Липа цветёт
Липа цветет. Боже мой! Как же липа цветет
в русской глубинке: в Тарусе, Ельце и Короче…
В летние ночи, безлунные теплые ночи
липовый запах из липовых пазух течет.
Липа цветет. Летний воздух — что липовый мед:
та же густая. янтарная, терпкая масса.
Ложку бери — и на булку намазывай с маслом
или тяни потихонечку прямо из сот.
Липа цветет. Этот праздник — от Божьих щедрот.
Скоро сентябрь раскаленные ночи остудит.
Много еще с нами всякого разного будет…
Это потом… А сегодня — так липа цветет!
Вдруг стало тихо на моём балконе
Вдруг стало тихо на моем балконе.
Взглянул под козырек — гнездо пустое:
Семейку ласточек унес бродяга-ветер.
Я не заметил.
Осенний дождь по окнам барабанит,
Как будто стекла мелкой дробью ранит,
Давно сентябрь — пора забыть о лете.
Я не заметил.
И в доме тихо как-то необычно —
Ни смеха, ни возни такой привычной.
Да, выросли и разлетелись дети —
Я не заметил.
Летят года. Какой-нибудь весною
Придет косая со своей косою.
Вот так усну (еще на этом свете)
И не замечу…
Дожить бы
С годами бедней и обыденней сны,
скромней содержанье желаний заветных:
дожить до рассвета, дожить до весны,
до внуков дожить, что приедут на летних.
Дожить бы до первых осенний грибов!
За белыми в лес с самодельным лукошком
сходить. Подкупить полполенницы дров,
на долгую зиму припасов немножко
сготовить. И снова сквозь зимние сны
под белой метели щемящие звуки
ждать нового утра, и новой весны,
и лета, когда повзрослевшие внуки
нагрянут веселой и шумной гурьбой,
весь мир до краев звонким смехом наполнив.
А прошлое было совсем не со мной,
а с кем-то другим, только с кем — не припомню.
И время протекает сквозь меня…
И выпал снег… Он шел три долгих дня,
но час придет — и он, как сон, растает.
Так время протекает сквозь меня
и сквозь меня куда-то утекает…
А я на перекрестье бытия
стою и каждой клеткой ощущаю:
не время протекает сквозь меня,
а я сквозь время тихо утекаю,
как первый снег, что шел три долгих дня,
как облака, закаты и рассветы…
Как будто вовсе не было меня.
А может был — да позабыл об этом.
Литургия
Я — то язычник, то христианин,
то монархист, то вдруг республиканец.
Я сам себе то раб, то господин,
в родной стране я часто иностранец.
То жизнь моя бессмысленно течёт,
то вдруг в ней цель какая-то забрезжит,
и я бросаю все в водоворот
шальных страстей и призрачной надежды.
Но иногда среди пустых забот,
когда, на грех, полным-полно работы,
на самой глубине сознанья кто-то
невидимый рубильник повернет —
и я внезапной вспышкой ослеплён
вдруг застываю, не закончив бега.
И вижу — почка сделалась листком,
в тени дворов истлели глыбы снега,
проплыли миражи ледовых гор
под Астрахань и там исчезли где-то…
А мир похож на праздничный собор,
весь сотканный из волн живого света.
И я стою, его исполнясь славы,
и осеняю грудь свою крестом,
и бытия органные октавы
гремят в моем сознании пустом.
Моя эсхатология
Нет, не загробного спасенья,
Не отпущения грехов,
Проси у Бога вдохновенья
Для новых песен и стихов.
Когда придет кончина света
Стремительно и огнево,
Проблемно будет непоэтам
Проникнуть в Царствие Его.
Поэтам же — довольно просто,
Ведь с малых лет известен им
Плывущий в небе, словно остров,
Небесный Иерусалим.
Бродя по Киеву, Казани,
Или осеннею Москвой
Они его давно узнали
С его несбыточной красой.
В его небесных переулках
Так хорошо скитаться им!
Звучат шаги светло и гулко
По оснеженным мостовым.
Мы идём
Мы идем, собирая на полы пальто
серо-бурую пыль городских площадей.
Мы стоим, подпирая плечами плато
позабытых романов, стихов и идей.
Мы без стука заходим в проёмы дверей
и без спроса садимся в углу у огня,
треплем за ухом вечно голодных детей,
бубенцами на клоунских шляпах звеня.
Наши руки срослись с рычагами машин,
наши нервы сплелись с паутиной антенн,
мы спустились с заоблачных горных вершин
в мир убогих дворов и расписанных стен.
Миллионами душ, миллионами мяс
мы вросли в эту землю снаружи и под.
Миллионами рук, миллионами глаз
мы ее запустили в смертельный полёт.
И летит наша лодка с названьем «Земля»
среди дыр и квазаров, светил и планет…
Мы стоим у руля своего корабля,
уповая на Бога, которого нет.
Пробужденный
Бывает, выйдешь за портвейном
до магазина на углу —
и в ужасе благоговейном
вдруг потеряешься в снегу.
Надежная броня привычки
ничем не в силах мне помочь.
Кричат о чем-то стаи птичьи.
На город наступает ночь.
Я странником завороженным
в чужом неведомом краю
брожу под небом оснежённым
и ничего не узнаю.
Вот здесь была когда-то школа,
вон там торчал киоск «Табак»…
Теперь один кустарник голый
да своры уличных собак
в мистическом пространстве ночи
меня встречают за углом.
Роятся полутени строчек
в моем сознании больном…
И пробужденный ото сна
мир предстает в заветной сути,
где тема жизни с темой жути
незримо переплетена.
Ах, как когда-то!
Ах, как когда-то вино меня веселило!
Особенно из винограда крымских отборных сортов.
Вместе с мускатом меня наполняла сила
и уносила в Питер или Ростов.
Ах, как когда-то любовь меня окрыляла,
впрыскивая мне в вены терпкий адреналин!
Ради смазливой девчонки с самым могучим амбалом
я мог подраться один на один.
Ах, как когда-то в дали меня тянуло:
кинул рюкзак за плечи — и на поляну в лес!
Дома — голые стены, кровать да четыре стула,
зато за городом так много обжитых мест!
Ах, как когда-то сердце моё звенело,
помните, у Баха — хорошо темперированный клавир?
Не барахлило и не болело тело,
а оголтело впитывало весь мир.
Ах, как когда-то… Кончились наши годы.
Ветер свободы выпорхнул и затих…
Мы неугодны. Мы из другой породы —
мы из породы что-это-там-за-псих?
В добрый путь!
Как наши знания неточны!
Как наши здания непрочны!
Как мы бессильны и порочны,
с отчаяньем обручены!
Как наши ценности случайны,
плохи дела, убоги тайны,
но мы цепляемся отчаянно
за то, на что обречены,
приговорённые бессрочно…
Но я недавно понял вот что:
от предков в будущее почта —
вот кто мы в самом деле есть.
И пусть газеты злы и лживы,
акулы пухнут от наживы,
но мы должны, пока мы живы,
нести порученную весть
и донести её потомкам.
И ненавязчиво, тихонько
на ушко спящему ребёнку
безлунной полночью шепнуть.
Кому дано — тот всё услышит,
пускай он спит и ровно дышит
под мерный стук дождя по крыше —
ему на утро в долгий путь.
Переулок
Весь переулок был в нашем распоряжении —
от Пролетарской до Народного Ополчения:
десяток домов, кусты сирени,
да будка непонятного предназначения.
Мы — это я, мой брат Серёга,
Валерка Косой, да Вовка Рыжий.
Было ещё девчонок немного.
Одну дразнили Танькой Бесстыжей,
другая была болтушка та ещё —
лапшу развешивала по полной программе
о куклах, говорящих и всё понимающих,
о живущих в Эстонии папе и маме.
Мы этой болтушке охотно верили,
потому что жили в ожидании чуда.
Эстония была для нас чем-то вроде Америки —
экзотическая, как фарфоровая посуда
дома у Алика с Народного Ополчения.
Он жил не в бараке, не в частном секторе,
а в огромной квартире с паровым отоплением
и высокими потолками, «не то что некоторые».
«Некоторые» — это я, мой брат Серёга,
Валерка Косой, Володька Рыжий,
Юлька — болтушка из двадцать седьмого,
да Танька, прозванная Бесстыжей.
Кстати, за что её так прозвали?
Точно сейчас навряд ли вспомнится —
говорили о каком-то полуподвале,
о собрании в школе, о Детской Комнате…
Слухи разные вокруг Таньки ходили,
но она вышагивала походкой царской,
и мы её звали Красоткой Дилли,
и дрались за неё со шпаной с Пролетарской.
Святая пора! Целый мир безвестный.
Сказочный. Сгинувший, как Атлантида.
Нет переулка. На этом месте
стоит супермаркет безобразного вида.
Бесплатный фрагмент закончился.
Купите книгу, чтобы продолжить чтение.