Бесплатный фрагмент - Хроники Дерябино в трёх частях

«Высоколобые» утверждают — интерес к политике продлевает человеческую жизнь, а любовь к детективам придаёт ей вкус перца «чили», что полезно для желудка

Будьте здоровы и живите дольше!

Глава 1

В этот предрассветный час морг города Дерябино приветливо светился маленьким оконцем на первом этаже без каких-либо признаков евростиля. Дим Димыч Кариес, местный санитар и по совместительству сторож, одиноко пил чай в своей ярко освещённой каморке. Право на десять квадратных метров в морге он заслужил безупречным трудом на благо его временных «постояльцев» и во имя охраны «промежуточного» покоя оных. Как и они, Дим Димыч довольствовался топчаном, в отличии от них — продавленным креслом, а также доставшимся квадратным столиком от уволенного за непочтительное отношение к безутешным «браткам» ещё на заре девяностых годов прошлого столетия бывшего директора.

Единственным украшением скромного жилища служил большой портрет Артура Конан Дойла, с которым Кариес частенько спорил по поводу его широко разрекламированного метода расследования преступлений туманного Альбиона. В спорах с почтенным господином Дим Димыч прибегал исключительно к нормативной лексике обременённого высшим образованием интеллигентного человек. Хотя такового не имел, но ночные бдения над бессмертными творениями незабвенного сэра не прошли для него даром.

Санитар морга имел круг фанатов разработанного им индуктивного метода расследования смертоубийств, один из которых как раз сейчас стучался в обитую дерматином дверь. Это был любивший в свойственной ему похоронной манере подколоть своего многолетнего друга загадками потустороннего мира местный сторож кладбища Игнат Васильевич Безрукий.

Пришел он не один и не с пустыми руками. За его спиной горбился обозначивший своё бледное лицо над плечом Игната незнакомец, который широко улыбался, обнажая ряд «отдиролинных» зубов, и приветливо тряс свежевыбритым подбородком. Потом натужно откашлялся и вежливо втиснул Игната внутрь.

Приставленный судьбой охранять покой по своей или чужой воле усопших дерябинцев Дим Димыч был несказанно рад живым и сразу перешёл к сути дела. На столе появились бутылка кефира, чекушка, банка солёных огурцов и пышная булка в форме женских ягодиц. Извлечённые с навесного шкафчика покрытые позолотой чашки, розетка с яблочным вареньем, один гранёный стакан выдавали в нём и изысканного человека, и гостеприимного хозяина, и матёрого трезвенника.

Игнат Васильевич и незваный гость уселись на топчан, довольно бесцеремонно придвинув к ногам отмеченный зубами бывшего директора журнальный столик.

— Димыч, мы тут мимо «ночника» проходили, «затарились» и зашли тебя проведать. Ты как? — спросил Безрукий, открывая банку молодящихся огурцов.

— Ты своих проведывай, а я пока ещё живой, — отшутился Дим Димыч, пристально разглядывая незнакомца пронзительными глазами Шерлока Холмса.

Дим Димыч разделил еду на столе по вкусовым пристрастиям и с давно утраченным томлением надкусил фигурную булку. Он первым начал разговор:

— Вы меня извините, я вас не знаю, но зачем это вы свои очки в карман сунули? — с янычарским добродушием обратился санитар морга к незнакомцу, вызвав испарину на его покатом лбу.

Игнат с жеребячьим хохотком стукнул незнакомца по колену и, «прядя» ушами, воскликнул:

— А, что я тебе говорил? Раскусил-таки! Ладно, Дим Димыч, давай пытай…

Друг кладбищенского сторожа привстал с топчана, протянул лопатой вспотевшую ладонь хозяину каморки, откашлялся и с неподобающим моменту торжеством представился:

— Викентий Павлович Дымов, очень рад знакомству.

— Аналогично. Вы, Викентий Павлович, давно в дерябинском архиве служите? — насмешливо полюбопытствовал Дим Димыч и по-ленински прищурил лазоревые глаза.

— Давно, — в режиме он-лайн сумрачно ответил тот.

Потом вскочил, пригладил вставшие торчком волосы, достал из кармана старомодные очки, вернул оные обратно и опустился на топчан в немом замешательстве. Во всё время его бойких телодвижений санитар морга невозмутимо пил кефир и жёстко расправлялся с аппетитной сдобой.

— Ну, как Вы… — наконец подал осипший голос Викентий Павлович, доктором Ватсоном посматривая на портрет сэра Артура Конан Дойла.

Дим Димыч по-доброму склонил голову на бок и бьющей хвостом по кромке проруби щукой начал:

— В 1987 году к нам привезли одного архивариуса с пробитым легким. Он бы, конечно, и так помер, легкие у него как коврик были, все в пыли. На носу — вдавленная полоса от дужки очков, снежно-белое лицо, кожа на локтях потёрта и копной сена после дождя лежащие волосы. Никого не напоминает?

С удовлетворением увидевшего мифические российские войска на подступах к Донбассу либерала санитар морга откинулся в кресло и запахнул полы много повидавшего в этом бренном мире пиджака. А затем, растягивая слова пешей цепью, продолжил:

— Наш здешний патологоанатом Арсений Петрович позволяет мне присутствовать при вскрытии тел на правах обосновавшегося на многие лета в приёмном покое между тем и этим миром дерзкого таракана. Это я к тому, дабы не было сомнений в адекватности моих суждений. Так вот, в девяносто третьем году году к нам «пожаловал» бледнолицый труп служителя дерябинского архива с проникающим ранением в живот колюще-режущим предметом. При «знакомстве» открылась аналогичная картина, что и в первом случае: та же борозда на переносице, завтрак моли в легких, кожа на локтевых сгибах как перепаханное танком поле. Но! Волосяной покров на черепе отсутствовал…

Дим Димыч по-сайгачьи резво вскочил на ноги и обратился к портрету достопочтенного автора английских детективов с риторическим вопросом:

— Ну, и как это тебе, дорогой сэр? Выходит, не всех архивариусов природа наделила шапкой волос? И я полный идиот с неполным средним образованием. Но! О чём нам говорит бритая голова трупа? При характере его деятельности волосы нуждаются в помывке через день, согласен? Зарплата служителя архива позволяет разве что разжиться куском мыла с характерным запахом давно немытых ног. И наш труп избавляется от пересыпанных перхотью и пылью волос, дабы не нервировать шустрых дамочек определённого возраста в поиске архивных следов своей самоотверженной деятельности на благо государства. Более того, изнурённая борьбой за демократию интеллигентная натура трупа не могла вынести это амбре из социальной солидарности с вами и нашим правящим классом.

Последние слова санитара морга вызвали щенячий ужас в глазах Викентия Павловича, как будто он подавился телячьей косточкой. Сама мысль о принадлежности к каким-то классам приводила того в дрожащее и тоскливое состояние духа. Дымов мышью подбежал к столу, залпом выпил стакан водки и, насадив огурчик на вилку, вызывающе проткнул ею останки сочной булки. По-всему выходило — служитель дерябинского архива не вольётся в стройные ряды фанатов Дим Димыча и его индуктивного метода.

Неоднократно присутствующий при подобного рода «вскрытиях» дерябинцев всех возрастов и классовых различий Игнат Васильевич рассеянно перебирал снимки в любовно собираемом санитаром морга альбоме. Фотографии давно усопших с характерными признаками насилия и без оного вызывали в нём чувство полного удовлетворения жизнью.

Дим Димыч не без изумления озадачился аполитичностью местного архивариуса, вернулся в обитое кумачом кресло и скрестил руки на груди серпом и молотом. Засим по-большевистски ярко продолжил, прямо обращаясь к посеревшему лицом Викентию Павловичу:

— Когда вся собственность страны окончательно «раздербанилась» и приобрела более или менее устойчивый характер с помощью утюгов и дыроколов, в первом нулевом году труп очередного архивариуса в наших гостеприимных стенах был как бы и не к месту. Но! В закромах Дерябино кое-что надкусили, а проглотить не смогли. Эта архивная крыса была волосата, лицом бледна, имела слабо различимый надпил на переносице. Судя по размерам печени и соответствующему полу «достоинству», имела умеренно выраженное пристрастие к алкоголю с сильно развитым мужским инстинктом. Ваш коллега погиб из-за чрезмерного приема внутрь «виагры», и явно не по своей воле. Но! Всё, что характеризует архивариуса, как социального индивидуума, у него имелось. Включая испещрённую мелкими морщинками старушечьего лба кожу на локтях.

Непримиримо вскинув голову и приняв позу борца за права курильщиков в поездах дальнего назначения, Дымов напористо возразил:

— Да после его смерти сколько лет прошло! Неужели вы всерьёз полагаете, что наши условия труда не изменились! Право же… Пора спустить в канализацию ваш индуктивный метод!

С шумом спускаемой воды в унитазе санитар морга отшвырнул ногой кресло и встал перед Викентием Паловичем оскорблённым в святых чувствах сантехником. Грозным голосом старшины присяжных при оглашении обвинительного вердикта Дим Димыч продолжил:

— Полагаю, вы намекаете на оцифрование всех документов дерябинского архива, исключающих наличие в учреждении пыли, необходимости в очках, елозанья локтями по столешницам? Я, уважаемый, с матушкой нашего нынешнего мэра в один детский сад ходил. И ещё с горшка помню, что это была за штучка. Уже тогда она доподлинно знала: самый короткий путь к цели — зайти к ней сзади. И внушила это представление сыну, щедро сдабривая младенца грудным молоком. Смею вас заверить, процесс оцифрования ваших архивных единиц находится в прямой зависимости от растущих потребностей градоначальника, его жены и проживающей ныне отнюдь не в каморке папы Карло подружки Клары. В своей деятельности сей господин руководствуется принципом: лучшее средство от першения в горле — удавка из шарфа. Ибо чем мелководней денежный поток, тем глуше и робчее наш долготерпеливый народ.

Поверженная ниц жертва индуктивного метода санитара морга нацепила на нос очки и выслушала заключительную тираду с негой условно приговоренного к десяти годам заключения казнокрада. А тот прокурором итожил:

— Дай бог, если на сегодняшнее утро оцифрованию подверглось процентов двадцать дерябинских документов. И посему мы сейчас имеем того, кого имеем — Викентия Павловича Дымова со всеми признаками вида архивариуса городского.

С достоинством раскрывшего очередное дело прославленного в веках эксвайра он стал убирать снедь со стола в рекламирующий европейские кружевные трусики пакет Игната Васильевича. Незваные гости хозяйский намёк поняли и стали протискиваться к двери, одновременно мешая и подталкивая друг друга. Почти у самого порога Викентий Павлович обернулся к хозяину и с видом пронзающего грудь вурдалака осиновым колом мирянина нахально спросил Дим Димыча:

— А раскрыть убийство сможете? Или — не дано!

В задумчивости застывший у портрета своего всенощного визави санитар морга не удостоил того ответом. И ушел в иные дали, куда не ступит человеческая нога, но где густо роятся души покинувших нас людей, о чем-то базаря и скандаля. Кариес не идеализировал потусторонний мир и истово верил в классовую сущность всего происходящего как на суше, так и на небе, ибо считал Ииуса Христа первым настоящим коммунистом. И полагал, что имеет на то весомые основания — Кодекс строителей справедливого общества на земле не сильно отличался от высоких божьих заповедей. А уничтожение большевиками церквей объясняется борьбой Совнаркома с конкурирующими организациями.

Влекомые позывами трудовых будней Викентий Павлович и Игнат Васильевич спешно вышли к живым в разрумянившееся весеннее утро. Дерябинская весна ничем не отличается от других: разве что воздух почище, да солнце поярче из-за отсутствия чрезвычайно вредных производств и трасс федерального значения. В городе проживает порядка ста пятидесяти пяти тысяч человек самых разных вероисповеданий и политических воззрений с явным преобладанием традиционных.

Справа от города протекает речка, слева от неё раскинулась не отягощённая химическими примесями лесополоса. Она — и парк для молодых, и укромный уголок для страждущих «партизанского» уединения глубоко «окольцованных» горожан, и природная кладовая для всех остальных. Благодаря ей дерябинские легкие дышат легко и свободно, всем своим видом утверждая правдивость минздравовского посыла о вреде курения.

Как и всякая человеческая общность, население Дерябино в эпоху победившего капитализма одержимо теми же пороками и страстями, что и жители Москвы или Парижа. Для неудержимого погружения в оные дерябинская «фауна» в изобилии наводнена магазинами, кафе, банями, аптеками и ночными клубами, а «флора» располагает двумя кинотеатрами, одним музеем боевой славы и театром безо всякой славы из-за отсутствия в репертуаре постановок по Розенталю.

Два городских учебных заведения без какого-либо административного вмешательства извне оформились в гимназию и лицей со всей вытекающей отсюда кастовой принадлежностью. Жизненные линии гимназистов и лицеистов в масштабах Дерябино никогда не пересекались, за исключением жгучих драм в духе Монтекки и Капулетти.

Проходя мимо редакции местной газеты, Викентий Павлович и Игнат Васильевич намеренно прибавили шаг из-за непреодолимого отвращения к рождённому в его чреве печатному слову. Причем, первый считал редактора мелкой рыбёшкой среди «акул пера», а второй — внедрённым в непорочный дерябинский люд агентом иностранной разведки с целью окончательного разложения оного до состояния свободно кочующих по безлюдным степям диких племен. В буйном воображении кладбищенского сторожа только ковыль будет ласкать потные тела варваров после очередного набега на просвещённый народ и только звёздное небо останется для них источником знаний. И не будет Псаки, «омывшей» Белоруссию морями», и российских войск, вероломно «вторгшихся» на территорию незалежной Украины с победно развевавшимся ещё вчера звёздно-полосатым флагом над зданием СБУ, и даже застывших в немом укоре «Мистралей». Ничего этого «славянская орда» знать не будет. От этой картины Игнат Васильевич часто вздрагивал во сне, пугая жену и тревожа покой усопшего отца, бывшего секретаря партийной организации мелькомбината.

Редакционный коллектив местного таблоида перманентно находится в состоянии томления духа по вкусу настоящей колбасы, надежному государственному плечу и широкой спине совблока. Но до тошноты манит его и аромат киви, до потери собственного достоинства доводит запах кожаной обивки «бумера» и до душевного обморока угнетает скромное обаяние изготовленной мозолистой рукой китаянки «шмотки».

Это форс-мажорное раздвоение личности гражданина в частности и городского люда вообще находит материальное выражение во всём облике Дерябино. Памятник Ильичу мирно соседствует с местной церквушкой, библиотека — с обменным пунктом валюты, кинотеатр «Родина» — с афишей очередной саги голливудской фабрики фантомов. Родное кино давно и надолго вытеснено в Дерябино «попкорновым», в котором спецэффекты подменили чувства и мысли, как электронная энциклопедия подменила собой пахнущую типографской краской книжку.

Заключив пакт о ненападении с религией и смирившись соседством Шолохова с курсами иностранных валют, ветеранское общество Дерябино объявило было войну «ненашенским» фильмам. И даже выпустило прокламацию о «тлетворном влиянии Запада» на взъерошенные умы дерябинцев, за что было подвергнуто изощрённым гонениям со стороны оболваненной вашингтонской пропагандой узкой общественности с широкой прослойкой «грантоедов». Впрочем, аксакалы не сдались и засели в засаде.

И над всем этим мировоззренческим «салатом» витает неизбывное русское моление «Лишь бы не было войны!». Как и тридцать лет назад, когда под видом реконструкции кухни снесли весь дом, а в целях укрепления мира во всем мире уничтожили его оплот. И на мировую авансцену вновь вышел «человек с ружьем».

Вполне определенно высказался на сей счет и редактор издаваемой подпольно и в целях конспирации ручным способом местной газете «Вилы» Кротов Прокопий Сидорович:

«Душа Дерябино нашла временное успокоение в приращении Крыма к российским брегам и утоплении либерального брига на ментальных рифах. Сформированный необъятными просторами общинный характер русского народа позволил счастливо избегнуть удушающих западных объятий во имя торжества общего над частным, ибо «хуже войны с англосаксом может быть только дружба с ним». Каждый дерябинец интуитивно осознавал — придётся дорого заплатить по геополитическим счетам, но каждый торопился в кассу выбить личный чек за суверенное право вершить свою судьбу.

И пусть заокеанские поджигатели новой войны злобно точат свои окровавленные зубы в надежде вонзить оные в обескровленное олигархами тело России, у нас самих клыки найдутся!».

Глава 2

Уже на закате перестройки спрятавший свой партийный билет в днище истерзанного временем дивана редактор легального дерябинского таблоида «Особый путь» Гудков Валерий Иванович руководствовался в своей редакционной политике единственным правилом: нет доли — нет вони. Оно находилось в естественном соитии с нормами царившего вокруг него хищнического бедлама, но Валерий Иванович придерживался оного не без риска познакомиться с Дим Димычем посмертно и в постоянной борьбе с самим собой. Борьба эта проходила с переменным успехом.

Когда на светлом дерябинском пути к торжеству рыночных отношений ему попадалась кочка со «звериным оскалом капитализма», он не без ехидства окучивал её в редакторской колонке. Но стоило только местному депутату от коммунистов выступить с какой-нибудь инициативой в духе попрания конституционных прав дерябинцев, Гудков нещадно клеймил его с пафосом сенатора Маккейна.

И этот дух внутренних противоречий давно вырвался из редакционных стен и злокозненно фланирует по Дерябино. Иногда проявляется в виде сожженной на стоянке вычурной машины или разбитых орудием пролетариата витринах магазинов, и всегда в майские дни в колоннах горожан с портретами Сталина, горой красных гвоздик у ног памятника Ильичу с последующим плавным перетеканием людских потоков к вратам местной церквушки. Лишённые собственности хамы выражали свой протест старорежимным образом, ибо точно знали — ни один либерал в здравом уме и твердой памяти не променяет хамон, шенгенскую визу и газету «Собеседник» на очередную передовицу газеты «Правда» о колосящихся полях, рекордных надоях, нацеленных куда надо правильных ракетах, дырку в железном занавесе не для всех, и без боя не сдастся. А выходить на баррикады дерябинцы не желали — каждому уже было что терять.

Кабинет барометра общественного сознания Валерия Ивановича Гудкова был выдержан в стиле «и нашим — и вашим». На всякий случай! В шкафу в самом запылённом углу сиротливо ютится бюстик вождя мирового пролетариата, сразу над головой редактора — всеми узнаваемый портрет с твердым взглядом из-под пшеничных бровей, на столе — ноутбук и письменный прибор в виде парящего орла с одним выбитым глазом, а на правой стене — суровый лик последнего императора Российской империи.

Но самое почётное место на кабинетном сейфе занимает лихо отрубающий головы «гидре капитализма» гипсовый Чапаев на коне. Одна из случайно избегших гибели гидр притаилась в углу кабинета. Оная имела вид дубовых напольных часов с исполненной вязью благодарственными словами за бережно культивируемые газетой ростки рыночных отношений на дерябинской ниве.

Гудков привычным движением распахнул усилиями местного рекламодателя облагороженное евростилем окно, впустил дерябинский воздух внутрь помещения и могуче захватил его полной грудью. Параллельно воздушному потоку через дверь влетел местный папарацци, а по совместительству фотокорреспондент газеты «Особый путь» Чижиков Владимир.

С видом только что откопавшего Трою Шлимана он подбежал к редакторскому столу, поместил крепкие жилистые руки на измождённую никотином грудь и заговорщически спросил:

— Вы в курсе трупа на Сиреневой полянке? Там, где полно сирени. Ну, вы знаете… Это Маринка Дробышева, дочь хозяина торговой сети «Медяк». Между прочим, на прошлой неделе я ей портфолио делал! Вот..

Профессиональным движением крупье Володька выложил веером на стол фотографии той, что ещё вчера была голубоглазой блондинкой пятнадцати лет от роду с претензией на Мэрилин Монро.

— Как?! Она же из этих, випов… Дробышев за неё весь город дробью «прошьёт»!

Предгрозовую атмосферу кабинета молнией пронзил звонок редакторского телефона. На правах снёсшей золотое яйцо курицы, папарацци схватил трубку и по-хозяйски «прокудахтал» в неё: «Занят!». Тут же в дверях появилась русая головка Люси с лицом японской гейши и потерявшей листву сакурой спросила:

— Вас не соединять?

Не услышав привычного воркования, она моментально скрылась. Валерий Иванович не пользовался мобильным телефоном из-за опасений прослушки и трепетно охраняемого личного пространства во времени. В виду этого уже никто и ничто не могло замедлить ход надвигающейся бури.

Редактор озлоблённо швырнул ручку на пол — подарок местных ветеранов за принципиальную позицию по вопросу реставрации музея боевой славы — и выскочил из-за стола. Засим схватил за руку Владимира с криком подбитой из рогатки галки:

— Зачем убили? Кто? И как ты в курсе?

Папарацци пойманным хулиганом на месте побития окон в женском отделении бани непочтительно отринул от себя верхнюю конечность Гудкова и ожесточённо ответил:

— По роду своей общественной деятельности. Вот как. Маринка не заплатила мне за фотосессию, «типа» не похожа она в ней на ту… Ну, вы знаете. Подружку Кеннеди. Я начал за ней следить…

Шокированный панибратским жестом сотрудника Валерий Иванович для восстановления статус-кво вернулся на завоёванное в политических боях рабочее место. По ходу следования к редакторскому столу резко закрыл открытое настежь окно, чуть не отломив ручку рамы. Хотя реклама местной сауны в следствии которой оно появилось, дорого обошлась его репутации блюстителя чистых нравов, и уже в силу этой причины могло рассчитывать на более нежное обращение.

Чижиков уселся в кресло перед младшим братом хозяйского стола два метра на два, навалился на него всей стеснённой грудью и интимно «прочирикал»:

— У меня такой принцип — каждый труд должен быть оплачен. Ну, вы знаете. Подловить Дробышеву у гимназии — никак. Папашины охранники её привозят — увозят. А они по габаритам не медяки, целые рубли. Отделают так, что и Дим Димыч не узнает. А тут Маринка выскочила около девяти утра из гимназии и куда-то «ломанулась». Я — за ней…

Утвердившись за редакторским столом, Гудков схватил фото с изображением распростёртого девичьего тела и потерянно воскликнул:

— Это вот она?

Володька взглянул на снимок в нервически дрожащих редакторских пальцах и с тактом скрывающей досаду от посаженного гостем пятна на белоснежную скатерть хозяйки ответствовал:

— Само собой — она… Это можно сказать её последнее, посмертное изображение. Между прочим — и при жизни, и после неё Маринка никак не тянет на эту… Ну, Вы знаете.

— Слушай, у тебя сердце есть? Молодая девушка зверски убита, а ты глумишься, — с укоризной в голосе учителя перед беснующимся младшим классом прокомментировал редактор слова Чижикова.

Владимир тут же со смешком парировал:

— А что тут зверского? Посмотрите, что у неё во рту. Большой, спелый банан. Орудие преступления, так сказать. Анекдот какой-то…

— Да, — протянул редактор и до крови прикусил губу, но в преддверии дополнительного тиража газеты мечтательно спросил:

— А ты уверен, что она мертва? Мы сейчас растрезвоним на весь свет, а Маринка с утра придет опровержение требовать! Может, это розыгрыш какой-то… Как-то картинно Дробышева выглядит, по-голливудски, а?

Володька вырвал фото из редакторских рук в явном раздражении и с негодованием красного комполка Гайдара в общении с правнуком в заоблачных далях стал тыкать пальцем в мятущийся в начальственных пальцах снимок.

— У неё руки за спиной замотаны скотчем. Видите? Задохнулась она! И Вы бы задохнулись при таком раскладе, — саркастически заметил папарацци, намекая на всем известную любовь Валерия Ивановича к этой экзотической ягоде.

Гудков напрягся заалевшим лицом и с непроницаемым видом убрал вазу с бананами со стола в сейф, код которого знали только двое — он и его незримая тень Люси. И тут Чижиков вороньим манером исподтишка наскочил на редактора словами:

— Так, вы меня дальше слушать будете или продолжите допрос? Кстати сказать, я вам сенсацию в «клюве» принёс, а вы мне перья «щиплите». Вы мне «лапы» целовать должны!

Валерий Иванович отложил фото на самый край стола и примирительно откинулся в редакторском кресле. Сложив пальцы рук вигвавом и уперев локти в стол, Гудков принял позу ожидавшего долгожданных известий от скво индейца. И они не замедлили явиться метко пущенной «стрелой» папарацци:

— Иду, значит, я за ней через весь город. Шифруюсь, конечно, но она ни разу не обернулась. Зашла Маринка в лесополосу, а я на пенёк уселся. Помните, от спиленного сразу после аварии дерева, когда дерябинский сноб автомобилем в него сына «учителки» впечатал. Ну, вы знаете…

Неожиданно для редактора местного таблоида разговор приобрёл дискриминирующий его характер. Валерий Иванович слегка поморщился, по-чиновьичьи широко развёл руками и обидчиво заметил:

— Между прочим, по призыву газеты мы всем городом деньги на похороны собирали, чтобы ты знал. Никто же не виноват, что там этот столетний дуб «нарисовался»! И чем мы могли ей помочь?

Володька отреагировал на мелкобуржуазные оправдания редактора традиционной русской фигурой из трёх пальцев и торопливо продолжил:

— Короче, где-то через час слез я с этого пенька и пошёл в лесополосу. Метров через триста она лежала. По звонкам мобильника, между прочим, нашел. Зря вы всё таки им не пользуетесь… Мало ли что! При вашей работе… Ну, вы знаете.

Заметив на редакторском лице линию Маннергейма в виде мгновенно утончившихся губ, папарацци по-товарищески закончил:

— Обещаю вас в кустах не находить. Шутка! Нашёл я Маринку и как увидел этот банан во рту, у меня в горле прямо мокро стало. Покоится она там как Барби после ночных утех… Вот, думаю, Дим Димыч обрадуется — он такие загадки любит. Знаете, если бы «кровища» вокруг была, не так жутко было бы! А так чистенько вокруг, и Маринка бирюзовыми глазами в небо смотрит… И этот спелый банан… Ну, как приходите вы в цветочную лавку, а там в самом центре мешок капусты стоит… Кстати, о «капусте»…

— Сочтёмся, — машинально ответил Валерий Иванович, потирая руки в предвкушении того, как дерябинцы будут рвать друг у друга из рук свежий выпуск «Особого пути». Но тут же себя одёрнул и принял скорбный вид.

«Кастрированный» утренним известием о первом смертоубийстве в Дерябино после раздела городских материальных активов «по понятиям» редактор всё же нашёл в себе силы взяться за ноутбук. На страничке Марины Дробышевой в социальных сетях Гудков обнаружил заставившее его поперхнуться набежавшей слюной нечто. Под жизнерадостным лицом трупа сияли: надпись «Помним, скорбим», а в уголке — чётко видимый голубой квадратик. Он резко развернул монитор к Чижикову и с неистовством Кургиняна вскричал:

— А это что? Кому информацию слил? Ах ты, аспид, а я ещё тебя на груди пригрел!

Всем своим видом демонстрируя неприятие «Парнасом» итогов последних муниципальных выборов, папарацци «выплюнул» в обезображенное гневом редакторское лицо тираду:

— Да вы что?! Клянусь будущей Пулитцеровской премией, никому. Кстати, на вашей груди целый серпентарий пригрелся… Вот, Ковалёва, к примеру… Баба, а строит из себя!

Кстати сказать, половой геноцид оной случился у Володьки из-за высокомерного отношения сочной девицы к нему, как к бесполому субъекту.

Валерий Иванович по-кавалерийски пресёк гендорную дискриминацию Чижикова взмахом ручки и «рубанул» ею по столу со словами:

— Об этом потом! Звоню Бессмертному, пусть почешется… Он ещё за сокрытие шашней с племянницей мэра не рассчитался! Вшей ему на голову!

Набрав номер телефона следователя дерябинской прокуратуры Бессмертного Петра Ефимовича, редактор таблоида «Особый путь» интригующе как бы пропел в трубку:

— Пётр Ефимович, сердечно и горячо приветствую. Как успехи на криминальном фронте? Враг бежит, жалобно скуля по дороге? Ладно, ладно, не до прикола. А ты что не на выезде? Как на каком? У тебя труп в кустах, а ты сидишь, как гвоздём прибитый. Марину Дробышеву убили! В трестах метрах от лесополосы на Сиреневой поляне. Или у тебя со смертью личный сговор?

В трубке послышались короткие гудки… Бессмертный философски относился к препарированию своей фамилии, давно уже пустил в расход все обиды на эту тему и посему гудковские «рулады» не произвели на него ожидаемого впечатления. Мстительно хохотнув, Гудков вернулся к «ноуту». Редактор легальной газеты ткнул испачканным красными чернилами пальцем в социальную страничку трупа и отцом родившегося пацана с чуждой ему группой крови вопросил:

— И как это понимать?

Это обращение грязной лужей растеклось по паркету редакторского кабинета и высохло только ближе к обеду, когда и папарацци след простыл, а сам Валерий Иванович уже полностью погрузился в дробышевское дело. Больше всего барометр общественного сознания напрягала классовая принадлежность жертвы. Если это происки злобных сил, дабы возбудить дерябинский бизнес на борьбу с существующим режимом, — быть беде, но не смертельной. А, если это принесённый пролетариатом на жертвенный алтарь агнец за бесстыдно изъятый общественный пирог, то со стола сметут всё, обильно поливая его вскипевшей кровью.

В смутной надежде снять с себя ответственность и за то, и за другое, редактор призвал к себе жертву мужского произвола репортёра криминальной хроники Алису Ковалёву. Свободная от фантомных болей распада страны Советов и не обременённая никакой собственностью, за исключением «мирового» бюста, она напишет убийственную заметку на радость прикормленному кровавыми телесериалами городскому люду.

Что, собственно говоря, от неё и требуется.

К вящему негодованию редактора газеты «Особый путь» Алиска не избегла тщеславного соблазна поместить своё бессмертное творение в социальных сетях. Предсказуемая реакция на него всего прогрессивного человечества нашла отражение в подкинутой к дверям дерябинцев нелегальной местной газете «Вилы». В ней писалось: «Ловящий рыбку в мутной воде Интернета Госдеп США разразился гневной отповедью в адрес руководства России с требованием незамедлительно прекратить варварское истребление достойнейших отпрысков дерябинского бизнеса. А по какому, спрашивается, праву?».

Глава 3

Прокуратура города Дерябино располагалась в двухэтажном белокаменном особняке бывшего купца Малышева. Архитектурным памятником сие строение не являлось, однако сильно отличалось от построек эпохи застоя и периода первичного накопления капитала. Дух раскулаченного хозяина не тревожил обитателей кабинетов ни днем, ни ночью, только самым ранним утром позволял себе пискнуть о своей незавидной доле мелким дрожанием лестничных балясин.

Особняк до последнего вздоха сопротивлялся современным строительным реалиям, но всё же в этом году сдался. И принял в наши дни вид молодящейся старухи безо всяких надежд на романтическое знакомство в будущем. По настоянию втайне исповедающего монархические взгляды градоначальника, фасад здания и парадное мраморное крыльцо были сохранены в первородном виде. Архитектурная мысль тут же сомлела и не пошла дальше уменьшения втрое проёмов окон, а также возведения перегородок в бывших жилых помещениях.

Кабинет следователя прокуратуры Петра Ефимовича Бессмертного содержал в себе те же признаки двойственности дерябинского сознания, как и весь город в целом. На сейфе утвердился бюстик Дзержинского, над головой — портрет гаранта Конституции, на стене — календарь с изображением Мадонны с младенцем на руках, а прямо над ним на гвозде колыхалась ядовитого цвета будёновка. На столе Бессмертного стоит компьютер с устаревшим программным обеспечением и лежит Уголовный кодекс РФ в последней редакции. Им он пользуется всякий раз, когда нужно было оказать психологическое давление на подследственного и очень редко — для урезонивания обнаглевшей мухи. Чем не оставляет себе никаких шансов рассчитывать на славу убившего сие назойливое создание одними голыми руками в прямом эфире Обамы.

В «конторе» Пётр Ефимович слыл оригиналом, поскольку был ярым поклонником Дим Димыча, его метода и советовался с ним по поводу и без оного. Репутация Бессмертного была бы белоснежнее горных вершин, если бы неистребимая тяга к населяющим город в изобилии дерябинским прелестницам. Она вынуждала следователя прокуратуры эпизодически «отстреливаться» до последнего патрона от местных блюстителей нравов и вставать в интересную позицию перед редактором газеты «Особый путь» всякий раз, как на его столе появлялось фото тропической красотки в объятиях неугомонного Петра Ефимовича. В случае с Бессмертным Амуру пришлось наладить конвейерное производство разящих стрел, дабы не чинить тому препятствий в романтических похождениях по городам и весям. Особенно, с учётом его фамилии.

К чести следователя прокуратуры, нержавеющий меч правосудия ещё ни разу не выпал из ослабленных плотскими утехами рук. Бессмертный был на хорошем счету у руководства и пользовался уважением дерябинского общества. Дело о наезде на сына местной учительницы разбирал не он, чему Пётр Ефимович был несказанно рад. Возможно, оно могло стать последним в правоохранительной карьере — Бессмертный относился к закону не как к ветренной любовнице, а как к законной супруге и не признавал классовых различий в обществе. Но в глубине своей сыскной души Пётр Ефимович понимал — его любвеобильность в извращённых мозгах криминалитета могла подвигнуть оный к созданию следователю прокуратуры пакостных проблем. Особенно в борьбе за равную ответственность всех перед уголовным кодексом и послужить подножкой в погоне за криминальным элементом. И посему по мере возможностей пытался ограничить свои эротические фантазии.

Бессмертный стремительно покинул прокуратуру после исполненного цинизма звонка редактора местного таблоида «Особый путь». В дверях он чуть не сбил с ног репортёра криминальной хроники Алису Ковалёву. Бойкая девица с повадками пумы тут же вцепилась в него зверской хваткой. Преодолев путь до лесополосы на машине за полчаса и мужественно пресекая все алисины попытки проникнуть в тайны следствия через самые уязвимые части своего тела, Пётр Ефимович застал у трупа идиллическую картину.

Дамочка неопределённого возраста в лохматом парике с собачкой лет пяти стояла справа от трупа. Хозяйка крепко прижимала к ходящей ходуном груди мелко дрожащую псину. Слева расположился архивариус Викентий Павлович, заложив усыпанные бумажной пылью руки за крестец. Оный всем своим видом демонстрировал равнодушие к молоденькой практикантке дерябинского архива, неизвестно зачем и неизвестно как оказавшейся со своим куратором в лесополосе в столь дивный час. Этим собственно и объяснялось его нежелание звонить в полицию, о чём Дымов нехотя уведомил хозяйку шпица, а засим долго и нудно торговался с ней о цене исчезновения с места происшествия. Бессмертный вызвал по «мобиле» оперов и отогнал подальше от трупа исполненную недовольства публику — торг был прерван на завершающем этапе.

Все попытки Викентия Павловича тенью отца Гамлета удалиться с Сиреневой поляны под руку с окаменевшей от страха спутницей он решительно пресёк жестом Командора. Удерживать глубоко законспирированную пенсионерку с собачкой на поводке не пришлось, скорее наоборот — труднее было бы от неё избавиться.

Сам Пётр Ефимович склонился над телом. Коротенькая блузка макового цвета на девушке не была расстёгнута, молния на белой юбке не потревожена. Кокетливые носочки под тон блузки и белые кроссовки венчали это ещё с утра горячее тело. Подошва обуви была испачкана грязью с зелёными прожилками травы. Видимо, пытаясь освободить руки от липкой ленты, Марина отчаянно упиралась кроссовками в землю. Банан во рту девушки уже утратил свой живой вид и выглядел очень неуместно. С таким орудием преступления Бессмертный сталкивался впервые и непроизвольно ловил себя на мысли выбросить оный вон, дабы трагедия не выглядела фарсом и глумлением над человеческой сущностью.

При звуке мотора приближающейся машины вся троица поодаль от трупа насторожилась и приняла позы истуканов. Пётр Ефимович встретил опергруппу, проводил к трупу и сразу же направился к выгружавшим носилки из белоснежной «газели» санитарам. Потеряв бдительность во время этого процесса, он выпустил из вида атаковавшую свидетелей Алису. В высоких шпильках на босу ногу она принялась «долбить» человеческое сознание, взывая к общественному долгу.

Оперативник Валентин Валентинович Пекшин призывным жестом вернул Бессмертного к месту преступления. И первый его вопрос к следователю прокуратуры был более, чем естественным:

— Ефимыч, ты как здесь первый? От кого узнал?

Тот неопределённо махнул рукой в сторону города и передающим ключом «отстучал» в телеграфном стиле:

— Из альтернативных источников. Это труп Марины Дробышевой, единственной дочери владельца сети «Медяк» в городе. Она — гимназистка со всеми вытекающими отсюда поведенческими признаками: напыщенна, легкомысленна, из тех, кто считает себя венцом природы.

Пекшин оживился и начал строить версии в свойственной ему манере бывшего комсомольского функционера словами:

— Слушай, а не просматривается ли здесь, так сказать, пролетарский след? Может, на ананасы денег не хватило. А? И это первая жертва пробуждающихся общественных масс?

Пётр Ефимович по-братски потёр испачканный дешёвой губной помадой примятый воротничок рубашки опера и снисходительно заметил:

— Ага, конечно! Ты всё мыслишь категориями марксизма-ленинизма! Экспроприации не было — сумка не тронута, сережки на месте, кулон как блестел очищенным тазом на груди, так и блестит. Никакой классовой борьбы в виде затянутого на шее пионерского галстука. Ни следов насилия, ни крови, ни рванных ран!

Пекшин с трудом оторвал взгляд от трупа и пойманным на краже золотого портсигара пижоном изрёк:

— Не скажи, Ефимыч. Кстати, именно то, что она не подверглась сексуальному насилию и не ограблена, отлично укладывается в мою версию. У неё украли жизнь не из корысти и взыгравшего либидо, а во имя чего-то… Кстати, борьба с олигархами — в наши дни тренд модный. Лишь бы не сдулся от чинопочитания, как проткнутый сучком воздушный шарик. Кстати, антиглобалисты вовсю «кошмарят» европейский бизнес. Так что встретимся на баррикадах!

С интонацией читающего рабкоровскую заметку в газете «Искра» гниющего в окопах солдатика тот ответил:

— Истинно так, а дерябинцы станут передовым отрядом пролетариата в выворачивании булыжников из мостовых! Порезвились, и ладно. Давай к делу! Подтяни своих, опроси свидетелей, пока не разбежались. В общем, всё как обычно. Да, личная просьба: разреши Дим Димычу на девочку посмотреть…

Пекшин не без удивления кивнул и обратился к склонившемуся над трупом судмедэксперту Кошкину с искательным вопросом:

— Ну, что скажите, Борис Петрович?

Кошкин по-рысьи сверкнул глазами, пригладил вставшие торчком усы и отозвался на обращённый к нему вопрос словами:

— Предварительный осмотр тела, как предварительные ласки: нежное касание, осторожный присмотр и так далее, и тому подобное. Акт о вскрытии дня через два. А так могу сказать — не смогла дышать. Рот бананом забит, нос намертво простужен. На скотче отпечатков пальцев нет, потожировые отсутствуют. Банан тоже ничего не даст, разве только утолить легкий голод. Шутка! Да, оный можно спокойно выбросить — как вещдок долго не протянет.

Тин Тиныч сопроводил остывающее тело в санитарную «газель» и вернулся к месту преступления. Молодой опер Лёша Веснин с энтузиазмом штурмующего Казбек альпиниста снимал показания со свидетелей. Точнее, с двух. С дамочкой неопределённого возраста в лохматом парике уединился в машине Бессмертный, прихватив с собой пятилетнюю собачку — они представлялись ему наиболее перспективными в сборе «груздей» в мыслительный «туесок» для Дим Димыча.

Алиса Ковалёва с кошачьей грацией примостилась на заднем сидении автомобиля и, что-то мурлыча себе под нос, набирала текст уже насыщенного реальной плотью шедевра в «ноуте». Дама с собачкой не обманули ожиданий следователя дерябинской прокураты. Во-первых, Софья Марковна и Артос оказались первыми на месте преступления. Во-вторых, её покойный муж Макар был совладельцем продуктовой империи Дробышева. И в-третьих, они слышали преступника, который голосом дающего обет богу монаха произнёс над трупом: «Ну вот, начало положено!». Перед тем, как слиться с прикрывшими безжизненное тело кустами.

Пекшин трудолюбивым муравьём собрал улики в оккупированных улитками кустах: макового цвета сумку, лежавший недалеко от тела аляповатый смартфон, солнцезащитные очки таких размеров, что способны были не только защитить от света, но и скрыть самые скверные мысли. Упаковав в пакет также образцы почвы и надломленную, если повезет, преступником веточку над девичьим телом, опер расположился в машине для написания протокола с места происшествия. Не прошло и получаса, как к нему присоединился Веснин с досадливым видом вскрывшего пустой сейф «медвежатника». Лёша тронул за плечо увлекшегося писаниной коллегу и с горечью утратившего статус неприкосновенности депутата доложил:

— Этот Викентий Павлович со своей юной практиканткой ничего не видели, ничего не знают. Услышали истеричный лай собаки, заполошные женские вопли и выскочили на полянку. Так сказать, к занавесу. Что они вообще в лесополосе делали в это обеденное время, я по видимым причинам спрашивать не стал. Практикантку до сих пор трясёт, рубашка архивариуса сильно помята, значит, что?

Тин Тиныч рассеяно кивнул, не оценив по достоинству сексуальную опытность молодого опера. Казённая машина размеренно тронулась из лесополосы в город.

Уже смеркалось, когда Пётр Ефимович вернулся в Дерябино. По дороге Бессмертный по-цыгански тасовал свои мысли, останавливаясь по очереди то на одной, то на другой. Причастность Софьи Марковны к убийству поначалу казалась ему сродни бреду, но с учётом деловых отношений супруга с отцом погибшей — не очень. Добровольно ли ушёл из жизни её муж, Макар? Может это месть за отлучение от райских кущей! И банан тогда более, чем уместен. «Типа» — подавитесь моей долей! Во всяком случае, впихнутая в горло жертвы экзотическая ягода наводит на такие размышления. С другой стороны — кто ходит на преступление с собачкой? Ну, могла увязаться за хозяйкой без ведома в силу своей врождённой преданности. И про мужской голос Софья Марковна могла соврать, дабы отвести от себя подозрения — как-то уж очень вовремя для неё он раздался.

Хотя следователь прокуратуры и сам интуитивно чувствовал — Сиреневая поляна застыла в ожидании других девичьих тел. И постановочный характер преступления никак не соответствовал мировоззрению Софьи Марковны, которая была реалисткой до кончиков поражённых артритом пальцев, не признавала театральных пьес из-за оторванности оных от почвы и не смотрела фильмов о том, чего никогда не было и никогда не будет. Кроме того, она не выносила сериалы, а фраза убийцы недвусмысленно намекала на многослойное банановое продолжение. Всё это поведала ему сама дамочка в лохматом парике под утвердительный лай остриженной наголо собачки.

Путь Петра Ефимовича лежал в центр города к бывшему Дому пионеров. Вопреки неумолимой логики подъёма рыночных отношений на победный пик капитализма, он не стал домом терпимости. Однако, знающие люди говорят — в бассейне оного плещутся отнюдь не юные пионерки с загнутыми вверх бантами.

Освободившись от назойливого присутствия Алисы самым бесцеремонным образом на пересечении улиц Советской и Корнилова, следователь прокуратуры легко вбежал на бывшее пионерское крыльцо. В своё время Бессмертный также резво бегал по этим ступенькам, наступая на горло молодецкой песне. Бегал, пока страна Советов не приказала долго жить в головах «скурвившихся» элит, коим надоело рассматривать свои сберегательные книжки в сортирах и ласкать взором многочисленные парюры жен в тёмных кладовых.

Это была наиболее глубоко взрыхлённая журналистской мотыгой тема для редактора подпольной газеты «Вилы» Кротова Прокопия Сидоровича.

По нему выходило вот что:

«Обласканные заокеанской кликой партийные боссы решили втиснуть победительный народ в прокрустово ложе либерализма. Народ, для которого достоинство страны всегда было выше личного успеха и который заплатил кровью за право быть независимым и великим. Архитекторы построения либерализма в России наивно или намеренно внушили обществу: рынок — это такая волшебная скатерть-самобранка, которая накормит всех, включая сирых и убогих. Но по умолчанию накрытая только для своих, она очень скоро скаталась до размеров носового платка по утиранию слёз бедных и больных.

Слава богу, народ облегчился от либерализма через клизму в бесовской фантазии заменившего ею соборные купола галериста Гельмана. И зря сбежавшие за рубеж либералы брызжут слюной на руководство страны в надежде вернуться назад белоснежными фрегатами на волне вызванного санкциями и угрозой ядерной войны общественного гнева. Для них и Иуда — не предатель, а жаждущий освободить иудеев от лжепророка оппозиционер. А то, что за предательство ему ещё и заплатили, характеризует оного как эффективного менеджера. И посему им никогда не понять — попытка нового опыления демократической «пудрой» российского народа равносильна жалкой беготне с газонокосилкой по асфальту».

Глава 4

Бывший Дом пионеров являл собой типичный образчик архитектуры поствоенного периода. Колонны при входе, широкие лестницы внутри, треугольная крыша и выложенные на фасаде мозаикой сцены из советского бытия. Вот Ильич несёт бревно на субботнике, далее комсомольцы строят БАМ, ближе к крыльцу — космодром с устремлённым в небо космическим кораблем на фоне суровой сцепки рабочего и колхозницы. Все попытки нынешнего мэра Дерябино абортировать настенное советское наследие упирались в героическое сопротивление ностальгирующих по тем временам древних дерябинцев.

По разумению оных, до братания воров и обворованных было ещё очень далеко и наглядное пособие для проезжающих мимо «Лексусов» и «Мерседесов» было весьма кстати. Прошлое наступало на пятки настоящего с неутомимостью зловредного рока. Слишком зыбким было состояние относительного общественного покоя в окружении враждебных стихий, слишком памятны ещё были и клокот в груди, и вздыбленная песнь в начале пути.

И в самом деле, не помещать же на стенах социально-значимого объекта акт свержения в либеральном угаре Дзержинского с постамента, обугленный копотью во имя торжества демократии Парламент, групповой портрет пылесосом «почистивших» народное добро семи банкиров и светлый лик раздающего трудовому люду ваучеры Чубайса? А, может, зарисовкой тайной сходки татей в Беловежской пуще после обильного для храбрости возлияния? Или вот ещё — торжественным открытием нового продуктового магазина Дробышева на месте бывшего завода по производству шарикоподшипников?

Бессмертный поднялся на второй этаж и по-свойски открыл дверь кабинета, на которой висел плакат «Интернет — нет!». На нём был изображён набросивший паутину на земной шар в виде беззащитной мухи жадно сосущий её соки большой жирный паук. Сей «едучий» процесс в «агитке» молодёжного движения под авторством лидера был описан так:

«Интернет — забава прошлась по человечеству ледорубом. «Колпак» Мюллера по сравнению с ней жалкий «чепчик» на голове поверженной англосаксами подкаблучницы Европы. Суверенитет вообще и в частности перестали существовать как право государства и личности на защиту своих интересов. Каждый может безнаказанно напасть и на страну, и на гражданина, не нарушая границ жилища и не испепеляя города огнем.

Да и национальные интересы перестали быть таковыми. Сегодня это потребности жующих жвачку на зелёной лужайке у Белого дома транснациональных кампаний. И, если это не империализм, тогда что? Наступающий на носок туфли дамы-евро кавалер-доллар увлекает оную в пляске к выходу с танцпола, а она только кокетничает и жеманится».

Руководитель общественного молодёжного движения «Интернет-нет!» Иван Васнецов сердечно приветствовал вечернего гостя. Иваново движение носило чахоточный характер, не ставило перед собой политических целей и не прибегало к запрещённым методам борьбы. Его слабой стороной была неопределённость конечной цели. В программной брошюрке движения утверждалось: «Растворение в сети индивидуума неизбежно ведёт к потере социальной идентичности, к утоплению человеческой особи в океане ей подобных, к вырыванию производителя материальных благ из привычной среды. Интеллектуальный продукт социальных сетей ничуть не лучше по запаху и вкусу начинённой ароматическими добавками и примесями с лживой имитацией мяса колбасы из супермаркета».

Поскольку вирусом этой болезни была заражена только креативная часть населения Дерябино, движение «Интернет-нет» не имело широкой поддержки масс и не вызывало отрыжки у власть имущих города. Надломленные гайдаровской пропагандой о грядущем изобилии всего и вся на закате перестройки дерябинцы относились к Васнецову, его адептам с симпатией и незлобиво.

Пётр Ефимович не располагал временем и желанием копаться в социальных сетях в рабочее время и тем более в объятиях вулканизирующих городских кокоток на досуге. Следователь прокуратуры часто пользовался услугами Ивана, собирающего в интересах своего движения целые досье на освобождённых от идеологических вериг граждан Дерябино. Сам Бессмертный испытывал чувство брезгливости к обнажавшим тело и душу на потеху улюлюкающей толпы пользователям Интернета. Что и выразилось в тошнотворном позыве его голоса при обращении к Васнецову с доверительной просьбой:

— Вань, страничку Марины Дробышевой открой. Может ещё не удалили! Что она там о себе воображала?

Иван с прытью кенгуру бросился к компьютеру. Не прошло и пяти минут, как с изумлением обнаружившей пустой сумку на животе мамаши он воскликнул:

— Ничего себе! Петр Ефимович, тут соболезнование в её адрес и какой-то голубой квадратик в углу!

Следователь прокуратуры тут же к нему присоединился увидевшим незнакомую доселе птаху орнитологом и принялся читать с экрана монитора «птичий» текст:

«Привет всем поклонникам Голливуда! Считаю себя реинкарнацией Мэрилин Монро, кто не согласен — тому глаз вон. Для остальных — ждите новых подтверждений. Готовлю портфолио для фанатов, как только развяжусь с насморком и припудрю носик. И не верьте, что все блондинки — дуры, и это — не окрас, а диагноз. Они просто нам завидуют!».

Пазл сложился. Где портфолио там и Чижиков, фотокор дерябинской газеты. Этот прыщ на теле местного организма как-то первым узнал о трагической кончине Дробышевой. Как? Либо причастен, либо у него посмертное фото Марины с места преступления. Давила на мозг и фраза преступника над телом невинно убиенной жертвы. Нещадно обуреваемый ею Бессмертный обратился к Васнецову с предложением:

— Так, посмотри еще пару страничек девичьих контактов Марины. Ничего необычного нет?

Иван деловито извлёк побитую временем флешку из клюва чучельного филина со словами: «Я вам „инфу“ на неё скину. Для протокола!». Засим приступил к поиску в соцсетях. Надо сказать — лесной вещун олицетворял борьбу молодёжного движения с интернет-зависимой живностью и был её символом. Некоторые адепты даже видели в ней стерегущую от грызунов покой дерябинцев хищницу. Через пять минут Васнецов с удовлетворением поймавшего суслика сыча заметил:

— Ага, контакты гимназисток. Дарья Воронова, Мария Ненашева, Анастасия Вьюн. Ничего необычного, простой трёп о килограммах и сантиметрах. Кстати, все они простужены, о чём и поведали всему миру. Это всё? Поздно уже. Да, и очень прошу — достаньте мне вечернюю местную газетку, киоски-то все закрыты. Как никак сенсация…

Расстались они как всегда чрезвычайно приятственно по отношению друг к другу. Покинув бывший Дом пионеров, Бессмертный уже в машине наметил план действий на завтра. Утром — к редактору, в обед — вызвать оперов, вечером — к Дим Димычу. В отличии от членов российского правительства Пётр Ефимович всегда действовал пошагово, и посему был избавлен от необходимости прыгать из окопа в окоп в поисках дна оного.

Утро застало Валерия Ивановича Гудкова в чужой постели. Запах свежесваренного кофе заставил редактора местного таблоида «Особый путь» окончательно очнуться от временно омрачённых лязгом челюстей капиталистических баракуд светлых видений. Мужчина суетливо ощупал охладевшее место рядом с собой и с интонацией юного Вертера призвал хозяйку дома вопросом:

— Люси, ты где?

На зов явилось не обременённое липоксацией и не изуродованное шрамами от гинекологических процедур молодое тело. Жена Валерия Ивановича давно отошла в мир иной и не имела решительно никакой возможности воспрепятствовать в этом плотским утехам бывшего супруга. Посему личико Люси не туманилось тенью сомнений в правильности выбора партнёра по умиротворению своего женского естества. Кроме того, она кое что знала о взаимоотношениях любовника с представителями местного бизнеса, непорочность которых ставилась всем местным обществом под интуитивное сомнение.

Что, впрочем, не мешало Гудкову при случае всячески способствовать инициативам местных коммунистов по консервации примет советского периода, а ей — иметь камень за пазухой для упрочения романтической связи.

Валерий Иванович был вынужден коротать ночи у Люси исключительно в целях конспирации и сохранения статуса блюстителя городских нравов. Редактор был общественной фигурой, которая тем не менее требовала соответствующих сексуальных инъекций в интересах сохранения мужского начала в рабочем состоянии. Пользоваться же в этом интимном деле непроверенными кадрами было бы с его стороны крайне неосмотрительно.

Квартирка Люси ничем не отличается от тысяч таких же дерябинских квартир. Разве что плакатами с изображениями Эрнесто Гевары и Фиделя Кастро в революционный период, удивительно похожим на профиль с октябрятской звездочки портретом юного Леонарда Ди Каприо и обретшим смысл жизни киношным фото Корчагина на стенах единственной комнаты жилища. Она же была спальней и залом одновременно. Валерий Иванович не торопился с решением вопроса об улучшении жилищных условий владычицы своего тела, поскольку разница в возрасте не внушала ему оптимизма на марафонность эротических отношений.

Этим утром Люси была более чем обворожительна. Вчерашний выпуск дерябинского таблоида «Особый путь» с посмертной фотографией Марины Дробышевой и мутными комментариями оперов разошелся влёт. К тому же Алиса Ковалёва напустила в своём материале такого тумана, сквозь который едва различался контур драмы. Однако, отчётливо проявились очертания картины воздаяния отцу за грехи его — был чётко прописан генезис трупа, включая социальный статус. Читательский ажиотаж довёл до душевного оргазма изнуренного ночной оргией Гудкова и внушил Люси эфемерную надежду на получение какой-нибудь безделушки из редакторских рук. Увы, этой надежде не суждено было сбыться.

Резкий дверной звонок вырвал Валерия Ивановича из объятий люсиной постели. Посвящённый в глубоко законспирированные тайны личной жизни начальника водитель Василий возвестил о начале нового дня. Гудков по-военному быстро оделся в аскетически строгий гражданский китель и стремительным аллюром выбежал в розовеющее дерябинское утро покидающим явочную квартиру заговорщиком: по пути бдительно мониторился и зорко оглядывался по сторонам. Вскочив на переднее сиденье машины, уже не доступный людскому взору Валерий Иванович с гиканьем клаксона умчался прочь.

Гудков появился на рабочем месте в редакции за час до начала трудовых будней. Редакция располагалась в здании бывшего прачечного комбината. В частных руках стирка как-то сразу не заладилась из-за непомерно высоких тарифов и низких заработанных плат прачек. Перепрофилировать его под отмывание бюджетных денег также не сложилось.

Здание ушло с молотка и досталось мэрии Дерябино. Определив оное под редакцию местной газеты с прицелом на лояльность пишущей братии, тогдашний градоначальник сильно просчитался. В стремлении «калёным железом» выжигать из дерябинского быта всё «совковое», он переполнил чашу терпения общества и был слит им на очередных мэрских выборах. Редакционный коллектив в стороне от этого процесса не остался и самоотверженно бросился в горнило борьбы за традиционные ценности. В следствии чего была выброшена на берег покусившаяся на основы рыночных законов и попавшая в сети выборного постсоветского нигилизма мелкая газетная «рыбёшка».

Когда следователь прокуратуры Пётр Ефимович Бессмертный вошёл в кабинет редактора, реконструированные кабинеты редакции по заоблачной смете кузена сброшенного на землю градоначальника уже стали наполняться сотрудниками. Валерий Иванович в глубокой прострации рассматривал страничку Марины Дробышевой в соцсетях со скорбной надписью наверху и бирюзовым квадратиком внизу. Она до сих пор не была удалена, возможно, как памятная «стела» в честь жертвы. Это обстоятельство угнетало сознание Гудкова до умопомрачения и только появление следователя прокуратуры спасло редакторский интеллект от неизбежных потерь.

Пётр Ефимович пронзил ухоженным перстом фотографию на первой полосе вечернего выпуска не без борьбы позаимствованной у Люси газеты и с непримиримостью Бабаяна ко всем ворогам Отечества задал редактору выстраданный ещё вчера вопрос:

— Ну, Валерий Иванович, «колись»! Откуда у тебя это?

— У меня свои источники информации, — уклончиво ответил Гудков, проигнорировав прокурорский тон следователя в память о сексуальных проделках оного.

Пётр Ефимович задиристо уселся на стул прямо напротив вазы с пожухлыми полевыми цветами на приставке начальственного стола и в балаганной интонации клоуна продолжил:

— Знаю я ваши источники информации! Володька Чижиков! Видит бог, я его привлеку за вторжение в частную жизнь дерябинцев как живых, так и мёртвых. Кстати, а где сейчас ваш источник? В какой клоаке обретается?

Валерий Иванович показательно махнул рукой по направлению к канализационному люку во дворе. В целях отвлечения тигра от шныряющего в городских джунглях шакала Гудков с зудящим томлением в голосе спросил:

— Как думаешь, что всё это значит? Дробышевская страничка в соцсетях…

Бессмертный ответил на поймавшего арканом редакторский мозг вопрос по-ковбойски:

— На подружку Кеннеди она, конечно, не тянет. Ладно, ладно, проскакали. Или это чья-то злая шутка… Хотя — девчонка-то, похоже мертва и какие тут могут быть шутки. Скорее, страничку редактировал преступник. Знаете, а мне этот дурацкий банан не даёт покоя! То ли это издёвка, то ли символ, то ли мотив. Кстати, хорошо, хотя бы пощадили чувства родителей на страницах газеты — ягода во рту почти не видна. Другое плохо — убийца может решить, что не достиг своей цели, не высказался, так сказать, до конца. И попробовать ещё раз!

Последняя фраза повергла редактора в преддефолтное состояние, но он нашел в себе силы подняться и возвысить голос до уровня курса евро по отношению к рублю восклицанием:

— А меня тревожит, что Дробышев планирует спустить своих цепных собак на него! Лучше бы денежную премию обещал за поимку! Слушай, может, в этом всё дело? Убийца хочет сорвать куш, подставив за себя какого-нибудь местного лузера!

Следователь прокуратуры объявившим об окончании всех ставок крупье отмел умозаключения редактора вскинутой вверх рукой и с достоинством сорвавшего джек-пот игрока ответил:

— Чёртов банан в эту схему никак не укладывается! Чем-то он преступнику важен! Кстати, как и этот голубой квадратик внизу дробышевской странички. Между прочим, в контактах у Марины гимназистки — Дарья Воронова, Мария Ненашева, Анастасия Вьюн. Вместе с ней четыре! Ни о чём не говорит?

До глубины бурно заявившего о себе урчанием нутра потрясённый следовательской догадкой Валерий Иванович ничего не успел ответить. В редакторскую дверь вломился Дробышев в сопровождении не отягощённых мозговой деятельностью двух «лбов». По-тореадорски беспощадно обладатель товарной империи с ходу набросился на Петра Ефимовича «пиками» слов:

— Вот ты где! Я тебя по всему городу с собаками ищу, а ты здесь прохлаждаешься! Что, убийца уже найден?

«Собаки» у редакторской двери приняли боевую стойку. Бессмертный невозмутимо убрал обретённую в борьбе газетку в карман и, набычившись, отбился тирадой:

— Ищут опера, а я довожу дело до суда. Это, во-первых. Во-вторых, отчёт о вскрытии будет у меня после двух, свидетели опрошены и во всем сознались. Шучу. И, наконец, в — третьих, как упокоился незабвенный супруг Софьи Марковны, второй совладелец вашей торговой сети? Не припомните?

Пётр Ефимович встал со стула и по-шутовски выгнулся вопросительным знаком. Аркадий Васильевич Дробышев напрягся офеней при уличной городской торговле и непроизвольно сжал сбитые в конкурентной борьбе костяшки пальцев в кулаки. Сопровождение «взлохматилось» и шагнуло перёд. Безутешный отец приблизился вплотную к Петру Ефимовичу, нацелил угрожающую пятерню на заострившийся нос Бессмертного и выкрикнул в его покрасневшее варёной свёклой лицо:

— Каким макаром!

Однако, приученный старорежимной властью к пиетету перед «ментами», он тут же опустил свою длань до уровня следовательского горла. Ласково поправил узел галстука на любовно выглаженной племянницей градоначальника бордовой рубашке и с мягкостью плюшевого мишки в голосе продолжил:

— Стой, так ты думаешь, она… Так, чтобы не было никаких «предьяв» — Макарка умер от этой, как её, — сердечной недостаточности. Что по «чеснаку» — сердца у него не было вообще. Редкостный был скупердяй и сутяга.

Последняя дробышевская фраза позволяла надеяться — зачатки среднего образования когда-нибудь нивелируют в его сознании лексикон «братков» девяностых годов прошлого столетия. Дабы не провоцировать конфликт потенциально криминального характера, Гудков хозяином взял инициативу в свои руки и радушным тоном спросил принявшего опечаленный вид Дробышева:

— Так, Аркадий Васильевич, вы маринину страничку в соцсетях видели? Как вы думаете, что бы это значило?

Развернув к нему «ноут», Валерий Иванович ткнул пальцем в слова соболезнования. Владелец продуктовой империи по-пацански всхлипнул, присел на стул и, нежно проведя рукой по изображению дочери на мониторе, отрицательно покачал поникшей головой. Дробышевское сопровождение расслабилось, в виду чего местный папарацци Чижиков беспрепятственно проник в кабинет и направился к редакторскому столу. Пётр Ефимович тут же пришёл в движение — торжествующим капканом ухватил огибающего его Володьку за рукав толстовки и со скрипом сжимающейся пружины в голосе воскликнул:

— Ага, попался! Поедем-ка, малец, кататься. До прокуратуры. Я ещё вчера подумал — может быть, ты всё это затеял для поднятия тиража своей газетки? По предварительному сговору двух лиц, а? А вас, господин Дробышев, попрошу прибыть ко мне в пять. Возможно, вас лишили самого дорогого из мести по бизнесу! И по Макарке надо бы уточнить… Хотя, причём тут этот чёртов банан?

— Э, я не понял! Какой банан? — вскричал Дробышев, приведя в броуновское движение не знавшие тяжкого труда по-бабьи пухлые руки.

Бессмертный не счел нужным ответить на вопрос Аркадия Васильевича. Пётр Ефимович с достоинством госслужащего павлином обошёл двух охранников у двери и величаво удалился вон. Оставленный наедине с Дробышевым Валерий Иванович долго не мог того урезонить и внятно объяснить последнюю фразу следователя прокуратуры ни «по понятиям», ни без. Наконец, ближе к трём пират местного бизнеса отчалил, дабы изготовить «чёрную метку» и для следователя, и для редактора.

Сразу после его ухода Гудков облегчённо выдохнул из крепкой груди спёртый воздух и с лихорадочным нетерпением стал открывать странички в соцсетях по списку следователя прокуратуры. К счастью для неочерствевшего ещё душой человека и к несчастью для пекущегося о тираже своего издания редактора с ними ничего не случилось. Дарья Воронова, Мария Ненашева, Анастасия Вьюн бойко резвились в блогосфере, посылая всему мировому сообществу сигналы о своей исключительности. Первая — о модельных параметрах своего неокрепшего тела, вторая — о театральных успехах на гимназической сцене в роли барышни-крестьянки, третья — о влюбленности всех правильных пацанов в её неукротимый нрав. Да, ещё вот о чём. Девчонки страшно простудились вчетвером, устроив лёгкий стриптиз поздним вечером в холодной беседке на загородном участке димкиных «родаков».

Настя Вьюн показалась Гудкову наиболее ожидаемой в качестве очередной жертвы бананового маньяка и он бескорыстно поделился своими соображениями с Петром Ефимовичем. Они нашли терпеливого слушателя в его лице, но, к огорчению следователя, в присутствии нежелательного свидетеля. Слегка помятой и изрядно ощипанной птицей Володька Чижиков «вылетел» из кабинета с животрепещущей информацией в «клюве».

После встречи с операми и определения оперативной диспозиции, Пётр Ефимович имел весьма неприятный разговор с Дробышевым. Он только усилил социальные противоречия между бюджетником и частным бизнесом, а завершился обогатившей криминальный лексикон дробышевского сопровождения сценой. Попытки Аркадия Васильевича материально стимулировать следовательский «энтузиазим» вылились в скандальное выдворение оного из кабинета. Впрочем, визит этот имел и один плюс. Макарка, супруг Софьи Марковны и бывший компаньон Дробышева, отошёл в мир иной по настоятельному призыву бога и не оставил никаких призывов к отмщению. Следовательно, его вдову из числа подозреваемых можно смело исключить.

Бессмертный покинул свой кабинет уже под вечер в сладостном ожидании намеченной ещё вчера встречи с Дим Димычем. Кстати сказать, санитар морга искренне разделял позицию русских философов о том, что «либеральный консерватизм» как нельзя лучше подходит мироощущению богом хранимого народа. Это та самая шинель, которая надёжно прикроет озябшее российское тело: вдохнет в русские мозги новый смысл и придаст активности онемевшим от потери ориентиров членам. Не отказываясь от классовой сущности происходящего как в телесном, так и в бестелесном мирах, Дим Димыч под аритмичный стук сердца и набатный звон в ушах пытался тем не менее примирить в своей душе и либералов, и консерваторов для равновесия в раздираемом вдрызг сознании.

Жаркая дискуссия на эту тему случилась между ним и пламенным редактором нелегальной газеты «Вилы» по случаю празднования юбилея «сопливого» антигорбачёвского путча. Клокочущий в заочном споре товарищ Кротов писал:

«Замаранный предательством национальных интересов либеральный мундир и всегда готовые свалиться пораженческие штаны для заокеанской порки не оставляют никаких шансов для овладения массами этой заимствованной санитаром морга у дореволюционных властителей дум идеей, даже в симбиозе с консерватизмом. И посему необходимо истово биться за торжество социальной справедливости до потери зубов! Однако, и понимать — случись что, можно остаться не только без оных, но и совсем без вдохновлённой кумачом башки».

Глава 5

Этот вечер Дим Димыч коротал возле трупа. Придавленный к холодному полу субординацией судмедэксперт Кошкин Борис Петрович по приказу опера Пекшина позволил оному побыть возле безжизненного девичьего тела. Тот временно оставил усопших в морге на попечение бога.

Подробнейший допрос накануне весьма кстати оказавшегося на месте преступления увлечённого романтическим порывом к практикантке дерябинского архивариуса Викентия Павловича ничего не прояснил. Дымов прибежал к Кариесу с судорожно прижатыми руками к так и не успевшей познать женского тела груди. Не смотря на бессвязность его речи, санитар морга узнал о банане, скотче и «прикиде» жертвы. Маково-снежный наряд трупа, тропическая ягода наводили на мысли о свидании с последующим средиземноморским круизом, а прозрачная клейкая лента — о преднамеренности преступления. И сейчас Дим Димыч исступлённо думал как всё это присовокупить к жертве. Санитар морга такие загадки любил подобно обожающим золотые ручки российским губернаторам.

Ничего эксклюзивного и представляющего интерес для следствия тело не показало. Девушка задохнулась в результате изъятого из процесса дыхания простуженного носа и нахождения во рту постороннего предмета, а также обездвиженных по-юношески тонких рук за спиной.

Бдения санитара морга над трупом неожиданно прервал следователь прокураты Пётр Ефимович. Уединившись с Дим Димычем в коридоре, он выложил тому все подробности случившейся трагедии. На этюд в сиреневых тонах драма явно не тянула из-за анекдотичности орудия убийства и отсутствия кровавых следов, но могла оформиться в полноценную картину из очередных жертв. На должностное преступление Бессмертного толкнула неодолимая вера в способности санитара морга и его индуктивный метод. Новую пищу для раздумий Кариеса давали страничка Марины в социальных сетях со словами соболезнования лично ей, голубой квадратик в её постскриптуме, а также опорожнённый «мыслительный» туесок с показаниями Софьи Марковны и её пятилетнего обезображенного шпица.

Остановившись перед воображаемым портретом достопочтенного сэра Артура Конан Дойла на стене своей каморки, санитар морга в нетерпении соглядатая перед замочной скважиной начал говорить:

— В 1999 году у нас в Дерябино была серия убийств с мистическим подтекстом. Нарисованные углём на лбу жертв шестёрки, тот же скотч в аналогичном применении, а во рту — сдобренные органическим винегретом с «пропиской» на местном кладбище комья земли. Так на убийцу и вышли. Тогдашний дерябинский кладбищенский сторож со страстью мытаря при собирании податей готовился к Апокалипсису, рыл землянку в лесополосе, таскал в неё продукты и считал своей миссией очищение земли от всякой скверны перед её концом. Убитых было трое. Все женского пола с альтернативным труду занятием. Умер он в тюрьме от досады. Ну, не случилась вселенская катастрофа!

В озабоченности корыстных родственников при оглашении завещания вовремя для них усопшего миллионера Пётр Ефимович прервал занимательную беседу Дим Димыча с прославленным автором детективов амортизирующим вопросом:

— И что нам это даёт?

Дим Димыч взял в руки посмертное фото Марины Дробышевой и с «щукаревской» хитринкой в глазах по-сократовски продолжил:

— Каждый из нас считает себя неповторимым представителем гомо сапиенс. И отчасти, это справедливо. Ну, возьми, к примеру шахматную игру. Десятки, сотни, тысячи комбинаций, но фигуры всякий раз одни. Так и с людьми. Отпечатки пальцев, голос, строение ушных раковин, темперамент — всё индивидуально. Ну, и душа, конечно, как же без неё. Но! Мозги у всех устроены одинаково. Две половинки — плюс и минус, человек и обезьяна. У кого-то больше первого, у кого-то — второго. Однако, мыслительные процессы у всех бегают по одним и тем же траекториям. Если бы каждое преступление было оригинально, не было бы и Уголовного кодекса с классификацией всех деяний и наказаний за них. От Пилата и до Чайки!

Слегка утомленный философскими хождениями санитара морга вокруг кладезя античной мудрости следователь прокуратуры с вожделением гетеры в ожидании знатного патриция вновь прервал его словами:

— Впечатляет! И что дальше?

Крайне недовольный постоянным вмешательством Бессмертного в мыслительный процесс Дим Димыч тем не менее с живостью закончил:

— Дальше? Возьмём этот пресловутый банан. Если бы преступник хотел просто убить, взял бы камень, биту и тому подобное орудие. Нет, он использует банан. По аналогии с кладбищенской серией напрашиваются три вывода. Первый — эта ягода является для него показателем чего-то, что злодей и стремится донести до нас таким вульгарным способом. Второй — будет убито ещё три гимназистки, о чём намекают голубой квадрат в конце странички в соцсетях первой жертвы и напыщенная фраза над бездыханным телом. Кстати, все четыре гимназистки голубоглазы? И, наконец, третий — найти убийцу по уликам не удастся. Тут требуется взломать код его послания миру.

Поставленным в необходимость немного поработать головой байбаком Пётр Ефимович надсадно вопросил:

— И что делать?

С въедливостью зубного налета Кариес ответил:

— Думать, а не ногами сучить! Да, и контакты первой жертвы удалить как можно дальше…

Контакты Марины Дробышевой в этот вечер завершали траур по ушедшей в мир иной подруге. Каждый по-своему. Дарья Воронова мечтала «огрести» сиреневый топик на память. По-собачьи примостившись в углу обитого натуральной кожей дивана и прижавшись спиной к подаренной отцом думке, она изо всех сил вспоминала все связанные с Маринкой события из собственной жизни. Припомнились совместный шопинг по магазинам, тусовки в местном баре, выезды на дачу к Димке, и, конечно, восторг от привезённой подруге «родаками» из заморских далей обновки цвета сирени. Оная исторгла из её уст восхитительное «вау!».

Будучи гимназисткой, Дарья мужественно держала дистанцию между ней и лицеистами в пику Насте Вьюн и из солидарности с подругой. Это делало Воронову ближе всех остальных контактов к жертве и позволяло надеяться на вожделенный памятный знак.

Дробышева считала себя дерябинским воплощением Мэрилин Монро и, дабы не затуманить сей светлый образ, всячески избегала порочащих её социальный статус связей. И дарьина преданность Марине в этом простиралась очень далеко. Когда лицеист Сергей с есенинскими кудрями стал оказывать ей знаки внимания, она решительно пресекла его эротические порывы. К тому же, воображая себя Сарой Бернар, Дарья искала более плодовитого спутника жизни в части литературных изысканий.

Кстати, вдруг подумала она, прототип подруги тоже плохо кончил. Девушка открыла свою страничку в соцсетях, дабы поделиться открытием со всем миром.

Первой откликнулась Мария Ненашева. До этого она безжалостно выдирала из памяти все устроенные ей дробышевские козни, дабы не отягощать путь оной к райским вратам. И «подрыв» её лидерского «танка» в классе, и уведённую из под носа победу в конкурсе красоты, и издевательскую покупку маково-снежной блузки, как у неё. Посему запоздалое наблюдение Дарьи о логичности окончания жизненного пути подруги под «наездом» этих воспоминаний нашло в ней живейший отклик.

Мария воображала себя реинкарнацией Маты Хари и сразу же начала строить лабиринты шпионских версий. Возможно, Маринка узнала о потугах заокеанских спецслужб привлечь отца к процессу над Бутом из-за давней юношеской дружбы с ним и они устранили её, для конспирации придав гаерский оттенок смертоубийственному акту.

Анастасия Вьюн решительно не разделяла мнения остальных контактов первой жертвы. Будучи свободной от классовых противоречий дерябинского общества, она мыслила более широко и совсем другими категориями. Настя свободно общалась с лицеистами и не чуралась общества выходцев из социальных низов — Вьюн мнила себя новым воплощением маркизы ангелов Анжелики на дерябинской земле.

Оная гимназистка обладала разбойничьим умом и сразу поставила под сомнение неизбежность гибели подруги из-за иллюзорных представлений о себе, а привлекла внимание к дробышевскому «прикиду» в момент окончания её земных исканий. Этим Настя по-бандитски вероломно обратила в бегство жаждущие вечного потребления гимназические души, особенно закручинилась Мария Ненашева.

А что, если первоначально роль жертвы отводилась ей? И подмена произошла из-за схожести нарядов? Хулигански подброшенная Вьюн мысль немедленно начала «разъедать» соляной кислотой и без того хрупкое девичье сознание.

Мария тут же наметила себе план действий на уже брезжащее в ночи утро. Во-первых, попросить отца стимулировать следствие по делу Марины. Тем более, что мать следователя прокураты Бессмертного страдала хронической ипохондрией и остро зависела от владельца всех дерябинских аптек. Во-вторых, немедленно добиться срочного изъятия из продажи всех бананов в Дерябино. В отличии от других — прямо или косвенно вовлеченных в орбиту упавшей дробышевской звезды — Мария об этой ягодной подробности преступления знала из уст местного папарацци Чижикова. Володька был обласкан ею во время конкурса красоты и в знак благодарности неизменно делился с нею замороженными подробностями дерябинского быта.

Мария немилосердно изъяла Демьяна Сергеевича Ненашева из жарких объятий Морфея и поделилась с ним планом утренних действий по традиционной русской привычке на кухне. Вгрызаясь крепкими зубками в обнажённое ножом яблоко, дочь налоговым инспектором потребовала от отца неукоснительного исполнения всех пунктов. С чем спокойно отошла к снедаемому тревогой сну.

Демьян Сергеевич в полной мере оправдывал свою фамилию и после «набега» Марии чувствовал себя посаженным на кол мздоимцем. Он не верил в здоровую конкуренцию вообще и в Дерябино в частности. Ненашев считал — невидимая рука рынка потому и не видна, что была ампутирована монополистами сразу же после рождения оного. Посему Ненашев «анестезиологом» приватизировал все дерябинские аптеки под предлогом удержания цен на жизненно важные препараты. К последним Демьян Сергеевич относил анальгин, корвалол, валокордин, горчичники и «зелёнку». И слово своё держал, не смотря на периодические лихорадки аптечного сбыта.

Владелец всех дерябинских аптек понимал — реализация последнего пункта плана дочери имеет призрачные перспективы, ибо его взглядов на рыночные отношения никто из крупных бизнесменов не разделял. И вера в рынок у части дерябинцев была также непоколебима, как вера американского народа в свою исключительность. А процесс извлечения прибавочной стоимости из продукта святее супружеского долга в брачном алькове.

Однако, речь шла об угрожающей единственной дочери опасности, пусть даже и мнимой. Демьян Сергеевич вернулся к прерывисто дышащей и царапающей ногтями ворот шелковой пижамы третьей жены по счету. Привычно не обращая внимания на бессознательные сексуальные фантазии молодой супруги, Ненашев принялся в полной темноте разрабатывать план военной компании против экзотической ягоды.

Между тем дерябинская ночь полностью вступила в свои неотъемлемые права. Суровые тени прошлого опустились на город, пугая припозднившихся прохожих призраком дуализма. Кровосмесительная связь духа и материи породила его на дерябинской земле, призывая душу к воспарению, а тело к потреблению. Вроде и вырвался он из узилищ материализма в надежде возвыситься до небес, но что-то держало оный за ноги на этой грешной земле. Вот и бродит призрак дуализма по городу в поисках гармонии между либералом и консерватором, в то время как русский люд бьётся в тисках «непротивления злу насилием» в чём бы оно не выражалось.

Заглянула бестелесная сущность и к редактору местной газеты «Особый путь» Гудкову. Во сне Валерий Иванович героически отбивался от в преддверии празднования юбилея революции требующих переименовать Дерябино в Кировск ветеранов и от «недобитых» булыжниками представителей местного дворянского общества с предложением начать сбор средств на установку памятника купцу Малышеву. Не обошёл вниманием призрак и следователя прокуратуры Бессмертного. Пётр Ефимович в полудрёме метался между поиском справедливости для всех и невозможностью отмщения для ограбивших бедный люд «новых русских» в канареечных пиджаках. Посетила бестелесная сущность и санитара местного морга Дим Димыча Кариеса, чей глубокий партийный стаж обрекал его душу на вечное покаяние и не давал телу забыться земным покоем.

И только фотокорреспондент дерябинской газеты и по совместительству папарацци Володька Чижиков не был удостоен визита призрака. Этот шакал в городских джунглях питался падалью и истончил не одну пару сапог в поисках гниющей дичи. Под светом энергосберагающей лампы он составлял свой маршрут плавания на утро с целью оказаться в нужном месте в нужное время. Случайно засвеченная информация следователем прокуратуры о предполагаемой новой жертве бананового маньяка подвигла Чижикова на произвольное толкование классического детективного предупреждения: боже упаси, невольно материализоваться в ненужном месте в ненужное время. Чижиков сознательно решил им пренебречь для увеличения тиража местной газеты и в надежде получить от этого заслуженные денежные преференции.

Тяга к познанию закулисной жизни дерябинцев через подзорную трубу не раз заканчивалась для Чижикова подбитием обоих глаз. Чего блистательно избегло всевидящее американское око, безнаказанно подглядывая за главами ведущих европейских держав. В то время как те принимают вид переходящего проезжую часть на красный свет светофора Паниковского с зашторенными чёрными очочками глазами.

Глава 6

Ещё солнце не позолотило верхушки городских деревьев и не открылась ни одна дерябинская аптека, а Чижиков уже был в пути. Став невольным свидетелем диалога редактора местной газеты «Особый путь» и следователя прокуратуры о предполагаемой новой жертве, Володька с жадностью алчущего добычи льва устремился к лесополосе, в самую неизведанную глубь.

Анастасия Вьюн лежала в кустах справа от Сиреневой поляны и её голубые глаза поглотило небо. Кофточка под леопарда, чёрные узкие брючки и надетые на такого же цвета чулки жёлтые кроссовки дополняли картину преступления. Оная ничем не отличалась от предыдущей, разве что банан во рту был покрупнее. Единственная дочь владельца двух дерябинских гостиниц «Приют» и «Приют+» Сергея Павловича Вьюн также пала от безжалостных рук бананового маньяка.

Чижиков спиленным деревом рухнул на землю, но профессиональный мотор призывно заурчал и заставил приступить к родному до кипения в груди процессу. Папарацци сделал несколько снимков и, зайцем озираясь вокруг, покинул поляну в самых встревоженных чувствах. Только над хладным трупом Володьку вдруг посетила простая мысль: лично он уже это один раз видел первым. А де жавю для «усохших» мозгов хранителей закона, как охапка сена для отелившейся и влажной ещё от крови коровы.

И посему фотокор, оказавшись в нужном месте и в нужное время, этим не сильно восхитился. Авторство посмертного снимка Марины Дробышевой уже не было для компетентных органов секретом. Появление второго снимка с аналогичным содержанием из его покрытых цыпками рук могло вызвать мотивированное подозрение оперов и принудить к аресту вплоть до выяснения. Но нынче они в одной упряжке, а каюр — банановый маньяк. Чижиков отбросил все роящиеся сомнения к ногам поверженной жертвы и пчелой устремился к месту службы для исполнения своего общественного долга по донесению о преступлении. Тем более, что заранее предвидел — доставленный им нектар обеспечит выброс адреналина в источённый дуализмом кровоток редактора.

В редакции Володька застал батальную сцену. Ненашев карябал редакторский френч обкусанными тревожной ночью ногтями и с загнутым вовнутрь взглядом терзал одёжную пуговицу с требованием дать какое-то объявление. Накрепко пришитая Люси пуговица устояла и прирученная ею плоть Валерия Ивановича тоже.

Редактор газеты «Особый путь» обрадовался появлению Чижикова, как радуются прилету аиста после многих лет ожидания. Оппозиционером с Болотной площади Валерий Иванович отбросил от себя тянущиеся к вые ручища, отбежал от Демьяна Сергеевича на обжитую диванную кочку и разъярённой жабой проквакал:

— Я занят, видите, я занят!

Владелец всех дерябинских аптек по-военному предупредил — у того всего пятнадцать минут на то, чтобы опять обратиться в царевну. Засим пущенной баллистической ракетой «вылетел» вон.

Чижиков молча пересёк кабинет редактора и, потупив взор, стал переминаться с ноги на ногу у стола решившейся признаться в адюльтере ветреной женой. Все таки сомнение в правильности своего прихода не оставило Володьку совсем и грызло червем готовое упасть к ногам своей судьбы созревшее яблоко.

Гудков мрачно поправил верхнюю пуговицу френча, порывисто отдёрнул его нижний край и опустился в своё кресло. Ломая подаренную ветеранами ручку в отместку за горячечный ночной бред, он негодующе воскликнул:

— Нет, ты представляешь! Врывается с утра пораньше этот аптечный барон и требует дать объявление в газете: все бананы в городе отравлены и подлежат немедленному уничтожению. Кстати, откуда сей господин знает об изогнутой крючком ягоде с места преступления? А, ты же «косил» на гимназическом конкурсе красоты и, похоже, был изрядно «примят» Ненашевой! Ну, да ладно… С чем пожаловал?

И только теперь Валерий Иванович заметил подавленное состояние папарацци — тот припадочно теребил в руках чьё-то фото, вертя оное то лицевой, то изнаночной стороной к редактору, и крупно дрожал. Наконец, Чижиков гранатой бросил снимок на начальственный стол и непроизвольно прикрыл голову руками. После чего срезанным ножом обабком упал на стул, не заметив, как одно его плечо предательски потянулось к правому уху. И вдруг с тоской поставленного в угол сорванца плаксиво прогнусавил:

— Валерий Иванович, я здесь ни причём! Пошёл ранним утром в лесополосу просто лисичек, подберёзовиков подсобрать… Ну, вы знаете!

Ничего не ведавший о кулинарных пристрастиях папарацци и мысленно отметивший про себя телесные признаки явной володькиной лжи Гудков рассеянно взглянул на фото, потом вскочил, снова упал в кресло, отчего оно сначала жалобно пискнуло, а потом протяжно застонало. И этот стон эхом отозвался в голосе Валерия Ивановича вырвавшимся из-под ига вопросом:

— Это что? То, что я думаю?

Папарацци обреченно вздохнул и с лицемерным блеском в торжествующих от достигнутого впечатления глазах намеренно равнодушно заметил:

— Вторая. Будете звонить?

Придав пальцам рук традиционную для раздумий форму вигвавом вверх, в отличии от опускающей его вниз Меркель, редактор призывающим духов шаманом воскликнул:

— Ты что за ними, как по грибы ходишь, что ли? Звонить не будем. Пусть всё идет своим чередом, а то, боюсь, придется искать нового фотокора. Умеешь ты оказаться в нужном месте в нужное время!

Гудков решительно боднул головой льющийся в окно свежий воздух и призвал Люси бычьим рёвом. Та секирой рассекла уплотнившийся воздух в кабинете и застыла в позе стрельца у дворцовых покоев. Валерий Иванович с телячьей надеждой избегнуть мясницкого топора спросил:

— Эта аптечная микстура ещё здесь? Впусти, и ни с кем меня не соединяй.

Демьян Сергеевич вздёрнутым на дыбу ложным наветом боярина начал голосить от самого порога:

— Ну знаете! На что я налоги плачу? Чтобы топтаться в твоей приёмной? При советской власти ты бы у меня побитой собакой за окном бегал! Забыл, кем я служил? Так я тебе напомню…

Гудков остановил словесный каскад негодования поднятой вверх рукой и благосклонным царским жестом пригласил попавшего в опалу Ненашева за редакторский стол. Чижиков присел рядом, прикинувшись стендом «Их разыскивает полиция».

Сохранивший воинственные воспоминания о борьбе за незыблемость старого режима Валерий Иванович турманом «кувыркнулся» словами:

— Да, помню я. Нынче, впрочем, другие времена. И одним выговором за печатное слово не отделаешься… Можно и «горошину» словить, а то и две с контрольным закреплением. Кстати, дочь сейчас ваша где?

Валерий Иванович на всякий случай перевернул снимок второй жертвы в кустах изображением вниз и как бы ненароком предложил:

— Давайте-ка посмотрим страничку Марии в соцсетях…

Три головы склонились над редакторским «ноутом». К счастью для одной и к облегчению двух других никаких потусторонних элементов она на этот час не содержала. Вопросительно вздыбив прореженные идеологическими боями корявые брови, редактор неверующим Фомой воскликнул:

— А почему вы решили, что вашей дочери что-то угрожает?!

Демьян Сергеевич дёрнул пальцами обвисший от тревоги нос, подавил в себе протяжный вздох и с надрывом в голосе ответил:

— Одета Мария была в тот день также как Марина Дробышева. Преступник мог просто перепутать! И я по-прежнему настаиваю на своей просьбе о тотальном уничтожении всех бананов в городе!

Редактор покинул изнурённое его атлетическим телом кресло, снисходительно потрепал аптечного барона по плечу и тоном восставшего вассала произнес:

— Вы же не мальчик, Ненашев. Возникнет дефицит, ажиотаж, так и до народного бунта недалеко. Это трюизм, Демьян Сергеевич. Впрочем, всё равно уже поздно…

При последних словах Гудкова владелец всех дерябинских аптек привстал со стула, царапнул обломанными ногтями край стола и потерянно прошептал:

— Почему?

Ему вдруг припомнились умолявшая дать в долг в счёт полугодовой зарплаты для спасения сына от тюрьмы кладовщица Клавдия Семёновна, и уволенный на пенсию за незначительную поломку автомобиля многодетный Геннадий Петрович, и выброшенный на улицу по пустячному поводу безо всякого сострадания получивший производственную травму экспедитор Фёдор Глебович. Всё это подвигло атеиста с многолетним стажем воздеть руки к небесам в немой мольбе. Но небо Демьяна Сергеевича не услышало…

Валерий Иванович с видом изгоняющего бесов попа подтолкнул Ненашева к выходу и туманно ответил:

— Да, так. Между прочим, этот фанат тропической ягоды мог запастись оной и впрок. На четыре раза…

Потерпев сокрушительное поражение в военных действиях против банана, Демьян Сергеевич не обратил внимание на последнее замечание редактора. О чём в последствии жалел всю свою сиротскую жизнь.

А сейчас владелец всех дерябинских аптек покинул здание редакции в большом смятении от проигранного сражения. Что он скажет горячо любимой Марии, названной так в честь ушедшей в мир иной в бальзаковском возрасте матери и оставившей ему в наследство долговые расписки бабушки? Да, ещё была шкатулка с бережно перевязанными ленточкой акциями давно лопнувшего банка и скользкими от слёз «фантиками» финансовой пирамиды «МММ».

Валерий Иванович остался наедине с Чижиковым. С волнением участвующего в тендере лавочника на строительство очередного торгового центра по госзакупкам они минуту смотрели друг на друга под неодобрительным взглядом гаранта Конституции на стене молча. Предсказуемо не выдержал напряжения Гудков и принялся открывать странички в соцсетях гимназических контактов первой жертвы. Споткнувшимся о трамвайный рельс пешеходом под крики требующего освободить пути вагоновожатого редактор выдохнул в лицо папарацци возглас:

— Вот оно! Анастасия Вьюн… Скорбим и голубой квадратик в углу!

Откинувшись на спинку кресла, Валерий Иванович впал в психическую кому. Но тут же был выведен из неё истошным криком кормившейся с его рук Люси. Редакторская дверь распахнулась и следователь дерябинской прокуратуры Пётр Ефимович Бессмертный стенобитным орудием вторгся в кабинет. Увидевший того Чижиков по-собачьи вскочил со стула и выбежал вон с уместной только при ловле котов «шариковской» скоростью.

Маршальским жестом новый гость остановил привставшего было с кресла Валерия Ивановича и командным тоном спросил:

— Судя по поспешному бегству папарацци, вы в курсе? Ладно, пусть побегает. Пока! Видели Володьку на месте преступления. Выскочил по-кроличьи из кустов и сделал вид, что щиплет травку на лугу. Ну, что нащипал?

С комфортом агитирующего за европейские ценности известного либерала на борту небесного лайнера Пётр Ефимович «приземлился» на жёсткий стул возле редактора. Гудков протянул тому посмертное фото второй жертвы. После небольшого экскурса в короткую и никчемную жизнь Насти Вьюн в соцсетях каждый из них вынес свое представление о случившемся. Однако, вопросы оставались.

Валерий Иванович потеребил так часто ласкаемую усопшей женой мочку левого уха и армейским шагом по плацу чеканно «прошагал» словами:

— Давно нашли? Кто? Свидетели есть?