Бесплатный фрагмент - Грань

КРИСТИН ЭВАНС
ГРАНЬ

Глава 1: Идеальная картинка

Луч заходящего сентябрьского солнца, тёплый и нежный, словно прикосновение дорогой шёлковой ткани, лег на полированную поверхность стола. Он выхватывал из полумрака кабинета аккуратные стопки бумаг, серебряную ручку, подаренную Борисом на последнюю годовщину, и тонкую изящную руку Елены, замершую над очередным отчётом. Она вздохнула, отложила документ в сторону и откинулась на спинку кожаного кресла. Рабочий день подходил к концу, выматывающий, но успешный, как и большинство её дней. Всё было распланировано, разложено по полочкам, подчинено железной логике и неумолимому расписанию. Как и вся её жизнь.

Выходя из офиса, она машинально поправила пальто, ловя на себе восхищённые и завистливые взгляды коллег. Елена Гордеева была воплощением успеха: молодая владелица собственного процветающего PR-агентства, красивая женщина с безупречным вкусом, живущая в роскошном лофте в самом центре города с мужем, добившимся не меньших высот в инвестиционном бизнесе. Со стороны их жизнь напоминала глянцевую фотографию из дорогого журнала: улыбки на светских раутах, совместные поездки на горнолыжные курорты Швейцарии, ужины в модных ресторанах. Идеальная картинка.

Такси плавно катило по улицам, уже залитым вечерними огнями. Елена смотрела в окно на мелькающие витрины и спешащих по своим делам людей. Внутри неё царила знакомая, почти уютная тишина. Не пустота, нет. Скорее, глубокая, выстланная мягким бархатом благодать, в которой так редко раздавались громкие звуки настоящих, неконтролируемых эмоций. Она давно уже научилась их обуздывать, прятать подальше, засовывать в красивые шкатулки с замками, словно дорогие, но ненужные безделушки.

Ключ повернулся в замке беззвучно. Она вошла в дом — просторный, наполненный дизайнерской мебелью и дорогим искусством на стенах. Воздух пах свежестью и едва уловимым ароматом дорогого парфюма, который она обожала и который всегда заказывала из Милана. Тишина. Глубокая, почти звенящая.

— Борис? — её голос прозвучал негромко, но в этой тишине показался неожиданно громким.

Из кабинета донесся шорох, затем шаги. На пороге гостиной появился Борис. Безупречный, как всегда. Тёмные брюки, белая рубашка с расстёгнутым воротником, на лице — лёгкая усталость, но и удовлетворение от прожитого дня. Он подошёл к ней, легко, почти по-братски, поцеловал в щёку. Его губы были чуть прохладными.

— Как день? — спросил он, его взгляд уже скользил мимо неё, к барной стойке, где его ждал вечерний виски.

— Обычно. Подписали контракт с «Восходом». Всё в порядке, — ответила Елена, снимая пальто и чувствуя, как привычная оболочка дома медленно обволакивает её. — А у тебя?

— Сделку по слиянию наконец закрыли. Был настоящий ад, но мы справились, — он налил в бокал янтарной жидкости, повертел его в руках, наблюдая за игрой света. — Ужин заказать? Или ты хочешь приготовить что-то?

Последняя фраза прозвучала скорее, как вежливая формальность. Они оба знали, что готовить она не будет. Не было сил, желания, да и необходимости. Их жизнь давно уже состояла из ресторанных ужинов и доставки из тех мест, чьи меню они знали наизусть.

— Закажи, пожалуйста, из «Джованни», — сказала Елена, опускаясь на диван и подбирая под себя ноги. Она чувствовала лёгкую дрожь в коленях, остаточное напряжение долгого дня.

— Суши? Пасту? — уточнил Борис, уже доставая телефон.

— Пасту с трюфелями. И салат с козьим сыром.

— Хороший выбор.

Он сделал заказ, его голос в телефонной трубке был ровным, деловым, вежливым. Таким же, каким он бывал на тысячах совещаний. Таким он был почти всегда. Они говорили на языке деловых партнёров, обсуждающих детали совместного проекта под названием «Их жизнь».

Ужин привезли быстро. Они ели за большим дубовым столом, который мог с лёгкостью вместить десять человек, и потому расстояние между ними казалось особенно огромным, непреодолимым. Серебряные приборы тихо звякали о фарфор.

— Завтра к семи приготовь вечернее платье, — сказал Борис, отодвигая тарелку. — Приём у посла Франции. Важное событие для установления контактов.

— Я помню, — кивнула Елена. — Уже всё готово. Чёрное платье от Диор.

— Идеально. Ты в нём выглядишь потрясающе.

Комплимент прозвучал искренне, но… стандартно. Как констатация факта. «Ты потрясающе выглядишь», как «погода сегодня хорошая». Без трепета, без восхищения, которое заставляет кровь бежать быстрее. Он ценил её, гордился ею, как безупречным аксессуаром, идеально дополнявшим его собственную безупречную жизнь.

— Спасибо, — так же стандартно ответила она.

Они поговорили ещё о работе, о предстоящих планах на выходные (теннис в субботу утром, воскресный поздний завтрак с партнёрами Бориса), о необходимости поменять дизайнеров в спальне, так как интерьер «уже слегка надоел». Разговор тек плавно, без сучка без задоринки. Не было споров, не было внезапных смешков над глупостями, не было горячих, страстных споров о чём-то неважном. Была тихая, размеренная, безопасная гладь озера, на котором не было ни малейшей ряби.

Помыв посуду (они делали это молча, автоматически, словно отработанный годами танец двух сомнамбул), Борис удалился в кабинет досылать письма. Елена осталась одна в огромной гостиной. Она подошла к панорамному окну, за которым раскинулся ночной город, сияющий, словно рассыпанная по бархату коробка с драгоценностями. Она смотрела на огни, на машины, на одинокие фигурки людей внизу, и вдруг её пронзило острое, до физической боли, чувство одиночества.

Оно было парадоксальным, ведь она была не одна. У неё был муж, друзья, коллеги. У неё была вся внешняя атрибутика счастья. Но внутри, в самой глубине её существа, жила тихая, крошечная девочка, которая кричала в пустоту, тщетно пытаясь докричаться до кого-то сквозь толстые, звуконепроницаемые стены её идеальной жизни.

Она обняла себя за плечи, чувствуя, как по коже бегут мурашки. Это было невыносимо. Эта тишина. Эта предсказуемость. Этот полный, абсолютный комфорт, который стал напоминать ей мягкую, удобную, но душную тюрьму. У неё было всё, о чём только можно мечтать, но не было самого главного — ощущения, что она по-настоящему живёт. Что её сердце бьётся чаще, что дыхание перехватывает, что кровь горит. Все чувства давно уже притупились, сгладились, как камни под воздействием воды, превратившись в ровный, безликий песок.

Она медленно поднялась на второй этаж, в спальню. Борис уже спал, его дыхание было ровным и спокойным. Его профиль на подушке был красивым, знакомым до каждой черточки. Она разделась, надела шёлковую ночную сорочку и осторожно легла рядом, стараясь не потревожить его. Лежа на спине, она смотрела в потолок, на котором играли отблески городских огней.

Её мысли метались, словно пойманные в клетку птицы. Это была её жизнь. Выстроенная, надёжная, безопасная. Они с Борисом были прекрасной командой, идеальными компаньонами. Но где же страсть? Где безумные поступки? Где разговоры до рассвета? Где-то самое чувство, когда смотришь в глаза человеку и видишь в них целую вселенную, а не собственное отражение? Всё это куда-то ушло, растворилось в ежедневной рутине, в бесконечных обсуждениях сделок и ремонтов, в тихих, вежливых ужинах.

Она повернулась на бок, лицом к спящему Борису. В лунном свете он выглядел беззащитным. И впервые за долгое время её сердце сжалось не от скуки и раздражения, а от щемящей, пронзительной жалости. К нему. К себе. К ним обоим. Они так старались построить идеальную жизнь, что забыли, зачем живут. Они стали актёрами в собственном, безупречно поставленном спектакле, разучившими свои роли настолько хорошо, что уже и не помнили, где заканчивается игра и начинается настоящая, подлинная жизнь.

Она осторожно протянула руку и коснулась его волос. Он не шевельнулся. В горле у Елены встал комок. Вот он, её муж. Человек, с которым она делила кров много лет. И в этот момент он казался ей самым далёким человеком на свете. Они были разделены не просто расстоянием в несколько десятков сантиметров, а целой пропастью молчания, невысказанных обид, неосуществившихся мечтаний и угасших надежд.

«Что со мной не так? — подумала она с горьким упрёком к самой себе. — Почему мне мало этого? Почему эта прекрасная жизнь кажется мне такой бесцветной?»

Ответа не было. Была только тишина, давящая, всепоглощающая, и тихое, почти беззвучное отчаяние, медленно подползавшее к самому сердцу. Она закрыла глаза, пытаясь прогнать накатившие слёзы. Завтра будет новый день. Такой же распланированный, предсказуемый и идеальный. И она снова наденет маску улыбки и пойдёт играть свою роль. Роль счастливой женщины.

Но здесь, в полумраке спальни, глядя на спящего мужа, Елена позволила себе на мгновение сбросить её. И ощутить всю глубину своего одиночества в этом идеальном, комфортном, бесстрастном мире, который они с Борисом так старательно создавали все эти годы. Это был не крик души. Это был тихий, безнадёжный шёпот, тонущий в бархатной, безжалостной тишине.

Глава 2: Трещина в стекле

Утро пришло слишком быстро, навязчивое и безжалостное в своём сиянии. Сквозь щели между ставнями пробивались узкие, яркие лучи, разрезавшие полумрак спальни словно золотые лезвия. Елена лежала с открытыми глазами, ещё до звонка будильника, чувствуя тяжесть в веках и странную пустоту в груди, оставшуюся после вчерашнего вечера. Рядом Борис повернулся на другой бок, его дыхание оставалось ровным и безмятежным. Он всегда спал хорошо. Это было его даром — умение отключаться от всего мира и погружаться в глубокий, восстанавливающий сон, не отягощённый сомнениями или тревогами.

Она осторожно приподнялась, стараясь не скрипеть пружинами матраса, и прошла в ванную. Холодная вода освежила лицо, но не смогла смыть с души тонкую, липкую паутину тоски. Она смотрела на своё отражение в зеркале: всё та же ухоженная женщина с гладко уложенными волосами, с безупречной кожей, подправленной дорогим кремом. Но глаза… глаза были чуть припухшими и пустыми. В них не было огня. Не было ожидания нового дня.

Она спустилась вниз, где уже пахло свежесваренным кофе. Борис, бодрый и подтянутый в своём тренировочном костюме, помешивал в чашке капучино.

— Доброе утро. Хорошо поспала? — спросил он, и его голос прозвучал привычно-деловито.

— Нормально, — солгала Елена, наливая себе кофе чёрным, без сахара и молока. Сегодня ей нужна была горечь и крепость. — А ты?

— Как убитый. Тренер сегодня будет мной недоволен, чувствую, — он усмехнулся, проверяя сообщения на телефоне. Елена поймала себя на мысли, что не помнит, когда он в последний раз говорил с ней о чём-то, что не касалось работы, быта или планов. Их диалоги давно превратились в обмен информацией.

Он ушёл на тренировку, а она осталась одна в тишине огромного дома. Впереди был выходной, и этот факт вызывал не радость, а лёгкую панику. Чем заполнить эти пустые часы? Поездкой по бутикам? Сеансом у массажиста? Всё это казалось до ужаса пресным, бессмысленным.

И тогда её взгляд упал на дверь в кабинет. Комнату, которая когда-то была их общим пространством для творчества и мечтаний, а теперь превратилась в сугубо борисову территорию, заваленную папками с документами и отчётами. У неё же был свой кабинет на втором этаже. Но сейчас её потянуло именно туда, в его святая святых. Может быть, подсознательно она искала хоть крупицу того, что когда-то их связывало, хоть намёк на общую мечту, затерявшуюся среди графиков и цифр.

Она вошла. В воздухе витал запах старой кожи, дорогой бумаги и лёгкого аромата его одеколона. Всё было стерильно чисто и идеально организовано. Она медленно прошлась вдоль полок, касаясь пальцами корешков книг по экономике и юриспруденции. Ничего личного. Ни одной безделушки, которая бы говорила о хобби, об увлечениях, о прошлом.

И тогда она увидела его. Старый, покрытый тонким слоем пыли картонный ящик, задвинутый в самый дальний угол нижней полки. Он явно был здесь не у дел, забытый и ненужный. Елена присела на корточки и осторожно вытащила его. Ящик был не тяжёлым, но от него веяло чем-то давним, почти забытым.

Крышка откинулась без сопротивления. Внутри лежала хаотичная коллекция прошлого: несколько виниловых пластинок с группами, которые они слушали в университете, засохшая веточка розы, похожая на музейный экспонат, пара билетов в кино, имена на которых уже стёрлись, и… несколько фотоальбомов.

Сердце Елены дрогнуло. Она не вспоминала о них годами. Казалось, эта часть жизни была аккуратно упакована, запечатана и отправлена на хранение в самый дальний угол памяти. Теперь же, от прикосновения к грубой картонной обложке, по её руке пробежала лёгкая дрожь.

Она села на пол, скрестив ноги, по-девичьи, и положила альбом себе на колени. Первые страницы были посвящены детству Бориса, его родителям, его первым успехам. Она листала их быстро, с лёгкой улыбкой. Потом пошли студенческие годы. И вот тут её пальцы замедлили ход.

Молодые, смеющиеся лица. Бесконечные пары в аудиториях, шумные вечеринки в общаге, поездки на картошку, которые тогда казались настоящим приключением. Они с Борисом всегда были вместе на этих фото — идеальная пара, золотые мальчик и девочка факультета. Умные, амбициозные, красивые. Казалось, вся жизнь у них впереди, и она будет состоять только из побед и радости.

И вот она нашла его. Тот самый снимок.

Он был сделан не на камеру, а на старую мыльницу, кем-то из друзей во время пикника за городом. Качество было неидеальным, цвета слегка выцветшими от времени, но от этого кадр казался ещё более живым и настоящим.

Она сидела на пледе, запрокинув голову к солнцу, и заливалась смехом. Не той светской, сдержанной улыбкой, которую она оттачивала годами для приёмов и фотосессий, а настоящим, безудержным, от всей души хохотом, от которого слёзы выступали на глазах. Её волосы были растрёпаны ветром, на джинсах виднелось пятно от травы, а в руке она сжимала не бокал с дорогим шампанским, а простую пластиковую кружку.

А рядом… Рядом сидел не Борис.

Алексей.

Он смотрел на нее, не в объектив, а на неё, и его взгляд… Его взгляд был наполнен таким обожанием, таким безграничным, немым восхищением, что у Елены перехватило дыхание. Он смотрел на неё так, словно она была не просто девушкой, а самым удивительным существом на свете. В его полуулыбке читалось счастье, гордость и какая-то мальчишеская нежность, которая заставляла сердце сжиматься.

Он был таким молодым. Таким… живым. Его глаза, всегда такие яркие и насмешливые, на этом снимке были серьёзными и в то же время безмерно счастливыми. Он не пытался казаться кем-то, не строил из себя успешного бизнесмена или надёжного партнёра. Он просто был. И она рядом с ним была просто собой — смеющейся, чуть растрёпанной, счастливой девчонкой, которая верила, что весь мир лежит у её ног.

Воспоминания нахлынули внезапно, сокрушительной волной, сметая на своём пути все барьеры, выстроенные годами прагматизма и самоконтроля.

Пикник. Тот самый. Кто-то принёс гитару. Алексей играл и пел какие-то дурацкие песни собственного сочинения, все смеялись. Пахло костром, хвоей и свободой. Потом они с Алексеем убежали от всех и долго шли по лесу, держась за руки, и разговаривали. О чём? Обо всём на свете! О книгах, о музыке, о том, как они видят будущее, о своих страхах и самых сумасшедших мечтах. Он говорил, что станет великим художником, будет выставляться в Париже, а она… она будет писать о его картинах искусствоведческие статьи, и они покорят весь мир.

Она тогда смеялась и называла его фантазёром. Но в глубине души верила в это. Верила в него. В них.

Он мог внезапно притащить ей букет из одуванчиков и с серьёзным видом вручить его, как будто это были редчайшие орхидеи. Он мог среди ночи позвонить и прочитать только что сочинённое стихотворение. Он заставлял её смотреть на мир иначе — не как на поле для будущих побед, а как на удивительный, полный красок и загадок сад, в котором нужно не спеша гулять, вдыхать ароматы и радоваться каждому моменту.

С ним она чувствовала себя живой. По-настоящему. Каждый день был непредсказуемым и волнующим приключением. Они были не идеальной парой, как с Борисом. Они спорили до хрипоты, мирились со страстью, плакали и смеялись, строили воздушные замки и рушили их, чтобы построить ещё более прекрасные. Это была не спокойная гавань. Это был ураган. Яркий, ослепительный, всепоглощающий.

И она… она сама его оттолкнула.

Это воспоминание пришло внезапно, болезненным уколом. Её родители, всегда такие прагматичные. Их разговоры о будущем, о стабильности, о том, что «художники — это несерьёзно». Появление Бориса — надёжного, перспективного, чётко знающего, чего он хочет от жизни. Её собственные сомнения, страх перед этой бурной, непредсказуемой стихией, которой был Алексей. Страх оступиться, выбрать неправильный путь, остаться у разбитого корыта с мечтами о Париже.

Она сделала выбор. В пользу разума. В пользу надёжности. В пользу тихого, предсказуемого счастья, которое в итоге оказалось тихим, предсказуемым… ничем.

Слёзы покатились по её щекам сами собой, горячие и солёные. Она не пыталась их смахнуть. Она сидела на полу в кабинете мужа, в своём идеальном доме, и плакала по той девчонке, которой была когда-то. По тому смеху, который был таким искренним. По тому взгляду, полному обожания, который она добровольно променяла на спокойное, уважительное восхищение Бориса.

Она утратила что-то очень важное. Не просто любовь. Часть самой себя. Ту часть, что была способна на безумства, на искренние, неконтролируемые порывы, на веру в чудо.

Контраст между тем, что было, и тем, что стало, был настолько ярок, настолько болезненен, что её буквально затошнило. Она схватилась за край полки, чтобы не упасть. Эта фотография стала тем самым камнем, который вызвал лавину в её душе. Лавину из сожалений, вопросов и горького осознания того, какую цену она заплатила за свой «идеальный» выбор.

Она осторожно, почти с благоговением, вынула фотографию из альбома. Картонка была шершавой под пальцами. Она была доказательством. Доказательством того, что та жизнь, та страсть, то чувство полета — не вымысел. Это было на самом деле. Когда-то.

Тихо, как вор, она закрыла ящик и задвинула его обратно на полку, стерев следы своего присутствия. Снимок она зажала в ладони и унесла с собой, наверх, в свою спальню, словно похищая самое ценное сокровище из музея собственной жизни.

Спрятав фото в самую дальнюю шкатулку с украшениями, ту, что никогда не открывала, Елена подошла к окну. Город жил своей жизнью, шумной и безразличной. А её мир, такой прочный и незыблемый ещё вчера, дал трещину. Маленькую, почти невидимую, как волосок на стекле. Но она знала — стоит лишь немного надавить, и всё это идеальное, хрупкое сооружение под названием «её жизнь» может разлететься на тысячи осколков.

И самое ужасное было в том, что где-то в глубине души, под грузом вины и страха, ей вдруг страстно захотелось именно этого — надавить.

Глава 3: Нежданная весть

Прошла неделя. Семь долгих дней, в течение которых Елена пыталась вернуться к привычному ритму жизни, как пытаются надеть старое, когда-то любимое, но вдруг невыносимо тесное платье. Каждое утро она просыпалась с тяжёлым предчувствием, и первая её мысль была о шкатулке, о том кусочке прошлого, что лежал там, словно неразорвавшаяся бомба замедленного действия.

Она стала более молчаливой за завтраками. Борис, погружённый в утренние новости на планшете, казалось, не замечал этого. А если и замечал, то списывал на усталость или предменструальный синдром. Его способность не видеть того, что происходило у него под носом, всегда и раздражала, и в то же время служила ей защитой. Теперь же это раздражало сильнее.

Она пыталась заглушить внутренний разговор, погрузившись с головой в работу. Проводила совещания с маниакальной дотошностью, правила тексты по десять раз, сама ездила на съёмки, хотя давно уже перепоручила это подчинённым. Но даже в самом плотном рабочем графике находились минуты затишья, и тогда из самого тёмного угла памяти на неё снова смотрело то лицо. Смеющиеся глаза, ямочка на щеке, непослушная прядь волос…

Однажды вечером, вернувшись домой раньше Бориса, она не выдержала. Поднялась в спальню, открыла шкатулку. Фотография лежала там, безобидная картонка, которая обладала силой термоядерной бомбы. Она не брала её в руки, только смотрела, и по телу снова бежали мурашки. Она быстро захлопнула крышку, словно боялась, что образ вырвется наружу и заполнит собой всё пространство.

В пятницу вечером они с Борисом сидели в гостиной. Он смотрел политическое ток-шоу, она делала вид, что читает книгу, на самом деле перелистывая одну и ту же страницу уже двадцатый раз. В воздухе висело невысказанное напряжение. Елена чувствовала, как должна была ощущать приближение грозы — кожей, наполненной статическим электричеством.

— Завтра ничего особого нет? — нарушил молчание Борис, не отрывая глаз от экрана, где два эксперта яростно доказывали друг другу свою правоту.

— Нет, — тихо ответила Елена. — Ничего.

— Отлично. Как раз хочу посмотреть матч. «Спартак» против «Зенита». Должно быть интересно.

Он сказал это с таким удовольствием, что у Елены заныло под ложечкой. Матч. Он мог смотреть футбол, в то время как её внутренний мир трещал по швам. Несправедливость этой мысли была очевидна — он же не виноват, что не знает, не видит, не догадывается. Но именно эта его невинность и злила больше всего.

Внезапно его телефон, лежавший на столе, завибрировал, замигал, заплясал под мелодию звонка. Борис вздохнул, оторвался от экрана и взял трубку.

— Да, Пётр? — его голос стал собранным, деловым. — Что скажешь?

Пётр Сергеевич был их общим знакомым ещё со времён университета, теперь — успешным адвокатом. Они виделись с ним и его женой пару раз в год на обязательных ужинах.

Борис слушал, изредка вставляя «да», «понятно», «ага». Потом его лицо расплылось в улыбке.

— Встреча выпускников? Серьёзно? А почему так внезапно?

Елена замерла, сердце ушло в пятки и забилось там, как птица в клетке.

— Ну, конечно, старина! Обязательно посмотрим расписание! — Борис весело подмигнул Елене, совершенно не понимая, что каждый его слово вбивает в неё гвоздь. — Как раз скоро юбилей нашего выпуска, да… Да, да, я помню… Как время летит, правда?

Он болтал ещё минуту, потом положил трубку и повернулся к Елене.

— Представляешь? Пётр звонит. Говорит, Игорь Семёнов, помнишь такого, загорелся идеей собрать всех. Не к юбилею, а просто так, для души. В следующую субботу в «Метрополе» банкетный зал забронировал. Ну, надо же!

Елена чувствовала, как кровь отливает от лица. Она надеялась, что он не заметит.

— Встреча выпускников? — её голос прозвучал хрипло, и она сглотнула. — Но… это же так внезапно.

— Ну и что? — Борис пожал плечами, уже возвращаясь к просмотру телевизора. — Весело же будет. Посмотреть на всех, поностальгировать. Ты же любишь такие посиделки.

Последняя фраза была произнесена автоматически. Он вообще не помнил, любила ли она такое. Они ходили на пару таких встреч лет пять назад, и она возвращалась оттуда с чувством лёгкой тоски и опустошённости, видя, как все надежды и мечты их однокурсников растворились в ипотеках, карьерах и разговорах о детях.

— Я не знаю, Борис, — она попыталась отделаться. — У меня может быть много работы…

— Какая работа в субботу? — он фыркнул, не глядя на нее. — Развейся. Тебе полезно. Ты вся какая-то… напряжённая в последнее время.

Ирония этой заботы была убийственной. Он предлагал ей «развеяться» именно там, где ей грозила настоящая эмоциональная буря.

— Мы же не общались ни с кем все эти годы, — слабо возразила она. — Будет неловко.

— Вот именно! Поэтому и надо сходить. Посмотреть, кто чего добился. Пётр говорит, почти вся группа собирается. Это ж целое событие!

Он был искренне воодушевлён. Для него это была возможность похвастаться своими достижениями, блеснуть красивой женой, поставить ещё одну галочку в списке социальных обязательств. Он не видел в этом никакой угрозы. Для него прошлое осталось прошлым — забавным, немного глупым, но не несущим в себе никакой эмоциональной нагрузки.

Для Елены же мысль о встрече с однокурсниками была невыносима. Потому что это означало одно — возможность. Вероятность. Шанс. Шанс увидеть его. И этот шанс сводил её с ума.

Она встала, сделала вид, что поправляет вазу на полке, чтобы не смотреть на мужа.

— Кто… кто ещё будет? Ты не спросил? — она изо всех сил старалась, чтобы её голос звучал равнодушно.

— Да все, кого помним, наверное. Пётр с Леной, конечно. Коля Сидоров, тот, что в Канаду уехал, специально прилетает, представляешь? Машка Иванова, помнишь, такая бойкая…

Он перечислял имена, и каждое было для неё просто пустым звуком. Она ждала только одного. Ждала и боялась его услышать.

— …и ещё много кто. Там список в вотсапе висит, Пётр скинет. Обязательно сходим, хорошо?

Он не назвал его имени. Может, Пётр и не упоминал. А может, Борис уже просто не помнил Алексея. Они не были близки в университете. Алексей был из другой компании, из мира вольных художников и бунтарей, в то время как Борис уже тогда был целеустремлённым карьеристом.

— Хорошо, — механически ответила Елена. — Посмотрим.

Она не могла больше находиться в одной комнате с ним. Его спокойствие, его обыденность действовали ей на нервы.

— Я пойду, приму ванну, голова болит, — соврала она и поспешила наверх.

Закрыв за собой дверь ванной, она прислонилась к холодной поверхности и закрыла глаза. Сердце бешено колотилось. Встреча выпускников. В следующую субботу. Всего через неделю.

Мысли неслись вихрем, сталкиваясь и разбиваясь друг о друга. Он придёт? Он в городе? Пётр сказал «почти все». Значит ли это, что… он? А если придёт, то какой он теперь? Что она скажет ему? Сможет ли выдержать его взгляд? Сможет ли сделать вид, что всё хорошо, что она счастлива, что та девчонка с фотографии мертва и похоронена под слоем дорогого макияжа и шёлковых платьев?

Она набрала ванну, добавила ароматной пены, но не могла расслабиться. Тело было напряжено, как струна. Она представила себе большой зал, шум голосов, смех, объятия. И вот он входит. И их взгляды встречаются через толпу. Что она почувствует? Удар тока? Стыд? Радость? Боль?

А Борис? Борис будет рядом. Он будет держать её за руку, представлять своей женой, с гордостью рассказывать о её успехах. И она будет стоять рядом с ним, улыбаться, и внутри у неё всё будет разрываться на части.

Она погрузилась в воду с головой, пытаясь заглушить этот нарастающий гул в ушах. Вода была горячей, но не могла прогреть ледяной холод, сковавший её изнутри. Она чувствовала себя актрисой, которую заставили играть в пьесе с непонятным сценарием. Одна ошибка — и весь спектакль рухнет.

Выйдя из ванны, она завернулась в махровый халат и посмотрела на своё отражение в запотевшем зеркале. Испуганные глаза, бледное лицо. Она выглядела так, будто увидела привидение. В каком-то смысле так оно и было. Привидение её собственного прошлого явилось ей, чтобы потребовать ответа.

Она спустилась вниз. Борис всё ещё смотрел телевизор.

— Всё хорошо? — бросил он, не оборачиваясь.

— Да, просто устала, — ответила она. — Борис… а Алексей будет?

Имя вырвалось само собой, против её воли. Она замерла, ожидая его реакции.

Борис обернулся, на лице у него было лёгкое недоумение.

— Алексей? Какой Алексей? А, тот твой приятель, художник что ли? — он хмыкнул. — С чего бы? Он же, по-моему, куда-то уехал. В Европу, кажется. Пётр не упоминал. А что?

Облегчение, смешанное с горьким разочарованием, волной накатило на неё. Его нет. Он не приедет. Она в безопасности. Ей не придётся проходить это испытание.

— Так… просто спросила, — она отвернулась, делая вид, что поправляет подушку на диване. — Вспомнила вдруг.

— Маловероятно, — заключил Борис, возвращаясь к телевизору. — Эти творческие личности редко когда на такие сборища являются. Им неинтересно с нами, обывателями.

Его слова прозвучали снисходительно. Для Бориса мир делился на две категории: практичных, здравомыслящих людей, подобных им самим, и всех остальных — мечтателей, неудачников, тех, кто не вписался в систему. Алексей однозначно принадлежал ко второй категории.

Елена молча поднялась наверх. Кризис, казалось, миновал. Угроза была устранена. Он не придёт. Она может спокойно пойти на эту встречу, пообщаться с бывшими однокурсниками, вежливо поулыбаться и вернуться домой к своей тихой, предсказуемой жизни.

Она легла в постель, повернувшись к стене. Борис вскоре присоединился к ней, повернулся на другой бок и почти сразу же заснул, его дыхание стало ровным и глубоким.

А Елена лежала с открытыми глазами и смотрела в темноту. И внутри у неё росло странное, необъяснимое чувство. Не облегчение. Не радость. А… пустота. Горькое, разъедающее душу разочарование.

Он не придёт. Значит, она никогда не узнает. Не узнает, каким он стал. Не увидит его взгляд. Не почувствует того давнего, почти забытого тока, что пробегал между ними когда-то. Не сможет украдкой сравнить его, живого, с тем образом, что хранился в её памяти и в той злополучной фотографии.

Она боялась этой встречи как огня. Но теперь, когда угроза исчезла, она поняла, что где-то в самом потаённом уголке души она… хотела этого. Ждала. Надеялась. Хотела доказательств, что то прошлое не было миражом. Хотела увидеть его, чтобы окончательно убить в себе призрака или… или вдохнуть в него жизнь.

Теперь же она оставалась наедине со своими сомнениями. Своей идеальной, выстроенной, безопасной и такой безрадостной жизнью. И эта жизнь внезапно показалась ей ещё более тесной, ещё более невыносимой, чем несколько часов назад.

Она закрыла глаза, и перед ней снова всплыло то лицо. Молодое, озорное, полное жизни.

«Где ты сейчас?» — прошептала она в тишину спальни. И тишина не принесла ей ответа. Только эхо её собственного, одинокого сердца.

Глава 4: Взгляд сквозь толпу

Суббота наступила с неумолимостью приговора. Все утро Елена провела в странной, зыбкой прострации. Она механически выполняла привычные действия: завтрак, душ, макияж, но её мысли были где-то далеко, словно она сама наблюдала за собой со стороны, за другой женщиной, готовящейся к вечеру, который мог перевернуть её жизнь.

Она выбрала платье — элегантное, тёмно-синее, облегающее, но не кричащее. Украшения — скромные жемчужные серьги. Всё должно было говорить о сдержанном вкусе, успехе, уверенности. Она создавала броню. Броню из шёлка и жемчуга, за которой надеялась спрятать свою тревогу, своё смятение.

Борис, напротив, был в прекрасном настроении. Он надел новый костюм, брюки с идеальными стрелками, и всё время напевал что-то себе под нос. Для него это был просто очередной светский раут, повод блеснуть и пообщаться с полезными людьми.

— Ты выглядишь потрясающе, как всегда, — сказал он, поймав её взгляд в отражении зеркала, пока она поправляла причёску. Его комплимент был штампованным, как монета. Красивым, но не несущим настоящей ценности.

— Спасибо, — автоматически ответила Елена, чувствуя, как под слоем тонального крема холодеет кожа. — Ты тоже.

По дороге в «Метрополь» он говорил о работе, о новых проектах, о том, кого из бывших однокурсников может быть выгодно иметь в партнёрах. Елена кивала, поддакивала, но не слышала ни слова. Она смотрела в окно на мелькающие огни и думала только об одном. О том, что его там не будет. И от этой мысли её сковывало странное оцепенение, смесь облегчения и горькой тоски.

Лимузин плавно подкатил к подъезду отеля. Швейцар распахнул дверь. Яркий свет хрустальных люстр, приглушённый гул голосов, щёлканье каблуков по мраморному полу — всё это обрушилось на неё, как волна. Она взяла Бориса под руку, чувствуя, как её пальцы похолодели даже сквозь перчатки.

Зал был уже полон. Узнаваемые и до неузнаваемости изменившиеся лица. Вскрики удивления, объятия, поцелуи в щёку, громкие восклицания. Воздух был густым от смеси духов, дорогого алкоголя и ностальгии.

Борис сразу же включился в игру. Он был в своей стихии: уверенный, немного снисходительный, легко вступающий в беседы. Он представлял Елену, она улыбалась, кивала, говорила какие-то приятные мелочи. Её тело выполняло все необходимые действия, разум был отстранён, словно заморожен.

Они медленно продвигались вглубь зала. Елена чувствовала себя актрисой, играющей в плохой пьесе. Она ловила на себе восхищённые взгляды мужчин и оценивающие — женщин. «Идеальная пара», — доносились до неё обрывки фраз. Её тошнило от этих слов.

Она позволила Борису увлечь себя в группу его бывших однокурсников-экономистов. Разговор сразу же зашёл о курсе акций, недвижимости, политике. Елена взяла бокал шампанского с подноса проходящего официанта и сделала большой глоток. Игристые пузырьки щекотали горло, но не могли прогнать оцепенение.

Именно в этот момент, над краем бокала, её взгляд скользнул по залу, цепляясь за лица, и… остановился.

Сердце не замерло. Оно не провалилось в пятки. Оно просто разорвалось на тысячи осколков, которые больно впивались в неё изнутри.

У высокого панорамного окна, полуобернувшись к собеседнику, стоял он.

Алексей.

Не тот мальчик с фотографии, не призрак из прошлого. А взрослый, настоящий мужчина. Время не пощадило его, оно высекло его черты резче, острее. У него появились лёгкие морщинки у глаз, которые, казалось, подчёркивали глубину его взгляда, а не старили. Он был одет не в пиджак, как все, а в тёмную качественную водолазку и брюки. Он выглядел… иным. Не хуже. Не лучше. Просто совершенно другим и в то же время абсолютно узнаваемым.

Он что-то говорил, улыбка тронула уголки его губ, и в этом движении было столько знакомой, почти забытой харизмы, что у Елены перехватило дыхание. Он казался таким же естественным в этой роскошной обстановке, как и тогда, на лесной поляне. Как будто он не приспосабливался к миру, а позволял миру существовать вокруг себя.

Она не заметила, как бокал выскользнул из её ослабевших пальцев. Хрусталь с звоном разбился о паркет, золотистая жидкость брызнула на подол её платья и на ботинки окружающих.

Все обернулись на звук. Разговоры смолкли на секунду. Борис вздрогнул и резко повернулся к ней.

— Елена! Боже, что с тобой? — в его голосе прозвучало раздражение, смешанное с недоумением. — Ты вся испачкалась!

Она не слышала его. Она не видела ничего, кроме него. Алексея, который тоже обернулся на шум. И его взгляд, скользнув по суетящимся вокруг неё людям, нашёл её. Зацепился. Остановился.

Время остановилось вместе с ним. Шум зала отступил, превратившись в глухой, невнятный гул. Свет люстр померк, и в мире остались только они двое, разделённые пространством бального зала, но связанные невидимой нитью, натянутой до предела.

Он не улыбнулся. Не кивнул. Не подал никакого знака. Он просто смотрел. И в его взгляде не было ни удивления, ни радости встречи. Было… узнавание. Глубокое, бездонное, всё понимающее. Как будто он ждал этого. Ждал её. И все эти годы видел сквозь время и расстояние именно её, такую, какая она была сейчас — испуганную, растерянную, с разбитым бокалом в ногах и с разбитой жизнью в душе.

Это длилось всего мгновение. Всего одно дыхание. Но для Елены оно растянулось на вечность.

Потом кто-то заслонил его от неё. Подскочившие официанты начали убирать осколки. Борис, хмурый, пытался салфеткой стереть пятно с её платья.

— Ты в порядке? Ты как будто увидела привидение, — проворчал он.

Она кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Её колени подкашивались. Она чувствовала, как по спине бегут мурашки. Этот взгляд… Он пронзил её насквозь. В нем было столько тихой грусти, столько немых вопросов и… прощения. Да, ей показалось, что она увидела в его глазах прощение. За что? За то, что она бросила его? За то, что не дождалась? За то, что сейчас стояла здесь, рядом с другим мужчиной, в платье, которое стоило как его годовая арендная плата, вероятно?

— Пойдём в дамскую комнату, нужно привести себя в порядок, — решительным тоном сказал Борис, беря её под локоть и почти силой уводя от любопытных взглядов.

Она шла, как автомат, не чувствуя под собой ног. Её сердце колотилось так, что, казалось, его слышно на весь зал. Он здесь. Он смотрел на неё. И этот взгляд разбудил в ней всё, что она так тщательно хоронила годами. Все сомнения, все желания, всю ту дикую, неконтролируемую страсть, которую она когда-то испытывала к нему.

В зеркале дамской комнаты она увидела бледное, испуганное лицо с огромными глазами. Пятно на платье расплылось безобразным жёлтым кругом.

— Что с тобой, Елена? — спросил Борис, оставшись с ней в пустой комнате. — Ты вся дрожишь.

— Голова закружилась… от шампанского натощак, наверное, — она нашла силы соврать, глядя на него в отражении. — Я… я сейчас приду в себя.

Борис покачал головой.

— Неприятно. Ладно, отстираем. Подожди тут, я принесу тебе минеральной воды.

Он вышел, оставив её одну. Она схватилась за раковину, стараясь унять дрожь в руках. Закрыла глаза, но перед ней снова стоял он. Его взгляд. Молчаливый, тяжёлый, полный смыслов, которые она боялась расшифровать.

Она знала, что должна сейчас выйти, найти его, подойти, сказать что-то. Банальное. «Привет, как дела? Давно не виделись». Но её ноги не слушались. Она боялась. Боялась того, что почувствует, когда окажется рядом. Боялась, что не сможет контролировать себя. Боялась, что все увидят, как она вся идёт трещинами, как эта идеальная картинка рассыплется в прах от одного его прикосновения.

Борис вернулся с водой. Она сделала несколько глотков, чувствуя, как холодная жидкость обжигает горло.

— Лучше? — спросил он, всё ещё с лёгким недовольством в голосе. Его вечер был подпорчен.

— Да, спасибо, — прошептала она. — Прости.

— Ничего. Бывает. Пойдём, ещё не со всем поздоровались.

Он снова повёл её в зал. Елена шла, как на эшафот. Каждый шаг давался ей с трудом. Она сканировала пространство, ища его. Его нигде не было. Может, ей показалось? Может, это был просто плод её воображения, её больной фантазии?

И тут она увидела его снова. Он стоял у бара, разговаривая с той же группой людей. Спиной к ней. Его плечи были широкими, осанка — прямой и уверенной. Он жестикулировал, рассказывая что-то, и люди вокруг смеялись. Он всё так же умел очаровывать, покорять аудиторию.

Борис, не замечая её состояния, повёл её именно в ту сторону. К бару. За новыми бокалами.

— …да, я только на месяц, — донесся до неё голос Алексея. Низкий, бархатный, с лёгкой хрипотцой, которая появилась в нём с годами. От этого звука по её коже пробежали мурашки. — Потом обратно в Париж. Нужно готовиться к новой выставке.

Он был в Париже. Художник. Как и мечтал. Мечты сбываются. У кого-то.

Они приблизились. Борис, наливая себе виски, наконец заметил собеседника. Его лицо выразило лёгкое удивление.

— Алексей? Серьёзно? Это ты?

Алексей обернулся. Его взгляд скользнул по Борису, почти не задерживаясь, и снова устремился на Елену. Теперь вблизи она увидела все детали. Усталость в уголках глаз. Лёгкую седину у висков. И ту же самую, не поддающуюся определению магнетическую силу, что исходила от него всегда.

— Борис, — кивнул он с лёгкой, вежливой улыбкой, в которой не было ни капли радости. — Давно не виделись. Елена.

Он произнёс её имя. Просто её имя. Без прикрас, без восклицаний. Но в его устах оно прозвучало как признание. Как заклинание. Как что-то сокровенное и важное.

Она чувствовала, как земля уходит из-под ног. Её ладони вспотели. Она должна была что-то сказать. Хоть что-то.

— Привет, Алексей, — её голос прозвучал хрипло и тихо. — Как… неожиданно.

— Приятно неожиданно, надеюсь, — он улыбнулся чуть шире, и в его глазах мелькнула та самая, знакомая искорка. Игривая, насмешливая, проникающая прямо в душу.

Борис, совершенно не чувствуя атмосферы, хлопнул Алексея по плечу.

— Вот это да! Где тебя носит? Слышал, в Париже обосновался? Художник, да? Ну ты даёшь!

Алексей терпеливо выслушал этот поток банальностей, не сводя глаз с Елены. Он видел её смущение, её панику, её борьбу. И, казалось, понимал каждую её эмоцию.

— Да, что-то вроде того, — легко ответил он Борису. — А ты, я смотрю, всё в своём репертуаре. Дела, сделки, успех.

В его словах не было издевки. Была констатация факта. Но Елена почувствовала ту пропасть, что лежала между ними. Между миром Бориса и миром Алексея.

— А ты как, Лена? — вдруг обратился он к ней, игнорируя Бориса. — Всё тоже снимаешь PR-кампании? Или уже покорила мир?

Он помнил. Помнил её мечты, их разговоры. От этой простой фразы у неё перехватило дыхание.

— Нет, — она с трудом заставила себя улыбнуться. — Мир пока на месте. Работаю. Всё, как всегда.

— Жаль, — сказал он тихо, и его взгляд стал серьёзным. — Я был уверен, что ты его перевернёшь.

Наступила неловкая пауза. Борис наконец почувствовал напряжение и нахмурился.

— Ну, не будем отвлекать, — сказал он, беря Елену под руку властно. — Пойдём, Лена, нужно ещё с Колей поздороваться.

Алексей кивнул, его лицо снова стало вежливым и отстранённым.

— Конечно. Было приятно увидеться.

Елена позволила Борису увести себя. Она не оборачивалась. Она чувствовала его взгляд на своей спине. Жгучий, пронизывающий. Он жёг её сквозь ткань платья, оставляя невидимые, но болезненные отметины.

Вечер превратился в пытку. Она улыбалась, говорила правильные слова, но её ум был там, у бара. Она ловила каждое его движение краем глаза, каждую улыбку, каждый жест. Он был центром притяжения. К нему постоянно подходили люди, он легко и непринуждённо общался, но его взгляд то и дело возвращался к ней. Молчаливый. Вопрошающий.

Борис ничего не замечал. Он был поглощён общением, обменом визитками, разговорами о будущих проектах. Он был счастлив.

А Елена разрывалась на части. С одной стороны — страх, паника, осознание того, что рушится что-то важное. С другой — дикое, неконтролируемое желание подойти к нему, поговорить, узнать, коснуться… Просто коснуться его руки, чтобы убедиться, что это не мираж.

Когда они наконец собрались уходить, уже за полночь, она почувствовала себя истощённой, как после марафона. Они прощались у гардероба. И тут он снова появился рядом, надевая старое, потёртое кожаное пальто, которое так не вязалось с нарядными шубами и плащами гостей.

— Уже уходите? — спросил он, его голос прозвучал совсем рядом.

— Да, завтра рано вставать, — ответил за неё Борис, пожимая ему руку. — Удачи в Париже.

Алексей кивнул, потом повернулся к Елене. Он смотрел на неё долго, пронзительно.

— Всегда рад был тебя видеть, Елена, — сказал он на прощание. И в этих простых словах был целый мир смыслов, понятных только им двоим.

Он повернулся и ушёл, растворившись в ночи. Елена стояла, не в силах пошевелиться, сжимая в руке свою горностаевую палантину и чувствуя, как что-то важное, необратимое, только что произошло. Что-то, что уже никогда не позволит ей быть прежней. Тихая, предсказуемая жизнь осталась там, в зале, вместе с осколками хрустального бокала и призраком несбывшихся надежд.

Глава 5: Первая тревога

Дорога домой промелькнула в одном сплошном, оглушительном гуле. Борис, довольный вечером, разбирал удачные знакомства, строил планы на будущие деловые встречи, изредка бросая на Елену недоуменные взгляды, когда она отключалась и не отвечала на его вопросы. Она сидела, прижавшись лбом к холодному стеклу автомобиля, и смотрела на проплывающие огни, не видя их. Перед глазами стояло одно-единственное лицо. Один-единственный взгляд.

Он здесь. В Москве. Всего на месяц. Всего на тридцать коротких дней, которые отделяли её от окончательного, бесповоротного прощания. И за этот месяц что-то должно было произойти. Или не произойти. От этого «или» у неё кружилась голова и подкашивались ноги.

Они вошли в дом. Привычная тишина, пахнущая деньгами и чистотой, обволакивающе приняла их. Борис снял пиджак, бросил его на стул и потянулся.

— Ну, что ж, довольно продуктивный вечер получился. Надо будет Петру позвонить на днях, обсудить кое-что. А тот твой знакомый, Алексей, ничего так, преуспел, надо же, — он сказал это с лёгким оттенком удивления, как будто факт того, что «творческая личность» может чего-то добиться, противоречил законам физики.

Елена молча прошла в спальню. Её руки дрожали, когда она пыталась расстегнуть незаметную молнию на боку платья. Пятно от шампанского высохло, оставив безобразный липкий след. Она с отвращением стянула платье и швырнула его в корзину для белья. Ей казалось, что оно до сих пор пахнет его взглядом. Тем тяжёлым, пронизывающим молчанием, что висело между ними.

— Что-то на тебя сегодня нашло, — раздался за спиной голос Бориса. Он уже переоделся в пижаму и стоял в дверях, наблюдая за ней. — Сначала бокал разбила, потом вся вечер как в воду опущенная. Устала?

Он подошёл ближе, положил руки ей на плечи. Его прикосновение, обычно нейтральное, сегодня показалось ей невыносимым. Горячим, властным, чужим. Она едва сдержала порыв отстраниться.

— Да, просто устала, — её голос прозвучал глухо, из-за глухой стены, что выросла между ней и всем миром. — И голова болит.

— Шампанское натощак, я же говорил, — он наклонился и поцеловал её в шею. Это был не страстный поцелуй, а скорее ритуал, привычное действие, знак «спокойной ночи». Но сегодня от его губ, пахнущих дорогим виски, её передёрнуло.

Она сделала шаг назад, под предлогом того, что хочет снять макияж.

— Я сейчас, иду в душ.

Она закрылась в ванной, включила воду и дала ей литься, пока зеркало не запотело полностью, скрывая её отражение. Потом села на край ванны и закрыла лицо руками. Тело её била мелкая дрожь. Внутри всё кричало. Кричало его имя. Кричало от страха. Кричало от желания.

Она видела его перед собой так ясно, будто он стоял здесь, в этой стерильно чистой комнате. Его улыбку. Его седину у висков. Глубину его глаз, в которых она прочла столько боли и… понимания. Он понимал её. Понимал ту борьбу, что происходила в её душе сейчас. Понимал ту цену, которую она заплатила за этот мраморный пол и хрустальные люстры.

«Я был уверен, что ты перевернёшь мир». Его слова жгли её изнутри, как раскалённое железо. Она предала не только его. Она предала саму себя. Ту девчонку, что мечтала о Париже и статьях об искусстве. Ту девчонку, что смеялась до слёз на пледе под солнцем.

А что она имела теперь? Успешное агентство? Да. Красивого мужа? Да. И… всё. Больше ничего. Только скорлупу рутины, которая медленно, но, верно, душила в ней всё живое.

Она вошла в душ, и горячие струи воды обожгли её кожу. Она надеялась, что вода смоет это смятение, эту панику, этот странный, запретный трепет, что пробегал по её коже при одном воспоминании о нём. Но вода была бессильна. Ощущение было не снаружи. Оно было внутри. Глубоко, в самой сердцевине её существа, проснулось что-то дикое, давно уснувшее, и теперь рвалось на свободу.

Вернувшись в спальню, она застала Бориса уже спящим. Он лежал на спине, его дыхание было ровным и безмятежным. Он мог спать. Спать, в то время как её мир рушился и перестраивался заново. Эта его способность отключаться от всего казалась ей теперь не благословением, а страшным пороком. Признаком глухоты души.

Она осторожно легла рядом, повернувшись к нему спиной, и притворилась спящей. Но сон не шёл. Перед глазами снова и снова проигрывались моменты вечера. Его взгляд. Его голос. Его слова.

«Всегда рад был тебя видеть, Елена».

Что он имел в виду? Почему сказал это в прошедшем времени? Как будто что-то завершилось. Или… только началось?

Она ворочалась с боку на бок, пытаясь найти удобное положение, но удобства не было ни в одной позе. Её ум лихорадочно работал, выстраивая и тут же разрушая воздушные замки. Он в Москве. Всего на месяц. У него выставка в Париже. Он добился своего. Он стал тем, кем мечтал. Без неё.

И эта мысль была одновременно и горькой, и восхитительной. Он не сломался. Не пошёл по пути компромиссов. Он остался верен себе. А она? Она выбрала безопасность. И теперь пожинала плоды этого выбора — тихое, размеренное, бесстрастное существование.

Чувство вины накатывало новой волной. Она лежала рядом с мужем и думала о другом мужчине. Вспоминала его глаза, его улыбку, его руки… Она представляла, как эти руки касались бы её кожи, как эти губы…

Она резко села на кровати, охваченная паникой. Что с ней происходит? Это же измена. Мысленная, пока ещё только мысленная, но от этого не менее ужасная. Она была замужней женщиной. У неё была ответственность. Общая жизнь, общий быт, общие планы. Она не могла позволить какому-то мимолетному воспоминанию, пусть и воплотившемуся в плоть и кровь, разрушить всё это.

Она встала и прошла в гостиную. В темноте, на ощупь, она нашла бар и налила себе виски. Мерки не стала мерить, плеснула много. Выпила залпом. Алкоголь обжёг горло, ударил в голову, но не принёс желанного забвения. Он лишь обострил чувства.

Она подошла к панорамному окну. Город спал. Где-то там, в одной из его бесчисленных квартир или гостиничных номеров, спал он. Алексей. Что он чувствовал? О чём думал? Вспоминал ли он её? Или она была для него просто эпизодом из далёкой юности, о котором он давно забыл?

Нет. Его взгляд говорил об обратном. В его взгляде была память. Была боль. Была какая-то тихая, неизбывная грусть. И… интерес. Да, она почувствовала и интерес. Как будто он видел не её, успешную Елену Гордееву, а ту самую Лену, что могла часами говорить о Кандинском и смеяться до слёз над глупыми шутками.

Она сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. Ей нужно было взять себя в руки. Взять под контроль эти дикие, хаотичные эмоции. Она была взрослой женщиной, а не влюблённой девочкой. Она не могла позволить себе рушить всё из-за ностальгической вспышки.

Она вернулась в спальню и легла. Закрыла глаза и начала мысленно перечислять всё хорошее, что было у неё с Борисом. Их общий дом. Их стабильность. Их уважение друг к другу. Их планы на будущее. Они хотели купить виллу в Италии. Завести собаку. Возможно, усыновить ребенка… когда-нибудь.

Она цеплялась за эти мысли, как тонущий за соломинку. Но каждая из них казалась такой призрачной, такой далёкой и не вызывающей никакого отклика в душе. Вилла в Италии… А что ей там делать? Сидеть одной у бассейна и ждать, когда Борис освободится от бесконечных созвонов? Собака… Она будет выгуливать её с няней или с водителем? Ребенок… Ребёнка нужно любить. А она была не уверена, что в ней осталось достаточно любви даже для самой себя.

Её мысли снова и снова возвращались к Алексею. К тому, как бы сложилась её жизнь, если бы она тогда выбрала его. Не было бы никаких вилл в Италии. Возможно, они жили бы в маленькой съёмной квартирке в Париже, считали копейки, спорили до хрипоты и мирились со страстью. Было бы трудно. Непредсказуемо. Но… живо. О, да, это была бы жизнь, полная красок, эмоций, безумств и настоящего, неподдельного счастья.

Она снова села на кровати, охваченная отчаянием. Нет, так нельзя. Это путь в никуда. Она должна забыть. Должна выкинуть его из головы. Он уедет через месяц, и всё вернётся на круги своя. Она сможет снова погрузиться в свой комфортный, предсказуемый мир. И когда-нибудь, лет через десять, она будет вспоминать эту встречу как лёгкое, ностальгическое приключение.

Она почти убедила себя в этом. Почти. Но глубоко внутри, в самой глубине её существа, жил крошечный, но настойчивый голос, который шептал: «Лжёшь. Ты знаешь, что ничего уже не будет по-прежнему. Ты проснулась. И обратно уснуть не получится».

Под утро она всё-таки провалилась в короткий, тревожный сон. Ей снился лес. Та самая поляна. Она бежала по ней, смеясь, и звала кого-то. Впереди, у кромки леса, стоял он и махал ей рукой. Она бежала к нему, но ноги увязали в траве, и расстояние между ними не сокращалось. А потом она обернулась и увидела Бориса. Он стоял с другой стороны поляны, молчаливый и печальный, и в руках у него была та самая хрустальная ваза их идеальной жизни. И она дала трещину. Маленькую, едва заметную. Но из трещины сочилась кровь.

Она проснулась в холодном поту. Сердце колотилось, как птица, попавшая в капкан. Рядом Борис мирно посапывал. Рассвет только-только начинал заглядывать в окно, окрашивая комнату в серые, безрадостные тона.

Она лежала и смотрела в потолок, чувствуя себя совершенно разбитой и опустошённой. Первая ночь после встречи с Алексеем прошла. И она поняла, что это только начало. Начало долгой, мучительной борьбы. Борьбы между долгом и желанием. Между разумом и сердцем. Между той жизнью, что у неё была, и той, что могла бы быть.

И самое страшное было в том, что она уже не знала, на чьей стороне была её победа.

Глава 6: Невинный повод

Прошло три дня. Семьдесят два часа, которые растянулись в бесконечную череду напряжённого молчания и натянутых улыбок. Елена пыталась вернуться к привычному ритму, но всё вокруг казалось ей приглушённым, лишённым красок и смысла, как будто кто-то выкрутил регулятор громкости жизни.

Она работала на автопилоте, проводила встречи, подписывала документы, но её мысли постоянно уносились в сторону. К нему. Где он сейчас? Что делает? О чём думает? Вспоминает ли их мимолётную встречу так же навязчиво, как она?

Борис, казалось, окончательно стёр тот вечер из памяти. Он погрузился в подготовку к крупной сделке, почти не появлялся дома, а когда появлялся, был поглощён телефонными разговорами и изучением документов. Его отсутствующее «Как прошёл день?» и механическое «Спокойной ночи» больше не раздражали. Они даже приносили какое-то странное облегчение. Ей не нужно было притворяться, что всё в порядке. Он не видел, не замечал, не чувствовал её смятения.

На четвертый день, ближе к вечеру, когда она уже собиралась уходить из офиса, зазвонил её личный телефон. Не рабочий, а тот, что был известен лишь узкому кругу самых близких. Сердце её дрогнуло от нелепой, мгновенной надежды. Она схватила аппарат, и имя на экране заставило его сжаться и упасть одновременно.

Не Борис. Не подруга. Не коллега.

Пётр Сергеевич.

Тот самый организатор встречи. Общий знакомый. Человек, который мог быть связующим звеном. Или, наоборот, стеной.