Бесплатный фрагмент - Иллюзии пустоты

Стихи

Клёны, ивы, не родного парка

Клёны, ивы — не родного парка —

Я гулял под вами в тишине.

Оптимизм и молодость азарта,

Растворились возрастом во мне.

Дуб знакомый, клешни растопырив,

Незаметно машет мне листвой.

На ногах ботинки словно гири,

Дарят связь со здешнею средой.

А душа ботинки ненавидит —

Ей не нужен мой бессильный прах,

Ей бы моря — сочинские виды,

Или баньку на святых дровах!

Утром, может быть замоскворецким,

Я ещё когда-нибудь проснусь.

Парк московский, на прудах терлецких,

Мне нарвёт шафрановую грусть…

А пока с Москвой мы побратимы,

Хоть пол века прожил я в Уфе.

Люди видно вправду пилигримы,

Хоть чуть-чуть, но всё же в большинстве!

Я ваш логический ночник

…Я ваш логический ночник —

земного состоянья.

Часов напольный повестник,

обычного деянья.

Во мне всё теплится — всегда

без ложных пониманий.

Единоличная среда,

я всех подпольный знаний.

Коплю и чувствую излом —

периферийной жизни,

Связав магическим узлом —

стремленье к укоризне.

И также праведно шепчу,

для мысленной угоды,

Что вместо лампы жечь свечу,

нас заставляют годы…

Вот если люди в бога верят

Вот если люди в бога верят,

Тогда и в образ сатаны,

Скажу совсем не лицемеря,

Всё явно веровать должны.

Господь создал людей и землю,

А хаус ввёл на ней зачем?

За здравье мы до селе внемлем,

Грехи внимая коих семь!

В любую церковь люди вхожи,

В любой открытый кем-то храм!

Но дьявол искусном похоже,

Всегда диктует много драм…

Так кто же, первым зародился

И лихо ввёл для нас грехи?

Да кто копыт потом лишился,

Рога скрывая мастерски.

Пока бог стряпал мир — как нужный.

Коварный ловко подлетел

И очертил свою наружность,

Для тайных и коварных дел.

Придёт наверно и Антихрист,

Для низвержения Христа

И всё исчезнет в диком вихре,

По предсказанию конца…

Адамово ребро

В ком теперь ребро Адама

Излучает божий след?

Нам стихи не Мандельштама

Здесь прольют на это свет.

Помнишь деву, соком млечным

Возраст юный окропил?

Бог тогда венцом извечным

Передёрнул бремя сил.

Вот она была тем самым,

Лишним, в этот миг, ребром,

И тогда пылала главным

Божьим, может быть костром!

Чередой размытый образ,

Как абстрактная финифть,

Беспрестанно мыслью гложет:

Доротеей чтоб не слыть…

И вьюном судьбы траншея

Землю возрастом рыхля,

Ищет — где богов затея

Рёбра рвёт не из тебя!

Апокалипсис

Вот если люди в бога верят,

Тогда и в образ сатаны,

Скажу совсем не лицемеря,

Всё явно веровать должны.

Господь создал людей и землю,

А хаус, ввёл на ней, зачем?

За здравье мы до селе внемлем,

Грехи внимая — коих семь!

В любую церковь люди вхожи,

В любой открытый кем-то храм!

Но дьявол искусном похоже,

Всегда диктует много драм…

Так кто же, первым зародился

И лихо ввёл для нас грехи?

Да кто копыт потом лишился,

Рога скрывая мастерски.

Пока бог стряпал мир — как нужный.

Коварный ловко подлетел

И очертил свою наружность,

Для тайных и коварных дел.

Беспечность неба — кучерява

И златоглава синь церквей.

На Люцифера лишь облава,

Нам предоставит звон цепей.

Иконостасы миг слияний,

Нам безучастно принесут,

А сыновья людских ваяний,

Войну устроят может тут.

Ведь сын всего один у бога,

Как и у дьявола — один.

Кто сменит свет на тьму итога,

Лукавник или властелин?

Исходник дьявола — Антихрист,

А отпрыск бога сам — Христос.

Характер первого — задирист,

Второй я думаю непрост.

Когда они на грех сойдутся,

Под песнопенье тропаря,

То станет мертвенна и куца,

Пустая в темени земля…

Погибнет может быть Антихрист,

Низвергнув за собой Христа

И всё исчезнет в диком вихре,

По предсказанию конца…

Атмосферность

Погода приходила тайной явью,

Собою затмевая горизонт.

Темнела безрассудно, серой марью,

Топча последний холода экспромт.

Тепло её невольно раздевало,

Раз солнце целовалось с ней взасос.

Но этого казалось было мало

Как ветер мял её согретый торс!

Блаженно, ярким светом разливаясь,

Погода стала истинной жарой

И, незаметно взяв запястья мая,

Вошла в июнь, ведя его с собой…

Балкон

Держа ладонями дощатые перила,

Топчу бетон рассохшейся плиты.

Здесь чьих-то лет сакральная могила,

А сверху небо — вечной синевы.

Прогулка в огороженном пространстве,

На высоте второго этажа,

Природного с душою диссонанса,

Среди так нужного кому-то барахла.

Балкон нависший — воздух подпирая,

Невольно смотрит в сторону годов,

Тех, что стоят, как память круговая,

Фасадами очерченных домов.

Куда не глянь асфальт седой струится,

Заплатами моргая кое-где,

А времени назойливая птица,

Летит вперёд и тает в вышине…

Бежит дорога в три ручья

Бежит дорога в три ручья.

Моя судьба уже ничья.

Но я вверяю небо вам…

Один не нужен одному.

Ведь грех пера разбил судьбу.

Марая пьесы разных драм…

Всё, прекращаю кем-то быть,

Иначе лопнет жизни нить.

Но мне не стыдно за себя…

Позорный столб пока вдали.

Пусть годы теплятся мои.

Пишу вам, искренне любя!

Берёза

Стояла летняя прохлада,

Дневной уж свет давно почил.

Цикад порхала серенада.

Ночь набиралась бренных сил.

На землю свет раскинул блёстки,

Из неприкрытого окна.

На тело дремлющей берёзки,

Светила юная луна.

А береста девичьей кожей,

Белела смачно в темноте.

Ствол изогнулся парой ножек,

В своей бесстыдной наготе.

Тут ветерок раздвинул листья

И ветки выгнул заодно,

Как будто пасть зевнула лисья,

Раскрылось тёмное дупло.

Виденье это продержалось,

Всего лишь несколько секунд.

Была ли это ветра шалость,

Иль богохульствие кощунств?

Такая вот снеслась фактура,

В природно-русском естестве,

Как будто женская фигура,

Прикрылась в пьяном озорстве.

Беспечность неба — кучерява

Беспечность неба — кучерява

И златоглава синь церквей.

На Люцифера лишь облава,

Нам предоставит звон цепей.

Иконостасы миг слияний,

Нам безучастно принесут,

А сыновья людских ваяний,

Войну устроят может тут.

Ведь сын всего один у бога,

Как и у дьявола — один.

Кто сменит свет на тьму итога,

Лукавник или властелин?

Исходник дьявола — Антихрист,

А отпрыск бога сам — Христос.

Характер первого — задирист,

Второй я думаю непрост.

Когда они на грех сойдутся,

Под песнопенье тропаря,

То станет мертвенна и куца,

Пустая в темени земля.

Беспечность неба — кучерява

И златоглава синь церквей.

Когда чего-то станет мало,

Тщеславье сгубит всех людей!

Вера

Что день грядущий нам готовит,

Являясь плахой божьих сил?

И утро прячась в изголовье,

Постельных некогда могил?

Когда вступает пробужденье,

Мир выводя из дрёмы в явь,

Где счёт сбивается рожденья,

В который раз переродясь…

День переходит быстро в вечер,

Ещё быстрее вечер в ночь,

А временной сакрально ветер,

Летит заявленного сквозь!

Жизнь — несусветная ловушка,

Того, что только есть в тебе,

Как неразменная полушка,

В большой валютной чехарде.

И в этой мутной, с жаром пене,

Земной эпохи бытия,

Где дум каскад — не птица феникс,

А вера всё таки в себя!

Ветер солнца лик на небе прятал

Ветер солнца лик на небе прятал,

Поплотней сгоняя облака.

Кромка неба красной висла тряпкой

Как дневных условностей заря.

Тени расползлись, законы множа

(Полдень выносил им свой вердикт).

Листьев растопыренную кожу

Грабил ветер, как слепой бандит.

Изумрудом — травы воздух пили,

На асфальт не смея выходить.

А погоды пасмурные шпили

Расплетали сумрачную нить.

Свет — узора ткани, чуть касался,

Сам лишь оставаясь за окном.

Полумрак зашторенного царства

Разделял покои с белым днём.

Под часами буйствовало время,

Раздвигая стрелок мерный путь.

Жизнь в судьбу своё сажала семя,

Истины скрывая, может суть!

А лицо секунды искажало,

Мукой незаконченной любви.

Не меняя ширину оскала,

Губы свет в улыбку заплели…

Вишнёвый яд

Я пустоту рубил руками,

Не внять чтоб призрачную злость,

В которой правду батогами

Избить спонтанно довелось.

В верх адекватности не веря,

На сумасшествии своём

Я умолял, фортуны-зверя,

С судьбой оставить нас вдвоём.

Чтоб насладиться соком вишни

И усмирить голодный нрав,

Не понимая, кто тут лишний

И у кого неверность прав.

А ветки, свесившись плодами,

Запретом томно шелестя,

Держали мысли на кукане,

Как мать невинное дитя.

И, наплевав на все исходы,

Вкусил греховных вкусов яд,

Гнев усмиряя — днём свободы,

Чтоб не считать грядущих дат.

Судьбу по паперти гоняя

Бесплодность мира вижу я.

А вишня, стелет молодая,

Духовный мир вокруг меня!

Воздух прозрачный синеет бесхозно

Воздух прозрачный синеет бесхозно,

Будто вверху очень сильно морозно.

Солнце спускается ниже и ниже,

Дня разрушая безмерную крышу.

Поле траву безысходности стелет,

Рядом озёр разместились купели.

Медленно в гору струится дорога,

Хочет подняться наверно до бога.

Вьётся река все истоки скрывая,

Как пуповина возможного рая.

Город степенно выходит из леса,

К речке идёт видно старый повеса.

Небо горит пламенея закатом.

Время красиво идёт циферблатом.

Сердце стучит в безвозвратной молитве.

Жизнь расставляет конечные титры…

Вопрос невольный ставит Лето

Вопрос невольный ставит Лето

Пред распустившейся весной:

«Как ты мила и то, и это…

Скажи ты будешь мне женой?!»

Весна немного растерялась,

Потом шепнула наобум:

«Ко мне приедет скоро старость

Ты, Лето, странный вольнодум!»

«Какая старость! Что ты мелешь!

Ведь ты не матушка зима.

Весна! — жары я королевич,

А ты — предвестница тепла!»

«Перетечём в семью мы плавно —

И будем жарить всех и печь,

Томить людей в тепле исправно…

Кто сможет нами пренебречь?!»

Весна, припудрившись, сказала:

«Я не хочу томить людей,

У них забот и так немало…

Какой ты всё-таки злодей!»

«Дождись ты зиму или осень,

Иль воду грей, иль плавь снега.

Тогда поможешь людям — очень.

Во славе будешь — на века!»

Воспоминания

Никто не знал о нашей связи,

Она степенно соткалась

И расстелилась тканью бязи,

Взяв на себя желаний страсть.

И всё дальнейшее безумно —

Перетекло в любви сосуд.

Светило солнце — даже лунно,

Ночным — дневной стал атрибут!

Уединение свиданий

Сводило эго лишь к нулю.

Цинизм теперь воспоминаний

На хрупкость равен — хрусталю.

Сам звук церковного набата —

Всё это в тайне предсказал

И распахнул туда же врата,

Как нужный жизненный финал!

Всё растеклось в обозримом

Всё растеклось в обозримом,

Или ненужном совсем.

В лике наверное, как бы зверином,

За чистотою проблем.

Ветер невзгодою — свистни

И разнести жёлтый смог.

Если копировать задние мысли,

Будет ли верным итог?

Горчайшая вера

Никто не знал что есть на свете люди,

Готовые с тобой всегда идти.

А кто вообще подозревал о чуде,

Ища зимою летние цветы?

Ломая наст неистовых сугробов,

Давно прошедших с возрастом годов.

Где возвышался некогда Акрополь,

Из кирпичей совсем недавних снов.

А тени бликов жизни безрассудной,

Чертили мелом по земле следы.

Но их стирали модницы паскудно,

Подолом страсти, часто без нужды.

Как хорошо быть месяцем бедовым,

Вися на небе, спину изогнув.

Или болваном высится сосновым,

Улыбкой щерясь деревянных губ.

Но бог из плоти создал человека —

И мне достался этот приговор.

Ещё б стянуть у жизни четверть века,

А уж потом нести двоякий вздор.

Как серебро фольгою режет руки,

Чтоб шоколад извлечь не из себя

И подчеркнуть нам прелести разлуки,

Горчайшей верой каждой неги дня!

Двадцать семь — не плохая пора

Двадцать семь — не плохая пора,

Если рядом ещё двадцать восемь.

Кто-то ждёт отношений с утра,

Хоть на счётчике теплится осень.

Страх напротив манящей двери.

В час желанный всегда наступает.

Интересы скрывая внутри,

Как присутствие жаркого мая.

Мимолётный влетая сквозняк,

Скрип полов несусветно ревнует.

За окном солнца томный медяк

Стёкла жжет краснотой поцелуя.

В глубине недоверчивых глаз —

Чувства томные прятали двое,

Будто видели всё в первый раз,

В тишине наслаждаясь любовью…

День лежал не тенью у окна

День лежал не тенью у окна,

А бугристой пролежнью дивана.

Дверь, прикрыв ладонью сквозняка,

Дух входил пахучестью шафрана.

Тишина шуршащей стороной,

Безнадёжно сразу исчезала.

Звуки, слипшись хором — в разнобой,

Грызли лязг пружинного металла.

Взгромоздившись прямо на часы,

Ритм считали голые минуты.

Время — как сонливые весы,

Замирало завернувшись в путы.

Даже воздух изредка дышал,

Влажным, от стыда видать дыханьем.

Стон полов, чужой вбирал вокал,

Осторожным каясь бормотаньем.

Насладившись, день вставал с трудом,

Уже очень-очень тёмной тенью…

Словно вечер вызревший тайком,

Притворившись незакрытой дверью.

Едва рассвет забрезжил красным

Едва рассвет забрезжил красным,

Прозрачность неба оголив.

Явь по земле разлилась маслом,

Скрывая мрачность перспектив.

А нити мыслей свились в плётку,

Хлеща позором чрева плоть,

Ища двуличную серёдку,

Что часто хвалит сам господь.

День ухмыльнулся прежней жизнью,

Размяв проплешины слегка

И поскакал предметной рысью,

Вздымая сонные бока.

Перескочив всё тоже русло,

Где лишь лежал сомнений мел.

Влетел на низкий вроде бруствер,

Уже давно грядущих дел.

И развалился на трактаты,

Весьма почтительных людей,

Что жизнь порвали на цитаты,

Уже давно чужих идей…

Живое мыло

Зигзаг предсказанной удачи

В соседских вылился глазах,

Как бы венчанием внебрачным,

В квартирных, так сказать церквях.

Где речь — признанием молебным —

Души разбила антипод,

И аргументом, став железным,

Дала давно созревший плод.

Любовь к тому, что видишь мало,

Сыграла трепетную роль.

И в роковых лучах пожара

Пришла вторичная юдоль.

Совокуплением вчерашним,

Чужую вызвав ипостась,

Мысль поручительством прекрасным

В калитку счастья ворвалась.

И семь слонов на этажерке,

Как статуэтки бытия

Взирали в лоно новой жертве,

Как в закулисье сферы дня.

А торжество потом бродило

Здесь по квартирам много лет.

Потратив часть живого мыла

Для чистоты семейных сред!

Жизнь разлеглась стихийно голой

Жизнь разлеглась стихийно голой.

Вот только руку протяни.

Но тут каркас стекла условный,

Закрыл проёмные огни.

Я в дверь. Подёргал осторожно,

Надежду задушил — замок.

Жизнь обнажённая — о боже!

Увы видать не мой конёк?

Потом я всё же попытался,

Сам безупречную раздеть.

Но та ушла с былого галса,

Порвав зачем-то связи сеть.

И я понурив тело вовсе,

Её совсем уже не ждал.

Но та вошла и сделав мостик,

Сказала — пользуйся нахал.

Жизнь хороша без бренной ткани,

Когда нага как благодать.

Я с ней как бог на поле брани,

Раз можно всё от жизни брать!

За неимением свечи

За неимением свечи —

Душа была необозрима,

Но силуэт её в ночи

Смотрелся так неповторимо…

Страсть ворвалась в мои мечты

И одиночество — отстало.

Безумство голой пустоты

Легло основой покрывала.

О чувствах думала она,

Потом видать — не утерпела…

Ну что ж, всевышнему хвала,

Раз у души ещё есть тело.

Судьбы обыденность — любовь?

Не слышал я такие речи.

Но встречи те снимали вновь

Нагар от недожжённых свечек…

Закостенели чувства — вязью

Закостенели чувства — вязью

Грехов несбыточной мечты.

И отношенья стали грязью,

Стряхнув избыточность судьбы.

Как мозг людей порой подводит,

Забыв буквально обо всём.

И вот печальные итоги —

Всплывают марью белым днём.

Шальной эстет не нашей жизни,

Всё сделал попросту за нас

И мы в утробной укоризне,

Пьём, временной плаценты квас.

И всё царапаем любовью,

От страха полного нуля,

Что раздувается порою,

Как неизбежной власти тля.

Вот мы, как тени на пороге,

Грызём остатки пустоты,

Пока в беззубом монологе

Не распадутся наши рты.

А небо — синее похмелье,

И солнце — жёлтый водоём,

Где тонет в ржавом беспределье

Всё то, что мы зовём житьём.

Любовь — лишь надпись на тетради,

Где две строки уже — обман.

Не верим мы в единство связи,

Что выцветает, как экран.

И время, смятое в гармошку,

Играет хрипленький мотив,

Где каждый шаг — чужая крошка,

Раз мёртвый свет — счастливо жив.

Запятая любви

Висит луны не запятая,

А сгусток неба во крови.

Как будто бы, собака злая,

Здесь ночью лают дни мои…

Бегут куда-то ни минуты,

А разношёрстные года,

Которым нет уже приюта,

Да и не будет никогда.

Они как звёзды, в небе тают,

Но добавляют в небо кровь.

Наверно ждут чтоб запятая,

С луны слетела, как любовь!

И нервов нам не хватит вовсе

И нервов нам не хватит вовсе,

Забить в пространство жизни гвоздь

И пусть лютует с неба гости,

Неся иль благо или злость.

Пусть темень славится любовью,

А свет висит всегда добром.

Пусть нежность сходит к изголовью,

Как явь, что видим мы тайком.

Не бесовщина счастья ищет,

Да и не божья благодать,

А подсознанье новой мысли,

Чтоб кривобокость спроса снять.

И не нужны сему примеры,

Восторгов смены бытия.

Как для часов секундомеры,

Ведь время ходит сквозь себя.

И пусть не молкнут крики вражьи,

Они не тронут благодать!

Да это даже и не важно,

По кругу всё пойдёт опять…

Иллюзия

Как трудно жить на этом свете,

Не зная жив ты или мёртв.

Всё относительно — поверьте

И ко всему есть скрытый код.

Когда поверхностное жало,

Пронзает мыслями насквозь,

Неважно, что тебя объяло:

Гнев вездесущий иль любовь.

Кому принадлежит каёмка,

Из световязких бликов тьмы

И есть ли жизненная кромка,

За беспределом суеты.

Из скирд соломной разберихи,

Берутся сенные стога.

Недостающей формы лики,

Рисует божия среда.

Из ничего — всегда объёмно,

Выходит эксклюзивный миф.

Ведь всё, что есть, то — безусловно,

Сплошной иллюзии наплыв…

Начало бесконечной гонки

За точкой творческой черты.

Корявость безвоздушной плёнки

Из повседневной маяты.

Как ветер ценит моногамность

Как ветер ценит моногамность.

Стихов неся чужой поток.

Они как речь — такая давность…

Но где-то всё же есть исток!

Как не любить эти красные губы

Как не любить эти красные губы,

Что замирают в спонтанной любви.

Словно на них не помадой из тубы,

А первозданностью — блеск нанесли.

Трогать своими губами, лаская,

Под несуразность неведомых струй,

Чтобы отдача была роковая,

Как ураган, что несёт поцелуй.

И, проникая всё глубже и глубже,

Чувствовать влажных порывов тепло,

Но терпеливо, а где-то и нудно

Ждать — чтобы током тебя обожгло…

Камень души

Думы дышат перегаром,

Вспоминая прошлый путь.

В чувства, что блестят стаканом,

Из бутылки плещет грусть…

Перетёрлись груды бедствий,

Став исхоженным песком.

Разбивая по соседству

Слёз давно застывший ком.

Мимолётны перемены,

Словно вспышки на стекле.

А спонтанные замены

Просто отблески во тьме.

Жизнь — не сладостная мука,

Оступился — пропадёшь!

Но всегда другим — наука,

Хоть и стоит медный грош…

Груз ответственности давит,

Лет сминая этажи.

В возрастной теперь оправе

Камень собственной души!

Когда красиво мироточат

Когда красиво мироточат

Иконы в девственных церквях,

Вопрос всё ставят между прочим,

Что человек земной червяк?

Он в огороде копошится,

Что называют словом — жизнь.

А бог на небе — единица,

Его бессловных укоризн.

Так этот червь и существует

С заботой только о себе,

В своей давно тщеславной суе,

Взывая к собственной судьбе.

И ничего он не изменит

Среди загадочных стихир.

Безвольно стоя на коленях

И проклиная бренный мир…

Колоссы на глиняных ногах

Восток всегда считался ближним,

Пока сирийский спал синдром.

Как вдруг в России, где-то в Нижнем

Его возвысился геном.

Тогда присутствие России

Перебродил в себе восток!

Израиль в гневной ностальгии

Не внял от истины урок.

Сметая тени Палестины

Он как хозяин всей земли,

Путём надуманной причины,

Взял сектор Газа вдруг в клешни…

Теперь арабское восстанье,

Сорвёт Америке процесс,

В котором грех как созиданье,

Ещё сильней шумит чем лес!

Отказ борьбы от сил господства,

Израильтянам всем — шолом!

Но президентов сумасбродство

Еврейский рушит тем геном!

Колёса изменений

Богемности куски перебирая,

Переставляя всё на свой манер,

Глубины экзотического рая,

Невинности не рушили барьер.

Доступности елозили колёса,

Блестя перетираньем неких спиц,

Завися от воздушного насоса,

С давлением в шестнадцать единиц.

Невольно убирая все пороки,

Досадливо разбросанных надежд.

Тянули в обе стороны истоки,

Чтоб обнажить невидимую брешь.

Слегка зачатки рушились культуры,

Со знанием живого языка

И даже самостийные амуры,

Пускали стрелы мимо ободка.

Как глупо верить в камень преткновенья,

Он лишь приткнёт загадочный венец.

В конечном — бесконечное доверье,

Положит только взбалмошный конец!

Кощунство

Внезапно веру осознав,

Она вняла молитву

И предвкушая свой экстаз,

Взор подняла к пюпитру.

Там оттопыривался крест,

Солидного размера,

Неся собою благовест,

Нательного примера.

Двумя руками обхватив,

К губам его прижала.

Слюну густую проглотив,

Жар уняла пожара.

Крест благовещенья опал,

В сухих руках девицы,

Блеснув как кожаный металл,

В таком коротком блице.

Красно-звёздочным халатом

Красно-звёздочным халатом

Молча тень вошла зари.

Проскрипев тихонько матом,

Дверь закрылась изнутри…

Тишина скреблась под полом.

Со стены смотрел ковёр:

Как не слышным разговором

Вспыхнул утренний костёр.

Шевельнув воздушный полог,

Замер света баритон.

Тьмы сопрановый осколок

Мерно рухнул в полутон.

Две стихии крепко свились

Перекрестьем на земле.

Словно кодовые мили —

То ли в звуке то ли в мгле…

Куда бежит дорога нашей жизни

Куда бежит дорога нашей жизни?

Наверно к храму смерти — как всегда…

Очаг беды, сознанием на тризне,

Не подчеркнут пришедшие года.

Вообще по праву смысл обетованья,

Как факт, лишь богу сам принадлежит.

Но чьи тогда паскудные деянья,

Сомнений вызывают дефицит?

Возможно и стеченье обстоятельств,

А может быть природный катаклизм,

Небесных, так сказать ещё сиятельств.

Иль вездесущий личный драматизм.

Так почему же ржа пехотной жизни,

Десятки тысяч может человек,

Лишить предубеждений адской мысли,

О том, что войны — это тяжкий грех!

Недоработка высшего сословья?

А может быть совсем наоборот?

Людей вжимают в сложные условья,

Чтоб получился жизненный цейтнот…

Кусок съестного пирога

Кусок съестного пирога,

Разбросанный по плахе,

И песнь наивного сверчка

В коричневой рубахе.

Пока в ночи стоит помост

И сизыми воркует,

Прокрался лунный альбинос,

Плывя в межзвездной суе.

Стоит, зачем-то, часовой

И облака считает.

В углах висит собачий вой,

Как пережитков стая.

Сюда придёт на утро казнь

Обманчивых пороков,

Чтоб жизни наглая гортань

Не утверждала сроков.

Малиновый бред

Птицы топчут рябиновый снег,

Под сухие капли дождя.

Наблюдает за всем человек.

Всё в природе видно не зря.

Соловьи вновь сходят с ума

И несут свой малиновый бред,

Потому, что чужая весна,

Это вредный жук-сердцеед.

Может кто-то это поймёт,

Заполняя словом строфу.

Жизнь людская точно не мёд,

Лучше зиму, но всё же свою!

Межсезонье

Глядит, заснеженной землёю,

Зима из-под московских лап.

Лишь календарь шуршит, весною,

Неся бумажный аромат.

Погода холод шлёт и вьюгу,

Хотя на улице апрель,

Так две стихии мстят друг другу?!

Мороз включая и капель.

Унылость связь с сезоном ищет,

Дорогу пачкая к Кремлю.

Снег на асфальте — грязи пища,

Как небо летом журавлю.

Ещё не то в веках терпела,

Многострадальная Москва…

Погоду здесь поэты смело,

Мешали с временем всегда!

На ложе, в миг душевной смерти

На ложе, в миг душевной смерти,

Где руки ищут новых слов,

Но лишь находят космы шерсти,

Покрывших рай иных основ.

Шальные мысли возникают

И рушат тягостный проём.

Хоть тайна истины слепая,

Но со своим живым чутьём.

Сопливый импульс придыханья,

Мурашек кожных пересчёт.

Тел не астральных изваянья

И друг ко другу сальный гнёт.

Как вышина небес далёких

И серп заточенной луны,

В ладонях бога может мёртвых,

Иль в цепких лапах сатаны.

Но пережог от нервных клеток

И нереальность меры врат,

Воздушной сущности — либретто,

Нам повторяют в аккурат.

Настроение

Небо светит будущим рассветом,

Сполохами правду шевеля.

Звёзды спать мешают всем поэтам,

Каплями мерцая янтаря.

Перемены в мыслях наступают,

Под канун лирической весны.

Всё живое расцветает в мае,

Было так, предсказано людьми.

Дух воды на небосвод стремится,

В мимолётный превращаясь пар,

Чтоб потом его судьбы — десница

Разнесла живительный нектар.

Я гляжу на русские просторы

Взглядом дней — пока ещё своих,

Где поёт листва зелёным хором,

Дирижёр чтоб в ветре не утих.

Где за перелеском плещет речка,

Предлагая мне песочный пляж,

И тропинкой сразу от крылечка

Я иду — куда глаза глядят…

Не передать тот миг обмана

Не передать тот миг обмана,

Который каждого прельщал,

Когда греховная мембрана,

Иной пророчила финал.

И наслажденье накрывало,

Как неизбежный водопад,

А бесконечное начало,

Смрад превращало в аромат.

Истома вечного порока,

Ломает мыслимый предел.

Удар первичной силы тока,

Всех оставляет не у дел.

Плюс подневольная кончина,

Всего того, что только есть!

Вот беспринципная причина,

Дарить кому-то, чью-то лесть.

Невинный образ белых очертаний

Невинный образ белых очертаний,

Поросший тёмным ликом красоты —

Телесный дар божественных созданий,

Уж не совсем греховной наготы.

Обыденность невидимых истоков,

Иначит преднамеренность всего,

Не ощущая разницы пороков.

Инстинкт не верит в то, что есть оно.

Величие творений безусловных,

Таких как: Рембрандт или Тициан,

Мешают быт в понятиях церковных,

Но чувств взбивают каверзный фонтан!

А дух поэтов пламенного века,

Он сколько раз мусолил срамоту!

Ту, что сейчас хранят в библиотеках,

Стыда не вызывая остроту.

О муза — высший свет образованья,

Ты не даёшь участливый прогноз,

А только лишь чужие описанья,

Всего того, что требует вопрос.

Незашторенный свет

Свет в окне притяжение сеет,

Путеводной звездою во мгле.

Тянет, словно судьбы лотерея,

В бесконечном купаясь числе.

Высотою немного пугают,

Неизбежно всегда этажи.

Возвышаясь неистовой далью,

Прячут в землю начала концы.

Не зашторенный свет, обрамляя,

Застеклённая рама блестит.

Неизбежность витает седая,

Любопытству вменяя свой вид.

Хорошо, что этаж только первый,

Для того, кто таращит глаза.

И не надо растрачивать нервы —

Ведь не лезет в квартиру гроза.

А простой лишь мужик любопытный,

Быт чужой рассмотреть захотя,

Видит образ, естественно, скрытый,

Но не больше, пожалуй, нуля.

Стыд и гордость совсем не мешают

Насладиться, телесностью тьмы.

Перспектива, возможно, большая,

Раз есть лик вместо света луны.

Описаний дальнейших стесняясь,

Руководствуюсь просто мечтой,

Чтоб увидеть греховности рая.

Нужно быть непосредственно — тьмой!

Свет в окне притяжение сеет,

Путеводной звездою во мгле.

Тянет, словно судьбы лотерея,

В бесконечном купаясь числе.

Ночь сошла тихонько на пол

Ночь сошла тихонько на пол,

Передрягами теней.

Свет утра дождём закапал,

У потухших фонарей.

Шорох форточный проснулся

И бродить за шторой стал.

Под карнизом в виде бруса,

Петли трогать стал нахал.

Сквозняком метнулся к двери

И умчался в коридор.

Шторы тут же околели,

Небольшой открыв зазор.

Луч упал на спинку кресла,

Длинной, тонкой полосой.

Смерть стояла, как невеста,

У мужчины за спиной!

А в руке зажата рюмка,

Недопитого вина,

Как злосчастная задумка,

Жизни рюмочного дна…

Образ изначальный

Образ изначальный

Текст имеет скрытый.

Может федеральный

Может кем-то смытый.

Долг уносит тему

От людей мешками.

Множа теорему

Лишь за образами.

Если доктор лечит

То совсем немного.

Путь на небе млечен

Безгранично долго.

Не пугайте морем,

Не пугайте сушей.

Может быть биткойном

Деньги статус рушат.

Посему кубышка

Нам не пригодится.

Жизнь не только вспышка

Но и единица!

Жизнь торчит ночами,

Как всегда с наружи,

Или спит с чертями,

Или стелет лужи.

Образ твой, разложив на бумаге

Образ твой, разложив на бумаге

(Оставляю его на потом),

На природном теперь полумраке

Проявлю в этот раз серебром.

Вишни спелые — глаз твоих карих,

До сих пор расстилают дурман.

На щеках от улыбки поджарых

Цвет зари — в виде бледных румян.

Знойность губ, поэтически — красных,

Отражает блеск солнечных струй.

Будто снова в порыве прекрасном

С них сойдёт кипятком поцелуй.

Шёлк волос, запах нежно-цветочный,

Разложил на открытых плечах.

Цвет, неся нескончаемой ночи,

Той, что в лунных купалась лучах.

Белоснежно лежащие груди —

Закрывает прозрачный шифон.

И любовь — без фальшивых иллюзий,

Погружается в сказочный сон.

Это всё, растеряв по дороге,

Плавно в строчках сейчас вывожу.

И в безмолвно возникшей тревоге

Поклонюсь твоему типажу…

Образы

Вилось не раз безнадёжное лето,

Чтобы закончиться — не для меня.

Лужи моргали в глазах, незаметно,

День расчехляя и звуки даря.

Образом стылым ночей безобидных,

Карма вплеталась в постельный покой.

Окна смотрели на блажь любопытных,

Слабой, но всё-таки жившей мечтой.

Годы текли, уходя, приближаясь.

Время тащило чужой аромат.

Кожи стыдливой, наивный румянец,

Всё же завлёк в нескончаемый ад.

Духи желаний неистовой пробкой

Страсть затыкали у слабой души.

Позже она перестала быть робкой,

Только скрываясь в невинной тиши.

Годы распались собой на недели,

Чтобы делиться на нужные дни.

Там, где дожди прерывали метели,

Осень с зимою купались в любви!

Огромной, чёрною пантерой

Огромной, чёрною пантерой,

Смахнув невидимым хвостом,

Часть теневого интерьера,

Ночь скрылась в небе голубом.

Рассвет заботливой рукою,

Мечту дневную потянул,

За шторы сумрака — собою,

Внимая солнечный разгул.

День растекаясь соком вешним,

Упал любовью на полы.

Тщеславье в платье подвенечном,

Чуть забелело в вате тьмы.

За шторой комната казалась,

Огромным зеркалом теней,

А переимчивая шалость,

Родней кургузости затей.

Уединение ногами,

Перетоптало святость сил,

Избив пространство батогами,

За света яркий эликсир.

И копоть нужной атмосферы,

В двуличье поводом стекла,

А пола нравственной портьеры,

Прикрылась бликами утра.

Одинокий таился диван

Одинокий таился диван

У окна, простынёй прикрываясь.

На столе — недопитый стакан,

Отражал предрассветную алость.

Видно, только тревога ушла,

Упорхнув разномастною птицей.

С ней ушёл, кутежа — «сатана»

За немножечко пьяной девицей.

Что творилось на той простыне,

Где бурели кровавые пятна?

Может, в красном всё дело вине,

Но вино не темнеет так внятно.

И дремавший, как ангел, мужик

Не имел даже ссадин на теле.

Никого не встревожил и крик —

Если был таковой в самом деле.

Видно, девка, оставив следы,

Поспешила покинуть квартиру,

Чтобы не было той суеты,

Что приводит к венчальному пиру!

Ожидание глазом косило

Ожидание глазом косило

Через дверь, в небольшой коридор.

Календарь: «Понедельник» — шутливо

Растянул на стене, как ковёр.

Время тихо на полке шуршало,

Небольшими часами таясь.

Цвета неба в себе покрывало

Не скрывало природную связь.

Вот шаги прозвучали негромко,

Предвкушение вновь разбудив.

Звук шурша, как сухая позёмка

Свой закончил у двери мотив.

Силуэт просочился мечтою,

Образ свой окатив сквозняком.

За любовь, непосредственно двое,

Утонули во льне голубом…

Она приходит видно свыше

Она приходит видно свыше —

как память бесконечных лет,

причём царит вообще бесстыже,

с себя снимая бренный свет.

И рассказать о ней без тайны

увы — никак теперь нельзя —

воспоминанья уникальны:

в них есть всегда своя стезя.

Пусть будет что-то благосклонно,

(как то, чего уж нет, давно) —

в тени вокзального перрона,

где поезд видеть не дано…

А вот, в тиши пустынных комнат —

всегда слышны её шаги:

шуршанье платья неуёмно

все заполняет уголки.

И скрип полов к тебе подходит,

ложится рядом — тишиной…

А между сном и дрёмой вроде

лишь свет вокруг — висит дневной.

Она тебя теплом обнимет —

тревогой сердце стукнет вновь —

тень от неё скользнёт незримо…

И ты поймёшь, пришла любовь.

Онан

Онан описан в библии

зачем?

Чтоб передать

структуру важных тем!

Скорей всего

для сиквела семьи,

Но как-то без участия

родни…

Ведь родственные связи,

это — пшик,

Лишённый

синтаксических улик.

А может, это просто

нужный спор,

Чтоб богу дать

обыденный отпор!

И семя человека

на земле,

Протест постылой

божьей кабале.

Ведь человек сам,

должен выбирать

Когда и с кем,

ему по жизни спать!

Опушка леса за спиной

Опушка леса за спиной.

Покатый куст сирени

И небо слитое с водой,

В журчащей дребедени.

Река напраслину плела,

Бросая волны смело,

Изгибом старого серпа,

В песке теряясь белом.

И что-то листьями шепча,

Плакучих ив фигуры,

Возможно даже сгоряча,

Плясали, как амуры.

Поляна травами — границ,

Сама собой лежала

И распластавшись, как бы ниц,

Несла роль покрывала.

Ромашка в пальцах не твоих —

То любит, то не любит,

Судьбу решала — за двоих,

Под солнца жёлтый бубен.

От полов — всегда к асфальту

От полов — всегда к асфальту

Разным шагом мы идём.

Ветер следом, струны альту,

Забивает нотным льдом.

С оттопыренной губою

На стекле прошедших лет,

Зависть, мыслящей тоскою,

Чертит планы новых бед.

И судьбой покровы ночи

Рушит вольная заря,

Чтоб убрать портьеры порчи,

Не библейский дух зовя.

А душа, измылив мощи

Всех евангельских святых,

Выйдет правдою на площадь

Для поддержки дум живых.

И наступит белый вечер

Славя разума молебн.

И Луны, и Солнца свечи,

Выжгут постриг вечных скверн!

От субботы к воскресенью

От субботы к воскресенью

Весь недельный недочёт,

Не меняя настроенья,

Будни снова в гости ждёт.

Шорох бродит по соседству

Переменчивой мечтой.

Сквозняку в квартире тесно —

Он шуршит, как домовой.

Тишина висит глухая

Без своих былых ролей.

Простынь морщится рябая,

Вспоминая страсти дней.

Время тянет суткам жилы

Из незримой пустоты.

Сумрак комнатный строптиво —

Прикрывает тайнам рты…

Отречение

Как трудно обрести надежду,

Придя с повинной на вокзал,

И встать, облокотившись между

Всего того, что избежал.

А темноты зачем боятся?

Её всегда раздавит свет

Колонкой нового абзаца —

Как ветхий прочит нам завет.

Потом перрон пройти незримо

В районе третьего пути…

Состав пропляшет, может, мимо,

Стараясь стыки обойти.

И крест, не трогая руками,

Взойти на грязный эшафот,

Где переменчивость годами

Мела труху своих банкнот.

Пасть ниц перед своим Всевышним,

На рельсы праведных основ,

Не быть, чтоб где-то третьим лишним,

Став частью белых облаков…

Память

За зданьем тех воспоминаний,

Что не таили правды крест.

Висела подлинность деяний,

Как недописанный подтекст.

Передо мной кружились грёзы,

Событий, явно прошлых лет,

Дней изменяя разных позы

И подключая свежий бред.

Сквозняк добавил мысли взору,

Влетев в сакральные мечты,

Неся собой по коридору,

Фатальный запах наготы.

Я удалился восвояси

И стал с надеждой что-то ждать…

За шторой свет в вечерней рясе,

Шуршал, как старая тетрадь.

Дверь потихоньку растворилась,

Мечтой шагнул чужой халат —

Так сквозняка слепая милость

Сложила память в стопку карт!

Парадоксы у окна

Как парадоксы прячут вечность,

С клюкою сидя у окна.

Так мы себя порою лечим,

Стаканом доброго вина.

И нет той совести в разлуке,

Где тени лижут пустоту,

Или грызут гранит науки,

Чтоб мерзость рушила мечту.

И где же стойкость мысли прежней?

Всё рассыпается во прах!

Но корни призрачной надежды,

Ещё витают в облаках.

Свои насечки ставит злоба,

Чтоб подчеркнуть исходность дней.

Да и часов минутность чтобы,

Года черпали, как елей.

А совокупность этой смеси,

Пьёт неизбежно человек,

В своём стареющем процессе…

И так всегда из века в век!

Пафосный этюд

Дефицит немых переживаний

Под тяжёлой вешалкой — креста,

Пафосный этюд — отмерших знаний,

От когда-то жившего Христа.