Бесплатный фрагмент - Грань

Славянская сага

1. Славяне-черногорцы

…А умирать почётно было

Средь пуль и матовых клинков,

И уносить с собой в могилу

Двух-трёх врагов, двух-трёх врагов.

Пока курок в ружье не стёрся,

Стреляли с сёдел и с колен, —

И в плен не брали черногорца —

Он просто не сдавался в плен!

В. Высоцкий «Водой наполненные горсти…»

Дра́ган Пе́трович, высокий, статный усач задумчиво смотрел вдаль — туда, откуда с минуты на минуту могли появиться турки. На рассвете из села ушли молодые женщины с детьми. Ушла и Зо́рица, его совсем юная жена, носившая под сердцем их сына. Ушла, подчиняясь решению мужчин, пряча вскипавшие слёзы, не ропща, не возражая, гордо выпрямив стан. Настоящая жена черногорца! Драган гордился ею — теперь он был уверен, что воспитает она их сына, как положено. Совсем мало побыли они вместе, всего-то шесть месяцев! Что ж, такая судьба у их народа, и так Бог дал им свыше меры, целых полгода — почти вечность для черногорца.

Их сын вырастет, станет таким же храбрым воином, как и его отец! Найдёт себе такую же сильную, верную жену, как его Зорица, родит сына, и… тоже погибнет в бою! Но придёт время и все гордые, благородные славяне поднимутся на священную борьбу, выкинут ненавистных захватчиков! Его потомки будут жить и растить детей на своей земле, в мире и благоденствии!

А сейчас их жёны и дети ушли. Остались мужчины и вдовы — те, что успели вырастить своих детей — гордые и бесстрашные, как их погибшие мужья. Они вместе вступят сегодня в бой, будут биться с захватчиками до конца, за этот клочок родной земли. Если врагов будет мало и Бог не оставит их своей милостью, они отобьются, и под покровом ночи уйдут в горы. Если нет — полягут все на родной земле, напоив её своей кровью. Умрут, но в плен никто не сдастся. Пленных черногорцев не бывает…

Краем глаза Драган заметил на тропе тихое движение. Турки? Он осторожно выглянул из укрытия. Да, так и есть, турки. Черногорец беззвучно перекатился пониже и подал условный сигнал, похожий на крик обитателя болот — баклана, только чуть-чуть изменённый, понятный только горцу. Услышал ответный крик Йована — я, мол, всё понял и приготовился.

Подпустив турок поближе, Драган поджёг короткий фитиль. Взвыв приподнял огромный валун, который покатился вниз, прямо на турецкое войско. Раздался грохот, послышались вопли врагов. Драган стал стрелять, тщательно целясь. Турки, несмотря на потери, лезли вверх с фанатичным упорством. Он сбивал их одиночными выстрелами, рядом с ним также метко стреляли его товарищи. Но врагов было много, слишком много!

Слева послышался взрыв, ещё один камень покатился вниз, давя врагов. Но Драгану казалось, что турок не становится меньше, а наоборот, их число увеличивается. Вдруг он услышал такой же крик баклана, какой ещё недавно сам посылал другу и понял, что враги зашли Йовану в тыл. Значит, помощи не будет. Выстрелы слева и справа от него становились всё реже, его братья гибли под пулями. Теперь осталось одно — умереть свободным, непокорённым, захватив с собой нескольких врагов. Он выпрямился, отбросив ружьё, для которого уже не было ни одного патрона. К нему медленно приближались турки, выставив перед собой кинжалы и пистолеты.

Драган усмехнулся: хотите взять меня в плен? Не будет вовек такого! Он бросился вперёд так быстро, что турки успели выстрелить только один раз. Черногорец не заметил обжигающей вспышки, не почувствовал, как впиваются в его тело кривые кинжалы. Уже умирая, последним усилием железных мышц, он обхватил оторопевших врагов в охапку и покатился с ними к пропасти по острым камням, разрывающим его уже мёртвое тело, не выпуская отчаянно кричавших турок, разрываемых теми же камнями…

2. Славяне-русские (великороссы и малороссы)

Эта глава написана на основе реального события.

Автор.

В небольшой горнице было жарко натоплено. Печка давно погасла, но жар продолжал волнами накатываться от белёной стены по всей комнате. Плотно занавешенные оконца не пропускали свет на улицу. Сегодня собрались самые верные. Они приходили по одному, огородами; прячась за невысоким заборчиком, быстро проскальзывали в двери, раздевались в сенях, проходили в комнату. Собаку Степан Игнатьев не держал, некому было выдать их лаем; но, с другой стороны, когда все зашли в дом и закрыли дверь, некому стало и предупредить их, если зайдёт во двор кто-то из чужих.

Дальний конец комнаты отгородили занавесками, к которым прицепили с двух сторон иконы Спасителя и Богородицы. Там сейчас алтарь. В другом углу — накрытый стол: тарелки, чугунок с картошкой, бутылка самогона. Это маскировка. Если придёт кто-то чужой, они быстро уберут иконы, раздёрнут занавески, сядут за стол — вроде как праздник.

Хотя и в самом деле, у них сегодня праздник: приехал тайный священник, отец Пётр. Время сейчас такое, церкви закрыты, священники арестованы, а то и убиты. В городе работает одна большая церковь, там служит гладко выбритый вертлявый попик, на исповеди интересуется только, не грешил ли против Богом данной Советской власти? Знает ли тех, кто грешил? Туда никто с их окраины не ходит. Кто вообще забыл дорогу в храм, кто и рад бы, да некуда.

На Пасху, на Рождество, на Троицу по улицам ходит горластая комсомольская агитбригада, вваливается в дома, проверяет — не празднуют ли? Если найдут икону, обязательно поломают, сожгут, а хозяев выволокут на улицу, будут насмехаться, улюлюкать. А когда на их окраину завернёт спецотряд, радостно укажут на этот дом — вот здесь самая контра и живёт!

Народ затаился. Иконы сами сожгли, или попрятали. В храм ни ногой. Раньше роптали: зачем, мол, эта церковь нужна? Вот ужо выкинем толстых попов, без них проживём! А сейчас задумались. Прежде тот же поп, чему молодёжь учил? Слушайся старших, работай честно, женись, деток воспитывай. Теперь молодые не женятся, замуж не выходят. Так и живут, как собаки: сбежались-разбежались. Отца с матерью не то, чтобы слушаться, выгнать на улицу могут, а то и в ГПУ сдать: контра, мол, несознательная! А там разговор короткий: разменять контру! И к стенке.

Затаилась Русь. Ходят ещё по ней, по затаившейся Руси последние оставшиеся в живых честные батюшки, тайно служат Литургии по хатам. Ловят их, ссылают, расстреливают. И народ, что этих батюшек принимает — туда же. Кто не оскотинится, не запишется в Хамово войско, не продаст своё Первородство за чечевичную похлёбку — тем три дороги на выбор: бежать за границу (да только все, кто мог, уже убежали); к расстрельной стенке, либо в концлагерь, (да только всё одно — смерть); или затаиться, как мышь (да только где сейчас затаишься?).

Вот и в доме у Степана Игнатьева собралось с десяток таких, затаившихся. Не дошли пока до них руки, много контры ещё надо повыловить! Но скоро, скоро до всех доберутся! А пока служит отец Пётр литургию. Он ещё не стар возрастом, но согбен и сед. Где-то в смуте Гражданской войны затерялась его семья — жена, сын и две дочери. Где они — Бог ведает. А он служит по домам Литургии, по ночам, в будние дни. Вот и сейчас, служба к концу приспевает, скоро надо опять уходить…

Не заметила Мария, чья очередь была следить за двором, как там мелькнули тени; отвлеклась, на батюшку глядя, больно уж благостно служил отец Пётр! Не заметил никто, как ворвались в дом вооружённые люди в форме. Разбежались по дому, гремя винтовками.

— Где поп? — зло спросил старший — раскосый, кривоногий (видно, из кавалеристов), плохо выбритый тип.

Молчит Степан, молчат гости. Что тут скажешь? Вот он, поп-то, стоит посреди комнаты, в стареньком, чудом сохранившемся облачении. Как вышел причащать народ, так и застыл. Поднял над головой чашу со Святыми Дарами, строго смотрит на пришельцев сквозь марлевое покрывало, сестрой Марфой, тайной монахиней, сверху наброшенное — это она вроде как скрыть его попыталась.

— Где поп? — снова заорал раскосый, и Степана, выхватив у ближнего к нему бойца винтовку, прямо в лицо прикладом — хрясь! Тот кровью залился, упал, но молчит.

Бойцы бегают по комнате, прямо на батюшку смотрят — не видят! Вот один пробежал рядом, плечом задел, оглянулся зло: кто это тут под ногами путается, вот я его сейчас!

— Где поп? — орёт главный, — быстро говорите, иначе всех расстреляем!

Степан поднялся, утёр рукавом кровь, поклонился смиренно.

— Нету здесь попов, хоть весь дом обыщите, нету! Родственники собрались, именины празднуем, — спокойно так говорит, словно не стоит в двух шагах от него священник со Святыми Дарами.

— Я видел, как вечером сюда поп прошмыгнул, — чуть не визжит раскосый, — а за ним другие, вы тут подпольную общину собрали, тайную службу правите!

— Это не поп сюда заходил, — ещё смиреннее возразил Степан, — это Григорий, свояк мой. У него пальто длинное, чёрное, вот вы и спутали. Да вот это пальто, извольте глянуть, всё табаком пропахло, а попы разве курят?

Свояк, умница, уже тут как тут: держит пальто в руках, стараясь не воротить нос от пропитанного табачным дымом сукна. Раньше оно принадлежало расстрелянному соседу-курильщику, и в нём Григорий пахнет пролетарием-богоборцем, не так привлекает внимание своим интеллигентным видом.

Главный поостыл, действительно, всё обыскали, нет попа! Подходит к столу, подозрительно нюхает бутыль, наливает себе полный стакан самогона. Выпивает, крякает, шумно отрыгивает. Хватает тёплую картошку, запихивает в рот. Грозит Степану винтовкой и …уходит вместе со всем «войском»! С минуту все молчат, потом шумно выдыхают воздух, будто всё это время не дышали. Отец Пётр, словно ничего не было, сбрасывает иарлю и продолжает читать молитву ко Причастию, затем опускает Чашу. К нему подходят по очереди, он скоро причащает всех, заканчивает службу, снимает облачение.

— Быстро расходитесь, все, — говорит торопливо, — они сейчас опомнятся, вернутся.

Все начинают собираться, торопливо кланяются, подходят благословиться. Никто не говорит о произошедшем — Бог явил чудо, не дал погубить всех. Расходятся по одному, исчезают в рассветном тумане.

— Ты тоже уходи, Степан, — строго говорит священник, — тебя-то они точно не помилуют, когда вернутся!

— Куда мне идти, батюшка, — улыбается разбитыми губами Степан, — я сегодня причастился, можно и помирать спокойно. Куда мне прятаться! Надоело поди…

Они трижды, по-русски, целуются и священник исчезает. Долго ли ему ещё бродить по Руси, тайно служить в домах? Бог знает. Но верит он, что не умрёт Россия, земля славянская! Что вернётся мир на эту землю, что кончится мрачная ночь, что люди, уставшие от безумия, возвратятся к своим истокам, будут создавать семьи, растить детей, мирно работать, не будут упиваться и блудить. Чист душой отец Пётр, в людях добро только видит…

3. Славяне — вроде бы русские

Саня Петров, двадцатидвухлетний оболтус, проснулся поздно. Посмотрел на часы — одиннадцать ноль пять. Значит, универ сегодня опять пролетает. Да пёс с ним! Классно вчера погудели! Он с удовольствием вспомнил вчерашний грохот ночного клуба, блики цветных вспышек, весело орущую в микрофон диджеиху с торчащими, почти ничем не прикрытыми грудями. Весёлую пелену хмельного угара, сладко прижимающуюся к нему деваху, как её, Галя, что ли?

Да вот же она, сопит рядом! Или не она? Да какая разница, сейчас узнаем. Он толкнул девицу в плечо.

— Эй, Галка, вставай!

— Какая я тебе Галка, — сонно заворочалась та, — иди ты лесом, дай поспать!

— Хватит спать, пойди лучше сделай кофе — башка трещит!

— Какое кофе, чувак! Сейчас пиво надо!

— Во-о! Сходила бы за пивасиком, а?

— Щас, разбежалась! Сам иди!

В дверь позвонили. Сашка, как есть голый, пошёл открывать. Ввалился Вадька, притащил пиво. Кое-как одевшись, радостно гомоня, компания уселась на кухне. После первой же бутылки в голове прояснилось, Сашка даже вспомнил, что девчонку зовут Мариной, что подцепил он её вчера уже на выходе с дискотеки, когда Галка, так сладко прижимавшаяся к нему, куда-то исчезла. Вскоре пиво закончилось. Все закурили, блаженно потягиваясь.

— Ну что, братья-славяне, — нарушил молчание Вадим, — сегодня пятница, универ побоку, завтра выходные, какие предложения?

— Ты как? — спросил Санька у Марины. — Тебе на работу не надо? Или в школу?

— Мне пофиг, — лениво ответила та, выпуская изо рта ровное колечко дыма.

— Тогда вот что, — решительно сказал Вадим, — банкет продолжается! Собираем, у кого что есть и гудим дальше. А вечером опять в клуб!

Он порылся по карманам, достал несколько смятых банкнот.

— Да-а, — протянул разочарованно, — не густо…

Саня полез в карман, небрежно выложил кучу мелких купюр, гордо выпрямился:

— Я вчера никому не отказывал!

— Ну, — Вадька задумчиво почесал щёку, — придётся мобилу продавать.

Отмахнулся от вопросительного взгляда Саньки:

— Вечером новую добудем, — тихо сказал он, — что, впервой, что ли?

Они посмотрели на Марину. Та апатично потянулась к своей сумочке, вытащила две бумажки по двадцать долларов.

— Вот, заработала вчера, — она цинично усмехнулась, — это за двоих.

— За каких двоих? — недоумённо уставился на неё Вадька

— А ты чё, тихо сам с собою вечером будешь? Мне, между прочим, не по приколу тусоваться вместе с какой-то незнакомой тёлкой, я лучше Анжелку позову, или ты клятву верности давал?

— Ловко ты придумала, — Вадька восхищённо покрутил головой, — ладно, давай свою Анжелку!

Марина стала звонить, с кем-то договариваться, хихикать в трубку. Парни пошли на рынок, нашли знакомого барыгу, продали Вадькин айфон, обменяли доллары. Попили ещё пивка, набрали водки, продуктов. Часть денег оставили на вечер.

Дома Марина ждала их не одна. Анжелка оказалась маленькой, весёлой, пухленькой хохотушкой, в контраст своей ленивой, высокой, вальяжной подруге. Она вся была утыкана пирсингом, носила длиннющие ногти фиолетового цвета.

Они ещё выпили, посидели на кухне, потом по очереди уединялись в комнате — Саша с Мариной, а Вадька с Анжелкой. Затем ещё выпили, поели и снова уединялись, только уже наоборот: Саня с Анжелкой, а Вадька с Мариной. Ну, а что, прикольно же!

Вечером ребят разморило, они бы не прочь были и дальше оставаться дома, но неугомонные подружки потащили их в тот же ночной клуб. Они снова пили, колбасились на танцполе под грохочущие ритмы, потом вышли на улицу, где Вадька глазами показал Сане на одинокую фигуру богато одетой девушки, говорившей в сторонке по дорогому телефону. Ясно, гламурная лохиня, непонятно как оказавшаяся одна в ночном клубе. Они переглянулись и сразу поняли друг друга:

— Подходим, плотно зажимаем, я даю ей по голове, ты хватаешь мобилу и ходу.

— А девки?

— Хрен с ними, мы своё от них получили, новых найдём!

Всё так и сделали. Но затуманенный алкоголем Вадькин мозг неверно дал команду, и кулак только скользнул по лицу девушки. Она пронзительно завизжала. Вадька ударил ещё раз, девушка упала, Саня завладел телефоном, но было уже поздно. На крик выскочил здоровенный парень, видно, был совсем рядом. С ходу ударил Вадьку ногой в живот и тот согнулся пополам. Санька бросился на парня, но навстречу ему выскочили ещё двое, такие же крепкие, спортивные ребята. Он бросил телефон, хотел увернуться, но получил ошеломляющий удар в лицо, а затем под дых.

Саня уже не чувствовал, как их добивали сильными, прицельными, профессиональными ударами тяжёлых ботинок с коваными носками; не видел, как через минуту парни вместе с девушкой убежали в темноту, сели в машину, уехали. Не слышал, как приехала скорая и врач равнодушно ощупал их, сказав фельдшеру:

— Грузим в машину и в больницу, пусть доктор разбирается. Хотя, оба не жильцы, один уже, по-моему, не дышит.

— А, туда им и дорога! Нажрутся, как свиньи, потом кидаются друг на друга. А мы из-за них, может, к настоящему больному не успели…

…Как сержант Ломакин докладывал по рации начальству:

— Драка в ночном клубе. Два парня между собой что-то не поделили, подрались, да так, что оба, похоже, того… Да, оба пьяные… Так точно, прослежу, — он ещё раз посмотрел на парней, которых затаскивали в машину, отключил рацию, озабоченно покачал головой: — хорошо бы вам, ребята, побыстрее окочуриться. Для вас уже всё кончено, не жильцы вы… А нам зачем лишние проблемы?

4. Разные славяне

Яркий свет совсем не слепил глаза. Боли он тоже не чувствовал. Не чувствовал и тела. Саня знал, что после таких ударов он, если и останется жив, будет испытывать нестерпимую боль. Но нет, он как бы парил в яркой, светлой невесомости. Может, его накачали наркотиками? Но почему тогда все мысли его так ясны? Вдруг Санька понял: он уже умер, вознёсся на небо… Хотя, какое там небо! Если Там что-то есть, то ему после всех его «подвигов», небо явно не светит.

Он увидел, как справа от него, в углу появилось некое существо. Такое же белое, как свет, не обладающее телом, но в тоже время явно имеющее облик — высокий человек со спокойным, серьёзным лицом и белыми длинными волосами.

— Ты кто? — спросил парень.

— Можешь считать меня ангелом…

— Так я умер?

— И да и нет.

— Как это?

— Неважно. У нас мало времени. Смотри, — он махнул рукой куда-то в сторону, и Саня увидел ряд человеческих фигур. Вот статный усач в холщовой рубахе, перепоясанной широким шёлковым поясом, в руке древнее ружьё. Вот старенький седой священник в потёртом облачении. Вот ещё какие-то люди в старинных одеждах и в военной форме. Все молча смотрят на него, смотрят строго и осуждающе.

— Кто это?

— Это твои предки, славяне. Вон тот, с ружьём — черногорец Драган Петрович, погиб, защищая свою землю от турок. Священник — русский батюшка, отец Пётр, пойман и расстрелян за веру в 1925-м. Вот поручик Петренко, погиб, сражаясь с немцами в Первую Мировую. Вот гвардии капитан Петрук, сгорел в танке в 1943-м. Они не все твои прямые прадеды, просто это славяне из древнего рода Петра. Есть там и словенцы, и болгары, и поляки, и сербы, и прочие… Все они разные. Кто сражался за свою свободу с захватчиками, кто защищал свою веру от инородцев или безбожников. Были и те, кто просто жил, работал, растил детей.

Хотели предки твои, чтоб и ты жил на своей земле, счастливо жил. Работал, вечером приходил в свой дом, к жене, ребятишкам. Честно трудился, Бога почитал. Нет уже ни турок-гонителей, ни большевиков-богоборцев, ни извергов-фашистов. Но сейчас другой враг не даёт нам жить. Он хочет, чтобы русские, да и остальные славяне, жили, как ты жил — блудили, пьянствовали, воровали. Чтоб глохли от громкой музыки, умирали от водки и наркотиков, убивали своих детей в утробе! И если предки твои боролись с врагом, то ты сдался ему в плен, стал послушным рабом его! Ты смертью своей весь род опозоришь: прадеды на поле брани умирали, а вы, миллионы славян, сейчас гибнете как скот: без чести, без славы, без достоинства… — Ангел помолчал. — Не умрёшь ты сейчас. Тебя твои предки у Бога вымолили. Прямые твои предки, Драган Петрович, отец Пётр. Святые они, сильна их молитва. Уходи назад, живи. Не так, как раньше, живи, а достойно предков своих! Есть на Руси ещё люди, которые так живут. И учти, если к старому вернёшься, жуткой смертью умрёшь. Вечной.

На долю секунды, показавшуюся ему бесконечной, Саня увидел яркий, невообразимо белый свет, от которого исходило такое тепло, такая неземная любовь, что он отчетливо ощутил ту мерзость и грязь, пропитавшие всё его скорчившееся перед этим светом существо и впервые за много лет разрыдался горькими, покаянными и в то же время очищающими слезами…

* * *

Андрей Васильевич, врач городской больницы скорой помощи, прикрыл простынёй второе тело, подошёл к умывальнику, тщательно вымыл руки.

— Пьяная драка с обоюдным смертельным исходом! — громко фыркнул он в сторону Серёжи, молоденького практиканта. — Конечно! Их били коваными ботинками, били прицельно, профессионально! В печень, в область сердца, в висок! Так, чтоб насмерть, чтоб не выжили, не опознали потом.

— Так почему же… — Серёжа замялся.

— Потому. Сейчас мы что имеем? Два трупа. Потерпевшие, они же убийцы. Процесс закрыт. А так, заводи дело, ищи ветра в поле, получай висяк. Там били ребята непростые, я уже таких, как эти — он кивнул на тела под простынями — принимал. В общем, ездят по дешёвым ночным клубам детки разных шишек, ну, драйв у них такой. И берут с собой нескольких ребят из закрытых ведомственных спортобществ, для охраны. А те следов оставлять не любят… С ними связываться никто не хочет, лучше сразу — шито-крыто!

Он уже собирался выходить, как вдруг резко развернулся и бросился к одному из столов: лежащий на нём парень еле слышно застонал.

— — В реанимацию, быстро! — заорал доктор на всё ещё не понимающего Серёжу.

* * *

…Андрей Васильевич торопливо разлил спирт по мензуркам, себе — полную, Серёже чуть-чуть.

— Как же мы проглядели, что он жив? — Серёжа недоумённо вертел в руках свою долю.

Пожилой доктор мотнул головой, медленно выцедил спирт, запил водой.

— Ничего мы с тобой не проглядели, — тихо сказал он — парень был мёртв. Мёртв, как… (он пощёлкал пальцами) …как Ленин! Я, Серёга, двадцать лет врачом, навидался всякого. Так вот, мёртвый он был. Мёртвый. С такими увечьями не живут!

— Так что же, воскрес он что ли, как Христос?

Всегда спокойный, ироничный Андрей Васильевич, вдруг резко схватил Серёжу за грудки, притянул к себе, выдохнул:

— Ты с этим, парень, не шути! Ты щенок ещё, а я старый пёс, второй раз в жизни вижу, как трупы оживают. Тут Бог рядом, тут страшное происходит; у меня, у старого циника, мороз по коже, а ты кощунствуешь!

Он почти отбросил молодого парня от себя, махнул рукой, сгорбился и побрёл из ординаторской.

* * *

А в реанимации врачи возвращали к жизни искалеченное Санькино тело, дивились его странной живучести, а особенно обильным слезам, катившимся из глаз…

26 — 30 июня 2013

Чудеса по разнарядке

(Новогодняя сказка для больших)

— Дед, а дед, а как ты свои чудеса делаешь?

— Да какие там чудеса, внученька, всё очень просто. Обычно детки чего хотят? Игрушку там, или щенка, или айфон, кто постарше. Вот я и разбираюсь, где родителей надоумлю купить, где каких-то родственников отыщу, чтоб подарили, а кому и подешевле вариант подберу!

— Нет, дед, это неинтересно, этому ты меня давно уже научил! Ты расскажи, как взрослым подарки делать, такие, чтоб они довольными остались!

— Ох, милая, со взрослыми совсем тяжко! Они же в меня толком не верят, и не просят ничего. А если и просят, то такое… То жениха богатого, то квартиру, то работу престижную. А я же ни миллионер, ни волшебник, а обычный Дед Мороз! Впрочем, иногда удаётся людям помочь…

— Ой, ну расскажи, ну пожалуйста!

— Нет, давай лучше не так. Ты сама попробуй. Я вроде определился, как со всеми своими заявками поступить. А вот эту я тебе оставлю. Только сегодня пришла, по разнарядке из центрального офиса, то есть выполнить её надо обязательно. Тут главное — понять, что именно нашим клиентам нужно. А то знаешь, как бывает: просят, например, жениха доброго да красивого, а сами мечтают о богатом да знатном.

— Ну, ты же мне на первых порах поможешь?

— Конечно, помогу. Мы вот что сделаем. Я тебе опишу, кто там и как, что у них есть, а чего нет. А уж ты подумаешь, как их устроить. Но учти, что у меня реквизита почти не осталось: есть только Тонна Мандаринов, Дурацкое Объявление, и Лотерейный Билет.

— Да, негусто… А люди какие?

— Люди обычные. Молодой Человек — у него задатки хорошие, но он робкий, не уверенный в себе. На работе его не ценят, зарабатывает мало, с девушками не получается. Мужчина — тот наоборот, при деньгах, у него бизнес. И сам он грубоватый, резкий, поэтому тоже с девушками не очень. Тех, кого интересуют только его капиталы, он отшивает, а порядочные сами его побаиваются. Ну и Девушка. Хорошенькая, славная, но тоже робкая. Ей хочется защиты и тепла, но сейчас за женихов надо самой бороться, а для неё это неприемлемо.

— И вот их надо сделать счастливыми?

— Да, сплести в один клубок, и до Нового года дать им то, чего они хотят на самом деле. Попробуешь?

— Ну конечно, попробую!

— Тогда — вперёд! Только расскажи вначале, что ты задумала.

— Я немного голову поломаю, а завтра с утра расскажу свой план.

Наутро Снегурочка докладывала Деду:

— Вот смотри. Дурацкое Объявление привлечёт внимание Молодого Человека. Там будет нечто совсем странное, ну, например, полёт на какую-нибудь Альфу Центавра. Он настолько удивится, что пропустит свой автобус, а потом попадёт в пробку и опоздает на работу. И хотя это последний день года, начальник рассердится и выгонит его с работы. Он, расстроенный, пойдёт в супермаркет купить чего-нибудь к столу, и там ему просто навяжут Лотерейный Билет, на который, как окажется, выпал джекпот. Это перевернёт его жизнь, он почувствует уверенность в себе — то, чего ему так не хватает, купит на эти деньги престижную машину, дорогую одежду, и поступит на хорошую работу. А там и любовь свою встретит, и всё у него будет хорошо!

— Н-да, интересно… А другие?

— А другие — вот. Девушка тоже прочитает объявление, но воспримет его всерьёз. Она позвонит по телефону, который там указан, но по ошибке попадёт к нашему Мужчине-бизнесмену. Тот сначала поднимет её на смех, но потом удивится, что она могла поверить в такое объявление. Они познакомятся и полюбят друг друга — она найдёт в нём защиту и опору и своей кротостью смягчит его грубый нрав. А он будет очарован её добрым и мягким характером!

— А мандарины? Их же целая тонна!

— Мандарины… Да ещё и тонна… О, я придумала! Пусть в тот день будет большая распродажа, и все наберут их полные пакеты! И Девушка с этим Мужчиной тоже наберут, они, как окажется, очень их любят, вот и будут вместе есть! Ну, как тебе?

— Как-как… Телевизор бы ты меньше, внученька, смотрела, ток-шоу всякие, сериалы мыльные…

— Это ты к чему, дед?

— Да так просто, разворчался по-стариковски. Ну что ж, давай попробуем…

— Ты думаешь, что у меня не получится?

— Почему не получится? Может, и получится так, как ты задумала. А может, получится, но не совсем так. Главное ведь, чтоб все были счастливы, и нашли то, что хотели. Итак… Раз, два, три!

***

Странное объявление сразу бросалось в глаза. Четвертушка стандартного листа А4, но текст не напечатан, а написан от руки красивым, разборчивым почерком.

«Если тебе тоскливо и одиноко, ты не нашёл себя в жизни, если у тебя нет друзей и любимого человека, если не имеешь работы, или она не приносит ни радости, ни денег, в общем, если тебе очень плохо на этой земле, мы предлагаем лучший выход:

Эмиграция на Альфу Центавра.

Не бойся, это не обман. Никто не потребует у тебя денег, переоформления квартиры и так далее. Мы просто хотим тебе помочь.

Автобус на космодром отходит 31 декабря в 19.00, от площади Конституции. Остальные подробности — по телефону».

Почему-то номер был только один, внизу листка с объявлением. Неприклеенный клочок словно взывал побыстрее оторвать его, пока не унёс злой декабрьский ветер.

Толик хотел уже было завладеть этим клочком бумаги, но засомневался. А вдруг это розыгрыш, и сейчас шутники наблюдают, давясь от смеха, за придурком, поверившим в межпланетную эмиграцию? Он даже отошёл в сторону, приняв вид случайного любопытствующего зеваки, но его грызли сомнения.

А если не розыгрыш? Вдруг это его шанс? Может, таким образом просто собирают подобных ему неудачников, у них там какое-то общество, где можно будет найти себя, а может, и свою половинку… да в конце концов, что он теряет, мало ли над ним смеялись?

Он решительно шагнул к столбу, но в этот момент откуда-то сбоку с возгласом: «Ой, успела!», метнулась девичья фигурка в розовом пуховике. Но Толик либо был ближе, либо действовал быстрее, и последний листочек с номером достался ему.

— Ой! — опять воскликнула девушка, только на этот раз огорчённо. — Как же так? Отдайте, пожалуйста, это моё объявление! Я его ещё раньше заметила, но… сначала подумала, что мне не надо, а потом…

«Глаза какие красивые, и волосы каштановые — мягкие, наверное» — подумал про себя Толик, а вслух сказал:

— Но ведь мне тоже нужно…

— Ой, а как же тогда я?

«Как мило она ойкает!» — мелькнула мысль.

— А давайте мы так сделаем, — совершенно неожиданно осмелел парень, — бумагу я заберу, но потом, когда приеду на работу, пришлю вам сообщение, хорошо?

— Хорошо, — девушка смутилась, — только… вы же телефона моего не знаете…

— А вы мне скажете, и я вас наберу, ладно? Да, меня Анатолием зовут.

— А я — Аня.

Они обменялись телефонами и медленно, словно нехотя, разошлись… Почему-то никому из них не пришло в голову, что каждый мог просто сфотографировать этот номер, или переписать. Впрочем, фотографировать трепещущий от ветра листок — мало шансов на хорошее изображение. А ручки на морозе пишут очень плохо…

Конечно, в последний день года никто толком не работает. Но Толиков шеф хотел устроить собрание коллектива, подвести итоги года, и, может быть (на что все надеялись), раздать премиальные. Однако его неожиданно вызвал к себе Главный Шеф, и он укатил. Зачем вызвал — не знал никто, и все томились в ожидании.

Толя выпил чаю, отогрелся, отправил Ане эсэмэску с телефоном из объявления, она ответила: «Спасибо, я приеду. И вы приезжайте, обязательно!». Ругал себя, что не позвонил, так хотелось ещё раз услышать её милое «Ой!». Утешался надеждой, что они увидятся в автобусе.

Шеф приехал только после обеда. Привёз обещанную премию, долго «толкал речи», наконец приступил к раздаче. Толика мало волновало, сколько денег ему дадут, он хотел побыстрее вырваться из офиса и позвонить по объявлению.

С утра звонить не было возможности — не будешь же спрашивать о полёте на Альфу Центавра в офисной суете, среди сотрудников. Выходить на улицу во время работы им не разрешалось, поэтому он просто «забил» телефон из объявления, как и Анин, в контакты и с нетерпением ждал окончания рабочего дня.

Конечно, можно и вовсе не звонить — время и место указаны в объявлении. Но Толику хотелось получить подтверждение, убедиться в том, что это не розыгрыш. А если что-то пойдёт не по плану, он позвонит Ане, предупредит её, и они встретятся просто так…

Он выскочил на улицу, хотел сразу позвонить, но вокруг сновали люди. Надо найти укромное местечко, чтоб не слышали, а то решат, что псих. Вспомнил, что давно не пополнял счёт, увидел освещённые витрины супермаркета и заглянул в вестибюль.

Огляделся в поисках терминала. Бросился в глаза рекламный баннер «Предновогодняя скидка на мандарины, до 50%!». Все выходящие с радостными лицами тащили пакеты, набитые оранжевыми плодами. Толик сморщился — с детства почему-то ненавидел мандарины.

Потом пришлось отбиваться от назойливого продавца лотерейных билетов, который нагло хватал его за руки и требовал купить билетик. Наконец вырвался на улицу и заметался среди толпы, ища тихий уголок. Завернул за угол супермаркета и очутился на тёмном и безлюдном заднем дворе, куда выходила рампа, закрытая за поздним и праздничным временем.

Достал телефон, отыскал в записной книжке номер. Набрал, услышал длинный гудок, а затем в голове его взорвался фейерверк. Его ударили ещё раз, он отлетел к мусорным контейнерам, стукнулся правой стороной, и потерял сознание от резкой боли в боку.

***

— Ну вот, милок, лежи теперь, отдыхай, — голос был уютный, спокойный. Он скосил глаза, увидел пожилую женщину в застиранном халате, — куда ж тебя понесло-то, в тёмный двор, не мог на улице позвонить? А эти нехристи всё у тебя отобрали — и кошелёк, и телефон, два ребра вон сломали. Хорошо, хоть голова цела, и без сотрясения обошлось! Ну ты лежи, я тут недалеко буду, зови, если что. В палате-то никого больше нет, всех на Новый год по домам разобрали, только тяжёлые остались, да они через коридор, в другой палате. А меня бабой Аней звать.

Знакомое имя вернуло к реальности. Аня! Она же уедет без него!

— Баба Аня! — тихо позвал он, но нянечка услышала. — Сколько времени?

— Не переживай, ещё только девять, успеешь Новый год встретить!

— Причём тут Новый год, — застонал Толик, — автобус в семь должен был отойти, Аня теперь без меня уехала!

— Никуда она не уехала, — решительно оборвала его баба Аня, — если любит, то никуда без тебя не уедет. А если уехала, то зачем тебе такая нужна?

— Какой там «любит»! Мы только сегодня познакомились, должны были в семь часов встретиться, у автобуса! Баба Аня, голубушка, принесите мне, пожалуйста, мои брюки, я в них бумажку с номером оставил, телефона-то у меня больше нет…

— Вон твоя одёжа, здесь и лежит. Её положено сдать было, да все разошлись уже, решили пока в палате оставить, — она протянула Толику его брюки, и стала заинтересованно ждать.

Смятая бумажка нашлась в одном из карманов. Он бережно разгладил её, убедился, что цифры видны, и тут только сообразил, что звонить ему неоткуда. Растерянно оглянулся и увидел, как баба Аня протягивает ему свой старенький аппарат.

— На, позвони, а я пойду пока, посмотрю, что там у тяжёлых…

Тщательно набрал номер, проверил все цифры, нажал кнопку вызова. Гудок. Ещё один. Ещё…

— Алё! — голос мужской, ленивый, грубоватый.

— Да, с наступающим вас, я по объявлению…

— По какому ещё нафиг объявлению?

— Ну как же… полёт на Альфу Центавра… я не мог приехать, у меня несчастье, я в травматологии… И Аня не знает, что со мной…

— Слышь, мужик, у вас там в психушке чё, день открытых дверей походу? Не вздумай больше звонить, а то вычислю, приеду и рёбра переломаю! Альфа Центавра, блин!

***

— Ну вот, пожалуйста! — Снегурочка плакала, размазывая по щекам слёзы. — Ничего у меня не получилась, я всё испортила! Теперь бедный Толик будет валяться в больнице, не получит джекпот, не найдёт свою любовь. А этот, бизнесмен, никогда не сделает Аню счастливой, он хам и негодяй! Я ничегошеньки не умею!

— Ну что ты, внученька, не надо плакать, — Дед Мороз ласково улыбался сквозь белоснежные усы и бороду, — ты сейчас всё исправишь!

— Как? Как я всё исправлю? Они же всё перерешили по-своему!

— Да какая разница, милая, как они там перерешили? Наша-то какая задача? Сделать всё так, как нам хотелось, или так, чтоб они были счастливы?

— Ну, это… Чтоб счастливы, конечно…

— Так и сделай их счастливыми! Тебе осталось чуть-чуть, буквально полшажочка! Подумай хорошенько, и сделай, у тебя получится!

***

Толик бессильно опустил руку, положил телефон на тумбочку. То, что Альфа Центавра оказалась розыгрышем, не так важно. Хуже всего, что теперь он не может связаться с Аней! Конечно, можно попробовать восстановить карточку, заказать распечатку звонков, но когда это будет? Салоны сотовой связи начнут работу через неделю, наверное…

Зашла баба Аня, вопросительно посмотрела на него. Он вяло махнул рукой, говорить не хотелось. Пожилая женщина положила на тумбочку пакет с мандаринами:

— Нам тут подарки сегодня раздавали, а я их не люблю, и внуки далеко, в другом городе…

— И я не люблю, с детства. Вы уж простите, но лучше кому другому отдайте!

— Ладно, найду кому. А ты подремли немного, я тебя в полдвенадцатого разбужу…

— Да не надо будить, не беспокойтесь. Может, я и не засну ещё…

Незаметно он задремал, организм требовал отдыха. Ему снились космические корабли, автобус на космодром, пакеты с мандаринами, и нежная, милая девушка с каштановыми мягкими волосами…

А проснувшись, он понял, что мандарины настоящие, они лежат на его кровати, а рядом сидит эта самая девушка и улыбается сквозь слёзы…

— Аня, Анечка, как ты меня нашла?

— Ой, Толичка, ты не поверишь… Пришла в семь на площадь, а тебя там нет. И автобуса нет. Я — звонить, ты не отвечаешь… Ждала-ждала, тебя набирала, потом по объявлению позвонила, а там какой-то мужик, издевается, сумасшедшей называет… Я не знаю, что делать, куда бежать, понимаю, что с тобой беда, а где искать, не знаю… Так и шла по улице, плакала, замёрзла вся… И тут этот мне перезванивает, ну, с объявления… Он, оказывается, за водкой вышел в магазин, и ему лотерейный билет навязали. Дома открыл — а там джекпот. Ну, он на радостях и решил доброе дело сделать. Сказал, что звонил такой же псих с Альфы Центавра, из травматологии. Так я сюда и помчалась, только мандарины по дороге купила, там акция была… Ты же любишь мандарины?

— Очень, очень люблю… Ты мне почисти, целую кучу почисти… я их съем все… только дай, руки тебе отогрею…

Баба Аня закрыла дверь палаты и улыбнулась: эти двое так и держались за руки — девушка сидела на кровати, а её маленькие ладошки уютно устроились в Толиных руках. Каштановые мягкие волосы падали волной, закрывая их лица.

— Я ж говорила, — улыбнулась старушка, — если любит, никуда без него не уедет!

Декабрь 2017, сентябрь 2019

Артиллеристы

Сержант Лёха Фомин, командир расчёта противотанковой пушки ЗИС–2, полуоглохший от грохота выстрелов и взрывов ответных снарядов, с замотанной в окровавленную тряпку левой рукой, из последних сил поднялся, схватившись за обломок какой–то стены, и хрипло скомандовал:

— Бронебойным! Прямой наводкой!

* * *

Ефрейтор Ганс Ранке, наводчик танка «Панцер 3», был доволен собой. Ещё бы! Так вовремя выстрелить по русской огневой позиции! Эта последняя пушка, причинившая немало бед их танковой роте, хоть и не была уничтожена, но больше не могла принести вреда: снаряд, умело направленный Гансом, рванул прямо около русского артиллериста, тащившего к пушке снаряд. Солдата просто разнесло на куски! Ещё двоих расшвыряло по сторонам и тоже поубивало осколками. Страшно подумать, что могло произойти, если бы он не успел выстрелить, или промахнулся. Ответный выстрел прямой наводкой в секунду превратил бы их танк в пылающий факел!

Но он успел раньше! И пусть теперь заткнётся старый дурак Фогель, механик–водитель, воюющий на Восточном фронте с первых дней.

— О нет, Ганс! Нельзя недооценивать русских! Ты воюешь только три месяца, а я в этом аду уже два года! Пока будет жив хоть один русский солдат, мы не сможем быть уверены ни в чём! — обычная его песня.

Ну и где твои хвалёные русские солдаты? Их батарея уничтожена, а они все мертвы! А мёртвые воевать не могут! Он радостно засмеялся — их танк, победно рыча, катился мимо разгромленной батареи, дальше на Восток, а убитые русские артиллеристы пялили на них незрячие глаза и ничем не могли помешать наступлению непобедимой германской армады…

* * *

Лёшку Фомина выписали из госпиталя только через четыре месяца.

— Повезло тебе, сержант! — сказал на прощание доктор. — Жив остался, да ещё и ходишь самостоятельно. С такими ранениями выжил. Повезло!

Да уж, повезло! Правая нога скрючилась, ходить придётся только с палкой. Хорошо ещё, что руку отрезали левую — правой можно на эту палку опираться. Лицо посечено, в теле осталась парочка осколков — не смогли их достать.

Но, если честно, то и впрямь повезло, одному из всех. От Мишки только крошево осталось, а Фариду осколок в шею попал, голову отсёк начисто. Других ещё раньше поубивало. Один он остался из всего расчёта, да и из всей, наверное, батареи. Лежал оглушённый, истекающий кровью. И смотрел, как ненавистный танк, победно рыча, кроша гусеницами погибшую огневую позицию, идёт на Восток.