Бесплатный фрагмент - Грибники-2

Продолжение книги «Грибники 1,5».

От автора: все события в книге являются выдуманными. Все совпадения случайны. Все географические названия являются условными топонимами альтернативного мира и не обладают полным набором признаков реально существующих.

Все стихи, если не указан иной автор, придуманы автором этой книги.

Все картинки и коллажи в тексте созданы нейросетью и обработаны автором.

Часть 3. Станция забытых людей

Глава 1. Лестница

После потрясений начала июня жизнь в посёлке вошла в относительно спокойную фазу. Лето обещало быть урожайным, животные на ферме чувствовали себя хорошо и неустанно плодились, рыба в аквахозяйстве росла, новые помещения, переделанные из старых, осваивались.

Странные Макс и Эрик со своей ужасной, но очень сомнительной историей, остались работать в посёлке, несмотря попытки Джафара их удалить.

— Мы не можем позволить себе разбрасываться кадрами, — отрезала Регина. — Служебных нареканий у ребят нет, отзывы хорошие, а если у тебя есть какие-то личные причины для расторжения контракта с ними, то ты знаешь, что эти причины здесь не в приоритете. И сами ребята уезжать явно не хотят. Если это нужно только тебе…

— То это не важно, — продолжил Джафар мысль Регины, так и не сев на стул, коих в кабинете было четыре. — Я понял.

— Нет официального повода, — смягчилась Регина. — Мы не можем их выгнать. Конечно, если ты воспользуешься своим влиянием на Алексея Фёдоровича…

Джафару не понравилось, как это прозвучало. Как будто Алексей Фёдорович — идиот и ценит Джафара единственно из слабости характера, а не за его реальные заслуги. Сцепив пальцы, механик покачал головой. Эйзена просить не хотелось — в этом случае придётся рассказывать ему о том, что кто-то использует его грибы неправедным образом. Для удовлетворения своих мелких амбиций и садистских потребностей.

Рано или поздно, конечно, рассказать придётся, чтобы решить, как контролировать злоупотребления, но сейчас Джафар не был готов добавлять хорошему человеку лишних огорчений. И удалился, пытаясь убедить себя, что нелепый перфоманс с переодеванием — не повод выгонять людей, отказавшихся по собственной инициативе расторгать контракт… Попросить Орлова? Но вмешивать безопасников в отношения — совсем уже непростительная глупость.

А когда сам Джафар прямо напомнил Эрику о необходимости отъезда, Эрик решительно отказался.

— Прости… я не могу. Мое пребывание здесь — часть моего служения Гнедичу. Ты можешь меня убить, но это должно произойти именно здесь.

— Почему все считают, что я буду кого-то убивать? — рассердился механик. — Я тут вообще не для этого. У меня совсем другие обязанности, прямо противоположные. Ладно. Надеюсь, вы хотя бы тут не на пять лет…

Эрик покачал головой.

— Не на пять. Возможно даже не на год.

— Обнадеживает. Но запомни вот что артист: ещё одна сомнительная выходка — и я сообщу герцогу и майору, что вы оба представляете опасность для жителей посёлка. Придётся объясняться.

Эрик молча кивнул. Затем сделал странную вещь: протянул руку к плечу Джафара. Тот мгновенно ее перехватил.

— У тебя гусеница, — терпеливо объяснил Эрик.

Джафар щелчком сшиб с футболки маленькую зелёную гусеничку и вопросительно посмотрел на собеседника. А тот почему-то выглядел так, словно изо всех сил сдерживает слезы.

Не поняв ничего из происходящего, Джафар выругался на арабском — длинно, выразительно — и ушел, чтобы никого случайно не прибить. Всё-таки он должен был заботиться о жителях поселка, а не наносить им телесные повреждения.

*

Обед в столовой с господином Рейнольдом очень развеселил Аню. Мажор и главный владелец вообще всего, уязвлённый ее замечанием, набрал полную порцию пельменей — может, впервые в жизни?

Тарелки в столовой «Солнечного» делились на два типа: старые, оставшиеся ещё от военной базы, с советской символикой на обороте, и тарелки более поздних закупок: партия с золотым ободком и партия с картинкой в виде мухомора и землянички. Ане нравились те, что с картинкой, а вот Рейнольд положил себе пельменей в старую армейскую. Это выглядело особенно смешно.

— И как вам еда простых смертных? — кокетливо поинтересовалась Аня, подсаживаясь к нему за столик.

Рэнни посмотрел в свою тарелку так, словно впервые увидел и ее, и ее содержимое.

— Экзотично, — ответил он. — Мои родители не позволяли мне есть пельмени. Говорили, что их делают из собак. Но я проверял: за последний месяц ни одна из наших собак не пропадала, поэтому у данных пельменей есть шанс быть из травоядных.

— Жалеете, что они вас сейчас не видят? — подколола его Аня.

— Травоядные?

— Родители.

— Они не могут меня видеть. Они давно умерли.

— О, соболезную! Но они оставили вам наследство.

— Не мне. Сестре. Она тоже умерла.

Рэнни сидел, склонив голову; в этом ракурсе его лицо просилось на икону, даром что было обращено к тарелке. Владелец поселковых угодий явился на обед в своём обычном рубище: серых джинсах, сквозь прорези которых виднелись его острые колени, футболке персикового цвета с насквозь вытертым воротником и пиджаке из мягких зеленоватых лоскутов. Правая рука владельца — тонкая, длиннопалая, с вилкой — нелепо зависла над блюдом, а левая, украшенная темно-золотым перстнем, поглаживала стакан мутного компота, на поверхности которого томилась одинокая сморщенная слива.

Разговор, по мнению Ани, зашёл не туда. Обычно в ответ на ее подколы парни начинали нервничать, лихорадочно оправдываться или вспоминать свои жизненные достижения, справедливо подозревая, что их хотят унизить; Аню всегда забавлял мужицкий гонор.

Рэнни был либо этого гонора лишён, либо хорошо притворялся.

— Значит, у вас теперь нет близких родственников? — ужаснулась Аня. — Сочувствую.

Рэнни кивнул, потом испытующе глянул через стол и заявил:

— Зато у меня есть… довольно близкие друзья.

— При ваших капиталах друзья обычно ненастоящие, — не удержалась Аня.

— А вы хорошо осведомлены обо всех тонкостях жизни, — уважительно заметил Рэнни. Аня не поняла, комплимент это или ирония.

— Вовсе нет, — призналась она, отламывая вилкой очередной кусок под соусом. — Я три года работала с человеком, который мне нравился. А сама так и не поняла, как он ко мне относится.

Рэнни снова посмотрел на нее. Взгляд его был «закрытым» — отстранённым и ничего о его настроении не говорящим. Вежливое любопытство — вот и все, что смогла прочитать Аня.

— А мне было восемнадцать, — поведал он вдруг, нехотя откусив от наколотого на вилку пельменя, — когда я впервые влюбился. Это была студентка юридического института. Она подрабатывала горничной в нашем доме. До этого я был занят только музыкой и литературой, хотел поступать в… ладно, неважно. Там своя среда, люди, интриги. Я вникал. И вдруг появляется она. Из другого мира, где все иначе. Полгода я ходил, как в тумане. Мы стали встречаться, и это выглядело, как путь в светлое будущее.

Рэнни разрезал вилкой последний оставшийся в тарелке кусочек сначала напополам, потом каждую часть ещё на две.

— И вот однажды, проходя мимо кабинета отца, я услышал, как она с моим батей о чем-то спорит. Я остановился и прислушался. На общем фоне беседы о деньгах я уловил фразу… сейчас, конечно, трудно уже вспомнить дословно, как это звучало, но общий смысл выглядел как: «и долго ещё мне нужно будет ублажать твоего обалдуя».

Рэнни усмехнулся, сделал паузу, доел последнюю четвертинку и отпил компота, не трогая пока что сливу.

— Из разговора я понял, что она была любовницей отца, а со мной встречалась за его деньги. Для моей, если можно так выразиться, социализации, как объяснил мне батя через три дня, когда я отлежал их с температурой примерно сорок один… врачи заключили: стресс. Большая учебная нагрузка. Этой историей я хотел сказать, что тоже не всегда понимаю, как ко мне относятся люди на самом деле… Что?

— Нет… ничего, — Аня отломила кусочек хлеба и смотрела на него без особого аппетита. — Это… как-то дико… неужели в наше время такое бывает?

— Обычное дело, — обиделся за свою биографию Рэнни. — Но в те далёкие времена тоже я не был в достаточной мере осведомлён о рутине такого свойства. Возможно, если б я тогда встретил вас, вы бы смогли отговорить меня от необдуманных поступков. С вашим-то знанием жизни.

— Вряд ли, — светским тоном заметила Аня, аккуратно складывая на поднос свою опустевшую посуду. — Я сама склонна к необдуманным поступкам. Села, вот, к вам за столик.

Глядя, как она с подносом направляется к окошку для сдачи использованной посуды, Рэнни допивал компот.

Возглавить культурную жизнь, думал он. Это куда ближе и понятнее, чем жизнь экономическая. Стоит ли эта рыбная Аня того, чтобы ради неё что-то возглавлять? Вредная какая-то.

С другой стороны, может, смысл и не в ней, а в том, чтобы спасти культурную жизнь от возглавления ее Костиком?

Аня вернулась за своей сумкой — жёлтой, кожаной. Явно подбирала по цвету к темно-зелёному трикотажному костюму, подумал Рэнни. У Ани были светло-янтарные глаза, приятное лицо с высокими скулами и маленьким острым подбородком, и кудрявые волосы цвета старого золота. А ещё фигура, как на винтажных пин-ап открытках. Рэнни представил повелительницу рыбок коротком платьице — белом, в мелкий красный цветочек — и невольно сглотнул.

Нет, возглавить определенно стоит.

— Вы не хотите, — спросил он, — вечером составить мне компанию в «Грибнице»?

Аня замерла, потом покачала головой.

— Спасибо, но не сегодня. Там слишком мрачно.

И ты, господин Клемански, слишком глупо выглядишь, мысленно закончил ее сентенцию Рэнни.

Противную сливу он так и оставил в стакане.

*

Вечером Аня передумала и первую свою зарплату все же решила потратить в кафе у Вацлава: заказала шоколадное пирожное с розочкой и безалкогольный коктейль.

Пока наслаждалась коктейлем, пришло сообщение от Олега: мол, скучаю, надеюсь, платят тебе хорошо.

Аня отослала ему фото своего обеда и ужина с подписью: «вот так тут кормят». Потом подумала и добавила фото красавца Рейнольда, подписав: «а это владелец бизнеса». На что Олег незамедлительно ответил: «надеюсь, он к тебе не пристает. Если что, пиши, я приеду, тебя спасу».

Ровно на секунду Аня поверила, и ей стало тепло. Ее спасут.

Нет. Приедешь ты, как же.

— Повторить?

Похожий в своём чёрном смокинге на старого упыря Вацлав взирал на неё из-за стойки выпуклыми серыми глазами. Стеклянные фонарики, излучавшие желтый ретро-свет, придавали ему совсем потусторонний вид.

— А у вас точно алкоголь нельзя? — вздохнула Аня.

— Только по субботам и с десяти до одиннадцати, — отозвался Вацлав. Голос у него был низкий и хриплый; он вызывал в помещении кофейни непривычное эхо.

Послабление про алкоголь придумал герцог, не желая разбираться с контрабандой спиртного, осуществляемой через дорожных рабочих вроде Коленыча. Пусть, сказал он, кто хочет выпить, позволяют себе пару коктейлей в баре, чем вынашивают мрачные замыслы объемом в полтора литра за крупное вложение в теневую экономику.

Аня посчитала дни до субботы и вздохнула: суббота была вчера.

Может действительно стоило пойти с Рейнольдом?

Стало грустно.

— Добрый вечер, — вежливо сказал кто-то, кого она не видела сбоку. — А можно составить вам хорошую компанию?

Аня повернулась.

На фоне стены с фотографиями мертвых людей стоял симпатичный невысокий парень в белой толстовке.

— Хорошую? — недоверчиво улыбнулась Аня.

— Меня Дима зовут, — сказал новый знакомый, устраиваясь рядом на стуле. — И я тут самый веселый. Клянусь здоровьем нашей кошки. Вы ведь любите кошек?

*

— А если бы Августина сейчас вернулась, ты бы кого предпочёл: ее или меня?

Едва проснувшись, Эйзен и Полина наблюдали рассвет через большое панорамное окно спальни. День обещал быть тёплым — ещё недавно густой, туман рассеивался над сопками, клочьями оседая на покрытых лесом склонах.

— Тебя, — беспечно ответил Эйзен. «Девочковые» вопросы, раздражавшие его в исполнении других женщин, умиляли и даже льстили, если исходили от Полины. Наверно потому, что были искренними. Лжи и манипуляций в арсенале Полины совсем не водилось.

— Почему же?

— Потому что десять лет назад я был человеком, — Эйзен перевернулся на спину и потянулся, — выбравшим Августину. Теперь я человек, выбравший Полину. Мои запросы и приоритеты поменялись; в немалой степени ещё и от того, что Августину я потерял и залечил боль от этой потери. После этого у меня были другие женщины; я узнал о жизни чуть больше и изменился.

— А ты не боишься, что я когда-нибудь тоже… захочу кого-то другого?

Этот вопрос явно беспокоил Полину сильнее, чем ее мужа.

— Ты уже хотела, — засмеялся Эйзен.

— Нормального на этот раз, — обиделась Полина.

— Я буду стараться не разочаровать тебя. Но если что… обсудим.

— Но тебе это неприятно.

Эйзен задумался.

— Это бывает… грустно. Но смотря что за человек тебе понравится. Может, он понравится и мне тоже.

— Тогда ему не спастись?

Полина засмеялась, перевернулась и нависла над мужем, положив ладони ему на плечи. Ее груди касались его тела, и это обещало переход интересного — Эйзен бы даже сказал человеколюбивого — диалога в более примитивную форму.

— Мои тетки говорили, что во мне абсолютно нет женского кокетства, — продолжала тем временем Полина, словно бы и не замечая, что Эйзен стал дышать чаще, а моргать — медленнее. — Это правда лишает меня очарования? Но если это так, то какой бы человек мне не понравился, ему вряд ли понравлюсь я…

— Поэтому я могу быть спокоен, — продолжил Эйзен Полинину мысль. — Но во-первых, твои тетки врали, а во-вторых есть люди, которым, наоборот, нравится прямолинейность…

— Правда?

Полина выпрямилась и вынула заколку из волос; они темной волной упали ей на плечи.

— Ты очень красивый, Лёша, — сказала она, пробежавшись пальцами по его животу, ближе к паху.

Выдохнув, Эйзен закрыл глаза. Прекрасно, что теперь у него есть жена. Что он смог кого-то впустить в свою жизнь, не жалея об этом. Что единожды выстроив отношения с одним человеком, не надо было думать о том, как теперь расстаться. Что личная жизнь перестала быть проблемой, для решения которой надо кого-то искать. Что Полина его понимает, и ему остаётся только отмечать это мелкими знаками внимания, к которым она ещё даже не привыкла.

…В этот момент он совершенно четко увидел в соседней комнате — которая все еще оставалась комнатой Аси — человека, покрытого янтарными крошками и странными белыми тяжами, похожими на пенопласт. Эйзен не рассмотрел, кто этот человек — мужчина или женщина — но понял, что тот вслушивается в происходящее за стеной. Этот человек — это существо — было настолько чуждым всему, что Эйзен видел прежде, что это рождало сильную, безысходную горечь. Обреченность. Чувство невосполнимой потери.

— Лёш? — спросила Полина когда Эйзен вновь открыл глаза.

— А… а что?

— Ты плакал.

Эйзен провёл рукой по виску.

— Правда? Видимо, это от избытка эмоций…

— Я знаю. Но с тобой раньше такого не было, — сказала Полина, ложась рядом — грациозная, как длинная, тонкая кошка.

— Это, мать его, лес, — угрюмо пояснил Эйзен. Теперь диалог загнал его в угол: хотелось сказать Полине о странностях здешних мест как можно позже, но не вышло. — Он влияет на сознание. Усиливает его проницаемость для впечатлений и всего такого. Ну а ты… ты ведь тоже очень красивая, и насмотревшись на тебя, можно весьма горько сокрушаться о несовершенстве всего остального мира.

Полина смутилась.

— Спасибо… Знаешь, у меня ощущение, что в соседней комнате кто-то ходит.

— Возможно, это Мария Семёновна, — пробормотал герцог, досадуя на неискренность своего голоса.

— Ты говорил, что она бывает на втором этаже только если там никого нет. А мы ещё не спускались к завтраку.

— Значит, это тоже лес…

— Что он здесь делает? Скажи ему, что подсматривать нехорошо.

— Он вообще-то подслушивал.

— Зачем ему это?

— Возможно, он хочет нас полюбить. Или возненавидеть. В этих местах много странностей. Когда я один, это не так заметно, а когда ещё кто-то… словно домовой поселяется.

Успокоив, а затем обняв жену, Эйзен прижался лицом к ее плечу. На этот раз его взору явилась нормальная, привычная темнота, без всяких видений.

Господи, обратился он туда, откуда она, как ему казалось, пришла. Я обычный человек. Я больше не могу разгадывать твои ребусы и шарады. Когда все это закончится, когда ты позволишь мне умереть, ты выложишь их передо мной вместе с ответами, и мы вместе посмеёмся над моей тупостью. Но пока что… мне нужна подсказка. Мне очень, очень она нужна.

*

С утра на ферме метили молодняк кур. У каждой курицы требовалось взять мазок из зева, подписать по номеру индивидуальной куриной метки, собрать эти мазки, отнести лабораторию к Татьяне, где она их проверяла на респираторные инфекции, затем забрать результаты, внести в журнал, рассадить кур согласно обнаруженному и просчитать профилактические мероприятия, если они нужны.

Если бы, думала Кристина, меня заставили писать мемуары о жизни поселка, то про работу там было бы меньше всего, хотя времени она занимает куда больше, чем всякие приключения.

— Мазок из клоаки тоже брать? — спросил Дима.

— Нет. Сегодня мы это не делаем.

— Если тебе без этого скучно, возьми у себя, — дополнил Эрик. — Там наверняка есть, на что полюбоваться.

— Откуда такая осведомленность? — буркнул Дима.

Кристина фыркнула. В ее присутствии парни постоянно пикировались, и ее это тревожило. Видимо, у Димочки все же не сложилось с Инессой. А Эрик и вовсе загадочный человек. Вроде бы весь такой разбитый и потерянный, но ведь явно настроен на определённую цель. А цель никому не известна.

— Харэ болтать! — приказала она. — Эрик, взял штатив и шагом марш в третий блок! Дим, на тебе два контейнера!

— Да я в курсе.

…Закончили к обеду. Кристина специально выждала в раздевалке, пока парни исчезнут, чтобы они не омрачали ей путь в столовую. Ещё хорошо бы домой заглянуть — переодеться, подумала она, сворачивая на крайнюю, самую ближнюю к обрыву улицу.

После ловли нескольких десятков кур ноги переставлялись с трудом, в голове плескался туман, а пальцы саднило от работы с жестким пластиком. Да и царапины болели — схваченные куры выражали своё недовольство острыми когтями, продиравшими любые перчатки.

Дорога, как и все дороги в посёлке, была протоптана ещё при царе Горохе, пылила и иногда странным образом петляла, словно бы пытаюсь подвести идущего по ней путника к постройкам, от которых к настоящему времени ничего не осталось. Минуя один из таких закутков, Кристина заметила стоящего на его краю человека — спиной к дороге, лицом к кустам. Этого человека она не знала. Обычный парень, среднего роста, темноволосый, чуть полноватый, в дорогих джинсах, белой футболке и рыжих «тимберлендах», он стоял на самом краю вытоптанной зоны и медленно раскачивался. Его руки были чуть приподняты, а голова наклонена вперёд.

Подойдя ближе, Кристина услышала, что он тихо жужжит. Раскачивается и жужжит.

— Эй! — на всякий случай крикнула она. — Вообще-то у нас запрещены наркотические средства!

Незнакомец не ответил. Продолжая раскачиваться и жужжать, он начал поворачиваться, переступая ногами по кругу.

Увидев выражение его лица, Кристина отступила назад.

Человек ее не видел. Взгляд его, расфокусированный и замерший, был направлен куда-то вовнутрь сознания, из открытого рта текло на футболку, а движения выглядели деревянными и натужными, словно для исполнения каждого требовалось преодолеть паралич.

Отравился? Но тогда почему этот звук?

Тут безумец остановился, моргнул и глухо сказал:

— Уходи.

Кристина и рада была бы уйти, но от страха не получалось.

— Это моя земля, — продолжал одержимый, закатывая глаза дрожа подбородком. — Уходи с моей земли! Нечего тебе тут делать! Я выгоню вас! Я выгоню вас всех! Долгий сон, долгий сон, долгие сборы, долгий рост, долгий путь. Чуждая плоть, страшная плоть, все растворить, перемолоть. Длинный барьер, начатый пир, тянет рука, издалека. Цвет это боль, больше не стой, вон уходи…

Кристина попятилась ещё сильнее, соображая, куда нужно бежать и кому сообщать о случившемся.

И тут человек ещё раз переместился — она не заметила как — и оказался рядом.

— Это моя земля, — проныл он, протягивая к девушке паралитические руки.

Кристина и впрямь хотела убежать. Однако сзади, слышала она, подходил кто-то ещё, и она боялась обернуться, чтобы не увидеть очередного жужжащего безумца.

И подскочила, когда за ее спиной прозвучал спокойный голос Рейнольда:

— Ну вообще-то эта земля — моя.

Одержимый перестал надвигаться; замерев, он зашатался, а потом, не сгибаясь, рухнул в пыль.

— Эт-то что с ним? — тихо спросила Кристина, на всякий случай схватив Рейнольда за предплечье. Какой-никакой, а все же мужик, вдруг спасёт?

— Не знаю, — пожал плечами Рейнольд. — Но в его голове не было его самого.

— А кто был?

Рейнольд посмотрел на неё, потом на парня в футболке, пытавшегося устроиться в дорожном гравии и сказал:

— Пока непонятно.

Подойдя ближе, Рейнольд наклонился, посмотрел в глаза одержимому и вдруг быстро заговорил:

«Нечем вдохновиться, никого не убить.

Не летать твоей дорогой, не исполать именитому месту — вот уже и забылось,

а хотел вечность, изведал такой край, за который теперь ни заглянуть, ни ответить некому. Законы бытия — так, словно они есть, а нас нет. Заберите нас из этого, заберите в самое то, успейте до полудня, чтобы не пришлось нашим с грязи да скользить на вашем бисере. Уверьте в праздности и смысле — чтобы не уходить, не раскаявшись, что умерли сами, и в дорогу без отдыха, словно слепые на пристани.

Окно мира одностороннее — в пустом доме темнота оттеняет лишь испуганные отражения наши. Для вас — одно, для них — хорошее. А для нас — неделимые уже отражения в растоптанных осколках бисера из оконного стекла. Вот и все, то ли одна история продолжается, то ли многие заканчиваются — трудно сказать. Да и молчать не легче — тишина по ту сторону, которой нет.

Упирался и ждал, словно призраков, тебя и себя.

Сколько раз проносило мимо, а на восьмой изверились, озверели на пустотных сколках — а не предсказания ли? В году отсюда десятом увиден достанет, услышан открестится, исправлен сотрется.

Избегай травли, серый пес, как дважды два избегают равняться четверти».

Дослушав эту ахинею, одержимый сел, поморгал, вытер подбородок, посмотрел на них и вдруг нормальным голосом спросил:

— Где я?

— На первой линии возле обрыва, — честно ответил Рэнни. — Что с тобой случилось? Кто ты?

— Я — Вася, — ответил парень. — Вася из технички, со складов. А вы…

— Я — Кристина. Ветфельдшер.

— А я Рейнольд.

— Простите, господин Клемански, — Вася, как мог, вскочил и чуть было встал по стойке «смирно». — Кажется, я заблудился.

Он хотел было удалиться, но Рэнни жестом остановил его.

— Что вы перед этим делали? — спросил он, и Кристина с удивлением услышала в его голосе жесткие интонации.

— Ничего, — смутился Вася, — не делал. Гулял.

— Вы должны были находиться на вашем рабочем месте. Либо на обеденном перерыве. При всем уважении… столовой я тут не вижу.

— Так я же говорю — заблудился!

— Насколько я знаю, Константин занимается с вами медитативными практиками, которые при отсутствии должной подготовки могут привести к спутанности сознания. Вы практиковали их сегодня?

— Я с утра… для прочистки мозгов… немного.

— И этот метод оказался не особенно успешным, — констатировал Рэнни. — Вернитесь, пожалуйста, на своё рабочее место и к лесу больше не приближайтесь.

Когда Василий удалился, Рэнни похлопал Кристину по плечу и спросил:

— Проводить?

— Д-да… если не трудно.

— Не трудно… Только ты по задворкам одна не ходи. Бери сопровождающего — Яшу, или, если его нет, меня. Мне уже не первый раз такой путешественник попадается.

— Но как ты его успокоил?

— Я вижу его сознание.

— А я так смогу?

— Если есть способности — наверно. И ещё практиковаться надо.

— А Яша так умеет?

— Не знаю. Он определенно может воздействовать на сознание. Дезориентировать и внушать мелкие, но очень навязчивые иллюзии. Я сам это видел. Или это происходит помимо его воли — я не уточнял. А его способность видеть мы в разговорах и вовсе не затрагивали. Ну а что касается воздействия… это должно быть здоровое человеческое сознание… а не такое.

— Это лес виноват? Эйзен говорил — лес умеет.

Рэнни пожал плечами.

— Может, и лес. Но начали они явно сами. Здесь нельзя открывать сознание.

Кристина кивнула. Она знала, что во-первых, тут с сознанием людей иногда происходят странные вещи; а во-вторых, люди иногда сами со своим сознанием странные вещи творят. Словом, беречься надо, чтобы не спятить. Особенно человек восприимчив, когда устаёт.

— Спасибо, Рэнни, — сказала она.

Монарх Эйзенвилля проводил ее до дома, а после работы, на выходе с фермы, ее уже ждал Джафар.

— Ты б зашёл, — улыбнулась Кристина. — Я сегодня какого-то птенца видела, пятнистого такого. Посадила его повыше, от котов. Не могу понять, чей. Думала, вдруг ты знаешь, ты ведь тут давно.

Джафар как-то упоминал, что некогда был просвещаем Эйзеном на предмет местной фауны, и все запомнил.

— В следующий раз.

Механик был мрачен и погружён в себя. В отличие от Кристины, которая физически сильно устала и теперь хотела каких-то внешних эмоций.

— Тебя Рэнни попросил меня встретить? — продолжала она попытки общаться.

— Да.

Кристина вздохнула.

— Ладно, пойдём… Спасибо, что встретил… Я что-то упахалась так, что едва на ногах держусь…

Сказав это, Кристина действительно оступилась; Джафар придержал ее за плечи, выровнял, и теперь держался чуть позади, чтобы успеть подхватить, если что.

— Тоже устал? — спросила Кристина, хотя общаться через плечо было странно.

— Нет, — с прежним лаконизмом ответил Джафар. Затем, понимая, что ведёт себя уже совсем невежливо, дополнил: — Работы было немного. Но предчувствия давят. Правда, мои предчувствия часто иллюзорны и касается меня одного, как ты наверняка помнишь по прошлому году.

…Вечером, едва упав в постель и закрыв глаза, Кристина вдруг четко вспомнила:

«Долгий сон, долгий сон, долгие сборы, долгий рост, долгий путь. Чуждая плоть, страшная плоть, все растворить, перемолоть. Длинный барьер, начатый пир, тянет рука, издалека. Цвет это боль, больше не стой, вон уходи…»

Странно, что оно так хорошо запомнилось. Словно текст в книжке Виджена Гнедича. А надо было бы запомнить другое, то, что Рэнни говорил. Но оно длинное. Впрочем, исцелить всегда труднее, чем испортить.

*

А на следующий день на ферме уронили лестницу.

Если бы это произошло с обычной легкой стремянкой, используемой для ремонта, то и говорить было бы не о чем. Но стремянка до чердачного окна нужного сарая не доставала, поэтому решено было взять огромную деревянную конструкцию о двадцати трёх ступеньках, сработанную неизвестными солдатами, служившими в «Солнечном», когда оно ещё так не называлось.

— Имя их неизвестно, — выразился как-то раз про это изделие Единоверыч, — но творение их бессмертно, как Парфенон. Будьте с ним осторожны, парни.

Итак, чтобы починить облицовку под верхним окном одного из сараев, лестницу надлежало переставить, а поскольку Макс в этот момент занимался перегрузкой комбикорма, начать дело решили Дима вдвоём с Эриком.

Только вот Дима, который накануне ночь кутил в «Грибнице» и не выспался, свою половину не удержал.

Кристина в это время стояла внизу, осматривая ухо кошки Гармошки (на ухе возникла подозрительного вида плешь), и все двести килограмм тяжёлой деревянной конструкции полетели прямо на Кристинину шею. И наверно, легко перешибли бы ее, если бы не Эрик.

Вовремя выбросив вбок руку, он поменял траекторию падения, в результате чего одна из вертикальных опор только ударила Кристину по плечу и рухнула — взметнув пыль и сильно перепугав кошку.

— Вашу мать! — проныла Кристина, протирая плечо. — Дима, у тебя глаза на жопе, что ли?

Дима пробормотал что-то типа «да блин». Эрик криво улыбался, прижимая к себе пострадавшую конечность.

В ответ на вопросительный взгляд Кристины он подошёл и морщась, позволил себя осмотреть.

— Перелом, — заключила Кристина. — Пошли в госпиталь. Только… стой. Сначала я лонгетки наложу, а то там, похоже, обе кости вдрызг.

*

— Четыре осколка, — восхищенно посчитал Феликс Андреевич, рассматривая рентгеновский снимок. — Четыре! Хотя лично я видел и больше. Я, знаете ли, как-то лечил локтевой бугор — небольшая, плотная кость — расквашенный на двадцать частей. Это как пылевая туманность в космосе! Не во что даже проволоку воткнуть, куда там штифты! Но я собрал. На скобы собрал, хотя пациент стал после этого ощутимо тяжелее с правой стороны. Через пару лет, знаете ли, вынул…

Кристина слушала с большим интересом, представляя, как бы чинила локтевой бугор она. Правда, немного беспокоил Ярослав, сидящий за оцинкованным столом, положив на него сломанную руку с невероятно опухшим локтем. Ярослав был бледен, скептичен — то есть, история про двадцать осколков его не увлекла — и явно находился в ипостаси Тейваза. Теперь Кристина умела отличать его субличности.

Ей было неловко и непривычно — если раньше она спасением своей жизни была обязана Джафару и немножко себе самой, то теперь у некоего бывшего сектанта, вора и шантажиста тоже имелись воспоминания о том, как он спасал Кристину от лестницы. И хуже всего, что теперь это были их общие с Кристиной воспоминания. Не говоря уж о том, что все видел этот мерзкий Чекава. А может, и инициировал. Хотя вряд ли — для таких глобальных гадостей нужно быть человеком большого риска, чего про Диму не скажешь.

*

— Он спас тебя от лестницы? — уточнила Данка, когда они вечером собрались возле «Грибницы» и стояли, вяло хлопая на себе комаров.

Джафар молчал; если рассказ Кристины и вызвал у него какие-то переживания, то угадать их было трудно.

— Она валилась прямо мне на шею, — сообщила Кристина. — Ребром боковой стойки. Если б не Ярослав, веселилась бы я сейчас с вами без головы.

— Если б не Ярослав, — резко вмешался Джафар, — лестница стояла бы себе спокойно, потому что Чекава не кантовал бы ее в одиночку.

— Кто его знает, — пожала плечами Оксана и хитро сощурилась. — Он уже который день ухлёстывает за Кубиком и совсем потерял голову.

— В этом смысле ему нечего терять, — заметила Данка. — Но я бы предупредила Кубика, чисто из женской солидарности.

— Она не поверит, — убежденно сказала Оксана. — Баба так устроена, что пока сама не обожжется, будет себе выдумывать всякое хорошее про всяких уродов.

Зато после того, как она разочаруется, у Рейнольда возникнет шанс, подумал Джафар.

— Так или иначе, — сказала Кристина, — Феликс сегодня Эрика прооперировал, и ему придётся ещё пару дней провести на больничной койке. Я планирую зайти к нему завтра после обеда.

— Я тогда зайду послезавтра, — чопорно сказала Марина. — А вот и Юрка! Наконец-то!

— Извините, заработался, — улыбнулся Юрик. — Константин сегодня орал больше обычного. То он сваливал с работы ровно в шесть, а теперь сидит до девяти. То ли занятия йогой сказались, то ли просто характер с возрастом испортился.

Кристина и Джафар переглянулись, однако поговорить не успели — народ всей компанией двинулся подальше от комаров и поближе к коктейлям.

Кристина начинала привыкать к этому заведению. Портреты живых и мертвых героев, колоритный Вацлав в чёрном фраке с высоким воротником, и непонятное существо, убирающее со столов. Говорили, что это то ли внучка Вацлава, то ли внук. Нанимала их обоих Регина, а она вряд ли расскажет.

*

На следующий день после обеда Кристина, как и обещала, решила навестить больного.

Эрик лежал на койке ещё довольно бледный и слабый, однако встретил ее улыбкой.

— Ты меня спас, — поздоровалась она, устанавливая ему на столик фруктовый салат.

— Это все грибы, — оправдался Эрик. — Я пытался свести татуировки, — он коснулся скулы, где была руна, — грибами тридерисами. Долго. И это настраивает на единение с природой. Свести не получилось — подошел критический срок. Наверно, осталось чуть-чуть, но я испугался. Светоч… в смысле гуру Теребилов, узнал и велел прекратить. Сказал про чудовищ. Я тогда не знал, как они называются. Теперь знаю.

— И кто бы, — засмеялась Кристина, — превратился в сторна? Ты или Тейваз?

Протянув руку, она коснулась позорной руны. Эрик улыбнулся.

— Тейваз, конечно. Ушел бы в лес… Под плесенью татуировок не видно. А я остался бы здесь, чист, как младенец.

— Как ты себя чувствуешь?

— Сожалею, что у вас не лечат грибами. Один день — и всё.

— А потом расплата.

— За счастье спасти такую прекрасную даму…

— Перестань. А то кто-нибудь подумает…

— Что ты пытаешься меня морально поддержать, только и всего. Что тут ещё можно подумать?

Кристина смеялась. Нахальство Тейваза было немного неприятно, но в то же время… волновало.

Ещё минут пять, подумала она, и я пойду.

*

Тревога, съедающая Джафара, скорее всего была очередной манифестацией слишком медленно затухающего постэффекта от некогда пережитого им в разных местах планеты, но могла быть — он допускал эту мысль — и чем-то другим. От морока, наведённого лесом, до чисто физических последствий слабой дозы токсина, продегустированного на тюремных нарах.

Эйзен ещё в первый раз пытался выяснить у Джафара, что это было, но тот смог рассказать о симптомах весьма немногое. Слишком он тогда поторопился впасть в анабиоз. По его словам, он сделал это с чисто детективной целью, но на самом деле и с намерением выжить тоже.

На следующий день, закончив работу, он зашел на ферму навестить Кристину. Одиночество становилось все острее, хотелось поговорить, увериться, что люди в этом мире еще на своих местах.

Однако девочки-лошадницы сообщили, что Кристина уже полчаса как отправилась в больницу, узнать о состоянии ушибленного лестницей Россохина.

Джафар почему-то надеялся, что и Макс там же. Однако, поднявшись на второй этаж, в хирургическое, он не заметил никаких следов гиганта, да и вообще не увидел людей. Только из одной палаты доносились голоса и громкий смех. Джафар осторожно заглянул внутрь.

Кристина сидела возле кровати больного, что-то рассказывала ему и ласково смеялась.

Они оба смеялись.

Она и Эрик — бледный, с загипсованной правой рукой и рассыпавшимися по белой подушке каштановыми кудрями и Кристина — в белой футболке с котёнком, в джинсах, обтягивающих ее округлые бёдра так, что невозможно было не смотреть. Двое людей в палате говорили, перебивая друг друга, и являли собой картину, по мнению Джафара, полного эмоционального единения.

Тут, собственно, его и накрыло.

Отступив на шаг, он постарался удалиться бесшумно, чтобы пережить все это в отдалении, но резкая слабость в ногах побудила опуститься на стоящую в коридоре банкетку. Он рассчитывал посидеть там минуту или две, а потом все же уйти, но внутренние обстоятельства не позволили ему сесть тихо — металлические ножки банкетки проехались по кафельному полу, издав неприятный скрежет.

Кристина прервала беседу и сказав «я сейчас», выглянула в коридор.

— Яша? — удивилась она. — А что ты не заходишь?

— Не хотел вам мешать, — язвительно ответил Джафар.

Вот досада. Разумеется, он хотел сказать что-то другое, потому что знал, что эта фраза все испортит и выдаст его с головой, но в сознании была только она. Но не молчать же.

Кристина закономерно погрустнела.

— Я не ожидала, — тихо сказала она, — что ты придёшь…

Только бы, уговаривал себя Джафар, не устроить сцену здесь, в больнице.

— Я, пожалуй, сейчас уйду, — сказал он, вставая с банкетки — на этот раз легко и бесшумно. — Счастливо оставаться. И твоему новому другу, — Джафар на миг обернулся, — скорейшего выздоровления.

*

Она догнала его на пустоши — он специально свернул туда, когда понял, что его преследуют. Сейчас хорошо было бы домой и закрыться от всех, отключив звонок, но сперва следовало объясниться. И когда Кристина приблизилась, он выждал секунду, потом обернулся:

— Я уже сказал, что не хотел вас прерывать.

— Я должна была к нему зайти, — выдала Кристина фразу, которую выбирала все то время, пока шла за Джафаром. Все прочие оправдания выглядели глупо. — Он меня спас.

Вторая часть, поняла она тут же, была лишней. Потому что спасать ее имел право только Джафар.

— Я тоже безгранично благодарен ему за это, ответил Джафар, прижав руку к груди и иронично поклонившись. — Что не так?

— Ты ревнуешь, — обвинила Кристина.

— Естественно, — кивнул Джафар. — И в этом я неправ. И я хочу пережить эту свою неправоту где-нибудь в одиночестве.

— Ты правда думаешь, что он…

— Он тебе, черт возьми, нравится! — сорвался Джафар. — Я это вижу. Ты любишь исцелять и собирать по частям всех убогих и разрушенных, а я уже относительно собран и не представляю для тебя того интереса, что раньше. Я уже отработанный материал, а вот трагический Эрик, у которого две личности…

— Это не так! Ты тоже…

— Тоже? Вот спасибо!

— Подожди…

Джафар остановился. Его постепенно накрывала ярость. Надо было уйти, изолироваться и как-то пережить приступ. Кристина этого не понимала. Она думала, что может остановить его сама.

— Послушай. Я ждала тебя…

Стало совсем невыносимо.

— Ждала меня, развлекаясь с Эриком? Серьезно?

Он снова обернулся и схватил ее за плечо.

— Я просил, — говорил он хрипло, — просил избегать этого человека! Он не тот, за кого себя выдаёт! Но мои просьбы для тебя ничего не значат. Я и сам для тебя всего лишь удобный кавалер, которого можно бортануть, если захочется. Тейваз говорил, что его миссия здесь — служение графу Гнедичу, но не сказал, в чем именно оно заключается. Не в том ли, чтобы утешить тебя, если я, например, рехнусь или сдохну? Ты не думала об этом?

— Яша, не надо…

Жалобно пискнув, Кристина сложилась куда-то вниз, и Джафар понял, что своей железной хваткой чуть не сломал ей ключицу.

Пора было уходить. Убегать. Пока он никого не убил.

— Извини…

Разжав пальцы, он осторожно поставил Кристину на ноги. На ее плече теперь будут синяки — след от пальцев. Он мог бы сделать и хуже. И стыдно за это было уже сейчас.

— Прости, пожалуйста, — сказал он ещё раз. — Оставь меня. Я же просил меня оставить…

Кристина держалась за плечо и смотрела на Джафара, не моргая.

Последним усилием он взял себя в руки. Ярость — безумная, невыразимая — превратилась в дрожь. Его трясло так, что он не мог сфокусировать взгляд.

— Крис, — слова выдавливались с таким трудом, словно перед ними был бетонный барьер. — Не смотря ни на что. Я все ещё твой друг… Не надо сейчас со мной говорить. И объяснять не надо. Будет только хуже. Меня сорвало. Это нужно пережить. Мне одному. Понимаешь?

Всхлипнув, Кристина кивнула.

Тогда, развернувшись, Джафар быстро пошёл прочь. Проводив его взглядом, девушка опустилась на землю и заплакала.

Она долго не могла остановиться; а через какое-то время в голове сложились слова, показавшиеся ей утешительными:

«Долгий сон, долгий сон, долгие сборы, долгий рост, долгий путь. Чуждая плоть, страшная плоть, все растворить, перемолоть. Длинный барьер, начатый пир, тянет рука, издалека. Цвет это боль, больше не стой, вон уходи…»

Получается, ей теперь тоже требовалось кое-что пережить. Встав на колени, она начала раскачиваться, выталкивая воздух сквозь сжатые зубы. Получалось смешное жужжание. Скоро она перестала плакать.

Глава 2. Долгий сон

Часов в одиннадцать вечера, когда над «Солнечным» взошёл узкий растущий серп, Джафар поднялся с кровати, стянул с себя дневную одежду — джинсы с серой футболкой — и облачился в чёрное. Даже кроссовки заменил на сапоги из мягкой кожи и с короткими голенищами, содержащими несколько карманов. В один из карманов он поместил короткий, идеально отшлифованный нож-кунай, а браслеты, с которыми не обычно расставался, снял и оставил на тумбочке.

По дороге завернул к семнадцатому домику. Свет у Кристины не горел, зато горел на кухне, и даже из-за забора просматривалось, что все три подруги там: сидят за столом и пьют чай. Наверное, грустно подумал Джафар, обсуждают, какой я ревнивый ублюдок. Больной на всю оставшуюся кукуху. И скорее всего, они правы — той кукухи и впрямь уцелели лишь фрагменты. Но это и хорошо, потому что функция ламии совместима разве что с добротной и зрелой паранойей, а вовсе не со здравым смыслом. Если говорить о его общеизвестном понимании.

Миновав семнадцатый, он вышел к третьему, где теперь проживал Рейнольд, и услышал кошмарные звуки терзаемого инструмента — кажется, скрипки. Видимо, не сложилось у Рейнольда Яновича с этой русалкой Аней, и кто знает, может, оно и к лучшему.

Джафар перемещался от тени к тени, в слепых зонах немногочисленных камер и уж точно не попадаясь на глаза прохожим. Неизвестно ведь, чем дело кончится, а третий раз в тюрьму не хотелось. Правда, если все сложится как надо, то в тюрьму сядет не он, а следовательно, прятаться надлежало ещё и для того, чтобы избежать чьей-нибудь мести, ежели она воспоследует.

Больничное крыло никогда не закрывалось само по себе; запирали на ночь только ворота и калитку. И конечно, сонный вахтёр не заметил тень, за долю секунды взлетевшую на забор, легко перемахнувшую через чугунные навершия и бесшумно упавшую на дорогу из плитки.

Через три с половиной минуты Джафар был уже на втором этаже, в отделении хирургии. Доктор Феликс давно ушел спать, а дежурная медсестра смотрела на компьютере какую-то старую мелодраму. С точки зрения Джафара она подобрала самый правильный жанр. Смотри она, например, фильм ужасов, возиться с ней предстояло бы больше. А от мелодрам всем хочется либо спать, либо плакать, он по себе знал.

Подойдя к медсестре со спины, механик осторожно надавил определённые точки на ее шее, подержал для верности, уложил даму поудобнее, а потом вежливо поставил кино на паузу. Когда медсестра проснётся, то сможет начать с прерванного момента. Но проснётся она часа через полтора, не раньше.

…Вспомнилось, что Тейваз лечился в той самой палате, в которой в прошлом году умирал герцог. Правда, на другой койке. Та, что из-под герцога, стояла пустая и отодвинутая к стене.

Каждый раз в этой больнице какая-то драма, опечалился Джафар.

Эрик спал, и свет тонкого месяца, струившийся из окна, четко делил его лицо на светлую и тёмную половины. Светлая была нежной и миловидной, а тёмная, меченая почти невидимой в темноте руной, при таком освещении напоминала череп.

Загипсованная правая рука лежала поверх одеяла, и наружу торчали только пальцы — суставчатые, с четкими прямоугольными ногтями.

Простоват ты, подумал Джафар, для двух субличностей. Не потянешь. И руки у тебя не воровские. Тебе бы лет сорок назад играть светлооких коммунистов, строящих БАМ. Или телевизоры чинить, чтобы этих светлооких коммунистов на их экранах было лучше видно. Хотя нет, на роль коммунистов, помнится, брали более угловатые лица, полагая их сильно мужественными. Так что эта роль, как и нынешняя, немного не для тебя… не в своё дело ты влип, красавчик.

Джафар немного постоял, выравнивая дыхание, затем наклонился и вынул из сапога стальной кунай.

Подойдя к спящему, он прижал обе его руки к кровати и негромко сказал:

— Просыпайся, дорогой Эрик.

Эрик тут же открыл глаза; дёрнулся было, но тут же обмяк: рука все ещё сильно болела.

— Джафар, — прошептал он. — Зачем? Что случилось?

— Ничего, — ответил Джафар. — Извини, что прервал твой волшебный сон — днём времени не было. Только теперь вот отыскал время тебя послушать.

Эрик снова попытался вывернуться, но Джафар только сильнее прижал его к кровати. А потом вдруг отпустил. В лунном свете блеснул короткий клинок.

— Говори, зачем ты здесь, — приказал Джафар.

— А ты? — прошептал Эрик.

— Ты рассказал половину правды, — Джафар прижал острую сталь к его лицу. — Теперь я хотел бы услышать все. С самого начала.

— А если я не скажу? — усмехнулся Тейваз.

Клинок переместился в левую глазницу, под основание верхнего века.

— Тогда ты перестанешь видеть, — заверил его Джафар, давно уяснивший, что боли Тейваз не боится. Значит, должен бояться невосполнимых потерь. — И никто не поймёт причину, так как внешне не изменится ничего. Врачи скажут — стресс. И даже грибы тридерисы не помогут вернуть тебе зрение — об этом я позабочусь тоже. А без него тебе не отработать аванс, выданный графом Гнедичем. Только без вранья; сколько бы голосов ты не изображал, я знаю, как звучит твой собственный, когда ты говоришь правду. И не приведи Амон мне услышать что-то помимо неё.

Эрик часто дышал, опасаясь шевелиться; Джафар, очерченный лунным светом, мало того, что выглядел, словно демон из кошмарного сна, так ещё и двоился в левом глазу. Без последнего оставаться не хотелось.

Можно было бы крикнуть; но отделение наверняка пустует. Этот ассасин точно позаботился о том, чтобы криков никто не услышал.

— Планы… менялись… по ходу дела, — выдавил из себя Тейваз. — Я… все расскажу… только убери нож.

Ткнув напоследок куда-то под верхний свод глазницы, Джафар убрал руку и перестал двоиться. Однако видел его Тейваз теперь только правым глазом.

— Если ты не соврёшь, я все верну, как было, — заверил его ассасин. — А если соврёшь, — он провёл клинком по одеялу, — ещё и отрежу что-нибудь.

— Вот с самого начала опасался с тобой связываться, — вздохнул Тейваз. — На кого ты работаешь?

— На господина Раунбергера, герцога Эйзенвилля. Подозреваю, что ты знаешь о нем больше, чем хочешь показать.

…Допрос продолжался не больше часа. Новой информации из Тейваза вышло мало, но она имела принципиальное значение. Кроме того, сам Тейваз верил в некие вещи, которых никак быть не могло. Однако его история расставила кое-что по своим местам, и Джафар прощался с артистом, будучи вполне удовлетворён полученными данными. Даже вернул ему зрение, щёлкнув пальцем по левому виску.

— Холодно тут у вас, — сказал он, поднимаясь со стула и разглядывая одеяло, сползшее с пациента. Вернув одеяло на место, он аккуратно подоткнул его и ещё дополнил сверху пледом.

Когда чертов ниндзя удалился так же тихо, как и пришёл, до Эрика дошло, что временная потеря зрения была иллюзией.

Амон его знает, как он это делал, и какая сила ему в этом помогала. Без силы, Эрик точно знал, он бы не справился. Светоч говорил: человек — ничто без божественных сил. А чтобы они тебя нашли и не забыли, ты должен быть отмечен всяко, и все отметки должны быть на теле. Но у Джафара никаких отметок не было, а он победил хитрого Тейваза. Значит, он был этой силой сам, как и показалось Тейвазу ещё при встрече в подъезде колдуньи Розы.

И всё-таки, подумал Эрик, хорошо, что на Тейваза нашлась управа. Не всесилен он; отнюдь не всесилен. Но как Джафар узнал?

Над этим стоило подумать.

*

Кристина понимала, что увлёкшись общением с Эриком, ошиблась глубоко и фатально. И непонятно, можно ли это исправить. Их связи с Джафаром — изначально немыслимой, невероятной и, как казалось Кристине, не особо вписавшейся в картину ее вечного жизненного невезения — исполнился почти год, и все это время ее партнёр демонстрировал безупречную верность. Конечно, он мог проводить взглядом красивую женщину или перекинуться с кем-нибудь словом не самого пуританского значения; но уже со второй фразы выставлял явственный барьер, зайти за который значило — испортить отношения с мастером поселковой безопасности. А портить эти отношения с охотников не было, даже среди очень смелых девиц, которым — и Кристина это неоднократно видела — он давал понять, что у него есть кто-то ближе, чем они.

И вот получилось, что она не оценила это редкое, по словам Данки, для мужика качество, потому что на пути ее счастья возник паскудный Эрик. Такой интригующий и немного сумасшедший. В чём-то профессионал, в чём-то — абсолютно беззащитный лох. Бывший сектант. Артист, обманщик непонятного характера и странных целей. По его словам — бывший инвалид, которого жаль. Но существовала ли на самом деле его Наташа? Был ли у него сын? И что с ними случилось, если учесть, что в реальности они умерли, Эрик просил их вернуть, а Гнедич обычно выдаёт свои призы авансом? Но если Наташи и ребёнка не было, то кто такой Макс? Его друг? Но они не особо любят друг друга и не очень-то охотно общаются. Его вечный должник? Больше похоже. Но за что?

Выясняя это, Кристина слишком увлеклась. Выходит, Джафар был прав — Эрику, после всего, что он сделал, лучше было бы уехать, но тогда она бы никогда не узнала, почему он здесь. Да она и сейчас точно не знает.

Зато она теперь сильно беспокоится за Джафара. Данка сказала: горячий восточный мужчина, приревновав свою даму, если в первые двадцать минут никого не прирежет, может саморазрушиться. И этого Кристина боялась больше всего. Это было страшно: понимать, что ты причинил человеку боль, которую сам же не можешь залечить.

— Забей, — сказала опытная Данка. — Ты ведь не переспала с этим Эриком. Ну посидели, поржали. Ты, вон, и с Гариком ржешь сидишь, что мне теперь, удавиться?

— Ты не мужик, озабоченный правом собственности, — заметила Марина, нарезая булочку. Расстроенную Кристину надо было накормить.

— Да ладно, — махнула рукой Данка. — Яшка, он же добрый… хоть и вспыльчивый.

Кристина вздохнула. Она не знала, какие слова теперь подбирать для общения с этим добрым, но вспыльчивым; если он не убьёт себя до завтра.

Однако на следующий день слова Джафар выглядел вполне живым и слова подобрал сам.

— Привет, — сказал он, встретив с утра Кристину у калитки. В его тоне она прочитала спокойствие, рассудительность и некоторую горечь. — Плечо в порядке?

— Привет. Рукой двигать могу.

— Хорошо. Я провожу тебя до работы.

— Что-то случилось?

— Пока нет.

Джафар смотрел на неё с тоской и сожалением, как на цветок в разбитом горшке. До него вдруг дошло, что именно так он к ней и относился — как к собственноручно выращиваемой культуре, поселённой в самом безопасном месте его души. А теперь ее гармоничный образ расплылся, треснул и рассыпался по полу. Но он знал, что цветок следовало сохранить, что бы там ни готовило им обоим будущее. Сохранять следовало все, он давно это понял. Жизнь слишком хрупка.

Кристине под его взглядом было неуютно. Да и чёрный наряд говорил сам за себя — цвет потерь и разочарований.

— С работы тоже без меня не уходи, — добавил он.

— Что, все так серьезно?

— Пока не знаю, но лучше предвидеть всю степень серьезности раньше, чем тогда, когда ничего уже нельзя будет сделать.

Самое ужасное, что он не отказывался общаться с Кристиной и даже сопровождал ее в обществе, но дистанцию держал. Голосом. Тон его стал рассудительным и мягким, иногда горько-ироничным, словно он отбывал некую повинность, или отвечал в школе у доски; а как только они оставались вдвоём, вежливо прощался и уходил. И Кристина знала, что если она попросит его остаться, он, конечно, останется, но тогда между ней и его разочарованием в ней не будет никого. Иногда он рассказывал ей что-то — явно скучал по ней и хотел поделиться — но выглядело это так, словно он разговаривал с той, прежней Кристиной; или с кем-то, кого нет. Так говорят с умершими, сидя возле их могил.

— Яш, если я тебе правда так неприятна, — сказала Кристина уже через пару дней, — давай расстанемся.

Джафар посмотрел снисходительно. Как на глупый, но охраняемый объект.

— Сейчас это невозможно, — сказал он.

Кристина подозревала, что это внутреннее «невозможно» Джафара, а вовсе не объективные обстоятельства.

— Даже если я захочу?

— Это вообще не играет роли.

*

Прошло ещё дней десять; Эрику сняли гипс и доверили лёгкую работу. Общества Кристины он больше не искал, а во время ежедневных визитов Джафара старался и вовсе не попадаться на глаза. Однако Кристине казалось, что Эрик пристально наблюдает за ней и хочет ей что-то сказать.

И действительно, однажды, когда они случайно встретились на кухне, он спросил:

— А ты не знаешь, что там, за Воротами? Димка говорит, какой-то военный объект. Типа заражённой местности. Но Орехов сказал, что там выход куда-то, что в прошлом году он свёл с ума военных.

Кристина вспомнила, что ее неразговорчивость по поводу книги привела к печальным последствиям, и решила ответить подробно.

— Там находится пространственная аномалия, — сказала она просто. — Пещера выводит в поле, которого нет с той стороны гряды. То есть, ты проходишь гору как бы насквозь, но появляешься не там, где дорога на Прилесье, а в каком-то левом поле. Можно идти по дороге и попасть в город, где никто не живет. Там кто-то зациклил время. Я думаю, что этот кусок мира каким-то образом застрял во временной аномалии, и Земля на него напоролась, и теперь тащит за собой по Вселенной. Ведь звездные системы движутся. Из-за Ворот прилетели к нам споры грибов тридерисов; и когда они созревают, они время вокруг себя дискретно тащат назад. Ну а если пойти вместе с ними назад во времени, то споры прорастут в тебе, приведут тебя в лес, и ты превратишься в сторна. Звучит шизово, правда?

Эрик помотал головой.

— Если бы однажды не встал с кровати под этими грибами — ни за что б не поверил. А Гнедич тут при чем?

— Мы думаем, что он собирал эти аномалии. Они ведь у нас давно. И люди называли их магией. Ну, ещё, конечно, они называли магией обычную физику. А это была необычная физика. Каким-то образом Гнедич научился использовать эти аномалии и… я вообще думаю, что даже смерть ему немного подпортили. Или же… ну, дальше это все мои фантазии.

— А что ты должна для него сделать? — осторожно спросил Эрик.

Кристина повернулась и внимательно на него посмотрела.

— Мне кажется, я должна выяснить, где он находится.

Эрик непонимающе моргнул.

— А он не знает?

— В том-то и дело. Он может говорить с людьми… через книжку. Это его Ворота в наш мир. А ещё у него там, где он находится, есть доступ к каким-то колёсам бытия, которыми он исправляет чужие судьбы.

— А я должен вернуть ему колесо… Как-то это все бредово выглядит. А ты была за Воротами?

— Была.

— А где ключ взяла?

— У Джафара.

Эрик вздохнул.

— Блин… Для меня это не вариант.

Про ночной визит механика он так никому и не рассказал.

*

«Долгий сон, долгий сон, долгие сборы, долгий рост, долгий путь. Чуждая плоть, страшная плоть, все растворить, перемолоть. Длинный барьер, начатый пир, тянет рука, издалека. Цвет это боль, больше не стой, вон уходи…»

С самого утра субботы Кристина не могла отделаться от этой речевки. Какого-то слова не хватало. Позволь? Уволь? Консоль?

Какая чушь, думала она, лезет в голову. Может, действительно сходить за Барьер или в гости к Эйзену и Полине? Кристина все обещала навестить дом на горе, да так и не зашла, а Полина через два дня уедет, и они так и не увидятся.

Впрочем, Эйзена она не видела ровно столько же. С самого дня их свадьбы.

Позавтракав, она решилась. Благо, Джафар не догадался зайти в субботу — видимо, смотреть на предмет своего разочарования ему тоже надоело. Может, он уже и новый предмет себе нашёл, кто знает.

Кристина вспомнила, что пару дней назад, как раз после разговора с Эриком, она закончила работу раньше обычного и решила зайти к Джафару отметится — мол, можешь не заходить, я свободна и заглянула к тебе первая.

Нашла его в клубе, висящим на потолке. Чуть ниже стояла стремянка, но ее высоты явно не хватало, поэтому Джафар работал, зацепившись левой рукой за балку, а правой что-то закручивая — в ней Кристина разглядела отвертку. Верх стремянки, за который было положено держаться руками, он контролировал ногой, и явно ни в какой опоре не нуждался.

Решив его не отвлекать, Кристина встала возле стены и стала ждать. А когда глаза привыкли к сумраку, рассмотрела новую девочку, Лауру, которая стояла у противоположной стены и наблюдала за ремонтом с огромным интересом. Кристину она не видела, потому что смотрела на Джафара.

— И вы долго так можете висеть? — восторженно спросила она, а гулкое клубное эхо усилило ее вопрос, заданный почти шепотом.

— Долго, — совершенно ровным голосом ответил с потолка Джафар. Он явно не особенно напрягался.

Сменив отвертку на бокорезы, он продолжил общаться с электрикой.

Вниз упали куски проволоки.

— А если вы отсюда спрыгнете, вы… ну, вы не боитесь, здесь же высоко?

— Я не собираюсь этого делать, — так же ровно ответил Джафар.

Потом, ногами притянув лестницу за ручку, выровнял ее под собой и аккуратно приземлился на ее верхнюю площадку. Затем медленно спустился.

— Спасибо вам большое! А то мы уже думали, что придётся монтировать софиты сбоку!

— Нет, — сказал Джафар, — теперь можно монтировать сверху. Главное, чтобы спектакль был не про меня.

— А что, он был про вас? — заинтересовалась Лаура. — И что ваш персонаж делал по сюжету?

Джафар складывал инструменты в ящик.

— Убивал сторна.

— А они правда существуют? Ребята говорят, что все это сказки — мол, клочья тумана так плывут.

— Значит, — согласился Джафар, — я убивал клочья тумана.

— Вы грозный человек, — кокетливо сказала Лаура, подходя ближе и подавая ему что-то с пола, что он не заметил.

— Спасибо, — сказал Джафар, дополняя этим содержимое ящика. — Подметите тут.

— А вы придёте на наш спектакль?

— А когда он?

— Недели через две… я там играю дерево.

И Лаура изобразила руками разнонаправленные ветви.

— Похоже, — оценил Джафар.

— Так вы придёте?

— Если Кристина — это моя девушка — согласится, то непременно приду.

— Но вы ведь можете прийти без неё. Константин говорит, что вам все равно нужно будет обеспечивать безопасность.

Джафар остановился и некоторое время смотрел на Лауру так, как будто впервые ее увидел.

— Не знаю, известно ли вам, но у нас в посёлке, — сказал он, — есть трое полицейских и даже целый офицер безопасности по фамилии Орлов. Полагаю, они вполне способны обойтись без меня. Да и вам, как дереву, вряд ли что-нибудь угрожает.

Лаура открыла было рот, но тут же закрыла: Кристина постучала кулаком в притолоку.

— Извините, что помешала, — сказала она, — но господин Ингра просил меня никуда без него не ходить. Отчитываюсь — не ходила.

Джафар посмотрел на неё исподлобья.

— Польщен, — только и сказал он. — Идём. Всего хорошего, госпожа Абазогли.

— Это у неё такая фамилия? — спросила Кристина, когда они вышли.

— Угу.

И тогда Кристина подумала, что если он запомнил такую необычную фамилию, то наверняка эта Лаура ему небезразлична.

Но сегодня суббота, а значит, Джафар уверен, что она дома. И можно без него сходить к Эйзену и Полине. А если сходить с ним, то придётся объяснять, что у них размолвка… нет, лучше без него, решила Кристина и, оставив Данке соответствующие распоряжения, пустилась в путь.

*

Мария Семёновна на этот раз вязала мухомор. Точнее, рюкзак, отдаленно его напоминающий — желтовато-белый мешок с ажурным пояском и красная крышечку с белыми выпуклыми шариками.

— Их светлости дома, — сообщила она, обрадовавшись Кристине. — Но ругаются.

— Что-то все нынче ругаются, — сказала Кристина и прошла в дом.

Полина встретила ее в коридоре на подходе к нижней гостиной.

— Прикинь, — кивнула на Эйзена, — он меня в лес одну не пускает. А у меня первый разряд по ориентированию на местности! Я бы вернулась уже к обеду!

Его можно понять, подумала Кристина.

— И не застала бы меня, — сказала она мягко.

— Ну я ж не знала, что ты придёшь!!!

— Я пришла.

— Одна? — стоявший у двери Эйзен повернулся и вопросительно поднял бровь.

За эти месяцы он изменился. Постригся, набрал килограмма три-четыре, и приобрёл некоторую плавность движений. Хотя взгляд его по-прежнему оставался лучистым и мягким.

— Яшка занят.

— Поссорились? — проницательно предположил Эйзен.

— Ну не то что бы… просто он слегка переехался из-за того, что я зашла в больничку проведать одного нашего сотрудника. Ярослав его зовут. Джафар приревновал и теперь со мной холоден. Ну, ты знаешь, как он умеет.

Эйзен отошёл в сторону и пропустив Кристину к дивану, задумался.

— Что-то у вас там непонятное происходит, — заключил он.

— Ты говорил, — вмешалась Полина, — такое происходит каждый год. И что теперь, днём по лесу не гулять?

— Что-нибудь каждый год да происходит, — согласился Эйзен. — Но в прошлом году было понятное. В этом — не очень. И сегодня с утра тоже было странно…

— Что? — спросила Кристина.

— Машина его уехала. Сига тендума, или как ее там зовут. Смотрю с горы — нет ее. А мы же никто не знаем, как она ездит, откуда взялась и чего хочет. Версий у меня много… Отобедаешь с нами? Заодно и расскажешь, чем тебе так нравится Ярослав и чем он не нравится Джафару.

Кристина в очередной раз поразилась проницательности герцога.

Пока он распоряжался насчёт обеда, Полина поманила Кристину на балкон и вытащила мобильник.

— Но я всё-таки ходила в лес, — прошептала она, листая фотографии какого-то замшелого утеса, поросшего деревьями. — Туда раньше доступа не было, а теперь дерево упало… я перебралась. Смотри, что нашла.

Кристина всмотрелась.

На вершине недоступного утеса, куда постоянно летели брызги и водяной туман от водопада, начинающего знакомый ей ручей, находилась плоская площадка, равномерно поросшая мхом и старыми, кривыми деревьями. На площадке стояло нечто вроде сводчатой белой беседки со странным сетчатым навершием, в середине которой размещалось прозрачно-желтое образование.

— Это ведь так растут ваши грибы? — уточнила Полина. — Их там тьма.

— Так да не так, — озадаченно пробормотала Кристина. — Чтобы так упорядоченно…

— Лешке не говори пока. Он за меня боится. А я надеялась, что нечто новое обнаружу.

Полина вещала, как на ученом совете. Мол, она взяла образцы, она их проанализирует. Образцы в термосе… Слушая ее вполуха, Кристина мысленно прокручивала увиденное, пока не убедилась, что те серые разнородные предметы, что посередине беседки частично утонули во мху, были старыми человеческими костями.

Возможно, Эйзену действительно не стоило об этом говорить. Но он ведь все равно догадается. Да и Полина в себе столько информации вряд ли удержит.

*

Возвращалась Кристина сильно после обеда. Отъевшаяся и перегруженная разного рода моральными дилеммами, она медленно спускалась по тропинке. Она изложила Эйзену все последние события, видела его реакцию и подозревала, что Джафар должен быть ей благодарен за то, что именно она взяла на себя роль гонца с дурными вестями, избавив его самого от этой неприятной миссии. Она не выдала Полину, потому что Полина была ее подругой, но сомневалась, что для Полины это хорошо. А вдруг эта балда пойдет туда ещё раз и заблудится? И если с ней что-то случится, то Эйзен, потеряв вторую жену в том же лесу, рехнётся. Может, следовало сказать? Ведь он тоже ей друг. Правда, более поздний… Одна надежда: что Полина скоро уедет и не успеет наломать дров. Потому что объяснять ей что-то про опасность бесполезно, она — исследователь. Но у неё уже есть образцы, а Эйзен, будем надеяться, в лес ее одну не пустит…

А ведь есть еще Джафар. Кристина, сейчас надеялась только на то, что он, не обнаружив ее дома, догадается спросить у Данки, куда она пошла. А потом успокоится и пойдёт домой.

…И правда, внизу его не было.

Задумавшись о моральных приоритетах и глядя исключительно под ноги, Кристина пересекала пустошь возле Ворот, когда вдруг поняла, что она тут не одна.

На пустошь редко заходили люди. В прошлом году она вообще не видела здесь больших компаний, а в этом был разве что Коленыч и делегация, встречавшая Джафара. Коленыч со своей бригадой теперь в посёлок не допускался, а Кристина свой комитет по встрече вряд ли заслужила.

Тем не менее, они стояли здесь. Полукругом.

Она подняла голову и увидела, что два десятка человек встречали именно ее.

В голове забилось привычное: «Долгий сон, долгий сон, долгие сборы, долгий рост, долгий путь. Чуждая плоть, страшная плоть, все растворить, перемолоть. Длинный барьер, начатый пир, тянет рука, издалека. Цвет это боль, больше не стой, вон уходи…»

Надо встать в строй, подумала усталая Кристина. Встать и пожужжать вместе, как это делали они, взявшись за руки и раскачиваясь. Это так хорошо — быть среди своих. Свои всегда правы. Не надо думать о том, правильно ли ты поступаешь.

Иди к нам, исходило от них. Это наша земля. Мы будем на ней жужжать.

Подойдя к крайнему в строю, Кристина взяла его за руку.

Глава 3. Ярослав

В строю мысли Кристины сменились — стало хорошо, спокойно и правомочно. Сомнения пропали. Здесь они все были категорически, непререкаемо правы. Правы все: Костик, Антон из бухгалтерии, Инесса, Люба, две медсестры, Лаура Абазогли, Вася и ещё более десятка знакомых и незнакомых жителей посёлка. Можно было вместе с ними раскачиваться, жужжать, поднимать руки и смотреть на мир доброй, обновлённой душой. Они долго шли к этому, поняла Кристина. И вот наконец собрались вместе вопреки всем силам, которые не желали их единения. Силы хотели их разобщить, заставить мучиться и делать неправильные поступки. Но они встретились, и это хорошо. Теперь они вместе. Они стали лучшим вариантом себя, не знающим страха и сомнений.

Они держались за руки и водили хоровод, и все было хорошо, пока вдруг не остановились, и Вася, указав на Кристину, не сказал:

— Она не наша. Я видел ее с нашим врагом.

И тогда все повернулись и стали смотреть на Кристину, осуждающе качая головами. Рейнольд, говорили они, отнял у нас землю. Он выжимает у неё грибы и получает за это деньги. А мы живем в мире с грибами. Мы больше не режем их и не сушим, мы позволяем им жить так, как они того хотят. Ведь они разумны. Они будут говорить с нами и дарить нам благо, и тогда мы все вместе воцаримся этой великой земле. Мы построим новую цивилизацию, которая принесёт старой радость и искоренит зло…

Кристина не помнила, сколько прошло времени; ее продолжали убеждать, и она была почти согласна, как вдруг старая цивилизация им решила помешать. Явился враг. В подступающих сумерках он почти сливался с местностью, но они его видели. Он стоял и смотрел на них.

Ничего нового в нем не было, но Кристина никак не могла припомнить имя, да это было и не важно. Либо он присоединится к нам, сказал Костик, либо мы его выгоним с нашей земли. Настал момент. Важный момент, момент очистки. Все старое будет выброшено, все новое расцветёт. Потому что мы — едины! Победа будет за нами!

Словно единый организм «грибные шмели», как они себя называли, окружили врага! Иди, сказали, к нам. Будь с нами. Мы — новая цивилизация. Мы не повторим ошибок старой. В нас — опыт человечества, опыт грибачества и ещё тех, от кого ушли грибы, и кто погиб, остановив своё время. Мы не повторим их ошибок. Будь с нами, друг! Встань в строй! Нам нужна эта земля.

*

Насколько Кристина поняла, вставать в строй этот чуждый элемент почему-то не желал. Более того — он хотел безболезненно добыть из строя Кристину, но, с какой бы стороны он не подходил, соратники всегда загораживали ее.

Это было страшно. «Шмели» называли его «чёрный». У него были чёрные волосы и чёрная одежда, чтобы незаметно подкрадываться в темноте. В темнотах. Ибо воплощений у тьмы много. И он был одним из них.

Кристину закрывали до последнего. Но увы, скоро враг обнаружил своё истинное, архаичное лицо: разбросав кордоны, просто выдернул Кристину из строя. Она отбивалась; она готова была дорого продать свою мечту. Но враг был хитер и коварен; он обездвижил ее и стал прорываться сквозь живой заслон к посёлку.

С Кристиной в руках у него получалось не очень-то хорошо.

Чёрный негодяй успевал нейтрализовать четверых-пятерых шмелей, когда на их место приходили новые. Он укладывал их, но приходили ещё и ещё, а потом и первые вставали — его методы на них действовали плохо. Впрочем, и они ему особенного урона не наносили, разве что мешали.

Таким образом докучливого врага вечных ценностей и новой цивилизации — жужжание было прекрасно тем, что каждый наполнял его собственным смыслом — постепенно теснили к обрыву. Кристину у сатрапа отняли и посадили на корягу, где она, постепенно приходя в себя, наблюдала за битвой. Хорошо, что враг был один; они скоро сбросят его с обрыва.

«Шмели» пытались его бить; он уворачивался; его хватали за одежду и за руки, а он уходил.

Но вот наконец-то окружили. Окружили и заблокировали так, что не вырваться. Одни взяли за руки и за ноги, положили на край обрыва, а другие стали топтать врага, чтобы знал, как покушаться на чужую землю. Правда, делали все медленно, потому как на великую мантру — жужжание — требовалось силы.

Кристина слышала, как подлый шпион звал ее. Она хотела подойти и все ему объяснить, но ведь он сам сделал так, что она не могла. Сам? Сам.

От бессилия Кристина сидела на коряге и плакала. Ей казалось, что происходит что-то страшное, но она не могла понять, что.

Они убьют чёрного? Сбросят с обрыва? Но разве это хорошо?

Кристина хотела встать, но колени ещё не гнулись. Поднявшись, она упала. Потом, не чувствуя боли, решительно поползла вперёд, туда где убивали врага.

*

Она была уде на полпути, когда появился ещё один человек.

— Эй, — кричал он. — Посмотрите на меня!

И два раза хлопнул в ладоши.

— Посмотрите на меня, словно я ваша родня! Вдаль колёсики катились, но потом остановились!

Он ещё раз хлопнул в ладоши.

— Мы великая земля, — продолжал он, — для крутого корабля!

Он приближался танцующими шагами, улыбаясь и хлопая руками над головой.

Теперь все «шмели» смотрели на него и слушали. Скоро кто-то из них повторил его движения; потом подключились все.

Через какое-то время они собрались вокруг пришельца; декламировали речевки, притопывая и прихлопывая.

Все двадцать один человек.

Но ведь это чушь, думала Кристина. Он несёт чушь. И они тоже… дебилы. Они только что убили кого-то.

Напрягая память, она пыталась вспомнить лицо убитого. Она его знала.

Скоро получилось встать; подойдя к краю обрыва, она заметила неподвижно лежащего человека.

Я ведь знаю его, подумала она. Это Джафар Ингра. Он не мог вредить жителям посёлка. А они… могли.

Наклонившись, она приподняла тело за руки и потащила по земле подальше от края.

Однажды они с Еремеем таким образом волокли тушу телёнка. Но телёнок, конечно был тяжелее. Правда, тогда они были вдвоём…

Кто-то из шмелей оглядывался, однако новый ритуал, творимый пришельцем, явно занимал их больше.

Сейчас отнимут, подумала Кристина. Не отдам.

Остановившись отдохнуть, она услышала далёкий шум работающего двигателя, отчасти разбитый, отчасти заглушенный горным эхом.

Странно, подумала она. Кто-то едет.

Выстроив ассоциативный ряд «машина — город — обычная жизнь — привычная реальность» Кристинин мозг сбросил наваждение и осознал все.

Что все эти люди, которые собрались в круг и хлопают в ладоши — одержимые. Что в центре круга стоит маленький растрёпанный Эрик с больной рукой, которому все труднее хлопать в ладоши. На нем белая одежда, и собой он принёс букет бутафорских цветов — такие стояли в столовой, в вазах на столиках.

И что у ее ног неподвижно, почти вдавленный в грунт, лежит Джафар, возможно, мёртвый.

Кристина задрожала. Вернув себе разум усилием воли ещё раз, она склонилась над Джафаром, отогнула воротник чёрной, испачканной землей куртки и приложила пальцы к его сонной артерии. Кожа, которую она трогала, стала бледной, но не такого цвета, как у мертвеца, и все же тёплой и упругой. Под пальцами ровно бился пульс.

Кристина чуть не заплакала. Продолжая осматривать механика, не нашла ничего, кроме ссадин, синяков и небольшой шишки на затылке. Подергала за конечности — не сломаны. И то хорошо. Видимо, сакральное единение отнимает так много сил, что их не остаётся на ярость. А может эти люди просто ещё мало практиковались. Убить первый раз, говорят, трудно.

Подняв затем голову и оценив происходящее, Кристина осознала, что Эрик сможет развлекать «шмелей» ещё очень недолго. Хлопали меньше половины. Остальные все чаще оглядывались и показывали друг другу то на неё с Джафаром, то на посёлок.

Они там всех убьют, в посёлке, подумала Кристина. Эрик. Эрик, дорогой, сделай что-нибудь!

Эрик уже начал уставать. Его слова становились более глупыми и бессвязными, и хотя, чем глупее они выглядели, тем с большим энтузиазмом подхватывались увлечённой ритуалом частью толпы. Тем не менее, Эрик с отчаянием поглядывал на Кристину. Все же он был не в лучшей форме и все чаще ронял руки на середине речевки. А руки в управлении толпой, как поняла Кристина, очень важны. Их надо время от времени то воздевать, то прикладывать к сердцу, то к промежности. Это важно. Это создаёт у аудитории вовлечённость, чувство братского локтя и животно-магнетического единения.

Тем временем шум двигателя, вырвавшись из плена ландшафтной акустики, сильно приблизился.

Многие «шмели» смотрели на дорогу — точнее, на то бездорожье, что вело к пустоши.

Эрик замер, опустив руки и смотрел на Кристину. Его пошатывало.

Кристина поняла, что его интересует, жив ли Джафар; подняв правую руку, она показала большой палец, направленный вверх, надеясь, что Эрик разглядит его в сумерках. Он разглядел и кивнул.

А в следующий момент на площадку вылетел средних размеров грузовик — с низкой, голубого цвета кабиной и небольшим ржавым помещением сзади.

Не сбавляя скорости, он врезался в скопление одержимых, разгоняя их, пролетел по поляне и с грохотом сорвался с обрыва в пропасть.

А после того, как треск ветвей от падающей машины отдалился и затих, наступила страшная, звенящая тишина.

*

Джафар открыл глаза. Затем пошевелился, поморщился и сел, осматриваясь. Тело болело, но функционировало — все таки он умел правильно блокировать удары, да и били они несильно, так как сами едва стояли на ногах, изображая крылья и лапки перепончатокрылых.

Отколотая от роя Кристина сидела неподалёку — спиной к нему, лицом к разбросанным по глинистой земле медоносным поселянам, медленно приходившим в себя. Одни сидели, глядя перед собой бессмысленным взглядом, другие — пытались встать, третьи — все ещё взлететь. Четвёртые прижимали к себе повреждённые части тела. Кто-то выл. Кто-то, вздыхал, стонал или матерился. Один из складских, оттянув сзади штаны, истерически рыдал:

— Где мое жало!

Подняв руку, Кристина пересчитала оставшуюся шмелиную семью. Семнадцать. А сколько их было? И сколько времени прошло? Час? Два?

Морщась, Джафар встал, хромая, подошел к ней и произнес:

— Было двадцать один.

Кристина повернулась.

— Ты… ты очнулся?

— Хотел спросить тебя о том же, — криво ухмыльнулся Джафар — разбитая губа болела. — Самое неприятное качество у дурака знаешь какое? Когда его нельзя убить. В итоге, пытаясь его образумить, получаешь по морде.

— Это ты про меня? — огорчилась Кристина.

— В основном про них, — вздохнул Джафар. — Но и про тебя тоже.

— Я заразилась стишком, — покаялась Кристина. — Но меня быстро отпустило!

Джафар оглядел пустошь.

— Ну а их, вон, видишь, не быстро. Что тут случилось вообще? Кто их вразумил? Я не видел. Контузило меня. Об камень.

Потрогав затылок, Джафар поморщился.

Ответить Кристина не успела. Из темноты показались Рейнольд, Регина и Макс.

— Что здесь происходит?! — рявкнула Регина так, что Кристина целое мгновение думала, что сейчас звуковая волна сметёт ее прямо в Ворота. У заместителя начальника администрации был поистине фельдфебельский голос. Наверно, подумала Кристина, раньше она работала учительницей. Или директором школы.

И вдруг с ужасом поняла, что отвечать придётся ей, потому что она была единственным человеком, на всем протяжении событий пребывавшем в относительном сознании.

— Вот эти люди, — осторожно начала Кристина, — занимались медитацией. Ну, коучинг, стань лучшей версией себя, ты заслуживаешь счастья, здесь все твоё, мы вместе, и все такое…

— Ну? — нетерпеливо поторопила ее Регина. У неё явно не было личных счетов с коучингом.

— Меня затянуло, — призналась девушка, покраснев. — Джафар хотел меня вытащить. Лучшие версии на него напали и хотели сбросить с обрыва. Ударили по голове.

Регина повернулась к Джафару.

— Вы что, не смогли их успокоить? — рявкнула она. — Вы же умеете!

— На одержимых это не работает, — невозмутимо пояснил Джафар. — Они же не чувствуют ничего. Их можно только убить, а это незаконно. Их было больше, они меня вырубили.

— Потом, — продолжила Кристина, — пришёл Эрик.

— Кто?

— Ярослав Рассохин. Он их отвлёк. Кстати, где он? Если…

— И где он? — эхом повторил Макс. Он оглядывался и явно не находил того, кого искал.

Кристина похолодела.

— Дальше, — торопила Регина.

— Дальше приехал какой-то придурок на «газели», разогнал всех и улетел вместе с машиной в пропасть, — стуча зубами, закончила Кристина.

— Как туда спуститься!? — рявкнул Макс. Получилось даже громче, чем у Регины. И глаза у него были совершенно безумные.

— Идём, я покажу, — вызвался Джафар. Рэнни участливо протянул ему фонарик.

*

Когда Макс с переломанным телом Эрика появился над краем обрыва, на пустоши скопилось уже довольно много народу.

Помимо всех троих полицейских и Орлова подошли девочки с конюшни, медики и подруги Кристины. Кто-то привёл лошадь, запряженную в телегу, застеленную сеном.

Макс положил Эрика на сено и опустился рядом на землю. Кристина подошла.

Ей и до того было страшно, а теперь стало совсем тяжело. Эрик выглядел ровно так, как прошлом году Кристине привиделся мёртвый Джафар — в изодранной одежде, грязный, с большой гематомой на месте левого глаза. И безнадёжно мёртвый.

Однако Джафар, живой и относительно здоровый, приблизился, при помощи Рейнольда сложив на телегу ещё одно, частично окоченевшее тело.

— Внизу ещё трое, — выдохнул он вполголоса. — Живых нет. Следов машины тоже нет, только все ветви снесены, до самой реки. Поднять грибами коматозных не можем — прошло больше часа, тела фрагментами, а у Эрика, как он говорил, и вовсе есть возможность превратиться в сторна.

— Значит, больше торопиться некуда, — грустно сказал Рэнни. — Пусть остальных вытаскивает полиция.

Джафар кивнул. Тот, кого он принёс, был довольно тяжёлым, а сам Джафар сильно хромал и задыхался.

— Это Вася, — определила Кристина, вглядевшись в исцарапанное лицо покойного. — Парень, которого мы тогда на задворках встретили.

К ней внезапно вернулось чисто медицинское хладнокровие.

Рэнни кивнул. Он был бледен и мрачно возбуждён; все же он теперь отвечал за посёлок. Когда он отошёл отдавать распоряжения, Джафар посмотрел на рыдающего возле колеса Макса, непочтительно подвинул мертвого Васю, склонился к Эрику и поцеловал его в лоб.

— Зачем? — шепотом спросила Кристина.

— Он просил, — так же тихо ответил Джафар. Потом, посмотрев на неё, проронил:

— Гнедич обязал его умереть за меня. Это и была его вторая миссия.

— А первая? — быстро спросила Кристина.

— Про первую потом, — прошептал Джафар. — Надеюсь, он ее провалил.

*

В этот жаркий июльский вечер погибли четверо: Эрик, Вася, Костик и Лаура. Вацлав повесил их фото в «Грибнице» — на стороне мертвых. Под каждым портретом стояли даты жизни.

В хранилище, как выяснилось, заплесневел весь урожай этого года, потому что Костик часто туда заглядывал, маркировал грибы по какой-то ему одному понятной системе и однажды поломал вентиляцию. А заявление на починку писать не стал — боялся, что его действия покажутся подозрительными, если чинить вентиляцию вызовется Джафар.

Теперь бывшим шмелям под надзором того же Джафара пришлось это хранилище чистить. Кое-кто из них подходил к нему и просил прощения. Мол, бес попутал, ничего с собой сделать не могли, не обессудь. Джафар кивал и говорил «потом разберёмся», что никак не добавляло рабочим оптимизма. Однако подходивших с извинениями он запоминал, и все, кто хоть немного знал его, старались быть в их числе.

Тела погибших на следующий же день увезли в город, и только за Эриком родственники приехали в сам посёлок. Все, кто был знаком с покойным, встретили их и выразили все, что полагается в таких случаях.

За телом приехали четверо: мать, отец, молодая женщина и серьёзный ребёнок дошкольных лет, очень похожий на Эрика.

— Мы знали, что он не вернётся к нормальной жизни, — говорила мать, вытирая лицо клетчатым платком, пока складские под надзором полиции грузили гроб в кузов. — Мы знали… он двинулся на этом всем. Искал себе Бога. А когда эти полные чванства родители Руслана сказали ему, что Наташи больше нет, — мать кивнула на бледную молодую женщину в чёрном платье и с забранными в пучок русыми волосами, — он и вовсе перестал различать реальность и фантазию. Только эти люди наврали, конечно, Господь им судья. Наташу нам вылечили и вернули. Оправдали ее, оказывается. Кто-то нашел адвоката, а эти просто говорить не хотели. Ну и тогда они выдали нам Коленьку. Они его прятали все это время. Теперь Наташенька и Коля с нами.

— Я с ними ещё судиться буду, — угрожающе дополнил отец. — Что, говорят, он людей спас? Я его человеком воспитал!

По официальной версии двадцать человек в субботу вечером занимались йогой на пустоши возле леса. А Константин, якобы купив неизвестно у кого новую «газель», ещё без номеров, решил ее обкатать и внезапно потерял управление. Эрик оттащил нескольких с ее пути, но троих она смахнула в пропасть. И сам он тоже не успел уйти.

Участники событий официально ничего не опровергали, потому что ничего толком не помнили. Или не хотели помнить — ведь мало кому хочется присесть за покушение на убийство.

— Ярослав — настоящий герой, — сказал Джафар родителям Эрика, когда гроб погрузили. — Он был очень талантливым и благородным человеком. Я думаю, его сын, — он посмотрел на мальчика, — вырастет таким же. Правда, Коля?

— Да, — тихо сказал очень серьёзный ребёнок.

Джафар присел перед ним на корточки и сказал:

— Он просил передать тебе кое-что.

И протянул маленькую машинку, виртуозно спаянную из кусочков проволоки. У машинки открывались двери и крутился руль.

— Не позволяй никому брать этот руль и управлять тобой, — прошептал Джафар. — Никогда. Даже если он говорит от имени Бога. Или называет себя им.

*

Следующий после трагических событий день выдался дождливым, а потом наступила и долго тянулась рабочая неделя. Поселяне ходили притихшие, грустные и очень исполнительные. Рейдеры приносили по одному-два тридериса, сдавали Юрию, потому что больше принимать было некому. Должность приемщика грибов, мрачно шутил Юрик, у нас проклята с тех самых пор, как погиб Артур.

Хранилище почистили, вентиляцию наладили, линию по обработке запустили заново. Регина на общем собрании сказала, что потери были небольшими, а Альберт обещал вычесть их стоимость только из зарплаты шмелей.

— Ещё неплохо бы кого-нибудь уволить, — сказала Регина и почему-то посмотрела на Джафара. Тот терпеть не мог туманных намеков, поэтому сразу поинтересовался:

— Уволить меня или с моей помощью?

Все рассмеялись; Регина поморщилась.

— Я посмотрела на вас, господин Ингра, потому что рассчитываю на вашу поддержку.

— Польщен, — вежливо отозвался Джафар.

Больше Регина в его сторону не смотрела, но недовольной явно осталась.

*

А в выходные опять грянула жара.

— Там на пляже топчаны поставили, — сообщила Оксана в пятницу. — Деревянные и пластиковые. Штук пятнадцать. А ещё плотники сделали мостик, с которого можно нырять. Всё-таки Рэнни не такой уж плохой землевладелец. О людях думает.

— Это его Эстерхази уговорил, — сказала Катя. — Он проспал все события и захотел как-то реабилитироваться перед населением. Легитимности, так сказать, себе добавить.

— Ты замечаешь, — спросила Данка у Кристины, — что наша база все больше приобретает черты государства?

— А мне кажется, — вздохнула Кристина, — что она все больше интегрируется в государство. Что может повлечь определённые проблемы. И уже повлекло. В прошлом году.

— Надеюсь, теперь Эйзен предпримет все, чтобы они не повторились, — пожала плечами Данка. — Ну что, купаться?

— Ща, переоденусь.

— И Яшу захвати. Он обещал поведать нам страшные тайны.

*

— Я так понял, вы ждёте историю целиком, — произнес мокрый Джафар, садясь на новый пляжный топчан и окидывая взглядом аудиторию — Данку, Кристину, Марину, Оксану, Гарика, Юрку и Рейнольда. Сдвинув топчаны треугольником и разместившись на них, вся компания приготовилась слушать.

— Ярослав Рассохин, — начал Джафар, — он же Эрик, он же Тейваз, действительно пострадал от брата своей возлюбленной и был некоторое время лишен обычной подвижности. Тут он не соврал. Недомолвки были в том, что Максим сделал это, не рассчитав сил, без всякой машины. Ему показалось, что Эрик плохо обращается с его сестрой. Она как раз забеременела, а Макс был на стороне родителей. Бросив Эрика на скамью в парке, он сломал ему позвоночник. Но Эрик так любил Наташу, что не стал заявлять на ее брата. Так и лежал. Поняв, что он не встанет, Наташа соглашается выйти замуж за друга родителей, некоего бизнесмена по имени Руслан. А в жизни Эрика через некоторое время появляется гуру Теребилов. Он давно покупает у Эйзена тридерисы и собирает под это дело свою секту, демонстрируя «чудеса». Эрик и его родители в отчаянии решаются попробовать, соблазнившись бесплатным грибом. Чего б не дать обещание? И Эрик обещает отработать своё исцеление, если оно наступит. Как мы знаем, Эрик исцеляется и начинает, как обещал, служить своему гуру, поначалу без особой охоты. Макс, полный чувства вины, идет в секту вместе с ним. Гуру владеет разными психотехниками, вызывающими у морально нестойких сильную зависимость. Он внушает Эрику, что тот избран богами и должен пройти некий путь, а чтобы его, грубо говоря, с этого пути не сбили демоны, на его теле должны быть письмена. Чтобы демоны его не узнали, у него должна быть вторая личность — вор и шпион Тейваз. Так что все свои знаки, включая руну имени, Эрик наносил на себя добровольно. Он же изображал для прочих сектантов какие-то их мечты… ну, актер… не знаю, до какого разврата они там доходили, но нам важно знать, что отсюда берет начало умение Тейваза радикально перевоплощаться. Впечатленный успехами ученика на великом пути, Теребилов поручает своим адептам выяснить, откуда берутся грибы тридерисы, и нельзя ли прибрать к рукам часть урожая. Первой за это берется оккультистка Роза, как самая умная в этой компании. Цели ее пребывания в секте Теребилова нам неизвестны. Роза понимает всю опасность своего замысла, но желает действовать самостоятельно. Нанимает двух полукриминальных идиотов, они выясняют адрес главного грибника Эйзена, вваливаются туда с намерением похитить его, дабы отнести Розе, и выясняют, что опоздали. Потому что незадолго до этого кто-то убивает родителей Эйзена, и об этом Роза не знает, а мы с Эйзеном как раз ночуем в их квартире после похорон. Нашими усилиями похитители присаживаются. Узнав об этом, Роза пугается решает залечь на дно до выяснения обстоятельств. И на всякий случай покинуть секту, потому что подозревает, что к этому приложил руку великий гуру. Проходит время, Розу убивают тоже. Или она умирает сама. Алевтина в тот же год добирается к нам и тоже садится. Возможно, она и закладывает Теребилова. Он же, прежде чем сбежать, дает Тейвазу задание шпионить для него в Солнечном и устроить тут небольшую секту сторонников, чтобы потом явиться самому и действовать через них. Возможно, об этом меня хотел предупредить Рогов, где-нибудь по ту сторону закона пообщавшийся с гуру. Но это только предположение. Как и то, что люди, желающие отравить меня в тюрьме, могут быть и не из этой секты.

Джафар задумался и сделал паузу. Все молчали и не шевелились; слышно было только крики чаек и слабый шум ветра в камышах у берега.

— Вернемся к Россохину, — продолжил Джафар. — Он уже знает, что мать его ребенка, убившая своего мужа в целях самообороны, болеет в тюрьме и скоро умрет, а может, уже умерла. Родители Руслана забрали себе ребенка, он тоже, по их словам, заболел и умер, но Эрик не желает с этим смириться. И он, некогда узнав от Алевтины и Розы про книгу, исполняющую желания, начинает эту книгу искать. След ведёт сюда. Эрик нанимается одним из последних, через Сашу Эстерхази, и Орлов не успевает проверить его биографию. Так мы остаёмся в неведении относительно его связи с Алевтиной. Попав сюда, Эрик начинает тайную жизнь. Во-первых он изображает Кристину, чтобы деморализовать Кристину и шантажом выманить у неё книгу Гнедича. Тут Рогов приходит предупредить меня, его убивает некий Вадим. Меня забирают, и дальше вы знаете. В тот момент это оказывается на руку Рассохину, и он шантажирует Кристину от имени Чекавы. Попутно он дарит Костику наскоро сляпанное Теребиловым пособие по медитации, где надо вообразить себя шмелем. Костик, которому не хватает уважения коллег, получив в руки такой инструмент власти, принимается за дело и организует занятия. Тейваз иногда на сеансах заменяет и его, изображая его голос. Он хорошо обучен. Он получает доступ к мозгам складских рабочих, планируя для начала присвоить весь урожай грибов этого года. Но раньше сбывается другое его желание: он добывает книгу и знакомится с графом Гнедичем. Граф говорит ему: Эрик, верни мне колесо. Это было колесо от той телеги, которая увезла его мертвым. Гнедич тогда сказал: мол, Джафар должен умереть из-за того, что ты хочешь свести людей с ума. Все вероятности сходятся на этом, пути в обход нет. Или ты должен умереть за Джафара.

Эрик понимает, что задание книги входит в противоречие с его миссией для Теребилова, и что либо он доводит до конца план «тридерис», либо спасает Наташу и сына. И он соглашается на собственную смерть, если Гнедич предоставит ему доказательства того, что его близкие живы. И, как сообщают ему родители — Наташа с сыном находятся, живые и здоровые. Якобы их спрятали в разных местах. Даже присылают ему фотографии и возможно, дают пообщаться.

Теперь Россохин рвется на две части — ему надо, чтобы уцелел я, уцелела Кристина, и чтобы складские его слушались. Сводить их с ума, я думаю, помогал еще и лес… или явление, исходящее оттуда, которое мы так называем.

И вот в некий вечер все противоречия сходятся в одной точке… и Эрик делает выбор. Он приходит и спасает меня… Честно говоря, я думал, что не нуждаюсь в этом, пока не столкнулся с численным превосходством и абсолютной нечувствительностью «шмелей» к боли. Ну а потом кто-то из них уронил меня затылком на камень, ситуация совсем испортилась. Возможно поэтому спасти меня — или не спасти? — хочет еще и такое странное явление, как машина из-за барьера, на которой написано «сига тендума». Она появляется здесь — вовремя построили дорогу — и сбрасывает четверых людей в пропасть. Чем бы кончилось дело без этой deus ex machina я, честно говоря, не знаю… наверно, складские пошли бы за ним, или разорвали бы его, а потом все сели… Кстати, от нее в ущелье ничего не осталось. Ни одной железки. Когда мы с Максом спустились вниз, там лежали только останки людей… После этого Максим попросил расчет, — закончил рассказ Джафар, откидываясь назад и подставляя лицо солнцу. — У него теперь появился племянник. И еще ему вернули сестру. Каким образом это произошло, он не хочет знать.

На теле Джафара еще оставались пожелтевшие синяки и следы от ссадин, но в целом он уже вернулся в форму. И даже почти перестал хромать.

— Мы тоже не поняли, — вздохнула Кристина. На ней был зеленый раздельный купальник с серебряными бабочками, который она купила в местном ларьке. Просто чтобы себя порадовать. Последние дни она сильно грустила, однако больше не тревожилась как минимум за Полину — та уехала, так и не заблудившись в лесу. Теперь она в безопасности. Но вот что касается их самих… Джафар явно рассказал не все, и уж точно умолчал о том, что касается барьера. А ведь Эрик спрашивал ее про барьер, и она ему довольно много рассказала.

— И что, теперь на ферме из грубой рабочей силы один Чекава? — спросила Данка.

— Ну да, — Джафар лёг на топчан и закрыл глаза. — Герой все проспал. Как и Сашка. И еще Борис Юрьевич. Регина за то, чтобы уволить всех «шмелей», но я попросил ее выждать. Я сам с ними разберусь. Или не я…

На этом месте Джафар замолчал окончательно и казалось, даже заснул.

А Марина вдруг повернулась и посмотрела наверх.

— Ой! — воскликнула она. — Смотрите, кто к нам идет!

К ним действительно спускался человек, поначалу неузнаваемый. Сильно загорелый, едва ли не темнее Джафара, но более в желтизну, с короткими светлыми волосами и даже небольшой темной бородкой. В левой руке он держал банку «Будвайзера», а в правой — складной рыбацкий табурет с почему-то позолоченными ножками.

— Блин, это ж герцог, — первым опомнился Юрик. — Чтоб я сдох! Какие люди!

Кристина, сощурившись, присмотрелась. Это и правда был Эйзен — в дорогих пляжных шортах зелёного цвета, с табуретом, пивом и зелёным же халатом, перекинутым через руку.

— Да ладно вам, — сказал он, приближаясь. Хотел было установить табурет на лежащего Джафара, но тот вывернулся, отнял у герцога пиво, кинул Юрику, а самого Эйзена молниеносным броском повалил на грунт и прижал сверху.

Вдавленный в пляж Эйзен громко смеялся, пытаясь оторвать руку механика от своего горла.

— Задушишь, черт египетский, — прохрипел он, ловко переворачиваясь Джафаром вниз. — Вот и ходи после этого в народ.

Теперь смеялся Джафар. Его черные волосы смешались с песком, а в глазах отражалось затянутое легкой дымкой июльское небо.

— Предупреждать надо, — сказал он, переворачиваясь вниз Эйзеном. — А то я сижу и думаю, кого б придушить…

И они покатились дальше, постепенно облепляясь песком и выравниваясь в цвете.

— Два придурка, — вслед им умилилась Марина. — Девочки, хотите печеньки?

— Это сколько ж он здесь не был, — задумчиво произнес Юрик, прикладываясь к чужому пиву. — Года четыре? Или три?

— Дай, — Гарик взял у него банку. — Я вообще его на пляжу ни разу не видел. Где он загорел-то так?

— На островах, — сказала Кристина, погружая руку в протянутую Мариной пачку и наблюдая, как Эйзен и Джафар отряхиваются у кромки воды. — Полинка тоже там загорела, правда, не особо сильно. Да и вообще, — добавила она, уже неизвестно к кому обращаясь, — реальность на нее никак не действует.

— А вон пришла рыбная Аня, — сказала Данка. — И вокруг нее вьется несостоявшийся шмель Чекава.

— Странно, — заметил Гарик, — что его миновало воздействие Эрика на мозг.

— У него нет мозга, — буркнула Кристина. — А вон и Оксана с Катькой… а также Орехов-Грецкий и компания.

— А эти-то куда поплыли? — удивилась Данка, наблюдая за Джафаром и Эйзеном.

— Они давно не виделись, — сказала Кристина. — Может, теперь хотят вместе утонуть.

— Или они знали друг друга в какой-нибудь другой жизни, — вздохнула Марина.

— А вот это прекрати. У меня аллергия на мистику.

— Это не мистика, — авторитетно заявил Юрик. — Это шарлатанство. Мистика — это ваш барьер и эта его машина. Ну, Гнедич еще. Хотя я думаю, что это все — явления одного порядка. Кто-то живет в мире удивительных явлений, а кто-то просто морочит людям голову ради собственной выгоды. Вот так.

Кристина посмотрела на него с благодарностью. Хороший человек Юрик, подумала она. А главное — так и не стал «шмелем», хотя долгое время находился рядом с эпицентром.

Хорошим ли человеком был Эрик? Вот тут непонятно. Единственный момент однозначных оценок в жизни Кристины случился, когда она была среди «шмелей». О чем Джафар, кстати, деликатно умолчал. Хотя если бы она в тот день не пошла к Эйзену…

— Ай!

На плечи ей легла мокрая и холодная рука.

— Перегреешься, — прозвучал в правое ухо низкий голос Джафара.

Вторая рука легла с левой стороны.

— Он прав, — прозвучал мягкий голос Эйзена.

— Балбесы, — возмутилась Кристина. — Я с вами инфаркт получу.

Однако через пять минут она уже ныряла с нового мостика, пытаясь попасть головой в круг, который, сцепившись руками, держали Эйзен, Джафар и Рейнольд.

Глава 4. Лысое кохо

— Каждый человек, — рассуждал Эйзен, растянувшись на песке и не обращая внимания на досужих пляжников, закладывающих уже не первый круг, чтобы рассмотреть герцога, про которого многие из них раньше только слышали, — живет в мире объяснимого и, как ему кажется, познаваемого. Если он не взыскует приключений специально или вовсе избегает их, то с некоего момента ему начинает казаться, что он познал этот мир. И только мы с вами живем вплотную к символу непознаваемости мира, а именно возле Барьера. Возможно, город за ним — не просто случайность. Я допускаю, что весь набор обитаемых миров, сколько бы их не было во Вселенной, содержит внутри себя такой добавочный мир: мир — опустевшую оболочку, или даже мир-батарейку. Протомир. В нем было изначально намечено, каким будет наш. Это мир-семечко. Его посадили в наш сектор, дабы на его останках, как на костях человека, убитого сторном, выросли бы удивительные грибы-тридерисы, которые сами по себе такое же чудо, как феномен жизни в принципе. Вот и мы, как жизнь во Вселенной, обладаем собственным временем, способным остановить время мира за Воротами, мира Октагона. Кстати, про Октагон. Последние истории в тетрадке очень печальны. Но и они объясняют нам…

Джафар, приподнявшись на локте, набирал в кулак песок и сыпал его между собой и герцогом, выстраивая бастион из небольших курганчиков, абсолютно одинаковых по высоте.

Кристина приняв зеркальную позу по другую сторону от Эйзена, слушала. Данка лежала сзади неё и слушала тоже. Рэнни сидел поодаль, спиной к рассказчику. В его случае это означало крайнюю степень заинтересованности.

Однако в самом неожиданном месте своих выкладок Эйзен прервался и повернулся к Джафару.

— Вот что ты тут построил? — спросил он сварливо.

— Бастионы.

— Если б ты меня внимательно слушал, ты построил бы что-нибудь более сложное.

— Ты ничего сложного не говорил, — попытался оправдаться механик, сделав жалобное лицо.

— По-твоему, Барьер — это просто? — возмутился герцог.

— Сложно для проектировщика, легко для пользователя, — процитировал Джафар, словно бы пытаясь реабилитироваться.

— Плох тот пользователь, который не желает стать проектировщиком, — назидательно сказал Эйзен, подняв указательный палец.

— Простите, Учитель, — ухмыльнулся Джафар. — Я недостоин пользоваться барьером.

— Я, кстати, там твою воду немножко выпил.

— И она до сих пор действует, — заметил Джафар, откидываясь на спину.

— Смотрите, — продолжил Эйзен, — как легко мы воспринимаем вещи, объяснения которым ещё не нашли, но которые органично вошли в нашу повседневность! Это говорит о том, что явления, которые мы считаем мистическими, на самом деле происходили вокруг нас чаще, чем нам кажется. Если бы Ворота открывались не на сутки, как обычно, а на месяц-два, мы бы наверняка смогли путешествовать дальше и города и его Октагона. Кстати, город тоже имеет форму восьмиугольника, и по каждой его грани идёт дорога. С двух сторон — железная. У них она представлена в трёх генерациях — подземная узкоколейка, сродни тем, что у нас в шахтах, наземная пошире и та, до который у нас только недавно дошли, в виде состава в трубе.

— Вакуумно-трубопроводный транспорт, — подсказал Джафар.

— Спасибо. Так вот в конце всего наши герои — те из них, кто уцелели — уезжают на этом поезде куда-то. Дальше страницы вырваны. Возникает вопрос: если они уехали, то кто вырвал страницы?

— Не я, — на всякий случай открестился Джафар.

— Надо найти изначальную тетрадку, — увлёкся Эйзен. — Если она есть. Или продолжение. Где твой ключ?

— Ну не с собой же он у меня, — лениво приподнял руку Джафар, намекая на некоторый минимализм собственного костюма.

— Действительно, — смутился Эйзен, проследив взглядом распростёртый на песке длинный организм Джафара — от головы до пальцев ног, облачённый единственно в серо-чёрные плавки. — Хотя я бы не поручился, что ты не носишь…

Под всеобщий хохот Эйзен тут же схлопотал тычок в бок.

— Вот у тебя жена как будто не три дня назад уехала, а как минимум месяц, — промурлыкал Джафар. — Или она тебе разрешила флиртовать с аудиторией?

— Только на пляже, — с комичным сожалением ответил Эйзен.

— Так вот почему ты здесь, — подколола его Данка.

Эйзен рассмеялся.

— Я здесь, потому что некто Джафар пострадал в боях не был в состоянии подняться ко мне и в деталях рассказать о том, что у вас тут произошло.

— И ещё как минимум неделю не смогу, — обиженно подтвердил Джафар. — У меня ушиблено два или три сустава, или десять, в общем, Феликс настоятельно не рекомендовал мне альпинизм.

— А кто тебя башкой уронил, ты выяснил? — участливо спросил Эйзен.

— Пока нет. Орлов будет их допрашивать. А если я выясню — что я ему сделаю? Бить их нельзя, увольнять — не сезон, а штрафовать их будут все равно не в мою пользу. Возможно, это сделал кто-то из погибших. Константин, например.

Все помолчали. Кристина вдруг четко ощутила, что между ней и Джафаром теперь стоит как минимум один мёртвый человек. А может, и не один. И ещё поняла, что Джафар очень не хочет об этом говорить, потому что винит в произошедшем себя.

В это время от группы складских, расположившихся неподалёку, отделился невысокий коренастый парень лет двадцати пяти и направился к ним. Приблизившись, он представился:

— Я — Митяй.

Потом по очереди пожал руки всем мужчинам, начиная с сидящего Эйзена и продолжая едва приподнявшимся с песка Джафаром. Рейнольда он удостоил внимания только в третью очередь, но тому всегда было плевать на иерархию, и он никак это не отметил.

Закончив ритуал приветствия, Митяй устроился рядом с Джафаром и некоторое время молчал, закуривая.

— Я вот что хотел сказать, — начал он неторопливо. — То, что произошло, это, конечно, хреново. Мы все уважали Костяна. Даже его зае… закидоны с этими пчеловеками никого не парили особо. Но сейчас ему уже все равно. И я скажу за этот удар — Орлову не скажу, он легавый, а тебе, Джафар, скажу, так как ты пострадавшее лицо. Не Костян тебе по кумполу вломил.

Митяй помолчал, затягиваясь.

Джафар плавно переменил позу: поднялся и окончательно сел, так важные разговоры полулёжа вели только древние римляне, а Митяй явно был представителем другой культуры, и его следовало уважать, как собеседника.

— Короче, — продолжал Митяй, убедившись, что его слушают. — Ежели чел в медитации, ему не больно, но и сил у него особых нет. Это был ненастоящий шмель, кто тебя стукнул. Так е… стукнуть можно только в здравом уме. И чтоб сзади подойти, за другими прячась, тоже.

— И кто из вас был в здравом уме? — поинтересовался Эйзен.

— Митяя в толпе не было, — сказал Джафар. — Он в стороне стоял.

— Да, — кивнул Митяй. — Мы с Серым туда чисто за компас ходили, почилить.

— И кто ещё ходил как вы?

— Лаура эта. Она первый год тут была. Как приехала, так сразу взялась за Костяна. Ну, Костян, он че, монах что ли… повелся на это дело. Ну, не все знали, типа нельзя, но было. А потом он послал ее, уж больно она стервозная была. Она и так, и сяк… но Костян — кремень. Тогда она обиду кинула, говорит: ты, мол, никому тут не сдался, а я любого мужика в посёлке за они дня охомутаю. Серый ей и говорит, ну, чисто для прикола: вон, к начальнику технички подкати.

— Видимо, ко мне, — пояснил Джафар. — Да, что-то похожее на осаду было.

— Ну ясное дело… Она ему: мне похер, что невеста у него, я, мол, таких мужиков десятками кладу. Поспорили они, короче. Серый ей три дня дал. А она за пять не справилась. Ну и озверела. Пунктик у неё на это дело был. Корягу тогда взяла.

Джафар поджал губы и потрогал остатки шишки на затылке.

— Траектория вышла так себе, — пояснил Митяй виновато, словно сам отвечал за наведение коряги. — По касательной. Но вырубила и уронила. Мы с Серым видели. Но ты на Лауру обид не держи. Умерла она. И Костяна, сука, с собой забрала.

— Что ж, спасибо, Митяй, — серьезно сказал Джафар. — Когда никто не ждёт, что ему отомстят, жить намного легче.

— Не за что, — солидно произнес Митяй. — И вот ещё что… Костян же хотел спектакль поставить. Там уже все готово было. Ребята говорят, в память о нем надо сделать. Все как он хотел. Ну типа мемориальный.

— Опять Чекава сценарий писал?

— Ну, они втроём сочиняли. Он, Костян и Феликс.

— Надеюсь, не про меня?

— Нет. Феликс говорил, про это… про солнышко. Мы вот, Рейнольда Яновича тоже взяли. Музыку играть… эту, как ее… увертюру, вот. Культура нужна посёлку.

…Когда Митяй попрощался и ушел, Кристине стало совсем грустно. Солнце давно перевалило зенит и спускалось к холмам, Рейнольд где-то бессмысленно болтался, а Саша, хоть обещал прийти, так и не появился — видимо, остался на сеанс связи. У него были свои интересы в Москве.

— Вот, — шепотом сказала она Эйзену, когда Джафар с Гариком ушли купаться, — сейчас мои друзья все со мной. Но ведь что-то может произойти. Даже мистики никакой не надо — просто коряга. И я, что самое обидное, могу так же повестись на манипуляции и рехнуться вместе со всеми. Почему я не побежала сталкивать Джафара в пропасть? Наверно, я слишком недолго была в земляческом единении с этим роем. Прошло бы год или два, я бы мысленно обесценила любого, кто бы возражал. Даже его.

— Нет, — выслушав ее, так же негромко ответил Эйзен. — Это как прививка. Конечно, она может не сработать, если человек глуп и забыл о пережитом опыте. Но если тебя это огорчает и пугает, ты — не пойдёшь.

— А меня это так пугает? А я не пойду? — с явным скепсисом спросила Кристина, чьё мнение о себе с момента трагедии так и не улучшилось. И тут же вздрогнула: к ней прилетел и начал кружиться вокруг огромный полосатый шмель. На краткий миг ее лицо выразило такой ужас, что обычно сдержанный Эйзен откинулся на песок и тихо, но с явным удовольствием засмеялся, демонстрируя безупречно белые зубы.

*

— Как ты это все узнал? — допытывалась Кристина, когда они втроем с Эйзеном и Джафаром шли обратно.

— От Эрика, — обреченно ответил Джафар.

— И он тебе так вот прямо все сказал? — не поверила Кристина.

— Не сразу, — еще более обреченно признался механик.

Кристина остановилась.

— Ты… что ты сделал? — спросила она тоном, каким принято уличать мужа в измене.

Джафар вздохнул. Подход к работе с точки зрения абстрактного гуманизма ему не нравился, так как обычно вёл в никуда.

— Спросил его, — терпеливо объяснил он, — и пообещал помешать его миссии, если он не ответит.

— И ты бы помешал?

Джафар уныло посмотрел на свою невесту.

— Ничего, что он пытался тебя дискредитировать, а потом нас обоих чуть не убил? — напомнил он.

— Но ведь он умер за тебя! — напомнила Кристина в ответ.

Джафар пожал плечами.

— Тогда это было неочевидно.

— Что ты ему сделал?

— Ничего, ты сама видела.

— Джафар, я прекрасно знаю, что ты можешь убить человека так, что он ещё несколько дней будет считать себя живым!

— Подожди, я переоденусь, — обрадовавшись поводу прервать неприятный для него разговор, Джафар юркнул в собственную калитку.

Кристина гневно смотрела ему вслед, раздираемая недосказанным. На улице вечерело, и со стороны леса тянуло нехорошей, гнилой сыростью.

— Крис, — Эйзен, про которого все забыли, внезапно подал голос. И голос этот был совсем не таким, как на пляже — расслабленным и полным игривых интонаций — а довольно сухим и холодным.

— Да? — вздрогнула Кристина, пытаясь усилием воли очистить перегруженный мозг.

— У меня к тебе просьба.

— А… да. Какая?

Эйзен выдержал паузу, дабы убедиться, что его слушают.

— Пожалуйста, не ругай Джафара за его работу.

Кристина хотела что-то ответить, но только открыла и закрыла рот. Эйзен говорил серьезно. И это он был работодателем Джафара. И ее. И вообще…

— Прости, — стушевалась она.

— Вот и хорошо, — похвалил герцог.

В лесу громко, испуганно и даже немного истерически закричала неизвестная ночная птица.

История из тетради

— А что, почтеннейший Вайжа Илианович, почему вы на голосование не остались? Администрация считает, HS-излучатели — очень перспективная разработка. Она позволит нам выяснить…

Вайжа Илианович остановился. Мраморная лестница, ведущая из зала ученого совета, некогда была увешана старыми фото действительно перспективных разработок. Но поскольку и фото, и разработки были двадцатилетней давности, не так давно их убрали и заменили вечные ценности, одобряемые императором: фото свящённых поленьев, церемонии раздувания облаков силами лёгких и гербы Сестробратска. Портреты императора тоже сначала повесили, но потом убрали, чтобы студенты к ним ничего не подрисовывали.

Вайжа остановился и, устало пробежав взглядом по экспозиции, повернулся к коллеге:

— Я весьма уважаю вас, Иннокентий Кириллович. Даже если б именно вы изобрели эти HS-излучатели, я бы все равно вас уважал, хотя и имел бы по поводу этих чувств некоторые сомнения. Но излучатели, Иннокентий Кириллович, изобрели не вы, поэтому я уважаю вас намного больше, чем суммарно взятую кафедру квантовой физики. А там, между прочим, пятнадцать человек. Конечно, раньше их там было три десятка, но после того, император, неустанно пекущийся о благе рабов своих, выставил старым специалистам требования — писать от руки по десять рукописных листов в день, заверять их в деканате и относить на проверку заведующему складом ненужных бумаг — половина, страдавшая болезнями суставов пальцев, уволилась, и остались только те, кто превратил экспериментальную разработку в этот новый, столь впечатливший вас масштабный проект. Так вот, чистота их намерений заставляет меня сомневаться в том, что они моего уважения достойны.

— Почему же, Вайжа Илианович?

Вайжа задумался. Он был всего лишь посредственный математик, но обладал масштабным мышлением, позволявшим анализировать все явное и неявное и предсказывать некоторые, как ему самому казалось, очевидные следствия из неочевидных причин. Как объяснить это явление, он не знал. Ссылка на масштабность собственного мышления во-первых, есть акт нескромности, во-вторых — ни с какой стороны не аргумент. Этак всякий может: у меня, мол, мышление позволяет думать в семь сторон одновременно, поэтому я предвижу, что HS-излучатели в уже весьма недалёкий момент времени окажутся не совсем тем, на что претендовали их создатели, как уже бывало неоднократно, но о чем никто, к сожалению, не помнит. Ну потому что помнить после таких достижений обычно оказывались некому.

— У меня плохое предчувствие, Иннокентий Кириллович, — объяснил Вайжа, досадуя на скудость человеческого языка. — Очень плохое.

Иннокентий Кириллович вдруг тревожно закивал.

— Я не хотел вам говорить, — пробормотал он, — но у меня тоже… у меня тоже, да… правда, оно было таким ещё до презентации HS-излучателей… я даже таблетки пил от тревоги. Время останавливать… экое, коллега, еретическое, если можно так выразиться гравиборчество… и никакой отдачи… так не бывает, коллега, так не бывает… кто создал мир — если его кто-то создал, создал и отдачу… равновесие никому не обойти, даже во славу императора, неустанно пекущегося.

А у него, подумал Вайжа, мышление помасштабнее моего будет. И уж точно помасштабнее, чем у императора, чтоб его бесконечное здоровье свернулось в кольцо и пожрало само себя..

Однако говорить этого вслух никак не следовало: двое студентов, находящиеся в зоне слышимости, явно интересовались беседой преподавателей.

Кеша, поняв, что его интерес замечен, продублировал свой вопрос, хотя один раз уже задавал его Лурину:

— Ну что, ты точно ко мне на лето поедешь? И Клэмка с нами будет, у неё бабушка через два дома от нас живет.

Лурин пожал плечами, не распознав хитрого приёма.

— Я же говорил, поеду.

Кеша, припомнив что-то, нахмурился.

— Только ты не говори никому там, что ты из Вражбурга. Сам знаешь, у нас сейчас отношения не очень.

— Не скажу.

*

…Посёлок «Лысое кохо», где летом отдыхал Кеша, занимал часть пологого косогора. Внизу пролегала железная дорога, а за вершиной холма начинался лес, пересечённый обходящий холмы рекой по имени Урыча. Станция называлась Дымокозово, в честь деревни, расположенной по другую сторону дороги.

— По легенде, — рассказывал Кеша, — наши с дымокозовскими долго спорили, в честь чьей деревни назвать станцию. Лысокохово или Дымокозово. Какое-то время старейшины держали паритет, и станция называлась Лысокозово. Потом некоторое время — Дымокохово. А потом какой-то чиновник из райцентра торжественно поменял одну букву, и мы оказались в пролёте. Ну, может, оно и к лучшему. Правда, бабуля моя в своё время очень переживала.

— А чем знаменита эта лысая коха, что в честь неё посёлок назвали? — спросил Лурин.

Кеша пожал плечами.

— Вроде веков пять назад они тут водились.

— Кто?

— Коты без шерсти. Каждую зиму они сбивались в клубок и зимовали в доме Арнольда. Это был такой мужик, он вывел лысых котов и на Симу заворачивал их в рогожку. Его так и звали, Заворачиватель котов.

— Как аномала.

— Да. Как аномала. Но Тамара тогда ещё не родилась. Видимо, он был предтечей. И коты его.

— А потом?

— А потом была война, и никого из них не стало. Аномалы — они ведь всегда к войне, даже если и не Тамарины.

Кеша и Лурин помолчали, отдав дань скорби Арнольду и его необычным котам. По дороге зашли в перелесок, полюбоваться на Кешин прошлогодний шалаш.

Строение немного просело, но все ещё могло вместить двух человек. Однако теперь все его стены были заплетены тонкими белыми нитями, на которых кое-где висели мелкие розовые шарики с белыми трещинами.

— Ух ты, — воскликнул Кеша, — планоморфы!

— Кто? — Лурин остановился в недоумении.

— Шароплюхи. Они же планоморфы. Они растут там, где была настоящая любовь. Или настоящая смерть. Или…

— Настоящая пьянка?

— Не. Бухих они не любят. Говорят, их споры могут выживать в открытом космосе. Эксперименты такие были.

— А в закрытом?

— Тем более. Но кто закроет для них космос? Я не рискну. Вдруг они решат, что я не настоящий, и после меня не вырастут?

— Зато у тебя шалаш настоящий.

Последовавшая после вопроса Кеши логическая цепь вывела Лурина к закономерному вопросу:

— Что ты думаешь об этих HS-излучателях?

— Не знаю, — Кеша пожал плечами. — Они что-то там со временем делают, Вайжа говорил. Останавливают, или зацикливают в отмеренном промежутке. Вот идут двадцать лет, а потом снова эти же двадцать лет, и так до конца времён. Но и конца времён тоже не будет, потому что все время середина. Или секунду завернуть можно. Сделать сбой мирового времени.

Лурин задумался.

— То есть, если эти твои плюхоморфы облучить, они так и останутся розовыми?

— Планоморфы. А вообще их у нас поганками называют… Идем, там наверно бабуля обед приготовила. Как бы не остыл. Я холодный обед не люблю.

— Я тоже, — вздохнул Лурин и поплёлся следом по тропинке, ведущей в Лысые Кохи. Интересно, думал он, а дымных коз тоже кто-то разводил, или как?

…На обед бабушка Кеши сварила суп из чечевицы и каких-то странных креветок со специфическим вкусом; Лурин никогда таких не ел. Впрочем, он и бабушки своей не помнил. Помнил родителей, которые умерли, когда ему было восемь; но и они таких супов не варили. И вообще не ели членистоногих. Во Вражбурге это было не принято.

После обеда друзья выдвинулись на речку, где встретили Клементину и двух ее подруг — упитанную шатенку и худую чернявую. Лурин не запомнил, как их звали, потому что пока они знакомились, Кеша толкал очередную свою мега-идею:

— …ну и перед каждым таким событием, когда мир сильно портят, появляются, конечно, люди, которые говорят: идиоты, что вы делаете, все же схопнется, но обе стороны сразу записывают их в шпионы противоположной стороны, которые хотят навредить их величию. А по итогу мы знаем только тех, у кого получилось спасти мир, а если у кого не получилось? Может, они обречены каждую жизнь встречаться в том же составе и продолжать попытки? Ты не думал?

— …нет, — бормотал Лурин, которого начинало подташнивать от многозадачности. — Очень приятно, Лурин… Да, Клэм, я понял… ага, вечером встретимся… да, конечно… ЧТО?

— Ничего, — обиделся Кеша, когда девочки ушли. — Вот так ты друзей слушаешь.

— Я не могу слушать много друзей одновременно, — покаялся Лурин. — По очереди могу. Но тебя я слышал.

— И что?

— Ничего. Я не хочу ещё раз рождаться за тем же самым. Это как экзамен пересдавать.

— Ладно, — Кеша великодушно хлопнул его по плечу, — я скажу Арнольду с лысыми кохами, чтобы он сам рождался. Может, он так мир спасёт, что после него уже не надо будет.

— Тогда это будет истинное спасение, — заключил Лурин. — И на его месте вырастут эти твои… хреноморфы.

— Соображаешь, — похвалил Кеша.

Глава 5. Кубик и её грибы

Солнце спускалось за холмы, наступали сумерки, стрекотали вечерние насекомые — то ли кузнечики, то ли цикады, а может, те и другие — глухо кричали птицы в лесу, и — слава небесам! — шмели и жуки улетели спать.

Кристина с Эйзеном, все ещё пребывая в пляжном, ждали Джафара возле калитки и обсуждали отношения. Это рождало некоторую неловкость, так как тема Джафара между ними давно уже толком не затрагивалась. Однако же сам разговор Кристину вдохновлял. Она любила, когда один человек защищает другого. Пусть бы даже и от неё. Она согласилась бы и дальше придираться к Джафару, чтобы это продолжалось — доброта и принципиальность герцога рождала у Кристины приятное чувство гармонии с окружающим миром. Гений Эйзена, думала она, заключался именно в умении быть идейным и эмоциональным центром маленького пограничного поселения и уметь балансировать на той грани, которая делала его притягательным, несмотря на небезопасные мистические явления, его окружавшие. Гениальность его светлости выражалась неуловимо, ее проявления нельзя было вызвать по заказу или разложить на части и собрать заново — нет, она являлась внезапно, как любой творческий момент, и очаровывала причастностью к возвышенному. Эйзен чем дальше, тем более казался ей озорным вселенским разумом, милостиво принявшим облик обычного смертного.

— Мне кажется, Джафар такой человек, к которому стоит хотя бы попытаться привыкнуть, — сказал герцог.

Кристина поёжилась и вздохнула. В купальнике и тунике становилось прохладно.

— А ты сам-то к нему привык за шесть лет? — уточнила она.

— Отчасти.

Кристина помолчала и призналась:

— Знаешь, он для меня слишком… героичен. Я своего будущего мужа представляла совсем не так.

Эйзен тоже ощутил озноб от наступающих со стороны леса языков вечернего сквозняка и запахнул халат.

— А как ты его представляла? — живо спросил он.

— Ну, такой… тихий клерк, читает Тургенева, по пьяни обсуждает судьбы человечества, сокрушается о несовершенстве мира… ругает начальство и мировую закапусту. Скорбит о том, чего не достиг. Как мой батя.

Эйзену не понадобилось напрягать фантазию, чтобы представить себе гипотетического мужа, похожего на неизвестного ему, но вполне узнаваемого отца.

— И чем бы этот муж тебе нравился? — спросил он грустно, давая понять, что сам бы такого мужа не хотел.

— Ну, я бы вспоминала, как он в молодости мечтал спасти мир и дарил мне… цветы какие-нибудь, — обреченно рассуждала Кристина, тоже представив себя рядом с означенным спутником и явно нуждаясь в самоутешении. — Я знала, что все так живут, и была морально готова терпеть.

— И долго? — совсем приуныл Эйзен, все ещё представляя себя на ее месте. Мысленно он даже сменил хромосомный набор, оделся в длинное шелковое платье цвета насущного халата и понял, что на его личность это не повлияло никак. Клерку же, которого он вообразил неподалёку от себя за столом, впрочем, не сильно понравилось, что на его глазах мужик превратился в женщину, а поскольку это была его жена, он счёл нужным отругать ее и обвинить в аморальности.

— Да, — упрямо согласилась Кристина. — А тут какой-то чекнутый ниндзя и всякая героика. Этакая киношная мечта с обременением.

— Союзом красавицы и героя заканчиваются все правильные фильмы, — весело напомнил Эйзен. Мысленно он выставил клерка из-за стола за дверь. Оттуда тут же высунулся Альберт и спросил, куда определить поступившее тело согласно приходному ордеру.

— В том-то и дело, что заканчиваются! — возмутилась Кристина. — А у меня он продолжается, и я не знаю, насколько применим герой в быту. Кроме того, он… сложный.

— А ты думаешь, герои после всех своих подвигов и испытаний остаются простыми?

Эйзен говорил о Джафаре, но в его воображаемой сцене героем стал он сам, повелевший Альберту отправить изгнанного клерка на склад грибов и ягод.

— Вот я и говорю, — не сдавалась Кристина, — тупой клерк был бы удобнее.

Раскаявшиеся «шмели» на складе сделали из ворчливого мужа полезный многоярусный стеллаж на колёсиках.

— И где ты намерена скрываться от придирок этого клерка в старости? — веселился Эйзен. Воображаемый стеллаж продолжал ругаться и обвинять во всем невидимых врагов, пока его колесики не превратились в белые таблетки с бороздкой посередине. Эйзен решил, что это успокоительное. — Не став героем, он начнёт искать виноватых и найдёт тебя. Все нереализованные мужики так делают. Мой отец, царство ему небесное, тоже весьма в этом преуспел.

— И ты?

— А я вот такого желания не испытываю. Мне кажется, я в довольно большой степени реализован. У меня есть научные открытия и вот этот посёлок. И впереди — тайна, которую я хочу разгадать.

— Но ты ещё сравнительно молодой, — рассудила Кристина. — Во всяком случае, мне так кажется. И по образу мыслей тоже. Потому что обычно всякие родственники, писатели и актеры, которые нравились мне в их молодости за креатив и вольнодумство, становятся в старости такими же косными ретроградами, как те, с кем они не соглашались. Более того — они начинают выдавать зло за добро, чтобы защитить свой старческий воображаемый мир-паразит. Просто чтобы ничего не менять. Даже если это грозит им гибелью. Они добровольно ослепляют себя.

Эйзен кивнул и задумался.

— А знаешь, почему? — продолжил он мысль Кристины. — Потому что заражённые мнением-паразитом, должны превращаться бентос. Их судьба — остаться в доме, сползающем в реку.

Поместив воображаемый стеллаж в сползающий по склону дом, Эйзен ощутил жалость к идиотам и подпер дом двумя бетонными сваями.

— Ну а если я вольнодумный старик? — улыбнулась Кристина.

— Тогда ты уходишь из сползающего в реку дома..

— И возглавляю поход через пустыню? — улыбнулась Кристина.

— Тобой тоже будет, кому восхищаться. Потому что ты предрасположена к героизму… ну, как его поймут те, кого ты спасёшь.

— Боюсь, я тоже стану ретроградом и начну жужжать вместе со всеми, кто сползает. Я буду отрицать реку.

Эйзен помолчал, потом вздохнул и признался:

— Я сам этого боюсь. Что я таким стану… А где Джафар? Что-то он долго.

Эйзен обхватил себя руками и огляделся.

— Я здесь, — Джафар, как всегда появившись бесшумно, сидел на скамейке, абсолютно незаметный в сумерках.

— Ой, — сказала Кристина. — И давно ты нас подслушиваешь?

— Начало, к сожалению, пропустил, — признался механик. — Понял, что Эйзен наелся мистики и обещал не обвинять Полину и нас в том, что отдал нам свои лучшие годы, а мог бы вместо этого свернуть вот ту гору… Иди, Леша, переоденься. Сумка с вещами, которую ты перекинул через мой забор, если и пострадала, то единственно от того, что я об неё споткнулся. А я пока отведу домой красавицу, а то она тоже замёрзла.

— И я замерз, — капризно сказал Эйзен.

— Это поправимо, — поднявшись с лавки, Джафар обнял их обоих и прижал к себе так, что Кристина пискнула. Джафар действительно излучал тепло, как ядерный реактор.

— Меня как-то Полина спросила, — прохрипел симметрично стиснутый Эйзен, — не продемонстрируем ли мы ей секс втроём…

— Это был бы интересный опыт, — промурлыкал Джафар, прикрывая глаза и компонуя пленников поближе друг к другу.

— От тебя вдвоем-то не допросишься, — проворчала Кристина, прикинув, что уже третья неделя пошла, как Джафар на неё обижается и даже не намекает на свидания. А тут вдруг такое.

Джафар с сожалением отпустил развеселившегося Эйзена, с видом собственника приобнял Кристину и сказал:

— Придётся его светлости подождать нас чуть дольше. Может быть до утра, потому что мне предъявлены серьёзные обвинения, которые требуют длительного опровержения.

— Тогда если я тут засну, не будите, — со смехом сказал Эйзен и удалился в калитку. Откуда-то из темноты он выругался, тоже споткнувшись о свою сумку.

Собравшиеся к ночи облака замерли над долиной, закрыв звёзды, и стало совсем темно.

*

Несмотря на все обещания, Эйзену не спалось. Перечитав — в который уж раз! — раз пару глав в загадочной тетрадке из-за Барьера, он растянулся на кровати Джафара и размышлял над всеми совпадениями, крутил их так и эдак, рисовал себе причинно-следственные связи, выстраивал логические цепочки, но не мог разумом объять главное.

Ближе к часу ночи он утомил себя до глубокого отвращения к мыслительным процессам, решил выйти прогуляться, и был неприятно поражён темнотой. Свет фонарей рассеивался в тумане и не доходил до земли, звёзд не было видно, и только один прожектор, над входом, исправно освещал свою часть территории тускло-золотистым овалом.

Настроившись на ночную неподвижность, Эйзен вздрогнул, уловив внезапное движение за гранью освещенной зоны и всмотрелся.

Человек, заключил он.

Девушка. Одетая в блестящую блузку и розовые джинсы. Волосы длинные и вьющиеся.

Набрав код, красотка выскользнула вовне.

Рейдер? По одежде не скажешь. Да и двигается как-то странно — неловко и слишком быстро. Даже спотыкается иногда.

Эйзен вышел следом за ней в калитку и увидел, как девушка почти бежит к лесу.

Может, свидание у неё там?

Светлые волнистые волосы, очень длинные, почти до талии… А вот сама роста небольшого.

Где-то он ее видел… но где?

На всякий случай Эйзен продолжал преследовать беглянку, все ещё надеясь, что она идёт на свидание в ближнем лесу и не намерена пересекать мост.

А у моста он ее окликнул.

— Сударыня! Дальше опасно.

Она остановилась, почти не различимая в темноте.

— А вам что за дело? — ответил мутный силуэт, не поворачиваясь. — Я, может, рейдерствую.

Услышав голос, Эйзен ее вспомнил. Это была Аня Кубик, начальник рыбного хозяйства, приезд которой он сам же и инициировал.

— Но вы же не рейдер, Аня. Что вы надеетесь отыскать в этой кромешной тьме?

Некоторое время они смотрели друг на друга, почти не видя собеседника — различались только мутные белёсые силуэты.

— Рейдером может быть всякий, — всхлипнула Аня, явно чём-то огорчённая. — Вот я и пойду. Тем более по контракту вы за мою жизнь не отвечаете.

Она развернулась и ступила на поблескивающий в темноте стальной мост.

— Слушайте, — Эйзен тоже взошёл на мост, — мы в этом году уже похоронили четверых, и если несчастных случаев будет больше, нами заинтересуется пресса. А оно нам не нужно. Поэтому я, как ваш работодатель, приказываю вам вернуться.

— Не буду.

— Отказываетесь выполнять требования начальства? Будете оштрафованы,

— Мне все равно, — ещё раз всхлипнула Аня.

Ступив с моста на землю, она секунду размышляла, какую тропинку предпочесть, а потом резко рванула вправо. Припомнив все нецензурные слова, которые знал, Эйзен смотрел ей вслед.

Выбранная ей дорога поднималась вверх и заканчивалась, как говорили, на вершине утеса, являвшего собой противоположный берег ущелья, в которое обрывалась пустошь.

Ладно, думал Эйзен, сейчас июль, для сторнов ещё суховато, но если барышня навернется с утеса в тот же чертов каньон, куда уже попадала куча народу? И эта машина… кто знает, вдруг она до сих пор там, вместе со своей непонятной логикой убийств?

Оглядевшись, Эйзен всё-таки подхватил одну из трёх проволочных клеток, запасенных отважными рейдерами возле моста, и отправился за беглянкой.

Идти с клеткой или же внутри неё по лесу — дело трудное. Проволочные прутики цеплялись абсолютно за все — далекое ли, близкое. Сами клетки делались с целью защитить рейдеров, которые нашли тридерисы днём и знают, в какое место идти за ними ночью. Некоторые за день специально расчищали себе дорогу, чтобы после одиннадцати вечера вернуться и забрать более качественные грибы — ночные.

Эйзен тоже знал, куда шёл, но дорога на утёс не расчищалась довольно давно. И в этом месте он никогда прежде не был, да и никто сильно не любил до него добираться ползком вверх по склону, поэтому светило ему догнать Аню лишь в самом конце пути.

Но бросить эту дурочку в лесу он не мог.

*

Аня, как правильно заметил герцог, была одета совсем не для похода в лес. Она вообще собиралась на свидание: Дима, в очередной раз не понятый Инессой, пригласил ее на вечер в «Грибницу», и минут двадцать даже галантно ухаживал. А потом пришли Оксана, Катя и Данка с Мариной и двумя их парнями. И Дима вдруг решил достичь недостижимого — подсел к Оксане. Оксана подмигнула Ане и покрутила пальцем у виска: мол, смотри, этот придурок опять за своё, но Аню это не утешило. Один и тот же сценарий повторялся в ее жизни слишком навязчиво. Инициировав светский разговор с Мариной — сугубо для приличия — она попросила у Вацлава коктейль из мяты и свежей клубники, выпила его в одиночестве и собралась уходить. Поскольку было уже темно, правильный Юрик проводил ее до домика, после чего вернулся к Марине в «Грибницу», а на Аню вдруг накатило. Она так надеялась, что хоть Дима, выбранный ею человек, будет вести себя не как дебил! Но нет конечно — этот милый парень, так непохожий на Олега, оказался того же тухлого замеса!

Потихоньку плача и куря одну сигарету за другой, Аня двигалась к лесу. У общественной калитки сигареты закончились, хорошо, что там стояла урна — в виде большого фиолетового мухомора, у которого открывалась шляпка — Аня бросила в неё пустую пачку и, спотыкаясь от огорчения, двинулась дальше, погружённая в себя и забывшая о внешнем мире. Некоторое время она намеревалась после калитки свернуть влево, повторив неизвестный ей прошлогодний маршрут Кристины, но потом передумала и направилась в дальний лес. Ну и ладно, если ее там съедят, Оксана подтвердит, что виноват этот паскудный Дима.

А возле моста выяснилось, что ее преследует кто-то из начальства и хочет, чтобы она вернулась.

Про сторнов в «Грибнице» говорили много, да и инструктаж, проведённый Региной, ещё не выветрился из памяти, но у Ани сложилось впечатление, что общественная легенда не так страшна, как кажется, и относится скорее к области поверий.

Поэтому она решила идит на утёс, никуда не сворачивая, одержимая одним желанием — быть как можно дальше от себя, от собственной судьбы и от этих ужасных мужиков, которые существуют непонятно зачем. Главное, чтоб не догнали.

*

Путь заканчивался глубокой расщелиной. На ее другой стороне просматривалась круглая, покрытая мхом поляна, окружённая высокими соснами. Одна сосна недавно упала, образовав своеобразный мост. Потрогав дерево ногой, Аня выяснила, что лежит оно плотно, сцепившись ветвями с окружающей флорой, а значит, не укатится, если по нему пойти.

Потому что начальство — упорное, как и сама Аня — настигало сзади, таща что-то за собой на цепочке. Явно защитную клетку. Видимо, боялось легенд. А надо не у себя сидеть, а чаще в лес ходить, мстительно думала Аня. Тут же нет никого, кроме комаров. Должен мне спасибо сказать — хоть прогулялся.

Упавшая через расщелину сосна оказалась выворотнем. Дойдя до высокого, выше человека, узла корней, Аня некоторое время размышляла, как его преодолеть, потом через какую-то щель пролезла насквозь, стала на покрывающей поляну траве и начала оглядываться вокруг.

*

Поднимаясь по склону, Эйзен думал, не оставить ли клетку, чтобы ее следующим днём забрали рейдеры. Сторнов не видать, кусты цепляются, Аня идёт быстрее, так как она налегке. Конечно, можно было оставить эту идиотку, пусть сама выбирается, но с его характером этот вариант был куда менее реален. То есть, не рассматривался вообще. Поэтому в скором времени и Эйзен подошел к выворотню, преодолел корни, насыпав земли себе в волосы и за ворот куртки, перекинул проволочное средство защиты через верх и, аккуратно вытерев лицо и руки припасенной салфеткой, осмотрел новое место.

Аня стояла метрах в двадцати от него, перед мелкой, заполненной водой выемкой.

Ее внимание привлек находящийся за этой лужей огромный сетчатый купол белого цвета, с вытянутыми ячеями. Опорами куполу служили белые двойные колонны, расходящихся кверху на эти самые ячеи, а между ними находилось пространство, сквозь которое вполне мог пройти человек.

— Это что за беседка? — устало спросил Эйзен, полагая, что раз Аня оказалась тут на пару минут раньше него, то могла уже что-то выяснить.

— Н-не знаю, — пробормотала Аня, даже не отодвинувшись, когда герцог встал рядом с ней. — Смотрите…

Она указала вперёд и вниз. Там, на ровном полу этой огромной «беседки» разрушалась и зарастала мхом некая серая конструкция, похожая на скамейку в парке. На скамейке, такой же серый и покрытый бурыми пятнами, сидел сырой от ночной росы серый человеческий скелет.

Оглянувшись на девушку, которая все еще не двигалась, Эйзен приблизился к куполу и потрогал материал, из которого тот был сделан. На ощупь материал выходил волокнистым, мягко-шершавым и похожим то ли на пенопласт, то ли на сыроватую свежую пастилу. Колонны и контуры ячей были оплетены знакомыми Эйзену мицелиальными тяжами, на которых гроздьями висели недозрелые чёрные висельники. Белые, оранжевые. А ещё — розовые с белой сеткой. Второй вид, некогда упомянутый исследователями?

Эйзен ощутил такой азарт, что на время забыл и про Аню, и про скелет на скамейке.

— Простите…

Аня стояла рядом и дрожала. Этот человек, не желавший ее похода в лес, теперь, казалось, забыл о ней, и пытался подсветить телефоном гроздья тридерисов и сфотографировать.

Раньше она общалась с Эйзеном только по телефону — у него был приятный голос, и, судя по разговору, очень быстрое мышление. Ещё она видела его сегодня на пляже. Они с Димой сидели высоко, под самым обрывом, а компания, к которой в середине дня присоединился ее легендарный наниматель, располагалась в центре. Вели они себя довольно тихо, если не считать редких вспышек веселья и показательного поединка с Джафаром, закончившегося тучами брызг. Тогда она Эйзена толком не рассмотрела, потому что он был далеко. Помнила только зеленок пятно, которое сначала было сужим, потом потемнело от воды, а затем разделось до таких же зеленых шорт с белой окантовочкой.

Теперь же тучи, с полудня закрывавшие небо, вдруг разошлись и Аня увидела лицо человека в возрасте, прекрасно, несмотря на этот возраст, сохранившееся. Отметила высокие скулы, прямые тёмные брови и тонкий нос с едва заметной горбинкой. Ещё один рецессивный признак помимо светлых волос, подумала Аня, в силу своей профессии осведомлённая в генетике не только карповых рыб, но и человека. Вспомнится Рейнольд, рецессивный насквозь, но с изначально темными волосами.

— Я вас слушаю, — с усталой надменностью отозвался герцог, явно не простивший ей не только свой вынужденный вояж на утёс, но и нынешнее вторжение в проводимое им исследование.

— Это, — решилась напомнить Аня, — кто там?

Она кивнула на скамью со скелетом.

Эйзен резко обернулся — про скелет он явно забыл. Нагнувшись, он проскользнул внутрь «беседки» и начал осматривать останки.

Уже через пару секунд он наклонился, поднял что-то длинное, блеснувшее в лунном свете, и бесцветно сообщил:

— Это моя жена. Первая.

Осторожно приблизившись, Аня увидела в его руке золотую цепочку с буквами, составлявшими имя «Augustine».