Бесплатный фрагмент - Иди в баню и не парься

Предисловие

Детям, в отличие от нас, принадлежит Царствие Небесное. Они в состоянии, ходя по лужам и под проливным дождем, дотопать до небес. Взрослый смотрит на лужи и видит грязь. Дети, смотря на лужи, видят облака. Мы смотрим на облака чаще всего для того, чтобы убедиться, что скоро вокруг будут лужи. Для нас небо — предвестник ненастья, для них ненастье — предвестник неба. Они идут по лужам, как Христос ходил по водам. Он был не от мира сего, и потому не тонул, и они не от мира сего, потому и не тонут — в пучине взрослых проблем. Напротив, они вместе с ним идут прямо в Царствие Небесное. Они не различают, где грань между этим миром и тем.

«Умалитесь, — сказал Христос, — и станьте как дети». Но чтобы умалиться, нужно сначала умилиться. Научиться умиляться всему вокруг, как это делают дети. Лужам, палкам, муравьям, осколкам битого стекла, выпавшему зубу, бутылькам из-под антибиотика, оторванной ручке от шкафа. Кто хочет как ребенок взойти в Царство Небесное по лужам этого мира, должен научиться игре. Научиться этому не так-то просто. Кто утверждает иначе, скорее всего, пытается вам что-то продать.

Этим можно только заразиться. Детством заражаются. Прежде всего, от детей. И главный их урок — не парься. Ведь у тебя есть папа и мама. Хочется плакать — плачь, тебя всегда пожалеют. Чего-то боишься — беги к папе. Хочется кушать — к маме. Упал — не беда, у мамы есть перекись водорода. Чего-то не понимаешь — спроси. Не понимаешь объяснения — ну и ладно, потом поймешь. Заболел — ешь малиновое варенье и смотри мультики. Нашалил — пойди и признайся, тебя любят, простят и всему научат.

Эти тридцать три записи из своего блога я назвал общим названием «Иди в баню и не парься». Париться — не всегда хорошо. Хорошо париться лишь тогда, когда ни о чем не паришься. Только не парящаяся душа пребывает в покое — она находится «под паром», субботствует. Метафора бани великолепна — это покой, пребывание «под паром», оставление забот и «дел своих». Короче говоря, желаю всем идти в баню и не париться. И тогда даже лужи станут для вас поводом посмотреть на небо.

Бог и двухвостка

Некоторым людям повезло — когда они слышат о Боге как об Отце, у них создается в голове позитивный образ. Мне повезло меньше, позитивного образа никак не создается. Но как познать Бога-Отца без какого-то конкретного примера перед глазами?

В моем случае Бог сделал неожиданный трюк — превратил меня в отца, трижды. Я и не подозревал, что со временем мое отцовство станет для меня «окном» в Божье Отцовство. В конце концов, если я люблю своих детей так-то, то «кольми паче Бог» любит меня. Если мы, будучи злы, умеем даяния благие давать детям нашим, то, уж конечно, он умеет давать их мне.

Вот как, например, однажды сработал этот «перевертыш». Когда моей дочери было лет пять, мы были в гостях у друзей в Новосибирске. И вдруг ночью она просыпается с диким криком: «Мама, у меня в ухе гроза!» Мы в шоке, смотрим ей в ухо, а оттуда торчат чьи-то усики. Мы поняли, что кто-то туда заполз — квартира, где мы спали, была на первом этаже, и был самый разгар лета.

Вызвали скорую, через минут сорок приехал дядька и сказал усталым голосом, что у него нет инструментов. Пришлось ехать в больницу. Я поехал с дочерью, а жена осталась с малышом. Сидевший в ухе зверек немного успокоился, и дочь чувствовала себя вполне сносно. Мы ехали по ночному Новосибирску в скорой, она сидела у меня на коленках, а я ей что-то рассказывал. На месте врач быстро осмотрел ухо, взял пинцет и легким движением руки вытащил… двухвостку.

«Сегодня уже третья», — сообщил он нам, а экземпляр отправил куда-то в коробку, на опыты. — «Можете идти». Мы переглянулись, улыбнулись и пошли домой, пешком. Было 4 утра, улицы были пусты, мы долго брели по ночному городу и разговаривали о том о сем.

Казалось бы, о таком опыте лучше забыть. Лучше помнить о чем-то хорошем. О прогулках по парку, о поездках, о собирании грибов. Но именно эти несколько ночных часов, когда она была маленькая и беззащитная, а я был рядом, все время приходят мне на память, когда я думаю об отношениях с ней. В те часы мы сблизились настолько, насколько не сближались ни в какие другие моменты жизни. Я шептал ей на здоровое ухо что-то смешное, гладил по головке, придумывал истории о том, что сейчас, наверное, переживает бедный зверек в ее ухе. Он-то, наверное, шел домой, да и заблудился.

Я держал ее за руку у врача, а она была смелая, как львица. Потом мы долго шли по улицам, уже забыв обо всем, что произошло, и воспринимали это теплое июньское утро как подарок. Когда еще мы погуляем вместе в 4 утра по совершенно пустому Красному проспекту? Конечно, страдания есть страдания, их не хочется никому. Но в те часы между нами возникли какие-то прочнейшие узы, какое-то доверие друг к другу, какого не может дать обычная жизнь.

Интересно, думал я, может быть, это только я так воспринимаю те часы? Спрошу у дочери. Оказалось, ту ночь она помнит с трудом, но зато вспомнила другую — года два назад, когда она болела крапивницей. У нее все жутко чесалась, и она не могла уснуть. Я решил тоже не спать, за компанию. Мы долго болтали, а потом до посинения смотрели «Собаку на сене». К утру оба заснули. «Это было классно!» — вспоминает она.

Где Бог, когда ко мне в ухо заползает двухвостка? Теперь я знаю. Я сижу у него на коленках, а он прижал меня к себе и везет на скорой помощи, в больницу. Он говорит мне, что все будет хорошо, он рассказывает мне истории, держит меня за руку, говорит, что мы будем делать завтра, когда выйдем из больницы. Он обнимает меня крепко-крепко, и я знаю, что он никуда не уйдет.

Наверное, он делает даже больше, чем я подозреваю. Если я, будучи зол, могу любить своих детей, то он и подавно. В часы страданий Бог приближается к нам так, как никогда не приближается в благоденствии. Это не значит, что двухвостка перестала делать «грозу» у нас в ухе, не значит, что крапивница вдруг чудесным образом прошла, но мы точно знаем, что он будет с нами до самого конца. Он будет держать нас за руку крепко-крепко и никуда не уйдет.

А потом, рано утром, когда все кончится, мы пойдем гулять по городу. Улицы будут пустыми, в воздухе будет разлит аромат свежей июньской листвы. Мы будем долго болтать о том о сем, а, когда окажемся дома, завалимся спать — аж до обеда. Но эти моменты прошлого будут еще долгие годы вспоминаться нам как блаженные минуты счастья, моменты встречи с Самой Любовью.

Мячиком по лбу или урок имманентности

Просматриваю старые видео — 2006 года — и ловлю себя на мысли: «Что бы я отдал, чтобы вернуться туда хотя бы на мгновение и посмотреть на свою дочь, танцующей в 5-летнем возрасте?» А ведь тогда мне все казалось обычным, обыденным — ну ладно, танцует ребенок, ну и пусть себе танцует. Тогда мне не казалось, что я обладаю сокровищем. Все было повседневным.

Теперь, девять лет спустя, дочь тоже танцует, и опять все кажется обыденным. Но, просматривая старые видео, остро осознаешь одну не вполне очевидную вещь — Бог не в чем-то экстраординарном, он в ординарном. Он в обыденности. Он в повседневных мелочах. Он настолько имманентен, слит с текущим моментом, что я не могу его даже отделить от собственного дыхания.

Пророк Илия понял, что Бог не в сильном ветре, не в огне и не в землетрясении, а в тихом дуновении. По-еврейски это то же слово, что «дыхание, дух» (3 Цар. 19:12). Бог — это дыхание. Мы дышим, живем мгновение за мгновением, но не подозреваем о том, насколько он явен в эти мгновения. И только отдалившись от этих мгновений на некоторое расстояние, мы начинаем прозревать в них Бога.

Вдруг становится очевидным, что твоя компания друзей, веселящихся за столом десять лет назад, это чуть ли не рай. Смотришь и понимаешь, что я что-то упустил в те мгновения, и, наверное, упускаю сейчас. Я упускаю Бога в обыденности. А он именно здесь. Он не в потрясениях и не в землетрясениях. Он здесь и сейчас, но он слишком большой, чтобы увидеть его лицом к лицу. Он подошел к нам слишком близко, чтобы мы разглядели его глаза, нос, черты лица.

Как его узнать сейчас, когда сынишка взял теннисную ракетку и использует ее вместо клюшки, размахивая во все стороны? Ну вот, мне в лицо мячиком прилетело. Хочется строго-настрого ему что-нибудь сказать.

Уже десятый раз прерывает меня вопросом о только что просмотренном «Властелине Колец»:

— Папа, а почему у черных всадников лица не было?

— Я же тебя попросил десять минут помолчать. Я пишу.

— А, точно, извини.

Замолкает. Через минуту:

— Папа, а можно мне пострелять из лука? Я в тебя попадать не буду».

«А-а-а, — внутренне закипаю я, но где-то в подсознании все же улыбаюсь — здесь Бог, прямо здесь, прямо сейчас. Ну когда еще мой сын будет таким, как сейчас? Никогда.

Каждое мгновение — подарок, другого такого не будет. Никогда. Осознание этой «никогдашности» помогает отступить от этого мгновения на некоторое расстояние, и тогда, вдруг, проступают чьи-то черты, угадывается чей-то силуэт. Ты умиляешься и удивляешься тому, что имеешь прямо сейчас. И тогда ты слышишь ответ на свой немой вопрос:

— Где ты, Бог?

— Я не в землетрясении, не в ветре, не в огне, а в мячике, который только что прилетел тебе по лицу. Потому что, когда ты отступишь от этого мгновения и вспомнишь о нем лет через десять, тебе захочется расплакаться и сказать: «Как же я мог тебя не увидеть! Да вот же ты. Хочу обратно».

Десять минут и никаких волков

Одна из самых эффективных тактик усыпления незасыпающих детей, которые мы испробовали за четырнадцать лет, состоит в следующем. Когда ребенку не спится по какой-то причине, нужно просто ему сказать: «Я приду через десять минут и посмотрю на тебя». Даже если через десять минут он не заснул, то в следующие десять минут точно заснет. Работает со всеми нашими детьми, а их три штуки.

Стоит только сказать: «Мама или папа придут через десять минут», как ребенок почти моментально расслабляется. Он знает, что стоит подождать немного, и мама придет. Десять минут — не срок. Скоро все будет хорошо. Наблюдая за этим странным воздействием, я всегда удивлялся тому, что у меня с Богом не совсем так. Ведь он сказал: «Гряду скоро». Самое время успокоиться и заснуть. Но нет, не получается. Вернее, не всегда.

А у детей все просто. Папа скоро придет. Полежи и подожди. И он лежит и ждет. Он точно знает, что осталось немного, и он увидит папу. Папа его обнимет, поцелует, и все будет хорошо. Никакие волки не придут. Папа вот он, за дверью. Зевок — и сон.

«Се… близко при дверях», — говорит Бог. Пора расслабиться, успокоиться и отдыхать. Пора вздохнуть полной грудью: если папа прямо сейчас придет, чего бояться? Он придет через десять минут. Если в первый раз не заснешь, то заснешь во второй. Во второе пришествие. Второе пришествие — это не повод для страха, а повод для покоя, умиротворения. «Возлюбленному Своему Он дарует сон».

Последнее время — не повод паниковать, напрягаться или париться. Это радостное ожидание — до прихода папы осталось 9,8,7,6,5 минут. Чем он ближе, тем нам спокойнее. И, скорее всего, мы заснем раньше, чем он придет во второй раз. Так всегда бывает — с моими детьми. Во вторые десять минут они обычно засыпают. До моего второго пришествия.

Второе пришествие — самая радостная новость, какая только может быть. Она успокаивает. Какие волки? Какие катаклизмы? Какие бедствия по местам? Какие глады и моры? Какие язвы, чаши и трубы? Фантомы тают. Страхи рассеиваются. Папа за дверью. Я вижу свет, просачивающийся из-под двери. Он там. Он очень близко. Сейчас он зайдет. Подойдет, поцелует, подоткнет одеяло. А потом — будет утро нового дня. Солнце. Мы откроем глаза и увидим его улыбку. И начнется игра.

Это кто у нас такой красивый!

Первое, что хочется сделать утром, когда видишь своего ребенка, трущего глаза после ночных сновидений, это улыбнуться ему во весь рот и сказать: «Это кто у меня тут такой красивый проснулся!» Высказывание, надо сказать, совершенно неинформативное. Но в нем что-то есть. После него на детей находит веселое и бодрое настроение, и в течение дня, попадая в мое присутствие, они испытывают желание «быть хорошими», «умываться» и «делать уроки».

Если же забываешь это делать, и встречаешь детей безразличием по поводу того, что они проснулись в этот мир, или же, не приведи Господи, брякнешь что-нибудь вроде: «Кровать заправил?», ребенок тут же съеживается и начинает ожидать от тебя продолжения диверсий.

С чего мы начинаем день для наших детей? С улыбки, приглашающей их в мир и зовущей в интересные отношения? Или с упреков, требований, безразличия или негативизма? Что они чувствуют, когда мы заходим в их комнату? «Ну вот, сейчас будет еще одно задание», «опять что-нибудь не так». Или: «О интересно, что мама-папа скажут хорошенького?» «Что еще меня сегодня ждет радостного?»

Бывают люди, которые заходят в комнату, и тебе сразу становится понятно, что сейчас будет что-то хорошее. Но бывают люди, которые заходят в комнату, и ты понимаешь, что тебе несдобровать. С каким ощущением мы идем по жизни прямо сейчас? С ощущением придавленности, что сейчас в нашу жизнь ворвется кто-то или что-то, что сделает нашу жизнь тяжким бременем? Или с ощущением того, что с самого момента нашего пробуждения кто-то улыбается нам во весь рот и, как солнце, заражает бодростью и энергией?

Хочется ли вам «быть хорошими», «умываться» и «делать уроки», или вы чувствуете, что это невыносимая ноша, которую кто-то на вас повесил? С каким чувством вы просыпаетесь утром? «Ого, кто это улыбается мне, как огромное теплое солнце, и всем видом показывает, что мое пробуждение — повод для вечеринки!» Или: «Передо мной еще один день, когда от меня чего-то ожидают, но сил все это делать уже нет».

«Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в котором все Мое благоволение» — слова Отца о Сыне, которые звучат как строка из церковного гимна, но если сказать это по-другому, то звучать это должно так: «Это кто у меня тут такой красивый проснулся!» И присовокупить при этом улыбку до ушей. «Все мое благоволение» значит: «Я же в нем души не чаю».

Есть ли у вас в жизни кто-то, кто в вас души не чает? Если есть, вы счастливейший человек. Для счастья нужно очень мало. Чтобы кто-то в тебе души не чаял. Чтобы от одного вида этого кого-то хотелось «быть хорошим», «умываться» и «делать уроки».

Большинство из нас не знают, что в них души не чают. Иначе мы жили бы по-другому. Мы просыпались бы с чувством, что кто-то нам до смерти рад. Вся троичная динамика заключена во фразе: «Это кто у меня тут такой красивый проснулся!» Это все, что происходит в Троице. Взаимное обожание. Взаимное обожение.

Что бы я сделал, если бы знал, что кто-то во мне души не чает? Наверное, «был бы хорошим», «умывался» и «делал уроки», но делал бы все это с радостью, поглядывая краем глаза на того, кто там копошится на кухне, готовя мне вечеринку. По всей квартире несется запах жареного лука и яичницы с беконом, а я все делаю и делаю уроки. И какая же это радость делать уроки, когда вот-вот распахнется дверь, войдет кто-то, и ты от одного его вида поймешь, что тебя ждет пир. «Пойдем, — скажет он, — все уже собрались, пора начинать, мы тебя уже заждались».

Самая нелогичная логика

Когда ребенок растет в атмосфере ругани, когда ему приходится постоянно испытывать на себе непредсказуемое поведение со стороны родителей, он очень быстро вырабатывает то, что можно назвать псевдопослушанием. Чем выше градус родительской непредсказуемости, тем больше в ребенке желание «исполнить все правила», «сделать все, как надо», чтобы этого не повторилось.

Со временем он усваивает, что, собственно, родителю надо, и старается следовать этому неукоснительно. Ему нужно чувство безопасности, и он его ищет любой ценой. Беда только в том, что эти «поиски» ложатся на его душу невыносимым бременем. Как бы он ни старался «сделать все идеально», чувство безопасности все равно уходит сквозь пальцы. Он постоянно напряжен, стараясь с помощью правил обрести чувство безопасности, но никогда не может расслабиться. Чувства безопасности не прибавляется.

Псевдопослушание — это послушание из страха. Его цель — с помощью безупречного исполнения правил обеспечить себе чувство уверенности и оправданности. Его плод — все нарастающее напряжение и паника по поводу того, что выполнить правила не удается. Правила умножаются, а чувства уверенности как не было, так и нет.

С годами такой человек вырабатывает двойственное отношение к власти как таковой — он ее ненавидит и хочет от нее убежать, но одновременно ощущает от нее зависимость и не может обойтись без четких инструкций. Он становится рабом правил, потому что по привычке боится их нарушить — нарушение любого правила вызывает потерю чувства безопасности. Но одновременно он ненавидит всякую власть и всякий авторитет.

Плод псевдопослушания — потеря животворной связи с авторитетом. Когда такой человек попадает в церковь, он быстро ухватывает правила игры. Он старается делать все правильно, исполнять все законы. Он даже придумывает свои. Ему кажется, что Бог будет доволен им, если он сделает все, как от него ожидают. В конце концов, начало мудрости — страх Господень.

Но внутри он все время напряжен, потому что любой промах, любая ошибка, вызывает в нем состояние, близкое к отчаянью — выполнить все правила невозможно. Любая ошибка вызывает чувство, что Бог отвернулся и вот-вот обрушит на тебя праведный гнев. Что делать? Исполнять правила не удается. Приходится жить в тихом отчаянии, не веря в то, что выход есть.

Ненависть к власти ведет к тому, что любые отношения с авторитетом становятся невозможными. Как когда-то отношения с непредсказуемыми родителями были блокированы стремлением выполнить все правила и обрести чувство безопасности, так и теперь отношения с Богом становятся невозможными — ты боишься, что он каждую секунду имеет что-то против тебя, и ты не можешь к нему приблизиться. Путь псевдопослушания — это путь потери самой возможности общения.

Тех, кто постоянно испытывает «блокаду» в отношениях с Богом, очень много. Они не вступают с ним в контакт. Они лишь исполняют правила, говорят правильные молитвы, ходят в церковь, читают Библию. Контакт с Богом для них невозможен — Бог, скорее всего, на тебя разгневан и не будет тебя слушать, пока ты в совершенстве не исполнишь правила.

Кто знает, возможно, в таком положении был и Иов до своего страдания. Он делал все правильно, но знал ли он Бога в той мере, в которой Бог хотел знать его? Когда пришли страдания, он стал говорить Богу: «Будем судиться, и я выйду победителем». Он был уверен, что Бог неправ, и он ему об этом говорит.

Бог, однако, не возражает. Он позволяет ему высказать все, что тот НА САМОМ ДЕЛЕ чувствует. Это — прорыв блокады. Когда Иов сказал все, что действительно чувствовал, и уже готов был умереть, Бог пришел и явил себя. Иов восклицает: «Я слышал О Тебе слухом уха, теперь же глаза мои видели Тебя» (Иов 42:5). Иов понял, что в нем самом нет ничего, никакой добродетели, чтобы Бог проявил к нему милость. Он уже не «славный парень», не праведник, он наговорил Богу кучу дерзостей, за которые его «благочестивые» друзья отправили бы его в преисподнюю.

Но Бог говорит им: «Вы говорили о Мне не так верно, как раб Мой Иов». Что же такого верного в словах Иова? То, что, выговаривая Богу свои истинные чувства, Иов прорвал блокаду псевдопослушания. В попытках сделать все правильно человек испытывает нарастающее чувство, что Богу вообще невозможно угодить. И в какой-то момент мы, пусть и неосознанно, вычеркиваем его из своего мира. С ним ведь не поладишь. Наступает блокада отношений. Кто ее прорвет?

Как правило, инициатором становится Бог. Он лишает нас возможности опираться на что-либо в себе. Он ждет, когда мы, как Иов, воскликнем: «Нерожденному младенцу лучше, чем мне». «Судись со мной, и я Тебя обвиню». А потом, когда наши силы иссякли, Бог вдруг приходит с любовью, и нам становится ясно, что иной причины его прихода, кроме любви к нам, нет. И тогда в нас что-то оттаивает. Вдруг мы понимаем, что в любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх.

В этот момент начинается совсем другая история. Послушание уже не есть плод страха. Но есть тихая уверенность в близости того, кто любит просто потому, что он любит. И других причин нет и быть не может. У любви Божьей есть только одна причина — любовь. Пусть это терминологическое противоречие, но только эта логика понятна нашему сердцу.

Любовь — это расстояние, которое сближает

Недавно встретил старого друга. Очень старого. Вернее, конечно, старого не возрастом, а временем, прошедшим с момента последней встречи. Боже, как я был рад его увидеть. Он вроде бы тоже, но после десяти минут разговора стало понятно, что, увы, за прошедшие двадцать лет много воды утекло — все уже не так, как было тогда, в 90-е. Старого не вернешь.

Удивительно то, что чем более мы удалены от человека расстоянием или временем, тем чище в сознании его образ. Чем ближе мы к человеку, тем яснее мы видим его греховность. Чем больше люди приближаются друг к другу, тем сильнее их отталкивает друг от друга — грех становится слишком очевидным и отвратительным.

Но время и расстояние производят обратный эффект — чем дальше ты от человека, тем более проясняется его образ. Он как бы очищается от налета всего человеческого и в нашем сознании становится ближе к совершенству. О человеке легко думать хорошо на расстоянии. А глядя на старые фотографии, вообще хочется сказать, что это драгоценнейший человек в твоей жизни, хотя в те годы, когда вы мозолили друг другу глаза, он был не совсем драгоценнейшим.

Что это за свойство сознания, памяти? На расстоянии люди и вещи становятся более ценными. Почему эта ценность не видна лицом к лицу?

У Толкиена есть любопытное размышление, которое я назвал «эффектом дальнего леса». Когда смотришь на лес с далекого расстояния, он кажется таинственным и загадочным. Но как только ты оказался в нем, вокруг тебя просто деревья. Конечно, они все равно красивы, но та таинственность, которую рисовало тебе воображение, улетучилась. Все стало обыденным.

Это — «эффект дальнего леса». Что же делает с нами расстояние, будь то пространственное или временное? Создает ли оно иллюзию совершенства или, как некий проявитель, проявляет то совершенство, которое уже есть, но замутнено грехом? Толкиен отвечает: последнее.

На расстоянии мы начинаем яснее видеть вещи такими, какие они есть на самом деле. В этом «искупительная» роль нашего воображения, причем воображение здесь не просто способность что-то представлять, не картинки в голове, а скорее способность воспринимать реальность на более высоких, почти трансцендентных уровнях. Воображение, как и состояние влюбленности, очищает образ до идеала.

Влюбленный смотрит на объект своей любви и видит совершенство, хотя при ближайшем рассмотрении это, конечно, не так. Влюбленность — это расстояние, с которого нам не виден грех любимого. Время — это тоже расстояние, оно удаляет нас от греха в человеке и позволяет увидеть его таким, каким он должен быть.

Как часто мы видим людей такими, какими они должны быть? Когда они мелькают у нас туда-сюда, туда-сюда, мы едва ли видим их идеальный образ. Нужно отойти от них на некоторое расстояние, а точнее на расстояние любви. Любовь — это расстояние, на котором не виден грех человека, а виден он сам. Отойдите друг от друга на расстояние любви.

Любовь — это расстояние, которое сближает. Любовь делает нас слепыми к обыденному и зрячими к идеальному. Любовь — это розовые очки, сквозь которые мы видим объект нашей любви в истинном цвете, то есть в том цвете, в каком он должен был быть, если бы не грех.

Как писал К. С. Льюис в «Бремени славы», мы живем среди богов и богинь. Если бы мы могли хотя бы на секунду увидеть стоящего перед нами человека таким, какой он есть на самом деле, мы почувствовали бы сверхъестественное желание пасть перед ним на колени и поклониться как богу:

«Как поразительно жить среди богов, зная, что самый скучный, самый жалкий из тех, кого мы видим, воссияет так, что сейчас мы бы этого и не вынесли… Вы никогда не общались с простым смертным».

Грех застит нам глаза. Мы не видим вокруг нас богов и богинь, мы видим простых смертных. Мы не умеем отходить от них на расстояние любви. Мы не видим вдали таинственного леса. За деревьями леса не видим. За людьми не видим богов и богинь. За обыденностью — поэзию, за каждым мгновением времени — веяние вечности.

Бог любит хрустальный звон

Как часто мы спрашиваем Бога: «Ну почему ты меня не изменишь?» Или: «Ну сколько уже можно тянуть, измени же, наконец, этого человека! Что тебе стоит?» Действительно, что стоит всемогущему Бог щелкнуть пальцами, хлопнуть в ладоши и на тебе — измененный человек. Он мог бы мгновенно избавить человека от дурной привычки. Он мог бы мгновенно помочь нам избавиться от греха. Почему люди годами не меняются, почему Бог не изменит нас и мир вокруг нас во мгновение ока?

В отношениях с детьми ответ на этот вопрос прозрачен. Да, я могу с помощью внешнего воздействия «изменить» ребенка. У меня есть рычаги, чтобы нажать и сделать его таким, каким он «должен быть». Но мне гораздо важнее, чтобы это изменение в нем выросло, созрело. Ожидание этого вызревания и есть причина, по которой я предпочитаю «не вмешиваться». Долгое ожидание — это обратная сторона уважения к тайне свободной воли.

В отличие от всего остального творения, человек наделен свободной волей. Его можно довольно просто изменить внешним давлением, но это псевдоизменение. В нем можно сломать волю. Тогда он станет куклой. Однако чтобы стать ему другом, нужно позволить ему быть самим собой и идти своим путем — свободно. Свободная воля — это самая хрупкая из всех созданных Богом вещей. Нарушить ее ничего не стоит. Небольшое насилие, и она разобьется, как хрустальный бокал. Но разбивший бокал уже никогда не услышит его хрустального звона. Никогда не услышит того звука, который рождается только в свободе.

Бог не торопится нас менять. У него много времени. Пока в нас что-то зреет, он как бы пассивен. Он как будто отсутствует. Его как будто нет. Но он здесь. Как идеальный коуч, он идет рядом и ждет, когда мы сделаем свои открытия. Невозможно любить того, у кого нет выбора. Свобода воли — предельная ценность для Бога, потому что только она дает ему возможность любить и быть любимым. Любой вопрос к Богу: «А почему ты не остановишь это?» упирается в тайну свободной воли. Чтобы остановить «это», нужно лишить человека свободной воли, да и всех людей. Но сможем ли мы тогда любить?

Бог не торопится. Наш выбор добра лежит в поле свободы, а не в поле необходимости. Конечно, можно выбрать добро по необходимости, но этот «выбор» едва ли приблизит нас к Богу. Только добро, выбранное в свободе, имеет ценность. Но свободный выбор добра вызревает в нас долго — потому Бог и не торопится. Он расчищает для нас поле свободы, чтобы наш выбор не был принужденным.

Почему Бог меня не изменит? Почему он не изменит того человека? Почему он не прекратит все войны, как по мановению волшебной палочки? Потому что тогда мы прекратим быть людьми. Ему придется забрать то, что делает нас людьми — свободу воли. Парадокс заключается в том, что, желая изменить себя и мир вокруг во мгновение ока, мы, на самом деле, хотим, чтобы Бог забрал у нас способность свободно выбирать, а ведь именно способность свободно выбирать и позволяет нам воскликнуть: «Почему в мире не все идеально!» Робот неспособен на такое возмущение. Он не может различать добро и зло.

Любой родитель интуитивно знает, что свободная воля ребенка — свята. Можно запретить ему все на свете, ввести все мыслимые карательные меры, но любые внешние изменения, какими бы они ни были, не пробудят в нем любви и дружбы к нам. Они лишь убьют в нем человека. Свобода воли — тусклое пламя свечи, которое надо оберегать от свирепых ветров необходимости. Если это пламя не погаснет, мы увидим в его свете нового человека, и поразимся этому преображению. «Как это произошло?» — воскликнем мы. Просто настало время.

Как только ребенок открыл в своем опыте самоценность добра, этот выбор становится в нем неугасимым пламенем. Его уже не затушишь никаким принуждением. Он созрел, он осознан, он стал нашей второй природой. Наверное, это и есть «полнота возраста Христова» — когда выбор добра становится нашей второй натурой. Мы уже не можем его не выбрать.

Иди в баню и не парься

Как-то раз моя дочь была чем-то расстроена, и я пытался понять, в чем дело. Дело оказалось пустяковое, хотя с ее точки зрения все казалось очень серьезным. С высоты опыта я, конечно, сказал ей: «Не парься. Это горе — не беда. Все будет хорошо».

Почему-то мне хотелось, чтобы она сразу меня послушала, перестала париться и пошла заниматься своими делами. Но она колебалась. Я спросил: «Почему ты все еще беспокоишься? Разве ты мне не веришь?» Она вроде сказала, что, да, верю, но все-таки.

Меня немного расстроила ее реакция. Ну почему она просто не поверит? Я же знаю, что проблема выеденного яйца не стоит. Мы поговорили еще и еще, и она успокоилась. Успокоилась, когда я ей несколько раз убедительно сказал, что беспокоиться не стоит.

Потом на досуге я открыл Евангелие от Иоанна, главу 14, стих 1:

«Да не смущается сердце ваше, веруйте в Бога и в Меня веруйте».

«М-да, — подумал я в связи с моей ситуацией, — легко сказать. Попробуй тут не смущаться. Ситуация-то серьезная». И тут же до меня дошло — Бог ведь просит, чтобы я сделал то же самое, что я хотел от дочери. Он говорит: «Не парься. Это горе — не беда. В конце все будет хорошо. Если что-то все еще плохо, значит это еще не конец».

Я же колеблюсь. Почему? Он с высоты опыта говорит мне, что это дело пустяковое, хотя с моей точки зрения все кажется серьезным. Он хочет, чтобы я поверил ему на слово. Он как бы говорит: «Почему ты мне не веришь?» Я отвечаю: «Верю, но все-таки…».

Урок до безумия прост. Поверь мне на слово. Больше ничего не нужно. Моему ребенку в большинстве ситуаций гораздо проще поверить мне на слово, чем мне — Богу. Но как же меня расстраивает, когда мои дети мне не верят! Все, что им нужно, это поверить мне на слово, и мир опять стал радостным и радужным. Одно слово — и все!

От вечной радости нас отделяет одно-единственное слово. От печали до радости — всего лишь дыханье. Я смотрю моим детям в глаза и спрашиваю: «Почему ты мне не веришь?», и Бог смотрит мне в глаза и спрашивает: «Почему Ты мне не веришь?»