Бесплатный фрагмент - Hannibal ad Portas — 5 — Хлебом Делимым

Hannibal ad Portas — 5 — Хлебом Делимым

Оглавление

Мы — так и должны его узнавать, а не как раньше, только по разнузданной походочке, с автоматом наперевес, идущим в последнюю атаку, хотя и не как в фильме Враг у Ворот, — где пистолет всегда был с собой и с патронами только у тех, кто в подходящий момент получит предложение от Ника Сера застрелиться.

Тогда как на самом деле — Читатель — это бог художественного произведения, который и вдыхает в него радость жизни.

Слова Бога — невидимы!

Можно сказать, Пиковая Дама — это Рождение Нового Завета. Когда каждый может увидеть только Половину Истории, — а это произошло и с Бурминым в:

— Метели, — он не знает Марьи Гавриловны, но знает Код Доступа, который передал ему Владимир еще в другой жизни:

— Я вас люблю, я вас люблю страстно.

Поэтому и Повести Покойного Ивана Петровича Белкина — это и есть:

— Новый Завет, — в шести частях.

А не четырех, как в Библии.

Добавлено 27.03.19:

— Хотя и про Евангелие можно сказать:

— Если Повестей пять — не считать первую, как предисловие, — то:

— Интервалов между 5-ю — будет — 4-ре.

Переехать с Басманной на Никитскую — это превращение Героя в Автора, или:

— Переезд из Текста на Поля.

Гегель и Кант на острие атаки — Секст Эмпирик — в обороне.

— Неужели человека только насильно можно заставить жить вечно?

Тем не менее, Макферсон и Джонсон — это тоже самое, что Апостол Павел и царь Агриппа — спор о том, кто из них раньше узнал Библию. А:

— До этого, еще намного раньше, спор между богом и его первым ангелом.

И самый ударный, известный спор — это разборки между Ветхим и Новым Заветом, в которые попытался влезть и Лев Толстой, но — увы — совсем не с тем инструментарием, чтобы разобраться, а с откровенным Ветхим Заветом, не понимая самого главного, что:

— Новый Завет включил в себя Ветхий.

Гегель с Кантом открыли эти двери — пользуйтесь почти за бесплатно, — ибо, как и сказано в Библии:

— Вы — боги.

Пугачев и был казнен, и были все способы использованы, чтобы его поймать, когда он, как бунтовщик был уже не нужен, так как именно:

— Должен быть казнен царь настоящий.

Это логика самого устройства мира.

Происхождение Жизни — это:

— Ее продолжение.

Следовательно:

— Цель Соцреализма не дать развиться у людей именно этой сложной разветвленности Нового Завета, что не просто Маша в Капитанской Дочке честная или нет — а дает кой-кому так потихоньку, — что только он один — этот самый Читатель — знает:

— Кому ему, собственно, если — вот оно счастье — если не именно:

— Мне!

Вывод:

— Всё самое неожиданное, прекрасное вплоть до экстаза, — а:

— Досталось теперь этому дураку — Человеку-ку-ку.

Что и значит, что Не Хлебом Единым, — а Делимым — будет жив человек.

Не знаю, понимает ли это хоть кто-нибудь, например, Кончаловский, когда специально нашел подходящего комедийно-серьезного актера Павла Деревянко. И он делал на сцене больше, чем обычно другие: пытался ее лапать и задирать платье, кажется. Хотя платье задирал сам Доктор Зорге — профф этой медицины Астров.

Поэтому трахает реально Юлию Высоцкую Павел Деревянко, а отвлечением на себя обвинения в распутстве занимается Александр Домогаров.

Ибо: только такая расстановка сил на этом участке фронта — имеет смысл на театре взаимодействий Пушкина и Шекспира.

Реальный мир, мир Нового Завета — ибо:

— Принципиально Невидим, — т.к. существует.

ТЕАТР — это и есть та машина, которую дал людям Бог, чтобы они могли не только сражаться против врага любой силы, — но и:

— Жить.

— Даем Человеку это право — право:

— Жизни Вечной.

Об этом, именно об этом все произведения, как Шекспира, так и Пушкина.

— В Галилею через Декаполис не ходят. — И только тогда станет понятно, что идут они не в Галилею Настоящего, а в Галилею:

— Прошлого, — где уже встречались с Иисусом Христом.

— Сами вы ничего не сможете сделать. — Подняться на Сцену Жизни можно только с помощью Иисуса Христа, артисту Высоцкому и артисту Смоктуновского только в роли:

— Гамлета, — сами — увы — нет.

И именно это считают за противоречие:

— Ай! Не он.

Потому и Ромео должен войти в спальню Джульетты, как не:

— Он.

Следовательно, Очевидное надо принять, как Невероятную правду. Сцена придумана не для розыгрыша, что вы смотрите КАК БУДТО правду, — а:

— Буквально ее видите.

Ромео и Джульетта поженились, как Новый и Ветхий Завет:

— Он на Полях того Текста, где она живет!

Как Героиня и её Автор.

Сам Хомик — это тоже Письмо.

Хлебом Делимым

Не Хлебом Единым

Глава 1

Я сделал шаг к окну, но второй получился еще медленней, двигаться, можно, но только медленно, как в магическом кристалле, в который едва не попал Синдбад Мореход, чтобы найти что-то интересное для человека здесь, — и если на Земле, — то и на Земле тоже.

Добежать до окна не успел, потому что меня схватили раньше, чем сзади догнал.

Зачем он меня пугает — если не каждую ночь — то часто? Мне лет меньше, или столько же, как у детей Джека Николсона, когда он решил, что познание мира не стоит того, чтобы им особо утруждаться:

— Кроме ужас-офф, — ни до чего больше на этой стоянке не достукаешься.

Офф, — потому что мне кто-то помогает в последний момент не провалиться в эту — помойную или нет — яму под названием: отсутствие своей воли.

Может быть, это идет еще только воспоминание о прошлом, ибо, да, из тумана вышел, но:

— Я там, значит, точно был, чтобы особенно обольщаться: здесь я очень люблю играть в футбол.

Там — так часто снится, что только время, отсчитываемое от рождения здесь, может заставить его чуть-чуть отступить.

Зачем снятся такие откровенные ужасы? Бежать хочется, а некуда. Даже до окна ни разу убежать не удалось.

— Я хочу, чтобы ты жил, — говорит сейчас медсестра в фильме Затерянный в Сибири американцу в русской тюрьме, — несмотря на то, что он англичанин.

Хотя было уже продублировано:

— Я американца за версту и больше узнаю, — так как тоже шпион, но ваш, мэм:

— Русскай-й? — что можно подумать, они бывают так редко, что даже только в кино на афише, как на заборе, однако, в пустыне Сахара.

Хотя кругом и валяются обрывки газет, чтобы было веселее именно по отличию от этой пустыни, где только песок на вид, а так тоже:

— Гады прячутся только так.

Войну показывают, как учения.

— Так не должно было быть, — сейчас говорит Кристофер Вокен, — или:

— Стивен Кинг. — но и было возражение дока:

— Еще неизвестно, новое это чувство или старое.

Что значит, еще точно неизвестно, легенда ли это о Сонной Лощине, или она решила жить вечно, как мы, но только пока:

— Рядом.

Ужасов вообще много, даже навалом, но мы их считаем недоразумением, живущем здесь на:

— Птичьих правах, — ибо они маленькие, и именно потому, что кажется, от них можно при желании убежать.

К нам зашел, — впрочем:

— Спасибо, господи за этот стол, как сказал сейчас отец Кристофера Вокена, — действительно:

— С ноутбуком на нем, планшетом, смартфоном, телевизором и так далее, и еще, и еще.

Убийств, кажется, что нет, а люди умирают, — так бывает?

Ибо главное преступление всё-таки в том, что люди вообще умирают. Это написано, но, что есть, что нет. Никто не понимает, что это значит. Но всё равно, или поэтому, видимо, и страшно.

— Пуля прошла навылет, — говорит Кристофер Вокен, — что значит: цена у загадки есть, — и приличная.

Я живу, как в пещере древнего мира, и рядом со мной живут драконы и другие сатиры, что ходить можно еще, но только осторожно. И даже, если написать об этом — как приличное время назад — в журнал Крокодил:

— Не напечатают, — аргумент:

— У нас не бывает стражников, — о которых тоже шла речь.

Хотя имеются в виду именно те препятствия, которые я упомянул, как не обязательно реальные, но обязательно реально существующие. Выходит:

— Они всё знают!

И вот этот присмотр:

— Из-за стенки, — некоторые говорят, что не скрывается, — но именно не скрывается, как необходимая мелочь, которая нужна — нет, не детям, а — именно просто людям, так как они живут в настолько опасном мире, где их очень легко не то, что съесть, — но:

— Обмануть легко.

Поэтому лучше быть сразу обманутыми, чем потом жалеть, что зря пошли в комнату, как Джек Николсон, битком набитую отличными телками, а она оказалась всего одна, и то:

— Через пару минут — позеленела, хотят и не сразу вся, а только ее спина, которая была видна в первую очередь ему, — потому что вид сзади — сами знаете, тоже имеет большое значение для человека, — а когда он его, спрашивается, видит?

И ответ:

— Только редко, — как это и удалось Джеку.

Мертвая Зона — это место, где можно менять исход своих предсказаний?

— Вопрос можно, сэр?

— Да, плииз.

— Где его искать?

— Кого Его?

Выходит, Его — Эго — это значит Мертвая Зона и есть сам Хомик, крепко уцепившийся за свой Сапиенс.

И я попробовал сбежать ото всех, чтобы только этот Невидимка, — как сообщил Владимир Высоцкий, — не нашел меня, как можно дольше.

Но в лесу заблудился, пришлось вернуться в город, и на автобусе с петухами и другими деревенскими корзинами мстерских жителей, и на поезде — всегда бесплатно. Хотя и пришлось иногда ехать на подножке поезда.

В городе хлеб бесплатно нигде не лежал и с трудом, но удалось украсть буханку черного. Продавщица или не поверила, что кому-то есть охота так, что он пришел за хлебом без денег, или решила, что по мелочи — это уже разрешается, так как на дверях было написано, что, да, именно, так, мэм:

— Намедни уже будет.

Следовательно, всё общее находится уже не в половине сознания, а во всем, кроме вот этой Мертвой Зоны Стивена Кинга и Кристофера Вокена, — а:

— Есть она или нет, — как ответил ему отец мальчика, которого учил уму-разуму Кристофер, или Стивен Кинг, — есть ли разница — невероятно:

— Проверить.

Ясно, что событие состоит и из наблюдения за собой:

— Тоже, — а не только их либэ дих — себя надо любить еще больше.

Вот, как Жюльен Сорель в Красном и Черном.

Тогда заметят и благословят, как Державин Пушкина, уже спускаясь по лестнице вниз, — туда к:

— Данте.

Встретил учительницу, которая спасла меня, но не узнает, или притворятся. Может хочет, чтобы я женился на ней? Потом споет:

— Я не знала, что ты такой маленький, — как мальчик Тони на пальчике у сына Джека, и он не хочет ехать в шикарный отель — даже за зарплату — ибо:

— Что может быть за трагедия 70-го года?

Она обожает истории про привидения и фильмы ужасов. Но не наяву же ж, на самом деле.

Получается, то, что уже прорвалось в реальность — не страшно, а кто еще только стучится в двери — может быть опасен. И вопрос:

— Стоит ли ей подарить букет георгинов на 1-е сентября? — или это уже будет омут, так как она живет рядом, в соседнем доме, я ее часто вижу, всегда одну, но: как молодая!

Только что нахмуренная, что за ней есть грехи, которые, возможно, мне известны. Скорее всего, нет, но она думает, да, так как иначе:

— Что интересного я в ней нашел?

Ужасов человек не должен, точнее:

— Не может бояться, — так как встречается с ними каждый день и, очевидно, каждый темный вечер!

Во двор одному заходить опасно. И я иногда прошу одного парня меня проводить. Он, конечно, не отвлекает их на себя, но я отвлекаюсь от их видения.

Сейчас тоже:

— Выходить и входить в дом можно только по времени: не меньше трех — не больше десяти.

И вообще, хожу и оглядываюсь, — нет, оглядываю местность, не идет ли большая собака, которая всегда живет в соседнем доме — сколько ни представлять себе, что она уже давно — довольно-таки — умерла, а всё, а всё равно, есть же, хотя и не такая большая, как была предыдущая.

Сторожа меняются, хотя сторож остается один. Таков же был мир сразу после сотворения: битком набит препятствиями. Ибо, какая разница, если они и сейчас просто так невооруженным знанием — что они тут есть — взглядом:

— Не видны.

Хотя можно думать, нет истории — вполне может и не быть. Нет, ясно, что это тоже самое — всё уже было. Мало:

— Было, было.

Мало.

— Пока хватит, иначе, действительно, можно решить, что они только-только:

— Появляются.

Пустыни здесь никогда не было. И можно думать, что Кук знал:

— Дальше — меньше.

Действительно, в Седьмом Путешествии Синдбада морехода циклопы встречаются не так часто, как здесь:

— Ждут уже буквально за дверью, — и, да, более того, даже за дверью своей комнаты, которая на вид меньше, но теперь понимаю, что как отдельная мастерская у Джека Николсона по производству литературы под названием:

— Здесь я надеялся чего-то добиться, — чуть меньше футбольного поля.

Можно было никуда не ходить, но на диване лежала собака, которой у меня уже не было, а в шкафу мяукала и царапалась кошка, которая тоже уже недавно умерла, — значит:

Они просили за других, вместе с которыми могли присутствовать, хоть как присяжные заседатели:

— На другой стороне этого зала разбегов, пробегов и прыжков.

— Миссис Торенс?

— Да, я вас слушаю, мы знакомы?

— Зачем всё делается для того, чтобы продемонстрировать мне фильм ужасов?

— Молчание — знак добровольного согласия, что мы давно знакомы.

Скорее всего, его надо видеть, хотя это и непросто именно потому, что он виден без труда, но есть сомнения, что это хорошо.

Андрей Гаврилов приводит в Сиянии фразу:

— Они оказались полными говнюками, на них нельзя положиться! — не слышал раньше ничего подобно-конкретно-ошибочно у него! — Это ошибочно по конкретике, и ошибочно в принципе, так как, — как вот сейчас:

— Сплошная работа и никакого веселья — Джек превращается в скучного парня — это:

— Неизвестно тому черному негру, который продублировал слова Андрея Гаврилова так, что ему всё известно!

Тогда непонятно, почему грустный Джек его грохнул, ибо повар-негр должен был знать, что Джек ждет его и прячется за колонной с таким томагавком, что и двоих негров может насадить на него. Раньше, я такого за А. Г. не замечал.

Видимо, его тоже:

— Поправили. — И заменил интуицию на логику, — логику, однако, без предвидения.

Мы смотрим кино жизни только с одной целью: обрадоваться предвидению. Главный пункт которого:

— Их бин непонимайт! — а всё же так видно!

И вывод:

— Не хочется бояться, — и знаете почему?

И так страшно.

Я еще сплю, а она приходит.

— Что случилось?

— Спит.

— Вот ду ю сэй, спит-т?

— Не может встать, мэм.

— Можно узнать, почему?

— Поздно лег, и поэтому с утра голова не начинает даже кружиться, чтобы чуть позже сообразить:

— Да, что? А, поняла, Земля так и продолжает вертеться, утро продолжает бывать, а понять вот поэтому это и не удается.

— Вы отлично соображаете, мэм, для учительницы обычной восьмилетки, — сказала мама.

И несмотря на то, что этим предвидением будущего я проспал неделю, может быть, месяц.

Гаврилов сейчас — видимо работает, как Олег Даль в фильме Вариант Омега — под:

— Контролем:

— Мистер Грейди, не сыпьте соль на рану. — Ужас, да, есть, но не тот, к сожалению, которого мы только и ждем в гости с радостью.

Подтверждается предсказание, как правило:

— Дальше — хуже, чем было в 90-е.

Рэд-Рам-м-м-м. Бед-Лам, — лучше, или тоже самое?

Убийство, как уничтожение смысла разума.

И всё получилось! Она меня вывела, так как приказ был такой:

— Дайте ему ухватиться за соломинку, — чтобы мог ошибаться и дальше.

Ибо такой приказ был для всех:

— Чтобы развлекаться Сыми, как уже с более-менее людьми образованными, а не только умеющими точить молотки:

— Правильно, — как, впрочем, и дальше, с высшим образованием ставят спектакли — и тем более — в Большом Сиэтэ.

Пусть там Германн хоть сто раз бубнит:

— Тройка, семерка, туз — тройка, семерка, дама, — а уж нам всё равно ничего не понять.

Несмотря на то, что это и был тот сигнал рыбаку рыбкой, как:

— Пушки с пристани палят — короблю:

— Пристать велят.

Ибо дальше уже только Сцилла и Харибда, которая, да, пропустила, когда-то Одиссея многоумного, но Ной со своим огромным сухогрузом уже точно не пропрется.

— Вы думаете, царь Гвидон — это Ной, высланный из царства божия за пьянство?

— Нет, но за его систематичность — возможно.

— Тогда получается, это Высоцкий попал в царство небесное, а мы остались тут, как прохиндиада, однако, уже давно кончившейся жизни.

Но совершенно очевидно, что на борт его шхуны мало кто не сел.

И вот, оказывается, остальным тоже предоставлена возможность попасть в свиту царя-государя, чтобы:

— Тот остров тоже навестить, — и, авось, завести роман с той — уже графиней — которая не только — значит — песенки поет и орешки лишь грызет, — но:

— Тоже ждет кого-нить подобного, мама мия! мне!

— Женюсь на Белке, честно, пустите и меня на ваш корабль!

— Кем?

— Коком.

— Коком? — задумался Кук, и решил остаться только капитаном — я Коком.

— Сватья с бабой-бабарихой здесь? — спросил ненавязчиво, чтобы не злоупотреблять своей доверчивостью к реальности.

— Да, конечно, — ответили, — но их еще угадать надо.

— Я не знаю, как их искать.

Ответ:

— Искать нельзя — угадать можно.

Ибо, да, в Рай, хочется, но не как, возможно уже, А. Г.:

— Да, веселись, а за занавесом уже стоят с кнутом, — как, в положенных, чтобы каждому! 20 годков рабства.

Как Гете справлялся со своей Девяткой? Если предположить, что у него всё получалось. Я в Москву прибыл с ней же. И сразу решил, как хотел когда-то в детстве, лезть на Вавилонскую Башню:

— Пока не делать этого, — а дожить для начала столько, сколько обещали в пионерлагере, где был такой журнал, что многие — знаете ли — живут сто и сто двадцать лет, и есть даже по сто восемьдесят, в диких степях, и тем более горах Закавказья, а также в нем самом.

— Мало или много?

— Пока не знаю, но, думаю, можно жить, пусть и не всегда, но так долго, что:

— Почти всегда?

— Есс, мэм!

Ибо о смерти уже начинает забываться, что перестала даже искать некоторых людей, для которых я изобрел эликсир молодости. Проблема только в том, чтобы понять, куда надо поступить учиться, чтобы иметь возможность начать эксперименты.

— О бесконечности?

— Да, мэм, пока больше не думаю.

— Значит, есть принципиальная разница: жить вечно, — и:

— Недолго по сравнению с Этим.

Потому что. О продолжительности жизни говорят постоянно, по крайней мере, часто, о вечности — никто. Хотя, скорее всего, это наследственная информация.

— Не верить в жизнь вечную? — спросила она, когда у меня кончились соленые баранки, а бутербродам с колбасой здесь никто не удивлялся.

Почему? Все считают, так хорошо считают, что:

— Деньги всё равно лучше! — ибо подпирают эту пирамиду: самая лучшая рыба — это колбаса, так как: с деньгами я имею еще счастье, однако:

— Вы-би-ра-ть-ь.

Выбирать между вечной жизнью и долгой не приходится потому, что я надеюсь узнать путь к бесконечности именно через длительность.

— Да, иначе с чего начинать непонятно.

Хотя спал прямо напротив золотой в оправе иконы, и молился именно за жизнь вечную, так как страшно было, не только жизнь моя может кончится, но и:

— Солнце и Земля прейдут.

Значит, априори уже известно, что человек после смерти еще живет где-то за пределами Земли, есть место, которого — придет Время — тоже не будет!

Вот это ужас, слезы, скорее всего, не помогут переделать этот мир, хотя я и пытался именно этого допроситься.

Что остается, чего человек не может уловить, как своего? Но что-то остается, если говорится, что ничего не останется. Даже Солнца. Говорилось ли тогда, что и эти слова прейдут:

— Не помню.

Кто их говорил — тоже, думаю, что почти прямо с иконы — или немного повыше — это и говорилось. Беззвучно, но отчетливо, как с неба без слов, — точнее, со словами, но без звука.

Бабушка водила меня за ручку в церковь, но там были только живые мощи — слов никаких не разобрать, кроме:

— Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Поезд уходит в далека

Скажем друг другу прощай

Если не встретимся — вспомни

Если приеду встречай.

Успел ли Данте сказать эти слова Беатриче?

Разумеется, успел, потому именно, что существует возможность сказать их позже.

— Когда?

— Когда разница между ними уже не будет такой большой.

На этот случай — счастливого заблуждения — бог придумал почти:

— Зуботычину, — под названием:

— И встречным послан в сторону иную.

И до такой степени обидно, что на предложение исправить ошибку — получают ответ:

— Нет.

— Не уходи, побудь со мною-ю.

— Нет.

Повторяется, как запись на магнитофонной ленте.

Песня Высоцкого, — как я его запомнил на всю оставшуюся жизнь:

— Во дворце, где все тихо и гладко,

Где невольников на клизму ведут,

Появился дикий вепрь ахграмадный,

То ли буйвол, то ли бык, то ли тур.

Вот кто отчается на это, на это,

Тот принцессу поведет под венец.

В одной комнате висел портрет Хемингуэя в свитере с бородой и, кажется, даже с трубкой. И:

— Так-то и я могу! — ибо только этим и занимался лет с десяти — может раньше, может позже, но смысл этих сочинений практически неуловим.

Смысл — в том смысле — как это делается, — если разобраться.

Ибо личное участие — это да, конечно, обязательно, но не так, что просто в роли главного героя, только просмотренного кино, — ибо:

— Я так, как он петь, конечно, не умею, или летать: вообще пока что не могу, как Симон, предводитель, попечитель, или пусть ученик весьма посредственных сил, однако и только:

— Вымысла, — но слезами облиться можно почти всегда.

Можно подумать, что ткань рассказа — этого моего уже кино — создает Челнок, бегающий туда-сюда: со сцены в:

— Зрительный зал, — и так быстро, что даже наблюдатель Эйнштейна не может его уразуметь во время боя, когда Александр Матросов пошел на штурм Зимнего, что вполне можно думать, и не в эту войну, а именно еще в:

— Революцию, — более того, можно предположить, что и не все войны еще кончились, чтобы перестать считать, сколько их было тогда точно, несмотря на то, что и сам иду — тридцать минут до дома и пою:

— Их оставалось — нет, меньше, чем вы только что подумали — только трое на той безымянной высоте, где в дыму сражался наш друг из дружелюбной то ли Польши, то ли Чехословакии, то ли Венгрии:

— Коска.

И нужно, выходит, установить — без раздумий, что Это — тот Виндоуз, который сообщит вместо будильника утром, как еще не вставшее Солнце Ван Гогу:

— Пора, — и:

— Ты Кто? — вот в чем вопрос, чтобы ответ — может и испугал, но не сильно:

— Их бин Мольберт.

Как разобрать и снова собрать эту конструкцию, чтобы она опять ожила. Ибо вопрос есть:

— Кто Третий? — кто перемещает челнок и создает, таким образом то, что очень, очень интересно, что далеким не оказывается никакой путь.

Потому что всегда это будет путешествие, но вот именно, что не по тем мирам, которые были в кино, и уж тем более, не я в роли героя этого кино, — а именно:

— Я, — но почему-то уже умеющий летать так, как это реально и делаю.

Что происходит при прикосновении человека к художественному произведению — непонятно. Это тот же человек, но с приставкой для вечной жизни:

— Человек Счастливый.

Каким и был Ван Гог, совершенно спокойно куривший трубку после того, как только что застрелился, — почти уже полчаса назад.

В эту лирику, как в правду, поверить всё-таки трудно, чтобы согласиться штурмовать литературу, когда кого ни спроси, — а только с укоризной:

— Не только создает, но и изображает, не только изображает, но и выражает, — всё заняло все места в зале, где я попытался найти:

— Конкретный полет.

Шекспира — не читал. Ибо он так написан, что и переведен специально без:

— Сцены.

Как можно в таких условиях искать истину в литературе, если ни кто то ли не понимает, а скорее всего, не хочет понимать даже, о чем я спрашиваю.

Я говорю, Повести Белкина имеют магическую связь между собой, и логичный вопрос:

— Какую?

Что я могу ответить, кроме, как только:

— Как электроны в атоме между собой и ядром.

Для них это ни бум-бум — всё равно, что ничего, хотя на контрольных по высшей математике только один я часто получал пятерки.

Что однажды милая преподавательница ее только и ахнула:

— Я ему поставила четверку, так как проверяла первого, а он решил все задачи, — но оказалось, что больше — никто!

Они были простые, — добавила эта достойна леди.

Да, но требовали не просто внимательности, но и признания существования Разума. Что на вид, почти одно и то же, а:

— Решается совсем по-другому.

Что и подтверждало, надо брать быка за рога именно в создании машины не бессмертия, а долголетия. Ибо, какое может быть бессмертие, если и в долголетие никто почти не верит. Так как дифференциалы и интегралы на бессмертие всё-таки не тянут.

По крайней мере, в видимой последовательности.

Но так получается, что кардинальная разница между естествознанием и гуманитарной наукой именно в том, что математика, физика, молекулярная биология — могут:

— Достичь долголетия, — а гуманитария — как всё что:

— Их есть у меня, — вечной жизни.

Так бывает-т?

Если здесь этой гуманитарии вообще, где искать, если только днем с огнем.

Тем не менее, многих философов я понимаю буквально:

— С полуслова.

Но и только после того, как бросил заниматься этим делом по учебникам.

Как всё просто и реально в подлиннике!

И вот оказалось, что тень на плетень наводится не из-за непонимания древних ценностей, а — мама мия:

— Нарочно!

И это Нарочно так прочно, что само и служит, как ступеньками Пирамиды, ведущей к Солнцу, так и лабиринтами, по которым Вергилий вел Данте в Ад.

Отражение, выражение и создание выдается за большее, чем только одно:

— Создание, — только по одной причине: больше — значит точнее.

И, конечно, не думают, что никто еще не успел возразить по этому поводу.

Но это возражение перекрыто, видимо, уже на генетическом уровне! Думаю, что не меньше, ибо слова о создании Нового Хомо — не только похвальба, и тем более, не ложь, — а:

— Почти правда.

Как и сказано Маяковским:

— Работа не только будет делаться, не только делается уже, но:

— Почти уже готов он, этот Марципан Будущего, весь в аромате гвоздики и ванили.

Мы — так и должны его узнавать, а не как раньше, только по разнузданной походочке, с автоматом наперевес, идущим в последнюю атаку, хотя и не как в фильме Враг у Ворот, — где пистолет всегда был с собой и с патронами только у тех, кто в походящий момент получит предложение от Ника Сера застрелиться. — Думаю, такой абзац идет преждевременно.

Мир — дружба, прекратить огонь, — попер он, как на кассу.

Интуитивно понятно, что возражение о послушании, присланное мне критиком, ошибочно, — но:

— Почему?!

Почему одно Создание больше их всех троих: и создания, и выражения, и отражения вместе взятых?

И ответ дал Воображаемый Разговор с Александром 1, случайно — а может быть, и нет — найденный многой в библиотеке ГЗ, куда я пришел за книжной по молекулярной биологии. И, следовательно:

— Есть кто-то Третий, — замешанный в этих разговорах между Моцартом и Сальери.

А также и Царем и Пушкиным. Считается, что это условность, в материальном мире не наблюдаемая. Просто:

— Черный Человек и всё.

И:

— Я ему не верю.

— Кому, мил херц?

— Кому-то, но точно не верю, что это неправда.

Этот Черный Человек так замаскировался, что увидеть его удалось только в зеркало. Неужели — это:

— Я?!

Моцарт и Сальери и Пушкин с Александром 1, оказывается, видят меня, но только, как черного человека!

Я — участник их соревнований в этом беге на короткую и среднюю дистанции.

Но кому сказать, что Читатель — непременный участник событий Повестей Белкина и Моцарта и Сальери? Можно, но только самому себе. Почему?

Причина одна: не поверят. Именно потому не поверят, что это слишком очевидно, а никто до меня не видел.

И бог выбрал для меня биофак МГУ, до чего я сам не мог додуматься, так как и не знал о его реальном существовании. Но оказалось:

— Я могу, — и сдал экзамены лучше всех, кроме одной, которая также получила отлично, — а по литературе не знаю.

Не знаю про нее, а про себя — даже не сказали, что там, ибо грамматических ошибок, конечно, было немало, а так-то:

Глава 2

— Кажется, перепутал даже имя автора, о книге которого писал сочинение на свободную тему.

Вместо он, написал, что это была она.

Разница есть, но не такая большая, как думают, но, разумеется, не в сочинении при поступлении в высшее учебное заведение. Тем не менее, передали:

— Окей, — так как в математике не оказалось равных.

Молодой парень, немного не русский, но очень спокойный у умный даже сказал мне на перекуре, что я вполне могу учиться на мехмате. Хотя и еще про кого-то так думал, но сказал только мне. Действительно, всё было понятно так, что:

— От и До!

Даже Ряды почему одни сходятся, а другие пока еще только думают: надо ли?

А вот за что Базаров не любил Катерину в ее Темном Царстве — понять пока так точно и не удалось. Не в состоянии даже разобраться:

— Встречались ли они вообще хоть когда-нибудь.

Кабаниха и Гоголь — что между ними общего? Честное слово, мил херц, я пока еще так и не разобрался.

Вот эта школьная литература оставлена здесь, скорее всего, инопланетянами, посещавшими Землю давненько, а ключ к ее разборке и приборке оставить — не оставили. Или забыли, или решили:

— Бес толку — всё равно ничего не поймем.

Еще точнее: это и не их литература была, а так только:

— Сбросили с отчаливающего отсюда корабля одни обломки, как мусор, или вместе с мусором своей здесь не длительной жизнедеятельности.

И здесь решили эти артефакты изучить. Но так как они ни в какие разумные рамки не лезли, то решили соединить их между собой с помощью Земной Смолы, — чем-то, но отличающейся от Подлинника. Но, похоже, даже не как:

— Аз, Буки, Веди, — а только покрутили в лотерее, кто такой Хлестаков — и будьте любезны: обличитель прошлого.

Как можно обличать то, чего уже давно нет, если оно так далече, что и удаляется от нас именно с этой легендарной скоростью Альберта Эйнштейна:

— Со скоростью света.

Но вот, видимо, кто-то решил, что с этим мусором, выброшенным инопланетянами из уходящего в счастливые дали космического корабля:

— Можно разобраться.

И как-то ночью — перед тем, как заснуть — ко мне прилетел Ангел и сказал:

— Ты, — должен с этим делом разобраться! — и начал делать мне такие растяжки, что даже очень хочется улететь отсюда совсем, но как говорил Высоцкий:

— Страшно-то как! — подожду пока.

И дело не в том, что я уже в двух метрах над кроватью, а:

— Только одной своей половиной! — вторая остается живой, но как мертвой!

Уже не могу пошевелить ни рукой, ни ногой — страшно-о! Больше не могу и прерываю этот сеанс последним усилием воли. И так почти каждую ночь, точнее происходит перед самым засыпанием.

Полетать хочется, но страх побеждает — не могу полностью расстаться с собой.

И вот эта сложная — серединка на половинку — оказалась критерием истины:

— Механизмом Нового Завета.

Не так и не так, — а, спрашивается:

— Как?

И этот Ангел, но уже без видимых атак, привел меня в библиотеку Главного Здания МГУ для более подробных разборок с Двойной Спиралью ДНК Уотсона и Крика. Но взял я там Пушкина. Ибо и вопрос о нем, который не то, что никого не интересовал, но даже никем никогда не задавался:

— Почему он гений, — тоже подарок далеко не из Африки.

Хотя, как говорил Владимир Высоцкий, уловив, почти уже проскользнувшую мимо пальцев правду:

— А может и есть зачем, — в переводе, что и Пушкин родился от:

— Бога, — жившего тогда в этом Темном Царстве Армагеддона.

Другие — правда литературой не только вообще, но и частности не интересующиеся — такой вопрос не очень-то ожидали услышать, ибо и не знали даже, что он:

— Бывает, — и здесь в пивной на Рязанском Проспекте.

Пушкин гений, но — буквально — не могут назвать ни одного его произведения сходу. Следовательно:

— Хорош, хорош, — но чем — это и лучше, что непонятно.

— Утро красит нежным цветом — или светом — безразлично, так как за это уже кого-то расстреляли, но:

— Мы не знали!

Инопланетяне, следовательно, не так уж далеко от нас улетели, если о них мы знаем больше, чем о ближайшей истории. А с другой стороны, возможно, и стены, и утро красили намного, намного раньше, чем мы гадаем, — так как:

— Со временем и время — меняется.

Было когда-то пятьдесят лет, а теперь это уже пять тысяч лет. А мы всё думаем, что только намедни покупаем плетенки с маком за двадцать две копейки. И, что будет уже совсем непонятно:

— Было это уже совсем неизвестно, когда, так как было до Нашей Эры.

Когда произошел перелом отсчета времени.

Принес в журнал Летающих Тарелок статью, как эссе, про это новое старое устройство мира по Новому Завету — ответ:

— Занимательно, — ибо и естественно, сначала надо доказать, что это реально существует, а потом мутить воду во пруду.

И вопрос раскалывается, естественно, на две не пересекающиеся половины:

— Что считать правдой?

И ни одна половина не может доказать другой свою правоту, ибо это и есть Посылка:

— Мы — Люди — Разные!

Поверить трудно — если вообще возможно — что это так, можно сказать:

— Не все здесь люди!

Да, различие не меньше, а мы ругаемся, что ОНИ — НАС — нарочно не понимают.

Оболочка почти одинаковая, а внутренний механизм разный!

И сразу сказать точно нельзя пока, кто вернулся — сделав выкрутас — с околоземной орбиты, и или повернул оглобли у Сириуса назад:

— Мы или Они?

Думаю, всё-таки, зря мы сюда вернулись. Доказать никому ничего не удастся. Если только поняли — уже долетев до Сириуса:

— Самим себе, — это единственный способ: битва на Земле.

В Пиковой Даме Пушкин показал, как работают между собой Две Скрижали Завета:

— Поля и Текст художественного произведения.

И сразу становятся ясны ошибки того, кто этого не видит.

Эту тайнопись нельзя понять тому, что не верит, что получится правда, если будет действовать парадокс:

— Каждый из двух — муж и жена — говорит не свою фразу, а только половину общей фразы.

Следовательно, предложение начинает он, — а продолжает она. Но и это нетрудно, ибо шифровка Двух Скрижалей Завета еще более сложная — если рассматривать ее со стороны, — имеется в виду — без открытия ее сути, когда становится всё просто, — а:

— Ее слова — написаны на месте Текста, а его — там, где Поля, — до которых, как написал Пушкин:

— Можно достать только душой.

И оказалось, что все редакторы настолько крепко зацепили этой мертвой водицы, — что, мама мия:

— Совсем забыли, что после нее надо применить еще и живую.

И, значит, осталось всё, как было: слова есть в тексте, — на полях — ничего.

От этого постулата и слова в тексте стали — увы — мертвыми, так как живая вода осталась за тридевять земель, и более того, земель здесь умерших.

Хотя сказки о Февронье и Князе повторяют, как быль, но никакой научной сути в их обоюдоостром диалоге не усматривают, — так:

— Чудо.

В результате театральные режиссеры гадают, да так всуе, что их внучок Михаил Ефремов даже запил, с горя:

— Кто Германн в Пиковой Даме — картежный шулер, как был у Достоевского в любимчиках, или только любовник? — вместе:

— Никого не угораздило догадаться, так как это вместе, да, вместе, но именно непонятно же абсолютно, как могут быть вместе:

— Текст и Поля?!

Да мало ли, что вы хотите быть им преданы всей душой, — но так же ж не бывает, — если иметь в виду, что на самом деле, а не только в теле.

Тем не менее, вот это непонимание Пушкина тянет меньше, чем на пятьдесят процентов, больше на:

— Официальный запрет — прямым текстом — Текста, следовательно, что:

— Поля реально существуют, как связь души и тела между собой.

И уже только, кто знает о Них — выбирает в редактора таких людей, что их при необходимости можно двинуть в главные редактора — что значит: самостоятельно решать, что только занимательно, а что:

— Более-менее научная литература.

Следовательно, для Двух Скрижалей — нужны и два коня, которые будут их удерживать от проникновения на Землю, как правды:

— Один — их бин вас не понимайт, второй — да, Штирлиц, я вас узнал, но, знаете ли, за мной уже идет такая погоня, что лучше оставьте этот Сатурн пока полностью невидимым, — как сказал Орлов почти уже в романе По Ком Звонит Колокол.

Но, кажется, ему — этому майору — таки удалось уйти от погони в Испании. Что даже Ким Филби потерял его след.

Поля ушли с местного горизонта, и до такой степени, что в их существование никто не верит. Но не я же ж, ибо Ангел всё-таки, значит, вытащил меня из той ямы, куда сам и бросил.

Парадокс простой, но на деле — вряд ли — или, по крайней мере, с большим трудом выполнимый:

— Жена отдает права мужу, чтобы он разрешил ей им командовать. — Всё.

В Пикой Доме, правда, через пощечину, и ушла спать одна. Что надо понимать, как:

— Граф — бывший из рода ее дворецких — сегодня трахал ее, но:

— Как сов-сем другого человека.

И говорят, настаивая на своем безверии, что нашим людям это не надо. Но это значит, не надо трахаться вообще, ибо опять эту, что оставил дома, как Венедикт Ерофеев или Владимир Высоцкий:

— И за бесплатно не буду — грубит, как мы и не были знакомы никогда, — точнее, наоборот, и так уже прожили вместе много, а он всё просит:

— Дай, да дай, — еще точнее, это она просит, а он не может, так как в это время стоит в очереди за двумя бутылочками только коньячишка, хотя и пятизвездочного.

Почему Жена Лотта осталась на Том берегу, чтобы только явиться ему, как:

— Лист перед травой, молодой и здоровой от болезней самовлюбленности.

Но и я, — как выпалил Высоцкий одному из Остапов Бендеров — не будем крутить тебя на полную катушку, а отмотаешь десятку и лети домой белым лебедем.

Точнее, этот-то не был Остапом Бендером еще, но, в принципе, смог — правда в других ролях, как Станислав Садальский.

И ответ на привет, что делает всё-таки Германн, когда дуркует на больничке:

— Тройка, семерка, туз — тройка, семерка, дама?

Здесь разрешена только одна альтернатива:

— Либо разум не удержался от большого проигрыша, всего, что было дано ему на всю оставшуюся жизнь, или тронулся от того, что — отчего именно, спрашивается, во втором случае?

Что Лизу бросил на произвол судьбы? Или так влюбился в Графиню, имевшую способность к тайной связи, да, мама мия:

— Со своим мужем! — что понял, теперь только на Том Свете и удастся встретиться с ней, а значит, таки, придется умереть, — а:

— Не получается!

Он повторяет и повторяет этот Код Жизни:

— Тройка, семерка, тур — тройка, семерка, дама, — но, видимо, дешифратор Подземного Мира давит своим интеллектом:

— По этому коду уже прошел Гамлет, — ты куда прешься во второй раз, а без денег даже.

В другой журнал — Литература и ее герои в Жизни — отнес Эссе Воображаемый Разговор с Александром 1 — уверен, заинтересуются, ибо у них печатали статьи только в стиле Ираклия Андроникова:

— Кто в реальности стоял за именами героев литературных произведений — у Андроникова — это был Лермонтов. — А:

— Что представляет из себя сама реальность — ни гу-гу.

Ибо я доказываю как раз, что Прототип связан с этим Типом, как раз, как:

— Поля и Текст художественного произведения.

Но продолжил эту битву, как Михаил Ульянов с Евгением Евстигнеевым, оценившим в Беге Михаила Булгакова стодолларовый браслет в десять и тем более, только баксов, — что значит, их еще придется менять по курсу неизвестно какой экономики, — а калоши нужны не только мне, но жене — раз, дочери — два, и этой, как ее?

— Зинке?

— Да какой Зинке, на грех навел, а вот именно моей любимой Пиковой Даме.

— Ты мне, следовательно, а я при этом получаю в два раза больше — ты?

— В три.

Но, мил херц, в таком разе калош вообще не напасешься.

В тюрьме — как обычно ни за что, его спросили:

— Чем ты обычно любишь заниматься?

И на этот раз не имелось в виду: шить наволочки или — тоже шить, но уже железные матрасы.

Хотелось, конечно, спросить, что под ним, или над ним? — но только, видимо, в отдаленном будущем, ибо сейчас — когда человек еще голый его легко послать даже коз пасти, как сына Одиссея Телемака, не ожидая уже никогда, что его папа хоть когда-нибудь вернется.

И он вернулся, но не с доказательством билатеральности всех органических молекул, как фундамента для расшифровки неувязок реакций некоторых органических молекул, с желтой книгой Альберто Моравиа.

Сам выбрать не мог — бог за тя, мил херц, выберет. Но парадокс всё-таки:

— Как за Моцарта или за Сальери?

Ибо Сальери был послан в сторону иную, но, скорее всего, именно, как Моцарт.

Когда? Пока непонятно.

Он пришел опять на четвертый курс, и на первой же лекции американского известного биолога, но не Уотсона и не Крика и даже не Полинга, конечно, которые так далеко — как в Россию — не ездили:

— Заметил вынужденную ошибку лектора, — которую тот представлял, как невынужденную — что, значит так, как и не знал ничего о ее существовании.

Спросил вечером у соседа по палате, ибо отдельных комнат — здесь не было еще мнения — что надо давать даже аспирантам. А с другой стороны, может и правильно — одному дали вон, как Расселу Кроу и заигрался его разум так, что всего их оказалось, мама мия:

— Даже трое, — не считая его самого.

— Что ты спросил? — не ответил он. — Нарочно ли он говорит не всё, что знает? Не думаю.

— Что именно?

— Ну, ты что имеешь в виду, что твою теорию можно доказать для расшифровки его умолчания?

Даже говорить не разрешат.

— Потому что нельзя доказать также быстро, как это успел сделать Мендель, заметив случайно закономерности в наследственности?

— Нельзя доказывать закономерности в наследственности, ибо это будет значить, что.

— Что?

— Нас никто не подслушивает?

— Нет.

— Эта Белка еще не приходила?

— Белка? Так ты и есть Белка!

— Я?! — она так удивилась, что я непритворно оглянулся: чё-то не так, что ли?

Хотя только на время забыл, что мы с ней договорились, как можно чаще не узнавать друг друга, так как я не побежал сразу в загс, как только она спросила:

— Ты женат?

И всё, что она мне возражала — было, да, но только именно то, что я ей рассказал, — едва ли раньше, но не позже — это точно.

— Я, между прочим, думал, что мужчин и женщин не селят вместе в места специально для этого не отведенные.

— Естественно, но пока ты еще рубишь — я их здесь и отвожу.

— Тебя приставили за мной шпионить?

— Прекратив врать, никто не верит в твои теории, и знаешь почему?

— Да, я вас слушаю.

— Никто о них не знает — вот почему?

— Жаль умер академик Ов — ов — он оценит.

— Ась?

— Да, вот так.

— Ну, если так, то и выступи завтра, попроси слово с предварительным условием:

— Я буду говорить в Прошлом.

— Да, почти так.

— Я надеюсь, что он скажет сам.

— Да, почему?

— Прошлый раз я сумел передать ему записку, что знаю секрет его вранья с расшифровкой некоторых уравнений, которые считаются невыполнимыми.

— Ты думаешь он клюнул?

— Что значит, клю-нул? Ему девать некуда.

— Я тебе русским — хочешь ляпну на английском — гутарю по-белорусски: он не знает, о чем ты говоришь.

— Если это так — он должен выдвинуть аргумент, опровергающий мою фундаментальность.

— Вот именно, что только фундаментальность — что будет дальше — ты сам не знаешь.

— Пусть скажет что-нибудь, и я узнаю — уверен! Мне нужно конкретное противоречие.

— Он уже объявил о его существовании.

— Когда, я не слышал?

— Когда тебя еще здесь не было. И да, если ты уже забыл, что я тебе не всё говорила:

— Меня не пустят в теорию наследственности.

Я скажу, что уверен, там лежит эликсир жизни, который они уже ищут для работников Кремля, которые по неизвестным причинам начали, о, мама мия:

— Загнивать-ь!

Она только вздохнула и добавила:

— Ты слышал, что сказал за последним обедом в Краю Колыван-офф?

— Нет еще.

— Вы у меня дождетесь, вы все у меня дождетесь-ь!

— Расскажи мне лучше перед сексом, что ты делал на Зоне? Нет, честно, иначе я не смогу упасть в своих глазах ниже уровня твоего сознания.

— Это правильно, я с богиней не справлюсь.

— Ты можешь представить себе?

— Кого?

— Ну, хоть меня, чуть моложе, но всё равно поднять надо двух с лишним, я думаю, пудовую шестеренку на высоту два — может быть — два с половиной — три метра не только в этот период с часу до двух, но — когда всё, наконец, понял:

— В любой момент? — угадала она хотя и вопросом на вопрос.

— Как ты узнала?

— Ты всегда меня так просишь, когда я сопротивляюсь, как Лиза — помощница Пиковой Дамы — а я тебе в сотый почти раз говорю:

— Только после свадьбы.

— В Малиновке?

— Хочу в ресторане Закарпатский Узоры.

— Да ты что?!

— А что? Уже была один раз, что ли.

— Да — нет — конечно, но думаю, вот теперь может случиться, но, увы, не с тобой.

— С самой Графиней? Не беспокойся, я ее уже успокоила.

— Что это значит?

— Я Графиня, — она.

— Да, продолжай, прошу тебя.

— Сейчас, или, когда перестану дергаться? Ты завел меня, как заводную куклу — до вечера ничего не удастся так и закончить.

И только один человек спросил меня за всё время:

— Расскажи, как обнимались, а потом разлучились навеки — однако и, хотя не Моцарт и Сальери, — но всё равно тоже самое:

— Царь и Пушкин.

Ибо:

— Я и сам никому не предлагал, так как без вступления, о чем, вообще, идет речь — никто и не поймет, что надо слушать, а о чем только думать пока, в этой теории относительности.

Как и было — почти начавшим молиться богу на коленях зам. гл. ред-ра:

— Ну-у, пажалста, не-на-да-а! — в предместье улицы Кой-Кого журнала Литература и жизнь ее героев здесь после смерти в книге так до сих пор и продолжающаяся в воспоминаниях Ара-ратских гор — если иметь в виду Ираклия Андроникова, а так-то и вообще не только по всему пространству СССР, но и с забегом на необитаемый остров Робинзона Крузо, где он совершил столько преступлений против социалистической реальности, что:

— Мы и в сказках для младшего школьного возраста не делаем.

Как оказалось, да, ему было, действительно, интересно, но всё равно в посылке были три рубля до получки, которые надо занять на бухло. Да и другая скидка была на желание слушать:

— Москвичи — они, знаете ли, в городе Кой-Кого смирные. — Понимают, видимо, даже жопой, что в Москве лучше, а здесь только Волга, неизвестно никому даже:

— Куда, наконец, впадающая, — как об этом и было сказано на партсобрании Лео Илю:

— Рады встретить мы грача Лео Иля-Ча-Ча! — Прошу прощенья — это из другой встречи на Эльбе, — здесь:

— Прилетели к нам грачи — не совсем ординарные москвичи-и.

И вот, что удивительно, в отпуске всегда хочу поработать! Как сказал Папанов на высылке лет на пятнадцать вместе с другим батальонным — хотя и полковым — разведчиком Лузгой, — но они теми, кем и были, а я, видимо, тоже, так как в душе артист, как и они, — но большей частью не в Силиконовой Долине в погоне за очередной Нобелевской премией, — а, или:

— Лео Илем, — порой:

— Ником Сэром.

Любили похговорить ребята. Один чинно, благородно, как трахтур не в стоянии его водителя выбраться сёдня на пашню, — другой только каялся, грешник, своему азарту, что заставляет его брать с собой в дальнюю дорогу — часто на Кубу — несколько лишних пар тапок, когда в них приходится выйти на двор — там на кубинской территории — по нужде, а уже — скорее всего — конечно, только в пылу ночного воображения — ихний — из недалечка бытующего племени — только перешагни Гибралтар — Никсон или Жорж Пом-Пиду:

— Как разъяснил намедни Владимир Высоцкий, — и давай его крыть, но вот именно, что нет, не через бедро с захватом, а этим тапком да по мордасам, по мордасам, а потом и кинуть вслед не грех.

Ибо:

— Если никого не было, где теперь эти лишние пары тапок? — риторический вопрос, ибо дураку ясно: продали уже на Сот-Бисе. — Ибо:

— Там подделки идут еще дороже, чем подлинники.

Почему? Труднее сделать, ибо там, у Пикассо, было вдохновение, а здесь оно, да, тоже было, но только во время иво проброса через всё поле ихнего, кубинского кризиса, случившегося, как назло, специально из-за противостояния Америке.

Я вернулся с Зоны, и почти сразу получил предложение работать директором ресторана:

— Как сказал директор треста:

— Год поработаешь — с завтрашнего дня замдиректора — поступишь на заочное в Плехановский — который я считал ниже нижнего — через год директором сразу трех ресторанов.

И:

— Ничего, кроме непонятного ужаса не было, если не считать мысли: как найти мысль, чтобы отказаться, никого не обидев?

Посчитал, что бармен — это намного более свободный человек, чем директор, который даже непонятно, чем, собственно, занимается.

— Ты подумай, — сказал он, так как было время обеда, и он сидел в кабинете у зав производством, — которую, как я сразу был уверен, он и хочет передать мне по наследству.

А ее:

— Мне не поднять никогда, даже если иметь в виду, что я занимался в университете самбо, но только, друзья мои, вместо физкультуры, чтобы идти ради этого на подвиги, как Геракл.

Страх был такой необъяснимый, что можно подумать, быть директором для меня — это хуже тюрьмы. Я уже никогда не смогу сделать ни одного открытия, одно, фундаментальное — не меньше, чем сделал Эйнштейн — сделано уже было.

И осталось только, как Апостол Павел, побывать на Луне и на Марсе. Хотя вообще-то я думал про Данте, что пойду, как он через всю Землю по ее радиусу, скорее всего, а даже не по диаметру. Ибо радиус уже сам повернется в сторону Силиконовой Долины.

У Михаила Булгакова непонятно, почему Мастер — далеко даже не слега — а наоборот, точно сдвинулся, как он сравнил себя:

— Высохший банан, — и это противоречие можно объяснить только тем, что Мастер и Маргарита имел восемь вариантов, и за него выбрали тот, где это дело:

— Мытья и Катанья — не рассматривалось подробно.

Ибо больше рассказано в четырех картинках на стене Александра Пушкина в Станционном Смотрителе, чем у Булгакова. Специально сделано, что Маргарита с метлой бьет стекла на восьмом этаже высотки, где жил когда-то критик Латунский, что его-то как раз только благодарить надо, что раскрыл ряд пунктов из Подноготной, которая здесь участвует в капитально-фундаментальной прохиндиаде, против мирных граждан в частности, а против писателей:

— Вообще, — надо кормить только дэзой, — они любят, любят, — но!

До какой степени мы не знали, потому что и не предвидели:

— Так бывает?

Идет девятый вал, а мы собрались на рыбалку, и видим, да, чё-то не то на нашем море-океане, но не до такой же степени, что надо японский мотор покупать к старенькой лодченке, чтобы, как в Холодном Лете — еще давно — года 53-его:

— Испымать неполную даже эту лодченку трески, а скорее всего, это была даже навага, но и она — если зажарить ее сразу, при условии наличия подсолнечного масла на этом удаленном архипелаге — очень всем понравилась.

Но вот Человек думает почему-то фантастическими рассказами, ибо и хотя только самому, а всё равно:

— Зачем?

И буквально без воспоминаний об Алых Парусах Александра Грина и тем более, Белохвостиковой в их роли — тем более, что это была Марина Влади, когда снималась под псевдонимом:

— И дорожить любовью зрителей Людмилы Гурченко, — но уж точно это была не Алла Пугачева.

Вертинская? Может быть, одна из них может участвовать в этом конкурсе.

Я думал, что в этом варианте к подъезду ресторана прикатит Чайка, с предложением:

— Издать моё Открытие Пушкина, как Настоящую реальность этого мира в виде его Воображаемого Разговора с Александром 1, — сразу здесь, а постепенно и во всем остальном мире наружной части Земли, — имеется в виду, не заглядывать пока на Лист Мёбиуса, который нашел Под Землей Данте с помощью Вергилия.

Но, разумеется, намедни и Там. Ибо его, этого Медиума Мёбиуса это открытие касается непосредственно. А так и останется куковать безвестным:

— Далеко-далеко, как Том Круз и Николь Кидман, — пока не найдут с боем Свою Землю, да с Аидом, как Персефона, которую таки упер в Повести Пушкина Алексей даже у самого Кого Его — Пушкина, как Крестьянку — Барышню — подарил папе Александру.

Ибо не зря и было им предсказано:

О, сколько нам открытий чудных

Готовит просвещенья дух

И опыт — сын ошибок трудных,

И гений — парадоксов друг.

Последнюю фразу не знал:

— Бог — изобретатель.

Поэтому и ждал этого Случая не продуманно, и даже не наугад, а как в песне:

— Я звал тебя и рад, что вижу.

И я эту мелькнувшую Чайку Че-Ге-Ва-Ры Чехова — не замечу, если буду работать директором этого, конечно, бого угодного заведения, — ибо:

— И кабинет самого Кого Его находится к избушке задом, и кабинет местной Исиды, и наполняющей водой Нил еще более замаскирован в самом нутре кондитерско-пищеварительного тракта этого цеха.

Удивительно, но захлестывающие людей космические ветры настолько перекрывают местный разум хомо сапиенсов, что долгое время совершенно не мог догадаться, почему милая девушка с алыми губками, частенько посещающая мой ресторан — пьет, да, деньги платит, да, но не дает даже после намека, что я могу ей:

— Удружить.

По местному псевдониму Маркиза. Оказалось:

— Только могу скинуть двадцать рублей и да, за восемьдесят.

Да у нас повара пятого разряда получают по столько же за месяц!

Но не так уж это важно, за сколько — главное:

— Всегда говорили нет, а здесь совершенно спокойно, как до революции: абсолютно без Здрассте, — но за сто рублей, пожалуйста.

И хотя у меня играли только у одного во всей окрестности двадцать кассет Высоцкого, записанных в Москве в АБВГДейке Измайловского туристического комплекса, — где сообщалось именно это:

— Стольник. — Не верил, что может существовать здесь такой высокой степени конспирация, что все трахаются за деньги, а никто об этом ничего не знает лично.

Или я один такой дурак, что тоже вполне возможно. Так как больше гляжу в окно, не пройдет ли случайно мимо Данте, а не наоборот:

— В места так легко доступные, а с адом тоже сходные.

Практически все обижаются, что без убедительной просьбы не даю им денег за Это Дело, — а как?! Если общей связи Этому я никогда не видел! Например, кино про Высоцкого, где он тащит Карьеру Димы Горина через всю трассу сибирского леса:

— Чё только ни делают, почти, действительно, лают, уходят домой — в еще большую тайгу за продуктами, поступают в кандидаты, отмечая свои достижения прямо с только что установленной вышки, что пока еще нет, но скоро:

Глава 3

— Да, — буду, как все.

Но вот оказываются все трахаются по привычным еще с древнего мира соблюдением приличий — как в лучших таких же домах и не только Ландона, но и Дании, — как я думал, — большей частью.

Нет, Это делается здесь, а даже Горбачев — или еще не успел, или только-только появился, как пришелец из этот леса:

— Прямых человеческих потребностей: за деньги.

Значит, они не только у меня, а давно уже у всех здесь есть!

Откуда?!

Не у всех, точнее, а наоборот, только у некоторых, но не в этом дело, а в том, что красивые леди так легко и совершенно непреклонно требуют денег, как машины по производству этих пирожков:

— Простых и естественных человеческих радостей.

И ни разу не видел это в виде организованной преступности. Похоже меня считали свалившимся с Луны. Это неплохо, а то я давно — хотя и не очень — жду, когда, как Апостол Павел побываю там.

Данте не был даже Апостолом, а тоже шлялся, как рассказал Владимир Высоцкий:

— Тоже какой Рафаэль, — а шляется в ад, как к своей Алигьери.

Запросто, след-но это дело происходит, — а:

— Мы не знали-и.

Обычно, именно, как в этой песне — тоже удивился Высоцкий:

— Сперьва давай-ка женись-ь. — Буквально, как Отче Наш записано на сберкнижке, однако.

И за всё время — вообще никогда — ни один человек не сказал ему, не спросил:

— За что он сидел в тюрьме, — хотя, конечно, через близкую сему заведению милицию, и отдел кадров все знали всё.

Народ был в ужасе, что:

— Так бывает.

Для смеху — не для денег — начал всех местных урок обыгрывать в карты. Но, действительно, денег ни у кого, практически не было, если не считать одного молдавского еврея, который нигде не жил — как древний кочевник — а здесь шабашил, как и все — бывало — в сельской местности:

— Вешал на уши местным деревенским клубам гипсовые потолки.

А также к одному блатному — или полу — приезжали молдавские друзья, и:

— Никто пока не знал, что специалисты как раз по карточному шулерству.

Но ему — что только ни придумывали — даже крапленую колоду карт подкладывали в его же кожаную куртку, применяя очень распространенный шулерский прием, но часто срабатывающий:

— Человек поступает нагло, но притворяется, что:

— Я ни-ч-чего в этом деле не понимаю-ю!

Но притворялся и он, что, что пил, но только пиво или шампанское, что никто и в Москве раньше не мог поверить:

— Больше ничего, — так как — о, мама мия! — не Венедикт Ерофеев и коньяк ему пить нельзя: пьянеет с фужера шампанского и бутылки пива.

Все думают, что махнул, наверное, до этого — или вообще, хоть когда-то — еще грамм триста водки, ибо вино в этом городе — скоро — благодаря Махал Махалычу — было почти только у него одного. Бар, так сказать, и его:

— Мэн.

Ибо не только занял все первые места в области по этому делу — нет, не выигрыша первых мест, ибо таких конкурсов и не было, но вообще, по присутствию во всевозможных повышениях квалификации:

— Его коктейле-образного разливания.

И даже читал лекции по благоприятным для человеческого существования напиткам в центральном доме культуры. Много из них придумал сам, а трест их пробовал и утверждал, как его личные, но достойные всего общества:

— Благородные создания не очень высокой крепости, — за что, в конце концов, был премирован тем, что дали разрешение торговать — и не только коктейлями, но вообще всем спиртным, когда Махал Махалыч по совету друга Эль-Цина Лига — вырубил на хрен и вообще все виноградники в округе СССР.

Так бывает? К сожалению, нет, — но!

Было-о.

Поэтому. Врали, как артисты многие, по крайней мере, некоторые, но он лучше.

Взяли его, в конце концов, тем, чего трудно ожидать, так как имел авторитет у всех бывших бандитов, ибо тогда почему-то они все перестали быть настоящими, что можно подумать, действительно, всё уже настолько по-честному, что орать во всё горло вполне, знаете ли, можно, и более того даже такое:

— Перестройка!

Счастье, когда легкое шулерство разрешено, а бандитизм уже нет.

И он всегда играл со смехом, что рядом стоящие только восхищались.

Но шулера в этом мире еще существовали, один даже обыграл то ли композитора, то ли поэта Эн-Тина на четыре тысячи рублей, но и то:

— Заставили не то, что вернуть, просто:

— Отдай назад, — но это было, да, но, как говорится, не в нашем городе.

Тот шулер играл грубо, просто незаметно метил карты и их запоминал. Но вот оказалось, что и эти ребята — друзья-демократы из Хохляндии или из Молдавии — разница неизвестно какая, приехавшие в гости к местному авторитету Нерону, могли вообще — о чем даже похвалились, так как и не смогли против него применить этот прием запоминания меченых карт, о мама мия:

— Даже с пяти метров. — Так они рассказывали, тренировались друг перед другом, прежде чем идти и ехать шарить в эти свои меченые карты по поездам.

Рассказали, потому что с ним ничего не вышло.

Он же их обыгрывал, просто весело потешаясь, что они не способны угадать, когда он блефует, а когда у него на самом деле Трынка.

Город вообще, можно сказать, превратился в цирковой картежный дом. Уже на входе в почти любой ресторан — и не только ему — другие тоже начали этим делом развлекаться:

— Предлагали сыграть в железку, — игру, которую привезли с собой эти друзья-товарищи молдаване-хохлы, ходившие с ним по всему городу в пьяную обнимочку и распевавшие на весь проспект их песни, как-то:

— Мимо нашей хаты парень бравый, — но, куда-то вот опять прется.

Шла казачка в поход туда, где стучал пулемет. И т. п. В общем, мир-дружба — прекратить огонь! Но и шампанским он угощал всех.

Но за спиной этих празднеств, возникших — как это ни парадоксально — благодаря Махал Махалычу, уже готовилась ударная группировка, — ибо:

— Денег, кроме него — практически — больше ни у кого не было.

Имеется в виду, разумеется, кто так разбрасывал бабло, заказывая на ночь автобус, в который грузил всех свои баб и некоторых друзей.

И действительно, мало того, что у него, практически, свой винный бар, да с Белой Лошадью, Рижским Бальзамом, Финским Брусничным Ликером и т. д. и т.п., так как были расформированы — как специально для него — рестораны Интуриста по всей области, а заграничное вино и многозвездочные коньяки:

— Не выбрасывать же на самом деле, — все отдали ему, как первому отличнику подготовки этого дела создания целой серии своих личных коктейлей, которые выше поставленные и не только начальники, но и начальницы вполне — знаете ли — могли пробовать бесплатно.

Они же, эти дамы, послали его еще раньше стажировать в Клайпеду и Палангу, в их ресторанах, да со:

— Шведским Столом, Курами Гриль и фаршированными грибами котлетами, а не только, как у нас:

— Всего одной Киевской.

Вообще, можно было думать, что наступает что-то даже получше коммунизма. Проститутки свои и то, оказывается, уже были!

Мы не знали.

Тото Кутуньо и Адриано Челентано пели не, как у нас прижатыми к стене музыкальными инструментами, а со сцены в середине зала. Кабак работал до четырех утра, — там, в Прибалтике. И надо было обязательно следить, когда реципиент выпьет рюмочку, тут же сразу подойти чинно и благородно и предложить ему налить-ь другую.

У нас будет также — все были согласны. И это — понимаете ли — была Перестройка и до такой степени, что о Сухом Законе знали только те, у кого — как у него — были очереди по триста человек ко времени открытия его бара, и коктейли — другого даже для записных алкоголиков — здесь не делалось:

— Заказывали сразу по двадцать-тридцать человек, допущенных швейцаром лично к его прилавку — отвал — следующие.

Бутерброды, как при коммунизме, обычные люди брали сами с тарелки согласно взятых коктейлей.

Можно сказать, это был такой Праздник, который всегда перед вами, о котором не мечтал даже Эрнест Хемингуэй.

Появились, как из-под земли золотые пятерки, что можно подумать, их штамповали цыгане, но они сами приходили и спрашивали, нет ли на продажу лишней пятерочки.

Золотая лихорадки, шотландские Белые Лошади, финские Брусничные и Клюквенные ликеры, Рижские Бальзамы, которых до:

— Него и Махал Махалыча здесь отродясь не мечтали увидеть.

Часы Хонг-Конг возили сумками, импортные рубашки с золотым заколками поперек горла, — как из импортного роза изобилия. До Этого здесь даже костюмы, чтобы целиком и полностью и то не продавали, если только шить в ателье на заказ.

Джинсы уже пошли не Флиппер, как купи за сто рублей, брат приехал из Германии, захожу чемодан в нем фура этих джинсов — бери! Уже не надо, только вся в эмблемах Монтана, Вранглер — и это не цирк приехал, а один парень из Москвы, который стал здесь вести дискотеку, на выданной Ему чешской дискотеке, возил заодно с любым количеством японских двухкассетников и таких же фирменных кассет к ним Сони и ТДК — хотите чистых, а надо и Пинк Флойд, и Битлз, и Бони-Эм, и Розенбаум и с Вилли Токаревым и:

— Он вышел и упал на снег, — Александра Новикова.

Вилли Токарева повара уже не бегали слушать поближе к бару, бросая свои холодные закуски и уже почти готовых Цыплят Табака и Пельменей в Горшочке для забивших до отказала — и так каждый день — этого Центрального Кабака, — а:

— Сами и пели в такт этому:

— Сегодня баба заказала мне сазана, как никогда вдруг натяну-лося блесна, со дна я вытащил живого партизана — не знал он, бедный, что закончилась война! Эх, хвост-чешуя, не поймал я ничего, — ибо — как грится:

— У нас всё уже было-о.

Или:

— Мама Дзедун — большой шалун, он до сир пор не прочь кого-нибудь потискать! Заметит слабину, меняет враз жену, и вот недавно докатился до артистки! Он пахудал, он маху дал, у ней отрылся темперамент очень бурный! Не баба — зверь, она теперь вершит делами революции культурной!

Та-ко-го! Еще ни-ка-да не было. Ай, да, Махал Махалыч, ай да, сукин сын, устроил народу праздник на всю оставшуюся жизнь.

Старшая смены повариха, ходившая всегда, как чернушка-замарашка в подвале Собора Парижской Богоматери — попросила у директора разрешения выйти в сам этот Зрительный Зал, и почти сразу сняла двух чурок, торгующих здесь:

— Пами-Дороми, — у нее есть, где жить, а он — по нашим понятиям — человек богатый, имеет — подержанную — но Жигули 13-й — мягкой, как говорит — модели.

Спрашивается:

— Зачем нам коммунизм, если он почти уже наступил наяву. — Ибо:

— Еды навалом, вина — в сухогруз — тем более, ибо взяли моду пить не просто шампанское, а чтобы жопа не слиплась совсем:

— Брют и шоколадку большую отдельно.

И да, лед из льдогенератора?

— Обязательно.

Мясники трезвыми бывают только утром, но до такой степени с похмелья, что выпили — украли с витрины — думают, что здесь дураки живут — бутылку дорогую пузатую коньяка импортного — коньяка, что не сразу заметили:

— Намешано, как кофе из тоже импортной Венгерской кофеварки, но из сброса вторяков.

Раз приехал сын Аркадия Райкина сюда с гастролями и ему Он — бармен заказал специально молочного фаршированного поросенка. Жаль, таксист Лева припозднился — опоздал с Константином на борту, — а:

— Мы не знали, что свинину едят не все, тем более евреи.

Во дожились — все равны!

Но, как это и написано у Пушкина в Повестях Белкина, зря вы их не читали, ибо там так и написано, что существует не одна, а все четыре стадии:

— Кого Его падения. — А не только, как обычно распространяется:

— Пришел, увидел, победил.

Применен был прием, который не знаю, бывал ли в Голливудском кино:

— Вот тот Рот Фронт, вешавший в местных деревнях кессонные потолки собственного литья коровам на шеи, решил, что это слишком много в дополнение ко всему Иму — еще и обыгрывать его в карты, что в Трынку, что в Покер на последние барыши с этих трудовых коровниковых потолков. И уговорил, или договорился с одним местным — на вид полным абармотом, но телосложения горбуна Собора ее Парижской Богоматери, чтобы еще больше втерся в доверие к бармену, которого и так защищал, когда — бывает совсем обалдевшие от пьянства на какой-нибудь свадьбе мальчиши-крепыши — лезли на бар, как пираты на бесплатное торговое судно:

— Налей, но учти — денег у меня уже нет, всё подарил жениху на свадьбу, — так можно думать, думал, что бар на свадьбе уже бесплатный — не мог, так как иначе зачем так наглеть, несмотря на то, что видно — как говорил Владимир Высоцкий:

— Настырные они, — боксеры курские и им подобные, очень любящие давать апперкот.

И этот Коряга, как немой, ни слова, след-но, не говоря этому курскому Васе одним ударом тут же вышибает челюсть. Инвалид, как говорится, бывало в кино.

Или трое по глупости и обидчивости, что не налил забесплатно знакомому детства что-нибудь, ждут его — бармена — после окончания работы на выходе из ресторана. И с заранее заготовленным грубым тоном. Опять та же картина Репина:

— Один или два удара, и всё — челюсть, нос — сломаны.

Такому, действительно здесь делать нечего, так как есть только одна альтернатива, но Голливуд отсюда далеко, чтобы играть там в фильмах Стивена Кинга идиотов с лапами, как у орангутанга, умом хитрожопого и наглого каптерщика на Зоне, а здесь:

— Дурака без гроша в кармане всегда.

И что самое интересное, даже боялся садиться за стол, когда бывало играли прямо в ресторане после закрытия, а вся блатная — но бывшая блатная шпана, а сейчас славная только тем, что только-только вышли из тюрьмы, точнее, вчера-позавчера вернулись с Зоны:

— Пили и гуляли скромно на свои деньги, но в уже закрытом после 11-ти ресторане.

Не часто, но такое бывало, ибо Он — бармен — хотел, чтобы эти люди в новом для вернувшихся с Зоны городе, не чувствовали себя, как нищие инопланетяне, которых — два — нашли американцы в пустыне Сахара и сразу отправили в лабораторию для исследования, как насекомых. Жить-то, след-но:

— Еще можно!

Но его — этого Коряги — восхищенные взгляды, как Он весело и легко обыгрывал всех, не жуля — по крайней мере — на вид, а просто умел так притворяться, что мог угадать, кто блефует — его понять не могли. А каждый раз с хорошими картами только вскрываться — выиграть нельзя, — эти взгляды, что перейдут не то, что в зависть, а уже именно ищется, и будет найден иезуитский способ, как взять эту, всеми уважаемую, Трою.

Ожидать прохиндейских методов можно было от Енота, который уже перестал почти мечтать о своих кессонных деревенских препаратах, а только думал:

— Как обыграть бармена, — но, что идиот Коряга может быть главным оператором этого дела, — точнее — стать:

— Абсолютно нельзя было предположить даже.

Ему кочегаром работать в преисподней — в карты — даже в дурака, а уж тем более в козла — даже присниться не может.

Многие крупье могут быть шулерами в казино, — но! Их же ж видно, как белый день ночью.

Обмануть трудно. Неужели можно заставить? Оказалось, да.

Не знаю, было ли также с Пушкиным, что он, в конце концов, проиграл 140 тысяч, но вполне возможно, ибо способ этот действует. Тоже и с Достоевским.

Представьте, например, Гудериана, которому в тыл ударила его же танковая армия! Он-то только-только вознамерился легко поиздеваться над русский Иван на Курской Дуге, а его полковники, вдруг отказались его поддержать!

Так не бывает, но зато:

— Есть.

Дас ист фантастиш непревзойденной наглости. Тот, кто вас защищал, как послушник Собора Парижской Богоматери, ваш негласный телохранитель, вдруг — как гром среди вечернего неба — заявляет:

— Сегодня пойдешь со мной.

Ибо так сказать нелогично: кто его — собственно — просил о защите? Так — имелось в виду — между делом, ибо враг мыслился для всех, кто хотел выиграть здесь в карты, был не идиот из Собора Парижской — уже в какой раз — богоматери, — а другой слуга, который разорил своего немецкого хозяина и взял себе его доброе имя, — почти Рот Фронт, — а реально:

— Рот Шильд.

Он, как противник, отвлекал взгляды ото всех остальных претендентов. Точнее, их и вообще, кроме этого Рот Шильда больше никого не было, ибо он тоже вел довольно хитрую атаку, не как Игроки Достоевского, прикидываясь чайниками, он наоборот, так и говорил Бармену часто или, по крайней мере, иногда, и не просто:

— Я тебя обыграю всё равно когда-нибудь, — а:

— Раздену полностью! — и считал, что у него есть повод так говорить прямой, ибо он, Бармен, обыгрывал и этого прохиндейского молдавского еврея:

— Со смехом, — что тот вообще ни бэ ни мэ в этом деле, а лезет на рожон против профессора с большим стажем.

Ибо было известно — через одного местного друга этого Енота, который тоже пошел с ним вешать потолки в коровниках, чтобы подработать — что Бармен еще в совсем молодой молодости играл в карты с такими дядями и будущими бандитами, что этот Нерон — помощник Енота по коровам — тогда мог только смотреть на такие игры. Но тоже играл в карты, так как здесь, кроме Этого и футбола — больше вообще ничего тогда не было. Играл, да, но хотел выиграть — как, впрочем, и сейчас — только способом прятанья карт под жопу.

Наглости хватало и у него, но не такой, как ожидалась в недалеком будущем от смирного защитника Кори. Но Нерон иногда замечал эту наглость у Коряги, и по пьянке бил в голову так, что Коряга очумевал до буквальности — переставал соображать, где находится и что происходит, говоря после:

— У меня голова слабая, — но и кулаки у Нерона были побольше, чем даже у него.

Сейчас уже нельзя исключать, что Коряга — скотина — и тогда притворялся, пусть и не на все сто процентов. Сильней силы в нем была наглая хитрость — теперь вполне можно сказать:

— Кровожадного зверя.

И можно только удивляться, какие черти бродят среди пустоголовых обезьян!

Но Нерон и предупредил его, когда однажды зашел вместе с чуть скрытым темнотой Кори, чтобы занять денег, которые у него самого неожиданно кончились:

— Не играй ты с ними, — почти шепотом в отрытое окно.

Прием же был такой — для начала:

— Бармен берет денег побольше, потому что у Рот Фронта уже скопилось тысяч сорок, и обыграть его со ста рублями не получится, тем более, эта вторая скотина, но тогда еще считалось, что первая:

— Чуть проиграв, тут же просила подождать, — я сейчас схожу за деньгами, займу, — у какого-то начальника, который знал, что Енот в колхозе за удобства для коров получает деньги железными упаковками по многу тысяч сразу на всю бригаду. — Которая ему не раз уже била морду, за то, что этих денег как раз и не оказывалось, — а:

— Где?

Ответ, и ответ единственный: проиграл Бармену. Хитрожопого до самозабвения и к тому же твердолапого еврея Рот Фронта обыграли, несмотря на то, что действовал способом, так сказать:

— Сложносочиненного вранья, — не стесняясь показывал Бармену такие фокусы, что можно думать, думал только об одном:

— Не походи ко мне близко — я тебя боюсь, что могу остаться совсем без новой Девятки, которую ему обещали достать в областном центре такие друзья-музья, но только с прибалтийской помесью.

— Дай мне немного денег.

— Зачем?

— Сейчас верну, — и протягивал лапу через барную стойку, похожу на совковую лопату почти шагающего — если иметь в виду по силе — экскаватора, но не подумайте, что имеется в виду барная стойка, похожа на экскаватор, под которым когда-то работала легендарная почти, — нет, не Марина Влади, — а:

— Татьяна Конюхова, — его, этого Енота трудовая, мозолистая рука.

И брал рублей семьдесят десятками, а возвращал сорок. Зачем брал — неизвестно. Но тут же и следовало это саморазоблачение:

— Пересчитал деньги?

— Зачем?

— Пересчитай.

Абсолютно не было заметно, что десяток стало меньше, и уж тем более:

— Как этот Ротик сумел так их загнуть, что до сир кладет коровники, а не работает в цирке.

Какие люди, мой батюшка, а проигрывали ему, владельцу почти своего бара.

Явное двойное шулерство: не скрывает, что умеет так прятать карты, что и не только увидеть — заподозрить в жульничестве нельзя — сам всё рассказал, что умеет, но, конечно, делать этого никогда не будет.

Тогда, что же будет? — спрашивается.

Оказалось, что он и обыгрывал Бармена с помощью Коряги, но как — толком неизвестно, главное, что пока Енот отдавал Кори только на птичий корм, чтобы имелась возможность вообще заходить в бар.

И каким-то неизвестным образом Кори так научился жулить — скорее всего — метить карты так незаметно, что, обладая хорошим зрением, мог видеть только он один. Заметно было только, как внимательно он смотрит на сдаваемые карты. Это здесь.

В других местах, где тоже начали играть в Трынку — нагло придумывали правила, что можно легально подглядывать друг другу в карты, если реципиент не против — меняться картами:

— Нельзя, — но в принципе, — и это:

— Можно!

Бармен, раз попав по пьянке ради веселья на такую игру, заикнулся, что это бред пьяного ежика и вообще беспредел, — но Кори, как говорил Владимир Высоцкий:

— Молвил уже грубо, что здесь так играют-т.

Это деревня, а не город тебе.

Вот скотина. И можно было только плюнуть ему в рожу, и чтобы больше никогда на глаза не появлялся.

Однако забывается, и до такой степени, что и не верится, что в природе и обществе водятся такие твари, которые на завтра приползают, как ласковые змеи, что, мол, так и так:

— Надо было обуть одного лесопильщика.

А ты был пьяный, тебе всё равно хотелось только посмеяться.

И раз дело дошло до того, что Бармен отказался играть с ними, с Еной, имеется в виду, потому что бесполезно:

— Будет до утра бегать по городу, занимать деньги, чтобы отыграться, а когда везенье, — или что у них есть еще там — перейдет на обратную сторона — сил уже нет отыгрываться, ибо надо ехать домой за деньгами, а уже утро, спать очень хочется.

Коряга пока так и считался прислужником, и лично никогда здесь, на хате, где жил Енот у матрешки, которая никак пока не могла насытиться, как все — девушки из местного швейного ПТУ — иво приличным членом.

Хотя и могла догадаться, что больше ему нужна была двухкомнатная квартира и пожрать так хорошо, чтобы это было именно:

— По-русски, — а она была то ли шеф-поваром, то ли даже заведующей столовой, и готовить щи очень даже умела.

А то, бывало раньше, припрется в ресторан — не в этот, где работал Бармен, а при гостинице, следующий по счету годности для развлечения контингента:

— Картошечки с селедочкой, сделал мне, Валя, — я только с работы — мать его, в кожаном пальто, приехавши из коровника, находящегося в местном пригороде, — изжога мучает, поэтому минералки и водки тоже, само собой.

Кого угостить, всегда пожалуйста, имеется в виду официантки, которых, похоже, он уже всех здесь давно трахнул.

Вот такая скотина.

И единственное, что его очень злило — это, как Бармен постоянно потешается над ним в игре.

Конечно, это отговорка, что именно поэтому они создали эту группировку из Коряги и Енота, чтобы обыграть его так полностью, как это обещал Енот:

— Чтобы пришел ко мне на работу, и я его возьму.

Все прибамбасы только с одной целью: просто обыграть по-крупному и всё. Общество социалистическое — здесь особо не разгуляешься. Никакой недвижимости ни у кого нет. Машин новых — тоже пока не было.

И обыграли.

Коряга объяснил:

— Будем играть вместе — Енот в это время был в большом плюсе — выиграем, возьмешь свои пять тысяч, а на остальное будем играть — выигрыш:

— Поделим.

И так и вышло, — но! Коряга не отдал, как договаривались эти взятые Барменом последние пять тысяч, да в долг у брата, держащего их в ожидании приближения прихода из Германии немецкой, естественно, стенки. Все ценные вещи, вплоть до импортных югославских ботинок и пыжиковых шапок, были уже у всех на работах, — если это были большие предприятия, как завод АЗЛК в Москве, или вообще, хоть инвалидная, но государственная организация, — кабак, видимо, сюда не входил, ибо снабжался тем же самым только через спекулянток и спекулянтов, берущих, в общем-то недорого.

Например, кассета ТДК или СОНИ всего пятнадцать рублей, а то и дешевле, но с доставкой. Вряд ли она стоила меньше десяти. Двухкассетник японский:

— Диск — Кассета, — и то привезли Бармену за недорого.

Что хочешь — всё есть, любые фирменные духи от Клема до Пуазона, ибо на них здесь сельские пункты заготавливали для Франции грибы лисички, и другие ягоды.

Жизнь пошла, которой не знали наши люди, еще чуть-чуть — два-три года — и начнут, мама мия:

— Продавать новые квартиры, — пока еще не было.

— Я не пойду больше с вами играть, — сказал Бармен, а Коряга прямо через стойку ударил его кулаком в середину груди, как один кулачный боец Лермонтова.

До этого говорилось:

— Пойдешь, я тебе сказал! — и тогда Коряга сразу отвернулся в зал, как упрямый баран.

Имелось в виду, не зря же тебя защищали столько лет ото всех неприятностей. Но каких неприятностей?! Это были только подвыпившие мужики иногда, и даже очень редко, — ибо сам Кори кто такой был — так только обычная шестерка.

Хотя было уже известно, всех девушек, которые искали по кабакам, кто их трахнет, так как некому, — он, да, трахнул, но прежде, чем уйти навсегда, через два-три дня или грабил на всё золотые кольца, которые у них были, или слезно — как он умел унижаться:

— Брал тысячи две в долг, — неделю обещал и обещал отдать, потом нагло посылал:

— Чтобы я больше тебя не видел, — и с таким иступлено взбешенным видом, что они пугались и отступали — натуральный грабеж, которого здесь себе никто не позволял.

Такие не только сидели, но уже больше никогда не возвращались в город. Но эта тварь — как потом оказалось, когда арестовали Нерона за пистолет — Бармена тоже вызвали на допрос, видел ли он этот пистолет когда-нибудь у Нерона, и дали прочитать показания Кори — часть листа:

— Там было так написано, что ясно: Коряга работал и на милицию.

Что здесь удивительного: на Зоне — говорят — он был каптерщиком.

Не зря интуитивно Нерон его периодически бил, вызывая в ресторане после закрытия или в фойе во время, когда другие танцевали, на шутливый бой, но бил, что Коряга отваливался, как очумленный. Надо было вышибить ему и последний крепеж мозгов.

Надо было и Бармену, дать этому кретину по лысине бутылкой шампанского, когда он сел, повернувшись от стойки в сторону зала.

Сколько народу потом проиграли ему много денег, и применялся тот же прием, что применял Енот пока не отвалил отсюда всем задолжав из-за проигрышей Коряге, который его уже нагло — после разрыва Енота с Нероном, так как не доплатил ему зарплату за благоустройство очередного коровника гипсовыми — как в московском телецентре — потолками, решив уже, что он работодатель, а Нерон только рабочий.

Оказалось, да, но только не в этом случае понимания Нерона, у которого в сарае до этого жил пришелец из молдавских евреев Енот.

Из-за этого произошли изменения, так сказать, изменившие всю жизнь.

Бармен смог купить в Москве только двухкомнатную квартиру — на трешку денег, как раз в это время, когда надо делать первый взнос — не хватило.

Здесь можно было еще — когда деньги уже опять были — взять трешку, но он постеснялся брать на одного, хотя и это была уже лирика, но вот на некоторых, видимо, еще действовал официальный запрет, что можно прописать любого родственника, а потом выписать.

И вот эти недостающие третьи комнаты и здесь, и в Москве привели к печальным последствиям.

Человек — выходит — должен идти так на атаку, как, однако, на обман!

Например, есть затруднение, брать или не брать жигули Ниву, новую, когда появилась возможность, так как низкие Лады не очень нравятся, — и:

— Проверь — чего проще позвонить тому, кто продает подержанную, и прокатиться на ней.

Не-ет-т! Это обман! А надо жить честно, если — имеется в виду — деньги-то уже есть.

Поэтому так прямо и сообщается реципиенту:

— Вы продаете Ниву, можно я на ней прокачусь за сто рублей, чтобы знать, надо ли мне брать такую же новую?

И ответ:

— Нет, — ибо сто рублей — не деньги для такой канители ехать на другой конец Москвы, чтобы так развлекаться.

Результат, взял на риск Ниву, хотя продавец приехал на встречу на Девятке, как на машине гораздо более предпочтительной для Хомов Нормалис.

А она и — о, ужас! — не едет! По сравнению с обычной машиной ползет, как каракатица. Более того, долго разгоняется, и:

— Проседает зад, когда в нее садятся не три, а только два человека сзади.

Четверых едва везет, как трактор, который летать вообще и не собирается.

Герои древности, следовательно, должны были идти не на такой вот:

— Проверенный-непроверенный риск, а наоборот: надо было сразу обмануть продавца старой Нивы, что хочу ее купить, а потому и желаю проверить.

Ответ однозначный:

— Приезжай, прокатишься.

Выходит, обман так и так произойдет, и, след-но, лучше начать его первому.

Как и предупредил своих корабельщиков Одиссей многоумный:

— Никого не ешьте пока на этом только на вид необитаемом острове.

Почему, спрашивается, не всем это и понятно. Ибо и нужды не было их есть, если иметь в виду:

— Жить, как жили раньше, питаясь только коктейлями — хотя и обернутыми в махровое полотенце и со льдом, да консервированными креветками, — как делал тоже Хемингуэй благородный.

Тоже вступивший в бой с немецкими чудовищами на одном — он надеялся — ими обитаемом острове.

Там и там, у Одиссея и у Хемингуэя, бой, — но немцев же ж никто не сожрал, по крайней мере, пока они не зажарились в дыму пожарищ этого острова в океане.

— А надо было?

Судя по современным откликам, да, ибо говорят, на войне, а зажрался, как и его герой Роберт Джордан, хотя и в другой, горной местности.

Ко мне пришла такая малютка в стиле не нашей татаро-мордово-и всех остальных — без названия — симпатичностей, что, если я Пушкин, то это и была моя жена.

— Как ты узнал? — улыбнулась и заказала коктейль, за которой я не взял денег, но с ужасной, увы, мыслью:

— В следующий раз. — Так бывает, но зачем:

— Абсолютно непонятно!

Если только одно объяснение реально: ее армейский — на год — муж, потому и служит всего один год, что второй срок отбывает — как эманация — рядом с ней!

Поэтому:

— Не могу! — Ибо, можно, но не при нем же, на самом деле.

А надо, надо, Федя, — вот в чем дело, что даже обязательно, ибо всё равно пошла с Маркизой по гостиничным номерам. Хотя и у русских деньги были. Слишком много разных товаров привез мне ее муж — от кассет, часов, жвачек, двухкассетников до музыкального центра, чуть не десяток Монтан и Вранглеров, которые от бурной деятельности горели почти, как на пожаре:

— Часто приходилось стирать.

Глава 4

Удивительно, но никто не вступает в дискуссию, даже не делают элементарных возражений, когда я показываю Воображаемый Разговор с Александром 1 — получается:

— Боятся! — не меня, имеется в виду, а того, что будут участвовать в проходе через Лес Густой, где бывает такая дребедень, что могут обвинить в участии — мама миа:

— В заговоре против Капитала Карла Маркса и ЭмПи Ле, принятых здесь на вооружение, как наука.

Но главное всё-таки, боятся, что не справятся с анти-аргументацией, ибо в процессе долгого разговора придется упереться в стену:

— За нами уже нет не только Карла Маркса и Ле, — а:

— Остались только мы сами, — Сами вынуждены признать себя людьми, не непонимающими Воображаемого Разговора с Александром 1, — а:

— Не хочу этого понимать!

Во время Перестройки — да и вообще в приватном разговоре — такой аргумент невозможен, так как является однозначным признанием себя только:

— Амебой.

Что, например, могли возразить ребята, заехавшие в дом, чтобы петь песни про падение Вавилонской Башни:

— В борьбе роковой, — профессору Преображенскому, который вопреки Михаилу Булгакову, согласился на предложенную этими ребятами дискуссию, но со своей темой:

— Описался Пушкин или не мог? — когда устроил Царю такие разборки, что сам так встал на его место, что подтасовками уже не мог заниматься никто из них.

Ссылки на Маркса и Энгельса, на Каутского даже — это уже только липа, которую понял Василий Иванович, и, махнув с досады лапой:

— Сам поплыл через руку Отступления.

Только одно:

— Несмотря на то, что Капитала и Эмпирио-Критицизма, — как распер его подпорками вчера князь Вяземский — не знаю уже понявший, и скорее всего, да, что бог — невидим даже Бенедикту Спинозе, что остается предположить, как единственно реальное:

— Всегда находится на Полях Текста — в Посылке. — И, следовательно, Человек может только о:

— Нём, — гадать уже не получится, — ибо:

— Если я думаю, Ты, Господи — Существуешь.

Следовательно, несмотря на то, что не читали ни Ка-Пи, ни Эм-Пи — бригадмильцы из дома номер на Пречистенке, только намедни и Каутского купили, так как за бесплатно выдали, — против именно потому, что:

— Не мы это писали. — А посторонним — сами знаете — вход у нас запрещен.

Бог, следовательно, настолько здесь Посторонний, что не может, как у Булгакова в Мастере и Маргарите — даже спуститься на землю, а появляется на крыше.

Могут сказать да, — но только по приказу.

Пушкин смог предложить человеку путь самостоятельного мышления, — но с:

— Парадоксом, — идущего Вдвоем на Пути в Эммаус.

По тексту художественного произведения, однако, парадокса никто не замечает, что пишет один, а в Разговоре участвуют Двое. Всё нормально, — но!

Только до тех пор, пока не начинает, так сказать, разлагаться картохфель на полях. Когда уже от первой свежести остались только одни воспоминания.

Имеется в виду, что каждый из участников разговора рассматривается только, как:

— Один, — не принимая во внимание, что идти они могли только Двое.

Та же самая ошибочная критики Спинозы Юрием Вяземским, предположившим, что бог может быть в посылке, а может и не быть. Ну, если о Нем ничего не сказано. Так можно думать, но только в учебнике.

Спиноза привел фразу подлинника:

— Человек придумал бога, — так как Бог — ВСЕГДА в Посылке.

Отсюда и следует честный — почти — и решительный ответ бригадмильцев из дома на Пречистенке:

— Вы правы, профессор, но Наши люди этого не поймут. — А здесь посылка:

— Ибо они такие-сякие, что мы и должны только за них думать.

Тот непреложный факт, что и понимать хомо ничего не надо, ибо он только первый, а второй сам думает, так как идет, хотя и вместе с первым, — но только:

— Рядом.

Как и сказано:

— Ты иди, — ибо мы тоже засиживаться здесь долго не будем.

Вот она свобода, так как человек с другим мнением не мешает первому, если шагает не в одну ногу, — а:

— Рядом.

И выходит, люди делятся не на непонимающих и понимающих, а на тех, кто понимает, и на тех, кто тоже понимает, но не хочет и не хочет принять этого понимания.

Вот этот довесок Нежелания и противостоит — нет, не Пушкину в Воображаемом Разговоре с Александром 1, — а самому Тексту этого Разговора.

Текст, именно ТЕКСТ — не получает права на аттестацию, как земной житель. А по этой причине исчезает и сам:

— Человек.

Ибо слово Человек и надо переводить, как тот, кто:

— Умеет ЧИТАТЬ.

Здесь же поставлено в посылку, что читать может каждый. Вот из ит? — спрашивается.

— А что еще-то?

По Евангелию, правда, можно предположить, что не у всех есть Вторая Скрижаль Завета, — как написано:

— Некоторые зерна истины упали слишком далеко от дороги правды, сразу попали в терние, и эта Скрижаль не смогла вырасти.

Ибо:

— Ей тоже надо отдельное помещение, так как растет Она — Вторая Скрижаль не в Человеке, — а:

— Рядом.

О чем, собственно и вели бой проф. Преображенский с Дом-Комом:

— Отдай, профессор, лишнее, — и он:

— Нет и всё! — и отошел даже к стене с опасной, как советовал Высоцкий, — что даже позвонил следующему своему реципиенту, которому было достаточно простого только продолжения жизни, так как думать о Вечной и:

— Запрещено фундаментально.

И для насмешки над профессором ему дали Подселенца его же собственными лапами:

— Ты мой папа, профессор, — вымолвил Шариков.

Пришлось схватиться за голову руками, и иди, хотя пока еще не куда глаза глядят, а только в операционную или обедать:

— Зина!

И не смей называть ее Зинкой!

Следовательно, да, путь есть, но однозначно не в Эммаус. Ибо и сказано:

— Свято место пусто не бывает.

И значит:

— Попробуйте доказать Пятый Постулат Шарикову.

Насколько правомерна такая постановка вопроса. И объясняется, почему такой не ставится, а сразу утверждается:

— Чтобы все!

И, действительно, разве не должны все — верить в Бога?

Как, если сказано, что не у каждого есть эта дополнительная, вторая квартира?

Неясно, что было впереди:

— До 17-го года, — отсутствие этой дополнительной площади, или нежелание ее приобрести?

Сказано, однако, как про Чтение книг Данте Ад, Чистилище, Рай — только в:

— Нигде не купишь.

Отсюда следует, что приобрести в процессе жизни всё-таки можно, — если:

— Купить эту землю, как Том Круз и Николь Кидман — задним числом, Далеко-далеко, в Далекой стране.

Можно так и сказать:

— В кино.

И, собственно, именно это предлагал всем сделать Апостол Павел На Пути в Дамаск. Даже царю Агриппе, который как местные дворяне — в дворовой одежде — прямо тут, в зрительном зале — с винтовками за спиной — не смоли кинуться гуртом на Сцену, а как только появилось это Явление Христа Народу, — в виде:

— Прибытия Поезда, — побежали, как от наступающей с большим численным преимуществом армии Врангеля.

И появляется сомнение, что у нас, здесь! и, оказывается, может быть:

— Не совсем по-честному, — и значит при такой высокой точности — встретили, да, но, увы, не того Емельяна Пугачева, который обещал крестным знамением, что он царь:

— Настоящий-й!

Но тут же и успокоили:

— Не надо так уж всего бояться, тем более вообще ужасаться, — ибо это только иво:

— Игры Разума.

То, что этот разум Великолепный — оставили в умолчании.

В фундамент Ошибки Пушкина поставили Вавилонскую Башню — так сказать, поперед батьки в пекло — что Человек не участник соревнований Жизни:

— Художественного Произведения.

Следовательно, то, что Пушкин гений — это только ваше личное мнение — оснований в объективной реальности для этого нет, — так только:

— Просто гений — и всё.

Это всё равно, что бог написал роман, а его придворные похлопали, но на реальность их — этих лудэй — существования на Земле:

— Сурово, — как на суде в 37-м — загудели по-звериному-му-му.

Как и сказано:

— Боги, боги, боги. — Когда отряды греков вели бои при осаде Трои, — они могут, конечно, но зачем — нам обязательно не рассказывают.

Хотя всё, конечно, но, увы, не в прямом эфире это ВСЁ находится, а как распылил туман Лессинг:

— Часть всегда находится за туманом.

Следовательно — не совпало — значит, бог и заходил к вам — но в не гости, разумеется, — а, вот настаивают, что:

— Помочь.

Когда Макферсон издал Стихотворения Оссиана. Буквально специально написан такой короткий рассказ, чтобы продублировать Воображаемый Разговор с Александром 1.

То, что происходит может видеть только Читатель. Пусть это будет машина, но сделанная именно Аланом Тьюрингом для разгадки Шифра Энигмы — герои сами — внутри произведения понять ничего не смогут, — как это и не понял никто из разрешенного литературоведения. Как именно от души и сознательно:

— Ветхого Завета, — по Сартру:

— Наблюдать себя наблюдающим, да, можно, но только теоретически.

Но!

Какой Сартр, если Пушкин это сделал, можно сказать, еще до нашей эры.

Макферсон Оссиана написан и буквально, на вид, как монолог только, как письмо одного человека другому, как разговор инопланетян, — но! С условием, если такой текст увидит Человек, то сможет поверить, что жизнь вечная есть и:

— На Земле!

Как Завещание, следовательно, написано людям:

— Мы улетаем из-за ряда создавшийся здесь невыносимых причин, но вы — в принципе — можете победить.

И завещание это о вечной жизни могут прочитать только люди. Как это и попытался сделать Король Лир, очнувшись от ужаса, что голова его, оказывается, ходит по Земле, — а не:

— Наоборот.

И чтобы не забыть эту новую для себя трансформацию, привязал к голове пучок травы, что значит молвил почти чистым русским языком:

— Избушка, избушка, повернись ко мне передом — к лесу:

— Задом.

И было, хотя и не сразу.

Лев Толстой отказался пролаять это заклинание, ибо и посчитал, наоборот, варварством. Но варварством при условии, что человек и не достоин ни вообще, ни в частности — жизни вечной. И знаете, почему?

— Ее не бывает.

По крайней мере, для человека даже не предвидится.

Не может человек, следовательно, увидеть, что в Макферсоне и Джонсоне идет между ними диалог, так как для этого надо кому-то Объективно смотреть это Кино. Но в тексте такого человека нет.

Снаружи? Не бывает.

Вот удивительно! Есть, а не бывает. Априори, хотя и без уведомлений приписано к каждому при рождении — по мнению Толстого:

— Не может Читатель, как Герой Романа, войти в художественное произведение, — так только, наблюдать со стороны, как вот именно кино, а так-то, конечно и всегда:

— Не Дартаньян, не Дартаньян.

Подражать может — участвовать реально — нет.

Тогда как на самом деле — Читатель — это бог художественного произведения, который и вдыхает в него радость жизни.

Получается, очевидно, да, но так как не может, то и нет.

Роман — это только звук глухой в лесу пустом — хоть и наоборот — оживает он Только при прикосновении Читателя.

И Пушкин специально придумал такой текст, где это происходит образцово-показательно:

— Герои разговаривают письмами в письме одного из них.

Разговаривают полу-предложениями: один начинает предложение, другой его продолжает. Получается, как два в одном.

Но! Как это бывает в жизни? А если нет — значит сказка.

Забывают известный постулат: жизнь — это еще не вся жизнь. Почему долго и трудились бесплатно Сезанн и Ван Гог, чтобы сделать для себя и для других людей поставку вот этой второй ее половины.

И что удивляет, кто-то это понимает и тут же запрещает пользоваться. Вот ведь дураки дураками на вид, а:

— Искусство запрещают, если оно очевидно, как Пикассо.

Так, с рук можете купить маленькую книжонку с Авиньонскими Девицами и Герникой на перекрестке недалеко от книжного магазина на Калининском Проспекте, а чтобы чинно и благородно, как пожрать напротив в ресторане Прага шашлык по-Карски:

— Запрещено.

Есть можно — смотреть нет, — это не кино и иво немсы?

— Ну ты, пойдем со мной! — а я, между прочим, был занят.

Можно вообще думать, что она и не так назвала меня, а по фамилии.

Но, если быть такими дотошными, то и непонятно будет, почему жизнь такая — короткая или длинная?

Вот, может показаться, что уж слишком короткая. А это значит, что и длину ее можно еще уменьшить.

— Карты, деньги, два ствола, — что выбрать? — Если два ствола, то и надо узнать у нее, где брать второй.

Идем, не знаю, с чего начать, и для этого оглянулся.

— Кто там?

— Вот из ит?

И неясно, думает ли она про меня, как про него, но с большим потенциалом?

Она держала меня под руку, как спасательный круг, и я надулся, чтобы она не разочаровалась. Оказалось — на берегу — стало еще труднее.

— Не окажется ли пятьдесят адвокатов на дне океана хорошим началом?

— Я не поняла, — ответила она так серьезно, что, кажется, действительно, настроена хуже некуда — если ничего ей не дам прямо сейчас — уже никогда больше не только не возьмет, но и не предложит.

И раздел ее в воде так, что ее целиковый купальник поплыл по этому озеру, как по реке — очень быстро, а даже с набором скорости, как на Дикой Реке, как от Ким Бейсинджер, — нет, нет, а от Мэрил Стрип ее сверкающий наган:

— Почти сразу на дно.

— Это Дикая Река? — спросила она издалека, боясь и на берег выйти, и не очень надеясь к ней приблизиться. Имеется в виду: то я, то она думаем по очереди.

Я и вообще никогда не думал, что смогу писать Эссе, начиная только с 24-х лет. Имеется в виду, мечтать, как в детстве и до сих пор, когда была радость идти хоть куда минут тридцать-сорок — вторая жизнь:

— Рождалась именно во время движения, — как вполне возможно думал и тот, кто первый заметил, что и она, Земля, вертится.

Галилей.

— Точно. — И приписал этот ответ ей, хотя на вид:

— Да, может, но только — и то, если это возможно — трахаться, а вот разрезать торты и жарить треску с навагой на Белом море — сам видел:

— Очень любит.

— Вот из ит?

— Я грю, так и пойдешь не евши?

— Что это значит: не евши? Я не буду ничего делать, пока ты не достаешь из пучины вод мой купальник.

— Послушай-те, я сам боюсь так глубоко плавать.

— Ты должен доказать свою любовь ко мне.

— Уже? — только и хотел спросить, но сначала решил точно вспомнить: неужели всё уже было, а я даже не успел мало что запомнить.

Существует ли такая возможность, чтобы время иногда рвалось, но так малозаметно, что сомнения есть, но они настолько мимолетные, что проверить их существование еще раз — нет уже времени.

Но так как я был уже близок к открытию Теории Возврата, что значит:

— В одну и ту же реку можно войти дважды, — что и ясно:

— Веры в нее — у других, я имею в виду — придется настолько долго ждать, насколько удастся развернуть человеческий разум лицом к лицу с — нет, нет, я даже не оглянулся по сторонам — и хотя еще не читал Михаила Булгакова:

— С богом.

И знаете, почему?

— Что? — переспросила она уже спрятавшись за кустом какой-то сирени, пока понимала, что я настолько увлекся, что не вижу ее — точно.

Хотя не думаю, что у нее не было стремления, предоставить мне такую возможность целиком и полностью. И, разумеется, и подсмотрел, когда возвращался из реки, войдя в нее второй раз для нее незаметно.

Ай, и мне за всё, что можно так хвать, что думать:

— Не нарочно, — значит игнорировать элементарные научные знания — даже учебного уровня — а притвориться всё равно не удастся.

Наконец, она настолько забыла о купальнике, что захотел ей тут же объяснить, почему мне — скажем так:

— Мало кто поверит, — ибо придется доказать.

— Подожди, не говори, я сейчас так люблю тебя, что смогу догадаться.

Бежать? Неудобно сразу сдаваться, что не смог поймать ее купальник на дне ночью. Ибо:

— Ты всё можешь?

— Есс, мэм.

Действительно, человек, который смог, как Экклезиаст, понять, что всё уже:

— Было, было, было, — не может, тем более, стесняться голых баб.

Несмотря на то, что они и сами этого не хотят.

Но были, были в детстве — по крайней мере — две девушки, которые меня так до сих пор любили, что вообще ничего не стеснялись, а одна даже писала, чтобы, как я:

— Стоя к стене, — как написано в Библии, — в данном случае, на столб калитки.

Так бывает? Может и нет, но было.

И объяснил — в связи с этим — что не Иаков до сих пор правит миром.

— А Исав? — то ли спросил за нее, то ли она сама прозрела, но не настолько, разумеется, чтобы я поверил в это.

Логика — почти элементарная — но и содержание настолько далекое, что прямо, как горячий пирожок из:

— Ветхого Завета.

Фантастика этого открытия была в том, что я и сам не понял сначала, что происходит:

— Читаю текст, который сам написал месяц назад, и им — даже своих глазам не верю: написано всё наоборот, чем я писал, предварительно, несколько раз сверившись и Библией.

Думать, что я уже тогда — месяц и неделя назад — сделал это открытие, но настолько меня удивившее, что и забыл об этом навсегда, — можно, но лучше, наоборот:

— Описался! — но — этот знак восклицания имеет в виду, что это было сделано два раза с интервалом в три-четыре страницы, и точно помню, что специально не только еще раз прочитал это место в Библии, но и по интернету объяснения случившего очень-очень давно — не один раз.

Если только я Доктор Зорге и за мной следят японцы, которые и исправили мной написанное. Но зачем? Бог — да, мог, чтобы я увидел это очевидно, как существование Посылки — во Всем!

И все же одно дело, античная легенда, что Ахиллес никогда не может догнать Черепаху, как человек никогда не сможет войти в одну и ту же реку дважды, а другое Ветхий Завет — тысячи раз проверенный и перепроверенный! Что все ничтоже сумняшеся, как Отце Наш, повторяют смело:

— Бог полюбил Иакова, а Исава — нет!

Кому сказать, — а! Что, мил херц, вы очень даже ошиблись — нет, Бог полюбил их обоих настолько одинаково, что, мама мия:

— По очереди.

Ибо в чем разница, что Исав родился первым, но — если бог хочет — мог и вторым. Но вот именно, тогда бог как раз Исава поставил первым родится, ибо — вот в том-то и дело, что:

— Посылка — есть всегда.

Как второй раз бог позволил Иакову обмануть отца Исаака, обернувший волосатой, как Исав, шкурой барана, так и первый раз было:

— Заставил мать их, жену Исаака, Ревекку, выпустить на свет божий Исава, а Иакова они — Бог и Ревекка придержали за лапу на чуть-чуть.

Зачем, спрашивается?

Вот именно за тем, чтобы намекнуть: во одну и ту же реку можно войти дважды.

А:

— Говорят, что древние люди просто не имели такой морали, как христиане.

Наоборот! В этом всё дело, — ибо:

— А можешь ли ты, мил херц, пойти на подвиг за Меня — соврать ради Меня, — ась?

Ибо — что очень важно:

— А понял ли ты, дубина сие протяженная, что действие и в Ветхом Завете происходит уже по-новому, — если уж Новый Завет был?

Что значит, всё уже было по Экклезиасту, а именно, что действие Ветхого Завета с:

— Впереди планеты всей Иаковом — это уже второй заход на ту же самую дистанцию бега Ахиллеса и Черепахи.

Это нужно затем, чтобы люди, наконец, увидели главную Посылку:

— Жизнь — это еще не вся жизнь.

Что и значит в литературе открытие Вильяма Шекспира, а также и Пушкина в другом времени:

— Весь мир — театр.

Обычно думают — Ветхий Завет — это Партер и кресла, где всё кипит, — а Новый Завет — это:

— Сцена.

Но в том-то и дело, потому Бог и дал Моисею ДВЕ СКРЖАЛИ ЗАВЕТА, — как, однако:

— ПОЛЯ и ТЕКСТ — художественного произведения, — изделия:

— Бога.

Сам человек, да, не может войти в одну и ту же реку дважды, как не может разгадать Код Энигмы, — но распределил Алан Тьюринг команду:

— А что, если, мил херц, только машина может победить машину? — И ответ командора:

— Не так уж сложно.

С виду простого ответа, да, но:

— Кто видит Весь Мир Театр, — если прямым текстом заявляется, что:

— На балу у Пушкина не могут звенеть кавалергарда шпоры, — порвут, следовательно, платье дам, чтобы блистали их ножки, хотя и без злого умысла.

Порвать шпорами платье можно только в одномерном мире, когда то, что было — уже навсегда сплыло, и нельзя Исаву вернуть утраченного первородства, — оказалось с Верой в Бога:

— Можно, — для чего это дело перемены мест слагаемых и было применено:

— Им.

Ибо и всем очевидно, в кино, в спектакле — никто рвать дорогое платье не будет каждое представление. Если иметь в виду, что Искусство — это метод познания мира, а не только для кого-то является важнейшим средством пропаганды, — пропаганды, именно и только:

— Ветхого Завета.

Новый Завет имеет другую конструкцию — Сцену и Зрительный Зал — уже в Ветхом Завете полученные Моисеем, как:

— ДВЕ Скрижали Завета.

Две Скрижали Завета — это и есть Энигма Алана Тьюринга — машина — которая только и может расшифровать, где Правда, — а где:

— Дезинформация.

И откровенным ударом по школьно-письменному пониманию Ветхого Завета был Импрессионизм Ваг Гога, Сезанна и других, что и — этеньшен:

— Не только Исав продал своё первородство, но и Иаков — также.

Что значит, не только Тулуз Лотрек и Поль Гоген импрессионисты, — но:

— Ими были и Рафаэль, и Леонардо да Винчи, и Рембрандт и даже Веласкес.

Действие Ветхого Завета, как Нового Завета — значит — происходит тоже:

— На Сцене Театра Жизни, — которая, как сказал Пастернак:

— Оказалась более, чем длинной.

Далее я вышел к доске в Пущино и объяснил, что рассматриваемый комплекс молекул, несет еще один другой комплекс, или даже одна, но большая молекула прицепилась, но ее центрифугируют, не замечая, как примесь.

На практических занятиях с приборами никто не мог понять, что с ними делать, и не потому только, что все большей частью развлекались на пляже, или игрой в трынку, не только потому, что преподаватель считал себя гением, разъяснив популярно — знаком молчания — что Теорию Относительности Эйнштейна, — понимают:

— Только пять человек в мире, — что значит:

— Я хочу стать шестым, и теперь у меня нет времени думать, о чем-то другом.

Тем более, о вас, дорогие дети, — поэтому:

— Учитесь сами, — ибо, чего проще, если здесь понятно, как бред осциллографа.

И, похоже, я именно так и поступил, ничего толком не понимая, понял всё, решил все его задачи и настроил все приборы, что они стали показывать те картинки, которые требовались, как ответы.

Он зашел и сказал, что мне пять, остальные пусть думают дальше. На меня набросились, как на Владимира Высоцкого, песни которого здесь играли из чьего-то портативного магнитофона, как:

— Только прилетели — сразу сели

Фишки все расставлены стоят

Фоторепортеры налетели, — а если это так — значит:

— Что им надо.

— Кто-то из них хотел, чтобы на него подумали — из фоторепортеров, я имею в виду, что он и сочинил, а Высоцкий только поет? — спросила она, когда уже так повисла у меня на руке, как ее будущая не только сумочка, но и вообще весь интерьер квартиры, которую мне дадут первому.

И ясно, что она любит не только кольца и коньки из первых рук, и даже не только — я — удовольствие от ее, однако, весьма приличных услуг, — но и жизнь будущую вместе, как:

— Вечную.

Как мне удалось объяснить — не знаю, что так, наверное, методом тыка — получилось.

Показалось, что зашел в тупик между жизнью счастливой с женой — первой, всеми любимой красавицей, и даже более того, — и:

— Битвой за человеческий Разум, — как способный перевернуть даже Землю, — не заикаясь, пока что в полной мере о бессмертии вообще.

И.

Во-первых, оставил ее пока что конкуренту, который уже сейчас покупал ей эти коньяки из вторых рук, так как всегда брал для нее обед в столовой, и даже вел за нее все лабораторные работы, что можно думать:

— Я в этом деле нич-чего-о не понимаю, — она, имеется в виду, само собой.

Действительно, многие, точнее, некоторые вели себя так, что, можно думать, знали точно:

— Эта ересь им в будущем никогда не понадобится.

Хотя можно и по-другому:

— И никто не может понимать этой химической физики или физической химии, так как они и предназначены только для тренировки ума, чтобы всегда уметь решить задачу:

— Нет, уже на этот раз не ту, первую, которую послал Левша из Англии Петру Первому, что, мол, царь-государь, сколько будет два плюс два умножить на два, — ась?

А на вид простую задачу на процент осадка, как остатка:

— Велосипедист катит велосипед из Москвы в Петербург — или пусть даже только до Люберец — со скоростью 30 километров в час — обратно: только 20 — какова его средняя скорость на пути:

— Туда и обратно?

Никто не смог.

Я ее решил, хотя и не с первого телодвижения, и был очень удивлен, почему такая простая задача, а так трудно решается? Задал ее одному студенту Мехмата, сыну Ангары и Эдуарда Йодковского — он решил быстро, но:

— Только методом тыка, подставляя в это уравнение близкие к правильному, результаты, — хотя всё, что требовалось — это применить для решения обычную формулу: скорость равна, результату деления пути на время.

Но. Где здесь время, если оно не может быть одинаковым на всем протяжении пути туда и обратно?

Можно подумать, что вообще ничего неизвестно, кроме скорости. Примерная такая же задача была — как элемент задачи — на вступительном экзамене, и я ее решил тогда только один. И сейчас — значит — продолжалась и делалась всё та же история, на которой и меня, наконец:

— Поймали. — Так сказать, черти полосатые.

Хитры, хитры.

— Ты, эта?

— Что, простите, не понял?

— Скажи, зачем без цели бродишь,

Едва достигнув высоты,

И вот уж долу взор низводишь

И снизойти Не можешь ты!

— Значится, пожалуйста, мил херц, объясните и мне, что здесь, — молодой, но борзый преподаватель постучал по рисунку, означающему принцип работы какой-то хренопасии, которую мы только что, летом, и изучали на практике у реки, и хорошо, что, конечно, не у Печоры. И которую — я — так получается тогда решил один за всех — может, кроме одного парня, который — пусть медленно, но честно всегда собирался сам добраться до любого решения, за что, будучи иногородним и был только один оставлен на кафедре.

И я объяснил принцип работы этого электрического насоса, как подсоса, когда одно разряжается, потому что другое тут же заряжается его вакуумом.

— Никогда не слышал подобной чепухи, — кратко резюмировал этот стажер.

И все, разумеется, замерли, как осами ужаленные, так как только что — почти — сдали свою летнюю практику:

— С моими — если не разъяснениями — то помощью — однозначно.

Глава 5

Я, разумеется, знал и даже чувствовал, что не так много знаю, как знаю, и уж тем более, не больше, чем все остальные думают, — но! Про эту схему работы — знал точно.

А еще больше знал, что лучше послушать, что говорят, чем отвечать окружающим на их вопросы во время урока, — но!

Они почему-то — особенно один фрукт, сидевший рядом со мной — так достали меня толканием в локоть, что да что, и как это, собственно, понимать, что вот один раз ответил:

— Получи по рогам-м!

— Я никогда не слышал такого бреда собачьего, — выдал, очень похожий на встретившегося мне позже точно такого прапорщика в отставке, — иногородний, хрен знает из какой избушки на курьих ножках какого-нибудь северного, среднего или Нижнего Урала, — носатый, но еще не усатый шустрик-мустрик.

В результате не стал больше вообще ходить на занятия этого оборотня с его будущими погонами прапорщика. Думаю, это был тот же самый субъектум, ибо и подстава тогда была не меньше. Он по-дружески подставлял мою московскую жену всем, кто только хотел или даже нет. Стоило мне только один раз разрешить им вместе выйти покурить в фойе ресторана, ибо:

— Сухой закон, — хоть не курите на виду у людей, а уж не пить Рижский Бальзам или Финский Ликер — разве можно заставить.

Махал Махалыч! — лучше пусть и курят прямо за стойкой бара, — поздно пить боржоми, хотя тогда и Оно, а:

— Тоже было.

На математику во всех ее видах, от интегралов и дифференциалов до Рядов и Бинома Ньютона, — тоже не ходил, или ходил редко, но математичка на экзамене только садилась ко мне, как можно ближе, что — практически — был слышны даже друг друга сердца, да и ляжки тоже горели синим пламенем, как — возможно — у Данте, когда он так прижался в своей Беатриче, что тоже начал вслед за ней:

— Подниматься всё выше, и выше и прямо к Солнцу.

Правда она меня так любила, что вполне могла думать, что близко придвинутой энергией своего тела и:

— Передает мне прямо на экзамене свои великолепные знания любой высшей математики, а уж интегралы и другие их производные получались не сложней, чем для некоторых:

— Таблица умножения. — Хотя Левша вот сомневался, что Царь ее таки выучил наизусть и всё пытался дознаться: письмами из Англии:

— А ну-кось, ответь, чем на самом деле, а не вообще — чистят ружья?

И было тут же ясно, как божий день:

— Манной Небесной, — ибо куда девать субботние остатки-сладки:

— Таперь мы, наконец, узнали.

Ибо, действительно, не собрать не могли, если и запрещено, а она:

— Всё равно так и падает, так и лезет прямо на рожон, как Девица Роз Мари, — и даже еще не выпив своего сегодняшнего, субботнего коктейля: водка — 20 мл., шампанское Советское полусладкое — 50 мл., лед и — нет, не кленовый сироп, как бывало просила одна любовница на всех в:

— Последнем Повороте на Бруклин, — но одному хорошему парню — не мне ли, господи — так ничего и не досталось.

Сироп был обычный, яблочный, хотя и с добавлением вездесущей лимонной кислоты.

Выходит, я, действительно, ничего не знал, а мне хорошие люди только любя:

— Подсказывали.

Своим отличным преподаванием.

Вот даже историчка КПСС всегда напоминала — нет, конечно, не эту посылку из начальной почти школы:

— Без знаний карты — нет!

Науки географии, — а шире, еще глубже:

— Вы знаете Канта, знаете Гегеля, — а?

— А это тоже самое только работа у вас всегда будет, как — не забывайте — разорался Хи в Хер-Мании, — несмотря на то, что тоже был художником, — правда, так и осталось не совсем известным, какой реальности.

— Скорее всего, сразу, мэм, имелся в виду Миделиновый Картель.

— Четыре.

В принципе, хватит.

Она значит, поняла, что я — а запомнить, что в этой книге про Историю КПСС — не могу даже при желании. Большом? Не пробовал. Так и не появилось.

И вот эта сложность — получается — не случайная, когда Лео Иль рассказывает о природе и нет, общества, где живем, ибо о том, где будем жить, уже всё пролепетал Ник Сер, — правда с этими заиканиями уже только лично Нине Петровне на подаренной ему Фиделем Кастро даче. Своих здесь:

— И не напоминают даже, что можете взять с собой, если только в самый дальний — девять дён — путь.

Думаю, история и придумана специально так, чтобы запомнить ее не было никакой возможности. Зачем? Ради того, чтобы в каждом непонятном случае помянуть чем-нибудь Гегеля, а, в случае чего, и согласиться:

— Мы умеем предсказывать только вперед, — по Гегелю, назад — сами учитесь.

Вяземский запоминать — может.

— Сегодня где будем?

— Вот ду ю сэй?

— Не притворяйся, что я хочу повторить, но как ты любишь, не по школьной программе — даже если это был Станислав Жук — а:

— Взять производную?

— Да, если тебе нетрудно.

— Трудно, но возьму, надо только немного подумать.

Мы уже шли к поезду, который имел возможность доставить нас до Москвы за недолго, — след-но, там может и не получится.

Она висела на моей руке такой тяжелой, но именно потому:

— Легкой ношей, — что не решился ее стряхнуть даже, когда мы шли мимо огромных бочек на рынке, набитых очень тонко нашинкованной капустой, что можно думать ожидали только первого дня после победы, когда даже мясо не только:

— Будет, — но и почти бесплатно.

Я сделал так, чтобы все отвернулись, и мы залезли в одну — уже почти пустую бочку, для всех с псевдо-намерением, как попросил Угольник своего напарника, — чтобы:

— Тут же получить генерала, — хотя мысли были даже на маршала:

— Достань мне со дна по-ядренистей.

И было так, что, как Гвидон, я выбил нечаянно или в экстазе — что одно и тоже — одну створку этой большой бочки, и кто-то из них повернулся, чтобы заорать в бешенстве:

— Пока мы спали, капуста подорожала в два раза, — а:

— Мы нашу уже всю распродали по дешевке, — промямлил мужик радостно, махнув рукой на упущенную выгоду, ибо понял:

— Если такое бывает — завтра-послезавтра обязательно повторится.

Так-то, да, конечно, но надо иметь в виду:

— Если наступит завтра.

И оно не наступило.

Удивительно, но уже в поезде было другое время. Она не только почти, но уже:

— Совсем не смотрела на меня.

Я остался на берегу, смотреть, как заокеанский лайнер увозит их в дальние-дали, в кино мне досталось роль только.

Тем не менее, счастливый случай положил мне что-то в карман.

— Вот ду ю сэй, мил херц?

— Дак, сам посмотри.

И увидел, как она попросила меня, показать ей приём, как:

— При нём Мельницы. — Но счастливый случай и тут помог мне остановиться, и не опустить ее на землю из досок крыльца школьно-письменного павильона, как было почти что намедни в пионерлагере, — а:

— Как на крыльях планера попер ее к реке, и никто не подумал даже:

— Наверно, утопит от безысходности ее гаданий: женат я уже после нее, или нет?

Ибо:

— Я не знаю.

Так бывает?

Может и редко, но было.

Плывем уже к Острову Сокровищ, и помешать никто не может, кроме самого Стивена Кинга, что так испугает ее своими тоже, так сказать — как она меня иногда и называла:

— Так Сказать, — имея, скорее всего страсть к Фенимору Куперу, идентифицируя это словосочетание с пристрастием к Всаднику без Головы, — как к:

— Ужасу, — но приятному.

И решил даже не смотреть в ту сторону, откуда раздавались крики о помощи, но жаль, что похожие именно на:

— Караул.

И дилемма — помогите, или только:

— Помогите помочь, — не вызывала сомнений: подводно-надводная Нимфа — скорее всего — мама Одиссея Многоумного, то бишь, кого его:

— Ахиллеса Благородного, — так беспрерывно завывала на берегу, сложив даже свои крылья перед ртом рупором, что май диэ, диэ чайлльд молвила почти русским языком:

— Она просит.

Хотелось узнать, но не больше, чем вы, мэм, надеюсь? И ясно, что она собиралась замуж, но по какой системе Си, или Алана Тьюринга, когда может выйти так у одной милой крали — жаль, м.б., даже, что не у моей:

— Родила царица в ночь, не то сына, не то дочь, — так бывает?

Да посылка и вывод этой шифровки настолько не совпадают, что даже Царь — стороны той государь — не смог прокрутить в своей голове предварительно:

— Неужели и я, Господи, должен буду лезть на эту крепость Войнича, как артист Высоцкий, — и так-то не надоевший здесь никому, несмотря на то, что каждое утро только и слышно — даже во время похода в туалетум:

— Только прилетели — сразу сели — фишки все расставлены стоят, фоторепортеры налетели, и:

— Я думаю, сожрать меня хотят, — но это по первому сценарию, миловидному, а так-то:

— Все очень хотят жениться, — в том непреложном смысл, что наоборот:

— Да на всё, что хочешь, но лучше всего только выйти замуж.

И вот это и есть та Маска Ужаса, но даже не Стиви-Киви:

— Гарем иметь хотя и принято, но, увы, не на этом побережье.

Лучше всего, конечно, скрестить их, как любвеобильных дрозофил, — но!

— У нас эта Клитем-Местра не принята, — как у Пенелопы с воображаемым Одиссеем, которому даже через двадцать лет пришлось встать в эту, почти километровую очередь!

Вот так даже неудобно спросить во время этого дела:

— Откуда, мэм, такая жестокость, или это и есть истинная любовь, как страсть к затягиванию наслаждения — мама мия! — даже на двадцать лет.

Вот эта конструкция мира:

— Двадцать лет — плюс километровая очередь по прибытии, — а всё равно же ж, сукин сын, Одиссей Многоумный:

— Вернулся-я!

— Прошу прощенья, мэм, но я не понимаю, зачем нам брать на борт еще одну прохиндиаду? Или до вас уже дошла весnь о прошедшей здесь сэкшэн рэволушэн?

— Ты не готов, — хотя и молча, но, уверен, она об этом именно и решила, наконец, целиком и полностью передо мной выговориться.

Взял, а дальше, что, рыбу ловить?

И пришлось, но уже вместе с преподавателем по этому водному поло:

— Бреднем для исследовательских целей плюс пожарить, как не досталось доблестным бойца Одиссея, что вместо рыбы их самих здесь и съели.

Меня?

— Не успели.

Тем не менее, заметил уже на следующий день, что она ходит на меня в ясной претензии, как могли Пенелопа и ее служанка предъявить Одиссею:

— Ты что же это делаешь, пес смердячий?!

— А что? — и до такой степени ошаранно, что даже ответил.

— Была твоя очередь, — потупясь и не глядя на него, пока смотрела, как заправляет их общую кровать служанка, — а ты даже не удосужился спросить.

— Чего? — Одиссей.

— Чего все просят, потрахаться, — почти пролаяла служанка, даже не соизволив обернуться в его сторону.

— Никогда не думал, что этого просят, — ответил Одиссей Многоразовый, и зарычав одновременно и задом, и передом, так зацепил их обе-оими сторонами, что они потом еще два дня не могли найти конца той очереди изголодавшийся по выгодному замужеству местных аристократов.

— После?

— Нашли, разумеется, ибо и на любого мудреца, — а:

— Одной простоты мало.

Хочется тоже сказать, и я могу:

— Господи! — но, нет полной уверенности, что получается, ибо и не мудрено, если часть — как показал Остап Бендер:

— То она маленькая, а то, как на уроке гимнастики по радио:

— Руки шире, ноги.

— Ноги?

— Ноги, разумеется, вместе, — а в результате получается такая неустойчивая пирамида, что падает от непредвиденных, как, например, встреча Робинзоном Пятницы, ситуэйшэн.

Одному было хорошо, а теперь к нам никто не придет.

И Робинзон — скорее всего — я сделал предположение:

— Есть, скорее всего, еще миры, где живут не только люди.

Не потому, что Робинзон тоже человек, а ясно, что прибыл сюда, как только посредник.

И решил понять на летних каникулах, наконец появившихся за выслугой лет:

— Где тот мир, который говорят, что был.

И придвинул А. С. Пушкина так близко, что пришлось остановиться. Так как дальше — вот именно:

— Ничего не видно! — кроме этих пиратов одного из Карибских морей, которые так любят приносить людей чужого племени в жертву.

И я уже близок к тому, чтобы уяснить, что или я чужой, или и свои иногда бывают:

— Не хуже, не хуже, — как черная икра русская, хотя все чаще привыкли брать арабскую, несмотря на то, что мы думали, даже не гадая, что у них только одна пустыня Кара-Кума, — такая же, правда, добрая, как кума — ибо абсолютно непонятно, что это есть такое — которая всегда нальет самопалу, если только у вас есть ей предложить ценного, — жаль:

— На секс никогда не напрашивается, ибо сами мы не уверены, бывает ли он здесь и в частности, как не бывает вообще, в учебнике.

Меня вызвали в кабинет замдекана, а зачем, если премий здесь не бывает. За строй отряд?

— Да ты что!

— А что?

— Чуть не выгнали нас всех, что, не договорившись, как следует, не поехали на картошку, а было — предложено этим самым фронтовым переводчиком, а сейчас человеком, который первым поздравил меня с тем, что:

— Он думает правильно, — ибо на его вопрос почти к мирозданию, вякнул, но от боязни говорить, чтобы ничего не было лишнего, только пальцами показал, какая тонкая это была нить во времена, когда плавал по морям еще Одиссей, далеко не однообразный, что только удивляться можно, как на ее телетайпе умещалось столько ума, сколько человек и сам не сразу понимает.

Так как, да, я понял, служанка, скорее всего, поняла, а Пенелопа:

— Сообразила ли, моя ненаглядная, что теперь и через двадцать лет, а:

— Снова будет выглядеть, как тогда, когда мы еще не начали даже прощаться, практически навсегда.

Будем думать.

— Чево-сь?

— Тебя, заходи, — сказал староста, отвечавший — я не понимаю, за что, и неужели так важна посещаемость лекций, если потом всё равно я один знаю, что сказал Кант Гегелю на Польско-Литовской границе по поводу очередной выходки Гришки Отрепьева:

— Взял Москву!

— Да, сэр.

— Так и изволь в ней согреваться до лета, пока силы-то есть сопротивляться этим польско-литовским ордам, благо, что ты уже женился на их Маринке.

— Я не понял, мил херц, честно, в чем дело?

— Вы не пересдали биохимию животных на биохимию растений, — ответил один молодой парень из комиссии, которого я видел первый раз в жизни.

— Так, а разница?

— Есть.

— Небольшая.

— Не надо упрямиться, — вмешалась новая деканша, я думал с мухобойной кафедры, а оказалось, что только с партийной работы, но и была поэтому такой симпатичной, но и взлохмаченной всегда, как с нехватки всегда времени для этого времяпрепровождения с мужем, — и даже едва не спросил:

— А он был?

И она, видимо, это поняла, что я думаю о ее проблемах, но — вопрос:

— Почему не знаешь о своих?

— Очень просто, — ответил, — думал доложат.

— Что-с?

— Я грю, мне никто ничего не сообщал, что вдобавок ко всему, еще чего-то должен.

— Вы должны были знать это самостоятельно.

— Я думал, самостоятельно — это именно то, что я сам и думаю.

— Об этом?

— Нет, абсолютно не думал, так как думал, что никому ничего не должен до тех пор, пока мне не скажут:

— А надо иногда задумываться и о других, что они тоже соображают.

— Не замечал. Впрочем, ладно, я всё сделаю, как вы меня научили.

— Что он сказал? — опять не понял этот то ли кандидат, то ли аспирант, хотя и боялся ее, как огня, ибо докторов наука мало, а всех остальных много, а она именно была единственной здесь — думаю считала себя — целительницей душ.

Шутка. Здесь все думали о будущих достижениях науки, а она еще и:

— Партийной.

— Что сказали? — удивительно, но никто не спросил.

Ибо я был здесь, как Один в Поле Воин, — а:

— Ничего не знал об этом, честно, хотя и отказал не только многим, но вообще всем, кто предлагал мне жизнь хорошую, перспективную.

Так как в этот момент думал только о том непонятном случае:

— Почему мне никто из учебной части деканата не сообщил, что срок пересдачи до первого сентября, а не как обычно до первой сессии, до Нового года?

Где я мог летом взять эту толстенную книжку по биохимии растений, если она так уже сильно отличается от биохимии животных.

Оказалось, этот староста — как это обычно и бывает — бывает не просто так, а еще с первого класса школы был на ответственных работах по выполнению особых поручений, именно тем особенных, что к учебному процессу непосредственно они никакого отношения не имели.

И был у него в этой группе такой же малозаметный товарищ, что их двоих уже все знали, и собираются оставить здесь в аспирантуре, — а:

— Мне уже это предложили!

И ребята ужаснулись, как я мог перешагнуть через добросовестные к выполнению внеклассных поручений:

— Башечки.

Почему и вид у этого старосты был:

— Ни в сказке сказать, ни сфотографировать, ибо был похож на такого восхищенно — пусть и этим разоблаченного — Павла Кадочникова в фильме Подвиг Разведчика, когда он понял, что Людмила Касаткина решила ему ничего не давать, несмотря на то, что была его женой официально:

— Только по фильму. — И более того, другому.

И вот, оказывается, этой-то разницы мы и не знали. Не только я.

— Кто еще?

— Да, все!

Такую радостно-наглую рожу забыть трудно, ибо считали себя, видимо, умней — и намного — именно потому, что:

— С первого класса не только молчали, делая уроки, но и не понимали абсолютно разницы между этим делом учебы и словами:

— Заяц барабанщик.

Один утешительный вывод:

— Не только Ле, Каю Маю и Фидю Эю — были чисто лазутчиками какой-то группировки, но и не только надеялись, но были в абсолютной уверенности:

— Все так! — и очень поразились до себя не узнавания, — что я:

— Не из их стаи.

Как?!

Вот честно, я не знал, что это имеет такое решающее значение, хотя и было известно, что со всего курса — на котором я раньше учился — берут в аспирантуру только одного парня, который отличался от всех остальных только двумя пунктами:

— Состоял в бюро самого университета, а не факультета, как почти все остальные известные мне, — плюс:

— Пересдавал любую четверку хоть по пять раз — ему давали такую возможность в учебной части, или так вообще можно было делать, но мы не знали, ибо никогда такой привилегией и не пользовались.

И третье — как про него отзывались его сокурсники — на один курс старше нас:

— Не только ничего не понимает в происходящем в науке и ее нервной патологии, куда он собрался, — но и не собирается.

И.

И никто — почти — кроме одного парня в моей бывшей группе и одной старосты там же:

— Что это не только не имеет смысла, но и вообще никому не нужно, хотя, может, и слышали, — но:

— Кто может в такое поверить на самом деле, — а?

Я — если и да, то далеко не каждый день.

И, значит, не расстаюсь я с тобою, родная моя сторона, не нужно мне солнце чужое, чужая земля — так и не досталась, как и Робинзону Крузо, ибо Пятница оказался мужчиной, а они не умеют рожать по-человечески.

Однако, бой за реальность, оказался сильнее, чем бой Данте с Призраками Ада.

Никто даже не делал вид, что не понимает, о чем я говорю, — ибо:

— Может оно и да, но:

— Так не бывает в реальности!

Потому что все поверили: практика — критерий истины.

И:

— Неужели каждый, или только избранные, это те, кто:

— Послан в сторону иную?

Написал статью, а точнее, это уже было эссе, без особого понимания, что оно имеет принципиальную разницу со статьей. Не просто мне так легче, или больше нравится, а сама конструкции эссе является доказательством правоты мира, однако:

— Не только этого.

И эссе — в отличие от статьи — не требовало заседания ученого совета для своего одобрения. Ибо оппонент трахался тут же, прямо при всех на этом заседании, и был даже рад, как царь Агриппа:

— И я могу, господи?!

Как и сказано Иисусом Христом:

— Никто не уйдет без подарка.

Подарка, однако, обещания жизни вечной, или пока еще только ее возможности.

И надо думать, доказательство — это ее наступление, — даже, если это еще не совсем заметно.

Ибо, какой смысл в Повести Белкина Метель, если не видно никакого? Только один — считается, который и доказала революция 17-го года:

— И никакого смысла нет вообще, — все рабы и должны быть уничтожены, как люди.

Удивляет, что все мы в это поверили.

И хорошо, что Борис Парамонов ошибся, назвав ученого поэтом, предсказывающим назад, имея — как оказалось в виду сразу не только Гегеля, но и:

— Пастернака и даже Юрия Тынянова, — что — как теперь выясняют некоторые личности с полной на то серьезностью:

— Да не Гегеля, чтобы он и родился только после 20-го съезда! — а:

— Шлегеля!

И можно потом плести любую околесицу про созвучность и удобоваримость всех слов в разной или наоборот, одинаковой степени:

— Макароны сначала бросать — в неизвестно еще подсоленную ли воду — или картошку, вечно прущуюся поперед всех в это пекло?

Я — думал:

— Просто они слона не замечают, — нет, оказывается, не потому не замечают Гегеля, что он маленький-маленький, лысый такой человечек-гном, так как все хорошие для прозвищ места уже занял:

— Проститутка Троцкий, — а постепенным отодвиганием его сначала от Канта — по разности их впечатлительности этим самым новым из миров, — ибо:

— Один смотрит только с головы — как не чистят даже селедку — другой — тоже с хвоста, но, совершенно безо всякого внимания к происходящему, мама мия:

— Совсем другой рыбы, ибо это была треска по писят копеек за кило, так как уже была такая соленая-соленая, — честно, больше, чем селедка.

Вывод из всего только что сказанного:

— Гегеля вообще никогда не только не было, но и даже существовать не могло!

— А как же?

— Как же? Да, милок, были и стены Иерихона специально построены, чтобы их надо было разрушить, — так это когда?

— До 17-го года.

— Во, наконец, ты начинаешь соображать, что есть разница между тем, что было до этого легендарного времени, и теперь, когда мы уже почти живем счастливо, — жаль только, что когда есть очень хочется, приходится брать два этих картофельных гарнира, а лучше, конечно:

— Хоть хвост селедки?

— Да! Ибо котлета не так обязательна, как ее малюют: целоваться всё равно не с кем, так как все сразу после этого вешают обидчику на шею его, уже появившиеся, новые обязанности, — как в кино:

— Теперь будешь носить мой портфель.

И всё это пишут только для того, чтобы доказать, что даже Шариков понимал больше в философии, чем.

— Чем?

— Чем она того заслуживает!

И начинают защищать кандидатскую на тему:

— Чья семантика лучше, слова:

Ненароком, — или всё-таки:

— Наугад?

О пророках уже просто нет речи.

Тоже же простой факт, что в Реальности Бангладешт мало чем отличается от Будапешта — просто снимают с повестки дня, как жуткий для профессорского ухо-восприятия.

И то, что людям так:

— Каэтцца, — заблуждение, не имеющее научного обоснования.

Следовательно:

— Как и сама жизнь.

Собственно:

— Зачем Ты — заметьте — не Вы — мне продана почти забесплатно, как Венедикту Ерофееву две махонькие — по ноль пять только — бутылочки коньячишка, как больному чем-то:

— Молочишка.

Реальность упрямо не принимается во внимание — вот моё открытие, сделанное на основе отсутствия существования Канта и Гегеля, — именно, именно, — как заметил почти сам Герберт Аврилакский почти Отпетому Поэту:

— Я сам их видел.

— Когда?

— Когда узнал, что не только семантикой одной будут жить Слова, но и:

— Хомиком их применяющим!

Очевидное, следовательно, даже не пишется через И с невероятным, а прямо-таки и просто:

— Отождествляется.

Поэтому можно найти разницу между словами ненароком и наугад, но и к смыслу, и к восприятию этого смысла, эта разница не будет иметь абсолютно никакого отношения.

Нет, разница, находящаяся в учебнике, имеет хоть какой-то смыл, а что говорят люди:

— Абсолютно никакого.

Ибо в первом случае, какая-никакая ученость, а во втором только Венечка Ерофеев в очередной очереди за недостатком спиртного и только:

— Услышал, — когда, кстати не встретился там же с Владимиром Высоцким.

Только чисто случайно.

Поэтому приходится сделать — без преувеличения:

— Грандиозный вывод, что Книга здесь не существует.

Утверждается же обратное:

— Наоборот — еще раз — существует, но только, как объективная реальность.

И, следовательно, делается вывод, что объективная реальность — это Посылка, который мы, однако, не видим, так как и не должны.

Феноменальный парадокс:

— Мы видим Книгу, но должны думать, что нет, и так как не видим — значит она существует по умолчанию, по договору у костра мира и дружбы народ-офф, которые еще не бросили курить, поэтому и:

— Давай закурим, товарищ по одной.

Но сомнения всё равно остаются, ибо:

— У каждого свои, или можно заимствовать у Фиделя, как сиськи-миськи — когда хочется отдохнуть от забот тяжких — делает Черчилль, в ванне мыться любящий, несмотря на то, что здесь пустыня Сахара — ибо другие бывают ли — ну, пусть, если не тем же коньком, который и жрет бочками сороковыми.

Глава 6

Поэтому, зачем мне учиться, по диамату и так всегда ставят автоматом, что иди, или, по крайней мере, не подсказывай евреям — был всего один один и одна одна, но она не на нашем либерализме — на уроке и тем более на экзамене.

Я вообще думаю, что учился когда-то уже вместе именно с Кантом, Гегелем, Сократом и Бенедиктом Спинозой. И знаете почему?

— Они — это Я.

Прием известный:

— Глупо считать очевидное реальным, — следовательно, выдуманному ничего не остается, как быть самому этой:

— Реальностью.

Ибо иначе получается никому здесь ненужная Связь:

— Если существует Книга — то имеет место быть и Человек.

Так, спрашивается, кому Он — этот Хомик с привязанным где-то в районе хвоста Сапиком — не нужен до такой степени, что даже очень?

В принципе — это не такая уж неочевидная мысль, что Слова, написанные в книге, имеют обязательным основанием своего существования именно эту:

— Книгу! — как заорал, что оглохла на время даже его ключница Асс Пушкин:

— Книги, книги, книги!

Ибо, друзья мои, увидел, как Робинзон Крузо, и как Ной Землю Обетованную, с надписью, однако, на входе:

— Село Горю-Хи-Но.

И ахнул, как Робинзон, что жертвоприношение еще зивых Хомиков, — а ишшо:

— Сусе-ствует-т.

Почему приносится в жертву Человек? Главным образом не потому, что он такой умный, а потому, что оказалось — как никому не казалось — Он и есть:

— Посылка жизни вечной.

Т. к. Книга Жизни есть, — а читать ее, кроме Человека — больше некому.

Следовательно, нет Иво — нет и КНИГИ.

И вот именно этому радостно ужаснулся А. С. Пушкин, когда его стряпуха — как была и у Сэлинджера — нашла на этом почти необитаемом острове своего же — предков Пушкина — чердака еще остававшуюся часть той Земли, которую сумел вывезти Ной сюды-твою. Ибо:

— Уже знал, что первая часть этой карты существования Древнего Мира — у него уже есть и это он:

— Сам.

Ибо это не только слова, слова, слова, что без Прошлого — уже больше не будет ничего, — а именно:

— Святая Правда.

И написал он своё посвящение этому древнему миру, которое потом было названо достаточно популярно:

— Воображаемый Разговор с Александром 1.

И тут можно сколько угодно биться головой об пол или о стену, а толку не будет никакого, Мир Прошлого не заиграет красками Жизни, как это бывает у Стивена Кинга, что найден был шифр перехода в прошлое, и они двинулись туда.

Но в том-то и дело, что двинуться Туда можно только, как и написано:

— Всех душой, всем сердцем и всем разумением своим.

Почему существует в Евангелии такое устрашающее предупреждение? Что можно подумать:

— Ни направо, ни налево, ни прямо — пути нет!

И так и написали на этой древней папке:

— Лирика.

И вот я, еще не зная всех этим умилительных подробностей поперся с этой — вряд ли Черной, а, скорее, наоборот, Белой-белой, как чистый-чистый снег:

— Магией в журнал, назвавшийся кузовом Литературы.

И.

И ничего особливого, только один раз и то только зам упал на колени с жалостливым воплем:

— Не нада-а!

Ибо я как раз попросил разрешения ее тут же показать.

Конечно, здесь это называется:

— Улица Кой Кого, — колбаса здесь Любительская очень вкусная, и в какой день не прикукарекай:

— Два двадцать, без тревожных изменений, как этот, тоже вечно неизменный, — но — утверждаю:

— Только один из миров.

Главный Лазарь, намедни едва выбравшийся из той смертоносной пещеры, откуда и возвращались, как он поведал:

— Только не более 15-ти процентов — и то всегда одни и те же — личного состава роты ли, батальона ли, и так далее, что бывает даже и без:

— Ли, — рассказал очень умно, что:

— Я сам всё, что есть и прочитаю.

Дело в том, что во всех уже, как в заколдованном городе, в который попал как-то в кино один из — старший из Болдуинов, беспрецедентно отчисленный Б. Парамоновым из числа гонщиков формулы:

— Номер Один, — так как намного больше похож на Всех, и не только своих братьев.

Во всех уже журналах были только те, кто ни за какие умственные коврижки, — как-то:

— Великая теорема Ферма и ее — здесь же приложенное литературное доказательство, — абсолютно не верил в существование Земли Обетованной. — Что значит, КНИГИ, — как реальности реальной.

Рассматривалось и вообще, и в частности — только Содержание и именно:

— Не Эссе, — а текст должен пониматься — научный текст, чтобы иметь право не только казаться, но и быть — это всегда:

— Статья.

Вот и попробуй тут сразиться, как Риман с Гауссом. А чтобы:

— Да езжай ты, дурилка картонная, в Рассею времен Николая Ивановича Лобачевского — он тя примет с распростертыми объятиями, ибо и его самого с таким же точно предложением, как пришел я:

— Об-хо-хо-тали свои же профессора.

Да, и сложно, и смешно. Смешно именно то, что всего и знать, что надо — это:

— Книга — Существует.

Нет! Читают — все поголовно только Текст. Носитель не признается имеющим смысл. Тогда, как ясно написано в Библии, только:

— Сначала было Слово.

И тут — тем более — парадокс в том, что это СЛОВО и есть именно КНИГА.

И вся эта премудрость нужна только для того, чтобы доказать:

— Сессия ВАСХНИЛ 1948 года не случайно запретила не только генетику и кибернетику, но и вот феноменальный:

— ВООБРАЖАЕМЫЙ РАЗГОВОР С АЛЕКСАНДРОМ 1, — Пушкина, и только всего лишь из-за двух частиц НЕ.

Одну профессор Сергей Михайлович Бонди посчитал неправильной — значит — лишней, и ее надо зачеркнуть, а другую НЕ, наоборот, сам добавил, так как ее не хватает для восстановления логики.

Но!

Но в том-то и дело, что за Логика здесь рассматривается, что это и есть та же самая Великая теорема Ферма! — ми:

— Не знали.

Доказывается простейшая на вид вещь, что Текст и Поля — связаны. Ибо люди ставят пометку на полях для чего-то. Но думают, нет, что вы, это было сделано без задней мысли, а только, чтобы отметить любопытное место.

Тут, хоть кол на голове теши, а если, нет, — то это значит, что кем-то не случайно сие произведение, как и теорема Ферма именно о связи Полей и Текста — запрещена, — то и не прыгайте рядом от радости, что тоже ее доказали, — да — мама-мия! — еще в:

— Литературе!

Ибо политикум должен быть безопасным. А здесь правда, — как заметил глава московских евреев почти пять лет назад:

— Правда, как огонь. — Но тогда и ответ, что ложь — это:

— Полымя, — совместно с вулканом Везувия.

Все противоречия текста Пушкина объясняются просто. А сложность в том, что:

— Почему они не перестукиваются через стенку дома, в котором оба и живут, а лазят друг другу через улицу, — как этот проклятый Яго Вилли Шекси, как на грех нам, и:

— Сделавший его, этого Вильяма Шекспира на весь мир знаменитым.

Шекспир знаменит — следовательно — только тем же самым, что и Пушкин — пусть позже, написавшим не только Фабулой, но и самим Текстом тоже самое:

— Герой и Автор художественного произведения могут связаться между собой, но не непосредственно, а через Поля:

— Текста.

И это не только решение Великой теоремы Ферма, но и то, что не мог понять Лев Толстой у Шекспира, переделавшего — по мнению некоторых тоже только древний буковый лес на язык своих английских, современных, осин. Или превративший дивный Итальянский лес в Двух Веронцах в свой, забитый почти до упора разбойниками:

— Шервудский.

Посылка всех этих очевидностей для многих ужасна, ибо значит, что:

— Прошлое, — а:

— До сих пор существует.

Последствия для ума, да, именно:

— Непредставимые, — но, вот, удивляет, кому жаль Теории этого Дела, что она именно не допускается, как Тихий:

— Но вот не Дон, — а жаль, что уже Узас-с.

Ну, вы уже слышали, что не для всех сие есть ужас, так как Пушкин был так обрадован, что Жизнь — это:

— Книги, книги, книги, — что никто до сих пор не понял, что он превзошел Шекспира не только по производству необыкновенной конструкции фабулы, но сам Текст его произведений прошит именно и буквально логикой Нового Завета.

Возможно, и Шекспира тоже, но можно ли это понять из-за слишком большой давности — неизвестно. Скорее всего, вряд ли.

И значит, Пушкин из старо БЕЛ-Киных — богов древнего мира — принес истину этого Прошлого именно:

— Сюды-Твою!

Но именно для всего мира. Что связь между двумя скрижалями Завета может осуществить только Человек.

Тогда, как здесь напоминают чуть ли не каждую неделю, что десять заповедей потому написаны на двух скрижалях, что на одной они не уместились.

Одна — это Текст, вторая — это Поля этого текста, — и это, да, как продемонстрировал глава московских евреев:

— Правда — это такое же оружие, как огонь.

И так и написал:

— Пушкин — это единственный для всей мировой литературы Подлинник.

Следовательно, в чем Идеализм Канта? Что это за субъективизм?

И элементарно:

— Читатель читает именно то, что написал Автор.

А не просто воображает своё-моё.

По сути это значит, что Читатель не просто так погулять вышел, как иногда сетуют:

— Тока и занимается тем по утру, что слушает в близлежащем лесу Пеночку Трещотку.

Читатель находится на прямом проводе с Автором. Или еще хуже — в том смысле, что думают люди, обнаглевшие вконец о себе:

— Высоцкий или Смоктуновский на Сцене — это и есть, мама-мия! настоящий Гамлет!

И никакие возражения, что настоящий был другой — абсолютно не хотят принимать к сведению.

Можно даже сказать проще — человек умеет читать — это и есть утверждение Канта, как идеалиста.

Можно добавить, что гол этот в ворота реальности Кант забивает с подачи Гегеля, как его Посылки:

— Бог — Есть!

Или в трансформации Бенедикта Спинозы:

— Человек придумал бога.

Самое главное в очевидности:

— Книга есть, она на столе, — но:

— Требуют доказать реальность ее существования.

Что не просто кирпич или камень, — а:

— Средство передвижения.

Петр именно поэтому был назван Камнем, что это и есть Книга Жизни, на которой пишутся Слова вечности.

И если Слово — это Иисус Христос, то Книга — это Бог.

Только на фоне Бога может быть виден Человек Разумный.

Бога нет — человек уже только скотина безрогая, большее вообще похожая — даже не на Кег-Гуру — Я Не Знаю — а на:

— Я знаю все в одну строку, — что значит, одного текста, без прибамбасов Формы, как грится Сол-м?

— Финти-Флюшек, — да, чтоб только Чацкого с его ученостями здесь на духу — у нашего колодца — не было.

Но тогда Сол-н ходил в героях, так как ходил в маскхалате с надписью:

— Посторонним вход запрещен.

Оказалось, что именно Форма и запрещена, кроме, как:

— Украшение.

Смысла — никакого.

Доказать — даже для себя — непросто, что это большая-большая ошибка.

Сказать, что Фон — имеет значение можно, но решающее, вплоть до того, что и Содержания без него будет — тоже можно, только просто так, для красного словца. И никто не будет против. Если же этот ФОН, как я в Воображаемом Разговоре с Александром 1 — поставить в Посылку доказательства и не в шутку, а всерьез — лучшее, что можно ожидать — будет то, что и было:

— Молчание.

Обычные на вид вещи оказываются мировой тайной. Хотя и по виду, и по логике:

— Что может значить бумага по сравнению со словами, даже точками и тире, на ней изображенными? — так:

— Рабыня Изаура — не более.

Кто здесь — собственно — Свет, а кто его:

— Носитель?

Разговоры в фойе можно вести сколько угодно, но всем почти сразу ясно, что они тавтологичные. Повторяется одно и то же. Без конкретности толку нет.

Но конкретность шокирует:

— Книга существует независимо от человека.

Логично, хорошо, прекрасно! Что не так?

Написано:

— Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих.

Так вопрос:

— Где находятся Слова Бога?

Вот, оказывается, в чем вопрос, точнее ответ на него — и есть ответ фантастический.

Или, как спел Владимир Высоцкий:

— И ответ единственный.

***

— Чего ты хочешь? — спросил он. Ибо я попросил выйти этого старшего преподавателя на лестницу — очень не хотел пока светиться в лаборатории.

— Восстановится.

— Нагулялся? Приходи после праздников в Институт, к Алику в лабораторию.

— Спасибо.

Рубикон опять перейден, следовательно — значит:

— Их есть у меня.

Этому доценту я могу посвятить моё первое открытие. Ибо, если не здесь, то где?

— Если больше негде.

Вот так, если загадывать, открытий может и не быть никогда.

Тут же пришлось опять идти на поклон.

— Уже что-то случилось? — спросил он.

— Оказывается, я уже развелся с женой, и теперь мне негде жить.

— Сначала развелся, а потом стало негде жить, или наоборот?

— Я всё время жил в общежитии университета — сначала под Балатоном, потом в ГЗ, и теперь оказалось, что моё место — но, увы, почему невидимым для меня образом, оказалось занято.

— Везде?

— Даже задним числом, почти.

Хотел даже попросить без шуток:

— Можно я буду жить прямо в лаборатории? — ибо знал, многие экспериментаторы в самом институте так и делали — даже неделями спали за стенкой проводимого ими эксперимента.

Суббота и воскресенье?

Как норма — жили в институте. Почему? Только в этом институте были деньги на проведение реальных экспериментов на мировом уровне. Одно дело барахтаться за кандидатскую или докторскую — другое за:

— Знание мира.

Двойная Спираль Уотсона и Крика маячила у всех перед глазами, как:

— Сделали ее только вчера!

И до первого сентября без проблем определил меня в аспирантское общежитие, так казалось для этой кафедры еще проще, чем договариваться здесь с учебной частью в ГЗ, где летом, кто только ни жил, хотя и не жил никто, когда я последний раз в нем — впрочем, думаю, я там и не был чаще, — чем:

— Был, — так бывает? — Но, тем не менее, жил один только с книгами.

И какие из них реальны, а какие только мечта — угадать невозможно. Ибо:

— Одни читаются — другие:

— Начну завтра. — Так ли далеко завтра, если даже считается, — если оно наступит, — то.

И получается то же самое.

Что мечта: Острова в Океане Эрнеста Хемингуэя, или:

— Реакции циклических органических соединений? — которые всегда были добры ко мне своим полным взаимопониманием, — и даже:

— Не зацикливаясь.

У кого-то висел портрет Хемингуэя на стене — у меня:

— Ландау.

Есть ли разница между мечтой и реальной идеей? Узнать невозможно, так как:

— Можно ли вообще что-нибудь придумать нового в биологии и химии на уровне такой малой их конкретизации?

Зацепиться за реальную проблему пока не удавалось.

Еще перед защитой диплома, но уже переселившись в Пущино, в комнату, где еще кто-то должен был жить, пришел:

— После пляжа, где пока так и не только не мог, но еще и не пытался вспомнить:

— Были ли у нас с Люд-к, а Люд-к платонические отношения, ибо без них секс же ж:

— Совсем плохо запоминается.

И так пока получается, что ничего не было. И вот — еще промокший и злой, как Леший Владимира Высоцкого, что променял настоящий променад простого обеда, но с борщом и Люля-Кебабом с риском подливным — ибо столовая теперь уже закроется:

— На эту лекцию почти об очередном международном положении.

Всегда рассказывали о том, что уже было известно, а здесь еще пояснялось более-менее конкретными уравнениями реакций. Для меня, хорошо, если так, а в сопровождении конкретных количеств веществ для этого взаимодействия принятых, раствора, растопившего всю глубину их:

— То ли ненависти к людям, то ли, наоборот, солидарности, что теперь мы всегда будем жить вместе — очень удивляло своей настойчивостью, как не очень-то и принятое в приличном обществе, — но:

— Вот ваше: будете слушать до конца эту лекцию, — так как уходить перед лицом преподающего нам не аз-буки и веди, а конкретику поведения существ почти неживых, но еще способных к этом делу слияния их ядер и митохондрий — черным по белому запрещено.

Ну, и решил к чему-нибудь придраться, но, разумеется, не так, как делали некоторые, но не многие, а только одиночки, из которых я знал вообще только одного:

— Мне непонятно — и всё, а что, собственно, и разъясните мне, — и если, сэр, то и:

— Расскажите, пожалуйста, поподробнее, сэр.

То, что я ничего не понял — естественно — ни гу-гу, ибо я и не понял — две вещи абсолютно несовместные.

Его пример доказывал, что две одинаковые реакции дали не всегда одни и те же результаты. Что довольно долго думали:

— Ошибка в чистоте проведения эксперимента — оказалось, нет, лучше:

— Причина — неизвестно? — переспросил я его, как академик вне планового претендента до доктора наук, так как ему уже обещали место завлаба в Силиконовой Долине, о существовании которой:

— То ли знали, то ли только догадывались, то ли приснилась намедни.

— Скорей всего, — сказал он и, немного помедлив с ответом, добавил: — Есс.

А что — Есс — вряд ли знает даже КПСС, — как пошутил на перерыве, куда все отправить курить, ибо капиталистический прогресс еще не докатился здесь до того, чтобы и:

— Курить прямо в зале обсуждений, — где должны были поставить между рядами столики с пепельницами!

Вот, что значит, наука может иметь реальные достижения:

— Да курите, пожалуйста и на здоровье даже, только, чтобы вы как можно дольше не сдохли!

И все очень радовались, что так жить можно!

Он, этот лектор по международному обмену опытом новых биохимических реакций, проходя мимо меня уже откушав бифштекс натуральный, но всё-таки пока рубленый, так как надо было задержаться на этой лекции еще на полчасика для ответов на вопросы, первый и спросил, слегка притормозив:

— Ты, эта, не работал дворником в Зоне Д?

— Да вы, что, сэр, я культурный, как можно больше человек, а листьев осенью желтеет там много, что они все эти клены опадают буквально до нитки — не обораться!

— Ну, значит, точно ты, и работал, кто осыпал меня этой листвой нарочно, что я по ней прокатился.

— Это, когда было?

— Года три назад — не меньше.

— Я тогда был в другом месте.

— Ладно, — он побарабанил по столу всеми четырьмя пальцами, — пятый, — пояснил он, — тебе!

— За что? — я поимел в виду восклицательный знак, который он поднял, как свой большой палец.

— Я тебя искал, когда ты уже работал комендантом всей Зоны В, но сказали, что студентов больше на такие должности не берем.

Отдельный кабинет, ковер, стол, настольная лампа, даже гитара должна была быть, но вместо нее удалось достать только самоучитель игры на ней.

Я рассказал ему тогда, не то, что думаю о Цикле Кребса и даже не про Колокол Эрнеста Хемингуэя, который не собирается звонить дважды даже ради вас, а про Повести Белкина Асса Пушкина, что он в них сделал открытие, которое будет побольше даже, чем у Шекспира, или:

— По крайней мере, — они равны.

— Ну, вот видишь, — ответил он, — я так и думал, что это ты: самоучитель игры на шестиструнке.

И добавил уже уходя, что я могу сразу, в самом начале его продолжения лекции, пояснить своё недоумение:

— Моим, — как он показал на свой галстук, — разъяснением.

И попросил выйти, когда все опять расположились на своих местах, почти, как в креслах.

— Мне нечего рисовать на доске, — ответил я.

— Ты только скажи — я сам всё сфотографирую, — ответил этот Джонсон.

Авось и Макферсон.

И я выдвинул гипотезу, что рассматриваемые им формулы — неправильны.

Многие зашумели, а он тоже, но ответил просто:

— Их проверяли тысячу раз.

— Но не на изометрию?

— Как смысл?

— Дак в том-то и дело, мил херц, что смысл есть, — но это только разбежался я, а ответил просто чинно и благородно:

— Они могут ходить парами.

— Да ты что?!

— А что?

Но вскидку оказалось, что ни один эксперимент прямо такую изометрию не улавливал.

— Не знаю, — ответил он медленно, задумчиво и с расстановкой, — изменит ли это дополнение что-нибудь.

Сразу при прилете в Сили Доли проверю. Хотя еще не знаю, как надо ставить такой эксперимент.

И я даже испугался, когда вернулся в общежитие, что меня опять уволят, на этот раз за разглашение государственной тайны! А с другой стороны, какой со студента спрос, я еще диплом буду защищать только через две недели.

К счастью, никто даже не запомнил, о чем, я, собственно, говорил. Даже руководитель диплома не простонал в надежде:

— Это могла быть сразу кандидатская.

Так, естественно, кто только будет писать тома этой диссертации за месяц или даже за два-три — не успеем.

Но — еще до повторного приезда американца — решили устроить мне показательный разгром на примере дополнения к кандидатской диссертации хорошего парня, закончил какой-то никому из местных неизвестный химический институт, но должен был защищаться здесь. Он даже сам предложил своему руководителю вставить мой показательный пример, как — если не фундаментальную, то очень большую и распространенную ошибку, имеющих большое самомнение вчерашних студентов.

— Так и скажу, — передал, как специально для меня: Цикл Кребса учите, сукин дети!

— Ну, ну, ну, — слегла притормозил его его доцент, получавший мизерную доплату за доведение:

— Этих китайцев — приезжих из-за Уральского Хребта сюда за защитами кандидатских диссертаций.

Получилось так, что мистер Джонсон приехал раньше, чем этот умелец-рукоделец- Уралец успел выставить свои мне претензии.

И объяснил — извини — в чем дело:

— Изомеры, да, существуют, но не оказывают существенного влияния ход таких — как он сказал:

— Килограммовых реакций — их миллиграммы.

Я возразил прямо с места, что имел в виду не изомеры, а точно такие же молекулы, но с контактирующими участками на противоположной стороне.

— Которые образуются, скорее всего, сами по себе, смотря с какой стороны не хватает симметричных деталей.

— В данном случае это одно и тоже, — попытался Джо меня успокоить, ибо я почему-то думал — прямо-таки — чувствовал всем сердцем и всем даже разумением — хотя и почти:

— Лучше мне не соваться.

И дали слово этому правозащитнику уральских кандидатов.

Он рассказал, что свободные радикалы никак не могу начать образовываться сами по себе, ибо левая сторона циклической молекулы, взаимодействие которой рассматривается:

— Другая! — не такая, как правая.

И добавил почти с насмешкой:

— Или у них там, как у нас: на каждом шагу свалки — так скать — радикальных отход-офф?

Засмеялся, если кто, то слышно этого не было.

Тем не менее, американец Джо задумался — ему по барабану местное идолопоклонство тому, что есть, или тому, что должно быть.

И вышло — на пляже уже — что моя — пока что Люд-к, а Люд-к — пролепетала почти радостно:

— Твоя Нобелевская премия пока что не состоялась.

— Да, некоторые жалеют, что у тебя ничего не получилось, — сказала она, раздеваясь прямо в воде, но для чего — непонятно. Ибо ее купальник знаменитый своей целиковостью — уплыл.

— Хочу, чтобы ты на мне женился, — сказала, располагаясь рядом на траве одеяла.

— Ты голая.

— Да, пусть все видят, чтобы мы уже идем к алтарю.

— Надо было приглашать их специально, в это время вряд ли кто сюда припрется.

Что человеку, вообще надо для счастья, и в частности только четыре вещи:

— Колбаса в магазине — всегда, плетенки чешские — по блату, но возможны с помощью другой Девицы Роз Мари, очень похожей на французскую актрису -?, что, пожалуй, только на жопе у нее волос и нет.

— Третье?

— Ах, третье, — плащ с пряжкой на поясном ремне, как в кино про шпионов родственной нам страны ГДР — тоже, похоже, что можно купить с помощью того, кто умеет давать взятки продавцам — ну, хотя в двадцать рублей.

Четвертое, — что четвертое и последнее желание?

— Недавно помнил, но пока забыл.

Телку приличную?

— Да разве выберешь, господи.

Вот, пожалуй, что решить теорему, как иметь — нет, не всех, но многих, или даже только:

— Некоторых. — Что и значит, нет, не лучшая рыба — это, опять двадцать пять, колбаса, — а именно, рыба, как:

— Вещь — это лещ.

Но здесь ловить не намучаешься, а в магазине не бывает, хотя и полощется там что-то похожее на пойманное живьем, — но:

— Иво есть жалко.

Поэтому все и любили, как больше всего на свете, суп:

— В пакете.

Ибо колбасу могут отнять, украсть, попросить — суп:

— И так у каждого есть в запасе. — На рубль можно купить четыре пакета, а навару с мясом во главе и макаронами в шеренге, зеленью, как в огороде, морковью и луком — ресторан наш любимый Прага:

Глава 7

— Только и может сравниться.

Правда, есть привкус и запах чего-то необычного, но не нафталина же ж, на самом деле. В Праге — он почувствуется — дома — нет.

Но в Праге и Котлета по-Киевски кажется маленькой, поэтому уж, если удается попасть туда, то только или-или:

— Шашлык по-Карски, — или традишэн:

— Цыплята Табака.

Что — спрашивается — хорошего и в том, и в другом? Только одно:

— Чеснок и перец, да перемешанные друг с другом в горячем виде! — ци-ви-ли-за-ия-я-я Москвы.

Как и чеснока и перца никогда не видели. Да, дело доходит до смешного:

— Для теоретиков литературы и биологии — смешать и растереть всё это вместе, да с небольшой добавкой сахара — проблема!

Так бывает?

Да, часто, несмотря на то, что — ох — сколько дорог истоптано по лабораториям Химфака!

В Плехановском — куда попал один из наших за не-сдачу экзамена по математике — не знаю, приходится ли взбалтывать по пять часов подряд:

— Одно и тоже.

Но, вот, как и было предсказано преподавательницей беспозвоночницей, красоты почти необыкновенной:

— Это лучшее, что вы сможете запомнить из всей своей жизни.

И так происходит — скорее всего — именно из-за предсказания Сальери: