Бесплатный фрагмент - Империя

ИМПЕРIЯ
Романъ-утопiя

Данная книга является художественным произведением, не пропагандирует и не призывает к употреблению наркотиков, алкоголя и сигарет. Книга содержит изобразительные описания противоправных действий, но такие описания являются художественным, образным и творческим замыслом, не являются призывом к совершению запрещенных действий. Автор осуждает употребление наркотиков, алкоголя и сигарет. Пожалуйста, обратитесь к врачу для получения помощи и борьбы с зависимостью.

Посвящается Дмитрiю Лобкову, моему другу, единомышленнику и главному читателю. Спасибо за помощь и поддержку, другъ!

***

Старейший в Дождьгороде трактир оказался полупуст — что было странно для вечернего времени выходного дня. Князь Гостомысл Алексеевич Понуров осмотрелся. Четверо мещан за столиком у стены играли в карты — видимо, в покер; а может быть, в преферанс. Красивая пожилая пара у другой стены тихо, как-то очень трогательно и благонравно беседовала за коктейлями. Два ражих широкоплечих матроса у стойки пили пиво из пузатых литровых кружек и что-то возбуждённо обсуждали. Мягкое освещение, негромко звучала симфония номер пять Чайковского.

Трактир выдержан в традиционном стиле, в духе начала 20 века. Всё натурального дерева — мебель, трактирная стойка, стеллажи с бутылками. Стены и потолок обшиты широкими досками морёного дуба. В углу у входа настоящий музыкальный автомат времён 1950х годов — в рабочем состоянии, но сейчас используемый скорее как часть антуража. На стенах множество фотографий Дождьгорода — с 20х годов прошлого века по сегодняшний день, разных годов плакаты с рекламой пива и других алкогольных напитков. Гордостью владельца трактира был большой плакат с изображением актёра Ярилы Громова, рекламирующего тёмное «Жигулёвское». «Жигулёвское портеръ — Только его и пью! Только такъ, только с нимъ! Я. Громовъ» — гласила надпись. Внизу плаката красовался крупный автограф великого артиста: «Первостатейный кабакъ! Такъ держать! Ярила Громовъ».

В 1973 году в Дождьгороде один день снимали сцену фильма «Преступление и наказание», картину, которую потом на Западе назовут величайшим «psychological blockbuster`ом». После съёмок в трактир зашёл Громов, игравший Свидригайлова, и по просьбе отца нынешнего трактирщика оставил на плакате со своим изображением размашистый автограф красной тушью. Плотный и рослый красавец-лицедей действительно пил только жигулёвский портер и уговорил семь больших кружек.

Дождьгород был заложен в 1919 году, на месте села Мокрое Смоленской губернии. По преданию, в конце 18 века над Мокрым больше двух месяцев беспрерывно лил дождь — отсюда город и получил своё название. Мокрое славилось своими гончарными мастерами — фарфор его ценился не только в России, но и во всём мире.

Строительство началось с возведения храма, Белой Церкви, впоследствии ставшего центром поселения. Уже тогда, рядом с бытовками строителей было построено временное бревенчатое здание трактира, который открыл местный мелкопоместный дворянин Петр Васильевич Гаврилов. Здесь рабочие питались и вечером выпивали, и заведение стало приносить хорошую прибыль, а через полгода целиком окупилось.

Крест-накрест были проложены две главные дороги — так, что на их пересечении оказался храм. Одну дорогу обсадили по обочинам молодыми дубками, другую — саженцами вишни; позднее эти дороги получат название Дубового и Вишнёвого проспектов.

Когда храм был возведён, вокруг него началось строительство нежилых зданий, а затем, далее по периметру, и жилых одно- и двухэтажных домов. Центр Дождьгорода отстроили за рекордные сроки, и большинство строителей, получив бесплатное жильё, остались здесь, став его первопоселенцами. В это время был перестроен трактир Гаврилова — кабак теперь размещался в хорошем основательном каменном строении из двух этажей.

Город постепенно разрастался. По переписи населения на май 2020 года в городе проживало 23112 человек

Князь Понуров сел за стойку, подальше от матросов. Взглянул на портрет действующего государя императора Александра 4, как-то жалко и неуместно смотрящийся среди многочисленных бутылок с алкоголем. Царь на портрете почему-то был изображён совсем молодым, ещё без бороды.

— Добрый вечер, ваше сиятельство-с, — к Понурову подошел моложавый половой в красной косоворотке и темных флансах.

— Добрый, дружище, добрый, — отозвался князь густым грудным басом.

Князю Понурову 39 лет. Это мужчина богатырского телосложения и исполинского роста — почти три аршина. Сильно вьющиеся, густые соломенные волосы подстрижены необычайно смело для взрослого дворянина: длинная волнистая чёлка, ниспадающая на лопатки и грудь — и наголо выбритые виски с затылком. Могучие усы, окладистая курчавая борода цветом чуть темнее волос — за которой князь ревностно ухаживал. Крупные, правильные черты лица. Широкие ярко-синие глаза под кустистыми жёлтыми бровями, которые он никогда не подбривал. Прямой нос.

— Что-то, гляжу, народу нынче у вас не густо, — заметил князь.

— Так Горкунов же третьего дня-с новый кабак открыл. Безумные скидки, говорят, в честь открытия. Всё вроде как по высшему разряду-с: новомодная музыка, большой танцпол, игровые автоматы… striptease даже, после одиннадцати.

— Ого! Купчина наш действует с размахом, по обыкновению! Striptease в кабаке, кто бы подумал! — густо хохотнул Гостомысл Алексеевич. — И где же он открыл сие чудо?

— На юге-с. На перекрёстке Белоцерковной и Серебряной. И с названием заморачиваться не стал, так и назвал: «На перекрёсткѣ».

Князь достал из бокового кармана пиджака большую гнутую курительную трубку, кисет с табаком и серебряный темпер. Трубка была ирландская, с вместительной конической чашей, покрытой матово-коричневым лаком.

— Не разоритесь теперь? — спросил Понуров.

— Да ну! Акция закончится, народ к нам вернётся. Это уж как пить дать, — сказал половой. — Так чего изволите-с?

— «Жигулёвское» портер, пол-литра, в бокале. И стаканчик «Гавриловки».

«Гавриловка» — фирменная 50градусная настойка трактира, старый семейный рецепт: более 20 трав, пять морсов и пять сортов мёда.

— «Жигулевское» разливное? — почтительно осведомился половой.

— Разумеется. Ещё бы в кабаке бутылочное заказывать!

— Частенько спрашивают, между прочим, — заметил человек.

— Извращение, на мой взгляд, — усмехнулся князь.

— К пиву что-нибудь желаете-с? Фисташки, гренки, арахис, сыр, креветки-с?

— Фисташки.

— Сию минуту-с, — и половой отошёл к пивному крану.

Неспешно набивая трубку, Понуров ещё раз оглядел зал. В самом дальнем углу, в полусумраке, он увидел за столиком коротко стриженную светловолосую барышню, которую раньше не приметил. Лица толком рассмотреть не удалось, но чем-то девушка его заинтересовала.

Половой поставил перед князем на плетёную подставку бокал с тёмным пивом, маленький конический гранёный стакан «Гавриловки» и блюдце с фисташками.

— Благодарю, — молвил Гостомысл Алексеевич.

— С нашим удовольствием-с, — отозвался человек.

На взгляд Понурова тот излишествовал со словоерсами. Когда князь вновь перевёл взгляд в дальний конец трактира, коротковолосой барышни там уже не было. Он отпил тягучего густого «Жигулёвского», сделал глоток настойки. Сжав мундштук трубки зубами, охватил чашу пальцами, уплотнил табак указательным пальцем, чиркнул спичкой и сосредоточённо раскурил трубку, медленно проводя пламенем спички по кругу. Чайковский закончился, теперь звучал Шопен.

Со второго этажа, где располагались подсобные помещения и кабинет трактирщика, по винтовой лестнице спустился в зал владелец трактира, Николай Васильевич Гаврилов — среднего роста, полноватый и лысоватый.

— Какие люди! — весело воскликнул он, завидев Понурова. Они учились в одном классе первые два года гимназии и до сих пор поддерживали дружеские отношения.

Николай Васильевич подошёл.

— Моё почтение, княже!

— Здравствуй, старина, здравствуй!

Они пожали друг другу руки.

— Где пропадал, пройдоха? — Гаврилов грузно опустился на стул. — Давненько не заглядывал.

— Роман дописывал, — молвил князь. — Затворником жил, кабинета почти не покидал.

— О, очередной философско-порнографический шедевр?! — сказал трактирщик и крикнул служащему: — Миша, стакан сельтерской!

— На сей раз получился скорее психологический триллер, — Гостомысл Алексеевич пыхнул трубкой — две небольших затяжки и одна глубокая. — Но с элементами эротики, конечно, — он усмехнулся, — куда ж я без неё?

— Ну, с психологизмом в твоих книгах всегда всё было в порядке, — Гаврилов отпил воды из принесённого половым высокого стакана. — Но триллер… как это тебя угораздило?

Князь подумал.

— Жанры в литературе вещь весьма условная, — сказал он, — ты не находишь, Nicolas?

Возникла пауза. Трактирщик достал пачку «Петра1» без фильтра (самые популярные сигареты Российской Империи) и вынул сигарету. Наконец, поняв, что вопрос про жанры отнюдь не риторический, переспросил, хотя и прекрасно помнил вопрос:

— Что?..

— Жанры в литературе весьма условны, не так ли? — повторил Понуров. — Или ты не согласен, Nicolas?

— Согласен, отчего же-с, — поспешно согласился Николай Гаврилович.

— Ты-то что засловоерсил?! — изумился князь. — Ошалел, что ли?..

— Забей, княже! Так, по привычке…

— По какой привычке, чёрт тебя дери! — произнёс Гостомысл Алексеевич с возмущением. — Ты же дворянин, будь ты неладен!..

— Ну, посетители вроде тебя частенько заходят, — почти извиняющимся тоном молвил трактирщик, — приличия ради приходится…

— Может, ты мне и «вы» будешь говорить, в таком случае?

— Как изволите-с, — нарочито подобострастно проговорил Гаврилов и расхохотался. — Что ты до меня дое… (он ввернул мужицкое словцо). Право, забей, княже!

— Забил! — сказал Понуров и тоже рассмеялся.

— На самом деле, это просто психологический роман, вроде «Преступления и наказания», — сказал он, возвращаясь к теме. — А триллер — скорее, для рекламы.

— Ну, «Преступление» тоже триллер своего рода.

— Конечно. Психологический триллер. Чистой воды. — Гостомысл Алексеевич выпустил клуб дыма и указал мундштуком трубки на плакат с Ярилой Громовым. — Помнишь фильм?

— Ещё бы! Я его раз семь пересматривал, если не больше. Один из моих любимых фильмов.

— Так вот, яркий пример. А картина да, хороша. И Ярила там бесподобен.

— Одна из лучших его ролей, — заметил Гаврилов.

— Согласен. Лучший Свидригайлов из тех, что я видел. Но коль уж речь зашла о триллерах… у тебя, говорят, конкурент объявился?

— Да ну, какой Горкун мне конкурент! — беспечно махнул рукой трактирщик. — Моему кабаку сто лет, полгорода завсегдатаев! Вообще не пойму, зачем ему это понадобилось — четвёртый трактир в небольшом городе. И размах совсем не горкуновский — я ещё могу понять ночной клуб со стриптизом и шлюхами…

— Ночной клуб его, кстати, мне по душе, — заметил князь, пригубив пива. — Первостатейное заведение.

— Да разве ж я спорю?! — охотно подхватил Николай Васильевич. — Сам к нему туда заглядываю, бывает. Но одно дело ночной мясотряс, и совсем другое — традиционный русский кабак. А впрочем, — он ехидно ухмыльнулся, — великие в желаниях не властны.

Заиграла мелодия входящего звонка на умофоне Понурова. Он взглянул на экран: звонила Ада Злацкая-Турин, одна из его трёх постоянных любовниц.

— Извини, — молвил князь товарищу и отошёл в сторону. — Слушаю, — сказал он, ответив на вызов.

— Внимательно? — насмешливо раздалось на другом конце провода.

— Весь внимание, Ада Николаевна!

— Куда пропал, касатик? — голос у Злацкой был низкий, грудной, томно-иронический — приятный голос.

— Работал, касатка, работал. Можно сказать, в поте лица.

— В попе лица, можно сказать? Похвально-с!

— Вы все сговорились сегодня словоерсить?.. — раздражённо произнёс Гостомысл Алексеевич в трубку.

— Кто это «мы» и сколько нас? Я просто пошутила, не валяй дурака, please, — сказала Ада Николаевна и, секунду подумав, добавила: — Просто пошутила-с.

— В каждой шутке есть доля шутки, — сухо заметил Понуров.

— Ох уж мне эти аристократы-с, — откровенно гаерски проговорила Злацкая.

— Ещё один словоерс, графиня, и я положу трубку, — отчеканил Гостомысл Алексеевич ледяным тоном. — Я не шучу.

— Мужик, а ты зануда! — сказала Ада Николаевна весело и немного удивлённо. — Слышал этот анекдот?

— Нет.

— Расскажу потом.

Она замолчала; гневно молчал и князь, злясь уже не столько на любовницу, сколько на самого себя: дались ему сегодня эти чёртовы словоерсы! Половому сам бог велел, а трактирщик с Адкой просто дурачатся — не в лакеи же они к тебе набиваются, в самом деле! — так чего ж ты так взъелся?! Графиня, конечно, потом стала назло повторять, но это же её сиятельство Злацкая-Турин, пора бы привыкнуть — love her or leave her.

— И почему я до сих пор тебя терплю, Гостомысл Алексеич, — молвила Ада Николаевна с шумным вздохом. — Грубиян, невежа, хам — даром, что князь… ты здесь ещё?

— Да, — отозвался Понуров и добавил мягко: — Прости, Ада. Я был не прав.

— Ладно уж, — произнесла Злацкая грустно, отчего её томный голос потерял всякую ироничность.

— И я вовсе не грубиян, и уж тем паче не хам, — сказал князь. — Бываю резок, это без сомнения, но таков уж по природе.

— Знаю, знаю, не оправдывайся… Роман закончил?

— Закончил.

— Приезжай, что ли, отпразднуем, — молвила графиня. — Истосковалась я по тебе…

— Уж таки истосковалась?..

— Just so.

— Твой в отъезде?

— На неделю в Нью-Питер уехал.

Гостомысл Алексеевич взглянул на тяжёлые швейцарские наручные часы с несколькими циферблатами: четверть десятого.

— Через полчаса буду, — сказал он.

— Хорошо. Жду.

Понуров пососал мундштук трубки — та погасла. Вернулся к стойке, залпом осушил настойку и в два глотка допил пиво.

— Ладно, старина, покину тебя, — обратился он к трактирщику. — Сколько с меня?

— За счёт заведения, — махнул рукой Гаврилов.

— Благодарствую!

В Дождьгород пришла весна. Внезапно, быстро и буйно — за одну ночь — зацвела черёмуха, через два дня распустились вишни и сливы, затем богато распушилась сирень и зацвели яблони. Обильный зеленью город заблагоухал.

Гостомысл Алексеевич вышел из трактира в тёплые тихие майские сумерки. Рассыпчато заливались соловьи. Расправив широкие мускулистые плечи, князь запрокинул необычно стриженную голову и вдохнул полной грудью.

Гостомысл Алексеевич Понуров родился в 1981 году в богатой прославленной именитой дворянской семье в родовом имении под Дождьгородом. Отец его, Алексей Константинович, женился рано, 19 лет отроду — на разведённой аристократке старше его на пять лет. Графиня Раевская-Стоган являлась лакомым кусочком, и не обольститься было сложно. Красивая — красивая истинной славянской красотой, высокая, статная; фееричная, безрассудная и ненасытная в любви; весьма неглупая, образованная, начитанная молодая женщина. Елена Петровна оказалась гораздо сильнее характером и своевольнее, нежели её молодой супруг, и именно она стала негласной главой семьи.

— Юн ты, Alex, — говаривала она мужу снисходительно. — Предоставь мне заниматься семейными делами.

Впрочем, дел у молодых было немного — оба были богаты (а Елена Петровна так и очень богата) и жили большей частью как рантье. Забот прибавилось, когда в 1981 году родился сын, которого княгиня, обожавшая и предпочитавшая всё новое и необычное, нарекла довольно-таки экзотическим именем.

Ребёнок неестественно рано научился ходить и говорить, рос необычайно сообразительным и развитым, что родители приняли во внимание. Гостика показали знаменитому специалисту по одарённым детям, и тот тщательно, с учётом всех нюансов, разработал для мальчика уникальную программу обучения. С маленьким князем работали два приходящих педагога; гувернёр mr. Stayler, обрусевший англичанин, жил в имении постоянно. Он обучал ребёнка русскому, английскому и французскому языкам и арифметике; каждый день они общались на разных языках.

Супруги, не избегая частой близости между собою, начали активно изменять друг другу, в том числе и с прислугой; они развелись, когда мальчику было четыре года. Брачный контракт, скрупулезно составленный и выверенный адвокатом Раевской-Стоган, оставил разведённых супругов ровно с тем, с чем они были до женитьбы; нажитое в браке поделили пополам. (Старший Понуров скопировал контракт бывшей жены практически подчистую и впоследствии неизменно его использовал при заключении своих многочисленных браков.) Отец проявил невиданную доселе настойчивость и оставил сына у себя (впрочем, сильной привязанности к ребёнку Раевская не испытывала). Мальчик стал видеть мать несколько раз в год, приезжая к ней на некоторые праздники.

Задолго до гимназии Гостя свободно и грамотно читал и писал, помимо родного, на французском и английском языках, освоил разговорный немецкий. Получив беспримерное домашнее образование, на уроках в Дождьгородской гимназии мальчик откровенно скучал. Иной раз семилетний wunderkind задавал преподавателям вопросы, вводившие учителей в натуральный ступор.

Из одноклассников Гостик по-настоящему сдружился лишь с одним, Колькой Гавриловым, пухлым и румяным толстячком, сыном местного трактирщика. Оба были большими книгочеями; Коля предпочитал приключенческую литературу, Гостя был всеяден. Приятели обсуждали прочитанные книги, ходили вместе в кино. Случалось, что и шалили.

После двух классов стало понятно, что уровень гимназии совершенно не соответствует незаурядным способностям чудо-ребёнка. Отец перевёл Гостика в элитный Учебный пансион им. Даниэля-1, а сам переехал в Новую Москву, где вскоре снова женился.

Учиться в Пансионе оказалось несравненно интереснее. Образование здесь находилось почти на университетской высоте. Помимо общеобразовательных предметов даровитый отрок увлёкся здесь физической культурой: всерьёз занялся боевыми искусствами и атлетизмом. Три раза в неделю Гостя занимался Русским рукопашным боем с инструктором, четыре раза посещал тренажёрный зал, где проводил час с интенсивными нагрузками по программе, разработанной им самим. По куражу ходил в бассейн — иную неделю каждый день. Через три года после поступления вошёл в сборные пансионата по рукопашке и плаванию.

Спал он ровно по шесть часов в сутки, даже в выходные. Читал всё свободное время, и постепенно у Гостомысла сформировалось стойкое желание начать писать самому. Он завёл крупноформатный блокнот, куда стал записывать мысли, зарисовки, сценки из жизни, понравившиеся ему характеры и даже диалоги. Создал несколько коротких рассказов, но остался ими неудовлетворён и уничтожил. Потом написал фантастическую повесть «Туманный яр», над которой долго и усердно работал и которой в итоге остался доволен. Юный литератор показал «Яр» своему словеснику Василь Васильичу, которого ценил как педагога и уважал как человека. Учитель повесть похвалил, указал на некоторые недостатки и неточности и сообщил подопечному, что у того несомненный литературный талант.

— Для первого произведения очень, очень, очень хорошо, Гостя! Более того, просто великолепно!! — говорил Василий Васильевич, попыхивая большой гнутой вересковой трубкой. (Впоследствии, подражая любимому педагогу, отрок тоже начнёт курить трубку и станет заядлым трубокуром.) — Вам всенепременно нужно писать, Гостя! Зарывать в землю такой талант — это преступление! Пишите, пишите и ещё раз пишите! Рассказы, заметки, делайте просто зарисовки. Главное — практика! Я просто уверен, вас ждёт блестящее литературное будущее, Гостя! Вот увидите.

И Гостомысл писал, писал и писал, всенепременно показывая тексты словеснику. Понуровские новеллы стали появляться в «Дневной Звезде», литературном альманахе, издаваемом Пансионом, и пользовались огромным успехом у читателей.

Гостя делил комнату с Костей Брововым, высоким и худощавым как жердь дворянином (мещан и купцов принимали в качестве исключения и только при условии несомненной одарённости). Костя всегда был угрюм и чрезвычайно неразговорчив, и подружиться им не удалось. Позже, за выдающиеся успехи в учёбе Понурову предоставили, как и всем другим отличникам, отдельное помещение с душевой комнатой и туалетом.

Гостомысл рано развился физически и возмужал. К четырнадцати годам, когда барич приехал к отцу в поместье на летние каникулы после окончания восьмого класса, он выглядел не отроком, но юношей: рослый, атлетичный, с обильной растительностью на лице (бриться он тогда ещё не начал). Молодой красавец-барин произвёл среди женской части прислуги самый настоящий furore. Заинтересованные и зовущие взгляды девушек и молодых женщин изрядно волновали кровь половозрелого подростка.

Не только пассивный интерес, но и настойчивость проявила горничная Люба Ивлева, девушка не столько красивая, сколько миловидная и стройная.

— Здравствуйте, барич! Чтой-то даже не смотрите на меня! Али не нравлюсь? — бывало задорно кричала 21летняя горничная юному князю.

Она сама пригласила барича в кино. Они устроились в последнем ряду новомосковского кинотеатра «Светлая ночь». Фильм оказался никчёмной романтической комедией с Алоизием Грындиным, молодым, популярным в те годы актёром, от которого Любочка была без ума.

— Любите Алоизика, барич? — в полутемноте кинозала прошептала она на ухо Понурову.

— Нет. Очень слабый артист, на мой вкус, — так же шёпотом ответил Гостя.

— А по-моему, милашка. Обожаю его!

— К тому же, он малоросс, — добавил Понуров. — Не люблю хохлов — гнилой народ.

— Строги вы, Гостомысл Лексеич, — хихикнула Ивлева.

— Зови меня Гостей, Любаша. И можешь мне «ты» говорить.

Горничная накрыла ладонь барича своею.

— А кто же вам нравится, Гостя? Из актёров, в смысле?

— Мой любимый актёр — Ярила Громов. Вот это артист, от Бога, — серьёзно ответил четырнадцатилетний князь. — Глыба, талантище!

— Ну-у, он старый уже, — разочарованно произнесла Ивлева. — Хотя в молодости он душкой был.

— При чём тут возраст?.. — удивился Понуров. — Я тебе о таланте говорю!

Фильм оказался весьма занудным, к тому же Алоизий Грындин безбожно переигрывал — это отметила даже непритязательная служанка. Большую часть киноленты парочка целовалась и довольно смело ласкалась.

Через два дня Люба Ивлева взяла отгул, и они с баричем отправились на Любином мотороллере во «Второпрестольную рощу», в лес под Новой Москвой. Взяли круассаны, фрукты, сыр и бутылку белого крымского «Бордо». Расстелили плед под древним кряжистым дубом, в уединённом месте. Гостя откупорил бутылку.

— Давайте за нас, что ли, — подняла бокал обворожительная горничная.

— За нас. До дна.

Они выпили и поцеловались. Поцелуй был сладким и затяжным. Потом Люба сняла с себя кофточку и начала расстёгивать сорочку барича…

И четырнадцатилетний князь расстался с невинностью.

— Спасибо, Любаша, — сказал Гостомысл. — Было очень хорошо.

— Мне тоже понравилось. И тебе спасибо, — отозвалась горничная. — Ты же девственником был, Гостя, да?

— Да.

— А по тебе и не скажешь, — хихикнула Люба. — Всё очень умело проделал.

— Спасибо.

Эти отношения вполне можно было назвать маленькой летней любовью. Их тайный роман продолжался всё лето.

Гостомысл преуспевал в учёбе. Уникальная память, пытливый острый ум, усердие, усидчивость — все эти качества позволяли ему учиться легко, играючи и, главное, с удовольствием. Пансион Понуров закончил экстерном, с платиновой медалью, и в том же 1997 году поступил в Императорскую офицерскую академию в Москве.

Князь стал публиковать свои рассказы в «Ниве», иногда в других литературных журналах, и критика весьма благосклонно восприняла первые произведения начинающего прозаика. С автором связался бывший редактор, а ныне начинающий литературный агент Ардалион Тимофеевич Брянцев и предложил свои услуги. Они встретились.

— Мне очень понравились ваши новеллы, Гостомысл Алексеевич, — сказал Брянцев. — Вы один из немногих действительно талантливых начинающих авторов.

— Благодарю, — отозвался князь.

— Вас ждёт большое будущее, уж поверьте мне. У меня на этот счёт чуйка. Вы не смотрите, Гостомысл Алексеевич, что я молодой. На моём счету десять лет редактуры в «Колоколе».

— Не сомневаюсь.

— Как литагент я только-только начинаю, но ведь и вы начинающий автор, не так ли? Так вот, почту за честь предложить Вам свои услуги, Гостомысл Алексеевич.

— Почту за честь принять Ваше предложение, Ардалион Тимофеевич, — ответил Понуров.

— Прекрасно! О романе не думали? Издать отдельной книгой большую прозу значительно проще, нежели рассказы.

— Есть задумка. Сюжет в стадии разработки.

— Просто замечательно, Гостомысл Алексеевич! Буду ждать с нетерпением.

Военная служба нимало не занимала князя — помимо пьяных кутежей он не находил в ней ничего занимательного. К тому же его раздражала необходимость носить короткую причёску и брить бороду. Впрочем, в офицерской академии Понуров обзавёлся интересными знакомствами. Среди них был и Сергей Александрович, или просто Серж Арнаутский. Граф Арнаутский, или Наут, был красавец, весельчак, балабол и волокита, любитель хорошо выпить и покушать. Серж знал несметное количество анекдотов о корнете Нелядове и рассказывал новый анекдот при каждом удобном (и неудобном тоже) случае.

Унылый (прозвище Понурова в офицерке) и Наут однажды имели одно весьма пикантное и гривуазное приключение. Будучи в довольно серьёзном подпитии, офицеры подцепили, как говорится в народе, одну вульгарную, но стройную и грудастую мещаночку. Сняли номер в гостинице и устроили смелый a la trois. По завершении первого акта «тройничка» голый Серж по своему обыкновению рассказал анекдот:

— Корнет Нелядов на балу на балконе. К нему подходит Анна Каренина: «Корнет, а что вы тут в одиночестве?» «Я не в одиночестве, я блюю-с».

Поддатая придурковатая мещанка минут пять хохотала как полоумная, упала спиной на кровать, билась затылком о подушку, и её огромные тугие перси могуче колыхались. Она вроде бы успокаивалась, и тут же снова заходилась истеричным смехом. Такая реакция поразила даже бывалого Наута — ведь анекдот, по правде, был не очень смешным.

Продолжая офицерскую службу, Понуров поступил в ИГУ, на филологический факультет заочного отделения. В 2000 году выиграл чемпионат по рукопашке среди офицеров Империи, не проиграв ни одного боя.

Выйдя в отставку в чине поручика, князь стараниями литагента Брянцева под псевдонимом «Ярополк Унылый» опубликовал свой первый роман «Мерцающая даль». Жанр книги определялся как «мистическая эротика» (или «эротическая мистика»). Это смелое произведение принесло начинающему автору неоднозначную, отчасти скандальную славу, так как эротика в тексте преобладала над мистикой.

Вскоре после первой публикации князь неожиданно женился. Впоследствии он так и не смог понять, что подвигло его на этот странный необдуманный шаг — какое-то дикое, тёмное умопомрачение. Расписался (причём без брачного договора) с непонятной барышней, которую знал меньше трёх суток — чистое безумие. Понуров даже не был уверен, дворянка ли она. Эта Лиза Брежнева не была ни красавицей, ни умницей, ни искусницей в любви; даже и фигура посредственная — ноги короткие, плечи узкие, грудь маленькая. Через неделю Гостомысл Алексеевич одумался и развёлся; ему повезло, что эта особа оказалась порядочным человеком — даже с не очень ловким адвокатом она могла бы отнять у него половину состояния. Впрочем, что заставило г-жу Брежневу расписаться с молоденьким офицером, тоже осталось загадкой.

В 2013 году (к тому времени у Понурова вышло ещё три романа, и он стал известным писателем) на престол взошёл Николай-3, впоследствии получивший прозвище «Разгульный» и ставший самым скандальным и эпатажным монархом за всю историю Российской Империи. Новый царь, не будучи завзятым книголюбом, тем не менее являлся ярым поклонником творчества Гостомысла Понурова. Они сошли очень близко, вскорости став закадычными друзьями. Дошло до того, что знаменитый автор писал специально для государя забористые порнографические новеллы, которые Разгульный с нетерпением ждал и потом с восторгом «проглатывал», перечитывая по многу раз. (Эти порнорассказы, разумеется, нигде не публиковались и показывались автором только немногим близким друзьям.)

Князь стал участником многих кутежей и дебошей Разгульного, явился свидетелем его эпатажных выходок, в том числе нашумевшего случая на банкете, посвящённому приезду в Россию президента Южно-Американских Штатов.

Банкет проходил во дворце под старым Петербургом. Разгульный как всегда пил много; Понуров, сидевший по правую руку от монарха (по левую руку сидел президент ЮАШ), предчувствовал беду. Государю не понравились слова гостя о русской экономике — хотя Билл Розман выразился тактично и вовсе не с осуждением; скорее всего, пьяный царь просто его не так понял.

— Да мы вас и весь мир кормим,.. твою мать! — вскричал невменяемый Николай3, вскочив со стула и схватив Розмана за грудки. — На… пошёл!! Я тебя в жопу вые…!!! —

Разгульный замахнулся, но князь перехватил царскую руку и вклинился между главами государств. Этот инцидент кем-то из присутствующих был заснят на умофон и потом выложен в инфосеть; скандал вышел ужаснейший, дело едва не дошло до войны.

Гостомысл Понуров получил Императорскую литературную премию за роман «Потом и кровью» в 2015 году. Многие считали, что это далеко не лучшая книга писателя, и что премия присуждена по протекции царя, близкого друга и собутыльника автора — собственно, так оно и было.

Разгульный умер годом спустя в возрасте 33 лет от обширного инфаркта во время тяжёлого похмелья; на престол взошёл его брат Александр 4, ставший куда как более примерным Государем.

Жизнь князь Понуров вёл самую бесшабашную. С его авантажной внешностью он с отрочества нравился женщинам — и охотно этим пользовался; не брезговал и интересными проститутками. Любил выпить и, будучи человеком богатым, был большим эстетом по этой части. Словом, князь любил жизнь во всех её проявлениях и жил ярко и насыщенно.

Это был дворянин высшей пробы, аристократ до мозга костей. И своей статью, и характером, и мировоззрением он весьма напоминал своего именитого прапрапрадеда, Яромира Понурова, русского мыслителя и писателя, за ярую непримиримую критику и разоблачение православия подвергшемуся остракизму ещё при жизни и полностью реабилитированному в середине 20 века. В литературном творчестве, по мнению некоторых критиков, Гостомысл Алексеевич даже превзошёл своего пращура.

Миновав узкую тополиную аллейку, Понуров оказался на парковке. Сел в свой стильный матово-чёрный двухместный «Буланый»: «Буланый М-3», эксклюзивная модель, ограниченная серия (выпущено всего десять машин). 210 вёрст в час, откидной верх, турбоускоритель, климатконтроль, салон натуральной буйволиной кожи, руль из носорожьего рога; царский подарок Разгульного.

Князь зажёг наполовину искуренную трубку, завёл мотор и включил радио на квадромагнитоле. Из колонок донёсся высокий педерастичный голос с пригнусью:

У нас в Нью-Питере,

Живут небожители.

Понуров с отвращением поморщился.

У нас в Нью-Питере, тебя б не обидели,

У нас в Нью-Питере, у нас в Нью-Питере, у нас в Нью-Пииитерееее…

Он решил было дослушать шедевр до конца, но не выдержал и поставил Брамса.

Новопетербург, в народе чаще называемый Новопитером или Нью-Питером, был основан под старым Петербургом в 1942 году, сразу после окончания второй мировой войны. Город отстроили за три года, а теперь он стал одним из крупнейших и значимых городов Российской Империи. В начале 21 века в Думе даже всерьёз обсуждалась идея перенести столицу в Новопетербург. Князь Новопитер на дух не переносил, считая его городом зажравшихся снобов, но он вообще не любил больших городов. Но если бы ему предоставили выбор, где жить: в Питере, Новопитере или в Москве или Новой Москве (построенной двумя годами позже Новопетербурга), он без колебаний выбрал бы последнее.

Под 3й венгерский танец Понуров повернул на Белогвардейскую улицу. По правую руку располагалось большое двухэтажное здание с прозрачными стенами. «Унiвермагъ Гаркуши» — огромными неоновыми буква сияла надпись над магазином. Князь в очередной раз покачал головой, сокрушаясь на ошибку в написании — как можно было налепить «i» вместо «и» и до сих пор не исправить?!

Гостомысл Алексеевич взял две бутылки красного крымского «Бордо» 1998 года, расплатился на самоплати-кассе.

Князь выехал на Дубовый проспект, обсаженный столетними кряжистыми дубами. По обе стороны стояли здания, большей частью одноэтажные, облицованные красным и чёрным гранитом. Впереди развиднелись очертания Белой Церкви — массивного белокаменного храма с пятью куполами, стоящего в центре главной площади города. Храм был мощно освещён прожекторами, установленными внизу по всему периметру здания. На площади Водосвятова с булыжной мостовой располагалось множество лавочек и магазинов, цирюльня, маникюрня, трактир и ресторан, единственный в городе.

Понуров свернул на Вишнёвый проспект, а потом на Вишнёвую улицу и в переулок; усадьба Злацких-Турин находилась в самом конце Вишнёвого переулка, в центральной, исторической части города: двухэтажный особняк в николаевском стиле, за домом начинался вишневый сад.

Князь остановил машину, глядя в зеркало заднего вида, причесал волосы и бороду.

Дверь открыла юная миловидная горничная в коротком чёрном платьице и белом переднике.

— Здравствуйте-с, ваше сиятельство.

— Добрый вечер, милая.

— Барыня в гостиной, ждут-с.

Ада Николаевна сидела на глубоком мягком диване в роскошно обставленной гостиной. На ней был кроваво-красный атласный пеньюар с мелким кружевом, короткий и предельно декольтированный, открывающий спортивное тело, смуглое от искусственного загара. Густые волнистые каштановые волосы до ягодиц, славянское овальное лицо, тёмно-зелёные, чуть раскосые глаза. 31 год, в самом соку. Шикарная женщина.

***

Графиня Злацкая родилась в Смоленске. В ребёнке рано пробудилась сексуальность, с которой девочка мучилась и едва справлялась. Обстоятельства сложились так, что Адочке пришлось рассказать о своей проблеме родителям. Начались бесконечные походы к докторам, что явилось убийственным для семейного бюджета — Злацкие были небогаты и едва сводили концы с концами.

Достигнувшей возраста согласия графине удалось залучить состоятельного смоленского помещика 62х лет, падкого до юной плоти. Она стала содержанкой (не проститутка, но около того). Объяснить родителям, откуда у неё деньги, она не могла, и поэтому сладострастный помещик переводил средства на открытый на её имя банковский счёт; пускай лежат до поры до времени, думала Злацкая.

Специалисты по сексуальности нимало не помогли с решением проблемы половой гиперактивности, а лишь тянули башли; однако Ада сделала вид, будто излечилась — так было проще. Гимназию Злацкая с горем пополам закончила, а жить под одной крышей с родителями становилось всё труднее — ей перманентно хотелось совокупляться или мастурбировать; помещик купил ей маленький коттедж в предместье Смоленска, куда молодая графиня и переехала.

Случилось так, что Адин похотливый покровитель умер, причём при довольно щекотливых обстоятельствах. Помещик стоя обхаживал свою protégé, лежащую спиной на кухонном столе и широко, как акробатка, навесу расставившую в стороны длинные ладные ноги. Старичок старался изо всех сил и вдруг сильно вздрогнул, застыл и как бревно упал навзничь, громко хлопнувшись спиной и затылком об пол; его внушительный прибор так и остался торчком до приезда скорой помощи и бригады работников мертвецкой.

Эта скоропостижная кончина оказалась для молодой содержанки весьма некстати — она уже привыкла ни в чём себе не отказывать. Но деваться было некуда, и пришлось активировать режим строжайшей экономии.

Но судьба благоволила Аде Николаевне — на ежегодном балу в Смоленске она познакомилась с богатым дождьгородским аристократом Марселем Туриным, обрусевшим французом (вообще-то граф был Турин, но его часто называли Туриным, и в итоге он и сам стал так произносить свою фамилию).

Немолодой дворянин влюбился с первого взгляда и бесповоротно и на следующий день сделал предложение, даже не попытавшись вступить с Адой в интимную связь. Несмотря на сильное искушение, Злацкая решила быть с претендентом честной, и без утайки выложила ему всё о своей половой ненасытности и напрямую заявила, что быть ему верна она не сможет. 53летний граф, влюблённый как мальчишка, остался благодарен за откровенность и в свою очередь доверительно сообщил невесте, что и в молодости не был половым гигантом, а нынче ситуация с потенцией обстоит куда хуже.

Они обвенчались в Дождьгороде две недели спустя и сыграли роскошную, но малолюдную (были только самые близкие люди) свадьбу, на которой невеста изменила жениху с шафером в туалете.

На медовый месяц чета отправилась в Тунис. Помимо всего прочего Ада Николаевна захватила с собой две упаковки «Приапина»), три баночки эректильных кремов от разных производителей, мультискоростной вибратор на батарейках, анальные бусы и силиконовый фаллос, пристёгиваемый ремешками к чреслам — медовый месяц, так медовый месяц.

Злацкая до этого никогда не уезжала дальше Рославля и в Тунисе её переполняли впечатления и желания — она никогда не занималась sex`ом с представителем другой расы; более того, она и видела этих представителей впервые — а тут лоснящиеся от пота иссиня-чернокожие самцы бродили табунами. В первые дни после приезда, когда Ада встречала негра, у неё в голове мгновенно всплывала гимназическая шутка (как на чёрном фоне сделать зелёное, а потом белое?).

За несколько дней молодая супруга выжала из пожилого мужа все немногие остававшиеся соки. Совместно молодые решили, что совершенно необходимо нанять молодого выносливого пахаря (и непременно чёрного — на этом жена настаивала). После тщательного отбора новобрачные остановили выбор на дюжем бритоголовом негриле, чёрном, как смоль — он работал грузчиком на рынке по соседству с отелем. Самец был реликтовый, хотя оба супруга подумали, что малый слегка туповат, но потом сообща решили, что это даже и к лучшему. Звали парня то ли Ахмад, то ли Ахмед, — разобрать не представлялось возможным. По-английски Ахмад-Ахмед понимал очень плохо, но всё-таки догадался, что от него требуется.

Молодожёны сделали правильный выбор — экзотический грузчик оказался неутомим. Граф Турин наблюдал за происходящим, развалясь в кресле и покуривая кальян, и искренне, от души радовался за любимую жёнушку. Даже сделал двухминутный ролик и несколько фотографий умофоном — на память.

Супружница неожиданно поинтересовалась, нет ли у них в номере в холодильнике огурца. Огурца не нашлось, и Злацкая попросила благоверного прогуляться до рынка. Марсель удивился, но незамедлительно отправился на базар.

Огурец оказался больше среднего, но даже без смазки вошел в негритянский анус, как домой. Адочка воплотила в действительность школьную шутку, и жуя кончик огурца и глядя на белое на чёрном фоне, восторженно зааплодировала, радуясь, как дитя (она и была ещё ребёнком в душе — только-только исполнилось восемнадцать).

Марсель Турин вертикально поставил умофон на тумбочку, включил таймер и сделал «себяшку»: муж справа, жена слева и негритянская жопа с огрызком огурца в центре. Адочка нашла это очень забавным и в благодарность звонко чмокнула благоверного в щёчку. Эта фотография в дорогой рамке по сей день висит в гостиной особняка Злацких-Турин.

Поездка восхитила обоих молодожёнов и запомнилась навсегда. Впоследствии они регулярно повторяли подобные voyages.

Ада Николаевна начала активно тратить финансы благоверного. Она покупала роскошную мебель, дорогие безделушки, сменила облицовку усадьбы, оборудовала в одной из комнат спортивный зал, расширила винный погреб и его ассортимент, вставила силиконовые груди. В своих её не устраивали ни размер (второй с половиной), ни форма (одна грудь чуть больше другой); и соски не очень ровные. Графиня вставила себе четвёртый номер, с аккуратными малюсенькими сосцами — услуга обошлась в баснословную сумму, но она получила именно то, что хотела.

Поступила на заочное отделение ИГУ, на факультет филологии.

Кроме того, Злацкая-Турин записалась на курс к знаменитому психотерапевту Арнольду Шварцу, почитателю и последователю австрийского извращенца Фройда. А. Шварц был то ли еврей, то ли немец, то ли немецкий еврей. Он подражал своему кумиру: носил такую же бородку и курил короткие сигары.

Графиня ездила к нему в старую Москву два раза в неделю. Доктор Шварц, многозначительно окутанный сивыми клубами дыма гаванской сигары, расспрашивал пациентку о взаимоотношениях с отцом, просил рассказывать сны, произносил множество веских и заумных слов. Ада Николаевна ровным счётом ничего не понимала, а в ответ частенько (и всегда не к месту) восклицала:

— Доктор, я постоянно хочу трахаться!.. Трахаться, трахаться и трахаться!!

Кончилось тем, что они трахнулись.

В 2011 году Злацкая познакомилась с князем Понуровым, и между ними на неделю ослепительно вспыхнул жаркий, искромётный роман — море любви и океан страсти. Ада Николаевна чётко осознала, что полюбила князя — полюбила на всю оставшуюся жизнь. И не ошиблась.

***

Графиня долго, внимательно, будто в первый раз, осмотрела вошедшего.

— Hello, handsome, — молвила она наконец.

— Bonjour, Cléopâtre!

— Поставь в холодильник, — Злацкая кивнула в сторону домашнего трактирного шкафа с большим встроенным холодильником.

— Что-нибудь холодненького? — спросил Гостомысл Алексеевич, убрав бутылки.

Ада Николаевна отрицательно покачала головой и похлопала ладонью по дивану. Князь захлопнул дверцу холодильника и сел рядом.

— Рассказывай, князь, как проводил время без меня.

— Работал не покладая рук. Ты же знаешь, как я пишу: запираюсь дома, выключаю умофон, и ни с кем не общаюсь. Сплю по 4 часа, — Понуров погладил широкой ладонью мягкую ворсистую обшивку дивана. — Это как запой.

— И удался роман?

— Моя лучшая моя книга, на мой скромный взгляд.

— А на скромный взгляд твоего литагента?

— Сегодня днём отослал ему текст. Но, уверен, ему понравится. Собственно, ему всё нравится, что я пишу, но это действительно хорошая книга.

— Что ж, в любом случае — поздравляю.

— Merci.

Они помолчали. Поняв, что ждать от любовника проявления инициативы бесполезно, истомившаяся от желания Злацкая привстала с дивана, перекинула ногу через бёдра князя, оказавшись у него на коленях, лицом к нему.

— О творчестве потом, потом!.. — быстро прошептала она. — Соскучилась, не могу…

Ада Николаевна поспешно стянула через голову пеньюар, немного замешкавшись — ткань запуталась в длинных волосах; налитые силиконовые перси волнующе всколыхнулись. Они слились в жадном поцелуе.

Графиня Злацкая-Турин считалась в Дождьгороде — и не без основания — местной Мессалиной. У неё имелось большое количество постоянных любовников, и она никогда не упускала возможности одноразово переспать с мало-мальски привлекательными партнёрами. Раз в месяц устраивала у себя в усадьбе les petites orgies, человек из пяти-шести. Законный муж, граф Турин, уже давно потерял и жалкие остатки потенции, но участвовал в групповых забавах в роли пассивного наблюдателя и оператора (как повелось с медового месяца). Он до сих пор беззаветно любил и буквально боготворил свою Адочку.

Нагие любовники в изнеможении возлежали на густом ворсистом мягком ковре гостиной; по последней моде оба были целиком продепилированы. Злацкая приподнялась на локтях и поцеловала крупный тёмно-коричневый сосок Понурова.

— Ох, князь, какой же ты восхитительный любовник!.. — сказала она с придыханием.

Гостомысл Алексеевич, лежа на спине и заложив руки за голову, открыв безволосые подмышки, промолчал.

— Думаешь, я льщу? — спросила графиня.

— Думаю, да, — отозвался восхитительный любовник.

— И какая же мне корысть? — она внимательно посмотрела на князя.

— Кто тебя знает, — хмыкнул тот. — Приятно мне сделать хочешь, наверное.

— Хочу, тут и возражать не буду. Но почему же льщу при этом?

— Хорошо, я восхитительный, непревзойдённый любовник. Merci bien.

— Фу, зануда! — фыркнула Злацкая-Турин. — О, анекдот-то! Идёт пролетарий по улице, а за ним крокодильчик ползёт: «Мужик, пузико натёр, лапки отдавили, пойдём домой…» Садятся в автобус. «Мужик, пузико натёр, лапки отдавили, пойдём домой…» Мужик не выдержал: «Слушай, я сейчас опохмелюсь, и ты вообще исчезнешь!» — Она забавно изобразила улыбающегося и глядящего снизу-вверх крокодильчика: — «Мужик, а ты зануда!»

— Смешно, — сказал князь.

Она шутливо-обиженно шлёпнула любовника по бугристой груди:

— Смеяться надо, когда смешно!

— Ха-ха, — сказал он.

— Мужик, а ты зануда! — Нагая Ада Николаевна поднялась на ноги. — Что-то клубники со сливками захотелось. Не желаешь, князь?

— Изволь.

Злацкая вызвала горничную.

— Mari, принеси в гостиную клубнику со взбитыми сливками, — please, — сказала она. Подошла к трактиру, ловко откупорила одну из принесённых гостем бутылок, налила вино в два объёмистых хрустальных фужера на высокой ножке.

Гостомысл Алексеевич сел на диван; она протянула ему бокал.

— To us, — молвила Ада Николаевна своим бархатно-томным голосом.

— Pour nous.

Они легко чокнулись.

— Ты действительно потрясающий любовник, — сказала графиня, с бокалом фланируя по гостиной. — И pénis у тебя что надо. Well, может быть чуть-чуть длинноват. И эрекция, как у отрока.

— Ох, сударыня, сейчас я растаю от ваших дифирамбов, — отозвался князь несколько иронически и серьёзно добавил: — Ты тоже весьма хороша, душа моя.

Раздался стук в дверь. Вошла юная горничная с серебряным подносом, на котором стояла глубокая фарфоровая тарелка с крупной клубникой и блюдце со взбитыми сливками. Вид голых господ отнюдь не смутил её: она неоднократно принимала самое деятельное участие в divertissement de groupe хозяйки. Маша лишь заинтересованно, но деликатно покосилась на выдающийся безволосый 6вершковый барский уд, маленьким сытым удавом солидно возлежащий на малиновой ткани дивана. Поставив поднос на круглый столик рядом с диваном, смазливая горничная безмолвно ретировалась.

Ада Николаевна макнула клубничку в сливки и положила в рот князю.

— Вкусно, — сказал тот, прожевав.

Из сигаретницы, инкрустированной полудрагоценными камнями, Злацкая достала тонкую вишнёвую сигарету и прикурила от массивной настольной зажигалки.

Гостомыслу Алексеевичу тоже захотелось курить. Возиться с трубкой было лень, и он тоже взял вишнёвую сигарету. Повертел её в длинных могучих пальцах; в его лопатообразной ладони тонкая сигаретка выглядела спичкой.

— А покрепче нет у тебя? — осведомился он.

Графиня открыла одну из дверок трактирного шкафа и подала ему непочатую пачку «Петра» без фильтра.

Князь прикурил. Его взгляд остановился на фотографии четы Злацких-Турин по бокам чёрной задницы с огурцом.

— Зачем вы держите эту мерзость в доме? — в который раз покривился он. — Да ещё на таком видном месте!

— Память о медовом месяце, — хмыкнула Ада Николаевна. — Незабвенный voyage!

— Это даже не mauvais ton! Это верх пошлости и безвкусицы!

— Брось, князь, это просто шутка. Прикол, как говорят в народе.

— Ну и шутки у вас, Злацкие-Турин, просто обхохочешься!

— Забей, прикольно же, — графиня школярски показала ему язык.

— Тьфу! — Понуров отвернулся от фотографии.

— У меня ещё фото есть, я не показывала тебе? Убойные фоты, закачаешься!.. Полный отпад!

— Ада Николаевна, прекрати, s’il vous plaît! Ты же прекрасно знаешь, как меня коробит от жаргонизмов!

— Плющит и колбасит?.. — вкрадчиво проговорила Злацкая и заливисто расхохоталась. — Молчу, молчу!

И оба надолго замолчали.

— Знаешь, князь, — наконец раздумчиво промолвила Ада Николаевна. — Мастера любви — истинные мастера любви — во все времена являлись редкостью, ты не находишь? — Злацкая-Турин затянулась; у неё была оригинальная манера держать сигарету — между средним и безымянным пальцами, что придавало ей какой-то донельзя рафинированный вид. — И ты, князь, как раз такой… искусник любви. Ты — лучший любовник из всех, что у меня были.

— Уж теперь точно врёшь, mon plaisir, — заметил Понуров.

— Отнюдь не вру! Отнюдь!

— У вас сегодня какое-то… особенное настроение, Ада Николаевна? — как-то очень устало молвил он. — К чему, собственно, вы всё это говорите?

— Вам что же, это неприятно, Гостомысл Алексеевич? — спросила графиня с интересом.

Князь сильно затянулся крепкой сигаретой:

— Вряд ли подобное может быть кому-либо неприятно…

— Но?..

— Но мне кажется, женщине не подобает говорить такие вещи своему мужчине. И по-моему ты… несколько лукавишь, назовём это так. Уж не знаю, по какой причине.

— Мужик, а ты и впрямь зануда! — тонко усмехнулась Злацкая и отпила из бокала. — Любой на твоём месте млел бы от удовольствия, а ты уличаешь меня во лжи! Потрясающе! Сколько лет тебя знаю и не устаю удивляться. А что касается того, что может говорить женщина своему мужику, а что нет — это вопрос весьма спорный. Я барышня взглядов широких и свободных — что хочу, то и говорю. И кому хочу. Могу себе позволить.

Понуров молча курил сигарету.

— Что-то совсем уж ты немногословен сегодня, — заметила Ада Николаевна.

— Бывает такое после напряжённой работы, — он затушил сигарету в тяжёлой мраморной пепельнице и подошёл к большому, высокому, распахнутому настежь окну, выходящему в сад. — Не обращай внимания.

— Жаль, что мы не встретились немного раньше, — нетвёрдым, расслабленно-печальным голосом молвила Злацкая и махом осушила бокал, разглядывая обнажённую фигуру князя со спины. Её взгляд задержался на загорелых подтянутых ягодицах с бледными следами купальных трусов. У неё самой всё тело было равномерно коричневым — в солярии она загорала абсолютно голой. — До того, как ты женился, до того, как я стала нимфоманкой…

— Судя по твоим рассказам, тогда нам надо было встретиться, когда тебе было шесть, а мне четырнадцать.

Злацкая фыркнула.

— И чтобы от этого изменилось, скажи на милость, встреться мы раньше? — сказал Гостомысл Алексеевич, глядя в тёмный сад.

— Всё бы изменилось, всё, my dear, — Ада Николаевна долила остатки «Бордо» в фужер, выпила, поставила пустую бутылку на пол и почала вторую. Она заметно охмелела, хотя обычно могла выпить много и долго не пьянела.

— И к чему ты приплела сюда мою женитьбу? Это было ошибкой, и я развёлся через неделю. И тебе тогда было двенадцать. А встретились бы мы на два, на три года раньше, и что?

— Поженились бы, maybe, — она сделала хороший глоток вина.

Гостомысл Алексеевич усмехнулся — громче, чем хотел:

— Не болтай глупостей, s’il vous plaît.

— Почему же глупостей? — живо, даже с обидой отозвалась Ада Николаевна и глотнула ещё.

— Сами должны понимать, сударыня. Мы не смогли бы жить вместе, я уверен. Да ты и сама это понимаешь. Одно дело встречаться время от времени, и совсем другое — жить под одной крышей.

— Я люблю тебя, — неожиданно для самой себя выпалила графиня.

Понуров медленно обернулся и смерил её внимательным, долгим взглядом.

— Да вы накушались уже, матушка! — уразумел он наконец. — То-то думаю, растекается по древу барышня! Когда успела?

— Водки за ужином выпила… — сконфуженно молвила Злацкая. — But… что у трезвого на уме…

— …то у писателя на бумаге! — прервал её князь. — Закончим этот разговор, Ада Николаевна, я настаиваю.

— Откуда ты знаешь, что мы не сможем жить под одной крышей? Почему бы не попробовать, по крайней мере?

— Не вижу смысла, Ада Николаевна, — сказал Понуров. — Вы сейчас совершенно не в себе, давайте продолжим этот разговор, если вам будет угодно его продолжать, в адекватном состоянии.

— А какие бы у нас был дети… — произнесла графиня с грустью. — С нашими физическими данными, с нашим интеллектом…

— Ты что же, детей можешь иметь?.. — удивился князь.

— Почему же нет? Мне 31 год.

— Но…

— Противозачаточные препараты принимаю, если ты об этом. Так что…

— Ада, ты замужем, ты не забыла? — князь начал терять терпение.

— Развестись — вовсе не проблема, sweety. Вопрос двух недель, — Ада Николаевна закурила сигарету. — Впрочем… закроем тему, коли ты так упорствуешь. Останешься на ночь?

— Останусь.

— Тогда завтра и поговорим. Утро вечера мудренее.

— Воистину.

Гостомысл Алексеевич проснулся, по обыкновению, очень рано, ещё затемно. Графиня тихонько посапывала рядом на королевских размеров кровати с водяным матрасом, под шёлковым полупрозрачным балдахином. Понуров принял душ, вымыл волосы и бороду. Тщательно причесался, начиная, как всегда, с бороды. Препоясавшись широким махровым полотенцем, нажал кнопку вызова прислуги.

— Кофе со сливками и два тоста с маслом, Машенька, s’il vous plaît.

— Сию минуту-с, ваше сиятельство.

Выпив кофе, князь, устроившись в кресле, закурил трубку. Пробудилась Ада Николаевна.

— Доброе утро, sweetheart, — молвила она, по-кошачьи потягиваясь.

— Доброе, кошечка!

— Нужно сделать его по-настоящему добрым… Come to me, my love!

Гостомысл Алексеевич с готовностью отложил трубку, встал с кресла и распоясал полотенце на чреслах.

На завтрак графиня почала бутылку красного вина; князь ограничился свежевыжатым апельсиновым соком.

— Водка на ужин, вино на завтрак, — с неудовольствием заметил он. — Мне кажется, ты злоупотребляешь, Адочка.

— Ах, пустяки, — беспечно парировала та.

Когда миловидная горничная подала кофе и удалилась, Ада Николаевна закурила сигарету и сказала:

— Что ж вернёмся к нашему вечернему разговору.

— Может, не стоит? — усмехнулся Понуров.

— Стоит! Ещё как стоит!

Князь не понял, к чему этот каламбур, но промолчал.

— Так возьмёшь Адочку замуж? — спросила графиня.

— Эк тебе приспичило, право! — воскликнул Понуров. — Сколько лет мы знаем друг друга? Лет восемь?

— Девять с половиной.

— Так что ж тебе только теперь так за меня замуж загорелось?

— Возраст, должно быть… — сказала Ада Николаевна, — понимание приходит с опытом.

— Да не сможем мы вместе жить, пойми ты! Да и зачем? Разве сейчас нам плохо?

— Отчего ты так уверен, что не сможем, я понять не могу? Нам хорошо, но будет лучше.

— Вовсе не факт. А если не будет? Лучшее — враг хорошего.

— Так давай проверим это! Съездим отдохнуть куда-нибудь — недели на две на три, а лучше на месяц.

Гостомысл Алексеевич помолчал, попивая кофе.

— Ты же изменять мне будешь направо и налево, — проговорил он раздумчиво. — Я этого не потерплю.

— Не буду! — горячо воскликнула Злацкая. — Честное благородное слово!

— Ну хорошо. Через пару дней я еду во Второпрестольную, заключать договор. Потом я свободен как ветер. Махнём куда-нибудь.

— Thanks a lot, my dear. You’re the best!

— К вашим услугам, графиня.

Понуров включил зажигание. Оставив дверцу машины открытой, он вольготно развалился в комфортном, покойном сидении буйволиной кожи, закинув назад голову и полузакрыв глаза.

И что это на Адку нашло?? Удивительно, право слово! Столько лет в любовниках, и вот на тебе, замуж ей приспичило! И это при живом, действующем — и надо заметить, весьма снисходительном муже! Князь привык к холостяцкому житью — и ничего в своём бытии менять не собирался.

А изменять, несмотря на её клятвенные заверения, она будет — не удержится. В любом случае, он будет в постоянном напряжении, всё время думая об этом. А он сам? Сможет ли спать лишь с одной и той же женщиной?..

Но, коль уж речь зашла о женщинах… После недолгих раздумий Гостомысл Алексеевич набрал на умофоне номер второй пассии. Илона Пряльская ответила после четвёртого гудка.

— Здравствуй, моя радость, — сказал Понуров в трубку по-русски — Пряльская не знала даже азов ни одного иностранного языка.

— Привет, зайчонок! — прозвенел на другом конце провода высокий, писклявый, совершенно детский голосок.

— Свободна в ближайшие часы?

— Для тебя всегда свободна, кабанчик!.. — жизнерадостно пропищала Илона. — Даже когда занята!

— Польщён. Заеду, в таком случае?

— Мог бы и не спрашивать! Я тебе всегда рада!

— Лечу, поросёночек!..

Илона Пряльская жила на северо-востоке Дождьгорода, в жилом квартале относительно недавней постройки. Она занимала двухкомнатную квартиру в кирпичном трёхэтажном доме с пятью подъездами.

Поднявшись на третий этаж и нажав на кнопку звонка, Гостомысл Алексеевич вдруг вспомнил, что не купил никакого гостинца. Это было не в его правилах, и он с неудовольствием покачал головой.

Дверь открыла необычайно низкорослая, по пояс князю, миниатюрная блондинка 25 лет. Мягкие, светлые, при ярком свете почти белые волосы коротко стрижены, как у мальчика; Илона вообще поразительно походила на миловидного отрока — и телосложением, и чуть курносым круглым лицом — особенно когда была без макияжа (сегодня она подкрасила брови и губы).

— Прости, я сегодня без подарочка, — Понуров снял ботинки. — Запамятовал совершенно, каюсь.

— Не парься, — Пряльская расстегнула лёгкое домашнее платье.

— Хорошо, не буду, — князь снял пиджак.

— Ты мне мил и без подарочков.

Илона скинула платье на пол и осталась в открытых розовых трусах, полностью показывающих ягодицы. Долгого общения с мещанкой Понуров не выдерживал, и поэтому у них завелось незамедлительно переходить к общению половому.

Пряльская бросила трусы на примитивное ореховое трюмо и встала перед любовником; из-за очень маленького роста её губы оказались на уровне его ширинки. Тело у Илоны было худое, совершенно мальчишеское. Грудь плоская, с крохотными, будто недосформировавшимися сосками. Крепкая плоская гузка. Кожа светлая, бледная, как у альбиноса, с большим количеством родинок. Часто у князя возникало острое, почти болезненное ощущение, что он совокупляется даже не с подростком, а с ребёнком — хоть он в своё время во избежание неприятностей специально посмотрел её паспорт и точно знал, что Пряльской четверть века; впрочем, это чувство будоражило кровь и придавало утехам с ней волнующую пикантность.

— А что такое «польщён»? — спросила она, расстёгивая партнёру ремень и задрав голову, чтобы видеть его лицо.

— Ты не знаешь значения слова «польстить»?! — округлил синие глаза Гостомысл Алексеевич, глядя на неё сверху вниз.

— Неа, — Илона спустила княжеские джинсы вместе с трусами. — Не слышала ни разу.

— Ты издеваешься?!

— Неа, — она облизнула маленьким коротким языком накрашенные светло-алой помадой губы.

— Есть же какой-то предел безгра…

Но тут князю стало уже не до безграмотности, лексикона и эрудиции маленькой невежественной подруги.

Спальня была обставлена безвкусно, дешево и непритязательно. Собственно, это была даже не спальня, а обычная комната. Раскладная тахта, напротив неё, у стены, трюмо. Два ореховых платяных шкафа, комод для постельного белья.

Они лежали в постели, полуприкрывшись одеялом.

— Как-то очень хорошо сегодня всё получилось, — проверещала Пряльская своим высоким детским голоском.

Гостомысл Алексеевич промолчал.

— Ты так не считаешь, крольчонок?

— По-моему, всё как обычно, — неохотно отозвался Гостомысл Алексеевич, глядя в зеркало трюмо, где отражались он и его инфантильная подруга. Так происходило постоянно — разрядившись, он терял к Пряльской всякий интерес. В постели Илона была горяча и неистова, но в остальном…

Отец Илоны, дождьгородский мещанин, держал молочную лавку, где она и работала — бухгалтером и продавщицей. Она была убого образована (даже не окончила гимназию), удручающе неначитанна, и, что уж греха таить — откровенно глупа. Всё свободное время она отдавала просмотру роликов на РуКране. Кроме того, эта белокурая дурочка почти во всём раздражала Понурова, можно сказать — бесила. Порой князь даже недоумевал: зачем он продолжает отношения с нею?.. Правда, встречался он с Илоной редко, не чаще, чем раз в месяц.

— А по-моему, было классно! — упрямо пропищала Пряльская.

— Я не утверждаю, что было плохо. Я говорю, что было как всегда — не хуже, не лучше.

— Какой ты неромантичный, козлик!..

Князь вдруг обиделся:

— Слушай, с козликом — это уже явный перебор, курёночек! — громко и с раздражением сказал он.

Мещанка с удивлением посмотрела на партнёра своими удивительными глазами, у которых имелась замечательная особенность: левый глаз был мутно-голубым, правый — тёмно-карим. Эта гетерохромия чрезвычайно поразила князя, когда он познакомился с Илоной. Поначалу ему даже казалось, что она использует цветные линзы или одну линзу.

— Какой-то ты сегодня не такой, Гостя, — сказала Пряльская неуверенно.

Она откинула одеяло и поднялась с тахты. Взгляд Понурова невольно скользнул по низу её живота, опушённому мягкой курчавой белёсой порослью. Мещанка натянула трусы и присела на стульчик перед трюмо.

— А не сделать ли мне причёску как у тебя? — сказала она, причёсывая короткие светлые волосы. — Пойдёт мне, как думаешь?

— Ты лучше эпиляцию сделай, — буркнул Гостомысл Алексеевич. — Хочешь, я оплачу?

— Задолбал ты меня со своей эпиляцией! Не нравится мне лысой быть! — капризно просюсюкала Илона. — Как у тебя нравится, а у себя нет, я сбривала однажды. Волосики у меня там нежные, мягкие, и я их подстригаю иногда… чем ты недоволен?

— Ты на самом деле не знаешь, что такое «польщён»? — спросил князь после паузы.

— Не знаю.

— Святые угодники! Илона, тебе четверть века!

— И что?

Гостомысл Алексеевич преувеличенно тяжело вздохнул и откинул модно стриженую голову на подушку.

— А то, что стыдно в таком возрасте не знать элементарных вещей и иметь такой убогий лексикон! Что такое лексикон, знаешь?