Бесплатный фрагмент - Gothic love II

«…Перерождение не связано с ритмами смены времен года. Это внутренняя потребность согласия с самим собой…»

Алекс Лайт

Глава I 
Боль утраты

На кладбище была тишина и покой. Лучи закатного солнца пробивались сквозь молодую листву и отбрасывали длинные тени. В воздухе пахло землей и весенней прохладой. Старые могильные камни словно провожали взглядом трех молодых людей, покидающих цитадель покоя, скорби и смерти. Ангелы, обнимавшие их, с тоской вздыхали, до исступления перечитывая эпитафии, выгравированные на тех самых камнях, а фамильные склепы монументально стояли в тени, и, казалось, им не было никакого дела ни до кого из присутствующих, будь то готы или местные сторожа, смотрители кладбища. Их делом было охранять покой тех, кто ушел в мир иной, испокон веков и до последних лет существования. Поросшие мхом, посеревшие от времени, с неизменными черными изгородями и траурными фигурами, они тяжело вздыхали.

— Темнеет уже не так рано, — поделилась наблюдениями Шабрири, и Рейм кивнул, хотя даже не вник в смысл сказанных ею слов. Парень в очередной раз обернулся.

— Что-то не так? — спросил Герман.

— Тот мужчина, — Рейм кивнул куда-то вперед, — он следит за нами?

— Какой мужчина? — поинтересовалась Шабрири и тоже обернулась, но на аллее уже никого не было.

— Должно быть, показалось, — сказал Рейм и пожал плечами. Герман похлопал его по плечу.

— Ты в порядке?

— Да, все нормально, — Рейм даже попытался улыбнуться, но вышло у него это скверно. — Вы тогда езжайте без меня, а я буду позже. Еще побуду здесь. Есть о чем подумать.

Шабрири и Герман переглянулись.

— Хорошо, приезжай, как сочтешь нужным, ключи у тебя есть. Мы всегда будем рады тебя видеть, — и Шабрири обняла его.

— Спасибо, что сходили со мной.

Герман понимающе кивнул, похлопал его по плечу и, взяв Шабрири за руку, продолжил путь по аллее.

Какое-то время Рейм стоял на месте, смотря себе под ноги, или ходил взад-вперед, пока на аллее снова ни появился тот мужчина. Это был немолодой человек лет пятидесяти, с седыми волосами, зачесанными назад, аккуратной бородой и небольшими очками-пенсне, которые тот носил на кончике носа.

Он медленно брел по аллее, и Рейму уже начало казаться, что мужчина и впрямь просто прогуливается после посещения могилы кого-то из друзей, коллег или родных. Но так могло показаться лишь на первый взгляд. Рейм приметил мужчину еще там, недалеко от могилы Марго, и уже тогда Рейму показалось, что мужчина словно наблюдает за ним. Одет мужчина был со вкусом: на нем был дорогой черный костюм с черной рубашкой и расстегнутой пуговицей на воротнике, недлинное пальто, черные ботинки. Поравнявшись с Реймом, мужчина кивнул парню в знак приветствия и остановился.

— Хороший день для посещения кладбища, Вы не находите? Безветренно, светит солнце. Ну и, конечно же, тихо, безлюдно.

— Я с Вами согласен, если, конечно, для посещения кладбища день может быть хорошим, — сказал Рейм, изучая мужчину.

— Меня зовут Виктор Михайлович, но можете называть меня просто Виктор, — и мужчина протянул Рейму визитную карточку. На визитной карточке значилось: «Доктор Сегаев В. М.» и номер телефона. В правом углу карточки располагались логотип и название учреждения, где, по всей видимости, работал доктор.

— Благодарю, — сказал Рейм и убрал визитку в карман.

— Пришли к той очаровательной девушке? Мне искренне жаль. Простите, не знаю Вашего имени.

— Рейм.

— Рейм… Вы не против? — и доктор Сегаев указал на обратную сторону аллеи, приглашая пройтись. Они неспешно пошли по кладбищу. — Я пришел к своей супруге, она умерла не так давно, — мужчина вздохнул. Рейм еле заметно кивнул, таким образом выражая свои соболезнования. Мужчина улыбнулся.

— Знаю, Вам не легче, а может и во сто раз тяжелей, так как Ваши души столь юные, а уже приходится познавать боль утраты. Вижу, Вы любили ее, по глазам Вашим вижу.

Рейм недобро усмехнулся, взмахнул рукой перед собой, разгоняя мошек на своем пути.

— Обычно говорят, что при утере близких, любимых нам людей в душе полное опустошение, словно и души нет никакой. Смятение. А у меня наоборот, такая тяжесть после ее смерти, словно в душу камней положили, и никакой воде их не сточить. Я очень ее люблю, Вы правы, она всегда будет в моем сердце.

— А те двое, что были с Вами — Ваши друзья, должно быть?

— Да. Они очень беспокоятся за меня, я чувствую это. Всегда, если я хочу остаться один, все кругом начинают переглядываться, и не просто переглядываться, а словно они общаются телепатически, задают друг другу вопросы, отвечают на них, о чем-то между собой договариваются. Решают оставить меня в покое или все-таки составить компанию. Я их очень ценю, но со стороны это выглядит немного…

— Странным?

— Да, и я не знаю, как утешить их, как развеять их беспокойство.

— Вам повезло, молодой человек, среди моих коллег и знакомых сопереживание стало редкостью. Отчасти это связано с той сферой, в которой я работаю.

— Вы случайно не психолог? Вы очень располагаете к себе.

— Знаю, мне многие это говорят. Отчасти. Да, признаюсь, я изучал психологию, но моя работа связана с более глобальным понятием «доктор». Я работаю в НИИ крионики.

— Очень интересно. Вы работаете в Европе?

— Нет, как ни странно здесь, в России, — в ответ на это Рейм усмехнулся.

— И как обстоят дела в области крионики? Когда нам ожидать криокорпораций, криохранилищ?

— Не нужно ничего ждать: все уже создано и вполне успешно работает. Опыты, конечно, идут по сей день, медицина и крионика идут бок о бок, и развитие одного направления отражается на развитии другого.

— То есть уже сегодня можно купить себе бессмертие?

— Смотря что Вы имеете ввиду под словом «бессмертие», но в теории, конечно, это будет возможно. Есть мнение, что, криоконсервация в настоящее время невозможна, что она полностью не может быть реализована, и обратимость человека — ну, или допустим млекопитающих — невозможна.

— Стало быть, даже при уровне современных технологий криоконсервация невозможна?

— Многие так считают, — доктор Сегаев улыбнулся. — Но скоро мы развеем это заблуждение. Еще недавно, на предшествующем этапе исследований, конечно, нам приходится юридически заверять смерть головного мозга: в противном случае это считалось бы убийством. Сегодня мы доказали, что клетки мозга при разморозке регенерируют, причем ткани сохраняют свою полную эластичность. Еще в 1995 году один наш ученый — биолог и мой хороший приятель, Пичугин — проводил эксперименты в этой области. Они оказались более чем успешными.

— А сохранение рефлекторности?

— Условные рефлексы, в том числе память, как показали исследования, сохраняются.

— Удивительно.

— Конечно, звучит это очень…

— Футуристично?

— Да, но в своем деле мы продвинулись далеко.

— А оживление?

— Оживление будет доступно при высокоразвитых технологиях будущего.

— А как же гарантии? — не понимал Рейм. — Вы замораживаете людей, я уверен за баснословные суммы, и не даете никаких гарантий?

— Всегда найдутся альтруисты, готовые пожертвовать собой во имя науки, мой друг, — Виктор Михайлович подмигнул Рейму и улыбнулся.

— И люди идут на это?

— На сегодняшний день уже более сотни людей содержатся в криохранилище, в специальных криокамерах, не считая собак, кошек и частей тел.

— Звучит, конечно, пугающе. Обыватели, наверное, приходят в ужас, стоит им узнать о Вашей лаборатории.

— У нас не лаборатория, а Научно-исследовательский институт, конечно, со множеством лабораторий и единственным в мире собственным криохранилищем, камерами, собственным штатом сотрудников. В ужас приходят скорее не простые обыватели: они-то как раз самый верящий в науку и научно-биологический прогресс люди — а вот верующие… — тут доктор замолчал, вскинул брови и, смотря куда-то вдаль, слегка замотал головой.

— И ведь не объяснишь им, — согласился Рейм.

— Объяснить можно, но процент понимания и принятия криоконсервации как глобального научного прорыва, как бессмертия среди этих людей ничтожно мала или же равняется нулю. Даже на простое высказывание о том, что холод способствует пережить остановку сердца, вдаются в иносказательный дуализм.

Они шли какое-то время молча, Рейм обдумывал сказанное доктором, а Виктор Михайлович думал о чем-то своем.

— Моя жена никогда не верила в крионику. То, чем я занимаюсь, считала псевдонаучным, да и вообще ругалась часто по этому поводу. Мы прожили долгую и счастливую жизнь, а теперь… Видишь ли, Рейм, у меня есть возможность воспользоваться услугами своей компании. Я отдавал на развитие института и компании большие деньги в качестве спонсорской помощи и посвятил ей огромное количество времени как ученый. Компания предоставляет мне право воспользоваться криохранилищем сроком на сто лет. Конечно, это несказанный подарок. Это только кажется, что все кругом презирают крионику: состоятельные люди уже записываются в очереди, а еще более состоятельные перекупают места в этих очередях и крионируют своих родных и близких. Я думал, воспользоваться своим правом на криостартер и поместить свою супругу, но знаю, что она была бы против этого. И вот, недавно совсем, снится мне, словно случайно встречаю ее на улице — она с пакетами, явно из магазина. Я пакеты у нее забрал, идем медленно так, как будто гуляем, и молчим. И тут она пакеты забирает и говорит: «Витя, ну зачем мне эта заморозка? Ты же знаешь, я холод не очень-то жалую. Оставь все как есть, да и сам не выдумывай. Поживи да приходи, я ждать тебя буду». А как жить? Жить без нее — не вижу никакого смысла. Только разве что ради науки пользу могу принести. Думал отказаться от крионики в пользу других спонсоров и ученых, а сегодня увидел тебя, и внутри все сжалось от той боли, которая у тебя на сердце. Знаю, жить без нее не можешь, да и о самоубийстве мысли нет-нет да и проскочат, — Рома неоднозначно пожал плечами. — Так что подумай: прежде чем бежать от себя, можешь бежать вперед, в будущее. Сегодня уснуть в двадцать первом веке, а проснуться уже в двадцать втором. Пересечь столетний рубеж, начать непросто новую жизнь, а жизнь человека будущего. Приоткрыть завесу многих тайн, загадок.

— Вы не просто приоткрыть предлагаете и заглянуть одним глазком — Вы предлагаете распахнуть во всю ивановскую и влезть туда полностью, прям с ногами, — Рейм тут же осудил себя за столь неудачное высказывание и лишь усмехнулся. Ему не верилось, что разговор этот ведется так же серьезно, как, например, многие ведут разговоры о политике, ничего в ней не смысля, но, несомненно, делая вид, что приди они к власти, тут же был бы порядок. Да и потом, вся жизнь у Ромы стала какой-то ненастоящей после его возвращения «в мир живых»: он не ощущает прежней уверенности и устойчивости, прежней ясности мыслей, и все кажется, словно сон не до конца отпустил его из своих объятий.

— Это в тебе говорит горечь потери. Не вини себя, хотя не мне давать советы. Сам порой сомневаюсь, а не поехал ли я умом? Но сегодня я все для себя решил. Наша встреча не случайна, и я очень рад, что ты позволил завладеть твоим вниманием и так вежливо и тактично остался в одиночестве, отпустив своих друзей.

Рейм и Виктор Михайлович стояли возле кладбищенских ворот. Неспешные старушки, сложив руки, покидали кладбище. Многие прощались с охранниками, те вежливо прощались кивком головы. Сначала Рейм не придал этому особого значения, а затем понял, насколько комичным и нетактичным мог стать диалог: «До свидания», — скажет старушка, а охранник ей в лучшем случае в ответ скажет: «До свидания», — а если совсем вежливый попадется и пожелает: «До скорой встречи»? Что тогда? А если скажет «Заходите, если вдруг что…», или «С нетерпением ждем Вас снова». Конечно, приемы продавцов-консультантов с их вежливыми фразами в таком месте, как кладбище, сработают либо как насмешка, либо по незнанию поставят в неловкое, а посему очень неудобное положение.

— Вы подумайте, Рейм, мой телефон у Вас есть, как решите — дайте знать, — и доктор Сегаев протянул Рейму руку. Тот пожал ее, уже пошел на выход, как вдруг Виктор Михайлович окликнул парня.

— Как говорят у нас в НИИ: «Если вы подпишете контракт, и мы вас крионируем, и крионика не работает, то вы умрете. Если вы не подпишете контракт и не будете крионированы, то умрете в любом случае. Если выберете крионику, то это будет единственным шансом остаться в живых».

Рома, поняв тонкий юмор, отчего-то вспомнил про Пари Паскаля, улыбнулся и вышел через ворота.

В наушниках играла песня группы «ЛИКИ» :

Белый потолок, серые мысли

На берегу реки нового дня.

К черту святую воду, дайте виски,

Пусть он утопит меня…

Дома все было как раньше, разве что теперь с ними жила мама. С ее появлением в доме стало гораздо больше жизни, и казалось, стало совсем уютно.

— Рома, ты? — мама вышла из кухни. — Проходи в столовую, ужин уже готов.

Рейм хотел было отказаться, но, посмотрев на мать, не нашел в себе сил этого сделать и лишь кивнул ей. Да и потом, оттого что он посидит в кругу семьи, хуже ему все равно не будет: может быть, развеется, подумает о чем-то отвлеченном.

— О, Ромка, я думал, ты со своими готами тусишь, — сказал Женька, но Рейм ничего не ответил. Женька почесал голову и прошел на кухню помогать маме.

Когда все собрались за столом, завязался непринужденный разговор, но ни Женя, ни Рейм в нем не участвовали.

— Что-то не так? — спросил наконец Игорь Петрович, обращаясь к Жене. Оно и понятно, Рейму бы он такого вопроса не задал: все и так было понятно, что сейчас у него все не так.

— Да нет, все хорошо, — сказал Женя, непонимающе посмотрел на отца и снова уставился в свою тарелку.

— Игорь Петрович, — Рейм до сих пор не мог привыкнуть и называть его отцом. — Как вы относитесь к идее криоконсервации?

— Ух, ну и вопрос, — Игорь Петрович воспользовался салфеткой.

— А это что такое? — спросила мама.

— Думаешь, это уместно обсуждать за ужином? Может, мы обсудим этот вопрос после? — настойчиво спросил отец. Рейм пожал плечами и продолжил ужин, но есть не хотелось, и он просто делил мясо на маленькие кусочки и перемешивал салат.

— А мне интересно, давайте обсудим, — сказала Наталья Семеновна. — Я вот ничего о консервации не знаю.

— Это совсем другое, Наташ, — сказал Игорь Петрович с улыбкой. — Явно не разговор для застолья.

— Это заморозка человека, с целью его дальнейшей разморозки, лет так через сто пятьдесят.

— Ужас какой! — мать замотала головой.

— Жень, — отец смерил сына гневным взглядом.

— Ничего-ничего, все нормально, — Наталья Семеновна положила свою руку на руку мужа и, улыбнувшись, заглянула ему в глаза. — Хоть и разговор не для ужина, все равно очень интересно.

— Ну, раз все не против, что думаете по этому поводу?

— Я не верю. Утопия какая-то, — сказал Женя и отчего-то помрачнел. Он и до этого-то был без настроения, а теперь сидел мрачнее тучи.

— Не вижу смысла в этой крионике, во всех этих капсулах. Конечно, это фантастика, вряд ли здравомыслящий человек пойдет на это. Да даже если человек болен, и лекарство будет найдено лет так через сто, есть ли смысл жизни там, в другом веке? Без семьи, друзей. Ну, вылечат они болезнь, а с жизнью что делать? Кругом никого, никому ты не нужен, да и в квартире твоей давно уже кто-то живет или ее нет вовсе. Сто лет — срок большой, может, и страны уже не будет. По мне так нужно обзаводиться семьями и детьми. Это, на мой взгляд, и есть прививка общества от всех болезней и невзгод. Потомки — это и есть наше бессмертие, — заслушавшись речью отца, Женя уронил вилку.

— Что-то с тобой не так сегодня, — прищурился отец.

— Да нет, пап, все нормально.

— А ты что думаешь о детях? Когда нас с матерью внуками порадуешь?

— Пусть сначала девушку встретит достойную, в гости пусть приведет, познакомит нас с ней, — нравоучительно начала мать.

— Катя беременна, — между делом сказал Женя. Все замерли.

— А говоришь «ничего», — сказал Игорь Петрович и сам помрачнел.

— Вот и познакомились, — сказала мать и, воспользовавшись салфеткой, встала из-за стола и вышла на кухню, притворив за собой дверь.

Отец постучал пальцем по виску, с досадой смотря на Женю, сделал глоток вина и вышел следом.

— А что я не так сказал? — спросил Женя у Рейма, когда они остались наедине.

— Я вот вообще не разделяю этой идеи семьи, детей. Зачем? Кому? И отец туда же: «продолжение рода», «потомки», а сам только-только семью в полном составе снова обрел. Оно ему надо было? Думаю, было бы надо, давно бы вернулся — или не уходил из семьи вовсе.

— Ром, ну он тоже не святой…

— Оно и видно! — перебил брата Рейм. — Нет, чтобы жить в свое удовольствие, делать что-то полезное в этом мире, заниматься творчеством, стать незаменимой частицей механизма, остаться в истории.

— Ну, я смотрю, ты с высоты своих лет много в этом понимаешь, — посмеялся Женя.

— Я не о себе, я об обществе в целом: потомство им подавай, а кому оно нужно? Работать на автомойки за три копейки? Или что?

— Ну, это уже кто на что выучится, а так ты лишаешь себя… — Женя замолчал.

— Чего?

— Обеспеченной старости. Кто тебе воды подаст, когда совсем состаришься?

— То-то я смотрю на бабушку, много ей кто воды из нас всех подает. Мы тут — она там на пенсию свою живет, о какой обеспеченной старости идет речь? Это что получается, дети — вклад в нашу счастливую старость? Потом проценты в виде стаканов с водой будем получать?

— Дивиденды, — сказал Женя, улыбнувшись.

В этот момент с кухни вошли родители. Отец очень галантно проводил Наталью Семеновну до ее стула, отодвинул его и предложил сесть, затем вернулся к своему месту и продолжил ужин.

— Что мы пропустили? — спросила мать.

— Мы с Реймом только что выяснили, что он еще не готов заводить семью, — сказал Женя.

— Ты, я смотрю, давно готов. На каком месяце Екатерина? — спросила мать.

— На седьмом, — ответил Женя.

— Ну что с ним делать, Игорь? — на глазах матери снова появились слезы.

— А что? Как я и сказал, поможем молодой семье. Она же в твоем подчинении, Жень? — Женя аж глаза выпучил.

— Ну что ты удивляешься? Я понял, о какой Екатерине ты говоришь. Твоя секретарша? Ее заявление на декретный отпуск в том месяце оформляли.

— Какая пошлость! — вырвалось у Рейма.

— Рома! — удивилась мать, но в душе, видимо, была согласна с высказыванием сына, просто не могла сама это произнести. Она взялась за голову, затем откинула выбившиеся пряди назад.

— Ты ее хоть любишь? — спросила Наталья Семеновна.

— Мам, а ты спроси у него: он знает, что это такое? — снова высказался Рома.

— Лучше помолчи, — сказал Женя.

— Нет проблем, — сказал Рейм и встал со своего места. — Меня что-то тошнит, пойду прилягу.

Глава II
Когда рушится мир

Рома не спал всю ночь, жалея, что пришел домой, а не поехал к Шабрири и Герману. Он все думал, что они — наглядный пример любви, искренней, чистой и настоящей. Шабрири и Герман не раз говорили, что разделяю взгляды «чайлдфри», может, это их влияние так подействовало на Рейма, что он взял его за основу как нечто правильное, а детей — как возможное, но совсем не обязательную часть отношений между мужчиной и женщиной. «Обеспеченная старость», — никак не выходила эта фраза у Рейма из головы. «Да не нужна мне никакая старость… Ни жизнь, ни смерть», — тут Рейм понял, что вся его жизнь после смерти Марго стала одним сплошным сюрреализмом, противоречивой и непонятной для него самого. И мысль, словно пуля, прошила его мозг насквозь: все боятся, что он покончит с собой, но на том свете его никто не ждет. Никто не знает, что он вовсе и не стремится на тот свет, ведь летать одному на облаке необъятную вечность — не самый лучший исход. Но и жить без Марго он тоже не может: без нее это будет не жизнь, а какое-то существование, как безвкусная пища, несмешное и неинтересное кино, от которого все в полном восторге, холодное лето, зима без снега, тикающие часы — которые вновь отбивают прожитые минуты, кидая их в копилку вечности. И как бы его ни воротило от всего происходящего, он не может заснуть навечно, погрузиться в мир грез и никогда больше не касаться реальности.

Солнце уже отражалось в окнах домов, что были напротив, посылая в комнату к Рейму солнечных зайчиков. «Я сдаюсь, я больше не могу, Марго», — подумал Рома, провожая скользящий солнечный луч по комнате покрасневшими от недосыпа и усталости глазами. «Как же я люблю тебя», — думал он, когда луч коснулся его руки и долго-долго не двигался с места. На глазах Рейма выступили слезы. «Я обещал тебе быть сильным, но это невыносимо, Марго. Слышишь? Без тебя все потеряло смысл, да и сам я — потерянного смысла существо», — Рейм вытер глаза от слез. Луч в считанные секунды исчез. «Ты приходи почаще…» — прошептал Рейм.

И вдруг гнев с какой-то неведомой силой ворвался в душу, и, вскочив на ноги, Рейм начал швырять в стену все, что попадется ему под руку: в ход шли подушки, стул, затем он скинул все со своего стола. В числе прочего на пол упала и рамка с фотографией, на которой были они с Марго. Стекло разбилось. Рейм тут же упал на колени и поднял фотографию, но та была сильно поцарапана. В комнату вбежали отец и мать, поправляя халаты. Они застали сына в разгромленной комнате, сидящим на полу и прижимающим к себе фотографию.

— Я сама, — сказала мать отцу, и, затворив за собой дверь, присела рядом с Реймом, затем обняла его, прижала к себе и, ничего не говоря, долго-долго сидела вот так, слегка покачиваясь и роняя соленые слезы.

Он уснул спустя пару часов в гостиной, куда они с мамой пришли, что бы та налила себе валерианы. Когда же она вернулась с двумя стаканами, Рома уже провалился в глубокий сон. Наталья Семеновна поставила стаканы на столик, из большого шкафа-купе достала плед, укрыв им сына, провелась рукой по его волосам и ушла к себе в комнату.

Рома проснулся оттого, что сильно хотел пить. Поначалу он даже не понял, где оказался, но затем сообразил. Увидев стакан с водой, он жадно принялся пить, не обращая внимания на вкус валерианы, лишь потом, когда пришло послевкусие, он поморщился. «Нужно прибраться в комнате», — подумал Рома и отправился к себе. Толкнув дверь, он сильно удивился, увидев полный порядок, где ничего не напоминало ему о произошедшем. «Мама», — вздохнул Рейм и пошел в ванну. Он умылся, почистил зубы, сходил в душ и, почувствовав себя значительно лучше, собрался к Шабрири. Он вышел из дома и, свернув за угол на Петровский бульвар, услышал, как позади него просигналил автомобиль. Рейм обернулся, думая, что это отец или Женя, но у обочины стоял припаркованный «Лексус» Владимира Витальевича. Отец Марго вышел из авто и направился к Рейму. Он был хорошо одет: в дорогое пальто, костюм, но какими бы ни были на нем дорогие вещи, сам он выглядел сильно постаревшим, осунувшимся, почти стариком.

— Рейм, рад тебя видеть, — поздоровался Ониксин с парнем.

— Я тоже, — сказал Рейм, так как действительно был рад видеть отца Марго. В этом мужчине было много отцовского, располагающего к себе. Он вспомнил, как зимой перед всем случившимся они отдыхали в его загородном доме, что он очень радушно принял Рейма и был счастлив за их союз с дочерью, которому так и не суждено было сбыться. Владимир Витальевич обнял Рейма и похлопал его по спине, как бы говоря: «Я знаю, что у тебя в душе, я разделяю твою боль».

— Хотел подняться к тебе, но увидел, что ты идешь, — он немного помолчал, как бы извиняясь, что без приглашения, не зная, насколько было уместно его появление здесь.

— Владимир Витальевич, мне так жаль, — сказал Рейм, и предательский ком стал у него поперек горла. Мужчина покачал головой и похлопал парня по плечу:

— Нам всем ее не хватает… Но у каждого свой путь в этом мире: кому-то отведено больше, кому-то меньше. После смерти ее матери я делал все возможное, что в моих силах, для Марго. Но она всякий раз ускользала от меня, и я видел, что выбранный ею путь не кончится ни чем хорошим. Об этом мне говорила еще Тамара, одна ведунья. Все сказала, и про культуру Вашу, что будет такой период в ее жизни, и что смерть ей ранняя предсказана тоже сказала. Тут не могли помочь ни деньги, ни связи — оставалось ждать. Она и сама всегда это чувствовала; я ссылался на юношеский максимализм, трагизм всего и вся, но она нередко говорила о своих чувствах, о соприкосновении с тем, другим миром.

Виктор Витальевич говорил это так, словно они находились с Реймом не на улице, а приятельски сидели наедине у него в гостях, где их никто не слышал. Он говорил это несколько отреченно; со стороны могло казаться, что старик явно тронулся умом, и только Рейм понимал, что это говорит в нем горечь потери любимой и единственной дочери.

— Я прошу прощения, если задерживаю тебя.

— Ничего страшного, Виктор Витальевич, Вы не задерживаете. Я сам хотел увидеться с Вами, только не знал, будет ли мой визит к Вам уместным.

— Конечно, Рейм, когда угодно, в любое время!

— Договорились, — Рейм кивнул.

— Я хотел передать тебе это, — Ониксин достал из кармана ключи от квартиры Марго. Рейм помнил, что раньше на этой связке был еще брелок в виде гробика с серебряным крестом на крышке, но теперь он куда-то исчез. — Можешь взять все, что посчитаешь нужным, думаю, так будет правильно. Ты уж извини, сам я не могу туда поехать, — он слегка постучал себя по ладонью по сердцу. — Тяжело.

— Благодарю, Виктор Витальевич, — Рейм взял ключи и убрал их в карман.

— А если нужно, можешь жить там. Думаю, Марго бы одобрила. Все-таки там и твоя память о ней тоже, — Рейм кивнул, и Виктор Витальевич снова обнял парня. — Ну, не смею задерживать, Рейм. Спасибо, что уделил мне минутку.

— Рад был нашей встрече, Виктор Витальевич.

Парень проводил мужчину взглядом, пока тот не сел в автомобиль и не уехал. Поднялся ветер, Рейм поднял воротник своего пальто и зашагал по улице. Водителем отца он пользовался редко, тем более сейчас, когда нужно было проветриться, он предпочел общественный транспорт. Когда Рейм ехал в метро, то задумался, что поезд — это как жизнь человека: кто-то заходит и едет, а кому-то на следующей выходить… В вагоне оставалось все меньше и меньше уже знакомых лиц, с которыми Рейм ехал от самого кольца. «И чего ради живут все эти люди?» — думал он. Но вот объявили его станцию, поезд медленно остановился у платформы. Рейм вышел из вагона и направился к выходу.

— Рейм, — Шабрири улыбнулась, впуская парня в квартиру. Она была в футболке под горло. На шее висело несколько кулонов с крестами, на руках — перчатки-сетка, на пальцах — кольца с черепами, и образ дополняла лиловая юбка. На ногах были тяжелые ботинки на платформе. — Хорошо, что приехал. Германа, правда нет: он уехал на съемки, его пригласил один журнал.

— Здорово, — выдохнул Рейм, снимая пальто.

— Вина? — спросила девушка.

— Давай.

Рейм прошел на кухню, отметил, что в доме тихо, нет привычно играющей музыки.

— Такая тишина, даже не по себе, — сказал Рейм.

— Я только что приехала. Еще не успела включить, — девушка улыбнулась и, поставив бокал с вином перед Реймом, села напротив.

— Сегодня виделся с Ониксом, — сказал Рейм, сделав глоток. — Отдал мне ключи от квартиры Марго.

— Он сильно переживает, его можно понять. Когда мы видели его на похоронах, он очень плохо выглядел, но держался мужественно. Такой удар не каждый выдержит, но он бы не был «Ониксом», если бы бился в истерике, я так думаю. Он очень рассудительный. У него аналитический склад характера, эмоции — это не про него.

— Я представляю, каково ему сейчас. Сохранять хладнокровие, когда весь мир внутри рушится… Не каждый может. Я вчера сорвался, такой погром в комнате устроил.

— Рейм, — Шабрири с грустью посмотрела на него и, протянув руку, взяла его ладонь в свою. — Ты же все понимаешь… Она явно в лучшем мире.

— Да, — сказал Рейм, смотря Шабрири в глаза и думая о том, что не только в лучшем мире, но еще и не одна. Хотя может быть, все увиденное им была лишь галлюцинация? Марго, Дейман, этот странный перевод, Миттер.

— Ты давно видела Миттера, Ленор?

— Они же живут в Петербурге, в Москву приезжают редко — иногда на концерт какой или если такой повод представится…

«Вряд ли у готов так много праздников… Разве что похороны», — подумал Рейм.

— Они приезжали…

— На похороны?

— Да, мы все были: Эмбер с Торном, Миттер с Ленор, еще некоторые знакомые, ты их вряд ли знаешь: они из компании Деймана.

— Ну почему же, я много кого знаю, — вздохнул Рома, выпустив руку Шабрири. — Миттер ничего не говорил?

— Нет, они очень обособленно держались с Ленор, мы разве что поздоровались с ними. Похороны были красивыми…

Рейм с грустью улыбнулся.

— Пойдем в студию, — сказала Шабрири.

— Зачем?

— Сейчас увидишь.

В студии, которая когда-то служила комнатой Рейма, произошли значительные перемены: теперь она еще исполняла и роль гостиной. Один из углов был выкрашен в черный цвет, здесь стоял черный кожаный диван, был журнальный столик, а на стенах висели фотографии различных музыкантов, друзей и Германа.

— Марго, — сказал Рейм, смотря на фотографии.

— Да… — Шабрири обняла Рейма за плечи.

Рейм сел на диван, Шабрири села рядом и положила голову ему на плечо.

— Мы так ехали тогда на вокзал, помнишь?

— Помню…

Они молча сидел и пили вино. Пока Рейм не увидел на глазах Шабрири слезы.

— Умирать не страшно. Страшно, оставлять всех любящих тебя, рушить их мир, привычный уклад.

— Как механизм, в котором не хватает очень важной детали.

— Незаменимой, — она вытерла слезы и посмотрела на Рейма. — Как вчера добрался до дома?

— Нормально, — устало сказал Рейм. — Если бы у тебя была возможность увидеть будущее, ты бы согласилась?

— Но мы и так видим будущее, в книгах и кино.

— Нет, я говорю не просто увидеть, а жить в будущем, лет так через сто.

— Хмм… — задумалась девушка. — Сложно сказать. Я раньше всегда хотела отправиться в прошлое, в восемнадцатый, девятнадцатый век.

— А теперь?

— Теперь повзрослела. Наши потомки в молодости будут романтизировать наши дни, а много ли в них хорошего? Вот и я думаю, что все это относительно. Научно-технический прогресс интересен в его развитии, в его пути, а не в конечной стадии. Пользоваться благами техники и упустить ее развитие — думаю не слишком здорово. А почему ты спрашиваешь?

— Да просто… — Рейм задумался рассказывать ли Шабрири о докторе Сегаеве и его предложении. К Шабрири он относился очень тепло и кому, как не ей он мог рассказать обо всем? Но какое-то черное затворничество, поселившееся в его душе в последнее время, словно кричало ему о том, чтобы он оставался со своими мыслями наедине и вообще поменьше говорил. — Просто, — выдохнул парень.

В коридоре послышался звук шагов. В студию вошел Герман. Он был одет в черно-красную латексную футболку, кожаные штаны с ремнями и пряжками вокруг ног, на голове у него был хвост из черно-красных дредов, и несколько широких прядей свисало вокруг лица. Глаза были сильно подведены черным, а в зрачках были видны белые линзы.

— Это был самый загребанный день! — и он шаркающей походкой дошел до дивана, помахал Рейму и сел рядом с ребятами. Шабрири поцеловала парня и взяла его за руку.

— Как фотосессия? — спросила девушка.

— Футиристично, — сказал Герман. — Но если будущее будет действительно таким, каким оно было на этой фотосессии, я рад, что не доживу до него.

— Как я посмотрю, сегодня темой будущего пропитано все кругом, — протянула Шабрири.

— Мы как раз обсуждали… — но Рейм так и не договорил о крионике.

— Я не против будущего, только не такого. Потом посмотрите в журнале.

— Я налью тебе вина, — сказала Шабрири и, поцеловав Германа, ушла на кухню.

Герман посмотрел на Рейма.

— Вводи меня в курс дела, с удовольствием придамся рассуждениям: у меня как раз на съемках родились пара мыслей.

— Хорошо, — Рейм на минуту задумался, но затем продолжил. — Представь, что сегодня ты ложишься спать, а просыпаешься уже лет через сто, двести.

— Ты о криоконсервации? — спросил Герман, и Рейм кивнул. — Только если бы я сильно боролся за эту жизнь, возможно, из страха перед смертью. Но сама идея вечной жизни не прельщает меня настолько, насколько я бы хотел прожить короткую, но яркую жизнь.

— Яркую, но чтобы в черном цвете?

— Ну, само собой. В таком, знаешь, насыщенном черном цвете, — улыбнулся Герман.

Послышался звук затвора фотоаппарата — парни повернулись к двери: на пороге стояла Шабрири и снимала их.

— Отличные кадры, — сказала она еле слышно, просматривая материал.

— Вот так всегда, — Герман обратился к Рейму. — Ни минуты без фотоаппарата.

— Шикарно, — проговорила Шабрири. — Какой контраст, — и, посмотрев на парней, послала воздушный поцелуй, а затем ушла на кухню.

Глава III
Бунтарь

Прохожие оборачивались Рейму вслед, когда он шел по Ленинградскому шоссе, а те, кто шел навстречу, с интересом заглядывали в лицо, рассматривали одежду. На все это у прохожих было не больше полминуты времени с момента, когда они замечали Рейма, и заканчивая моментом, когда он проходил мимо. Иногда, Рейм и сам с особым интересом рассматривал прохожих, как бы в зеркальном отражении показывая им, что такое поведение очень некультурное, что необязательно во все глаза смотреть на выделяющегося внешне человека, даже если очень хочется. Иногда он напоминал себе мима, с точностью повторяющего заинтересованный взгляд встречного человека.

Конечно, в обычный день Рейм крайне редко замечал к себе пристальное внимание, а порой то ли не замечал вовсе, то ли было не до прохожих. Сегодня же он был словно уязвлен всеми этими взглядами: они обжигали его, и где-то внутри у Рейма начинал зарождаться гнев. Тогда парень свернул с шоссе и решил пойти тихими дворами — здесь хоть людей и не меньше, зато гораздо меньше желающих вторгнуться в личное пространство любопытными взглядами. А ведь гуляя по городу с Марго, Рейму действительно было все равно, кто и что о нем подумает, как посмотрит, что скажет, проходя мимо. Сейчас же он все чаще начинал чувствовать дискомфорт от всеобщего внимания.

— Мама, какая странная тетя, — сказала маленькая девочка, дергая маму за руку. Они поравнялись с Реймом.

— Это не тетя, это дядя, — сказала женщина, а после добавила. — Наверное.

— Мам, ну какой же это дядя? У дяди разве могут быть длинные волосы? Вот у папы вообще волос нет, — засмеялась девочка.

Рейм закатил глаза, в шутку подумав: «Какая драма», — но почему-то ему все равно было не по себе.

— Что думаешь, Рейм? — спросил у него внутренний голос. Рейм даже не понял, кто к нему обратился: обернулся, проводил женщину с дочкой взглядом и пошел дальше.

— Не признал? Да я это!

— Снова ты? — догадался Рейм, что это его внутренний голос. — Насчет чего я должен думать?

— Насчет навязчивого внимания. Раньше не замечал такого?

— Да как-то не до того было, а сейчас стал слишком восприимчив.

— Дело не в этом. Во всем виновато время, которое меняется так медленно, что не поспевает за мыслью человечества. Например, во многом культура готов превосходит культурный уклад настоящего времени. Но в любое время гении, опережавшие свое время, были не признаны современниками, только потомки по достоинству могли оценить гений писателя, музыканта, того или иного художника.

— Просто у многих слишком шаблонное и какое-то искаженное восприятие готики и готической культуры.

— Так иди и донеси до них истину, — сказал внутренний голос, явно с вызовом.

— Был один такой уже, доносил истину, — ухмыльнулся Рейм. — Ну, куда я пойду, кому что я буду говорить?

— Ну, смотри сам, как знаешь, — и внутренний голос замолчал.

«Культура готов превосходит культурный уклад настоящего времени», — пронеслось у Рейма в голове. Не теряя времени, Рейм достал телефон, визитку доктора Сегаева и набрал номер.

— Слушаю, — после гудков услышал Рейм хорошо знакомый голос доктора.

— Виктор Михайлович, здравствуйте. Это Рейм.

— Рейм? Тот юноша, что я встретил на кладбище?

— Да, Виктор Михайлович, — сказал Рейм. — Я согласен.

— Что же заставило Вас согласиться, Рейм?

— При встрече расскажу Вам.

— Сколько Вам нужно времени, чтобы уладить все свои дела, попрощаться с близкими?

— Вы мне лучше скажите, сколько времени займет оформление документов.

— Оформление займет минут пятнадцать, подпишите несколько бумаг, и все. Это можно сделать в день криоконсервации. Еще медицинский осмотр — обязательная процедура. Тоже делается на месте, займет около часа.

— А дальше?

— Дальше? — Виктор Михайлович рассмеялся. — Дальше добро пожаловать в будущее.

— Что будет дальше? С телом?

Мимо Рейма проходила старушка, которая от этих слов даже попятилась в сторону, косо поглядывая на парня. Тот оскалил зубы, а затем клацнул ими.

— Да ты сегодня не в духе? — спросил внутренний голос.

— Никакого настроения, веришь?

— Верю, — прозвучал внутренний голос, но очень тихо, словно неуверенно, и вскоре замолчал.

— Рейм, я тебе сейчас пришлю адрес НИИ. Ты, как все свои дела решишь, как попрощаешься со всеми и будешь готов, приезжай. Можешь даже без предварительного звонка…

— Хорошо, — сказал Рейм.

Вызвав водителя Игоря Петровича, Рейм снова вышел на Ленинградское шоссе и стал ждать машину. Когда черный «Мерседес» S-класса остановился у остановки, Рома сел на заднее сиденье и поздоровался с водителем.

— Здравствуй, здравствуй, — услышал знакомый голос Игоря Петровича.

— Вы? — спросил Рейм.

— Ну а кто же? — усмехнулся отец. — Куда поедем?

— Я думал домой.

— Домой? Ну уж нет, поехали, поедим чего-нибудь.

— Я не голоден…

— Ты вчера ничего не поел, сегодня ушел без завтрака, Рома. Я понимаю, что тебе ничего сейчас не нужно, но, в первую очередь, это нужно твоему организму.

— Мне правда…

— И без разговоров, — сказал Игорь Петрович и повернул на стоянку.

Здесь же, на первом этаже бизнес центра, был ресторан, куда и направился Игорь Петрович.

— Заодно поговорим, — выдохнул отец и посмотрел на сына. Тот шел рядом и ничего не говорил.

В ресторане было малолюдно: редкие посетители читали газеты и пили кофе, деловые партнеры обсуждали проекты, склонившись над ноутбуком.

— Добрый день, Вы будете вдвоем или подойдет кто-то еще? — спросила молодая девушка.

— Вдвоем, — сказал отец и посмотрел на сына.

— Верхнюю одежду можете повесить на вешалку, — и девушка указала куда-то на вход, но Рейм помотал головой, все еще надеясь уйти из этого заведения как можно скорее.

— Рома, — хмуро посмотрел Игорь Петрович.

— Да-да, конечно, — Рома снял пальто и, повесив на вешалку, прошел вслед за удаляющимся отцом.

Они поднялись по винтовой лестнице на второй этаж.

— Проходите сюда, пожалуйста, — сказала девушка, указывая на столик возле окна.

— Простите, а возможно разместиться на улице? — спросил Рейм.

Девушка немного опешила от подобного вопроса, так как весна была еще ранняя, и желающих сидеть на улице не было, а тут такая просьба.

— Конечно, можете пройти.

— Почему на улице? — спросил отец, но выйдя на балкон и сев за столик, он почувствовал, что долго на таком ветру они не просидят.

— Мне здесь больше нравится. Внутри слишком душно и пахнет едой.

— Ну, так мы же и пришли, чтобы поесть.

— Давай лучше сразу к делу.

— Ром…

— Рейм!

— Не понимаю, о чем ты?

— Меня зовут Рейм. Ладно, проехали.

— Я понимаю, что у тебя в жизни сложный период, этот возраст… — отец замолчал.

— Не продолжай, — махнул рукой Рейм.

— Ну, думаю, ты сам все понимаешь. Я хотел поговорить о другом. Нужно продолжать жить, тем более что лето не за горами, ты уже думал о поступлении?

— О чем? — переспросил Рейм.

— О поступлении. В какой университет думаешь поступать?

— Я не думал.

Лицо Игоря Петровича покраснело от злости, но он взял себя в руки, заказал салат, два кофе, окинув взглядом все вокруг, продолжил.

— А чем ты хочешь заниматься в жизни? Кем хочешь стать? Я знаю, я упустил большую часть твоей жизни, почти не знаю тебя, твоих желаний, стремлений. Но ты ведь строишь какие-то планы на будущее?

— На будущее?

— Да.

— Не знаю, не думал об этом, — спокойно ответил Рейм.

— Я не говорю, что тебе нужно встать у станка и обеспечивать всех нас. Я открыл счет на твое имя, в нашем банке. Нужды в деньгах у тебя не будет, но дело, которому ты бы хотел посвятить свою жизнь, наверное, уже есть? Ты же, кажется, занимался футболом?

— Игорь Петрович, а о каком будущем мы говорим? О каком футболе? Все, чему я готов был посвятить свою жизнь — больше не существует. Я не представляю, как жить дальше, а Вы мне говорите о поступлении в университет, о будущем.

— Ром… Рейм, я все понимаю, но на смерти твоей девушки твоя жизнь не заканчивается, и нужно во что бы то ни стало жить дальше, — он помолчал. — Думаю, она бы этого хотела.

— Ее звали Марго, и не нам решать, что бы она хотела.

— Прости. Конечно, Марго, я думал, тебе тяжело…

— Прошу Вас, Игорь Петрович, не нужно думать ни за меня, ни за Марго. Не нужно пытаться устроить мою жизнь. Позвольте мне самому разобраться? — Рейм встал из-за стола.

— Я с тобой еще не договорил, — сказал Игорь Петрович, как, должно быть, обычно говорит с подчиненными. Голос его стал грубым, и говорить он начал на повышенных тонах. Рейм даже остановился. — Даю тебе месяц на принятие решения по поводу университета. Если ответа не будет, поступишь туда, куда я тебе скажу.

— Всего доброго, — сказал Рейм.

— Я еще не договорил! — крикнул Игорь Петрович вслед уходящему парню.

— Зато я больше ничего не желаю слушать, — с этими словами Рейм вышел с веранды и спустился по лестнице, чуть не задев официантку с заказом отца.

Рейма обуревали противоречивые чувства, которые становились для него его обычным состоянием, гнетущим и депрессивным. На метро он добрался до своей станции и, дойдя до дома, со скоростью метеора начал собирать свою сумку. «Бессмыслица какая-то», — думал Рейм. «И зачем мне вещи?» — и тем не менее он забрал свои принадлежности из ванной комнаты и вещи из шкафа. Из ящика в столе забрал документы и, закинув сумку на плечо, еще раз осмотрел всю комнату. «Вроде, все взял», — и вышел из квартиры. «Это мне еще повезло, что никого дома нет, сейчас бы начались расспросы».

— Алло, Виталий? — Рейм набрал номер водителя отца.

— Роман Игоревич? Вы меня извините, Ваш отец просил докладывать ему, если вдруг Вы будете пользоваться автомобилем.

— Я все понимаю, — Рейм задумался. Он хотел доехать до НИИ доктора Сегаева на автомобиле отца, но раз отец взялся опекать его и следить за ним, лучше будет доехать на такси.

— Передай отцу, чтобы премию тебе выписал; скажи, я попросил.

— Спасибо, Роман Игоревич, не стоит, — смутился водитель. — Вам нужна машина? Рабочую забрал ваш отец, могу приехать на своей.

— Хорошо, только если это останется между нами.

— Договорились, через пятнадцать минут буду, — сказал Виталий.

— Вот и хорошо, тогда премия с меня, как доедем по адресу.

Владимир, как и обещал, подъехал к дому Рейма через пятнадцать минут. Он ездил на темно-зеленом Range Rover’е: видимо, зарплата, которую платил отец, позволяла простому водителю содержать такой автомобиль. Рейм сел на заднее сиденье и протянул водителю визитку. Тот прочел адрес и присвистнул:

— Не мое дело, Роман Игоревич…

— Не Ваше, — сказал Рейм и приложил палец к губам. — Поехали.

Глава IV
НИИ Крионики

Рейм смотрел на проплывающий пейзаж мегаполиса за окном. Виталий пару раз пытался завести разговор, но Рейм неохотно отвечал на его вопросы и не проявлял желания беседовать, поэтому они ехали молча. Через час езды, пробираясь по московским пробкам, они проехали район ВДНХ и неслись по проспекту Мира, плавно перетекающему в Ярославское шоссе. Преодолев развязку МКАДа, Range Rover плавно мчал в сторону области, двигаясь в редком потоке соседних машин.

— Роман Игоревич, — в очередной раз начал водитель. — Видите, вон там, позади нас?

Рейм, до этого опустивший спинку сиденья и удобно устроившийся в кресле, приподнялся и взглянул в боковое зеркало.

— Что именно?

— Лексус, — сказал Виталий и мельком взглянул в зеркало заднего вида, а затем вновь сосредоточился на дороге.

— Не вижу, — сказал Рейм и, повернувшись через левое плечо, посмотрел назад.

— Сейчас скрылся, но я его еще из центра приметил, — Виталий был бывшим охранником первых лиц при правительстве и по совместительству водителем. В девяностые, по словам отца, он не раз оказывался на больничных койках с пулевыми ранениями, после чего подумал, что такая профессия стала слишком для него в тягость, и решил пожить для себя. Устроился охранником в один из столичных торговых центров — в то время их было не так много, и там вполне прилично платили — но затем работа потеряла для него остроту и стала просто скучным ежедневным брожением по торговому центру с проверкой подчиненных, так как в тот момент он был уже начальником отдела охраны. Все изменилось в один день, когда автомобиль Игоря Петровича не пускали на парковку из-за нехватки мест. Виталия, как начальника охраны, вызвали для разрешения конфликта, и тот вошел в положение Игоря Петровича и разрешил заехать будущему шефу на парковку. Конфликт был улажен, не успев начаться. Лишь Игорь Петрович припарковал свой автомобиль, как услышал разговор на повышенных тонах. При въезде на парковку администратор Марина Владимировна (значилось у нее на бейдже) отчитывала начальника охраны.

— Виталий, Вы разве не знаете, что сегодня у нас стоянка работает только для приглашенных на конференцию гостей? Остальные пусть хоть друг на друга свои автомобили ставят, а подземный паркинг закрыт.

— Знаю, — спокойно ответил Виталий.

— А так какого хрена ты пускаешь кого попало?! — стиснув зубы и покраснев от злости, продолжала отчитывать Марина Владимировна начальника охраны.

— Просто вошел в положение, на улице уже и так ставить некуда.

— Значит, он Вам заплатил?

— Да с чего Вы взяли?

— И как давно у нас парковка стала платной услугой? Сколько?

— Что сколько?

— Сколько он Вам заплатил, что бы Вы его пропустили?

— Да никто мне не платил, Марина Владимировна.

— Значит, не скажете?

— Да я честно Вам говорю: никто мне не платил.

— Вы уволены, Виталий, — и, взяв рацию, она передала кому-то из подчиненных, чтобы Дубинин принял вахту и с этого дня заступил на пост начальника охраны.

Виталий был очень раздосадован. Молодой человек с растерянностью смотрел на свою бывшую начальницу и не знал, что ему ответить.

— Позвольте представиться, — сказал Игорь Петрович, подходя к ним. — Меня зовут Игорь Петрович… и Ваш подчиненный мне действительно ничего не платил.

— Так это Вы заехали только что? В любом случае мне неинтересно.

— Да, это был я, но хочу заметить, что Вы совершаете большую ошибку, увольняя такого компетентного начальника охраны, как Виталий.

— Это еще почему?

— А все очень просто. Остолопы, что стоят на входе, чуть было не довели дело до крупного скандала, если бы своевременно не подоспел Виталий. За что, я считаю, ему нужно выказать по меньшей мере благодарность и по большей — выписать бы премию. Дело в том, что я один из организаторов сегодняшнего мероприятия и есть в ваших списках в числе первых лиц, открывающих конференцию.

Лицо Марины Владимировны побледнело.

— Да-да, моя фамилия …, Вы верно услышали. Но вот только пригласительный мой упал между сиденьями. А Ваш начальник вошел в положение, разрешил проехать под личную ответственность, чтобы я спокойно поставил машину и не под дождем доставал свой пропуск, а под навесом, и не промок, так как мне еще вести конференцию, — с этими словами Игорь Петрович достал свой пригласительный билет и показал его собравшимся.

— Прошу меня извинить, — начала Марина Владимировна.

— Думаю, слова извинения больше подойдут для Виталия, чем для меня. Но тем не менее я слышал, Виталий, Вы остались без работы, — спросил Игорь Петрович и посмотрел на бывшего начальника охраны.

— Да, все так, — ответил тот.

— Нет, нет! Должно быть, мы все погорячились и обязательно уладим этот вопрос с Виталием, — начала юлить Марина Владимировна, но тут к ним подбежал некий Дубинин.

— Готов принять вахту, Марина Владимировна, — сказал он, запыхавшись, и в его глазах блестели огоньки от восторга полученного повышения.

— Да подождите Вы! — отмахнулась Марина Владимировна от прибывшего подчиненного. — Еще ничего не решено, а Вы уже губу раскатали.

— Я, в свою очередь, готов предложить Вам работу, — сказал Игорь Петрович. — Как вы видите, я вожу автомобиль сам, так как не могу найти ответственного водителя, — и он многозначительно посмотрел на парня.

— Я согласен, — и они пожали руки.

— До свидания, — вежливо сказал Игорь Петрович. — Вот все и решилось.

С тех пор Виталий верой и правдой работал на отца Рейма и ни разу не подводил его; даже сегодня Рейм увидел всю преданность водителя своему начальнику. И то, что он заметил следовавший за ними Лексус, было тоже не просто так: Виталий всегда был наготове.

Рейм ждал, когда же появится автомобиль, чтобы посмотреть на номера, и, быть может, он узнает в них номер одного из Лексусов отца Марго. Он еще с минуту следил за двигающимися автомобилями, а затем, так и не заметив ничего странного, посмотрел на Виталия. — Должно быть, показалось, — выдохнул тот.

— Стареешь, — улыбнулся Рейм.

— Но он явно следовал за нами, — задумчиво произнес Виталий, сконцентрировавшись на дороге и больше не произнося ни слова.

Остаток дороги Рейм проспал под тихую музыку, которую специально для него включил Виталий. Проснулся он, когда они подъезжали по разбитым дорогам мимо гаражей и угодили правым колесом в яму.

— Приехали? — спросил Рейм, проснувшись от сильной тряски.

— Почти, — сказал Виталий. — Ишь ты, и занесло нас в такие дебри.

Кругом было ничего не видно: поздний вечер, лишь свет от фар выхватывал порой скудный и заброшенный антураж местности. Виталий посмотрел на Рейма вопросительным взглядом: «Вам точно сюда?», но Рейм лишь пожал плечами и все озирался по сторонам.

— Странно, я тоже представлял себе это место несколько иным. А что навигатор говорит?

— Он нас потерял уже полчаса как, — вздохнул Виталий. — Глушат его: километра три назад такие башни стоят, как при въезде на секретный объект.

— Вполне может быть, чем черт не шутит? — задумался Рейм. — Отец не звонил?

— Нет, — сказал Виталий, — я сейчас вообще должен быть за городом.

— А мы где?

— Да нет, с друзьями на дачу собирались. Он звонить не станет.

— Ну, в таком случае хорошо, — сказал Рейм.

Спустя пару минут, за очередным поворотом, началась вымощенная ровным асфальтом дорога, и был пост охраны со шлагбаумом.

— Нас пропустят? — спросил Виталий.

— Не знаю. Давай я лучше выйду, вон уже и сам НИИ. А ты развернешься — и обратно.

— Да я и к входу могу подвезти, — задумчиво и с какой-то долей грусти сказал Виталий.

— Спасибо, не стоит, ты только отцу не говори, — сказал Рейм и пожал руку водителю.

— Давай хоть вещи помогу достать, — и, выйдя из автомобиля, они пошли к багажнику за сумкой.

— В общем, вот, на, возьми, лишним не будет, — сказал Виталий, отдавая свой нож- бабочку Рейму.

— Это еще зачем? — удивился парень и посмотрел на водителя.

— Так, на память. Лучше, конечно, чтобы не пригодился, но если что…

— Ох уж эти ваши замашки из девяностых, — и Рейм взял нож и убрал в карман. — Ладно, сам-то как без него будешь?

— Да справлюсь как-нибудь. Четки куплю, — улыбнулся Виталий и, пожав руки, они пошли вперед. Виталий сел в автомобиль, а Рейм, пройдя пост охраны, помахал ему. Тот дважды подмигнул ему фарами, и, проследив за разворачивающимся и удаляющимся Range Rover’ом, Рейм подумал, что видит его в последний раз, и все, что сейчас с ним происходит, и этот воздух, и этих молодых ребят на посту, и эти деревья — он видит в последний раз. Отчего-то сердце защемило. Он вдруг понял, осознал всю ответственность принятого решения, что, когда он в следующий раз откроет глаза, мир уже не будет прежним. Что автомобиль, на котором он только что приехал, будет уже лет восемьдесят как утилизирован, а сам Виталий и все, кого он знал, окажутся глубоко под землей или развеяны по ветру.

Как раз подул прохладный весенний ветер, Рейм поежился, запахнул свой плащ и пошел к входу, где на крыльце его уже ждал доктор Сегаев. Он, ничего не говоря, открыл дверь Рейму, когда тот подошел, и пропустил вперед. Здание было нового типа, с футуристическим направлением в дизайне, и оно было больше похоже на какой-нибудь бизнес центр, чем на НИИ, пусть и крионики. На проходной Рейм получил магнитный бейдж и повесил его себе на шею. На нем был лишь какой-то номер и в правом верхнем углу — логотип института. Затем они прошли просторный холл с кожаными диванами и высоченными растениями в напольных горшках.

— Как в больнице, не правда ли? — спросил Сегаев и улыбнулся, но Рейм ничего не ответил.

На лифте они поднялись на третий этаж, там по коридору прошли в кабинет, где рядами стояли стулья, а на стене висело полотно для проектора. Нажатием кнопки доктор Сегаев извлек проектор из-под потолка и обратился к Рейму:

— Сейчас я покажу тебе одну запись с презентации нашего Центра Крионики.

Они сели в удобные кресла, и доктор Сегаев включил проектор и выключил свет. На экране появился логотип центра, затем появились зал и сцена, на которую вышел мужчина, явно ученый — в очках и белом халате. Он включил проектор и, показывая слайды, начал рассказывать о крионике собравшейся в зале публике. 
— Это Евгений Шумилов, представитель НИИ лаборатории Петербурга, — пояснил Сегаев.

Ученый тем временем рассказывал все этапы криоконсервации: «В первую очередь, пациента нужно ввести в состояние криостаза… Затем необходим доступ к сосудам тела, в которые вводятся химические вещества… Вводится препозиционный раствор для насыщения тканей организма или мозга криопротекторами, во избежание кристаллизации…» Рейму хоть и был интересен процесс, но слушал он неохотно и все время отвлекаясь на различные мелочи. Он думал, что так и не съездил к Марго, что не оставил записку для мамы, что больше никогда не увидит Германа, Шабрири и что уже завтра мир будет на сто лет старше, а он — все таким же, как и сейчас. «А что, если после пробуждения что-то в мозге откажет, и я стану инвалидом, пускающим слюни до конца своих дней?» «И чтобы живые клетки — оставались живыми на момент восстановления», — продолжал вещать ученый с экрана.

Конец фильма был более чем предсказуемым для Рейма: именно НИИ крионики совершил самый большой скачок в восстановлении клеток, и благодаря им нет никаких преград для повторного оживления человека, даже через тысячи лет. «А все это время они будут находиться в криокамерах за счет государства или частных инвесторов? Представляю картину, где народ работает лишь на то, чтобы первые лица государства смогли столетиями находиться в состоянии криостаза», — подумал Рейм и усмехнулся, представив себе картину, где по периметру Красной площади стоят мавзолеи с именами вождей.

— Не будь столь циничным, — сказал ему внутренний голос, и Рейм упрекнул себя за эту мысль, так как сам не знал, за чей счет будет содержаться в этой лаборатории.

Доктор Сегаев включил свет и при помощи пульта отправил проектор под потолок. 
— Познавательно, — сказал Рейм.

— Это если вкратце. Конечно, процессов, происходящих в организме, великое множество, но и об этом можно говорить долго. Пойдем, я покажу тебе твою комнату.

— Что? Какую комнату?

— Ну как же? Ты так внезапно согласился на мое предложение, что сегодня мы уже не успеем провести все анализы — оставим их на завтра.

— Конечно, — согласился Рейм, отчитав себя за то, что считал, будто его здесь все ждали с распростертыми объятиями и желали заполучить его в свою криокамеру. «Конечно, ученые тоже люди и, как нормальные люди, идут домой после работы к семьям. Вряд ли из-за меня осталась целая смена ученых и медиков, согласных провести ночь в моей компании, чем в своей семье».

Они вышли из кабинета и пошли по пустынному коридору, затем преодолели холл, где Рейм обратил внимание на время. «23:14, почти полночь», — и с досадой покачал головой.

— Почему Вы остались ждать меня, а не перенесли все на завтра?

— Я сегодня дежурю, поэтому не приедь ты сегодня — я все равно был бы здесь, — и доктор улыбнулся.

Они как раз подошли к комнате с цифрой десять, и доктор Сегаев открыл дверь, дружелюбно пропустил Рейма вперед.

— Не бойся, свет включается справа, — Рейм прошел, показывая своим видом, что вовсе и не боится. Нажав на выключатель, Рейм заметил, что они стоят в просторной комнате с большой кроватью, письменным столом. В комнате был свежий воздух, словно ее только что проветрили перед их приходом. По правой стороне была дверь.

— Что там?

— Ванная комната, — ответил доктор.

— Ну конечно, — кивнул Рейм, закатив глаза.

— Ну же, не бойся, — и доктор Сегаев сам прошел в ванную комнату, включил там свет, проверил, есть ли в кранах вода, показал полотенца, тапочки и халат.

— Как в лучшем отеле.

— Ну, не в лучшем, а на четыре звезды сойдет, — сказал мужчина. — Я могу тебя оставить: если что, мой номер ты знаешь, звони. Я приду завтра, мы все подпишем, затем проведем анализы… — и доктор замолчал.

— Хорошо, — сказал Рейм и, скинув сумку с вещами, сел на кровати.

— Чем-то расстроен?

— Ожидание… Слишком давит, лучше бы сразу.

— Ну, прости, мы тоже люди, хоть и делаем вещи, которые под силу лишь Всевышнему, — сказал доктор.

— А сколько человек на этаже? Таких же, как я?

— Всего пятеро. Они прибыли днем, завтра их так же ждет процедура документов и прочего.

— Вот и познакомимся, — сказал Рейм.

— Вряд ли, — опустил руки доктор. — У каждого свое время и полная анонимность, так что вы вряд ли увидитесь.

Рейм задумался, хочет ли он задать вопрос о том, что будет потом, куда ему идти, после того как он проснется. Есть ли какой-то реабилитационный центр? Поддержка государства, или НИИ?

— Что там, как Вы думаете?

— В будущем? Думаю им там гораздо сложнее, чем нам здесь.

— Мне почему-то тоже так кажется, — сказал Рейм и содрогнулся. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — сказал доктор и, попрощавшись, покинул палату.

Рейм какое-то время сидел, задумчиво смотря куда-то перед собой, затем сходил в душ, подготовился ко сну и, вернувшись в комнату, проверил дверь: та была заперта. В душе у Рейма были противоречивые чувства: с одной стороны, он чувствовал себя свободным от всего внешнего мира, и благодаря запертой двери это чувство в нем усиливалось, он больше не принадлежал ни этим улицам, ни городу, ни времени; дверь как бы отделяла его от всего этого, готовя для более великих событий из мира будущего. А с другой стороны, он чувствовал себя в ловушке, словно сам того не замечая, добровольно попался на удочку и продолжает не замечать очевидной опасности, угрожающей ему.

Он еще раз дернул ручку и, убедившись, что она явно не откроется, прошел в ванную комнату, нашел свои черные джинсы и достал из правого кармана бабочку, которую ему передал Виталий. Спрятав ее в складках халата, он вернулся в комнату, расстелил постель, взбил подушку, незаметно положив под нее складной нож, и, выключив свет, лег спать.

Глава V
Наблюдатель

Жизнь и смерть ходят рядом, как две параллельные прямые, с одной лишь разницей — иногда они пресекаются. Для большинства горечь утраты близкого человека затмевает все вокруг, не оставляя места для лишнего вздоха. Погруженный в отчаяние не способен к рациональному мышлению, одни и те же вопросы крутятся у него в голове: «Почему так произошло?», «Почему меня не было рядом?», «Мы не успели попрощаться…», «Как жить дальше?» — это та самая яма, которую погруженный человек начинает рыть себе после смерти близкого, родного или любимого человека. Все глубже и глубже он погружается в землю, не слыша никого, кто остался там, наверху, не желающих разделить с ним невыносимую тяжесть утраты. Но в какой-то момент, когда рыть землю больше нет сил, видит, что рядом с ним все это время был его близкий. Тогда он скажет:

— Пойдем наверх, я тебя не оставлю. Видишь, я здесь, с тобой, я чувствую тоже самое, что чувствуешь ты! Для меня боль так же невыносима, она давит на грудь, душит слезами где-там внутри. Только выслушай меня! Все это время я знал, что рядом есть ты, что ты в таком же положении, что и я. И это спасало меня; каждый день я знал, что есть кто-то рядом. Так позволь мне быть кем-то для тебя, и пошли уже наверх — там нас давно ждут, там светит солнце, вдалеке слышны веселые крики детей, заливистый лай собак…

— Как такое возможно? Все это время я думал, что я здесь совсем один, что ни одна душа не разделяет со мной той скорби, что испытываю я, — и развел руками.

— Зачастую мы слепы в своем отчаянии… Я с первых дней был здесь.

«Затем они выберутся наверх в чудесный и прекрасный мир, где светит солнце и раздастся заливистый лай собак и смех детей», — рассуждает Рейм, лежа на кровати и совсем не собираясь вставать.

Сквозь окно действительно светило солнце; парень даже вытянул руку и ощутил тепло, оказавшись в солнечном луче.

«Только в моем случае никого рядом нет…» — вздохнул Рейм и осмотрел комнату.

— Есть я, — раздался внутренний голос. — Я так же, как и тот человек из твоих фантазий, не оставлял тебя с момента произошедшего.

— Да, и меня это пугает.

— Почему?

— Почему? Ты еще спрашиваешь почему? Ты говоришь, что у меня есть верная поддержка в твоем лице, а теперь покажи мне в комнате кого-то, кроме меня?!

Голос какое-то время молчал, затем пошептал:

— Посмотри в зеркало…

— Остроумно, — выдохнул Рейм.

— Тебя ведь не устроит ни один расклад: если бы все были живы, а ты нет — плохо, если бы все умерли, а ты был бы жив — тоже плохо.

— Ты предлагаешь мне какую-то неврастеническую реальность, в надежде, что я на нее соглашусь? Почему нельзя, чтобы «все живы»?

— Это у тебя взгляды какие-то сумасшедшие: нельзя, чтобы живы все…

— Я понимаю, — и Рейм замолчал. Замолчал и его внутренний голос.

В этот момент дверь распахнулась, и на пороге появился доктор Сегаев, все в таком же бодром расположение духа, но с таким задумчивым взглядом, как если бы он хранил в себе какую-то тайну. Он явно переживал трагедию, связанную с уходом его жены в мир иной, и, должно быть, рядом с ним так же никого нет, кто бы мог поддержать его. Рейм отметил, что доктор не выглядит человеком, нуждающимся в сострадании, сочувствии и дружеском плече — он был весь погружен в работу и отдавался ей без остатка. Под мышкой он нес папку с документами, а в руке держал чашку с чаем.

— Доброе утро, — сказал доктор и попытался улыбнуться. — Чай, — сказал Сегаев и поставил чашку на тумбу рядом с кроватью.

— Почему меня заперли? — спросил Рейм, удобно усаживаясь на кровати.

— Как заперли, кто?

— Вы, разве нет? После вашего ухода дверь была заперта, я проверял.

— Ах, ты об этом, — сказанное Реймом развеселило доктора, и Сегаев негромко посмеялся. — Ты пытался воспользоваться ключом?

— Но Вы не оставили мне никакого ключа, — Рейм развел руками.

— А пластиковая карта? Что я выдал тебе еще на проходной?

— Пропуск? — начал понимать Рейм. — Значит пропуск — это и есть ключ?

— Вон там, видишь, красный индикатор? Маленькая лампочка на внутренней стороне короба? Это и есть замок. А почему ты хотел выйти? Были какие-то вопросы?

— Сам не знаю, зачем я проверил дверь. Но тот факт, что она была заперта, меня несколько…

— Напугал?

— Насторожил, я бы сказал. Бояться мне нечего.

— Хорошо, — сказал доктор и, поправив очки, решил подвести разговор к главному. — Вот документы, их нужно будет подписать. Можешь прочесть, чтобы для тебя ничего не стало неожиданностью.

— Если Вы не собираетесь меня замораживать по частям, я согласен на все, — сыронизировал парень.

— Думаю, ты понимаешь всю серьезность данных бумаг, — он достал платок и портер лоб от выступивших на нем капелек пота. Он взглянул на потолок, прищурив глаза. — Жарко сегодня, нужно бы включить кондиционер.

— Хорошо, — сказал Рейм. — А потом?

— Потом анализы, но там быстро — и криоконсервация.

— Простите, на сколько лет Вы сказали меня крионизируют?

— Читай документы, Рейм, там есть все ответы на твои вопросы, — и, улыбнувшись, доктор встал с постели Рейма. — Если и после договора у тебя останутся вопросы, скажешь мне — я попробую на них ответить.

— Боюсь, у меня в голове лишь такие вопросы, на которые сам черт не сможет дать мне ответы.

— Ну, тогда до скорого, — и доктор направился к выходу. Дойдя до двери, он вдруг обернулся. — Рейм, — окликнул он парня, что погрузился в чтение. Тот поднял голову. Сегаев взял свой магнитный пропуск, висевший на тонком шнурке, на шее, и поднес к датчику. Дверь пискнула, индикатор стал зеленым, и доктор открыл дверь. Рейм улыбнулся ему и кивнул.

Договор очень быстро надоел Рейму, так как в нем было много профессиональных терминов, в которых он не разбирался. Для себя же парень отметил главное: процесс криоконсервации по своей сути — это заморозка тела при температуре от -80 до -190°, а система витрификации позволяет превратить жидкость в живых клетках в подобие сверхвязкой стеклянной массы вместо твердого тела. Содержаться криокамере он будет сто лет, затем происходит процесс разморозки, а для этого используют частицы железа с покрытием из диоксида кремния, которые при попадание в магнитное поле начинают нагреваться и равномерно распределяться по всему телу. Но что бы этот процесс прошел успешно, перед заморозкой, нужно ввести…

— Сто лет, — сказал Рейм вслух, присвистнул и, спустив ноги на пол, придвинулся к тумбе и начал подписывать документы размашисто и быстро. Когда с ними было покончено, Рейм оделся и спустился на первый этаж, где возле регистратуры и нашел доктора Сегаева. Тот отвел его на сдачу крови, затем Рейма переодели в больничный халат, и прикрепленная к нему медсестра провела его по ряду кабинетов, где ему давали таблетки, светили в глаза, брали анализы, задавали целую кучу вопросов и давали целую кучу препаратов, таблеток, делали уколы. Рейму казалось, что из этого калейдоскопа кабинетов он не выйдет уже никогда. Парень чувствовал сильную усталость, в глазах все образы были нечеткими, а линии размытыми, как если бы кинули стакан с водой на свежие написанные акварели.

Затем Рейма положили на стол, подключили к капельнице и куда-то повезли.

— Еще минут пять — и приступим, — раздался мужской голос, и Рейм узнал в нем голос доктора Сегаева. От ощущения, что доктор будет проводит всю процедуру, Рейм даже упокоился.

«Мне не пришлось ни с кем прощаться, чувствовать себя виноватым за то, что, оставляя их, добровольно отправляюсь на смерть, чтобы ожить потом, — думал Рейм. — Они бы все равно не поняли, почему я решился на это, так что все, что ни делается — все к лучшему», — и Рейм почувствовал, что в груди все сжало, стало почти невозможно дышать, и затем на него надели кислородную маску. Он мысленно поблагодарил того человека, кто облегчит его страдания, и веки начали закрываться все чаще, открываться все реже.

«Все», — подумал Рейм, и его унесло в глубокий сон.

***

Открой мне двери

Любимая Шерри

Открой мне двери

О, коварная Шерри

Коварная Шерри

Наблюдатель сидел в засаде уже второй час. Он был хорошо замаскирован — так, что его было сложно увидеть как с воздуха, так и с земли. Это место давно пользовалось дурной славой, и посланный вести наблюдение в эту точку, подвергался, как считалось, неминуемой опасностью. Началось все со стаи собак, которая поселилась в заброшенном здании НИИ, которое раньше считалось местом уникальным, и даже отчасти мистическим, уж чего там не творили ученые! Разговоры о живых мертвецах и прочая фантастика являлись неизменным атрибутом, когда речь заходила о здании бывшего НИИ. Стая черных больших псов из пяти взрослых и трех щенков стала наводить ужас на всех, кто выходил в дозор в эту точку — они действительно были огромны, мускулисты, шерсть их блестела на солнце, когда те выходили на охоту.

Когда один из наблюдателей перестал отвечать по рации, а после назначенного на возвращение времени не вернулся, для разъяснения ситуации отправился сам Командир Коллаборации — он обнаружил лишь рацию и очки систему ночного слежения. Это все, что осталось от наблюдателя. С тех пор поиски его не увенчались успехом, а еще через месяц, когда в дозор посылались уже по двое наблюдателей, пропало еще две группы. Слухи об исчезновении облетели всю Коллаборацию, и выходить в дозор в район НИИ отказались все. Многие попали под горячую руку Командира и были сняты со службы, кто-то ушел по собственному желанию. В итоге остался один человек, которого так и прозвали — Наблюдатель. Он выходил в дозор в одиночку, и именно он связал исчезновение пяти наблюдателей с собаками. За это предположение ухватился Командир и заявил об этом во всеуслышание как об официальной версии. 
— Собак испугались, «наблюдатели», — и, сплюнув в сторону, смотрел на своих подчиненных, которые теперь делали вылазки лишь в город, а об отдаленных участках даже не заикались. Они понуро опускали головы, глаза, но возобновлять походы в «точку» НИИ никто так и не отважился.

— Радиация… Собаки… НИИ… Опасность… — звучало из их разговоров.

Вспоминая это, Наблюдатель каждый раз проверял уровень радиации и, удостоверившись, что все в приделах нормы, ухмылялся. Затем возвращался за наблюдение и осматривал в бинокль заросшую площадку перед НИИ, навечно поднятый шлагбаум и будку охраны, от которой остались жалкие руины. Затем — само заброшенное здание, в котором не осталось ни одного стекла, лишь зияли черные впадины оконных проемов. На разбитое, местами обрушенное крыльцо в четыре ступени вышел один из псов. Наблюдатель прозвал его «Вожаком» за то, что всегда выходил первым из укрытия и вел всю стаю на охоту.

Наблюдатель воспользовался зумом и стабилизатором, чтобы сделать максимально качественные снимки.

— А вот и еще двое, — прошептал он, видя, как две другие собаки встали чуть позади, по обе стороны от Вожака. Тут силиконовый браслет на запястье у Наблюдателя завибрировал мелкой дрожью. «Черт», — выругался тот про себя, и, вытянув руку вдоль тела, снял с пояса небольшой черный баллон, а затем поменял его в своем респираторе, на секунду-другую задержав дыхание. Браслет перестал вибрировать, и Наблюдатель сделал глубокий вздох. «Собаки», — вдруг вспомнил он и сфокусировался на крыльце, но там уже никого не было. «Чертовы псы», — подумал Наблюдатель, как что-то привлекло его внимание. Под сгущающимися сумерками из-за угла здания, прорываясь сквозь заросли бурьяна, сухих веток и просто высоченной травы с человеческий рост, показалась фигура.

— Что за… — только и всего произнес Наблюдатель, рассматривая высокую фигуру существа, которое неестественно шаркающей походкой двигалось к крыльцу. На нем была изорванная одежда, обувь отсутствовала, черные волосы ниспадали на лицо. В оцепенении, в котором пребывали его руки — плечевые кости, прижатые к телу, а локтевые, впрочем, как и кисти рук — болтались во все стороны, словно у него были конвульсии или какое-то заболевание. Голова существа так же болталась — то падала на грудь, то была запрокинута назад, затем падала на правый и левый бок. Выйдя из бурьяна, существо несколько раз покружилось, поднимая плечи, наклоняясь то вперед, то разгибаясь назад. Наблюдатель перестал делать снимки и включил режим записи видео. Существо остановилось и, кое-как совладав с руками, начало щупать свои кисти, пальцы на руках, подносить их к лицу, явно изучая их. А затем направилось к шлагбауму, еле-еле волоча свои ноги по плитам. «Оно больнó? — подумал наблюдатель. — Если это так, то оно явно при смерти», — также пронеслось в голове. Фигура человекоподобного существа скрылась за высокими зарослями, где когда-то была подъездная дорога. «Да что же это такое? Нужно и проследить, и пост не оставишь», — подумал Наблюдатель, но затем решил, что псы все равно были упущены, а здесь есть много вопросов касательно увиденного. Закрепив пустой баллон на поясе и убрав бинокль в карбоновый подсумок, что висел справа на ремне, Наблюдатель по-пластунски покинул свое укрытие и, в нескольких метрах от существа, направился наперерез ему, что появилось так внезапно. «Быть может, оно несет в себе угрозу. Быть может, даже заразно», — Наблюдатель, отряхнул свой черный костюм, поправил респиратор и, вооружившись пистолетом с транквилизаторами, рассчитал, на каком расстоянии будет удобнее всего вести слежку.

Держась на почтительном расстоянии от дороги, по которой должно было идти существо, Наблюдатель продвигался вперед.

«Ничего не понимаю, он должен быть уже здесь», — думал Наблюдатель, но ни через пять минут, ни через десять его не было видно на горизонте. Тогда, пренебрегая всеми правилами, Наблюдатель вышел на дорогу и осторожно пошел по направлению к НИИ. Дойдя до КПП НИИ и никого не встретив на пути, Наблюдатель прижался спиной к бетонным плитам и осмотрел возвышенность, где находился не так давно, но и там никого не было. Силиконовый браслет издал новый вибрирующий сигнал — время возвращаться. Все наблюдатели должны вернуться в расположение в течение получаса. И в отчаянии ударив по бетонной плите кулаком и не обращая внимания на кровь, Наблюдатель поспешил в расположение.

Глава VI
«Центр Коллоборации и Сопротивления»

По разбитым от времени дорогам, мимо заброшенных и полуразрушенных домов и тех, где уже полвека остановилась стройка, Наблюдатель двигался в сторону расположения. В предрассветный час было еще спокойно: Коллаборация спала тихим сном, лишь постовые в респираторах смотрели на прибывшее авто Наблюдателя уставшими и покрасневшими от недосыпа глазами. Полуподвальное помещение недостроенного гаража — и было домом коллаборационистов, по-другому: расположением. Так получилось, что в первые годы после революции и всего произошедшего в мире в рядах нынешних коллаборационистов было много военных, которые привнесли военного лоска в разговорную речь и устройство армейского быта. Конечно, гражданские подхватили все нововведения: с ними поди было поспорь. Это теперь из прежних вояк осталась пара-другая человек, ну и заигравшиеся гражданские, служащие, как и прежде — хотя военное положение давно сняли, но иначе они уже не могли — отсюда и название их расположения, «коллаборация» — говорит о слиянии гражданского и военного воедино. На самом же деле народ здесь был абсолютно разношерстный: все они были молодыми парнями и девушками, за исключением Командира — тому было тридцать пять, и он нередко поговаривал про уход на пенсию.

Наблюдатель махнул рукой, как бы давая сигнал для открытия шлагбаума; засыпающий на посту дозорный вскинул брови, потряс головой для побуждения и подбежал к Наблюдателю. Тот показал пропуск, и дозорный поднял шлагбаум. О, это был не просто пластмассовый шлагбаум, какие использовали сто лет назад для защиты двора от непрошенных машин — это была самая настоящая рельса, от которой тянулась огромная звенящая цепь, с виду кажущаяся неподъемной и устрашающей, что идет к механизму-рычагу и бобине, на которую эта цепь наматывается. Механизм, правда, последнее время был сломан, и дозорным на этом посту приходилось вручную наматывать цепь для поднятия шлагбаума. Те привычно подняли его кверху, и Наблюдатель вкатил на территорию расположения Коллаборации и направился в полуподвал; там уже механические двери разъехались в стороны, пропуская авто Наблюдателя, и он оказался на внушительных размеров стоянке. Территория была и впрямь большой, но плохо освещенной, да и машин здесь была пара-тройка, одна из которых принадлежала Наблюдателю, черный мини-фургон с логотипом Коллаборации на боку для всех остальных дозорных, ну и для вылазок в город, и УАЗ «Легалайз», сорокалетний красавец, да и мотор ревет как встарь. «На ходу будет еще долгие годы, нас переживет», — подумал Наблюдатель, сняв очки-гогглы, что были трофеем из одной опасной поездки, и похлопал авто Командира по капоту.

— Наблюдатель, — сказал он, нажав на кнопку звонка. Затем поднял глаза и, если бы он был без маски, то можно было бы заметить его улыбку.

— Проходите, — вежливо ответил голос, дверь запищала и пропустила Наблюдателя вовнутрь.

Обстановка внутри была более чем скромная, скорее спартанская. Иногда нет-нет да кто-нибудь и назовет расположение «подводной лодкой» или «судном», на которое внутри оно было похоже. Длинные узкие помещения были поделены перегородками: вот гостиная, одно из самых квадратообразных помещений, направо — мастерская, тренажерный зал, по правую сторону — столовая, кухня, спальня, затем — туалет-ванная комната. С утра до вечера все толпятся в этих узких, коридорообразных помещениях, даже спальня устроена по-военному, в два-три этажа и несколько рядов. Такая теснота была вынужденной, так как за стеной находился главный центр Коллаборации, носящий гордое название «Сопротивление». Девять рядов вглубь, куча техники: от компьютеров до различных устройств передачи информации, так же мониторы наблюдения, с различными показателями, датчиками, эквалайзерами и прочим. На девяти рядах, что шли полукругом наподобие амфитеатра работали операторы, некоторые были из военных, другие же считали это своей гражданской профессией, полученной в годы сопротивления. На огромном экране было выведено множество показателей, графиков, внешних камер наблюдения, а также изображений с камер наблюдателей. Впервые придя в центр Коллаборации, можно решить, что на экране абсолютно невозможно ничего разобрать, но каждый из операторов выполнял свою функцию, следил за своими показателями в нужной части монитора, так что никакой путаницы быть не могло. Наблюдатель как раз снял респиратор и направился в комнату; там он кинул на кровать гогглы и маску-респиратор, затем расстегнул свой комбинезон и успел лишь освободить руки от рукавов, как тут же услышал в гарнитуре:

— Попрошу Вас зайти в центр, немедленно.

Вызывал Наблюдателя Командир, и, почувствовав неладное, Наблюдатель поспешил к центр управления. В центре было темно: из источников света был лишь монитор, который бросал свет на все помещение, и по одному у каждого на столах, благодаря чему лица операторов выглядели еще бледнее. Здесь почти никто не разговаривал, но было слегка шумно от всех этих щелчков, работы компьютеров, вентиляторов и прочей техники. Также по правой стороне диодной лентой были подсвечены ступеньки, как когда-то делали в кинотеатрах, но Наблюдателю не нужно было вниз, наоборот: место Командира находилось на специальном возвышении, в самом верху помещения.

— Наблюдатель, — сказал тот, рассматривал Командира, увлеченного работой, думая, стоит ли ему мешать или стоять до тех пор, пока не заметит сам.

— Какого черта Вы творите?! — закричал тот, не обращая внимания на работу остальных операторов.

— Выполняю службу, Командир. Что-то не так?

— Что-то? Под трибунал захотели? — Наблюдатель знал из своих источников, что уже полгода как трибунал был упразднен, поэтому усмехнулся.

— Улыбаетесь?

— Никак нет, Командир, — сдержался Наблюдатель.

— Цель Вашей вылазки? — спросил Командир.

— Добыча сведений о данной местности! — отчеканил Наблюдатель.

— И…

— Устранение любой опасности? — полувопросом спросил Наблюдатель.

— Именно! — закричал Командир. — Так почему Вы упустили из виду всех собак?

— Готовил транквилизатор, — соврал Наблюдатель. Он не мог сказать, что менял баллон в респираторе: в правилах ясно сказано: «Следить за уровнем кислорода регулярно», а Наблюдатель никогда этого не делал — вспоминал лишь, когда на браслет придет напоминание.

— А почему заранее не были подготовлены?

— Не было причин! Командир, это запрещено так же, как досылать патрон в патронник!

— Ты меня еще поучи! — засуетился Командир, не зная, как вернуть себе прежнее положение. — Упустил собак?! — вновь заорал он, окончательно перейдя на ты.

— Упустил.

— Стало быть, подверг всех нас опасности, — Наблюдатель понимал, что он это так, несерьезно, разгоняется перед чем-то важным, но решил промолчать.

— Что было затем?

— Это существо, то ли человек…

— Вы даже не идентифицировали его? Как такое возможно? Экран должен был сам распознать, несет ли оно угрозу, существо это или человек. Где Ваша маска? — Наблюдатель только пожал плечами. — Снова в своих голлах ползаете?

— Гогглах, — поправил Наблюдатель.

— Да мне плевать, как они называются. Почему нарушаете форму одежды?

— Виноват, товарищ Командир, — сказал Наблюдатель.

— Вот Ваша видеозапись, — Командир раздвинул пальцами окно, увеличив его таким образом, чтобы было хорошо видно. — Вы почему вышли из укрытия?

— Ну, Вы же видите, его нигде нет! — чуть ли не крича от непонимания, взорвался Наблюдатель.

— Это еще что за истерика у Вас? А ну, соберитесь!

— Есть, — сказал Наблюдатель и выдохнул.

— Так что говорите, что он провел вас как мальчика, дает вам право расчеркивать себя?

Наблюдатель молчал.

— Ладно, — выдохнул Командир. — Свое Вы получили.

— Могу идти?

— Куда? Я разве Вас отпускал?

Наблюдатель закатил глаза: он хотел как можно скорее покончить с этим бесполезным спором. Он был готов сделать все, что велит ему Командир, ведь завтра у него начинался отпуск, и он поедет в Москву к своей девушке, а в конце недели состоится готический бал. Шерри, его девушка, была представителем готической культуры, и как бы Наблюдатель ни хотел проникнуться готикой, она так и не стала ему по-настоящему близка. Бал должен был быть юбилейным — то ли сотым, то ли двухсотым — Наблюдатель толком не имел представления, но Шерри очень его ждала, и он непременно должен был сдержать свое обещание и присутствовать на балу в качестве ее кавалера.

— Вы отправляетесь обратно и приведете мне этого человека. Это явно человек — я невооруженным глазом вижу — и нам предстоит выяснить, что с ним. Можете выполнять.

— Но товарищ Командир, я ухожу в отпуск с завтрашнего дня. У меня уже все документы на руках.

— Как только приведете мне этого человека, если он не умрет до этого времени, я отпущу Вас на положенные две недели.

— Да где же я найду его до завтра?

— Ищите где угодно, Вы у нас Наблюдатель. Скажите спасибо, что я еще не потребовал принести мне всех собак, которых Вы упустили! — он перевел дыхание. — Свободны.

— Есть, — и, приложив руку под козырек, Наблюдатель вышел из помещения Центра наблюдения и координации Коллаборации (ЦНКК).

Оказавшись в коридоре, Наблюдатель прислонился к стене и, выдохнув, закрыл глаза.

— Эфор! Ты-то мне как раз и нужен, — раздался голос рядом с Наблюдателем.

— Я же просил не называть меня так! — сказал Наблюдатель и, открыв глаза, увидел перед собой Алекса. На самом деле голос Алекса Наблюдатель узнал сразу, да и потом только Алекс называет его Эфор, на греческий манер.

— Ну, извини, извини, — вдруг спохватился Алекс.

Он был один из операторов «Сопротивления», и если его не знать, то издали можно принять за девушку, если тот распустит свои длинные черные волосы, или по форме. Алекс — единственный из всех операторов, который носит женскую форму. Она отличается от мужской тем, что молния комбинезона доходит только до груди, сверху полагается носить белую рубашку. В мужском варианте формы молния идет до горла, но зато манжеты навыпуск, белого цвета, а у женской формы они отсутствуют. Да и потом женская форма сама по себе меньше в размерах. Он появился в Коллаборации задолго до прихода Наблюдателя, но, по слухам от кого-то из сослуживцев, когда Алекс впервые появился на пороге Коллаборации, Командир прогнал его, так как принял за очень хорошенькую девушку, но тот сказал, что он доброволец, и тогда Командир разразился долгой и нецензурной бранью.

— И где Вас таких делают?

— А что Вы сразу «где делают?» Где делают, там уже нету. Вы вместо нотаций своих лучше бы взяли и перевоспитали! — крикнул Алекс вслед уходящему Командиру.

По словам очевидцев, Командир развернулся, схватил Алекса за руку и, приговаривая «Ой как проучу», повел его в свой кабинет. Поведение обоих вызвало немало смешков и слухов во всем расположении. Но когда, спустя два часа, Командир вызвал к себе в кабинет секретаря, оказалось, что сам Командир сидит у себя за столом заплаканный, глаза и морда красные, высмаркивается, а Алекс, победно расставив ноги на ширине плеч и заложив руки за спину, стоял у окна.

— Пиши приказ о зачислении в наши ряды нового бойца.

— Есть, — сказал секретарь.

— А ты пиши рапорт о просьбе принять на службу, по форме четыре, образец висит в коридоре, справа от кабинета.

— Есть! — вытянулся в струнку Алекс.

— Выполнять! Что не ясно? — прикрикнул он на секретаря.

— Этого?

— Не этого, а коллаборациониста Алекса. Я правильно говорю? — спросил Командир.

— Более чем, — теперь уже рассматривая карту пересеченной местности, задумчиво ответил Алекс.

Что же там произошло на самом деле, в кабинете, никто не знает, да и неважно это. Главное, что Алекс попал в ряды Коллаборации, Командир его очень уважает, а после истории с ранением Алекса на одном из заданий, когда тот спас двух бойцов, тот не снимая носит медаль. Имеет полное право. Сейчас, когда уже и задания не столь опасны и вылазки разве что в город, Алекса перевели в пункт «Сопротивления» в ЦНКК. Удостоиться такой должности могут лишь отличники боевой службы или специалисты в данной области. Алексу всегда и во всем шли на уступки — за какие такие заслуги перед отечеством, никто не знал. Когда пришли новые образцы формы, Алекс решил примерить и выбрал один из самых маленьких размеров.

— Превосходная форма, комбинезон, рубашка, — восхищался Алекс.

— Тут еще и каблуки, — сказал кто-то, и все засмеялись.

— Ну вот и отлично, — слегка смущаясь сказал тот. — Вот и каблуки обратно отвоевали!

Как оказалось, с того года форма стала не только мужская, но и женская, но никто об этом не знал. Естественно, что когда Алекс узнал об этом и взглянул на мужской вариант, то сразу пошел писать рапорт о предоставлении ему женской формы.

Он был действительно очень красив, и все относились к нему по-разному, но все одинаково хорошо, никогда всерьез не смеялись над ним, а юмор и иронию он принимал и поддерживал как никто другой. Тем более Шерри очень хорошо к нему относилась и даже по-дружески любила его. Да и Наблюдатель ничего не имел против его странностей и манер.

— Что-то Командир не в духе? — усмехнулся Алекс и, скрестив руки, погладил плечи, как если бы замерз или почувствовал сквозняк.

Наблюдатель ничего не ответил, только кивнул.

— Так я чего хотел у тебя спросить… Ты меня не подменишь?

— Алекс, как я тебя подменю? Ты сам слышал, мне на задание нужно.

— Так ты только из «точки»?!