Бесплатный фрагмент - Гости из Асуана

***

Бледное солнце висело над самой головой, бросая обжигающий взгляд на бескрайние песчаные дюны.

Грек Джованни Атанази или как все его называли Янни, разомлевший от жары, сидел в тени навеса и, попивая остывший чай, лениво наблюдал, как неподалеку копошились арабы. Перекрикиваясь, они мотыгами разгребали песок, ссыпали его в плетёные кошели и относили в сторону от раскопок. Затем возвращались, снова ссыпали песок в корзины и снова относили в сторону. Тяжёлый и монотонный труд.

— Ахмад! — окликнул Атанази одного из арабов. — Левее бери! Левее!

Араб вскинул голову, утвердительно махнул рукой, что-то проверещал рабочим. Те, нехотя подхватили свои мотыги и корзины, и перешли на несколько метров левее. И снова разгребали песок, наполняли корзины и ссыпали песок в новые песчаные дюны.

— Хорошо было при Солте, — отхлебнув чая, подумал Атанази. — Этот британец знал толк в раскопках. Знал, где копать. Знал, как избавиться от вездесущих конкурентов. Знал, как договориться с властями. И не мудрено — должность Британского консула позволяла ему беспрепятственно это делать. Солт был в тесных отношениях с самим Мохамедом Али. Конечно, не в таких, как Дроветти… Но всё же дружба с правителем Египта позволяла британцу заниматься помимо дипломатии ещё и раскопками. Был ли Солт одарённым дипломантом? Не уверен… Но вот коммерсант из него был гениальный. Только благодаря заслугам Британский музей пополнился огромной коллекцией древностей. Правда, ему постоянно мешал Дроветти. Не знаю, что у них там произошло, но Солт и Дроветти терпеть не могли друг друга. Из-за этого наполеоновского консула даже Бельцони с женой-англичанкой пришлось покинуть Египет. Что ж… Оно и к лучшему. С отъездом Бельцони я стал полноправным хозяином песков… Жаль, что Солт умер. Будь он жив, мне бы не пришлось ломать голову, где искать деньги на раскопки…

Атанази невольно усмехнулся. Ему вспомнилось, как однажды раскопав статую какого-то фараона, Солт распорядился отбить ей голову.

— Голову продать проще, — пояснил он обескураженному такой выходкой Атанази, — чем целую статую. Да и перевозить ее гораздо легче…

Атанази уныло вздохнул. Да, при Солте ему жилось значительно вольготнее. В его обязанности входило только поставлять консулу древности. А уж их продажа, транспортировка, договоры с таможенниками — целиком лежало на Солте.

— При Солте было лучше, — снова тоскливо вздохнул грек. — Не то что, при нынешнем консуле… Как его? Баркере… Джоне Баркере. Его больше интересуют фруктовые деревья, чем древности. Да разве на фруктах можно заработать? Эй, Ахмад! Нашли что-нибудь?

— Ракм. Нет, — отвечал Ахмад и вновь продолжил подгонять нерасторопных рабочих.

— Ничего… — вздыхал Атанази. — Вторую неделю роемся, а так ничего толкового из того, что можно продать не нашли. Черепки не в счет. Кого теперь удивишь обломками? Старинных кувшинов и мисок на базаре итак полно. Да и кто разберёт, сколько тому кувшину лет? Две тысячи или его слепили два дня назад… Статую выкопать? С нею тоже хлопот полно…

Атанази уныло посмотрел на величественно возвышавшихся неподалеку колоссов. Величественно… От их былого величия почти ничего не осталось. Ветра, песок и время сделали свою работу. И когда-то роскошные статуи сейчас напоминали груду камней, положенных один на один.

— Здесь нужно что-нибудь особенное, — рассуждал грек. — Самое лучшее — отыскать гробницу с мумией. Мумии хорошо идут. И платят за них хорошо. Хотя, от этих колоссов тоже должна быть хоть какая-то польза. Если их установили посреди песков, то здесь, видимо, находилось какое-то святилище. Правда, и от святилища тоже почти ничего не осталось. Камни, песок. И ничего ценного. Но хватит унылых мыслей. Надо просто копать глубже… Глубже… Вторая неделя — и никакого результата. Всё. Завтра сворачиваю предприятие и перехожу на другое место. В долину царей… Возможно, там ещё не всё перерыли. Может там повезёт больше…

Янни мечтательно закрыл глаза. Ему грезились саркофаги, мумии, золотые украшения.

— Янни! Янни! — раздался радостный крик Ахмада.

— Что еще? — грёзы Атанази мигом улетучились. Саркофаги, мумии, украшения вмиг были погребены песком.

— Вайд! Нашли!

— Что нашли? — греку совершенно не хотелось покидать навес.

— Вайд! Нашли! — воодушевлённый находкой Ахмад, усердно размахивая руками, бежал навстречу хозяину.

Атанази нехотя встал со своего места, не спеша проследовал за Ахмадом к группе рабочих, которые воспользовавшись минутной заминкой, стояли опершись на заступы.

— Ну, показывайте!

Из кучи песка торчала каменная голова.

— Статуя, — недовольно проворчал Янни.

— Хафр! — скомандовал Ахмад. — Копайте!

Арабы спешно бросились разгребать песок. Спустя несколько минут из песка показалась спина льва.

Грек проникся любопытством. Такого ему ещё не доводилось встречать. Львиное тело, голова человека. Корона на голове.

— Абу алхави, — проговорил Ахмад, когда изваяние почти целиком было освобождено из песчаного плена. — Сфинкс.

— Сфинкс… — равнодушно протянул Атанази, внимательно осматривая находку. — Это, конечно, лучше, чем ничего, но хуже, чем хотелось бы…

Янни в уме прикидывал, во сколько ему обойдется транспортировка исполина. Да и найдётся ли покупатель на такую громадину. Вот был бы жив Солт, он бы разрешил все проблемы. Но Солт умер и все проблемы придётся разрешать самому.

Атанази ещё раз придирчиво осмотрел сфинкса.

— Неужели нельзя было поаккуратней, — Янни обратил внимание на отбитую бороду. — Бороду кто отбил?

— Ла ахад, — оправдывались рабочие. — Никто.

— Ладно! — отмахнулся Янни. — На сегодня хватит. Сворачивайте работу. Завтра продолжим.

Предлагать сворачивать работу второй раз рабочим не пришлось. Они быстро убрали корзины, мотыги и в мгновение разбрелись по своим палаткам, хаотично разбросанных вокруг места раскопок. Вскоре задымились огни костров, на которых арабы готовили свой нехитрый ужин. Ахмад предусмотрительно оставил возле найденного сфинкса несколько караульных. Хотя кто за ночь мог украсть такого колосса?

Атанази вернулся под свой навес. Наконец-то пески Египта начали отдавать свои сокровища. Возможно, завтра найдется ещё что-то, более ценное, чем этот гранитный идол. Янни был доволен. Предположение о том, что надо копать неподалеку от колоссов оправдалось. Но что делать с этим сфинксом? Здесь его не продашь, а на перевоз в Александрию у грека не было средств. Даже если не заплатить рабочим, накормив их обещаниями заплатить после продажи сфинкса, всё равно денег не хватило бы даже на сооружение плота.

Янни не спалось. Перед глазами витало изображение гранитного изваяния. Юное лицо, глаза миндалевидной формы, губы сложены с загадочную, едва уловимую улыбку.

— Занятная находка, — думал Атанази. — Розовый гранит. Скорее всего, из Асуана. Правда, сколота борода и часть хвоста, но это мелочи. На голове царский платок-клафт, на лбу урей, сверху двойная корона па-схемти. Значит, это изображение какого-то фараона. Но какого? Если бы я только мог прочитать надписи! Это могло бы значительно увеличить стоимость этого идола. Хотя кто их может прочитать? Надо будет подумать над тем, как назвать этого сфинкса. Сфинкс Рамзеса? Нет. Хеопса? Тоже не подходит. Надо что-нибудь редкое. О чём ещё никто не слышал. Может Аменасис? Пусть будет Аменасис. Пусть ломают голову, кто был этот Аменасис…

Атанази зевнул. Находка доставила ему больше головной боли, чем радости.

— Надо будет попытаться предложить его Баркеру, — сквозь дёрему подумал Янни. — Но вряд ли Баркер приедет сюда, а на отправку сфинкса в Александрию у меня нет денег. Замкнутый круг…

Атанази ещё раз зевнул и, отмахнув прочь мысли о находке, уснул.

Наутро раскопки возобновились. Воодушевлённые вчерашней находкой арабы с энтузиазмом разрывали песок вокруг сфинкса. Правда, в энтузиазм рабочих верилось с трудом. Скорее всего, Ахмад пообещал им дополнительную оплату за новые находки. Вот и сновали арабы с корзинами песка туда-сюда, махали мотыгами и заступами, весело переговариваясь и посмеиваясь.

Даже Янни с самого утра, выпив чаю, вылез из-под своего навеса и приблизился к месту раскопок в предвкушении новых находок и древностей. И они не заставили себя ждать.

— Вайд! Нашли! — разнеслось над песками.

— Что ещё? — Атанази оживленно завертел головой.

— Абу алхави! Сфинкс! Ещё один!

— Ещё один? — Янни сник. — Один и ещё один — это уже два. Два лучше одного…

В сопровождении Ахмада Атанази направился к группе рабочих, которые неподалеку высвобождали из песков второго сфинкса.

Второй сфинкс был практически точной копией первого, но был выполнен из менее качественного гранита и поэтому хуже сохранился. По всей скульптуре виднелись мелкие сколы. Сильные повреждения имелись на передней части постамента. Да и лицо исполина было проработано менее тщательно. На месте зрачков имелись скопления тёмных частиц гранита, создающих иллюзию загадочного взгляда сфинкса.

— Два лучше одного, — растеряно пробормотал Атанази. — И проблем у меня теперь стало вдвое больше…

***

Жрецы почтенно склоняли головы, неустанно бормоча молитвы во славу фараона, царя Верхнего и Нижнего Египта, возлюбленного Амоном, наследника Ра, властителя престолов Обеих земель.

— Да живёт Небмаатра, сын Ра, Аменхотеп, которому дана жизнь в вечности, подобно Ра. Святой Ра, управитель Солнца! Единственный Святейший управитель неба! Ты, кто творит жизнь, молимся тебе…

Юный фараон, ещё не привыкший к новому имени Небмаатра — Господин истины Ра беспрестанно косил глаза в сторону, где во дворе дворца его поджидала запряжённая колесница. С большим удовольствием он бы сейчас прокатился по фиванским окрестностям, распугивая гусей и цапель, мирно выискивающих пищу на заросшем густым тростником мелководье. Или отправился бы с небольшой группой воинов, под присмотром наставника Себекхотепа на охоту на львов. Охоту Аменхотеп любил гораздо больше, чем эти нудные и скучные церемонии. Но положение царя Верхнего и Нижнего Египта, сына Тутмоса IV обязывало подчиняться бесконечным обрядам и ритуалам.

К тому же за его спиной стояла царица-мать Мутемуйя. Ощущая затылком её строгий и непререкаемый взгляд, мальчик обречённо вздохнул. Церемония только началась, все надежды на скорое её окончание были утрачены.

— Святой Ра, — гнусавили жрецы, — будь же всегда благословенен! Единственный Святейший управитель неба! Лучи твои простираются над миром, и все живущие в Обеих Землях славят тебя, когда ты восходишь на небосвод в торжестве и славе…

Мальчик поморщился. Бритая голова под двойной красно-белой короной па-схемти, олицетворением власти над Верхним и Нижним Египтом, неумолимо чесалась. Привязанная к подбородку заплетенная в косу бородка из конского волоса щекотала обнажённую грудь. Символы царской власти скипетр хекет и плеть нехеху, выполненные египетскими мастерами из чистого золота, богато украшенные драгоценными камнями и разноцветными эмалями, оттягивали руки. Привязанный ссади к набедренной повязке схенти хвост шакала ченджит, мешал сидеть. Но такова доля царской власти — изображать бога на земле. А богам не ведомы ни жара, ни холод, ни жажда… Терпение и ещё раз терпение.

Аменхотеп украдкой вздохнул.

— Царь Верхнего и Нижнего Египта, Небмаатра, сын Ра Аменхотеп, — вступил в общий хор верховный жрец Птахмес, — властитель Фив, которому дарована жизнь и великая царская супруга Тэйе, да живет она! Имя отца её — Иуйа, имя матери её — Туйа…

Голос Птахмеса звучал громко, ясно, возвышаясь над общим гулом молящихся. Ещё бы! Птахмес верховный жрец Амона, успел за время восшествия на престол нового фараона захватить вдобавок должность градоначальника Фив и визиря. Скорее всего, в этом целиком заслуга царицы Мутемуйи. И вся эта брачная церемония, без сомнения, затеяна не без его вмешательства.

Аменхотеп перевёл взгляд в сторону, где столпились родственники невесты. Вот они выходцы из Ипу: отец невесты Иуйа — жрец бога Мина, начальник колесничего войска, начальник конюшен; его жена Туйа — жрица в храме Мина; их сыновья Анен — прорицатель храма Амона в жреческом одеянии — шкуре леопарда и Эйе — тоже в глубине лелеявший надежду заиметь какой-нибудь важный государственный пост.

Фараон посмотрел на юную жену, наряженную в платье из ткани, расшитое драгоценностями и золотыми нитями. На руках массивные золотые браслеты с рубинами и сапфирами. На пальцах — золотые кольца. Серёжки с драгоценными камнями оттягивали маленькие ушки…

«Как ей не тяжело в таком наряде?» — сочувственно подумал мальчик и снова стал пристально рассматривать невесту.

Округлое лицо, полноватые губы, маленький подбородок. Нет, совсем не красавица. К тому же парик с множеством коротких локонов придавал девчонке слишком взрослый и серьёзный вид, в котором явно просматривались властолюбие и надменность.

Аменхотепу явно не нравилась эта девчонка. Не нравилось, что ему, против его воли, навязали эту малолетнюю не то египтянку, не то нубийку. Но кто его об этом спрашивал? Никто. Поставили перед фактом. Заставили сидеть в неудобной позе, в неудобной короне, постоянно норовившей сползти на затылок, с серьёзным видом наблюдать, как жрецы отвешивают поклоны, как какие-то неизвестные люди кладут к его ногам подарки — керамические вазы, золотые изделия, кувшины с маслом и благовониями — всё то, чего у него итак в достатке. Всё то, без чего он спокойно может обойтись. Вот кто-то преподнёс лук и колчан со стрелами — хороший подарок, если бы он был сделан не из золота. А так — совершенно бесполезная вещь.

Но что понимал юный царь в свои двенадцать лет? Ведь все эти свадебные подарки лишь дань уважения, преклонения перед великим властителем. Закончится праздник и все эти кувшины, браслеты, драгоценности будут запрятаны в тайных хранилищах дворца, разойдутся по храмам в качестве подношения богам.

«Скорее бы это всё закончилось, — смирившись с предоставленной ему небесами и правом рождения участью, рассуждал мальчик. — Скорее бы начались развлечения…»

Жрецы допели последний гимн, отошли вглубь зала, укрывшись за колонами. На смену жрецам появились музыканты и танцоры. Аменхотеп оживился. Снова бросил взгляд на супругу. Тэйе, словно каменное изваяние, сидела не шелохнувшись.

«Хорошо — подумал мальчик, — что у фараона может быть несколько жён. Следующую я выберу себе сам. Без чьей-то либо помощи…»

Музыканты ударили в барабаны. Флейты жалобно загудели. Танцовщицы в прозрачных одеяниях начали свой танец. В такт барабанам они грациозно изгибались, выделывая различные движения руками и ногами.

Аменхотеп невольно зевнул. Танцы его не развлекли. Гости, наблюдая за действием, тихо перешёптывались.

— Традиции в Египте уже не имеют значения. Обычаи предков забыты… Неужели для жены царя не нашлось никого из царских кровей? У царя Митанни Тушратты полно дочерей… Да и вавилонские цари Кадашман-Харбе и Куригальзу почли бы за честь породниться с сыном Тутмоса… В крайнем случае, могли бы его женить на одной из сестер… А тут! Дочь конюшего! Я не поверю, что юный фараон прельстился красотой нубийки! Он для этого ещё слишком мал…

— Кто сказал, что она нубийка? Если это так, тогда всё ясно — тут сработали стратегические и политические интересы… Кушиты всегда сопротивлялись египетскому владычеству. Они постоянно мешают работать в золотоносных копях, нападают на стражников… Но вряд ли факт, что египетская царица нубийских кровей, заставит их смириться…

— Тэйе, великая царская супруга — жена могущественного царя, чья южная граница в отдалённом Карое, а северная в далекой Нахарине… — кто-то из присутствующих не преминул намекнуть на низкое происхождение царицы.

— Поговаривают, что отец царицы Иуйя приходится братом царицы Мутемуйи…

— В таком случае, Тэйе приходится кузиной Аменхотепу…

— Отсюда понятно как Иуйя получил свои должности и привилегии…

— Посмотрите на Птахмеса. Какое самодовольство, какое высокомерие…

— Конечно! Ведь он теперь не только верховный жрец, но и визирь — носитель опахала справа от его величества… Такое было возможно только во времена правления Хатшепсут. Небезызвестный Хапусенеб тоже совмещал эти две должности…

— Хапусенеб помог Хатшепсут взойти на трон. Ведь это он, будучи верховным жрецом, объявил её фараоном Обеих земель и дочерью Амона…

— А мать царицы? Управительница гарема Амона, управительница гарема Мина, украшение царя… Не кажется ли вам странным этот титул? Так обычно называют любовниц царя…

— Вы хотите сказать, что Тэйе вполне может оказаться дочерью Тутмоса?

— Я ничего не хочу сказать… — осознавая, что разговоры могут дойти до ушей Птахсмеса и Мутемуйи, гости смолкали.

Церемония подходила к концу. Танцы и развлечения закончились. Жрецы, вынырнув из-за колонн, вытащили в центр зала статуи богинь Исиды и Хатхор, воскурили перед ними фимиам и благовония. Эти богини должны были охранять молодую семью от бед и напастей и подарить им здоровое потомство.

Молодых, под звуки флейт и барабанов сопроводили к золочёным носилкам, украшенных фигурой ястреба — эмблемой мудрости. Усадили на мягкие подушки.

В тот час сановники, недавно судачившие о женитьбе фараона, подхватили носилки и понесли их по запыленным улицам столицы, направляясь к храму Амона, чтобы преподнести хранителю Фив последние на сегодня почести и дары.

За носилками следовала длинная процессия — родственники, вельможи, гости и просто любопытные.

Процессия по пути к храму не раз останавливалась, чтобы раздать милостыню — остатки трапезы и дешёвые безделушки в виде священных символов. Бедняки с трепетом принимали подношения и уносили в своих хижины, чтобы украсить ими скудные алтари и в своих мольбах просить у богов процветания и благополучия сыну Ра Аменхотепу и жене его Тэйе.

***

Экспедиция подходила к концу. Жак-Франсуа Шампольон, осмотрев каменоломни в Асуане, возвращался с франко-тосканской экспедицией вниз по Нилу в Александрию. Помимо заместителя Шампольона Иполлито Розеллини в экспедиции участвовали с французской стороны археолог Шарль Ленорман, архитектор Антуан Бибен, художники Сальвадор Керубини, Нестор л'От, Александр Дюшан, Франсуа-Эдуар Бертен и Пьер-Франсуа Леу.

С тосканской стороны в состав экспедиции входили врач и художник Алессандро Риччи, натуралист Джузеппе Радди и его помощник Феличе Галастри, художники Джузеппе Анжелелли и натуралист Гаэтано Розеллини — дядя Иполлито Розелини.

Франко-тосканская экспедиция началась в конце августа 1828 года. 18 августа экспедиция высадилась в Александрии, где Шампольона принял французский консул Бернадино Дроветти.

Заветная мечта француза сбылась. Наконец-то он воочию увидит то, о чём так давно мечтал. Он читал надписи, которые так давно хотел расшифровать. И не с единичных папирусов, не с отбитых камней, хранящихся в Лувре, а непосредственно прикасаясь к Египетской истории.

Одетый по-восточному, наголо бритый, отрастивший на турецкий манер усы и бороду Шампольон торжествовал. В письме генеральному интенданту королевского дома барону де Буильри Жак-Франсуа писал:

— Мне удалось, благодаря моей полной преданности важному предприятию, которое вы поручили мне исполнить, остаться на высоте столь благородной задачи и оправдать самые лучшие надежды, которые европейские ученые хотели бы связать с моим путешествием. Египет пройден шаг за шагом, и я побывал повсюду, где время остановилось, продлив существование нескольких остатков великолепной древности; каждый памятник стал объектом детального изучения; я срисовал все барельефы и скопировал все надписи, которые могут пролить свет на первобытное состояние народа, и которые можно назвать смесью наиболее древних письменных традиций. Материалы, которые я собрал, превосходят мои ожидания. Мои портфели полны огромных сокровищ, и я полагаю, мне позволительно сказать, что история Египта, история его культа и искусств, которые в нем развивались, будут хорошо известны и справедливо оценены только после публикации рисунков, ставших плодом моего путешествия. Я считаю своим долгом посвятить все сбережения, которые мне удалось сделать в Мемфисе, в Фивах и т. д. для обогащения музея Карла X новыми памятниками; я вполне счастлив собрать множество предметов, которые укомплектуют различные серии египетского музея в Лувре; и я осмелился, наконец, после глубоких сомнений, приобрести самый красивый и самый дорогой саркофаг, который еще извлекается из египетских катакомб. Ни один из европейских музеев не обладает столь прекрасным предметом египетского искусства. Я собрал также коллекцию отборных предметов, вызывающих очень большой интерес, среди которых находится бронзовая статуэтка изысканной работы, целиком инкрустированная золотом, и представляющая египетскую королеву династии Бубаститов. Это наиболее красивый из известных предметов данного рода.

Собирая коллекцию, Шампольон и его компаньоны, преследуя им одним ведомым целям, не гнушались вырубать цветные барельефы со стен гробниц в долине царей. Путешественники посетили храм Хатхор в Дендере, руины Коптоса и Куса и в конце ноября 1828 года прибыли в Фивы. В течение недели исследователи побывали в гробницах Долины царей и храмах Курны, Луксора и Карнака и в святилище Мединет-Абу, планироуя вернуться сюда ещё раз на обратном пути.

Новый 1829 год застиг экспедицию около Вади-Хальфа, у второго порога Нила. В письме к Дасье Шампольон с гордостью сообщал, что за все время пребывания в Египте не обнаружил ничего, что стоило бы изменить в «Письме об иероглифическом алфавите». Также он рассказывал об успехах экспедиции и сообщал о дальнейших планах: в наступившем году им предстояло исследовать храмы Абу-Симбела и другие памятники между первым и вторым порогами Нила, затем время с середины февраля по август было решено провести в Фивах, после чего вернуться на родину.

В Фивах экспедиция провела период с марта по август 1829 года, сделав детальное описание храма в Луксоре, названного Шампольоном наиболее светским из всех древнеегипетских памятников. Были исследованы шестнадцать гробниц в Долине царей, изучены рельефы Рамессеума. Также экспедиция посетила Асасиф, Мединет-Абу и Деир эш-Шельвит и провела раскопки в Карнаке и Курне.

Летний сезон 1829 года сделал работу невозможной: участники экспедиции страдали от жары, а натуралиста Алессандро Риччи укус скорпиона привёл к неизлечимой болезни, от которой он скончался в 1834 году.

На обратном пути внимание Шампольона привлекли возвышавшиеся над песками на западном берегу Нила каменные исполины. Шампольон приказал причалить к берегу.

— Для чего? — недоумевал Розеллини. — Мы же собирались сделать остановку в Фивах. Не пойму, чем тебя привлекли эти каменные истуканы?

— И всё же, — не сдавался Шампольон. — Так или иначе, нам необходимо сделать привал. Честно говоря, спать на фелюге мне уже порядком надоело. Впрочем, как и всем остальным…

Розеллини не стал возражать. Ему самому уже порядком надоела эта жара, эта тряска в фелюге по волнам Нила, да и сама экспедиция, затянувшаяся на полтора года.

Причалили к берегу. Стали неспешно устанавливать палатки, оборудовать стоянку для ночлега.

Появление незнакомцев не ускользнуло от внимания Атанази. Он кликнул Ахмада и отправил его выяснить, что за незваные гости расположились лагерем не берегу.

Послушный Ахмад быстро выполнил поручение. Вернувшись, он произнёс только одно слово:

— Французы.

— Французы? — Янни задумался. — Сама судьба благоволит ко мне. Возможно, эти французы разрешат все мои проблемы.

Янни отряхнул пыль с халата и в сопровождении Ахмада отправился к нежданным гостям. Остановился в паре шагов от лагеря и стал наблюдать, как французы сгружали на берег какие-то ящики, пересматривали их содержимое, часть из которого бережно укладывали обратно, а часть просто отбрасывали в сторону.

— Охотники за древностями, — Атанази самодовольно улыбнулся. — Решение моих проблем. Или создание новых…

— Я вижу, — вместо приветствия произнес Атанази, — вас интересует древний Египет?

— А вы можете что-то предложить? — также вместо приветствия спросил один из визитёров.

— Смотря что вас интересует, — Атанази не любил французов, но в его нынешнем положении выбирать не приходилось. — Папирусы, кувшины, статуэтки, сфинксы…

При слове сфинксы собеседник Атанази перестал копаться в ящиках и подошёл к греку.

— Сфинксы? — заинтригованно переспросил он. — Что за сфинксы?

— Львоподобные статуи фараона Аменасиса, — без зазрения совести отвечал Янни, думая, что француз попадётся на его уловку.

— Аменасиса? — недоверчиво переспросил француз. — Что-то я никогда не слышал о таком фараоне…

— Мало ли вы чего не слышали, — Атанази стоял на своём. — Пятнадцатая династия. Фараон Аменасис… На сфинксе так и написано…

— Написано? — француз удивился. — Вы умеете читать по-древнеегипетски?

— В моём деле много чего приходится уметь, — не отступал Атанази.

— Пойдёмте, — вдруг предложил француз. — Посмотрим на вашего Аменасиса.

Атанази всполошился. Он и не ожидал, что француз так быстро клюнет на его удочку.

— Нестор, — француз обратился к одному из приятелей. — Ты не мог бы мне составить кампанию? Нам предлагают посмотреть на невиданных сфинксов фараона Аменасиса.

Нестор или л'От, рисовальщик в экспедиции Шампольона без особого желания подхватил сумку с рисовальными принадлежностями и направился за другом.

— Между прочим, — француз решил поближе познакомиться с греком, — меня зовут Шампольон Жан-Франсуа Шампольон.

Это имя Атанази ничего не говорило, но, не желая выглядеть невежей, он также представился:

— Джованни Атанази. Но вы можете меня называть просто Янни. А это мой помощник Ахмад…

Ахмад учтиво поклонился. Шампольон, уже освоившийся в местных обычаях, ответил поклоном на поклон.

Миновали песчаную насыпь, образованную от нарытого песка, и вниманию Шампольона представился гранитный исполин, полузавалившийся на бок.

— Вот, — гордо произнёс Атанази. — Сфинкс фараона Аменасиса…

Но Шампольон его не слушал. Он подбежал к статуе и стал осматривать надписи, отчётливо видневшиеся на пьедестале.

— Какая работа! — восхищённо восклицал Шампольон. — Какое мастерство! Какая сохранность! Гранит до сих пор гладкий, как будто только вчера его отполировали…

— У меня есть ещё один, — не преминул сообщить Атанази. — Если возьмете двух, я сделаю скидку…

Но Шампольона больше интересовали надписи, чем сами сфинксы.

— Небмаатра… — читал он надпись на груди и меж лап сфинкса, — сын Ра… Аменхотеп… Властитель Фив…

— Кто? — не понял Атанази.

— Аменхотеп, — повторил Шампольон.

— Какой Аменхотеп? — снова не понял Атанази.

— Возможно, — заключил Шампольон, — один из фараонов.

— Не Аменасис? — Янни осознал, что его уловка не прошла. Он ещё больше возненавидел французов. И надо было такому случиться, что из всех французов ему попался тот, кто умеет читать иероглифы. А может, этот напыщенный французишка просто водит его за нос, тем самым пытаясь сбить цену.

— Давайте посмотрим на второго, — Шампольон отошёл от сфинкса.

Янни проводил его ко второму сфинксу. При виде второй статуи, Шампольон был немного разочарован. Надписи на втором сфинксе сохранились не так хорошо, но вновь подтвердили, что оба сфинкса являются изображениями фараона Аменхотепа.

— Завтра надо будет попробовать более детально расшифровать надписи, — Шампольон удовлетворил своё любопытство. — Нестор, ты сделал зарисовки?

Л«От утвердительно кивнул головой.

— В таком случае, — Шампольон пожал руку Янни. — Вынужден с вами распрощаться. Завтра я вернусь и продолжу исследования.

Янни поморщился. По всему было видно, что француз абсолютно не заинтересован в покупке.

Ночь, как и все предшествующее была душной. Янни не спалось.

— Шампольон. Шампольон, — ворочался он с боку на бок. — Где-то я уже слышал это имя. Но где? Никак не могу вспомнить. Да бог с ним! Я буду не я, если мне не удастся продать ему этих идолов. А если не удастся? Даже если итак. У этого француза, вероятно, есть знакомые, которых заинтересует приобретение этих статуй. Как он там сказал? Аменхотеп? Аменхотеп, так Аменхотеп.

Атанази повернулся носом к выходу, откуда сквозь щель в пологе сквозил свежий воздух, зевнул и уснул.

А Шампольон, по возвращении в лагерь принялся писать письмо своему брату Фижаку.

— На обратном пути нам повстречались два исполинских колосса. Они были некогда частью огромного сооружения, остатки которого все еще выступают там и тут из нильского ила… Вокруг них раскинулась настоящая каменоломня статуй, в которой по какому-то непредвиденному случаю, они были собраны, словно в священном подвале, в ожидании нового появления на свет всего этого исчезнувшего великолепия. Среди этих дебрей я видел двух сфинксов из розового гранита, около двадцати ступней в длину, прекрасной сохранности и самой прекрасной работы. Эти сфинксы, найдены для того, чтобы пойти на продажу. Бесспорно, это самые нетронутые памятники из всех подобных, существующих сегодня. Их отыскал в результате обширных раскопок грек по прозвищу Янни. Сделаны они из розового гранита самой совершенной работы и представляют собой львов с человеческими головами, изображающих царя Аменхотепа III. 20 июня 1829 года.

На следующий день Шампольон и несколько его товарищей вновь осмотрели сфинксов и дал обеим статуям очень высокую оценку. Путешественников поразили их сохранность и мастерство обработки камня.

— Так что? — Анатази не терпелось поскорее избавиться от злополучных сфинксов. — Теперь можно поговорить и о цене…

— Какой цене? — не понял Шампольон.

— Вы ведь купите эти статуи? — робко поинтересовался Янни.

— Увы! — Шампольон растеряно развёл руками. — Меня мало интересуют подобного рода вещи. Единственно, что я могу вам предложить — составить документ, описывающий ценность ваших находок. И порекомендовать переправить их в Александрию. Там вы быстрее найдете покупателей.

Грек обречённо вздохнул. Сделка не состоялась. И всё же Янни не унывал. Ему всё же удалось продать французу и его спутникам древние мелочи в виде папирусов, скарабеев и небольших статуй. И тем самым оплатить постройку плота для перевоза хотя бы одного сфинкса в Александрию.

Плот был сооружён из растущих неподалеку финиковых пальм. Сфинкса не без труда поместили на платформу и с помощью нескольких десятков человек перетащили на плот. Ахмад, руководивший транспортировкой, взобрался на лишённую короны голову сфинкса и покрикивал на рабочих, чтобы те как можно бережнее и аккуратнее переместили статую на плот.

Обошлось без осложнений. Сфинкс был взгроможден на плот, который тут же осел под его тяжестью.

Атанази замер.

— Выдержит ли плот? До Александрии путь не дальний. Не утонул бы по пути. Надо послать в качестве сопровождающего Ахмада. Если что и случится, то вычту ущерб из его заработка.

Ахмад не стал оспаривать решение. У него просто не было выбора. Атанази снабдил Ахмада бумагами от Шампольона, дал кое-какие наставления и плот медленно отчалил от берега.

— И всё-таки получилось удачное предприятие, — подумал Атанази. — Если бы не этот французишка, то и не знаю, что бы я делал с этими сфинксами. Точно пришлось бы их расколоть, чтобы хоть как-то продать по частям.

И вдруг Янни осенила мысль.

— Подождите! — крикнул он и рванул к плоту. Выхватив на ходу у одного из рабочих зубило, грек подбежал к сфинксу и в несколько движений выцарапал на нём своё имя.

— Так оно будет лучше. Пусть в веках останется память не только про этого Аменхотепа, но и про скромного грека Джованни Атанази.

Шампольон с коллегами пробыл на раскопках ещё около недели, затем погрузил оборудование на фелюги и отправился в Александрию. В конце ноября 1829 года он отправился на родину и 23 декабря 1829 года прибыл в Тулон. В начале марта 1830 года он вернулся в Париж.

***

Царица-мать Мутемуйя знаком повелела служанкам оставить её одну. Девушки беззвучно скрылись в соседних покоях, готовые по первому зову явиться на глаза повелительницы и исполнить любую её прихоть.

Мутемуйя задумчиво смотрела на раскинувшиеся под окнами дворца сады. Густая зелень была расцвечена всполохами диковинных цветов, аромат которых прохладный северный ветер доносил в покои правительницы.

«Правительницы… — Мутемуйя невесело улыбнулась. — С момента восшествия сына на царский трон, она думала, что тем самым упрочит свои позиции и продлит время своего правления. Вначале так оно и было. Юного Аменхотепа нисколько не прельщали власть, придворные интриги, дипломатические отношения с соседями. Даже навязанная женитьба на Тэйе не охладила страсть молодого фараона к пирам, праздникам и охоте. Мальчишка есть мальчишка. Но этот мальчишка в последнее время начал выходить из-под контроля. Стал всё чаще и чаще высказывать собственное мнение, причём резко отличавшееся от взглядов самой царицы и её приближённых, стал окружать себя верными и надёжными людьми, при этом устраняя неугодных и ненавистных ему жрецов и сановников, которые служили верой и правдой ещё при дворе его отца Тутмоса…»

Дверь тихонько скрипнула. Мутемуйя оглянулась. У входа, скрестив руки на груди, склонив голову, стоял Птахмес — главный советник и соратник царицы во всех её делах и начинаниях.

— Да здравствует госпожа Обеих Земель, супруга Амона… — начал тот приветственную речь. Царица жестом остановила словоизлияния Птахмеса, бросила беглый взгляд на цветущий сад и повернулась к жрецу.

— Оставь… Ни к чему сейчас эти церемонии. Скажи сразу, зачем пришёл? Я не поверю, что верховный жрец явился ко мне лишь затем, чтобы засвидетельствовать мне своё почтение…

— Ты права, госпожа, неотложные дела привели меня…

Мутемуйя нахмурилась. Она понимала, что эти дела в первую очередь связаны с её сыном.

— Ну и что на этот раз?

— Аменхотеп…

— Небмаатра? — переспросила царица, называя тронное имя фараона.

— Аменхотеп, сын Хапу…

Царица облегчённо вздохнула. Значит, речь пойдёт не о юном царе, а всего лишь о его наставнике.

— Ну и что хочет этот сын Хапу? Неужели ему мало поста начальника общественных работ? Насколько я знаю, с рождением царевны Ситамон его назначили ещё и главным камергером принцессы…

— Это так, — согласился Птахмес. — Но я хотел поговорить не об этом…

— О чём же? — царица удивлённо вскинула брови. Хотя она знала Птахмеса уже немало лет, его манера говорить загадками и иносказаниями, зачастую ставила её в тупик.

— Аменхотеп, сын Хапу в последнее время стал иметь существенное влияние на божественного, — Птахмес имел в виду молодого фараона.

— Что из того? Он его наставник…

— Этот наставник, — не обращая внимания на возмущение царицы, продолжал жрец, — вдохновляет царя на выступление против Амона — величайшего из богов…

— С чего ты это взял? — царица недоверчиво посмотрела на Птахмеса, но жрец, ничуть не смутившись, настаивал на своём.

— Сын Хапу подбивает царя выдворить из царства всех нечестивых, дабы воззреть бога истинного — Атона…

Мутемуйя безучастно махнула рукой.

— Я это слышала уже не один раз. Даже мой царственный супруг Тутмос четвёртый говорил, что у нас лишком много богов…

Птахмес невольно улыбнулся. Слова царицы отдавали святотатством, но жрец был слишком умён, чтобы придавать словам женщины какое-либо значение.

— А что касается Аменхотепа, моего царственного сына… — царица задумалась. — Нет ли у нас какого-то безотлагательного дела, чтобы отвлечь правителя от скверных мыслей?

Жрец напрягся.

— В Куше вновь неспокойно…

— Вот и отправьте туда молодого царя… — небрежно бросила Мутемуйя и знаком велела Птахмесу оставить её одну. Жрец покорно удалился, а царица снова занялась созерцанием цветущего сада.

Известие о походе в Куш Аменхотеп принял без особой радости. Война с кушитами могла затянуться, а это означало, что царь на долгое время будет лишен своих привычных, ставших потребностью развлечений — пиров, охоты, праздников. Но мысль о том, что все его предшественники запомнились в первую очередь своими ратными подвигами, заставило юношу сменить решение.

В третий месяц сезона половодья Ахет, царь, воспользовавшись высокой водой, поднялся со своим флотом по Нилу-Хапи выше вторых порогов.

За это время наместник царя в Куше Меримос навербовал временную армию среди кушитов, начиная с окрестностей Куббана и до Ибрима..

Восстанием руководил вождь одного из племен Ихени. Рассчитывая на поддержку населения, Ихени просчитался. Северные земли Куша были настолько подчинены египетскому влиянию, что население не только не поддержало восстание, но и не препятствовало его подавлению. В первый же день войско Меримоса, столкнувшись с восставшими у третьих порогов Хапи при Ибхете, рассеяли ряды неприятеля. Исход битвы был предрешён. Египтяне одержали победу, убив 312 врагов и захватив 740 пленников.

Захватив с собою пленников и добычу, Аменхотеп отправился на юг, по пути рассылая небольшие отряды для подчинения окрестных деревень. Достигнув земли Унешек к югу от Хуа, царь остановил свой поход. Ещё ни один из фараонов, ни до, ни после не заходил так далеко на юг.

В стране Караи, раскинувшейся вокруг Напаты, Аменхотеп собрал большое количество золота и в Кебху-Хор велел поставить победную плиту.

— Пятый год царствования, день второй третьего месяца наводнения, — гласила надпись на плите. — Появление Его Величества Хора сильного быка, чьё появление истинно; Двух Владычиц, кто устанавливает законы и умиротворяет Обе Земли; Царя Верхнего и Нижнего Египта Небмаатра, наследника Ра, сына Ра, любимца Амона-Ра, царя богов, и Хнума, повелителя порогов, дающего жизнь. Один пришёл, чтобы сказать: «Один из павших презренной земли Куш готовит восстание в своем сердце». Его Величество достиг победы в своей первой победной кампании. Его Величество настиг врагов, как взмах крыла сокола, как Монту в своем преобразовании… Ихени, хвастун в окружении войска своего не знал льва, что был перед ним. Это Небмаатра, лев ужасный, который схватил когтем презренный Куш, разорвав всех вождей его в их долинах, лежащих в крови один на другом…

Над головой льва то ли случайно, то ли преднамеренно был изображён солнечный диск.

Вернувшись из Куша в Фивы и приведя с собой более тридцати тысяч пленных, царь, пышно отпраздновав победу, на радостях отпустив пленников, чтобы не уничтожать потомство захваченной страны, снова занялся своими любимыми делами — охотой, пиршествами, возведением храмов в честь богов.

Это был первый и единственный военный поход фараона.

***

Петербург обустраивался. Центр города был похож на одну строительную площадку. Со всех концов в столицу тянулись обозы, гружёные булыжником, каменными плитами, брёвнами, песком.

На Дворцовой площади рыли котлован размером четырнадцать на четырнадцать саженей и глубиной в две сажени под фундамент массивной колонны. В котлован постоянно поступала вода, и её приходилось откачивать. Нанятые и согнанные из окрестных сёл мужики возмущённо роптали:

— И кому это пришло в голову построить город на болоте?

— Да не на болоте, — уныло замечал кто-то, — а на костях людских…

— Оно и верно…

— Разговорчики! — управляющие работами грозно пресекали мужицкие разговоры.

Мужики умолкали и снова махали лопатами, забивали сваи, таскали камни.

В стороне от Дворцовой возводили Исаакиевский собор. Стройка длилась уже двенадцать лет, а конца строительства не было видно. К 1830 году были установлены только четыре портика собора. Руководил обоими проектами француз Огюст Монферран. Никому не известный у себя во Франции он как-то сумел пробиться в России и получить подряды на строительство самых значимых объектов. Монферран появлялся на строительстве лишь на некоторое время, давал указания, злился, что работы ведутся очень медленно и отправлялся то в Академию художеств, то в Министерство императорского двора, в очередной раз выпрашивая подряды на строительство и проектирование новых объектов.

— Ты куда прёшь? — мужичку с подводой, нагруженной тяжелыми камнями преградил путь усатый толстый жандарм. — Давай в объезд!

— В какой объезд? — мужичок предусмотрительно скинул шапку.

— Не знаю в какой, — ревел жандарм, — только убирай отсюда свою колымагу!

Мужичок шумно вздохнул, выругался про себя, надел шапку и начал разворачивать лошадь. Лошадь была под стать мужичку — маленькая, коренастенькая. Такая же забитая и измученная жизнью.

— Давай, родная, — подбадривал лошадёнку мужичок. — Давай, милая.

Лошадёнка вздрогнула, напряглась и попыталась развернуться в узком закоулке. И тут же столкнулась с такой же подводой, нагруженной лесом. Верёвка, связывающая брёвна лопнула, и брёвна с грохотом покатились по мостовой.

— У тебя что, — раздался ор, — глаза повылазили? Не видишь, куда прёшь?

— Сам глаза разуй, — в тон орущему ответил мужичок.

— Эка напасть! — чуть не плакал хозяин брёвен. — Как я их теперь на подводу один взопру?

— Давай, помогу, — мужичок наклонился, чтобы помочь поднять свалившееся бревно.

— Помог уже! — мужик подкатывал к подводе раскатившиеся по мостовой брёвна.

— Так я не умышленно, — оправдывался мужичок. — Я вон каменья по Питеру полдня вожу, нигде не пропускают. Езжай, говорят, в объезд. А где тот объезд одному чёрту ведомо.

— И не говори, — согласился мужик. — Я с брёвнами тоже маюсь. Привёз куда надоть. Так нет, вези обратно, говорят. Твой лес разве что только на заборы годится. А как я его обратно повезу? Что барину скажу? Он итак этот лес от сердца оторвал — рощицу вырубить заставил. А мне говорят — лес не годный!

— А куда ты его вёз?

— На Дворцовую. Там какой-то столп каменный ставить задумали…