Бесплатный фрагмент - Homo Infinitum

Дисклеймер

Любые совпадения случайны и не носят в себе цели оскорбить или унизить человеческое достоинство.

При малейших сомнениях в свободном и легком восприятии написанного прошу не продолжать чтение.

Произведения носят целью лишь пародию на искусство, угар и андеграунд.

Спасибо.

HOMO INFINITUM

Начало всех начал

Разрушение и распад сопровождают нас каждый день. Неудачно выпавший волос, убежавшее молоко, заглюченная любимая песня в проигрывателе — все это заставляет нас задумываться о нестройности и зыбкости окружающих вещей. Разум начинает метаться поисках того, что кажется чем-то нерушимым, доселе не знавшим поражения и пребывающим здесь и всегда. Но потом мы успокаиваемся и снова принимаемся созерцать бытовуху. Наверное, это правильно.

Истины в наше время до того относительны, что подчас желание стать водой в чашке или камнем на вершине горы преобладает, и преобладает нестерпимо. Взять ли свои силы в кулак или подстроиться под плавно текущий ход событий? Каждый решает сам. Нет времени остановиться и подумать, вытряхнуть беспокоящий ногу камушек из сандалии. Вместо этого идет постоянная погоня и терзания меж двух огней: понять, что происходит вокруг, и попытаться объяснить это окружающим. Последнее заслуживает особого внимания, ибо наши действия есть зеркало понимания/недопонимания происходящего. Далее, времени у нас, как уже известно, подумать над происходящим тоже нет, а значит, мы играем в игру под названием «Импровизация». Тут уж нельзя строго судить: что осетр на крючке, что человек по жизни — извиваются как могут, преисполняясь надеждами.

Но это все сравнения и красивые пассажи, а что делать далее, нам подскажет текст.

Трамвай

В трамвае №26, отбывшем от станции метро «Университет», произошел вопиющий случай…

У крашеной воблы, шпильки которой могли бы бурить нефтяные скважины, даже через наушники в салон трамвая лилось говно в виде странной мешанины рэпа и дабстепа.

Один гражданин, не стерпев, вежливо попросил девушку убавить громкость, на что был послан «в глубокий тыл» человека. Наш герой вмешался в конфликт со стороны здоровья граждан.

— Слышь! Манта размалеванная! — «вежливо» обратился он к девушке на шпильках. — Приглуши дерьмище в наушниках. — И выдернул один из наушников прямо из уха девушки.

— Ты чо? Рухнувший? Утырок! Я щас позвоню, и тебя сгребут на хер, — не унималась девица.

— Ах ты соска айфонная! — воскликнул гражданин и усмехнулся, потом ударил ее по лицу заранее заготовленным в кулаке болтом.

— Сука! Петушара! Убью! Отец тебя, сука, утрамбует! — хрипела девушка, пытаясь прособирать во рту свои зубы. Гражданин распахнул фрамугу окна трамвая и выглянул по ходу движения, вдали виднелся встречный трамвай.

Гражданин прижал ногой девушку к полу и вымолвил:

— Ну что, граждане? Убьем шлюшку?

— Да! — послышалось с разных концов салона.

Гражданин разбил окно специальным аварийным молотком и взял на плечо девушку, ее кровь медленно струилась по его плащу.

— Vox populi vox Dei! — сказал он и выбросил девушку под встречный трамвай.

Граждане ликовали. Старухи отплясывали, а деды махали палками как транспарантами. Город может спать спокойно.

Маршрут

Ночной маршрут троллейбуса медленно наседал на спящий город. Периодически его внутренности заполнялись людьми. Молодой человек ехал до конечной, народу становилось все больше и больше, и в итоге из чувства приличия ему понадобилось уступить место женщине.

Парень привстал и обратился к одной из дам:

— Присаживайтесь… — робко вырвалось из молодого человека.

— Да нет, спасибо, — женщина улыбнулась и осталась стоять у заднего окна.

Молодой человек вдавился в сиденье и приуныл. Троллейбус ехал все дальше и дальше, народ заходил и заходил. Женщина вышла на остановке, а в салон вошло несколько других женщин, правда, преклонного возраста. Парень поднял голову, но на этот раз не привстал, а обратился к ближайшей даме:

— Присаживайтесь, пожалуйста… — все так же робко вышло из молодого человека.

— Хе! Милок! — обратилась женщина к парню. — В мои-то годы колени не сгибаются, присесть, ух! Так что сиди, отдыхай, молодой.

Парень снова вдавился в сиденье, его взгляд уставился в поручень перед глазами.

Выход был только один. Раз нет возможности быть полезным, значит, не стоит и пытаться. Петля.

Парень вышел на ближайшей остановке и сел на лавочку.

Магазины закрыты, рассвет только через час, а мысль о петле не дает покоя. Сидеть и ждать — один выход. Так прошли два часа. Два часа в тяжких думах. Наконец в старом доме в хозяйственном магазине высветилась вывеска «Открыто». Парень зашел туда и купил пять метров прочной бельевой веревки. Приготовив из нее петлю, он стал дожидаться троллейбус.

Ветер трепал волосы. Ветер не знал, что он это делает в последний раз. Подошел троллейбус, парень вошел в него и пошел на заднюю площадку. И там, найдя высокий поручень, закинул на него конец веревки и закрепил его, встал на сиденье и сделал шаг…

С тех пор молодой человек, чья вежливость оказалась неуместна, висит на задней площадке троллейбуса и смотрит на город, нарезая в нем круг за кругом по давно известному маршруту.

Вопрос

Надо тупо жить.

Никита Б.

Основным вопросом современности остается только вопрос о границе. Сам этот вопрос заключается в огромном количестве условий, взять хотя бы одно: границы восприятия и степень их искажения. Саму нормальность и ее критерии стоит поставить под сомнение, ибо с развитием самопознания человека грань истончается, и человек становится перед так называемым окном, хотя нет, даже форточкой, которая позволяет ему заглянуть на ту сторону.

Что мы подразумеваем под другой стороной? Наверное, некое недоступное, а более того сказать — недозволенное. То, что можно узреть, но не нужно, то есть узреть всю аномию реальности.

Бабка

Жила-была в центре бабушка. Мешала всем, ворчала, плевалась. Проклинала. А у нее была квартирка в центре города в старом доме. Жителей было немного, но она мешала и им. И думали жители, как бабку изжить и навар поделить.

Бабка бесновалась и заперлась у себя. Орала в окно:

— Сволочи, убить в три раза! Сволота!

На счастье здоровых обитателей двора, в нем нашлись энтузиасты, которые и задумали изжить бабку не только из дому, но и со свету.

Решение нашлось само собой. Предварительно разорившись на две салютные установки и прилепив их трубами друг напротив друга, дождавшись ночи, двое ребят тихо подошли к ее двери на лестнице. Так тихо, что даже ветер не слышал их шагов и верных смешков. Три часа на часах — пора! Зажигалка подожгла удлиненные фитили, связанные в один для единовременного встречного пуска. Двадцать… тридцать… сорок секунд, и вот, стоя у липы во дворе, друзья услышали адский свист, а затем из окна четвертого этажа старого дома расцвел фонтан из дыма, огня и разноцветных брызг. Проснулся весь район. А бабка вылезла в окно и орала:

— Ах вы сволочи, будьте вы прокляты!!!

Приехали пожарные, полиция и прочие службы. Район не спал. Все гадали, не сдохла ли старуха, жива ли ее поморщенная сатаной задница. Жива, как оказалось. Все расстроились. Пожарные пожалели, ибо надеялись найти ее обгоревший труп.

Бабка не знала, кто это был, но чувствовала, ее не оставят. Она измазала фекалиями пол напротив своей двери. И приготовила патроны от двустволки, которая была старше, чем революция.

Наши ребята тоже не сидели сложа руки. Проникнув на технические перекрытия проводами, колонками и простым CD-проигрывателем, положив колонки на пол, то есть на другую сторону ее потолка, начали транслировать на ее спальню dark ambient вперемешку с noise. Мрачнейшие произведения транслировались ночью, где мрачный голос повествовал о Загробщине.

Бабка умерла. Провоняла в отапливаемой квартире четыре дня. К выходным у квартала был праздник, где, несмотря на зиму, вышли все во двор. Вынесли столы, налепили пельменей, сделали шашлык, пили вино. Пели песни и танцевали свои танцы, а когда выносили бабку, едва сдерживали смешок.

Прошла неделя. Трупная вонь выветрилась, всю мебель вынесли и сожгли. Квартира была свободна. Туда, предварительно выкупив квадратные метры, вселилась семья. Муж, жена и двое пацанов. Жили мирно и не тужили, близилось сорок дней старухе. В эту ночь младший в семье, Елисей, из-под своей кровати услышал колыбельную, которую напевала ему бабушка, умершая три года назад.

— Бабушка? — спросил Елисей.

— Да, внучок, это я. Иди ко мне.

— А где ты? — спросил мальчик, слезая с кровати.

— Я под кроватью… — ответил голос. — Иди ко мне. Тут тепло, как на печке в деревне, помнишь?

— Да, бабуль, я иду! — обрадовался мальчик.

Последнее, что увидел мальчик в свете отраженного от карниза луча фонаря, — черты лица мертвой старухи, бывшей хозяйки квартиры. Больше мальчика никто никогда не видел.

Город, которого нет

Говорят, у этого города нет ничего живого. Здесь давно умолкли птицы — перелетные облетали его стороной, про воробьев, голубей и ворон говорить нечего, так как их просто нет. В детстве я тайком с приемником и друзьями бегал на холм неподалеку от его восточной окраины и пытался поймать что-то. Ловил только помехи, но так мне казалось поначалу. Этот город говорил с миром через одностороннюю сеть радиосигналов. Они менялись. Были ритмы, стук, жужжание и уханье. У него была душа, и я верил в это, верил настолько сильно, что с детства мечтал говорить с ним. О чем говорить? Обо всем. О небе, о солнце, о его пропавших жителях. На закате он был красив и зловещ. Он медленно выплескивал гробовую тишину, вновь выпуская в эфир свой язык — язык помех на средних частотах.

Лет, наверное, с четырнадцати я любил с друзьями сбегать из школы к старой военной части на южном холме города, чтобы понюхать клей или просто напиться. Было необычно видеть его через старые бойницы и разбитые башни танков, оставленных в части после развала страны. Бесконечные разговоры, игры на гитаре и туман, опоясывающий слепые глазницы окон его многоэтажек. Город был зловеще притягателен и в то же время грозил погибелью. Но мало кто знал о том, что я один мог пробраться на его окраины, не впадая в оцепенение, продираясь сквозь частный сектор, выйти на проспект, как гласила старая карта: проспект Кропоткина.

Я мог часами лежать, прислонив ухо к земле, и слушать, о чем поет город. Можно сказать, что это была за песня. Это была почти космическая мелодия в миллион ключей и гамм. Лежать можно было часами, что я и делал, когда родители уходили в суточные на завод. Все было непередаваемо и незабываемо. Эффект усиливался, если залезть на вершину РЛС на военной базе к западу от городка. Мы с друзьями частенько смотрели на город, вооружившись страховкой и биноклями, найденными на складе. Даже в грозу, стоя у железной сетки РЛС, рядом с предварительно натянутой на другую железку алюминиевой фольгой, при ударе молнии можно было услышать ту незабываемую музыку Вселенной. Гроза была особенно привлекательна тем, что город, находящийся в низине, как будто закрывался пеленой ливня от окружающего мира, пытаясь сохранить свою тайну.

Сам город был типичный для эпохи застоя: панельные дома, универмаги, простенькие автобусные остановки, серпы с молотами и так далее. Улицы, названные в честь деятелей давно канувшей в небытие эпохи, и полное отсутствие религиозных сооружений. Я давно пытался найти связь между этим городом и прославленным в культуре мертвым городом Припятью, но их сходство было более желаемым, чем действительным. В большей степени город отражал положение человека в XXI веке, а именно: был таким же покинутым, пустым, но притягательным.

Одинокие летние вечера наводили по привычке грусть. Я, вооружившись приемником, выползал на крышу своего дома, прихватив что-нибудь выпить, чаще всего это был чай, северный ветер приносил холод и легкое чувство одиночества. Город издали встречал меня своим строгим и великим безмолвием, и в эти моменты странные строки слагались будто сами собой.

Воздух у лица согревался благодаря тлеющей трубке, приходило и славное осознание того, что в городе нет никакого насилия. Никакого вообще. Ни убийств, ни краж, ни изнасилований. Да это же город Солнца!

Действительно, нет человека — нет проблем. Человек, уходя из этого города, гордо поставил жирную точку. Я бы назвал это покаянием, ибо, избавив самого себя от места в этом мире, он спас этот мир. В покинутой воинской части больше нет оружия, оно вывезено. Даже танки уже не являются таковыми, теперь это лишь коробки из специальной стали с добавками. Шахты от ракет — всего лишь колодцы, наполовину заполненные дождевой водой вперемешку с листьями. Гигантские подземные арсеналы — просто гулкие помещения. Гулкие пустые помещения. Человек теперь неопасен, потому что его здесь нет.

Теперь на этой планете город признан самым лучшим местом для проживания. Нет преступности, страха потерять работу, нет больше разбитых сердец и бытовых драм. Просто нет человека, который бы испортил естественное равновесие Вселенной.

Архитектурный маразм

Посмотрите на наши города. Человек не остановится перед памятником архитектуры в жажде прибыли. Как сознание человека в наш век легко разрушает и с таким трудом создает. А порой и создавать-то не умеет. «Ломать не строить» — так учит нас наша народная мудрость, но этого нет в воспитании человека. Мало кто зимой откажется от пинания снеговика, которого долго делали детишки. Мало кто отважится растить незапланированного ребенка, ведь убив его на ранних стадиях развития, окажется, что вроде никого и не убивал вообще.

Июль 2016

Институт брака

В древности человек с подобными болезнями, тем более девушка, мгновенно терял в своей общественной репутации. Раскрывалось и раскрывается это в том, что человек не смог унять свое желание. В то время антибиотиков не было, и люди, подхватившие «хворь», были обречены. Брак все же выполнял и здравоохранительную функцию.

О женщине и женщинах

Женился? Молодец! А теперь будь уж учтив с женой, как со своей мамой (надеюсь, ты и маму не позабыл и любишь ее), и помни, что жена — мать твоих детей (уж постарайся). Уважая женщину, ты укрепляешь себя, свое начало. Свой корень, который держит тебя на земле. И учиться любить ее нужно в любом состоянии, как до родов, так и после, ведь Ты выбрал ее своей частью, своей половиной.

О совести

Совесть — это тот самый стержень человека, который держит его на плаву. Ради ясности замечу, что «на плаву» держит человека сильного, разумного. Тебе не нужны деньги, здоровье, половые связи и все прочие прелести, если ты без совести. Без совести ты ничто. В безмозглой массе ты король, а цари совести отвергнут тебя.

О науке и религии

В свою бытность средневековый человек был не всегда дальновиден, поэтому и воспринимал многие прогрессивные изобретения в штыки. Противостояние науки и религии бессмысленно и пахнет преступной монополизацией науки.

Глупо осуждать ученого за то, что тот познает мир. Бог создал мир загадочным, и труд ученого, будь то летящего на МКС или расщепляющего атом, это познание. Добрая попытка приоткрыть тысячелетние тайны мироустройства. Нет ничего странного. Нет никаких противоречий.

Церковь и состав 161-й статьи УК РФ

Насколько прекрасен миф о «церкви, обворовывающей народ».

Итак, в Москве, где церквей сорок сороков, идете вы по переулку вечернему где-нибудь этак… да возьмем любимый мой Спасопесковский. И тут в черных рясах у порога церкви «ребята».

— Эй, прихожанин! — обращаются фигуры к вам. — Пожертвуй на храм!

— Да что вы, ребят, нет денег… — робко оправдываетесь вы.

Фигуры встают с порога церквушки и подходят, обступая вас:

— Да ладно, пожертвуй Богу да сиротушкам… — И кадилом вас так по кармашкам «дзынь-дзынь».

Ориентация

Ну даже и с учетом того, что следить можно за всеми, слежка — дело дорогое, экономически нецелесообразное. Человек — это не название вида — это традиционная ориентация на жизнь.

Время

Речь пойдет не об алкоголиках в привычном понимании (обитателей подъездов и детских площадок), а об интеллигентных выпивохах. Музыка, пакеты вина, гитара. Подъезды в прошлом, отныне квартиры панельных многоэтажек. Это не страсть к тому, чтобы показаться взрослее, а желание забыть реальность и уйти в свой мир. Разгадать загадку отцовских посиделок на кухне с магнитофоном и музыкой Цоя. Да. Уйти от бардака, окунуться в мир гармонии и счастья, пусть и хмельного. Но, в любом случае, алкоголь отрывает от жизни, а это путь в никуда, хотя путь приятный.

Семья

Как можно кого-то любить? С кем-то жить под крышей и кого-то воспитывать, если не любишь? Квартира — это не бетонный куб с дыркой в роли окна. Квартира для городского жителя — дом. А дом — это очаг, который всегда разожжен, где всегда тепло, где человек НЕ ОДИНОК.

Дьявол

«Дьявол во плоти» — хорошо знакомое выражение. Но все же, дьявол во плоти — деньги. Поставьте их превыше любви, и вы получите раздор. Можно и купить страсти: похоть, дурман, удовольствие. А суть: что есть деньги? Деньги — это возможности. Равные возможности как опуститься на дно, так и подняться с него. Это характеризует новую мировую религию. Она объединяет и радикалов, и атеистов, и коммунистов, и нацистов — деньги. Бог — для всех. У этой религии есть свои храмы — банки. Есть и свой аналог сошествия Благодатного огня — печатный станок или производственный цех монетного двора. Рождество — начало финансового года. Пасха — выход из очередного кризиса. Вот и верь после этого, что нет язычников, суть которым дьявол.

Свобода и ответственность

Ее не может быть, потому что никто не может дать однозначное ее определение. Свобода также граничит и с ответственностью — определения тоже нет. Для кого-то рабство — религия, для кого-то ипотечный кредит. Понятия рабства, свободы — вечная тема для обвинений. Вечная тема для того, чтобы разлучить людей.

Уроборос

Время идет и идет безостановочно, подчиняя себе все живое. Диктует оно и интересные условия, и новые задачи. Время призывает не выплескивать в мир томную синт-готик, романтику духов с нотками кокоса, темных комнат с окнами, выходящими на проспект, и утаенным от взора взрослых поглощением апельсинового сока с водкой.

Человек не раб на галерах, а полноценный пассажир на теплоходе, идущим по Великой реке. Да, он внутренне, конечно, еще в теплой синт-готик утробе, его наушники излучают прелестные ритмы, а значит, подействовал «апельсиновый» коктейль.

Меняя себя — меняешь мир. Это выражение — та самая палочка-выручалочка, которая помогает человеку не вывалиться за борт. Мир внутренний перевешивает нежную тушу человека и дает право на соблюдение баланса с миром внешним. Эта самая двойственность напрашивается на взгляд в сторону края китайской стены и длинной седой бородки мудреца, который нам подарит инь и ян.

К сожалению, я лишь частично ознакомился с душеполезной прозой солистки группы The Birthday Massacre Сары Элейн Тэйлор. Она писала о переходном возрасте, причем не как типичный педагог или занудный школьный психолог, а как взрослая женщина с хорошей памятью, на момент написания вновь чудесным образом очутившаяся в теле полудобитого неудачами подростка-девушки.

Подобно низкокачественному быстроразжигающемуся углю для кальянов, по моему телу пробегает волна искр, когда я ощущаю подобную беспомощность. Конечно, это не паническая атака. Я не так слаб духом, потому и эта дрожь волнительна, когда разум идет во власть светлых подростковых чувств. Каждый, кто испытывал подобное, чувствует легкую беспомощность и почему-то чувствует озарение, бессознательное руководство к каким-либо действиям. О веселой и даже забавной стороне этого действа говорят такие случаи из жизни: жене приснилась измена мужа, и после пробуждения она настолько вживается в эту «чувственную» картину, что уже пилит мужа по-настоящему.

Это — хорошо! Это значит, что ум наш живой, а сами мы живы. У нас в голове свои мысли, и мы осознаем себя как личности. Стоят все полезные барьеры и не будет прививок чужеродного мышления. Бывает ли больно от подобных воспоминаний? Конечно. Но они и дают нам повод говорить о том, что змей съел свой хвост, а, значит, вечное возвращение неизбежно.

Чёрная гора

Путь наверх?

Я никогда не думал, что падение такое приятное. Невесомость и свист в ушах, а затем шлепок о землю. Это странное чувство внизу живота, как в детстве на качелях.

Но я лишь упал в шелестящую массу, которая оказалась щебнем с листьями. Какая же она приятная и притягательная. Слегка теплая, почти как утроба… А почему бы не назвать это место утробой? Чувство плода в матери — чувство светлое, но здесь все крыто золотой серединой. Не свет и не мрак, не день и не ночь, не смерть, но и не жизнь.

Плод в утробе счастлив, предчувствуя свет, ибо он уверен в этом процессе, а я не уверен ни в чем.

Пришлось встать и оглянуться. Я стоял по колено в куче щебня и листьев посреди идеально чистого поля, по которому легкий ветерок гонял пыль. Солнце равномерно освещало местность через плотный слой облаков. Оглядывая себя, я заметил, что часы разбиты, руки расцарапаны, в карманах, кроме бумажных платков и семидесяти рублей мелочью, ничего нет. Ситуация удивляла своей неопределенностью. Набравши в грудь воздуха, пахнущего петрикором и землей, я ступил на не обетованную землю.

Кроссовки легко отдаляли меня от кучи и несли вперед. Абсолютно чистое поле напоминало проекты компьютерной игры, где все объекты расставлялись на непонятной виртуальной плоскости. Потерян счет времени, нет жажды, голода, желания оправиться. Просто идти, и все? Это разве путь? Но вариантов не было. Я напряженно всматривался в даль, пытаясь разглядеть хоть что-то еще, но шел я, и шли минуты, а картина не менялась. Наконец по правую руку я увидел дерево и женскую фигуру, прислоненную к стволу. Направляясь дереву, я испытал легкое чувство беспокойства, оттого что я мог сойти с ума, а фигура могла быть неведомой тварью. Но чем ближе я подходил, тем более знакомые черты я узнавал в милой фигуре. Наконец, подойдя на расстояние пяти метров, я позвал ее:

— Девушка, прошу прощения, вы знаете что здесь происходит?

Но не успев прокрутить варианты ответа у себя в голове и снова раскрыть рта, я обомлел. Фигура медленно развернулась, и я увидел ту самую девушку, за которой по пятам тащился со школы.

Те же густые кудри, стройная фигура чемпионки города по спортивным танцам, но не взгляд. Взгляд был, как говорят, на две тысячи ярдов вдаль. Он был пустой и безжизненный. Зеленые глаза отражали в себе меня, землю, серое небо и что-то еще, что неуловимо глазом, но подвластно страху. Я подошел к ней и попытался заговорить:

— Лена, привет.

Она лишь улыбнулась, все также робко, и на какой-то момент показалось, что такой взгляд бывает только у тех девушек, которых бросает горячо любимый парень. Подняв руку, она сделала обычный приветственный жест, не менее робкий и неуверенный.

В ожидании слов я только увидел, как она беззвучно открывает рот и ничего более. Степенно она переходит на крик и размахивает руками, и хватает меня за плечи, но я все равно ничего не слышу даже. В конце концов она меня отпускает, поднимает руки к небу и… рассыпается. Чувство растерянности перед кучкой пепла или даже песка сменилось любопытством.

«Это прах», — подумал я, нежно перебирая эти останки. Поднявшийся ветер разнес и без того бедные материальные вещи в пространстве, и мне не осталось ничего иного, как пойти дальше.

Все растворилось. Что видел и, видимо, то, во что был влюблен, точнее, в кого. Я уже устал от однообразной картины, я не понимал, сон ли это. Я всеми силами заставил себя поверить, что и этот мир рукотворен, и, наверное, поэтому поднялся небольшой ветер, который дул в спину. Я шел и час назад, иду и сейчас, конца нет. Но наступает второй акт этой трагикомедии, и впереди начинает вырисовываться Чёрная гора.

Стена

Поначалу гора лишь точка на горизонте, но затем она становится обозримым горизонтом. Ее размеры были огромны, а цвет настолько темный, что поглощал любые лучи света, не давая возможности рассмотреть близорукими глазами ее точный рельеф. Пройдя еще какое-то расстояние, я начал замечать странную тонкую линию у основания Чёрной горы. Сокращая путь, стало понятно, что это крепостная стена, причем самая настоящая. На ней удалось разглядеть башни, бойницы, зубья наверху, ров в основании — все, что полагается по искусству фортификации, за исключением лишь крепостных ворот.

— Как же от нее приятно пахнет сухостью.

С нетерпением дождавшись приближения к ней, я обомлел. Размеры стены были фантастическими. Трещины, характерные для известняка в обычном мире, толщиной в ногтевую пластину были таковы, что я мог поместиться в каждую из них полностью во весь рост. Стоя у подножья стены, я смог увидеть, что блоки не монолитны, а состоят из миллионов человеческих фигур. Созданные буквально под копирку фигуры сцепились руками друг с другом, формируя каменную кольчугу, которую в самый раз стоило бы назвать нерушимой. Я подошел к стене и положил руку на плечо одного из «звеньев» — статуи, оно было холодным и жестким. Пришлось принять нелегкое решение идти вверх, точнее, даже карабкаться.

«От кого они защищают эту стену? Что за ней такого?» — спросил я сам у себя. Поднимая голову вверх, я поражался с каждым разом все больше и больше, ведь стена просто сливалась с небом.

«Серой громадой высится над головой, годы проходят, стена остается стеной…»

Гость

Будучи меньше жука, будучи почти всесильным, я смог преодолеть эти километры ввысь. Я не чувствовал ничего, кроме рук, я даже не чувствовал усталости. Преодолев километры и опустив ноги на твердую дорогу, проходившую по стене, смог-таки спокойно вздохнуть. Именно здесь я впервые услышал что-то, кроме своих мыслей — эхо. Ничто не могло меня обрадовать так, как обыкновенное эхо от звука, отраженного камнем вокруг меня. Гигантская каменная аллея прохода стены оживала с помощью звуков.

С обратной стороны стены чуть правее виднелся мост, другим концом упирающийся в Чёрную гору. Любопытство разодрало меня, и я направился к этому мосту.

— И зачем это все? Стой и жди, проснешься же рано или… не проснешься, — я задал сам себе вопрос, не ожидая, что затуманенный разум выдаст более-менее разумный ответ.

— Да ладно, хватит, иди пока можешь. Где еще увидишь такую внутреннюю красоту? — ответило нутро. И действительно, красиво. Подобное видел на каком-то швейцарском блэк-метал альбоме.

— Какая она внутренняя? Фантазия, е*т! Чистой воды! — подключился третий голос, пытаясь защитить основы рационализма в далеко иррациональном мире.

— Так, ну не будем забывать, что все тут как бы понарошку и… можно что угодно творить! — внес предложение голос.

— Молчать! — гаркнул я неведомым басом. Эхо многократно повторило команду, и мир снова стал беззвучным.

— Ну что же вы кричите в таком красивом месте? — спросил меня голос, но уже внешний.

Я обернулся и увидел молодого человека. Ростом чуть более двух с половиной аршинов, то есть сто восемьдесят сантиметров, чуть выше меня, он был облачен в коричневые ботинки, бежеватые брюки и такого же цвета пиджак. На лице этого парня сияла легкая улыбка, а воздух наполнился приятным и тонким одеколоном. Вглядевшись в это лицо, в зеленые глаза, я поймал себя на мысли, что он похож на моего папу.

— Да, всякое разное творится, знаете ли, — ответил я, пристально вглядываясь в непрошенного, но ожидаемого гостя.

— Нет. Здесь все неслучайно, — ответил парень. — Позвольте представиться, Сергей. — И он протянул мне руку.

— Дмитрий, — ответил я и пожал теплую живую руку живого человека, который от прикосновения не рассыпался в пепел.

Парень оглядел меня и произнес:

— А ведь я тебя ждал, Дима.

— Мы уже на «ты», — смутился я.

— Да, и даже дольше, чем ты думаешь, — ответил парень, отпустил мою руку и жестом предложил идти дальше. — Ты искал ответы на очень сложные вопросы, — продолжал Сергей, сцепив руки в замок, — например, личность ли ты? А я отвечу, — он взял паузу и посмотрел мне в глаза. — Да. Ты стал личностью, ты получил ту самую огранку запроса общества.

— Откуда ты знаешь? — выцедил я из себя. — Кто ты такой?

Сергей лишь улыбнулся и зацитировал:

— «Кто ты такой? Тебя не знаю! Кто ты такой? Ху да фак а ю? Кто ты такой? Я не понимаю». Дима, — начал Сергей, — я твой брат. Тот самый, который так и не увидел свет, медицина называет это по-разному, но моя жизнь оборвалась на третьей неделе беременности нашей мамы. Она толком и не знала обо мне. Фактически меня даже не чувствовали.

Я задумался. А ведь и вправду, этот парень похож на меня, похож на Лёнчика и даже на самого младшего — Кирюшу. Цепь событий слилась воедино, а все равно не верилось в такие совпадения. Сергей остановился и посмотрел на далекую вершину Чёрной горы и грустно воздохнул, потом посмотрел мне в глаза и спросил:

— Ну что, полезли? Мы пройдем мост быстро, он только кажется таким большим.

Я опешил. Я ожидал любого разворота, но только не такого. Надо же, прошли мост, и уже лезть на такую гору, даже с учетом иллюзорности происходящего и отсутствия утомления. Меня явно смущала перспектива залезать куда-то еще, так как осилив стену, мне это показалось издевательством. Лезть в компании со странным человеком на не менее странную гору, которая поглощала любой луч солнца.

— Давай же. Вот мост, — сказал Сергей и показал рукой на серый, подобный крепостной стене путь.

— Серёга, — сказал я, почему-то замерев на месте, — а это правильно, что мы встретились? Ну я о том, что это ведет же к какому-то результату, да?

— Ведет, — ответил парень и хлопком по спине указал мне направление на мост.

Путь к свету

Пройдя мост мы с Сергеем подошли к одному из ярусов Чёрной горы. Приближаясь к ней, я увидел, что вся гора суть ни что иное, как гора угольной крошки. Воображение уже рисовало картины, как она мило поднимается волнами на ветру и оседает при вдыхании на верхних дыхательных путях, но Сергей уже зашел в эту кучу и жестом пригласил последовать за ним.

Каждый, кто хоть раз бывал рядом с болотом, видел, каких трудов стоит идти по этой жиже. И была бы это жижа! Сыпучая и пыльная масса, разъезжающаяся под ногами, крошки в носках и в кедах, даже в карманах, а Сергей идет аки посуху!

— Это издевательство! — сказал я Сергею.

— Да ладно те! — парировал он и, проваливаясь едва ли по щиколотку, продолжил подъем.

— «Ладно»? Почему я проваливаюсь почти по пояс, а ты едва по щиколотку?! — я уже перешел на крик, и звонкое эхо наполнило жизнью угольные просторы. Стена оставалась все дальше и дальше за мной.

— Ты поймешь это не сразу.

— Да я понял, — догадался я, — типа отражение моих недостатков или еще чего-то там.

Сергей подал мне руку и подтянул меня вперед. Идти стало намного легче, а ветер усилился, заставляя меня и моего загадочного друга зажмуриться. Со стороны это выглядело странно. Огромная Чёрная гора дымилась подобно вулкану, а по ней наверх карабкались две фигуры. Одна фигура была одета как бродяга, а другая — как начальник типичного отдела продаж.

Брат довольно упер руки в бока и вздохнул. Легкая улыбка осенила его лицо, и он повернулся ко мне:

— Дима, Димочка, — тряс он мен за плечи, — просто так только кошки рождаются! Успеешь еще узнать. Все здесь не зря! — И снова пошел в сторону вершины.

Ситуация все дальше и больше выводила из себя, от первоначального любования внешним сюрреализмом не осталось ни следа, постепенно возвращались привычные уставшему человеку легкая злость и усталость. Спасавшая смекалка и чувство юмора высохли подобно углю под моими ногами.

— Все, собака, — я встал и вытер лицо пыльными руками, подобно скрабу, — без объяснений не пойду.

Сергей остановился и повернулся в мою сторону.

— Ты что? Так ничего и не чувствуешь?

Непонятно.

Он повторил:

— Чуешь, как пахнет…

Запахло газом, характерно так. А для угля характерен метан, хотя он вроде не пахнет. То ли пропан, то ли бутан… Сергей обошел меня сзади, шаркая ногой в куче угля и поднимая пыль. Я же пытаюсь принюхаться, но так и не понимаю ничего. Не понял я и удара в свой затылок, который меня бросил в тьму, но уже вонючую.

Хрен, горчичка, хлебный квас

Открытые глаза не внесли ясности в картину. Та же вонь, но перед лицом полка стеллажа. В теле тяжесть, правая рука плохо работает, придавлена полкой. Грешным делом начинаю думать, что моя пятиэтажка со мной в совокупности попала под программу реновации.

Еле освободив руку, я откидываю полку и понимаю…

— Сука, газ!!!

Утечка газа, веет с кухни противный пропановый запашок. Повторяя громко междометие, обозначающее неблагопристойную девушку, пытаюсь сползти на пол, запутавшись в простыни и измазавшись в угле для мангала. Стало понятно, откуда это все. Вчера с друзьями прикручивали полку и на нее накидали пакетов с углем. Через пять часов, если сейчас, конечно, полдень, у нас выезд на дачу.

С горем пополам пытаюсь идти на кухню, вернее, даже бежать. Замечаю причину утечки — отошедший от трубы шланг. Тщетно пытаюсь отлежанной рукой повернуть вентиль, что получается не шибко успешно.

Душно до тошноты.

— Окно-о, — уже сказал сам себе и резко открываю его. Становится легче, легче ровно настолько, что приходит мысль сменить руку на более крепкую.

Довольный трудом, с разорванной кожей на ноге, видимо, поранился в процессе достижения кухни, я сажусь на табуретку и смотрю в окно. Рыча и фыркая к НИИ Тепла подвозит уголь КамАЗ, оставляя темный шлейф на светлом сухом асфальте.

— Да… тить-колотить. Опять уголь.

В попытках расслабиться достал телефон и врубил проигрыватель. Случайно выпала песня, ну… как там в припеве:

Приходи ко мне,

Все начнем с нуля,

Мы дадим стране

Самого правильного угля.

БЕЛЫЙ ЗМЕЙ

Вдали от замков на заливных лугах Гаскони юный пастух встречал закат. Стадо мирно паслось на полянке, вдали не было волков, а из деревни потянуло едой. Забравшись на камень, чтобы видеть все свое скромное стадо, пастух достал из кожаного чехла лютню и начал петь старую песню-легенду о змее, пожирающем свой хвост.

Полынь-трава сметливая

Растет где попадет,

По ней к закату вечером

Белый змей ползет.

Ни камень и ни поле —

Ему преграды нет,

Его задачей будет

Обычный человек.

Он — альфа и омега,

В глазах одна свеча,

Шкуру сбросит пеплом

Как уголь горяча,

Хозяюшка, не прячься,

К гостю выходи.

Подай воды и хлеба,

Узнай, что впереди.

Зачем раскрыл он пасть,

По что он зубьями играет,

Зачем к закату хвост,

Как пищу поглощает.

— Про хвост и пасть в той песне ни слова! — окликнул пастуха мужской голос. Юноша обернулся и увидел монаха. Он был в коричневой рясе, с торбой через плечо, с выстриженным крестом на голове и посохом в руке.

— А как же пелось в той песне, отец…

— Иоганн, меня зовут отец Иоганн, я из ближайшего монастыря. В той песне пелось: «За кругом будет круг».

— Благословите, отец! — бросился к монаху юноша и припал на колено. — Меня зовут Юлий. Отец поднес руку с медным перстнем, дождался поцелуя и поднял юношу.

— У вас прекрасный голос, и вы пели песню о… Белом Змее. Я слышал ее много раз в разных краях.

— Так значит — это правда? Ну что змей существовал. — юноша разгорячился и в нем пробудился интерес.

— Ум человека изворотлив и порой быстр как напуганный индюк. Все бывает.

— Но удел индюка топтать наседок, а потом отправиться на похлебку.

— Я слышу, вы складно строите речь. Это очень хорошо, ибо стройность ведет к подвигу.

— Какому подвигу? Я готов на все! — отозвался юноша и подпрыгнул на месте, будто ужаленный пчелой.

— Так как мыслям следует быть стройными, как… м-м-м-м… колокольня в нашем монастыре! — монах показал пальцем в сторону монастыря на горе. Сам монастырь в сумерках был едва виден, разве что колокольня и дым печной трубы трапезного дома.

— Ха, вы не зря ведь показали на монастырь. Пастор Ойген рассказывал, что монастыри богаты не только Божьей благодатью, но и книгами.

— Пастор прав. А знаете что? Приходите завтра. Меня весьма заинтересовала ваша песнь о Змее.

— Но пустят ли меня в монастырь?

— Безусловно, я предупрежу послушника, что придет юноша с дивным голосом и живым умом, а придет он к южным воротам монастыря, которые ближе к реке. Теперь загоняй стадо, успокой родителей, что ты будешь отсутствовать, расскажи им, что встретил монаха, который хочет познакомить тебя с книгами. Это богоугодное дело. А потом бегом к южным воротам аббатства, где мой послушник встретит тебя. Кстати, как тебя зовут?

— Я буду ждать с нетерпением завтрашнего полудня! Кстати, меня зовут Арэс. Пастух Арэс.

— Весьма официально. Что ж, я вас жду, а вы ждите колокол!

Юноша поцеловал руку монаха и перекрестился.

— До завтра! — попрощался монах.

Пастух вылупился на монаха, он не совсем понимал, что говорит монах Иоанн, но это и казалось ему истинным.

Змей, пожирающий свой хвост

Как всегда, после работы я сел в троллейбус и под гудение генератора внутри этого железного монстра начал медленно плыть в сторону дома. Слева от себя я заметил женскую руку на поручне, но дело было не в части тела, достаточно красивой, кстати, а в рисунке на запястье. Этим рисунком был Уроборос. Змей, символизирующий бесконечность и много чего чего-то там средневекового, вероятно, модный, вероятно, популярный. Сам у себя спросил: «А она хоть чует глубину глубин рисунка?»

Дальше поэта А. Блока в деле цикличности и вечности никто так и не зашел.

«Ночь, улица, фонарь…» — это универсальная формула. Как тургеневские стихи в прозе, так и строки Блока смогли описать словами видимое и в голове представляемое. Змей этот на красивом женском запястье навел на грустные мысли. Я вспомнил про Перельмана и Пуанкаре. Про множественность лохматых масс в глубинах Вселенной… Что есть куча сценариев любого момента действительности.

Пуанкаре и Перельман — страшная сила. Они косвенно доказали и такую деталь, что жизненные проблемы иногда и отсутствуют, Вселенная, правда, другая.

Медицина

Летом хорошо гулять ночью. Создается чувство прямого присутствия Бога в каждой молекуле воздуха и полном отсутствии какого-либо посредничества. Только легкий космос, отравленной газом атмосферы города, и Он.

В прошлом году пытался горланить песни под те аккорды, что помнил, волшебное чувство.

Асфальт посреди дороги у Дома Правительства не такой холодный.

Сумка и гитара не такие тяжелые, потому что настроение хорошее.

Пора задуматься, что ради минуты счастья стоит вытерпеть немало хлопот.

Пора задуматься, что минуты счастья даются и просто так.

Ни с того ни с сего.

Утро

Воскресение. Самый прекрасный и печальный день недели одновременно. Вроде и выходной, а завтра на работу. Неопределенность сеет неуверенность, а вместе с тем дает повод маленьким бесам вырваться наружу, что и произошло в обычном жилом доме. Этаж был разбужен серией неимоверных мужских и женских криков. В двушке на пятом этаже разразился с утра пораньше скандал. Оксану, милую худощавую девушку-бухгалтера, нещадно лупил муж. Лупил от всей души, умудрился пинком сломать ребро и разбить брови.

Лицо девушки медленно затекало кровью, и она содрогалась от приступов болезненного кашля, который накатывал волнами после новой серии пощечин.

— Лера, Оксанке, видимо, недолго осталось, — заметил Пётр, приложив стакан к стене. Лера возилась с их с Петром младшим сыном, судорожно пытаясь натянуть на сопротивлявшегося мальчика футболку.

— Господи, Петя, да фиг с ней, сама виновата. Смотреть надо, за кого выходишь, — женщина потупила взор и продолжила операции с мальчиком и футболкой. Мальчик вертелся и не давал на себя надеть футболку.

— Ма, не хочу! — надувало губки прелестное создание, получая в ответ от матери сквозь зубы напоминание о скором выходе в бассейн на занятия.

— Не, Лер, походу там по полной программе Родя разошелся. Прибьет ведь. Ей-богу, прибьет, — взволнованно сообщил Пётр и снова прильнул к стене.

Лера выдернула у него из-под уха стакан и прошипела:

— Всяк сверчок знай свой росток! Ну на кой ляд оно тебе? А? На кой? Ну на фига вмешиваться. Да, баба дура. И что теперь? Давай ее спасать каждый раз. А если Родя тебе череп вскроет?..

Пётр нахмурился и повернулся к Лере:

— Не вскроет! Я мастер спорта по самбо.

— Вот именно. — Футболка мальчика летит на плечо Петра. — Ты мастер спорта, а не супермен.

— Лера, да ну тебя. Я пошел.

Пётр вышел в прихожую и на секунду замер. Возня слышалась совсем рядом, несмотря на угол бетонных стен. Мужчина нервно надевал кроссовки, то и дело прислушиваясь. Наконец он взглянул на Леру, но его взгляд выхватил сына, который бегал вокруг елки. Лера заметила смену вектора взгляда и кинулась к сыну, что означало возобновление процесса одевания.

Пётр выбежал в общий коридор, прикрыв дверь, и стал барабанить в квартиру, из которой по-прежнему доносились странные звуки насильственного происхождения. На его удачу дверь не была заперта, открыв ее, он увидел ожидаемую картину.

Прислонившись к стене в полуприседе находилась Оксана, а Родион держал ее левой рукой за шею, а правой периодически наносил удары по лицу. Пётр принял позицию «на изготовку», прицелился и нанес удар рукой в челюсть Родиона, от чего последний, подобно мешку с костями, просто упал. Мужчина помог девушке подняться и отвел ее в прихожую своей квартиры.

— Так, Лёня, — скомандовал Пётр старшему сыну, — младшего в комнату, сам туда же, пока не скажу — не выходи.

Лера округлила глаза с первого взгляда на Оксану, левая сторона лица которой была заляпана кровью, а правая приобретала синюшный оттенок от частых ударов. Девушка сидела на табуретке и пыталась отдышаться. Лера молниеносно налила в стакан воды поднесла к губам соседки, которая, сделав пару глотков, напустила крови в стакан.

«Значит, и по зубам… — подумала Лера и прислонила сидящую девушку к стене».

Пётр закрыл дверь и прошел на кухню. Бежевые обои за спиной Оксаны приняли отпечатки крови, девушка хрипло дышала и морщилась от прикосновения рук Леры, которая пыталась найти раны у нее на голове.

— Ну давай. Рассказывай, что на этот раз, — сказал Пётр и присел на корточки.

— Петя, б*ять, прояви уважение, — шикнула девушка на мужа.

— Да нет, Лера, просто не в первый раз перекись шипит на этой кухне. — Петр взял паузу и резко встал. Он прислушался, но ничего особенного не услышал, разве что чирикали птицы на березе у окна, а из комнаты доносились щелчки: старший развлекал младшего как мог, выполняя поручение.

— Ты зна… знаешь что… вот оно все вот так, — Оксана в бессилии взмахнула и бросила руки вниз.

— Знаю, — продолжал Пётр, — но знаю и вот что. — Он взял паузу и посмотрел в глаз Оксаны, который еще не успел затечь. — Однажды нас может не быть дома. Однажды я могу просто не открыть дверь. Однажды… твой, как бы сказать, «муж» будет вооружен и просто меня «оттопорит».

Оксана вскрикнула от прикосновения к коже тампона с перекисью. Лера вынимала пинцетом из раны на голове соседки деревянные щепки и куски краски.

— Не «оттопорит»! Не «оттопорит»! — повторила девушка, вытирая рукавом кофточки сопли и кровь с носа. — Потому что я его знаю, так бывает.

— Как так бывает? — взревел Пётр, сделав акцент на первом слове. — Так не бывает. Щепки под кожей головы не находят, — продолжал он давить голосом, — сопли вперемешку с кровью не вытирают рукавами.

В этот момент раскрылась дверь комнаты и в солнечном свете показались лица мальчиков, но Пётр успел рявкнуть и на них:

— Что я про дверь сказал?

— Петь, не дави, — Лера шепнула это, когда пыталась распаковать пластырь.

— Никто не давит. Петя не хочет быть понятым, когда размозженную тушку соседки будут соскребать с вашего паркета. Кстати, дубовый паркет-то?

Но мужчина не успел задать еще один вопрос вдогонку, как Оксана попыталась залепить ему пощечину, но успела лишь остатками ногтей раскровить верхний слой кожи у него на подбородке. Пётр резко отпрянул и нашел глазами каменный взгляд жены, повернулся и ушел в гостиную.

— Оксана, ты больная? Муж мой, конечно, дурак, но он дело говорит.

Сквозь новую порцию слез донеслось:

— А что я могу сделать? У меня ничего нет своего. Все его: квартира, машина, участок д-дачный тоже его.

— Ну, может быть, не давать себя так лупить. Тебя не отлупили даже… — Лера призадумалась, выбирая слово, — тебя отпизд… отметелили. Понимаешь? Так тебя просто избили. Но ладно, рот открой, посмотрю, как там твои зубы.

Оксана открыла рот, и Лера начла разглядывать ее зубы. На месте были все, кроме нижней семерки слева, которая подозрительно наклонилась внутрь. Слюна смешалась с кровью и покрыла зубы тонкими красными ниточками.

Пётр вернулся на кухню и задумчиво оперся на холодильник.

— Оксана, давай, раз ты успокоилась, начистоту. Что у вас случилось?

Оксана снова опустила голову и тихо произнесла:

— Метки.

Лера посмотрел на мужа, а Пётр выпрямился и подошел к Оксане, косо поглядывая на жену.

— А… какие метки? Скажи, пожалуйста. — Мужчина пошарил рукой справа и нащупал табуретку, на которую он усадил свое тело. Валерия в это время стояла в полном недоумении, хлопая глазами и смачивая и без того смоченную ватку в перекиси.

— Метки квартир. Родик сказал, так домушники метят квартиры потенциальных жертв о… бноса, — произнесла девушка и положила ладонь на щеку, за которой был больной зуб.

— Ну так в полицию бы обратились. — Петр подумал и нахмурился: — Не уж то за это он тебя избил?

— Да, он попросил осмотреть все, и если что-то странное найду, вроде знака фломастера, иголку в куске монтажной пены, то удалить это… а я (следует громкий звук втягивания слизи обратно в разбитый нос) не сделала этого, подумала, мол… хрень!

Сопящая девушка с шлепком ударила ладонями себя о бедра, улыбнулась и посмотрела на него, а потом тихо рассмеялась.

— Да, представляешь, именно так! Так и живем. — Девушка взглянула на Леру и добавила, расправляя сарафан: — Вы, главное, не скатитесь до нас, а там поживем — увидим. Я пойду.

Пётр перегородил девушке путь:

— Ты уверена, что хочешь возвращаться? Давай-ка лучше вызовем…

— Уверена. Да. Точно. Абсолютно. Отойди, пожалуйста. — протараторила девушка, шаркая старыми тапочками к прихожей. — Петь, Лер, спасибо, что обработали… как бы раны. Правда, спасибо. Звать никого не надо, он все равно сейчас уединится в ванной, отходить будет, — последовала странная улыбка. — Вы хорошие.

Пётр без слов открыл дверь прихожей. Лера открыла дверь в комнату, где сыновья возились с игрушками.

— Я выйду и посмотрю, что в квартире.

Оксана улыбнулась еще шире и взмахнула руками:

— Иди!

Мужчина, настроившись продолжить беседу с ненормальным соседом, приоткрыл дверь. Родион стоял у стены упершись в нее рукой. Из его носа капала кровь. Парень заметил Петра и обратил на него внимание:

— О, сосед! Меня рубануло что-то… А… она все убрала?

— Кто? — Пётр ничего не понял и был явно готов к агрессивному сценарию общения с соседом по «скворечнику»

— Ну, Оксанка-то. Я ей говорил, что б стерла метки, там э-э-э-э… как его, маркером на косяке справа…

— Ну она у нас была, — Пётр догадался и немного расслабился.

— А-а-а… ясно. — Родя направился в ванную. Оксана попросила Петра подвинуться и прошла в квартиру.

— Петь, — обратилась она к соседу, — я уж сама. Спасибо тебе.

Мужчина был крайне удивлен, но все же, попрощавшись, покинул квартиру. Он зашел к себе домой и, кроме пары окровавленных бинтов на столе и жены, убирающей баночки с пластырями в пакет, ничего не напоминало об инциденте.

— Петя… Петь… как там?.. — Лера пыталась найти слова, но мужчина опередил ее.

— Психи — наше все, философия — наше надолго. Что тут скажешь. Не убьет и ладно.

— М-да… — медленно произнесла девушка, — люди бьются за металл.

— Лер, я пойду…

— Куда? — спросила его жена и удивленно уставилась на Петра.

— Да я это… метки проверю, может, и на нашей двери есть.

Послание не Федеральному собранию

Грохот студенческой вечеринки был прерван резко, подобно грому. Выдернутый штепсель музыкального центра болтался в руках темноволосого парня, который стоял между креслом и шкафом. В одной руке парня был нож, а в другой остаток провода.

— Семён, ты ах*ел? — спросил Арсений и уставился на нож в руке прерывателя спокойствия.

Парень был явно встревожен, нервная система слегка «паркинсонила» его тело.

— Минуточку внимания, дамы и господа, — загадочно проговорил Семён и направил острие ножа на девушку, сидящую в кресле. Реакция красотки не заставила себя ждать. Скосив глаза на острие, она медленно «вросла» в кресло и попросила:

— Сёма, убери н-нож…

— Нет, дорогая моя Алиночка, — сказал парень и обвел всех взглядом, — тут всем есть, что послушать. Я, пожалуй, начну.

Публика замерла, Семён обратно воткнул вилку в розетку и заиграла музыка, правда значительно тише. Хэтфилд ревел из колонок, призывая умереть: «Die! Die! Die!..», а непотушенная сигарета одного из ребят обожгла пальцы.

— Алина, ты идиотка! Это ты мне нравишься, твоему Валерону плевать на тебя. Это я готов в любой мороз ждать твою задницу из института. Это я привозил тебе лекарства, когда ты приболела, в твою, извиняюсь, пердь, где ты живешь. Это я отбил твою задницу от гопников у метро, когда ты возвращалась домой. Это я не имею привычки бить девушек, когда выясняю с ними отношения. Это я готов быть у твоих ног всю ночь и далее, лишь бы рядом с тобой. Но ты выбрала этого киберспортсмена с кибертелосложением. Это я мужик! А твой Антон типичная тян из хайпового паблика. Я, конечно, не Апполон телом и не Цицерон по уму, но и ты мола бы быть, бл*дь, разумнее. Глаза разуй, дебилка!

Алина разула глаза. Переводя залитые слезами глаза с лица Семёна на нож и обратно, она лишь беззвучно мычала на ультразвуке.

— Се-се-сёма… не-не надо т-так, — единственное, что она могла произнести.

Семён уже окончательно рассвирепел и, почувствовав за спиной движение, со свистом рассек воздух и проорал:

— Все замерли! — Затем вновь обратился к девушке: — Да что тут, на х*й, непонятного?!

Повисла мертвая тишина, за исключением потока звуков непонятной природы из соседней комнаты.

— Это ж какой курицей надо быть, Алина, чтобы не увидеть, что Антоши и Леночки нет в этой комнате, а они в соседней!

Все, что могла делать девушка в этот момент, — отрицательно качать головой. Так, как это делают неосознанно, отказываясь во что-то верить. Наконец девушка осмотрела комнату, но вышеназванных ребят в ней не обнаружила. Отдышка внезапно пропала, и она повернула голову в сторону второй комнаты, из которой стали доноситься все более характерные для соития звуки. Посмотрев в глаза Семёну, она лишь медленно и тихо сказала:

— Не-е-е-е-ет…

Семёна это разозлило окончательно, и он крикнул:

— Винегрет!!! — И тут же схватил за волосы Алину, благо они были удачно собраны в хвост. Одним рывком он поставил ее на пол и пинком задал вектор движения в сторону второй комнаты. Алина в три прыжка, едва касаясь холодным босыми ногами ковра, очутилась перед дверью, за которой уже отчетливо слышалось восхищенное и учащенное дыхание разнополой пары. Девушка медленно открыла дверь, вглядываясь в пространство широко раскрытыми глазами, нащупала на стене выключатель и включила свет.

— Ненавижу! — высокочастотно процедила девушка, увидев, как Антон упорно проникал в Лену, прикладывая максимум усилий и не оставляя сомнений, что он не ошибся ни дверью, ни телом.

Лена вскрикнула, а Антон судорожно пытался дотянуть штаны хотя бы до колен. Лена не мене судорожно собирала в охапку свои девичьи пожитки, попутно надевая сапоги. Семён же не спеша надел куртку, проверил, взял ли он кошелек, телефон и ключи, а затем проследовал за Алиной.

Алина сидела на холодном граните замерзшего фонтана парка Победы и рыдала. Рыдала от слов Семёна и от измены Антона, предательства Лены как подруги, да и просто по-своему, по-бабски.

Семён сел рядом с ней и протянул платок. Алина взглянула давно выплаканными глазами и взяла платок. Вытерев слезы, она приобняла руку Семёна и сказала:

— Спасибо, что открыл глаза.

— Да ладно, я же хотел как лучше. Я не врал тебе. Прости за то, что пришлось взять нож.

— Мне было страшно, — сказала девушка, — и когда ты схватил меня за волосы и пнул — больно.

— Ну прости. Давай успокаивайся и домой тебя отвезу.

Алина немного замерла, а потом обратилась к Семёну корпусом и обняла его.

— Сём, давай начнем сначала? — робко спросила зареванная девушка.

— Давай, — ответил Семён, — но у меня будет пара условий, — добавил он с ухмылкой.

Уроборос (рассказы)

О мужиках

Вечером субботы меня занесло на окраину, а там мужика российского встретил.

Вы спросите: «Как ты узнал, что именно российский?»

Отвечу: «Да внешне, глаз не обманешь!»

Вероятно, работает на заводе, ботинки с мехом обязательно заляпаны грязью, затерты джинсы, куртка пуховая, реже дубленка. На голове у него кепка, из-под которой небрежно выбивается прядь засаленных волос. Лицо украшено усами, морщинами и сильно пахнет потом вперемешку с табаком. Курит «Яву» золотую или «Святого Георга Красного», на «Кент» денег жалко. За «Кент» мужики не поймут. Для его сорока семи лет лицо выглядит старше. На плече у него не менее старая и затертая спортивная сумка, пропахшая пивом и газетами. Путь домой для этого человека сравним только с мытарствами души на Страшном суде. Пиво, кстати, покупается в магазине фиксированных цен, чаще всего это «Жигулёвское», желательно по акции. Запах жвачки, также перемешанный с табаком, исходит изо рта, несмотря на остатки прободной язвы желудка.

Зайдя домой или в то место, которое он называет домом, первым делом надевает тапочки-кандалы, потому что дом не просто, а каторжный. Жена у него, конечно же, злая, не первой свежести, соседи-идиоты, дети в жизни ни гроша не понимают.

«Усатый парламент», утверждая семейный бюджет, представляет этот процесс не иначе как состав ст. 161 ч.1 УК РФ — грабеж.

Как он вообще живет в суровой российской действительности? Непонятно.

Драма

Драма — это род литературных произведений, которые представляют события и лица в действии и вследствие этого излагаются в диалогической, разговорной форме. Такие произведения предназначаются преимущественно для сцены. Драма, как вид драматической поэзии, отличается от других родов — трагедии и комедии — тем, что в ней заключаются элементы трагический и комический.

В переносном значении событие, происшествие, сопровождающееся борьбой действующих лиц и оканчивающееся для них катастрофой. О катастрофах и пойдет речь в этом маленьком и, скорее всего, интересном эссе.

Катастрофа — это оценка ситуации, которая претерпела крах при не оправдании надежд в ее развитии. Происходит это… каждый день! Каждый день какие-то планы у нас проваливаются, что-то не получается. Борьба нас и окружающих людей со стороны представляет из себя удивительный по своему накалу сюжет — сюжет нашей жизни. Поездка на работу/учебу может стать основой небольшого, но самостоятельного и даже самобытного произведения.

Я не зря привел именно это определение жанра, поскольку сочетания комического и трагического — очевидный дуализм жизни. Понравившийся девушке парень красив, но туповат, понравившаяся парню девушка не красива, но умна и так далее. Каждый день, который начинается с нашего восприятия его новым, будет нести в себе эти две «критические» точки. Друг без друга они не имеют смысла, как левый тапок без правого или государство без права.

Верно подмечена и другая интересная особенность жизни, которая выражается в том, что не происходит и не отражается в нас ни одно событие абсолютно хорошее или абсолютно плохое. Они переплетены и постоянно перетекают из одного в другое. Из этого следует, что на нашей сцене, едва закончившись, начинается очередное событие или даже цепочка событий.

Ароматный мир

Ароматный мир — это не магазин среднесортного алкоголя. Среднесортный он в силу того, что никакое вино не сравнится с тем вином, что пил Спаситель с учениками на Тайной вечере. Среднесортный коньяк в силу того, что никакой коньяк не сравнится с тем, что пьют отцы жениха и невесты на смотринах, решая судьбу молодых.

Ароматный мир — мир запахов.

Мир запахов — это просьба к соседке по этажу раз в неделю приносить пробники мужских и женских духов с работы. Просьба просто странная, но не преступная. Светлые апрельские дни наполняются не загипсованными почвами московских газонов, а парфюмами. Все преображается в запахе.

В 2011 году была реконструкции боя при Малоярославце в рамках подготовки к 200-летней годовщине вторжения Наполеона в Россию. Справа река Лужа, а слева Холм со зрителями. Ошибка пиротехников смогла оглушить настолько, что я перестал слышать. Пока нас таскали за шиворот те, кто остался со слухом, я подсознательно, но с тайным трепетом наслаждался миром, который я видел глазами, ощущал носом и нервными окончаниями, но не слухом. Как будто фильм без звука. Сон, лишенный звука и колебаний. Я чувствовал только кислый запах пороха и горелой травы кончиком языка. Но без запаха все же хуже. Запах тоже «звучит».

Ароматы вызывают самые мощные ассоциативные привязки. Они к тому же еще и порождают что-то новое. Прекрасное и приятное, то, что будоражит больное сознание. Все, что было, усилится сложными соединениями молекул, все, что есть, будет преображено, а все, что будет — то пойдет по самому лучшему сценарию. Молекулы спирта опьянят истинно и без вреда для здоровья.

Окраина

Лекция 1

Добрый день, дорогие друзья. Сегодня я расскажу вам об истоках творчества и его сути на сегодняшний день.

Вопрос, зачем творить, останется открытым всегда лишь по той причине, что творчество — не всегда осознанный процесс. Нельзя нечаянно написать еще одну «Мону Лизу», выбить статую Давида или еще что подобное. Исключение могут составить лишь короткие стихотворения, ну набросал, скажем, четверостишие, когда ждал ответа оператора.

Творчество помогает нам выразить что-то, что исходит изнутри, также приглушить боль, что-то сказать, что нельзя сказать словами. Одним словом, творить для того, чтобы выразить НЕЧТО, исходящее изнутри. Для выражения нам нужна какая-то сила, и имя этой силы — вдохновение. Вдохновение — штука неимоверно индивидуальная, а по мнению корифеев искусства, присуща только «молодым» творцам. Одному нужен литр крепкого спиртного, другому поцеловать руку дамы сердца. После этого оба способны на подвиги, в том числе и творческого характера. Таким образом, вдохновение и творчество — это тандем, который преображает окружающий мир.

Далее следует сказать пару слов о масштабах преображения. Масштабы зависят от того, что мы хотим получить в итоге, хотим ли вообще что-то получить или просто привлекаем внимание конкретного человека. В любом случае, насыщение любого материального носителя, или даже произнесенное в голове слово, или выловленный образ неизменно обогащают ноосферу — информационное поле земли, питающееся тем, что дает разум человека (да простит меня, мать ее, академическая наука). Это означает то, что масштабы, по сути, регулируемы и настраиваются нами и удачным стечением обстоятельств, с которыми вполне уместно связать понятия «слава», «удача», «признание», «быть услышанным» и так далее.

Теперь обратим свой взор на краеугольный камень искусства, а именно: что считать таковым?

Например, картина «Христос в пустыне» — это искусство. Это и предыстория, глобальный духовный опыт, и наследие человечества, мастерство изображения фигуры Спасителя, годы обучения технике письма и так далее, конечно же, еще и правильная подача картины окружающим (см. абзац про масштаб). А если мы имеем в виду искусство современное, искусство ли оно в принципе? И да и нет. Да — потому что это тоже самовыражение, тоже предыстория, тоже наследие человечества и даже конкретной личности, вполне вероятно, с классическим образованием. Это в рамках постмодерна вполне стандартная ситуация, когда мир культуры насыщается дилетантами. Искусство ли, если человек вместо еще одного Давида просто заливает в выставочном зале кучу мусора цементом? Ведь (да простят меня современные художники и арт-дельцы) много ума для этого не надо. И этот вопрос остается открытым. Постепенно мы подходим к такому основополагающему по сути вопросу: а может быть, в конкретном акте выражения (картина, скульптура, песня) есть какой-то смысл?.. У каждого человека свои особенности восприятия, и одному не так сладок для взора пейзаж, как для ушей другого музыка. В самый раз рассматривать способность человека вычленить смысл из чего-то нового, что очевидно. Вывод получается интересный, а именно: проблема не в том, как выражается человек, а в неправильных вопросах, которые задают люди сами себе для понимания того, кто выражается. Это значит, что не важно, как выражается, а важно то, что получает человек от этого (надеюсь, удовольствие или, вернее сказать, удовлетворение), а, значит, смысл уже есть в том, что он сделал, и суть как объективный стержень содеянного УЖЕ присутствует.

Самовыражение и его формы могут быть самыми разнообразными, даже шокирующими. Самовыражение в искусстве может применяться и как лекарство от какой-либо болезни (известны случаи терапии творчеством) или… для решения более серьезных задач. Одной из таких задач я бы назвал спасение целостности личности. Время, предъявляя к нам странные и противоречивые требования, тем не менее требует результатов, которые достигаются путем разрешения титанических противоречий в себе. Не каждый смог бы это преодолеть сегодня, когда объемы информации возрастают быстрее, чем способность человека справиться с этим объемом.

«Как перестраховаться?» — вот еще один вопрос с абсолютно открытым ответом. Ясно лишь то, что средства для «страховки» в нас и за них придется побороться. Борьба начнется с мыслей сделать что-то этакое и при удачном стечении обстоятельств начнет материализовываться. Как оно будет материализовываться? Кто-то пойдет по трудному, но невероятно красивому пути освоения актерского ремесла, профессиональной подготовки в музыкальной школе, художественном училище. Кто-то, отчаявшись, начнет творить здесь и сейчас без подготовки, вызывая протест общества.

Все это лишь общие направления, но их объединяет желание человека украсить мир и через искусство спастись, получить способность трансформировать собой потоки информации прошлого, настоящего и будущего, заставляя других оживать изнутри. Спастись от чего? Спастись от распада личности. Речь пойдет не совсем про психологию и не про естественные процессы старения организма.

Здесь важно не потерять свое Я в окружающем мире вещей. Потерянное Я — это неспособность творить. Создавать можно что угодно, а творить можно немногое. Убитое Я при своем разложении заражает бездействием окружающих, более того, оно отравляет искусство служением пропаганде низменных государственных взглядов, которые, дай бог, раз на миллион хоть как-то отражают интересы народа, простых людей. Тем самым искусство призвано поддержать в человеке здоровые силы, силы, украшающие мир, силы, которых страшится низменное в окружающих людях.

Каков акт борьбы? Акт борьбы, как ни странно, в рамках этой лекции, представляет из себя совсем не метания по «мягкой» комнате под присмотром людей в белых халатах, а почти бесконечную цепочку из принятия решений, порождаемых ими результатов и снова принятия решений. Где происходит эта борьба? И когда она произойдет/шла? Эта борьба, эта битва происходит в нас каждый день. Поле битвы лежит за пределами пространства-времени, и находится оно в нашем сознании. Мы — люди, дети этого мира и своих родителей, самая здоровая часть себя, та часть, которая уподобилась Творцу. Этой здоровой части в глубинах нас нам противостоят… наши копии. Нам противостоим, простите за искаженность, мы сами. Мы — … (добавьте сюда то, что вам мешает творить). И этих «мы» не один, не два, их десятки. Все равно, с баллончиком краски, за разучиванием роли, за набором текста идет борьба за то, чтобы иметь право творить, и тем более это право реализовывать. Каков предел этого права? Пределом права творить служит другое право — право ненавидеть.

Человек за всю богатую событиями историю получил массу прав и их гарантий, он может, должен и обязан, а может ли ненавидеть? Должен иметь такое право, но не имеет. Обязан любить, уважать, не нарушать, а вот сказать да заставить: «Знаешь шо, Мыкола, выйди в чисто полюшко и сотню земных поклонов отбей компьютеру, попроси прощения у него, но не пиши никогда своей писанины…» — не выйдет! А остается нам… творить! И восхищаться теми, кто творит профессионально. Актеры, музыканты, артисты… всем им поклон как борцам.

Ребята? Не устали еще? Ну сейчас самое любимое, только немножко помучаемся, а потом продолжим.

Лекция 2

Так вот… о чем это я? Так вот, о праве на ненависть, выражение нарушения порядка. И я приведу такой пример в виде рассказа на основе Библии… Я почти не менял текст, разве что обогатил сюжетную линию. Диктофоны запихните в свои сумки обратно, состава ст. 148 УК РФ тут нет. Не найдетесь. Итак, приступим…

Зов Иерихона

Глава 1

Жар ближневосточной пустыни уничтожал любую жизнь, сваривая, сжаривая и испаряя. Начало сезона жары предвещало борьбу за урожай, а непокоренным иудеями народам — время битв. Такое же время выдалось и на головы хеттеев за полторы тысячи лет до рождения Христа посреди беспощадной палестинской жары.

Всадник дождался заката и начал свою скромную молитву. Он обратился к Единому Богу, которому молились его почтенные предки, почтенные люди всего народа.

Голос сказал следующее: «Моисей, раб Мой, умер; итак, встань, перейди через Иордан сей, ты и весь народ сей, в землю, которую Я даю им, сынам Израилевым… Всякое место, на которое ступят стопы ног ваших, Я даю вам, как Я сказал Моисею: от пустыни и Ливана сего до реки великой, реки Евфрата, всю землю Хеттеев; и до великого моря к западу солнца будут пределы ваши. Никто не устоит пред тобою во все дни жизни твоей; и как Я был с Моисеем, так буду и с тобою: не отступлю от тебя и не оставлю тебя. Будь тверд и мужествен; ибо ты народу сему передашь во владение землю, которую Я клялся отцам их дать им; только будь тверд и очень мужествен, и тщательно храни и исполняй весь закон, который завещал тебе Моисей, раб Мой; не уклоняйся от него ни направо, ни налево, дабы поступать благоразумно во всех предприятиях твоих. Да не отходит сия книга закона от уст твоих; но поучайся в ней день и ночь, дабы в точности исполнять все, что в ней написано: тогда ты будешь успешен на пути твоем и будешь поступать благоразумно. Вот Я повелеваю тебе: будь тверд и мужествен, не страшись и не ужасайся; ибо с тобою Господь Бог твой везде, куда ни пойдешь…»

Услышав Его, Иешуа Бин-Нун в задумчивости направился в свой шатер, обдумывая то, что он услышал. Голос был прекрасен, идеально четкий и ясный, звучавший изнутри и руководивший снаружи. Сказанное означало пройти далеко на северо-восток за Иордан на землю Хеттского царства, враждебной территории, которая не знала ни Закона Его, ни имени Его и слова Его не слышала.

Обдумывая то, что предстояло сказать воинам, Бин-Нун приказал начать сбор старейшин и глав народа. Гонцы разбежались по лагерю, возвещая время сбора. Предстояло найти слова для народа, предстоял долгий путь.

— Главы, старейшины и надзиратели! К вам обращаюсь я, Иешуа Бин-Нун, раб Бога, последователь Моисея! Все вы пройдите по нашему стану и прикажите делать заготовки на несколько дней пути. Мы в трех днях похода за Иордан, где мы попадем на земли, которую Господь Бог отцов ваших дает вам в наследие. — Взяв паузу Бин-Нун обратился к нескольким старейшинам: — Колена Рувима, Гада и половина от колена Минассиина, вам завещано Богом быть на этой земле, а, значит, для воли Его вы возьмете меч в руки свои и оставите жен и детей своих.

— Иешуа Бин-Нун, — ответил один из старейшин, — все, что ты нам будешь повелевать, мы все исполним, все, что скажешь сделать, сделаем и, куда ни пошлешь нас идти, мы пойдем. Мы слушали Моисея, будем слушать и тебя, Иешуа. Всякий, кто супротивится твоей воле, будет предан смерти! Будь тверд и мужественен!

— Да будет так, — сказал Иешуа. — Готовьтесь!

Он вышел из шатра и более не узнал свой стан. Все пришло в движение и наполнилось звуками. Лязг железа, шелест кожи, хрип забитых овец — это говорило о том, что предстоял очень долгий путь за Иордан в совсем не дружественные земли. Рука до небывалой силы сжала рукоять меча…

Глава 2

Бин-Нун внимательно выслушивал всех глав и начальников о их готовности к походу и количеству людей, которое они готовы повести. Главным пунктом на пути в новые земли был город… Иерихон. Торговый город, расположенный весьма удобно, и тем он прекрасен.

— Иерихон… — будто смакуя медовые хлеба прошептал в задумчивости Иешуа, — какое красивое название.

Прием докладов о готовности подошел к концу, он вызвал двух опытных разведчиков:

— Выходите из Ситтима и отправляйтесь разузнать все об окрестностях Иерихона и самого города.

— Да будет так!

— Помните о том, что на вас лежит огромная ответственность за великую миссию. Будьте осторожны и не спешите. Если сможете, найдите двор, где можно переждать беду или закрытие ворот города.

— Мы выполним все, как ты повелеваешь! — ответили юнцы и тут же растворились в стане.

К вечеру наступившего дня они пробрались в город под видом купцов. Прокрутившись на базаре весь вечер, они узнали, что в окрестностях крайне мало солдат Царя Иерихонского, а сам он с немногочисленным войском предпочитает не отходить далеко от города. Близился час закрытия ворот на ночь и стоило выбираться.

— Авив, мы не успеем, — сказал один из скаутов, когда тот направлялся с напарником к выходу.

— Ханан, не надо паниковать, мы спрячемся.

— Мне показалось, что тот одноглазый на мешке с пшеницей смотрел на нас слишком пристально.

Они остановились, Ханан медленно повернулся к Авиву и произнес сквозь зубы:

— Проклятье… Думаешь он доложил о нас? Что нас выдало? Акцент?

— Не знаю, но нужно поскорее покинуть город…

— Я заметил небольшой двор в стороне от Ворот. Весьма неприметный у стены. Давай пойдем туда, только не привлекая внимания.

Они оба подались на дальнюю улицу недалеко от ворот и увидели дом с невысокой оградкой и открытыми ставнями. Во дворе они увидели красивую женщину и копающуюся в глубине небольшого двора старуху.

— Доброго дня, путники, мой двор — двор, где можно получить отдых и удовольствие в придачу за небольшую плату, — поприветствовала двоих женщина.

— Доброго дня, мы бы хотели просто получить ночлег и только ночлег, если это возможно, но и можем заплатить чуть свыше твоей меры, если ночлег неразделим с утехами.

— Нет, просто проходите, — ответила женщина, поправляя длинные волосы, — меня зовут Раав.

— Я Авив, а это Ханан.

— Проходите и омойтесь после дороги.

Глава 3

Еще вечером Царю Иерихонскому доложили, что в городе двое неизвестных, пришедших с южных ворот, активно интересуются тем, кто есть в городе и где кто расположен. Одноглазый сделал свое шпионское хитрое дело — получил несколько монет и также быстро удалился.

Царь погрузился в раздумья. Он до конца не хотел верить, что это именно та угроза, которой он боялся и наступление которой было неизбежно. Если это случится всех ждет жестокая погибель. Царь не знал о поражениях иудеев, знал лишь об их решимости получить свое.

— Так, срочно высылайте дозоры. Ищите двоих. Речь с южным акцентом, обыщите дворы. — Царь встрепенулся и прямо сел в глубине трона.

Ударив копьями в пол, начальники дозоров ушли выполнять приказание.

По всему городу рассыпались разъезды в поисках двух путников с южным акцентом, которые притворились купцами. В своих поисках они обошли все постоялые дворы. Не упустили они из своего внимания и двор блудницы Раав. Одноглазый рассказал, что видел двоих у этого дома, но не упомянул, заходили ли туда эти люди.

— Добрый тебе вечер, Раав.

— И вам доброго вечера, слуги Царя Иерихонского. Могу ли я быть полезна собой в столь поздний час?

— Мы пришли не за утехами, которые суть твоей работы, но мы знаем, что тут видели двоих подозрительных путников.

— Да, были двое, и я принимала их, и приходили они за тем, за чем заходят мужи все в мой двор. А потом к закату они удалились вон со двора, и я не знаю, куда именно.

— Ладно, надеюсь, ты не врешь нам.

— Ни в коем случае.

— Ладно, желаем спокойного сна твоему дому, Раав.

— И вам спокойного времени.

Разъезд не заметил, что на кровле притаились те двое и удалились к воротам. Всадники ушли, как они думали, за путниками по дороге до Иордана к самой переправе. Блудница дождалась, когда громыхнут тяжелые створы ворот города. Раав закрыла ворота двора на ночь и, захватив с собой воды и хлебов, поднялась на кровлю, где в стогах прятались Авив и Ханан.

— Раав, это ты?

— Да.

— Разъезд ушел?

— Да, громыхнули ворота. Я принесла вам хлебов и воды.

— У нас не так много денег, чтобы отплатить и за еду тебе, Раав, — Ханан не притронулся к хлебу и растерялся.

— Не берите на свой счет. Я делаю приятно гостям разными способами, а что может быть лучше теплого хлеба после дальней дороги?

— Хорошо. Но я вижу, ты хочешь что-то сказать, — Ханан взял хлеба из рук Раав и посмотрел ей в глаза.

— Авив, Ханан, — обратилась женщина к скаутам, — я хотела вам сказать, что знаю о том, что Господь отдал землю сию вам, ибо вы навели на нас ужас и все жители земли сей пришли от вас в робость, ибо мы слышали, как Господь иссушил пред вами воду Чермного моря, когда вы шли из Египта, и как поступили вы с двумя царями Аморрейскими за Иорданом, с Сигоном и Огом, которых вы истребили. Когда мы услышали об этом, мы ослабели сердцем, и ни в ком из нас не стало духа против вас, ибо Господь Бог ваш есть Бог на небе вверху и на земле внизу. Умоляю, поклянитесь мне Господом, что как я сделала вам милость, так и вы сделаете милость дому отца моего, и дайте мне верный знак, что вы сохраните в живых отца моего, и матерь мою, и братьев моих, и сестер моих, и всех, кто есть у них, и избавите души наши от смерти.

Авив привстал и ответил:

— Душа наша вместо вас да будет предана смерти, если вы не откроете сего дела нашего. Когда же Он предаст (передаст) нам землю, мы окажем тебе милость и истину.

— Возьмите еще воды и хлебов. Я помогу вам покинуть город. В комнате под нами окно, выходящее на стену.

— Спасибо тебе, Раав, мы правда не забудем, — добавил Ханан и скрылся с другом внизу.

Женщина распустила веревку и перекинула ее, перед тем, как отпустить соглядатаев, она дала последнее напутствие:

— Идите на гору, чтобы не встретили вас преследующие, и скрывайтесь там три дня, доколе не возвратятся погнавшиеся за вами; а после пойдете в путь ваш.

— Раав, по поводу твоей клятвы, которою ты нас закляла, мы будем свободны от нее, если по нашему возвращении ты не привяжешь красную веревку к этому окну и не соберешь отца твоего и матерь твою, и братьев твоих, все семейство отца к себе в дом. И помни, что если кто выйдет из дома и будет убит нами, то мы будем свободны от клятвы, но если от наших рук погибнет кто-то в твоем доме, то этот грех будет на нас. Мы предупредим своих. И помни: никому ни слова.

— Я поняла вас. Да будет по словам вашим! — она согласилась и отпустила соглядатаев с миром.

Двое отправились по пустыне к горе, у которой скрывались три дня, как и наказала им блудница. Высланный вслед отряд Царя Иерихонского не принес вести о поимке подозрительных купцов. Ханан и Авив удостоверились, что дорога чиста, и вернулись в лагерь к исходу четвертого дня. Пересказав все произошедшее Иешуа, они единодушно молвили:

— Он предал всю землю сию в руки наши, и все жители земли в страхе от нас.

— Насколько? — спросил Иешуа.

— Настолько, что о своей жизни обеспокоилась блудница, — ответили Авив и Ханан.

— Кто она?

— Раав из дома у ворот.

— Нельзя забыть ее помощь вам.

Глава 4

На рассвете наступающего дня все выдвинулись от Ситтима к Иордану, где к исходу дня разбили лагерь на несколько дней. Еще через три дня надзиратели по лагерю говорили народу:

— В тот момент, когда вы Ковчег Завета Его для вас увидите и священников, и левитов, несущих его, то и выйдите за ним, не отдаляйтесь и не приближайтесь на две тысячи локтей.

Надзирателей спрашивали:

— Зачем именно таким путем?

На что им был ответ:

— Это для того, чтобы вы знали путь, каким надо идти, потому что вы никогда не ходили этим путем, ни вчера, ни в прошлом когда-либо.

Иешуа окинул взором народ и сказал:

— Освятитесь, ибо завтра сотворит Он среди вас чудеса. Чудеса, которые вы не видели ранее. Чудеса, в которых вы узрите его силу. Священники! — обратился он к служителям. — Возьмите Ковчег Завета и идите пред народом.

Мужчины в нарядных одеждах послушно взяли Ковчег Завета и сделали, как велел Бин-Нун.

В тишине знойной пустыни Иешуа услышал Голос, который говорил ему:

— В сей день, Иешуа Бин-Нун, Я начну прославлять тебя пред очами всех сынов Израиля, дабы они узнали, что как Я был с Моисеем, так буду и с тобою, а ты дай повеление священникам, несущим Ковчег Завета, и скажи: как только войдете в воды Иордана, остановитесь в Иордане.

— Священники, — обратился Иешуа, — остановитесь в водах реки Иордан тогда, когда вы войдете в нее. Затем он обратился к сынам Израилевым: — Подойдите сюда и выслушайте слова Его, которые он сказал мне. Он сказал, что из сего вы узнаете, что среди вас есть Он Живой, который прогонит от вас Хананеев и Хеттеев, и Евеев, и Ферезеев, и Гергесеев, и Аморреев, и Иевусеев. Вот это Ковчег Завета Господа всей земли пойдет пред вами чрез Иордан. Вам надлежит взять себе двенадцать человек из колен Израилевых, по одному человеку из колена, и как только стопы ног священников, несущих Ковчег Господа, Владыки всей Земли, ступят в воду Иордана, вода Иорданская иссякнет, текущая же сверху вода остановится стеною.

— Возможно ли такое? — прокатилась волна шепота по стану.

— Да, ибо для Него нет невозможного.

И действительно, как только народ вышел из шатров, а нога последнего священника покинула берег — Иордан уже выступает из всех берегов своих во все дни жатвы пшеницы, — вода, текущая сверху, остановилась и стала стеною от города Адама до Солёного моря.

Священники, несшие Ковчег, стояли неподвижно на сухом дне реки, а народ переходил Иордан напротив Иерихона.

Иешуа снова услышал Голос:

— Возьмите себе из народа двенадцать человек, по одному человеку из колена, и прикажи им: возьмите себе отсюда, из средины Иордана, где стояли ноги священников неподвижно, двенадцать камней и перенесите их с собою, и положите их на ночлеге, где будете ночевать в эту ночь.

Иешуа призвал двенадцать человек, которых назначил из сынов Израилевых, по одному человеку из колена:

— Он сказал мне, чтобы вы, люди из всех двенадцати колен, пошли пред Ковчегом Его в средину Иордана и взяли оттуда, и положили на плечо свое каждый по одному камню, по числу колен сынов Израилевых.

— Зачем, Иешуа? — спрашивали своего вождя мужи.

— Это напоминание вам и потомкам вашим, что вода Иордана разделилась пред Ковчегом Завета Его, когда Он переходил чрез Иордан, тогда вода Иордана разделилась.

Когда все двенадцать камней были перенесены на сушу, Иешуа сказал положить их там, где будет ночлег. Бин-Нун сам взял другие двенадцать камней и оставил их там, где стояли стопы священников, и там, где они и по сей день.

Когда весь народ перешел Иордан, тогда перешел и Ковчег Завета Господня, и священники пред народом, шли впереди и сыны Рувима, и сыны Гада, и половина колена Манассиина, вооруженные и впереди, как говорил им Моисей.

Всего вооруженных шло сорок тысяч человек. Они шли на брань перед Господом под стены Иерихона на равнины. В тот день прославил Он Иешуа пред очами всего Израиля и стали бояться его, как боялись Моисея во все дни жизни его.

Всевышний сказал Иешуа:

— Прикажи священникам, несущим Ковчег Откровения, выйти из Иордана.

Иешуа приказал это, и священники с Ковчегом вышли из места, где текла вода. И когда последняя стопа коснулась берега, вода Иордана устремилась по своему месту и пошла как вчера и третьего дня выше всех берегов своих.

Народ Израиля поставил стан в десятый день первого месяца в Галгале, что к востоку от Иерихона. Двенадцать камней из Иордана были также оставлены в Галгале.

— Если спросит кто, что значат эти лежащие камни, то ответьте спросившему: Израиль перешел чрез Иордан сей по суше, ибо Всевышний ваш иссушил воды Иордана для вас, доколе вы не перешли его, так же, как Всевышний ваш сделал с Чермным морем, которое иссушил пред нами, доколе мы не перешли его, дабы все народы Земли познали, что рука Господня сильна, и дабы вы боялись Его вашего во все дни.

Глава 5

Настал день, когда вести о переходе народа Израиля через Иордан застали врасплох Амморейских и Ханаанских царей. Они начали судорожно высчитывать припасы для походов и осады, высылать гонцов друг к другу, спрашивая о готовности встретить израильтян и растрачивая время на размышления, отсылая слуг подальше со своих очей. Положение дел означало только одно: израильтяне будут здесь и придется выбирать между смертью в битве и смертью на потеху победителю. Из их уст только и срывалось:

— Уже перешли Иордан? Перешли… перешли…

В то же время Иешуа слушал Господа, который велел ему еще раз обрезать сынов Израилевых. И снова на бесконечные вопросы Иешуа ответил:

— Помните ли вы, как оказались здесь? Моисей вел народ по пустыне сорок лет, на это же время выпало, что все способные к войне умерли в пустыне на пути, по исходу из Египта. А потому я исполню сказанное мне и сделаю острые ножи.

Народ спросил:

— А где самое место, чтобы исполнить то, что сказано тебе Им для всех нас?

Иешуа отвел их на холм, известный ныне как Холм Обрезания, и сказал:

— Вы, сыны Израилевы, сорок лет ходили в пустыне, доколе не перемер весь народ, способный к войне, вышедший из Египта, которые не слушали гласа Господня и которым Господь клялся, что они не увидят земли, которую Господь с клятвою обещал отцам их, дать нам землю, где течет молоко и мед, а вместо их воздвиг сынов их. Сих обрезал Иешуа, ибо они были необрезаны; потому что их на пути не обрезывали. Когда я закончу, отдыхайте и восстанавливаетесь.

И Он снова сказал Иешуа Бин-Нуну:

— Ныне Я снял с вас посрамление египетское, и место, где срам был снят, зовите Галгалом.

Близился и праздник Исхода. День весеннего месяца нисан в иерихонских равнинах выпал теплым, не жарким и спокойным. Все, что предписано, исполнялось в точности. Дымились печи, которые готовили в себе хлеб из незаквашенного теста, а мука которого была плодом земли Ханаана. Перестала быть и манна небесная, означая то, что урожай земли выдался богатым.

Иешуа вышел из своего шатра и прошелся по равнине, чуть поодаль ото всех. Синее и бедное на облака небо обнимало родившую хлеб землю, ветер покачивал траву и освежал тело, не давая полуденному зною накопиться. Обернувшись к Иерихону он краем глаза заметил фигуру человека с обнаженным мечом.

Не испугавшись его, он подошел к человеку и спросил:

— Наш ли ты или из неприятелей наших?

Человек сказал:

— Нет. Я вождь воинства Господня, теперь пришел сюда.

Иешуа пал лицом своим на землю и поклонился, и сказал ему:

— Что господин мой скажет рабу своему?

Вождь воинства Господня сказал Бин-Нуну:

— Сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, свято.

Иешуа так и сделал.

— Я слушаю тебя… — покорно сказал Навин.

Вдали лишь послышалось низкое громыхание ворот Иерихона. Город заперся, и был заперт от страха сынов Израилевых: никто не выходил из него, и никто не входил.

Глава 6

— Иешуа, ты слышишь меня?

— Да, Всевышний.

— Я предаю в руки твои Иерихон и Царя его, и всех людей сильных в этом городе. Соверши победу и сокрушение врагов народа. Все, кто способен нести щит и меч, пусть обойдут город раз в день шесть дней подряд. Возьми и семерых священников да пусть несут семь труб юбилейных пред Ковчегом; а в седьмой день обойдите вокруг города семь раз, и священники пусть трубят трубами громко и сильно. И тогда, в тот миг, затрубит юбилейный рог, когда услышите звук трубы, тогда весь народ пусть воскликнет громким голосом, и стена города обрушится до своего основания, и народ пусть устремится в город со всех сторон, с которых он был окружен.

Иешуа был готов ко всему, что повелит Он. Легкая радость затеплилась в нем, ибо город падет и нет нужды считать цену его падения. Бин-Нун еще раз посмотрел в сторону города:

— Скоро ты падешь, — прошептал он городу и ушел к народу.

Придя в лагерь, он снова застал его в необычном оживлении, но лица людей говорили о нетерпении исполнить написанное. Иешуа подозвал священников и сказал им:

— Несите Ковчег Завета; а семь священников из вашего числа пусть несут семь труб юбилейных пред Ковчегом Господним.

— Мы сделаем это и победим.

— Слушайте, что я вам скажу, и мы победим. Донесите каждому, кто понесет и щит, и меч: пусть идет вооруженный народ пред Ковчегом Господним.

В несколько больших колон вышло войско, и у города они затрубили в трубы.

Иешуа сказал народу:

— Не восклицайте и не давайте слышать голоса вашего, и чтобы слово не выходило из уст ваших до того дня, доколе я не скажу вам — и тогда воскликните. А по сей раз (на сей раз; с этого дня) храните молчание, и будет победа.

В седьмой же день встали рано, при появлении зари, и обошли таким же образом вокруг города семь раз; только в этот день обошли вокруг города семь раз. И в этот день Иешуа сказал народу:

— Воскликните, ибо Господь предал вам город! Помните слово мое и Его слово. Город будет под заклятием и все, что в нем, Господу. В доме у ворот, где красная веревка свисает с него, живет блудница по имени Раав, и пусть она останется в живых, она и всякий, кто у нее в доме, потому что она укрыла посланных, которых мы посылали. Помните и о том, что вам положено беречься заклятого, чтоб и самим не подвергнуться заклятию, если возьмете что-нибудь из заклятого, и чтобы на стан сынов Израилевых не навести заклятия и не сделать ему беды. Все серебро и золото, и сосуды медные и железные да будут святынею Господу и войдут в сокровищницу Господню.

Народ, услышав последнее наставление, воскликнул, и затрубили трубами. Как скоро услышал народ голос трубы, воскликнул весь народ и сильным голосом, и обрушилась вся стена города до своего основания, и весь народ пошел в город, каждый с своей стороны, и взяли город. Всех истребили в городе: и мужей, и жен, и молодых, и старых, и волов, и овец, и ослов, все истребили мечом.

— Ханан, Авив. Спасите ту блудницу, которой вы поклялись спасти жизнь. Пойдите в дом оной блудницы и выведите оттуда ее и всех, которые у нее, так как вы поклялись ей.

Юноши вывели семью и родственников Раав за стан, и она стала жить среди израильтян, а город и все, что в нем, сожгли огнем. Только серебро и золото, и сосуды медные да железные отдали в сокровищницу дома Его.

Иешуа, рассматривая город, только начал чувствовать, что победа свершилась и закрепить ее сможет только осознание того, что от этого города не останется ничего и не будет воссоздано ничего заново.

— Проклят пред Господом тот, кто восстановит и построит город сей Иерихон; на первенце своем он положит основание его и на младшем своем поставит врата его.

Глава 7

Но запрет был нарушен. Ахан, сын Хармия, сына Завдия, сына Зары из колена Иудина, взял из заклятого, и гнев Господень возгорелся на сынов Израиля. Тяжко поражены были в Гае, а народ начал роптать.

Кто-то взял то, что не полагалось. Пройти по коленам, как сказал Господь:

— Обличенного в похищении заклятого пусть сожгут огнем, его и все, что у него, за то, что он преступил завет Господень и сделал беззаконие среди Израиля.

— Господи, дай узнать мне, кто совершил запретное?

— Так и будет. Вели коленам подходить, и Я укажу тебе.

Иешуа, встав рано поутру, велел подходить Израилю по коленам его, и указано колено Иудино, затем было указано племя Зары, и тогда Иешуа велел подходить племени Зарину по семействам, и указано Завдиево, а когда велел подходить семейству его по одному человеку, было указано на Ахана, сына Хармия, сына Завдия, сына Зары из колена Иудина.

— Сын мой! Воздай славу Господу Богу Израилеву и сделай пред Ним исповедание и объяви мне, что ты сделал; не скрой от меня, — сказал Иешуа, пребывая в удивлении.

— Иешуа, — отвечал Ахан, — точно, я согрешил пред Господом Богом Израилевым и сделал то, и то, что между добычею увидел я одну прекрасную Сеннаарскую одежду и двести сиклей серебра, и слиток золота весом в пятьдесят сиклей; это мне полюбилось и я взял это, и вот оно спрятано в земле среди шатра моего, и серебро под ним тоже спрятано.

Иешуа послал людей, и они побежали в шатер, где нашли спрятанное. Они взяли это (из шатра: лишнее) и принесли к Иешуа и ко всем сынам Израилевым, и положили пред Господом.

— Ведите Ахана и все, что у него есть, и всех, кто у него есть, в долину Ахор.

— Иешуа, прости.

Но Иешуа не внял мольбам и жестом указал вести виновника.

Взяли Ахана, сына Зарина, и серебро, и одежду, и слиток золота, и сыновей его, и дочерей его, и волов его, и ослов его, и овец его, и шатер его, и все, что у него было, и вывели их на долину.

— За то, что ты навел на нас беду, Господь на тебя наводит беду в день сей.

Ахана и людей его забили камнями большими и малыми. На сем месте набросали на него большую груду камней, которая уцелела и до сего дня. После сего утихла ярость гнева Господня. Посему то место называется долиною Ахора даже до сего дня.

А зачем оно все?

— Зачем вы нам пересказали первые семь глав книги Навина? — спросил пухлый студент в толстовке-худи.

— Затем чтобы вы попробовали догадаться об ответе на вопрос в начале второй части лекции, — отвечаю и немного раздражаюсь.

— Про право на ненависть?

— Именно.

— И тут просто «порок исполнителя», ненависти ноль.

— Я вот не соглашусь. Даже скажу почему. Вот как вы думаете, друзья, — хлопаю в ладоши, бужу студентов, — то, что Иерихон был истреблен — плохо?

— Да, — ответили студенты почти в один голос.

— Ребята, это сказали не вы, а гуманистические соображения. Для разницы замечу следующее. События, описываемые в этой книге, происходили более трех с половиной тысяч лет назад в других краях с другим народом. Соображения о добре и зле ТОГДА и ТАМ были абсолютно другие. Потому и оценочные суждения будут неправомерны. Хорошие и плохие оценки, собственно. Все просто. Второй вопрос: а жаль ли было Иешуа Ахана? Может быть, с одной стороны, горечь военной неудачи из-за одного человека. С другой стороны, исполнение воли Всевышнего. Иешуа, скорее всего, убил эмоции. Он исполнял. В этом я уже не вижу «порока исполнителя».

— Разве «порок исполнителя» исчерпывает все неточности в поведении?

— На самом деле — нет. Это применимо только к написанному исполненному. Помните, как в песне «Creeping Death» группы Metallica? «So let it be written, / So let it be done». Я специально выбрал интересный, немного пафосный и загадочный кусок. По большому счету можно писать диссертацию по поводу вообще разделения Богом в Писании человека на человека-мужчину и человека-женщину. Это всегда вопрос: а не убито ли в глубине человека единство личности и осознания своего же Я в этом мире таким разделением? Не любовь ли является достижением единства личности и превращения ее в монолит? И самое главное, этот отрывок раскрывает нам смысл глобальных конфликтов. Как вы думаете, каков их характер?

Молчание студентов, ошарашенность от резкого перехода.

— Ладно, причины конфликтов экономические по преимуществу. Конечно, задетое и оскорбленное достоинство — это серьезный повод начистить рыло кому-то, но кровью врага не напиться и детей не вскормить. Даже этот случай с воином, утаившим что-то от храмовой казны, более говорит о том, что жажда материального сильнее духовной мотивации и великой миссии. Правда, есть конструкции, которые позволяют перевернуть мною сказанное вспять… Но ладно, — достаю папку с новым рассказом, — я вам еще кое-что прочту.

Побег

— Ребята, давайте продолжим. Я подготовил серию мини-рассказов, тоже с проблемами и конфликтами. Мы их обсудим. Все вместе. Никто же не хочет двадцать девятого декабря на экзамен?

Студенты мотают головушками.

— Отлично, — я давлю голосом, чтобы не орать и не говорить слишком тихо, — мне приснился сон, и по нему я развернул небольшую историю, как мне кажется, вполне интересную. Она сыровата, но, уверен, показательна. Итак, глава первая…

Глава 1. Раз, два, три, четыре, пять, я иду себя искать

Не в силах все терпеть, я сбежал. Шел долго и ничего не взял с собой. На пустырях окраин на заброшенном ракетном заводе я забрел в здание заводоуправления. Ошметки, мусор, все разбито. Ни души. Ворона нагло каркает с поржавевшего крана. Влетаю на третий этаж и забиваюсь в угол. Прислушиваюсь. Нет ли кого, кто идет за мной по пятам. Но нет, все тихо, никого нет. Сумерки подступают уже агрессивнее: не видно соседнего цеха, ветер громыхает цепями. Оцепенение нарастает.

«Я не смог обогнать солнце, ночь догнала». — Понял я и соорудил небольшое костровище в тазике из бумаги и выбитых оконных рам. Огонь развел зажигалкой. Посветлее стало, на стене надпись: «Поручение партии к… пятилетке выполним!» Ночь поглощает пространство. Огонек только у меня. Я укрылся от холода пыльной шторой, но тот прошел сквозь молекулы тела.

Резкий шум в дальнем углу коридора меня заставил встрепенуться от дремоты. Кто-то шел. Я прислушался, погасил костер. В мое помещение вошло человекоподобное существо тепло одетое.

«Ищет меня?» — подумал я и парализовался.

Фигура приблизилась ко мне. Как оказалось, женская, я определил это по руке. Она отодвинула лист жести с таза и подула на костер. С дымом появилось пламя, и я начал разглядывать гостя.

— Будь здорова, но я хотел побыть один.

— И тебе здравия. Но я за тобой, — ответил нежный женский голос. Фигура показала руки. Прекрасные узоры татуировок, темный лак, по два кольца на среднем и безымянном пальцах обоих рук. Руки были закованы в черные матовые латы, а показавшийся по первости балахоном элемент одежды оказался плащом.

— А если я откажусь? — все еще в оцепенении спрашиваю, время замедлилось.

Женщина медленно поворачивается лицом ко мне. Она скинула капюшон, и я увидел девушку лет двадцати с глазами, зрачки которых были максимально расширены. Лицо — правильный овал и практически без изъянов, немного удивленное и даже сумасшедшее. Медленно, гуськом в два «шага», она приблизилась и села ко мне на колени.

— Нет, не откажешься. Ну зачем побежал? — положила руку мне на грудь, и я почувствовал, как тепло разливается по венам и сосудам. Эффект схож со стопкой греческого розового ликера.

— Ведь есть же выбор, я не хотел, я хотел быть один, иметь свой путь.

— Нет, — ответила девушка, — путь у каждого свой всегда, но вектор общий. Время движется вперед. Всегда движется. — Уселась на моих коленях лицом ко мне. — Никто не должен быть один. Даже для реакций нужен порой еще один элемент.

— Мне было хорошо… пока все не началось.

— То, что ты говоришь, это прошедшее. Прошлого нет. — Повеяло ее парфюмом. Удивительно вкусный запах. — Ты сам себя сюда загнал. Ты многое понял. Пришло время сделать выбор, но от него не уйдешь.

— На заводе я хотел спрятаться от вас. От всех. Отчленить себя от всего.

Девушка улыбнулась, обнажив прекрасные белые зубы.

— Ты забыл о своем предназначении. Ты думал можно обогнать солнце? Передуть ветер? Глупенький, — она погладила меня по щеке левой рукой и посмотрела в глаза. В них я увидел отражение себя, обезоруженного, загнанного, лишенного света.

— Пойдем. Мне нужен напарник, то есть ты. Только все вместе мы победим прошлое.

— Как мы победим прошлое? Зачем вообще с ним бороться?

— Пойдем, и ты узнаешь.

Оцепенение прошло, и я поднялся. Девушка взяла мою руку и повела на площадь перед главным цехом. В две шеренги выстроились такие же фигуры в таких же одеждах и матовых доспехах. Бодрые сильные лица. О! Какие это лица! Памятники бы делать. Мое лицо по сравнению с ними было гадким, невзрачным, ущербным.

Вечный огонь у памятника погибшим горел, несмотря на забытый всеми завод, он горел и тускло освещал разбитую асфальтовую дорогу, в которой уже росла трава.

Дойдя до вечного огня, фигуры взяли меня на руки и поднесли к нему ближе. Я попытался было закричать и вырваться, но оказался вновь парализованным, и крик мой был беззвучный. Меня пронесли над огнем двенадцать раз, и я не почувствовал боли. Только легкость. Моя напарница принесла доспехи из черного матового метала и облачила меня, порвав клинком старую мою одежду. Мы преклонились перед памятником павшим воинам. Гранит памятника поблагодарил нас своим молчанием. Мужчина с бородой в черном балахоне вышел и встал перед нами.

— Итак, вас двое. Тебе, — он обратился ко мне, — дадут меч, как дали доспехи и коня. Тебе, — обратился к девушке, — идти с ним и победить прошлое в больших и малых городах. От этого места, — он показал перстом на землю, — против часовой стрелки по кольцевой дороге. Во всяком доме, куда войдете, чтите хозяев, но не миритесь с прошлым. Вас везде приютят, и у вас не будет нужды в пище. Вас двое — этого хватит, чтобы победить. Вперед…

***

— И они поскакали? — спросил студент.

Я запнулся и не понял, про что он. Мысль, понимаете, выскользнула.

— Кто и куда? — грозно так поверх очков смотрю.

— Ну эти двое, всадники, как бы «вы» и какая-то «она», ну как бы… — замямлил парнишка, теребя толстовку до состояния помятости.

Я таки понял, о чем он мямлит, генерирую остроумный ответ.

— Да. Они нашлись.

— Нашлись?

— Именно. Параллельные пересеклись. Все как положено. Завязочка, молодой человек!

Немного выжидаю реакцию студентов.

— Все должно иметь начало, и вот оно положено. Все это означает самую простую отправную точку. Начало — это своеобразное перевоплощение.

— Ну начало-то оно всегда будет, даже если вырвать из контекста, — заметила милая девушка у окна.

— Так оно и есть, все упрется в это. Как вы это самое «начало» осознаете. Вот, например, путешествие. Я летом ездил по делам в Калугу. Поезд в семь сорок восемь. Жара. Стою на перроне. Киевский вокзал. Солнце — в лицо. Сел в поезд. В наушниках лупит Summer of Haze. Вот вам начало, и не нужно ни капли более, мол, всяких там «смеркалось» и так далее.

— А как же смысл начала?

— В плане?

— Ну будет ли смысл в том, что было начало и к чему оно шло? — не унималась девушка.

— Смысл сделаем сами.

Глава 2. Порок исполнителя

Палатку медленно шевелил ветер. Девушка помешивала суп в котелке и пыталась выловить из него мошек, но с помощью ложки у нее получалось плохо. Я проснулся и впервые не захотел вставать. Годы активности с множеством странных задач сменились на ясную цель и минимальную бытовуху. Чуть не навернувшись на выходе из палатки, я сел на бревно у костра.

— Доброе утро.

— Доброе утро, соня. Уверен, что доброе?

— Да, спал как убитый, просто ужас, снились кошмары, — ответил я и замолк, в голове возникла пустота, нехарактерная для тренированного мозга.

— Это прошлое. Но ты не пугайся. Ты справишься. — Девушка положила ложку на пень и присела рядом.

— Что за суп? Что в нем? — спрашиваю и делаю попытку привстать, чтобы посмотреть содержимое котелка, но ноги ватные.

Девушка хихикнула, набрала в грудь воздуху:

— Не поверишь, что Бог послал. А по правде, проходил отряд военных, из наших, в общем, поделились кто чем, а колхозники местные поделились бочонком говяжьей солонины. Воды я набрала из фильтра в ручейке. И, самое главное, в следующую трапезу по еде ответственный ты.

Ладно, голова проясняется, пытаюсь осмотреться. Мы расположились на относительно сухом островке травы под большим деревом. Рядом с дорогой протекает река, табличка обозначающая ее название плавает в луже там же. Кони запряжены и привязаны к дереву, оба черные как уголь и сверлят костер бездонными глазищами.

— Прости, — обращаюсь к напарнице, — как тебя зовут? Я знаю, что немного торможу, но надо же как-то контакт налаживать.

— Разве это важно? — она спросила и, не отрываясь от нарезки хлеба, посмотрела на меня. Прядь волос свисала с ее лба, и девушка постоянно сдувала ее в сторону, при чем безуспешно.

— Да, так понимаю, что то, что происходит не на день. Нам дальше много чего передать надо, хотя и не представляю, как и зачем.

— Ладно, — девушка отложила нож и хлеб, отряхнула руки от крошек. — Меня зовут Нина. Я так же, как и ты, почувствовала, что ход времени прошел новую точку и опора в виде прошлого снова стала грузом.

Я резко заорал:

— Вот тварь!

Ворона нагло пыталась стырить кусок солонины. Нина машинально секанула рукой в направлении птицы, и она упорхнула несолоно хлебавши.

— Все норовят взять чужое и на халяву, — заметила моя напарница, — к тому же и много. Садись, сейчас налью суп. Твоя миска с ложкой в твоем мешке в палатке.

Отыскал мешок, достал, что надо из «казенного», и вернулся к костру. Суп с бобами и говядиной, немного картофеля и лука, опционально отыскали в подарке от колхозников зуб чеснока, который мгновенно раскрошили.

— И все же, расскажи о себе до Перелома, — обратился я к девушке и поставил миску на землю.

— Любопытный ты. Я жила простой жизнью. После института вышла замуж и переехала в областной центр, а дальше быт, новости по вечерам, заочно образование получала.

— Какое?

— Экономика. И чем сильнее анализировала все, понимала, что мы движемся в тупик. Моральный, политический, экономический, культурный, демографический. Пыталась понять, как устроена жизнь, и однажды почувствовала Перелом. Бах — и я тут. Просто однажды утром встала и ушла пешком за город, там я встретила таких же ушедших, а потом мы объединились со Знатоками, ну я их так назвала.

— «Знатоки»? Или как их назвать? Это те или один из них тот, старший был на промзоне?

— И да и нет. Люди, способные творить, способны и самоорганизоваться, и, как видишь, делать какие-то реальные вещи. Это те самые люди, о которых говорят разные священные писания, это подобия Бога, правоверные себе и чтущие совесть. Они приодели нас и дали задание избавиться от прошлого, как груза, мешающего идти вперед. Ведь для будущего прошлое должно перерабатываться, а не просто быть.

— Это да, верно. Прошлое — наиболее тяжкий груз, который мы несем. Знаешь, я даже заметил по ходу истории, что человек все портит. Самое время вывести, скажем, «порок исполнителя».

Напарница посмотрела на меня с удивлением и прожевывая горбушку бородинского прошелестела:

— Продолжай…

— Так вот, «порок исполнителя». Если развернуть, то мы имеем два аспекта: исторический и психологический. Исторический — постоянная попытка причинно-следственных связей, высших сил, духов, Бога и богов вразумить человека к определенной точке счастья, пусть и противоречивой. Пророки, видения — все зря для очень многих. И эти многие массой все портят, перекрывая воздух праведникам.

Тем временем суп был готов, и я прервался на раздачу пищи себе и напарнице своей.

— Я продолжу.

— Давай, мне интересно.

— Ешь, а то остынет.

— Ем.

— Так и психологический аспект. Научить трудно, а учиться еще сложнее. Каким бы ни был гениальный учитель, найдутся те, кто индивидуально воспримет услышанное и по-своему воспроизведет лучше, или, как это водится, хуже. В совокупности мы и получили, что имеем.

Напарница перестала жевать, а потом медленно проглотила суп вперемешку с хлебом.

— И все?

— Ну да.

— Я думала, будет как-то обширнее.

— Не имею за собой морального права распинаться лекциями о человеческом несовершенстве.

***

— Да. На этом моменте мы узнаем, что?.. — провоцирую аудиторию на активность.

— Есть несовершенство человека, и оно признается в произведении.

— Так. Неплохо, очень неплохо сформулировано, пометьте этот оборот. Так, девушка, теперь вы попробуйте, — обращаюсь к молодой красавице. Локоны кудрявые свисают до тетрадей.

— Прямо указывается, что нет единства цели и способностей окружающих людей, их способности обучаться однообразно в силу индивидуальных особенностей.

— Ребята, вы большие молодцы. Вывели правильно. Конечно, смысловых линий тут намного больше, чем кажется на первый взгляд, но тем не менее даже на слух точно охарактеризовать те или иные явления у вас получилось.

Замечаю тянущуюся пухленькую лапку парня в толстовке-худи и очках.

— Да, Сёмочка, что ты хочешь нам сказать?

— Вот я заметил, что при «пороке исполнителя» не уделяется внимание тому, что исполняется, ну там положения книги, слова мудреца мирового и так далее.

— Ты имеешь в виду базис? То есть слова, ставшие инструкцией.

— Вроде того.

— Ну в целом недурно. Ну вот представь, перед тобой на столе лежит книга, не священная, никакая по исторической ценности, а просто книга. В ней написано: увидишь блондина или брюнета, или высокого — убей. Пойдешь убивать?

— Ну… нет. Не думаю.

— Вот, это означает, что ты по любому раскладу событий пропустишь через себя то, что узнал, и убивать блондинчика, — шутливо кошусь на спящего светловолосого парня на галерке аудитории, — будешь именно ты, а не книга. Книга-то что? Лежит себе, и все. Ссылки на нее при таких деяниях вообще оскорбляют литературу как искусство. Попробуй словом печатным оправдать великое.

— Стихи я бы рассказал девушке.

— Абсолютно верно, я продолжу.

Глава 3. Полное отсутствие тщеславия

На дороге показались бетонные блоки — блокпост. Мы остановили лошадей и переглянулись.

— Сомневаешься? — спросила напарница и выпрямилась.

— Немного. Одно дело гнать клинком бухариков старой формации, другие дело — получить пулю.

— За коня и доспехи не бойся. Помни одно: клинок — это ты. Если не захочешь убить — замахнувшись, не убьешь. Каким бы острым он ни был, и куда бы ты ни нанес удар.

Тем временем подошли еще два наших всадника, также мужчина и женщина. Со стороны импровизированного блокпоста «заматерился» мегафон. Прозвучали слова про злостных захватчиков, фашистов, и что они-то за землю постоят. Мы не были ни фашистами, ни захватчиками, и земли их были не нужны.

— Так, — сказал мужчина, — к бою!

Я выхватил клинок.

«Славно он лежит в руке», — подумал я. Мы мгновенно припустились рысью, набирая скорость. Расстояние уменьшалось, и я увидел фигуру, выставившую пулемет, направленный в нашу сторону.

— Не подведи, — только успел прошептать, как громыхнула очередь и глаз заметил небольшой пунктир в мою сторону.

Мимо. Уже приблизились, поводьями заставляю коня сделать прыжок через бетонный блок и клинком задумываю секануть идиота-пулеметчика по каске, но задеваю сам пулемет, разнося его вдребезги. Остальные мои рассеяли кучку любителей старины по дороге, но догонять не стали. По дороге поворот направо.

Я прыгаю с коня на землю и приближаюсь к ошарашенному пулеметчику. Дядька лет пятидесяти вообразил себя защитником родины. Боится.

— Зачем ты стрелял в нас, сукин сын?

— Вы же гады, ф-ф-фашисты… — заикнулся мужик и замер.

— Нет, мужик. Мы вне политики. И мы не фашисты.

— Да кто вы? Грабите все, вон н-нацепили на себя… — но он не успел закончить предложение. Я взял его за горло и резко поднял.

— Снимай каску и прочие побрякушки, иначе для тебя завтра не наступит, скажи своим, чтобы не брыкались. Беги!

Мужчина попятился подобно раку назад и вскочил, убегая в город, по пути сбросив каску и пулеметную ленту.

— Ну что, куда дальше? — спросила вновь прибывшая девушка-всадник, очищая куском тряпки клинок от слюны и крови со сломанной челюсти одного из «борцов».

— Я думаю, в город по дороге направимся. Городок на четыре тысячи человек, из памятников, здания местной администрации и супермаркета, — мужчина улыбнулся и направился к своему коню.

— А нас точно хватает? — успел спросить я.

— Более чем, — отозвался мужчина, — мы же не убивать идем, а строить. По коням!

Вскочили и медленно направились по дороге в городок. Туман окончательно заволакивал пространство, и я едва смог разглядеть табличку о въезде в город *****. Она была продырявлена чем-то с левой стороны и воняла машинным маслом. По прошествии еще пары минут показались и первые дома, вдали залаяла собака, чуть поодаль, справа во дворе, копошились дети. Дорога была в ужасном состоянии, выбоина на выбоине. Постепенно частный сектор кончился. Начались гадкие пятиэтажные постройки. В тумане мелькнула автобусная остановка, протараненная уже сгоревшей машиной. Вновь присоединившиеся к нам всадники проскакали вперед, мотивируя это тем, что не мешает убедиться в хоть какой бы то ни было полезности пребывания.

Наконец, достигнув главной площади, мы спешились и подошли к лавочкам. Моя напарница заметила крайне любопытную деталь.

— Ты только посмотри, как отполирован памятник Ленину и каково состояние их дорог и домов.

— М-да, — заключил свою мысль в многозначительный пассаж, — линкор пропьем, но флот не опозорим.

***

— Так, дети, что мы видим из этого отрывка?

Унылые лица показали прохождение тока по своим сущностям и подняли головы.

Замечаю увеличенную вялость народонаселения.

— Дети, ну потерпите немного, все ж хотят «автомат». И я хочу. Вы думаете, мне прямо в кайф сидеть на экзамене и вас слушать?

— Мы видим конфликт, — раздался голос слева, — конфликт чего-то нового с чем-то старым.

— Кто это сказал? Кто этот маленький модернистский пид… — скорчил рожу сержанта Хартмана и, выпятив нижнюю челюсть вперед, начал носиться по пяточку у своего стола.

Студенты напряглись, а у одной девочки даже карандаш для губ упал на пол.

— Молодец. Не спишь. — Я снял интригу и снова сел на стул. — Интриги особо нет. Развиваются события, развивается и взаимодействие с окружающим миром. А что вы еще заметили?

Одна девушка поднялась и закатила:

— На фоне развития конфликта заметен стереотип о том, что «новое» неизменно враждебно, вот тот «боец» фашистами их назвал. В целом можно истолковать по-разному, но суть такая, что прошлое борется за свое место в настоящем.

— Правильно, радуешь ты меня в этом семестре. Прошлое, харкая на законы природы и времени, хочет втиснуть свои «булки» в настоящее. Но кто ж ему позволит?

— Это верно, ибо условия меняются, жить по старым лекалам становится невозможно, — подвел мысль студент в очках.

— Абсолютно правильно.

Глава 4. Новая кровь

Итак, памятник сиял, а хаты косились от старости и ветхости, но нас ждала дорога.

Спросил у своей коллеги:

— У тебя очень красивое имя. Как же так вышло, что ты, несмотря на всю странность происходящего, сохраняешь такой оптимизм?

— Сложно ответить, — начала девушка, — ну имя у меня все же приятное. Оптимизм берется из ниоткуда, потому что я не вижу такой категории. Есть желание что-то делать, а есть инертность. Желание что-то делать означает двигаться и жить. Живет живое. Неживое просто существует.

Девушка улыбнулась и ласково посмотрела на меня, повернув голову в мою сторону. Ветер прогнал туман, и стали видны кучки работяг у пивного ларька. Добрая женщина с очень объемной грудью разливала пиво по двести рублей литр.

«Светлое нефильтрованное», — подумал я, уловив запах.

Я отстранялся от вопросов «кто?», «зачем?», «почему?», «правильно ли я поступаю?» и просто шел вперед. В голове проплывала истина «человека-предтечи революции духа»:

«Надо тупо жить», но я дополню его, он лишь предтеча, базис.

— Надо тупо жить, а не существовать.

Нина многозначительно посмотрела на меня.

— Сильно.

— Только так.

Вспомнил и другую сторону, сказанную другим человеком-предтечей. Он говорил мало. Однажды он приготовил торт, состоящий из семи слоев, есть который надо было именно с краю к центру, если наоборот, то развалится все. Каждый следующий слой кислее предыдущего, и когда кажется, что сил нет и хочется бросить, открылась начинка, по вкусу подобная райскому меду. Ради начинки и терпел… В процессе готовки даже при мелком косяке он повторял: «…б твою мать!»

В этот момент Нина подвела наших коней, и мы запрыгнули на них, впереди была долгая дорога. По дороге на Яхрому я понял, что теперь надо начинать жить, иначе мы станем дурачками с пулеметами и в касках на блокпостах, жителями дырявых хат и блестящих памятников прошлому, а также покупателями пива по сто пятьдесят за литр с утра.

— Тебе тяжело. Я чувствую это, — Нина повернулась ко мне, но я не слышал ее. — Ку-ку! — она окликнула меня, вернув в реальность.

— Да, тяжело. Поднимаю наследие самого себя в памяти, это нелегко.

— Со мной такое было первую неделю, а потом привыкла. Я вспоминала о муже, работе, милом яблоневом саду во дворе. А о чем ты вспоминал?

— О друзьях. Их двое. Один борется с существованием. Он автор этого тезиса-базиса. Другой молчаливый повар, который удивляется всему на своей кухне под названием жизнь.

Вместе мы образ мужика-философа. Типичного русского мужика-философа.

— Я читала этот тезис где-то.

— Да. Тезис такой, со смыслом. Он подчеркивает то, что неправильные критерии разделения людей мешают движению вперед.

— Например?

— Политика, интриги и предательство. Вместо этого стоило бы просто начать с главного: есть ли угроза твоей жизни от этого человека, а остальное приложится как само собой разумеющееся.

— Да, многое нас делит, не как целое и как надо, а просто, как колбасу ножом. Да, в этом что-то есть.

Шоссейная дорога шла в гору. Мы медленно плелись по ней, в спину нам светило унылое, точно также плетущееся по небосклону солнце. Но на вершине горы дорога резко обрывалась, и начиналось чистое поле. Посередине этой дороги сидела фигура, замотанная в белую простыню.

— Только медитации тут не хватало, — сказала напарница и спешилась. Она подошла к фигуре, и фигура обернулась, видимо, услышав шаги. Вместо лица ничего не было, просто кожа, но голос сказал:

— Ищешь путь, ищи и дорогу.

Нина побледнела и замерла.

— Да. Ищу путь. Почему дорога оборвалась? — спросила она, и улыбка исчезла с ее лица.

Фигура расхохоталась с легким мычанием и развела руками.

— А какая же будет дорога, раз ты стоишь? Ты встала, и все, конец. И тебе тоже конец пришел.

Я спешился и также подошел к Нине. На ней не было лица в переносном смысле, она угасла. Она угасла, как горящая свеча в бане, солнце начало бешено вращаться, сметая границы дня и ночи.

— Вот так и стой, не нужна тебе дорога. Ты и подумать не могла, что все закончится. Вот так. Пф! Беспонтовенько.

Осознал. Я осознал, что из меня что-то выкачивают, будто выпивают меня.

«Ах ты, упырь, пьющий жизнь, тех кто живет. Сосущая жизнь тварь!» — метнулось в мыслях, не было сил открыть рот. Последняя надежда — меч. Только один удар спасет нас от такой неожиданности в этом мирке.

Я делаю шаг вперед.

Второй шаг — я распахиваю балахон.

Третий шаг — «Господи, не оставь меня!» — вытягиваю меч из ножен. Как он тяжел в этот миг!

Четвертый шаг — вижу, как Нина рухнула на край асфальтового покрытия и закрыла голову руками. Поднимаю меч и говорю себе: «Убить кровопийцу!»

Пятый шаг — вонзаю меч в грудь отродья и глохну от преисподненского мычания твари, которая терпит поражение. Отродье рассыпается серым пеплом на дороге, и теплый ветер развеивает его.

Солнце встает на место, снова та же картина и пейзажи. Лицо напарницы напоминает лицо человека, который имеет четырнадцать дней отпуска в год, но оно живое, готовое дальше идти и бороться.

Она спросила меня: «Как ты это сделал?»

Я ответил: «Я знал, что нужно не сдаваться, как бы ни был велик соблазн».

***

— Дети, не спать, а то не будет «автоматов»! — рявкнул я и хлопнул журналом об стол.

Аудитория отпрянула ото сна и зашевелилась.

— Вот вы, барышня, как вас зовут?

— Дарья, — ответило милое существо с аккуратной прической.

— Даша, что ты услышала необычное в этом отрывке?

— Ну… — девушка замялась и захлопала глазками, прогоняя сон. На часах было 21:04. — Я услышала то, что люди делятся по неправильным критериям. Которые по сути «ни о чем» и лишние, ну не отвечают они базовым потребностям человека.

— Так, а еще что…

— Каюсь, уснула.

— Ну не грешно в такой-то час.

Вижу руку с галерки.

— Да, Вячеслав.

— Желание жить полностью в развитии самого себя, а не просто проживать отведенные Богом дни.

— Неплохо, и это так, тем более, не дай бог, существовать, какой-то философ двадцатого века сказанул такое. Ха! Но самое главное, да, и вампиры энергетические. Несмотря на ненаучность этого и порой на невозможность победить их, нельзя сдаваться. За жизнь же бороться надо.

Аудитория кивает и на исходе кивка клюет носом.

— Заметьте, образы в этих отрывках красивые. Будто над ними дизайнер работал.

— Художник…

— Ну, не совсем! — возражаю и встаю на стол. — Вот смотрите, — достаю из кармана шапку и надеваю ее, — мужик в костюме и мужик в костюме с шапкой на голове — разные люди. Один просто таковым одетым типом и остается, а тут, видите ли, неординарная личность.

Студенты улыбаются и просыпаются.

— Видите, как важен образ, а ведь всего одна деталь. Так, по крайней мере, я дизайнеров и представляю. Ребята они классные.

Аудитория оживилась окончательно, и я ощущаю потребность закругляться.

— Ну что, последний отрывок анализируем и спатушки?

Глава 5. Враг №1

Круг очертили всадники вокруг города по кольцевой дальней дороге и вернулись туда, откуда начали путь, на старый ракетный завод. Подходящее к концу путешествие предстояло в более праздничной обстановке, нежели в начале. В темном портале главного цеха всадников встретили две стены из серого гранита. Герои спешились и начали приближаться ко входу. С начисто отполированных стен на них смотрели герои прошлого. Кутузов, Суворов. Коловрат, Матросов, Невский и другие безмолвно провожали взглядом проходящих мимо людей.

— Запомни их взгляд и значение того, что они находятся здесь, — шепотом подсказала Нина и взяла меня за руку.

Темный цех встретил нас гулким эхом и запахом сырости, очистные сооружения у реки не справились, и поток залил все помещения. Тьма поглотила нас, и свет остался в виде далекого пятна с аллеей героев.

Наконец путешествие привело нас к простенькой деревянной двери, вымазанной черной и потрескавшейся краской. Все это происходило в полной тишине. Не удавалось услышать ничего, кроме собственных шагов и собственного дыхания.

— Дальше я закрою тебе глаза, и ты пойдешь так, как я скажу, потом откроешь их, — прошептала напарница и закрыла мне глаза.

— Зачем это нужно? — переспрашиваю в легком недоумении и предчувствую, что это не просто так.

— Я помогу. Увидишь, даже если глаза будут закрыты.

Ощущаю, как нарастает это по мере того, как мы входим в очень просторное помещение. Нина убирает руки, и я вижу прямоугольный предмет, закрытый большим куском холста. Дверь? Картина? Напарница подходит к этому предмету и поворачивается ко мне.

— Тот долгий путь, который мы преодолели рука об руку, не мог начаться просто так и не может просто так завершиться. Даже твое появление в наших рядах — это начало нового этапа, и сейчас он завершится, но начнется другой. — Нина резким движением сбрасывает холст, обнажая… зеркало.

В зеркале отражаюсь я, слегка прищуренный от пятна освещения на том месте, где оно стоит. Высокое и старинное зеркало с деревянной массивной рамой было полностью занято отражением меня и царящей вокруг тьмы.

— Теперь я пойду, но вернусь. — сказала Нина и удалилась, слегка прихлопнув дверью.

И вот я снова один. Я отражаюсь в зеркале. Несмотря на свою очевидную древность, оно в прекрасном состоянии. Подошел ближе и обнаружил, что меч задрал подол мантии, а дальнейшие попытки поправить не увенчались успехом. В процессе борьбы с элементом одежды заметил, что фигура, отраженная в зеркале, со мной не синхронна.

— Наконец-то ты заметил это, — мой голос сказал это, и отражение подмигнуло. — Как долго ты еще будешь прихорашиваться сам перед собой?

— Кто ты? — в один прыжок отскакиваю и хватаюсь за рукоять.

— Я это ты, но лишь отражение. На нашей с Ниной ночевке ты понял правильную вещь. Но многое не успел сказать. Предстоит битва с самим собой, со своими отражениями. Но сейчас я совокупность отражений тебя. Каждого отражения. Каждой черты твоего характера.

— Совокупность? — переспросил и поправил меч в ножнах, обхватил поудобнее.

— Именно. Есть ты злой, ты ненужный, ты жадный, а вот я — я есть сумма твоих отражений. Все просто.

— Многие отрицательные черты настолько взаимоисключающие друг друга, что ты бы вскрылся от диссонанса этой суммы и ее элементов в отдельности.

— Нет, как видишь, я не лопнул. Я оказался более живуч, чем ты. Я не бегал от всадников, чтобы потом присоединиться к ним, я, как часть тебя, не хотел пощадить того неумеху с пулеметом на дороге. Но за прошедшие недели это стало историей.

— Ты всего лишь остаток старого меня, ты не развился, — осмелев, подхожу ближе к зеркалу.

Фигура в отражении делает то же самое.

— Но я вырос с тобой. Я был в тебе и с тобой всегда с раннего детства. Помнишь тебе малолетний сын бичей кинул камень и попал в голову? Ты тогда с другом пошел домой латать раны. Нормальный, в принципе, поступок с твоей стороны, даже разумный. Нормальный, но не справедливый.

— Почему не справедливый? Он более чем рациональный, малолетний ублюдок наслаждался моей кровью.

— Потому что ты не наслаждался его кровью в ответ. Ты не догнал его! Ты не повалил его на землю и не украсил его вонючее существование ударами! Ты слабый.

— Так или иначе тот ублюдок получил по заслугам, тем же вечером карусель на детской площадке завершила свой кровавый круг в его череп и проломила ему голову. Я сделал выбор тогда — не марать руки об него, и я этому выбору таки следовал. — Во мне настоящем поселилось ощущение и снова предчувствие неладного. Встаю левым полубоком к зеркалу.

Отражение улыбнулось противной и пока еще моей лукавой улыбкой и встало в надменную позу:

— Я щелкну пальцами и покажу тебе безумие.

Раздался щелчок, и в зеркале рядом с собой я увидел тысячи других зеркал, где был… тоже я. Живой, мертвый, веселый, грустный, больной, здоровый, в окружении самых желанных дев и без них… Меня разбили на тысячи кусочков и заключили в зеркала. В миллион маленьких кругов ада.

— Я в отличие от тебя, — обратилось ко мне отражение, — могу исполнять желания.

Снова щелкнуло пальцами отражение. К нему сзади подходит девушка… очень знакомая… подходят родственники, которые ушли даже до моего рождения…

— Видишь. Я все могу! — прокричало отражение, и зеркала с девушкой исчезли во тьме.

— Ты не Бог. Тебе нельзя быть способным на все, — отстаиваю позицию по отношению к этому существу.

— Ты не сделал выбор. Всегда делал выбор я, ты лишь увиливал от возможностей. Ты мне всегда мешал. Ведь в нас, едином и окончательном целом, заключена великая сила, способная изменять мир в лучшую сторону, навсегда похоронив безответное зло. Мы принесем справедливость, а не законы. Мне не хватает только твоей жажды, жажды познания. Без нее я не могу идти далее. Давай идти вместе. Как нечто единое! И мы построим мир без лживой подмены справедливости любовью и прощением. Мы построим мир, основанный на понятных вещах, а не взаимоисключающих параграфах. Без исключений и на простых правилах.

— Что ж не буду мешать плоду своего воображения или фантазии, или… как там его еще?.. Ты питаешься моей жаждой, я лишь могу дразнить тебя. Тебе не понять цену собственного Я, потому что ты не обладаешь им. Но тебе не понять, что такое жизнь. Ты существуешь. Ты играешь с моей памятью, воспоминаниями о прошлой любви и страданиях, пытаясь найти слабое место, но я закалился. Ты лишь жалкая пародия на пункт назначения в цепочке животное — человек — сверхчеловек.

Грубая насмешка заставила мое отражение выкатить глаза и встать в боевую стойку. Отражение страшно раздуло ноздри и прошипело:

— Если я стану тобой, твое Я станет моим!

Достаю меч:

— «Если», — вспоминаю опыт спартанцев в ведении переговоров.

— Ну что же, — сказало отражение, — попробуем.

— Аминь, — делаю рывок к зеркалу, и за миг до соприкосновения клинков наступает абсолютная тьма.

***

— Дети, — обратился я к студентам, — огромное спасибо, что не разошлись! Вам было интересно?

— Да! — послышалось с разных концов аудитории.

— Прекрасно. Скажу пару последних слов и заключу, что всем присутствующим проставлю «автомат».

— Я несказанно рад, что есть возможность говорить о своей личности свободно. Не каждый из нас может ответить на вопрос о том, что есть наше предназначение и так далее. А это и не всегда нужно. «Делай и живи» — вот наш девиз. Творя, мы с вами становимся подобны Творцу. Не бойтесь терзать себя вопросами. Бойтесь их не задавать и останавливаться в развитии. На этой ноте я с вами прощаюсь.

Собираю бумаги в портфель и прохожу к окну, в направлении выхода.

— О, чуть не забыл! — кричу, вставая на подоконник. — Я стал почетным донором России!

— Поздравляем! — орут студенты.

Я распахнул окно. Студенты в шоке.

— Всем пока! — И прыгаю.

Крик, ор, ругань, пять человек выглядывают в форточку и смотрят на меня, невредимого, в сугробе.

— Ха!

Окраина (рассказы)

Таможня дала добро

— Знаешь, Вась, когда я был студентом того же университета, что и ты, у нас была традиция собираться с ребятами на квартирке с гитарой да с едой, девушек своих звали или знакомили кого… — мечтательно завязал разговор отец и налил кипятка в чай. Халат старый на отце Василия, деревянный стул, чрезвычайно старый, и просторная гостиная. По телевизору пробивает утреннюю мглу очередной фильм о природе.

— Идея хорошая, пап, уже кинул клич, а кто придет — неизвестно.

— Это нормально, Вась. Любой коллектив собирать, что с миру по нитке. Везде и всегда так. Встречи одноклассников, институты, сослуживцы. Работа. Ах ты ж бл… — Борис Андреевич вскочил, удобряя пространство матом. — Блин, чай вкусный, но горячий.

— Я уже понял. Вектор ясен, пап. Вы там скоро уезжаете-то? — Василий раскинулся в кресле, оттопырил мизинец и сделал глоток американо.

— Ох ты, деловой какой! Уже из хаты гонишь! — переигрывал отец и положил ногу на ногу. — Маман твоя там платье выбрать не может, вот и ждем. Корпоратив в Бекасово, видите ли, рангом не хуже Венского бала.

— Да, — подтвердил Василий, вспоминая днем ранее беготню по магазинам и перебор всего гардероба. В памяти застыло отчаянное мамино: «Ну как я? Нормально?»

— Я готова. На горшок бегом, Боря, деньги, ключи. Быстро натягивай свой костюм и в путь.

Борис Андреевич подскочил, добил чай и схватил рубашку, попутно залетая в нее. Один — ноль в пользу мужской половины семьи в скорости.

В чашке Василия американо подошел к концу. Отец семейства одет, мать семейства тоже. Оба элегантны и красивы. Парень уже представлял, как всех соберет. Телефон радостно вибрировал, извещая депешами о прибытии дорогих гостей.

Мама пустила в ход прощальный аккорд в виде Boss opium и покинула квартиру. Веселье только начинается.

Конфликт человека и природы

Ребята зашли, расселись. Наливались вина, раздувались угли для кальяна, и играла музыка.

— Так. Слава богу, все в сборе.

— Ага. Мы как с Динарой ехали, вообще чуть в пруд не улетели.

Динара кивнула Шамилю, наворачивая вкусный авторский салат.

Лера пробилась сквозь ребят по дивану к паре.

— А что за пруд-то? Равнины тут одни.

— Завод объезжали, намело снег, привет февралю, — Шамиль хрумкнул кукурузные чипсы с соусом.

— Ну это разве тот пруд, технологический, за заводом?

— Ага, — ответил парень, хотя ответ был больше похож на «угу».

— Сейчас Жора защищать начнет родной край, — заметил кто-то со стороны коридора.

— Да не хуже Георгия Победоносца или Всадника в розовом?

— Всадника в розовом?

— Да, это легенда Москвы, между прочим, живая!

— Чем он знаменит?

— О! — Салат откладывается в сторону. — Во-первых — «она», и человек не побоялся отстоять дом и свой образ жизни. Город покушался было на нормальные не аварийные дома да выкусил. А она справилась, такое мало кто может. Кошки у нее — загляденье. И да, я ее фанат!

— Так ладно, и вернемся к пруду.

— И чем он так знаменит, слышала много всякого, что-то с девочкой связанное какой-то там, — Лера тянется рукой к чипсам. Шамиль отдаляет от нее тазик.

— Девочка там отдала Богу душу.

— А что случилось с той девочкой? — Лера не унимается, очередная попытка протянуться рукой к чипсам.

— О, это грустная история, — заметил Шамиль. — Серёг, ты не против, если я поведаю?

— Валяй, — буркнул Сергей и снова сделал озабоченный вид, выслушивая симпатичную брюнетку, которая рассказывала об экологии. Парень слушал ее настолько внимательно, насколько инженер технолог мог бы интересоваться влиянием низкого атмосферного давления на вымирание лишайников в Архангельской области и скорость распространения борщевика в Московской.

— Так вот, — продолжил Шамиль, — года четыре назад мы жили в других комнатах, в общежитии института мест не хватило, поэтому нам через мэрию дали комнаты в социальном общежитии. В данной нам комнате жил мужик с той самой девочкой. Что там с матерью — неизвестно. Но жили тихо, мирно, дочка умница, молодчина и так далее. В один весенний день, когда еще была сессия, то есть вполне майский такой день, она с подружками и друзьями пошла на пруд за заводом. В этот пруд ничего не сбрасывалось, просто из рядом протекающей речки в пруд заливалась вода, которую раз в неделю откачивали на нужды производства, по-моему, в среду обычно. А в тот день, в субботу, неожиданно включили забор воды. Труба диаметром в метр была и в нее и засосало девочку. Само собой, у ее папы голова не в ладах случилась, и он начал, как увидишь потом, на обоях писать всякую бессмыслицу, а под конец и сам удавился. У него вроде осталась старшая дочь, иногда приезжает к подругам, так себе девица, а обои мы оставили на всякий случай, даже галерею слепили небольшую.

— А ну-ка, покажи, что есть? — публика проявила интерес.

— Ну вот.

Оковы дня среди минут

Угнетенного синим сжимают.

— Можно вот это еще: «Умри черная, умри мохнатая. Ай, мразь, достала!»

— Ну на фиг ваши подъездные шедевры, — сказал Леша и зачерпнул креветку.

В Москву

— А ты как начал работать в заводоуправлении на НИИ, вообще о нас позабыл, — ребята подзадорили Володю, который упорно выковыривал из салата так нелюбимый им изюм.

— Не надо тут ля-ля, — ответил парень. — Я, между прочим, продвигаю науку вперед.

— Науку… вперед и по кругу! — парировал кто-то с конца комнаты. Как результат взрыв хохота и ухмылка Вовы.

— Да-да. Очень остроумно, просто обхохочешься. — И куснул лист салата. — Поездочка, надо сказать, была адовая.

— Да как так? Не уж то печка не работала в вагоне?

— Ха. Печка! Я людей-то там с трудом нашел.

— Да как так? — уже не унимались ребята.

— Вот угораздило под вечер везти два сплава на завод легких сплавов. И сиденье в холодной электричке не радовало, и мороз ударил в неподходящий момент, и освещение, как всегда, подвело.

— Да тебе, всегда и холодно, и тьма вокруг. В чем соль- то была? — не унимался Алексей.

— Да ты дай ситуацию-то описать! — не выдержал Володя. — Так вот, вагон был полон только до Бекасово, потом в нем осталось более половины свободных мест, и можно было откинуться чуть привольнее. Ну там бабки, дедки, вахтовики ехали в город работать охранниками и медсестрами. Не обошлось и без прибухнувших мужичков. Они, ха, устроили распитие водки в мрачном полупустом вагоне и превратили его в чистое искусство. Один раскладывал нехитрую закуску на сиденье, двое других, как полагается, держали в руках, соответственно, открытую бутыль водки и лимонада. Я подмял к животу сумку и задремал. Электричка, значит, никуда не спешила и плелась особенно медленно даже для вечерних часов, еще и снег повалил не хило так. Сквозь сон слышу беседу бухариков: о коммунизме, о том, как развалили страну и победили ли мы в Холодной войне.

Ситуация развилась далее так: один из алкашей заливал соловьем про преимущества коммунизма, пока, видимо, меня не заметил.

«О! — воскликнул алкаш, — студент-интеллигент?»

«А?» — встрепенулся я и проснулся от такого захода.

«Я говорю, ты из чьих, студент?» — спрашивало лицо.

«Чьих „что“?» — отвечаю и запахиваю куртку сильнее.

«Не понял!» — лицо отпрянуло и огляделось. Промелькнули в свете фонарей рожи собутыльников. «Ты че? Против нас? — махать пытается. — Против советских? Да, ты, щенок, не сечешь, мы, блин, мы страну спасали, а потом пришли демо… — алкаш на секунду запнулся, подбирая греческий эквивалент понятию „власть“. — …криты! Всякие… мазаные!» — рожа возбудилась и обдала меня перегаром вперемешку с черемшой.

«Мужик, я устал, я домой еду, отстань, а?» — говорю и дистанцию держу. Жопой чую, что «Нара» будет боевая.

«Стоять! — рожа разбивает стакан о железный поручень. — Ты тут против советских? Я не понял? Щенок, совсем оборзел? Мы тут работаем по полной, во», — рожа пыталась показать руками объем работы.

Понимаю, что ситуация медленно выходит из мирного русла и медленно сую руку в сумку, где лежат два куска арматуры нового состава. Поплотнее сжав в руке одну из них, тихо говорю: «Мой папа тоже советский, а я уже русский, в России родился, не виноват я в этом и на заводе работаю».

— И все?

— Да, — недоуменно ответил Владимир. — Но я не закончил.

— Продолжай, чую жесть, — подключился Кирилл.