Бесплатный фрагмент - Иезавель

С. Конст-вой

— дьяволу в женском обличье

«Но Надав и Авиуд умерли, когда принесли чуждый огонь пред Господа».

(Числ. 26:61)

1. Елизавета

— Послушай, Лизоня…

Китина ладонь скользнула мне под платье.

Это удивило. Друг прекрасно знал, когда там можно что-то найти, а когда — нет.

Я привыкла перемещаться на машинах. Будучи старшим супервайзером, я часто разъезжала и по городу и по области, в командировки разной степени дальности.

Водителей в нашей фирме — огромном продуктовом дистрибьюторе — было достаточно, они то и дело менялись. Но и один из них не обладал Китиным мастерством.

По городу друг ехал спокойно — и даже неторопливо! — не дергался в пробках, не вилял ужом между грузовиками и автобусами. Но за городом его машина превращалась в самолет. Кита умел ехать, замедляясь и ускоряясь, не переключая скоростей — хотя, как он выражался, «коробка была неавтоматической».

Я не понимала этих слов, не вдавалась в технические детали. Я лишь знала, что на трассе Кита ведет машину одной рукой — левой, а правой может уделять полное внимание мне.

Имейся возможность, я бы отказалась от командировок со штатными водителями и потребовала, чтобы по области меня возил только Кита.

Увы, он был начальником отдела IT, сидел среди мониторов. Работа с розничными магазинами не входила в круг его обязанностей, а командировки случались только в Москву — на какие-нибудь курсы таких же айтишников.

По выходным встречаться не получалось, поскольку Кита был женат. Лишь изредка складывались обстоятельства, позволяющие провести вдвоем субботу или воскресенье. На них не стоило рассчитывать.

Но мы не были намертво привязаны к рабочим местам. Кита как начальник имел довольно свободное расписание, я всегда могла прикрыться местной командировкой. Поэтому на неделе мы время от времени выезжали за город.

Иногда — при уверенности, что там нет соседей — мы ездили на Китину дачу, прихватив смену неучтенного белья, чтобы не оставить следов на супружеской постели. А порой друг вез меня куда-нибудь на природу: далеко и еще дальше. Целей мы ставили, поскольку главной в вылазках была сама дорога.

Выезжая с Китой, я надевала платье, хотя в будничной жизни предпочитала брюки.

Едва мы выбирались из города и миновали КПП, где всегда могли остановить, я освобождалась от трусиков. Делать это я научилась быстро и ловко, не выходя из машины, а лишь встав мостом над отодвинутым сиденьем. Свернув, я прятала трусы в «бардачок» — туда, где лежали несколько карт, влажные салфетки, фонарик, запасные батарейки для сигнализации, компакт-диски, пневматический пистолет и еще что-то, могущее понадобиться в пути.

Главной задачей оставалось не расслабиться до невменяемости и по возвращении, перед тем же КП, надеть трусики обратно. Выходные дни Кита отдавал поездкам с женой по магазинам, и найди та предмет моего туалета, мог разразиться необратимый скандал. Но трусиков я никогда не забывала: я имела феноменальную память, хранила в голове даже номера клиентов.

Полураздевшись, я откидывалась на сиденье и разводила ноги. К тому моменту Кита успевал набрать нужную скорость и рука его становилась свободной.

Друг начинал с того, что хватал меня за лобок: сжимал, подергивал волосы. Затем перемещался ниже, теребил мои губки и ласкал клитор. Когда все увлажнялось до нужной степени, он вводил палец во влагалище: медленно, но до конца — так, что всей промежностью я чувствовала его твердую ладонь.

В такие моменты мне хотелось, чтобы Кита запихнул в меня весь кулак. Но мы знали, что это лежит за пределами возможностей.

Приняв Киту на полную глубину, я стискивала его руку бедрами, чтобы она случайно не выскользнула.

И так — соединившись сексуально без секса — мы могли ехать хоть пятьдесят, хоть сто километров.

Во мне уже не увлажнялось, из меня текло, в моем теле блуждали невероятные, сладостные ощущения. Другая женщина на моем месте не остановилась бы на достигнутом, рано или поздно испытала оргазм и отвалилась, обессиленная. Но я была не «другая».

Я не знала, что такое оргазм. Даже мастурбируя, то есть не завися ни от кого, кроме самой себя, я не достигала результата. Я не умела доходить до точки, после которой — как рассказывала подруга — открывается красная темнота, среди которой вдоль позвоночника взбегают пузырьки, а потом все падает и полностью гаснет.

Как я ни старалась, такого не получалось. У меня лишь немела рука, или начинало саднить в промежности — или просто надоедало себя дразнить.

Став взрослой, я поняла, что планку не перепрыгнешь. Но и терзать свое тело без результата я тоже перестала.

Но зато я поняла, что могу довести себя до некоторого предела, потом держать сколь угодно долго наслаждение на постоянном уровне. И хотя во мне не взрывалось обещанное опустошение, я чувствовала себя обновленной и окрыленной.

Ничего, кроме Китиного пальца, никогда во мне не бывало. Временами такая жизнь казалась мне несуразной. Но я не знала, как ее изменить. Вернее, я даже не думала о том, довольствовалась имеющимся.

Кита как партнер был для меня идеален. Поэтому я истово наслаждалась его рукой в себе всю дорогу туда и всю дорогу обратно.

Как-то раз, на заре наших сексуальных поездок за город, я подумала, что несправедливо все удовольствие брать себе. Я изловчилась, залезла под руль, расстегнула на Ките брюки, вытащила его член и принялась насасывать, как любила. Делать это, скрючившись вопросом, было страх как неудобно, но я старалась.

Однако друг, потерпев вежливо минут пять, попросил прекратить, поскольку ощущения отвлекают от дороги. Больше таких попыток я не предпринимала.

Приехав на место — намеченное случайно по навигатору — мы быстро занимались тем, что называли сексом. Иногда расстилали на траве туристический коврик, иногда ограничивались задними сиденьями.

Я говорю «мы называли», поскольку настоящим сексом процесс не являлся. Но объяснять мне не хочется: меня не поймут и даже посмеются. А мне безразличны чужие мнения, и если нам нравится то, что между нами происходит, то это — наше дело и больше ничье.

Если мы выезжали в конце рабочего дня и не предстояло возвращаться на работу, я прихватывала бутылочку «Мартини». Тогда поездка приносила дополнительную тонну удовольствий. Но каких именно — а не только выпивки, которую я могла испытать и дома рядом с мамой — я тоже не хочу уточнять.

В общем, за город я всегда ездила в платье и без трусов. В городе я трусами не пренебрегала. Происходящее в салоне просматривалось снаружи, да и поездки бывали слишком короткими, чтобы насладиться всерьез.

— Ты что, Китка? — с удивлением спросила я. — Мы же в городе, забыл?

— Не забыл, — ответил он.

— Хотя я, конечно, рада, — добавила я и сдвинула ноги.

Я до такой степени не следила за своей интимной областью, что большие губы заросли диким волосом. Кита говорил, что сквозь трусики моя промежность прощупывается как какая-то щетка в чехле, любил ее потрогать.

Но сейчас я не ощутила его прикосновений. Определенно, мой друг тоже слегка волновался, ему было не до моих прелестей.

— Просто смотрю и вижу.

— Что — смотришь и чего видишь?

Сегодня на мне было самое короткое из имеющихся платьев — белое, с турецкими аппликациями из тонкой черной тесьмы. Купленное уже не помню когда, оно долго ждало своего часа. И он наконец пришел. По крайней мере, в это хотелось верить.

— То, что на тебе колготки, — ответил Кита.

— Конечно, — сказала я. — А что — надо было ехать с голыми ногами?

— Да нет, я не о том… Почему не надела чулки?

— Чулки?

Я искренне удивилась.

— Чулок у меня нет.

— Нет?!

Теперь удивился он.

— Ну да. Обычные женщины их сейчас не носят. Только проститутки.

— Ошибаешься, — возразил друг. — Носят, и еще как. Причем как раз самые обычные женщины, когда хотят почувствовать себя необычно. Проститутке и так хорошо.

— А что? Этому твоему… Артемию нравятся чулки? — чуть встревоженно спросила я. — Он такой фетишист?

— Артемон — не фетишист, — спокойно ответил он. — Он самый обычный мужчина. А любому мужчине нравится женщина в чулках. Такова уж природа нашей сексуальности.

— Извини, не подумала, — я натужно хихикнула. — Никогда не была мужчиной.

— Я бы, кстати, тоже был рад, если бы ты порадовала меня чулками на своих ляжках, лучше которых нет на свете. Черными на белом — самое то.

— За «лучшие на свете ляжки» — самое большое на свете спасибо, — сказала я. — Но говорю же: нет у меня чулок. Ни черных, ни белых, никаких.

— Это можно поправить. Заедем в какой-нибудь бельевой бутик и купим.

— Но…

— Я тебе их подарю, — перебил Кита.

Он знал мои особенности, давно смирился с моей скаредностью. Хотя абстрактно скаредной я не была, просто откладывала каждый рубль, чтобы поскорее купить себе квартиру или хотя бы взять ипотеку. С некоторых пор это стало моей главной целью.

Жизнь в однокомнатной квартире, даже с приятным сексуальным партнером — не лучшая из радостей. Если сожитель не партнер, а кто-то из старшего поколения, то радости вообще нет. А тридцать лет, проведенные рядом с моей мамой — березовой поленницей — это кромешный ад, от которого впору сойти с ума.

Друг это понимал.

— Куплю самые лучшие, какие найдем, — уточнил он. — Ради такого этапного случая. Потом будешь радовать меня.

— А мы не опоздаем, пока шарахаемся по бутикам?

Мысль о том, чтобы надеть чулки, ни капли не взволновала. Предстоящее было слишком серьезным, сдувало за край все остальное.

— Нам некуда опаздывать. Артемон освободил целый день. Когда приедем, тогда и приедем.

Я кивнула.

Мы тоже освободили целый день. Не знаю, как изловчился Кита, но я взяла официальный отгул.

— И тогда явимся с полной экипировкой, — продолжал он. — Все остальное при мне. «Мартини», гель, салфетки, вату, перекись…

— А таблетки взяла я.

— Какие таблетки?

Кита повернулся ко мне.

— Экстренные. Забыл?

— Извини, забыл, — признался он.

— А я не забыла.

— Это хорошо, а то пришлось бы заезжать еще и в аптеку.

Мы остановились перед светофором. Мой спутник сдавленно чертыхнулся.

— Все будет нормально, — теперь успокоила я.

— Надеюсь, — коротко согласился он.

— Слетаем вокруг Луны, поставим печать на темной стороне и вернемся в ином качестве.

Я смеялась и шутила, но на деле чувствовала себя кошкой, которую везут к ветеринару.

2. Никита

«Сексуальная» одежда никогда не играла для нас роли. По большому счету, мне были смешны игры с костюмами медсестры, горничной, полицейской шмандовки с пистолетом или наездницы с кнутом.

С Лизой мы обходились без всей этой кичевой шелухи, без дополнительных усилий, по существу даже без прелюдий.

В наших встречах ничего не было важным, кроме вожделения, которое охватывало меня при одном взгляде на подругу.

Это не зависело от того, во что она одета. Лизку я мысленно раздевал, едва увидев — даже зимой в шубе.

Желание, которое я испытывал к ее телу, было неизменным. Подобного у меня не случалось ни с одной из предыдущих женщин. А их я за годы жизни перепробовал достаточно.

Стоит уточнить: точкой приложения моей неугасающей похоти служили Лизкины бедра, тыльная их сторона.

Мощные, но не толстые, а просто мясистые, крепкие, идеальной формы и крахмальной белизны, без единого изъяна, они были самим совершенством.

Остальные элементы: средней величины задница, передняя и боковые части бедер, коленки и икры — тоже радовали глаз, однако не блистали.

Выше пояса Лизка, мягко говоря, мало чем радовала.

Ее талия еле выражалась, живот мог быть поровнее, пупок не отличался изяществом. Про самую красивую часть тела вообще не стоило говорить.

Лизкину грудь невозможно было назвать грудью; она состояла из пары еле заметных припухлостей с невыразительными темно-коричневыми сосками. Поиграв однажды — в самый первый раз, я этих мест больше не трогал, они вызывали не возбуждение, а жалость.

Маленькая дурочка относилась к своей груди почтительно. Под любую одежду — включая финский свитер в руку толщиной — она надевала бюстгальтер, который ей не требовался даже при прозрачной блузке. Это казалось смешным, но входило в формат.

Оставалось надеяться, что когда Лизка выйдет замуж и забеременеет, грудь увеличится, надуется и нальется, обретет заманчивую форму. Я даже не сомневался, что она даст пососать своего молока. Но такие метаморфозы оставались в далеком будущем — если вообще были реальны.

Я уже привык к имеющемуся и не ожидал большего.

Вторым достоинством подруги были ее лобковые волосы. Густые и совершенно черные, они напоминали шерсть пантеры. Это место мне нравилось не меньше бедер.

Я был старомоден, не признавал современных тенденций, в свете которых самые интересные женские места стали напоминать куриную гузку. Я считал, что данные природой волосы имеют функциональное значение: сохраняют запахи, роль которых в сексе первостепенна.

К моей радости, подруга придерживалась той же точки зрения — вернее, не придерживалась никакой. У нее не было любовников, она не участвовала в конкурсах красоты, не ходила на пляж, не плавала в бассейне и не гарцевала в нижнем белье на корпоративных игрищах. Интимная зона не входила в область Лизкиных интересов, поэтому она не следила за линией бикини, не брила и даже не подстригала лобок, не депилировала промежность.

Буйные заросли чернели в первозданном виде, радовали ароматами, звали зарыться лицом и забыть о тяготах жизни.

В общем, я предпочитал видеть свою подругу обнаженной — с белыми бедрами, пахучим лобком и скользкими губками. Но сейчас сложились особые обстоятельства.

Тема, не будучи фетишистом, оставался эстетом. В главной плоскости существования его эстетизм был утонченнее, чем комариный нос.

Я считал, что недостаточность одной части тела стоит компенсировать избыточностью другой. С любой точки зрения, чулки бы Лизке сегодня не помешали.

Я и сам любил женщин в чулках; при просмотре порнографии такие вызывали самый быстрый отклик.

Обсуждая детали, я еще несколько дней назад говорил подруге, что на мероприятие неплохо бы их надеть. Я сказал это вскользь: нам случалось заниматься сексом под порноклип, и чулки там являлись неотъемлемым элементом возбуждения. Однако, асексуальная во всем, кроме связи со мной, Лизка пропустила слова мимо ушей.

Теперь приходилось терять время: делать крюк, заезжать в торговый центр «Мир», а потом блуждать по этажам в поисках бутика, где чулки можно не просто посмотреть на витрине, но и приложить к себе.

В целом, несмотря на тщательные приготовления, этот день казался незадавшимся.

Тому, вероятно, имелись подспудные причины. Ночью я видел не просто нехороший, а выворачивающе ужасный сон.

Я старался быть в стороне от политики. Говорить правду в стране рабов было чревато, я хотел оставаться на свободе. Но замкнуться в хрустальной сфере не удавалось. Изгнанная из мыслей, паскудная российская действительность настигала в снах.

Я куда-то шел, рядом шагала женщина. Лизка то была, или не Лизка — или какая-то из предыдущих, нынешних, последующих, я не знал. Стояла ночь. В черном небе, медленно пульсируя проблесковыми маяками, полз самолет.

Это не казалось странным. Над нашим районом пролегала одна из воздушных трасс. Шагая к помойке с синим пакетом, набитым картофельными очистками и внутренностями радужной форели, несколько дней назад я видел «Боинг-737».

Он летел низко, тянул за собой два белых инверсионных хвоста и звал куда-то далеко, в иную жизнь: туда, где нет ни работы, ни зарплаты. А есть лишь сине-зеленое море, белый песок и вереница голых девушек, попеременно подносящих кто текилу, кто джин, а кто — настоящий французский кальвадос.

И где нет российских рож, от вида которых счастье уменьшается в размере, как проваренный кальмар.

Но во сне «Боинг» был 747-м. А за ним, выровненной «пятеркой», шли истребители.

Их я тоже видел в реальности. То было года три назад.

Пафосные трутни, именующиеся «Русскими витязями», выписывали пируэты на сверхзвуковых «МиГах» в честь юбилея местного завода авиадвигателей. От бессмысленного грома звенели стекла, дрожали дома, ни в чем не повинные кошки в страхе прижимали уши.

Лицезрея шоу, я думал не о празднике. Я представлял, сколько керосина тратит в секунду двигатель каждого из этих самолетов, и прикидывал, сколько жилых домов можно было бы построить на бессмысленно сожженные деньги. Результат получался грустным.

Свою родину я презирал. Здесь все было основано на мишуре, не имеющей твердой основы.

А сон продолжался: честно, хоть и не завися от приоритетов.

Головной истребитель сопровождающей пятерки принялся вертикально набирать высоту. Я сказал спутнице, что сейчас она увидит классическую «петлю Нестерова».

Однако в тот же момент что-то взорвалось на небе

«Боинг-747» развалился на несколько правильно обрезанных частей. Из черных проемов фюзеляжа посыпались человеческие фигурки, крошечные и ничтожные. Такими изображали солдат в советских фильмах про войну — муравьиным фоном, на котором рисовался мужественный профиль какого-нибудь генерала.

Почти сразу что-то еще раз грянуло, грохнуло и ухнуло. В воздухе засвистели обломки. Они казались безвредными — падали на землю и испарялись, как сухой лед.

Но мне сделалось страшно. Я схватил женщину за плечи, повалил и затиснул под какую-то стенку. Мне казалось, что вот-вот полетят настоящие, стальные осколки — и я хотел ее спасти. При том я даже не думал о себе.

Через миг мы очутились в длинном автобусе, который управлялся террористами. Ночная тьма летела за окнами, мною довлело предчувствие конца.

Неидентифицированная спутница стояла сзади, теснила невидимой грудью. Я опустил руку, схватил ее влажноватое, прохладное бедро. Умирать вместе было как-то легче.

Проснувшись внезапным рывком, я нашел себя на постели. Рядом мерно дышала жена. Ее никогда не мучили ненужные сны.

Моя правая рука покоилась не на бедре неизвестной женщины. Я сжимал собственную простыню. Промокнув от моего лихорадочного пота, она была влажной и казалась живой.

Все в этой жизни при ближайшем рассмотрении оборачивалось фальшью.

Я это понимал, однако настроение было подпорчено с утра. Дальше лишь наслаивался негатив.

Во время бритья неожиданно закончился гель, пришлось домыливаться мылом. Оно пахло не так, как надо, бритва не хотела скользить, я едва не порезался.

Забирая Лизу от дома, я поцарапал свою машину, когда разворачивался в ее «хрущевском» дворе между детским городком и трансформаторной будкой. Задний бампер и так был не нов, во многих местах подкрашен — но любое повреждение машины приносило мне собственную боль.

Едва мы выехали на дорогу, как попали в «красную волну» и не могли из нее вырваться, стопорились перед каждым светофором.

Останавливаясь, я слышал противное подвывание выжимного подшипника, ногами ощущал дрожь кузова. Я чуть трогал педаль, все прекращалось — но стоило ее отпустить, как вой возвращался.

Вероятно, в скором времени мне предстояла полная замена сцепления, поскольку разборка наверняка вела к следующим проблемам.

Срок эксплуатации моего «Лачетти» — пять лет — приближался к критическому, после которого грозило что угодно: от протекающей рулевой рейки до выхода из строя всех стоек по очереди.

Стоило подумать о смене самой машины.

Но в сорок шесть лет было несерьезно менять старое на аналогичное новое, оставаться в прежнем классовом сегменте, покупать «Вектру», «Альмеру» или «Короллу». Хотелось чего-то статусного, уровня «Генезиса» или «Квориса».

Однако на данный момент это лежало за пределами возможного.

Моя жена Владлена работала региональным менеджером в датской фармкомпании. Чуть не половину времени она проводила в командировках — причем, в отличие от Лизки, машину водила сама, как было заведено у всех медпредставителей.

Фирма выделила жене корпоративный автомобиль — ВАЗовскую «десятку», которую я каждые выходные ремонтировал на даче, поскольку обслуживание этого ведра с болтами не укладывалось в бюджет.

В конце концов я устал смотреть, как Владлена мучается, заводя свою таратайку в мороз, не выдержал нервного напряжения, которое било всякий раз, когда она уезжала в дальнюю командировку.

Я принял самоличное решение и подарил ей «Фокус». Это был прекрасный, современный автомобиль со всеми опциями, полным электропакетом, автоматической коробкой передач и двухлитровым двигателем, позволяющим выйти из любой ситуации на трассе.

Мне пришлось брать автокредит, который я еще не закрыл.

А моя зарплата в «ТрейдФуде» была хоть и не учительской, но и не Газпромовской. Взять и купить себе машину бизнес-класса я сейчас не мог.

Светофор, молниеносно проскочив через желтый, сделался зеленым.

Я тронулся. Сцепление перестало гудеть, проблема временно отступила.

Боковым зрением я видел острый профиль Лизы, качнувшейся в момент старта.

— Я куплю тебе такие чулки, что Лоран Филипс зарыдает, — пообещал я. — Или даже умрет от тоски.

Рыжая Лоран чулки надевала редко, предпочитала работать голышом. Имя вылетело лишь потому, что она нравилась мне больше других современных порноактрис. При том из каждой груди Лоран можно было сделать Лизкину задницу. В целом оборот звучал уничижительно по отношении к подруге.

Но Лиза, как и большинство женщин, мало интересовалась порнографией, не отличала Филипс от других актрис. Потому она не обиделась. Да и вообще, кажется, не слышала моих слов.

Лизка, конечно, волновалась больше моего. Я всего лишь предложил радикальное решение, ей предстояло реализовать его на себе.

Быстро переключив коробку на следующую передачу, я протянул руку и погладил Лизу по голове.

Мы были полностью открыты друг перед другом, однако о своей домашней жизни подруга рассказывала скупо. Я лишь знал, что она живет с иссохшей дурой матерью и эта ипостась бытия страшно угнетает.

Я не расспрашивал, я все понимал без деталей.

В ранней молодости я совершил ряд глупостей, оказавшихся непоправимыми ошибками. В результате всего я не только не остался в Петербурге, а возвратился в свою прежнюю квартиру к матери с отцом, провел там несколько лет.

Я знал, что это такое — будучи взрослым, жить с родителями. На Лизкином месте я бы стоял перед дилеммой: удавиться самой или выбросить в окно старую грымзу.

Все ее нынешние проблемы, вся ее женская недотыканность, несоответствие привычек возрасту имели одну причину.

Сегодняшнее событие могло перевести Лизу на новый уровень. Оттуда виделась возможность полностью переменить жизнь, освободиться от соседства матери и вдохнуть полной грудью.

Но все задуманное еще предстояло пережить. А это было непросто.

И потому из всех чувств к Лизке на данный момент у меня осталась только жалость.

3. Артемий

Гостиница со странным названием «Караидель» оказалась в общем неплохой, хотя по петербургским меркам обошлась почти даром.

Мы с Ником учились в Политехе: на одном курсе, в одной группе, крепко дружили все пять лет. По большому счету, из всех сокурсников — да, пожалуй, из всех вообще, включая одноклассников и друзей детства — он один меня по-настоящему понимал.

Большинство иногородних парней после окончания университета стремились остаться в Петербурге. Самым простым, беспроблемным и беззатратным вариантом была женитьба на местной девушке: она позволяла поменять статус, из иногороднего сделаться полноправным петербуржцем. У Ника имелись все возможности. Он был красив, приятен, неиспорчен и очень умен, за ним чувствовались серьезные перспективы. К тому же друг обладал легким, веселым характером. Любая местная девушка приняла бы за счастье сочетаться с ним законным браком.

Но где-то в высших сферах неправильно перестроились звезды. В судьбе Ника произошло нечто нехорошее. Несмотря на оптимистический прогноз, он не остался в Петербурге, а вернулся домой.

Я помню, как после получения дипломов, перед самым отъездом Ника, мы шли по набережной Мойки мимо мрачной, наследующей «петровский» стиль, красно-серой арки Новой Голландии. Друг смотрел под ноги и еле слышно напевал про каких-то невеселых медуз, которые хлопочут у его спины.

Что именно случилось, я не выяснял. Я слишком уважал Ника, чтобы причинять ему боль расспросами. Ведь помочь я все равно не мог, был не в силах переменить его обстоятельства.

Ник исчез с горизонта на целых десять лет — до встречи на первом юбилее выпуска.

Туда приехал неузнаваемо изменившийся, совершенно иной человек. Рядом с ним даже тот жуткий парк на треугольном острове показался бы каскадом Версальских фонтанов, в струях которых мелькают обнаженные тела наяд.

Мы обрадовались друг другу. В снятом ресторане мы устроились за одними столиком, неплохо выпили, откололись от других и пошли бродить по городу. Потом мы поехали ко мне, сидели и разговаривали до утра, пока Нику не настала пора ехать на Московский вокзал, откуда ходил вагон в его город.

О себе друг рассказывал тезисно. Я понял, что он женат, период щенячьего счастья миновал, однако семейная жизнь течет приемлемо. Карьера Ника осталась неясной. Вернувшись с дипломом одного из лучших ВУЗов бывшего СССР и нынешней России, в родном городе — столице национального субъекта — он не смог найти достойной работы по специальности. За эти годы Нику пришлось сменить несколько фирм.

Без денег он, конечно не маялся: не уверенный, что в Петербурге сможет у кого-нибудь переночевать, забронировал себе гостиницу. Но в целом нынешний Ник — сильно похудевший, обсохший, с резкими носогубными складками, которых прежде не было, и крепко сжатым ртом — не производил впечатления человека, парящего в эмпиреях. Меня это не удивляло. Наше время мало кого баловало успехами.

Мне с работой повезло. После университета я устроился в фирму, занимающейся электронным и электротехническим оборудованием широкого профиля. К настоящему моменту я достиг своего потолка: дорос до директора по техническим вопросам, фактически стал вторым, после генерального, человеком.

Однако в личном аспекте моя жизнь — изначально вроде бы прямая и безоблачная — получилась через то место, которое именуется не матерно, но ненормативно.

После института я лет десять занимался тем, что называется «таскаться по бабам». Таков был склад моего характера, не все мужчины оказывались пригодными для семейной жизни. Но я это понял слишком поздно. В тридцать три года я женился.

К своей избраннице мне не следовало даже приближаться, но я по дурости родил дочь. Ник оказался умнее: остался бездетным. Да и вообще, в семейном плане у него все было гораздо лучше.

Когда стало ясно, что брак неудачен, мы расстались, жена переселилась к своим родителям. Но это не означило мою свободу.

В подробности моей детской, юношеской и просто холостой жизни вдаваться не хочется. Но ее взрослый период не радовал. Однокомнатная квартира, где я сейчас жил, была куплена в законном браке. Уходя, моя супруга пообещала, что в случае развода отсудит половину и оставит меня на улице. В последнем я не сомневался: при ангельском личике она имела крокодильи челюсти.

По итогам выморочной женитьбы я остался формально женатым, не платил официальных, установленных судом алиментов. Но неформально жена высасывала из меня гораздо больше, непрерывно чем-нибудь угрожая.

Мы с Ником поняли, что оба одинаково неприкаянны, хоть и в разных сферах жизни. Ночь разговоров сблизила.

После встречи мы стали активно переписываться. Еще через десять лет, на второй юбилей, Ник не приехал, не видя в том потребности. Но это ничего не значило. Мы снова стали единым целым, какими были в студенческие времена — и, пожалуй, еще сильнее.

Будучи здоровыми мужчинами, мы имели во главе угла секс как категорию. В возрасте, перевалившем через вторую половину пятого десятка, это оставалось нормальным явлением. Ведь жизнь была одна и близилась к концу чем дальше, тем быстрее.

Я менял недолговременных женщин, избегая излишних трат. Друг гулял от жены, но денег на сторонних пассий не тратил.

Постепенно мы полностью раскрепостились. Мы узнали друг друга лучше, чем кто бы то ни было, и это казалось прекрасным.

В последние годы у Ника возникла девушка по имени Елизавета. Череда других женщин, которых он находил на один-два раза, не прекращалась, но она — не мешая им — сделалась постоянной.

При том слово «девушка» было не фигуральным. Этот факт угнетал друга чем дальше, тем сильнее.

Беда, по мнению Ника, состояла даже не в некачественном сексе: секс любого качества с другой женщиной не представлял для него проблем. Друг переживал, что эта тридцатилетняя Лизавета слишком сильно привязалась к нему, не смотрит на других мужчин, не пытается устроить нормальную жизнь. Сам он говорил, что, при всей взаимной привязанности к подруге, с женой не расстанется, все оставит, как есть.

Отношения Ника к родственникам было своеобразным. Тещу он называл дурой, тестя — недоумком, собственных родителей тоже не жаловал. Но жену боготворил как человека, говорил, что с ней не сравнится никто.

Я верил, поскольку из переписки понял, что Никова жена — хорошая, умная, заслуживает уважения. Женись в свое время на женщине, подобной его Владлене, я бы жил сейчас не так. К сожалению, жизнь не имела точек восстановления.

В семье у Ника все было хорошо, но ситуация с Лизаветой зашла в тупик, и он не знал, как ее разрешить.

Интересы нашей фирмы простирались на север, юг, запад и восток. Я не имел отношения к экономической стороне деятельности, но мы занимались сложной техникой, а не какой-нибудь песчано-гравийной смесью. Поэтому в любую командировку: хоть к покупателю, хоть к продавцу — вместе с коммерческим директором отправляли и меня.

Нынешней весной боссы обернулись к Китаю, призадумались о закупке больших партий оборудования. Как обычно, к потенциальному поставщику собрались послать нас двоих.

Узнав о предстоящей командировке, я шутливо написал Нику, что в середине лета пролечу над его городом и помашу из иллюминатора. Он совершенно серьезно спросил, смогу ли я совершить промежуточную посадку.

Честно говоря, я соскучился по старому, единственно близкому другу. Но мое финансовое состояние, подтачиваемое неотпустившей женой, не позволяло просто так прилететь к нему хотя бы на неделю.

Сейчас возникла неожиданная возможность повидаться на казенный счет. Я покопался в Интернете и выяснил, что в Никовом городе сохранилось не конца разваленное оборонное предприятие, где сейчас выпускают какую-то примитивную электронику по договору с китайцами. Слово «Китай», вставшее в голову нынешнего тренда, оказало мифическое действие. Генеральный директор позволил мне скорректировать командировку: обратно из Пекина лететь не домой, а в Екатеринбург, откуда было легко добраться до Ника.

При этом удалось договориться, что я отправлюсь один, поскольку никаких ясных коммерческих перспектив пока нет, нужна лишь чисто техническая разведка.

Ник был вне себя от счастья.

Расчувствовавшись, я предложил помощь в решении вопроса с Лизаветой. Никто другой, кроме меня, не смог бы этого сделать, а нынешний его тупик становился все безнадежнее

Идея пришла в голову не пойми откуда, изложить ее по электронной почте было очень легко. Столь же легко Ник согласился осуществить задуманное, не сомневаясь, что сумеет склонить к тому Лизавету.

Сейчас все казалось не столь простым. Я уже не понимал, как решился. Но отступать было некуда — точнее, несолидно.

4. Елизавета

Я никогда не то что не носила, но даже не думала о чулках. Я не врала Ките, действительно считала, что их носят только проститутки.

Для обыденной жизни колготки казались в тысячу раз более удобными. Впрочем, и колготок я почти не носила, поскольку юбки надевала редко, а под джинсы их не требовалось. Зимой я, конечно, поддевала шерстяные, поскольку сильно мерзла, но такие и вовсе не считались.

Но Кита так настаивал, что я согласилась попробовать неизведанный предмет одежды.

Бельевой бутик меня потряс. Тут имелось столько разных чулок всех возможных расцветок, украшенных самыми невероятными узорами, что я не знала, какие выбрать. Я даже не представляла, до какой степени развилась нынешняя чулочная индустрия.

Я полагала, что аксессуар отмирает, но оказалось, что он — просто-таки на вершине дизайна.

Чулки стояли рядами на полках, сложенные и спрятанные в блестящих упаковках. Чулки красовались на манекенах, дополняя крошечные трусики и лифчики, почти не скрывающие сосков. Чулки чернели, белели, краснели и даже зеленели на отдельно стоящих пластиковых ногах.

Увидев эротическое изобилие, я почувствовала, как в моей голове толкнулось нечто неожиданное.

За годы нашей связи Кита прожужжал мне уши о красоте моих ног — особенно верхней их половины, от попы до коленок. Я слушала, но верила не сильно.

Я никогда не пыталась оценить свое тело мужским взглядом. Мне казалось, что смотреть там не на что. Однако Кита был изощрен по женской части — и если он хвалил мои ноги, то это чего-то стоило.

Сейчас мне подумалось, что кружевные резинки чулок, заканчивающиеся не выше и не ниже, а в самом лучшем месте, подчеркнут совершенство моих бедер.

Но не имея знания о предмете, я растерялась.

— Послушай… — сказала я. — Тут столько всего… Какие взять? какого цвета? и с каким рисунком? сетчатые или цветочные, или какие?

— Брать надо черные, уже говорил, — без запинки ответил Кита. — И самые простые, гладкие. Без сетки. У тебя слишком красивые ноги, чтобы портить их форму узорами.

— За слишком красивые — спасибо.

Мой друг оставался верен привычкам. Комплименты, сказанные в первый раз, он повторял неизменно. Все-таки он привязался ко мне всерьез.

— Пожалуйста. Это факт.

— А пояс… тоже надо, или можно без него? — осторожно спросила я.

Наши отношения были своеобразными, существенно отличались от общепринятых.

Несмотря на всю нежность, Кита не делал мне подарков — никогда не покупал ничего, кроме еды и выпивки. Он утверждал, что уже не тратится на женщин, поскольку эта статья расходов вычерпана до конца жизни.

Я понимала друга, поскольку полагала, что если связь приносит одинаковое удовольствие обоим партнерам, то односторонние подачки не требуются.

Ведь сама я, как уже сказала, копила на квартиру, не тратила лишнего рубля.

Иное дело, если бы мы оба были богатыми. Тогда бы я подарила Ките машину — какое-нибудь «Мазерати», о котором не имела представления, но слышала от него. А он, без сомнения, купил бы мне небоскреб в Абу-Даби.

Но мы находились в одинаково стесненных обстоятельствах. Между нами не имелось капли меркантильности.

Беглого взгляда на ценники хватило, чтобы понять, что покупка чулок — да еще и пояса — выходит за рамки. Это полностью соответствовало маркетинговой политике. Чем дальше от повседневных потребностей оказывался товар, тем он был дороже.

Спортивные шорты, годные только на полчаса упражнений, в каком-нибудь «Чемпионе» стоили, как утепленные зимние джинсы с шерстяными леггинсами в придачу. Навороченный велосипед был дороже маленькой машины, на которой можно ездить, не крутя педали.

Бельевой бутик не отличался от прочего. За сексуальные чулки — надетые на те же полчаса — приходилось отдать сумму, на которую можно было купить целую пачку хороших колготок.

Цену пояса я даже не уточняла, она представлялась запредельной. Я рассмотрела лишь красочную коробку с «Костюмом медсестры», включающем лифчик, трусики, чулки с поясом, шапку с красным крестом, стетоскоп и шприц. Моя привычная ветровка была дешевле.

И потому я не хотела ненужно разорять Киту.

— На твое усмотрение, — спокойно ответил он. — Если хочешь — можно взять и пояс. Любой, какой понравится, не жмись. Лишь бы сочетался с чулками. Подарю любой.

— Что это с тобой? — не выдержала я. — Ты изменил своим привычкам?

— Привычки на то и даны, чтобы время от времени им изменять.

— Золотые слова.

— К тому же сегодня знаменательный день. Должно быть, самый важный в твоей жизни. Давай купим целый гарнитур сексуального белья.

— Гарнитура не надо, — я покачала головой. — Но спасибо, ты правильно понимаешь момент.

— Еще бы я не понимал… — пробормотал Кита.

Наше общее волнение поднималось все выше. Мы дополняли друг друга, усиливали ощущения.

— А давай купим тебе лифчик? Просто лифчик, но на пушапе. Чтобы твоя грудь не поместилась в машину. Хочешь?

— Не хочу. Ты же посылал Артему мои голые фотки?

— Ну да. Ты же разрешила. И я…

— Не в этом вопрос, Кита, — перебила я. — Я хотела сказать, что Артем видел, какие у меня на самом деле титьки. Так что нет смысла его обманывать, набивать поролон выше носа. Тем более, лифчик все равно придется снять. А вот чулки — это чулки. Их снимать не надо, они ничего не имитируют, только подчеркивают имеющееся.

— Здраво мыслишь, Лизунья, — похвалил Кита. — Обойдемся чулками.

— А какой у них принцип? — спросила я. — Я ведь в чулках нифика не понимаю. Которые надо носить с поясом и которые без пояса — они разные?

— Одинаковые. Разные были раньше. Сейчас у всех резинки с силиконом, сами держатся на ногах. Пояс, как я понимаю, для красоты.

— Тогда не надо пояса. Чулки ладно, как-нибудь натянутся, в них похожу. А пояс — это уж совсем непривычно. Буду в нем, как корова под седлом.

— Коровой ты никогда не будешь! — возразил друг. — Ни под седлом, ни без седла. Но если боишься надевать пояс — хватит чулок. Выберем с самыми красивым резинками.

— И мне их сразу тут надеть, да? — догадалась я.

— Здесь не стоит. В примерочной тесно, ногу не вытянешь, неудобно. А там все равно придется сначала идти в душ. Сегодня жарко, кондиционер у меня в машине не справляется. Так что просто купим и возьмем с собой.

— Ну давай так, — согласилась я.

— Девушка! — позвал Кита. — Можно вас на минутку?

Продавщица выскользнула из-за стойки, подошла к нам.

В каком-то фильме был эпизод, где герой — очень добропорядочный человек — на годовщину свадьбы решил подарить жене гарнитур, от какого я только что отказалась. Продавщицы демонстрировали белье на себе и напоминали проституток.

Эта выглядела прилично, ничем не намекала на назначение товара.

— А вообще, — добавил Кита прежде, чем мы начали выбирать. — Чулки мы тебе сейчас купим, но все это ничего не значит.

— В каком смысле? — уточнила я.

— В том, что ты можешь отказаться. В любой момент.

— Отказываться я не собираюсь, — твердо возразила я. — Ни в какой момент, ни сейчас, ни после.

5. Никита

Девственность в возрасте «за тридцать» являлась клеймом даже не 2-го сорта, а полной некондиции. Подобное существо женского пола было обречено на психосоциальную смерть.

К таким убеждениям я пришел давно и навсегда. Именно они вели меня в нынешнем мероприятии.

И вообще, я жил неправедно. Так считалось по всем критериям. Но меня не волновало мнение общества — особенно такого, как российское.

Я не уважал своих сограждан, презирал свой народ, поскольку не разделял его «традиционных ценностей». Прежде всего, мне претило российское отношение к сексу.

В России оно всегда базировалось на химерах.

Я не знаю, что было в восемнадцатом веке. Времена, когда мылись в колодах и освещали комнаты даже не керосином, а свечами, меня не интересуют. Истинная пляска монахов началась в девятнадцатом.

Развратник Пушкин за всю жизнь не пропустил ни одной вагины, оказавшейся в шаговой доступности. Но, лицемер до мозга костей, он выдвинул слоган «верности навек». И плевел упал на плодородную почву.

Бесполая русская классика подхватила лозунг и понесла в массы.

Коммунисты, пришедшие на смену попам — такие же негодяи, только еще и кровавые — сделали из него абсолютную догму, превратили в жизненный стандарт.

В нашем ханжеском социуме браки до сих пор считаются заключенными на небесах — с ключом от цепей, брошенным в море.

Я ничего не имею против единобрачия. Я не какой-нибудь бритый моджахед, которому нужно иметь четырех официальных жен. Но я считаю, что брак и секс в целом не связаны друг с другом.

Счастливое супружество основано на чем-то более серьезном и неизменном, чем минутное удовольствие от соединения гениталий.

Психологи и сексологи цивилизованных стран пришли к заключению, что срок чувственной связи в браке составляет семь лет.

Единомышленники бесполых классиков будут спорить, но лично я согласен с этим выводом. Я прочувствовал его на себе — точнее, на своей семье.

Вспоминая первые годы нашего с Владленой супружества, я вижу бесконечную, нескончаемую, сверкающую всеми красками вереницу половых актов. Мы занимались сексом очень часто и где угодно.

Мы совокуплялись в квартире — где угодно, в спальне, на кухне и на балконе, глядя на курильщиков из соседнего дома. Мы соединялись, едва не падая, на узких лифтовых площадках: в самих лифтах не получалось, поскольку в городе еще не имелось достаточно высоких домов. О самолетных и поездных туалетах не стоит даже говорить — равно как и о купе при отсутствии соседей. Заднее сиденье автомобиля, позиционируемое как сексодром для бездомных, использовалось нами не реже, чем кровать.

При этом мы с женой были одинаково раскрепощенными во всем. Мы любили заниматься сексом под порнографию, я купил в спальню второй телевизор — не такой большой, как в гостиной, но приемлемый для развлечений. Я часто фотографировал Владлену голой и полураздетой, во всех возможных ракурсах. Особенно хорошо это получалось на даче. Она не имела ничего против того, чтобы, например, я снял ее сидящей на корточках под яблоней и выжимающей из себя мою сперму. Не имелось числа кадрам, где я трусь головкой о Владленин сосок, зажимаю свой напряженный пенис между ее молочных желез или сливаю ей в пупок.

Мы снимали и собственное порновидео, тоже по-всякому. Однажды я даже сделал клип, относящийся к порнокатегории «Point of View». Я держал камеру и снимал, как Владлена, лежа на спине, вставляет в себя мой пенис, как он работает в ней до победного конца, как она потом его вынимает и обтирает о свой лобок. Я был до такой степени увлечен телом жены, что смог сделать все это одним прогоном без смены кадра, испытать полноценный оргазм в неудобной позе — сидя на пятках около ее влагалища.

То была сказочная, феерическая жизнь.

Потом все как-то незаметно и беспричинно сошло на нет. Когда я пытаюсь точно определить переломный стаж нашего брака — сопоставляя имевшиеся у меня машины, юбилеи родственников и события мирового масштаба — то прихожу к выводу, что перемены случились как раз между шестью и восемью годами. Получалось, что психосексологи правы.

К такому сроку в большинстве семей есть дети, которые — по мнению подписчиц канала «Яжемама» — цементируют брак, то есть к имеющимся кандалам прибавляют новые, гораздо более тяжелые. На самом деле в цементации я не уверен.

У многих дети производят обратный эффект: семья распадается на такое количество осколков, что их невозможно не только воссоединить китайским «суперклеем», но даже просто собрать в кучку.

Об этом я думаю, глядя на Темку. А он совершенно нормальный, приличный, разумный, интеллектуальный человек — не рыболов и не футбольный болельщик.

В нашем случае дополнительных кандалов не зазвенело. Бог нас спас: не дал дьяволу наслать детей.

Порой мне кажется, что мужчины и женщины, исповедующие религию «чайлдфри», неосознанно тянутся друг к другу и создают бездетные семьи.

Темка — антипример, какие неизбежны. Ведь даже колодки «Pagid», чисто теоретически, могут сноситься до истечении срока гарантии. Он просто выбрал неподходящую жену.

Мы с Владленой никогда не хотели иметь детей. Не обсуждая тему, мы это понимали.

Нас ничего дополнительно не «цементировало», нас накрепко связали внутренние чувства: чисто человеческая любовь и уважение друг к другу. И, конечно, с годами все бОльшую роль играла привычка. Я не мог представить, что около меня вдруг окажется кто-то, кроме Владлены. Она не раз говорила то же самое.

Сейчас наш супружеский стаж составлял двадцать лет — мы втрое превысили срок жизни брака. Но в плане крепости нашей семьи это ничего не значило.

Мы стали не сексуальными партнерами, а лучшими на свете друзьями, самыми близкими людьми. Более того, после многих лет жизни заняться сексом с Владленой казалось мне столь же недопустимым, как поиметь собственную сестру, мать или дочь.

Должно быть, такой взгляд на природу вещей вряд ли бы нашел понимание. Но меня это ни в коей степени не волновало. Моя собственная концепция брака имела еще более радикальные тезисы.

Социальные статусы не имели ничего общего с природными инстинктами. Пока человек жив, он хочет секса — а когда перестает хотеть, то перестает жить.

И только полный болван может считать, что можно заставить вожделеть человека, с которым живешь годами.

По моему глубокому убеждению, абсолютное большинство браков распадается по той причине, что супруги перестают вызывать друг у друга влечение, но вынуждены существовать вместе во взаимной «верности навек». Жизнь без секса взрывает изнутри.

Счастливый долговременный брак в моей интерпретации есть взаимное уважение в семье плюс полноценный секс на стороне. Причем последнее в равной мере справедливо для обоих супругов. Физическая верность — это химера, от которой пора освободиться.

Единственным серьезным условием остается то, чтобы сторонние связи оставались на физиологическом уровне — не обрастали притязаниями, как корабль ракушками, не тянули семью на дно.

Сам я живу по такому принципу десять с лишним лет.

Меня трижды не поймут домостроевцы новейшего времени, но я был бы рад, если бы и жена имела сменяющихся любовников. Это пошло бы лишь на пользу.

Живя во взаимном уважении, мы не ущемляем личную свободу.

Мы не шпионим друг за другом. Не подслушиваем разговоров, не просматриваем списки контактов и журналы звонков, не обнюхиваем одежду и белье, не выворачиваем карманы, не перетряхиваем сумочки и барсетки. Я не роюсь во Владленином ноутбуке, она не шарит в моем компьютере — где, впрочем, из того же уважения все стороннее многоуровнево запрятано.

Поэтому в отношении жены я не могу сказать ничего определенного.

Но по тому, что ее характер остался столь же спокойным, как и в юности, нет пред- и постменструальных синдромов, я делаю предположение, что и у нее есть выходы для разрядки..

В целом мы живем не просто хорошо, а прекрасно. Не имея материальной обузы в виде «наследников», мы живем для себя, оба вместе и каждый по отдельности. Мы два раза в год отдыхаем за границей: то в Европе, то в Азии — едим, что желаем, и носим, что хотим. А летом в своей квартире без ограничения гоняем кондиционеры и запускаем столитровый бойлер, едва отключат горячую воду.

Такой жизни могут позавидовать многие.

До появлении Лизы все оставалось на прежнем уровне. А появилась она не то чтобы внезапно, но в общем неожиданно.

На своих сослуживиц по фирме — которых было существенно больше, чем сослуживцев — я не обращал внимания, хотя всех знал в лицо.

Я жил по тому принципу, что нельзя заводить никаких, даже самых кратковременных, связей на работе. Женщин имелось много, хоть отбавляй. А хорошую работу искать приходилось долго, потерять можно было быстро.

Насчет «хоть отбавляй» я не лукавил. В женской стране выбирать было просто. Не имелось нужды даже платить проституткам. В любом датинговом чате присутствовали десятки женщин, которым требовался секс как жизненная необходимость.

Для души, для сердца и ума у меня имелась Владлена — единственная и неповторимая, главный человек на планете. С нею я никого не сравнивал, поскольку никто не мог сравниться.

Для удовлетворение потребностей тела мне требовалось только тело, без дополнительных условий. Я не пренебрегал официантками, диспетчерами ЖЭУ и даже воспитательницами детского сада. Не имела для меня значения и национальность. При наличии ответной теплоты я был бы счастлив даже в постели с бушменкой. Внутреннее содержание партнерш меня не интересовало, наслаждали иные нюансы. Таким я уродился и ничего не мог с собой поделать.

Впрочем, я не видел причин что-то менять. Мой образ жизни, мой взгляд на природу вещей никому не приносил вреда.

Что касается «ТрейдФуда», то на своих сослуживиц я, конечно, посматривал. Но взгляд ограничивался эстетической оценкой. Она — мягко говоря — не радовала и потому не грозила нежелательными последствиями.

Кристиан Диор говорил, что самым красивым местом женщины является ее грудь. Это место я тоже любил, но красивейшим считал другое — ноги.

При несомненных достоинствах, грудь обладала рядом сомнительных свойств. Ее можно было нехорошо увеличить против первоначально определенного природой: внешне бюстгальтером или внутренне имплантами. И кроме того, всерьез наслаждаться женской грудью удавалось, лишь раздев ее владелицу. Последнее существенно сужало спектр удовольствий.

Ноги ничем не корректировались и всегда оставались на виду. Колготки и чулки их не искажали, лишь подчеркивали форму.

В нашей фирме коленками сверкали лишь секретарши нескольких главных начальников. Остальные женщины не красовались, а работали — что было удобнее делать в джинсах.

Я секретарши не имел. Моя начальническая должность подразумевала не раздачу указаний, а конкретную деятельность — причем весьма интенсивную, поскольку информационные технологии менялись и совершенствовались. Поэтому на работе даже малый фактор не гнал соблазнов, не нарушал внутреннего равновесия.

Лиза не была секретаршей и ходила в брюках. Не обладая рентгеновским зрением, не удавалось оценить красоту ее ног. Она была лет на десять моложе меня. Я не выделял эту женщину из общей безликой массы, пока не узнал о ней кое-что интересное.

Интернет открывал безграничные возможности для продуктивного бизнес-общения, позволял мгновенно обмениваться информацией, ускорял процессы и помогал во всем. Однако в то же время он допускал никому не видные лазейки для утечек чего угодно: от данных до денег.

Вопросами интернета у меня занимался системный администратор, причем довольно квалифицированный. Но этому вчерашнему студенту — татуированному блондину со стальной серьгой в ухе и хвостиком на затылке — я не очень доверял. Я знал, что для истинного компьютерщика зачастую важен процесс: результат ради результата, а не ради пользы дела.

Поэтому, решая насущные вопросы: от своевременного обновления 1С всех конфигураций до установки и настройки программ по маркетинговому анализу — я никогда не забывал о порядке в корпоративной сети.

Целью моих интересов были не компьютерные игры. Я всего лишь раз внезапно нагрянул к администратору, застал у сервера за «Танками» и подал докладную, в результате чего его оштрафовали и даже лишили премии по итогам года. После этого хвостатый кадр стал яростно бороться с играми, время от времени жестоко проверял все компьютеры фирмы, никому не позволял наслаждаться тем, за что пострадал сам.

Не доверяя сисадмину, я сам периодически следил за переговорами по внутреннему мессенджеру.

Иные средства общения — равно как и личная электронная почта — были запрещены моим приказом, завизированным высшим начальством. Нарушителю грозило мгновенное увольнение, рисковать не отваживался никто.

Конечно, любой недобросовестный сотрудник мог связаться с кем угодно по смартфону. Но от подобных утечек не была гарантирована ни одна система, да и перекачка конкретной информации со служебного компьютера на телефон не могла пройти незамеченной.

Но разговоры по корпоративной сети тоже могли о чем-то сигнализировать. Я не был доносчиком, я не работал по чьему-то указанию. Я не любил людей, не входил ни в чье положение, не отстаивал ни чьих интересов, кроме собственных. Я не хотел, чтобы дела нашей фирмы пошатнулись, обрушились и в числе других погребли меня.

После долгих мытарств я нашел этот «ТрейдФуд», укрепился в должности. Это место работы было лучшим из всех предыдущих, я не собирался его терять. В моем возрасте карьерных взлетов уже не ожидалось. Любые перемены вели только вниз.

Я держался за место и был готов лично отвернуть голову каждому, кто осмелится его пошатнуть.

Просматривая архивы сообщений, я наткнулся на имя Лизы — причем в нехорошем контексте.

Из подсмотренных бесед я узнал, что Лиза когда-то крутила жесточайший роман с женатым менеджером из ДРИМа — департамента развития и маркетинга. Результатом был развод и двое несчастных, брошенных детей.

Менеджера, которого звали не то Андрей, не то Сергей, я знал, но не подозревал о мексиканских страстях. Своим носом он напоминал персонажей с картин художника Губарева, хотя те были симпатичнее. Этот персонаж мне не нравился, хотя мы обменивались приветствиями на парковке.

Когда все происходило, я не понял: Андосергей года два назад уволился из фирмы, а Лиза осталась, замуж не вышла.

Но женская часть «ТрейдФуда» кипела от негодования. Лизе перемывали косточки, обвиняли во всех смертных и бессмертных грехах.

В обсуждении принимали участие наш головной офис, розничные сети и филиалы — от Перми до Оренбурга и от Казани до Челябинска. Я видел страшное проявление «женской солидарности», когда сотня добропорядочных матрон многотонной массой обрушивается на одну, которую посчитали недобропорядочной.

Под прожектором праведной ярости Лиза виделась как трактор, рассекающий кукурузное поле, за которым остается полоса развороченной земли, раздавленных початков и обломков разрушенных семей.

Я не брался судить, какая доля истины содержится в обвинениях. Я знал, что в моральной схватке женщин нельзя доверять ни одной из сторон. Хотя, конечно, дыма без огня не бывало. Любое следствие имело причины. Эта Лиза вряд ли была кисейной барышней, Чехов не написал бы с нее свою Мисюсь.

Я ничего не знал, но мне стало ее жаль. В сложившихся обстоятельствах эта Лиза могла кончить, как какая-нибудь Иезавель — хоть и по совершенно другим причинам.

Во мне вызрело иррациональное любопытство. Захотелось выяснить, кто такая Лиза на самом деле, и столь ли она опасна, какой рисуют. Однако возможности не представлялось.

Все перевернул случай. Впрочем, к нынешнему возрасту я убедился, что все главное происходит незапланированно. Без случайных поворотов жизнь катилась бы медленно по инерции и остановилась, не достигнув половины.

Если говорить точно, случаев было целых два, они удачно наслоились и сложили результат.

Мою новенькую, только что купленную «Лачетти» кто-то помял на дворовой парковке: по кругу, от заднего крыла до переднего через обе пассажирских двери.

Судя по форме вмятин, стоило предположить, что это разворачивалась «Газель», привозившая товар в продуктовый ларек. Наш дом был оборудован видеокамерами, но попытка просмотреть запись не увенчалась успехом, ее так и на нашли. Не удалось мне и выследить газелиста с поцарапанным бампером: он или был случайным, или все заметил и подкрасил свой фургон.

Происшествие не носило характера катастрофы. Моя машина находилось под КАСКО, я отправил ее в ремонт по страховому случаю.

Но так или иначе, я на целую неделю остался без средств передвижения. Я ходил пешком, ездил на маршрутках и проклинал тысячей проклятий «управляющую компанию», которая брала плату за видеонаблюдение, оказавшееся бесполезным. Я даже решил, что, получив «Лачетти» из кузовного цеха, соберу документы и подам в суд — не разорю компанию, но попорчу ей кровь.

Так бы я и сделал, не ворвись в мою жизнь Лизка, которая одним махом затмила прочие проблемы.

Второй случай не относился к категории личных.

Именно в те дни, когда я, чертыхаясь на каждой остановке, пользовался муниципальным транспортом, к нам приехал владелец холдинга.

«Новый русский» безвыездно жил в Испании, управлял по видеоконференции через совет директоров. Так было всегда, никто — включая меня — ни разу не видел хозяина в глаза. Он воспринимался кем-то вроде Господа бога, который смотрит вниз, раздвинув облака.

Но в тот год хозяин решил лично оценить ситуацию и явился с проверочным визитом. Контора стояла на ушах, сотрудники пытались подчистить все хвосты, учесть все мелочи, чтобы удержаться на своих местах.

Это было трудно, поскольку никто не знал, к чему может придраться верховный гость, а что ему может понравиться.

Кто-то пустил слух, будто дон Педрильо из Кара-Елги обожает любоваться женскими ногами. Вероятно, это было шуткой, но прекрасная половина фирмы на время переоделась.

И все соединилось в разрывную смесь. А фитиль тлел уже давно, его осталось чуть-чуть.

В тот теплый летний вечер, когда опрокинулась моя жизнь, я вышел из офиса в небезоблачном настроении.

Мы с Владленой жили не просто в другой части города, а на другом его конце; расстояние от работы до дома только по прямой составляло почти двадцать километров.

Поездка на машине мною не замечалась. Я любил водить, любил ощущение, которое возникает в замкнутом пространстве, подвластном моей руке.

Даже музыку для езды я выбирал специально: скачивал из Интернета, потом сбрасывал на флешку. Мой «Лачетти» был оборудован бедно, магнитола читала компакт-диски, но не имела входа для внешних носителей. Я слушал через FM-модулятор и не зависел от радио, от московских ведущих с их быдлянскими голосами.

На светофорах молодые девушки переходили улицу перед моим капотом. Ветер задирал им юбки, жизнь казалась прекрасной.

Сейчас мне предстояло трястись битый час в прокуренном автобусе среди пенсионеров, которые с утра наелись чеснока.

На полпути к остановке я увидел Лизу, которая шагала в том же направлении.

Сейчас сам факт того, что я ее узнал, кажется сакраментальным. Мы здоровались, сталкиваясь в мрачных коридорах офиса, но ни разу не перекинулись парой слов.

Однако я идентифицировал ее с первого взгляда — даром что в таком виде никогда не видел.

Вместе привычных мешковатых брюк и жилетки с сотней карманов на Лизе была черная юбка средней длины и простая белая блузка. Непривычность облика подчеркивали волосы.

Обычно собранные в невыразительный узел, сейчас они колыхались распущенной волной. В отличие от еще не виденных мною нижних, верхние Лизины волосы были темно-каштановыми и слегка отблескивали под вечерним солнцем.

Грубовато-сосредоточенный супервайзер, доведенный работой до бамбукового состояния, превратился в какую-то престарелую школьницу.

Сам не знаю почему, я ее нагнал. Мы поздоровались, невольно разговорились.

Тема была задана ситуацией. Все мысли вертелись вокруг приезда хозяина, каждый переживал за судьбу фирмы и за себя по отдельности.

К слову сказать, таинственный обергруппенфюрер в офисе так и не появился. Он не ознакомился с рабочим процессом, не беседовал с сотрудниками, лишь приватно встречался с топ-менеджерами в четырехкомнатных апартаментах отеля «Шератон-Плаза». Визит небожителя не принес ничего плохого. Небесная кара настигла лишь меня.

Возможно, ничего бы и не случилось, не выяснись, что Лизе надо ехать тем же автобусом, что и мне. Мы бы расстались на остановке, чтобы потом опять молча кланяться.

Но судьба взяла в крепкие тиски.

Когда Лиза, которую я по-джентльменски пропустил вперед, взбиралась в маршрутку, дунул коварный ветер и поднял черную юбку куда выше, чем у предкапотных девушек.

Я не успел отвести глаза и увидел все, чего не следовало видеть.

У меня перехватило дыхание. От одного вида белых, тяжелых, ровных, умопомрачительно голых Лизиных бедер оставалось лишь умереть. Наваждение длилось секунду, пока подол не опустился, но ее было достаточно.

Меня даже не насторожило, что под черную юбку были надеты белые трусики, чего бы не сделала ни одна женщина из моего послужного бестиария. Я просто захотел эту Лизу — по-мальчишески, до потери пульса.

Разумеется, в тот вечер лишнего произошло. Мы просто ехали, сидя рядом. Черная юбка не обнажала коленок, ситуация оставалась пристойной, соответствовала серьезному разговору. Потом Лиза вышла, а я поехал дальше — до своей конечной, откуда еще предстояло идти пешком.

Первая встреча ничего не пообещала. Но на прощание мы зачем-то обменялись телефонами. Похоже, Лиза больше не хотела афишировать знакомств с мужчинами, заранее избегала встреч на работе.

Такого стиля общения мы придерживались до сих пор. Намерившись встретиться: уединиться на съемной квартире или выехать на природу — мы созванивались, потом встречались в условленной точке соседнего квартала. Возвращались мы тем же порядком, даже если шел дождь и Лизе приходилось скакать по лужам с зонтиком.

Схема работала безупречно: за четыре с лишним года нашей связи о ней никто не проведал. Это я знал с абсолютной достоверностью, просматривая беседы по внутреннему мессенджеру.

Наши планиды оказались на беду созвучными. Лихорадка, вызванная приездом хозяина, прошла, в следующий понедельник женщины со вздохом облегчения надели брюки. Лиза тоже стала прежней.

Но дня через два она позвонила, предложила встретиться в обеденный перерыв, выпить кофе в ближайшем заведении.

Там было безопасно: из-за дороговизны сослуживцы туда не ходили. Они вообще ущемляли себя в радостях жизни: обедали на рабочих местах, разогревая в микроволновке принесенную из дома дрянь вроде гречневой каши с остатками вчерашнего винегрета.

В ту самую первую нашу встречу в кафе случилось недоразумение, которому я не придал значения — как белым трусикам под черной юбкой. Мы выпили кофе, опять о чем-то поговорили.

От глупой женщины мне требовался только секс. Если цель не достигалась в первый день знакомства, я обрывал контакт.

А Лиза показалась умной и в целом понравилась. Это определило дальнейшее.

Я не влезал ей в душу. Я не пытался выяснить биографические детали, не стремился определить долю достоверности в известных мне обвинениях.

В какой-то момент мне показалось, что странная женщина заманивает в свои сети: осторожно, но несомненно. Это не страшило.

Будучи опытным, как тигр, я не боялся сближения с Лизой. Я не сомневался, что из связи с ней вынырну столь же легко, как получалось с прочими женщинами. Не мне, гроссмейстеру, было чего-то опасаться.

Связь налаживалась медленно, сближение доставляло удовольствие.

В течение осени мы время от времени встречались. Имея свободный график, мы уходили из офиса до окончания рабочего дня. Для меня это было оптимальным вариантом: вечера я предпочитал проводить спокойно, дома с Владленой, перед телевизором, запустив какой-нибудь хороший фильм.

Обычно мы гуляли, отъехав куда-нибудь на окраину, где не рисковали столкнуться со знакомыми. Пару раз мы посещали небольшой ресторанчик. Я любил хорошо поесть, заказывал креветок в кляре, угощал Лизу белым вином — хотя она говорила, что предпочитает «Мартини», которого не было в меню.

Между нами не случалось ни поцелуев, ни объятий. Я ни разу не взял Лизу за коленку: ее неизменные брюки лишали жест смысла. Но я чувствовал постепенное сгущение грозовых туч, из-под которых не удавалось убежать.

Впрочем, тут я неправ. Я по-прежнему не ощущал опасности. И встречаясь с Лизой для прогулок, продолжал время от времени пользовать Альбину — директора музыкальной школы с грудью, напоминающей пару сильно выросших плодов помело.

Гром ударил зимой.

Как обычно, Владлена уехала на годовой сейлс-митинг с последующим рождественским отдыхом в Финляндии. Я остался на полной свободе, имел право распоряжаться выходными днями.

Я ощутил себя жаворонком в весеннем полете. Можно было забраться в самые высокие небеса, журчать там и падать вниз, не остерегаясь слишком близкой земли.

В первую же субботу я предложил Лизе встретиться — с утра без мыслей о времени, без необходимости возвращаться в офис. Такого между нами еще не случалось. Она согласилась так легко, будто давно ждала подобного.

Всему, что произошло дальше, способствовали факторы стороннего порядка.

В школе я ни с кем не дружил: одноклассники не вызывали интереса. Единственно близким был Яша Вейзельман — маленький курчавый еврей, тоже выпадающий из коллектива.

Учеба в Петербурге и вовсе обрубила связи. Вернувшись, я оторвался от прошлого. Но с Яшей мы возобновили контакт и даже всерьез задружились.

Он никуда не уезжал, окончил стоматфакультет местного медицинского университета, успел трижды жениться и трижды развестись, оставив за бортом троих детей, платил бешеные алименты.

Мы с Владленой лечили зубы только у Яши. За работу я всегда платил по прейскуранту: истинная дружба была крепкой лишь при условии, что в ней параллельны личная приязнь и деловые отношения.

Яков Эфраимович Вейзельман был стоматологом от бога. Он хотел создать собственную клинику, день ото дня исполнять клятву Гиппократа: облегчать страдания людей.

Здесь, среди башкир: членов Государственного собрания «курултай», их родственников, их друзей и приятелей, друзей приятелей родственников, родственников приятелей друзей и прочей сволоты вплоть до первобытного изначала — шансов не имелось. Яша решил уехать в Израиль и там развернуться по-настоящему.

Тому мешали обстоятельства: граждан с исполнительными листами не выпускали из страны, а с бывшими женами ему никак не удавалось разобраться полюбовно.

От каких-то удачно умерших родственников Яше как раз той осенью досталась однокомнатная квартира, неизвестная никому, кроме самых близких. Он намеревался продать перед отъездом, чтобы на исторической родине иметь первоначальный капитал — не катать тележки в аэропорту «Бен Гурион», а сразу заняться делом жизни.

Эту квартиру Яша не сдал ни чуркам, ни хачикам, а законсервировал до лучших времен. Но, будучи настоящим другом и зная мои сексуальные потребности, он снабдил меня ключами.

То, что в этой комнате когда-то кто-то умер на том диване, где я услаждался одноразовыми партнершами, не волновало. Смерть стоило отписать мертвым, а жизнь оставить живым. Яшиной квартирой я пользовался как домом свиданий.

Я взял обязательства не портить интерьер, их выполнял. Для интимных встреч я завел свой комплект белья и даже купил стиральную машину: самую дешевую, узкую, как мировоззрение патриота, но эффективную.

Той осенью ключи от Яшиной квартиры намекающее позванивали в моем кармане. Я совокуплялся там с Альбиной, Ириной, Гузелей и Раисой. Это ничему не мешало, не имело отношения к Лизе. Я вообще не намеревался сближаться с ней до интимного уровня, не собирался двигаться дальше прогулок и сидения за кофе.

Однако, оставшись без жены, я ощутил момент истины.

«Промедление смерти подобно» — когда-то писал кососкулый калмык Ленин. В некоторых случаях он был прав.

Подъехав за Лизой, в предложил сразу отправиться на Яшину квартиру. Тому способствовал метеорологический фон: с утра шел мерзопромозглый снег, под которым не хотелось гулять. Я пообещал подруге, что мы посидим в тепле, выпьем кофе и закажем большую пиццу «Маргарита».

В последнем не содержалось капли вранья или лукавства.

Владлена предпочитала домашнюю еду. А я обожал пиццу, суши, роллы, воки и прочий фастфуд, даже луковые колечки — любил все, что можно есть, не готовя. Оставаясь без жены, я питался только такими вещами.

На предложение Лиза согласилась с той же легкостью. Камень покатился с обрыва. Понеслось все, что привело к нынешнему положению дел.

Когда я замкнул изнутри дверь и принял у Лизы длинный черный пуховик, то обнаружил, что она — вопреки обыкновению — одета в платье. Это показалось сигналом.

Гуляя по посадкам и сидя в креветочном ресторане, я часто говорил Лизе о красоте ее ног. Слова не казались серьезными. Я не сомневался, что и летом она не сменит джинсы на юбку.

Но в первую «выходную» встречу Лиза неожиданно порадовала.

Радость, конечно, была условной. Платье — темно-бордового цвета, шершаво-пушистое, напоминающее бархат и ужасающе старомодное — имело чрезмерную длину. Лизины ноги из-под него по-настоящему не показывалась. Но все-таки это был прорыв на новую ступень отношений.

На крошечной кухне, включив чайник и даже не заказав пиццу, я привлек Лизу к себе и принялся целовать. Я не ожидал такого от себя, но подчинился внезапному порыву. Она отвечала сдержанно, но явно. А во мне — еще более неожиданно — разворачивалась пружина желания, которую не хотелось скрывать.

Я обнял Лизу, вжался в нее телом и понес на привычный Яшин диван. Уложив, я некоторое время продолжал череду поцелуев. Не ощутив внятного противления, я занялся псевдобархатным платьем.

Декольте поддалось, хоть нелегко. Под поощряющие выдохи «что ты делаешь» я справился с бюстгальтером, извлек грудь. Она была, плоской, совсем ничтожной. Вокруг маленького соска росли жесткие черные волоски, но и это не насторожило, как и все прочие неожиданности. Я шел к внезапной цели, не собирался размениваться по мелочам.

Когда бордовое платье упало на пол, а за ним последовала древневековая нижняя рубашка, я на секунду опомнился. Пока Лиза неуклюже высвобождалась из черных шерстяных колготок, я боролся со здравым вопросом о том, зачем мне это нужно.

В этой женщине не было ничего по-настоящему вожделяющего, кроме однажды увиденных ног. К нынешнему моменту они подзабылись. У Зульфии и Фиалиды ноги, кажется, были красивее. Да и вообще, красота ног не являлась достаточной причиной для того, чтобы презреть правила и завести любовницу на работе.

Однако у здравого не хватило сил. Лиза — в которой ничего не было — зомбировала, как какая-то цыганка, которой против воли отдаешь деньги.

Белые трусики я стянул с нее сам. Приторно запахло женщиной. Густо ошерстеневший лобок ударил по глазам, прочее ушло на второй план. Осталось только тело, ждущее моего пениса — или не ждущее, это уже не казалось важным.

Но все-таки я попросил формального разрешения раздеться.

Еще через сколько-то секунд я лежал на спине, а Лиза сидела верхом.

Я чуть приподнял ее бедра, разбросил тяжелые ягодицы, освобождая себе путь. Путь освободился, но ничего не получилось. Это не удивило.

Мой пенис был недлинным, но толстым. Несмотря на остроту головки, принять его сходу могла не каждая женщина. Даже рожавшая Зоя, которая была старше на двенадцать лет и знала голоса всех медных труб, подолгу водила моим пенисом по своей промежности прежде, возбудиться и увлажниться до такой степени, чтобы ввести. Потом без проблем устраивалась верхом — поскольку умела испытывать оргазм только в такой позе — и прыгала, повторяя без паузы «некончайподождименя». Но когда мы переворачивались на бок, я прижимался к мягким Зоиным ляжкам и сжимал из подмышек водянистые прохладные груди, она стремилась высвободиться, не дотерпев до последней струйки.

Облегчая задачу, я перевернул Лизу, опрокинул на спину, пристроился сверху. Она не сопротивлялась, не сдвигала ноги, открыла путь. Запах женщины стал сильнее. Пенис окаменел от вожделения, смазка лилась рекой, но я тыкался в еще не рассмотренные губки и оставался снаружи. Влагалище Лизы не впускало в себя. Таких неудач Яшин диван еще не знал.

Пробиваться врубовой машиной я не стал. В соединении с женщиной должна была быть взаимная легкость, иначе насладительный акт превращался в насилие. Лиза лежала, как горячее бревно. Пронзенный ничем не обоснованной догадкой, я спросил, не девственна ли она. Утвердительный ответ прояснил ситуацию.

Я не стал уточнять, каким образом проходил роман с «Андреем-Сергеем». Я только подумал, что лишь идиот мог разрушить семью из-за связи с девственницей.

О том, что было дальше, я поведал лишь Артему. Никто другой меня бы просто не понял.

На прощанье Лиза сказала, что это произошло один раз — случайно, и больше не повторится. В декларацию я поверил и был рад. Случившееся, в самом деле, оказалось попыткой с негодными средствами. День стоило отформатировать, а отношения с Лизой прекратить. Они привели к тому, что ни к чему не привели. Все было ошибкой — хоть и не слишком смертельной.

В воскресенье я привез на диван Динару — свою ровесницу, не имевшую ни единой запоминающейся черты. С ней все прошло, как надо, мировое равновесие было восстановлено.

Однако в понедельник Лиза позвонила мне так, словно ничего «этого» не случилось. А мне уже казалось, что я ничего не хочу форматировать. После работы я подхватил ее в соседнем квартале, и мы, не сговариваясь, поехали к Яше.

Там, уже не обещая пиццы, я сразу раздел Лизу, распахнул ее ноги и без комментариев приник к душистой промежности. Она что-то пищала, но не отталкивала, лишь сжимала бедрами.

Через какие-то минуты я почувствовал, как мой пенис хватают губы, а дальше все пошло по правилам.

Так, по правилам, продолжалось дни, месяцы и годы.

Через несколько одинаковых лет такие отношения стали казаться мне угрожающими. Поэтому я с радостью принял Темкино предложение. Оно могло означить прорыв в новую реальность — благотворную и для Лизы и для меня.

Решение выходило из привычного ряда. Лизка согласилась на него почти без сомнений, сам я сомневался до сих пор.

— Если не хочешь, можешь отказаться, — повторил я. — Можем у Артемона в гостинице просто попить кофе, и я отвезу тебя домой. Все — на твое усмотрение.

— Я не собираюсь отказываться, — повторила Лиза. — Сказавший «А» подразумевает «В». И вообще, я никогда не отступала назад. Зря мы, что ли, купили эти чулки? Вперед и только вперед.

6. Артемий

С Ником мы не условились относительно часа прибытия. Он сказал, что привезет Лизавету в первой половине дня, но точного времени не обозначил.

Я понимал ситуацию. Я вообще до сих пор не до конца верил, что все получится именно так, как предложил я и подхватил друг.

Не исключалось — причем с большой долей вероятности — что в любой момент все сорвется.

Однако я постарался изо всех сил, производственные дела завершил вчера. Сегодня освободился целый день, я мог ждать хоть до вечера, периодически подбадривая себя кофе.

С утра я выпил уже три чашки собственной заварки. В промежуток я принял душ — второй за день, который тоже взбодрил.

Я, конечно, мог позвонить Нику и уточнить, остается ли договоренность в силе. Если бы все отменилось, я мог пойти погулять. Гоняясь из одной конторы в другую, стремясь набрать как можно больше печатей на командировочное удостоверение, я не успел как следует рассмотреть город.

Я знал лишь, что цоколь этой гостиницы занимает «Ресторан честных цен». Увидев название я рассмеялся, представив, с какими неподкупно честными лицами официанты там обсчитывают посетителей.

Сама «Караидель» фасадом вытянулась вдоль улицы Ленина, которая — по словам Ника — раньше называлась Центральной. Следующим после гостиницы стоял желтый, с белыми пилястрами и наличниками в Александровском стиле, корпус местного института искусств.

Здания разделял портик с памятником Шаляпину. От того же Ника я слышал, что великий русский певец начал свою карьеру именно в этом городе, и до начала девяностых в одном из старых скверов стоял деревянный летний театр, где он пел.

Мемориал, втиснутый в проход между домами, ужасал безвкусием. Портик был слеплен в псевдогреческом стиле, но Шаляпин на белом мраморном постаменте напоминал пацана из подворотни. Развесистые капители колонн коринфского ордера были вызолочены.

Все вместе напоминало надгробный монумент какого-то цыганского барона.

Еще в Петербурге, когда мы бродили гулким овальным коридором музея Академии художеств, друг сетовал, что его родной город неузнаваемо переменился. Во времена его детства там было приемлемо, нынче воцарился китч вперемешку с блогерскими трендами. Ник объяснял это тем, что в конце века вымерли остатки русской интеллигенции, а образованные евреи разлетелись — кто в Израиль, кто в США. Теперь городом заправляла «кругломордая деревенская срань, понаехавшая со всей области».

Обладая тонким музыкальным слухом, даже чужие языки друг воспринимал на акустическом уровне. Он восхищался звонкостью итальянского, энергией испанского — и утверждал, что нет ничего более мерзкого, нежели курлыканье башкир, чувашей и прочих «сорных народов Поволжья».

В письмах Ник часто упоминал местных деятелей культуры — всяческих артистов, художников, композиторов, писателей и поэтов. Фамилий я, конечно, не запомнил, но он проклинал всех одинаково нецензурно.

Ник рассказывал, как полистал книгу местного издательства и прочитал, что герои пьют «кавальдос». Его не удивило, что безграмотна «авторша — старая дура учительского пошиба, которая сидит у себя в саду за оградой из кроватных спинок и сочиняет душещипательную херню про парижскую жизнь». Показательным было то, что местные редакторы не только не знают этого слова, но и не умеют включать проверку правописания в Ворде.

Подытоживая, Ник сказал, что переиначил культовую цитату из Ганса Йоста, поскольку «при словах о башкирской культуре его рука тянется к пистолету».

За институтом искусств шумел перекресток, дальше раскинулась пешеходная зона. Я там еще не был. Но Ник, тщательно планируя мой прилет в этот город, заранее снабдил меня Яндекс-фотографиями, и окрестности гостиницы я представлял себе довольно хорошо.

Ограниченный справа комплексом медицинского университета, а слева библиотекой имени какого-то — по выражению Ника — «башкирского отморозка», этот квартал мог быть уютным. Два ряда не очень высоких, но густых лип затеняли мощеный бульвар. Хорошие скамейки звали присесть.

Однако тихое совершенство портил ряд «арт-объектов», высеченных из серого камня, напоминающего мелкозернистый гранит. Они были столь уродливы, что у каждого имелась табличка, обозначающая «яйцо мироздания», «коня мечты» или «маятник времени». Без пояснений никто бы ничего не понял, поскольку вся эта недешевая дрянь выглядела одинаково.

Увидев серую вереницу, я подумал, что Бенвенуто Челлини перевернулся бы в гробу, узнай об эстетических критериях третьего тысячелетия.

Ник рассказывал, что прошлым летом один придурок — местный композитор — устроил тут «фолк-шоу». Поставив у каждого объекта какую-нибудь железную грохочущую дрянь, он под фонограмму народной песни пробежался вдоль аллеи и обратно, изображая отрывки из партии ударных.

Арт-объекты вызывали отвращение. Но дальше открывался сквер, переходил в аллею, которая полого спускалась к парку, раскинувшемуся вдоль обрыва. Под ним коричневато-серой массой ползла самая широкая из местных рек.

Я мельком видел эти места из окна такси, когда ехал из аэропорта, пересекал эту реку по двойному мосту. Вероятно, по высокому берегу оказалось бы приятно погулять.

Подумав о неизведанных красотах, я поймал себя на малодушной мысли.

Все, на что мы сегодня трехсторонне подписались, пришло в голову сгоряча, лишь издали казалось приемлемым. Сейчас я чувствовал нереальность задуманного.

И, пожалуй, было бы лучше, если бы все сорвалось и я пошел гулять. Вечером я даже мог спустить остатки неучтенной наличности в «честном» ресторане. Так ситуация разрешилась бы спокойно, без взрыва и грохота.

На журнальном столике звякнуло. Я с утра включил ноутбук, поскольку петербургское начальство могло в любой момент поинтересоваться моими успехами. Но меня искали не по службе.

Сообщение — дурацкое сердечко, окруженное ладонями — пришло от предпоследней любовницы. Мы мирно расстались еще весной, но она до сих пор не теряла надежд, время от времени напоминала о факте своего существования.

Я ничего не ответил — закрыл мессенджер и отключил вай-фай. При любом продолжении дня не хотелось, чтобы меня беспокоили. Тем более, еще позавчера, в первом сообщении, я сказал генеральному, что здесь сплошь и рядом проблематичен интернет. Я сделал это на всякий случай, оставляя за собой возможность беспроблемно пропасть на полдня. Небольшая ложь не вызвала подозрений.

Можно было и вовсе захлопнуть ноутбук. Но рука помимо воли щелкнула мышью, открыла припрятанную папку.

Наши с Ником отношения достигли предела. Он мог прислать мне фотографию своего члена с воткнутой ромашкой, я отвечал чем-то сходным. О прочем и говорить не стоило.

Мы рассказывали друг другу обо всем, что обыватель назвал бы «победами», но для нас было попытками удержаться на поверхности безнадежной жизни.

Говоря кратко, мы обменивались информацией о каждой новой партнерше: и словесно и визуально.

Иногда это были простые портреты. Порой мы делились обнаженными снимками, скачанными из датингового чата. Некоторые женщины позволяли себя фотографировать специально: позировали, показывали лучшие места — кто в масках, а кто с открытым лицом.

В лучших, редких случаях, мы могли представить друг другу фотосессии с интимных встреч. Это представляло вершину откровенности.

Однажды Ник прислал мне серию фотографий с некоей Ларисой — которая, кажется, некоторое время была у них в семье приходящей домработницей. Имя я запомнил, поскольку оно казалось мне редким. У меня самого не было не только любовницы, но даже просто знакомой Ларисы.

Эта мне очень понравилась. У нее была маленькая грудь и невероятно длинные ноги, а лобок зарос нежным рыжеватым волосом.

Со своей Ларисой Ник развлекался на даче. Сначала шли бесконечные ракурсы ее ног и замечательных, больших и круглых коленок. Затем пошел фотоотчет о главном. На одном снимке Лариса сидела, распахнув увлажнившееся влагалище. Второй давал крупный план ее промежности. Большие губы бугрились, золотистые волоски вились, как кудри херувима, малые губки выглядывали аппетитно. На третьем — сделанном в стиле «POV» — она была готова опуститься на Ника сверху. Набухшая от возбуждения грудь слегка свесилась и казалась не такой уж маленькой, сосок вызывал аппетит. Я вообще давно отметил, что чем меньше у женщины грудь, тем роскошнее становится ее возбужденный сосок. Ников великолепный член — бананообразно изогнутый, утолщенный в средней части — чуть приподнялся от живота и уже обнажил острую головку. Четвертый изображал Ларису уже после финала. Она лежала навзничь, сосками в потолок, и от самых плеч была залита спермой. Несколько струек сползали по бокам, а в пупке стояла желтоватая пузыристая лужица.

В другой раз Ник прислал серию с девицей, предложившей все возможные и невозможные варианты сексуальных проникновений. Качество фотографий было неважным: Ник объяснил, что порносессию снимал пленочной видеокамерой, потом сделал отдельные, лучшие кадры. Но все равно в них была такая экспрессия, что оставалось только позавидовать.

Особенно мне понравился снимок, где они соединялись в простой «наезднице».

Девица сидела, опершись на руки, придавив друга тяжелыми на вид бедрами и склонившись к нему, лицо скрылось за волосами. Средней обильности грудь свисала, длинные толстые соски смотрели вертикально вниз. Под мясистой задницей виднелась огромная, волосатая Никова мошонка. Друг сжимал расплывчатые бока девицы, а сам смотрел в камеру с невероятно счастливым выражением.

Хорош был и кадр, где эта девица лежала на диване, держа себя за грудь и раскинув ноги. На переднем плане темнел ее пухлый, коротко подстриженный лобок. Ник сидел рядом, держал палец во влагалище. На лицах обоих сияли счастливые улыбки.

Общение было интерактивным. Например, Ник рассказывал, что познакомился с Оксаной, которая работала в колготочной компании, на каждое свидание приходила в разных чулках. На присланных снимках Оксанины ноги, в самом деле, были невероятно хороши. Помимо прочего эта женщина, по словам друга, отличалась тем, что до беспамятства любила оральный секс. Я без стеснения попросил сделать фотографию, как Оксана сосет ему член. Ник тоже прислал целую серию, где виртуозность этой женщины превзошла все границы.

Посторонний человек пришел бы в ужас от таких отношений. Но нам с Ником ситуация казалась нормальной. Зачем, вообще, было познавать женщин, если держать их в тайне от всех?

И, кроме того, лишь зашоренный ханжа мог отрицать психологический фактор. Рассказывать мельчайшие сексуальные подробности, как правило, было приятнее и увлекательнее, чем реально заниматься сексом.

Имелась и еще один смысл в том, что мы с другом обменивались фотографиями женщин, которых один из нас имел, а второй мог лишь посмотреть. Но он был настолько сокровенным, касался даже не нас обоих, а каждого по отдельности, что стыдился формулировать даже самому себе.

Лизавета, которую мне предстояло сегодня увидеть, не выпадала из общего ряда. Поведав о начале связи с ней, через некоторое время друг прислал мне несколько снимков.

Они были сделаны телефоном — и, вероятно, тайком. Ничего существенно информативного разглядеть я не смог. В перекошенных ракурсах я видел кусок голой ноги, спину или небольшую грудь, высунувшуюся из-под распущенных волос, без единой интересной детали.

По-настоящему различимым на этих фотографиях был лишь интерьер помещения. Стену над убогим диваном закрывал потускневший ковер классического советского рисунка, из-за обреза выглядывал угол кинескопного телевизора.

Ник говорил, что они с Лизаветой встречаются на квартире бабки школьного друга. Обстановка то подтверждала.

Окончательно договариваясь насчет мероприятия, друг прислал хорошие фотографии Лизаветы. Он написал, что преследует две цели: хочет продемонстрировать тело подруги и подтвердить, что она согласна. Второе имело вес: я до последнего момента не верил в намерения девушки.

Для усиления достоверности на снимках имелся временной тег: Лизавета сфотографировалась за неделю до моего отлета в Шанхай.

На самом деле Ник мог не ставить дат. Я и сам понял, что снимки новые, и для них он раздобыл фотоаппарат.

Обнаженная Лизавета стояла у темной, зеленовато-синей кафельной стены. С одной стороны белела современная консольная раковина, с другой втиснулся сверкающий край душевой кабины. Однозначно, Ник фотографировал подругу не в бабкиной квартире.

Сами снимки напоминали серию с порносайта. Лизавета была представлена с трех сторон: анфас, в профиль и со спины. Фон подчеркивал белизну тела.

Друг рассказывал, как был покорен ее ляжками, впервые увиденными из-под юбки. Глядя на третью фотографию, я соглашался.

Грудь, конечно, не выдерживала критики. Ник предупреждал, что бюстом подруги может насладиться только школьник, впервые увидевший голую женщину. Впрочем, при высокой, мало выраженной заднице такой профиль был соразмерен. Большая грудь нарушила бы равновесие. Да и темные соски были напряжены, что добавляло остроты кадру.

Анфас убил наповал. Лизаветина «дельта» заросла густым волосом. Вспоминалось винтажное порно, где партнеры носили длинные баки и выразительные усы, а у партнерш между ног чернели джунгли.

Лизавета превзошла всех виденных. Казалось, что под ее животом приклеен кусок шубы — причем даже не каракулевой, а нутриевой.

В отличие от Ника, я любил современный стандарт интимной зоны: голый лобок и заметное начало больших губ. Я придерживался его сам. В какой-то момент я хотел попросить, чтобы Лизавета побрилась, да потом постеснялся.

Но сейчас я понял, что в зарослях есть что-то такое, чего нет в нынешних голеньких куклах.

Помимо прочего, меня поразил Лизаветин взгляд, устремленный в объектив. В нем угадывалось смущение и в то же время ощущался вызов. Да и вообще, в позе и в глазах таилось нечто дьявольское.

Эта девица смотрела прямо на меня, притягивала и заранее давала карт-бланш. Ни одна из моих женщин не выставляла себя с такой ураганной, бесстыдной откровенностью.

Сейчас при взгляде на Лизавету мысль о том, что лучше просто погулять, показалась не просто глупой, а кретинской. От меня, конечно, уже ничего не зависело, но я почувствовал, что хочу удачного исхода.

Я закрыл фотографии, захлопнул ноутбук, встал с кресла, подошел к окну.

Кусок улицы Ленина прямо перед гостиницей был огорожен и закрыт. Тут что-то перестраивали, вчера гремели отбойные молотки. Сегодня под окном зияли дыры в разломанном асфальте, но рабочих не было. Подумалось, что удача может оказаться близко: ей способствовала тишина. Производить задуманное под шум и грохот было бы непросто.

На другой стороне раскинулся сквер, к которому примыкало разлапистое двухэтажное здание из красного кирпича — театр оперы и балета.

Про этот театр Ник саркастически говорил, что от прыжков местных балерин трещит сцена. Но такое визави шло на руку. Местная труппа отбыла на гастроли, никто чужой еще не приехал. Театр был пуст, из-за волнисто зашторенных окон никто не смотрел на гостиницу, мы могли не прятаться, наслаждаться солнечным светом.

Теперь я чувствовал, что увидеть реальную, а не фотографическую Лизавету хочется уже до судорог. Маяться в неопределенности было несерьезно.

Я вернулся к столику, взял телефон. Намерение оказалось своевременным. С другом мы находились в монофазе.

Я не успел открыть контакты: аппарат ожил, высветилось сухое лицо.

— Темкин, мы едем, — сказал Ник, не вдаваясь в подробности. — Слегка задержались, отклонились от курса пришлось заехать… ну неважно, куда. Все равно не знаешь.

В невидимой близости послышался женский смешок. Похоже, все действительно шло по плану.

— В общем, жди. Скоро будем. Никого не пускай. Вывеси табличку и запрись. Телефон выключи. Когда приедем, постучу условным стуком: три раза быстро, два медленно и опять три быстро. Понял?

— Понял, — ответил я, подавив радость в голосе. — Понял, понял. Отключаюсь и жду.

Ник знал, где я остановился: и гостиницу, и номер. Еще в студенческие времена он умел распоряжаться серьезными ситуациями.

Мне, в самом деле, оставалось только ждать.

Руки слегка задрожали. Я подумал, что не помешает еще раз принять душ.

7. Елизавета