Бесплатный фрагмент - Городские легенды

Якут

Тайга. Якут Шагдар сидит на краю горы, играет на хомусе. Птицы села на плечо его. Воспоминания как картины перед глазами. Восходит солнце, заходит.

Шагдар живёт дыханием природы, иногда он забывает своё имя.

Многие просили силы, а знали ли они что это — сила. Нет, он не жаловался. Тайга его обняла, и не отпустила. Ещё в детстве он чувствовал её духов. Говорил Попутный ветер- выбери себя. А как выбрать, когда птицей летит, волком воет, зелёным духом дышит?

Все подвластно, всё своё.

Мало-помалу отец привык. Не серчал. Убежит Шагдар на целый день в волю, ищи не ищи, нет его, только голос да слышится, то у источника, то с горы эхом. Привыкли. Ждали подрастёт, да не дождались. Не исполнилось малому ещё восьми лет, пришёл за Шагдаром с ударами грома, бубен старого Тимира.

Как железо впилась руку его в плечо Шагдара.

Айта хотела слово молвить, да разве против посланника Тенгри есть слово матери. Смирилась семья. Увёл Шагдара Тимир за собой.

Далеко они шли, молча. Не было желания говорить, в груди разливалась сила, на повороте за камень Алаты, помчался Тимир как ветер, ноги его обрели мощь, тело скорость, и вот уже дикий зверь несётся над землёй, воздухом причесывая траву, как гребнем мамы Айты. Дух занялся у Шагдара. Знал он чего хочет, и легко шёл на свою тропу. Знал Шагдар сможет понять духов, не стать ему «зверем» внутри. А все просят, чего просят, сами не знают.

Место действия — Ураса родителей Шагдара. Айта слышит бубен, выбегает- никого нет.

Много дней, много. Все глубже духи заходят в него, всё чаще звучит бубен над урасой. Всё чаще Айта слышит приближение не мальчика, а мужа. Сжимается горько, но с гордостью сердце её, ведь совсем мал ушёл он за Тимиром.

Наше время-палатки экспедиции. Стойбище. Осень. В одной из палаток два друга фотографа, собирают аппаратуру, надо ехать на фотоохоту. Обещали шамана показать. Смеются, не верят в духов.

Игнату, одному из друзей- фотографов неспокойно. Но он не показывает страха, идёт вслед за всеми.

Место действия — обитель Шагдара, его место силы.

Он не был тем, кем его называли. Внутри не был.

Первые пришлые смотрели глазами зверя. Глупые, уверенные в превосходстве науки и техники. Да какая там уверенность? Страх, страх быть разоблачёнными.

Как не желал Шагдар избежать этого, а насели же:

— Покажи, да покажи.

— Тенгри рассердится.

Говорил- не злить Тенгри. Не стоит сердить, не с каменной душой к ним ходят. Размягчиться, всё утеряют. Прежде чем просить, понимать надо. А разве понимание там, шаман гневно взглянул вдаль. Нет там ничего, «железные» леса, да горькие реки.

Долго он сидел у камня Алаты, долго думал.

Малая жизнь течёт, гора поседела, так и природа уснёт сном старца. Ей бы покоя, тишины. Эх, пришлые.

Игнат всё в руки золото совал, просил. Единый он из них, верный, за делом шёл, честно просил. А чего просил? — Жизнь улучшить. Только зачем золото?

Разве плоха она жизнь?

Вон птица как высоко взлетела — ей жизнь, волчица вчера за докормом дитю зашла — вот жизнь. А разве то что Игнат хочет жизнь?

Долго думал Шагдар, до ночи время есть думать. Перебирал свои камни, да сам с собой бормотал.

Ребята отшучивались, но каждый с боязнью ждал ответа Тенгри.

Большой костёр в этот раз просил шаман.

Не видно круг солнца заходящего, от пламени всполохи, что крылья огненные за плечами его. Бубен звенит и ухает говором филина, то в вой переходит.

Игнат отошёл покурить. Встал в метрах двадцать. Сигарку раскурил. Тут его по плечу тихонько. Мужик рядом стоит, якут, с хитрецой смотрит. — Чего тебе? — Ты, хороший человек, зверь плохой, нет силы в тебе. Будет сила- любовь потеряешь, но своё счастье под ноги будет! Отвернулся Игнат бычок выбросить, нет мужичка. — А, какой-то чудной, плюнул, да забыл. Вышел дух из Шагдара, стоит молчит, заговорил, тихо так, а на всю тайгу шумит:

— Будет Игнат тебе жизнь хорошая, как просил. И ушёл.

Десять лет спустя. У обители Шагдара.

Много лет пролетело, вернулся Игнат к Тенгри, год прожил, сам на себя не похож, зарос весь, кожа черна стала, лик остёр, язык молчалив. Не просил Тенгри боле, жизни радовался. Как на оленях в тундру, так что дитя смеётся, да Олешку гладит, всё в глаза заглядывает, ласку просит. Изменился Игнат, впитал в себя счастье, счастьем дышит, счастье отдаёт. Отпустил Тенгри его зверя.

Иванкина краса

Спит станица. Полная луна освещает сон верный. Стоит на рушнике у окна Иванки цвет голубой. И спать приманивает очи карие, да больно душе дорог подарочек. Поднимет бровь чёрную, всё глядит, не наглядится. И кто к порогу принёс желанного? Вот уж третий час пошёл, с утра вставать, скотине подать, а тут сердечко не на месте. Мается да покоя не ведует.

С палати голос слышится:

— Уймись чёртова девка, спи давай. И чего завтра утваришь? Так полна хата нечисти, а тут приперла кого-то цвет занести. Мож с погоста мне на смерть лютую. Выкинула бы в яму, да отече твой бесится, не дал воли. Ратует что по нраву ты кому. А как выйдешь? Кто станет за хозяйство смотреть? И не мысли, слышь, Иванка!? У Иванки мысли светлые, ничего она не слышит, ничего не ведует, вся в мечтах свободной солнечный восход обнимает. Да одолел сон таки. И снится ей поле богатое, во цветах васильковых, средь пшеничного духа мелькает спина мужеская. Припустилась Иванка догонять, да чем ближе она, тем ветер сильней, на небе тучи фиолетовым ясное застлали. Остановилась Иванка, ветер с ног сбивает, припала к земле- схоронится. Тут и рука к ней чья-то потянулась, она голову то поднимает, рубаху видит, тело крепкое, только лицо хотела усмотреть, проснулась.

Трясёт баба лихая за подол:

— Вставай нахлебница, вставай. Иди на двор. Иванка глаза на цвет перевела- нет его.

— Где цвет мой, матушка?

— Кака я тебе матушка, приблуда отцова. Иди на двор, завял твой цвет, вот и убрала.

Сглотнула обиду Иванка, да по работе пошла.

За тыном пастух стоит, Зулейку ждёт. Выгнала Иванка корову, на черешню облокотилась, песнь тихую поёт. Хотела уже в дом идти, чтоб стервятницу отцову не злить, а тут девушки гурьбой.

Первая:

— Иванка, Иванка, там такое. На северном лугу, возле рощи Синицыной цветы взросли, синие- синие, душистые.

Вторая:

— Да не путай, не у рощи, а за ней. Как Данило сказал- за рощу идите.

Первая:

— Так там не луг, там поляна русалочья. Нет хода туда.

Вторая:

— Глупости да болтовня сельская. Какие русалки в православном месте. Ты Марийка, ерунду не говори, нет там никого. Просто озеро рядом, вот и рассказки всяческие бабки наушницы разносят.

Первая:

— Я не пойду, а ты хочешь, одна иди! Развернулась, и пошла в сторону молельни.

Вторая:

— Иванка пойдём? Как Данило сказывал, там так много цвета, хорошо, ляжешь в синь небесную, запахи окутают, такие сказки в мыслях. Пойдём со мной, мне одной не хочется, не верю я в бредни, да напугала Марийка. Ну пойдём?

Как не боялась Иванка жинку отцову, а девичья праздность своё взяла.

— Пойдём? Нет, побежим милая. Ты, свет мой подруженька такая шустрая, я с тобой куда душа прикажешь.

Взялись за руки девушки, и с горы по пригорочку к лесу побежали, смеются, что цветы вслед кивают, колокольцы звонкий смех примечают, и тоже тайком позвякивают.

Во лесу ясно, тропы все знакомые, пока до рощи добрались ягод испробовали. Оленушка красное заприметила в траве.

Оленушка (вторая девушка):

— Иванка, гляди ягода. Разогнулась, руками всплеснула- Земляники то сколь глаз не охватит. Сейчас попробуем, и за цветом.

Час времени прошёл, чем дальше ягоду ищут, тем далече друг от друга девушки. Оглянулась Иванка, нет Олёнки. Аукала- аукала, тишина в ответ. Место не приметное какое, вроде и с тропки далеко не отходили, а нет её. Сквозь лапы еловых, сосновых пробирается девушка, вон впереди березка, вот ещё одна, видно скоро роща будет. Ведёт её лес к месту нужному.

Вот и роща заветная, ослабла боль в сердце- выбралась, улеглась тревога. В роще соловьи поют, благодать лесная. Идёт Иванка осторожно, не помять чего доброго деревце молодое, ветку не сломить. Уважает она природу, может в сказы и не верует, а как по грибы, так у Лешего наказ просит, да подарунок ему снесёт. То калач домашний, то леденец сахарный. Видно за рощей небесное, так и тянет. Ох краса какая, вышла Иванка на поляну. Куда ни глянь синева разливается, аромат медовый хмельно парит. Чем выше солнце пригревает, тем пуще тянет дымчатый хмель, так и зазывает в объятия его.

Присела цвет посмотреть ближе. Вот такой именно ей кто-то на порог принёс, да сгубила его отрава отцова.

Легла Иванка на землю, добро идёт, сила приливает, по всему телу молодому блаженство. Минут пять вроде прошло, видит идёт к ней издали человек. Голову подняла- парубок. Ой ладный то, ладный, да глаза черны, аки ночь на Рождение.

Села, сидит венок плетёт, глаза опустила. Парубок подошёл, и речь завёл:

— Добро день проводишь Иванка. Мира тебе да счастья.

— И тебе ладно. А откуда ты меня знаешь? Не видала я в крае нашем лица твоего.

— Да неужто мой заветный цвет не по нраву пришёлся?

— Так то ты, а я уж думы думала, кто такой шустрый против матушки пошёл. Не любит она внимания ко мне.

— А мне не страшна твоя мачеха. И за какие блага ты её матушкой называешь? Ведь сводит со свету белого. -А ты почём знаешь?

Молчит парубок, сел рядом, венок Иванки доплетать. Пойдём Иванка, я тебе лес покажу, да не тот, что ты видала. Не бойся, пойдём, о плохом не думай. Ты мне дороже отца с матерью, один я остался. Да и ты сирота, коль отца нет полбеды, а тебя и любви родной лишили.

— Пойдём, коль не шутишь. Только скажи, откуда все ведаешь? Отчего жизнь мою так как свою вещаешь?

— Обещаю радость моя, всё расскажу, время придёт, и всё увидится.

Долго гуляли молодые. Нет таких мест, что ей парубок показал в жизни. У озера девушки легкие, беломраморные хоровод водят, и её зазвали. Все стройны, да голосами ручей перебьют, текут песни их звучные по воде разливаются. А парубок смотрит да радуется, что Иванке весело.

Увидала девушка и цветы сказочные, и не в садах таких не видовала, ни на просторах.

Как за вторую рощу вышли, скала отвесная. В ней грот бирюзой украшенный. Вроде как камни сами по себе место сыскали в расщелинах и породе. Справа вода капает, точит скалу, сливается в углубление из камней округлых. Набрал парубок воду в ладони, дал Иванке напиться. Вкусная она, как сладка, словно сама жизнь. Улыбается Иванка, а парубок загрустил.

— Что случилось? Ты хоть скажи, что печалит тебя? Да назовись, как найду тебя после?

— Скоро мне до обители идти, грустно оставлять тебя. А зовут меня Григорием. Я тебя до рощи доведу, тропу укажу, там чуть до хутора. Только обещай не искать меня. Сам объявлюсь. Ничего мачехе не говори, да отца речами не смущай. Обещаешь? -Смотрит на него Иванка, ну как не дать клятву. Не речи его столь милы, как душа чистая. Сердце забилось, расставание близко.

Дошли до рощи, собрал ей парубок букет синевой богатый. Неси до дому, поставь в холодной, за утварью, не найдёт хозяйка непрошеная. Любуйся до меня. Не завянет, простоит долго.

— А когда ты будешь?

— Вот луна свою часть отдаст ищущим, и я буду, по пути звездному до моей горлицы дойду, обожди Иванка, терпение имей.

Кивает Иванка, а сама себе думает. Какое девичье терпение- нет его. Голова вся чувством занята.

Ушёл Григорий по другой тропе, да Иванка до дому не пошла тоже. Следом пробирается, букет в роще припрятала, больно приметный. Видит, дошёл парень до древа огромного, корни могучие из земли рвутся, оплели все вокруг.

Поклонился он дубу великому, рукой дотронулся и исчез. А у дуба того ветка новая покачнулась, цвета совсем с прочими не схожая. Так Иванка видела дед её яблоньку прививал для урожая нового. Странно ей, страшно, но укрытия своё в тайне выдержала, до дома пошла. Цвет по дороге не забыла. А как к хутору вышла, смеркаться стало. Вроде и пару часов не прошло, а ночь близится. Тишина такая у хаты, как вымерли все, Иванка синеву упрятала, как Григорий велел. В сенях ноги омывать стала, и в хате слышит говор отца да мачехи.

— Ты бы смурной не ходил, чего будет то. Молода коза, где-нибудь коротает. Сам видал появился парень то. Не сама ж она цветы притащила намедни. Уймись, объявится. Тут Иванка ковш уронила.

Ох и задал ей отец. Да все по научению своей жинки.

А Иванка не о наказании думала, а о речах парубка. Уснула, не маялась, кажись от отцовой нагайки ещё краше стала. И странно то как, к ночи в зеркала смотрится- нет следов, колдовство какое-то, только румянцу прибыло, да волос гуще словно сила в ней неведома поселилась.

На утро все как было, работой её завалила матушка. Шоб не шастала по кустам. Кричала так, что до соседнего хутора доходило. Визжала, аки комарица на ухо:

— Убогая, следа твоего шоб не видела от дому. Чему не сказываешь где была. Я тебя отучу по лесам шаркаться. Мне Марийка всё сказывала, цвету им захотелось. Ух, пагуба, Ведьма медноволосая.

А Иванка слушает, да не пробирает её, как отшептали. Пусть думает, горло прочистит. Опосля вышла, цвет обняла, и за дела взялась. А волос то действительно на солнце мой в медь отдаёт, и улыбнулась.

К обедне осталось только водицы натаскать. Встренулись две девушки Марийка и Иванка у колодца.

Марийка:

— Ты ж меня не сильно хай. Я твою отраву испужалась. Она как в хату к нам завалилась, все перевернула. Крику то, крику. Батько меня потом за косу в холодную утащил до вечерни, а я и не ходила с вами.

— Да не держу плохого. Место то сказочно. -Нашла чё ли?

— А как же. И парубка узнала такого ладного… Иванка запнулась.

— Какого парубка. А ну сказывай. Я тут всех знаю. Мой то батько привечает их на работы, глядишь и твоего видала, весточку передам.

Иванка не сдержалась, рассказала.

Побледнела Марийка. Святые престолы, белы покровы, это ж ты самого Сурьмоглазого встрепенула, он на левое не глядит сроду. Ой на беду, ой горе зиждется. Стоит Марийка крестится, а в очах страх такой, что гляди падёт, да дух утеряет.

— Чего ты сплетню собираешь, какой Сурьмоглазый? Григорием его кличут.

— Ты девка никому не говори, я тебя вечером к Варваре сведу, она все и объяснит. Ты одеялу то поболе подоткни- вроде спишь, а сама через задки сюда.

— Варвара — ведунья? -Она самая, знает она кто тебе по сердцу пришёлся, но это к ней, я боле не скажу. Как ошпаренная сиганула Марийка по дорожке. И всю дорогу крестится, да на Иванку оглядывается.

Вечер не вечер, ночь не ночь, улеглись все. Исполнила Иванка наказ, одеял поболе собрала, а сама к студенцу бегом, даже лапти не одела, а земля холодна, да бежать тепло, словно кто на ступни тёплым дыханием льёт. Довела Марийка до Варвары, сама внутрь не пошла.

Чудно в хате у ведуньи, всё вроде убрано, а ощущение, что вокруг вещи стоят, только не видать их. Идёшь как будто не задеть кого пытаешься. Прям ровно к столу. Сидит Варвара во главе.

Руки добрые, глаза светлые. Ни у кого в деревне таких нет. И цвету странного, что янтарь в крапину. Сидит камни на нить нанизывает, да тихо что-то наговаривает. На Иванку не смотрит даже. Однако голос подала:

— Явилась усердница?

Склони голова бедовая. Нечего говорить не хотела, да тут всё на крови нашей замешено. Не могу язык умолчать. Давай присаживайся. Не боись, за хорошим зазвала. Григорий то мне племянником доводится.

От неожиданности Иванка села чуть ли не мимо скамьи.

— А почём я его не видала в хуторе?

— А чего его видать-то? Лет в семь извела его странница беглая, Шишигой звали. От её виду странного. Не уморила, да в работники странные пристроила. Я его всего два раза в лесу встретила, но он со мной говорить не стал, а тебя гляди приметил. Хоть расскажи какой теперь, с последнего как видела ему лет тринадцать было, теперь красив должон быть? Девки то видали, да боялись, близко не подходили, а ты смелая, али дурная?

Все рассказала Иванка. Ничего не утаила.

— Береги цвет, он тебе в помощь будет. Не спроста тебе такую милость силы древние выдали. Водицы то испила тама?

— Да, а вы как узнали?

— Чего не знать, светишь вся, кожа ясная, коса колосится, щеки горят, да ноги босы не студятся. Да все в здравие, любит тебя Гришка, ой любит. Да как ему выбраться неизвестно. Он только в ущербный месяц на самый конец дня во хутор войти право имеет, да и то не пользуется, спалят меня за него. Да и его не побрезгуют в Студенец затопить. А за ради тебя обещал. Найти бы ту Шишигу. Только чуйка у меня, сменила она лицо не доброе на иное. Так уж четырнадцать годов минуло, как опознаёшь теперя. Ведь живет во хуторе эта. Вздохнула Варвара. -Что ж и совсем найти нельзя?

— Не знаю милая, не знаю.

Может даст Бог весточку какую. Пока я сама в неведение. Но слова твои сердце умягчили. Не просто так тебя силы выбрали, да на путь его поставили. Что-то здесь таится. Не люблю я народ, одичал, совсем рода не помнит, а ты хоть неученая, а в тебе есть всё для жизни, для праведного.

Обожди чуть, приходи на неделе. Найду говор один, он покоя не даст той, что жизни собирает, гляди выдаст она себя, а там дело уж порешим.

Хоть Иванка роду не робкого, а тут сомнение на неё нашло, страсть какая. Вроде и с парубком встренулась, да неведомо жив плотью, или привиделось. Идёт до хаты, а сама слезу тратит, вся дорога усеяна. И делать чего не знает. По ходу Марийка прицепилась, рядом шагает:

— Чего ревёшь, расскажи.

Молчит Иванка.

Обиделась Марийка:

— Я тебя к Варваре свела, я тебе о сурьмоглазом сказала, а ты? Не хочешь мне даже часть доверить.

Уговаривала, умасливала, уговорила.

Обещала Марийка никому про то не слова ни полслова молвить.

Три дня прошли. Успокоилось ретивое, лесной не лесной, а любит же душа его. Цвет синий- глаз радует, как аромат вдохнёшь, так ничего плохого вкруг не видится. Но к Варваре идти побоялась на неделе, ждала Григория- обещал явиться, вон и месяц на убыль ход прибавил. Скоро свидятся. В ясный день беда пришла.

Затянуло днём небо в чернь, изначала гроза грянула, за ней гром такой, что людей по хатам раскидало, град пошёл, это в середине лета то, побил многое, с яйцо куриное градины, аки каменья ссыпал Бог с небес.

Как-то даже отцова жинка притихла, только суетна стала. Бегает из угла в угол, неймется ей. Куда-то в ночь вышла, сказала к Аглае на посиделки. Да жмёт сердце у Иванки, что-то не так, что-то плохое мерещится. Вышла цвет глянуть, а он опал на половину. Вернулась баба отцова, не по-доброму на Иванку глянула, с утра жар девушку взял, слегла она, в огневице мечется, день пролежала, второй, на третий вышла на двор. Сама бела снегом первым. Коса растрепала, глаза красные. Видит отец куда-то кобылу запряг.

— Ты куда, батько?

— Да я в лесок. Новую делянку посоветовали, говорят там деревья проредить надобно, стары стали, новые жмут, все себе подбирают, водицы молодняку не дают.

— А где та делянка?

— Да за рощей, от озера километр влево, там и будет. От скалы «Медной» отступить чуток, и наткнёшься.

— Не пущу! Иванка повисла на руке отца. Не дам! А мачеха стоит на дворе, да ухмыляется:

— Во полоумная, во блаженная, чего творит. Закрой её Иван до приезда, совсем от горячки девка разум утеряла.

В сарай Иванку заперли, тока она и с сарая сбёгла, босая, по ельнику, все ноги сбила в кровь, а до делянки добралась. Уж пару ветвей у дуба срубили. Да до новой ветки не достали. Встала Иванка возле дерева, руками заслоняет.

— Не дам рубить! Все рубите, это не дам, или меня с ним вместе. Не уйду.