Бесплатный фрагмент - Игры Богов, или Порхание бабочки

Глава 1

Мир, ты весь как на ладони.

Горра, перебегая из одних покоев в другие во дворце Небожителей, пряталась в драпировках роскошных полотен, прикрывавших окна. Обдуваемые воздушными потоками, они колыхались, и расшитые золотым шитьем драконы и птицы оживали, добавляя ей радости. Поглядывая из-за складок за неспешным шествием своей наставницы, одетой в бледно-изумрудный наряд придворной дамы, она корчила рожицы, научившись у двуногих особей с планеты Земля, за которыми втихаря наблюдала. Из всех учений и наставлений высшего разума, это было единственное развлечение, которое по-настоящему ей нравилось, но не нравилось, что жизнь на планете Земля была скоротечна. Если у небожителей проходил час, на земле проживались десятилетия. Горра сморщила носик, встретившись взглядом с дуэньей-наставницей и, перебежав к следующей драпировке, шмыгнула в неприкрытую дверь покоев своей матери: хранительницы «Колеса Фортуны», и замерла. Бог Унос, старец с длиной бородой и длиннющими, до пояса, бровями, восседая на шелковых подушках, внимательно следил за игрой в падук, где каждое передвижение фишек надо было продумывать на много ходов вперед. Всегда умиротворенный и внимательный к Горре, он только мельком бросил на нее взгляд и обратно уставился на руку богини, которая умудрилась умыкнуть несколько фишек, и он зорко наблюдал за ней, пытаясь уличить красавицу. Утонченные пальцы молодой женщины неспешно перемещались по отполированной игровой доске, заставляя мудреца нервничать. Казалось, что Богиня Флора поглощена своим занятием и не замечает вошедшей дочери, но ее зоркое око видело все вокруг. На ее лице заиграла мягкая улыбка приветствия, и даже не верилось, что эта милая и нежная особа является главной Богиней высшего плана небожителей, и в красивых ее руках находится вся энергия планеты Земля. Не сводя взгляда с матери и старца, Горра бочком, стараясь не стучать по полу каблучками расшитых туфелек, юркнула за высокое царственное кресло матери и примостилась у большого шара, искрящегося цветным перламутром. Ей нравилось это место, с которого Земля была как на ладони. Ей нравилось рассматривать города, которые при смене суток зажигались разноцветными огнями и напоминали фейерверки у небожителей. Ее взор надолго застревал на дне океанов и морей, где кипела жизнь со своими законами подводного царства. Ее око блуждало по зеленым массивам гор, изучая жизнь и повадки ее обитателей. Нравилось опускаться в жерла вулканов, наблюдать бурление лавы и создание новых земель, но больше всего ей нравилось наблюдать за людьми. Она видела их взлеты и падения, разрушения и созидания, и не могла понять, почему они так однообразно живут. Иногда ей хотелось потрогать пальчиком космические корабли, похожие на больших букашек, которые все чаще кружили вокруг планеты, доставляя беспокойства небожителям. Горра перевела взгляд на матушку и пригнулась, боясь, что та выпроводит ее из покоев, ведь та строго настрого запретила вмешиваться в историю человеческого развития, объяснив, что так она может разрушить целую цивилизацию. Богиня Флора запретила касаться не только инопланетных кораблей, но и энергетических нитей, называемых колесом «Фортуны», которые, опоясав земной шар, занимали чуть ли не половину ее внутренних покоев. Втихаря от матушки, Горра все-таки цепляла эти нити, вмешиваясь в судьбы людей и, создавая причинно-следственные связи, меняла их судьбу, вытаскивая из нищеты или даря любовь. Но многого она не понимала. Не понимала, почему люди своими мыслями, которые отображались на их собственной жизни и жизни потомков, притягивали к себе черных сущностей, жрущих их же энергию и толкавших на поступки разрушения. Ее юный ум взывал к пониманию, и она все чаще обращалась к Богу Уносу — хранителю снов за помощью и разъяснением, который много сотен лет посещал землю, унося души людей в мир грез, и был осведомлен о их жизни лучше, чем кто-либо из божественной гильдии наставников и учителей. Он легко погружался в тайны людей, знал их сокровенные желания и награждал их счастливыми снами в знак благодарности за чистоту помыслов, или навязывал кошмары, чтобы они переосмыслили свою жизнь, не жили среди хаоса черной мути в душе, а впустили в себя божественный поток света. И, разочаровавшись в их внутреннем мире разрушения самих себя, все реже вмешивался в их судьбу, не слышал их стенаний и слез. Но если среди всей черноты ненависти и жажды мщения появлялся луч святого духа, и желание человека проявить сострадание к другому, он не оставлял без внимания это намерение. Вырвав человека из рук смерти за минуту до последнего вздоха, он переносил его душу в мир грез, погрузив тело в продолжительный сон, и позволял душе реализовать свои тайные желания, которые были скрыты в человеке на бессознательном уровне.

Почувствовав присутствие наставника, Горра встрепенулась.

— Дедушка… — ей нравилось называть Бога Уноса так же, как земляне называют своих старших по роду родственных душ: дедушка, бабушка. Слова наполнялись теплом, и они ей нравились. Горра потупила глаза, искоса поглядывая на колесо «Фортуны», но во взгляде не было и капли вины за нарушение установленных небожителями правил, а только любопытство.

— Я ничего не трогала, только смотрела, — быстро отреагировала она на молчаливый взгляд Бога. Вразуми меня, дедушка Унос. Почему матушка Флора не вмешивается в людские судьбы?

— Неразумное дитя, — мягкая ладонь коснулась макушки Горры. Нельзя наполнить сосуд чистой водой, не удалив из нее муть. Посмотри, — осторожно, не касаясь энергетических волн, Унос провел рукой над их поверхностью и за его движением открылось наполненное белым светом пространство, которое быстро рассеялось, приобретя четкий рисунок. — Что ты видишь?

Горра глянула в образовавшееся «окно». Гордая осанка человека, неспешно шедшего по улице, делала его помпезным и неестественным, словно он проглотил палку. Во всем его облике сквозили высокомерие и надменность. На холенном лице застыла маска презрения. Вокруг него, напоминая настороженную свору, шли телохранители.

— Что ты мне расскажешь об этом человеке? Унос посмотрел на малышку чуть насмешливым взглядом.

— Недоверие к людям и боязнь мира, в котором он живет. Об этом говорит его гордыня, — быстро отозвалась Горра, поняв, что проходит урок познания. — В его душе и мыслях ужас и страх, и он прячет их за маской высокомерия, думая, что люди, которые его окружают, — защитят, — добавила она. — Дедушка, — но разве можно убежать от себя? Разве не он сам создал свой мир таким страшным и ужасным?

Мудрец улыбнулся.

— Если человек не осознает своего страха, вины или обиды, он будет притягивать к себе ситуации, чтобы проживать эти чувства вновь и вновь, и создаст кармический узел, который передаст своим потомкам. И уже они будут притягивать к себе такие же обстоятельства, чтобы испытать эти же чувства и строить свою жизнь по уже созданному шаблону своего предка. Этот закон вселенной действует во всем мироздании. Подобное притягивает подобное. Мир внешний всегда является зеркальным отображением внутреннего мира человека. Так наполняется сосуд кармы

Горра слушала потупившись, ей было стыдно, что она только мельком заглянула в свиток и не изучила закона кармы. Сейчас мысли закрутились в голове, выуживая нужную информацию.

«Что там было про „сосуд кармы“, в котором до краев страха, обид, вины и прочего хлама? Он переполняется всей этой черной мутью и тогда бабах: болезни и смерть», и вскрикнула.

— Я поняла! Сосуд, — это душа человека. И когда он осознает свои страхи, свою порочность и исправляет свои недостатки, сосуд кармы опустошается, и тогда поток Святого духа наполняет его, в корне меняя жизнь. Я правильно ответила, наставник? Горра победоносно вздернула подбородок. Но разве не лучше им строить свою жизнь с любовью, тогда и мир вокруг них будет меняться…

Унос стер картинку, ничего не ответив и, проведя ладошкой, открыл новое «окно»

— Что ты видишь и что чувствуешь? — спросил он.

Бросив взгляд на умирающего человека, Горра отшатнулась. В худом, истерзанном болью теле, она едва разгадала женщину. Слезы и стенания той молили об исцелении. Горра была поражена. Ей захотелось обнять женщину, успокоить, создать ей новые причинно-следственные связи, которые привели бы к исцелению и помогли бы сделать ее здоровой и счастливой. Она с надеждой глянула на Бога. На лице старца мелькнуло неодобрение, он тихо произнес.

— Чувство собственной вины и жертвенности, накопление обид и ненависти притянули в ее тело болезнь, — пояснил мудрец. Она культивировала их годами, не понимая их разрушения. Ее негативные мысли собрались огромным комом, чтобы исполнить ее собственное желание — уничтожить себя.

— Дедушка, получается, она сама виновата? — сокрушилась Горра, не совсем понимая, по какому закону живут люди? Почему уничтожают себя? — А войны? Для чего они нужны человечеству? Разве им мало стольких огорчений в жизни, разве не лучше жить в созидании и процветании?

— Видишь ли… — старец подавил вздох. — Страх, который живет в человеке, ненависть, проклятия и прочие негативные эмоции притягивают к себе союзников с такими же чувствами, и чтобы подавить бурлящий в них негатив, сжиравший их изнутри, они стараются выплеснуть его наружу, уничтожая все вокруг, чтобы выжить самим. Когда их становится много, и сила внутреннего и внешнего разрушения растет, создается эгрегор и уже эта энергия руководит людьми, толкая на поступки, которые жили внутри их души и разума, вовлекая все новые и новые жертвы. Так в их мире зарождается «Дух Войны» и завязывается кармический узел смерти, насилия и жестокости. И эти эмоции, записанные на матрице человеческого кода, передадутся потомкам. Старец, не касаясь ее головы, провел по волосам, и Горра почувствовала волну успокоения и умиротворения. — Ты еще слишком мала, чтобы сразу познать мир, в котором живут люди, — мысленно произнес он. — Тебе надо еще вырасти, ну хотя бы до 700 лет.

— А небожители могут им помочь? — не сдавалась малышка. Ей хотелось все знать здесь и сейчас. Ее чистая душа трепетала, и хотелось уже сейчас спасти землян, а не ждать долгих 700 лет.

— Мы помогаем всегда, — неспешно отозвался старец, не сводя взгляда с колеса Фортуны — Когда люди жаждут воды, мы наполняем источники, но они загрязняют их, заваливая мусором, и ищут золотой кубок, чтобы утолить жажду. Мы озеленяем планету, чтобы земляне дышали, но они рубят деревья, оголяя свой мир. — Человечество должно само понимать, что только любовью, осознанием своих поступков, прощением можно изменить не только самих себя, но и сам мир. Ты когда-нибудь задумывалась, что планета Земля, — это живая энергия созидания. Она также чувствует, как и люди, только они из-за своего невежества не видят этого. Создавая эгрегоры страха, жестокости, люди притягивают в свой мир темных сущностей, живущих на низших вибрациях космического пространства, и эти сущности входят в их душу, поглощая их энергию, и когда их сила растет, земля, впитывая эти эмоции, начинает бунтовать. Ей также хочется жить в любви и созидании, и она начинает взрываться от негодования, низвергать потоки воды и лавы, трясясь от гнева. Ты теперь понимаешь, как связаны энергии земли и энергии людей?

— Да. Горра открыто взглянула в глаза Наставника. — Скажи, дедушка, для чего ты тогда погружаешь людей в продолжительный сон, называемый кома, раз люди сами виновны в том, как живут.

— Душа, это живая энергия. И, если в ней эмоция не только собственного страха и спасения своей жизни, но и страх за другое существо, которому она хочет помочь, я слышу этот призыв и дарую человеку жизнь, но, — поднял он вверх палец, — только в мире грез, чтобы душа осознала свои ошибки, научилась любить себя и ближнего. Кома может быть кратковременной, а может быть продолжительной, — миролюбиво наставлял он, — это зависит от самого человека и его желания жить. В мире грез души людей сами создают свой мир и, если это путь любви и созидания, я возвращаю ее к жизни, но, если душа застревает в злости и ненависти, темные энергии поглощают ее навсегда.

— А земляне знают, что души людей, находящиеся в коме, живы?

— Мне нравится твоя любознательность, — старец улыбнулся одними глазами и, проведя ладонью, открыл новое «окно». — Смотри, человечество из века в век поклоняется символу бабочки. Они рисуют ее на картинах, вышивают на тканях, украшают дома. Бабочка для них, как вестник зарождения новой жизни и воскрешения души. Так я смог передать землянам знания о том, что люди в мире грез живы.

Оставшись одна, Горра задумчиво смотрела на переливы энергий. Видела, как светлые нити блекнут и вновь возрождаются. Она поняла, почему не может пробиться к разуму людей. Занятые своими чувствами и мыслями люди закрывали свой разум и не слышали ее. Понимала, почему хаос в их душе рождает демонов. Ее огорчало, что люди мало верят в высшие божества, но обожествляют бумагу, металл и минералы. Она готова была обнять их всех, подарить тепло и любовь, и понимала, что люди были глухи к ее любви и теплоте объятий; им нужны были другие ценности: деньги и власть для выживания. Закрытый разум не пропускал ее Божественного света. В какой-то миг ей больше не захотелось стучаться в замусоренные мозги человечества, которые из века в век шли единым путем проторенной колеи невежества, Жили, веками созданного шаблона болезней, невзгод и нищеты, перенося их из рода в род своими мыслями и поступками и, моля о лучшей жизни, не хотели менять эту жизнь. Вглядываясь в радужные переливы, Горра зацепила пальчиками энергию людских судеб, и, выбрав единый год, месяц и час, вдохнула новую жизнь в эмбрионы, связав их воедино незримым узлом.

«Да воздастся вам по вере вашей» — тихо прошептала она и кинулась в объятия Богини Флоры, которая уже давно стояла рядом, не вмешиваясь в чувства дочери. Впитывая любовь матери, Горра ощущала, как с нее спадает вся чернота, которую она успела принять от землян и вдруг четко осознала: любовь безграничная, любовь безусловная спасет планету, и она будет стараться быстро вырасти и передать эти божественные знания людям.

Глава 2

Корея 1986 год. 6 июня

Ли Син Гё с тоской смотрела на взбесившееся море, на маяк, который с трудом пробивал струи воды, низвергающиеся с неба. Она прислушивалась к ветру за окном, к вою сирены, оповещающему заблудившиеся в море суда, и понимала, что все сроки давно прошли, и тем, кому суждено было вернуться с этого опасного плавания, — вернулись. Вот уже неделю не стихал шторм и шквалистый ветер гнул деревья к земле, заставляя весь рыбацкий поселок замереть и с тревогой пережидать вынужденное безделье. Ли Син Гё машинально погладила выпирающий живот и села на пол, облокотившись спиной о стену. Так было легче переносить тупую боль, которая накатывала волной и не давала покоя. До родов было еще далеко, и все ее мысли были поглощены мужем, ушедшим в море еще до шторма. Предчувствие беды нет-нет да и сдавливало грудь, но она гнала эти мысли прочь, уговаривая сыночка, находящегося в утробе, потерпеть, не брыкаться и ждать папу, который обязательно вернется. Син Гё подняла глаза на стену, где висела фотография, вырезанная из журнала за 1984 год. С глянцевой обложки смотрело худое, обросшее щетиной, но улыбающееся лицо мужа. В тот счастливый год Ли Чан Джи вернулся домой с затянувшегося на долгие месяцы рейда. Наконец-то закончились томительные, выматывающие душу часы ожидания, когда казалось, что мир рухнул, а поселок погрузился в траур, оплакивая погибших в цунами рыбаков. Ли Син Гё передернула плечами, стараясь отогнать страшные воспоминания.

«О, Великий Будда! — мысленно взмолилась она. — Сделай так, чтобы и сейчас муж вернулся домой живой и невредимый. Сложив ладони лодочкой, женщина потерла ими, прося божественной помощи. — Сделай так, чтобы мужа не задержали пограничники, и чтобы лодка, на которой он уплыл, переждала где-нибудь этот ураган. Чертов ублюдок! — тут же выругалась она, забыв о Будде. — Какого черта связался с контрабандистами! Ведь просила не делать этого, почему не послушал! — Она захныкала сухими, давно выплаканными глазами и закряхтела, пытаясь сменить позу, но боль опередила, заставив громко охнуть и замереть. Молодая женщина глубоко задышала, как учили делать врачи еще при первой беременности и скосила глаза на постель, где спала старшая дочь шестилетняя Джи Сон. А вдруг начинаются роды, — запоздалая мысль словно обухом ударила по голове. — Нет, нет, — быстро отогнала она тревожную мысль. — Акушерка говорила, что мне еще ходить две недели или чуть больше, что ребенок лежит поперек и никак себя не проявляет. «Надо ждать», — уверяла та. — Все будет хорошо.

Господи! Как же все не вовремя и все так плохо, — запоздало выразила свое недовольство Син Гё. — Надо было, наверное, лечь в клинику, и недовольно мотнула головой, чувствуя, как внутри назревает бунт. Она не могла себе позволить такой роскоши, как прохлаждаться в больнице. Неоплаченные счета так и лежали в ящике стола, дожидаясь своей участи, а тут еще и муж пропал, и ей ничего не оставалось делать, как только ждать. Ли Син Гё тихонько выругалась. Всю жизнь ей приходилось чего-то ждать: то, когда Ли Чан Джи попросит ее руки и они, наконец-то, обручатся; то, когда купят маленький домик, то, когда муж вернется с промысла живой и невредимый. И все время надо было ждать и ждать… Вот зараза! — погрозила она кулаком улыбающемуся на фотографии лицу. -Теперь переживай за него. Захотелось еще добавить несколько бранных слов, но в животе вдруг заурчало и толкнуло в бок. Син Ге охнула, увидев, как в этом месте вспух маленький бугорок.

— Тише, тише, малыш, ты не должен торопиться, — зашептала она, оглаживая огромный живот. — Видишь, какая плохая погода, и папа твой в море, и, прижав руки к животу, застонала, чувствуя, как вновь нарастает боль. Прикрыв глаза, она глубоко задышала, стараясь унять спазм. Сидеть на полу стало неудобно и, подоткнув одеяло под бок спящего ребенка, с трудом поднялась, поддерживая рукой живот. Ей все время казалось, что в кухонное окно кто-то настойчиво стучит. Согнувшись в три погибели, женщина с трудом прошлепала к окну. Форточка была закрыта, и только ветер нещадно давил на стекла, и они трещали от его натиска. Дождь не прекратился, лишь немного стих, образуя грязные потоки, которые стремительно уносились к нагромождению береговых скал и срывались в море. Ли Син Гё плотнее задернула штору, ощущая неприятный холодок в области спины и подумала:

«За неделю проливных дождей дороги на всем побережье наверняка размыло, и неотложная помощь навряд-ли доберется случись что, и замотала головой, отбрасывая тревожные мысли, осознавая, что именно они только и лезут в голову, сколько их не отгоняй»

Отхлебнув холодного чая, Син Гё вернулась обратно в комнату. Дочь безмятежно спала, подсунув ладошку под щеку. С трудом она прилегла рядом совершенно разбитая бессонной ночью и страхом за мужа. Она даже не заметила, как ее голова, еще не успев коснуться валика подушки, провалилась в небытие.

«Привиделся океан. Валы воды набрасывались на необычную старинную дверь, которая одиноко стояла на гребне волны, содрогаясь от натиска непогоды. Она стонала, как живая, но не открывалась. Ли Син Гё с силой забарабанила в дверь, зная, ее надо открыть, открыть во что бы то ни стало. Надавливая на дверь руками, она чувствовала, как от натуги напрягаются мышцы, и когда неожиданно из-за двери протянулась рука и вцепилась ей в живот, дико закричала от нестерпимой боли.

Собственный крик разбудил женщину. Она резко открыла глаза, не соображая, где находится, и куда исчезло море.

— Мама, мама, проснись! — Маленькая Джи Сон тормошила тяжелое тело матери. — Мамочка, не кричи, мне страшно, — девчушка заплакала навзрыд.

Ли Син Гё окончательно пришла в себя, чувствуя, что лежит вся мокрая и что-то теплое течет по ногам, образовывая под ней лужу.

«Наверное, воды отошли», — почему-то безразлично подумала она, оглаживая живот. Схватка толчком снова ударила в пах и позвоночник; и женщина не выдержала, закричала от раздирающей все внутренности боли.

— Джи Сон, — простонала Син Ге, когда спазм немного отступил. — Позови соседку, пусть вызовет неотложку.

Но дочь завороженно смотрела на постель, где по простыне растекалось кровавое пятно.

— Мама, что это?! Это кровь? Кровь, да? Мне страшно. Мамочка, мне страшно!

— Не смотри туда. Син Ге старалась рукой отвлечь внимание дочери от кровавого пятна. — Посмотри на меня! На меня посмотри! — настойчиво потребовала она, чуть повысив голос — Ничего не бойся. Приведи соседку. Поторопись, доченька. Только ты не бойся! Это так надо! Это не страшно. Мне не больно.

Син Гё чувствовала, как вместе с кровавыми струйками уходят силы. Она старалась как можно быстрее отослать дочь, боясь, что может опять закричать, и это напугает ребенка. Малышка шмыгнула к двери, и в это время снова началась гроза. Гром с такой силой ударил в сопку, что дом затрясся, и Гё, стараясь сдержать приступ схваток, издала страшный рык раненого зверя, чем еще больше напугала девочку. Новый раскат грома сотряс землю, но женщина уже этого не слышала.

«В длинном белом одеянии она опять стояла перед дверью, которая прогибалась под давящей на нее силы и никак не хотела распахнуться. Ли Син Гё вдруг оказалась на гребне волны, и страшные зубастые рыбины, крутясь под ногами, пытались схватить ее за ступни. От страха она машинально поджала ноги и неожиданно провалилась в бурлящий водоворот, который больно хлестал ее по лицу и говорил хриплым голосом:

— очнись, Ли Син Гё, иначе не родишь, ребенок лежит поперек, мне нужна твоя помощь»

«Ребенок, мой ребенок!» — запаниковала Син Гё и распахнула глаза, не понимая, где она, и почему так темно. Только неяркий свет от коптящего уличного фонаря был где-то далеко в ногах, и неясный серый силуэт то появлялся, то исчезал. И как только силуэт приблизился и впился руками в ее промежность, страшная боль окутала с ног до головы. Казалось, жесткие, как клешни, пальцы выворачивали все внутренности, крутя и разрывая тело на части, а незнакомый голос настойчиво лез в уши:

— Ты слышишь меня, Ли Син Гё? На засыпай! Помоги мне. Поднатужься. Давай, давай! Еще немного. Головка уже показалась!

Молодая женщина вновь закричала от нестерпимой боли. На мгновение привиделась дверь, которая с человеческим ревом разлетелась вдребезги, и Ли Син Гё провалилась в пустоту.

Было так же темно, когда роженица открыла глаза, прислушиваясь к себе. Все тело, отзываясь на каждое ее движение, ныло, словно побывало в мясорубке, но нестерпимой боли больше не было.

— Джи Сон, ты где? Джи Сон! — еле слышно позвала она, пытаясь разглядеть в полумраке лицо дочери.

— Мам, я здесь. Мамочка, не плачь! Теперь все хорошо! — девочка схватила ее за руку и прижала к влажным щекам. — Мамочка, мамочка…

— Темно… Почему так темно?

— Ты только не бойся. Джи Сон ближе пододвинула фонарь с горящим фитилем и, округлив глаза, быстро затарахтела. — Мам, знаешь, гром ка-а-к бабахнул! А молнии сверкали и падали прямо в море! Было так страшно, так страшно! И сразу отключилось электричество и во всем поселке погас свет. Мам, — девчушка уткнулась матери в шею и, шмыгнув носом, зашептала. — У меня маленький братик! Вот такой, — расставила она ладошки. — Госпожа Пак…

— Госпожа Пак? — перебила дочь Син Гё. — А кто это? — она напрягла память, пытаясь вспомнить незнакомое имя, но быстро устав, поняла, что сейчас это совершенно неважно.

— Я не знаю… — повела девчушка плечами. — Но все равно спасибо ей, — тихо проговорила она. — Я когда побежала к соседке, она мне не открыла двери. Я стучала и плакала, потому что было страшно, и молнии, и так бабахало! Я побежала домой, а госпожа Пак уже пришла. Она сама пришла, когда услышала твои крики.

Дочь говорила бессвязно, но Ли Син Гё выхватывала самое главное, все закончилось хорошо, и у нее родился сын.

— Мои крики!? — наконец дошли до нее слова Джи Сон.

— Ну да, она так сказала. Только знаешь…, — малышка прильнула к уху матери, — она такая, такая…

— Очнулась? — прервал их скрипучий старческий голос. — Поздравляю тебя, Ли Син Гё, у тебя сын! Старуха положила голенькое тельце младенца роженице на живот. — Пусть полежит, почувствует тепло и запах матери, чтобы запомнил на всю жизнь. Она гортанно хохотнула. — Смуглый он, в отца, наверное. Видимо, будет счастливый, раз в такую ужасную ночь родился, да еще в рубашке. А ты молодец, такого карапуза выносила. Старуха забрала малыша, что-то бормоча себе под нос. — Надо же ровно в шесть утра родила, — проговорила она своим скрипучим голосом, но спустя несколько минут чертыхнулась, сплевывая через плечо.

— Что случилось? Син Гё со страхом уставилась на темный силуэт, осознавая, что никак не может разглядеть лица незнакомки, хоть и видела все предметы в комнате, и маленькую Джи Сон очень отчетливо. Она недоумевала, как старуха могла узнать время, если настенные часы были на батарейках и давно уже стояли, а у старушки часов не наблюдалось.

— Меченый он у тебя, — отозвалась та, не оборачиваясь. Словно чувствовала, что ее разглядывают.

— Меченый?! Это как… меченый? — дошли, наконец, до роженицы слова старухи.

Та не торопилась ответить, а, сложив ладони лодочкой, что-то тихо говорила, легко, и казалось, без усилий, преклоняя колени и делая глубокие поклоны. Поднявшись, она негромко зашептала над тельцем ребенка и, завернув его в пеленки, отдала матери.

— Мне пора идти, — сухо проговорила она, накидывая на плечи странного вида плащ с огромным капюшоном, отчего и так, едва различимые черты лица незнакомки, сразу исчезли в глубокой его тени. — Сохрани сына от людских глаз, чтобы от собственного страха они не навредили ему. Судьба твоего малыша закрыта от моего взора, но тебе надо знать: переломный момент в его жизни к тридцати годам, дальше темнота. Переживет это время, — будет жить долго. Женщина, предназначенная судьбой, спасет его, но ежели пройдет мимо нее, — погибнет.

— О чем вы говорите, бабушка! Что значит «меченый»? Какая темнота? Какой момент?! Почему умрет?! Син Гё постаралась встать, но боль толкнула ее обратно.

— Темнота — значит темнота. Старуха открыла дверь. — А меченый… сама увидишь. И, не прощаясь, вышла.

***

Никогда не думала Ли Син Гё, что родимое пятно на предплечье ребенка может принести столько несчастья всей семье. Даже муж, вернувшийся живой и невредимый, не смог сгладить тревоги. Она, как только могла оберегала сына от людского взора, но дурная слава все равно быстро облетела поселок. Злые языки шептались на каждом углу:

«В семье Ли родился ребенок с дьявольской отметиной. Он «Гоблин», — шептались соседи на каждом шагу.

Прозвище просто приклеилось к мальчику. Соседи, чтобы не навлечь на себя неприятности, сторонились всей семьи. В друзья никто не набивался, при этом не забывали плюнуть вслед. Но больше всех доставалось маленькому Ли Джин Хо. Стоило ему появиться на улице, как тут же подростки начинала травить его обидными словами, затевая драки, а взрослые, проходя мимо, никогда не становились на его защиту. В маленьком сердце Джин Хо накапливались злоба и обида. Не раз в синяках и ссадинах, напуганный и душевно истерзанный, он прибегал домой и прятался в старом платяном шкафу, и только там, в темноте, отгородившись от всего мира, давал волю слезам. Мать редко жалела сынишку, и только Джи Сон проявляла сестринскую заботу и любовь, не боясь зуботычин озлобленной на весь мир матери. Много лет семья боролась за право быть счастливыми, но все было напрасно, им пришлось уехать из поселка, в надежде начать все сначала. Но и это не помогло; дурная слава хвостом потянулась за переселенцами, и через несколько месяцев прозвище «Гоблин» вновь поселилось на злых языках местных сплетниц.

Злой рок не пытался смягчить жизнь семьи Ли. Беды не закончились гонениями, и глава семьи все чаще уходил в море один, надеясь на хороший улов. И все чаще задерживался в прибрежной забегаловке, жалуясь на судьбу.

Джин Хо было уже одиннадцать, но он так и не обзавелся друзьями. Стычки с подросшими противниками стали ожесточеннее и до крови, и он все чаще получал тумаки не только от пацанов, но и от матери за то, что родился с отметкой дьявола. Однажды она в сердцах выкрикнула:

«Лучше бы ты сам не родился, чем из-за тебя погиб отец!» В том, что случилось в море, не было вины Джин Хо, но слова матери навсегда ранили душу мальчишки, заполняя ее черной мутью.

В тот роковой день ничто не предвещало беды. Джин Хо был счастлив, что отец взял его в море. Улов был так хорош, что огромные рыбины валом лежали на днище лодки, и отец уже подсчитывал барыши. Стоя у руля, он не сразу увидел, как огромная волна стала стеной и ударила в борт. Мальчишка только успел громко закричать, когда неустойчивое от перегруза суденышко накренилось, и рыба, скатившись на один бок, перевернула его, ломая мачту. Джин Хо не мог вспомнить, как ему удалось зацепиться за обломок древесины. Он дрейфовал в море, пока его, еле живого, не подобрали рыбаки. Отца он больше не видел и всегда винил себя в его смерти.

Глава 3

«Случайности — не случайны»

Весна с громами и частыми дождями была на удивление теплой. Цветение японской вишни на аллее «Свиданий» было таким обильным, что посмотреть на такую красоту приезжали туристы почти со всего Корейского полуострова. Нежные лепестки цветов летали и кружили в воздухе словно снежинки, и это было так завораживающе-красиво, что люди часами стояли, наслаждаясь увиденным и с удовольствием фотографировались, чтобы сохранить память об этих волшебных днях.

Джи Сон было не до природных красот. Бросив школу, она нашла подработку в придорожном кафе, куда часто заглядывали туристы и местные жители. Превратившись в настоящую красавицу, она притягивала взоры мужчин, но стоило кому из них узнать какое проклятье лежит на семье, интерес к ней пропадал, и они ретировали, забыв про влюбленность. Джи Сон замкнулась и старалась избегать мест, где собиралась молодежь, и в воздухе пахло любовью. Она все чаще уединялась на берегу моря, подальше от людской суеты, и от матери, которая постоянно ворчала, проклиная жизнь. В отличие от нее Джи Сон никогда не обвиняла в своих неурядицах брата, который и так был лишен внимания и заботы.

В тот день было пасмурно и ветрено. Нависшие иссиня-черные тучи нет-нет да и обрушивали на город потоки воды. Джи Сон чувствовала, как нарастает депрессия и, уйдя из дома, долго бродила по опустевшим улицам. Она и сама не заметила, как ноги привели ее к месту, где во время прилива поселок отделялся водой, образуя перешеек. И только в отлив, это место собирало любителей, которые не брезговали дарами моря. В нескольких ярдах от кромки воды лежал старый, разрушенный временем, баркас, вынесенный штормовой волной на берег, да так и оставленный там, как напоминание о трагедии. Мрачное место не привлекало влюбленную молодежь. Даже бездомные обходили его стороной, не находя в нем пристанища, но Джи Сон чувствовала себя здесь комфортно.

Дождь припустил не на шутку. Спрятавшись в разорванном стихией корпусе корабля, чтобы переждать непогоду, Джи Сон равнодушно созерцала горизонт, пока глаза не уперлись в одинокий предмет с большим трудом пересекающий перешеек. Лодку нещадно трепало волной. Человек, который управлял ею, вел себя странно, он то исчезал на ее дне, то старался направить ветхое суденышко к берегу, и было видно, какого труда ему это стоило. Как только днище коснулось берега, парень просто перевалился через борт и недвижимый остался лежать у самой кромки воды. Джи Сон, не раздумывая, бросилась на помощь, и как раз вовремя. Волны, набирая силу, набрасывались на тело парня, легко перекатывая его по гальке, норовя унести в море. Потребовалось много времени, прежде чем ей удалось перетащить незнакомца в укрытие и вызвать помощь. Через пару дней, незнакомец встретил ее после работы с огромным букетом цветов, и Джи Сон млела, когда его пальцы, словно невзначай, касались ее руки. Ей даже в голову не приходило, что спасенный ею парень, уже много лет скрывается от полиции за грабежи и торговлю людьми. Нелегально переправившись через границу, О Ри Он осел в небольшом рыбацком городишке, наводненном разношерстной братией. В таком месте проще было затеряться, и он занялся вполне легальным бизнесом: ремонтом лодок и продажей деталей. Через два года ему надоела спокойная безрадостная жизнь и, собрав вокруг себя парней, которым и в шторм «море — по колено», принялся за опасное, но прибыльное дело — торговать людьми. Он никогда не знакомился с жертвами на улице, а тщательно продумывал каждую акцию их похищения. О Ри Он получал истинное удовольствие только тогда, когда ничего не подозревавшие жертвы, сами лезли в расставленные сети, а ему оставалось только доставить их в нужное место. На стройную девушку О Ри Он обратил внимание сразу, как только впервые увидел ее на берегу. Она ни с кем не встречалась и не знакомилась. Раз в неделю она приходила на берег и часами сидела у воды, наблюдая за морем. Эта немаловажная деталь больше всего заинтересовала парня. Он не любил сюрпризов, поэтому, тщательно проверив и узнав родословную семьи, обрадовался еще больше. С такой красоткой проблем не должно было быть. Как только ему стало известно, что у Ли Джи Сон выходной и она может прийти на берег, он тут же продумал план действий. И Сон, сама того не подозревая, попала в его ловушку.

Солнце, обрамленное тяжелыми облаками, медленно уходило за горизонт. Джи Сон, протерев ладошкой запотевшее стекло кафешки, нахмурила брови. «Скорей бы вечер», — подумала она, торопя время и поглядывая на закат. Сегодня должен был прийти О Ри Он, и она лелеяла надежду, что дождь не припустит, и они опять будут гулять, и он осторожно будет касаться ее пальцев. Сон улыбнулась воспоминаниям и отошла за заставленный кастрюлями прилавок. Было то пограничное время, когда она могла немного отдохнуть перед наплывом посетителей, которые после трудового дня заходили выпить и пообщаться с друзьями. Налив рисового супа и бросив щепотку зелени, она едва присела перекусить, когда дверь, трезвоня колокольчиком, резко распахнулась, и парень, лет тридцати, не здороваясь, плюхнулся за низкий напольный столик.

— Эй, — уставился он на Джи Сон тяжелым взглядом. — Принеси мясо с тушеными овощами и кимчи. И «Соджу» давай, — добавил он, мотнув длинными мокрыми волосами, стряхивая на стол капли воды.

Поклонившись и промурлыкав, что рада гостю, Джи Сон шмыгнула за прилавок с недобрым предчувствием. «Лохматый хам», — быстро наградила она посетителя прозвищем. За время работы в кафе Джи Сон насмотрелась всякого… И уже чутьем угадывала настроение приходящих сюда посетителей. Люди были разные: и те, кто просто приходил с друзьями отдохнуть, и те, кто, пропивая семейный бюджет, обещал райские кущи своим избранницам. Наполняя тарелку горячим варевом, девушка исподлобья бросала взгляды на незнакомца. Её настораживало всё: и то, как тот сидел, небрежно выставив ногу в сторону прохода, и то, как нервно перебирал синими от наколок пальцами, словно его что-то раздражало, и он непроизвольно барабанил ими по столу. Она только тогда успокоилась, когда дверь, звякнув колокольчиком, тихо распахнулась и вошел старик. Он поклонился, приветствуя всех и, сев за столик, аккуратно положил у ног палку с отполированным до блеска набалдашником. Он не требовал быстрого обслуживания, а молча ждал, когда она освободится.

Быстро обслужив «Хама», Джи Сон остановилась у столика старика. Выцветшая одежда и длинные волосы, собранные на затылке в пучок, выдавали в нем странника. Нищих, с вечно ищущими, голодными глазами, на побережье хватало, и она прекрасно знала их повадки и вороватые глаза. Старик к их категории явно не относился.

— Дедушка, что вы будете заказывать?

— Мне, пожалуйста, тушеных овощей с рисом и тыквенную кашу.

— Подождите одну минуту, я подогрею. Сон заученным движением низко макнула головой.

— Эй! донесся неприятный голос «Лохматого» с соседнего столика. — Принеси мне еще бутылку «Соджу».

— Да, господин. Одну минуту. Джи Сон торопливо выполнила заказ «Хама», стараясь не смотреть на него и досадуя, что отпустила напарницу, которая очень просилась на свидание «вслепую» и обещала скоро вернуться.

— Сядь со мной, выпей. Парень, неожиданно вытянул ногу, преграждая дорогу.

— Я не пью. Джи Сон поставила на стол бутылку алкогольного напитка и поторопилась отступить. «Какого черта ему надо!» — недовольно подумала она.

— Эй, ты что, глухая!? Незнакомец цепко схватил ее за фартук.

— Аджосси (дядя), сядьте, пожалуйста, правильно, вы мне мешаете пройти. Джи Сон сделала шаг в сторону. Она терпеть не могла таких посетителей и все же старалась быть предельно вежливой. Стоило этому говнюку пожаловаться хозяйке и тогда ее могли лишить дневного заработка за безответственность. Этого никак нельзя было допустить. Деньги — это было единственное, о чем она мечтала, но и пресмыкаться перед всяким сбродом не собиралась, поэтому, кривя губы в лживой улыбке, готова была дать отпор.

— Отпустите, прошу вас. Джи Сон попыталась выдернуть из рук нахала ткань.

— Чего-о! Ты что, слепая? Какой я тебе аджосси! Уверенно и вальяжно «Хам» развалился на стуле и крепче сжал фартук в кулаке. — Паршивка, как разговариваешь с клиентами? Хочешь, чтобы тебя вышвырнули с работы? — зашипел он, сильнее дергая за передник. — Я сказал тебе, сядь!

— Отцепись, придурок, а то заявлю на тебя в полицию за сексуальное домогательство, — прошипела Сон, нечаянно царапнув грубияна по руке, когда пыталась освободиться от его цепких пальцев.

— Ах ты сучка! Глаза парня сверкнули злобой. Он замахнулся, но, скосив глаза на старика, не ударил. — Да как ты смеешь грубить посетителю, тварь! Я же сказал тебе, сядь! Строишь из себя… подстилка, — он с силой схватил ее за запястье и рванул на себя.

Не устояв на ногах, Сон плюхнулась на стол, свалив на парня горячую похлебку. И тут же взвизгнула от звонкой пощечины.

— Эй, приятель, — долетел до нее негромкий голос старика. — Тебе стоит остановиться.

Джи Сон скосила глаза на говорившего. Старик, только что сидевший в дальнем углу зала, оказался рядом с ними. Он крепко держал парня за поднятую руку.

— Отвали, старик! Это не твоего ума дело! Эта тварь меня оскорбила! — заорал «Хам» неожиданно высоким сопрано, стараясь оттолкнуть хилого, как ему показалось, противника. — Эта сучка поцарапала и облила меня супом.

То, что произошло дальше, было похоже на сюжет из дорамы. Неожиданно присев, старец ловко увернулся от наносимого парнем удара и, вывернув ему руку, оттолкнул к стене.

— Думаю, тебе стоит извиниться и покинуть это помещение, — сухо произнес он.

— Да пошел ты…! Хам, с искаженным ненавистью лицом, бросился на старика. Но неожиданно взвизгнул и, прикрыв голову руками, запросил пощады. — Больно, — заорал он. — Отпусти, мне больно. Я не буду, не буду больше.

— Не у меня проси прощения, негодник, а у девушки!

Старик был великолепен. Палка, служившая ему вместо посоха, сейчас была грозным оружием, и он владел ею мастерски. Удары были резкие и хлесткие. Умереть от таких побоев было нельзя, но чувствительность от них была осязаема.

— Тебя что, не учили правилам хорошего тона? — негромко поучал старик парня, прижимая палкой к стене. — Почему разговариваешь неформально с незнакомыми людьми и ведешь себя так бессовестно. — Заплати за еду и проваливай. Быстро!

— Да, — только и смог выговорить «Лохматый», шмыгая разбитым носом. Бросив на стол несколько мятых купюр, не оглядываясь, он выскочил за дверь.

— Садись, дочка, — старик помог Джи Сон подняться. — Почему ты одна в таком заведении? Тебе не место здесь. Не следует оставаться одной.

— Не волнуйтесь, дедушка. Все хорошо. Спасибо, что позаботились обо мне. — Джи Сон низко поклонилась в знак благодарности и, чувствуя смущение, поторопилась накрыть старику стол. — Приятного аппетита, дедушка, — она еще раз сделала поклон. — Извините за причиненные вам неудобства.

Через час Ли Джи Сон совершенно забыла об инциденте. Вечер выдался многолюдным и утомительным. Совершенно разбитая и уставшая, она торопливо шла домой, обходя лужи на дороге. В голове крутилась чехарда мыслей и самой главной была мысль о О Ри Оне. Он не встретил ее, как обещал, и эта досада отодвинула неприятность, случившуюся в кафе, на второй план. Сон ловила себя на мысли, что ненавидит это место, где живет. Место, пропахшее рыбой и вечно подвыпившими рыбаками. Она ненавидела свою работу, которая с поклонами и лживой улыбкой надоела до чертиков. Надоела хозяйка, перед которой надо было раболепствовать, иначе та могла лишить ее заработка. От всего этого дерьма хотелось сбежать куда подальше.

Джи Сон так увлеклась, что совершенно пропустила звук шагов, следовавших за ней по пятам. До дома было рукой подать и, ступив ногой из освещенной улицы в темный проулок, она только сейчас почувствовала тревогу. В груди нещадно затюкало. Не оглядываясь, она бросилась бежать, но, не успев сделать и десятка шагов, получила удар в спину и, охнув, рухнула на мостовую. Что-то тяжелое навалилось сзади, заламывая ей руки за спину. Она хотела закричать, но из сдавленного рукой горла вырвался только хрип.

— Свяжите ее. Тащите к машине. Это были последние слова до боли знакомого голоса, голоса О Ри Он, что услышала она, теряя сознание.

Было темно, когда Джи Сон открыла глаза, не понимая, где находится. Мокрая одежда до дрожи холодила тело, а связанные назад руки не позволяли подняться. Она только смогла повернуть голову в сторону громких криков, которые раздавались совсем рядом. Несколько пар ног мелькали почти перед ее носом, и она постаралась откатиться к стене дома, чтобы не получить удар по звенящей от боли голове. Набрав в легкие воздуха, Сон завизжала так, что зазвенело в ушах. Она кричала до тех пор, пока не услышала звуки открываемых окон и дверей, и не увидела людей, бегущих на ее вопли. Она увидела, как неуклюже бежал брат, таща в руках палку. Как мать, с длинным ножом для разделки рыбы, бежала следом. Людской гул нарастал. Джи Сон вновь хотела закричать, но вырвался только хрип, и она могла лишь наблюдать за тем, что происходит.

Настороженная толпа соседей окружила парней, лежащих на земле. Среди них выделялся ростом и выправкой воина старик. Уперев руку о палку, он что-то говорил собравшейся толпе, а те, с криками возмущения, слушали его, стараясь, словно невзначай, пнуть ногой отморозков. Все успокоились лишь тогда, когда подъехала полицейская машина и увезла всех в участок. Джи Сон спешно доставили в больницу с сотрясением мозга и трещиной в ребрах. Всю дорогу она плакала, но не от боли и страха, как думала мать, ругая мерзавцев, а от страшной обиды и непонимания. Среди мерзавцев Сон узнала «Хама» и О Ри Она, и это было больнее всего.

Глава 4

«Когда ученик готов — учитель приходит сам»

Лучи солнца, просачиваясь сквозь задернутую штору и падая на зеркало, отражались бликами на стене. Джи Сон медленно открыла глаза, обводя взглядом комнату. В ней все было привычно: и обои, и старый комод, и трельяж, тронутый по краям желтизной. С минуту Сон лежала не шевелясь, осознавая, как память настойчиво возвращает мысли к реальности. Только вчера она мечтала, чтобы день был солнечный, и О Ри Он без приключений переправился через перешеек и ждал бы ее после работы под козырьком кафе, и вдруг поняла: вчера больше не существует, все в одночасье рухнуло. Смахнув с щеки предательскую слезу, она уныло подумала: будь то два года назад, наверное, тяжело бы было пережить разрыв с парнем, которому уже начала доверять. Но за это время так привыкла к неожиданным выкрутасам этих придурков, что сейчас даже не удивилась. Просто О Ри Он оказался одним из них и был более непредсказуемым идиотом, чем предыдущие. Хорошо, что они встречались не так часто. И только сейчас осознала, что совершенно не помнит его лица.

— Блин, даже вспомнить нечего, — разозлилась она, прислушиваясь к своему внутреннему состоянию: душа — пустота, настроение — отстой. Хочется плакать? Пфи, ни фига! Я не собирается оплакивать чувства, которых, собственно, и не было. К черту этого идиота!

Как ни старалась Джи Сон, но мысли все равно возвращались к О Ри Ону, оставляя болезненное чувство досады. Она зажмурила глаза, в надежде, что вновь уснет и забудет этого гада, который просто перечеркнул ее жизнь, но сон не шел, потому что в соседней комнате слышались голоса, смех и звон посуды. Сон потянула носом. Пахло жареной рыбой и супом из водорослей. Обычно суп готовили по праздникам, но после гибели отца, семья никогда больше не собирались вместе. Как была в пижаме, Джи Сон вышла на кухню и замерла: за низким столом сидела веселая мама, и глаза брата светились искрами веселья. Спина мужчины напомнила отца.

— Отец! Боль сжала сердце так, что перехватило дыхание. Хотелось верить, что он вернулся, что не было этих долгих лет ожидания и надежды, что папа жив. Не понимая, что делает, Сон бросилась на шею мужчине и сконфузилась. Незнакомец не был отцом, это был вчерашний старик. — Дедушка? — смутилась она, отстраняясь.

Приняв душ и переодевшись в старую, но чистую одежду, когда-то принадлежавшую хозяина дома, старик полностью преобразился. Длинные волосы, уложенные в высокую прическу времен Династии Чосон, открывали широкие скулы и мощную, далеко не старческую шею. На лице четко выделялись узкие, с нависшими веками, глаза, отчего взгляд казался пронизывающим насквозь. Черная широкая лента с непонятными иероглифами, украшала лоб, придавая всему облику особую значимость и какую-то театральность.

— «Ему бы в старинных фильмах сниматься», — мельком подумала Сон насупившись и отходя в сторону. Казалось, что этот персонаж исторических дорам появился в их доме из другой эпохи, и брат, не стесняясь, таращил на него глаза.

— Пак Хан Сик, — представился гость, отчего взгляд его потеплел, суровость на лице исчезла и только мимические морщинки облепили уголки глаз. теряясь в висках. — Сожалею, что не представился раньше, не думал, что встретимся вновь, присаживайся, — просто сказал он, указывая на напольную подушечку рядом.

Скажи эти слова кто другой, Джи Сон высмеяла бы его, не преминув указать, что это он — гость в ее доме, а не она, и ей решать, присаживаться или нет, но, глянув на незнакомца, не посмела возразить и, зардевшись, приткнулась рядом. Поглядывая на старика через опущенные ресницы, Сон изумилась «И с чего это она вчера решила, что он старик?»

— Я преподаю в университете «Хангук» корейский язык и литературу, — продолжил гость беседу, аккуратно подхватив палочками кусочек рыбы. — Поэтому в свободное время хожу по глубинкам и собираю сказания, легенды и летописи. Эти знания помогают нашей молодежи лучше узнать историю своей страны, ведь в учебниках передаются только факты.

Джин Хо, не сводя взгляда со старика, осторожно, словно боясь, что палка, которая лежала у ног старика, его укусит, одним пальчиком погладил отполированную поверхность посоха.

— А вы палку все время с собой носите? — с интересом спросил он. — Почему не оставите ее у порога?

— Палку? Ну, это как сказать… — гость улыбкой собрал возле глаз морщинки и бережно касаясь набалдашника посоха, погладил его, словно живое существо. Это не просто палка, это мой друг, мой слушатель, мой советчик, мой защитник, наконец. У нее много имен.

Джи Сон в удивлении скосила глаза на гостя, а Джин Хо как открыл рот, так и забыл его закрыть.

— Это как?.. — наконец выдавил он.

— Друг, потому что всегда рядом со мной, и я могу опереться на его плечо. Он сокращает мне дорогу, потому что хороший слушатель, а когда с кем-то разговариваешь, любой путь кажется короче, — улыбнувшись, ответил профессор.

— А советчик? — не удержался Джин Хо, не улавливая ход мысли гостя. — Палка ведь не умеет ничего говорить!

— Советчик? О-о-о, протянул Пак Хан Сик, собрав губы в улыбку и смешно фыркая. — Это самый великолепный советчик. — Особенно, когда идешь по незнакомой местности и норовишь забрести в кишащие змеями заросли, или войти в воду, где нет брода.

— А-а, я понял! — удовлетворенный своей догадкой, воскликнул Джин Хо. — Теперь я понял! Вы палкой… то есть посохом… э-э-э, то есть… другом, дорогу проверяете, да? И про защитника понял! Я ведь видел, как утром, еще на заре, вы тренировались на сопке. Это было здорово! — голос мальчишки поднялся на самую высокую ноту и тут же угас.

— Скажи, у тебя есть друзья? — неожиданно спросил Пак Хан Сик, кладя на зеленый лист салата кусочек рыбы и аккуратно отправляя в рот.

На секунду хотелось соврать: «Да, есть… Хоть отбавляй!» но, опустив глаза, Джин Хо глухо ответил:

— Нет. Они мне не нужны!

— Ой ли… — профессор улыбнулся. — Поверь моему старческому возрасту, — друзья нужны. Просто имея друга, мы иногда разочаровываемся и начинаем обижаться, потому что он, то есть друг, не дал тебе того, чего ты от него ждешь. Но, возможно, того же самого хочет от тебя друг! Как ты думаешь?

«Ну вот, начинается, — скривила губы Джи Сон. — Сейчас начнет учить, как жить, и задолбит своим нытьем» Но на ее удивление Пак Хан Сик сменил тему, словно и не ждал ответа, а просто стал рассказывать об университете и молодежи, которая его посещает. О своих походах по Корее и ее глубинкам, где жизнь, словно замерла и совершенно не походила на жизнь в городе. Он рассказывал легенды и предания, и они все хохотали над взятыми из жизни анекдотами. Обед давно закончился, был выпит чай, но Ли Син Гё настойчиво подливала горячий напиток профессору, отмечая про себя, что не хочет расставаться с неожиданным гостем. Впервые за последние годы семья сидела вместе и, казалось, словно все они вынырнули из своего мрачного, замкнутого круга. Но Джи Сон поразилась еще больше, когда узнала, что Пак Хан Сику восемьдесят семь лет. Она недоверчиво, исподтишка разглядывала старика. На вид ему можно было дать не больше шестидесяти и на старика он явно не походил. Хитрец. Врет, наверное», — подумала она, переводя взгляд на брата, который корчил рожи, показывая глазами на дверь. Вытащив сестру на улицу, Джин Хо взахлеб стал рассказывать.

— Нуна, (обращение к старшей сестре), знаешь, господин Пак встал рано утром и пробежал всю дорогу во-о-он до той сопки, — брат махнул рукой в сторону предгорья. — И знаешь, что он делал? — понизил парнишка голос. — Дедушка тренировался палкой, как с пикой и вертел ее как игрушку. Я такое видел только в дорамах. Я тоже так хочу. Я попрошу, чтобы он меня научил драться и тогда… Ух! — Джин Хо сжал кулаки. — Я не дам тебя в обиду! Никому не позволю даже пальцем прикоснуться. Я просил маму, чтобы она сдала дедушке комнату, «он говорил, что останется в поселке на некоторое время». Но она ответила, что позволила переночевать лишь потому, что он спас тебя. Нуна, — заканючил Джин Хо, очень тебя прошу, поговори с мамой, пусть она разрешит ему остаться. Скажем соседям, наш родственник приехал.

Джи Сон скривилась. Соседи мало ее волновали, она уже привыкла, что о них плели разные небылицы, а вот очередь в уборную по утрам волновала больше, но, взглянув на брата, снисходительно улыбнулась:

— Ладно, поговорю. А ты уверен, что дедушка захочет с тобой тренироваться? Ты ведь лентяй, и спишь до обеда… — съязвила она.

— Уверен! Обещаю, спать не буду! Нуна-а-а, ну, пожалуйста, — заныл Джин Хо.

— Хорошо, но, если ты не станешь тренироваться из-за своей лени, я сама тебя выгоню на улицу. Понял?! И, наградив брата легким подзатыльником, повела в дом.

***

Для Джин Хо началась новая жизнь, и отчаяние, которое он испытывал, пытаясь встретить девчонку с соседней улицы, притупилось. Спроси его кто, почему именно эта писклявая соседка тревожит его маленькое сердце, он бы затруднился ответить: Просто Ким На На стала для него лучом света, который пробился сквозь хаос и черноту в его душе.

Им было по 9, когда однажды, выйдя на улицу, Джин Хо столкнулся с ватагой пацанов, карауливших его у дома.

— «Гоблин», «Гоблин», — орали они, обступив его плотной стеной.

Затравленно озираясь, пытаясь найти хоть маленькую лазейку в этой живой изгороди, Джин Хо упал духом, зная, что на помощь никто не придет. Но, когда в ход пошли пинки и кулаки, уже не думал об отступлении. Истерзанный страхом и отчаянием, он кидался на обидчиков с яростью зверя, уже не замечая, что капающая из носа кровь, размазывается по лицу, а рассеченная бровь саднит от боли. Когда сил уже не осталось и он упал, раздался оглушительный визг. Кричала девчонка с соседней улицы. Набрасываясь с кулаками на обескураженных пацанов, она так отчаянно защищала лежащего на земле Джин Хо, что те отступили. Молча вытирая с его лица кровь и осторожно дуя на раны, девочка неожиданно обняла его за плечи и, похлопывая ладошкой по спине, как делали взрослые в момент душевной близости, тихо сказала:

— Не плач, все хорошо, это пройдет.

Тот день запомнился на всю жизнь. Запершись в шкафу, Джин Хо долго плакал, но не от боли и обиды, а от щемящего чувства благодарности. Впервые на его защиту встал человек, не сестра, а просто посторонняя девчонка. Теперь он готов был жертвовать своим носом и телом каждый день, лишь бы еще раз увидеть ее. У малышки Ким На На был высокий голос, но для Джин Хо он казался звенящим колокольчиком, и он готов был слушать его бесконечно.

— Эй, соня, подъем! — так начинался новый день. В пять тридцать, утра, не взирая на погоду, Пак Хан Сик поднимал парня с постели, и… Никогда Джин Хо не думал, что вместо обещанной тренировки, ему предстоит таскать воду в бочки для стирки и полива огорода. Он ворчал: можно и шланг подключить, — но старик оставался непреклонен и после выполненного задания, заставлял его бежать на сопку трусцой. Первые дни у Джин Хо глаза лезли на лоб, а язык просто не помещался во рту, когда он карабкался на гору, а потом плашмя валился на землю, снимая одышку.

— Все, к черту! Не буду больше ничего делать! — огрызался он на ехидную усмешку и дружеские шлепки сестры. Что это за тренировки! То воду таскай, то приседай с ведрами, чтобы и капля не выплеснулась. То бегом на сопку, то с сопки. Все! Надоело! Не надо мне никаких тренировок! Но через две недели он уже гордился тем, что не сдался.

Первые уроки Кунг-фу давались с трудом, но старик не отступал, вырабатывая в нем терпение, выносливость и навыки боя. Но больше всего Джин Хо нравилось после уроков, домашних дел и тренировок, сидеть с профессором на берегу моря, пить чай, принесенный в термосе, и просто разговаривать по душам. Никогда и никто не говорил с ним так искренне: ни отец, который даже не занятый ловлей рыбы, больше времени проводил в кабаках или за игрой в карты; ни мать, которой всегда было некогда, ни сестра, жизненный опыт которой был так же мал, как и его собственный.

— Запомни, — как-то сказал Пак Хан Сик. — В жизни не бывает радости без горя и горя без радости. Все живет в гармонии и равновесии. Каждый пройденный этап твоей жизни даст хорошие семена знаний. Так развивается человек. То, что ты будешь делать сейчас, даже в эту минуту, обязательно отразится в будущем.

— Учитель, вы хотите сказать, что, если я сейчас накормлю вон ту бездомную собаку, это как-то отразится в будущем?

— Конечно! Во-первых, ты спасешь это существо от голода, а может быть, и от смерти. Во-вторых, проявив акт милосердия, в будущем, вполне вероятно, к тебе или твоим близким тоже протянется рука помощи. Вот смотри, — начертил он палочкой на песке пентаграмму в виде звезды. Чтобы попасть на вершину соседнего угла, ты должен обязательно попасть в противоположные углы, и только потом сможешь вернуться в свой. Выбери любой из углов. Видишь, сколько прямых линий? И кажется, что они вообще не касаются друг друга, но у них есть точка пересечения, и, если ты пойдешь путем любой из этих линий, опять вернешься только к себе, к своей вершине. Хочешь попробовать?

Джин Хо долго водил палочкой по разным направлениям, выходя то к одному углу, то к другому.

— Это такая игра? Он никак не мог понять систему рисунка и особенно его смысл.

— Нет, это не игра. Учитель был серьезен. — Все эти линии и есть судьбы людей, прямо или косвенно связанных с тобой. И каждый человек, который встретится на твоем пути, может нести как добро, так и зло. И только от тебя будет зависеть, как ты это воспримешь. Как это? — не понял Джин Хо. — Ну вот скажи, что ты чувствуешь, когда тебя бьют или оскорбляют? — Я их всех ненавижу и просто готов убить.

— Правильно, потому что ненависть, которая внутри тебя, притягивает этих людей лишь для того, чтобы ты выплеснул ее наружу. Тебе ведь не хочется драться с человеком, которого ты любишь. Чем больше у тебя ненависти, тем больше появится врагов. Если ты не научишься любить и уважать себя, тебя никто не будет уважать. Ты понял?

Джин Хо молчал. Он ничего не понял и, насупившись, старался носком ботинка преградить дорогу рыжему муравью, который тащил в муравейник личинку жука

— А ты знаешь… — учитель остановил бесполезные попытки Джин Хо. — Вот тебе хороший пример. Посмотри на этого маленького муравьишку. Сколько ты ни стараешься ему помешать, он все равно пытается преодолеть это препятствие, а знаешь почему?

— У него дома, наверное, есть дети, и он хочет их накормить?

— Верно. У него есть цель: любыми путями дотащить свою ношу домой, и благодаря тебе, а именно твоему препятствию, он нашел другую дорожку, которая оказалась намного ближе к муравейнику.

— Получается, что я хотел ему помешать, а на самом деле помог?!

— Ты это правильно подметил. — Профессор по-отечески похлопал Джин Хо по плечу. — Представь на минутку, что ты выполняешь роль муравья и у тебя есть цель. Ну предположим твоя цель — просто радоваться жизни, а люди, которые окружают тебя, мешают, оскорбляют, стараются поколотить при любом удобном случае, причиняют боль. Возможно, они тоже направляют тебя на другой путь, просто ты этого пока не осознаешь?

— Не знаю… — Джин Хо потупился. Ему нравилось, что рассказывает Учитель, но не нравилось, что он заставлял его самому решать эти хитроумные задачи и искать на них ответы. То, что говорил Пак Хан Сик, не совсем вязалось с его пониманием жизни. Он и тренироваться начал лишь только для того, чтобы отомстить, а тут надо было не лупить этих придурков, а еще понимать, почему они так поступают? Это не укладывалось в его голове.

Пак Хан Сик неторопливо вел свои беседы и никогда не отступал, заставляя Джин Хо взглянуть на мир под другим углом.

— Как ты думаешь, что испытывают люди, когда видят тебя? — однажды спросил он.

— Мама сказала, что у меня на плече «проклятье дьявола» и, наверное, они меня боятся.

— А что ты испытываешь сам, когда выходишь на улицу или идешь в школу?

— Я боюсь, что надо мной опять будут издеваться и устраивать темную, — честно признался Джин Хо и, шмыгнув носом, отвернулся, пряча неожиданно набежавшие слезы. Учитель вытягивал из него самые болезненные и стыдливые воспоминания.

— Ты молодец, что не побоялся признаться в своем стыде и бессилии, и честно сказал, что боишься. Но жизнь построена по очень простой схеме: подобное притягивает подобное. Если ты выходишь на улицу и впереди тебя бежит твой страх и агрессия, то люди очень быстро считывают эту эмоцию и тоже, боясь тебя, стараются быстрее избавиться от собственного страха, а значит: или убегают, или нападают.

— Они издеваются надо мной и бьют, потому что меня боятся?! — в изумлении вытаращил глаза Джин Хо.

— Да. Пак Хан Сик приобнял мальчишку и по-отечески прижал к себе. — Поэтому перестань бояться. У тебя на плече не отметка дьявола, а отметка божественной любви, понял?

— Я, кажется, немного понял, но, наверное, не очень, — честно признался Джин Хо.

— Тебя очень долго обижали, и тебе казалось, что это несправедливо и незаслуженно. В твоем маленьком сердце появилась злоба и одержимость отомстить, но именно эти мысли могут направить тебя в ту пропасть, из которой, порой, невозможно выбраться. Тебе следует знать, что маленькая трещина в борту корабля — может потопить весь корабль. Так и в жизни. Страх, ненависть и злоба, это и есть трещины в твоей душе, и они могут разрушить всю твою жизнь. А это значит, что тебе надо обрести силу…

— Давать сдачи? — перебил Джин Хо, довольно растянув губы в улыбке.

— Не перебивай. Учитель отвесил легкий подзатыльник. — Я еще не закончил разговор. — Сила твоя вот здесь, — ткнул он два пальца в грудь подростку, — и вот здесь… — пальцы чувствительно уперлись Джин Хо в лоб. — Знания, — вот твоя сила, а не махать кулаками, — ворчливо проговорил он. — Упасть на колени можно не только физически, но и духовно. Но если ты поймешь, почему упал, то быстро встанешь, потому что осознаешь свое падение. Боль и обида не будут довлеть над тобой, и ты будешь воспринимать их как очередной жизненный урок, это и есть сила. А на твои кулаки… — профессор строго глянул на Джин Хо. — На такую силу всегда может найтись другая сила. Ты должен нести ответственность за каждый свой шаг и деяние, и не позволять своим внутренним врагам одолеть тебя. В мире всегда есть баланс между добром и злом, и все это бумерангом вернется к тебе. Смотри, — начертил профессор палочку на земле. — Это твои враги. А теперь давай порассуждаем, чему они пытаются тебя научить. Во-первых, тебе захотелось стать сильнее, чтобы защитить своих близких: маму, сестру, да и себя, в том числе, — стер он часть палочки. — Во-вторых, когда ты стал тренироваться, тем самым укрепил свое здоровье и практически перестал болеть. Учитель стер еще часть. — В-третьих, научился помогать по дому, тем самым освободил маму от тяжелого непосильного труда. Ты ведь раньше об этом даже не задумывался, верно? — стер он остальное. Ты стал понимать боль других, их отчаяние. Помнишь, как спасая кота, ты упал с дерева и больно ударился, но был счастлив от своего поступка. Вокруг тебя стали происходить маленькие чудеса, на которые ты раньше не обращал внимания из-за своего страха и внутренней агрессии.

— Это… что же получается, я должен сказать им спасибо? — Джин Хо в недоумении смотрел на Учителя.

— Вот и скажи спасибо, когда в следующий раз пойдешь гулять. И поразмышляй на досуге, кто они тебе: враги или друзья. Все, что происходит в твоей жизни, считай хорошим уроком, который должен сделать тебя мудрее и сильнее. Тебя бьют, — учись давать сдачи, а не прятаться, но без причины никогда не нападай первым. Со временем ты научишься видеть и чувствовать, когда можешь первым применить силу. И будет ли этот бой насмерть или в назидание, ты должен знать: сила твоя в терпении, мудрости и слове. И прежде, чем начнешь молотить кулаками, попробуй включить мозги и решить проблему мирным путем. Помни: даже кот, загнанный в угол, может броситься на тигра и выцарапать ему глаза.

Джин Хо медленно, но словно губка, впитывал слова Учителя, стараясь понять скрытый смысл. Тот постоянно заставлял его думать и анализировать не только слова, но и поступки и, подняв глаза, однажды спросил:

— Как же мне отличить плохое от хорошего?

Пак Хан Сик положил руку на плечо мальчишки.

— Это даже для взрослого ума не просто понять, а ты еще мал, но я постараюсь тебе объяснить. Есть такая притча: жила семья, — это хорошо. Однажды сын, играя с огнем, поджог старый дом, — это плохо. Убитая горем семья, расчищая обгоревший остов, обнаружила старинный клад, — это хорошо. Построив новый дом, зажила семья счастливо. Учитель потрепал вихры Джин Хо. — Если в твоей жизни происходит что-то неожиданное, что выбивает тебя из привычной для твоего ума колеи, возможно, жизнь неспроста подготовила тебе другой путь, просто переход на этот путь бывает очень болезненным. Надеюсь, ты понял, что я сказал.

— Угу. — Джин Хо хихикнул. — Я понял: не будь зла, не было бы и добра, да? Учитель, а вы можете сказать мне, как правильно жить… только более конкретно.

Он ждал, что сейчас откроется некое правило жизни, но профессор сказал совершенно другое.

— Нельзя человека научить жить и сказать, что правильно, а что нет. В твоей жизни будут и зло, и добро. Дело только в том, как ты будешь это принимать. Я могу дать тебе только «посох», но воспользуешься ты им или нет, выбор остается только за тобой.

— Посох?! Зачем он мне? Я ведь не хочу ходить и собирать предания и легенды! Я хочу быть моряком, как папа.

— Посох, это твои знания, любовь к жизни, ее понимание, иначе сказать — внутренняя сила. Всегда помни, что ненависть и злоба притягивают только злобу и жажду мести, и именно они могут разрушить тебя изнутри. И какой путь выберешь ты, решать только тебе.

Каждый день тренировок делал Джин Хо сильнее и выносливей. Но самое интересное было то, что ребята с округи стали признавать в нем негласного лидера. К его голосу прислушивались. «Гоблин» оставался «Гоблином», и хоть родители соседских мальчишек не разрешали с ним дружить, все они тянулись к нему. Теперь для пацанов было счастьем при встрече прикоснуться к Джин Хо плечом и грудью, как это делали взрослые, приветствуя очень близких друзей.

Накануне возвращения в Сеул, Пак Хан Сик неожиданно попросил Ли Син Гё приготовить поминальную еду, и привел всю семью к месту захоронения, которое находилось не на кладбище, а на холме. Одинокое дерево на его вершине мягко покачивало ветками и, казалось, что оно приветствует пришедших.

— Здесь покоится прах моей матушки, — сказал он, преклоняя колени и отдавая низкие поклоны табличке, прикрепленной к стволу. — Она была знахаркой. Люди, которых она спасла, до сих пор помнят ее и приходят к захоронению, — добавил он, окропляя вином землю у ствола. Син Гё неожиданно узнала, что имя упокоившейся в этом месте Пак Де Бо, она была той самой повитухой, которая помогла появиться на свет ее сыну, Джин Хо. Для ошарашенной новостью женщины, так и осталось загадкой, кто же принимал у нее роды: живой человек или мертвый? Ведь матушка профессора покинула этот мир много лет назад.

Расставание с Учителем было для Джин Хо болезненным. Он умолял его остаться, но тот был непреклонен.

— Я дал тебе все, что знал, — прощаясь, сказал он. — Теперь твоя очередь самому решать — кем быть. Все в твоих руках. Хорошее зерно всегда дает хорошие всходы, ему не помешают ненастья. Помни об этом.

***

Для Ли Джин Хо наступила пора беззаботной юности. Мелкие потасовки с ребятами из соседних улиц уже не были болезненны, как прежде. Отчуждение друзей давно прошло, и Джин Хо больше не уползал в платяной шкаф, зализывать душевные раны. Он возмужал, и из неуклюжего подростка превратился в высокого парня с выразительными миндалевидными глазами. Неизменная прическа «конский хвост», как делал это Учитель, только придавало ему шарма, выделяя среди сверстников. И даже учителя в школе не могли справиться с такой странной привычкой парня. Девушки не раз пытались привлечь его внимание, но он и сам не знал, какая сила притягивает его только к Ким На На, — девчонке из детства. Он тосковал, если не видел ее хотя бы мельком. И просыпался ночью от ошеломляющего чувства томления, отчего матери все чаще приходилось стирать постель, испачканную поллюцией. Красавица Ким хоть и отдавала ему предпочтенье, но все равно была недосягаема, как луна на небосводе. И Джин Хо мечтал, отслужив в армии, стать самым лучшим рыбаком и добиться расположения ее родителей.

Глава 5

«Что готовит нам судьба»

Майор Кан Ю Хван ритмично похлопывал деревянной рукоятью хлыста по свой ладони и зычно орал на весь плац:

— Раз, два, раз, два. Двигайте джузеппами, девочки!

— Ну же сволочь! — Джин Хо смачно сплюнул. — Ненавижу эту мразь! — зло подумал он. От скрипучего, гортанного голоса офицера у солдат всей роты сводило скулы. Им уже надоела муштра после пятнадцатикилометровой пробежки, и, если бы кому из них дали автомат, он, не задумываясь, пришил бы этого засранца — майора. Но сейчас солдаты могли только мысленно материться и выполнять приказы: бегать, стрелять, ползти по грязи и мечтать о дембеле. Джин Хо ненавидел офицера не только за голос, но и за отвратительный характер, в котором проявлялись скрытые наклонности садиста. При любом удобном случае тот старался показать свою власть и уничтожить какое-либо проявление характера своих подчиненных. О его дрессуре: сделать из призванных в армию молокососов настоящих бойцов, ходили далеко нелицеприятные слухи, но никто не пытался поднять голос против офицера за мордобои и издевательства. Кан Ю Хван был отпрыском известного генерала Южнокорейской армии, и его рота должна была показать себя на выступлениях в честь празднования «Дня независимости» в присутствии всех высокопоставленных чинов, и он выматывал солдат до потери сознания, думая, что таким образом добьется отличных результатов.

— Бего-о-м арш! Запева-а-ай! — разнеслось по плацу.

Нестройный рев мужских голосов взвился ввысь, но постепенно затих. Движение бегущих людей застопорилось и вновь двинулось вперед, обтекая лежащего на земле человека. Пар, с тела упавшего, валил так, что было не понять, дышит он или нет. Так же четыре месяца назад упал один из бойцов и больше не поднялся. Ли Джин Хо, взглянув на лежащего, быстро присел, проверяя пульс, но тут же получил такой пинок по ребрам, что аж задохнулся от боли. Помочь парню он ничем уже не мог, а если бы остался рядом с ним дольше, мог навлечь на всю роту взыскание, бегать по кругу плаца еще пятьдесят кругов в полной амуниции. Изменить что-либо в системе армейской службы было не в его силах, а стать еще одним покойником, можно было уже от рук озверевших, вымотанных до предела защитников Отечества его же роты.

Накрапывающий дождь неожиданно припустил в полную силу, заставляя слова песни звучать невнятно и с надрывом. Кан Ю Хван тихо выругался, уходя с плаца под навес. Он терпеть не мог срыва намеченного плана и, приказав уставшим, запыхавшимся солдатам остановиться, тут же подал команду «лежать». Все как один плюхнулись на бетонку, не обращая внимания на лужи. Джин Хо, выполняя команды на полном автомате, старался отключить мозги от навалившейся усталости. Чтобы не дать злости завладеть мыслями и душой, он переключился на возлюбленную, которая обещала его ждать. На миг лицо парня озарилось улыбкой. Сразу стало легче. Даже надоевшая песня, больше не набивала оскомины.

— На На… — совершенно не кстати громко произнес Джин Хо вслух, и тут же получил пинок в бок.

— Заткнись, придурок! Еще хочешь побегать?!

Джин Хо скосил глаза на лежащего рядом Хе Су. Если бы ему сказали, что его бывший враг станет другом, он, не раздумывая, набил бы тому морду. И все же они сблизились, чтобы защищать друг друга от нападок сослуживцев, которые не раз нарывались на железные кулаки парней. Обоим хотелось служить в морском десанте, но это оказалось несбыточной мечтой. Рост Хе Су и Джин Хо был одинаков: метр восемьдесят два и подходил под стандарты офицера Кан Ю Хвана, который сам отбирал призывников по каким-то своим принципам и меркам, и вся рота выделялась высокими, статными новобранцами. Было уже темно, когда измотанных и злых солдат отпустили на отдых.

— Гоблин, — Хе Су брел рядом, стараясь не отставать от широкого шага Джин Хо. — Как ты думаешь, почему нам не подписывают приказ об увольнении? Ребята из соседних рот давно отбыли домой, а нас стараются задержать.

— Не знаю, — Джин Хо покосился на идущих рядом сослуживцев. — Поговаривают, что майор и не собирается этого делать, — тихо проговорил он. — Помнишь парня, погибшего при марш-броске? — он ближе приблизил голову к уху друга. — Это не случайное происшествие, это умышленное убийство, замаскированное под несчастный случай. Некий процент потерь, так сказать, который допускается при прохождении службы в армии. Хан Ми Рей был опытным солдатом, и так умереть… Нет, так умереть он просто не мог. Я слышал, он был негласным лидером в роте и поднимал солдат против садистских наклонностей Кан Ю Хвана, поэтому его и убрали.

— Говори тише, — Хе Су, дернув Джин Хо за рукав гимнастерки, огляделся. — Я не собираюсь оказаться в списке еще одного процента смертников. Мы даже не знаем, что сегодня случилось с Ван Ку. Может быть, он тоже того… — провел он рукой по шее, — попал в этот самый процент. Так что заткнись, иначе чихнуть не успеешь, а майору уже донесут о нашем разговоре. Ты же знаешь, как он ломает психику ребят. Мы даже не знаем, кто постоянно нашептывает ему на ухо, но каждое наше слово, даже то, сколько раз за ночь мы встаем в уборную, ему известно. Так что держи язык в заднице.

— А зачем тогда затеял этот разговор? — Джин Хо скосил глаза на друга и вдруг громко расхохотался. — Ты не обратил внимание, что постоянно говоришь о заднице? По-моему, в вашей семье это был самый главный орган. Я помню, как твоя мать лупила тебя, и кричала, что ты всегда ищешь себе приключений на задницу, забыл! — играючи боднул он Хе Су. — А по словам твоего отца: у тебя даже руки и ноги растут из задницы, ну, а если и язык там же, это уже нечто.

— Отвали… — Хе Су даже не улыбнулся.

Джин Хо в шутку поддел его плечом. — Кстати, ты вчера сказал, что твои мозги раскисли, как дерьмо в заднице, не много ли внимания ты уделяешь этому органу?

Хе Су остановился и, схватив Джин Хо за грудки, выпалил:

— Еще слово… и я прибью тебя, придурок, чтобы не болтал глупостей! Я же тебе сказал, держать язык в зад… В общем, заткнись, мне сейчас не до тебя. От этой беготни у меня расстройство желудка, и моя… Черт, — перебил он себя, ругнувшись. — Мне надо в уборную.

— Ладно, не злись, я просто пошутил, — миролюбиво отреагировал Джин Хо, освобождаясь от мертвой хватки друга, и уже тише добавил: мне показалось, что к нашему разговору прислушиваются, вот и пришлось переменить тему и нести всякую ахинею.

Парни ждали приказа о демобилизации со дня на день, но он, по какой-то причине откладывался, и это сводило друзей с ума. Они хорошо освоили навыки армейской службы. Оба владели разными видами рукопашного боя. Стреляли из любого вида оружия и с мозгами дружили, когда надо было поработать со взрывчаткой и определить мнимого противника не только на карте, но и на местности. Особенно это удавалось Ли Джин Хо. Его врожденная смекалка не раз выводила роту в лидеры. Это все относилось к разряду хорошо, но то, что их задерживали в армии без объяснения причин, — было плохо. Доходили слухи, что многих парней планировали оставить на несколько месяцев в армии лишь для того, чтобы рота показала отличные результаты на выступлениях, и ребята боялись, что слухи могут быть оправданы. Вернувшись в казарму, Джин Хо позавидовал другу, который, казалось, еще не донеся голову до подушки, уже уснул. Он устало прикрыл веки, но, вопреки ожиданию, сон не шел. Устремив взгляд на потолок, Джин Хо, не мигая сконцентрировался на одной точке. От долгого смотрения проявилось светлое пятно, которое, пульсируя, стало менять цвет от фиолетового до зеленоватого, и наконец приобрело контур человека. Вызывать образ любимых людей, научил его профессор Пак, когда Джин Хо впадал в состояние депрессии и страшной тоски по близким. Он и сам не понимал, как это происходит, но образ отца или Ким На На появлялся всякий раз, когда он, расслабившись, впечатывал свой взор в потолок. Сейчас же, всматриваясь в силуэт, проявившийся на сером фоне, он не мог разглядеть лица девушки.

«Еще месяц такой службы…» — раздраженно подумал Джин Хо и ужаснулся: образ любимой стал рассеиваться, ему не удалось удержать его. Он поторопился убрать мысли, которые будоражили, принося сумятицу не только в голову, но и в душу, но все было тщетно. Потолок вновь стал серым, а образ любимой исчез.

Каждый день отсрочки становился для него пыткой, и Джин Хо боялся, что На На не захочет его ждать и выйдет замуж. Только она давала ему силы преодолевать все трудности. Только ее облик он лелеял в мечтах и каждый раз вспоминал трепетное прикосновение ее тела к своему. Парень прикрыл глаза, пытаясь восстановить в памяти тот день, перед отправкой в армию, когда девушка, с лицом макового цвета, сунула ему в руки измятый конверт.

— Потом откроешь, — шепнула она робко, и совершенно неожиданно прижалась к нему разгоряченным телом. От того прикосновения у Джин Хо просто «снесло кукушку», и все время службы в армии, он вызывал в памяти эти мгновения, отчего кровь подступала к голове, а плоть наливалась непреодолимым желанием.

— Ким На На, я люблю тебя! — прошептал он, подтягивая ногами одеяло. На миг показалось, что прижимает к себе податливое тело девушки. Осторожно помяв угол подушки, Джин Хо представил упругость груди и застонал от страшного желания обладать ею.

— Гоблин, с тобой все в порядке? Эй, Гоблин! Наконец дошли до него слова Хе Су, который, протянув руку с соседней койки, с силой толкал его в плечо. — Гоблин, очнись! Чёрт. У тебя что, живот болит? Стонешь на всю казарму.

Джин Хо через силу разжал веки, не сразу сообразив, где находится. Мозг был затуманен образом улыбающейся Ким На На и белоснежным одеянием, которое он настойчиво пытался с нее снять.

— Отвали! Ничего у меня не болит! — рявкнул он, запуская в друга подушкой. Не дал досмотреть сон, придурок! Спи лучше! Он вновь прикрыл глаза, стараясь вернуть сладостные минуты, но сон пропал. — Хе Су, сволочь! — зло зашипел он, скосив глаза на сладко уснувшего товарища. — Вот ублюдок! Убил бы тебя, гада!

Поворочавшись с боку на бок, Джин Хо прислушался к разноголосому храпу солдат и взглянул на часы. До побудки оставалось еще двадцать минут и можно было позволить себе подремать. Измотанное тренировками тело, требовало отдыха, но Гоблин заставил себя встать. Он терпеть не мог толкотни в уборной и душевой, и остаток времени предпочитал провести под контрастными струями воды, как учил наставник. За время, которое он провел с ним в юности, это выработалось в хорошую привычку и сейчас несмотря на бессонную ночь чувствовал себя превосходно.

***

Утро началось как всегда: часовая пробежка, завтрак, десятиминутные наставления майора Кана о любви к Родине, строевая подготовка, стрельба и, наконец, долгожданный отдых. Джин Хо, примостившись у окна, настойчиво пытался сосредоточиться на письме к На На. Он писал о том, как тоскует, как одинокими ночами думает о ней, как неимоверно долго тянется время до дембеля. Скомкав написанное, он взял новый лист и, вперив взгляд в унылый ландшафт воинской части, попытался найти какие-нибудь новые слова, которые уж точно затронут душу девушки.

«Здравствуй, любимая,» — аккуратно вывел он в начале строки, и замер, это он уже писал в прошлый раз, и позапрошлый тоже, а что написать сейчас?

— Гоблин! — запыхавшийся Тан Хе Су вбежал в комнату отдыха, в шутку названной «Сортир для мыслей». — Хватит тебе фигней заниматься, — толкнул он друга в плечо. — Нас вызывают в штаб. Парням с нашей роты подписали приказ об увольнении, наверно, нас тоже отправят домой!

Джин Хо секунду таращил на сослуживца глаза. Вскочив на ноги, он скомкал бумагу.

— Когда ты это узнал!

— Только что. Говорят, к нам вольются несколько отделений из другой роты, может быть, нас тоже демобилизуют, а? Наши сроки давно прошли. Так что давай ноги в руки и вперед. Приводя в порядок обмундирование, Джин Хо едва поспевал за Хе Су и чуть не врезался в его спину, когда тот резко остановился у двери в штаб.

— Фамилии? — равнодушно, и, как показалось Хе Су, насмешливо преградил дорогу постовой с их же роты.

— Ты что, совсем уж! Своих не узнаешь? — Набычившись, Тан чуть ли не с кулаками полез на этого желторотых сосунка, который еще пороха не нюхал, а корчил перед дембелями равных.

Лицо Джин Хо нахмурилось. Он не мог допустить такой глупости друга, из-за которой их могли посадить на гауптвахту.

— Все, все, брейк, — миролюбиво добавил он, отодвигая того в сторону. И, поправив воротник гимнастерки у постового, улыбаясь, попросил. — Доложи командиру: рядовые Ли Джин Хо и Тан Хе Су прибыли. — И шепотом добавил: — Его превосходительство нас ждет — не дождется, — он подмигнул солдату, но тот даже не отреагировал на плоскую шутку сослуживца. Лицо рядового также оставалось безучастным и равнодушным еще спустя час. Когда их, наконец-то, пригласили в кабинет, Хе Су уже был на взводе и только хладнокровие Ли помогало сдерживать эмоции. Вытянувшись перед офицером в струну, они молча ждали.

Кан Ю Хван явно был не в духе.

— Недоноски, ублюдки! — не взглянув на вошедших, орал он в трубку телефона. — Сукины дети! Вот вы где у меня будете! — сжал он кулак, угрожая невидимым врагам. — Я покажу вам, сволочи, как писать на меня донесения! Выродки! Хван с досады так бросил трубку, что она отлетела к стене вместе с аппаратом. Офицер резко встал и тяжелым взглядом уставился на парней.

— Ли Джин Хо, Тан Хе Су? — вместо приветствия уточнил он. — Вот, подпишите. — бросил он на стол листы бумаги.

Хе Су, не читая, быстро поставил свою подпись, и пока он это делал, лицо Джин Хо медленно вытягивалось. Скосив глаза, он читал написанный от руки текст, в котором красивой каллиграфией было выведено согласие нижеподписавшегося добровольно продлить службу в армии в отряде специального назначения еще на один год. «Для отработки навыков ведения боя и подготовки молодых призывников, куда он назначается инструктором с присвоением звания «капрал» (старший рядовой).

— Что это? — Джин Хо, схватив со стола второй лист, быстро пробежал его глазами и, вытянувшись в струну, громко произнес:

— Господин майор! Я, рядовой Ли Джин Хо, отказываюсь остаться в армии еще на год. Прошу вас отменить данное распоряжение и отдать приказ о демобилизации. По закону мы уже давно должны быть…

— Чтоо! — майор одним скачком оказался рядом. — Как ты смеешь открывать рот, сволочь! Тебе сказали подписать, вот и подписывай! Иначе… — рука, сжатая в кулак, затянула гимнастерку Джин Хо на шее так, что тому стало нечем дышать. — Иначе… душу вытрясу, шваль, — прошипел он, с силой отталкивая от себя парня.

Джин Хо сжал челюсти до скрипа зубов. Ему захотелось одним точным ударом навек заткнуть этого ублюдка. Ударить так, чтобы Кан никогда уже не смог подняться. Он замахнулся, но его остановил вскрик Хе Су.

— Джин Хо, Гоблин, что это?! — Тан с ужасом смотрел на свою подпись. До него только сейчас стал доходить смысл происходящего. Ему показалось, что он собственноручно подписал себе смертный приговор. Скомкав лист, он быстро запихнул его себе в рот.

— Ах ты говнюк! — майор впечатал свой кулак подчиненному в челюсть, но было уже поздно. Давясь, Хе Су проглатывал обрывки бумаги, и, по набежавшим слезам было видно, какого труда ему это стоило. Упав на пол, он даже не пытался защититься от ударов ногами, наносимых ему разъяренным Кан Ю Хваном. Взбешенного майора остановил Джин Хо, когда, схватив стул, тот замахнулся на лежащего солдата. Перехватив руку офицера и, вырвав стул, Ли силой оттолкнул его в сторону.

— Ты что делаешь, гаденыш! — взревел майор Кан, больно ударившись о край стола. — Нападение на старшего офицера! Сгною в тюрьме, сука! Вас обоих сгною в тюрьме! — он с силой нанес удар кулаком в лицо Джин Хо.

Вбежавшие на шум младшие офицеры, остановились в недоумении. Кабинет Кана напоминал поле битвы. Окровавленные солдаты стояли у стены, вытянувшись по швам. Орущий на весь кабинет майор, хватаясь за бок, задыхался от бешенства и крыл их матом.

— Задержать этих тварей! Сейчас же отдам вас под трибунал! — орал он. — Я научу вас, уважать офицера, и любить Родину, сволочи!

Когда парней вывели из кабинета, они даже не сопротивлялись, понимая беспомощность своего положения.

— Хорошо, что я съел приказ, — окровавленным ртом пытался сказать Хе Су. — Иначе меня еще на год оставили бы в армии. Как ты думаешь, Джин Хо, они имеют право нас силой задерживать? Ну сказали бы, что нам необходимо только выступить на показательных стрельбищах, а потом отпустят домой, я бы и сам остался. Вот гад этот Ю Хван! Убил бы эту сволочь собственными руками! Теперь будут таскать по всем дознавателям и комиссиям. Ты чего все время молчишь? — обиделся он. — Как будто я со стеной говорю!

— Думаю, — Джин Хо сплюнул на землю сгустки крови. — Думаю, что майор не оставит это дело просто так и задаст мне на всю катушку. Оправдаться будет трудно. Нападение на офицера — это преступление. Тем более, его папаша все сделает, чтобы скрыть злоупотребление полномочиями своего сыночка, а значит, все состряпает так, что я буду виноват. Боюсь, тебя заставят лжесвидетельствовать против меня.

— Не говори глупости! Меня никто не может заставить сказать неправду. Я расскажу, как было все на самом деле. Нам поверят, все будет о’кей, не переживай.

— Поживем — увидим. Джин Хо слегка скривил губы, пытаясь рукой поправить челюсть. Осколок зуба больно ранил щеку.

Помещение, куда их впихнули, было маленькой душной комнатушкой с одним деревянным топчаном. Джин Хо чувствовал нарастающую тревогу. Ему показалось, что встреча с Ким На На откладывается на очень долгий срок, такой долгий, что он может ее потерять. Приткнувшись спиной к стене, он прикрыл веки, стараясь абстрагироваться от ситуации и посмотреть на нее со стороны, но через минуту открыл глаза от навязчивого голоса майора. Его скрипучий монолог раздался из привинченного к потолку динамика, который призывал любить Родину, быть настоящими ее сыновьями и жизнь отдать за ее процветание. Джин Хо с Хе Су переглянулись и расхохотались, но через час повтора записи, которая не умолкала ни на секунду, стало не до смеха. Голос офицера проникал даже сквозь заткнутые пальцами уши и вдалбливался в мозг отбойным молотком. Они потеряли счет времени и парням казалось, что оба сходят с ума.

Кан Ю Хван терялся в догадках, топчась у двери кабинета генерала. Тот никогда не вызывал к себе в таком тоне. Майор старался предугадать предполагаемый разговор с отцом и заранее искал на него ответы. Больше всего он тяготел к спору о женитьбе этого старого дурня, который, едва похоронив вторую жену, закрутил новые шашни с молодухой. Он был в ярости узнав, что отец часто встречается с его бывшей любовницей. Этого он ему простить не мог. Вчерашний ужин в ресторане прошел на высоких тонах, и Кан Ю Хван, так и не выслушав отца, демонстративно покинул заведение. Когда его пригласили в кабинет, он уже знал, какими доводами заставить отца отказаться от своей дурацкой затеи жениться. Но то, с чего начал разговор генерал, обескуражило.

— Доложи по форме, что происходит в твоей роте?! — вместо приветственных поклонов рявкнул разгневанный папаша. — Почему в штаб округа поступило донесение о еще одном несчастном случае, произошедшем на марш-броске?

— Господин генерал…

— Замолчи, я еще не все сказал! Поступило несколько заявлений от солдат, где ты якобы издеваешься над личным составом и тем самым нарушаешь права человека, злоупотребляя полномочиями. У нас с тобой уже был разговор на эту тему! — повысил генерал голос. — Что прикажешь делать с погибшим… Черт бы тебя побрал!

— Отец, но ты же знаешь, моя мечта: создать подразделение лучше, чем «Голубые драконы». Я хочу, чтобы обо мне заговорила вся Корея.

— Ты просто амбициозный дурак! — перебил генерал. — Что, собираешься командовать ротой, сидя в кабинете?!

— Почему в кабинете? Я собираюсь быть вместе с бойцами.

— Вот именно, с бойцами — передразнил тот. — Создав лучшую роту, ты будешь в самых опасных точках. Ты этого хочешь, да?! Чтобы получить высокое звание, не обязательно бегать с автоматом по всей Корее! Пока ты делаешь все на оборот! — едва сдерживая крик, прошипел генерал. — Твоя рота и так уже гремит на всю Республику! И именно в твоей роте уже две смерти! Я не хочу, чтобы о тебе шла дурная слава, которая вместо погон оденет на тебя наручники. И еще… Что за мордобой ты учинил в штабе?! Об этом инциденте уже пошли слухи! Тебе же запретили бить солдат!

— Я просто хотел, чтобы они добровольно подали рапорт о продлении срока службы в армии. Эти парни хоть и придурки, но, как не крути отличные солдаты и именно они должны были стать моим щитом. И я добьюсь, чтобы они поставили свои подписи. А на счет тех двоих… я о покойниках… — Кан Ю Хван, ухмыльнувшись, почесал бровь. — Армия ведь не дошкольное учреждение, и на учениях, конечно, могут быть потери: слабое сердце, например, или взорвалась граната, да мало ли… и, если солдаты мрут как мухи, это уже не моя вина, а вина правительства, которое мало уделяет внимания физической подготовке подростков в школах. В Китае с детского сада учат детей держать в руках оружие. Имей я твои погоны, я бы добился закона об ужесточении службы в армии и полном бесправном подчинении солдат офицерам. И не щадил бы это отребье! Только так можно защитить Родину, о которой мы все печемся. Только сильной, выносливой армией! — гортанно и пафосно выкрикнул Хван. — А то придумали всякие профсоюзы, и теперь по каждому пустяку строчат жалобы, — зло отпарировал он. — Кстати, те два ублюдка сами на меня напали, у меня есть даже свидетели, солдаты с их роты и младшие офицеры. Думаю, если понадобится, можем дать этому делу широкую огласку.

— Я подумаю, что можно сделать. Генерал поднялся, окинув взглядом вытянувшегося перед ним офицера. «Хорош» — мысленно похвалил он сына и скривился от надоедливого дребезжания телефона. Кан младший был доволен. Все было не так страшно, как он предполагал, и разговор о женитьбе отца откладывался на неопределенный срок, но, взглянув на старика, испугался. От телефонного разговора лицо генерала стало мертвенно-бледным. Схватившись за грудь, он медленно оседал на стул.

— Отец, отец! Эй, кто-нибудь, вызовите врача!

— Подожди, не надо, — генерал Кан схватил сына за руку. — Дело о смертях и жестоком обращении с солдатами получило огласку. Теперь вся Корея гудит. Поднялась общественность. На пропускном пункте собрались журналисты и толпа людей с требованием расследования. Срочно отправь этих, как их…

— Ли Джин Хо и Тан Хе Су — подсказал Ю Хван.

— Да, их, но только не домой. Иначе, это раздуется в необратимые последствия. Генерал стукнул по столу кулаком. — Срочно отправь их в батальон «Аргус». Это новое спецподразделение по борьбе с террором. Сейчас «Аргус» готовится к ликвидации пиратских террористических группировок, нарушающих наши водные границы. Вот и отправь их туда. Журналисты быстро потеряют их след. Не то они устроят такой грандиозный скандал, что нам не отмыться. Командир подразделения наш свояк, думаю, он примет твоих бойцов. Я сейчас же ему позвоню. Тем более, благодаря твоим стараниям у парней хорошая подготовка. Пусть пока повоюют, а там видно будет. А через месяц-другой о них вообще забудут, только так мы сможем избежать огласки. И насчет смертников… — генерал чертыхнулся. — Составь четкий, подробный рапорт о происшествии. Дави на то, что медкомиссия по набору призывников плохо проделала свою работу. Это их ошибка, что и послужило причиной сердечного приступа на марш-броске. Пока будет идти расследование, я поговорю с кем надо. Думаю, комиссия по летальным исходам утрясет это дело. И сегодня же реши вопрос с этими… как их там… Короче, чтобы на моем столе лежали личные дела всех тех, кого ты посчитаешь нужным отправить в «Аргус». И особенно тех, кто много говорит, чтобы даже блоха не смогла туда носа сунуть. И вот еще что… — генерал на секунду замялся. — Хочешь ты того или нет, но я принял решение. Я женюсь. Думаю, ты не будешь против.

— Да, отец, — Кан Ю Хван низко поклонился, скрывая сжавшиеся от негодования челюсти.

Трясясь в кузове, Джин Хо медленно приходил в себя после того, как их избитых и психически раздавленных, запихнули в грузовик и увезли из части. Он удивился, увидев рядом с собой парней с их же роты, но спрашивать ничего не стал. В глазах сослуживцев читалось такое же недоумение и тот же вопрос: куда везут? Даже Хе Су молча поглаживал саднящее от боли плечо. Через три часа отряд из семи человек высадили на небольшом полуострове.

Джин Хо обвел взглядом холмистую, заросшую кустарником и редкими деревьями местность. Его взгляд не уловил никаких построек, но то, что объект охраняется, он определил каким-то шестым чувством. Непонятно откуда вынырнувший перед ними солдат в камуфляжной форме, заставил отряд встрепенуться Отдав честь сопровождающему их офицеру и проверив документы, он молча повел их в сторону холма. Джин Хо тоскливо посмотрел на закат.

«Завтра начнется новый день, — подумал он, и сердце сжалось от предчувствия неотвратимой беды, что любимая Ким На На станет недосягаемой на долгие годы.»

Хе Су слегка подтолкнул его в спину.

— Шевели джузеппой, брат. Видимо, у нас начинается новая жизнь, — грустно добавил он.

Глава 6

«Отряд специального назначения»

Джин Хо отдыхал после утомительного дня. Пограничники запросили помощи, и их группа морского десанта под названием «Скат» несколько часов преследовала шхуну, нарушившую границу, но даже вернувшись на базу, они должны были штудировать иностранные языки, курс, которых был введен совсем недавно и бесил Джин Хо больше всего. Он не понимал, на кой черт нужно изучать чужой язык, если на то есть переводчики. Но приказ был получен, и он добросовестно копался в книгах, выписывая китайские иероглифы и, клюя носом от усталости.

— Гоблин, танцуй, тебе письмо из дома. Хе Су, сверкая зубами, махал перед его носом долгожданным конвертом. — Танцуй!

— Сейчас станцую… — показал он кулак другу. — Давай быстрее. Письмо от На На, да? Я уже давно его жду. Разорвав конверт, он впился глазами в текст. Мать писала, что скучает и ждет его возвращения. Что после шторма крыша протекает и нужен ремонт. Он бегло пробежал глазами послание, но нигде не увидел имя любимой.

«Почему мама не написала о ней ни слова! — с досадой подумал Джин Хо. — И почему молчит На На, так и не ответив на его письма.» Он еще раз пробежал глазами неровные строчки, только сейчас осознавая написанное.

«…сестра твоя уехала на заработки за границу…» — прочел он. — За границу? О, великий будда! Почему этой женщине не сидится на месте. Какая заграница» Джин Хо почувствовал, как внутри что-то неприятно шевельнулось. После бесед с Учителем сестра полностью изменила свое мировоззрение. Засев за учебники, она успешно поступила в колледж, и закончив его, основала собственный рыбный бизнес. Зачем ей ехать на заработки?

«… Она хотела заключить договор с китайской фирмой на счет поставок — прочел он прыгающие строчки. — но письмо от нее от пришло из России. Всего несколько слов и все» Джин Хо сжал письмо в кулак. — Надо было выдать сестру замуж и тогда уже идти в армию», — с досадой чертыхнулся он, заставив себя читать дальше.

«…она познакомилась с несколькими твоими девушками и те уговорили ее поехать на заработки».

«Что?! — У Джин Хо глаза полезли на лоб. — Мои девушки? Какие девушки? Господи, мама, неужели нельзя написать подробнее, что это еще за девушки? И почему в Россию? Оттолкнув удивленного Хе Су, он бросился к стене, увешенной картами. Но все они принадлежали пограничной зоне Кореи и близлежащих островов, и только одна из них показывала развернутый глобус. Красным штрихом была очерчена большая территория Российской Федерации, и где-то в самом низу, на границе с Китаем, прыщом на огромной сиське приткнулась Корея.

«Вот черт!» — Джин Хо с силой саданул кулаком по карте, и тут же забыв про ободранные в кровь костяшки, вернулся к письму.

…Последнее время Джи Сон была подавлена, — писала мать. — Хоть она и не рассказывала мне ничего, но думаю, с бизнесом были неполадки. Она так внезапно уехала, что даже не оставила никакой записки, а тут и слух прошел, что из нашего поселка несколько девушек решили податься на заработки. Может быть, Джи Сон тоже с ними? Наверное, ей больше не хочется заниматься вонючей рыбой?

— Вонючей рыбой! Да эта рыба кормила всю нашу семью! — заорал он во весь голос. — Дура! Идиотка! Опустившись на пол и закрыв лицо руками, от предчувствия беды, он впервые заплакал.

***

Тревогу объявили ночью. Голос дежурного: «по места-а-а-м!» заставил всех обитателей казармы горохом посыпаться с кроватей. Через несколько минут подразделение уже бежало к бухте. Накрапывающий дождь не сулил ничего хорошего. Из-за дымки от прогретых за день камней и утреннего тумана видимость побережья была нулевой. Отряд из двадцати пяти человек призрачными тенями просачивался сквозь нагромождение береговых скал. Джин Хо бросил взгляд на вельбот, покачивающийся на волнах. Катер стал неотъемлемой частью его жизни, и он относился к небольшому быстроходному судну как к живому существу. Служба в «Аргусе» во многом изменила взгляды Гоблина на жизнь. Его не тяготили мысли о ежедневных выматывающих тренировках и опасности, которая неотступно следовала по пятам. Он сдержанно и без стеснения принимал людскую благодарность за спасение, и уже не представлял своей жизни иначе. Единственное, что его угнетало, это отсутствие вестей от Ким На На, которая очень редко отвечала на письма, ссылаясь на занятость; а ее телефон часто отвечал длинными нудными гудками. Преодолев сходни в два прыжка, Джин Хо перемахнул через борт «Юлы» и уже через минуту, вынырнув из бухты на открытое пространство, катер прыгал на волнах, словно мячик, обдавая всех холодной водой, благо что на парнях были надеты гидрокостюмы, приспособленные как для подводного, так и для наземного боя. Захват террористов или хунхузов, нелегально проникавших на территорию Корейской Республики, был привычным делом, и их подразделение не раз поднимали по тревоге на перехват этих непрошеных гостей. И если учесть, что отряд вернулся с задания всего несколько часов назад, а их опять подняли по тревоге, значит, что-то пошло не так, и пограничники затребовали помощи», — размышлял Джин Хо, привычно удерживая тело в равновесии. Голос командира, который раздался в переговорном устройстве, был спокоен, но Джин Хо все же уловил нотки тревоги.

— Пираты захватили сухогруз частных перевозок под Пакистанским флагом. Судно направлялось из порта Находка на Филиппины, — сухо передавал он информацию. — На борту 14 человек обслуги. Личной охраны сухогруз не имеет. Пограничники перехватили сообщение по каналу тревожной связи о том, что его преследуют два быстроходных маломерных катера с вооруженными людьми на борту. Последнее, что успел передать радист, это — захват, и все, связь прервалась. Сколько человек атаковали корабль — неизвестно. Пираты на предупредительный огонь не отвечают и стараются увести судно в нейтральные воды. Сучье отребье, — неожиданно ругнулся командир. — Наверное, эти сволочи решили перенять замашки сомалийских пиратов, грабивших торговые суда. Если пираты не перестреляли всю команду, вполне возможно, кому-то из экипажа удалось спрятаться в трюме, в комнате безопасности. Проверьте все отсеки. И еще… — громыхнул он голосом. — Это может быть провокация для развязки вооруженного конфликта, так что будьте начеку.

Силуэт сухогруза появился на горизонте спустя четверть часа. «Юла», погасив бортовые огни, шла параллельным курсом на расстоянии кабельтова.

— Слушай мою команду! — раздалось в наушнике. — Корабль берем на абордаж! Всем приготовиться к бою!

Джин Хо отсоединил прикрепленное к специальному каркасу переговорное устройство. «Приготовиться к бою» — эти слова звучали как приказ самостоятельно принимать решения. С этой минуты все двадцать пять человек были предоставлены только себе, но они хорошо знали свое дело и были готовы к любой нестандартной ситуации. Джин Хо понял: их подразделение первым взойдет на борт для захвата судна, тогда как пограничники постараются отвлечь пиратов, ведя предупредительный огонь и переговоры о передаче заложников. Преследуемое судно так неожиданно вынырнуло из темноты, что Джин Хо машинально пригнулся. Показалось, огромная масса металла раздавит их, но «Юла», юркнув к носу корабля, сбавила обороты, приспосабливаясь к ходу сухогруза. В борта впились «кошки», и парни тенями стали подниматься вверх. Спрыгнув на палубу, Джин Хо присел. Двое мужчин, распластав в стороны руки, скользили по мокрой металлической поверхности, ударяясь о борт и металлический короб, который занимал почти всю переднюю часть палубы. Он навел автомат, держа тела на мушке, пристально осматриваясь по сторонам. Отработанные до автоматизма действия, заставили его оставаться в тени, пока сзади он не почувствовал присутствие Тан Хе Су.

«Посмотри,» — молча показал он другу знак на пальцах, который следовал за ним по пятам. — Может быть, они живы. Я прикрою. Он прекрасно знал цену сентиментальности, унесшей немало жизней его сослуживцев.

Тан, сделав два кувырка через плечо, оказался рядом с телами погибших. По одежде он определил, что это были матросы верхней палубы, которые, по всей вероятности, не успели укрыться от пиратов. Прощупав пульс обоих, он поднял два пальца и тут же фаланга одного загнулась.

«Один из них жив, ему нужна помощь», — прочел Ли Джин Хо условный знак. Взревевшая сирена, заставила всех замереть. Гоблин прижался к стенке короба, стараясь раствориться в его темной массе, и вовремя. Мощный сноп света осветил не только людей, скопившихся у борта корабля с оружием в руках, но и застывшие фигуры в камуфляже, принявшие нелепые позы маскировки. Гоблин автоматически бросил взгляд на сослуживцев и остался доволен. Никто из них не выдал своего присутствия на борту. И тут послышались предупредительные выстрелы пограничников.

«Все, операция началась», — мельком подумал он, оглядывая открытое пространство палубы. Дав знак Тану на прикрытие, Джин Хо короткими перебежками приблизился к нему.

— У нас мало времени, — быстро проговорил он. — Займись пострадавшим, и без возражений… — опередил он удивленный возглас напарника. — Давай, Хе Су, действуй, это приказ, и он не оспаривается. Похлопав друга по плечу, Джин Хо, не оглядываясь, пробежал несколько метров и скользнул по трапу вниз. Задача: остановить судно во что бы то ни стало, отрабатывалась месяцами. Никто из пиратов даже не догадывался, что сухогруз уже практически захвачен, и спецназовцы, словно призраки, рассредоточиваются по всему кораблю. Балансируя, на уходящей из-под ног палубе, Джин Хо быстро передвигался по узким коридорам корабля, втискиваясь в стены при любом шуме и прислушиваясь. Проход на нижний уровень был чист, и он, в два прыжка преодолев трап, оказался у моторного отсека. Джин Хо не любил эту обманчивую, условную тишину, наполненную любыми звуками, кроме присутствия людей. Наверху послышалась стрельба, и он определил звук тявкающей Беретты и Зиг-зауэра, и тут все звуки потонули в хаосе визжащих трассирующих пуль.

«Ублюдки, — мысленно ругнулся он, понимая, что пираты не пошли на переговоры и бой все же начался».

Повернув колесо замка и открыв клинкет, Джин Хо влетел в машинное отделение. Хватило нескольких секунд, чтобы спрятаться за дизель-генератором, но ожидаемой стрельбы не последовало. И все же… интуиция не подводила его никогда. Запах крови он ощущал за несколько метров. Сейчас же чувства были настолько обострены, что он уловил витаемый в воздухе страх и еще смерть. За кажущейся тишиной ощущалось присутствие людей. И тут раздался еле слышный шорох и сдавленный стон. Короткая автоматная очередь приглушила все звуки, но ответного огня не последовало. Это еще больше насторожило Джин Хо. Начиналась игра в кошки-мышки, но в наступившей тишине, из-за топливных насосов послышался хриплый мужской голос:

— Не стреляйте! Человек с высоко поднятыми руками вышел на освещенное пространство. — Не стреляйте, — повторил он довольно-таки сносно на корейском языке. Перед Джин Хо появился почти голый худой мужчина. Залитые кровью и дизельным маслом волосы прикрывали лицо с багровым синяком на щеке. Глаза, настороженно следившие за Джин Хо сквозь эту завесу, казались дикими. Весь торс парня был покрыт кровавыми подтеками и рваными ранами, казалось, что на нем нет живого места. Мотнув автоматом, Джин Хо приказал:

— Иди сюда. Руки держи над головой. — Ты кто?

— Я русский. Там люди… — он хотел опустить руку, но видя, как дернулся наведенный на него ствол автомата, быстро добавил. — Люди. Внизу. Это было последнее, что успел он сказать, грохнувшись на пол.

— «Люди? О чем говорит этот русский?» Было не похоже, что парень притворяется, но Джин Хо давно перестал верить в окровавленных мертвецов. Держа его на прицеле, он быстро пробрался в сторону наваленных у насосов ящиков. Скорчившись в предсмертной агонии, там лежало тело с торчащим из спины металлическим прутом. Убедившись, что тот мертв, Джин Хо обездвижил судно и, взвалив на плечи связанного русского, поднялся на палубу. Бой закончился так же быстро, как и начался. Парни плотным кольцом обступили людей, согнанных со всего корабля. Одетые в серо-зеленую камуфляжную форму с эмблемой флага со скрещенными клинками. Пираты кучковались у металлического короба. Оставшиеся в живых матросы сухогруза, наскакивали на них, готовые учинить расправу. Опустив на палубу пленника, Джин Хо обвел взглядом знакомые лица. Хе Су среди них не было.

— Где Тан, он жив?!

— Жив, не переживай. Хе Су внизу, — повел автоматом в сторону сходней один из сослуживцев, не спуская глаз с толпы возбужденных людей.

— Внизу? Каком низу? Что он там забыл? Не успел Джин Хо подойти к трапу, ведущему в трюм, как оттуда показалась голова женщины, потом еще… и еще… Их было человек двадцать. Изможденные, давно немытые тела жались друг к другу. Глаза, в которых застыли боль и страх, затравленно и исподлобья следили за каждым движением окруживших их людей, пытаясь увернуться от протянутых к ним рук с флягами, наполненными водой. Пока одна из них не вскрикнула:

— Не бойтесь! Мы спасены! Она вдруг заплакала навзрыд, и пытаясь сдержать рыдания, только повторяла: Мы спасены, спасены. Джин Хо удивился, услышав знакомую речь.

— Кореянка?

— Нет, я русская, просто немного знаю корейский. Она вдруг схватила его за руку и потянула к носовой части корабля. Помогите. Внизу трюма есть еще люди. Нас всех держали в одном месте, но потом разъединили. Сестру забрали сразу, как только нас погрузили на корабль и больше я ее не видела. Она быстро, насколько позволяло истощенное тело, подвела Джин Хо к неприметной двери металлического короба. Я случайно увидела это место. Здесь должен быть тайник, — она с мольбой посмотрела на парней, идущих за ними следом. — Возможно, они еще живы!

Хоть Джин Хо и насмотрелся всякого за время службы в «Аргус», но видя истерзанных, полуживых людей, пришел в ужас. Недвижимые тела лежали в ряд на палубе. В них еще теплилась жизнь, но он знал, какой зыбкой была эта надежда. Ему вдруг показалось, что среди них могла быть Джи Сон. Он всматривался в каждую девушку, боясь узнать в них сестру, и когда уверился, что ее среди них нет, немного успокоился. Ему стало страшно, что она могла попасть в руки работорговцев. И хоть за это ремесло полагалась пожизненное заключение или смертная казнь, бизнес этот процветал.

Вернувшись на базу, Джин Хо безучастно сидел в раздевалке, вспоминая операцию по освобождению людей и не обращая внимания на парней, которые подшучивая друг над другом, старались смыть с себя не только пот и грязь, но и все дерьмо от увиденного, оседавшее мутью в их души. В нем клокотал гнев. Если бы не пираты, которыми двигала нажива и грабеж, то было бы намного больше погубленных жизней от таких же равнодушных, алчных двуногих тварей, которые от пиратов ничем не отличались. И жертвами этих тварей были молодые, не познавшие жизни девушки и парни. Не обращая внимания на усталость, он несколько раз отжался на двух руках, потом еще на одной, пока не почувствовал, что ярость, бурлящая внутри, притупилась. Неожиданно в голове всплыли слова Учителя:

«Когда ты сердцем почувствуешь свое предназначение и свой жизненный путь, то уже иначе будешь воспринимать те события и тех людей, которые направили тебя на этот путь.»

Только сейчас полностью осознав слова наставника, не обращая внимания на Хе Су Джин Хо низко, в пояс, склонил голову и сказал:

— Этот поклон благодарности вам, майор Кан Ю Хван и вам, генерал Кан так резко изменившим мою жизнь.

Глава 7

Россия. Владивосток.

«Родиться в рубашке, это счастье или миф?»

— Иришка, тебе скоро рожать, прошу, не ходи никуда одна, тем более на рынок. Бери с собой Тамару Аркадьевну.

Бывший полковник полиции Динавер Александр Павлович старался не показывать своего волнения. Хоть он и занимал пост юрисконсульта крупного Дальневосточного лесозаготовительного холдинга и руководил целым отделом, Ирина была строптивой женой и мало подчинялась его приказам.

— Хорошо, дорогой. Я обязательно выполню твою просьбу, — молодая женщина мило улыбнулась. — Кстати, сегодня на ужин придет папа, как ты думаешь, ему понравятся пельмени с сыром и зеленью?

— Хм… Ему больше подошла бы хорошая отбивная, но, зная твое пристрастие к вегетарианской пище, думаю, он согласится на твое новшество. Только обещай, на рынок одна не ходи.

— Да поняла я, поняла. Ирина в шутку надула губы и погладила выпирающий живот. До родов оставались считанные дни, но ложиться в больницу она категорически отказалась, пригласив в качестве сиделки акушерку. Дочь генерал-майора в отставке Кирпатова, а ныне Динавер Ирина Сергеевна могла позволить себе некоторые вольности и пользовалась ими при любом случае. Единственное, чего она не могла, так это перечить властному отцу в вопросе выбора имени своему первенцу. Ирина хотела мальчика, но, когда УЗИ показало наличие в ее теле крошечного существа без выпирающей пиписьки — смирилась. Девочка была даже лучше, и имя мамы — Мария сразу прописалось в ее мозгу. Когда же об этом услышал отец, то категорически воспротивился.

— Никакой Марии! — орал он. — Я даже имени этого не хочу слышать!

Ирина тяжело перенесла разрыв отношений родителей. По молодости она не могла понять причину развода, но спустя время узнала, что мама не смогла простить отцу измену. Через год Мария Ивановна Кирпатова сама создала новую семью и сколько не просила дочь остаться с ней, та так и не согласилась, зная, что отец разлуку с дочерью уж точно не переживет. Иришка одобрила материн выбор, сказав: раз нет единства в семье, то каждый имеет право на личное счастье и никогда не жаловалась на то, что отчаянно скучала по матери. Она очень любила отца и надеялась, что рождение малышки смягчит характер генерала.

Сергей Олегович явился домой в тот момент, когда Ирину срочно увозила неотложка. Будущий папаша бледный, с синюшными разводами под глазами от бессонницы, сидел за столом и вливал в себя рябиновую настойку, стараясь снять стресс.

— Чем занимаешься? — тесть присел рядом. — Налей-ка мне тоже. Что-то дыхание перехватило. — Опрокинув в себя горьковатый, но ароматный напиток и нацепив на лицо уверенность, он сухо спросил: — Ты почему здесь сидишь? Почему с Ириной не поехал?

— Меня не взяли. Сказали, чтобы пока не совался. Все равно в роддом не пустят. Утром сообщат о рождении малышки. Я страшно волнуюсь, Сергей Олегович. Лучше бы я сидел в засаде и вылавливал преступников, чем это ожидание. Кажется, что это не Ирина рожает, а я.

— Ха, выдумал… — старый вояка скорчил гримасу, но, подумав, что он и сам в таком же состоянии, примирительно добавил. — Давай лучше выпьем. Уверен, наша Аннушка появится на свет вовремя и в полном здравии. Вот так вот! — хлопнул он ладонью по столу, словно это уже был решенный вопрос. Крякнув, чтобы спрятать волнение, генерал достал из буфета початую бутылку коньяка и, налив полный стакан, смачно выпил, даже не поморщившись. Они даже не подозревали, что в эту самую минуту, Ирина вмешивалась в карму, меняя ее и, создавая новые нити энергетического потока.

Выехав на трассу, следующую в город, карета скорой помощи остановилась. Впереди, перегородив дорогу, застыли два разбитых автомобиля. — Надо ехать в объезд, — торопливо сказал шофер, пытаясь дать задний ход, но услышав звуки клаксонов, остановился.

— Ирина Сергеевна, вы не переживайте, я сейчас пройду к полицейским и попрошу освободить дорогу, — извиняющимся голосом сказал сопровождающий медик, но Ирина, придерживая живот и не обращая на него внимание, уже вылезла из кареты скорой помощи и быстро пошла в сторону автомобилей, застрявших по другую сторону трассы. Там уже собирались автомобили, но дорога еще была свободна. У первых автомобилей с мольбой о помощи бегала цыганка. Ее дочь, сидя на мостовой, должна была родить, но никто не хотел брать ее в салон. Машины разворачивались и уезжали. Не раздумывая, Ирина открыла дверь уже почти тронувшего автомобиля и жестко сказала:

— Я дочь генера Кирпатова и, если вы сейчас уедете, не оказав помощи, я отдам вас под суд. Парень, сидевший за рулем, хотел было набычится, но во взгляде женщины была такая решимость, что он не посмел отказать. — Мы заберем еще одну роженицу, — даже не спрашивая разрешения, просто приказала она. Заняв салон автомобиля, стоная и подбадривая друг друга, будущие мамы мчались на встречу своему счастью.

Роды у Ирины были тяжелые, но через двое суток нестерпимых болей и мытарства по палате, ровно в 6 утра, крошечное существо появилось на свет.

— Да она счастливица у вас, мамочка. В «рубашке» родилась, — проворковала акушерка, кладя голенькое тельце на грудь Ирине. Приятное слово резануло слух. и Ирина вспомнила цыганку, ехавшую с ней в роддом.

«У тебя будет девочка. В ее жизни будут и горести, и радости, но любовь, это и будет та сила, которая даст ей жизнь. Эта любовь спасет ее, и она познает истинное счастье.»

Сейчас, видя крохотное личико дочери, Ирина подумала:

«вот же оно, счастье», и слова цыганки навсегда ушли из ее сознания.

— Машенька, — умилялась молодая мама Ты мое маленькое солнышко! Твоя бабушка уже едет к нам. Скоро мы ее увидим. Я по ней очень скучаю, нараспев говорила она, осторожно прижимая кроху.

И все-таки семья грозы не миновала. Хоть дед и был счастлив, но касаемо своего решения был непреклонен.

— Внучку назовем Анной, в честь твоей бабушки, — твердо заявил он.

— Нет, — Ирина запротестовала. — Я уже решила: назовем ее Марией, как маму. К тому же говорят, нельзя называть детей именами покойников.

— Я тебе дам… покойников! Засранка! Не говори глупости! — дед неожиданно схватился за сердце, оседая на стул. — Дура ты, Ирка, все равно назовем ее Анной.

Ирина была в отчаянии. Решение пришло совершенно неожиданно, когда она смотрела фильм по телевизору. Дождавшись мужа, она бросилась к нему на шею.

— Сашенька, я знаю, что делать, — весело затарахтела она. — Завтра же пойдем в ЗАГС записывать дочь. Назовем ее Анна-Мария. Правда, красивое имя. Анна-Мария Динавер. Мне нравится.

Дед был счастлив, услышав только начало имени — Анна, остальное пропустил мимо ушей или сделал вид, что не расслышал, поняв, что спорить со строптивой дочерью бесполезно.

Научившись говорить в два года, Анна-Мария вдруг решила, что имя слишком длинное и быстро сократила его до минимума: сначала до Анмари, потом просто Анри. Девочка росла строптивой и хулиганистой. Дед хмурил брови и частенько хлопал по месту, откуда, оказывается, росли не только ноги, но и руки, а еще прописку получили мозги и глаза, но все равно умилялся проделкам внучки и втихаря вместо азбуки показывал журналы с разными видами оружия. К пяти годам Анри знала не только названия всех пистолетов и пулеметов, но и их калибры. Она быстро освоила стрельбу по мишеням сначала из палок и камней, а однажды, выкрав дедовский именной пистолет, устроила стрельбу по банкам. Ее выдрали ремнем за самовольство и заперли в доме, но это не помогло. Через час упирающуюся девчонку привела соседка, которая обнаружила Анри в своем палисаднике, обдиравшую смородину, и испачканную с ног до головы кроваво-красным соком. Пришлось на окна поставить решетки, чтобы строптивая девчонка не убегала, спускаясь по дереву за окном. Порка за проделки ее нисколько не останавливала. Напротив, закусив нижнюю губу, она стойко переносила боль, и, всхлипывая, стыдила своих родителей за то, что они подняли руку на беззащитного ребенка. Анри быстро научилась управлять властным дедом, и частенько тащила его в лес то по грибы, то по ягоду, а то и просто прогуляться, не забывая при этом брать с собой пистолет. Она любила ходить без разрешения в гости к соседям и приносить домой новости, от которых у Ирины Сергеевны глаза лезли на лоб. Сначала было смешно слышать, когда малышка, картавя, отчитывала своих ровесников:

«Ты, старый козел, не видишь, куда прешь, сдай влево… Или же, грозя пальчиком, выговаривала: еще слово и ты труп. Я научу тебя меня уважать!»

Ирина неожиданно узнала, что есть слово туподогоняемые и оно относится к родителям, которые не понимают тягот детской жизни и стараются держать их в рукавицах с ежиками. Но когда ее лексикон обогатился матом, Ирина решила срочно вернуться в город, надеясь, что там ребенок научится правильно себя вести. Все было тщетно: потасовки с мальчишками не прекращались. Израненные в кровь ноги и руки обильно поливались слезами, йодом и отчаянными заверениями, что это в последний раз. Ставя в очередной раз дочь в угол Ирина пыталась урезонить непослушное дитя.

— Анна-Мария, ты что, не понимаешь, что своим поведением позоришь отца! Как он может руководить огромным коллективом, если его дочь совершенно неуправляема и ведет себя как бандитка!

Шестилетняя Анри не понимала, чего от нее хотят и только удивленно таращилась на мать, которая тщетно старалась достучаться до совести дочери.

— Мам, если я не научусь драться, как же я буду ловить преступников? Самоотверженно отстаивала свои права строптивица. — Папа ведь был полицейским. Я хочу как он.

— А папа не рассказал, что его едва спасли после ранения, и ему пришлось уйти из полиции. Не рассказывал, да! Ну, хорошо. Давай запишем тебя в секцию карате. — старалась сбавить обороты Ирина, понимая, что такая перебранка может их вконец рассорить.

— Ну вот еще. Там же правила. Лучше, когда без правил. Бац и все.

— Я тебе дам «бац»!

— Мам, детей бить нельзя! — защищалась Анри, ловко уворачиваясь от шлепков матери. И вообще, это непедагинично.

— Не непедагинично, а непедагогично, — не раз защищала Ирина русский язык, пытаясь обуздать непокорную девчонку.

Немного повзрослев, Анри изменила пристрастие к оружию на театральные подмостки, и несмотря на частые прогулы в школе, училась на отлично и быстро впитывала знания без особого труда и фанатизма. Последний год в школе был очень напряженный и выматывающий. Ей советовали поступать то в медицинский, то на физмат, но она твердо решила поступать только в театральный. И никто не предполагал, что жизнь сама решит ее судьбу.

***

Погода, в последние дни осени, стояла теплая, и Анри, пообещав деду приехать на дачу, нетерпеливо мерила шагами перрон, не замечая ничего вокруг. Она злилась, сегодня был не ее день. Во-первых, задержалась в школе за срыв контрольной и целый час выслушивала наставления учительницы. Во-вторых, опоздала на электричку и теперь, пережевывая злость и досаду, дожидалась следующей. Выпрыгнув из вагона на своей станции «Садовое сообщество Дубки», Анри свободно вздохнула, и вопреки обещаниям деду идти до дачи только по дороге, двинулась через лесополосу; обходить весь дачный поселок было лень. Последнее время дед часто болел, но жить в городе категорически отказывался, и Анри, по пятницам, приезжала в «Дубки». Если бы не школа, она и шагу не сделала бы в сторону города. Дедушка хоть и допекал ее нравоучениями, и, несмотря на повзрослевшую внучку, мог дать подзатыльник или шлепнуть по заду, она понимала его тревоги и только шутливо отговаривалась. Зато он позволял ей ковыряться в разбитой ею же машине, и Сергей Олегович тщательно скрывал это от зятя и дочери, ссылаясь на то, что отвык уже сидеть за рулем и нет желания прохлаждаться в городских пробках. Поглощенная своими мыслями, Анри не сразу увидела парня, который неожиданно вырос перед ее носом, преградив дорогу.

— Эй, красотка, куда так быстро чешешь? Может, пойдем прогуляемся? Погодка так и шепчет…

— Занять тебе и выпить? — ехидно отпарировала Анна-Мария, перебивая долговязого парня. — И я не «эй». Так зовут свиней. Если ты из их стада, то извини обратился не по адресу. И тут внутри что-то жалобно ёкнуло. Ей пришлось собраться, чтобы не показать виду, что страх маленьким червяком закопошился внутри.

— А ты, оказывается, храбрая! — не унимался долговязый, ступая чуть впереди и заглядывая в лицо. Тебя как зовут? Меня Вася, — представился он.

— Прости, но меня это мало интересует. — Анри постаралась обойти парня. — К тому же, я очень спешу. Меня ждут дома, — добавила она заносчиво. — Думаю, если хоть немного задержусь, меня начнут искать.

— Ха, напугала… вот как раз и познакомлюсь с твоими родственниками. Может у меня к тебе серьезные намерения! Кстати, это не твой ли дед был партизаном? Слышал, он и на войне был, духов отстреливал. И имя у тебя такое стремное, не русское какое-то.

— Партизаном? — Анна-Мария недобро исподлобья уставилась на надоедливого спутника. — Вообще-то он бывший генерал. У него даже есть награды, и не только за Афган, но и за остров Даманский. Слышал, наверное? Анри гордо вскинула подбородок. — А, во-вторых, при чем тут мое имя? Откуда ты его знаешь?

— Да так, просто слышал. — Вася неторопливо шел рядом как старый знакомый. — Давай сумку понесу, я все равно иду к дачам. У меня там друг живет. Может, слышала? Санька Петров. Он очень клевые «татушки» делает, хочешь, покажу?

— Нет, меня тату не интересуют. А на счет Петровых… такие, кажется, в поселке не живут. Есть Петрунины, Петренко, а Петровы… нет, таких не знаю. Возможно, тебе нужен другой дачный поселок, «Сосны» называется, но он немного дальше. Анри уже поняла, что сделала опрометчивую ошибку, выбалтывая незнакомцу все о своей семье, и пошла дорогой, по которой мало кто ходил, но заметив сзади замаячившую фигуру, немного успокоилась.

— Точно, мне нужны «Сосны», совсем забыл, — наигранно сказал спутник, перехватив ее взгляд. — Впрочем, я все равно тебя провожу. Нехорошо идти одной, мало ли… все-таки ты девушка. У таких милашек, как ты, всегда есть что взять.

— Ну кроме сумки с продуктами у меня и взять-то нечего.

— Хи, хи, хи, — смех собеседника показался издевательским. — У девушки можно взять ее честь, — самодовольно съязвил он.

— Честь? — Анри приостановилась. — Честь невозможно взять. Честь надо иметь свою.

— А ты говорливая. Молодец, что не боишься. Другая бы на твоем месте давно бы уже просила…

— Другая? — перебила Анри. — Ты что, специально выслеживаешь здесь одиноких девчонок, чтобы показать свою силу? Нравится унижать?! — и замолчала, неожиданно, вспомнив о том, что говорил дедушка. «Слова могут возвысить, а могут послужить началом войны».

«Черт, как же я забыла! Не стоило раздражать этого придурка, который неспроста тащится за мной». Пожевав сорванную травинку, Анри решила сбавить обороты и миролюбиво проблеяла. — Э-э-э… это говорит только о твоей уникальности, — невпопад ляпнула она. — А Вася, это твое настоящее имя или псевдоним?

— Чего? Уникальности? — слова видимо, вконец рассмешили собеседника. Вася уже внутренне готовился зацепиться за них. Дуры, бойкие на язык, всегда вызывали в нем агрессию, потому что за плюющими ядом словами всегда скрывался страх. Он хорошо его чувствовал и наслаждался этим, позволяя жертве наговориться вволю, зная, что последнее слово всегда останется за ним. Но эта соплячка повела себя иначе. Ему казалось, что девчонка его не боится, и это его нервировало и выбивало из нужного состоянии настроя на атаку. К тому же, она и словом не обмолвилась о его гнойных прыщах на лице и коросте на руках, как делали это другие, брезгливо отворачиваясь. Василий мысленно отвлекся и постарался быстрее вернуть свое внимание к спутнице.

— … ну да, уникальности, — услышал он немного обескураженно. — И так видно, что ты очень сильный и мужественный. Я терпеть не могу слабаков, которые только пальцы веером, а сами… пфи, — фыркнула Анри, искоса поглядывая на собеседника. — Как только что случись, так они сразу в кусты! Представляешь, у нас в классе есть такой кретин, маменькин сынок. Вот я ему бы надавала пинков. Вот скажи, что бы ты с таким сделал? Анри изо всех сил старалась завязать разговор, чтобы протянуть время. Поэтому плела все, что только в голову взбредет.

— Я? — Хрякин стушевался. Хоть его и попросили узнать только адрес Кирпатовых, дав наводку на эту девчонку, он бы не отказался с ней позабавиться. Но все шло не так, как всегда, и у него не хватало такой необходимой, в этом случае агрессии и ярости. Без них он чувствовал себя неуверенным и слабым.

— Ты, конечно, кто же еще? У тебя в школе были друзья, — тарахтела без умолку Анри. — У меня, например, их нет. Да мне они и не нужны. Строят из себя не знаю кого… Я сама по себе. Я и драться то научилась только из-за того, что они все меня презирают и каждый норовит обидеть. Вот скажи, чтобы ты сделал с такими болванами, которые думают только о своей шкуре и могут предать в любую минуту. «Господи, почему дорога вдруг стала такой длиной? — ускоряя шаг, думала она. — Когда же появится поворот к даче.» И когда, наконец, из-за нависающих веток ивы показалось двухэтажное деревянное строение, весело вскрикнула: ой, а мы, оказывается, уже пришли. Вот и наша дача, — она радостно растянула губы в улыбке. — Спасибо, что проводил, и облегченно вздохнула, увидев у калитки деда.

— Ты почему так поздно? — вместо приветствия спросил Сергей Олегович. — А кто этот молодой человек, что шел с тобой? Ты его знаешь?

— Нет, просто встретился по дороге. Ему нужно было в «Сосны».

— Давай договоримся, — строго сказал он. — Если будешь задерживаться, обязательно звони, поняла!? И еще… какой черт несет тебя, идти через посадку. Иди там, где все люди ходят.

— Ну, дедуль, не начинай, — заканючила Анна-Мария. — Я все поняла. Больше не буду.

— Вот паршивица! Ты мне это говорила в прошлый раз, да и в позапрошлый тоже, и каждый раз врешь!

— Ну перестань. — Анри насупилась, понимая, что виновата. — Честное слово, больше не буду. Вот, смотри, — она схватила кусок земли и запихнула в рот. — Клянусь! Больше никогда… и ни за что. Дедуль, давай лучше сходим постреляем, у меня такое отпадное настроение.

— Отпадное, это хорошее?

— Нет, отпадное — это хреновое. Анри чувствовала внутри тревогу и не могла понять, что ее так взбаламутило. Ведь все закончилось хорошо, но внутри назревало беспокойство и чувство вины перед дедом за болтливый язык.

— Анна! Да как ты смеешь… Ну-ка марш в дом, негодница!

— Дедуль, я больше не буду, чессло, только давай сходим в лес постреляем, а? Так пасмурно на душе. Один только раз. Ну, пожалуйста, — уткнулась Анри в грудь деда, обнимая его.

— А чессло, — это что за прозвище такое?

— Ну… это честное слово, только сокращенно

— О!.. Это, наверное, новяз? — усмехнулся Сергей Олегович

— Что это за яз? — Анри вытаращила глаза.

— А это, дурында, сокращенно новый русский язык, — хохотнул он и, подталкивая внучку к дому, уже миролюбиво добавил. — Ладно, сходим постреляем, но только завтра, сегодня мне надо отредактировать один сценарий. Напортачили, дурачье. Вот уж точно истории не знают, так что готовь ужин, потом немного в шахматы поиграем. Я продумал несколько интересных комбинаций. В этот раз тебе меня не обыграть.

Ночь была душной. Открыв окно, Анри впустила в комнату разноголосый лягушачий хор и стрекот цикад. Она любила такие вечера, когда жизнь вокруг била ключом по своим, только ей известным законам. Выключив свет и сев у окна, она вслушалась в ночную жизнь. Здесь все было по-другому: и воздух, и запах травы, и даже звезды, которые казались ближе и ярче. Если бы не школа… Мысль постепенно перетекла к Павлу. Ей все чаще хотелось видеть его, быть рядом, но, Дубровин то ли был совершенный дурак и не замечал ее воздыханий, то ли играл с нею, просто игнорируя. Анри грустно уставилась на листву за окном.

«Почему в жизни все так сложно? Почему нельзя просто подойти и сказать: Дубровин, давай дружить, ты мне нравишься! Почему это должен говорить только парень? А если у него воображалка не работает, тогда что?.. Чертов придурок! Неужели он не видит, что она и волосы подстригла, и старается быть наравне с парнями, ни в чем им не уступая. Чем же его еще зацепить? Вот интересно, что у него в голове? Почему его тянет к Аллке Родионовой, которая ни рожей, ни фигурой… Распустит свои патлы и трясет сиськами, — съёрничала она, непроизвольно потрогав свою грудь. — И когда только она вырастет?» — тяжело вздохнула Анри. Мысли прыгали, ни на чем не задерживаясь. На минуту представилось лицо парня из леса. Сразу стало неуютно. Он ее напугал. — Больше через посадку я не пойду, чтобы не нарываться на таких вот идиотов-психопатов, это уж точно! — твердо дала она себе обещание. — Такие вот твари, как волки в засаде, так и ждут добычи. Надо повесить объявление на стенде у магазина, чтобы никто не ходил через посадку, — решила она и сразу успокоилась. Взгляд, бегающий по листве, выхватил зеленый плод груши. Если постараться, можно дотянуться до ветки и сорвать его. Это раззадорило. Дед уже спал и можно было не бояться его нравоучений. Вспомнилось детство, когда она лазила на любое дерево, не боясь сорваться вниз. Анна-Мария забралась на подоконник и, схватившись за косяк, потянулась за ветвью. Ухватив листок, медленно стала перебирать пальцами, стараясь подтянуть ветку. Попытка удалась, и скоро ароматная груша была в руках. От этого пустякового занятия на душе стало приятно. Завтра она поделится с дедом своим трофеем.

Было далеко за полночь, но сон, вопреки ожиданию, не шел. Что-то мешало, и Анна-Мария никак не могла понять, что именно. Она добросовестно закрывала глаза, считая сначала до сотни, потом до тысячи, но образ назойливого попутчика настойчиво лез в голову, принося дискомфорт и чувство злости. Ей вдруг захотелось не просто уйти от него, вежливо сказав, до свидания, а вцепиться в его отвратительную рожу, ударить так, чтобы он согнулся от боли, и бить, бить до крови.

«Анри дралась, стараясь достичь цели точными ударами, но руки вязли в черном вязком месиве, не попадая в намеченное место. Отвратительное существо, смеясь, легко увертывалось от ударов и очень напоминало попутчика. Анри с силой замахнулась и вдруг оказалась в яме с водой, которая, закручиваясь по спирали, тянула ее за собой, Неподдельный ужас сковал все тело. Хотелось вырваться, но что-то тянуло вниз, и вдруг она вспомнила слова деда: „Бесполезно бороться с водоворотом, лучше набрать в легкие воздух и нырнуть. Достигнув дна, можно оттолкнуться и выплыть“. Анри нырнула и увидела деда. Вместо обычной спортивной одежды на нем был его военный китель с орденами. Он твердой походкой уходил в сторону леса, и вдруг обернулся и помахал рукой».

— Де-е-д! — завопила Анна-Мария. — Не уходи!» И проснулась от собственного крика. — Фу. Все-таки уснула, — сбрасывая оцепенение, громко проговорила Анри, подбадривая себя голосом. С минуту она тупо смотрела на противоположную стену, по которой, создавая мифические образы, плавали тени от деревьев. От хлопнувшей форточки, прозвучавшей как выстрел, девушка вздрогнула. Плотно прикрыв фрамугу, она завернулась в одеяло и села, словно хотела спрятаться от навалившегося страха. На душе было тревожно. Хотелось не просто плакать, а завыть по-волчьи, мелкая дрожь постепенно охватила все тело и ее уже колотило не на шутку. И в это время на нижнем этаже послышалась возня и что-то глухо упало. Анри бросилась по лестнице вниз. В гостиной свет не горел, но все равно было достаточно светло от света в аквариум. Сергей Олегович лежал с открытыми глазами и неестественно вывернутой назад рукой. Под ним растекалась кровавая лужа. Взгляд генерала был устремлен в сторону книжного шкафа. Там, среди книг, стоял неприметный ящичек в потертом переплете, где хранился именной пистолет.

— Дедушка-а-а! Дед! Пожалуйста, только не умирай! — заорала Анна-Мария во весь голос, упав на колени перед недвижимым телом, с ужасом осознавая, что в остекленевших глазах жизнь уже угасла. — Дедуль, пожалуйста, только не это… — лепетала она, тормоша его и не веря в то, что происходит. — Дедушка, ты не можешь так уйти, ты же мне обещал…

Что-то неожиданно тяжелое навалилось сзади, стараясь прижать ее к полу. Взвизгнув от неожиданности, Анри попыталась освободиться от жестких пальцев, вцепившихся ей в шею. И чувствуя, что не может подняться, резко нагнулась, перекидывая через себя тяжелое тело. Этого времени хватило, чтобы метнуться к стене и включить свет. С натянутым на голову чулком, перед ней стоял Вася. Анри узнала его по одежде и коросте на руках.

— Ты, сволочь! Что ты наделал! Гадина! Убью! Она успела только сделать шаг к шкафу, когда руки парня мертвой хваткой схватили ее за шею и потянули назад.

— Заткнись! — зашипел он ей в ухо, с силой рванув волосы так, что у Анри клацнули зубы. — Деньги давай, быстро! Ордена где? Говори, сука, иначе убью!

— Отпусти, я отдам все, что ты хочешь. Я не буду кричать, — хрипя, неожиданно смирилась Анри. — Ордена в шкафу, на второй полке, в шкатулке.

— Пошли, — парень поволок ее к шкафу. — Показывай.

— Здесь, — протянув руку к дверце, Анри вдруг сбросила на пол все содержимое ящика. Из него высыпались ордена, старые монеты, дедушкины вещи, которые он бережно хранил в память о своих боевых товарищах и бабушкины драгоценности: пара золотых колечек и старая щербатая брошь, похожая на дорогое украшение из-за массивности. Сверкнув кроваво-красным рубином, брошь укатилась под кресло. Анри почувствовала, как на мгновение ослабла рука убийцы. Он сделал шаг в сторону разбросанных по полу вещей, и она, что есть силы оттолкнула его от себя. От неожиданности Хрякин врезался в письменный стол. В его глазах мелькнула растерянность: собрать с пола драгоценности или избавиться от этой маленькой сучки. Встретив испуганный взгляд подростка, он усмехнулся: соплячка не представляла угрозы и, опустившись на пол, потянулся за брошью. Последнее, что успел увидеть Хрякин, когда поднялся с колен, это черное дуло направленного в грудь пистолета, и глаза девчонки, в которых застыла боль, но не было и капельки страха. Она не говорила банальных слов: руки вверх или сдавайся, а молча, прикусив до крови губу, взводила курок. Вася в изумлении замер и дико заорал от адской боли, которая впивалась острым раскаленным жалом в его плечи, ноги и грудь.

Весть о том, что школьница задержала матерого бандита, за которым тянулся шлейф преступлений, облетела город мгновенно. О Динавер говорили по телевизору, писали в газетах, но она закрылась от мира и от людей. Потеря деда сделала ее жесткой и совершенно безразличной к жизненным радостям. Единственной целью было быстрее окончить школу и поступить в Полицейскую Академию следственного комитета. В день гибели деда юность Анны-Марии закончилось.

Глава 8

10лет спустя

«Ох уж, эта Маня»

— Динавер! Товарищ капитан! Эй, Анри, что с тобой! Да проснись же ты! Спишь как… Тоже мне еще… офицер полиции! — ёрничала Никифорова, тормоша Анну-Марию за плечо. — Дрыхнешь, как сурок. Храпишь, аж в коридоре слышно.

Анри медленно открыла глаза и мутным взглядом уставилась на капитана криминальной службы Никифорову Марию Владимировну, единственную подругу, которая назойливо трепала ее за плечо.

— Я сейчас встану. Дай мне еще минутки три. Только не дергай, ради бога, голова болит!

— Да хоть десять. Поезжай домой и выспись как положено. А то крутишься, вертишься, стонешь. Светлана Яковлевна сказала, что Протасов дал тебе сутки отдыха. Она и ключ запасной всучила от твоего кабинета и шепнула, чтобы я тебя побыстрее спровадила, а то народ не так поймет твои настойчивые ахи и охи. — Никифорова хихикнула. — У твоей двери уже народ в очередь выстраивается узнать, вдруг ты вертеп здесь устроила.

— Ой, Мань, как же ты мне надоела! И вообще, что ты здесь делаешь? Иди к себе и там командуй! — недовольно пробурчала Динавер, с удовольствием зевая и пытаясь сбросить с себя цепкие пальцы гостьи. — Я попросила Светлану Яковлевну, чтобы она не тревожила меня всего двадцать минут. Я такой хороший сон видела, а ты, негодяйка, не дала мне его досмотреть. А еще подругой называешься!

— Да что ты!.. — съехидничала подруга. — Видела я, как ты ногами ерзала. Наверное, даже во сне гоняешься за преступниками, а со стороны это выглядело совсем иначе, — хохотнула она, — очень даже сексуально. Слушай, Анри, а что у тебя с твоим Георгием? — перескочила вдруг Никифорова на другую тему. — Походил, повздыхал и слинял? Он же тебя своими масляными глазками поедом ел. Маня ювелирно приткнулась рядом на диван. Динавер, окончательно сбросив остатки сна, нисколько не удивилась неуместным вопросам подружки, приняв тот факт, что отвязаться от этой сумасбродки уже не удастся. К тому же, она была рада ее приходу и вяло огрызалась лишь для того, чтобы поддержать свое уставшее самолюбие.

— Слушай, не говори о нем… — лениво передернула плечиком Анри. — Во-первых, — он не мой. Во-вторых, у меня сразу скулы сводит от упоминания его имени. Этому пройдохе нужна только постель, причем быстро и без всяких усилий.

— Ну, и… Подумаешь постель! — Никифорова жеманно повела плечами. — А для чего же еще нужны эти мужики! Все равно весь дом лежит на плечах женщины, а посему приходится надевать на себя мужские штаны, а мужчины как раз и нужны для поддержки этих самых штанов.

— Маня, — Анри скривилась. — Сколько же в тебе, э-э-э… сексуальной глупости. Бррр, — передернула она плечами. — Чтобы была постель, мне надо хотя бы влюбиться. Или в крайнем случае человек должен нравиться настолько, чтобы мысль о том, стоит ли делить с ним эту самую постель, даже не возникала. Просто вдруг понимаешь, что этот мужчина твой, вот и все. Я хочу чувствовать себя счастливой от того, что он со мной рядом, а не думать о том, как бы после проведенной с ним ночи он быстрее свалил, и был как можно дальше.

— Ха, надо же, сколько философии. Маня несильно поддела Анну-Марию плечом. — Это что, выборочный зов плоти? Сама хоть веришь в то, что говоришь!

— Вот ты балда! Это не зов плоти, это зов любви. К Георгию я таких чувств не испытываю, поэтому даже не хочу терять время. Он же ловелас. Один раз к руке приложился своими мокрыми губами и решил, что я уже его. Представляешь, я руки, наверное, час мыла после его настойчивых лобзаний. Терпеть не могу таких мужиков, а ты говоришь, постель!

— Ох, Анри, останешься одна, что тогда будешь делать?

— Да ничего! Живут же люди! Кстати, ты принесла мне экспертное заключение по делу Баркалова? — резко сменила тему Динавер.

— Да принесла, принесла. На, изучай, — недовольно проворчала Мария Владимировна, кладя на колени подруги файл. — Там все про твоего студента, и этого… как его… депутата. А он и правда депутат? Только знаешь, странно все это. Меня наш шеф вызвал прям перед твоим звонком, сначала для острастки разгон дал, потом приказал передать все результаты экспертизы убийства Баркалова майору Степко. Якобы его отдел теперь будет заниматься этим убийством. С чего бы это вдруг, как ты думаешь?

— Да вот с чего… — Анри встала с дивана и, покопавшись на столе среди кипы бумаг, достала приказ о передаче дела по расследованию убийства во второй следственный отдел. Именно это меня напрягает. Хочу обговорить это с Протасовым.

— Ну и отдай! Зачем ввязываешься в полемику с начальством? Зачем тебе это расследование? Других дел нет, что ли?

— Всего лишь хочу знать правду. Помнишь дело Михеева? Я тогда поддалась напору Протасова и передала дело Степко, но потом долго голову ломала, с чего бы это вдруг хорошему семьянину, о котором никто плохого слова не сказал, убивать свою жену? Даже мотива не было, но зато много было несостыковок в расследовании, в том числе с партнером по бизнесу. Дело передали Степко, и все пошло, как по маслу: муж сидит, двое детей в приюте, а настоящий убийца, я так полагаю, на свободе. Ты же знаешь, когда возникают такие сомнения, их требуется разрешить. И сейчас тоже возникли эти сомнения, поэтому и позвонила тебе. Прежде чем идти к начальству, мне нужны веские аргументы, чтобы дело вернули в мой отдел. Сдается мне, что студентика этого… — постукала Динавер пальчиком по бумагам, — очень быстро хотят сбагрить за решетку, а дело закрыть. Анри откинулась на спинку старенького кресла и, скрестив руки на груди, уставилась на подругу. — Мань, вскользь расскажи, что ты там еще накопала, только без фривольности и чисто по делу.

— Ну вот, даже поговорить не о чем, сразу только о работе и о работе! Тоже мне еще… — фыркнула Маня. — Ладно… По делу — так по делу. И придав лицу серьезности, сухо изрекла. — Отпечатки пальцев, взятые у студента, идентичны пальчикам на рукояти стилета. Они практически облапили ножны и само лезвие. Но самое интересное то, что именно на рукояти отпечатки смазаны. Такое впечатление, что кто-то брался за нож позже, — быстро отчеканила Никифорова, словно сдавала экзамен. — Кстати, бил левша. Могу сказать, что не профессионал, хоть удар и был нанесен с силой, но все же не так силен, как мужской. При таком раскладе, как в этом случае, нож должен был пробить кость, но он лишь рассек плоть и, уткнувшись в ребро, застрял. От такого удара не умирают. Депутат умер от потери крови, и… — Некифорова секунду помолчала, что-то обдумывая, и добавила. — Вполне возможно, нападавший мог поранить руку. Нет, я уверена, что он поранил руку. Что еще могу сказать, так это про отпечаток обуви. Размер приблизительно 38—39, он принадлежит человеку среднего роста, предположительно, женщине. И обнаружила я его буквально в метре от места происшествия. Но о нем нигде не упоминается, словно и не было никогда. Я уже сверила данные, можешь не сомневаться, но об этом потом. Мы еще вернемся к этому отпечатку. Так вот о студенте… Он выше депутата на целую голову, и удар пришелся бы сверху вниз, а тут… — Никифорова встала в позу предполагаемого убийцы и резко взмахнула рукой. — Удар нанесен по прямой, значит, нападавший был ниже ростом и рост его, предположительно, от 1,6 м до 1,65 м, и это максимум. Кстати, рост этот очень соизмерим с отпечатком обуви, я бы сказала, эти два показателя принадлежат одному лицу.

— Это что же получается… — Анна-Мария, зажав зубами нижнюю губу, углубилась в изучение бумаг и словно забыла о присутствии Никифоровой. Она быстро делала пометки в своем блокноте и, вооружившись лупой, долго изучала снимки, которые принесла Мария Владимировна.

— Товарищ капитан, ты меня слушаешь? — Никифорова помахала ладошкой перед лицом Анри. — Ты так мне и не ответила, Баркалов, правда, депутат? Кстати, стилет для него был изготовлен из специального сплава. Такое оружие в магазинах ширпотреба не продается. Изготавливается только на заказ и очень дорогой заказ, — продолжила Никифорова, надув губы. Она знала, что Динавер ее слышит, хоть и кажется отрешенной, но терпеть не могла, когда ее игнорируют.

— Не дуйся, — Анна-Мария бросила на Маню беглый взгляд. — Баркалов не депутат, это его кличка еще со студенческих лет. У этого гражданина два института за плечами и одна ходка за мошенничество, причем в крупных размерах.

— Понятно. — Никифорова, закинув ногу на ногу, уютно устроилась на диване. Зная характер подруги, решила с разговорами повременить. Хоть Анри и слышала ее и даже могла вести разговор, но в такие минуты, когда она закусывает губу, лучше было ее не трогать.

А мозг капитана Динавер и впрямь работал очень слаженно, ритмично и очень профессионально. Если бы ее мысли мог прочесть убийца, он бы ужаснулся, насколько точно она воспроизводила совершенное преступление, словно сама присутствовала на нем.

— Итак, что мы имеем… — наконец оторвалась Динавер от бумаг, уставившись в пространство. И, не дожидаясь ответа, сама продолжила монолог. — А имеем мы то, что женщина могла быть очень обижена на Баркалова, вот только почему? Банальный любовный треугольник? Или месть за более тяжкие преступления этого самого Баркалова? Чтобы убить спонтанно, заранее не готовясь, это надо иметь очень давнюю злость и ненависть на оппонента. Вынашивать ее, культивировать… А ты знаешь, — оторвалась неожиданно Динавер от озвучивания потока собственных мыслей. — Баркалова ведь хотели посадить за нанесение тяжких телесных повреждений молодой женщине, но оправдали за недостаточностью улик. Пострадавшая неожиданно забрала заявление, а потом и вовсе исчезла. Мне хотелось навести о ней справки, чтобы увидеть общий портрет убиенного «депутата», но я натолкнулась на такую прочную стену умолчания, что даже не поняла, не миражом ли была пострадавшая. Ни адреса, ни фамилии, ничего. И дело почему-то так некстати пропало. То ли его забыли сдать в архив, то ли просто аннулировали. Но сейчас меня больше интересует, почему тебя вдруг заменили другим криминалистом? Вот по этой экспертизе, — ткнула она пальчиком в официальный бланк экспертного заключения криминальной службы, — во всем виноват студент, то бишь Стуков. Он был при встрече, отпечатки на стилете совпадают с его пальчиками, обувь тоже, значит — он убийца. Очень даже убедительно. И никаких признаков присутствия женщины, как в твоем заключении, не обнаружено. Ни пальчиков, ни анализа группы крови на рукояти, ни отпечатков обуви. И кто же из вас занимается подтасовкой? — прищурившись, уставилась Динавер на подругу. — Вот что беспокоит. Уж очень много вопросов, на которые наше начальство просто закрывают глаза, или наоборот, держит их широко открытыми, стараясь оставить эти вопросы не решенными.

— Ты это о чем? — Никифорова удивленно вскинула брови, но не оттого, что услышала, а оттого, что Динавер, скупая на слова, словно проглотила говорильник.

— Да так… мысли вслух. Что-нибудь еще интересное есть

— Да. — Мария, пафосно дернула головой, веером рассыпав по плечам волосы. — Есть, и очень даже интересненькое. В глазах «депутата» застыло выражение удивления, а не страха. Это говорит о том, что он знал убийцу. Кажется, Баркалов даже не понял, что тот, то есть та нанесет ему смертельный удар.

— Верно. Я тоже это увидела на снимке. Теперь можно подать рапорт о проведении повторной экспертизы, — уставившись в окно, задумчиво заверила Динавер. — Не дам парня в обиду.

— Даже не вздумай! — подскочила с дивана Никифорова — Как ты обоснуешь свой рапорт! С какого такого перепугу тебе разрешат это сделать! На основании моей экспертизы, которую я официально передала в другой отдел? Ты забыла, что меня отстранили? Решила меня подставить? И как мне потом объяснить все это нашему начальству? Или мне пойти и сказать, что это была твоя просьба, а заодно подать рапорт на увольнение, да? Если кто узнает, меня же сожрут с говном, даже не подавятся! Ну уж нет, уважаемый товарищ капитан, давай без сюрпризов, иначе больше никогда в такие авантюры лезть не буду.

— Ну что ты заладила: мне, меня! Только о себе и думаешь! Ладно, не кипятись. — Анри по привычке зажала нижнюю губу. — Ты так возмущаешься, что тебя и без рапорта в кабинете начальства слышно. Я придумаю что-нибудь. Честное слово! И, соорудив на лице обезьянью улыбку, поджав губы, пообещала. — О тебе ни гу-гу. Поверь, никто ничего не узнает. И вообще не напрягай обстановку, лучше улыбнись, даже страшно становится, когда ты так нервничаешь. У меня и без твоих криков крыша едет…

— Во-во… — Никифорова снисходительно усмехнулась. — Я аж сюда слышу, как она у тебя едет, шифером шурша, — и хихикнула, интригующе взглянув на подругу.

— Мань, — глаза Динавер сузились до размеров щелочки. — Не томи. Лучше скажи, что еще есть интересного. Знаю ведь, что «Джокера» прячешь в рукаве.

— Ха! Интересного… Откинувшись на спинку дивана, Никифорова победоносно вздернула подбородок. — «Джокера» ей подавай! — хохотнул она. — И не подумаю! Но через минуту уже тарахтела. — На этом снимке, — взяла она в руки один из них, — ясно видны отпечатки следов подозреваемого. Обувь 43 размера, при росте метр семьдесят два, и весе 60кг. он не дотягивает до совершенства — худоват, а значит, даже при желании не мог оставить такого очень характерного отпечатка. Смотри, — ткнула она пальчиком с изящным маникюром в едва заметное углубление. — Земля после дождя была влажная и след прекрасно пропечатался, хоть и не глубокий, но достаточно хорошо читаемый. Маня замолчала и победоносно уставилась на Анну-Марию.

— Не молчи, а то сейчас тресну разок! — возмутилась Анри.

— Пфи! Пригрозила! То же мне еще подруга… Ладно, не буду мелочиться, а то вконец с тобой разругаюсь из-за этого лжедепутата. Ты же просто эксплуататор, Динавер. Да, да, да, и не смотри так на меня, но раз ты моя подруга, я тебя прощаю, — и уже серьезно добавила. — Меня очень заинтересовала странная впадинка в области пятки. Навскидку и не подумаешь, мало ли что могло попасть под туфлю, но при детальном рассмотрении можно все же определить, что это не простая ямка, а отпечаток от чего-то более тяжелого. Как если бы человек носил протез, и при ходьбе вес тела падал не на всю ступню, а конкретно на пятку, вот он и отпечатался. У студента ведь две ноги и обе вполне нормальные, у депутата тоже. Вот тут и возник вопрос… Пришлось, конечно, покопаться… Никифорова вытащила из стопки снимков еще один, где след с идентичным углублением и витиеватым рисунком подошвы тянулся аж до тротуара. Ты дальше, дальше смотри. Вот сюда, — ткнула она ногтем в стоящих кучкой любопытствующих зевак. — Это «любители мясца» так сказать, которые собираются на любое преступление. Наверное, носом чуют беду. Видишь женщину с палочкой.

— Ты имеешь в виду костыль?

— Точно! Он голубчик! Но не костыль ведет сольную партию в этой опере, а нога. Если учесть психологию людей, убийцу всегда тянет на место преступления. Я внимательно изучила всех, кто попал в поле зрения объектива, и меня очень заинтересовала эта особа. Хоть на ней брюки, но видно, что подошва ее обуви по высоте разная. Носок одной туфли слегка приподнят, он просто пуст, а значит, это протез. И даже рост ее приблизительно 1 м 60 см. Черты лица скрывают длинные волосы, но, вполне возможно, что у нее парик. Слишком уж шевелюра ухоженная. Маня победоносно вздернула подбородок.

— Это все?

Никифорова, как фокусник, достала из потайного карманчика жакета маленький пакетик.

— Теперь все. Этот волосок я обнаружила на одежде Баркалова. Волос женский, принадлежит курящей и пьющей женщине, какое-то время она употребляла наркотики. Но это не героин и не кокаин, какой-то новый вид, вполне возможно, импортного производства. Надо поинтересоваться у ребят, контролирующих оборот наркоты. Полагаю, это очень интересная мамзель и ей приблизительно 25–30 лет. — Маня аккуратно положила пакетик перед Анной-Марией. — А что говорит сам студент? Как он оказался на встрече с Баркаловым? — поинтересовалась она.

— Говорит, что в аэропорту подошел к нему респектабельный мужичок в галстуке и при портфеле. Представился Стрельцовым Иван Иванычем и, убедившись, что Стуков только что прилетел во Владивосток, попросил передать другу подарок. Только вот беда, самолет у него через час улетает, а друг, видимо, сообщение не получил или просто не успел приехать. Может ли наш студент позвонить незадачливому другу и при встрече передать сувенир. Его, то есть студента, за такую скромную услугу хорошо отблагодарили суммой, которая равна трехмесячному жалованию его матери, вот он и подрядился оказать помощь друзьям. Мы проверили. То, что студент прилетел тем вечером из Краснодара, — верно, а вот человек по фамилии Стрельцов, как утверждал студент, в списках улетавших или прилетевших граждан не числился. А на счет твоего вопроса: почему я взялась повторно за это дело? Гм… — Динавер нахмурилась. — Много нестыковок. И очень уж быстро стараются передать дело в суд. К тому же, фамилия Баркалов мне уже известна. Правда, я пока не могу тебе ничего рассказать, просто нужны еще кое-какие факты, но, возможно, мне опять понадобится твоя помощь. Согласишься?

— А куда от тебя денешься? К кому я еще буду приходить и плакаться в жилетку после очередного расставания с любимым героем моего разбитого сердца. Ты думаешь, легко говорить парню прощай, дорогой, это наша последняя встреча. Знаешь, как мне его жалко! — с чувством глубокой печали и немалой толики сарказма, отпарировала Маня. И как всегда неожиданно сменила тему. — Конечно соглашусь, на этот счет не парься. Можешь на меня рассчитывать в любое время. Главное, чтобы об этом никто не знал. Смотри, я тебе доверяю.

Динавер даже не удивилась такому виртуозному перепрыгиванию с одной темы на другую. В этом была вся Никифорова. И несмотря на ее выкрутасы, она готова была расцеловать подругу, но не сейчас. У Марии было удивительное неконтролируемое сознанием свойство, она умудрялась все разговоры переводить на личные, интимные отношения. Они дружили давно, еще со школы, и Динавер даже сама не понимала, как в этой рыжей вертихвостке живет так много противоположностей. Никифорова не была красавицей, но в ней была та изюминка своеобразия и легкости в общении, что через час знакомства с ними обеими мужчины готовы были валиться только к Манькиным ногам, и она вертела ими как хотела. Никифорова позволяла себе быть капризной и легкомысленной. Быстро влюблялась до «гробовой доски» и так же быстро расставалась, проплакав в подушку часа два, не более. В отличие от Анны-Марии, которая, что в праздники, что в будни носила только униформу, она могла позволить себе явиться на работу в легкомысленном платье с декольте, от которого у мужчин начинали косить глаза, и они вертелись вокруг нее, словно мартовские коты, готовые выполнить любое поручение. Но в профессионализме ей не было равных. Серьезная, сосредоточенная, она не пропускала ни одной мало-мальски важной детали в расследовании и много дел с ее подачи были пересмотрены. Никифорова не гнушалась пробраться в провонявший хлороформом морг и провести дополнительное обследование вопреки всем запретам и особенно закону. Но стоило ей закончить дело, интерес к нему пропадал, и она опять становилась «лисой» с надуванием губок и требованием особого внимания. Бросив на Маню беглый взгляд и поняв, что игнорирование подруги может оказаться себе дороже, Анри, пересев на диван. Приобняла ее за плечи и притянула к себе.

— Маня, тебе же цены нет! Ты практически всю работу за меня сделала. Я тебя обожаю.

— Да что ты!.. — съерничала та. — Цена есть на все, особенно на обожаемые вещи. А за мой самоотверженный труд, кстати, нелегальный, с тебя бокал хорошего вина. Дорого вина, а не «Ркацители» или «Вермута», и поход по… — она на секунду задумалась и хитренько вздернула бровки к верху.

— Надеюсь, ни в вертеп какой-нибудь? — перехватила инициативу Динавер. Она терпеть не могла Машкины ночные похождения по клубам.

— Именно! Шопингом мы занимались в прошлый раз, а сейчас… — Маня растянула губы, соорудив улыбку, и с сарказмом процедила. — Не пялься на меня так, я не улыбаюсь, просто тренирую мышцы лица, чтобы ты не подумала, что шучу. Ты же знаешь, что у меня черные дни.

— Опять тягостное расставание с любимым? — ехидно поинтересовалась Анри.

— Вот ты…. А еще подруга…! — фыркнула Никифорова. — Динавер, ты ни черта не понимаешь! Любовь — это чувство, которое нельзя предугадать. Любовь — как болезнь, если нахлынула, ее уже не сдержать! Вдохновенно, чуть ли не заламывая руки, торжественно завершила свою речь Маня.

— Правда!? — хохотнула Анри. — По твоим словам любовь, это что-то сродни кашлю или поносу, которые тоже невозможно сдержать.

— Динавер, ты невыносима! Сама не понимаю, какого лешего я с тобой дружу! Ну никакой психологической поддержки! — обиделась Маня. — Ладно, я пошла. Надеюсь, у тебя есть что надеть в клуб, а то ходишь как школьница в 80-е годы. Я вот смотрю на тебя и думаю, хорошие ножки и грудь что надо, а вечно прячешь свое добро под длинной юбкой и пиджаком. Хоть бы раз пришла на работу в платье. Все, все, ухожу, — скривила она мордашку, перехватив прищуренный взгляд подруги, который говорил, что пора ей замолчать. Но, взявшись за ручку, обернулась. — Кстати, пока ты еще в памяти и не забудешь обещание меня отблагодарить, давай завтра, часиков в восемь, сходим в ночной клуб. Там, говорят, такие мальчики будут стриптиз показыва-а-ать! — закатила она глаза, — обалдеть! Говорят, Тарзан один вечер будет выступать, ну и всякое прочее… Ты мне обещала, так что ловлю на слове.

— Никифорова, вот скажи, — Анна-Мария хохотнула. — Как ты умудряешься переплетать работу и сексуальный пустобрех? Мне иногда кажется, что у тебя болезнь: сексуальная патология называется. Плачешь, когда рядом нет мужчины. Плачешь, когда он есть. Но самое смешное плачешь, когда собираешься с ним расстаться, при этом у тебя хватает наглости учить меня уму-разуму, еще и развращать. А на счет Тарзана… Анри приложила два пальчика к подбородку и соорудила умильную улыбку, — заверяю тебя, он уже занят, так что губы не раскатывай…

— Знаю, знаю, — перебила Никифорова. — Королёва последние волосики повыдергивает. Но мне как-то до фени. Там и другие есть. И потом, это просто, к слову, пришлось, чтобы тебя заинтересовать, — надула она губы.

— Господи, Мань, меня «Тарзанами» не заинтересуешь. Никогда не видела ничего бредовее, чем стриптиз.

— Да знаю я! Тебя ведь не проймешь. Что, нельзя пофантазировать? Мне, например, приятней думать о Тарзане. Я вот смотрю на тебя и иногда балдею от твоего трудового мазохизма и оптимизма изменить систему. В голове одна только работа. Когда же отдыхать? Маня возмущенно вздернула носик и легкомысленно пожала плечами. — Знаешь, думать только о работе, это такая скукотища и так утомляет, что от этого можно несварение желудка получить. Ой, подожди! — спохватилась она. — Я же самое главное забыла! Ирина Сергеевна передала пирожки с капустой. Мы с ней встретились случайно. Она хотела зайти, но передумала, — быстро вернувшись, Маня выудила из-за боковушки дивана пакет. — Ой, еще теплые. Я, пожалуй, задержусь еще на пару минуток… на кофеек, ладно?

Динавер сдалась. Эта пара минуток могла преспокойно оказаться парой часов, но странно было то, что она от них нисколько не уставала. После смерти деда, Анна-Мария запретила себе какие-либо отношения с мужчинами, виня себя в его смерти и ненавидя весь мужской род. Стоило кому-нибудь проявить к ней интерес, как она сразу находила у воздыхателя массу недостатков. Все они были слащавые хитрецы, от которых ее просто воротило. По Манькиным словам ей требовались не мелкокалиберные ухажеры, а мужики, как «противотанковая пушка», чтобы сразу башку снесло. И, зная, что такового не предвидится, Манькины рассказы о любовных похождениях хоть немного скрашивали ее однообразные серые дни. Позволив Никифоровой сесть на любимого конька по идеализации следующего кандидата на любовь и «промывке его костей», через некоторое время Анна-Мария все же вернулась к разговору, связанному с работой, но, зная подругу, начала с мелкого подхалимажа.

— Маня, даже не представляю, что бы я без тебя делала: и кормишь, и поишь. Обожаю стряпню мамы, давненько не едала такой вкуснятины. Ум-мм, объедение! И тут же скакнула вопросом в другое русло, пока Никифорова не поняла, что они уже вышли из неофициальных отношений и вернулись на трудовую стезю. — Слушай, Маш, ты не могла бы вспомнить разговор на совещании, в пятницу, недели две тому назад, когда собрали все отделы и начальство, как всегда, выдавало горькие пилюли. Тогда шеф слюной исходил, кто-то написал жалобу в Департамент полиции, что….

— А, вспомнила! — перебила Маня. — Это на счет того, что в полиции не принимают заявление на пропавших и надо ждать три дня. Ты об этом? Вообще-то я тоже считаю, что это форменная глупость. Даже сутки прозябания могут стоить жертве жизни, а за три дня ее могут так упаковать, что мама не горюй. Поэтому, наверное, у нас такая малая раскрываемость преступлений. Я бы…

— Подожди, не тарахти. — Анри, навалившись на стол, приглушила голос. — Я хочу спросить о другом. В тот день на совещание неожиданно явился полковник Прошин. Вспомни, пожалуйста, что он шепнул нашему шефу? Вид у него был очень довольный, словно выиграл в лотерейный билет пару лимонов. Почему он не позвонил шефу по телефону, а именно сам явился. Ты ведь сидела рядом.

— Да я ничего и не слышала, просто по губам прочла. А зачем тебе?

— Для меня это очень важно, понимаешь!

— Ну, не знаю… — протянула Маня, хитренько поглядывая на подругу. — Стоит ли тебе говорить? Опять, как «Матрешка», спрячешься в свою скорлупу с тайнами.

— Маня! — повысила голос Анри. — Если что услышала, то есть увидела, просто скажи!

— Ладно… — миролюбиво махнула та рукой, и немного подумав, сказала. — Он прошептал, что… Подожди… — сменила вдруг Никифорова тему. — Тот разговор к работе не относился, поэтому если ты мне не расскажешь в чем дело, я лучше промолчу.

— Никифорова! — Анна-Мария, вытаращив глаза, зашипела змеей. — Если ты мне сейчас же не скажешь, я…

— Что, вернешь мои игрушки и разговаривать не будешь? — перебила Маня. — Ладно, не ворчи, мне наша дружба дороже, чем Прошин. Он сказал, что… то ли брус, то ли груз отправлен в срок. Потом прикрыл рот рукой, перехватив мой взгляд. Пришлось отвернуться. Вот и все. Анри, ну скажи, в чем дело-о-о, — заканючила она. Я из-за твоего молчания не хочу оказаться в какой-нибудь опе.

— Ты еще губы надуй и ножкой топни. — Зацепив зубами губу, Анна-Мария усмехнулась. — Знаешь поговорку: меньше знаешь, — дальше едешь

— Не едешь, а лучше спишь! Глупая ты, Динавер.

— И я о том же. А что такое опа? Впервые слышу.

Никифорова хохотнула.

— Ну и далекая же ты, Ань-Мань. Телевизор хоть смотришь иногда? Там тебя любому жаргончику научат. Я тебе сейчас короткий ликбез проведу о том, как наши звезды выражаются. Никифорова, встав в позу и изящно выставив ножку, сюсюкая произнесла:

«Ой, это полный пипец, я в такой опе» Передразнила она кого-то из звезд шоу-бизнеса. Они считают, что быть в опе — говорить можно, а в жопе — нельзя, не эстетично и богохульно. А по мне так совершенно правдоподобно, что они там находятся. И вдруг скакнув на диван. Заныла:

— Анри, ну расскажи, какие тайны ты от меня скрываешь! Знаешь ведь, от любопытства спать не буду.

— Обязательно, только не сейчас. Анри отстраненно уставилась в окно. Она молча бросала взгляд на подругу, но, видимо, приняв решение, добавила:

— Когда все проверю, тогда не только расскажу, но и помощи попрошу. Понимаешь, очень важные люди задействованы. Не хочу, чтобы даже намека на мое вмешательство в их дела было заметно. Иначе, все пойдет прахом. В общем на кону жизни людей, дорогая подруга. Поэтому лучше ешь пирожки и топай на свое рабочее место, обед закончился.

— Вот всегда ты так! Как тебе надо… так сразу Никифорова! А когда мне надо… — то в кусты. Молодец! Нечего сказать!

— Манюш, ты такая дурочка! Даже не представляешь, насколько это дело может быть опасным. Я бы и рада его бросить, но не могу. Я слово дала, понимаешь?! И я его выполню, чего бы мне этого ни стоило. Просто потерпи, я потом все тебе объясню.

— А кому слово дала? — не сдавалась Мария.

— Никифорова1 — повысила голос Динавер. — Прекрати! Я себе слово дала, себе. Вот черт! Прицепилась! Больше ничего не могу сказать! Не проси!

— Все настолько серьезно?

Маня прекрасно знала, если Анри дала слово, то выполнит его обязательно. И, если она категорически против всяких объяснений, это могло означать только одно: подруга ввязалась в какое-то дерьмо и старается оградить ее, капитана криминальной службы, от всяких неожиданных неприятностей.

— Слушай, Анри, может, ты не будешь ввязываться в это дело, а? — забеспокоилась она. — Может, лучше передать его в ОСБ. Но, встретив взгляд Анри, потупилась и замолчала. — Ладно. Раз на эту тему такое табу больше говорить о нем не буду. Но буду надеяться на твое благоразумие. Скажи, ты домой давно звонила? Мама твоя была встревожена, глаза прятала, когда мы с ней разговаривали, — как обычно перескочила Никифорова на другую тему, будто спрыгнула на ходу с одного поезда, пересев на другой.

— Никак. Разводятся. — Анна-Мария не любила эту скользкую тему отношений между родителями, которые на старости лет решили пожить отдельно лишь потому, что отца перевели в головной центр управления, расположенный в Москве. А мать, не желая расставаться с работой в институте, не горела желанием менять место жительства и эту чертову работу.

— Да ладно! С чего это вдруг… У вас такая отличная семья. Я всегда завидовала, когда приходила в гости. Неужели правда?

— Правда, но я не хочу об этом говорить. — Анна-Мария отпила кофе и потянулась за следующим пирожком. — Вкуснятина! Уже забыла, когда сама готовила, — пробурчала она с набитым ртом. — Перекушу в столовой и домой спать, а то и здесь прилягу, благо кабинет отдельный и есть диван. Спасибо шефу…

— Вообще-то, он предназначался не для тебя. — Маня коротко хохотнула, сев на излюбленную тему сексуальной трепалогии. — Говорят, до твоего появления в прокуратуре работала здесь девица в звании младшего лейтенанта, делопроизводитель, так сказать. Пока жена шефа не устроила ей скандал за слишком усердную работу. Так что, это ей надо сказать спасибо за диван, а не шефу. Секретаршу убрали, а вот диванчик остался. Никифорова погладила рукой поверхность истертого гобелена, словно котенка. — Хорошее приспособление для отдыха, но лучше тебе дома спать, чтобы слухи не пошли, а то жена Протасова знаешь какая? Та еще… мегера! И, перехватив взгляд насупившейся подруги, быстро добавила. — Все, все, я побежала. Кстати, — притормозила Маня у двери, — давно хотела спросить. Ты никогда не смотришь в зеркало, когда делаешь вот так? — она игриво прикусила, а потом быстро облизнула нижнюю губу. — Это так сексуально! — хихикнула она. — Теперь понятно, почему твои оперативники хвостом за тобой бегают и от тебя ни на шаг. Очень даже интригующе выглядит! Интересно, это врожденный дефект или натренированный? — она от души расхохоталась.

— Это для тебя сексуально, а для моих оперов, это приказ «фас», ясно! — огрызнулась Анна-Мария. — И вообще…

Маня быстро подняла обе ладошки.

— Я поняла. Ухожу, но вернусь. Никифорова быстро подняла две ладошки, выставляя перед собой. И по-детски высунув язык, быстро добавила. — Это тебе за то, что заставляешь меня нервничать и переживать за тебя. Динавер, ты бы позвонила матери, а? Ей и так не сладко, а ты еще подливаешь масла в огонь своим долгосрочным молчанием, — как обычно скакнула Никифорова на другую тему.

— Маня, отвали!

Закрывшись на ключ, Анна-Мария быстро вернулась к столу и достала папку. Взгляни кто из сослуживцев на серенький переплет под номером 1—100 не догадался бы, какую он скрывает информацию. Облокотившись локтями о стол, она сжала пальцы в замок и уперла их в подбородок. В задумчивости Анри прикусила губу, но, вспомнив Манькины слова, прикрыла рот рукой. «Чертова привычка, — раздраженно подумала она. — Почему именно прикусывание губы, а не дергание за ухо, стуканье по лбу или почесывание рук, как у Филатова, который, наверное, даже не замечает, что постоянно чешет ладонь». Но привычка осталась еще с детства, когда Анри пороли за провинности, и чтобы не плакать, она переносила боль с истязаемой попки на губу, закусывая ее до крови. Ей казалось, что на лице была более заметна незаслуженная экзекуция, а заодно она так протестовала и порицала родителей.

Налив себе еще чашку кофе, Анна-Мария залезла с ногами на диван и, устроив на коленях папку, принялась, уже в который раз, изучать ее содержимое. Пухлый пакет, перетянутый праздничной тесьмой, передал ей однокурсник, Костя Лемешев, в шутку бросив, чтобы она забыла о его существовании, пока он сам его не заберет. Она и забыла. Забыла на несколько месяцев, засунув в книжный шкаф и завалив журналами, которые совершенно некогда было читать. Спроси ее кто, как могло так получиться, она и сама не смогла бы ответить. Вполне возможно, пакет и лежал бы там еще долгое время среди разного рода макулатуры, но случай помог появиться ему на свет в тот момент, когда девушки собирались в отпуск. Голова шла кругом от Машкиных звонков.

— Какой сарафан взять, сиреневый, зеленый или купить пару новеньких? — надоедала она Динавер звонками.

— Бери все,

— Какой купальник купить открытый или закрытый, или…

— Бери оба, с новым в придачу, — автоматически отвечала Анри и удивлялась, зачем так много купальников, дефилировать по пирсу, что ли?

— Ты шляпку купила? — звонила Никифорова. — Надо обязательно с полями, там ведь жарко!

Господи! До чего же Анри не любила эти сборы! Но Машкин ажиотаж накатывал как волна цунами. И, собрав все журналы из книжного шкафа, она принялась изучать их содержимое на предмет летней одежды на курорте. Вот тогда и выпал объемный пакет, перевязанный праздничной тесьмой, словно подарок. Но подарок оказался «бомбой», и вот уже почти месяц Анна-Мария не знала ни сна, ни покоя.

Глава 9

«Злой рок или судьба?»

Откинувшись на спинку дивана, Анри прикрыла веки, и тут же образ Кости Лемешева возник перед глазами, как будто они встретились только вчера, и не было этих месяцев с безмолвными вопросами, на которые она так и не нашла ответа. Анри даже не заметила, как отдалась воспоминаниям.

«Динавер, ты! Анна-Мария только ойкнула, когда совершенно неожиданно перед ней предстал молодой мужчина и, приобняв за плечи, притянул к себе. — Я так рад тебя видеть! Ань-Мань, как же ты хороша, чертовка! Нисколько не меняешься! Замужем? — тараторил он, тиская ее в объятьях. — Если нет, то я, на правах старого друга, хочу предложить тебе свою любовь и вечную дружбу.

— Костя, ты, как всегда, в своем репертуаре. — попыталась отстраниться Анри от цепких рук бывшего однокурсника. — Я вообще-то не чертовка, а капитан полиции, — вздернула она подбородок. — И что-то не припомню, чтобы мы ходили в заядлых друзьях. Так что извини, дорогой друг.

— Окей, я понял, товарищ капитан, уважаемый сотрудник доблестной прокуратуры. Больше не буду… — Костя соорудил на лице саркастическую улыбку. — Поговаривают, тебя повысят в звании или уже дали майора? Может быть, пригласишь тогда в гости, а?

— Костя, мне некогда! Шел бы ты… домой. — Анри сделала шаг в сторону подъезда, но Лемешев, захватив в плен ее локоть, заставил остановиться.

— Динавер, ты как всегда недоступна. Еще в институте мне казалось, что ты сродни телефону, где постоянно идут гудки «занято», — хохотнув, съязвил он. Но вот смотрю на тебя и не насмотрюсь, как же ты хороша, Ань-Мань! -Костя снова хотел ее обнять, но Анри вовремя отстранилась.

— Когда женщине так часто напоминают, что она хороша, это говорит только об одном: или собеседнику что-то надо, или объекту восхищения, то бишь мне, уже нечем хвастать. Так что Лемешев, у меня мало времени, говори, что тебе надо и вообще, что ты тут делаешь в такой поздний час? — сухо оборвала его Анри

— Да я просто случайно здесь оказался. Мимо проходил. Смотрю, ба! Какие люди! Не мог же я просто так уйти, даже не поздоровавшись! Лемешев неожиданно отвел ее в тень дома, подальше от уличных фонарей. Анри успела заметить, как изменились его глаза, в них отразилось беспокойство.

— Даже не думал, что встречу тебя, Ань-Мань, — продолжил Лемешев, словно и не заметил колкостей в свой адрес. — Хотелось бы напроситься на рюмочку чая, но вижу, ты не в духе. Впрочем, мне тоже некогда, так что не буду настаивать, но в следующий раз…

Никогда Лемешев не называл Анну-Марию полным именем. Только Анька или Манька, или вообще Ань-Мань. Сначала ее это злило, но потом, узнав его лучше, перестала обращать внимание. Лемешев славился на весь факультет своим легким характером и необыкновенным обаянием. В него можно было запросто влюбиться, что и делали девчонки практически всего института и не только. Костик был обходителен со всеми, но именно это всеобщее его обаяние и излишнее внимание к нему противоположного пола, отталкивало Анну-Марию. Она не терпела парней всеобщей доступности и Костю Лемешева навсегда занесла в черный список. И сколько тот не пытался, так и не смог пробить броню пренебрежения к нему своей однокурсницы.

Анри открыла глаза и грустно улыбнулась воспоминаниям. Тогда ей не показалось, что за всей пустой бравадой Лемешев был встревожен. Он старался незаметно озираться и постоянно находился в тени дома. Но именно в тот момент почему-то промелькнула нелепая мысль: женился, и как мартовский кот пытается огулять очередную кошку.

«Вот уж дура!» — в который раз отругала она себя. Косте не было необходимости прятаться и выслеживать женщин, они сами липли к нему как банные листья. Почему я тогда не обратила внимание на его тревогу и не запомнила более важные детали их неожиданной встречи? И так уж ли она была неожиданна — эта встреча? В который раз задавалась она вопросом. И сама отвечала — нет. Костик появился не случайно, и именно мне он доверил эти бумаги, которые сейчас так жгли руки. Анна-Мария машинально перебрала снимки. Ничего особенного в них не было. Встречи, рукопожатия, поездки в машинах, кроме одного: на них были запечатлены знакомые лица: Филатов, подполковник Прошин, два сотрудника прокуратуры, которых она мало знала, но неоднократно видела. Их встречи с незнакомыми ей людьми. Просто рабочий материал. Так работает ФСБ, ведя слежку за объектом. Только вот зачем надо было Лемешеву вести за ними слежку? Среди непонятных схем и тайной переписки больше никакой подсказки не было. Но еще больше поразилась она, когда, просмотрев снимки, узнала профиль Баркалова. До убийства он был одним из тех, за кем велось наблюдение. Его встречи, передача пакетов или спортивных сумок, которые спешно клались в багажник. После его убийства дело могло принять совершенно другой оборот, и иметь статус заказного убийства. Она долго рассматривала черно-белое изображение, задаваясь вопросом: кто на самом деле этот Баркалов? Что могло связывать его с сотрудниками прокуратуры?

«Ох, Костя, Костя, какую же тайну ты хранишь, и куда пропал? Почему за это время ты так и не объявился?»

Анри прикусила зубами нижнюю губу, но, вспомнив Манькины ехидства на счет сексуальности, оставила ее в покое, и потянулась за давно остывшим кофе. Отпив холодного горького напитка, Анна-Мария попыталась восстановить в памяти еще хоть какие-нибудь крохотные детали их встречи, на которые раньше просто не обратила внимания.

— …слушай, Ань-Мань, будь другом, — Костя, не спрашивая разрешения, быстро сунул ей пакет в сумку. — Тебя ведь не затруднит, если это побудет у тебя. Мне срочно надо встретиться с одним человеком. Не хочу таскать с собой эти… э-э-э, этот подарок. Хоть ты вечно для меня недоступна, но это будет маленьким поводом вновь увидеть тебя. Просто положи его куда-нибудь и забудь до моего прихода. — Костя неожиданно прильнул к ее губам.

Анна-Мария была так ошарашена, что не сразу сообразила, что надо делать. Поцелуй затянулся, отодвигая ее на какую-то ступень трепета и сладостного волнения. Надо бы взбрыкнуть, ударить пощечину или… но, вопреки всему, замерла, ощущая приятную истому. Руки мужчины обхватили ее талию, и она почувствовала, что не может и не хочет сопротивляться. Что голова заполняется туманом и нарастает неимоверное желание быть с ним рядом и не отпускать. Но он отстранился.

— Ты просто восхитительна, Ань-Мань! Сожалею, что по своей глупости упустил столько времени. Всегда тайно провожал тебя до дома, лишь бы увидеть, но сегодня не сдержался, прости. Костик заторопился. — Я скоро вернусь. Очень скоро. Прошу, дождись меня. Он опять быстро поцеловал ее в лоб и губы. — Мне надо идти.

Все было так неожиданно, что, растерявшись, Анри только хлопала глазами. Лемешев, не отойдя и двух шагов, вдруг резко остановился, словно натолкнулся на стену и, обернувшись, негромко сказал:

— Анна-Мария, знай, ты всегда мне очень нравилась! Очень! Понимаешь?

— «Ха… вот ненормальный! С чего бы это вдруг такие признания?» Динавер захотелось по привычке съязвить, сказать что-нибудь колкое ему вслед, но слова застряли, и она впервые почувствовала, как броня, которую она создавала все эти годы, медленно рассыпается. Это было так ошеломляюще здорово, что Анри неожиданно взвизгнула и быстро огляделась. Не хватало еще, чтобы кто-нибудь услышал ее поросячий восторг. Воспоминания о Лемешеве вызвали невеселую улыбку. Никогда раньше она так рьяно не бегала с тряпкой по квартире в ожидании гостя. И больше никогда с таким усердием не готовила ужин. Только утром Анри поняла, что Костя не придет, и это просто очередной блеф любовного ожидания. Чуда не произошло! Но вот разочарование ударило под дых так, что она навсегда вычеркнула Лемешева из своей жизни. Анна-Мария обхватила голову руками, с досадой ругнула себя за то, что поддалась эмоциям, что сразу не кинулась его искать, а, надув губы, постаралась забыть. «Да, Костик, хороший ты мне приготовил подарок. -закрывая бумаги в сейф, подумала она. — Теперь я тебя уж точно не забуду»

Усталость брала свое и находиться на работе в таком состоянии больше не было смысла. Крики возмущения Динавер услышала сразу, едва ступила на лестничную площадку.

— Пропустите меня! Голос, в котором были слышны нотки отчаяния, резанул по ушам. У окна дежурной части стояла женщина. Платок съехал с головы, обнажив волосы, обильно посыпанные сединой.

— Гражданка, перестаньте орать, вы не на базаре. Я же вам сказал, что пропущу, если на то будет указание. У вас есть пропуск? Вы приглашены как свидетель? Голос дежурного полицейского звучал заученно монотонно и совершенно равнодушно.

— Уже прошло три дня, но вы все равно не принимаете заявление! У вас дети есть?! Вы также сидели, если бы ваш ребенок пропал, да?! Да отпустите же меня! Что вы меня толкаете! — повысила она голос. — Мне надо поговорить с вашим начальником! Я все равно никуда не уйду, даже если мне придется здесь ночевать!

Быстро окинув женщину профессиональным взглядом, Динавер отметила: изможденное лицо с отпечатком затяжной бессонницы, красные от слез глаза, в которых застыла боль. Было видно, что женщина держится из последних сил.

— Одну минуточку, лейтенант, — придержала Анри дежурного за рукав, преодолев пролет лестницы. — Этот свидетель ко мне. И, бросив на него строгий взгляд, сухо процедила. — Вы свободны. — Став между ним и женщиной, Динавер слегка подтолкнула ее к проходной вертушке.

— Товарищ капитан, — дежурный замялся, не решаясь препятствовать. -Поступило распоряжение. Посторонним вход запрещен. Только по записи или по спецпропускам за подписью полковника Протасова.

— Я поняла вас, лейтенант. Можете идти. Эта женщина по записи. Пропуск я выпишу. «Что это еще за ноу-хау? — недоумевая, подумала Анна-Мария. — Кто мог придумать такую глупость? Теперь что, вся прокуратура будет зависеть от желаний Протасова: хочу — пропущу, хочу — нет?»

Сухорукова, написавшая заявление на розыск пропавшей дочери, принесла не только фотографию девятнадцатилетней девушки, но и газету «Дальневосточные вести», в которой было дано объявление о найме на работу за границей в качестве горничных в отелях и в частном секторе, а также официантками. Оплата высокая. Возраст от 18 до 35 лет

— Вот по этой газете моя дочь и решила ехать в Японию, — нервозно говорила она. — Я столько раз ее уговаривала, но разве она послушала! Их поехало семеро. Все из одной школы. Так вот не прошло и пяти дней, как связь с Танюшкой прервалась. Она не отвечает на звонки. Другие девчонки также молчат. Я связалась со всеми родителями. Никто ничего не знает. Господи! Даже не знаю, что мне теперь делать! Вы последняя моя надежда! Пожалуйста, умоляю, помогите! Вот телефон, по которому дочь звонила в агентство. Но он все время занят. Я не могу дозвониться и даже адреса их не знаю. Вот здесь, — достала она вырезку из другой газеты, — тоже есть объявление найма на работу в качестве танцовщиц. Все респектабельно. Даже прописаны зарплаты, но, когда я позвонила, первый их вопрос был «сколько мне лет». И как только узнали причину, по которой звоню, просто бросили трубку.