширять собственную территорию, имели целью компенсировать как недостаточность собственной экономики такими экстенсивными средствами, так и стремление разрешить застарелые этнические и религиозные конфликты, для чего современное оружие давало все возможности.

Немаловажно и то, что оружие к тому времени стало настолько дешёвым и простым в применении, что с ним мог управляться практически каждый мужчина после весьма непродолжительного обучения. Одновременно демографический скачок, обусловленный успехами сельского хозяйства (увеличением производства пищи), и индустриальная революция, высвободившая множество рабочих рук, поставляли армии огромное количество рекрутов. Большая европейская война (в дальнейшем известная как Первая мировая) становилась, таким образом, неизбежной.

Англо-бурскую войну 1899 — 1902 годов, русско-японскую войну 1904 — 1905 годов, итало-турецкую войну 1911 — 1912 годов и Балканские войны 1912 — 1913 годов, вследствие указанных выше причин, можно рассматривать как всё нарастающий и постепенно приближающийся к сердцу Европы вооружённый конфликт. Как бы странно это ни прозвучало, но данные войны не были случайными столкновениями и не могут рассматриваться в отдельности от Первой мировой войны, так как составляют её предысторию, а при более широкой трактовке понятий — даже неотъемлемую составляющую.

Наиболее любопытным событием, завершившим данный период, стало создание 23 декабря 1913 г. Федеральной резервной системы США. Это государство ещё не было №1 в международной политике, однако его финансовая и промышленная мощь представляли собой гигантский потенциал; морская же торговля США уже тогда представляла собой значительный сегмент мирового рынка. Создание ФРС можно рассматривать как тревожный симптом: США устанавливали централизованное управление над финансовыми ресурсами, словно готовились к великому испытанию, и это не могло не сказаться на мировой торговле. Торговля — антоним войны, и в условиях, когда морские коммуникации тесно связывают ведущие государства мира, упадок международной торговли неизбежно ведёт к мировой войне.

Глава 3. Сколачивание Антанты

Я схожу с ума, когда думаю о перспективах России, мы станем самым великим народом, самым великим государством, всё в мире будет делаться с нашего разрешения

Николай II Гольштейн-Готторп-Романов

Англо-бурская война 1899 — 1902 гг., в которой, кстати, формальным агрессором выступили буры, осуществившие превентивное нападение, позволила Великобритании укрепить свои пошатнувшиеся финансы, так как предоставили в её распоряжение сказочно богатые золотые копи, а золото в тот период и являлось мировой валютой. Э. Саттон, профессор экономики Калифорнийского университета, сказал о периоде, предшествовавшем Первой мировой войне: «Золото и серебро являлось смирительной рубашкой для финансовой системы». Это чистая правда, и золото Южной Африки, совершенно очевидно, стало стартовым капиталом, позволившим Британии разорвать эти путы и оплатить новую «гонку вооружений». Впрочем, золоту трудно тягаться со сталью, по крайней мере, оружейной, в платежеспособности, и войны непременно должны были разразиться. Там, где англичане могли заплатить золотом, остальные страны непременно должны были предложить что-то более весомое — свои шпаги, верность союзническому долгу… и, конечно, кровь миллионов солдат.

Ещё до завершения войны Великобританией был заключён союзный договор с Японией, который предусматривал нейтралитет в случае войны с какой-либо другой державой и военную помощь в случае вмешательства в войну другого государства. В целом, имелся в виду нейтралитет Великобритании в случае русско-японской войны — и британское же военное участие в войне, если Франция, верный союзник России, вдруг вздумает к ней присоединиться. Французский флот не мог сравниться с британским и, как только война между Россией и Японией разразилась, после первых громких заявлений, получив также суровое предупреждение от США, Париж резко снизил тон, а затем и вовсе затих.

Россия, кстати, отнюдь не была невинной жертвой. Её политика на Дальнем Востоке представляла собой пример крайней агрессивности: 8 апреля 1902 г. было заключено русско-китайское соглашение, по которому Россия должна была вывести свои войска из Маньчжурии в 3 этапа, в течение 18 месяцев, которое, однако, не было выполнено. В связи с этим Англия, США и Япония заявили официальный протест. Кроме фактической оккупации Маньчжурии, имели место и провокации в Корее, на территории японской лесозаготовительной концессии на реке Ялу.

Когда война началась, президент США Т. Рузвельт, заинтересованный в получении прибылей от военных поставок, заявил немецкому послу Штернбургу: «В наших интересах, чтобы война между Японией и Россией шла до тех пор, пока обе страны добьются максимально возможного истощения друг друга, чтобы территории, где сталкиваются их интересы, продолжали и после заключения мира служить тем же целям, и чтобы границы их сфер влияния скрещивались таким же образом, как и до войны». Это следует полагать отношением США вообще ко всем войнам, в которых США не участвуют.

Одновременно Японии был открыт кредит в английских банках, позволивший ей в короткие сроки построить один из сильнейших в мире военных флотов. Если уж совсем точно, флот большей частью был построен в Великобритании — и на британские же деньги, взятые взаймы. Только в ходе войны с Россией Япония получила кредитов на 725 млн. иен, что составило, за вычетом комиссионных, 698 млн. иен, или 349 млн. долларов. Для сравнения: «Дредноут», линкор более современного типа, нежели те, что принимали участие в Цусимском сражении, стоил 1, 79 млн. фунтов стерлингов, или 8, 69 млн. дол., то есть военных займов хватило бы на покупку целого флота из 40 новейших линкоров. Кстати, «Дредноут» настолько превосходил своих предшественников, что те по большей части теряли право называться линкорами. Поэтому Япония, начав войну 8 февраля 1904 года внезапным нападением миноносцев на корабли Тихоокеанской эскадры Балтийского флота, стоявшие на рейде Порт-Артура, поступила крайне прозорливо: уже несколько лет спустя, когда в составе флотов неминуемо появились бы «дредноуты» и «супердредноуты», её новенький флот мог бы оказаться не слишком эффективным. Как нетрудно догадаться, решения японцев в значительной степени принимались под диктовку из Лондона, где график развития военно-морского судостроения на ближайшие годы был хорошо известен.

Мнение президента США — и суть американских интересов — по данному вопросу уже известны. Французы, столкнувшись с прямыми угрозами, с лёгкой душой согласились на взятку: 8 апреля 1904 г., ровно через 2 месяца (и через 2 года после подписания невыполненного Россией русско-китайского соглашения) после начала войны, Великобритания и Франция заключили союзный договор (позже, в 1907 г., было подписано и русско-английское соглашение соответствующего содержания).

Поражение России и содержание Портсмутского договора от 5 сентября 1905 года, по которому она шла на значительные территориальные уступки, достаточно хорошо известны, чтобы останавливаться на них подробно. Наибольший интерес вызывают последовательные действия Великобритании, ведь, как бы странно это ни звучало, она столкнула лбами Японию и Россию (причём японский флот был построен британцами за британские же деньги) лишь затем, чтобы стать союзницей России в альянсе против могучей Германии! Большевики всегда объясняли подобные кульбиты в международной политике очень просто: капиталисты стремятся к сверхприбылям от военных заказов, поэтому и влияют на политиков, повсюду разжигая войны. Большевиков, однако, трудно назвать незаинтересованной стороной: их первейшей задачей как революционеров всегда являлась дискредитация властей и, особенно, капиталистов. К тому же многие из них, в том числе и В. Ленин (В. Ульянов), подолгу жили в Лондоне и могли по достоинству оценить его гостеприимство. Такие вещи не забываются. Кстати, британец Н. Анжелл в 1910 г. опубликовал книгу «Великая иллюзия», в которой опровергал утверждения о якобы прибыльном для капиталистов характере затяжной войны на истощение. Будущее подтвердило — причём в течение нескольких лет — его несомненную правоту.

В чём же всё-таки причина столь странного поведения британских дипломатов в 1902 — 1907 годах (начиная с 1898 г., если учитывать дату закладки «Микасы», флагмана будущего японского флота)? Нетрудно догадаться, что сроки перекрываются с англо-бурской войной, которая дала англичанам золото на ряд насущных проектов, и революцией 1905 — 1907 годов в России. Последняя, кстати, была отмечена любопытным инцидентом: полковник японской разведки М. Акаси выдал сумму, адекватную 100 тыс. руб., на нужды революции. На эти деньги в Лондоне был куплен пароход «Джон Графтон» (после цепи перепродаже перешёл от японских фирм к социалистам-революционерам, или эсерам), а также 16 тыс. винтовок канадского и швейцарского производства, 3 тыс. револьверов, 3 млн. патронов и 3 тонны взрывчатки. Об операции стало известно царской «охранке», в частности, известному провокатору Гапону, который пообещал принять самое деятельное участие в восстании, как только оружие прибудет. Думаю, нетрудно догадаться, что оружие так никогда и не достигло пункта назначения: «Джон Графтон» сел на мель в одной из балтийских шхер; оружие, как минимум, частично, было выгружено на близлежащие островки. Когда корабль взорвался (вероятнее, был подорван командой) следы оружия теряются, вероятно, оно также попало в руки властей. К тому времени, правда, царём уже был подписан манифест об учреждении Думы; Россия перестала быть самодержавной страной.

Вкратце обдумав последовательность действий, осуществлённых английской стороной, и событий, случившихся с её ведома, легко прийти к выводу: Великобритания не только присоединилась к Антанте, но и позаботилась о том, чтобы у России на Дальнем Востоке не осталось никаких государственных дел. Очевидно, германские и британские интересы сталкивались в то время в слишком многих местах (на Ближнем и Среднем Востоке, в Южной Африке, в Северном море, в бассейне Средиземного моря), дабы война стала неотвратимым явлением в умах английских дипломатов и промышленников. Участие Франции в войне с Германией вообще было вопросом, не требующим ответа: французы изъявляли готовность пойти на что угодно ради возврата им Эльзаса и Лотарингии. В силу относительной военной слабости Италии, хоть и являвшейся членом Тройственного союза, но явно не разделявшей тевтонской воинственности, охватившей её партнёров, Германию и Австро-Венгрию, её нельзя было полагать надёжным членом данного альянса — он заключался совсем в иных геополитических условиях, нежели имевшие место в 1914 г.. Будущее показало, что Италию в гораздо большей степени интересуют территории Турции, которая обречена стать жертвой британских интересов на Ближнем Востоке. Это свидетельствовало о том, что Италия, вероятно, выйдет из Тройственного союза под предлогом его формально оборонительного характера и, вероятно, даже присоединится к Антанте, как, в конце концов, и произошло, в то время как Турция, напротив, присоединится к Германии и Австро-Венгрии.

Если же говорить о геополитических интересах России, то здесь наблюдается явный дуализм: с Парижем (и, соответственно, с Антантой) её связывали десятилетия сотрудничества в военной, финансовой и политических сферах. Однако война с Германией угрожала стать по-настоящему опустошительной и едва ли стоила того: Россия и так с трудом контролировала свои западные губернии, в которых постепенно креп национализм. С другой стороны, восточный вектор экспансии, дававший выход к Тихому океану, сулил большие выгоды. Маньчжурия, Ляодунский полуостров, даже Китай — все эти территории в перспективе могли стать тем, чем стала Индия для Британской империи — и даже более того. Великобритания распорядилась иначе…

Однако война даже с Японией требовала от переживающей трудные времена России обезопасить свои границы со странами Тройственного союза, фактически, расторгнуть договор с Францией. В пользу такого решения были и династические связи. В конечном итоге, Николай II именно так и поступил: пригласил «кузена Вилли» на свою яхту «Полярная звезда» и 24 июля 1905 г. (н. ст.) в семейном кругу спокойно подписал союзный договор, получившего название Бьёркского, чем привёл в транс всех царских придворных и крупную буржуазию, так как возникла угроза разрыва отношений с Францией — и с Великобританией.

Бьёркский договор должен был вступить в силу после завершения войны с Японией, причём Россия обязывалась «побудить» Францию присоединиться к нему (фактически, даже дипломатической ноты подобного содержания было бы достаточно, чтобы французы оскорбились и расторгли соглашение с Россией, на что Вильгельм II, очевидно, и рассчитывал). К тому времени Россия отчаянно нуждалась в союзниках (Франция, фактически, устранилась от вмешательства в исход войны), в то время как японцы как раз высадились на Сахалине. Не исключено, что позиция Германии стала тем фактором, который повлиял на Японию. Правда, «кузен Вилли» был наказан за свою доверчивость: «Ники» осенью того же года сообщил ему, что Франция не слишком-то готова присоединиться к данному союзу, а договор-де подразумевал действительность его только при участии французов (!). Очередной кредит, спешно предоставленный французами, несомненно, повлиял на принятие Николаем II такого решения.

Вообще, рассматривая весь дипломатический маскарад последних 15 лет, предшествовавших началу войны, легко ощутить некую брезгливость — ведь каждое сомнительное соглашение подобного рода уже тогда обходилось в сотни тысяч человеческих жизней. В любом случае, в результате Россия была возвращена в Антанту (крепкими руками самураев, выдворивших её с Ляодунского полуострова), а её войска теперь имели только одну законную цель — страны Тройственного союза. Возникновение парламентаризма в России, в соответствии с конституцией 1905 года, должно было в дальнейшем послужить достаточной гарантией того, что «кузен Ники» более не станет уединяться с «кузеном Вилли» и подписывать всякие негодные бумажки.

Надвигалась Первая мировая война — и Мировая социалистическая революция.

Глава 4. Позиционный кошмар — могила народов

Никто не станет отрицать, что война — весьма доходный бизнес для тех, кого устраивают такого рода деньги. Война — это денежная оргия, это кровавая оргия

Г. Форд

О. фон Бисмарк, немецкий канцлер, превративший Пруссию в Германскую империю, говорил: «Если начнется в Европе война, то из-за какой-нибудь глупости на Балканах». Поразительная точность этого предсказания позволяет предположить, что оно было исполнено именно с этой целью — с целью начать «большую войну».

Как минимум, одна из сторон могла предвидеть такие последствия гибели эрцгерцога Франца Фердинанда — речь идёт, конечно же, об убийцах из сербской националистической организации «Чёрная рука». Её лидер Д. Димитриевич, возглавлявший одновременно сербскую контрразведку, уже успел остаться в истории как убийца собственного монарха: в 1903 г. он и группа офицеров убили короля Александра Обреновича и его жену Драгу прямо во дворце, буквально изрешетив их пулями.

Сербия, активно участвовавшая, на деньги Антанты, в обеих Балканских войнах, теперь самым очевидным образом выступила инициатором очередной войны, уже всеевропейской, причём для самой Сербии это была уже третья война за три года, не считая неудачной попытки аннексии Албании. Д. Димитриевич и его единомышленники были рады ввергнуть остальной мир в тот кровавый кошмар, который только что пережили Балканы, и даже более того — они сами выступили марионетками в руках тех сил, что, не обладая достаточным влиянием в родной Франции, России, Австро-Венгрии или Германии, чтобы начать войну, искали возможность использовать для этого вспыльчивых сербов, будто бы находящихся на задворках Европы — но расположенных к сердцу континента достаточно близко, чтобы решительным выступлением задействовать систему военных союзов и вызвать тем самым цепную реакцию, которая даст начало «большой войне».

«Чёрная рука», являясь, по сути, теневой структурой сербской спецслужбы, ставила себе самые решительные цели, в первую очередь — возврат аннексированной Австро-Венгрией в 1908 г. Боснии. Окрепшая в ходе последних лет террористическая организация стала остро отточенным инструментом в руках сербских политиков, жаждавших и далее получать кредиты, оружие — и расширять подвластные территории. Наиболее предпочтительной целью выглядел наследник австро-венгерского престола эрцгерцог (аналог титула «великий князь») Франц Фердинанд, приходившийся императору племянником (родной сын Франца Иосифа покончил жизнь самоубийством ещё в 1889 г.). Женатый на чешской графине Софии Хотек, Франц Фердинанд не пользовался должным уважением высших кругов империи; его брак откровенно называли морганатическим. Франц Фердинанд, чьи дети, согласно закону о неравных браках, не могли унаследовать престол, отстаивал идею создания триалистической монархии (кроме Австрии и Венгрии предполагалось выделить ещё и Славию), которой предстояло превратиться в конфедеративное государство Соединённые Штаты Великой Австрии. Подобные утопические идеи не прибавили ему сторонников, и когда сербы задумали свою «глупость», Франц Фердинанд и его супруга оказались беззащитными мишенями. 28 июня 1914 г. на их жизнь дважды покушались, причём первого покушения (взрыв бомбы, брошенной В. Чубриловичем, ранил 20 человек), оказалось недостаточно для того, чтобы изменить маршрут следования кортежа. Вторая попытка убийства оказалась более удачной: Г. Принцип стрелял с расстояния в полтора метра в эрцгерцога и его жену, смертельно ранив обоих.

Включая Г. Принципа, было арестовано 6 заговорщиков, из которых троих расстреляли. Сам Г. Принцип, будучи по австро-венгерским законам несовершеннолетним (ему исполнилось 19 лет), не мог быть приговорён к смертной казни и получил 20 лет тюремного заключения. 28 апреля 1918 г. он умер в тюрьме, официально — от туберкулёза (эта болезнь, которой Г. Принцип действительно болел, тогда считалась неизлечимой, став главной причиной, по которой на него обратила своё внимание «Чёрная рука»). Бомбист В. Чубрилович, приговорённый к 16 годам тюремного заключения, уже в 1918 г., в связи с распадом Австро-Венгрии, очутился на свободе. Закончив гимназию и университет, в 1939 г. он стал профессором Белградского университета. Отсидев в период немецкой оккупации пару лет в концлагере за антинацистскую пропаганду, в послевоенный период он занимал должность министра СФРЮ, был академиком.

Несколько строже поступило сербское правительство с теми, кто организовал покушение: Д. Димитриевич и два его наиболее видных соратника были расстреляны в 1917 г. по приговору Салоникского трибунала.

Как легко заметить, австро-венгерские власти вынесли не в пример более мягкие приговоры. Почему так случилось? Совершенно очевидный ответ: Г. Принцип действовал в их интересах, положив начало той самой войне, которую все так долго ждали. Одна из версий убийства, кстати, рассматривает шофёра эрцгерцога в качестве соучастника преступления, что едва ли соответствует истине — просто высокомерие и небрежность присутствовавших на месте высших чинов не оставили Францу Фердинанду ничего иного, кроме как следовать далее по назначенному маршруту, как оказалось, навстречу своей гибели.

Чтобы подтвердить откровенную причастность к данному событию немецких и австро-венгерских спецслужб, достаточно процитировать тогдашнего главу немецкого генштаба Г. фон Мольтке-младшего. Уже в мае 1914 г., незадолго до покушения, он, оценивая подготовительные мероприятия по осуществлению мобилизации в случае войны, заявил К. фон Гётцендорфу, главе австро-венгерского генштаба: «Начиная с этого времени, любая отсрочка будет уменьшать наши шансы на успех». 1 июня, за четыре недели до покушения, в разговоре с бароном фон Эккардштейном, он, словно ожидая чего-то, заявил ещё более откровенно: «Мы готовы, и теперь, чем скорее, тем лучше для нас».

Сразу же после этого двойного убийства, всколыхнувшего европейскую общественность, последовал обмен ультиматумами между странами-участницами конфликта. Сложная структура военно-дипломатических отношений, стратегические особенности операционных планов, имевших собственные приоритеты — всё это привело к тому, что о самом убийстве вскоре чуть ли не забыли.

Сербия, согласившись на ультимативные требования Австро-Венгрии самым жёстким образом наказать виновных (что потом и было сделано, несмотря ни на что), через месяц, 28 июля, оказалась в состоянии войны со своим соседом. Германия, которой не понравились мобилизационные предприятия в России, объявила ей войну 1 августа. Так как основным противником немцы полагали союзную России Францию, большая часть их войск (7 армий из 8) устремилась на запад, в тот же день аннексировав нейтральный Люксембург (!). Бельгия (также нейтральная), чья территория представляла собой отличный плацдарм для развёртывания широкого фронта наступления, столкнулась с ультиматумом кайзера: пропустить немецкие войска. Справедливый отказ привёл к вторжению, которое началось 4 августа, днём ранее немцы объявили войну Франции. Единственный, кто посмел сам первым объявить войну Германии (4 августа), был британский король Георг V.

Очевидная агрессивность Германии, которая, казалось, вообще не имела никакого отношения к вопросам правосудия в Дунайской монархии, свидетельствует о том, что она и была в первую очередь заинтересована в «какой-нибудь глупости», чтобы обеспечить участие Австро-Венгрии в войне. Франция, чьи эмиссары имели большое влияние на сербский двор (и на Д. Димитриевича), конечно, также рассчитывала найти повод для участия России в конфликте — хотя бы под предлогом помощи братским славянским народам.

С точки зрения коммунистов, особенно большевиков, все эти события выглядят исключительно кризисом капиталистических отношений, негласным сговором крупных промышленников, желающих получить от войны те прибыли, которых не могут добиться нормальным путём. К сожалению, такое утверждение верно лишь отчасти, что убедительно доказал Н. Анжелл и последующий ход событий. Как нетрудно заметить, кризис предыдущих десятилетий привёл к массированию частного капитала (впитывавшегося огромными акционерными обществами) и сращиванию его с военно-промышленной отраслью. Крупный капиталист поглощает более мелкого, даже если они производят совершенно разные товары; в конечном счёте, концентрация капитала вышла на уровень государственных бюджетов, и крупные страны начали поглощать более мелкие — даже если те им и не угрожали.

На данные события можно взглянуть и с другой стороны: тип производительных сил, основанный на выплавке стали и движении при помощи пара, столкнулся с новым, более совершенным. Двигатель внутреннего сгорания, уверенно прокладывавший себе дорогу как более эффективный источник энергии для средств передвижения (включая авиацию), использовал горючее, которое производилось путём перегонки нефти. Нефть должна была стать новым ключевым энергетическим ресурсом, сменив уголь. Германия, обладавшая значительными залежами каменного угля, собственной нефти не имела, и, чтобы не оказаться отброшенной на обочину истории, вынуждена была бороться за доступ к её месторождениям.

Вопрос нефти в 1914 г. ещё не поднимался ни одним из немецких военных, однако очевидный факт, свидетельствующий о том, что будущее — за двигателем внутреннего сгорания, являлся несомненным. Чтобы не оказаться в роли, знакомой всем держателям крупных пакетов акций обанкротившихся компаний, немцы перешли в самое решительное наступление. Немцы, учитывая общее соотношение сил, были обречены на поражение — как и Россия, формально относившаяся к Антанте, но географически изолированная от неё и имевшая перед собой слишком сильных противников. В конечном итоге, даже Франция и, как ни странно, Великобритания, узнали, что более всех свои позиции в мире усилили США, которые приняли в войне ограниченное участие — но пожали уже почти спелые плоды победы.

Вообще, военное поражение России, которое и стало одной из главнейших причин обеих революций 1917 г., представляет собой тему, требующую настолько обширного и глубокого исследования, что оно едва ли возможно в рамках данной работы. Однако же здесь нельзя обойти вниманием главных виновников данной катастрофы. Культ генерала А. Брусилова настолько прочно укоренился в нашем сознании ещё с советских времён (и, кстати, хвалебные оды ему поёт и В. Суворов (В. Резун)), что объективную оценку его достижениям — если таковые действительно имели место быть — никто до сих пор так и не попытался. Некоторые источники — сейчас не буду их называть, чтобы не повторять в каждой строке один и тот же псевдоним, сопровождаемый настоящей фамилией — ошибочно, а может быть, и лживо, имея определённый умысел, утверждают что А. Брусилов был единственным полководцем, которому в условиях позиционной войны удалось осуществить прорыв. Это, разумеется, далеко не так.

Позиционная война началась в результате невозможности ни одной из сторон одержать победу в многочисленных встречных сражениях, которые имели место в первые месяцы войны. Плотные цепи атакующей пехоты подвергались истреблению в результате смертельного воздействия огня скорострельной полевой артиллерии. Даже выйдя на расстояние нескольких сот метров к позициям противника, пехотинцы останавливались — их сдерживал кинжальный огонь пулемётов. Артиллерия стала основным средством поражения, и поддерживать интенсивность её огня, особенно артиллерии крупных калибров, можно было лишь, располагаясь на долговременных огневых позициях, к которым оборудованы пути подвоза боеприпасов, включая железнодорожные. Данный фактор особенно сковывал войска, начиная с осени 1914 г., всё более и более энергично окапывавшиеся. Тем не менее, попытки прорыва фронта предпринимались неоднократно — и зачастую оказывались успешными. Например, в феврале 1915 г. в лесах Мазурии, насыщенных болотами и озёрами, немцам в значительной степени удалось повторить свой успех полугодичной давности, когда они, ещё в период маневренной войны, окружили и уничтожили 2-ю армию генерала А. Самсонова. На сей раз П. фон Гинденбургу и его начальнику штаба Э. Людендорфу, возглавившим Восточный фронт, удалось прорвать линии 10-й армии (Ф. Сиверс) Северо-Западного фронта (Н. Рузский) и отсечь, окружить и практически уничтожить 20-й корпус.

В мае того же 1915 года между Вислой и Карпатами, неподалёку от селения Горлице, немецкая 11-я армия А. фон Маккензена прорвала оборону 3-й армии Р. Радко-Дмитриева Юго-Западного фронта (И. Иванов). Русская армия, испытывавшая к тому же острый дефицит артиллерийских снарядов (т. н. «снарядный голод»), была вынуждена отступать по всему фронту, чтобы избежать его распада и окружения крупных группировок.

Отход, получивший название Великого отступления, привёл к сдаче Ивангородской и Новогеоргиевской крепостей, а затем и крепостей Осовец, Ковно (Каунас), Гродно и Брест. Построенные в стратегически важных точках, они представляли собой костяк русской оборонительной линии; падение этих крепостей угрожало всеобщим поражением и давало начало отложению Польши и Прибалтики. 4 августа немцы вошли в Варшаву, где немедленно началось формирование национальных («легионерских») добровольческих подразделений из числа поляков; этим войскам в ближайшем будущем предстояло стать главным оплотом зарождающейся польской независимости. Великое отступление обошлось российской армии более чем в 1 млн. чел., большинство из которых сдалось в плен: вынужденные отходить, войска резко упали духом, участилось дезертирство на маршах и сдача вновь занятых позиций.

В период, когда отступление уже заканчивалось, немцам под Вильно (Вильнюс), опять-таки в полосе 10-й армии (Е. Радкевич), переданной Западному фронту (А. Эверт), удалось осуществить оперативный прорыв и ввести в возникшую брешь кавалерийскую группу (всего 6 дивизий), конные разъезды немцев вышли к Березине, перерезали шоссе Минск-Смоленск; в результате ожесточённых боёв, угрожавших окружением и разгромом 10-й армии, русской стороне пришлось оставить Вильно (Вильнюс). Впрочем, успешная локализация и ликвидация прорыва послужила доказательством того, что превосходство немцев, обозначившееся в 1915 г. в полной мере, ещё не является решающим.

Наконец, и русская армия, в частности, Кавказская армия под командованием Н. Юденича в ходе Эрзурумской операции (10 января — 16 февраля 1916 года), показала, что способна прорывать оборонительные линии противника. Операция, несмотря на то, что проходила в сложных климатических условиях в гористой местности, привела к разгрому 3-й турецкой армии, большую часть которой удалось уничтожить или захватить в плен.

Несомненно, Н. Юденич показал себя в этом сражении гениальным полководцем: он провёл тщательную авиаразведку укреплений противника, умело маскировал свои замыслы, выделил — новшество — штурмовые отряды, оснащённые пулемётами и лёгкой артиллерией, решительно применял ночные атаки. Н. Юденич смог ввести противника в заблуждение относительно своих замыслов: проводя наступление по всему фронту, он вводил войска на разных участках, от второстепенных к главным, с разницей во времени, что привело к сковыванию резервов противника и достижению тактической внезапности на участке прорыва. В конечном итоге, он разгромил противника наголову, овладев мощным укреплённым районом, полагавшимся неприступным. Главными составляющими его успеха стали: общая слабость турецкой армии, наполненной ненадёжным элементом, её плохое вооружение и выучка, которым русский военачальник противопоставил не только отчаянный напор, но и редкое умение продумать сложнейшую операцию, подготовить к ней собственные войска самым лучшим образом.

Нельзя не отметить и тот факт, что Эрзурумская операция подтвердила тезис, выдвинутый ещё К. фон Клаузевицем: горы являются весьма перспективным участком для наступления, несмотря на наличие сложных для преодоления участков обороны. Это объясняется тем, что сложный рельеф далеко не всегда позволяет обороняющейся стороне массировать резервы и маневрировать ими в соответствии с нуждами, возникающими в ходе сражения; асимметрия местности по обе стороны фронта в этом случае даёт все преимущества атакующей стороне. Наступление немецких войск (О. фон Белов) под Капоретто в октябре-декабре 1917 года, участником которого стал Э. Хемингуэй, оставивший весьма яркое его описание в романе «Прощай, оружие!», послужила лишним доказательством данной теории. В данном сражении отличился Э. Роммель, будущий генерал-фельдмаршал нацистской Германии: командуя ротой альпийских стрелков, он захватил в плен 9 тыс. итальянцев и 81 орудие (!), за что был удостоен высшей награды в немецких вооружённых силах — «Pour le Mérite».

Последний в Первой мировой войне прорыв эшелонированной обороны состоялся в битве у Мегиддо (19 сентября — 1 ноября 1918 года), когда Союзный египетский экспедиционный корпус (Э. Алленби) разгромил турецкую армейскую группу «Йылдырым», включавшую немецкие контингенты. Наступление проходило в крайне благоприятных условиях, среди которых наиболее значимыми являлись: общее количественное и качественное преимущество союзников, господство в воздухе, растянутые на равнинной местности позиции противника, наличие во вражеском тылу сильных партизанских формирований (Т. Лоуренс), возможность беспрепятственного флангового обхода линий противника подвижными соединениями. Данная операция уже содержала в себе основные элементы того, что потом было принято называть «блицкригом».

Итак, все эти примеры свидетельствуют о том, что прорывы неоднократно осуществлялись и до А. Брусилова, и после него, как немецкими войсками, так и союзными, в том числе русскими, причём на самых разных фронтах, исключая Западный фронт. Концентрация живой силы и артиллерии во Фландрии была настолько высока, а равнинная местность и развитая инфраструктура настолько благоприятствовали манёвру резервами в стратегических масштабах, что прорыв назрел лишь в момент, когда стоял уже вопрос об окончательном падении Германии. Прорыв этот, по причине готовности Германии к мирным переговорам, так и не состоялся; вторжению союзников на немецкие земли помешала и эпидемия смертоносного испанского гриппа, которая с ужасающей быстротой распространилась в войсках обеих сторон.

Глава 5. Брусиловский порыв

На Запад! К решительным битвам, к громозвучным победам! Стройтесь в боевые колонны! Пробил час наступления

М. Тухачевский, командующий Западным фронтом Республики, приказ №1423 от 2 июля 1923 г.

Брусиловский прорыв среди длинного списка удачных и не очень операций по прорыву фронта противника, предпринятых в ходе Первой мировой войны, стоит особняком — и не только потому, что он имеет собственное уникальное, неповторимое лицо, но и по своим совершенно катастрофическим последствиям. Нужно сразу же подчеркнуть общее в наступлении, начавшемся 4 июня 1916 года, с другими крупными наступлениями того периода, а также обратить особенное внимание на различия, которые со всей очевидностью и обусловили как весьма обнадёживающие поначалу результаты, так и последующие тяжкие неудачи.

А. Брусилов, следуя примеру своих немецких оппонентов, равно как и союзников по Антанте, выделил особые группы специально обученных солдат, которые должны были действовать на острие наступления. Вооружённые револьверами и ручными гранатами, они, следуя за огневым валом, имели задачей врываться в окопы противника и, подавляя его сопротивление, захватывать контроль над ключевыми точками оборонительной позиции в 1-й траншее. За ними следовали густые цепи пехоты, составлявшие основную массу войск. Эти подразделения были разделены на два эшелона, имеющих по две «волны» (по 3—4 стрелковых цепи) каждый; им предстояло применять новый тактический приём — т. н. атаку «перекатами». 1-я «волна», перебегая 1-ю траншею, в которой действовали группы «чистильщиков», сразу же атаковала 2-ю траншею противника; 2-я «волна» атаковала и закрепляла 1-ю траншею, в то время как 3-я и 4-я «волны» атаковали 3-ю траншею противника, обычно замыкавшую оборонительную позицию и относившуюся к зоне полковых резервов. Таких позиций, как и на Западном фронте, обычно было 2—3, однако значительная протяжённость Восточного фронта не позволяла сосредоточить здесь большое количество орудий и пулемётов.

Победы, достигнутые в предыдущем году, убедили командование противника в утрате русской армией боеспособности, вследствие чего лучшие немецкие и австрийские дивизии были переброшены на Западный и итальянский фронты. Австро-венгерские и на отдельных участках даже турецкие дивизии, противостоявшие войскам Юго-Западного фронта, были укомплектованы неоднородным этническим составом, зачастую — призывниками старших возрастов; всё это подрывало и без того невысокий боевой дух противника.

Подобно англо-французским союзникам на Западном фронте, А. Брусилов провёл основательную артиллерийскую подготовку, длившуюся более двух суток (54 часа); артподготовка англичан в ходе наступления на Сомме, например, в сентябре того же года длилась неделю, причём концентрация артиллерийского огня многократно превосходила созданную А. Брусиловым: общая численность орудий достигла 3500, то есть вдвое большего числа, чем на Юго-Западном фронте, причём они были сосредоточены на участке протяжённостью всего в 35 км, среди них преобладала артиллерия крупных калибров, а количество заготовленных на один ствол снарядов колебалось от 1700 до 3000.

Артиллерийская мощь Юго-Западного фронта не шла ни в какое сравнение с колоссальными огневыми возможностями союзников, более того, она была распылена на 11 (!) участков прорыва. Тем не менее, успех обозначился уже в первый день операции: австро-венгерские дивизии, большей частью укомплектованные солдатами славянских (чехи, словаки, словенцы, сербы, хорваты, поляки, русины) национальностей, численность которых достигала 40%, и венграми, начали массово сдаваться в плен, увидев в грядущем поражении Габсбургов возможность для возникновения собственных независимых государств. Весьма яркое и живое описание духа пораженчества, пропитавшего собой это воинство, оставил замечательный чешский писатель Я. Гашек, написавший юмористическую эпопею «Похождения бравого солдата Швейка». Сам Я. Гашек, также сдавшийся в плен, впоследствии служил в чехословацком корпусе и в Красной Армии.

Термин «Брусиловский прорыв» утвердился в исторических кругах уже после Первой мировой войны, когда исследователи в полной мере осознали его необычность; то, что он получил имя А. Брусилова, подчёркивает не гениальность полководца (хотя отсутствие у последнего хотя бы таланта не станет отрицать и злейший из врагов), а исключительные обстоятельства и результаты операции. Наиболее точным термином в данных обстоятельствах был бы не «прорыв», а «разрыв», так как австро-венгерский фронт, скорее, лопнул, попросту испарившись, как это случается с воздушным шариком. Луцкий прорыв, как его именовали современники, включая, кстати, самого А. Брусилова, привёл к падению Луцка, однако вскоре после этого победоносное шествие русской армии прекратилось.

Сам А. Брусилов во всём обвинял главковерха, не рассмотревшего в наступлении в полосе Юго-Западного фронта должных перспектив, не давшего ему вовремя резервов, не позволившего иметь целью крупный город Львов, а направившего вместо этого последующий удар на Ковель, который, кстати, так и не удалось взять.

Однако это личное мнение А. Брусилова, являющегося более чем заинтересованным лицом. Если всё упрощать, то он увидел свой шанс, сделал удачную ставку — и сорвал неплохой банк. Однако же с высот даже М. Алексеева успехи русской армии были далеко не такими обнадёживающими. В полосе Западного фронта, где оборону удерживали немецкие войска, успехов достичь не удалось. То, что последующий удар А. Брусилова командование направило на Ковель, было совершенно верным решением: этот город являлся крупным центром железнодорожных сообщений и, захватив его, при содействии Западного фронта, можно бы было рассчитывать на то, что успех удастся закрепить и даже развить.

Попытка А. Брусилова наступать в южном и юго-западном направлениях привела бы к возникновению брешей во фронте; опираясь на Ковель, немцы неминуемо ударили бы ему во фланг и в тыл, что привело бы к сокрушительному разгрому. То, что А. Брусилов так и не смог взять Ковель, куда начали прибывать немецкие войска и артиллерия, свидетельствует о том, что русская армия не могла всерьёз тягаться с кайзеровской, независимо от участка наступления. Безрезультатные атаки на р. Стоход, несмотря на значительное превосходство в живой силе, стали неприятным тому подтверждением.

Историки дают весьма неоднозначные и противоречивые оценки Брусиловскому прорыву: согласно некоторым данным, Юго-Западный фронт потерял убитыми, ранеными и пленными даже больше, чем противник (около 886 тыс. чел. против 787 тыс.). Согласно другим данным, потери Центральных держав были всё же выше — 1,337 млн. чел. по максимальной оценке против 1 млн. чел. (Юго-Западный фронт), однако значительная часть этой цифры приходилась на пленных из числа деморализованного австро-венгерского контингента, в то время как в боях с немцами А. Брусилов нёс по любым оценкам в несколько раз большие потери — причём без ощутимых успехов. Важнее всего то, что русские потери были преимущественно «кровавыми», следовательно, значение успехов Юго-Западного фронта в большой степени представляется завышенным.

Существует и другое, куда более критичное, отношение к «Брусиловскому прорыву», которое заслуживает того, чтобы о нём узнала широкая общественность. Так, замысел удара на Луцк был детально проработан начальником оперативного отдела 8-й армии (А. Брусилов) подполковником П. Махровым ещё в ноябре 1915 г. Поднявшись в должности до командующего Юго-Западным фронтом, А. Брусилов сразу же ухватился за возможность наступления на более широком фронте, открывшуюся перед ним. Кто первый увидел её — сам А. Брусилов или всё тот же П. Махров, или же генерал-квартирмейстер штаба Юго-Западного фронта генерал-майор Н. Духонин, точно неизвестно. Однако два будущих главковерха — А. Брусилов и Н. Духонин — весьма энергично настаивали на придании наступлению самого широкого размаха. Несмотря на неоднозначные результаты и многочисленные потери, им это всё-таки удалось. Достаточно сказать, что в период непосредственной подготовки к прорыву и в ходе самой операции Юго-Западный фронт получил 1,5 млн. чел. подкреплений только боевого состава (!).

Противник разгадал планы А. Брусилова незадолго до начала наступления; районы сосредоточения русских войск, тем не менее, решено было не подвергать артиллерийскому обстрелу с целью экономии снарядов. Унылое настроение командования, должно быть, передалось простым солдатам и офицерам австро-венгерских войск, которые стремительно растеряли всяческое желание драться.

Тем не менее, наступление изначально проходило тяжело и с высокими потерями — отнюдь не так радужно, как можно заключить, читая советские энциклопедические статьи, создававшие «культ А. Брусилова». Так, 11-я армия потеряла только за первую неделю операции 22 тыс. чел., за то же время 7-я армия — 20, 2 тыс. чел., 9-я армия — 10 тыс. чел., но только в первый (!) день, 8-я армия — 33, 5 тыс. чел. за первые три дня боёв. На четвёртый день был взят Луцк, и линия фронта временно стабилизировалась; в дальнейшем русские войска были вынуждены даже перейти к обороне, отражая контрудары противника.

4 июля 1916 г. пополненный войсками Юго-Западный фронт перешёл ко второму наступлению, длившемуся три недели; в сложившихся обстоятельствах, утратив фактор внезапности и израсходовав артиллерийские боеприпасы, русские столкнулись с ожесточённым сопротивлением спешно переброшенных австро-немецких войск. Не слишком успешным оказалось и третье наступление, начавшееся 28 июля и продолжавшееся вплоть до сентября — оно объяснялось стремлением осуществить прорыв в Румынию (последняя, в том числе и под впечатлением от успехов Юго-Западного фронта, 27 августа объявила войну Австро-Венгрии).

Среди высшего российского руководства не было единства относительно целесообразности наступления в полосе Юго-Западного фронта, о чём неоднократно с неудовлетворением вспоминает А. Брусилов, однако же сам он выступил, вероятно, главным виновником такой ситуации. Так, будучи командующим 8-й армией, он разработал план удавшегося впоследствии прорыва на Луцк, а став командующим Юго-Западным фронтом, добился расширения, ввиду благоприятных условий, наступления до масштабов фронта. Однако «благоприятные условия», под которыми следует в первую очередь понимать моральную слабость австро-венгерских войск, требовали переноса основных усилий в полосу наступления 7-й и, особенно, 9-й армий (П. Лечицкий). 9-я армия, расколов фронт 7-й австро-венгерской армии, угрожала падением всего фронта в Галиции — таково общее мнение, идущее из стана противника, где вполне осознавали возникшую ужасную угрозу.

А. Брусилов не разглядел этих блестящих перспектив ни в процессе подготовки к операции, ни в её ходе. Это легко объяснить тем, что он более всего обращал внимание на свою 8-ю армию, даже после того, как оставил командование ею; верховное командование, предпринявшее наступление в смежной полосе Западного фронта, только поощряло эти побуждения.

После взятия Луцка естественным продолжением наступательных усилий являлся Ковель, взятие которого сулило те же перспективы, что и взятие Вердена — германцам, ведь, в случае успеха, удалось бы добиться падения всего Восточного фронта противника; сам А. Брусилов полагал перспективным направлением удара львовское, что едва ли соответствовало реалиям; наиболее обнадёживающие результаты наблюдались в полосе 9-й армии, которой противостояли измотанные австро-венгерские войска — в лесах Карпат.

Как нетрудно заметить, наступление оказалось перед перспективой продолжения в трёх расходящихся направлениях — и, что любопытно, в последующие недели и месяцы Юго-Западным фронтом осуществлялись неудачные попытки добиться успеха на всех трёх.

Удача — или разум, если угодно — на сей раз оставила А. Брусилова; он не смог повторно организовать успешное наступление; совершенно очевидно, что наличные технические средства (артиллерия и боеприпасы) были недостаточны; кроме того, первый, успешный удар наносился без их концентрации. Не исключено, А. Брусилов, просто не мог сманеврировать артиллерией, собрав её на одном участке, выбранном для наступления — по причине отсутствия должного взаимодействия в войсках, а также, что важнее, ввиду слаборазвитых коммуникаций. Последовавшие кровопролитные бои, не имевшие положительных результатов, обычно весьма глухо упоминаются советскими историками, однако на деле они являлись всё тем же стратегическим наступлением Юго-Западного фронта, и их последствия нельзя игнорировать. Рассмотрим же вкратце последовавшие за первыми успехами события.

Глава 6. «Разрозненные удары», забытые историками

Когда слепой жучок ползёт по плоскости шара, он не замечает, что путь, который он проделывает, искривлён. Мне удалось это заметить

А. Эйнштейн

Человеческая память избирательна. Людям свойственно помнить о себе только хорошее, а о других — только плохое. Культ, сопутствующий А. Брусилову, является отличным тому примером: первоначальный успех помнят, несмотря на то, что по причине крайней моральной слабости австро-венгерских полков и дивизий, готовых сдаться в плен при малейшем давлении, нарушен был главный принцип стратегии и тактики — концентрация усилий на решающем направлении. Победа готова была упасть в руки, как перезревшее яблоко, и А. Брусилов, рассредоточив артиллерию по фронту с целью создания возможно более протяжённой «линии давления», это отлично понимал. А вот дальнейшие бои, несмотря на их несравненно большую интенсивность, всегда как-то обходят стороной, упоминая лишь о том, что плохо подготовленные (тут ни сам А. Брусилов, ни советские историки командующего ЮЗФ не винят, он вне подозрений) удары не имели успеха. Давайте же попробуем их рассмотреть, раз уж возникла такая возможность.

17 июля (н. ст.) 1916 г. из гвардейских корпусов была сформирована армия, командующим которой назначили генерал-адъютанта В. Безобразова. Она вступила в бой, не имея ни номера (из чистого суеверия, так как он должен был стать 13-м), ни названия; атаки на заболоченной местности не имели успеха и были легко отражены массированным пулемётным и артиллерийским огнём противника. Поражение гвардейцев произвело гнетущее впечатление в Ставке. Верховный главнокомандующий, которым с 1915 г. являлся лично царь Николай II, болезненно переживал неудачу войск; гвардейские полки, в которых проходили службу его родственники, были ему хороши знакомы, многих командиров и даже солдат он наверняка знал лично.

Говоря о преимуществах кайзеровской армии над русской, в данных обстоятельствах такие утверждения разумно детализировать, чтобы они не производили впечатление абстрактных и туманных. Немцы постоянно совершенствовали тактику своих войск, уделяя большой внимание их переобучению; ими постоянно создавались и широко внедрялись новейшие образцы вооружений, позволявшие повысить боеспособность армии.

Пулемёт конструкции Х. Максима, некогда возбудивший самое острое внимание Вильгельма II (первый экземпляр этого оружия был закуплен на его личные деньги, ещё до внесения каких-либо изменений в закон о военном бюджете), немцами был в значительной степени усовершенствован и, под названием MG-08, известен как наиболее технологичная версия «максима». По сравнению с российским вариантом образца 1910 года, MG-08 обладал несколько более крупным калибром (7, 92 мм против 7, 62 мм). Его отличало также более тяжёлое (20,3 кг против 23 кг) тело орудия и станка (37 кг против 34 кг).

Учитывая тот факт, что российская версия обладала колёсным станком А. Соколова, позволявшим с заметно меньшими затратами физических сил передвигать пулемёт по полю боя, а также то, что расчёт был прикрыт от ответного огня противника броневым щитком, она, казалось бы, имела заметные преимущества. Впрочем, бронещиток и колёсный станок, являвшиеся просто уменьшенными вариантами первых модификаций «максима», закупленных в Великобритании (те устанавливались на лафеты от полевых орудий), трудно расценивать как свидетельства безупречного пути технического развития. Колёсный станок в годы Первой мировой войны не применялся ни французами, ни англичанами; бронещитки, весьма затруднявшие обзор, в армиях стран-основных участниц конфликта, конструктивно не были предусмотрены и в заводских условиях обычно не устанавливались.

Напрашивается вполне естественное предположение о том, что весь мир не знал, как пользоваться пулемётом Х. Максима, в отличие от российских конструкторов, позаботившихся об удобстве перемещения орудия и о сохранности жизней расчёта. По крайней мере, такое утверждение немедленно было бы изречено В. Суворовым (В. Резуном). Однако статистика боёв принуждает по-другому взглянуть даже на столь очевидные вещи. Немецкий MG-08 обладал, как нетрудно заметить, не самой высокой тактической подвижностью; впрочем, станковый пулемёт изначально создавался как оружие, устанавливаемое стационарно. Колёсный станок, по сравнению с салазочным, конечно, обладал маленьким, почти незаметным, недостатком — при стрельбе пулемёт ёрзал, что негативно влияло на точность огня. Это было особенно ощутимо, если дальность выстрела достигала нескольких сот метров, как это обычно и бывало.

Немцы предпочли иной подход: применив тяжёлый салазочный станок, они устранили откат как явление. Пулемёт MG-08 был оснащён великолепным оптическим прицелом ZF-12 с регулируемым вплоть до 20-кратного увеличением, что позволяло вести прицельный огонь по противнику. Салазочный станок также не ограничивал расчёт в ведении навесного огня, широко применявшегося как немцами, так и их противниками на Западном фронте. Немаловажным нововведением являлась и пароотводная кишка (резиновый шланг), присоединённая к кожуху охлаждения: испарявшаяся при нагреве ствола вода отводилась в специальную канистру, где конденсировалась и могла быть заново залита в кожух через специальный краник.

Эти конструктивные особенности давали значительные преимущества расчёту MG-08, позволив вывести пулемётный огонь на новый, более высокий, уровень эффективности. Начиная с января 1916 г., немцами создаются пулемётные снайперские роты (всего их численность в 1918 г. достигла 152), имеющие на вооружении 6 станковых пулемётов; общая численность роты достигала 85 человек. Сгруппированные по 3 в батальоны MGA (Maschinengewehr-Scharfschützen-Abteilung), они сформировали новый, элитный род войск; его бойцам полагалась нарукавная нашивка с золотистым изображением MG-08. Учитывая то, что вновь созданные батальоны «снайперов-пулемётчиков» подчинялись верховному командованию, нет ничего странного в том, что они нередко перемещались с одного угрожающего участка фронта на другой, выполняя функции «пожарных команд».

Говоря о немецкой артиллерии, нужно подчеркнуть её обычное превосходство над российской, особенно в количестве снарядов, то есть собственно в интенсивности артиллерийского огня. Преимущество в артиллерии крупных калибров зачастую являлось подавляющим. Нельзя забывать и о том, что немцы проявляли большое мастерство в процессе подготовки огневых ударов: умело маскируя артиллерию, они достигали внезапности, зачастую заставая противника врасплох; немалым также было и превосходство в управлении огнём.

Подразделения MGA из резервов германского верховного командования и артиллерийские батареи, переброшенные под Ковель, стали главной причиной тяжёлых потерь, понесённых гвардией — то было подлинное столкновение стали и огня, с одной стороны, и «живой силы» — с другой. Гвардейскую армию на тот момент именовали просто «армией В. Безобразова», что свидетельствует о некоем скрытом недовольстве фронтовых генералов этими элитными частями и, вероятно, самодержавием. Не исключено, что именно странные интонации, сопутствовавшие произнесению такого достаточно необычного для армии названия, послужили причиной для переподчинения её в августе 1916 г. генералу от кавалерии И. Гурко и переименованию в Особую.

В сентябре началось наступление Юго-Западного фронта, направленное, как и желал того А. Брусилов, на Владимир-Волынский, Львов и Галич. В победоносной ещё совсем недавно 8-й армии боевой дух упал настолько низко, что русская артиллерия открыла огонь по собственным окопам с целью побудить её к атакующим действиям (!). Свидетельство генерала от кавалерии Г. фон дер Марвица, командовавшего войсками противника, в этом случае может вызвать сомнения, однако нельзя забывать, что 8-я армия к тому времени потеряла десятки тысяч человек ранеными, убитыми и пленными; её личный состав прошёл доукомплектацию за счёт призывников и солдат, вернувшихся на фронт после излечения, то есть едва ли вдохновлённых перспективами ожесточённых боёв. Это позволяет предположить, что Г. фон дер Марвиц, если и преувеличивал, то не слишком.

Три попытки наступления на Волыни, предпринятые в сентябре, захлебнулись; 5 октября царь (и Верховный главнокомандующий) Николай II даже потребовал вывести Особую армию из боя со словами: «Я решительно против дальнейшего развития операции 8-й и Особой армий, операции, обещающей нам минимальный успех при громадных потерях». Царя, тем не менее, не послушали (это очень важная для дальнейшего развития событий деталь), и А. Брусилов, после нескольких разговоров, всё же смог убедить наштаба главковерха М. Алексеева в необходимости ещё одной решительной попытки. Четвёртый штурм, как нетрудно догадаться, был также отражён с огромными потерями.

Противник нанёс ряд успешных контрударов в Карпатах, на Волыни и на Владимир-Волынском направлении. Юго-Западный фронт ответил «разрозненными ударами», вероятнее всего, не преследовавшими иной реальной цели (ведь всем было очевидно, что вражеский фронт уже не прорвать), кроме «исполнения союзнического долга». Румыния, в едином патриотическом порыве присоединившаяся к войне, выставила полумиллионную армию с устаревшим, даже по меркам 1914 года, вооружением.

Войска Центральных держав, пользуясь возможностью атаковать Румынию с территории Австро-Венгрии и Болгарии, окружив, быстро разгромили её войска ударами с нескольких направлений и взяли Бухарест. Сосредоточенный в Добрудже русский 30-й корпус (А. Зайончковский), вскоре развёрнутый до армии, смог оказать содействие лишь вытесненным из Румынии остаткам разгромленных вооружённых сил незадачливого союзника. Вместо того, чтобы оказать помощь Антанте, румыны сами пережили разгром; на линии границы, ещё недавно бывшей нейтральной, России пришлось создать новый фронт, Румынский, что ещё более ослабило её группировку в Галиции. Операции окончательно выдохлись к декабрю.

Сведения о потерях, как это обычно бывает, А. Брусиловым излагались в самом выгодном для него свете; так, сводки о количестве погибших, раненых, взятых в плен и пропавших без вести русских солдат подавались им с запозданием — и с применением всевозможных уловок, достойных учебников по крючкотворству. Например, в случае с гвардейской армией, которой живо интересовались «наверху», он позволял себе грубым образом фальсифицировать данные, указывая потери, в 10 меньшие, нежели в представленных ему подчинёнными отчётах. Потери же противника неизменно оказывались существенно более высокими, что обычно не имело с истиной ничего общего.

В конечном итоге, наступление Юго-Западного фронта обошлось в 1 млн. 454 тыс. чел., что соответствует численности полученных им в этот период подкреплений. Австро-венгерский Северный фронт, учитывая боевые действия в полосе Западного фронта и в Румынии, потерял за это время 639 тыс. чел., германские войска — 140 тыс. чел., всего — 779 тыс. чел., из которых более половины (417 тыс. чел.) составили пленные. Таким образом, А. Брусилов потерял в 1, 87 раза больше солдат и офицеров, чем противник, причём количество пленных, захваченных в первые дни наступления, должно настораживать относительно соотношения потерь в ходе боёв, которое, следовательно, может достигать цифры в 3,5 раз и более не в пользу войск Юго-Западного фронта.

А. Брусилов охотно делится с нами рецептом подобного результата: «Я действовал по-своему, широким фронтом. Это моя метода, при которой наступление развивается от всего сердца, и никто не знает, где настоящее наступление и где демонстрация». Что ж, добавить тут нечего — непродуманное, без основных и второстепенных участков, чистосердечное наступление, осуществляемое широкой грудью более чем полутора миллиона солдат — чем не метод? В оправдание А. Брусилова следует сказать, что малочисленная русская тяжёлая артиллерия всё равно не могла создавать настолько концентрированные зоны сплошной дезинтеграции, как то имело место во Фландрии, да и разжиженные боевые порядки, характерные для Восточного фронта, а также низкий боевой дух австро-венгерских войск позволяли при особенно благоприятных обстоятельствах обойтись «демонстрацией».

Немаловажно будет ознакомиться и с мнением обеих сторон относительно исхода операции. Так, немцы, взяв Бухарест и нанеся тяжелейшие потери русскому Юго-Западному фронту, имели все основания полагать себя победителями в этом колоссальном сражении. Учитывая тот факт, что на Западном фронте после операций на Сомме и под Верденом боевые действия вновь зашли в тупик, выставленные 12 декабря Центральными державами условия мира, конечно, опирались на результаты боёв на Восточном фронте. Они предусматривали, в частности, вывод немецких войск с территории Бельгии и Франции, возврат немецких колоний, «исправление» границ Италии и Сербии (очевидный намёк на территориальные уступки со стороны этих держав), раздел Черногории, восстановление независимости Польши, присоединение к Германии Люксембурга, Курляндии и Литвы. Если оценить этот документ, легко прийти к выводу: по мнению немецких военных и дипломатов, Россия в результате наступления Юго-Западного фронта поставлена на грань неминуемого поражения, и поражение это является вопросом самого ближайшего времени. Будущее показало, что они не ошиблись.

С другой стороны, 16 декабря 1916 г., когда в Ставке подводились итоги кампании (ни одна из целей не была достигнута), А. Брусилов настаивал на том, что достиг больших успехов (видимо, самым наглым образом путая успехи первых дней с последующими месяцами поражений). Более того, он рекомендовал в 1917 г. возобновить наступление по всему фронту, очевидно, имея в виду назначение себя на более высокую должность.

Доклад А. Брусилова, вызвавший самую широкую полемику в высших кругах, давно уже настроенных пессимистично, на поверку оказался голословной болтовнёй. В какой-то момент, когда учёт, скорее, несуществующих возможностей стал представать совсем уж в нерадужном свете, решено было оставить в стороне такие «мелочи», как отсутствие — даже не нехватка — продовольствия и замершие заводы. Действительно, это мелочи: сельское хозяйство и промышленность России опираются на ручной труд и нуждаются в модернизации, а посему не могут идти ни в какое сравнение с зарубежными: оружие, боеприпасы, текстиль и обувь, даже хлеб — всё это поставят союзники, лишь бы выполнялись союзнические обязательства. С «живой силой», которой предстояло выполнять эти самые обязательства, однако, тоже начались перебои. Военный министр Д. Шуваев, призывавший в тот период ратников 2-го разряда, 22 декабря был вынужден сообщить: с учётом ежемесячной убыли личного состава в 300 тыс. чел. даже таких резервов хватит лишь на 6 — 9 месяцев войны.

В любом случае, доступные резервы ни в коей мере не могли быть пригодными для пополнения соединений, предназначенных для ведения атакующих действий, то есть речь шла, скорее, о 6 — 9 месяцах позиционного бездействия как о максимуме, на который способна Россия — в случае поставок союзниками всего необходимого. Удивительная, почти пророческая, точность прогноза военминистра Д. Шуваева и разительный контраст его доклада с бравыми заверениями генерал-адъютанта А. Брусилова — всё это указывает на исключительную лживость либо полную некомпетентность последнего. Впрочем, на заседании Ставки не было места «пораженческим» заявлениям, и никто А. Брусилову, несмотря на очевидную невыполнимость сделанных им обещаний, не возразил.

Не желая признавать очевидных фактов, которые привели бы к совершенно неутешительным выводам о будущем России, присутствующие воздержались, предпочтя перейти к бурным аплодисментам. Более того, в 1917 г. А. Брусилов действительно был назначен Верховным главнокомандующим и имел возможность организовать наступление «от всего сердца, широким фронтом» — так, как оно ему представлялось.

В целом, результат данного наступления (июнь-июль 1917 г.), известного также как «наступление Керенского», примечателен тем, что оно полностью провалилось. Реформы, активно проводившиеся в армии А. Брусиловым, привели к почти бесследному исчезновению из неё боевого духа; деморализованные войска отказывались подниматься в атаку, самовольно оставляли занимаемые позиции, убивали офицеров; фронт как таковой перестал существовать. В тылу вспыхнула очередная революция, сохранившаяся в истории как «июльские события»; большевики, несмотря на то, что ещё не смогли захватить власть, доказали наличие у них весомых претензий совершенно определённого характера.

Виновником подобного развала армии и фронта в любом случае следует считать генерал-адъютанта А. Брусилова. Осуществляя популистские реформы, он сам, причём вполне сознательно, «революционизировал» армию, подрывал в ней дисциплину и делал отвагу достоянием — и обязанностью — лишь отдельных, привилегированных подразделений, именовавшихся ударными, в то время как основная часть войск пропагандой тем самым признавалась «пассивной», что не замедлило сказаться практически тотчас же.

Весьма показательно также то, что А. Брусилов является едва ли не единственным царским генералом, оставшимся в Красной Армии. Кроме него, в этом, на удивление коротком, списке можно найти М. Бонч-Бруевича, чей родной брат был ближайшим сподвижником В. Ленина (В. Ульянова). Остальные, крайне немногочисленные, генералы, согласившись противодействовать немцам в 1918 году, либо не выдержали испытания Гражданской войной, либо были впоследствии уничтожены за ненадобностью.

Уже только этот факт может послужить более чем убедительным доказательством того, что «метода» А. Брусилова привела к поражению сперва Юго-Западного фронта, а затем и России в целом, причём и он сам прекрасно отдавал себе в этом отчёт. Однако, выпячивая отдельные успехи, совершенно несоразмерные затраченным на их достижение усилиям, он смог достичь вершин в военной карьере — и привести к власти большевиков. Те, в свою очередь, ответили ему благодарностью: А. Брусилов получил должность главного инспектора кавалерии РККА, которую занимал вплоть до 1923 г., когда ему исполнилось уже 69 лет.

Глава 7. Могучий рокот канонады

«Величайшая судорога» захватила и голову военной системы, в частности, её «мозг» — генеральный штаб

маршал Б. Шапошников

Причиной революций в России в 1917 г. выступило её военное поражение, а его причиной являлась, в свою очередь, индустриальная отсталость. Первая мировая война носила характер артиллерийского противостояния: по данным генерала Ф. Эрра, 67% потерь было нанесено орудийным огнём, 23% — винтовочно-пулемётным, 10% — иными средствами поражения. Это представляло собой значительную разницу, по сравнению с войнами предыдущего этапа, когда артиллерия наносила не более 25%, а оружие пехоты — до 90% потерь. Причину следует искать как в индустриальном прогрессе, совершившем значительный скачок в предыдущие десятилетия, так и в том, что на сей раз в вооружённую борьбу вступили наиболее развитые в военно-промышленном отношении государства мира.

Количество орудийных стволов, их калибр, интенсивность огня росли в ходе войны. В французской армии численность артиллеристов с 20% в 1914 г. выросла до 38% в 1918 г., в то время как численность пехоты снизилась с 70% до 48%. Количество стволов артиллерии на участках прорыва с 1 на 50 м выросло до 1 на 7 м фронта, т.е. более чем в 7 раз, а по сравнению с минимальными значениями периода маневренной войны на Восточном фронте — в 38 раз (август 1914 г., немцы, битва под Танненбергом, 1 орудие на 270 м) и даже в 47 раз (август 1914 г., русские, бой под Гумбиненом, 1 орудие на 330 м).

Немецкая артиллерия в 1914 г. насчитывала 7500 орудий, из которых более 4000 — полевые пушки калибра 77 мм, а остальные составляла тяжёлая полевая артиллерия (около 1500 гаубиц калибра 105 мм) и 2000 тяжёлых орудий, способных участвовать в полевой войне. К моменту подписания Компьенского перемирия немецкая артиллерия насчитывала 19808 орудий, из них — 11948 лёгких и 7860 тяжёлых.

Россия начала войну с 7155 орудий в войсках (в том числе 5480 76,2-мм полевых пушек и 752 тяжёлых орудия, не считая горной и пр. артиллерии) и 873 (в том числе 785 76,2-мм полевых пушек) в резерве; неудовлетворительное снабжение боеприпасами и недостаток в артиллерии, численность которой к лету 1917 г. достигла всего 8527 лёгких полевых и горных пушек и 1430 стволов тяжёлой артиллерии, включая лишь 632 — «особого назначения» (ТАОН), т.е. в резерве верховного командования, оставались главной слабостью российской армии на протяжении войны.

Цифры эти, конечно, не отражают постоянно возраставшей интенсивности артиллерийского огня; последнее выразилось в сокращении состава батарей полевой артиллерии с 6 до 4 орудий в 1916 г. — расположенные большую часть времени стационарно, те вполне поспевали осуществлять поддержку пехотных полков, если имелось достаточное количество снарядов. Количество последних, израсходованных, например, при 8-часовой артподготовке наступления под Верденом 21 февраля 1916 г., достигло 2 млн. В французском секторе наступления на Сомме в том же 1916 г. в период 24 июня — 10 июля 1916 г. было выпущено 2,014 млн. снарядов калибра 75 мм и 0,519 млн. крупнокалиберных снарядов всех типов; британцы в это же время всего за неделю (24 июня — 1 июля) израсходовали более 1,5 млн. снарядов общим весом 21 тыс. т в полосе шириной 25 тыс. ярдов и глубиной 2 тыс. ярдов. При организации частной атаки нормой стала цифра в одну тонну снарядов на погонный метр фронта.

Путём улучшения конструкции артиллерийских орудий, увеличения метательного заряда, а также за счёт применения снарядов усовершенствованного типа, дальнобойность большей части орудий, состоящих на вооружении армий, увеличилась на 30 — 50%.

Применение артиллерийского огня в ходе Первой мировой войны имеет несколько ярко выраженных форм, каждая из которых доминировала на определённом этапе войны:

1) огонь полевых пушек по крупным массам пехоты противника, атакующим в плотных боевых порядках — период маневренной войны 1914 г., а также начальный период позиционной войны — 1915 г., на Восточном фронте — до 1916 г.;

2) огонь гаубичной артиллерии калибра 4 дюйма по линиям сплошных стрелковых окопов и связанным с ними убежищам — начиная с 1915 г.;

3) огонь артиллерии крупных калибров, включая артиллерию особой мощности, с целью уничтожения укреплённых узлов обороны — начиная с 1916 г.;

4) огонь траншейной артиллерии — миномётов и бомбомётов — на короткие дистанции, в том числе — в ходе «борьбы за окопы» — начиная с 1915 г., наибольшее значение приобрёл в 1916 — 1918 г.;

5) применение химических снарядов всех калибров с целью создания дополнительного фактора поражения — начиная с 1916 г.;

6) огонь штурмовой артиллерии (в том числе и танков), развёрнутой в атакующих порядках пехоты, прямой наводкой — начиная с 1916 г.

Давайте попробуем представить себе эту войну. Изначально, в 1914 г., когда ещё не было линий фронта, две дивизии, стремящихся друг навстречу другу, имели целью атаковать настолько решительно, что оказались неспособными даже сблизиться — столь сильным оказался встречный винтовочно-пулемётный огонь.

На начальном этапе войны воюющими сторонами почти не применялось полевых укреплений, что привело к значительным потерям атакующей пехоты от скорострельных полевых пушек. Вынужденные окопаться, пехотинцы стали размещаться в длинных сплошных траншеях, где их можно было достать при помощи навесного огня гаубичной артиллерии калибром 4 — 5 дюймов и выше. Пехота начала строить глубокие убежища и оборудовать постоянные, хорошо укреплённые железобетоном и сталью, огневые точки, преимущественно пулемётные. Сеть из нескольких таких точек, вписанная в рельеф, могла приобретать форму ротного или батальонного опорного пункта, разрушить который можно было лишь при помощи тяжёлой артиллерии. В ответ пехота зарывалась ещё глубже; сплошные линии траншей, обращённые фронтом к противнику, сменялись целым лабиринтом окопов, щелей и ходов сообщения, в то время как на переднем крае сохранялись лишь наблюдательные пункты и взаимодействующие друг с другом пулемётные гнёзда. Когда противник прорывался в этот «лабиринт», в нём начинался манёвр резервами, с целью отразить атаку, опираясь на удерживаемые оборонительные узлы, при помощи ручных гранат и миномётов. Данная тактика, получившая название «эластичной обороны», осуществлялась под лозунгом «Бой в окопах, а не за окопы», начиная с 1917 г. Атакующая сторона могла противостоять ей, разрушая самые прочные объекты при помощи артиллерии особой мощности. Там, где уже нельзя было повысить поражающее действие за счёт взрывчатых веществ, те сменяли химические снаряды, особенно широко применяемые, начиная с Верденского сражения, когда немцы задействовали снаряды с удушающим газом фосген («зелёный крест»). Маркированный жёлтым крестом иприт (отравляющее вещество кожно-нарывного действия) и вещества на основе цианида («синий крест») стали причиной многих побед, одержанных их изобретателями, немцами, в 1916 — 1918 гг. Тем не менее, хорошо укреплённые пулемётные гнёзда оставались арматурой укреплённых позиций, уничтожить которые навесным огнём зачастую не представлялось возможным. В таких случаях важное значение приобрела приданная пехоте штурмовая артиллерия. Англичане, создав танки исключительно как механизированный вариант данного типа оружия, со временем оценили его потенциал и начали выделять т.н. «крейсерские» танки особых моделей, например, Mk A «Whippet» (англ. «гончая»), целью которых был прорыв обороны на оперативную глубину и выход в тыл обороняющейся группировки с целью пресечения подвоза по её коммуникациям.

Полностью всю эволюцию артиллерийского огня смогли пройти лишь армии Антанты на Западном фронте, в первую очередь, британская, французская и, в последний год войны, американская. Немецкая армия, уступая в общей мощи огня, пыталась компенсировать это ставкой на химические снаряды, повышавшие его эффективность; несмотря на наличие танков собственной разработки (A7V), выпущенных малой серией в 20 шт., немцы могут считаться стороной, которая вышла на 6-й этап лишь частично и соответствовала его требованиям только на узких участках фронта.

Российская артиллерия, опиравшаяся на 3-дм (76,2 мм) полевую пушку образца 1902 г., в полной мере соответствовала лишь требованиям 1-го этапа войны, причём постоянный дефицит снарядов и в данном случае требовал оговорок, ограниченно вышла на уровень 2-го этапа и эпизодически — 3-го, 4-го и 5-го этапов.

Строго говоря, производство артиллерийских боеприпасов, представляющих собой сложные устройства, требующие наличия высокоразвитой цветной и чёрной металлургии, а также химической промышленности, вполне может рассматриваться ключевым показателем индустриального развития того или иного государства. Несмотря на определённую взаимосвязь с показателями ВВП или, например, выплавки стали, к которым обычно обращаются исследователи, количество произведённых боеприпасов, в силу их жизненной важности в указанный период, является куда более валидным.

Франция в годы войны изготовила 290 млн. снарядов, Германия — 306 млн., из которых израсходовала 285,2 млн. Россия в это же время выпустила… 58 млн. снарядов (включая 41,1 млн., произведённых на частных заводах, что для империи можно считать весьма тревожным симптомом) и импортировала 13 млн. — при годичной потребности в 50 млн.

Глава 8. Железный сын Х. Максима

Каждому бойцу пулеметного расчета, сделавшего наибольшее количество выстрелов, была обещана премия в пять франков. Деньги, как и медаль «За безупречную службу», получил расчет сержанта П. Дина, который установил рекорд, сделав более 120 000 выстрелов

Подполковник Г. Хатчинсон, командир 33-го пулемётного батальона

Параллельно с артиллерией развивалась и другая техническая новинка — пулемёт. Известный исследователь истории автоматического оружия Р. Форд подсчитал: на фронтах Первой мировой войны погибло 9 млн. чел. и ещё 12,5 млн. чел. получило ранения. По его мнению, более половины потерь от выпущенных пуль приходится на пулемётный огонь, что составляет не менее 25% от общего числа потерь, или 5,5 млн. чел. убитыми и ранеными.

Губительное воздействие пулемётов на атакующую пехоту заключалось не только в собственно поражающем, но в не меньшей степени и в тактическом факторе — цепи противника залегали на «ничьей земле», где становились лёгкой добычей для артиллерии. Вместе с широким применением колючей проволоки можно говорить о комбинированном воздействии на живую силу противника, которое стало причиной большинства смертей на фронте.

Пулемёт занимал переходную позицию между винтовкой и пушкой по трудовым и финансовым затратам, а также по боевой эффективности. Здесь, как и в случае с артиллерией, также можно отметить использование как в оборонительных (преимущественно в первые годы войны), так и в наступательных (всё более интенсивно в завершающий период) целях. Последнее достигалось за счёт постоянного совершенствования управления войсками, повышения качества средств индивидуальной и коллективной бронезащиты, уменьшения массы автоматического оружия, а также механизации средств доставки.

Поначалу (1914 г., маневренная война, первые месяцы позиционных боёв) пулемёты были станковыми и использовались преимущественно в обороне (исключение составляла немецкая армия, чьи пулемёты должны были поддерживать наступающую пехоту интенсивным огнём, в том числе навесным). 1915 г. характеризуется резким увеличением количества станковых пулемётов, появлением ручного пулемёта и синхронизатора стрельбы через самолётный винт. Пулемёт и далее используется преимущественно для обороны (самолёты-истребители в данном случае выполняют двоякую цель — тактически являясь агрессорами, в стратегическом плане они применяются для обороны), однако он заполняет все ниши «боевого пространства», откуда можно вести огонь.

В 1916 г. британские танки смогли пройти сквозь боевые порядки противника, и их пулемёты, расположенные в боковых спонсонах, открыли убийственный огонь в упор по немецкой пехоте. В последующие годы войны количество танков постоянно увеличивалось, в то время как их конструкция становилась всё более надёжной и совершенной.

В 1918 г. Германия, не имея возможности производить собственные танки в достаточном количестве, попыталась компенсировать их отсутствие и нейтрализовать одновременно бронетехнику противника. В обоих случаях применялись новейшие образцы автоматического стрелкового оружия. MP-18 (Maschinenpistole 18) конструкции Х. Шмайссера, первый в истории пистолет-пулемёт, создавался под пистолетный патрон 9 мм «парабеллум»; с снаряженным магазином на 32 патрона он весил 5,26 кг и предназначался для боёв в окопах. Вооружённые MP-18 бойцы штурмовых батальонов нередко носили также стальные нагрудники Sappenpanzer образца 1916 г.; их товарищи несли броневые щиты и ящики с ручными гранатами, а также продвигали вперёд полевые орудия штурмовой артиллерии. Здесь мы можем уверенно констатировать решение тех же тактических задач, для которых войсками Антанты на Западном фронте применялись танки.

Для борьбы с танками противника немцы создали пулемёт MG-18 TuF под 13-мм «слоновый» патрон. Принятый на вооружение, он, тем не менее, был лишь запущен в серию к моменту подписания перемирия.

Германия, начав войну с производства 200 пулемётов в месяц, изготовила их 280 тыс. шт. — из общего числа в 1 млн. шт. в воюющих странах. На долю России приходилось лишь 28 тыс. пулемётов из этого числа.

Легко заметить, что Россия была катастрофически слаба в мощи артиллерийского и автоматического огня, показателях, определявших урон, наносимый противнику. Это обрекало империю на военное поражение и революцию.

Часть II. Год трёх революций

Глава 1. Коммунизм — или государственный капитализм?

Коммунизм — это цельная идеология пролетариата и вместе с тем — это новый общественный строй

Мао Цзэдун

В. Суворов (В. Резун) полагает, что коммунизм — попросту порочная идеология, имеющая целью создание мегацентрализованного государства, в котором власть, как и разврат, достигают состояния абсолюта. Так действительно случилось во времена правления его кумира И. Сталина (И. Джугашвили), и явно указывает на наличие у беглого офицера ГРУ МО СССР нереализованных комплексов на данную тему. Подобные представления о модели идеального коммунистического государства, мягко говоря, не до конца соответствуют действительности, о чём речь пойдёт ниже. В то же время вожди Октябрьской революции, В. Ленин (В. Ульянов) и Л. Троцкий (Л. Бронштейн), а также их сподвижники, осуществляя государственный переворот, несомненно, имели в виду захват личной власти для себя, причём власти, пределы которой ограничивались бы лишь их собственным пониманием данного вопроса.

Здесь в коммунистические теории закрадываются совершенно очевидные противоречия: с одной стороны, большинство из них сходится на том, что социалистические отношения имеют основой развитые капиталистические отношения в обществе, с другой — успешная революция имеет своей предпосылкой упадок капиталистических отношений, паралич экономики и производства. Коммунизм в таких обстоятельствах выступает не более высокой формой организации общества, а наоборот, более примитивной — это защитная реакция, требующая, ради всеобщего выживания, объединить все силы и бросить их на борьбу с общим врагом, будь то адмирал Колчак или разруха. Интересно, что В. Ленин (В. Ульянов) и сам полагал политику «военного коммунизма», к которой его правительство прибегло в период Гражданской войны, вынужденной мерой, а отнюдь не тем социализмом, который большевики планировали построить в будущем. Степень социализации (или коммунизации) общества предстаёт, в результате, лишь глубиной вмешательства государства в экономическую жизнь и обуславливается тяжестью кризиса. Например, даже в самых демократичных странах мира законом предусмотрены обстоятельства, в которых осуществляется мобилизация населения для борьбы с последствиями стихийных бедствий, эпидемий и др., а ряд прав и свобод граждан ограничиваются. Военнослужащие всех стран земного шара живут в таких обстоятельствах постоянно.

Это очень хорошие слова, разбивающие весьма вольные теории бывшего офицера ГРУ, но каждое слово — просто пустой звук, если оно не подкреплено примером. Ну, что же, история полна примеров… Меня могут перебить и сказать, что примеры, вырванные из своего исторического и культурного контекста, едва ли применимы к иным обстоятельствам, конкретно — к революции в России. Я с этим всецело согласен: русских умом не понять, они идут своим особым путём государственного развития. Поэтому я приведу пример из истории России, причём из периода, непосредственно предшествовавшего приходу большевиков к власти. Простой вопрос: был ли Николай II Гольштейн-Готторп-Романов коммунистом? Меня, наверное, засмеют. Всем известно, что Николай II Гольштейн-Готторп-Романов не только не был коммунистом — он ещё и боролся с коммунистами весь период своего правления, и закончил он свою жизнь в расстрельном подвале, когда большевик Я. Юровский осуществил заветную мечту всех угнетённых российских пролетариев. Родственники и ближайшие друзья покойного царя были надёжнейшей опорой самодержавию и бурно развивающемуся капитализму: размеры полученных ими взяток за «продвижение» заказов на строительство броненосцев, в итоге всю войну простоявших на приколе, исчислялись миллионами рублей. Кто же тогда капиталист, и даже более того — империалист? Тем не менее, согласно утверждениям В. Суворова (В. Резуна), Николай II Гольштейн-Готторп-Романов, а вместе с ним и великие князья, и все остальные князья, и министры, да и вообще все прочие господа, заканчивая статскими, титулярными и тайными советниками — все они являлись самыми отъявленными большевиками.

Это почему же — удивятся мои читатели? Что я такое пишу? Вроде, неглупый человек, а такое… просто абзац за предложение зашёл… К сожалению, это всё чистая правда: по меркам В. Суворова (В. Резуна), очень многие режимы являются коммунистическими, большинство законов, даже те, что ограничивают право на проведение демонстраций, включая коммунистические, написаны коммунистами (!), и Николай II Гольштейн-Готторп-Романов — тоже коммунист.

Чтобы более не держать вас в неведении относительно обстоятельств, при которых даже царь, по стандартам В. Суворова (В. Резуна), стал большевиком, расскажу, в чём же всё-таки дело. А дело вот в чём: в 1915 году в России был создан новый управленческий орган — Особое совещание для обсуждения и объединения мероприятий по обороне государства. В его компетенцию входила организация производства вооружения и униформы, снабжение действующей армии продуктами питания — и осуществление всех необходимых мероприятий для реорганизации промышленности и сельского хозяйства, которые позволили бы добиться победы над супостатом в кратчайшие сроки. Деятельность Особого совещания продолжалась и после Февральской революции, и после Октябрьской, несмотря на то, что состав его пережил пертурбации, а название ведомства изменилось. В 1916 году Россия была вынуждена прибегнуть к реквизициям продовольствия в сельскохозяйственных регионах, так как закупки по фиксированным ценам (с 8 сентября 1916 г. спекуляция продовольствием и иными товарами первой необходимости относилась к уголовно наказуемым деяниям) осуществить уже не представлялось возможным — крестьяне припрятывали хлеб с тем, чтобы продать его подороже на «чёрном рынке». Последний в те годы, особенно в связи с инфляцией и ограничением на свободный оборот золотого рубля, переживал небывалый расцвет. Реквизиции эти продолжились и при Временном правительстве, и при большевистском, получив название продразвёрстки. Продразвёрстка являлась главным отличительным признаком периода «военного коммунизма», а по мнению В. Суворова (В. Резуна), и коммунизма как такового. Следовательно, главнейшим коммунистом в России следует считать царя Николая II Гольштейн-Готторп-Романова — ведь закон этот введён им (2 декабря 1916 г.), обеспечивал он его личное питание и позволял ему удерживать власть, причём вопреки законам свободного рынка, установившим реальную цену на хлеб, сахар и сало, и которую господа статские советники (все до последнего — коммунисты) отказывались платить.

Вы, скажете, я манипулирую фактами и жонглирую словами, чтобы использовать имеющуюся у меня возможность поиздеваться над читателем. Тут вы совершенно правы. К сожалению, В. Суворов (В. Резун) поступает таким образом с миллионами читателей уже долгие десятилетия. И никто ему ничего не говорит, хотя вещи, вроде бы, элементарные.

В дальнейшем мне придётся неоднократно возвращаться к тому, чем же всё-таки является коммунизм, особенно в понимании того или иного автора, однако нужно подчеркнуть главное — для В. Суворова (В. Резуна) это явление определяется степенью централизации власти, контролем государства над средствами производства и тем, как близко стоят товарно-денежные отношения к натуральному хозяйству. В моём понимании, всё это также является признаками одной из форм коммунизма, причём ультраправой его формы, однако, чтобы считаться коммунистическим, подобное государство должно иметь у власти политическую партию соответствующего толка — партию большевиков, например. Нетрудно заметить, что такое утверждение достаточно просто и элегантно раскрывает тайну, как большинство элементов «военного коммунизма» были введены ещё враждебной коммунизму царской реакцией (также ультраправой), однако же сами большевики пришли к власти лишь спустя три революции.

Простота и доступность — это то, что позволяет информации владеть умами. Таким образом, применяя несложные лозунги, легко остающиеся в подсознании читателя, работали выдающиеся пропагандисты ХХ века — В. Ленин (В. Ульянов), Л. Троцкий (Л. Бронштейн), И. Сталин (И. Джугашвили), А. Гитлер и многие другие. Ты беден? Ограбь богатого — буржуя или еврея, это без разницы! Ты слаб? Призови сообщников — и скажите, что вы угнетённый класс или даже народ! Ещё проще поступали те, кто связывал свою судьбу с капиталом: они просто рисовали на ценнике необходимую цифру. Хотите получить товар — платите. В конечном итоге, те, кто бросал в толпу лозунги и вешал ценники, получили ту власть, к которой стремились, хотя и по-разному организованную. Впоследствии была разработана теория конвергенции, научно описавшая данные процессы.

Данная книга не посвящена вопросам идеологии или капитала. Её главное предназначение — позволить читателю взглянуть на историю без навязанных кем-то очков, неважно, розовые они, красные или даже коричневые. Даже если их сделали в ГРУ, они нам не нужны — нам интересна правда. И правда такова: вожди Октябрьской революции вполне осознавали, что, осуществляя переворот, они начинают отнюдь не построение передового государства, а наоборот, ускоряют падение существующего. Однако они опускали общество до такого уровня, на котором сами стали бы равноапостольными пророками новой религии; разумеется, такая роль слишком подкупает, чтобы нормальный человек смог противиться искушению.

Большевиков, или как минимум, их высшее руководство, в связи с этим можно назвать авантюристами, осуществившими революцию и ввергнувшими страну в гражданскую войну ради идей, реализацию которых на практике они представляли себе весьма туманно — но ради очевидной собственной выгоды, которую давала им власть. Это правда. Однако можно сравнить их с генерал-адъютантом А. Брусиловым, чьё восхождение по карьерной лестнице от командующего армией до Верховного командующего обошлось в миллионы человеческих жизней, искалеченных или прерванных окончательно. Ради очередного повышения А. Брусилов охотно лгал о превосходстве своей «методы» наступления на широком фронте — как лгут врачи-приверженцы нетрадиционной медицины, обещая чудесное исцеление благодаря применению «биоэнергетических методик». В конце концов, и В. Ленин (В. Ульянов), и А. Брусилов стали представителями одной властной группировки; другие же в условиях жестокого кризиса в России оказались несостоятельными. Ложь о всеобщем братстве народов (породившая братоубийственную войну), сопутствовавшая лжи о честном заработке в обществе равных (что привело к всеобщей нищете), оказалась ничем не лучше лжи о том, что широтой «методы» можно покорить мир.

Глава 2. Февральская революция — «бескровная»

Внешне казалось, что сила на стороне царя, однако одного порыва ветра Февральской революции оказалось достаточно, чтобы смести его

Мао Цзэдун

Падение царизма в России назревало уже продолжительный период времени, и неудачная, затяжная война, по сравнению с которой русско-японская оказалась пустячной ссорой, делало это событие неизбежным. Ветер перемен, гулявший по самым высоким кабинетам, нёс сладковатый запах чего-то нового, возбудивший не только большевиков, но и даже либеральные партии вроде конституционалистов-демократов, военную верхушку, более того — царскую семью. В месяцы, предшествовавшие Февральской революции, возникла даже «великокняжеская фронда», ставившая целью ограничение власти царя (!). Можно только предполагать, чем самодержавие насолило великим князьям, и насколько большие у них были долги, что им посулили за подобные действия и т. д. В этом случае важнее, не распыляясь на малозначимые для всех, кроме знатоков истории дома Гольштейн-Готторп-Романовых, темы, отметить, что привкус чего-то нового, появившийся в воздухе, окрылил надеждами на лучшее будущее даже близких родственников царя. Как ни странно, в этом поветрии никто не уловил ни признаков хлора или фосгена, которыми немцы в это время травили русских солдат на фронте, ни запаха разлагающейся плоти, которому, по причине грядущих эпидемий тифа и испанского гриппа, в ближайшие годы предстояло стать главным на бескрайних просторах стремительно разваливающейся империи. Более того, никто даже не заподозрил, что речь идёт о банальном сквозняке, возникшем вследствие того, что входную дверь высадила чья-то нога, обутая в крепкий матросский башмак.

Подробное описание падения царизма в России, даже в течение последних месяцев его существования, является необычайно увлекательной темой, достойной далеко не одного тома — и, вместе с тем, несколько выходит за рамки данного исследования. Важно, тем не менее, остановиться на наиболее важных моментах: «Брусиловский прорыв» («…порыв», «…надрыв» — и ещё многих эпитетов достойно это любопытнейшее со всех точек зрения наступление) обескровил не только Юго-Западный фронт, но и вооружённые силы в целом. Статистика предыдущей главы продемонстрировала, каким образом в ведение А. Брусилова перешли — и были перемолоты концентрированным пулемётно-артиллерийским огнём противника — стратегические резервы Ставки, включая даже гвардию. Чтобы перейти к намеченному А. Брусиловым стратегическому наступлению по всему фронту, а не только на юго-западном направлении, нужны были уже миллионы солдат, которых не было в наличии даже на бумаге. Только для того, чтобы пополнить войска, правительство было вынуждено начать призыв ратников 2-й очереди, то есть мужчин среднего возраста. Вильгельм II не зря утверждал: «Ни одного отца семейства на фронте!». Они способны, конечно, держать в руках оружие, но едва ли согласны умирать ради вещей, которые, учитывая наличие у них жизненного опыта, выглядят сомнительными. Такие люди, в принудительном порядке оставляющие собственное хозяйство и семью, не слишком пригодны к ведению боевых действий, требующих как устойчивости к постоянному психическому стрессу, вызываемому огнём противника, так и изрядных физических сил. В тот период, даже бездействуя в окопах, солдаты вынуждены были терпеть холод и сырость, противостоять паразитам, переносящим заразные болезни — и постоянно обновлять собственные траншеи и блиндажи, то и дело приходящие в негодность в результате огня вражеской артиллерии. Далеко не каждый человек, особенно тот, чья жизнь уже в значительной степени состоялась, мог найти в себе желание спокойно смириться с такого рода постоянными тяготами и, конечно, со смертельной опасностью.

Одновременно для действий в тыловой в зоне начался призыв т.н. «коренного населения», что немедленно вызвало многочисленные восстания. Железнодорожные коммуникации и промышленность, по причине оттока рабочей силы на фронт, быстро приходили в упадок. Даже в тех случаях, когда удавалось закупить и реквизировать необходимые для снабжения армии продукты питания, те не доходили до фронта по причине заторов на железнодорожных путях и, разумеется, воровства.

Вместе с продразвёрсткой были введены продуктовые карточки; норма питания снизилась с 3 фунтов хлеба до 2 на фронте и до 1, 5 фунтов — в прифронтовой полосе. Даже если забыть о том, что питание исключительно хлебом едва ли свидетельствует о благополучном положении дел (большая часть скота, в том числе и молочного, была забита ещё в 1915 г.), такое уменьшение пайка свидетельствует об уже случившейся в тылу катастрофе. Разумеется, и эти нормы в большинстве случаев не выполнялись: в ноябре 1916 г. фронт получил лишь 74% необходимых грузов, в декабре — только 67%. Впрочем, по сравнению с Петербургским и Московским районами, данная картина ещё производит благоприятное впечатление, ведь там поставки ограничились 29% (!) от нормы.

В результате в Петрограде сложилась ситуация, чреватая взрывом сама по себе: здесь были расположены крупные заводы, например, Путиловский, Невский, Обуховский, Александровский и Арсенал, на которых работало до 400 тыс. чел., включая до 220 тыс. чел. кадровых; при численности населения города в 2 млн. чел., это составляло весьма значительную его часть. Рабочих от мобилизации защищала «бронь», так как они производили оружие, боеприпасы и стратегически важную продукцию; тем не менее, увольнения, как и призыв рабочих, неизменно вызывавшие волнения в их среде, являлись всё более распространённым явлением.

В Петрограде располагались и войска, причём в огромном количестве — около 160 тыс. чел. в составе запасных батальонов. При этом они были вынуждены ютиться в казармах, рассчитанных лишь на 20 тыс. чел.; численность некоторых запасных батальонов достигала 12 — 15 тыс. чел., что, конечно, усложняло поддержание в них надлежащего уровня дисциплины. Это объяснялось просто: в отличие от союзников и противников, Россия так и не создала полевых учебных лагерей, сосредоточив их в собственной столице. Такому решению могло быть несколько причин: а) высокая плотность железнодорожных путей в районе столицы, позволяющая быстро маневрировать резервами; б) сложность предотвращения дезертирства из полевых лагерей, которые, таким образом, пришлось бы превращать в концентрационные; в) необходимость постоянно держать в Петрограде мощный противовес революционно настроенной массе столичных рабочих. Как уже говорилось выше, какая бы из причин не привела к подобному положению вещей, подавляющее большинство солдат запасных войск к тому времени представляли собой весьма неблагонадёжный человеческий материал. Что немаловажно, их продуктовый паёк, как и у рабочих, был урезан до 1,5 фунтов хлеба в день, из которых они в последние два месяца 1916 г. получали, учитывая перебои со снабжением, только около 178 граммов в день. Для сравнения: в период блокады Ленинграда в годы Великой отечественной войны минимальный размер хлебного пайка для взрослого человека колебался в пределах от 125 г (иждивенцы) до 250 г (рабочие) и даже более (375 г для рабочих цехов с высокой температурой).

Нетрудно заметить, что жители Петрограда к началу 1917 г., фактически, пребывали на осадном положении. По городу постоянно плодились и множились слухи о будущей революции, о необходимости изгнания немцев из правительства; сотрудники Охранного отделения, чьи информаторы активно работали во всех сферах общества, всё чаще доносили о напряжённом ожидании чего-то, некоего важного события, которое дало бы старт новому этапу в жизни города.

Власти (градоначальник генерал А. Балк и командующий петроградским военным округом генерал С. Хабалов) предприняли всё возможное (откровенно говоря, их усилия выглядят смехотворными) для борьбы с надвигающимися бунтами: город разделили на районы, подчинённые надёжным штаб-офицерам, которые командовали наиболее дисциплинированными частями — учебными командами запасных батальонов (т. е. инструкторами), общая численность которых достигала 10 тыс. чел., и полицейскими, которых было… 3500 чел. Оружие заперли под замок, чтобы избежать доступа к нему «неблагонадёжного элемента».

В конечном итоге, большинство предпринятых мер оказались совершенно недостаточными, учитывая уровень недовольства и количество взбунтовавшихся.

16 февраля (ст. ст.) 1917 г. забастовал крупнейший Путиловский завод. Не имея возможности принудить рабочих приступить к исполнению их обязанностей, правление было вынуждено 21 — 22 февраля (ст. ст.) закрыть предприятие. Этот поворотный и во многом символический шаг задекларировал стремление России выйти из войны — ведь Путиловский завод выпускал столько трёхдюймовых полевых пушек (орудие, представлявшее собой основу артиллерийского парка армии), сколько казённые заводы, вместе взятые. Кроме того, что рабочие обрекались таким решением на голод, им угрожал призыв в армию. Легко прийти к выводу, что подобное решение со стороны правления акционерного общества было не просто безответственным, но и преступным, вероятно, даже умышленным, ведь 36 тыс. чел., оказавшиеся в столь критических обстоятельствах, неминуемо должны были восстать.

Манифестации, начавшиеся немедленно, 6 марта (н. ст.) 1917 года, охватили рабочих, а также часть студентов и курсисток; протестующие, начав с лозунгов «Хлеба! Хлеба!», вскоре перешли и к политическим требованиям; ими применялась исключительно эффективная тактика принудительного «снятия» рабочих соседних заводов — тех силой побуждали присоединяться к акциям протеста. Войска гарнизона, брошенные на подавление стремительно разгоравшегося восстания, далеко не во всех случаях были способны сдержать натиск толпы, а после того, как им были выданы патроны (11 марта), проявляли либо нерешительность, либо, что случалось чаще, переходили на сторону восставших. Бунтовщики, в ответ на залпы, направленные в толпу, не рассеивались, а лишь отступали, чтобы заново перегруппироваться; они также начали захватывать оружие, размещённое на складах. 12 марта н. ст., когда восстание перешло в стадию вооружённого, падение царизма уже ни у кого не вызывало сомнения; в этот день возникло два новых органа власти — Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов (Петросовет) и Временный комитет Государственной думы. Возникшие независимо друг от друга, они представляли совершенно разные по своему составу, численности и целям слои населения, и в конечном итоге подобное двоевластие закончилось падением слабейшего из этих, вновь образованных институтов власти.

За Февральской революцией в учебниках истории закрепилось название «бескровной», что не до конца соответствует истине — только в Петрограде погибло не менее 300 восставших; количество убитых представителей властей неизвестно. Впрочем, есть весьма красноречивая информация о том, что происходило в Кронштадте, где базировался Балтийский флот. Вице-адмирал Р. Вирен дал приказ скрывать информацию о происходящем в столице от матросов; большинство офицеров были с ним солидарны, так как имели твёрдую уверенность в том, что их подчинённые при первой же возможности присоединятся к восстанию. 15 марта, когда царь Николай II отрёкся от престола, и матросам стало об этом известно, Кронштадт буквально взорвался, как погреб, начинённый динамитом. Было убито 120 офицеров, включая 4 адмиралов (для сравнения — все флоты России, вместе взятые, в ходе войны к тому времени потеряли лишь 245 офицеров).

Здесь мы подходим к самому важному моменту — к отречению царя, которое ознаменовало собой завершение 300-летнего правления династии, начавшейся как русский боярский род Романовых и превратившейся впоследствии, в результате постоянных контактов с Германией, в Гольштейн-Готторп-Романовых. Как так случилось, что царь отрёкся? Почему в это время его даже не было в Петрограде? Почему мятежников, штурмовавших столичные госучреждения, не смели миллионы фронтовиков, преданных своей вере, царю и отечеству?

Дело было в том, что рабочие, покинувшие свои цеха ради разгрома булочных, выступили невольным и слепым орудием людей, давно уже замышлявших устранение царя. Люди эти, как ни странно, не имели ничего общего с коммунизмом, они не верили в Мировую социалистическую революцию, а большевиков ненавидели лютой ненавистью. Если вы предположите, что речь идёт о меньшевиках или об эсерах, даже об анархистах, вы глубоко ошибётесь. Я говорю о самой надёжной опоре престола — о русских офицерах и генералах. Как они превратились в подлых предателей, сказать с уверенностью нельзя; можно, однако, назвать ряд наиболее заметных причин: а) совершенно очевидное военное поражение России, которое, судя по условиям перемирия от 12 декабря 1916 года, считалось Центральными державами вопросом уже решённым — военные в таких случаях всегда начинают говорить о «необходимости политического решения»; б) влияние сотрудников британской и французской военных миссий на решения, принимаемые в русских штабах — зависимость от поставок вооружения из-за рубежа, как и постоянно растущий внешний долг, позволяли представителям союзных держав диктовать условия, которые включали и «реформы системы управления»; в) власть, пришедшая в руки генералов в ходе войны, оказалась столь велика, что возвращать её царю они не имели ни малейшего желания. Последнее утверждение далеко не такое странное, как может показаться на первый взгляд. Идентичная ситуация сложилась и в Германии в 1918 г., когда кайзер Вильгельм II был вынужден бежать в Голландию, чтобы никогда уже более не ступить на родную землю, в то время как военные, в лице начальника Генерального штаба генерал-фельдмаршала — и будущего президента Веймарской республики — П. фон Гинденбурга, наоборот, только упрочили свои позиции. В СССР такая же смена баланса сил отмечается в период, последовавший за 1945 г., когда И. Сталин (И. Джугашвили) уже не обладал той полнотой власти, что в довоенные годы.

Кто же были те заговорщики, устранившие царя? Достоверно известно, что ни В. Ленин (В. Ульянов), приехавший в Россию только в апреле 1917 г., ни Л. Троцкий (Л. Бронштейн), пересёкший границу лишь в мае, не имели к Февральской революции ни малейшего отношения.

Впрочем, историки сходятся во мнениях относительно события, давшего решительный толчок революционному процессу. Изученное во всех возможных подробностях, оно, тем не менее, и сто лет спустя даёт обильную пищу для всевозможных мистификаций и домыслов. Речь идёт, конечно же, об убийстве Г. Распутина. Даже самый рьяный последователь идеи Мировой социалистической революции, осуществляемой профессиональными революционерами ради установления диктатуры пролетариата, сразу же столкнётся с обнаружит неожиданный и пугающий своей очевидностью факт: убийца Г. Распутина был наймитом Мирового капитала. Эту роль взял на себя сотрудник британской SIS О. Рейнер; его сообщником выступил князь Ф. Юсупов и группа российских офицеров, желавших смерти Г. Распутина. Г. Распутин, этот всемогущий «старец», окружённый нимбом ложной святости, скрывающим под собой дьявольскую натуру, обладал значительным влиянием на императрицу Александру Феодоровну. Современники отзывались о нём исключительно в негативном ключе, их воспоминания пронизаны ненавистью к тому, кто, не обладая должным образованием и высоким происхождением, принуждал их проходить через всевозможные унижения, прежде чем их дело поступало на рассмотрение к императору. Однако вместе с тем никто из этих, достойных всяческого уважения господ не говорил, с чего бы это их заинтересовала высочайшая протекция и почему это они искали способов добиться её, хоть бы и ценой обращения к императрице через «старца». Как становится понятным, речь шла о казнокрадах всех мастей; Г. Распутин, таким образом, превращался в беса-хранителя царской семьи — он принуждал взяточников принять коленопреклонённое положение и, раз для тех процветание государства уже являлось пустым звуком, а страх перед богом совершенно улетучился, приучал их повиноваться хотя бы дьяволу. Слава о «старце», распространившаяся по России, производила глубокое впечатление на тёмные и невежественные массы, особенно крестьянские. Разумеется, тот, кто хотел упразднить самодержавие, должен был в первую очередь устранить Г. Распутина — тогда и солдаты, в большинстве своём происходящие из деревни, увидели бы, что боги смертны, и революционеры смогли бы действовать относительно открыто, не опасаясь мести потусторонних сил.

Г. Распутина собирались убить уже давно — 12 июля 1914 г. в с. Покровском его ударила ножом в живот Хиония Гусева, которую, после годичного следствия, признали душевнобольной и освободили от уголовной ответственности. За заговором, приведшим Х. Гусеву к помешательству, стояли великий князь Николай Николаевич и председатель Государственной думы М. Родзянко.

Фигура сейчас практически забытая, Михаил Родзянко, генеральский сын (сын гвардейского полковника, вышедшего в отставку в чине генерал-лейтенанта, что, учитывая связи гвардейцев при дворе, гораздо престижнее), был некогда весьма видным политиком. Более того: сам он метил в президенты, или, как минимум в премьер-министры (при не влияющем на события фактически «конституционном» царе), и оказался весьма близок к заветной цели. Но увы: истощённое войной государство не смогло реализовать его запросы по созданию развитого демократического общества, и несостоявшийся «отец нации» тихо и незаметно ушёл с политической сцены, чтобы в конце концов скончаться в сербской деревне Беодра от нанесённых недоброжелателями побоев.

Взлёт М. Родзянко к власти, однако, был весьма многообещающим: уроженец с. Попасное Екатеринославской губернии, этнический украинец, именовавший себя, согласно тогдашним порядкам, «малороссом», он закончил Пажеский корпус в 1877 г., откуда был выпущен в Кавалергардский полк — и уже в 1882 г., в возрасте 23 лет вышел в отставку в чине поручика и оставил военную карьеру. Его ни в коем случае нельзя считать безродным авантюристом, так как среди его родственников числились и шталмейстеры, и егермейстеры Императорского Двора, даже князья Голицыны, обладавшие древнейшей родословной. В дальнейшем М. Родзянко стал видным деятелем земства, сперва уездного, а затем губернского, избирался в Думу, где занимая умеренную и лояльную позицию, занял руководящую позицию, представлявшуюся многим переходной от царской клики к выборному собранию, уже тогда насквозь пропитанному вольнодумством и подчас даже весьма радикальными революционными идеями. Параллельно с заговором, направленным против Г. Распутина, М. Родзянко разрабатывал и свержение монархии — оставив царя Николая II в одиночестве, без защиты и поддержки, он планировал принудить того отречься в пользу несовершеннолетнего наследника при регенте из числа великих князей, которые весьма охотно соглашались взять на себя столь высокую ответственность, в то время как себе и своим сообщникам отводил трудную и непростую роль фактического руководства государством, которое его безответственный предшественник (царь) довёл до глубокого кризиса.

Окончательно заговор сложился в сентябре 1916 года, когда М. Родзянко, глава Центрального Военно-промышленного комитета А. Гучков и лидер партии конституционалистов-демократов (кадетов) П. Милюков встретились на квартире кадета М. Фёдорова с целью обсуждения «второй революции». М. Родзянко крайне негативно высказался о безволии и нерешительности Николая II, который, по его мнению, был неспособен нести на себе бремя ответственности по управлению державой.

М. Родзянко полагал убийство Г. Распутина необходимым предусловием успешного переворота. Царя планировалось изолировать во время его поездки в Ставку: военные задержали бы поезд на какой-либо из станций (эту роль исполнил потом командующий Северным фронтом Н. Рузский), позволив революционным событиям развиваться своим чередом. Царь, оказавшись владыкой государства, которое с негодованием отвергло его, просто вынужден бы был подписать акт об отречении. Добившись своей цели, заговорщики собирались запустить процесс в обратном направлении: уступками, посулами и угрозами, а где надо — и военной силой, умиротворить восставших и митингующих, чтобы с новыми силами, в обновлённой стране, взяться за завершение правого дела — войны с германцами.

Данный заговор был отнюдь не единственным — идея «ответственного министерства», или «министерства доверия», которое сменило бы «власть бюрократов», в то время пользовалась значительной популярностью. Например, в 1914 г. возник «Всероссийский земский союз помощи больным и раненым военным», возглавляемый князем Г. Львовым; организация с годовым бюджетом в 600 млн. рублей, собираемых с доверчивых земских деятелей и простых обывателей, ведала поставками в армию униформы и обуви, а также 75 поездами и 3000 лазаретов, через которые прошло в общей сложности 2, 5 млн. раненых. «Организация доверия» представляла собой до некоторой степени «финансово-политическую пирамиду», так как, кроме благотворительных, начала ставить себе и политические цели: уже на следующий год она слилась с Всероссийским союзом городов в ЗЕМГОР.

ЗЕМГОР под руководством князя Г. Львова, несмотря на его неискренние, адресованные более посещавшим митинги агентам «охранки», заявления о необходимости бороться с явлением внутренней бюрократизации, быстро объединил деятельность различных общественных и финансовых структур под знаменем борьбы с всеобщим врагом. Врагом этим являлись немцы, включая, видимо, и Гольштейн-Готторп-Романовых, а также бюрократы, которых в государственных учреждениях всегда хватало. Г. Львов в конечном итоге присоединился к заговору М. Родзянко, как и начальник штаба главковерха М. Алексеев, чьё слово для армии можно было в то время сравнить с законом.

Итак, совершенный заговор — вот что предстаёт нашему взору взамен стихийных, постоянно нарастающих бунтов голодных рабочих и солдат. Причём заговор, не имеющий ничего общего ни с идеей Мировой социалистической революции, ни с партией большевиков, чьи лидеры в то время пребывали за рубежом, в изгнании.

Убийство Г. Распутина, представлявшее собой первый — и весьма важный — этап предстоящего переворота, было осуществлено в ночь на 30 декабря 1916 г. в дворце Юсуповых на Мойке. Сам князь Ф. Юсупов так объяснял своё желание устранить Г. Распутина: его отца, князя Феликса Феликсовича Юсупова, сняли с должности московского генерал-губернатора за то, что он пытался противодействовать германофилам и этническим немцам, занимавшим важнейшие государственные посты. Вообще, все министры, получавшие портфель от Распутина, являлись отъявленными германофилами; повсюду, как выразился Ф. Юсупов-младший, «шпионы и предатели правили бал». Что ж, последние слова князя Феликса-младшего весьма примечательны, ведь в ликвидации Г. Распутина его сообщниками выступили сотрудники британской SIS: О. Рейнер, друг Ф. Юсупова-младшего по Оксфорду, его шофёр Комптон, который оставил письменные свидетельства о посещении дома на Мойке в день убийства, а также капитан С. Аллей, родившийся некогда… в дворце Юсуповых (!). Неделю спустя после убийства, 7 января 1917 г., С. Аллей писал ещё одному находившемуся в Петрограде капитану британской армии, Дж. Скейлу: «Хотя не всё пошло по плану, наша цель была достигнута… Рейнер заметает следы и несомненно свяжется с вами…».

Само убийство, в котором принял также депутат В. Пуришкевич, великий князь Дмитрий Павлович и доктор Лазоверт, несмотря на откровенные признания участников, полно противоречий. Г. Распутина пригласили в гости (видимо, для обсуждения очередных замыслов пополнения собственных карманов за государственный счёт) и заманили в подвал, угостив красным вином и отравленным пирогом. Яд, которого не обнаружило и вскрытие, так и не подействовал — то ли Лазоверт дрогнул и не подложил его, то ли что-то перепутал, то ли яд был нейтрализован сахаром в пирожных. В подвале Г. Распутина расстреляли из револьверов — он получил три ранения, каждое из которых являлось смертельным, тем не менее, «старец», по словам Ф. Юсупова-младшего, продолжал сопротивление, и его связали и начали избивать. Так, связанного, его и отвезли к Каменному острову, где сбросили в полынью. Тем не менее, тело обнаружили без каких-либо верёвок или их следов.

Профессор Д. Косоротов, проводивший вскрытие, указывает и на другие несоответствия данной версии реалиям: смертельные ранения в почку и печень не позволили бы Г. Распутину бегать, как утверждали убийцы. Тем не менее, в целом она, видимо, точна: в подвале Г. Распутина расстреляли в упор, нанеся огнестрельные ранения в спину и в живот (наискосок, слева направо, видимо, стрелок опасался получить сквозное ранение от выстрела, осуществлённого сообщником в спину, и стоял сбоку), а затем, вероятнее всего, когда жертва упала или опустилась на колени, был произведён контрольный выстрел в лоб — не исключено, что последнему предшествовало упомянутое Ф. Юсуповым-младшим избиение уже смертельно раненного Г. Распутина, которому тот пытался сопротивляться. Выстрел в голову, ставший фатальным, по мнению английских исследователей, совершили, используя британский Webley. 455, что с высокой степенью вероятности указывает на О. Рейнера.

Убийство было достаточно быстро раскрыто, однако преступники отделались устным выговором Николая II, заявившего великому князю Александру Михайловичу, который заступился за убийц, поскольку те, по его словам, действовали из патриотических побуждений: «Ты очень хорошо говоришь, но ведь ты согласишься с тем, что никто — будь он Великий Князь или же простой мужик — не имеет права убивать».

Великого князя Дмитрия Павловича отправили на персидский фронт, а князя Ф. Юсупова-младшего — в его имение Ракитное под Курском. Подобное поведение Николая II легко понять: он покрыл родственников, убивших выходца из самых низов, проходимца самого подлого происхождения, с которым ему долгие годы изменяла императрица Александра Феодоровна. Однако тем самым царь открыл смерти вход в монаршьи покои. Все имели возможность лицезреть его беспомощность перед сложившимися обстоятельствами, и российская знать начала готовиться к отречению Николая II. Когда волнения в Петрограде, начавшиеся ещё в октябре 1916 г., возобновились с новой силой, желающих защищать престол за «блокадный» паёк оказалось на удивление немного. Даже казаки продемонстрировали нежелание разгонять демонстрантов, что, вообще, можно считать дурным признаком чего-то ужасного, что представляет собой смертельную угрозу всей империи. Причиной тому, как оказалось, были настроения, источник которых, незримый, но вместе с тем весьма ощутимый и могучий, оказывал самое деятельное влияние на все события: заговор.

Убийство Г. Распутина можно рассматривать и в ещё одной плоскости: он был выдающимся мистиком, и нумерология в данной истории сыграла не последнюю роль. Нельзя забывать, что британские офицеры, осуществлявшие убийство, да и их российские друзья, жили в условиях «двойного календаря», когда дату по григорианскому стилю то и дело нужно переводить в юлианскую систему — и наоборот. Так, 16 декабря (н. ст.) А. Брусилов, выступая в Ставке, настаивал на стратегическом наступлении в 1917 г. — по его «методе», со всей возможной широтой «порыва». Таким образом, он намекал на: а) необходимость повышения; б) исполнение союзнического долга, даже вопреки реальному положению дел на фронте; в) необходимость воодушевления армии. То, что Николай II в 1915 г. отстранил великого князя Николая Николаевича и сам возглавил армию, по словам А. Брусилова, в войсках было воспринято крайне негативно. Вероятно, и он понимал возможность создания единого «порыва», термина, широко использовавшегося в союзной французской армии, методами, применявшимися там — главным образом, демагогией и воззваниями к солдатам, подкреплёнными при необходимости расстрелами. Французские методы, порождённые демократичным обществом, с трудом приживались в царской армии с её чисто реакционными порядками, основанными исключительно на принуждении, и можно с большой долей уверенности утверждать, что А. Брусилов, молча одобрявший действия заговорщиков, вполне осознавал масштабы реформ, необходимых для достижения необходимого ему «порыва» на всём протяжении фронта.

Достаточно напомнить, что убийство, совершённое в дворце Юсуповых 30 декабря (н. ст.), пришлось на 17 декабря (ст. ст.); в то время как Г. Распутин явился в дом, ставший местом его гибели, 16 декабря (ст. ст.), то есть в «тот же» день, что и проходившее двумя неполными неделями ранее совещание Ставки, на котором выступал А. Брусилов.

30 же декабря 1916 г., но уже по старом стилю (!), то есть 12 января 1917 г., британский посол Дж. Бьюкенен на аудиенции у царя высказал откровенно ультимативные требования: назначить ответственного премьер-министра (то есть устранить остатки самодержавия) и отрешить всех германских агентов от государственных должностей. Союзники, вообще, приняли в Февральской революции гораздо более широкое участие, чем можно предположить, изучая только убийство Г. Распутина — здесь нетрудно вспомнить и о роли Англии в вооружении Японии в более ранний период. Начиная с 29 января (н. ст.) 1917 г., в Петрограде находились участники международной военной конференции, чья официальная часть продлилась вплоть до 21 февраля (н. ст.) 1917 г. Революция началась 6 марта (н. ст.), или…21 февраля (ст. ст.) 1917 г., то есть опять-таки в «тот же» день.

Рассматривая Февральскую революцию как сложно задуманный и блестяще осуществлённый государственный переворот, в котором было задействовано множество фигур, сыгравших свои роли как по нотам. Николай II, изначально поддерживавший связь с М. Родзянко как со своим агентом в стане революционеров (и тот всячески утверждал его в такой мысли), достаточно быстро раскусил коварный замысел изменника, однако в условиях, когда его приказы едва ли не игнорировались, был вынужден вести переговоры «через» М. Родзянко, а на деле — с ним. Последний, тем не менее, так и не стал президентом, оставшись на должности председателя Временного комитета Государственной думы, в то время как реальная власть перешла к Временному правительству, возглавляемому министром-председателем князем Г. Львовым, который уже долгое время фактически координировал деятельность тыловых ведомств и общественных организаций через возглавляемый им ЗЕМГОР.

Династия Гольштейн-Готторп-Романовых была устранена без единого выстрела, в результате нехитрой комбинации: сперва, 2 марта (ст. ст.), отрёкся царь Николай II — в пользу своего брата, великого князя Михаила Александровича, затем, 3 марта (ст. ст.), отрёкся Михаил Александрович — в пользу Временного правительства. Акт неприятия престола, собственноручно им подписанный, содержал и новое, непривычное ещё, слово «граждане»:

«Тяжкое бремя возложено на меня волею брата моего, передавшего мне Императорский Всероссийский Престол в годину беспримерной войны и волнений народных.

Одушевленный единою со всем народом мыслию, что выше всего благо Родины нашей, принял я твёрдое решение в том случае восприять Верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием, чрез представителей своих в Учредительном собрании, установить образ правления и новые основные законы Государства Российского.

Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа.

3/III — 1917 г. Михаил.

Петроград».

Любопытно, что непосредственно подписанию данного акта предшествовал диалог с М. Родзянко, в котором великий князь Михаил Александрович задал прямой вопрос: если он откажется подписывать бумагу, предоставит ли М. Родзянко в его распоряжение верные войска? Последний дал отрицательный ответ, хотя, будь он «верноподданным», то, конечно, немедленно обратился бы к армии, которая в дни революции, кстати, пыталась собрать ударную группировку из наиболее надёжных частей.

Уже через два дня, 5 марта по старому стилю (18 марта н. ст.), исполком Петросовета постановил арестовать членов царской семьи, конфисковать их имущество и лишить их гражданских прав. Ещё через два дня, 7 (20) марта, Временное правительство на заседании №10 поставило этот вопрос на повестку дня, о чём сохранилась соответствующая запись: «Слушали: 1. О лишении свободы отрекшегося императора Николая II и его супруги». Решение было принято положительное; царь из великодержавного владыки превратился в узника.

Государственный переворот свершился; победители получили возможность насладиться дележом трофеев. Любопытно, однако, будет обратиться к словам двухмесячной давности, произнесённым главой французской делегации на Петроградской конференции Гастоном Думергом: «…необходимо, чтобы великая Россия, которая, казалось, уже забыла о своей великой мечте — о свободном выходе к морю, получила его. Необходимо, чтобы турки были изгнаны из Европы, а Константинополь стал бы русским Царьградом». Гастон Думерг, мало кому в наше время известный мсье, на тот момент занимал должность министра колоний; то, что он, а не военный министр, возглавил миссию, свидетельствовало о многом. Россия союзниками не воспринималась уже как военная сила, а производила, скорее, впечатление будущей колонии, с чем будущие «временщики», уже тогда разворачивавшие революционное наступление на устои самодержавия, охотно были готовы согласиться.

Слова Г. Думерга воплотились в жизнь с самой удивительной, но трагикомической точностью: в ноябре 1920 г. от берегов Крыма отчалила армада судов, набитых 150 тыс. беженцев. Часть из них осела на берегах Босфора, придав на время Константинополю непередаваемый колорит русского города. Подавляющее же большинство высадилось в… Бизерте, провинциальном даже по меркам Северной Африки порту на побережье Туниса, одного из французских протекторатов. Едва ли ещё неполных три года тому назад, организовывая переворот и мня себя будущими безраздельными правителями России, заговорщики могли предвидеть такой бесславный и ничтожный конец. Первый министр-председатель Временного правительства князь Г. Львов также оказался в Париже, после того, как его отказались принять в США, более того — принудили вернуть средства ЗЕМГОРа. Г. Львов, которому в 1921 г. исполнилось 60 лет, был вынужден зарабатывать себе на жизнь трудом ремесленника (!) и умер в нищете, забытый и презираемый всеми эмигрантами.

Глава 3. Июльская революция — белокровная

Давайте работать вместе, пока мы не добьёмся победы и не вернём себе освобождённый Иерусалим

Я. Арафат

Июльская революция 1917 года обычно таковой историками не признаётся — чаще применяется термин «кризис». Однако же восстание, которое, несомненно, имело место быть, в отличие от устоявшегося мнения, отнюдь не оказалось бесплодным — наоборот, в результате него произошла перемена власти, хотя и неполная. Как и в случае с отречением Николая II, насильственное смещение и тем более убийство главы государства не состоялось, однако он сам, осознавая скорую неизбежность столь прискорбного события, добровольно сложил с себя властные полномочия. К штурвалу выдвинулись гораздо более левые по своим лозунгам и куда более революционные по сущности политические партии. Как так случилось? Что же именно произошло?

Февральская революция в России именуется буржуазно-демократической. Сменив феодальные структуры власти, существовавшие в империи столетиями, она представляла новый, более прогрессивный тип общественного устройства — капиталистический. По крайней мере, так утверждает теория, разработанная К. Марксом. Свободное обращение капитала, возможность делать накопления, пользоваться гражданскими правами и свободами — разве это не прогресс? Государственный капитализм весьма схож с коммунизмом — об этом прямо говорит и «Манифест коммунистической партии», а значит, полное, совершенно утопическое счастье, находится не за горами. На самом деле, подобное общество, описанное К. Марксом и Ф. Энгельсом в «Манифесте», более всего напоминает цивилизацию периода её надлома по А. Тойнби, который предваряет период распада. В действительности Россия впала в глубочайший кризис, который с каждым своим витком выходил на всё более угрожающий уровень и принуждал Временное правительство соединять популизм и заигрывание с широкими народными массами с попытками централизовать власть там, где она ещё сохранялась. Государственный механизм отнюдь не стал совершеннее — наоборот, он стонал и скрипел от непомерных нагрузок, вызванных отказом отдельных его агрегатов. Речь следует вести не о реформах, несмотря на широкое применение данного термина, а о постепенному откату к натуральному хозяйству.

Описание данного процесса является весьма увлекательным занятием, и я не могу отказать себе в удовольствии посвятить ему несколько абзацев. Выше я уже сравнивал ЗЕМГОР, возглавляемый министром-председателем Г. Львовым, с «финансовой пирамидой», и это сравнение, пожалуй, наиболее точно отражает суть происходившего в тылу: под предлогом помощи фронту людей принуждали жертвовать финансовые средства, работать бесплатно, терпеть всевозможные лишения, выдавая взамен пустые, но очень обнадёживающие, обещания, вроде того, что революция открывает новые перспективы для обогащения (действительно, иначе не скажешь), что поражение Центральных держав, фактически, приведёт к их завоеванию и разграблению, и все жертвы возвратятся в сто крат. Как и мошенники, угрожающие несговорчивым физической расправой, работники ЗЕМГОРа легко могли припугнуть перспективных «клиентов» возможностью мобилизации в фронтовые части — либо же организовать «визит разгневанных воинов-инвалидов». Обвинение в непатриотичности выступало весьма сильным козырем, и в конечном счёте стороны, как правило, приходили к пониманию высокой руководящей роли ЗЕМГОРа в новых условиях.

«Мыльные пузыри», наиболее ярким и характерным примером которых являются «финансовые пирамиды», отличаются быстрым ростом, обусловленным спекулятивными махинациями на рынке ценных бумаг и вызванных ими ажиотажем, а также резким, взрывоподобным падением курса акций, или обвалом. Подобные обвалы, нередко вызывающие цепную реакцию на рынке, приводят к затяжным экономическим депрессиям. Любопытно, что настроения большого числа мелких вкладчиков, слепо верящих в дальнейший сказочный рост своих инвестиций, сродни психологии членов тоталитарных сект — и подобные секты нередко соседствуют с «пирамидами». В новейшей истории типичным примером такой синкретичной организации, полностью «выдаивающей» своих членов под предлогом служения высшим идеалам, является «Посольство Божье», церковь, организованная в Киеве нигерийцем С. Аделаджей. Всероссийский Союз Земств и Городов, обладая всеми чертами подобной структуры, привязывал свою деятельность не к библейскому, а к вполне реальному апокалипсису, разыгравшемуся на полях сражений Первой мировой войны, отчего его деятельность приобретает воистину кощунственный оттенок. ЗЕМГОР ведал частной жизнью миллионов людей, оперировал гигантским финансовыми средствами; уже в 1916 г. возникла угроза вытеснения им государственных структур власти, на что прямо указывали современники. Многочисленные обвинения в стремлении узурпировать власть подкреплялись сообщениями о колоссальных растратах выделенных государством средств — на сумму не менее 500 млн. руб. Казалось, «пузырь» ЗЕМГОРа должен лопнуть с оглушительным треском — однако на деле это уже представлялось невозможным без полнейшего коллапса общества. Февральская революция, в результате которой Г. Львов пришёл к власти (в том числе и на украденные казённые деньги), распространила влияние ЗЕМГОРа на весь государственный организм, отложив тем самым неизбежный обвал на несколько месяцев — но и сделав его результаты совершенно катастрофическими по своим последствиям.

Говоря о более совершенном, по сравнению с феодальным, обществе, нельзя не отметить, что, наоборот, наблюдалось всемерное упрощение существующих взаимосвязей. Например, уже на следующий, после падения самодержавия, день, 17 марта н. ст., Г. Львов отправил представителям всех военных и гражданских властей телеграмму, извещающую о переходе всей полноты власти к Временному правительству. Уже 18 марта н. ст. он упраздняет должности губернаторов; власть на местах переходит к председателям земских управ, то есть к ЗЕМГОРу. Полиция полностью упраздняется; её должна сменить народная милиция. Как нетрудно заметить, передовой строй на деле означал устранение контролирующих ЗЕМГОР и потому мешающих ему элементов административной системы и замене их, где это возможно, структурами ЗЕМГОРа. «Народная милиция», термин, трактовать который возможно весьма широко, легко может быть применён к шайкам распоясавшихся дезертиров, что и происходило практически повсеместно. Как и в 1905 — 1907 годах, революция шла рука об руку с грабежами и погромами. «Более совершенная общественная модель», или капиталистическое общество «по Г. Львову», на самом деле представляла собой состояние анархии, повального пьянства и ужасающего по своим размерам воровства, которому сопутствовали самые громкие и беспринципные утверждения о грядущих успехах в деле строительства «светлого демократического общества».

Мне легко возразить: во всех цивилизованных странах капитализм отнюдь не такой, он совсем не связан ни с религиозными сектами, ни с «финансовыми пирамидами». Князь Г. Львов, как может кое-кто заявить, был мудрейшим и почтеннейшим человеком, тратившим собственные силы и время на то, чтобы помочь фронту и как можно лучше организовать деятельность тыла — одна его благообразная борода и проникающий в глубину души собеседника взгляд свидетельствуют об этом наидостовернейшим образом. Это всё, разумеется, полнейшая чушь. Князь Г. Львов умер в бедности, занимаясь на старости лет пролетарским трудом, в то время как офицеры-белоэмигранты кутили на соседней улице, злорадствуя над его бедственным положением. Его борода и требующий подчинения насупленный взгляд — вообще отличительные черты мошенника, выдающего из себя очень занятого и важного финансиста. Все аферисты выглядят весьма располагающе, а многие даже носят бороды — зачастую ещё и затем, чтобы сбрить, когда их объявят в розыск. К. Маркс и Ф. Энгельс, враги всемирного капитала, ныне заклеймённые критиками из провалившейся резидентуры ГРУ в Женеве как величайшие проходимцы, носили бороды; заядлые конспираторы Л. Троцкий (Л. Бронштейн) и В. Ленин (В. Ульянов) тоже носили бороды — носил бороду и Г. Львов.

Я услышу сейчас многоголосый хор, утверждающий, что такая странная логическая цепочка не является приемлемым научным доводом. Согласен, наличие бороды — ещё не доказательство того, что человек ворует. Однако в устах офицера ГРУ такой довод послужил бы поводом к почтительному молчанию, а, возможно, и к задумчивому кивку — что-то в них есть, в этих бородатых, офицер из столь серьёзного заведения об этом многое знает, там у них и Фрейда, и Юнга изучают… Ладно, я не офицер ГРУ, не стану претендовать на уважительное молчание. Предлагаю тогда сойтись на утверждении многоголосого хора критиков: борода ничего не значит, человек — ещё не его борода, и от её наличия не становится ни благочестивым гением, ни мерзким негодяем.

Другое дело — капитализм. Да, капитализм является совершенно особым явлением, и здесь разумно было бы обратиться к К. Марксу, раз уж данная книга в большой степени посвящена вопросам практической реализации его идей. Если упомянутые мной выше примеры из опыта строительства железных дорог в США и о последовавшего затем краха акционерных обществ ещё ничего не доказывают, попробую всё упростить. Термин «капитализм» появился в Оксфордском словаре в 1792 г. (то есть вскоре после Великой французской революции) и происходит из жаргона биржевых спекулянтов, нося нарицательный оттенок. Как нетрудно догадаться, речь идёт о капитале, наживаемом благодаря игре на бирже — колебания курса вызываются ожидаемыми перспективами доходов того или иного предприятия, и надежды эти могут оправдаться — но могут и пойти прахом.

Типичным примером успешного роста можно назвать криптовалюту биткойн (англ. bitcoin); в 2009 году, когда был осуществлён первый расчёт, курс составлял 1309 биткойнов за один американский доллар. Сейчас, по прошествии 8, 5 лет, в момент, когда я пишу эти строки, он равен 8955 долларов за биткойн. За весьма непродолжительный период времени стоимость возросла более чем в 11, 7 миллионов раз! Задуманный как криптовалюта, этот протокол передачи данных создавался его творцами в качестве замены «золотому стандарту» — и генерация (эмиссия) следующего биткойна гораздо дороже, чем у предыдущего. Казалось бы, всё указывает на то, что будущее за биткойном, и стоимость его будет стабильно расти — ведь так и задумано, согласно его формуле. Однако подобные заблуждения всегда и во все времена разделяли вкладчики «финансовых пирамид», в конечном итоге, оказавшиеся ни с чем. Доступность биткойна к обращению на биржах позволяет легко им спекулировать, и цена зависит не от сложности генерации (создателями используется термин «mining» — «добыча»), вопреки впечатлению об обратном, а от доверия покупателей. Резкие взлёты и падения курса биткойна уже никого не удивляют; важнее, однако, обратить внимание на ответвление данной криптовалюты — протокол «Bitcoin Cash». Оно возникло в результате разногласий о размерах «блока», который (1 Мб), уже представлялся пользователям недостаточным для операций. Задуманный изначально как более современный, соответствующий ужесточившимся требованиям рынка и более мощного программного обеспечения, размером в 8 Мб, данный протокол, однако, получил поддержку лишь небольшого количества владельцев биткойнов (те предпочли увеличение «блока» лишь до 2 Мб), вследствие чего стремительно потерял в цене, которая сейчас составляет 1025, 5 долларов, или в 8, 73 раза меньше, чем у «биткойна». Здесь легко заметить, что такая разница в пользу менее качественного по всем параметрам протокола (то есть «худшей» криптовалюты) «Bitcoin», обусловлена не её объективными качествами, а доверием вкладчиков. В перспективе падение этой валюты (обеих её вариаций), вероятнее всего, будет иметь совершенно иные причины, из которых главная — та, по которой она сейчас привлекает капитал. Операции с биткойном являются удобным способом избежать налогообложения и даже позволяют с лёгкостью осуществлять покупки оружия, наркотиков и тому подобного; в конечном итоге, устранение лазеек в законодательстве, дающих столь широкие возможности для злоупотреблений, резко снизит интерес к биткойну и приведёт к многократному падению его курса.

К. Маркс, исследуя махинации на европейских биржах, отлично понимал их суть: речь идёт не о собственно деньгах или «объективной» стоимости акций, а об ожиданиях прибыли, или о прогнозируемом росте курса. Ожидания эти и прогнозы, являясь обычным плодом мошеннической деятельности маклеров всех мастей, служат в первую очередь их интересам, позволяя манипулировать рыночной стоимостью предприятий. Всегда связанные с политической борьбой (а доступ к государственной казне и к оплачиваемым за её счёт заказам неизменно повышает курс акций предприятия), они в конце концов приводят к самым удручающим последствиям — к войнам и к революциям. К. Маркс этот момент очень тонко подметил, прямо именуя акционерный капитал «фиктивным»; империализм, с его выраженным стремлением к военной агрессии, он полагает высшим проявлением капитализма. Коммунизм, таким образом, предстаёт пост-империалистической стадией развития общества, стадией, отражающей крушение всяческих надежд и ожиданий лучшего, стадией, на которой всё оседает до самых примитивных и насущных вопросов.

Как легко прийти к выводу, первый министр-председатель Временного правительства Г. Львов действительно являлся капиталистом в самом прямом смысле этого слова — получал от вкладчиков деньги, раздавая взамен даже не акции фабрик и заводов, а простые требования, речи о необходимости жертвовать на борьбу с врагом. Впоследствии, по мере роста его активов (как финансовых, так и политических), он вышел на империалистическую стадию, заместив на высшей должности Императора Всероссийского, Царя Польского, Великого Князя Финляндского Николая II Гольштейн-Готторп-Романова.

Деятельность «пирамиды» Временного правительства шла под лозунгом: «Всё для армии, всё для победы!». Вы сейчас не ошиблись: лозунг, известный вам с советских времён, действительно возник гораздо раньше — ещё в 1915 г. им воспользовался М. Родзянко. Как и армии, на благо которой якобы денно и нощно трудилось правительство, работе «временщиков» заранее был определён конечный срок. Согласно записке военминистра Д. Шуваева, он определялся 6 — 9 месяцами, или июнем-сентябрём 1917 года. После этого «живая сила», столь щедро расходовавшаяся в первые годы войны, должна была неминуемо иссякнуть.

Построение демократического общества оказалось трудной задачей, которая, в конце концов, так и не покорилась «временщикам», однако весьма дорогостоящей — долг России вырос в 1917 г. почти вдвое, с 33, 6 млрд. руб. до 60 млрд. руб. Дефицит бюджета попытались заполнить, включив печатный станок — согласно постановлению от 26 апреля в оборот были введены т. н. «государственные кредитные билеты образца 1917 г.»; важно добавить, что только в 1914 — 1916 годах денежная масса выросла вчетверо. Это цифра производит воистину ужасающее впечатление. Война, особенно колоссальные сражения в Галиции, каждый год уносившие сотни тысяч человеческих жизней, обходилось государственному бюджету в колоссальные суммы. Немалые средства расходовались и на содержание блестящего царского двора, о чём говорилось практически открыто; даже работа императрицы и её дочерей простыми сёстрами милосердия в военных лазаретах не смогла заглушить хор недовольных голосов.

Однако, едва свершилась революция, оказалось, что строительство простой и суровой демократии, сопровождающееся резким снижением интенсивности боевых действий, обходится гораздо дороже. Уже к 1 сентября 1917 г. количество кредитных билетов увеличилось с 1683 млн. рублей (в 1914 г.) до 15 398 млн. рублей, то есть в 9 раз, а золотое покрытие упало с 98,2 до 9,4%. Для сравнения: во Франции сумма бумажных денег в обращении возросла за время войны с 5713 млн. до 37274 млн. франков, почти в 7 раз, и это, несмотря на мятежи в отдельных полках весной 1917 г., не привело ещё к революции. В чём же разница? Во-первых, Франция — относительно небольших размеров государство по сравнению с Россией, и в ней хорошо развиты коммуникации, позволяющие эффективно расходовать средства и доставлять грузы по назначению. До известной степени, присутствие на французской территории союзнических войск, особенно британских и американских, которые отлично снабжались и содержались собственными правительствами, облегчило нагрузку на французскую экономику, создав много рабочих мест в «секторе обслуживания». Это правда. Однако всё-таки возникает вопрос: почему за два с половиной года кровавой мясорубки, пожиравшей все силы страны, рубль девальвировался в 4 раза, а за 6 месяцев демократического правления, несмотря на то, что солдаты на фронте чаще переходили к «братаниям», чем к рукопашным схваткам — в 6 раз?! Ответ совершенно очевиден: как и в случае с ЗЕМГОРом, эти средства попросту разворовали. Коммуникации в России оказались в настолько катастрофическом состоянии, что деньги перестали покидать Петроград, преимущественно оседая в карманах нечистоплотных чиновников! Одновременно экономическое положение широких слоёв населения стремительно ухудшалось. Бедственная ситуация со снабжением продовольствием и топливом выразилось в введении продуктовых карточек: в марте 1917 г. жителю Петрограда полагался лишь 1 русский фунт хлеба в день, а в сентябре эта норма была сокращена до 0, 5 фунта, то есть до неполных 205 граммов.

По той или иной причине, военной или экономической, а вернее, по обеим сразу, осенью 1917 года Временное правительство должно было пасть. Рассмотрим же эти причины.

Приказ №1 Петросовета, «народного центра власти», действовавшего наравне с Временным правительством (!), предусматривал создание солдатских комитетов, которые немедленно и были созданы во всех звеньях, начиная с ротного и заканчивая Ставкой. Постановлением №51 Верховного Главнокомандующего (В. Алексеев) от 30 марта эта система была закреплена официально. «Демократичная армия», управляемая комитетами — и в гораздо меньшей степени — офицерами, которых то и дело убивали, не имела ни малейшего желания воевать. Самое главное, что теперь, благодаря комитетам, для настроенной негативно по отношению к продолжению войны солдатской массы возникла реальная, вполне законная возможность противодействовать любым приказам, спускаемым свыше. Впрочем, в наградах, распределяемых также комитетами, их члены себя не ограничивали. Обилие Георгиевских кавалеров в этот период, несмотря на относительно спокойную ситуацию на фронте, конечно, превосходно иллюстрирует эти слова. Самое любопытное, что члены солдатских комитетов, количество которых достигло 300 тыс. чел., не несли воинской службы и, соответственно, едва ли участвовали в боях в этот период.

Всяческие попытки офицерства противостоять своеволию нижних чинов жестоко пресекались. Убийства стали обычным делом; генералы большей частью увольнялись — количество таковых составило 374 чел.

Не желая продолжать гибельное пребывание в окопах, многие поспешили сказаться больными — для офицеров этот показатель возрос на 43%, для солдат — на 121%. Врачи, не желавшие подписывать документы, удостоверяющие наличие болезни, подвергались расправам. Назад в свои части «больные» как правило, не возвращались.

Солдаты массово дезертировали — из пополнений до своих частей не доходило около 25% личного состава. К ноябрю 1917 г. из действующей армии дезертировало 365 тыс. чел. — и ещё 1 518 тыс. дезертиров остались неучтёнными. Если учесть, что к началу 1917 г. действующая армия насчитывала 6798 тыс. чел., а запасные части — 2260 тыс. чел. (всего 9058 тыс. чел., из которых 3 500 тыс. чел., или 38, 64% составляли украинцы), то общее количество дезертиров достигло 20, 7%. Последняя цифра весьма показательна: согласно исследованиям американских военных, командир обычно принимает решение выйти из боя, потеряв 20% личного состава. По странному стечению обстоятельств, выйдя на данный показатель только дезертирами, правительство России в том же месяце (8 ноября н. ст.) подписало «Декрет о мире». Видимо, тот факт, что ни В. Ленин (В. Ульянов), ни Л. Троцкий (Л. Бронштейн) тогда только-только пришедшие к власти, войну с самого начала категорически не поддерживали, и сами в армии не служили, нисколько не повлиял на данную закономерность. Скорее наоборот: армия сама выходила из войны и вынесла на самый верх то правительство, которое обещало её прекратить. К моменту подписания Брестского мира в марте 1918 г. количество дезертиров достигло 3 000 тыс. чел., или 1/3 личного состава. Что немаловажно, все они большей частью находились в тыловой зоне, непрестанно чиня погромы, самовольные аресты, расстрелы и поджоги, количество сообщений о которых достигало сотен в день.

Впрочем, не всякая демократизация являлась пораженчеством. А. Брусилов, как и обещал, начал решительно развивать в войсках тенденцию к наступательному порыву. Подразделения армии и флота, в которых ещё сохранялась дисциплина, быстро стали прибежищем для военнослужащих, переводившихся туда на добровольных основаниях. Состояние анархии, постепенно охватывавшее армию, весьма способствовало подобной «миграции» кадров; воинские части, присваивавшие себе названия «дружин смерти», «батальонов чести» и тому подобное, возникали стихийно то тут, то там.

На наивысший уровень организации этот процесс, впоследствии приведший к возникновению Добровольческой армии, вышел в 8-й армии, возглавляемой Л. Корниловым. Мой читатель наверняка помнит 8-ю армию: изначально она пребывала под началом А. Брусилова, который разрабатывал план Луцкого прорыва, а когда тот получил повышение (и подкрепления), осуществила его — под командованием видного в будущем белогвардейца, генерала А. Каледина. Л. Корнилов, приняв 8-ю армию, считавшуюся на тот момент лучшей по своим боевым и моральным качествам, с энтузиазмом, отличавшим всякое его начинание, принялся за формирование «ударных частей». Доклад капитана разведывательного отделения штаба 8-й армии М. Неженцева «Главнейшая причина пассивности нашей армии и меры противодействия ей», датированный 2 мая 1917 г., предусматривал создание отборных частей, которые своим личным примером увлекали бы остальные войска в атаку и всячески, в том числе и карательными методами, способствовали бы повышению боевого духа.

Здесь нужно провести разграничительные линии, которые дали бы ясное понимание того, почему самые разнородные и зачастую враждебные друг другу фракции настаивали на создании «ударных групп». Подавляющее большинство солдат, давно тяготившееся войной, попросту хотело переложить ответственность на тех, кому ещё хотелось поучаствовать в самоубийственных атаках на вражеские позиции. Избавившись от «беспокойных» в составе собственных рот и батальонов, они легко и с чистой совестью могли бы саботировать любые приказы, приходящие сверху.

А. Брусилов, как и Временное правительство, желал выполнить «союзнические обязательства», одержать ещё несколько побед над умирающей австро-венгерской армией — и, получив повышение, украсить собственную героическую грудь очередным орденом. Последние, как известно, превосходно смотрятся, позволяя выглядеть весьма прилично даже на светском балу, данном в самых высших кругах, а мемуары, написанные орденоносным полководцем, гораздо лучше продаются. Эти мотивы, вне всякого сомнения, доминировали в его мозгу, и едва ли найдётся в мире хоть один военный, который упрекнёт его за подобный образ мышления.

Л. Корнилов во многом походил на А. Брусилова, но цели этих генералов существенно разнились. По словам А. Брусилова, Л. Корнилов был смелым человеком, которого любили его солдаты — в том числе и за то, что он не боялся пуль и нередко появлялся на передовой, не стесняясь осуществлять и непосредственное командование мелкими стычками, а когда это являлось необходимым — даже принимать в них участие.

Конечно, Л. Корнилов был неоднократно наказан за подобное безрассудство — ещё в 1914 г., после значительных успехов, достигнутых в ходе Галисийской битвы, он двинул свою 48-ю «Стальную» дивизию через Карпаты на Венгерскую равнину, вопреки прямым указаниям начальства. Дивизия гонведа, немедленно вышедшая в тыл 48-й сд, перерезала её линии снабжения; Л. Корнилов, потеряв тысячи людей, часть артиллерии и обоз, был вынужден отступить, причём отход его более напоминал паническое бегство. А. Брусилов тогда настаивал на суде трибунала, однако ходатайство командира 24-го корпуса (ген. Цуриков) привело к тому, что оба генерала отделались выговорами.

В 1915 г., в ходе Горлицкого прорыва, Л. Корнилов, наоборот, отказался оставлять занимаемые позиции, что привело к окружению и полному разгрому его дивизии. Сам он, дважды раненный (в ногу и в руку), сдался в плен; на сей раз уже Цуриков требовал суда, однако заступничество командующего фронтом Н. Иванова и Верховного Главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича привело к тому, что Николай II наградил Л. Корнилова орденом Святого Георгия III степени.

Эта история, вообще, несколько сложнее, чем может показаться на первый взгляд, ведь Цуриков, находившийся в войсках постоянно, отлично знал все уловки, применяемые офицерами и солдатами для того, чтобы оправдать собственное пленение и выхлопотать боевую награду или отпуск по ранению. Л. Корнилов получил два неопасных ранения в руку и ногу, с которыми, по его словам, ещё четверо суток (!) пробивался к своим и попал в плен только после штыкового боя, в котором также принял участие (!). До чего же всё-таки героические генералы служили в русской армии — куда до них былинным богатырям! Хочется даже прослезиться, читая пропитанный кровью и порохом рапорт.

Цуриков, однако, заподозрил сразу: приказ командования об отходе Л. Корнилов проигнорировал по причине полнейшей некомпетентности (просто не понимал, чем ему это грозит), а ранения в руку и ногу причинил себе самостоятельно (собственными руками или при помощи сообщника), с целью оправдаться — и затем сдался противнику, как только столкнулся с ним. Находившихся же поблизости рядовых, наоборот, настроил на героическое сопротивление; впрочем, приказ атаковать в штыки свидетельствует о желании избежать огневого контакта с противником, который вполне мог не разобрать, кто из русских — генерал, и проделать в его мундире парочку новых отверстий. Самострел! Все военные, независимо от чина, подлежали высшей мере наказания — смертной казни через расстрел, как только находились доказательства подобного. Однако, не желая бросать тень на «священную корову» — офицерский корпус, — царь предпочёл этих доказательств не обнаруживать, а увидел в поступке Л. Корнилова чистый, неподдельный героизм.

Сразу же оценив по достоинству, попавшую к ним «птицу», австро-венгерская разведка поместила Л. Корнилова под арест. После двух неудачных попыток побега, не приведших к ужесточению режима, Л. Корнилов нашёл сообщника из числа чехов — помощника аптекаря Ф. Мряка, — который и оказал ему необходимое содействие при побеге. В июле 1916 г., когда первоначальная паника, вызванная Луцким прорывом, уже давно утихла, Л. Корнилову, несмотря на неблагоприятные обстоятельства, удаётся побег.

Здесь никоим образом не ставится вопрос об измене Л. Корнилова — наоборот, я уверен, что это был храбрый лично и преданный России генерал, хотя и лживый, к тому же ставящий личную карьеру превыше всего. Однако легко заподозрить, что его просто использовал противник в своих играх — ведь наградив уже пленённого Л. Корнилова, царь был бы вынужден возвысить бывшего комдива, когда тому удался побег из плена. Личные и профессиональные качества Л. Корнилова в такой ситуации сыграли бы весьма дурную службу русской армии, как впоследствии и случилось. А. Брусилов, которого Л. Корнилов в 1917 г. «подсидел», сменив на должности главковерха, прямо называет того интриганом, «сильно повинным в излишне пролитой крови», так как многие вещи он делал, не задумываясь. А. Брусилов не применяет слово «безмозглый», видимо, только по причине воспитания, однако же именует Л. Корнилова «вредным сумасбродом».

Так или иначе, после возвращения из плена Л. Корнилова тепло приняли и дали под командование 25-й корпус. Вскоре его призывает Николай II, решивший назначить его, по причине надвигающегося восстания, командующим Петроградским военным округом. Несмотря на отречение царя, Л. Корнилов всё же вступил в должность — и даже арестовал (!) царскую семью. Что ж, должность превыше всего — этот лозунг, видимо, был путеводной звездой генерала Л. Корнилова на протяжении всей его жизни.

Впрочем, Петроград, где солдаты отказывались отдавать ему честь, быстро утомил героя — и тот вернулся на Юго-Западный фронт, чтобы принять 8-ю армию. Здесь-то, превосходно осознавая, чем ему грозит дальнейшая «демократизация» армии, бравый генерал-лейтенант и принялся за формирование «ударных» частей. Капитан М. Неженцев из разведотделения стал его верным соратником, приложив все необходимые усилия и недюжинный талант для того, чтобы установка на обучение частей, пригодных для атаки эшелонированной обороны противника, трансформировалась в санкцию на создание личной армии. Преданные лично своему командарму и благодетелю, «корниловцы» превратились в один из символов разыгравшейся впоследствии Гражданской войны. То были отнюдь не лихие «чистильщики окопов» годичной давности, которые, следуя вплотную за огневым валом, ворвались во вражеские окопы и забросали ещё прячущегося в блиндажах противника ручными гранатами. «Корниловцы» в первую очередь отдавали честь офицерам и вытягивались при их виде в струнку; при их обучении более важным считалась решимость участвовать в «усмирениях», нежели умение атаковать траншеи «перекатами». Это стало причиной их больших потерь в ходе наступательных боёв; здесь можно увидеть зачатки того, что впоследствии стало известно как «психические атаки» офицерских полков.

Немаловажно подчеркнуть, что бойцы немецких штурмовых батальонов стремились максимально слиться с местностью, нанося на приданные им полевые пушки камуфлированную окраску; они одевали специальные броневые кирасы, а продвигаясь к позициям противника, неоднократно залегали. Аналогичным образом действовали и войска Антанты. «Корниловцы», особенно в период Гражданской войны, предстают их полной противоположностью: показное презрение к смерти, сочетающееся с исключительной жестокостью. В конечном итоге, эти прославленные воины даже отказались от униформы защитного цвета: отличительной чертой данного полка (затем дивизии) стал чёрный мундир с красным приборным цветом, украшенный серебряными символами в виде черепа со скрещёнными костями.

Такие очевидные противоречия объясняются, в первую очередь, тем, что многие из «корниловцев» на самом деле не имели достаточного боевого опыта — изначально это были попросту наиболее послушные и патриотично настроенные из числа солдат, нередко новобранцы или же только что выпущенные из училищ прапорщики.

А. Брусилов, как уже говорилось выше, изначально воспринимал «ударные» части по-другому — как отборную пехоту, которая достигнет успехов на своих участках прорыва, после чего оставшаяся часть армии, пусть и нехотя, но двинется вперёд и займёт оставленные противником позиции. Вы скажете: почему оставленные? Потому, что противник, особенно австро-венгерская армия, также находился не в лучшем состоянии; при прорыве линии обороны в одной точке, можно было рассчитывать, как и в 1916 г., на массовое отступление или же сдачу в плен.

По сравнению с малочисленными гренадёрскими взводами и ротами предыдущего периода, именовавшимися также «чистильщиками окопов», само существование которых долгое время являлось секретным, «ударники» пользовались самой широкой поддержкой и рекламой со стороны командования. Экипированные и вооружённые преимущественно импортными образцами (начиная с французских стальных касок и заканчивая ручными пулемётами Шоша и Льюиса), эти бойцы носили символику в виде ручных гранат, вскоре сменённую, однако, уже упомянутой «адамовой головой» — черепом со скрещёнными костями. Веря в то, что в разваливающейся России власть будет принадлежать тем, кто в состоянии её захватить вооружённой силой, они загодя готовились к грядущим схваткам, принимая активное участие в борьбе с дезертирством, разгулом «комитетчины» и народными восстаниями. Например, ударный полк 8-й армии (Л. Корнилов), даже решил именоваться «корниловским», чтобы, подобно средневековым дружинникам, связать свою судьбу с судьбой вождя.

Те, кто видел, чем угрожает изъятие из войск наиболее дисциплинированных — и зачастую наиболее образованных — солдат, с тем, чтобы, без должной их подготовки, попытаться осуществить столь скромными силами прорыв, высказали свой протест, в частности, главковерх М. Алексеев. Однако было уже поздно — после первомайских праздников и демонстраций, показавших слабость Временного правительства и неспособность противостоять дальнейшей демократизации,18 мая (н. ст.) был смещён военный министр А. И. Гучков, ближайший сподвижник князя Г. Львова и глава Центрального военно-промышленного комитета. Его сменяет эсер и масон А. Керенский. Представитель «умеренных» эсеров, их юрист, неоднократно защищавший членов партии на судебных процессах, А. Керенский являлся достаточно известной фигурой; сам он, ради того, чтобы избраться в Думу, формально даже вышел из партии и присоединился к «трудовикам», которых вскоре возглавил. В 1912 г. он стал масоном, в скорейшем времени (в 1915 г.) заняв пост Генерального Секретаря Верховного совета Великого востока народов России. Данная ложа, вышедшая из Великого востока Франции, иными масонскими послушаниями не признавалась, так как ставила себе преимущественно политические цели. Здесь же мы просто должны осознать, насколько сильными стали позиции эсеров — и лично А. Керенского — в буржуазном российском обществе того периода, раз они смогли подчинить себе организации и партии, официально с ними не связанные.

Назначение А. Керенского, опального в недавнем прошлом адвоката, приговорённого ещё несколько лет назад к 8-месячному заключению (приговор заменён 8-месячным запретом заниматься адвокатской деятельностью, что подтолкнуло А. Керенского забросить свою практику и окончательно податься в политику), никого не удивило. Более того, наиболее сведущие и осведомлённые люди отлично понимали перспективы подобных кадровых перестановок. Например, М. Палеолог, французский посол, заявил: «Отставка Гучкова знаменует ни больше ни меньше как банкротство Временного правительства и русского либерализма. В скором времени Керенский будет неограниченным властителем России… в ожидании Ленина». Действительно, отец А. Керенского был дружен с семьёй Ульяновых, принимал активное участие в их судьбе; сам В. Ленин (В. Ульянов) являлся его учеником, закончив Симбирскую мужскую гимназию с золотой медалью. В том же 1887 году был арестован и казнён брат В. Ленина (В. Ульянова) Александр, что поставило Ф. Керенского в щекотливое положение. Однако золотая медаль, выданная сыну директора симбирских мужских училищ — и его непосредственному начальнику — выступила решающим аргументом; решив не отрекаться от всего, что ранее собственноручно подписал, Ф. Керенский дал положительную характеристику В. Ленину (В. Ульянову) для поступления в университет. После этого две семьи — Ульяновых и Керенских — оказались связанными куда более прочными узами — общество рассматривало их как одно целое, как олицетворение двух этапов демократизации общества.

Получив представление о том, кем был А. Керенский и кого он представлял, мы, конечно, не можем не осознавать, что с ретроградами из первого состава Временного правительства ему было не по пути. После ухода А. Гучкова главковерх М. Алексеев, разделявший взгляды экс-министра (или, вернее, наоборот) на войну и реформы в армии, был обречён. Тем не менее, М. Алексеев попытался оказать сопротивление, впрочем, весьма вялое, напору А. Брусилова, который быстро нашёл общий язык с А. Керенским. Дав того же 18 мая согласие на формирование 12 ударных батальонов в составе Юго-Западного фронта, М. Алексеев выразился категорически против привлечения каких-либо дополнительных резервов, в том числе из состава флота (!), как того хотел А. Брусилов и А. Керенский. Через два дня, 20 мая 1917 г., А. Брусилов, опираясь на поддержку нового военного министра А. Керенского и съезда солдатских депутатов, сообщает главковерху о том, что приказ его грубейшим образом нарушил: «Мероприятия для создания ударных групп на фронте армий уже проводятся мной в широких размерах в полном контакте с фронтовым съездом… Я поддерживаю мысль о формировании также ударных революционных батальонов в тылу». Ответная телеграмма М. Алексеева от 21 мая содержит всё ещё возражения, причём настойчивые, но 22 мая эта переписка заканчивается победой А. Брусилова — М. Алексеев, по настоянию А. Керенского, снят с должности, его сменяет командующий Юго-Западным фронтом.

Из данного эпистолярного диалога важно сделать выводы не только о том, что А. Брусилов согласился с требованиями эсера (социалиста-революционера) А. Керенского и съезда солдатских депутатов, лишь бы занять должность главковерха. А. Брусилов, конечно, вполне осознавал, что раз съезд солдатских депутатов поддерживает «ударническое» движение, то данная реформа фронта может привести только к его окончательному разложению и падению. Действительно, как свидетельствуют современники, в частности, генерал-лейтенант А. Деникин, подавляющее большинство солдат относилось к штурмовым подразделениям настороженно, порой откровенно враждебно, попросту ожидая часа, когда офицерская власть, неожиданно нашедшая новую опору, окончательно ослабнет.

Такой час настал уже буквально через месяц после создания «ударных» батальонов и полков.

Стратегическое наступление, которое планировалось осуществить силами четырёх фронтов — Румынского, Западного, Северного и, прежде всего, Юго-Западного, было хорошо обеспечено в материально-техническом отношении. Войска не испытывали недостатка в боеприпасах; на их вооружении находились вполне современные и даже новейшие средства ведения боя. Численность соединений, наличие в них опытного кадра — всё позволяло говорить о неизбежной и скорой победе. Тем не менее, у людей хоть сколько-нибудь сведущих уверенность в успехе отсутствовала — войска были совершенно ненадёжны, говорить же о возможности подвинуть их на усилия, подобные тем, что предпринимались в 1914 г. и в 1916 г., не представлялось возможным.

После двухдневной артподготовки, 18 июня (1 июля н. ст.), группировка в составе 11-й и 7-й армий нанесла основной удар в направлении на Львов, как того хотел ещё в 1916 г. А. Брусилов. А. Керенский поспешил сообщить: «Сегодня великое торжество революции, Русская революционная армия с огромным воодушевлением перешла в наступление». Слова его, мягко говоря, не соответствовали истине: в наступление перешли лишь наиболее дисциплинированные, то есть настроенные относительно реакционно, части. Им удалось даже захватить две-три линии окопов, составлявших первую позицию. Впрочем, для прорыва построения противника на всю глубину, состоявшую из двух и более позиций, сил явно недоставало. Данные успехи также не получили поддержки со стороны смежных частей, устроивших митинги и отказывавшихся переходить в атаку под самыми разнообразными предлогами. Наиболее смехотворный из них звучал следующим образом: артиллерия поработала слишком хорошо, разрушив укрепления противника, а значит, в них невозможно ночевать — и нечего туда выдвигаться.

6 — 13 июля (н. ст.) 8-я армия (Л. Корнилов) достигла значительных успехов на фронте, где ей противостояли австро-венгерские войска — было захвачено 7 тыс. пленных и 48 орудий, заняты Станислав, Галич и Калуш. Выйдя на рубеж р. Ломница, выдохлась и эта, наиболее сильная в моральном отношении, армия.

Противник, почувствовав слабость русских, немедленно контратаковал — ещё до прибытия дивизий, срочно вызванных с других фронтов. В полосе 11-й армии две русских дивизии (2-я финляндская и 126-я) были опрокинуты и полностью обращены в бегство силами всего лишь трёх пехотных рот. Паника, немедленно перекинувшаяся на остальные части, стала поводом к всеобщему отступлению, вернее, полнейшему краху, получившему название «Тарнопольского разгрома» — толпы солдат, ещё недавно именовавшиеся полками, устремились по направлению к собственному тылу, убивая, грабя и насилуя. Воззвания комиссаров и приказ главковерх открыть огонь по бегущим (смертная казнь к тому времени уже была отменена) не возымели действия. Лишь немногие подразделения, в первую очередь кавалерия и «ударники», были способны противостоять хлынувшему с фронта потоку дезертиров, сдержать его и как-то принудить их вернуться в свои части. О подлинном сопротивлении противнику же не могло быть и речи. Полные размеры катастрофы, постигшей в те дни российскую армию, трудно оценить по цифрам, сильно заниженным, которые насчитывают несколько десятков тысяч человек убитыми, ранеными и пленными.

16 — 18 июля (н. ст.), в дни, когда армии отказались наступать, в Петрограде немедленно вспыхнуло очередное восстание. Его организовали крайние левые, в частности, В. Ленин (В. Ульянов) и Л. Троцкий (Л. Бронштейн), а главной ударной силой выступил 1-й пулемётный полк, чья численность к тому времени достигла 11 340 нижних чинов и 300 офицеров (!). Это разбухшее сверх всяких штатов соединение представляло собой учебное депо российских пулемётных войск, так и не оформившихся окончательно; батальоны полка самовольно перебазировались в Петроград из Ораниенбаума после Февральской революции, так как был издан приказ о том, что части столичного гарнизона не отправят на фронт. На сей раз мятеж пулемётчиков стал открытым и явным; они присоединились к демонстрации рабочих. Очаг возмущения, как магнит, притягивал разного рода тёмный и нездоровый элемент: например, значительную роль сыграли анархисты, совершившие налёт на «Кресты», откуда на свободу вышло 6 их товарищей… и 400 уголовников. 2-й пулемётный полк, приехавший из Ораниенбаума, не говоря уже о матросах, присоединился к восстанию. В ходе волнений было разгромлено здание контрразведки, в руки толпы попал также министр земледелия эсер В. Чернов. Л. Троцкий (Л. Бронштейн), формально тогда ещё не относившийся к большевикам, но более чем разделявший их позиции, в тот критический момент выступил на защиту В. Чернова и буквально вырвал его из рук толпы.

Реакция властей оказалась незамедлительной и эффективной. Конные артиллеристы полковника С. Ребиндера и 1-й Донской полк, а также подразделения юнкеров стали их основной силой. Находившийся в Петрограде в отпуске штабс-капитан Цагурия принял под командование конно-артиллеристов и казаков и рассеял основную массу восставших артиллерийским огнём прямой наводкой в уличном бою у Таврического дворца. В ходе последовавших затем облав, возглавляемых прореволюционно настроенными офицерами, В. Ленину (В. Ульянову) удалось скрыться, в то время как Л. Троцкий (Л. Бронштейн) был арестован и доставлен в «Кресты». Сам А. Керенский, спешно возвращавшийся с фронта, который он так неудачно попытался бросить в наступление, стал жертвой покушения — его вагон был частично разрушен взрывом самодельного взрывного устройства.

Изменение баланса сил в пользу А. Керенского, непосредственно руководившего как на фронте, так и в тылу теми частями, которые ещё исполняли приказы, немедленно привело к падению правительства. 21 июля н. ст. он занял должность министра-председателя (сохраняя пост военного и морского министра); Л. Корнилов в тот же день сменил А. Гутора на должности командующего Юго-Западным фронтом. Уже 31 июля н. ст., впрочем, он поднялся ещё выше, потеснив А. Брусилова с неожиданно шаткого в том году кресла главковерха. В своих мемуарах А. Брусилов выражает искреннюю обиду на Л. Корнилова за то, что тот «сковырнул» его, скромно умалчивая о том, как сам ещё двумя месяцами ранее так же поступил с М. Алексеевым (тот, в свою очередь, добивался отречения Николая II, сделав всё возможное для падения монархии).

Временное правительство периода председательства А. Керенского представляет обширную пищу для любого исследователя, интересующегося корнями фашизма. Последний, как известно, зародился в это время в Италии и, в форме нацизма, в Германии — на основе реакционно настроенных объединений ветеранов Первой мировой войны, адаптировавшихся к новым, демократическим условиям. Едва ли уместно называть самого А. Керенского фашистом, ведь он никогда не встречался ни с Б. Муссолини, ни с А. Гитлером; он никогда не возглавлял партию чернорубашечников, марширующую на Рим, и никогда не руководил «штурмом власти» в Веймарской республике. Однако как министр-председатель в своих решениях он во многом походил на А. Гитлера в последние месяцы существования III Рейха, в то время как Л. Корнилов вполне может быть сравнён с главой СС Г. Гиммлером — как «корниловцы», так и эсесовцы носили эмблему в виде черепа с костями. Что любопытно, и А. Гитлер с Г. Гиммлером, и А. Керенский — с Л. Корниловым разошлись, более того, в обоих случаях дело дошло до смещения со всех постов.

Критики могут указать на множество различий между правлением А. Керенского и фашистскими режимами, которые весьма легко найти в данных обстоятельствах, и я с ними солидарен. Эти различия — причины, по которым появление фашизма в России так и не состоялось, а то, что существовало вместо него, исчезло не в 1945 г., а гораздо раньше, в 1917 г. В то время капрал берсальеров Б. Муссолини только-только демобилизовался по ранению и всего лишь подумывал о том, какие идеи и лозунги ему следует выработать, чтобы его опыт работы в социалистической «Аванти» пригодился в дальнейшей жизни. Ефрейтор А. Гитлер продолжал нести воинскую службу и ещё не сформировал полноценных политических убеждений — они у него пребывали в зачаточном состоянии, представляя собой причудливую смесь из антисемитских и ксенофобских установок, а также крайне реакционных по своей сути помыслов. А. Гитлеру и Б. Муссолини ещё только предстояло создать собственные политические партии, привести их к победе «полудемократическим» путём (т. е. сочетающим успехи на выборах с государственным переворотом), построить государственный строй фашистского типа — и потерпеть поражение в борьбе с… коммунизмом. Режим Временного правительства прошёл через всё это в удивительно короткий срок — всего за 8 месяцев, — и, то, что породил в конечном итоге А. Керенский, вполне может считаться фашизмом, хоть и недоношенным.

Рассмотрим же главные элементы фашизма, присутствующие самым очевидным образом:

— относительно свободное обращение капитала;

— граждане обладают политическими правами и свободами (в то же время деятельность политических партий, кроме правящей фракции, парализована, так как Госдума распущена, ещё Г. Львовым);

— пребывание у власти политической фракции, пришедшей к власти «полудемократическим» путём — и осуществляющей запрет на демократические выборы: А. Керенский, избравшийся в Госдуму и занявший пост в Временном правительстве, удерживал и укреплял свои позиции, применяя военную силу — одновременно часто обращаясь к народу с речами. Порвавший с эсерами и даже исключённый из этой партии Б. Савинков, в прошлом — глава террористической организации эсеров, при А. Керенском фактически руководил военным министерством и представлял собой ещё один подобный пример;

— концентрация капитала в военно-промышленном комплексе и управление им по принципу партийности лицами, и ранее занимавшими данные должности в качестве владельцев или их представителей (ЗЕМГОР и Центральный военно-промышленный комитет, осуществлявшие как сбор средств у населения, так и получавшие их от государства, представляют собой грубый аналог фашистских концернов);

— свобода вероисповедания, использование в качестве господствующей идеологии синтеза национализма и атеизма, в высших кругах правящей фракции — мистического учения, подобного масонским (если Великий восток народов России был простой масонской ложей, ударившейся в политику, то германский нацизм имел более устойчивую опору под ногами — разного рода ариософские ложи, долгие десятилетия опутывавшие Германию своей паутиной — например, А. Гитлер в послевоенный период, только начиная свой политический путь, являлся членом «Общества Туле», в то время как позднее, в период III Рейха, нацисты уже сами создавали подобные структуры, например, Г. Гиммлер в СС);

— создание тоталитарного государственного аппарата, способного осуществлять в широких масштабах самые жестокие принудительные действия, включая самопожертвование (В период, когда деятельность военного министерства, фактически, возглавил Б. Савинков, имевший большой подготовки бомбистов-смертников со времён руководства боевой организацией социалистов-революционеров, «ударническое» движение на фронте и в тылу приняло поразительные масштабы. Члены этих подразделений, включая не только пехоту, артиллерию, но и экипажи боевых кораблей, получавших название «кораблей смерти», давали коллективную «присягу смерти»; формировались также, при широком использовании обмана и принуждения, революционные волонтёрские ударные батальоны в тылу, куда набирали и 12-летних (!) мальчишек, а также женские подразделения. Культ смерти, сопровождавший все эти мероприятия, был сродни духу частей «камикадзе», массово разворачивавшихся в милитаристской Японии в завершающие месяцы Второй мировой войны, и разнообразных эсесовских формирований III Рейха, созданных в тот же период, а также эскадрильи Люфтваффе (Luftwaffe) «Леонид». Численность «смертников» Временного правительства, получавших усиленное довольствие, достигла 600 тыс. чел., из коих лишь 2 полка, 16 батальонов и 2 роты приняли участие в боевых действиях (!). Как нетрудно заметить, речь шла о разновидности того же явления «комитетчины», однако облачившегося в личину «смертника» и клятвенно обещавшего умереть за родину — но всё никак не готового приняться за выполнение данных обещаний под предлогом наличия куда более важных дел в тылу. В конечном итоге, первый большевицкий главковерх прапорщик Н. Крыленко наложил на новый список частей «ударников» презрительную резолюцию: «расформировать и отправить на фронт»).

— антибольшевистская направленность внутренней политики, стремление создать «полудемократическим» путём вооружённые формирования, предназначенные для борьбы с коммунистами.

Последний пункт может быть рассмотрен более детально. Кроме «корниловцев», имеющих заметное сходство с немецкими «фрайкорами» Веймарской республики и, отчасти, с эсесовцами III Рейха, здесь можно отметить казаков. Казаки изначально являлись социальной формацией, сохраняющей пережитки военной демократии, и относились к войскам, комплектующимся на милиционной основе. Нетрудно увидеть здесь сходство с нацистской НСДАП, организованной как политическая партия, управляемая по военному образцу. Сходство это, по ряду признаков весьма отдалённое, в главном фактически отсутствовало — и казаки, и нацисты, сами не признавая всеобщих выборов и всегда настроенные реакционно по отношению к демократии и революции, всё же избирали собственное руководство самостоятельно. Например, «демократизация», в Германии породившая такую партию как НСДАП, в которой со временем выделились «охранные отряды», или СС, в России привела к возникновению Всевеликого Войска Донского, возглавляемому генерал-майором атаманом П. Красновым. И П. Краснов, изначально, в отличие от Добровольческой армии, ориентировавшийся на немцев, и глава кубанского казачества (генерал-лейтенант Белой армии) А. Шкуро, активно сотрудничали с нацистами (в отличие от А. Деникина). При их участии в годы Великой отечественной войны был создан 15-й казачий кавалерийский корпус СС, сыгравший заметную роль в антипартизанской борьбе. А. Шкуро получил звание группенфюрера СС, видимо, вполне заслуженное. И его, и П. Краснова повесили в один день, 16 января 1947 года, в Лефортовской тюрьме.

Для полноты сравнения нужно добавить, что П. Краснов, в будущем — атаман Всевеликого Войска Донского, закончивший свою жизнь как нацистский прислужник, в дни, последовавшие за свержением А. Керенского большевиками, оказался единственным верным ему командиром. Выступление вверенного ему 3-го кавалерийского (казачьего) корпуса и занятие 9 ноября (н. ст.) Гатчины, а 10 ноября (н. ст.) Царского Села считается точкой отсчёта Гражданской войны.

Несмотря на смелость сравнения, сходство режима А. Керенского с фашистским вполне выдерживает критику. Оно также объясняет причины, по которым в годы оккупации (1941 — 1944 гг.) немцы нашли на советской территории 1, 2 млн. чел., поступивших к ним на службу в части Вермахта, СС и полиции — эта идеология, имея невыкорчеванные корни, всё ещё существовала под тонким покровом верности коммунистам, лишь ожидая возможности возродиться. В отличие от Германии и Италии, фашизм в России просуществовал относительно недолго и прожил неполноценную, призрачную жизнь, пройдя все стадии эволюции такого типа государства очень быстро и поверхностно.

Одновременно, рассматривая период правления Временного правительства (государственный капитализм) как переходной по отношению к коммунистическому, можно сделать совершенно очевидный вывод, что и все остальные фашистские режимы занимают промежуточное положение между странами с капиталистическим и коммунистическим типом государственного устройства, с чем, я полагаю, согласиться достаточно легко.

Глава 4. Октябрьская революция — красная, или кровавая

В юности я обнаружил, что большой палец ноги рано или поздно проделает дырку в носке. Поэтому я перестал надевать носки

А. Эйнштейн

1917 год стал для России, втянутой в Первую мировую войну, как показывает данная работа, до известной степени против собственной воли, суровым испытанием. Как бывает в большинстве случаев, испытания она этого не перенесла — из империи великая ещё недавно держава превратилась в республику, а затем и вовсе развалилась на множество враждующих между собой государственных образований. Тем не менее, падение одного режима всегда является началом восхождения следующего, более приспособленного к изменившимся условиям, и, как часто случается в подобных обстоятельствах, нашлись те, кто принялся отстаивать точку зрения о том, будто на самом деле свершилось чудо, и рабы, наконец, смогут вдохнуть чистого, свежего воздуха свободы, равенства и братства. Врать легко, если же ты владеешь словом, твоя ложь может приносить значительные прибыли. Типичным примером лжи в стратегических масштабах является деятельность революционеров нескольких поколений власти, сменившихся в 1917 г.

Например, та же стачка рабочих Путиловского завода, положившая начало Февральской революции — каковы были её причины? Социалисты требовали замены 10 — 12-часового дня 8-часовым, обещали рабочим улучшенное питание. Прекрасные требования. Революция свершилась — и оказалось, что продолжительность рабочего дня диктуется потребностями фронта (а они безграничны и имеют свойство только расти) и возможностями оборудования, наличием станков, сырья и т. д. Капиталисты, сочтя невозможным идти на сотрудничество с революционерами (а втайне и желая революции, но буржуазной, дающей более свободный доступ к госбюджету), ответили закрытием завода, чем вызвали бунт. Однако и при Временном правительстве фронт продолжает существовать, ему нужны пушки и снаряды. Кто платит за заказы? Государство, а оно, в свою очередь, получает кредиты от союзников, нуждающихся в продолжении войны. Но рабочие уже устали работать по 12 часов в день, питаясь блокадным пайком, получаемым по карточкам. 8-часовой рабочий день устанавливается «явочным порядком», то есть рабочие сами уходят из цехов по собственному желанию, подобно солдатам, дезертирующим с фронта; капиталисты отвечают «локаутами», закрывая предприятия. В конечном итоге, падает производство вооружений, и фронт, не получая даже самого необходимого, рассыпается буквально на глазах.

В конце концов, к власти придут большевики, обещающие «фабрики рабочим», и установят… всеобщую трудовую повинность. К чему платить деньги, если они обесценились и на них размещены империалистические и буржуазные символы? Работайте за совесть, товарищи рабочие, на благо Мировой революции, карточками мы вас обеспечим, а где и они не помогут — пошлём в составе пролетарских полков в деревню на продразвёрстку… и на фронты Гражданской войны.

Похожая, но куда более тяжёлая ситуация, сложилась на фронте. Солдаты не хотят гибнуть за «веру, царя и отечество», три бессмысленных слова, из которых два уже затёрто. Отечество, как показывали стремительно нарастающие политические события, также стремительно близилось к концу своего существования.

На Украине, начиная с 17 марта (н. ст.) 1917 г., существовал представительский орган власти — Украинская Центральная рада, — не подчинявшийся ни Петросовету, ни Временному правительству, хотя последнее и имело на него определённое влияние, со временем всё слабевшее. В отличие от Финляндии, представлявшей собой этнически и географически изолированный регион, к тому же малонаселённый, независимость Украины создавала перспективу настолько значительного ослабления России, что та вообще угрожала развалиться на ещё более мелкие составляющие (что в конечном итоге и произошло). Чёрная металлургия и каменный уголь Донбасса, а также хлеб — эти ресурсы были жизненно важны для фронта и государства. Украинцы составляли 38, 64%, или 3, 5 млн. чел., в вооружённых силах, и перспектива возникновения собственного независимого государства резко снижала их желание выполнять «союзнический долг». Возникновение УЦР, славшей в Петроград телеграммы о конфедеративной связи с Россией, но на деле саботировавшей указания Временного правительства, конечно, стало для них своеобразным маяком, весомым поводом забыть о войне и вернуться на родину. Независимая Украина, чьи земли до войны были разделены между двумя империями — Австро-Венгрией и Россией, — конечно, не могла возникнуть без подписания между ними мира, который в тех обстоятельствах мог быть заключён только после поражения России, уже более чем очевидного. Это изначально ориентировало политику украинского правительства на Центральные державы.

Итак, все лгали по-своему, надеясь ухватить кусок пожирнее. Наиболее забавный пример лжи подал в тот период В. Ленин (В. Ульянов), заявивший: «Партия — не пансион для благородных девиц». Видимо, именно поэтому Военно-революционный комитет (ВРК) во главе с самим В. Лениным (В. Ульяновым) разместился в Смольном, здании… пансиона благородных девиц. К тому времени, когда вождь присоединился к Л. Троцкому (Л. Бронштейну), фактически, создавшему ВРК и осуществившему львиную долю работы по подготовке революции, её успех был предрешён. Как же действовали большевики? Их тактика, нужно признать, представляла собой неподражаемый и совершенно гениальный образчик лжи. Они изначально не поддерживали войну — и теперь настал их час пожинать плоды собственной политики. К тому моменту войной уже пресытились все, кроме горстки генералов, бесконечно заседавших в штабах и упоённо продолжавших играться в солдатиков.

Благодаря наличию сети полковых выборных комитетов, всячески покрывавшей дезертирство и срывавшей все попытки вступить в бой, большевики легко могли влиять на солдат. К моменту Октябрьской революции им принадлежало 40% мест в комитетах: достигая минимума на относительно успешных Кавказском и Румынском фронтах, большевизация на фронтах, противостоящих исключительно германской армии (Северном и Западном) составляла 62% и 65% соответственно. Трудно обвинять солдат в желании спасти собственную шкуру — они лишь поддерживали тех кандидатов, которые обещали прекратить безнадёжную войну (это своё обещание большевики выполнили, однако война от этого только перешла в стадию гражданской, во многом ещё более разорительной). Конструктивной «платформы» они не выдвигали, да и не пытались этого сделать, прекрасно сознавая, что это не даст никаких ощутимых результатов в стране, которая стремительно катится в пропасть.

Предпарламент (Временный совет Российской республики), впервые собравшийся 6 октября н. ст., в конечном итоге насчитывал 555 мест, из которых 58 выделили большевикам; это было весьма щедро со стороны А. Керенского, ведь в 50 губернских городах у их было лишь 7% мест, а в 413 уездных — и того меньше, 2%. Наибольшее количество мест у большевиков было в Петроградской думе — 33,5%. Такой расклад сил свидетельствовал о том, что в случае, если буржуазная демократия в России состоится, то никому и дела не будет до построения коммунизма. Однако ЗЕМГОР и порождённая им государственная система уже являлись вчерашним днём: победа большевиков как раз потому и была неизбежна, потому что они никоим образом не связывали свою судьбу с «либерально-демократическими ценностями» (англо-французскими военными займами) и истекающей из них необходимостью вести войну «до победного конца».

20 октября (н. ст.) Л. Троцкий (Л. Бронштейн), выступая в Предпарламенте, заявил о том, что большевики порывают с данным предприятием. Данное заявление сопровождалось свистом с трибун и выкриками: «Скатертью дорога!». Любопытно, что на собрании ЦК Л. Троцкий (Л. Бронштейн) и прочие сторонники бойкота оказались в меньшинстве — они собрали только 50 голосов против 77. Последнюю группу, стоявшую на соглашательских позициях, возглавлял Л. Каменев, и данный случай, а также позицию Л. Каменева, я моему читателю рекомендую запомнить; революционеры в РСДРП (б) возобладали лишь после того, как Л. Троцкого (Л. Бронштейна) поддержал В. Ленин (В. Ульянов).

Успех же самой революции, напротив, оказался предрешён: менее чем через неделю после создания ВРК (25 октября н. ст.), 31 октября н. ст., совещание представителей полков приняло резолюцию о неподчинении гарнизона Временному правительству; исполняться могли только те приказы штаба военного округа, которые подтверждены солдатской секцией Петроградского совета. Если учесть, что 90% мест в Петросовете принадлежало большевикам, речь следует вести о согласии солдатских комитетов подчиняться ВРК.

7 ноября (н. ст.) временное правительство оказалось изолированным в Зимнем дворце; все государственные учреждения уже были заняты патрулями, подчинявшимися комиссарам ВРК. Революция к тому времени проходила относительно спокойно, в ситуации «двоевластия» воинские подразделения из двух взаимно противоречащих приказов, отдаваемых ВРК Петросовета и Временным правительством, всегда предпочитали первый.

Штурм Зимнего дворца, вопреки ряду источников, всё-таки имел место, и затянулся с 21 час. 7 ноября н. ст. до 2 ч. 8 ноября н. ст. Однако едва ли здесь следует говорить о кровопролитных боях, скорее, о противостоянии увечных мыслью с калеками. Рабочие и солдаты, активно заседавшие в комитетах, настроены были крайне пассивно, например огромный Путиловский завод дал только 80 бойцов (!), и наступление началось лишь с появлением вечером 7 ноября н. ст. нескольких тысяч революционных балтийских матросов. Те, не решаясь перейти в атаку по правилам сухопутного боя (их можно понять, заседать в подпольных матросских комитетах в кочегарках «дредноутов» этим героическим парням было привычнее), обрушили на стены Зимнего винтовочные залпы. Из окон им ответили тем же: три роты юнкеров, женский ударный батальон (197 чел.) и 40 Георгиевских кавалеров-инвалидов, возглавляемых штабс-ротмистром на протезах. Перед этим оборонительные позиции покинули:

а) юнкера-артиллеристы, отозванные начальством училища (молодым людям нужно было выспаться перед завтрашними занятиями или что-то вроде этого);

б) казаки, требовавшие усиления пулемётами, пехотой и броневиками, чтобы избежать потерь, подобных тем, что они понесли в июле;

в) броневики, так как у них заканчивался бензин (видимо, холодное время года и суток вынуждало экипажи включить двигатели, чтобы те работали вхолостую, из-за чего горючее вскорости закончилось).

Наступательная операция имела солидную огневую поддержку: по Зимнему вела огонь артиллерия Петропавловской крепости (канониры умышленно брали выше) и крейсера «Аврора» (последний был расположен на рейде настолько неудачно, что снаряды, выпущенные из его орудий, попросту не могли достичь цели, поэтому стрельба велась холостыми). Самое смехотворное в этой истории то, что матросы ворвались в Зимний дворец с чёрного хода, который не охранялся (оборона не была организована, вероятно, юнкера и инвалиды были более заняты общением с женщинами-«ударницами». Они прошли туда вслед за куда более предприимчивыми и решительными мародёрами, обнаружившими возможность лёгкой поживы.

Арестовав министров Временного правительства (А. Керенский куда-то исчез), матросы принялись за «ударниц». Проведённое следствие выявило факт изнасилования троих; одна застрелилась, оставив нелепого содержания предсмертную записку, в которой говорилось о «крахе идеалов». Впрочем, едва ли остальные женщины остались без моряцкого внимания; просто они предпочли не заявлять о случившемся, ввиду поражения правительства, которое защищали.

А. Керенский, впрочем, не сдавался: собрав то, что недавно было 3-м кавалерийским корпусом, в котором числилось по 12 тыс. шашек и более, он, с 700 казаками (!), атаковал Гатчину и Царское село. Там они столкнулись с отрядами матросов, возглавляемых П. Дыбенко. Последний, уже успевший побывать под трибуналом за мятеж на линкоре «Гангут» в 1915 г. и выпросивший прощение ценой перевода в «добровольческий» отряд, воевавший на суше, со свойственной ему простотой и непосредственностью предложил обменять «ухо на ухо» (В. Ленина (В. Ульянова) на А. Керенского). А. Керенский, фактически, отстранённый от переговоров, немедленно смекнул, куда ведут такие речи — ещё немного, и казаки могли выдать его матросам, удовлетворившись тем, что «ухо» (власть) в Петрограде сменилось. Переодевшись матросом (а отнюдь не женщиной, безопасность которых в те дни была никоим образом не гарантирована), он бежал.

Приход к власти большевиков ознаменовал распад России: 20 ноября н. ст. Украина провозгласила независимость, создав Украинскую Народную Республику, 6 декабря н. ст. её примеру последовала Финляндия. Совет Народных Комиссаров (Совнарком) признал её независимость уже 31 декабря н. ст.; вскоре этому примеру последовали правительства Франции и Германии. Здесь легко заметить разницу: Финляндия, весьма слабо связанная с Россией во всех отношениях, Совнарком абсолютно не интересует, в то время как о признании независимости Украины не идёт и речи. Нетрудно заметить, что большевики в своих действиях более руководствуются здравым «геополитическим» смыслом, нежели идеями о грядущем коммунистическом мире и Мировой социалистической революции, что приписывает им ряд авторов, преимущественно также коммунистов, включая бывших, например, В. Суворова (В. Резуна).

Трудно сказать, насколько хорошо осознавали большевики (особенно вожди) утопичность собственных идей. Однако, полностью отрицая существующий порядок вещей, они терпеливо ожидали, пока кризис доведёт их оппонентов до окончательного политического банкротства. Толпа полуграмотных солдат, изъеденных вшами, с готовностью ухватилась за лозунги, обещающие им мир и раздачу земли. Первый, кстати, противоречил основополагающим тезисам коммунизма, утверждающим, что социалистическое государство должно сражаться с капиталистическими, а второй отражал позиции анархистов и эсеров, но уж никак не большевиков, всегда отстаивавших право государства на землю. Это был просто вынужденный ход, взятка солдатам, большей частью происходящим из числа крестьян: возвращайтесь домой с фронтов и делите землю между собой. Так была обеспечена лёгкая победа революции.

Большевики превосходно осознавали, что для революции сложились самые благоприятные обстоятельства и, отлично понимая механику процесса, с блеском ими воспользовались. Однако, ставя перед собой вопрос, являлись ли обстоятельства благоприятными для создания социалистического общества, Л. Троцкий (Л. Бронштейн) впоследствии, уже пребывая в очередной эмиграции, категорически отвечает: нет. По его мнению, социализм можно построить лишь в развитой капиталистической стране, к которым Россия не относилась, а власть там удалось захватить как раз по причине упадка капиталистических отношений и возникновению в связи с этим революционной ситуации.

Вообще, здесь мы подошли к самому сложному вопросу: как же так случилось, что люди, посвятившие всю свою жизнь борьбе за права трудящихся, пришли к власти лишь затем, чтобы окончательно разрушить то, что ещё существует, и закабалить этих самых трудящихся узами, рабства, не имеющими аналогов в современной истории? Это непростой и весьма сложный вопрос, содержащий в себе множество противоречий. Однако я полагаю, что могу объяснить, почему оказалось, что белое, сдобренное алой пролетарской кровью, в итоге стало чёрным.

Улучшение условий труда наёмных работников (их всегдашняя мечта) не всегда выгодно их нанимателю. Зачастую дело обстоит как раз наоборот: снизив расходы на производство, в том числе и на оплату труда, можно снизить цену и на сам товар, а значит, сделать его более конкурентоспособным. Если рабочие выйдут из строя, их легко заменить, наняв новых. Именно так поступают все капиталисты; высшего уровня эта тенденция достигла в ХХ веке, когда на заводах Г. Форда была внедрена конвейерная сборка, существенно снижавшая требования к квалификации работников. Вместо ремесленников, подыскать замену которым весьма нетрудно, к станкам и к конвейеру стали работники, прошедшие лишь самое поверхностное обучение. Однако современные машины, благодаря своей мощности заменяющие ручной труд, далеко не всегда оказывались безопасными. Выполняя одну и ту же операцию бессчётное количество раз за день, рабочие уставали — и, утратив на секунду концентрацию внимания, получали тяжелейшие производственные травмы. Г. Форд был исключительно умным человеком. Чтобы избежать исков, он построил для своих рабочих больницы, а когда те выздоравливали, вновь ставил их в строй. В своих мемуарах он с гордостью указывает на то, сколько операций на его заводах может быть выполнено безрукими, сколько — безногими, а сколько — слепыми. Данная политика, несмотря на её видимую бесчеловечность, по тогдашним меркам считалась достаточно прогрессивной и вполне заменяла современные социальные гарантии, ведь зарплата на заводах Г. Форда всегда была очень высокой. Он не выбрасывал людей на улицу как отработанный материал, а наоборот, использовал их снова и снова, извлекая из этого немалую прибыль.

К Г. Форду мы ещё вернёмся; сейчас важнее понять, что капиталисту выгодно поддерживать лишь тот уровень расходов на рабочую силу, который необходим для оптимизации производства. В период, когда зарождались коммунистические партии (во второй половине ХIХ века), отношение к рабочим было куда более жестоким; рабочий день длился 14 — 16 часов. Искалеченные на производстве безжалостно увольнялись; им приходилось побираться или зарабатывать себе на жизнь преступным путём. Нередки были бунты и волнения; образованные люди, обычно студенты, по тем или иным причинам отчисленные из высших учебных заведений или оставшиеся по каким-либо иным причинам «за бортом», брали на себя функцию «правозащитников», составляя петиции и т. п. Сам К. Маркс, виднейший теоретик коммунизма, представлял собой живое воплощение данной тенденции, развившейся вследствие увеличение численности высших учебных заведений и, соответственно, учащихся там студентов. Похожая судьба и у членов семьи Ульяновых, давшей целую группу революционеров, и у многих других. Униженные, угнетённые и оскорблённые — все они собирались вместе; изначально, несмотря на различное происхождение и цели, они имели общего противника — власть предержащих, оттеснивших их с тёплых местечек под солнцем.

Однако деятельность, направленная на защиту интересов рабочего класса, не может быть единичным случаем, ведь адвокат, добившийся успехов в суде на процессе против крупного капиталиста, чем-то ущемлявшего своих работников, или пылкий оратор, умело организовавший забастовку — они теперь пребывают в «чёрном списке». Куда им податься? Идти на завод? Разумеется, они просто вынуждены сделать свою деятельность постоянным источником дохода. Такая деятельность гораздо эффективнее, если осуществляется группой лиц, имеющих далеко идущую программу действий. Их цели не могут ограничиваться частными соглашениями с фабрикантами, улучшающими условия труда на том или ином заводе, ведь подобное соглашение легко нарушить, как только спайка пролетарских рядов ненадолго ослабнет. Необходимо принятие законов, дающих гарантии рабочему классу, а значит, должна быть создана партия, представленная в парламенте.

Настолько хорошие идеи нашли сильную оппозицию, особенно в Европе, где парламентаризм как таковой только-только зарождался. Капиталисты использовали всё: полицию, частную полицию, тайную полицию, а где полиции всех сортов не хватало — армию. Они подкупали коммунистических вожаков, внедряли в пролетарскую среду провокаторов, организовывали показательные судебные процессы над зачинщиками стачек. Коммунисты были объявлены вне закона. Л. Троцкий (Л. Бронштейн), например, специальным судебным решением был лишён всех гражданских прав; он кочевал по Европе — и повсюду подвергался насильственной экстрадиции. В конце концов, британские власти в Канаде выдворили его даже из концлагеря, где он провёл успешную агитацию среди немецких военнопленных, побудив тех встать на защиту собственных прав. Только став проблемой и в концлагере, в 1917 г. Л. Троцкий (Л. Бронштейн) получил возможность вернуться на родину.

Оказавшись в подполье, коммунисты были просто вынуждены строить планы, ставившие целью насильственный захват власти. Вполне естественная мысль о том, что изменённое насильственным образом законодательство и попранные права частной собственности вызовут реакцию в соседних странах, которые немедленно объединятся против революционного государства, как это уже было в случае с Францией после 1789 г., вынуждала разрабатывать соответствующие, далеко идущие программы. Национализация заводов и фабрик, всеобщая мобилизация равноправных отныне граждан на борьбу с внешним врагом — в этом не было ничего нового. Как ни странно, «Манифест Коммунистической партии» уже не содержал такого пункта как повышение уровня жизни трудящихся — его сменила необходимость резкого, скачкоподобного роста производительных сил. Так, начиная с борьбы за интересы рабочего класса, коммунистическая партия пришла к осознанию необходимости ещё более интенсивной его эксплуатации.

Тут нет ничего необычного: каждый игрок, не имея возможности побить карту противника, задействует козыри, или, выражаясь языком военных, применяет тяжёлую артиллерию. Грубо говоря, имея недостаточно сил для решения возникших проблем и поставленных задач, революционеры ставили более радикальные цели и расширяли круг задач, привлекая к их решению всех, кого только возможно. Иногда это помогало, и отдельно взятые капиталисты пасовали перед объединённым натиском активистов, профсоюзов, анархистов и разного рода «деклассированного элемента», привлечённого возможностью участия в восстании, грабежах и поджогах. В большинстве случаев победа оставалась за силами реакции, ведь, строя самые широкие планы, коммунисты сталкивались с растущим пропорционально сопротивлением системы.

Не имея достаточной поддержки в родных странах, революционеры искали её за рубежом, благо появление телеграфа и железных дорог в значительной степени ускорило обмен информацией, позволяя не только общаться с единомышленниками за рубежом, но и собираться на мероприятия, получившие статус международных конгрессов. Осуществляемые ими акции протеста, попадая на передовицы газет, увеличивали тиражи последних, принуждая владельцев периодических изданий искать способы подогревать формально враждебную им «общественную активность». Возникали явления, которые можно бы было назвать до известной степени глобальными, касающимися более сознания, нежели экономики — своеобразное единство революционеров, озабоченных общими для пролетариев ряда стран вопросами.

Однако было в этом Коммунистическом интернационале нечто, изначально являющееся чистой пропагандой, вернее, ложью. Интересы немецкого рабочего абсолютно те же, что и у русского, французского или британского — до чего правдивы в этом плане были лозунги социалистов! Но вот реализованы интересы всех рабочих одновременно быть не могут, поскольку их правительства конкурируют за доступ к стратегическим ресурсам сырья, рабочей силы — и к рынкам сбыта.

Рабочий какой-то из стран, участвующих в переделе мира, неизбежно окажется ущемлённым в своих интересах, начнёт недоедать — и станет в таких обстоятельствах лёгкой добычей агитатора. Голодный, физически истощённый человек, удерживающий себя в рамках единственно силой воли, весьма подвержен влиянию извне, так как его разум уже не в состоянии адекватно оценивать обстановку — более того, он сам подсознательно ищет возможность прекратить исполнение столь тяжких для него обязанностей. Разумеется, облечённое в умные фразы (построенные так же умно и гладко, как у директора завода) предложение агитатора на митинге, подкреплённое единогласным рыком товарищей, не говоря уже о дармовой выпивке — всё это позволяет с лёгкостью убедить рабочего в том, что выходить на работу завтра не нужно. Действительно, достаточно всем рабочим перестать работать — и уже завтра война прекратится, так как солдаты не получат необходимых для этого патронов и снарядов. Однако вторую половину правды агитаторы благоразумно скрывали от рабочих ушей: отнюдь не все заводы им удастся остановить, наиболее благополучные продолжат работу — и принесут победу в войне своим владельцам. По иронии судьбы, наиболее благополучные заводы располагались в наиболее развитых капиталистических странах, где социалистические преобразования, согласно теориям самих же коммунистов, были наиболее вероятными — и отчасти уже произошли.

Разумеется, существовала и ещё одна правда, о которой революционеры не спешили распространяться и в своём интернационалистическом кругу. Народная истина гласит: дружба дружбой, а табачок врозь. Так и коммунисты всего мира, несмотря на то, что объединялись в различные интернационалы, оставались членами собственных национальных компартий, сформированных по законам, написанным капиталистами. Революционные преобразования, проще говоря, революции в отдельно взятых странах, оставались делом коммунистов этих стран. Например, революции в России победила — это всем хорошо известно. Но победила ли в России Мировая социалистическая революция, пришла ли к власти Всемирная коммунистическая партия? Нет, конечно — к власти пришли российские социал-демократы («большевики»), возглавляемые В. Лениным (В. Ульяновым), российские же граждане. Даже захватив власть, большевики ни одного швейцарца или француза в правительство не пригласили — они создали правительство Советской России. Уже один только этот факт сам по себе свидетельствует о том, что Мировая социалистическая революция как историческая перспектива не рассматривалась коммунистами всерьёз, по крайней мере, до конца в неё никто не верил. Верили лишь в то, что в наиболее слабых странах, пошатнувшихся под двойным гнетом фронта и внутренних проблем, революция свершится.

Царская Россия, отсталая в индустриальном отношении, косная, пропитавшаяся зловонием реакции, представляла собой весьма благоприятную среду для развития революционных идей и для распространения их в неграмотной крестьянской и рабочей среде. Здесь запрещённые социалистические и коммунистические партии, свободно, среди бела дня убивавшие членов правительственного кабинета, премьер-министров и даже царей, достигли наибольших успехов. Тут, где демократические реформы и преобразования шли слишком медленно, в условиях кризиса, вызванного войной, назрела острая необходимость — и благоприятная возможность — для революции. Революция же лишь дала возможность максимально упростить и централизовать государственное управление — с целью увеличения производительных сил, к тому времени пришедших в совершенный упадок.

Вожди революции вполне осознавали, в насколько сложных обстоятельствах приняли развалившееся в том числе и благодаря их усилиям государство — и некоторые из них даже пытались что-то сделать для широких слоёв населения, которому столько наобещали. Кто-то из вождей лгал время от времени, кто-то — постоянно, кто-то хотел построить социалистическое государство, которое со временем станет раем на земле, кто-то хотел рая только для себя. Этой лжи, достигшей уровня пропаганды, и посвящена моя книга.

Часть III. Триумф немецкого оружия. Vae victis!

Глава 1. Берлин

Во вселенной бессчётное множество миров, а я еще и одного не завоевал!

Александр Македонский

Германия была основным противником России в обеих мировых войнах. Это мощное государство с имперскими амбициями, выросшее в считанные десятилетия на месте маленькой милитаристской Пруссии, для многих исследователей представляется чем-то «сумрачным» и таинственным, несмотря на обилие доступной информации, включая и совершенно секретные некогда документы из немецких архивов. Несмотря на напрашивающийся в таких обстоятельствах однозначный вывод об умственных способностях «исследователей», чьи работы пользуются определённой популярностью у русскоязычных читателей, я удержусь от него. Проще всё объяснить, даже «исследователям».

Германцы формально обособились в национальное государство в 1512 году, когда Священная Римская империя стала именоваться Священной Римской империей германской нации. Данное конфедеративное образование, возглавляемое королём Австрии, неизменно провозглашаемым императором, отличалось известной рыхлостью и непрочностью. Изначально представлявшая собой восточную часть франкских земель, Австрия имела столицей бывший укреплённый лагерь XV римского легиона, носивший название Виндобона, впоследствии — Вена. Развитие морских коммуникаций, приведшее к подписанию в 1241 г. Любеком и Гамбургом договора об объединении и возникновению в XIII — XIV веках могущественной Ганзы, неуклонно подмывало власть императора на севере. Союзником и щитом Ганзы на суше выступал Тевтонский орден, в 1525 г. переживший секуляризацию и ставший первым в мире протестантским государством, в котором правила династия Гогенцоллернов. Династия быстро угасла, и герцогство перешло в собственность курфюрстов бранденбургских, также принадлежавших к одной из ветвей Гогенцоллернов.

Ганза, с каждым поколением всё более теснимая на иностранных рынках, в первую очередь британскими купцами, постепенно слабела. В 1598 г. Елизавета I закрыла знаменитый «Стальной двор» (англ. Steelyard, нем. Der Stahlhof), укреплённую резиденцию Ганзы в Лондоне. Этот шаг свидетельствовал о многом, в первую очередь, о готовности англичан прибрать к рукам торговлю в бассейне Северного и Белого морей и даже на Балтике. Ещё через сто лет, в 1699 г., прошёл последний съезд Ганзы, а уже два года спустя, в 1701 г. бранденбургский курфюрст Фридрих III короновался первым королём Пруссии Фридрихом I. Это было знаменательное событие: вызревавший северогерманский абсолютизм мог рассчитывать на присоединение не имеющих хозяина ганзейских земель; с самого начала своего существования Пруссия ставила задачей объединение своих территорий — Бранденбурга и Пруссии. Чтобы достичь этой заветной цели, Гогенцоллернам предстояло сломить сопротивление Речи Посполитой, северогерманских князьков… и собственного императора.

Прежде чем перейти к краткому описанию последовавших затем войн, нужно подчеркнуть главное: королевство Пруссия возникла из трёх основных элементов. Первым из них, экономическим, являлась Ганза, возникшая на основе договора между двумя крупнейшими торговыми городами северной Германии, в год, предшествовавший году битвы на Чудском озере. Разбитые там войска Ливонского ордена, несомненно, опирались на финансирование Ганзы, и никакого совпадения здесь нет. Вторым элементом, военным, выступил Тевтонский орден, оказавшийся более долговечным, нежели Ливонский, столетиями враждовавший с Польшей, Литвой и Русью. Третий элемент, политический, располагался в Берлине, городе, которому предстояло стать новой столицей Германии. В отличие от первых двух, последний компонент был отнюдь не враждебен ни Новгороду, ни Московскому княжеству, ни Лондону — и, соответственно, прусская политика зачастую выражала стремление к союзу как с Британией, так и с Россией. Однако основа этого треугольника, Ганза и Тевтонский орден, представляли собой подводную часть айсберга, зачастую незаметную за дипломатическими манёврами — и, тем не менее, главнейшую её часть.

Любой, кто знает историю Санкт-Петербурга, скажет, что основание этого города в 1703 г., всего два года спустя коронации в Берлине первого короля Пруссии, является мистическим совпадением. Впрочем, едва ли здесь имело место совпадение: шла Северная война, и Пётр I прямо ставил себе целью выход в Атлантику, и совершенно очевидно — для торговли с Европой, в том числе и с богатейшей страной мира — Великобританией. Две страны, Россия и Пруссия, желавшие завоевать себе место на Балтике, выступили сообща против общего врага — Швеции. Несмотря на первоначальные успехи шведской армии, ведомой Карлом XII, одним из наиболее замечательных людей своей эпохи, скандинавы были биты, и, как только в борьбе обозначился перелом, флажки, обозначающие месторасположение столиц, сместились.

Любопытно, что расположение Санкт-Петербурга как «окна в Европу» свидетельствует о направленности всей деятельности России на экспортно-импортную торговлю через этот порт, в первую очередь с Британией, что свидетельствует о до известной степени подчинённом положении, в то время как Берлин является центром сил и процессов, более независимых по своей сути от Великобритании и более враждебных ей. Любопытно, что Великобритания в Северной войне успела поучаствовать на обеих сторонах, однако на деле не приняла почти никакого участия вообще, выговорив себе выгодные территориальные уступки от шведов и выступив, скорее, в роли арбитра. Подобное отношение к европейским войнам вообще следует полагать типичным для англичан.

Последующая история Пруссии — это иллюстрация фразы о том, как обычно государство заводит себе армию, но только прусская армия заводит себе государство. Предельно милитаризованное маленькое королевство участвовало в одной войне за другой, понемногу округляя свои владения за счёт более слабых соседей. Наконец, при Фридрихе II Пруссия открыто бросила вызов Австрии, присоединив богатую и развитую в промышленном отношении Силезию. Последующая война 1756 — 1763 г., ставшая подлинным испытанием для пруссаков, велась ими в значительной степени на деньги англичан и при их прямом участии (Ганновер, британское владение, являлся союзником Пруссии). Получив название Семилетней, она дала множество образчиков крупных и мелких сражений, показавших, что Фридрих II во главе относительно небольшой, но отлично вымуштрованной армии может успешно противостоять объединённым силам Австрии, России и Франции. Война закрепила более ранние приобретения Пруссии и предопределила последующее присоединение Саксонии и раздел Польши. В XIX век Пруссия вступила сильнейшим германским государством, этнически и религиозно монолитным, обладающим грозной армией.