Бесплатный фрагмент - Ицумаде

Пролог

В 1247 году внук великого Чингисхана Хубилай, после того как японский император трижды оскорбил его, не приняв послов и даже не дав им никакого ответа, приказал своему командующему флотом Лю подчинить Восточное царство, оставшееся последней землей, не завоеванной великой империей.

Адмирал Лю собрал флот недавно покоренных корейцев и китайцев и, усадив на корабли монголов, направился к ближайшему острову, лежавшему на пути его армии в Японию. Он назывался Цусима.

Остров славился священной горой Ятате-Яма, обиталищем, как верили люди, самого Бога, а под горой находился храм, в котором служил жрец Кацамаки Исиу. Люди со всей страны хотя бы раз в жизни совершали паломничество, чтобы принести дары и вознести молитвы местному божеству. Раз в неделю жрец поднимался по узкой тропинке, чтобы доставить на вершину Святой горы ящик с письмами и дарами паломников. Никто кроме жреца под страхом смерти не смел ступить даже на подножье горы, а сам он три дня до восхождения и один день после совершал обряд очищения, ничего не вкушая и ни с кем не разговаривая.

Надо сказать, что слава о том месте далеко распространилась благодаря жителям города, которые славились своим благочестием и удачей в делах. Купцы, плывшие в Корею или Поднебесную, обязательно посещали остров, чтобы оставить молитвы об удачной торговле, а на обратном пути уделяли божеству дары от полученной прибыли.

А еще существовал обычай каждые двадцать лет и один год приносить божеству в жертву чистую непорочную девушку, жительницу города, чтобы она, попав на небо, как верили местные жители, рассказала обо всех чаяниях ее народа. Эта девушка получала имя Макуцима. Она избиралась из семей самых уважаемых граждан по жребию, который проводил жрец. Участие в каждой новой жеребьевке принимали семьи, из рода которых Макуцима прежде не избиралась. Род гордился своей Макуцимой, и у потомков рода перед их домами и в садах стояли маленькие храмы, где возносились молитвы и воскурения.

Жертва приносилась, когда девица достигала семнадцати лет, а ее избрание происходило в семилетнем возрасте, и следующее десятилетие она проводила в доме жреца, помогая ему в совершении культовых обрядов. Девушка не умерщвлялась насильственным образом, ей давали специальный яд, который без мучений усыплял ее. После этого ее тело в праздничных одеждах осел, запряженный в ритуальную повозку, в сопровождении жреца доставлял в алтарь храма на вершине. Осел и повозка затем предавались сожжению, ибо после прикосновения к Святой горе никто не должен был остаться в живых. Также сжигались одежда и обувь жреца. Некоторые задавались вопросом, почему этот ритуал применялся только по отношению к девушкам, но существовало поверье: если вместо девушки в жертву принесут юношу, тогда закончится благословение Бога и пророчества прекратятся.

Так долгое время жил тот город счастливо, сыто и богато. А когда люди сыты и богаты, часто случается, что сердца их остывают. Когда по всей стране бушевала чума, уничтожая людей целыми городами, на благословенном острове все остались здоровы, болезнь его не затронула, и жители решили, что лишь причастность к святости божества оградила их.

Одно лишь омрачало жизнь на острове — то, что правил им жадный и завистливый правитель Шиванци. Вел он себя весьма благочестиво и пользовался уважением граждан, но страх потерять свое место словно червь глодал его сердце. Любой житель, чем-нибудь известный или обладавший сколько-нибудь независимой властью, вызывал ненависть правителя и навлекал на себя его гнев. И рано или поздно после тонких многоходовых интриг такой человек подвергался изгнанию из города.

Но более других правитель ненавидел жреца, жившего у подножья горы, ведь слава его была несравнимо выше, не оставляя никакой надежды превзойти ее. Вдобавок ко всему жрец был неофициальным судьей, к которому многие шли с жалобами: отказать тому, кто общается с божеством, вряд ли кто решится. Ненависть правителя к жрецу особенно усилилась после того, как один из полководцев императора прибыл на остров с просьбами о молитвах и то, о чем он просил, было исполнено. С тех пор правитель просто переполнился желчью, словно набухший гнойник, готовый вот-вот лопнуть.

Жрец знал о ненависти правителя и, надо сказать, отвечал ему взаимностью. Его положение давало ему полную защиту от светской власти. Но, хотя он и пользовался благоволением императорского двора, все же находился под неусыпным пристальным наблюдением: не злоупотребляет ли он своим положением. А он и вправду им злоупотреблял, забирая лучшее из подношений паломников и оказывая поддержку в первую очередь тем, кто мог ему больше предложить.

Но так как люди на острове жили счастливо, то и не обращали внимания на тех двоих. К тому же и климат там был замечательный: теплое течение согревало прибрежные воды, и улов у рыбаков был всегда изобильный. А сама гора была спящим вулканом, который рождал множество теплых источников, прогревавших воздух и почву так, что сады и поля приносили щедрые урожаи по два раза в году. Но никакое изобилие не может избавить человека от болезней и семейных несчастий, поэтому и местные жители, как и пришельцы из других мест, несли подарки и письма с просьбами божеству.

Но все когда-нибудь заканчивается. Пришел конец благополучию и мирной жизни на острове, когда на его берег ступила нога адмирала Лю.

Адмирал по приказу своего властелина должен был завоевать всю страну. Для всеобщего устрашения он решил полностью уничтожить жителей острова, дабы весть о том разнеслась по империи и народ пал бы духом и не стал сопротивляться. И вот он приказал собрать всех жителей во главе с правителем и жрецом, якобы для того чтобы те дали верноподданническую клятву, пообещав и жрецу и правителю награду за содействие. Те разослали по всем отдаленным уголкам острова гонцов, на всякий лад уговаривавших людей не сопротивляться завоевателю, и собрали наконец всех. Когда весь народ собрался, ожидая встречи с представителем новой власти, впереди стояли в нарядных одеждах правитель Шиванци и жрец Кацамаки. Их лица излучали самодовольство. Трижды посланцы от адмирала приходили на площадь спросить у правителя и жреца, собрали ли они весь народ и готовы ли все дать клятву, и только после третьего подтверждения на площадь торжественно доставили носилки с адмиралом. Их подняли на специальный помост, окруженный китайскими, корейскими и монгольскими воинами в страшных золоченых масках. То была личная гвардия, охранявшая адмирала. Вся площадь и все улицы города также были заполнены войсками.

Адмирал Лю медленно встал на ноги, чтобы его хорошо было видно всем. Правитель, желая проявить рвение в служении новому господину, упал наземь с протянутыми вперед руками, весь народ вслед за ним пал ниц перед помостом. Один только жрец остался на ногах, ограничившись лишь поклоном в пояс. Это удивило адмирала, и он подал знак привести жреца к нему.

— Скажи мне, старик, — обратился адмирал Лю к жрецу, — почему ты не поступил как все?

— Я, мой господин, преклоняю колени только перед божеством, обитающим на этой Святой горе.

— Почему же это ваше божество не спасло вас от нашего нашествия? Почему ваш флот трусливо бежал, оставив беззащитным ваш остров? Почему оно хотя бы не предупредило вас о нашем приближении и о том, что мы намереваемся сделать? А раз оно вас не предупредило, то я сам скажу вам об этом. Мы совершим здесь то, что повергнет гордый дух вашего народа, и вы покоритесь великому императору мира Хубилаю, потомку прославленного Чингисхана. Мы казним всех жителей острова, не пощадив ни старых ни малых, никого. Ваш остров станет пустыней в назидание всему вашему царству, и поверьте: так будет лучше для вас, ибо, принеся в жертву небольшую часть вашего народа, мы спасем от гордого самомнения всех остальных, дабы вы покорились власти великого хана, как все другие.

Глаза адмирала сверкали гневом и жестокостью, и жрец пал-таки ниц к его ногам, но когда несколько солдат его подняли, то всем стало ясно, что он не поклонился, а просто потерял сознание. Как только сознание вернулось к нему, он сказал:

— Господин, ты, верно, и сам не знаешь, насколько ты прав. Грехи наши пали на наши головы. Я расскажу тебе, как это случилось, и ты получишь ответы на заданные тобой три вопроса. Но молю тебя: пощади народ, ибо он не виноват. Виноваты лишь я и моя гордость. Еще мгновение назад она застилала мои глаза и мой разум. Оттого я и потерял сознание, что открылась мне истина, открылась подлинная причина нашего наказания. И я хочу поведать ее тебе, дабы и для других народов это послужило назиданием. Вчера над священной горой плакало страшное чудовище с крыльями, телом змеи и лицом человека. Оно кричало: «Ицумадэ, ицумадэ, ицумадэ!» — что означает: «Доколе!»…

Глава первая.
Святое семейство

Раз в неделю жители острова и паломники направлялись к подножью святой горы. Процессию возглавляли правитель города Шиванци и жрец Кацамаки. Они, как уже было сказано, ненавидели друг друга, и будь у них такая возможность, давно бы один другого уничтожили. Их подозрительность доходила до смешного: случись какая-то неприятность у одного, он был уверен, что это происки его врага. Яблоком раздора служила власть и сопутствующее ей уважение. Правитель ничего не мог поделать: ведь к помощи жреца обращался сам император, власть которого, впрочем, была символической. Страной давно уже правили сёгуны. Шиванци через своих соглядатаев мог только следить за жрецом, о чем вел специальные записи, где фиксировал все злоупотребления и присвоение наиболее дорогих подарков, принесенных божеству. В свою очередь и жрец ждал удобного случая, чтобы избавиться от правителя. Всякий богатый человек в Японии хоть раз в жизни, да попадал на Святой остров, совершая паломничество, а значит, и сёгун когда-нибудь придет. И жрец продемонстрирует ему все свое безразличие к богатству, а когда тот проникнется благоговейным страхом и доверием к аскету-жрецу, Кацамаки вместе с ответами на вопросы божеству сообщит, что по воле высшего существа правителем острова должен стать племянник жреца. Тогда, наконец, двоевластие на острове прекратится…

Так шли они вместе впереди процессии, изображая единодушие и радость, но тайно в сердце ненавидя другого…

---

                             * * *

— Отец, отец, смотри, что прислали нам люди!..

Дэйчи во дворе своего дома раскладывал подарки, принесенные его отцом, пророком Худзу, а мать, которую звали Мия, сидела невдалеке и любовалась своим красивым семнадцатилетним сыном. Скоро он станет взрослым мужчиной.

— Отец, люди внизу на земле так добры и так любят нас! Вот послушай, что нам пишут…

Он прочитал вслух письмо ребенка с благодарностью за благословение, которое посылает божество. Еще тот писал, что его отец, купец, недавно благополучно вернулся из дальнего путешествия и привез ему подарки, и вот один из них мальчик посылает в качестве дара небу. То был искусно вырезанный из темного дерева слон с острыми белыми бивнями, на спине которого располагалась беседка. В ней помещался раджа в богатых одеждах, а на шее слона сидел второй человек, с железным копьем в руках.

— Отец, неужели и вправду в мире есть такие огромные животные?..

Юноша спрашивал обо всем, любознательность была главной чертой его характера. Хотя дары приносили каждую неделю и там всегда были удивительные вещи, причем часто золотые или серебряные, он не переставал удивляться, словно видел что-либо подобное в первый раз.

После того как дары были приняты, а письма прочитаны, их складывали в специальную шкатулку, которую на протяжении шести дней открывали, чтобы еще и еще перечитывать просьбы людей, а на седьмой день шкатулку с письмами сжигали в специальной печи. В небо поднимался дым, его видел жрец у подножья горы, и это означало, что божество услышало мольбы и теперь можно нести новые письма и дары.

— Отец, а люди — они ведь добрые?

— Да, сынок, — с некоторой грустью отвечал отец, надеясь согласием утолить любопытство сына.

— Отец, а они ведь очень похожи на нас?

— Да, сынок, похожи.

— Отец, отпусти меня вниз к людям, ненадолго!..

Отец ничего не ответил. Он молча переживал трагедию, которая только что произошла и о которой Дэйчи не подозревал. То, чего он боялся больше всего, вернее, единственное, чего он боялся, только что случилось. Наконец, со слезами на глазах, он сказал:

— Можешь идти, сынок. Даю тебе мое благословение. Знай, что мы с мамой тебя любим и всегда будем ждать.

А мать, которая никогда не вмешивалась в разговор отца с сыном, вдруг разрыдалась, но не проронила ни слова. Так он и запомнил родителей сидящими у столика: отца, сдерживающего свои чувства, и рыдающую мать с красивым лицом, искаженным горем. Сын бросился к ним с объятиями и поцелуями. Никогда за всю свою недолгую жизнь он не видел, чтобы мать была чем-то огорчена и так горько плакала. Его сердце переполняла радость, оттого что самое заветное его желание исполнится и он наконец увидит замечательных добрых людей, которые тоже мечтают его увидеть, ведь именно об этом рассказали ему их письма.

— Мама, не плачь! Я же уйду от вас не навсегда. Но прежде праздника моего совершеннолетия, когда в дар от людей мы получим мою будущую жену, я хочу увидеть их, ведь потом это будет невозможно. Не скрою, что хотел бы посмотреть и на мою невесту. Она, наверное, такая же добрая и красивая как ты, мама.

Когда слезы матери иссякли, Дэйчи подошел к отцу.

— Отец, ты живешь на свете намного дольше меня и хорошо знаешь людей. Какое напутствие ты дашь мне?

Но отец ничего ему не ответил. Он хотел, чтобы сын сам узнал то, что хочется ему узнать более всего. Он, конечно же, хотел бы предупредить сына, чтобы тот не говорил никому, что он Сын Неба, сошедший со Святой горы, ибо слава, за которой гонятся люди, порождает зависть. Ибо власть, из-за которой люди готовы убивать друг друга, и деньги, ради которых они готовы продать мать и отца, порождают ненависть, а ненависть порождает убийства… Но как это объяснить тому, кто не знал ничего кроме любви?..

Отец сознавал, какие страдания предстоит пережить сыну, но ничего не мог изменить. Он лишь погладил юношу по голове, покрытой длинными, не стриженными от рождения волосами, и сказал:

— Возвращайся, сынок, мы будем тебя ждать. Помни: ты Сын Неба и дом твой — Святая гора Ятате-Яма.

Мать хотела дать сыну с собой еды, но он был счастлив, оттого что мечты его сбываются, и не думал о еде. К тому же люди, живущие у подножья горы, так его любят и ждут, они такие щедрые и добрые, что нет нужды запасаться пищей.

Он расцеловал матушку, поклонился отцу и весело побежал вниз по узкой тропинке.

Глава вторая. Святотатство

За три дня до очередного принесения даров жрец Кацамаки Исиу удалялся от земной суеты в маленький домик под горой, дабы предаться молитвам и очистительному посту. Уже много лет в душе его при этом шла упорная борьба. Он не мог удержаться от того, чтобы оставить себе самые ценные подарки — золото и драгоценные камни. В то же время он понимал, что совершает скверный, греховный поступок. Больше всего жреца удивляло то, что он, дав себе слово не повторять свой грех, все-таки продолжал поступать по-прежнему. И чем глубже каялся, тем легче грешил снова. Он уже почти потерял надежду обрести твердость духа и противопоставить свою волю греху и даже усугублял свое падение, уподобляясь в этом развратной женщине по имени Аяко, которую все считали позором их города. Несчастная, испытавшая некогда насилие со стороны чужеземных моряков, теперь была готова отдаться любому, бросившему на нее похотливый взгляд. Она превратилась в некого демона, совращающего всех. Так и Кацамаки пристрастился хватать все, что издавало блеск, даже не задумываясь, зачем оно ему нужно. Но он не переставал надеяться, что за дни очищения душа его воспаряла ввысь — туда, где уже не было места низменным земным желаниям. В эти дни он даже сокращал употребление пищи.

Закончился первый день очищения, и жрец, собрав письма просителей и самые скромные подношения, встал по обычаю на молитву. При этом он думал не о городе и мире, не о тех обездоленных, что нуждались в помощи, но лишь о самом себе. О том, как он несчастен, слаб и низок, как недостоин своего положения, как ему хочется, чтобы божество в первую очередь подумало о нем. Ведь именно он, жрец Кацамаки Исиу, обеспечивает Бога всем необходимым, теми человеческими дарами, которые носит в часовню на горе, как это делали и его отец, и отец его отца. Кстати, оставлять себе что-либо из даров также разрешил ему отец. Первым таким даром стала нефритовая статуэтка Будды, подаренная купцом из Китая. Он упросил отца оставить ему этого Будду, ссылаясь на то, что божеству не нужен образ другого божества. Однако отец оставлял себе только самое необходимое и жил весьма скромно в старой хижине, где и умер. Сын же эту хижину сжег, сославшись на ее ветхость, и потребовал от жителей города построить ему новый дом. Надо сказать, получив новый дом, молодой жрец развел бурную деятельность по продвижению культа божества. Слава о нем распространилась далеко за пределы некогда бедного городка, теперь сюда спешили паломники со всей империи, здесь даже побывал Великий Сёгун, фактический правитель страны. За сорок лет служения Кацамаки город невероятно изменился. Теперь тут уже почти не было бедняков, все его жители разбогатели, предоставляя кров и пищу многочисленным паломникам и продавая им свои изделия. Проплывавшие мимо острова купцы и прочие путешественники стали обязательно посещать остров, как считалось, приносящий удачу.

Глядя на вершину горы, Кацамаки вспоминал обо всех этих достижениях, будто упрекая божество в том, что оно, как боялся жрец, осуждало его слабость к дарам. А ведь таких щедрых даров могло и не быть, если бы они поступали, как раньше, лишь от населявших остров бедных рыбаков и крестьян. Между тем поток даров всё рос, потому что просьбы и молитвы реально исполнялись.

Дед Кацамаки рассказывал, что были времена, когда он мог беседовать с божеством. Оба они происходили из одной семьи, которой принадлежала власть на острове. Старший брат владел северной его частью, а младший южной. И однажды было решено, что старший брат навсегда поселится на горе и станет Богом для своего народа, как и впоследствии его дети, а потомки младшего брата будут жрецами. Но чтобы такое положение продолжалось, и у того, кто живет на горе, и у того, кто ему служит, должен был рождаться только сын, причем один. У жреца же детей не появилось, и это было плохим предзнаменованием для него: народ подозревал, что тот наказан за свою алчность. Но власть жреца была столь велика, что никто не смел критиковать его вслух, к тому же и народ понимал, что благодаря ему жизнь стала легче и сытнее.

Кацамаки глубоко скорбел о своей греховности, но винил в ней не себя, а божество. Если оно столь явно и быстро исполняло желания любого проходимца, почему же не внимало его единственной просьбе? Так душа его томилась между раскаянием и осуждением божества за нежелание помочь.

— Услышь меня, услышь, прошу тебя! — вновь и вновь обращался он с мольбой и обещал: — Вот увидишь, я сразу изменюсь, не стану брать себе ничего, даже самого необходимого, буду трудиться, чтобы добыть себе пропитание. Я стану добрым и щедрым, а все накопленное раздам нищим, не буду пренебрегать ни одним человеком, даже этой грязной Аяко…

И вот Кацамаки почувствовал, что душа его исполнилась благодати, по спине и затылку пробежали мурашки. Ему показалось, что это был знак признания искренности его молитвы и того, что божество услышало ее…

Он молча встал у окна, закрыл глаза… Вдруг ему послышалось, будто кто-то зовет его по имени: «Исиу, Исиу!..» Неужели молитва достигла небес, и вот само божество зовет его?..

Зов повторился снова. Кацамаки выбежал из храма и стал подниматься в гору, туда, откуда исходил звук. Но теперь он засомневался — свое ли имя слышал? Он убедил себя, что все-таки зовут именно его, просто искажается звук.

Жрец продолжил подъем, пока не достиг запретной земли. Далее идти было нельзя, ведь он еще не завершил обряда очищения. Ему показалось, что он кого-то видит. Правда, деревья мешали разглядеть четко, но вот уже стал различаться и звук шагов… И наконец навстречу ему появился незнакомый молодой человек, напевающий веселую песню.