Бесплатный фрагмент - Горькое молоко — 1

Золотой брегет

книга первая

Воспоминания

«Нет, её невозможно забыть. Можно отвлечься на время. Только хорошее можно быстро забыть, особенно если в жизни его много было. А сейчас, почти каждый месяц судят кого — то с их двора, даже своих родственников половина побывала в тюрьме, а некоторые до сих пор сидят. В шестидесятых годах, когда на дворе социализм был я дерзок. А дальше пошла долгая эпоха Захара Минина, он был крут и младше меня. Вкус тюремных сухариков узнал с малых лет. И между тюремными перерывами, играл в футбол за команду Водник и надо сказать не плохо. Крёстный Часовщик, конечно, был вне конкуренции. А в середине шестидесятых годов в городе появился вор в законе по кличке Таган, которого я и в глаза не видел. Но слышал от крёстного, что Таган считался первым идеологом в воровском ордене, который хотя и имел физический недостаток, — у него отсутствовала одна нога, но до сих пор находится в полном здравии. Это надо же каков Человечище этот Таган! На дворе другой век наступил, а в городе никто и никогда не слыхивали, чтобы он размахивал „воровским флагом“, — видимо интеллигентной выправки человек? Большой поклон таким ворам! А я был просто уличный баклан, с завышенной справедливостью. Нечего кривить душой ведь на самом деле я и Захар являлись криминальными маяками для некоторых своих родственников». И его грустные воспоминания окунулись в те далёкие года, — в таёжный уголок, обнесённый высоким забором и колючей проволокой, где он оставил часть своей молодости

Главной достопримечательностью самого знаменитого в городе двора, безусловно, служили: школьный стадион и два сквера, разделённые между собой широкой асфальтированной дорогой, по которой транспорт не ходил. Эта дорога, по сути, служила парадным входом на территорию школы No6. Для детей школьный двор был усладой, но не меньше время дети проводили и в скверах. В одном сквере были редко высажены пирамидальные тополя, а в центре красовался кругообразный бетонный фонтан, который малыши использовали как бассейн в жаркую погоду.

При входе, одетый в бронзу и обозревая весь двор, стоял громадный памятник отцу всех народов И. В. Сталину. Его строгий лик, как будто говорил: «НЕ БАЛОВАТЬ», и на самом деле никаких хулиганских выходок там не случалось. Вечерами здесь зачастую демонстрировали художественные фильмы с обязательным прослушиванием лекции о международном положении. А порой стихийно организовывались танцы.

Те незабываемые годы сталинский садик объединял людей. Народ после Отечественной войны ещё полностью не окреп, но по домам уже не лазили нищие и цыгане. Если цыгане и захаживали, то только для того, чтобы продать, что — то из своего товара. В основном это были Оренбургские пуховые платки.

Ряд семей двора имели острую нужду, — это были многодетные семьи, но им всем миром оказывали посильную помощь.

Для них несли старую одежду, делились хорошим уловом с Волги, охотничьей добычей, а иногда свиного мяса перепадало. Свиней многие в то время откармливали, благо сараи рядом были. Убой скотины, — являлся важным событием двора, и приравнивался к празднику. Нередко было, когда забивали не одну, а две, а то и три свиньи. Обычно свиней резали осенью, и на улице уже не было летней погоды, но, ни дождь, ни осенняя изморозь, ни в коем разе не влияли на праздник. Он состоялся в любую погоду. Голубятник Паша Лапин, выкатывал из своего сарая казан, надёжно устанавливали его, и готовил в нём без изысканных рецептов печень и другой ливер. Затем в эмалированных тазиках выставляли мясную закуску на аккуратно сбитый столик в садике, стоявшем за спиной памятника. Запах отварного мяса манил к себе всех желающих. Народ подтягивался к столу, принося с собой домашние провианты и в обязательном порядке самогон и уважаемую в те времена мужиками водку «СУЧЁК». После выпитого первого стакана начинались танцы под трофейный аккордеон, на котором неплохо играл герой войны Веня Дорофеев, или заводили патефон. Рядом всегда полно было детворы. Им доставались самые лакомые кусочки, и чуть поодаль выжидали дворовые собаки, тихо поскуливая, давая понять, чтобы и про них не забывали. Сталину также в этот день наливали в стакан Меленковского самогону, так называли гранёные стаканы. Нанизывали на вилку шмат ливера и ставили на постамент. Это был импровизированный праздник двора. Вскоре памятник незаметно уберут, после чего садик потеряет свою величавость. И только после этого обокраденный постамент, без всякой надобности будет стоять долгие годы, напоминая жителям двора о трудных, но добрых и весёлых временах. Если же сталинский садик был прозрачным и обозревался со всех сторон, то второй напротив, отличался густыми насаждениями ивняка и акаций и назывался тот садик Ленинским. Размашистые лозы ив, напоминали собой по форме каскад фонтанов, под которыми можно было незаметно спрятаться от родителей или учителей. В те времена не было совместных школ, а были образовательные отдельные учреждения для мальчиков и девочек. Только в 1954 — 1955 году, восстановили совместное обучение. Поэтому мальчишек — ровесников войны было тяжело обуздать, и их школа была в языцех всего города. Особенно не сладко приходилось педагогическому персоналу. Основная масса детей были переростки и, им не хотелось сидеть за одной партой с маленькими клопами. Поэтому они игнорировали школьные занятия и ежедневно прогуливали, именно те уроки, которые не любили. Преподаватели отлично знали, что все прогульщики уроков в тёплую и ясную погоду находились в Ленинском густом сквере, и если кого — то нет на занятиях, тогда непременно делалась облава. Главным командиром этой зловещей акции был Маруська, — завхоз школы. Это был грузный мужчина, хромавший на одну ногу. Бессменными помощниками его физического недостатка служили дамский велосипед и корявая клюка, смастерённая из бамбука, с которой он не расставался никогда.

До школы завхоз Маруська работал заведующим дамской парикмахерской. За его историческое трудовое прошлое и наличие дамского велосипеда получил он насмешливую и позорную кличку «Маруська». И многие ребята, находясь в невидимой засаде завидев случайно завхоза, считали своим долгом прокричать ему хором с диким хохотом обидное «Маруська».

Он знал, что эти оскорбительные выкрики опускались в его адрес, но распознать голос из толпы он не мог. После чего он кругом озирался, махая своей клюкой в сторону крикунов, и как резаный поросёнок визжал:

— Говнюки, у меня адресная книга есть, не поленюсь сходить к родителям. Берегитесь тогда у меня.

Но в ответ от мальчишек Маруська получал более мощную канонаду оскорблений. Пацаны были уверены, что он никуда не пойдёт, так, как знали, что на время пребывания в подъезде он может лишиться своего дамского велосипеда. Тогда после свой транспорт ему придётся отыскивать на помойке или в куче металлолома. Завхоз был всегда объектом насмешек для мальчишек. Их забавляло, как он, неуклюже прихрамывая, гонялся за ними по всей прилегающей к школе совсем немаленькой территории. И виной подобных взаимоотношений был он сам. Ему в радость было исполнять такие тупые приказы директора или завуча школы, как отлавливание прогульщиков. Прогульщики были неистребимы. А на Маруську в это время находил настоящий азарт охотника. Он подбирал себе в команду техничек и сторожиху, которая также особой симпатией к мальчишкам не проникалась. Живя при школе, она ощущала достаточно беспокойств от дворового хулиганья. Идя на облаву, они получали инструктаж от Маруськи по стратегии и техники безопасности и пухлые темно — синие бушлаты, так, как был риск получить пулю из рогатки или испробовать на себе удары полу твёрдых предметов, что попадалось мальчишкам под руку. Это могли быть огрызки яблок, обрезок резинного шланга или старый не подлежащий ремонту башмак.

…Этот скрытый от людских нежелательных глаз зеленью уголок, посещали и стиляги. Их визиты ограничивала взрослая дворовая шпана. Ещё клеша из моды не вышли, а они упорно своими узкими брюками вытесняли модные широкие брюки, пошитые из дорогого материала. За узкие брюки, которые они натягивали на себя при помощи мыла, пёстрые рубашки и намазанные бриолином волосы, стиляг называли макаронниками.

Эта категория людей подвергалась резкой критике прессой и общественностью. Они им навязывали свой моральный облик строителей коммунизма. Стиляги являлись законодателями моды того времени, не только одежды, но и музыки. У кого — то доживали свой век патефоны, а стиляги включали свою музыку. У них гремела из окон западная музыка, записанная на рентгеновских плёнках и воспроизводимая на шикарных радиолах. За такие взгляды на жизнь стиляги не преследовались правоохранительными органами, а что касалось публичных презрений, то эти мелочи они расценивали, как должное. Их самоцелью было желание выделиться, чем — то среди толпы. В сквере они собирались, чтобы обменять или продать музыкальные новинки и шмотки. Но когда из густых зарослей появлялся Иван Беда, они кричали:

— Пришла Беда, — и молниеносно разбегались в разные стороны, пробивая гущу насаждений, обдирая свои модные причёски и наряды. Тогда имелся риск лишиться обменных вещей, а то и в добавок получить несколько акцентированных ударов по шее. Беда хоть и был молодой, но популярностью пользовался в городе огромной. Его считали лучшим футболистом. Он был хорошим бойцом на поле, что положительно повлияло на его жизненный характер. Смелость, рассудительность, напористость, не редко приводили в трепет его оппонентов. Беду боялись не только стиляги, но и блатная публика. Знали, что Ивана в церкви крестил дядя Гриша Часовщик — вор в законе. Он был без обеих ног и ездил на маленькой коляске, отталкиваясь от земли деревянными колодками. Это был человек — легенда. Он имел большие связи в уголовном мире и с умом их реализовывал. За Ивана Беду он любого мог серьёзно наказать.

У него не было своих детей, и Ивана считал, как за своего сына. Молодая сожительница Часовщика Нина, которая работала в военные годы сельской учительницей, была намного младше Часовщика и чуть старше Ивана, но называла его всегда сынок. С Часовщиком отец Ивана, Роман Николаевич Беда были не только соседями, они вместе росли и дружили, а затем их дорожки разошлись. Старшего Беду забрали в армию, а Часовщика посадили за серьёзные преступления в тюрьму. Часовщик просидел приличный срок до самой войны, а затем немного свободы и вновь арест, затем штрафной батальон, госпиталь. Будучи даже инвалидом, он удосужился в конце сорок пятого года попасть вновь в тюрьму, откуда вышел по амнистии в 1953 году. Роман Беда для себя жизненную стезю выбрал иную, он был честен, трудолюбив, за что имел несколько правительственных наград. Он после демобилизации пошёл работать на завод формовщиком, затем женился. От брака у него появились на свет две дочки двойняшки. В войну родился Иван, крещённый в церкви Часовщиком. А после войны родилась самая младшенькая и последняя Клавдия. В детстве он был облизан и обласкан сестричками, а когда родилась младшенькая сестричка, то старшие сёстры всю свою любовь и заботу отдали ей. А Иван был отдан улице и крестному, который зачастую с ним делился некоторыми понятиями залихватской

…Иван Романович на своём столбике вспомнил и отца, и своих старших сестёр, которые ещё здравствовали, но жили в другой области. И Беда по возможности всегда их навещал. Обе сестры очень хороший след оставили в его памяти, и он всегда с умилением вспоминал их заботу к себе, когда они были просто старшими девочками, а он карапуз в коротких штанишках. Но была ещё младшая сестра Клавдия. Старшие сёстры выросли, выучились и уехали жить во Владимирскую область. У них были свои семьи, но они не забывали свою родину и родителей и на выходные часто приезжали в гости. Младшая Клавдия жила в одном доме с родителями, но в другом подъезде и имела сына Сергея. Клавдия потеряла мужа Ивана при вооружённом конфликте в Праге. Как это ни странно, но этот Иван имел тоже фамилию Беда, но родственником Ивана Романовича не являлся. А вот то, что муж Клавдии был родом из древнего селения «Беда», этот факт был не оспорим. Клавдии тяжело было растить одной ребёнка. И если бы не родители и брат, ей пришлось бы тяжко. Их забота сказывалась на воспитании сына. Сергей ученик второго класса, постигал футбол со своим дядькой. Везде и на стадионе, и во дворе, и на школьной площадке, брат был рядом с мальчиком. Племяннику было чему поучиться у своего дядьки и, Серёжку в хорошую погоду нельзя было увидеть без мяча. Других развлечений он не признавал. Его так и прозвали во дворе «Мальчик с мячом».

Вспоминая про своего племянника Сергея мысли Ивана Романовича унеслись в дальнее детство и юность. Времена были тогда трудные, но людские отношения, порядочность, чистота во всём, — это незабываемо! Эта память самая запоминаемая и никогда и никакой чёрной ретуши не поддастся.

…Садик для Беды являлся негативным символом всех его школьных невзгод. Раньше там посредине клумбы стоял памятник Ленину, и когда Беду в прошлом веке приняли в пионеры в этот день они с мальчишками пошли в сквер играть в популярную игру «стенка — чека». Монеты кидалась о постамент Ленину, и кидающий должен был дотянуться большим и указательным пальцами до другой монеты. Достал, монетка твоя.

Иван, имевший короткие фаланги пальцев в эту игру, никогда не играл. А вот понаблюдать за процессом сражений ему было одно удовольствие. Спор в тот день стоял несусветный, как на ярмарке. Пацаны, громко крича, толкали друг друга. Подойти и втиснуться в толпу не предоставлялось возможным, но выход был найден. Беда вскарабкался на памятник Ленину и сел ему на плечи. Обозрение с этой позиции было, как через телескоп — видно было до миллиметра, кто как вытягивает пальцы. Сидя на гипсовых плечах Ленина и заключив его голову в свои детские объятия, он, раскачиваясь, безголосо на весь сквер распевал недавно разучиваемую на уроке пения песню о Ленине.

Ленин — это цветы цветенье

Ленин — это победы клич,

Славься в веках Ленин

Наш дорогой Ильич!

В это время Колька Кистень, (дворовая кличка Киста) склонившись над монетами, производил пальцевую растяжку. И надо было такому случиться от маятниковых телодвижений хрупкого мальчика голова Ильича, словно срезанная скатилась на голову Кисте. От неожиданно свалившейся части памятника Кистень уткнулся лицом в затоптанную ногами клумбу, а затем заверещал, как паромная сирена на всю округу, на который сбежались взрослые. Перепрыгивая через забор, они прибежали в сад, где увидали, что на месте головы Ленина восседала испуганная фигура Беды. Кольку Кисту отвезли в больницу, после чего он до конца жизни носил весёлую кличку «Коля Чудик», так как умная голова Ленина частенько напоминала ему, что пришла пора обращаться к психотерапевту. А Ивана на следующий день исключили из пионеров, и пионерский галстук в итоге ему пришлось поносить меньше суток.

…Когда Беда учился в седьмом классе, директор школы Дерюгин издал нелепый приказ, чтобы с первого по седьмой класс, мальчики все без исключения должны быть подстрижены наголо. Вызвано это было тем, что в школе очень училось очень много детей сирот из детского дома. И все мальчики оттуда, поголовно были подстрижены, наголо. И чтобы они себя не чувствовали ущербными, директор решил таким способом уравнять всех.

Самая дерзкая группа ребят во главе с Бедой со своими «шевелюрами» расставаться никак не желали. Строптивцев не стали пересчитывать. Их просто не стали пускать в школу, чему мальчишки были рады. Они брали футбольный мяч и на школьном стадионе гоняли его с утра до вечера. Директор понял, что таким методом он не добьётся желаемого результата, и принял новое решение. Всех «кудлатых» в школу допускать. Но, посреди урока их по одному приводили в кабинет директора и насильно стригли, механической машинкой, которая сильно драла волосы.

…Проходил урок географии. Учительница попросила Ивана сходить в учительскую и принести политическую карту мира.

Иван знал, что стригут парней в кабинете директора и беспрекословно согласился выполнить просьбу преподавателя. Зная его разудалый характер, администрация школы уготовила ему ловушку. Он ничего, не подозревая, подошёл к учительской на своей обычной мажорной волне. Тихая обстановка в школе никакой неприятности не предвещала. Он взялся за ручку двери учительской и моментально обратил внимание на одну деталь, — в дверях был вставлен ключ, что никогда не делалось. В голове мигом мелькнула предательская мысль, но отступать было поздно. Он потянул дверь на себя, — она легко открылась.

Беда переступил порог учительской и тут же сзади него подтолкнули на середину помещения. Маруська стоял в проёме двери, закрывая жирным телом проход, и как шлагбаум на уровне своей груди держал трость. Злорадно ухмыляясь, Маруська, плавно маневрируя бамбуковой клюкой, приговаривал:

— Попробуй, вырвись, до тебя посильней ребятишек стригли, а такого хлюпика, как ты, мы живо в Степана Тимошенко превратим.

Он обвёл взглядом учительскую. На диване за шкафами сидели учитель по труду и учитель по физике.

Физик этот был под два метра ростом, и старшеклассники все его называли Стропа:

— Добровольно будем стричься или тебя вязать надо? — физик кивком головы показал на полотнища транспарантов, лежавших валом на столе.

— Я подстригаться ни за что не буду. И вязать себя не позволю, — твёрдо заявил Иван.

— Думаешь, мы не догадывались, что ты сопротивление будешь оказывать? Всё мы знаем, поэтому я и принёс длинные и крепкие транспаранты, — сказал Маруська

— Давай, ты дурака не валяй, без фокусов садись на стул, — предложил физик, вставая с дивана и идя устрашающе на Беду.

Беда попятился назад. Затем обошёл длинный стол и, встав напротив физика, показал тому дулю из трёх пальцев. Физик понял, что просто так этот парень им не сдаться:

— Юрий Георгиевич, а ну бери его с той стороны, — приказал физик трудовику.

…Трудовик взял в руки рейсшину и пошёл блокировать Ивана. Он приподнял её над своей головой, пытаясь обрушить удар на Беду, но сделать ничего не успел. Моментально Беда среагировал на замах, схватил со стола чернильный прибор и опрокинул его на Юрия Георгиевича. Красные и фиолетовые чернила потекли по лицу и одежде трудовика.

От неожиданности он выпустил из рук рейсшину, которую Иван тут же подобрал. Воспользоваться ему ей не дали. Большие и сильные руки физика облапили его, потом приподняли и как мячик бросили на кожаный диван.

Физик словно бульдозер надвигался на Ивана, рыча и произнося нецензурную брань.

— Не дам стричь, всё равно. — Я вам не раб и не тюремщик, — выкрикнул Иван в лицо физику.

— Будешь тюремщиком, — взревел физик.

— Вязать его, паршивца эдакого надо, немедленно, — стоя в дверях орал Маруська.

Трудовик, явно огорчённый испорченным костюмом, обтирал промокашкой лицо и рубашку с пиджаком. Из борьбы он на время был выбит.

Беда, валяясь на диване, напружинился и резко бросился под руки крупногабаритного физика, но тот всё же успел зацепить Ивана. Беда, падая задел тумбочку, на которой стояла ваза с цветами. Тумбочка упала на пол, а ваза разбилась, залив весь паркет водой.

Разъярённый физик, потерял контроль над собой.

Он уже не ориентировался в ситуации. Злость заволокла глаза. Иван в одну секунду встал с пола. Физик сделал попытку достать его, но упавшая на пол тумбочка и разлитая вода, помешали ему. Поскользнувшись по паркету, он запнулся о тумбочку и неловко взмахнул руками. Потеряв равновесие, физик начал падать, завалив ещё один стул, который разлетелся в щепки и осколками вазы распорол себе ладони.

Маруська неизменно стоял на своём посту около двери.

Словно барс Иван кинулся на него, вцепившись руками за клюку. В данный момент трость для Ивана служила точкой опоры. Приподняв ноги, Беда обеими ступнями ног ударил Маруську в грудь. Дефектная культя завхоза подкосилась, и он рухнул к шкафам, выпустив из рук трость. Иван размахнулся и бросил палку в Маруську. Выбежав из учительской, Беда вспомнил, что в дверях торчал ключ. Нащупав его, он провернул ключ на два оборота и забросил его за портрет Николая Некрасова висевшего на стене коридора.

…Назад в класс он не пошёл, а прямым ходом направился в сквер. В это время там, как назло, никого не было. Он сел на скамейку и стал размышлять, как ему поступить дальше.

За этими раздумьями он не услышал, как к нему тихо, хромая, подкрался Маруська. Сцепив кривыми пальцами Ивана за ухо, он повёл его к дыре в заборе, где был выломан штакетник.

Ивана он пропустил в дыру впереди себя, где ему пришлось ослабить свои пальцы на ухе. Беда это почувствовал и упал на землю. Затем быстро вскочил, подпрыгнул до поперечного бруса забора. Крепко ухватившись руками, словно это была гимнастическая перекладина, изо всей силы ударил Маруську в лицо ногами. Маруська опрокинулся на землю, оставив свою трость в дыре забора, которая быстро перекочевала в руки Беде. Иван схватил её и несколько раз прошёлся по жирному телу завхоза, а затем об забор сломал её и бросился бежать.

Ноги сами принесли его к Часовщику, который жил в его подъезде на первом этаже. Взволнованно, как на духу, он ему пересказал, что произошло в школе и сквере.

Нинка была в это время дома, и весь разговор слышала.

— Ты какие — то ужасы рассказываешь крестник.

Иди немедленно домой, бери мать и ступайте с ней в школу. Она им там всем разгон устроит, — посоветовала Нинка.

— Не надо никому ничего говорить — веско сказал крёстный, — приучайся сам решать самостоятельно жизненные вопросы.

«Школа делает из тебя проблемного ребёнка», — сказал дядя Гриша. — Тебе, конечно, можно перейти в другое учебное заведение, но это не выход от себя бежать. Покорятся их дурацким законам, — себя не уважать.

Он достал костяной портсигар и взял оттуда папиросу:

— Ты вот что сынок, сходи завтра в горком партии и расскажи там всё подробно, что мне рассказал. И не забудь напомнить им, что политические транспаранты школа пыталась использовать для пыток, а также и про Тимошенко им напомни. Где это видано, чтобы ученика седьмого класса сравнивали с великим полководцем и маршалом Победы. Никита Хрущёв тоже лысый, да он их за это самих побреет и отправит в Коми на лесоповал. Я полагаю, что после они надолго забудут про тебя. А Маруську и его вшиво плясов я на днях урезоню.

— Какой умник отыскался, — начала перечить Нинка, — весь двор лысый ходит, никого ты этому не учил, а своего крестника учишь.

— Замолчи, если в педагогике ничего не рубишь, хоть и работала сельским учителем. Иван по характеру мятежник, такие люди правильную жизнь создают народу. Тебе этого не понять. Иди на работу, торгуй своими бутерами.

…Часовщик убедил мальчика, что у всех граждан Советского Союза, имеется продуктивный метод борьбы с классовым врагом. Этот метод он называл жалобой вышестоящему начальству против вредителей счастливой жизни человечества.

— Будешь им мстить и вредить, — поймают, определят в колонию. Зазорного в твоей жалобе ничего нет. Ты идёшь не в милицию, а в контролирующий и руководящий орган, — дал он перед уходом Беде совет. — И не забывай, что ты идёшь добиваться правды — матушки, и помни, только жлобы и слабые люди говорят, что справедливости в природе не существует. В голову ничего не бери, чем быстрее уйдёт твоя боль, тем быстрее придёт к тебе сила. Это я на своей шкуре испытал.

Эти сказанные слова Часовщиком, на всю жизнь запали Ивану в душу, и в конфликтных ситуациях он отбрасывал свои интересы и противной стороны. Логическим мышлением он извлекал ядро справедливости. После чего к нему приходило уважение округи, а в душе наслаивалось спокойствие.

Ночью, лёжа в постели, он обдумывал слова Часовщика и пришёл к выводу, что нужно следовать всегда его советам.

На следующее утро Беда в школу не пошёл, а направился в горком партии. Решений своих менять не стал.

Зайдя в здание горкома, он нашёл на дверях подходящую таблицу второго секретаря.

Изобразил гримасу страдальца и постучал в дверь.

Не дожидаясь приглашения, Иван приоткрыл дверь и робко вошёл. За двух тумбовым столом с добрым и приятным лицом, восседал мужчина, но Ивана смутило, то, что, его голова была обрита под маршала Тимошенко.

«Этот „Лысенко“, наверное, не поймёт меня, если любит такие причёски», — подумал про себя Беда.

— Ты кого мальчик ищешь? — спросил он приветливо.

И тут Ивана понесло. Он расплакался навзрыд.

— По приказу директора школы меня пытались связать политическими транспарантами, с которыми мы на демонстрации всегда ходим. С применением физической силы, хотели насильно подстричь, как вас.

Иван плакал, так чувствительно и жалостно, что его слезам мог позавидовать любой актёр:

— Завхоз на всю школу кричал, что из меня маршала Степана Тимошенко сделает, — растирал он по лицу кулаками слёзы.

Обескураженный, неразборчивым рассказом плачущего мальчика, секретарь тут же усадил Ивана на стул:

— Давай всё по порядку рассказывай и членораздельно, — сказал секретарь и дал салфетку Ивану, вытереть глаза.

Беда пересказал ему всю историю с подстрижкой, как научил его Часовщик, при этом Иван постоянно растирал глаза уже салфеткой. Они у него были красные, как болотная клюква.

Секретарь, выслушав до конца Беду, вызвал по телефону инструктора Паршина:

— Немедленно зайди ко мне. В шестой школе неординарный и крикливый случай произошёл. Нужно разобраться. Мальчик обиженный сидит у меня. Успокой парнишку и немедленно приступай к тщательной проверке фактов. — Говоришь, сигналы в прошлом году поступали о самоуправстве, — кричал он в трубку, — тем более, бросай все свои дела и в оперативном порядке займись мальчиком. Результат проверки, чтобы лежал у меня завтра на столе.

…Беда понял, что партийца разжалобить удалось, но слёзы течь всё равно не переставали. Расстроенного и заплаканного, его забрал в свой кабинет инструктор Паршин. Он напоил Ивана минеральной водой, выслушал внимательно и отпустил в школу, пообещав, что этот вопрос он урегулирует сегодня же.

Из кабинета Иван выходил обиженным и разбитым.

Паршин понимал, что мальчику была нанесена тяжёлая моральная травма, что случалось редко в Советских школах. И защитить его от необоснованных посягательств учителей для него было главной задачей.

…Выйдя из горкома партии, Иван удовлетворённо хмыкнул, порылся у себя в кармане. Затем извлёк из штанов маленький обмылок и выкинул его в газон.

«Знали бы партийцы, как мне этот кусочек мыла помог в производстве слёз, что даже аппаратчики в их искренность смогли без звука поверить», — пронеслась у него ублажающая мысль в голове. «Молодец дядя Гриша, ловко он научил меня слезу добывать. Пальцы послюнявил, потёр об мыло и к глазам. А совесть меня всё равно не мучает. Я прав! Пускай им влетит за всё старое и за сто лет вперёд».

Рассказы о школьной шумихе на этом не закончились.

Вечером Ивану у себя дома пришлось излагать родителям подробно, что произошло в учительской, не упуская ни одной детали. Родители негодовали. Особенно был зол отец. Ему на заводе всё сообщили и велели вместе с сыном быть к девяти утра на заседании парткома судостроительного завода. Завод осуществлял шефскую помощь школе и многие вопросы курировали в частности, что касалось подрастающего поколения и политического воспитания молодых строителей коммунизма.

Из школы в партком пришёл один трудовик.

Физик неожиданно заболел. Маруську срочно отправили в командировку за углём для школьной котельной. А директора ночью неотложка увезла в кардиологию.

Иван ещё раз пересказал, что произошло в учительской. Вопросов на засыпку не было, — в основном заседали степенные люди, которые не стали приставать к школьнику, а повели разбор с взрослых.

Прояснил ситуацию трудовик. Он попросил из кабинета удалить молодого Беду.

Юрий Георгиевич всю вину взял на себя, сказав, что рейсшину взял в руку для устрашения, а бить ей мальчика не собирался. Он осознал, что совершил недостойный поступок для коммуниста и просил строго не судить его товарищей по партии и фронту. Инструктор горкома Паршин, построил работу комитета по установке второго секретаря. Он раскритиковал неправильно осмысленный приказ директора, который взбудоражил не только школу, но и город. Как оказалось на самом деле, исходил он по причине приезда в школу академика, президента «ВАСХНИЛ» Лысенко Трофима Денисовича, приближённого к лысенькому Хрущёву — в то время Никита Сергеевич был первым секретарём ЦК КПСС. Такую вывел оценку действиям директора инструктор и подвёл её к несуразному мелкому подхалимажу, через унижение своих учеников. Когда заседание закончилось, отец подошёл к Ивану и сказал:

— А в горком напрасно ты ходил, и кто тебя надоумил поступить именно так? Можно это было уладить на месте. Теперь им всем по строгачу вероятно вкатят. Ладно, иди в школу. Мы позже вернёмся ещё к этой теме.

…Иван ничего не ответил отцу, утвердительно кивнул отцу и пошёл в сторону проходной завода. Слова отца привели к новым раздумьям, и мысленно он приступил к самобичеванию. Но в голове витала незабываемая фраза, брошенная, когда — то Часовщиком.

«Никогда не оглядывайся назад, если пошёл вперёд. Иначе подорвёшь здоровье и подмочишь репутацию».

Этот веский аргумент, Иван посчитал сильнее отцовских слов. Вдохнул глубоко в себя сентябрьский воздух, и приказал забыть, что сказал отец и стереть из памяти школьный инцидент, связанный с подстрижкой. Но об этом не забыл дядя Гриша.

От кары Часовщика не ушли ни физик, ни Маруська.

Им вскоре в подворотне школы было сделано неизвестными лицами серьёзное внушение. После чего по двору несколько дней рыскала милиция. Поиски их были тщетны, хулиганы найдены не были.

…В стенах школы твёрдо были убеждены, что избиение уважаемых людей было организовано Иваном Бедой. О чём Иван и не ведал. Директор после этого случая к Ивану осторожно относился, но при встрече с Бедой всегда неприятно хмурился. Когда Дерюгин узнает, что отдел образования отправляет его на пенсию, он издаст приказ об отчислении Ивана Беды из школы за прогулы, хулиганство и систематическую неуспеваемость. В последующем, школьную науку Иван Беда, так и не поучившись в совместной с девочками школе, продолжал постигать в школе рабочей молодёжи, которая находилась на базе его родной шестой школы. Он в это время серьёзно уже играл в футбол и в семнадцать лет выступал за основной состав «Водника». Его игрой любовались. Он бегал по полю разговаривая с мячом на профессиональном языке, развивая своей пышной шевелюрой. В каждом матче он всегда отличался высокой результативностью. Не было таких матчей, чтобы он не распечатал ворота противника. Трибуны скандировали ему «Иван, покажи им Беду». Жизнью он тогда был доволен. На носу были экзамены, и он к ним тщательно готовился, а дальше служба в армии, которую он с большим нетерпением ждал. Но его воинственно — вспыльчивый нрав поломал все его жизненные планы, и колесо судьбы повернуло в обратную сторону.

…Была драка в парке со студентами, где Иван отличился ярче всех, со своим другом Славкой Кадыком. Всё бы ничего, но серьёзную травму в этой потасовке получил сын заведующего городским отделом культуры Петька Трофимов, которому Иван сломал руку и разбил голову. Рабочие завода, где он трудился слесарем, пытались взять Ивана на поруки, но страстное желание большого чиновника, посадить Беду в тюрьму, было намного сильней ходатайства рабочего коллектива завода и спортивного клуба. Тогда Ивана быстренько осудили на пять лет, а Кадыка на два года. Ивану статью на суде переквалифицировали на разбой, так как после драки он в траве нашёл кошелёк потерпевшего, но возвратить тому не успел. Через десять минут он был арестован.

…Он вспомнил стук вагонных колёс и переполненный заключёнными столыпинский вагон, пропахнувший карболкой.

…Тюрьма и война из памяти никогда не стирается, хотя ему после освобождения многие говорили «забудь про тюрьму».

«Нет, её невозможно забыть. Можно отвлечься на время. Только хорошее можно быстро забыть, особенно если в жизни его много было. А сейчас, почти каждый месяц судят кого — то с их двора, даже своих родственников половина побывала в тюрьме, а некоторые до сих пор сидят. В шестидесятых годах, когда на дворе социализм был я дерзок. А дальше пошла долгая эпоха Захара Минина, он был крут и младше меня. Вкус тюремных сухариков узнал с малых лет. И между тюремными перерывами, играл в футбол за команду Водник и надо сказать не плохо. Крёстный Часовщик, конечно, был вне конкуренции. А в середине шестидесятых годов в городе появился вор в законе по кличке Таган, которого я и в глаза не видел. Но слышал от крёстного, что Таган считался первым идеологом в воровском ордене, который хотя и имел физический недостаток, — у него отсутствовала одна нога, но до сих пор находится в полном здравии. Это надо же каков Человечище этот Таган! На дворе другой век наступил, а в городе никто и никогда не слыхивали, чтобы он размахивал „воровским флагом“, — видимо интеллигентной выправки человек? Большой поклон таким ворам! А я был просто уличный баклан, с завышенной справедливостью. Нечего кривить душой ведь на самом деле я и Захар являлись криминальными маяками для некоторых своих родственников». И его грустные воспоминания окунулись в те далёкие года, — в таёжный уголок, обнесённый высоким забором и колючей проволокой, где он оставил часть своей молодости

ЗА КОЛЮЧКОЙ

Свою тюремную карьеру, Иван Беда начал со штрафного изолятора, в который помещали нарушителей внутреннего режима. Привезли его в таёжную станцию под названием Бурелом. Не подымаясь в лагерь, он и его спутник Коля Румба, имевший вторую судимость, избили на этапе мешочника за его прижимистость. Им и выписали при подъёме на зону двадцать суток на двоих. Штрафной изолятор был рабочий. Выгоняли на лесоповал, где Иван цеплял трос за лесины, прицепленный к лошади, и выволакивал лесину на площадку, которая называлась верхним складом. Здесь впервые Иван увидал, как вольные шофера привозят запрещённый чай в носках. Зэки, сняв носки у водителей, снимали каждую чаинку с них, а затем трясущими пальцами отряхивали голые пятки на газету. За этой любопытной картиной Иван наблюдал и не заметил, как штабеля брёвен начали лавиной скатываться на него и, если бы не прыткость Коли Румбы, лежать бы ему под этим лесом раздавленным.

Перед самым Новым годом у них окончился срок штрафного наказания, и они совершенно в голом виде предстали перед комиссией, для распределения на соответствующие по здоровью работы. Тогда седовласый майор с заячьей губой, которую он пытался замаскировать усами, — как оказалось начальник производственной зоны, им сказал:

— Вы оба являетесь участниками гуманного акта Советского правительства. Считайте уже пять лет прошло со дня указа о переименовании лагерей в Исправительные трудовые колонии. Труд отныне стал приоритетной дисциплиной в исправлении находящегося контингента всех подобных учреждений страны. Так что милости прошу на трудовые подвиги и запомните новый девиз. — «Только труд и труд исправляет человека!» Считайте сегодняшний день вашим первым шагом на свободу!

Беду и Румбу направили в один отряд. В бараке, куда их привели, было многолюдно. Все расспрашивали, откуда они родом и за что сидят.

И эти расспросы продолжались бы до бесконечности, если бы в секцию не вошёл высокий чернобровый брюнет с золотыми зубами. Это был последний вор в законе, оставшийся на зоне — Володя Потёмкин по кличке Генерал.

Когда он подошёл к толпе окруживших новичков, все быстро разбежались по своим закуткам.

— Кто из вас Иван Беда? — спросил он металлическим голосом.

— Я, — смело ответил Иван.

Генерал протянул Ивану правую руку для приветствия:

— Меня Генерал зовут, — представился он.

Иван обратил внимание, что левая рука у него была не живая — это был протез, одетый в чёрную перчатку.

— Тебе Часовщик маячок приветствий прислал, — сказал Генерал. — Присмотреть он за тобой просил. Так, что ты здесь обживайся, со всеми вопросами и проблемами ко мне забегай в восьмой отряд, в любое время. Но думаю, у тебя здесь будет всё чики — пики, — приятно успокоил он Ивана.

— Лупа, — негромко крикнул он нарядчику, сидевшему на кровати с газетой. — Посели ребят на путёвые койки, я через неделю проверю, — и вышел из барака.

Нарядчика звали Лупой, за то, что он носил очки с толстыми линзами, без душек. Они были зафиксированы у него резинкой на голове. И когда его глаза требовали отдыха, он снимал свои очки. Но газеты нарядчик читал, используя очки как лупу, держа их в руках. За что и получил он кличку Лупа.

Нарядчик выделил им тумбочки и койки на втором ярусе.

С этого дня у Ивана началась настоящая лагерная жизнь, где ему преподнёс протекцию Часовщик. Беда в это же день понял, что он непросто приземлился в лагере простым сидельцем для отбытия срока, а въехал на белом коне в одну из самых больших зон страны. И здесь ему придётся постигать лагерную жизнь и учится мудрости у авторитетных зеков.

…На работу их вывели в этот же день во вторую смену, на сборку школьных парт. Работа была чистая и не тяжёлая, можно даже сказать захватывающая. Основным инструментом был пневматический гайковёрт, работающий по принципу электродрели. Гайками и болтами они скрепляли парты и передавали их на покраску. Цех был большой и светлый, но запах смолы и краски резко бил в нос.

Работа считалась вредной, и поэтому за вредность выдавались ежедневно специальные жиры. Производство по изготовлению мебели трудным и сложным нельзя было назвать, всё было автоматизировано. Даже азарт постоянно возникал во время работы и конечно наслаждение после трудового дня. Но когда объявляли съём с работы, и Иван выходил на улицу, создавалось впечатление, что стоит время эпохи дореволюционной России. По узкоколейной железной дороге, таская, тяжёлые вагоны бегали запряжённые конки. По дорогам производственной зоны везде сновали разномастные лошадки. Этими выносливыми и умными животными осуществлялись все транспортные перевозки на производстве. Ветеринар, или по лагерной терминологии, коновал, был основным командиром отряда гужевого транспорта. Он смотрел за лошадьми и руководил извозчиками. В этом отряде работал Лёня Покер, которого Иван знал по свободе, — ему доверили одноглазого мерина по кличке Маг. На нём он возил бункера с опилками в цех прессованной плиты. Впервые в жизни Беда смог прокатиться верхом на коне. Это был одноглазый Маг. На разводе у проходной Лёня всегда дожидался Беду, и он верхом на Маге подвозил его до места работы. Иногда они взбирались на него втроём, сажая позади Румбу. Цеха находились далеко от проходной и лошади зачастую использовались в начале работы для извоза зеков.

Незаметно прошла рабочая неделя, Беда с Румбой совсем освоились с работой и адаптировались в отряде. Коля парень был рисковый и подсел на карты, где ему постоянно фартило. Беда его увлечение не одобрял, но Румба был на несколько лет старше и в его советах не нуждался.

— Ты видишь, у нас в тумбочке продукты появились? Жить надо как — то. «А не то ноги протянем», — говорил он.

— Это до поры до времени, а срежут тебя. «Чем платить будешь?» — спрашивал его Беда.

— Будет день и будет пища, — отвечал он, — мне тоже должны бабки. Если что я долг свой на них переведу.

ПОЛОСАТЫЙ ШАРФ

В столовой на рождество Беда наткнулся на Рудольфа, парня, который раньше играл за команду Спартак, но что он находится в заключении, Иван об это не знал. Рудольф что — то доказывал рядом сидящему с ним мужику. Беда, обрадовавшись такой встречи, сорвался с места и подошёл к его столу сюрпризом:

— О чём торг ведём? — спросил он.

Рудольф повернул голову, присмотревшись в знакомое лицо, вскочил со скамейки, облапил Беду и приподнял его в воздух.

— Ты, как здесь очутился? Ты же в городе был недавно. Я письма со свободы получал, и о твоих успехах в футболе знаю хорошо.

— Был там, теперь лесным воздухом дышу, — улыбаясь, сказал Иван.

— Пошли на улицу выйдем, там покурим и заодно почирикаем, — позвал Беду Рудольф, отодвинув свой обед в сторону.

Они спустились с возвышенности, на которой стояла столовая, и встали у отведённого места для курения. Рудольф достал из кармана табакерку местного изготовления и начал с газетной бумаги скручивать себе цигарку. Беда вытащил из своего кармана портсигар с набитыми папиросами «Север» и протянул его Рудику.

Когда Рудольф брал в руки портсигар, Беда заметил у него на левой руке отсутствие трёх пальцев. На кисти торчали большой палец и изуродованный мизинец.

— Ты же не курящий и откуда такое богатство? — удивлённо спросил он, часто хлопая глазами.

— Жизнь заставила закурить, а папиросы — это гуманитарная помощь.

И Беда подробно рассказал, что их тумбочка благодаря Румбу наполовину заполнена папиросами и сигаретами.

Иван закурил вместе с Рудольфом. Он пару раз затянулся и бросил бычок в металлическую бочку, которая была врыта глубоко в землю и служила вместо большой пепельницы:

— Пошли в тепло? Не могу на морозе курить, удовольствия никакого не получаю, — предложил Беда.

— Пойдём лучше ко мне в гости, посмотришь, как я живу, чифиря сейчас глотнём, — затушил Рудольф большим пальцем левой руки папиросу и положил себе в табакерку.

— Ты где пальцы потерял Рудик?

— На прессе, год назад. Зевнул трохи и под прессом оставил их. Кстати, меня Рудиком здесь редко кто зовёт, больше Курком или Рудом кличут.

— Нормальная кликуха, а меня по фамилии кличут. Многие думают, что у меня погоняло такое, а я не возражаю. — Беда тяжело вздохнул и тревожно произнёс. — Я вот подельника своего потерял Кадыка, — ты его, наверное, не знаешь, он в футбол мало играл, и то только в юношеской команде. Потом в ДОСАФ пошёл на планериста учиться. В тюрьме слух прошёл, что его за неделю до меня отправили сюда.

— Погоди! Погоди! — а Захар Минин, — тебе же родственником приходится? — спросил Рудик, — он, где сидит?

— С Захаром ясней некуда, он в Соликамске чалится, а вот Кадык должен быть рядом.

— Кадыка я не знаю, но ты не тужи, может он здесь? Ты просто за короткое время всех арестантов физически не охватишь. Лагерь большой, около трёх тысяч человек. Здесь затеряться запросто можно, — пытался обнадёжить его Рудольф. — Многие зэки работают в три смены и встречи бывают случайные, как у нас сейчас с тобой произошла.

— Нет его, — уверенно отверг предположение Рудольфа Иван, — был бы здесь, мне давно бы сказали. Я почти все отряды проверил, с первого дня пребывания на зоне.

Пока они шли до барака, Беда обратил внимание, что с Рудольфом многие встречные здороваются и перекидываются на ходу добродушными фразами.

— Вот этот маленький дедушка с приятной улыбкой, — он показал в спину удалявшего от них заключённого в шапке с опущенными ушами, — это ходячая летопись советских карманников. В прошлом знаменитый щипач по кличке «Чужой», гастролировал по всем городам и щипал лопатники у буржуев и торгашей. В войну был в розыске у сыскарей за свои грехи. Но в Харькове, говорят у какого — то немецкого офицера из автомобиля утянул планшетку с важными сведениями для нашей разведки. Его моментально по всем старым хвостам амнистировали. Сейчас на пенсии, но чёрт попутал на старости. Пришёл на приём к врачу и обчистил его карман халата, пока тот его осматривал. Здесь много сидит публичных людей, даже двое бывших генерала есть с большими сроками. За нарушение норм строительства аэродромов они срока свои отбывают. Один генерал за зону выходит без конвоя, прорабом у гражданских строителей работает. Музыканты из оркестра Леонида Утёсова, тоже здесь отбывают. Знаменитый своим сроком и наш земляк дядя Костя с сорок девятого года сидит, ему двадцать пять лет дали. Сейчас хорошо Хрущёв сделал, — вышка пятнадцать. Этого срока вполне достаточно осознать тяжесть вины любого тяжелейшего преступления.

— Об этом, наверное, не только вольный люд, но и зеки все знают, — сказал Иван, — а что же этот дядя Костя в 53 году и под амнистию не попал?

— Никаких амнистий для него не было. Зарубил двух кассиров в сберкассе и забрал деньги. Ему под шестьдесят лет сейчас. Выйдет куда пойдёт, — неизвестно? Родственников никого нет, наверное? Сразу в дом престарелых направят. Бабок будет там шарахать. Здесь такие чудные огурцы у крахов попадаются. Один без двух рук за изнасилование сидит. Экземпляров подобных ему, хватает в лагере.

Они пришли к бараку и, смахнув снег с сапог, прошли в курилку. Там сидел парень в подшитых валенках и нижнем белье. В пальцах он держал козью ножку, от которой вился змейкой сизый дым и исходил крепкий запах самосада.

— Пал, давай чифирю заварим? — земляка встретил, надо отметить, — сказал Рудольф парню.

Парень, не докуривая до конца цигарку, бросил её в ведро:

— Сейчас схожу, самовар принесу, — сказал он и ушёл в секцию.

— Раздевайся, жарко здесь. Давай повесим бушлат на вешалку, — проявил заботливость Рудольф.

Парень, которого Рудик назвал Палым, принёс закопчённую алюминиевую кружку и пол плитки чая, завернутого в фольгу.

— Сколько заваривать будем? — спросил он.

— Полтора мальца кинь на самовар и хватит, остатки положи назад. С чаем сейчас трудновато. Надо экономней пользоваться, чтобы до конца недели хватило, — сказал Рудольф.

Парень, залил в кружку воды и поставил её на печку.

— Не боитесь, что арестуют? — спросил Иван у парня.

— Зеки не заложат, а за красными на улице стоит кто — то смотрит, если что свиснут, — объяснил Пал.

— У нас тоже своя охрана имеется, — сказал Рудольф. — Здесь есть надзиратель Шурик Краснов, всю свою сознательную жизнь работает в лагере. Он по запаху чай находит. Это самая натуральная ищейка. Все повадки у него жандармские. Нашего брата стрелял бы с закрытыми глазами, дай ему волю. Берию сука почитает, как бога.

— Я понял у вас здесь в лагере одна отрада, — это чай. А водки и наркотиков не бывает?

— Какие наркотики с водкой? Чаю — то вдоволь нет. Если подача есть, в течение часа не успел взять, всё, жди следующего раза. Но нам, как элитному бараку всегда оставляют. У нас здесь пахан зоны живёт, а наркоманов в лагере нет. И дикий закон со времён Берии ещё не изжит, — если в секции найдут запрещённые предметы, заточки, наркотики, водку, чай, то вся секция, а нас здесь восемьдесят человек, сажают на пять дней на пониженный паёк. Поэтому мы бдим за этим.

Когда чай был готов, Рудольф послал парня, в секцию за мужиками. Пришли ещё пять человек.

— А Генерала, что не разбудил? «Может и он пару глотков сделает», — сказал Рудольф Палому.

— Ага, разбуди, а если он сапогом по горбу отоварит, — заканючил Пал.

— Хорошо, я сам его разбужу, — успокоил Палёного Рудольф и обернулся к Беде. — Слушай Иван, — этот Генерал лучший кореш нашего Часовщика. Может, ты его и видел у него?

— Не видел, но с Генералом знаком.

Рудольф не обратил внимания на последние слова Ивана, так как моментально скрылся за дверью секции. Вернулся он назад со знакомым ему массивным мужчиной, который при первой встрече с Иваном назывался Генералом.

— Ну что, братки, воюете с лагерным законом? — сказал он, не замечая Беду. — Рождество отмечаете?

— Это кто за забором для них праздник, а для нас выходной день, — сказал Рудольф. — А у меня земляк объявился, — он положил руку на плечо Ивана.

Генерал взглянул в упор Беде в лицо, затем протёр глаза. Иван смотрел на него и улыбался.

— Не может быть! Иван, неужели ты? — спросил он заспанным голосом, не прекращая протирать глаза.

Генерал подошёл к Беде, радушно пожал ему руку и потрепал по голове.

— Видать хорошо устроился, если в гости не приходишь.

— Вроде не плохо, никто не злит, тумбочка не пустует и курево есть.

— А иначе у тебя и не может быть. Лады, пускайте пиалу в круг, — садясь на скамейку рядом с Иваном, сказал он.

Когда кружка опустела, Беда достал портсигар и угостил всех сидящих. Генерал от Севера отказался, а вытащил из — за уха свою папиросу Герцеговина Флор, размял её пальцами и как фокусник ловко кинул себе в рот.

— Какой срок получил? — прикуривая папиросу, спросил он у Ивана.

— Пятёрку, — ответил Беда.

— Ну, это и немного и немало, — успокоил Ивана Генерал, — но хватит, чтобы узнать цену свободы и понять лагерную жизнь.

— Цену свободы и без срока мы все знаем, — сказал мужчина с хриплым голосом.

— Если бы мы знали ей цену, то сидели бы сейчас в Метрополе за кучерявым столом, а не варили бы чифирь на печке, — веско заявил Генерал, и вновь всё внимание обратил к Ивану:

— Как там Часовщик поживает, базар шёл, что он приютил себе молодицу какую — то. Не то прислуга, не то сожительница?

— Я сам толком не знаю, кто она ему, — остерегаясь сболтнуть лишнего, ответил Иван, так как по воровским законам семьи заводить ворам, было запрещено.

— Ты не бойся, со мной можно говорить откровенно, — с понятием улыбнулся Генерал. — Ему воры, как инвалиду разрешил такую привилегию. А вообще Часовщик твёрдый и справедливый вор, сейчас мало ему подобных авторитетов осталось. Поломали почти всех. Ему бы и здоровому разрешили завести себе прислугу. Когда такие люди на зоне и на свободе есть, значит, порядок обеспечен. Я ещё молодой против него, и мне пришлось немало полезных жизненных уроков получить от Григория. Да что там говорить, многие воры учились на нём как по букварю. В рот ему заглядывали. А сейчас некоторые в лакировках рассекают по воровским паркетам, а Гриша на привязанных подушках прыгает по грязным улицам. Но уши не забывает, им крутить за их помпезное и неправильное поведение.

— Нет, он уже давно катается на коляске, — уточнил Иван, — правда ростом выше от этого не стал.

— Это уже хорошо, — одобрительно сказал Генерал, — глядишь, ему как фронтовику сообразят какой — ни будь моторизированный транспорт вроде трёхколёсного велосипеда.

Мужики, не прислушиваясь к разговору, достали из стола домино и стали играть в козла.

Генерал посмотрел в окно. На улице валил снег крупными шапками:

— Уважаю такую погоду, — сказал он. — Пошли Иван прогуляемся с тобой? Я сейчас оденусь. Подожди меня здесь, и никуда не уходи, — предупредил Генерал.

Рудольф, держа в правой руке домино, левой покалеченной клешнёй стучал костяшками по столу и приговаривал:

— Я ваши камешки срисовал с фронта.

Потом он увидал, что Беда собрался уходить, спросил:

— Ты куда оделся? Посиди, я сейчас освобожусь.

— Я воздухом подышу немного и приду, — пообещал он.

Генерал появился в хромовых сапогах и телогрейке индивидуального пошива. На голове «сидела» гражданская шапка, которая и рядом не лежала с лагерным головным убором. Потому, как одевается заключённый, можно было судить, какое положение он занимает на зоне. Это Беда уяснил, как только поднялся на зону.

— Пойдём, покажешь мне, как ты устроился у себя в бараке? — сказал он, положив на плечи Ивана свою единственную руку.

— Нормально я устроился.

— ПКТ ваш отряд называют, — сказал Генерал. — Начальник отряда у вас капитан Татаринов. Вот и получается питомцы капитана Татаринова, — аббревиатура такая ПКТ, или помещение камерного типа. Единственный барак, где вместо нар стоят койки, так что насчёт этого тебе повезло. Я на досках сплю, правда подо мной два матраса лежит и подушка с одеялом богатые.

— Понятно, — ответил Иван.

— Значит, тебя посадили недавно?

— В мае год уже будет, я уже вроде свыкся со сроком.

Для молодого человека это всё равно приличный срок, его надо просидеть достойно без косяков, — наставлял Беду Генерал. — Я бы тебя забрал к себе, но у нас сбыт. Самая изнурительная хоть и свободная работа. У нас нет никаких графиков. Пришли вагоны, мы идём на погрузку. Вот я иду сейчас с тобой, а в это время могут сообщить по громкой связи отряд номер восемь, бригада тридцать два, через тридцать минут должна быть построена на развод у ворот вахты. При таком режиме работы бывает, отдыхаешь по нескольку дней. А бывает, безвылазно пашешь, пока все вагоны не загрузят. Нам в отряде разрешается спать в любое время суток, и чем он хорош, нет в нём краснопёрых, одни отрицательные жуки.

— А что Рудольф тоже в отрицательные элементы записался? — спросил Иван

— Его Курком у нас кличут, — сказал Генерал, — нет, он простой мужик. Но мы его уважаем, и его никто не обижает. Он у нас вроде чайханщика. Весь чай у него хранится. И он никогда никого не обманывает, а работает он учётчиком в отряде, на него никто не обижается.

Они подошли к бараку, сбили снег с сапог и вошли в секцию.

Беда подвёл его к своей койке и показал на второй ярус.

— Вот моё место, — сказал Иван.

Генерал прошёл в проход откинул матрас и сел на кровать.

— Где шнырь? — крикнул он на всю секцию.

К проходу подбежал, растопырив руки, Валет, дневальный секции.

— Вот он я, здесь я, — засуетился, шнырь.

— Найди и тащи сюда Лупу быстро.

Лупа тут же предстал перед Генералом:

— Привет Володя, — протянул он с подобострастием руку для приветствия Генералу.

Но не получив взаимности для рукопожатия, спрятал свою руку за спину. Генерал сделал вид, что не заметил его жеста, но зато одарил нарядчика таким взглядом, что того от испуга пот прошиб:

— Лупа, это что получается? — Я прихожу в гости к своему другу, а мне и присесть негде. Это непорядок. «Кто у тебя в правом углу спит около окна?» — спросил Генерал.

— Там Леденец, а рядом Тюля.

— Дай команду на пертурбацию, передвинь их на пару шконок в сторону, а эти два матраса киньте туда. Не мне тебя учить. Сделай это при мне сейчас, чтобы я посидел нормально в гостях у друга.

— Всё будет ничтяк Володя, я устрою мигом, как нужно, — закрутился как ужаленный Лупа.

Нарядчик, с дневальным, перекинули матрасы с углового места, а постели Беды и Ромба перекочевали в уютный угол.

— Володя, всё готово, а тумбочки они сами переставят. Сам понимаешь эта мебель неприкосновенная. Можете проходить и сидеть там?

— Всё нормально Лупа, — одобрительно сказал Генерал, — теперь посмотри Мотыль в бараке? Если здесь, скажи, чтобы заглянул сюда?

…Беда осознавал, что это новоселье придаст, ему пускай не авторитет, но чувство уважения и интерес окружающего люда — это точно. Этот сделанный Генералом бытовой демарш ему пришёлся по душе. В секции уже присутствующие поглядывали в сторону Ивана с завистью и неподдельным страхом. Не выражая недоумения, почему его наделили такими почестями.

Было ясно одно, что Беда пришёл в секцию с паханом зоны, и что Генерал на зоне фигура номер один, Ивану было известно до сегодняшнего новоселья.

Володя Мотыль, мужчина сорока лет с симпатичной и решительной внешностью, высокого роста пришёл, обнялся с Генералом, Беде протянул руку и присел на кровать.

— Как здоровье Володя, что это ты решил забросить кости в наш дешёвый мир?

— Нужда привела. В гости пришёл к крестнику моего друга, передаю его под твою опеку, присмотри за ним. Я по возможности сюда буду заглядывать чаще. Прими к сведению Володя, — положил он руку на плечо Беде, — Иван парень правильный, школу нашу знает с малых лет. За него Часовщик ручается.

— Чего ты Генерал объясняешь, сказал, присмотри, — и всё понятно. Я же не мальчик, — и Мотыль перевёл взгляд на Ивана:

— Ты, в какую смену работаешь?

— Завтра во вторую смену иду.

— Ну и отлично, я так же хожу. Ты на сборке парт стоишь, а я слесарю, когда будет скучно, заходи. А секция моя напротив вашей стоит. Тоже не забывай.

— Может заварить чайку? — предложил Мотыль Генералу.

— Только час назад глотнул, хватит пока, — отказался Генерал.

— Тогда я пошёл. Партию в шахматы отложил с Дурбаном. Надо доиграть.

Он пожал обоим, руки и ушёл. Имея длинные ноги, как ни странно, передвигался Мотыль коротким размеренным шагом.

— Он, почему так ходит у него что геморрой? — спросил Беда.

Генерал улыбнулся:

— Внимательный ты! Нет у него геморроя. Жизнь у него раньше была такая, ежедневно ходить по шпалам, вот и выработалась профессиональная походка. Ну, что пойдём к нам. Курок тебя заждался, наверное, а то я забрал тебя, не дав вам вволю пообщаться.

Беда взял из тумбочки пачку папирос для Рудольфа, и они покинули барак. Идя с Генералом по зоне, Иван понимал, что привлекал к себе внимание прохожих. Если кто — то гуляет с Генералом по зоне, значит, не простой. Абы с кем Генерал расхаживать не будет.

И Генерал, как бы угадав мысли Беды, сказал:

— Со временем познакомишься с серьёзной блатной знатью.

Я тебе хромовые сапоги и телогрейку закажу лагерным умельцам. Будешь гарцевать, как жиган. Но при больших шмонах прохоря прятать надо или одевать на себя. Соловьи, себе могут забрать. У меня — то не заберут, знают, что из этого может получиться.

— А что может быть? — спросил Беда.

— На работу никто не выйдет, а за простой вагонов их облагают огромными штрафными санкциями. Чуешь, что это такое. Хотя, по сути, здесь зона спокойная, как и везде в последнее время. Я с Часовщиком познакомился на исходе войны, в госпитале. Ухаживал за ним безногим. Для меня он был герой особой породы. Штрафник, а наград как у пламенного бойца за мир. И главное, что меня поразило, он боли переносил, стиснув зубы, никак некоторые, выпрашивали у врачей морфий, чтобы боль заглушить. Одним словом Гриша — это исполин. Ему бы генералом, быть, глядишь и война бы раньше окончилась. — Примерно так однажды перед сном, я ему и обмолвился. А он в ответ, похлопал меня дружески по плечу, и уснул.

— Эту привычка подбадривать кого — то по плечу, у него осталась до сих пор, — вспомнил Иван, — если он с собеседником находится на одном уровне, обязательно взбодрит его своим неизменным контактным жестом.

— Ты понимаешь Иван, — остановил Беду Генерал, — он не забыл мои слова насчёт командирского чина и совсем скоро напомнил, только это был уже не госпиталь.

— А где же это было?

Генерал, развернув Беду на дорогу, ведущую к восьмому бараку, рукой указал вперёд.

— Ирония судьбы. Так уж получилось, что мне с твоим крёстным Часовщиком вскоре, пришлось встретиться в Сухобезводном, в оздоровительном бараке, так называли помещения, где жили инвалиды. Он же был вор с довоенным стажем, и влияние имел огромное, как на арестантов, так и на администрацию. Поэтому, где был он, ни одной сучьей войны не произошло. Я же тогда юный был, всего девятнадцать лет. Первая ходка на зону, и повоевать успел немного. Посадили меня за часики, которые я увёл в поезде в Барановичах в сорок пятом году. Пострадавшим оказался известный местный врач. Когда я сел в поезд он смотрел на меня, с явным пренебрежением и высокомерием. Будто я не с госпиталя, а с каторги возвращаюсь. Сильно он меня тогда оскорбил. Хотя я сам виноват, надо было мне гимнастёрку на себя одеть, а я как босяк ехал в нижнем тёплом белье и поверх её телогрейка. Саквояж свой из рук он не выпускал, и каждый раз проверял карманы. Вот я и решил ему отомстить, за цепочку вытащил у него карманные часики. Патруль меня через полчаса взял. В вещевом мешке нашли документы, гимнастёрку с орденом красной звезды и лекарства, которыми меня снабдил в дорогу госпиталь. Врачу неудобно стало, и он готов был подарить эти часы мне. Но патруль выслужиться хотел и его часики в жертву не приняли. А мне червонец дали. Правда, после по амнистии Лаврентия Берия в пятьдесят третьем году вышел на свободу. А времена я тебе скажу, тогда были беспредельные в лагерях. Нас за людей не считала администрация. Надзиратели в одиночку не выходили на зону. Ходили косяками человек по пять с автоматами и столько же с металлическими прутьями. Кости у нас хрустели неимоверно, при избиении была только одна мысль у всех. Выжить освободиться и отомстить. Двоих политических у нас из пожарного шланга в лютый мороз облили водой и заморозили. Так фашисты поступили в войну с нашим доблестным генералом. Потом в резервуар, откуда пожарная помпа качала воду, скинули, списав это на несчастный случай. Но в лагере сидел родной брат одного из замороженных, по кличке Минёр, тихий мужичок был, чуть даже пришибленный, он прознал, кто творил зверства против брата. Заточил две дубовых коротких пики, на размер ножа и вымазал их негашеной известью, — привезли её тогда нам в бочках бараки белить. Изготовил он пики по принципу ерша, туда лезет — оттуда нет. В течение нескольких минут он завалил в разных местах карателей своего брата. Проткнул, как жареных поросят. Одного при мне в столовой. Смотреть на это зрелище было с одной стороны радостно, с другой стороны ужасно. Потом залез на резервуар, куда был скинут его брат, перерезал заточкой себе сонную артерию и ушёл под воду. И готовился он к этому акту не один месяц. В лагере тогда зеки хотели переворот сделать, но Гриша был против такого ярко выраженного протеста, и я, конечно, был с ним солидарен. А зона шаталась, как ветхое здание, того и гляди рухнет. Анархия, тогда нужна была тем, у кого свобода не маячила близко, одним словом их мы называли четвертаки. Так вот мы с Гришей и объяснили сидельцам, что четвертаки может, под шумок и слиняют за колючку, а на других у надзирателей найдутся автоматы с запасными рожками. Мы смогли переубедить зону, к тому же, после случая с Минёром надзиратели поуспокоились, и агрессивность былую к нам не проявляли. А сколько этих палачей подрезали после освобождений зеки. Так сильно они озлобили каторжан. Сейчас всё совсем иначе, даже оскорбивший словесно заключённого надзиратель или другой администратор, может потерять свою работу. Но и жизнь в лагерях другая стала, преступник не кровожадный пошёл. Воров в законе мало осталось, а это очень плохо. После сучьих войн всех по тюрьмам закрыли. Иногда полукровки хвост поднимают, приходиться им популярно объяснять, что войну у сук мы выиграли и с большим перевесом. Им после этого один только путь на вахту ломиться. Администрация сейчас на это закрывает глаза. Им легче этих полукровок в БУР посадить или на другую зону отправить, чем позволить развиться новой сучьей войне. А с недавних пор главными нарушениями в зоне считаются отказ от работы, чифирь и иногда кто — то подерётся между собой, и конечно карты. Вот и весь арсенал нарушений. Ты своему другу скажи, чтобы завязывал с ними, — предупредил Генерал Беду, — а не то его на икру пустят, если проиграется.

— А ты откуда знаешь, что он играет, — удивлённо спросил Иван.

— Я всё знаю о каждом заключённом, — ответил Генерал.

— А Кожевник в законе или нет? — спросил Иван.

— Ты и его знаешь?

— Да он часто раньше до тюрьмы к дяде Грише приезжал.

— Нет, он отказник и давно. В крытой тюрьме уже год, наверное, сидит. Воров мало сейчас и на зонах, и на свободе. Все по крытым тюрьмам чалятся. Кстати, Генералом меня обозвал Часовщик. Я тоже вор, но этот титул у меня по сути дела условный. Всех практически поломали. Законы только остались, и нормальные каторжане придерживаются их по мере возможности. Меня пока не трогают, так, как я на промышленную зону выхожу. Работают сейчас в заключении все поголовно, правда, каждый, как умеет. Администрация знает, что меня короновали ещё в пятидесятом году. И я, находясь рядом с Гришей, не попал под сучьи войны. Остался, как видишь целым и невредимым после такой сечи. В других лагерях поножовщина была после войны с суками жестокая, и сотворил её Сталин со своим подручным Натаном Френкелем. Наши козодои всю подноготную знают про меня и стараются не тревожить, так, как буча может подняться, такая, что чертям будет тошно. А им производственный план важнее, чем бунт. Хотя для них отправить меня на крытый режим ничего не стоит. Но я в этом году иду на свободу.

…При подходе к восьмому отряду, на улице завьюжило, и мороз от этого усилился. Иван опустил уши на своей шапке и, расстегнув пуговицы на ватнике, плотно захлестнул полы обеими руками, чтобы теплее было. Делал он это так, будь — то на его плечах сидела бобровая шуба, а не реплика из диагонали с жидким воротником и подкладкой из крашеной бязи. Генерал посмотрел на Ивана с улыбкой, но ничего на это ему не сказал. Он знал, что такая манера запахивать ватник была популярной у многих блатарей зоны. Когда они пришли в курилку, Рудольф сидел ещё за домино.

Генерал ушёл в секцию, когда вернулся, в его руках был чёрный в белую полоску тёплый шарф:

— Носи, — протянул он шарф Беде. — С голой шеей не ходи, это мой. У меня ещё один такой есть. Тепла много не даст, но от ангины убережёт, а главное, ни одна тварь при этом шарфе хвост не подымет. Таких в зоне шесть штук, у тебя седьмой будет. Поднимай Курка, я пойду немного вздремну до ужина.

— Спасибо Володя, действительно шею продувает. «Теперь есть чем её согревать», — сказал обрадованный Иван.

Рудольф, увидав, что Беда вернулся, передал домино Палёному, — мужику с обожжённым лицом и подошёл к Ивану.

Увидав у него на шее шарф, как у Генерала, сказал:

— Поздравляю, ты знаешь, что это обозначает? — показал он на шарф.

— Знаю, спасение от ангины, — ответил Иван.

— Нет, это, скорее всего вступление в блатной парламент, это как коронование. С любого другого такой шарф снимут и передадут тому, кто его заслуживает носить. Поперечные полосы на нём, считается у нас на зоне, как символ мудрости и неприкосновенности.

Иван, услышав такую новость от Рудольфа, едва смог скрыть радость и гордость, за вручённый Генералом подарок.

Беда отдал пачку папирос Рудольфу:

— Пошли, может на улицу, прогуляемся, чего здесь сидеть, — предложил он Рудику.

— Ты знаешь, я зимой стараюсь меньше в дневное время находиться на улице. Не заметил, что я моргать глазами часто стал. А на снег как посмотрю, какая — то пелена в глазах появляется и резь длительная. Давай после ужина погуляем.

БРАЗИЛЕЦ

Иван ушёл к себе в отряд. Положив телогрейку на край постели. Шарф снимать не стал, оставив его у себя на шее. К нему подошёл сухопарый Леденец:

— Брат, давай тумбочки переставим?

В его голосе чувствовались скрытые нотки обиды.

— Давай. Надеюсь, обижаться не будешь, что я оккупировал твою койку?

— А что толку, всё равно уже ничего не поделаешь. Я с этого козырного места не первый раз вылетаю, — больше не буду занимать его, — мрачно пробурчал он.

Они быстро перебазировались, потом вместе зашли в курилку покурить. Все курилки в бараках были одинаковые, служивавшие раздевалками, умывальниками, а так же, как комнаты для развлечений. Многие заключённые любили посидеть около печки и покурить махорки, смотря на живой огонь, пылающий в открытой топке. В этот раз там была как всегда сплошная игротека, шахматы, шашки, домино, всё то, что разрешалось использовать в лагере. Очень громко спорил в домино шепелявый парень, но спор у него был добрый и весёлый, от которого веяло свободой. Его все называли Бразильцем.

— Леденец, а чего его так зовут? «Он что футболист великий?» — спросил Иван.

— Фамилия его Зыков, а зовут Николай. Он раньше играл в Ашхабаде за команду Спартак в классе «Б». Его фамилию пару лет назад нередко можно было встретить в газетах в рубрике «Спортивные новости». Когда он сидит в изоляторе, и в это время у нас матч намечается с другим отрядом, Татаринов вытаскивает его оттуда и ставит ему условие: «если Николай забивает гол, тогда начальник отряда его амнистирует». А наш мастер на таких условиях от радости вколачивал в чужие ворота по три и четыре гола. Если мяч попал ему в ноги, то отобрать его практически невозможно. Ты с ним в разные смены работаешь и не видишь, а он каждый день тренируется. Если мяч на ноге не подержит больной ходит и скрипит как старая лучковая пила. У него один мяч под кроватью здесь лежит, а один на промзоне. Он бы и тебя пригласил попинать с собой, но ты в этом шарфе, он не посмеет. Побоится напороться на грубость.

— Я бы сам ему предложил, но у меня спортивной обуви нет, — с досадой сказал Беда.

— Бутс у нас нет, но у Николая полукеды для этого случая есть, разных размеров. За футбольную команду он в отряде отвечает. Сегодня он уже наигрался досыта и скоро ужин будет. Если ты играешь в футбол, я ему скажу. Обычно он сам подходит к новичкам и спрашивает всю подноготную жизнь на свободе. Тебя он сегодня видит в первый раз. Но про наше с тобой переселение информационная волна прошла по всему бараку. И ты должен понять, что сам он к тебе не подвалит.

Они выкурили ещё по одной сигарете, и Беда пошёл обживать свой новый угол. Взяв в руки томик Стефана Цвейга, он вальяжно расположился на кровати. Подложив под спину подушку и облокотившись на неё, открыл перед собой книгу.

Когда пришёл Румба, ему сразу бросился в глаза по — барски развалившейся на чужой кровати Беда.

— Не понял? — удивился он. — Ты чего на чужой шконке спину притулил? — но, узнав рядом стоящую свою тумбочку, и постель, лежащую на нижней кровати, изобразил довольную мину:

— Что новоселье будем отмечать? — и, не дожидаясь ответа из карманов бушлата, вытащил банку свиной тушёнки, пачку киселя, пачку сухой горчицы и тёплые носки.

— Носки заберёшь себе, у меня есть. Сегодня, чуточку подбил. Колобка пощипал. Рождество есть чем справить.

Иван отложил книгу на подушку и, оторвав спину от стены, принял ровное положение:

— Мне сегодня все делают праздничные подарки, — заметил Иван, — ты носки подарил, Генерал шарф. Валенки бы ещё кто подарил, совсем бы порядок был.

Румба присвистнул тихонько, и сел на свою новую кровать:

— Беда, ты знаешь, кто он такой на зоне?

— Догадываюсь, если имеет права дарить такие шарфы.

— Шарф, как шарф, — потрогал пальцами Коля, висевший на шее подарок Генерала. — Мягкий и тёплый, — оценил он.

— Я тоже так вначале думал, но мне после объяснили, что такие шарфы разрешают носить не всем, а только избранным. Он обещал мне хромовые сапоги заказать и ватник справить, а тебе сказал, чтобы ты играть прекратил, не то в икру превратишься.

— Что так прямо про меня и сказал?

— Да он всё знает.

— Я свежих клиентов теперь не обдираю, несмотря, что сам ещё зелёным считаюсь на этой зоне. Даю старым отыграться, но у них не получается. Только долги растут. А икру с меня никто не сделает, не забывай Иван, что я в цирковой школе учился. Сам фокусы создаю.

— На ужин пойдём? — спросил Беда.

— Зачем идти? Тушёнку сейчас на сковороду бросим, сало есть, кисель сделаем. Хлеба надо попросить, чтобы принесли.

Беда встал и заглянул в курилку и, смотря на футболиста, попросил:

— Ребят, кто пойдёт в столовую, хлеба две пайки, пожалуйста, принесите?

— Принесём, — ответил Бразилец и встал из — за стола. Следом за ним поднялись и другие игроки в домино.

Когда Коля принёс хлеб, Беда пригласил его отведать их рождественской пищи, но тот вежливо отказался. Но хозяева вели себя настойчиво, и Бразильцу всё — таки пришлось присесть за их стол. Румба поел тушёнки, вытер ложку носовым платком и, засунув её себе в сапог, произнёс:

— Миномёт с собой надо взять на всякий случай, — сказал он — вдруг на угощение налечу, — бросив на кусок хлеба отрезок сала, на ходу надев бушлат, выбежал из секции.

Иван знал, куда он пошёл и своего друга он сможет увидеть теперь только на вечерней поверке.

…Коля Бразилец на удивление оказался добрым и откровенным парнем. Он с первого взгляда ошибочно выглядел застенчивым и неказистым, но, когда у них разговор завязывался о спорте, Коля оживал. Он превращался в эрудита не только в футболе, но и других спортивных дисциплинах. Он знал все биографии знаменитых футболистов и легкоатлетов, и Иван не сомневался, что эти знания не болтуна, и не дилетанта, которые частенько встречались в тюрьмах и зонах. Особенно много такой публики встречалось от москвичей. Они находились ближе к Олимпу и огням театральной рампы. И у них зачастую были или в соседях, или состояли в недалёком родстве знаменитые гранды спорта и искусства. Они создавали знаменитостям, которых в глаза не видели искажённые, и бывало негативные образы. После чего эти неправдоподобные байки выходили из стен тюрем и разносились среди народа каждым пересказчиком с переломанными фактами, которые создавали знаменитостям отрицательные ярлыки.

…Беда пожалел, что работает с этим парнем в разные смены, и что встречаться им придётся только по воскресениям.

На вечерней проверке появился Румба и снова убежал, сказав кенту, что сегодня выиграет валенки ему. После проверки Иван не стал держаться особняком, а сел с футболистом играть в домино на пару.

К отбою друг принёс Ивану новые валенки серого цвета. Он примерил их, поблагодарив Румбу, бросил валенки под кровать.

КУПЕЧЕСКИЙ ЧАЙ

На работу в понедельник до цеха Беда пошёл пешком. Румба с Покером поехали на одноглазом Маге. Беда понимал, что полосатый шарф не давал ему права ездить на лошади и ещё ему Генерал запретил грызть семечки:

— Лучше сухарик пожуй, но только не долбанцы, — так он назвал семечки, — не принято нашей категории кидать в рот всякую гадость.

Во время работы своими неизменными короткими шагами, к нему подошёл Володя Мотыль и предупредил, чтобы он через двадцать минут зашёл к нему в мастерскую. Беда, дождавшись, назначенное время, прошёл, через нагромоздившие по всему цеху ряды собранных парт и вышел на слесарную мастерскую. Толкнув ногой вымазанную в солидоле дверь, он прошёл внутрь. Мотыль стоял у наждачного станка и затачивал зубило.

Когда Беда зашёл, он отключил станок и сказал:

— Пройди за шкафы, сейчас чайку купеческого глотнём.

…Один угол в мастерской был перегорожен шкафами, отчего образовался закуток, в котором можно было укрыться от ненужных глаз. Беда зашёл в него. Там сидели двое мужчин в таких же шарфах, как у него. Они пили чай вприкуску со школьными конфетами и заедали бутербродами с маслом.

— Проходи, садись, давай знакомиться будем, — наливая в кружку чай, сказал мужчина с золотыми зубами и чёрными мохнатыми сросшимися на переносице бровями. — Пей чай, угощайся всем, что лежит на столе. — Меня кличут Рука, а зовут Саня, а это Кавказ, — он показал на рядом сидящего солидного мужчину, перебирающим в руках чётки.

— Пока ты в изоляторе чалился, на зону малява на тебя посая по рыхлому с воли от Часовщика пришла. На такие сопроводиловки мы всегда откликаемся радушно. Решили за тобой понаблюдать трохи. Но тебе случайно подвезло, что ты на Генерала раньше налетел. Шарф он на тебя накинул авансом, не за то, что ты крестник его друга, а за твоё принципиальное уважение наших законов и скрытое презрение к администрации. Надеюсь, что ты уже знаешь, что Генерал куратор лагеря, по — нашенской фене пахан. Ты примкнул к нам, а это обязывает ко многому. На эту тему мы с тобой и хотим почирикать. — Наливай себе ещё купеческого чаю, не стесняйся, — сказал Рука, подавая Беде не остывший ещё чайник.

Ивана долго упрашивать не пришлось, он налил себе полкружки чаю и намазал кусок хлеба маслом.

— Мы слышали, что ты мастак, на разные капканы, — смеясь, сказал Рука, — с сегодняшнего дня ты про них должен забыть. Хоть ты и молодой, тебе свойственно пошутить и порезвиться, но твоё нынешнее положение должно избегать мальчишеского баловства, чтобы не выглядеть шутом. Солидность и умение справедливо провести разбор при конфликтах. Вот, что от тебя потребуется в первую очередь. Будешь смотреть за молодёжью. Но прими к особому вниманию, среди них много полукровок. Это те заключённые, которые в идеале знают воровской жаргон. Кто — то, возможно, попытается тебя при разборках срезать лексиконом. Многие знают уже, что ты первоходка, но ты менжу не дави? Как только уловишь такую гниль. Сразу прекращай базар и говори им. Ша, — эту марцефаль пойдём разбирать к Генералу или Руке. А мы уж научим их хорошему поведению. По возможности избегай залётов в изолятор, ты здесь нам будешь нужен. На рожон администрации не лезь, они твой гонор укротят быстро. Здесь изолятор, хуже любой каторги. У тебя была возможность в этом убедиться. Генерала тебе придётся видеть редко, а нас каждый день. Если возникнут неясности, приходи в любое время. На всякий случай знай, что при желании ты всегда можешь прийти сюда к десяти утра в первую смену попить чайку, и в семь вечера во вторую смену. О чём нужно, перетрём любую тему. В отряде у вас козлы есть борзые, сам с ними не хватайся. Направляй на них необстрелянный молодняк, но без палева, тогда они тебя уважать будут. С Татариновым будь осторожен, он нашего брата насквозь видит. Пока всё, — разбиваем понт. Идём по рабочим местам.

Беда при разговоре не обмолвился и словом, только слушал, что ему говорили Рука.

— И не забывай, с Татарином не вздумай шутить. «Иначе из изолятора выходить не будешь», — сказал он на прощание.

ДИАЛОГ С ТАТАРИНОВЫМ

Прошло приличное время со дня пребывания Беды на зоне. Он полностью адаптировался к лагерной жизни. По воскресениям с Бразильцем они до обеда работали с мячом, а после шёл в отряд к Генералу, где постоянно собирались авторитетные люди зоны, глотнуть чифирю и перетереть свои вопросы. Ивана они считали за своего кента и многому его учили. Рудольфа к этой компании не подпускали. В его функции входило достать чай и заварить его для лагерной «знати». Ивану было неудобно перед своим земляком, что он младше его и вхож в блатной мир. Поэтому ему с Рудиком приходилось общаться, после окончания сходняка. К работе Иван тоже привык, за что он был благодарен Руке.

— У нас не работает только один Генерал, — говорил он. — Ему не положено, но на промзону он всё равно выходит. И вообще Ваня я тебе только одно скажу, у меня на эту тему сложилось двоякое отношение: хочешь дольше жить, — трудись умеренно, чтобы работа в радость была. А кто не хочет работать, — то это мозговой инвалид. У лентяя, как и у пьяницы век короткий. Главное рогом не переть, и тогда ты после рабочей смены будешь иметь приятное ощущение. Здесь мы работаем по принудиловке, что скажут, то и делаем. Но если творчески подойти к любой работе, то она никогда тебе не будет твою душу воротить от омерзения и скуки.

— А как же Генерал всю жизнь прожил, не работая? — спросил Иван.

— Это кто тебе сказал, что он не работал, — изучающе посмотрел на Ивана Рука. — У него имеется гражданская профессия. Он по жизни был часовым мастером, как и твой крёстный. Надо заметить, что работал он только в военное время по специальности, а в конце войны на него форму одели. А там он в рукопашной отличился в одной важной операции, где сам получил ранение. Ну и конечно в госпитале ему орден красной звезды вручили.

Иван после этих слов стал относиться по-иному к работе, а за ним следом подтянулся и его напарник Коля Румба. Они старались с производственной нормой управиться за три часа до съёма работы. После чего Иван занимался чтением старых газет и журналов, а напарник шёл играть в карты.

Однажды Иван, придя от Мотыля не застал на рабочем месте своего друга. Там находился один Пряха, работавший рядом с ними, выполнявший другую операцию.

— А где Коля? — спросил Иван.

— Сказал, что пошёл помочь Покеру на рельсы бункер поставить, но вот прошло уже полчаса, а его всё нет. Может чифирнуть, где присел, или в картишки с кем катает? — ответил Пряха.

— Нет он днём никогда не играет в карты, — сказал Иван, — и знает, что у нас работы ещё много осталось.

Незваная гостья тревога закралась в сердце Ивана, и он пошёл к железнодорожной ветке Покера, где тот работал со своим Магом. Ни Покера, ни одноглазого мерина нигде не было, и Иван вернулся в цех, в надежде, что Коля уже возвратился.

— Куда Румба запропастился? — спросил подошедший к Беде бугор по кличке Хакас.

— Понятия не имею, но думаю его длительная отлучка неспроста. Может влетел с картами или чифирём кому из цветных козлов? Я ходил к Покеру, его на работе нет и мерина нигде не видать.

— Ты Иван пройдись ещё по промзоне, прикинь, где он может ещё быть, — предложил Хакас, — а я пока на твоё место встану с Пряхой, норму вашу вытянем.

…Беда одел на себя ватник и вышел из цеха. Прошёлся до бункеров, где облазил все закутки, но там было всё тихо. Тогда он зашёл в деревообрабатывающий цех, откуда поступали опилки в бункера, но там тоже давно не видали Покера. Тревога за своего друга с каждой минутой у него усиливалась, сердце подсказывало, что произошла беда. Он пошёл по цехам, нашёл Колобка, но тот в это день Румбу совсем не видел.

На съём рабочего дня, бригада пошла без Румбы, надеясь, что он подойдёт к воротам. Но надежды все рухнули, когда лимит времени был исчерпан. Хакас тогда подошёл к старшему нарядчику зоны и сказал, что у него отсутствует один человек. Оказалось, что на это время в промышленной зоне отсутствовало уже трое заключённых: Покер, Румба и Корявый, который работал в котельной. После такого известия в производственную зону зашла целая рота солдат и вольнонаёмных охранников с собаками.

— Побег! — пронеслось по толпе.

…В жилую зону никого не пустили, а заставили стоять в мороз на улице три часа, пока не нашли пропавших. Вначале обнаружили Мага, который вернулся на эстакаду, где стояли бункера. А потом знаменитый своим профессиональным чутьём старший надзиратель Шурик Краснов отыскал шлак на подкове мерина.

Краснов с солдатами обыскали всю котельную, и за экономайзерами обнаружили два безжизненных тела Покера и Корявого. Третий Коля Румба подавал ещё признаки жизни. Рядом с ними валялась пустая бутылка, лук соль и хлеб. Потом установили, что Корявый, похитил из склада бутылку, подумав, что в ней находится спирт. Эта ошибка стоила жизни двум заключённым. В бутылке находился дихлорэтан. Оказалось, что такие коллективные смерти, в лагере бывали и раньше. Крали в цехах спиртосодержащие лаки, краски и пили. А затем прямым ходом попадали на больничку, стоявшая на территории лагеря. Редко кому после таких возлияний удавалось выжить. Эти люди не знали, что не каждый лак можно пить. А хорошие лаки, которые можно было употреблять внутрь, крались бочками. Обычно пропажа такого большого количества лака предрасполагала к большому обыску. Мало того, каждого зека, возвращающего из промышленной в жилую зону, тщательно обыскивали, обнюхивали и заглядывали в глаза. Но в такие дни попадалась, только не обстрелянная молодёжь. Мудрые сидельцы выжидали удобного случая, чтобы пронести питьё с градусами из промышленной зоны себе в барак.

На глазах Ивана за время его отбытия срока это был уже не первый случай нелепой смерти заключённых. Но в этот раз он потерял близких ему людей. Друзей, с кем делил свою пайку и к которым уже привык, как к родным людям. Ушёл из жизни Лёня Покер, безобидный и уравновешенный парень, от которого Беда не слышал ни разу матерного слова. Погиб Корявый, жизнерадостный, но азартный кореш, любивший во всём риск, не дождавшись совсем немного близкой свободы. Колю поместили в больничку. Двоих покойников увезли на «Заячью гору» — так называлось кладбище для зэков. Заведующего складом Модеста, — бывшего надзирателя, убрали с зоны и его больше никто не видел. А Беду вызвал к себе в кабинет Татаринов для «душевной» беседы.

Когда Иван вошёл к нему, он сидел за столом и открывал банку консервов тюльки в томате. Рядом лежал белый батон. Татаринов отломил половину батона и засунул себе его в рот, а затем столовой ложкой начал загребать консервы:

— Ну что новоявленный законник, — пережёвывая медленно пищу, произнёс он, — потерял близких дружков. А ведь в этом и ты грешен.

— А моя в том вина какая, я откуда знал, чем они собираются утолять жажду, — отверг обвинения Татаринова Беда.

— Ты давай в моём кабинете не скользи, а не то я быстро тебя тормозну. Я тебе такую жажду устрою, пойдёшь у меня лес пилить, на голодный паёк.

У Беды в это время в ушах стояли предостережения Кавказа и Руки насчёт Татаринова:

«С Татарином не шути — моментом лес пилить уйдёшь»

Ему было ясно, что он сейчас не только провоцировал Беду на грубость, а и вдоволь упивался своим административным превосходством. Беда понимал, что ему, во что бы то ни стало ни в коем случае нельзя вестись на провокацию начальника отряда. И он старался с ним быть предельно вежливым и соблюдать субординацию.

— Видишь — ли, не успел ворота зоны переступить он уже меченую удавку на шею накинул. Смотри, узнаю, что ты у меня разносишь давно затухшую в лагерях воровскую идеологию, — сгною в БУРЕ на баланах.

Съев консервы, он остаток батона завернул в газету и убрал на подоконник. Затем со стола одной ладонью аккуратно сгрёб крошки в другую ладонь и отправил себе в рот. Иван знал, что такое бережное отношение к хлебу было не только у фронтовиков, а у всего послевоенного поколения, кто знает, что такое голод. Татаринов запил крошки водой, и продолжил:

— Ты решил передо мной своё возмущение показать? Прикинулся невинной овечкой. Я не я и лошадь не моя. Не выйдет! Ты виноват в том, что не сообщил сразу об исчезновении своего кента с утра. А если бы эту весёлую компанию сразу нашли, возможно спасли бы всех от неминуемой смерти.

Здесь Иван уже не выдержал и, не теряя самообладания, решил возразить начальнику отряда:

— Гражданин начальник, вы сами себе врёте или хотите действительно меня подвязать в одною компанию со стрелочником Модестом. Врачи сразу сказали, что смерть их была предрешена, они сожгли себе кишки, имея слабые сердца. Даже имея здоровые моторы, больше трёх дней им бы не прожить. Это не мои слова, так сказали медики, — заметил Беда. — И об этом знает вся зона, а Коля не пил дихлорэтан, а пил лак.

— Медики вам так говорят, чтобы вы гадость всякую в нутро не заливали. А нам они сказали, что спасти их можно было. И про враньё не смей мне больше никогда говорить. Я руководствуюсь информацией, полученной из уст специалистов. А ты пока ещё полу цветной, сам порешь мне чернуху. Я не верю, что ты не знал, куда он пошёл. Вы работали вместе, и ты не заметил? «В штрафном изоляторе у меня прозреешь», — гневно сказал начальник отряда.

Беда понял, что он до страсти хочет посадить его в изолятор.

— Я всё равно не пойму, ко мне какие претензии могут быть. Я свою производственную норму выполнил, а чем занимается другие зеки, они передо мной отчитываться не обязаны. Сами должны понимать, что меня это не должно касаться. В колонии есть персонал, который получает зарплату охраняя наш досуг, работу и жизнь. Они со мной своей зарплатой не делятся, а зачем я буду рисковать своим здоровьем и делиться той информацией, за которую глаза выкалывают и уши отрезают.

— Всё сказал? — сбавил тон Татаринов. — А тебе известно, что в нашем уголовном кодексе существует определённая статья для таких, как ты? — немного мягче заговорил начальник отряда.

— Знаю, но она не для меня писана, не дал закончить фразу Татарину Беда. — Я вам уже говорил, что не знал ни чего о его планах. Если бы даже он в присутствии свидетелей заявил, что покидает на длительное время рабочее место для того, чтобы выпить стаканчик яду, вы бы всё равно не смогли примерить на меня весь ваш уголовный кодекс. Он взрослый мужчина, значительно старше меня и волен поступать, по своему усмотрению. Никто не знает, может, он добровольно пожелал уйти на тот свет вместе со своими друзьями.

— Ох, какой ты догадливый, — перекосилось лицо Татаринова. — Где это видано, чтобы самоубийцы уходили из жизни с закуской?

— Что вы называете закуской, пайку хлеба и три луковицы, а если это было их предсмертным желанием, ибо они в иной решили зайти с продуктами.

— В твоей речи много лишних слов. А если я на тебя сейчас постановление напишу в ШИЗО. А если я тебя после него в крытую тюрьму отправлю? Как, ясно, я изложил твою ближайшую перспективу?

— Понял я что вы замышляете. Зачем надо было со мной полемику бестолковую разводить? Откровенно бы мне признались, что для острастки мечтаете поместить Беду в ШИЗО. Я сопротивляться бы не стал. Но при случайной встрече с вами на свободе, я вам руку не протяну. Знаете почему?

— Изволь, скажи?

— У вас руки в крови. «Вы заключённых за людей не считаете», — без запинки и выразительно произнёс Беда.

— Интересную черту ты подвёл нашему разговору. Хорошо, ступай к себе, но попомни мои слова. Твои тесные связи с урками ни к чему хорошему не приведут. Мы знаем, что они удерживают свою дисциплину на зоне, и не будь их здесь, был бы сплошной хаос. Но мы знаем, что они и самая опасная публика, к которой ты примкнул. Что тебя может связывать с матёрым налётчиком Володей Генералом? — Мне это не понятно. Он вор в законе всесоюзного значения. Ему даже горестные тяготы войны не пошли на пользу. И орден он получил за бандитский кураж над врагами. Сегодня бы он на штык с голой грудью не полез. Я, конечно, не хочу принизить его воинские заслуги. Заслужил благодарность от правительства и народа, зачем же этот почёт нужно сливать в нужник идя на серьёзные преступления? Зачем он тебя портит своей воровской наукой? Я вижу червоточины в твоём поведении. Тридцать пять лет я работаю в лагере, и я не верю ни одной твоей букве. Я человек конкретный и даже слова многих своих сотрудников колонии ставлю под сомнения. Верю только себе! Ладно, ступай в секцию.

После чего его глаза замерли в испуге, и он приложил руку к сердцу. Его лицо моментально покрылось мелким потом.

— Вам плохо? — тревожно спросил Иван, и сделал шаг к столу.

— Иди, это мелочи жизни, через пару минут боль утихнет. Это обыкновенный невроз.

ТРЕТЕЙСКИЙ СУДЬЯ

…Иван, вышел из кабинета и прошёл в секцию к Мотылю, тот сидел в курилке и играл в шахматы:

— Долго ты с ним базарил, — сказал Мотыль, — напрягал, тебя Татаринов на тему или познакомиться поближе хотел?

— И то и другое. Мечтал меня в ШИЗО закрыть, говорил, что я виноват в смерти своих друзей. А после ШИЗО грозил, свирепой зоной. Даже крытую тюрьму мне посулил.

— Он любит пощупать новичков, а ты для него, как диковинный экземпляр из кунсткамеры. Потому что Генерал тебя опекает.

— А ему откуда знать про Генерала? — недоумевал Беда.

— Как первый раз сюда к нам пришёл Генерал, так сразу нашлись «добрые люди» доложили. Не забывай у нас в этом случае барак не совсем благонадёжный, стукачи нос по ветру держат. Доложили и ты не сомневайся! Вот он и решил тебя на понт взять. Пощупать твои нервы и голову. Он со всеми так разговаривает, но без вины никогда не посадит. Поверь мне, я его знаю уже десять лет. А насчёт другой зоны он тебе арапа загнул, есть указ правительства «О прекращении практики переброски заключённых из одного лагеря в другой по мотивам участия их в беспорядках или как злостных нарушителей режима». Поверь мне, я этот указ держал в руках и выучил как алфавит. Для чего его создали в 54 году, чтобы заглушить сучьи войны. И, слава богу! В лагерях сейчас нет былого кровопролития. А наш лагерь я тебе скажу один из лучших, правда козелков хватает, но это горе всех зон и тюрем. Так что парень дыши спокойно, никуда дальше нашего леса не уедешь до окончания срока, главное глупостей не делай, а если уж сделал, то не попадайся.

— А я поверил ему, ну думаю, пойду сейчас курево прятать для ШИЗО, но он после отошёл и отпустил меня, держась за сердце.

— У него сердце больное, два года назад инфаркт перенёс. Ты может его, чем — то обидным зацепил, если он за сердце держался. Если так, то считай, тебе повезло сегодня вдвойне.

Но в следующий раз он с тобой обязательно рассчитается, — предупредил Мотыль.

— Были с моей стороны некоторые отклонения в такте, но он сам выпросил их, — объяснил Иван.

— Ничего не думай, может всё обойдётся. Всё будет зависеть, как он на тебя глянул. Сам посуди, недавно появился молодой человек, а уже в полосатом шарфе щеголяет по лагерю. Они этого не любят. Паша Кудрявцев, заместитель начальника колонии говорит:

«Что к нам в лагерь приходит только горбатый контингент. И этот физический недостаток приходится выправлять администрации. Ни разу не пришёл этап с прилежными активистами или заключёнными с высшими образованиями».

А я возьми да скажи, мол, сами поезжайте по автотрассам и собирайте себе заключённых. Каждый гаишник клиент будет ваш. Он за эти слова из меня клиента изолятора сделал. Они не любят, когда про их брата плохо отзываются. С ними даже по принуждению надо осторожно разговаривать. Вася Солома, на съёме в шутку кобыле вороной Гальке, по крупу ладошкой постучал и рявкнул на весь строй. «Эх, засадить бы тебе любимая». Его Татарин и засадил в БУР на три месяца.

— С языком у меня будет порядок, я на показуху никогда не работаю, — сказал Иван, встав, не спеша с табуретки. — Пойду, пройдусь до восьмого отряда.

— Если ты к Генералу, то его нет. Вагонов много пришло, они сейчас рогом прут во благо Советских лагерей и отечества. Неделю точно будут грузить.

— А как же сон? — спросил Иван.

— Поспать их на шесть часов будут заводить в зону.

Там четыре бригады пашут, одна в резерве на подмене. Ты лучше, чем от безделья страдать, сходи к сапожнику Февралю, тебе там головки нашли на хромовые сапоги. Прикинешь на ногу, может он, уже полностью сшил сапоги, тогда заберёшь их у него.

Февраль оказался низкорослый, тщедушный мужчина с горбом не на центре спины, а смещённым к правому плечу. Подобную уродливость Беда впервые увидал в своей жизни. Он отметил, что все горбатые имеют удивительную схожесть между собой в обличье. Такое яркое сходство, возможно, им горба придавали, которые отражались в их лицах.

Февраль, не глядя в сторону Ивана, сказал:

— Обувь, твоя готова, вот примеряй, — он достал со стеллажа сапоги и протянул их Беде, — век не сносить! — похвалил он свою работу.

Беда померил сапоги, — они пришлись ему впору. Хромовые сапоги на зоне — это роскошь. Он прошёл в них по мастерской. От такой обуви у него было необычайное чувство гордости и огромной благодарности к Генералу. Иван снял их с себя, покрутил в руках и спрятал под бушлатом:

— Благодарю, что я вам за них должен?

— Носи на здоровье, а за всё остальное не беспокойся. За год вперёд уплачено. Будешь теперь, как Испанский идальго ходить по зоне, но местной ваксой их не мазюкай и гармошкой голенища не делай. К вертухаям можешь внимание привлечь. Если им понравятся, могут снять. Ты если что гони им тюльку. Говори, что у тебя ортопедические сапоги, для лечения. Тогда в жизнь не заберут, я тебе за купоросил тебе туда шикарные стельки. Вот их и засветишь если что.

— Понял, я их беречь буду. «Мне долго ещё топтать зону придётся», — сказал Иван и вышел из дверей сапожной мастерской.

…У дверей на улице стояли два молодых парня, примерно одного года с ним. Один из них был в очках, а у второго под глазом был синяк. Они переминались с ноги на ногу, не решаясь подойти к Ивану. Беда обратил внимание на их встревоженные лица, по которым без слов можно было понять, что у ребят проблемы и к нему имеют разговор:

— Что — то хотите пацаны? — первым спросил он.

— Ты не Беда будешь? — спросили они.

— Да, а в чём дело?

— Мы ходили к Кавказу, а он нас к тебе послал, чтобы ты разобрался, — сказал парень в очках. — У нас проблема с Кустарём из нашего отряда назрела. Он продал нам валенки, мы ему рваную за них заплатили. А он нам сдачи не дал четвертную. И мало того подходит его кент Монтёр и говорит, чтобы я выпрыгивал из валенок, что это его. Пришлось вернуть ему их. А Кустарь нагло говорит, что знать ничего не знает и, если мы поднимем, кипишь, его друг спросит с нас за крысиную выходку. Брату для острастки под глаз засветил.

— Понятно всё, — вымолвил Иван, — вы давно на зоне?

— Мы братья и подельники, здесь пять месяцев, — ответил всё тот же парень в очках.

— Нормально живёте, косяков никаких не имеете?

— Мы поняли, о чём ты спрашиваешь. Если бы у нас была плохая характеристика, Кавказ бы нас не к тебе послал, а в другое место.

— Резонно, — заметил Иван.

— Живём тихо, никуда не лезем и за падло, никому не делали, — сказал второй парень.

— Вы, в каком отряде?

— В шестом?

— Сейчас я зайду к себе на минуту, вы меня у барака подождите, и я схожу к вам, — пообещал Иван.

Он забежал в секцию, снял валенки и обул хромовые сапоги. Кавказ доверил ему провести разбор, с наглыми ребятами.

От его первого, правильного и справедливого решения может зависеть дальнейший авторитет Ивана. Это он понимал. Но, что за люди, которые кинули братьев он не знал.

«В любом случае они неправы, если за парнями ничего не числится, — думал он. — Нужно на всякий случай сходить к Мотылю, узнать у них про наглых пассажиров».

Мотыль до сих пор сидел за шахматами:

— Ого, ты уже в сапогах, — хороши кони! — похвалил он сапоги. — Тебя молодёжь нашла? — спросил он, — я их к сапожнику навстречу тебе отправил.

— Да, я их встретил, — ответил Иван. — Я к тебе сейчас за справкой пришёл. Ты с шестого отряда не знаешь тех быков, что с братьями не по понятиям обошлись? Что они из себя представляют?

— Кустарь и Монтёр — это мелкие ЗАХЕРНИКИ, с чужих столов кости обгладывают, в основном крутят необстрелянных зеков из крестьян, — объяснил Мотыль.

— Что это за масть такая?

— То же что и шулер? Они уже как — то за свои фокусы получали по горбу. Если по ним возник вопрос, то я тебе скажу прямо. Ничего они не представляют! А ещё я тебе скажу, что Монтёр работает в прачечной, — это не мыслимое занятие для нормальных каторжан, и он не имеет никакого права пасть открывать на честных и не запачканных арестантов.

Ивана вышел из секции и с братьями пошёл в шестой отряд. Он находился напротив футбольного поля и делился поперечной стенкой с пятым отрядом. Это был самый длинный барак, отличавшийся от других не только размерами. На крыше этого здания как грибы в лесу, были напичканы печные трубы, из которых валил дым.

— Вы постойте здесь, — остановил на крыльце братьев Иван, — а я их дёрну сейчас сюда.

Он прошёл в секцию, где обратил на себе пристальное внимание присутствующих. Внимательно посмотрев по кроватям, он увидал знакомого по этапу парня по кличке Лёха Шишак. Он сидел и пил из большой кружки чай вприкуску с сухарями:

— Беда, садись чайку выпей с тюремной цивилизацией, — кивнул он на пакет с сухарями.

— Некогда мне сейчас Лёха, — отказался от угощения Беда, — ты мне лучше покажи Кустаря и Монтёра?

— Они в курилке сало жарят, хочешь, позову?

— Да, давай и быстрей скажи, чтобы вышли на крыльцо. Я там их буду ждать.

Лёха Шишак, зашёл в курилку, Монтёр переворачивал скворчащее на сковороде сало, а Кустарь резал лук:

— Вас обоих Беда зовёт на крыльцо, — сказал Шишак.

— Это кто ещё такой? — спросил Монтёр.

— Выйдите, познакомитесь, — сказал Лёха.

— Да пошёл он подальше, если ему надо пускай сам идёт сюда, — смело высказался Кустарь, — мы заняты важным делом.

— Хорошо я ему так и передам, но смотрите, чтобы он вас этим салом не накормил по принудиловке.

— Вали, вали отсюда, — огрызнулись они оба.

Лёха слово в слово повторил Ивану адресованные ему слова

— Пошли, — позвал он братьев с собой, расстёгивая на ходу бушлат, — я же их в лицо не знаю. Отоварю да не тех.

Они прошли всю секцию, и зашли в курилку, Лёха Шишак следовал за ними.

Увидав на груди у Беды символический шарф, Кустарь и Монтёр оба опешили. И не успев и слова сказать, как один оказался под лавкой, а второй у вешалок. Двумя ударами Иван уложил обоих.

— Слушайте меня гешефтмахеры косопузые, если ещё раз услышу, будете байду гнать, опущу, как последних сук. Ясно? А, сейчас верните ребятам валенки и рваную купюру. Даю вам час на это мероприятие. Если братья ко мне через час придут с отрицательным ответом, то мне придётся навестить вас ещё раз.

Кустарь и Монтёр не могли осмыслить, что с ними произошло несколько мгновений назад. Они потеряли дар речи и только утвердительно мотали головой. Монтёр встал с пола и, держась за ушибленную голову, зашёл в сушилку, которая находилась в курилке, и вынес оттуда новые валенки. Он возвратил их брату в очках.

— Извини, недоразумение вышло. Это Кустарь на картах закуконился, выручать его надо было, а вас мы не знали ну и на дугу сами сели. Рваную, сейчас перехватим у земляков, вернём.

Беда, ни слова не сказав на оправдательную речь Монтёра, вышел молча из курилки и ни с кем не останавливаясь направился к выходу. От горячего и справедливого разбора, который он только что провёл его бросило в пот. На улице его немного остудило и взбодрило.

Он был доволен собой и немедленно курс взял на свой барак, чтобы рассказать о своей удачной разборке Мотылю.

Мотыль выслушал его рассказ и сказал, что этих пацанов Генерал или Рука обязательно спросят, как прошла разборка. И драку твою они не одобрят. С Рукой Беде пришлось встретиться только через месяц. Он лечил в больнице свою язву. За чаем в мастерской Рука действительно начал выговаривать Беде о недопустимости драки со стороны третейского судьи:

— Ты не должен выступать в роли гладиатора, эти действия выполняются, теми, кому было нанесено оскорбление. А ты разумный уравнитель, а не баклан какой — то. Ты — это мы! А мы — это ты!

— Всё я понимаю, — объяснял Иван, — но тут случай особый. Я, по проводу Шишака, получил от них оскорбление, то есть они затронули мою честь. Послали меня в Херсон. А если судить по твоим словам, то выходит, они и вас послали. Здесь я сам должен был разобраться. И отоварил я их не за валенки, а за себя и за вас, — объяснил Беда.

— Тогда ты верно поступил. Это меняет дело. Я сам лажово разобрался в этой марцефали. Ты скажи, как тебе наш подарок? К ноге пришёлся?

— Спасибо, под портянку в самый раз, — поблагодарил Руку Беда.

— Скоро майские праздники наступят, как настроение у тебя? — спросил Рука.

— Чем скорее они будут наступать, тем заметнее свобода будет просматриваться, — ответил Беда, — но, откровенно говоря, надоела мне вся эта губерния с колючей проволокой.

— Она всем надоела, надежды возлагали на амнистию, — сказал Рука. — А её нет, и возможно совсем не будет, но ничего дождёмся, и мы своего счастливого дня. Никита не особо балует нашего брата — кукуруза для него важней. Но всё равно мы ему благодарны за многое, в особенности за человеческое отношение сотрудников зон и тюрем к заключённым!

Рука замолчал, его глаза были задумчивые и вдруг моментально в них заиграл озорной огонёк.

— Ты мне скажи Иван: в твоём молодом кругу есть уже путные пацаны, которые могут на тебя осину гнуть? — спросил он.

— Полно, около меня крутится, но каждому довериться не могу.

Рука чуть задумался, потом тихо вымолвил:

— У вас есть в отряде Валуй и чеченец Закарай. — Этот раньше немного прибивался к блатным, но его за провинности подкосили. Сейчас он открыто стучит и пишет рапорта на всех.

Валуй, на зону поднялся козлом. Подумай, что можно им сотворить, чтобы умерить их козлиный пыл. Подбери только надёжных парней. Устроить им нужно так, чтобы отзвук по всему лагерю прошёл.

— Это мы организуем. К первому маю подарочек сообразим, — пообещал Беда.

ВИНОВАТ КОТ ПРОМОТ

…В этот же день он из своей бригады подобрал двух живых пацанов, которые отличались от других своей решимостью и ненавистью к активу. Это Петя Лось из Шуи и Вадим Купорос из Москвы. Они сели под лестницей в цеху — месте, отведённом для курения:

— Пацаны, нужно Валую и Закраю пробить примочку, и сделать это надо как можно шумнее. И ближе к теплу. Желательно на майские праздники. Они живут в разных секциях, то есть вам надо с пацанами, которые с ними спят обсудить и прокрутить поганку. Валуй, я слышал сильно липковатый дятел. Думаю, для него нужно в столовой наловить крыс и подвязать их ночью к постели, чтобы они дальше матраса не разбегались, а потом запустить в секцию кота Промота. Закиру нужно ночью кинуть самодельную бомбочку, с изоляционной ленты и серы от спичек. Сделать вроде взрыв пакета, но перед этим порезать им робу и обувь. Пускай в рванье походят. Такими методами козлиному стаду будем отбивать охоту стучать. Я понимаю, что это всё детство, но свои плоды такие действия принесут. Как только подвернётся удобный случай испортить им настроение, его надо обязательно использовать. А то получается, они нам гадости делают, а взамен ничего не получают. Живут как на курорте. Это не есть правильно. Они каждую минуту должны страдать и переживать, что с ними, что — то должно произойти. Типа ногу или руку ненароком оторвёт на станке или метеорит с неба свалится, когда они куму стучать побегут. Короче их постоянно нужно держать в нашем тонусе. В других отрядах я также с пацанами почирикаю на эту тему. Цель, таких акций, чтобы всю непутёвых убрали с бараков и собрали в одну кучу в отдельном курятнике. Пускай они на своих собратьев, стучат и рапорта пишут. Наши законы немного неправильно истолковываются. В БУРЕ с непутёвыми сидеть за падло, ты их должен любыми путями вышибить из камеры, чтобы самому не попасть в их категорию, а в бараке значит не за падло. Это никак не вяжется с нашими законами, — покачал головой Беда.

— Бить их везде надо, — сделал заключение Лось.

— Ну, я им теперь буду купоросить, если зелёный свет открыли, — потирая руки, сказал Купорос.

— Это делать надо обязательно во всех бараках, при малейшей возможности. Будем по максимуму сбивать с них козлиный понт, — ещё раз напомнил им Беда.

После их разговора, канун первого мая ночью в секции на постели Валуя был бой кота с привязанными сапожной дратвой тремя серыми крысами. Стоял невообразимый писк и шум, который подхватил неграмотный и трусливый Валуй.

Он визжал, как будто Промот давил не крыс, а его самого.

— Ой, православные помогите, свету дайте, свету мне? Задыхаюсь! — визжал он как резанный.

Валуй соскочил со второго яруса. В кальсонах начал обувать сапоги, но взревел ещё сильнее. В каждом сапоге у него сидело по одной крысе. Ребята, проткнув кирзу гвоздём, медной проволокой застопорили их в сапогах и сверху прикрыли портянками.

— Ой, гадский потрох, она мне палец противная пожевала, — вопил Валуй.

Сон был нарушен во всём бараке. Кто — то пытался включить свет, но тщетно. Весь барак был обесточен.

Более смелые обитатели барака, бросились бить крыс сапогами, где под шумок не слабо досталось и Валую и другим членам СВП. В другой секции Закраю кинули в глаза махорки, сломали нос и на лицо вылили банку марганцевого раствора. Весь барак был на ногах. Лупа метался по всем секциям, призывая к дисциплине и тишине, но, получив сильный удар по уху, спрятался в ленинской комнате и сидел там, пока не пришли надзиратели. Все, за кем числились ранее грехи, залезли под кровати и пережидали, когда закончиться крысиный переполох.

Надзиратели с фонарями стремительно забежали в барак.

Они прошли в секцию к Валую. У охранника, которого все называли Карета, в руках был карманный фонарик «Жучок», работающий от динамки. Он, быстро двигая кистью руки, наставил фонарь в лицо Валуя. Затем перевёл луч на его кровать. И постель, и лицо Валуя были в крови. На подушке сидел взъерошенный от боя с крысами кот Промот и держал в зубах привязанную к спинке кровати упитанную крысу. Две крысы задавленные котом, валялись на одеялах. Через несколько минут дали свет, но уже везде было тихо, и многие лежали в кроватях. Посередине секции двигался сапог, который крыса как бурлак тащила за собой, не соображая куда. Надзиратели обошли все секции. Зашли они и в секцию к Беде, где не было никакой бучи, но проснулись все от неописуемого шума. Карета зорким глазом осматривал всё кругом, надеясь найти, что — то запретное, чтобы посередине ночи организовать шмон.

— Что, ваше величество изволили вас потревожить в безлунную, весеннюю ночь? — с иронией спросил его Беда.

Контролёр подошёл к кровати Беды. Со злостью, посмотрев на него, и сквозь зубы процедил:

— Десять лет назад, ты бы пикнуть не смог. Я бы тебе такое ваше величество показал, чтобы ты знал, как нужно обращаться ко мне.

— Виноват в беспорядке кот Промот, а ты на мне зло срываешь начальник. Нет бы, за красивое слово сигаретой уважил, а ты меня своей сталинской ностальгией обливаешь. Плачешь по Берии и его беспредельным временам, — проговорил Беда и закутался с головой одеялом.

Охранник посмотрел на бирку с фамилией «Беда» висевшую на кровати, ощутимо ударил ладонью по душке кровати и вышел из секции.

…Закараю потребовалась медицинская помощь, и его увели в больницу, откуда он пришёл под утро. Он залез под одеяло, но для него ночные злоключения ещё не кончились. Перед общим подъёмом у него в кровати взорвалась самопальная бомба, которая изрядно подпортила ему постель и перепугала всю секцию.

А Валуй утром в столовой всем рассказывал, как он героически отбивал крысиные атаки, и его приходили снимать на кинокамеру. Он, как оказалось ни разу не видал таких фонариков «Жучок», принял его за кинокамеру, чем вызвал к себе издевательские насмешки. Случай этот придал много работы оперативной части.

Оперативная часть на зоне была большая, и им всем работы хватило канун праздника, но виновных никого не нашли. Утром вся зона знала, что случилось в одиннадцатом отряде. Капитану Татаринову праздник пришлось проводить в бараке. ЧП в его отряде было серьёзным и он, опасаясь, чтобы не получилось рецидива, по доброй воле заточил себя в барак понаблюдать за своими питомцами.

Звонким эхом прокатился случай в одиннадцатом отряде по лагерю. В других отрядах начали вспыхивать подобные эксцессы. В четвёртом отряде, одному подожгли матрас, у других была похищена вся одежда и обувь, которую потом шнырь изорванную, нашёл на помойке. В бараке инвалидов, у самых ретивых активистов пропали вставные челюсти, а у одного безногого протез был выкинут в отхожее место. Несколько человек было избито в туалетах и на промзоне. Активисты туалет вечером стали посещать коллективно. На производстве они прекратили рысачить по закуткам, боясь получить в безлюдном месте по голове. К Беде шли за советами и устными лицензиями. Сам он лично циркуляров никаких никому не давал, а действовал через подручных Купороса или Лося.

...Рука и Казбек довольны были конспиративными и под ковёрными действиями Беды. Актив заметно снизил свою лютость. Резко снизился процент написанных ими рапортов, но зато сгруппировались несколько активистов в один косяк из десятого отряда. Они создали отдельное рабочее звено и отряд по искоренению нарушений внутреннего порядка. Работали они на одном участке, где изготавливали седёлки для стульев. У них на участке стоял небольшой электрический титан, в котором активисты кипятили чай. Использовали они его только для своих целей и никому посторонним пользоваться не давали. Активисты ходили везде вместе и на производстве, и в жилой зоне. Писали рапорта на всех, невзирая на личности и за всё. От такой ерунды, как расстегнутая пуговица, до употребления чифиря. И им администрация верила во всём, наделив их свободой действий и полномочиями думных дьяков. Решение, как им связать руки и скомпрометировать в глазах начальства пришло без труда. Беду посетила колоссальная идея, которой он поделился с Рукой и Генералом. Он попросил у них достать у астматиков пачку астматола, это был травяной сбор, который они от удушья добавляли в махорку и курили. К наркотикам этот сбор никакого отношения не имел, но галлюциноген был не слабый, от которого принявшие его вытворяли нелепые вещи.

…Пачку на следующий день Беде передал Володя Мотыль. Сбор выпарили в литровой банке, и Лось залил незаметно им в титан это зелье. Когда они пили чай, не почувствовали, подозрительных привкусов, так как в титан ими добавлялись разные растительные вещества от прошлогодних листьев смородины до коры дуба. В этот день активистами была сорвана работа всего цеха. Не имея задела седёлок, цех не сдал сто пятьдесят стульев. Всё звено через час было помещено в изолятор. Весь цех пришёл смотреть на их чудачества. Этот травяной сбор привёл к нарушению деятельности центральной нервной системы, внимания и умственной работоспособности. Борцы за дисциплину насмешили не только цех, но и надзирателей. Активисты совершали неадекватные действия, претившие поступкам разумного человека. Один из них грёб на лодке, другой эмитировал поднятие штанги, третий снял с себя робу и начал её стирать в ведре с морилкой. Каждый, что — то изображал. Для зеков, их поведение было загадкой. Групповое схождение из ума было для них самой настоящей диковиной. Шестерых активистов обвинили в принятии запрещённых наркотических препаратов и поместили на пятнадцать суток в трюм, где им для их личной безопасности определили персональную камеру. На работу их не выводили, но в бане, на них отыгрались отрицательно настроенные арестанты. Активисты поняли, что такое изолятор и как их люто ненавидят соседи по камере. После бани их всех до одного амнистировали. Но они промолчали, не сказав кто их бил тазиками и ошпаривал кипятком, так как поняли, что изолятор, как и тюрьма, может быть заказан для любого человека. Так прекратил существовать отдельный экспериментальный отряд козлов по искоренению нарушений внутреннего порядка.

…На воровской летучке у Мотыля Генерал откровенно восхищался Бедой:

— Никогда бы не думал, что эта травка способна на подобную козу. Откуда ты узнал про её волшебное действие. Если бы у нас давали ордена. Ты бы за этот зехер получил награду самого высокого достоинства.

Беда похвалу принял без восторга, а Генералу объяснил:

— В следственном изоляторе, у нас был один астматик по кличке Тёзка, он мне и рассказал про этот безвредный препарат. Хвалился, что дома кошку свою вылечил от эпилепсии, по чайной ложке в день. А если дозу завысить, то эффект может быть обратный, вызывающий странное поведение. Я про этот асматол вспомнил, когда кот Промот душил крыс в бараке. Он был, словно бешеный надо же, сколько крыс заделал, а если бы он с избытком асматольчику испил, то и козлам нашим бы глаза выцарапал.

— Шикарная травка, — сказал Генерал, — но всё равно может привести к беде.

— Ясное дело, — согласился с ним Иван. — Поэтому надо обязательно смотреть, на принимавшего пассажира, этот сбор. Чтобы он на колючку не залез и не получил пулю с вышки. Вот поэтому я и предупредил хлопцев, как только шерстяные начнут кренделя выписывать, так чтобы сразу их всех, технически сдали, через их же коллег — козлов.

КАЛЁНЫМ ЖЕЛЕЗОМ

…Администрация заметила резкий спад работы актива. Собравшись всем административным корпусом, они обсуждали причину свалившихся неприятностей на актив.

Заместитель начальника колонии по воспитательной работе полковник Кудрявцев, мужчина с крупными чертами лица и мясистым носом был человеком настроения. Он в один день мог быть добрым и злым, раздражительным и спокойным, как слон, если даже увидит явное нарушение своими глазами.

Его головной убор служил главным индикатором настроения. Если у шапки или фуражки козырёк смотрит вверх, значит, он находится в превосходном настроении. А если головной убор надвинут на лоб и козырёк закрывает переносицу, то в это время ему лучше на глаза не попадаться.

Он зашёл в кабинет для заседаний, когда обсуждение сложившейся ситуации шло в полном разгаре. Сняв надвинутую на лоб фуражку, причесал примятые волосы, продул ртом застрявшие в зубьях расчески волосы и бросив её со злостью на стол, сказал:

— До чего договорились в моё отсутствие, какие меры принимать будем? Вы понимаете, что над нами кто — то нагло смеётся и плюёт с высокой колокольни на нас и наши порядки. Оперативная часть никаких результатов по первомайскому шалману, который был устроен в одиннадцатом отряде, не дала. Я никогда не поверю, что при избиении осужденных Валуева и Закрая не было свидетелей. Их что глухонемые избивали в присутствии слепых, как и других активистов? А схождение с ума целой бригады активистов, — это уже не баловство, а преступление. Тут дело совсем серьёзное. И оставлять без внимания нам сейчас ничего нельзя. Немедленно усилить дисциплину в отрядах. Я был у начальника колонии сейчас. Он меня озадачил, сказал, чтобы виновные в беспорядках на зоне и избиениях членов актива были наказаны. Распоясалась отрицаловка по всему учреждению. Дошли уже до инвалидов. Крадут у них жизненно важную ортопедию. В туалетах бьют лампочки и избивают себе неугодных элементов. До каких пор это безобразие будет продолжаться? Мне что прикажете, туалет персональный около вахты для актива поставить, или охрану выставить на каждый сортир. Вы мне прекращайте своим бездействием потакать нарушителям. Или я вас всех к едрене фене угоню работать на Шерстки, к рецидивистам. Они вас быстро работать научат. Так, что мобилизуйте все силы, но нарушителей мне разыщите. Их место в изоляторах и БУРЕ. Калёным железом будем выжигать нарушителей внутреннего распорядка колонии. А сейчас я бы хотел послушать начальника оперативной части, что он скажет по поводу участившихся в последнее время в подразделении беспорядков?

Поднялся со стула начальник оперативной части майор Морозов. Он взял в руки заранее приготовленный листок с его предлагаемыми выкладками и начал выдвигать свою версию:

— Я со своими сотрудниками помозговал в специальной части. Отобрали и проверили все личные дела осуждённых, которые поступили в колонию в течение полугода. До сегодняшнего дня сто восемьдесят дел пролистали. Исходя от противного мы откинули обыдёнщину и оставили одиннадцать дел, которые могут представлять для нас интерес. Если судить по характеру нарушений, то они все имеют хулиганские штрихи, исходящие от молодых заключённых. Поэтому от одиннадцати мы откинули семь дел осужденных, которым перевалило за тридцать лет. Остаётся четыре, двое, из них были на малолетке. Одного я отметаю сразу — это Плеханов родом из Курска. Этот парень, безусловно, трудный, слов нет. Находясь на зоне три месяца, два раза побывал в штрафном изоляторе, один раз за членовредительство, а другой раз за нанесённую свежую татуировку. Он по характеру имеет склонности к бунтарству. Но круг его знакомств, не имеет авторитетов, все в основном заурядные личности, бывшие мелкие воришки и хулиганьё. Исходя из моих личных логических размышлений, я остановился на одной личности, которая может предоставить для нас интерес. Это Беда Иван. Отличается высокими организаторскими способностями и получивший от чтения книг основательные знания. Осведомлён во многих вопросах, в том числе и в законодательстве. Своими познаниями может любому юристу передавить горло. Сколотил около себя группу одногодок. В нашей колонии общается с известным нам всем Володей Генералом — Потёмкиным и Ореховым — Мотылём. У Мотыля Беда бывает часто в мастерской, куда захаживает и не безызвестный нам Рука, имевший девятнадцать лет сидки за плечами. К нам приехал на отдых из крытой тюрьмы, — добавил он. — Шесть человек носило полосатые шарфы, сейчас седьмой объявился это Беда, — я боюсь, что бацилла запущена не Бедой, а опытной рукой. А Беда исполнитель, но не рядовой!

— Ты, что предлагаешь всех авторитетов пересажать по камерам? — заорал Кудрявцев, — у нас был уже горький опыт с этим два года назад. Пятерых посадили, а двадцать появилось, да таких, что оторви да выбрось. Пробы негде ставить было. Разговор надо вести с авторитетами, если сами порядок не можете навести. Поставить перед ними соответствующие условия. Вызовите всех полосатых на конструктивный диалог, но порядок, чтобы был в колонии. Поговорите с Генералом и этим Рукой, пускай они немного урезонят свою молодёжь. Не пожелают помочь нам, тогда посулите им некомфортабельных, жизненных перипетий в лагере. И завтра же, к семнадцати часам, чтобы у меня на столе лежали постановления на подпись о наказании всех, кто был повинен в беспорядках. Не можете доказать прошлое, найдите для них настоящее, или мне поучить может прикажете вас? Стыдно господа офицеры. В восемнадцать часов я буду докладывать начальнику о принятых мерах, если он меня будет за ваше бездействие разносить, берегитесь у меня. Всё на сегодня. Все свободны, кроме Татаринова и старшего опера.

…На следующий день закрыли в изолятор Лося и Купороса. Надзиратель, переодетый в робу зека, поймал их за курение в неположенном месте. За курение на производстве, где кругом древесина, лаки и краски наказывали строго, но, чтобы сажали в изолятор, это было редко. Когда их привели в камеру, то узнали, что в этот день, кроме них посадили ещё шесть человек. Все это были подрывники существующего режима.

На следующий день Кум, находясь в плохом расположении духа вызывал к себе Володю Генерала.

Разговор состоялся предметный по устранению беспорядков в лагере. Генерал ему прямо сказал, что всё происходящее на зоне от него, не зависит и на молодёжь повлиять очень трудно. У них свои законы и свои авторитеты. А ему негоже заниматься их перевоспитанием, так как готовится уходить на свободу. И, что творится в зоне по этим временам, — это в порядке нормы. Раньше активистов резали, а сейчас мерзавчику в роговой отсек заехали, и кипишь на всю вселенную.

Куму ответ Генерала не понравился, и он пообещал ему, если в зоне порядка не будет, то всех полосатых разгонит по географическим широтам Советского Союза.

НОКАУТ НОГОЙ

…Иван от Генерала получил ценное указание временно залечь в кусты и в отношении активистов в своём бараке ничего противного не предпринимать, иначе можно уехать далеко, туда, где в процессе мочеиспускания моча на ходу мёрзнет.

Вскоре освободился Мотыль, отсидев одиннадцать лет. Его провожала до вахты вся зона с почестями. Валуя и Закрая отправили на другую зону. После их отправки в секциях наступило затишье. Не было ни одного залёта в изолятор.

Татарин на утренней проверке заметил, что дисциплина резко улучшилась в подведомственном ему заведении:

— Всегда бы так было, я тогда бы похлопотал перед начальством, чтобы паёк вам прибавили.

— Вывод этому есть разумный, — не смог удержаться Иван от комментария. — Главных возмутителей спокойствия нет Валуя и Закрая, вот и порядок наступил. А то ведь как было, либо они кого — то помогут посадить, либо за них посадят. Вот и вывод сам по себе напрашивается, чем меньше гребешков около нас крутится, тем меньше кукареку слышно, а значит и больше порядку.

— Да, что ты говоришь, — сорвался Татарин, — да если их не будет, вы на головах будете ходить. И я чтобы этой вредной идеологии не слышал, иначе тебя отправлю работать под присмотр Каретки, он давно на тебя зуб точит.

— А чего я, гражданин начальник неправильного сказал. Вон посмотрите восьмой отряд, там нет ни одного активиста и в бараке порядок.

— Не забывай, восьмой отряд — это сбыт. Конечная стадия нашей продукции, которая одевает и кормит всю колонию, поэтому им выдают некоторые поблажки. Не будь у них такой ответственной работы, они бы поголовно сидели на маринаде, в изоляторе. А тебя Беда, я с сентября месяца обяжу учиться в нашем ПТУ, чтобы ты поменьше пролётки по зоне бил и разносил зловонный вирус воровской отрыжки. Лучше сегодня выиграйте в футбол у своих вечных соперников. Не подведите, в грязь лицом не ударьте, вся администрация придёт смотреть.

Он пристально посмотрел на Бразильца:

— А ты Зотов, с прошлого года мне должен два гола. Сегодня, чтобы возвратил?

— Обязательно верну, гражданин начальник, — зарделся от смущения Бразилец.

…На стадионе в этот день собралась вся зона, это был праздник, как для заключённых, так и для администрации. Встречался одиннадцатый и пятый отряды, самые сильные команды колонии. Лидеры прошлогоднего первенства.

Болельщики диву давались, как начальник пятого отряда Стручок, перед матчем эмоционально заряжал свою команду. На нём было галифе и тельняшка, а на ногах настоящие футбольные бутсы. Стручок бегал около команды и объяснял, кто кого должен опекать, кто по какому краю должен играть. Затем встал в ворота стал показывать вратарю, имитируя прыжки и выпады, как нужно отражать коварные удары противника. Со стороны всё это выглядело смешным и скудно отражалось на его офицерском чине. Все знали, что он в футбол никогда не играл, и представления даже на уровне болельщика об этой игре, у него были слабые.

В команде Татарина всем руководил Бразилец. А сам капитан Татаринов, сидел на скамейке рядом с Кудрявцевым. Поодаль от них на две скамейки расположился начальник колонии и ДПНК. Встречу судил Филин, футболист из седьмого барака.

Как только прозвучал свисток, предвещающий начало матча, команда Татаринова устремилась сразу к воротам противника. Беда, показав великолепный дриблинг владения мячом, забил гол, на второй минуте. Радость футболистов и болельщиков была недолгой, — через десять минут команда Стручка сравнял счёт. Майор от радости выбежал на поле с криками «Банзай» и начал похлопывать по плечу игроков своего отряда.

Мяч разыгрывали с центра поля. Бразилец отдал пас Беде и тот по правому краю повёл мяч, который у него в борьбе с нарушениями правил выбили за боковую линию, а сам он улетел на скамейку и врезался в сидящего мужика в синей фуражке — сталинского покроя и комбинезоне. Мужик оттолкнул Ивана, и со злостью произнёс:

— Куда прёшь, пёс смердящий.

Этот голос Ивану показался знакомый. Он оглянулся в сторону мужика, не ответив на грубость, запомнил только место, где тот сидит. Выбросив мячик из аута, он стремительно переместился со своего края ближе к Коле. Иван подбежал к нему и попросил навешивать ему мяч в то место, откуда он только, что его выбрасывал. Мастерство Бразильца и тяжёлая нога Беды сделали своё дело. Он пронёс ногу над мячом, и сильно ударил мужика в лицо ногой, и как бы не замечая, продолжал играть.

Это был тяжелейший нокаут, и как после оказалось с сотрясением мозга. Мужик оказался надзирателем Каретой, которого вначале не узнал Беда.

Кум в целях оперативной необходимости, часто заставлял переодеваться надзирателей в спецодежду зеков, и слушать о чём говорят на стадионах заключённые. Беда второй тайм не играл. Его Кум и ДПНК сопроводили в изолятор, признав, что удар был сделан не по инерции, а намеренно. В футбол в этот день команда одиннадцатого отряда выиграла. Татаринов, через неделю пришёл в изолятор к Беде:

— Как дела? «Совесть тебя ещё не пробила за твой победный матч над Кареткой?» — спросил он без излишней издёвки. — Бегал как гепард по полю, — это похвально. Так стартовать и надо, чтобы тебя и команда, и болельщики признали. А вот бить по лицу заслуженного работника исправительного учреждения было совсем не обязательно. Он в этот праздничный день за безупречную службу, был удостоен похвальной грамотой и денежной премией, а ты его своим молотом ножным угостил. Поздравил, называется. Хотя ты молодчина, уровень твоей игры на класс выше Бразильца. Ты всё — таки признайся, специально Каретку отоварил или в пылу борьбы? Я вот рассуждаю так. Если судить по силе удара, то нарочно, но я видел, как мяч летел в сторону Каретки и увернуться от мяча он бы может, и сумел, но в этот момент видимо растерялся и не знал от чего ему убегать от ноги или от мяча. «Вот и схлопотал по сопатке», — аргументировано сказал Татарин.

— Вот видите, вы ответили сами за меня. Понимаете это игра и азарт, кроме мяча ничего не замечаешь. Тяжело остановиться на скоростях. Сами посудите, когда автомобиль или мотоцикл бьют по тормозам, они оставляют за собой большой тормозной путь. Если бы я просто так бежал для разминки, другое дело. А здесь определённая круглая и кожаная цель летает по полю, связанная в первую очередь, с престижем отряда, но как тут остановишься, — сказал Беда.

— Ну, ну патриот отряда мне нашёлся. Всё я знаю и понимаю, но вызволить отсюда тебя не могу. Постановление на тебя заполнял сам Кудрявцев, так что потерпи ещё немного. А вообще — то я пришёл тебе сказать, повторюсь, восхищён твоей игрой, бразилец значительно слабее тебя. Молодец!

Через восемь суток после прихода Татаринова в изолятор, Беда вышел на маленькую свободу. Генерала на зоне уже не было. Он ушёл на свободу, но вернулся из больнички Румба, худой и жёлтый, как осенний лист.

— Всё лето Иван проиграл в футбол за свой отряд.

В дни матчей Татаринов его освобождал от работы. Осенью начальник отряда определил, Ивана в ПТУ, при зоне учиться на электрика, а Румбу угонят по этапу в Иркутскую область за карты. И дороги их с Бедой никогда в дальнейшем на жизненном пути не пересекались.

Беда набирался мудрости от своих старших друзей Руки и Кавказа и в изолятор больше не попадал. Футбол ему помог избежать многих неприятных моментов, связанных с нарушением лагерного режима. В лагере он узнал, что его друг Кадык пробыл всего два месяца на воле и попал вновь в тюрьму на шесть лет. Беде же раньше на свободу помог уйти начальник отряда. Когда Иван окончил ПТУ и получил профессию электрика, Татарин представил его к условно — досрочному освобождению.

В 1966 году в феврале был суд над писателями диссидентами Андреем Синявским и Юлием Даниэлем. Их приговорили к пяти и семи годам. А Беде в этот день сообщили что к маю он тоже будет на свободе. Он освободился через маленькую проходную, где не было окон и сильно пахло карболкой. Но эта мелочь не могла испортить ему двойной праздник. Он вышел на свободу не запачканным и имел уже солидный опыт жизненного багажа.

Три месяца Иван не досидел до звонка, — вроде мелочь, но до того приятна и бесценна!

ФУТБОЛЬНЫЙ БОГ ИЛИ А — ЛЯ УРКАГАН

В первую очередь после освобождения Иван посетил стадион.

На футбольном поле тренировалось много молодых игроков, и не было тренера Мухи. Он ушёл работать на производство и возглавлял областную судейскую коллегию футбола. Вместо него был поставлен не менее опытный тренер Виталий Семёнович Сериков, у которого Иван тренировался в юношеском составе.

Сериков, сидел на трибуне. Увидав своего питомца, прищурил глаза, не веря, что перед ним стоит Иван Беда, облапил его за поясницу, оторвал от земли и взревел на всё поле:

— Беда пришла, Беда пришла!

К ним подбежали все футболисты, которые встретили Ивана душевно с распростёртыми объятиями.

— Ну — ка, дайте ему мячик, не отвык он от него? — спросил тренер.

Кто — то из футболистов ногой послал ему мяч.

Иван встал на кромку поля, и стал виртуозно чеканить и обрабатывать мяч двумя ногами. Затем подбросил его на голову, показав мастерство жонглирования мяча головой. С головы мяч переправил на шею, заставив его послушно замереть. Футболисты и тренер в этот миг ему захлопали. Иван плавно с шеи переправил мяч на ногу. После чего подошвой туфли прижал мяч к траве.

— Ты где такому искусству научился? — спросили футболисты в разнобой, — неужели на лесоповале?

— Вы что думаете там, в футбол не играли. Играли и каждый день. Если в фашистских концлагерях футбольные баталии шли, то наши лагеря, чем хуже. А этому искусству владения мяча меня научил Коля Бразилец, игравший, когда — то в классе «Б» за команду Ашхабадского Спартака.

— А что Ваня слабо бутсы примерить, и нашу молодёжь проверить? — спросил тренер.

— Запросто, я весь срок мечтал, поиграть на своём поле, — без всяких кривляний, согласился Иван.

— У тебя нога не выросла? — поинтересовался Сериков.

— Как была сорок второй, так и осталась, — улыбнулся Иван.

— Давай Савельев разувайся? — обратился тренер к кудрявому белокурому пареньку.

Иван надел на себя трико и бутсы и в развалку побежал на поле.

— Постой Иван, — остановил его тренер, — ты прям из (полымя) и в прорубь. Не спеши, и молодых не рви, а то они, глядя на твою игру, могут веру в себя потерять. Присмотрись к ним, дай им немного поиграть. Посмотри, что они умеют делать и на что способны. Тебе с ними в будущем придётся долго пахать этот газон бутсами. А твои способности я знаю. Ты их будешь демонстрировать во время матчей, если думаешь вернуться в команду.

— Не думал бы, не появился сегодня здесь, — крикнул на бегу Беда.

Побегав по полю полчаса, Иван подошёл к тренеру:

— Ну, что скажешь о молодёжи? — поинтересовался Сериков. — Годится, кто в основной состав?

— Времени мало, чтобы оценить, игру каждого в отдельности. Лучше за этим с трибуны наблюдать, а так ребята прыткие. Но по мне лучше, конечно, играть с проверенными кадрами, с кем я играл раньше.

— Эти все играют у меня в дубле, за исключением вон того сивого. Он показал на лежавшего в траве, разутого Савельева. — Этот парень будет тебе хорошей поддержкой на поле. Бегает, как хороший спринтер, и пас отменный выдаёт.

— Я его знаю, он рядом со мной живёт, — перебил тренера Беда, — и он был постоянно на наших матчах заворотным беком. На моих глазах рос и помню, что с мячом он дружил с раннего детства.

Сериков положил свою руку на плечо Ивану:

— Ладно, о нём у нас ещё будет время поговорить. Ты вот что, завтра Иван, сделай. — Сходи в профком завода к Тарасову. Я ему сегодня о тебе расскажу. Пускай он тебя в хорошую бригаду оформит на завод.

— Мне вначале нужно справку на паспорт заменить и военный билет получить, а потом уже думать о работе, — вытирая пот со лба, сказал Иван.

— Это не убежит от тебя, главное место на предприятии зарезервировать сейчас. С трудоустройством нынче проблем нет, но в наш завод на хорошее место, только по великому блату можно оформиться.

— Всё уговорили, завтра непременно схожу, — заверил тренера Иван.

— Да вот ещё что, — остановил Ивана тренер, — твой племянник Серёжка по твоим стопам идёт, в команде мальчиков самый младший, а переиграть всю команду может. Чувствуется твоя школа. Если тебе не в тягость потаскай его с собой на наши тренировки, пускай с нами поварится. Красавцем как в футболе, красавцем и по жизни будет! Это ваша порода Бедовая.

— Для меня Серёжку поставить на футбольные рельсы, дело чести. Я с пяти лет начал знакомить его с мячом. Обязательно буду продолжать, делиться с ним своим мастерством.

…Беда не заставил себя долго ждать, он пошёл в профком на следующий день. В толпе рабочих у проходной увидал знакомую фигуру Тарасова.

— Здравствуйте Антон Захарович, — улыбнулся Иван.

— Здравствуй дружище, — пожал ему руку председатель профкома. — Извини, я сейчас тороплюсь. Бегу в чугунолитейный цех на профсоюзное собрание. Хочешь, подожди меня, если время есть, но знай, по тебе вопрос я решил в оперативном порядке. Пойдёшь трудиться в лучшую бригаду завода Виктора Борисова. Это в судостроительный цех, на электромонтажный участок. Там одни бывшие спортсмены трудятся. Коллектив сплочённый и дружный, получай документы и в бой.

— Я ответ получил. Чего я вас буду ждать. Займусь документами, — ответил радостно Иван.

Он поблагодарил Антона Захаровича за заботу, попрощался с ним и вышел из проходной.

…В бригаде его встретили радушно. Основную массу членов бригады он знал хорошо, все они когда — то играли в футбол, или занимались другими видами спорта. Когда возрастной ценз не давал им право выступать в официальных соревнованиях, они массово переключались на охоту и рыбную ловлю.

Стадион Иван посещал каждый день. На тренировки на него приходили и его бывшие дружки, некоторые из них тоже успели посидеть в колониях. Это были приблатнённые ребята на два три года старше его Петля, Чалый и Глот. Они хоть и жили не рядом, но учились в одной школе. Эта компания приходила на стадион, усаживалась на трибуны и промывала свои внутренности через горлышко бутылок вином и пивом. И всё бы было ничего, но они вызывающе себя вели при футболистах. После тренировки, они подзывали к себе Ивана и угощали спиртным. Он не отказывался, и это заметил тренер, выразив своё недовольство его общением:

— Иван, ты всего месяц на воле. Неужели не понимаешь, что с ними опять загремишь туда, откуда пришёл.

— Я с ними нигде не кручусь, — только мне иногда неудобно бывает отказываться, когда угощают. Подумают, что я зазнался. Мы же в одной школе учились, росли вместе, — оправдывался Иван.

— Славка Кадык, тоже твой друг был, пришёл на свободу раньше тебя. Как с Чалым и Глотом связался, так и шесть лет получил, а они вино попивают в своё удовольствие.

— А они там ни при делах были. Я эту историю знаю. Он подломил вагон с коврами и его поймали на этом.

— Ничего ты не знаешь, — возмущённо перебил его тренер. — А я знаю точно, что они его угощали, по ресторанам водили. Когда пришла пора, предъявили ему счёт, он попал в тупик. Платить то ему нечем было. Вот они его и навели на этот вагон. Так, что выбирай или с футболом по жизни идти, или с, а — ля — урками по зонам. Если тебе тяжело от них отойти сразу, я тебе могу помочь. Думай о своём футбольном будущем, у тебя оно должно быть богатым. Кстати готовься — в субботу на нашем стадионе попробуешь свои силы в первом матче. Встречаемся с «Вымпелом». Начинается футбольный сезон.

— Виталий Семёнович, вы не думайте ничего плохого. Эти ребята для меня слабого полёта. Они даже не будут пытаться подмять меня под себя. Я для них авторитет, а не они для меня. В зоне у меня хорошие учителя были, они помогали мне разбираться в людях и сложных ситуациях. А то, что я услышал от вас про Славку Кадыка, для меня эта новость неожиданная. Я знал, что он залетел на вилы. Но что это он за них пострадал, я не слышал.

…В следующую тренировку блатная троица вновь облюбовала себе место на самой верхней трибуне. С вином и непременным закусочным атрибутом кабачковой икрой, они, развалившись, орали, и смеялась над каждым игроком, неудачно пробившим по воротам, обзывая непотребными словами.

Услышав речной поток матерщины из их уст, Иван вбежал на трибуны:

— Вы чего черти позорные вякаете здесь, — зло сказал Беда, сжимая двумя пальцами нос Паше Чалому, самому голосистому из всех. Второй рукой он опрокинул ему на голову банку с икрой.

— Беда, ты чего не в духе? — попробовал его остановить Глот, но получил увесистую затрещину по лицу.

— Слушайте меня, шмурачьё дешёвое, я вас здесь, чтобы больше не видел, — это первое. Второе, — вы моего друга Славку Кадыка подвязали на вагон. Он вас никого не впрудил, всё взял на себя. Теперь слушайте главный момент. До конца срока теперь будете греть его в зоне и молитесь, чтобы он раньше вышел оттуда или выпрашивайте амнистию у господа бога. Попробуете сами спрятаться за колючку, я вас и там найду, и устрою вам там скверную житуху.

Униженные и посрамлённые они спешно покинули стадион под улюлюканье футболистов.

— Ты откинул от себя кусок ненужной швали неправильным методом, — сказал тренер, — не наживёшь этим себе врагов?

— Своих врагов я смогу объехать, не переживай Семёнович, — успокоил Иван тренера.

— Знаешь я один раз, что подумал, — серьёзно сказал тренер, — думаю виной, всех жизненных неудач была твоя фамилия. Она у тебя, как символ неприятности. Может тебе поменять её, на Беркутов? Ведь твои четыре родственника играют за основной состав с такой фамилией.

— А что от этого изменится, в футбол лучше я играть не стану. Всё равно меня будут все по привычке называть Бедой. И как я буду объясняться с отцом на эту тему. Нет, дело не в фамилии. Я знал ребят, которые носили фамилии Слюнтяев и Крыскин. На крысу и слюнтяя, из них никто похож не был, — это были орлы с крутым нравом и железными кулаками. — Всё дело в характере, — изрёк Иван.

…В ближайшую субботу на стадионе состоялся матч.

Иван был спокоен. Тем более играл в кругу своих родственников от трёх семей Беркутовых и Бекетовых. Он был уверен в себе, что сможет сыграть не хуже любого игрока своей команды. Иван понимал, что победа необходима была не только ему, как приятный момент его жизни, но и команде, занимавшей шестое место в областном турнире. Он должен был вернуть долги за свои пропущенные матчи, и возвратить былую славу родной команде, а также привлечь болельщиков, которых за слабую игру «Водника», футбол не стал привлекать.

«Вымпел» был Чемпионом области прошлого года.

Своих соперников они всерьёз не принимали, так, как в четвёртом круге прошлого турнира легко обыграли «Водник».

В этот раз Водник в начале футбольного сезона уже показал зубы. Первый тайм отыграли по нулям. Второй тайм был настолько драматичен, что с первой минуты матча всю команду «Вымпела», Беда привёл в оторопь, забив свой излюбленный гол через себя. Точный пас ему выдал белокурый Савельев, он хорошо видел поле и кому отдать пас он знал, когда мяч висел ещё в воздухе. Не прошло и трёх минут, как с пушечного удара Беды, защитник Вымпела срезал мяч в свои ворота. Этот матч был Ивана Беды. Он заставил вратаря после своих ударов ещё два раза вытаскивать мяч из сетки. Общий счёт матча закончился с разгромным поражением Вымпела 6 — 0. Газеты и радио трубили на всю область о сокрушительной победе «Водника» над «Вымпелом». Водник заставил лидеров областного футбола и другие команды по-иному смотреть на себя, — прогрессирующую команду, которая в прошлом году после окончания футбольного сезона, была всего лишь седьмой. На трибунах с каждым матчем всё меньше и меньше было пробелов. Главным своим болельщиком Иван считал своего племянника Серёжку. Он старался при нём изящно без всякой грубости показывать финты, от которых у болельщиков дух захватывало. Ранее условно бойкотирующие болельщики вернулись на стадионы. Команда наступала на пятки, идущей впереди «Чайке». Финальная игра с «Чайкой» должна была состояться на выезде.

Председатель профкома Тарасов предупредил команду перед отъездом:

— Если будете Чемпионами области, все до одного поедете в Ялту отдыхать, а тебя Иван, — обратился он к Беде, устрою учиться в школу мастеров. Отучишься вечерами, затем будешь мастером работать. Не век же тебе отвёртку крутить.

— Я ещё путём не успел и электромонтажником поработать, а вы уже меня в мастера пророчите, — весело смеясь, сказал Беда.

…Игра с Чайкой сложилась исключительно в одни ворота. Беда показал филигранную технику, изматывая соперников своими финтами, вводя в конфуз игроков Чайки и их тренера. Савельев и Беда вновь сделали счёт победным 5 — 1.

На трибуне за финальной игрой наблюдал главный тренер команды «Волга». Эта команда выступала в высшей лиге первенства СССР. После матча он зашёл в раздевалку и кинув взгляд на Беду и Савельева, подошёл к их скамейке. Без всяких обольстительных речей он предложил им обоим поиграть в команде мастеров:

— Я не готов сейчас дать ответ на ваше предложение, — честно ответил Иван, — давайте на позже отложим наш разговор.

…Тренер, не ожидавший от Беды такой неопределённости, с изумлением посмотрел на него и, показав недоумённую улыбку, произнёс:

— Хорошо, вернёмся к нашему разговору в конце футбольного сезона, — немного задумался и добавил: — Вообще — то я впервые сталкиваюсь с подобным отказом. Обычно ко мне на крыльях летят другие футболисты. Ведь это большая честь влиться в Чемпионат СССР!

— А я могу сейчас утвердительный ответ дать, — быстро согласился на заманчивое предложение Савельев, наблюдая за реакцией тренера и команды.

Главный тренер загадочно ухмыльнулся:

— Тебе дорогу в высшую лигу может проторить только центровой вашей команды. Сможешь убедить его — милости прошу? А нет, — и сюда нет. Ты хорош в связке с Бедой!

Настроение у команды со скороспешным ответом Савельева немного подпортилось:

— Бросьте вы щёки на молодого парня дуть. Он прав, ему надо расти. В нашей команде он далеко не уедет, — защищал Савельева Беда, возвращаясь на автобусе домой.

— В нашей команде, возможно, он не уедет, — громко на весь автобус сказал Сериков, — но зато от него прелостью не будет пахнуть от просиживания на длинной скамейке запасных. Сколько ребят разочаровалось в футболе, за ошибочный селекционный отбор тренеров команд мастеров.

Савельев сидел и смотрел в окно, ни с кем не разговаривая.

— Прекращай грустить Лёня? — попытался взбодрить Савельева тренер. — Упадок свой не демонстрируй. Вы сегодня стали Чемпионами области! Сотворили, можно сказать, чудо! Прошагали весь Чемпионат без поражений, разве это не почёт!!!

ВЕТКА ЯЛТИНСКОГО ЛАВРА И СЛАДКАЯ ГРОЗДЬ ВИНОГРАДА

Тарасов своё обещание выполнил. Все игроки финальной игры поехали в Ялту. Шестнадцать человек вместе с тренером разместилось в купейном вагоне поезда, который отправлялся до Симферополя. Дальняя поездка всегда была праздником для футболистов. А тут случай вдвойне праздничный. Большинство спортсменов, кроме старшего тренера и играющего тренера Бориса Шелехова, бывшего игрока Московского «Динамо», на Чёрное море ехали впервые. Ялта разгрузилась после жарких летних дней. Октябрьское ласковое солнце днём светило и припекало, как летом. Но вода в море не прогревалась, и поэтому пляжи пустовали. Иногда приходилось видеть, как редкие смельчаки осмеливались испробовать морскую водичку. Крымские вечера заставляли на себя надевать демисезонную одежду.

Всех футболистов до одного расселили в главном корпусе санатория «Энергетик».

…Беда, Лёня Савельев, Володя Варганов поселились в одной комнате на первом этаже, подальше от зорких глаз тренеров, которые устроились этажом выше.

Утром следующего дня после завтрака у них у каждого лежал на кровати талон на приём к врачу. Иван подошёл к кабинету, находившемся в этом корпусе. Там была очередь, чего он страшно не переносил. Развернувшись, он ушёл к морю.

И так продолжалось в течение трёх дней:

— Ты, почему к врачу на осмотр не идёшь? — поинтересовался тренер.

Беда бросил на него беглый взгляд:

— Меня уже бесит их гостеприимство. Указывают на талоне девять часов. Я приду, — там толпа народу со всех корпусов сидит. Сделать наглую рожу и без очереди ломиться? Я так не могу. Зачем мне нужно нервы свои жечь. Я отдыхать сюда приехал.

— Ты не прав, найди время выберись к врачу. Порядок санатория надо соблюдать, не надо медицину игнорировать.

— Ладно, зайду потом, если не забуду, — отмахнулся он от тренера и пошёл после этого в магазин за Массандровским вином, — эти вина, футболисты каждый день употребляли в допустимых дозах.

Взяв вина, он подошёл к другому отделу, чтобы купить зефиру и конфет. Когда ему взвесили и назвали сумму, он обнаружил, что у него не хватает денег оплатить сладости.

Он обернулся растерянно назад. Позади него стояла с чёрными, как смоль волосами брюнетка. Глаза словно маслины мило улыбались ему. Эта приятная улыбка не обескуражила его, а наоборот придала ему смелости:

— Девушка, у вас случайно не найдётся пяти рублей, кошелёк дома забыл, — в шутку спросил он, уверенный, что получит отказ и может даже с нравоучениями.

К его удивлению, девушка отстранила его от прилавка и сказала продавцу:

— Примите этот товар на мой счёт, я оплачу, — она пододвинула к просителю его пакеты.

Иван опустил весь товар в свою спортивную сумку. Поблагодарив девушку, вышел из магазина и стал её ждать на выходе. Когда она появилась на улице, он подошёл к ней:

— Что, ещё надумали одну покупку сделать? — улыбнулась она ему.

— Нет, девушка, я забыл с вами договориться об обратной связи. Должен же я вернуть вам деньги или нет?

— Пускай вас это не беспокоит. Если вам захочется меня увидеть ещё раз, — показала она рукой на магазин. — Я каждый день, кроме выходных дней бываю в это время здесь.

Они стояли около душистого лавра.

Он обломил с дерева ветку и протянул ей:

— Это вам награда, как символ победы!

— А кого я победила? — с улыбкой на лице спросила она.

— Меня! Ваше великодушие и красота сломали непокорного и равнодушного к женскому полу до сегодняшнего дня спортсмена.

Она любовалась им как южным солнцем и обворожительно улыбалась:

— Если так, то позвольте мне к вашему вину преподнести десерт?

Девушка достала из своей сумки большую гроздь винограда, и насильно вложила ему в руку.

— Угощайтесь, — произнесла она.

Он стоял как вкопанный и изумлённо смотрел на неё:

— Не равноценно как — то получается. Я, значит, буду лакомиться, вашим десертом, а вы с моего веника щи с квашеной капусты будете варить, — пробормотал он.

— С символов щи не варят, — сказала она и устремилась по направлению санатория «Энергетик».

«Наверное, в нашем санатории отдыхает? — подумал он, стоя под лавром. — Тогда сегодня вечером на танцах встретимся».

Придя в номер, он рассказал Лёне и Володе о случайной встрече с феей кавказской национальности:

— Заплатила за меня и ещё виноградом угостила, а главное она красавица и по разговору видно, что умница, — восхищённо обрисовывал он встречу. — Сегодня с ней на танцах встречусь, — размечтался он, разливая вино по стаканам. — Она в нашем санатории отдыхает. Я видел, она в наши ворота вошла.

В это время в дверь постучали и, не дожидаясь ответа, в номер заглянула медсестра:

— Вы кто? — спросила она у Ивана, так как он сидел всех ближе к двери.

— Вообще — то я псих, — ответил он ей.

— Мне нужен Беда Иван Романович. Один он не был у врача из ваших футболистов, — поставила медсестра в известность всех находившихся за столом в номере.

— А я и сегодня и завтра не пойду, и никогда не пойду. Я три дня подряд ходил к вашему доктору. Он видеть меня не желал. А сегодня в день разговенья, я ему понадобился. Тем более я сейчас пропустил стакан Массандры. Не пойду я на него винными парами дышать, — упрямился он.

— Ну и что из того, что выпили? Здесь все подобной терапией занимаются. И врач у нас не мужчина, а женщина, — поправила Беду медсестра.

— Я бы на твоём месте сходил, — посоветовал Володя Варганов, — красивой женщине дашь себя послушать и давление измерить.

— Всё, не надо меня фаловать, я не женщина. Моё слово твёрдое, — отрубил Иван.

Не добившись от него согласия, медсестра вышла из номера.

Через две минуты дверь снова открылась, где показалась вновь медсестра, а за ней раздался знакомый голос, который Иван слышал тридцать минут назад:

— Где тут у нас псих прячется?

Она вошла в белом халате с приветливой улыбкой на губах и приятным голосом. Это была она, — та, которая полчаса назад оплатила чек незнакомого курортника и угостила его виноградом.

— Это вы? — удивлённо воскликнул он, встав со стула. — А мы тут вашими угощениями закусываем, — обвёл он рукой стол. — Если бы я знал, что вы мой врач, да я бы каждый день без ног к вам ползал.

В подтверждении своих слов он утвердительно начал кивать, не произнося больше ни звука.

— Капризничаете Иван Романович, — следуйте за мной, будем смотреть ваши нервы, — пригласила она его в свой кабинет.

Иван взял кошелёк и с пунцовым от смущения лицом покорно поплёлся за ней в кабинет.

Она усадила его на стул и спросила:

— Выходит вы неуравновешенный человек? — заглянула она ему в глаза. — И как выражается ваша нервозность?

— По-всякому, — осмелел он. — Бывает, наговорю человеку в пылу гнева гадостей, а через минуту могу пожалеть и корю себя беспощадно, что не смог укротить свои эмоции.

— Это выходит, вы можете убить человека и сразу раскаяться? — не переставала улыбаться она.

— Нет, что вы, на убийство я не способен, — отмёл он решительно её предположения.

— Тогда раздевайтесь по пояс, — просила она его.

Он снял футболку и когда повернулся к ней задом, ослепил её татуировкой больших размеров. По всей спине у него красовался Витязь в тигровой шкуре.

— Иван Романович, вы поклонник Шота Руставели?

— Да, я люблю казначеев, в особенности творческих.

Она измерила ему давление.

— Превосходно! — одевайтесь.

Он оделся и достал из кошелька пять рублей, положив перед ней на стол:

— Спасибо вам! — Выручили, — поблагодарил он её.

— Я же вам сказала, что вас это не должно беспокоить, уберите сейчас же деньги? — произнесла она чуть обиженно. — А если вы хотите меня отблагодарить, пригласите лучше в кафе на чашку чая.

— С огромным удовольствием и завтра же. У нас завтра в одиннадцать часов состоится тренировочный матч с Липецкой командой Динамо. Приходите, — посмотрите красивый футбол? А после, мы с вами посетим и бульонную, и шашлычную и конечно кафе. В общем, куда ваша душа пожелает, туда и пойдём.

Она приняла его поведение, за паясничество и приподняла на него свои чёрные глаза, пытаясь произвести впечатление официальности и полнейшей серьёзности. Но, увидела перед собой не банального паяца, а приятного молодого человека с открытой душой. Она не удержалась и улыбнулась ему:

— Я непременно приду, — быстро согласилась она, — но не из — за бульона и шашлыка, — мне футбол нравится, а деньги всё равно уберите со стола.

Он скомкал купюру в кулаке и пошёл к себе в номер, забыв с радости попрощаться.

— А как её зовут, забыл спросить, — вспомнил он в палате после того, как рассказал своим товарищам процедуру его медицинского осмотра.

— Сейчас справки наведём, через санитарок, — пришла мысль Лёне Савельеву. И он молча направился в ординаторскую, но там уже никого не было. Он прошёлся по корпусу и вскоре возвратился в номер:

— Наливай, сейчас будем пить за Манану Львовну, — сказал он.

…Была суббота, когда встречались в парке на футбольном поле команды двух областей.

Её Иван сразу заметил. Она одна сидела на крайней лавочке и наблюдала за игрой. Присутствие этого милого врача для него являлось мощным стимулом, отчего он показал на поле бесподобную игру. На пасы он был жадный в этот день, сам ждал точных передач от Лёни, после чего искусно таранил защиту противника и вколачивал мяч в ворота. Он был неузнаваем в этот день.

После игры тренер сказал ему:

— С такой игрой, какую ты сегодня показал, тебе не в «Волгу» надо вливаться, а в «Челси», или Эвертон! Я тебя никогда таким не видел! Ты сегодня под крымским небом показал великолепное зрелище!

— Это у меня врождённый инстинкт, я против команд Динамо, всегда бьюсь до костей, — со злой иронией ответил Иван. Не рассказав своему тренеру маленький секрет, что результативную игру Беды предопределила своим присутствием черноокая женщина с обворожительной улыбкой.

После они сидели с ней в кафе на берегу моря ели фрукты и пили чай с медовыми пряниками. Иван узнал в этот день о ней многое, как и она о нём.

…Манана в недавнем прошлом выпускница медицинского института, оказалась дочкой от смешанного брака. Мамы абхазки — медика из города Ткварчели, и русского папы Льва Павлова из Рустави — металлурга по профессии.

О себе Иван ей тоже всё рассказал. Она с пониманием отнеслась к его надломленной судьбе и старалась не ворошить тюремную тему, чтобы лишний раз не вызывать у него воспоминания о потерянных молодых годах. На следующий день они опять встретились в этом кафе, после чего она его пригласила к себе домой. Комната, где она жила не отапливалась, и была очень холодной и маленькой. Он обратил внимание, что на окошке в кефирной бутылке стояла подаренная им ветка лавра:

— Как ты здесь живёшь? — спросил Иван, — у меня дома метраж в шифоньере больше, чем в твоей комнате, — шутя, добавил он.

Он посмотрел на неё, сделал паузу, и как бы невзначай выпалил:

— Поехали жить ко мне?

Он требовательно в упор смотрел в её смуглое лицо, давая понять, что не шутит.

Манана улыбнулась:

— А жить я буду в шифоньере? — спросила она, переведя его приглашение в шутку.

— С жильём у нас проблем не будет. У нас есть домик в деревне около города и трёхкомнатная квартира. И на работу тебя мой тренер оформит в медицинское учреждение. У него знакомых валом в каждой сфере.

— За работу я никогда не беспокоюсь. Я по специальности не терапевт, а онколог. Нас везде с руками и ногами берут.

Манана выставила вазу с виноградом на стол и достала бутылку коллекционного вина.

…В эту ночь Иван в пансионате не ночевал. Последующие дни отдыха, они ни на миг не расставались, — всегда были вместе. Даже у неё на работе в санатории, когда не было посетителей Иван и Манана подолгу просиживали в кабинете. Затем шли к морю.

Назад из Крыма команда возвращалась с пополнением. Их ехало в вагоне не шестнадцать, а семнадцать человек.

Молодая врач и Иван Беда сидели счастливые в купе около окна, держа друг друга за руки, и смотрели за удаляющимся от них главным городом Крыма.

Манана ехала без тревоги в душе, в чужой город и к чужим людям, которые в ближайшее время должны стать для неё родными.

«Может Иван и дьявол, но добрый и решительный, как она сама, — размышляла Манана, — смог меня уговорить и сорвать с места. С таким мужчиной можно до преклонных лет жить безбоязненно. А от тюрьмы я тебя Ванечка уберегу».

ЦЕНА РАРИТЕТА И ЦЕНА УСКОРЕНИЯ

Свадьбу играли в заводской столовой, куда была приглашена вся футбольная команда и бригада Ивана. Из родни Мананы на свадьбу приехали только её родители и бабушка.

Тарасов — председатель профкома преподнёс молодожёнам самый нужный и дорогой подарок. Это был ордер и ключи от коммунальной комнаты в доме их двора.

Родная футбольная команда «Водник» и бригада судовых монтажников побеспокоились об обстановке комнаты, так, чтобы первая брачная ночь проходила на их собственной территории.

Часовщик, сидевший рядом с Иваном, подарок сделал по секрету. Он положил жестяную коробочку на колени Ивана и сказал:

— Открой, посмотри и спрячь. Кулон можешь повесить жене на шею, за него я не боюсь. Это моя работа. А вот брегет это имеет прямое отношение к вашему роду. Охочих до него раньше много было. Но об этом позже.

Иван открыл крышку коробки, где на плюшевой подушке сверкали золотым блеском карманные часы и женские часы — кулон:

— А это что? — взял Иван в руки увесистые дорогие золотые карманные часы с толстой цепью.

— Это уникальная вещица, брегет с боем, изготовленный французским мастером «Бреге» в 1810 году. Ты его спрячь подальше, и никому не показывай, — дал совет ему дядя Гриша. — Так как попал он мне в руки от сомнительных людей. Хотя по ходу дела он чистый и у меня на него бумага дарственная есть от одного барыги. Возможно, этим брегетом пользовались генералы Наполеона, а может и он сам лично, но одно точно знаю. Простому солдату не по карману было иметь такую дорогую вещь.

— Спасибо крёстный! — обнял он Часовщика и не стал прятать дорогой подарок обратно в коробку, а положил демонстративно диковинную вещь в верхний карман свадебного костюма. Следом Иван торжественно положил кулон — часы на стол перед своей молодой женой.

— Нравится? — спросил он.

— Очень, — с интересом смотрела она на красивый подарок.

Быстрым движением Иван набросил его на шею Мананы и застегнул замок:

— Это не просто кулон, а часы. «Дядя Гриша их изготавливал собственноручно», — сказал он ей на ухо.

Она взяла его в руку. Посмотрела на дядю Гришу, показывая, что кулон висит на её шее, и молча, мотнула ему своей головкой, давая понять, что восхищается дорогим и красивым изделием, и благодарности за подарок нет предела.

Богатое украшение не могло уйти от взгляда гостей. В те годы это была действительно редкая вещь, тем более изготовленная из драгметалла. Крёстный Ивана, Часовщик получил массу комплиментов на свадьбе от гостей за свои золотые руки. Тогда и думать даже никто не смел, что все эти приятные всплески относительно подарков возымеют отрицательное действие для Ивана Беды.

…Одной свадьбой родители Мананы не ограничились. Они сразу после этой свадьбы увезли молодых и часть родни Беды к себе на родину в город Ткварчели, где по приезду устроили ещё одну пышную свадьбу на берегу реки Галидзга. Здесь гулял почти весь шахтёрский город.

Муж Мананы пришёлся по душе всей её родне. Энергичный и рассудительный Иван, с голубыми глазами и доброй улыбкой покорил всю родню своей молодой жены. Он без внимания не оставил ни одного гостя. Каждый порывался протянуть ему свой рог вина, и хотел выпить с ним, но отец Ивана Роман Николаевич, активно противостоял. Чтобы его сын не упился в первый день свадьбы в присутствии гостей, он содержимое рога вливал в себя. К вечеру вся родня Беды лежала повалом на матрасах, постеленных на полу, в доме у бабушки Мананы.

Дом родителей Мананы был весь завален свадебными подарками. Чтобы их переправить на берега Волги пришлось новобрачным заказывать трёхтонный контейнер и отправлять его на железнодорожную станцию. Свадьба длилась неделю, а затем были проводы на маленьком, но красивом железнодорожном вокзале.

Приезд домой был омрачён для Ивана, пропажей брегета. Он обнаружил, пустую коробку, где лежали старинные часы. Иван, не говоря жене о краже, пошёл к дяде Грише:

— Кому показывал их? — спросил Часовщик.

— В первый день свадьбы одному Савельеву Лёне, молодому футболисту из нашей команды, больше никто их не видал, — огорчённо ответил Иван.

— Это маленький лорд, что тебе пасы выдаёт? Немедленно сюда ко мне его тащи, иначе опоздать можно. Переплавят, и после мы ничего не найдём.

Почему его крёстный назвал маленьким лордом, Ивану было не понятно, Лёня был высокого роста, но спрашивать было некогда. Его Иван нашёл в механическом цеху, где тот работал учеником разметчика:

— Лёня иди быстро отпросись на часок, дело срочное есть, — сказал ему Беда.

— На час мне и отпрашиваться не надо. «А что за срочное дело?» — заметив, что Беда не добрыми глазами смотрит на него.

— Леня с тобой сейчас будет разговаривать серьёзный человек. Я попрошу тебя ему не врать, а говорить правду. Иначе он тебе ноги переломает, не смотря, что сам без ног и тогда на твоей футбольной карьере крест можно будет ставить.

Савельев опустился на металлический стул и испуганно сказал:

— Я к нему не пойду. Ты мне объясни, в чём дело?

— Лёня ты про мой золотой подарок кому из своих знакомых говорил?

— Да, а что не надо было? — тревожно спросил он.

Иван грубо выругался и смахнул от досады рукой с разметочного стола молоток:

— Быстро рассказывай, кому говорил?

— Я был в тире у Бори Кирикова, а к нему пришёл волосатый мужик. Такие причёски художники больше носят. Он купил у стрелка старинные карманные часы — луковицу и отвалил за них пачку денег. Я возьми, да и скажи, что у моего напарника по футболу, золотые есть котлы, старой работы, ещё лучше этих.

— А он, что тебе на это ответил?

— Он попросил твой адрес. Я ему дал, но сказал, что ты приедешь только через неделю.

— Ты его не знаешь?

— Нет, его дядя Боря хорошо знает.

— Ладно, тогда не надо отпрашиваться. Я сам схожу к Кирикову.

Дядя Боря рассказал, что часы у него покупал зоотехник с племенного завода по прозвищу Шах, так его называли по кличке восточного скакуна, которым он владел.

Ветеринар Шах, считался в городе известным пройдохой, имел две судимости за скупку краденого. Был сам из себя. Любил одеваться по моде и опрыскивать себя заморскими духами. А ещё он курил трубку, забивая её ароматным табаком. И конечно любимое хобби у него был ипподром.

Шаха привезли домой к Часовщику, двое урок. Бросив его на пол, перед дядей Гришей они спросили:

— Мы тебе ещё нужны?

— Сейчас посмотрим, как он себя вести будет, — бросил недобрый взгляд на поверженного Шаха Часовщик. — Ты, что же крыса позорная покусился на моё имущество? — спокойно спросил Часовщик, — или жизни не рад?

— Гриша, мамой клянусь. Век свободы не видать. Я не знал, что это твои котлы, — оправдывался, заикаясь, Шах.

— Ты мне фуфло не гони. Хочешь сказать, что не знал, что Ванюшка Беда мой крёстный сын?

Шах трясся от страха и вразумительного ответа дать Часовщику не мог.

— Падла тифозная, — где брегет? — спросил Часовщик.

— Дома лежат, в комоде. С ними ничего не случилось. Я их тебе верну прямо сейчас.

— Вернёшь, куда ты денешься, и не только часы, а и скакуна своего передашь, в качестве компенсации и кормить его будешь как своего.

— Гриша умоляю тебя? Шаха оставь, без него я по миру пойду. Оклад зоотехника сто сорок рублей. А конь мне доход приносит, пускай и небольшой, но с голоду умереть не даст.

— Ты мне чего тут фуфло толкаешь, я весь ипподром знаю. Каждое его дыхание, хотя там и не бываю. Ты зарабатывал со своим скакуном бешеные бабки, пока я этого хотел. Думаешь, за победы аргамака на скачках ты рассчитывался с Толей Рябым. Нет, золотой, купюры он мне нёс со всей информацией.

Шах понял, что судьба его коня была предрешена раньше, и возражать Часовщику прекратил.

— Ты же не домушник, а Айболит. «Кто Ванюшкину хату обносил?» — спросил грозным тоном Часовщик.

— Мотя Прусс хату брал, но я ему сказал, чтобы кроме котлов ничего не трогал. Он знал, к кому лезет и сам мне после кражи всё рассказал. А я до этого и думать не мог, что часы футболиста. Стадионы не посещаю, я ипподромы и часы люблю. Сам же знаешь про все мои увлечения.

— Всё ясно. Сейчас едешь домой, и чтобы брегет у меня через два часа был здесь. За Шахом ухаживай, как за собой. Не дай бог с ним что случится, я из тебя китайскую рикшу сделаю и буду на тебе ездить по городу. С сегодняшнего дня я решать буду судьбу моего Шаха, да и твою тоже. Понял?

Зоотехник молчал и только согласно качал головой.

Вечером брегет вернулся в коробочку Ивана:

— Быстро ты дядя Гриша крысу на кнокал, — сказал обрадованный Иван.

— Ваня в нашем деле, как и футболе, иногда надо ускоряться. Иначе можно опоздать.

…Через два дня в подъезде найдут труп Моти Прусса.

Кровь была обнаружена в квартире часовщика и в подъезде около его двери. Так же на вешалке в прихожей нашли пальто Моти, в кармане которого находились наручные часы «Победа» без ремешка. Часовщика сразу увезли в милицию.

В этот день то ли он изображал из себя пьяного, или на самом деле был под сильным градусом, определить было трудно. Пробыв там ночь, утром его доставили к следователю:

— Григорий Иванович, как получилось, что Прусс был убит в вашей квартире и очутился в коридоре подъезда? — И за что вы его смертельно приголубили?

— Ты чего начальник матрасовку хочешь на меня примерить? — возмущался Часовщик. — Я на мокруху никогда не пойду. Он сам навернулся. Я ему часы починил, Мотя после сходил, принёс шесть бутылок водки. Это может подтвердить моя сожительница Нинка. И в магазине нашего дома должны обратить были на него внимание. Мы с ним по бутылке выпили, закусили неплохо. С Нинкой своей я в этот день поругался. Она, видите ли, обиделась, что мы ей не налили. Обрадовалась, что водки много и давай надоедать. Я её послал подальше, она разозлилась и собралась ехать в Крутое, к своей подруге Риме Масловой с ночёвкой. Уходя, закинула мою коляску на нишу, чтобы я на улицу не выходил, и так дверью хлопнула, что лампочка потухла в комнате. Я Моте говорю: «замени лампочку. Не сидеть же в темноте». Он полез и грохнулся, ударившись виском о спинку дивана. Я ему кричу: «Мотя вставай, не то водка прокиснет», — а он молчит. Тогда я начал пить сам с собой. Сколько я пил не помню. Проснулся, когда мухи залетали по квартире. Думаю, снег на улице выпал, а тут насекомые ожили. Я Мотю потряс, а он холодный и вонючий лежит. Я его и выволок в коридор, чтобы не дай бог, черви ещё ползать по квартире не начали. Вот и всё, — закончил свою оправдательную версию Часовщик.

Милиция собрала некоторые факты, в магазине и у соседей. Логически подумав, что калека, который ростом был чуть выше колен убитого, не мог нанести смертельный удар здоровому человеку, и списала убийство на несчастный случай. Дядю Гришу через три дня Нинка забрала домой из милиции.

Так впервые узнал Иван Беда истинную цену старинного брегета.

ОПАСНЫЕ ПАРАЛЛЕЛИ И ЗАПАХ КРОВИ

После кражи брегета Иван понял, что цена его велика, хотя он догадывался об этом. Он спрятал его у родителей в квартире, чтобы впредь больше не смущать жуликов. Манана в это время устроилась на работу в областной онкологический центр.

Иван зимой работал в бригаде и был доволен жизнью. Футболисты в зимнее время, трудились на заводе только три дня, остальные дни они тренировались в спортивном зале стадиона. На первенстве Волжского бассейного совета в мини футболе, от завода выставили команду «Беркут». Это был ополовиненный Водник, где за команду выступали братья Бекетовы, Беркуты, Иван Беда и Лёня Савельев. Они с лёгкостью обошли все команды и забрали кубок, пропустив в свои ворота за весь турнир всего лишь шесть голов. Перед ними стояли большие задачи выиграть область и рабочую спартакиаду России. Тренер не находил уже добрых слов игре Беде. Всё было сказано. Он только удовлетворённо смотрел в его сторону, так как в это время много ругал других игроков. Немало шишек получал и молодой Лёня. Тренер специально его пилил каждую тренировку, чтобы он разуверился в своём мастерстве и не думал о переходе в команду классом выше Водника:

— Ты мне сборную солянку с мячом не показывай, работай и делай, что умеешь. У тебя безупречное чувство пасса и я готовлю тебя в новом сезоне к роли разыгрывающего. И если ты будешь думать на поле спинным мозгом, а не серым веществом, который у тебя в черепушке спрятан, ничего из тебя не получится. Пойми, обязанности проходчика у нас выполняет Беда, твоя задача, выложить ему пас на ногу, что ты успешно делаешь. А представь, получил Иван травму, и вместо него я поставил Чижова, у кого нет такого дриблинга, как у Беды, но у него есть обострённое чувство гола. Ты ему пас может, и выдашь, но не на ту позицию, откуда он может прострелить ворота противника. Думать надо, а не можешь, — найди донора еврея и сделай себе переливание. И не обижайся я вправе так говорить, чтобы на поле у тебя не было трудноразрешимых вопросов. Да, ты неплохой футболист, но до одарённости Ивана тебе далеко, так как установки мои не выполняешь. А это говорит о твоём изъяне в дисциплине. Дисциплина бьёт класс! — поставил он точку в своих наставлениях.

После тренировки Иван шёл вместе с Лёней:

— Как ты думаешь, тренер не излишне ко мне придирчив Иван? — спросил Савельев.

— Я думаю, что ты ничего не понял из речи тренера, — ответил Иван. — А если бы понял, то не задал бы этого вопроса. И вся беда в том, что после предложения тренера «Волги» ты возомнил из себя выдающегося футболиста. Спроси у ветерана футбола и моего близкого родственника Димы Бекетова. Грамотный мужик! Ему бы по футболу идеологические труды писать или даже библию, а пишет спортивные репортажи в местных газетах. Так вот Дима бы тебе на твою ситуацию ответил примерно так: «Лёня это бывает в молодом возрасте. Не расстраивайся со временем у тебя это пройдёт». — Утешил бы он тебя. А я тебе добавлю, чтобы не случилось, от коллектива не чурайся!

Лёня шёл рассеянный и огорчённый, пытаясь, что — то сказать Ивану, но не решался. Иван заметил это и без раздумья прямо в лоб, спросил:

— Что ты Лёня замышляешь, — выкладывай?

— Я письмо написал в Крылья Советов, — неожиданно выдал он новость Ивану. — Ответ с приглашением уже получил. Я поеду во вторник туда на просмотр. Может, вместе махнём? Покажем им класс, — предложил Лёня.

— Съездить я, конечно, смогу с тобой и на просмотре для самоутверждения сыграю, но независимо от результата, в той команде я играть не буду. В футбол играть можно всю жизнь. Но запомни одно — пользуются футболисты жизненными привилегиями, только до тех пор, пока они нужны команде. Поэтому всегда нужно думать об основной профессии, которая будет кормить семью. А я в данный момент учусь на мастера и для меня важно приобрести эту профессию.

Лёня понимал, что Беда ему мудрые слова, говорит, но он хотел любыми путями ухватиться за надежду. И в своё «Я» он верил, как в бога, хотя сомнения его терзали в этот миг:

— Ты только никому не говори про мой просмотр, а то смеяться ребята будут, если отбор не пройду, — предупредил Лёня.

— Никто над тобой смеяться не будет. В тайне каждый мечтает играть в команде мастеров, но не каждый верит в свои силы, а другим вообще не в жилу там играть, но я хочу тебе сказать, что команда, которую ты выбрал это не венец славы.

Иван поехал с Лёней в Крылья Советов и, отыграв на заснеженном поле один тайм, им обоим предложили место в команде.

…Иван вежливо отказался. Просил, чтобы этот вопрос тренер оставил открытым до начала футбольного сезона, сославшись на беременность жены, а Лёня остался в команде.

Иван и не думал обманывать администрацию футбольной команды Крылья Советов, как думал вначале Лёня. Манана действительно была на шестом месяце беременности и в июле должна была рожать.

Иван попрощался с Савельевым и отправился на вокзал, где у него произошла неприятная встреча с человеком, которого он не ожидал встретить в этом регионе. Это был им, когда — то обиженный на зоне Монтёр.

Иван находился в небольшом привокзальном буфете и пил кефир с булочкой. До отправления поезда оставалось сорок минут. Он через стекло ощутил на себе потусторонний взгляд. Обернувшись, увидел, что на него в упор смотрит куча молодых ребят, одетых в модные Болоньи куртки и серые фуражки. Иван продолжил трапезу, не показывая своего интереса к компании. Но интуиция подсказывала, что эта компания относится не к случайным праздным прохожим без дела скитавшихся по вокзалу. Весь их вызывающий вид и безобразный громкий смех выдавал в них искателей приключений. Было предельно ясно, что неприятного разговора с Монтёром ему не миновать:

— Кефир пьём? — услышал он позади себя голос.

Иван, не оборачиваясь, стоял за столом, сделав вид, что не понял вопроса:

— Память потерял, что и признавать не хочешь старых знакомых, — раздался тот же голос.

К его столику подошли три человека. Иван взглянул на них и, сосредоточив взгляд на обиженном им, когда — то в лагере Монтёре, — не теряя самообладания спокойным тоном, сказал:

— Обычно старые знакомые не заходят с тыла. А когда встречаются, вначале радушно здороваются. И только потом интересуются, какими продуктами каждый из них питается.

— К тебе с фронта зайдёшь, а ты вместо приветствия в челюсть отоваришь. Думаешь, я не помню, как ты меня перекрестил в бараке?

— Ты мне, что претензии хочешь предъявить по тому случаю? — спросил Иван.

— А почему бы и нет?

Иван осмотрел полупустой буфет.

«Их трое, — этих я осилю, — подумал Беда, — примерно столько человек стоит за дверями буфета. Чтобы не было худших осложнений, надо первому затеять драку, — подсказывал внутренний голос, — пускай лучше в ментовку заберут».

Он тут же устыдил себя за такую полу — трусливую мысль и тут же отмёл её.

«Нет, нельзя за милицейские спины прятаться», — сказал он себе, и решил разговор повернуть в другое русло, не давая Монтёру усомниться в его решительности:

— А что ты в лагере с меня не спросил за тот удар? — угрожающе сверкнув глазами и резко повысив тон, спросил Иван.

— Сегодня за твоей спиной Генерала нет, — нагло заявил Монтёр.

— Ты прав, Генерала нет со мной, — он бегло прошёлся глазами по своему столику, увидав там лежавшие две вилки. — Но со мной есть две верные подружки, которые двоих из вас завалят точно. А троих я сам придушу. Понял, чертила поганый?

— Ладно, Беда, чего ты раскипятился? — спасовал Монтёр. — Шуток не понимаешь, — угости лучше водочкой собрата по лагерю?

Иван понял, что его грубый старт сработал и что его старый знакомый струсил. Все дружки Монтёра недоумённо смотрели на колючий разговор незнакомца и не понимали, как им действовать. Их дружок никаких сигналов не подавал, но что незнакомец был не из простых пассажиров, им этого объяснять не надо было. Один из компании Монтёра даже с восторгом смотрел на Ивана. Беда понял, что этот эпизод он выиграл. И не меняя своего пыла, запихнул недоеденную булочку в бутылку кефира, протянул её Монтёру:

— Это всё, чем я тебя могу угостить. Больше ты с моих рук ничего не заслуживаешь. И как тебе в голову Монтёр пришло, что я с тобой буду пить? Ты же на зоне и рядом со мной не стоял. В прачке работал, штанишки стирал, разношёрстной лагерной публике, а там были и авторитеты, и мужики, и козлы, и даже извращенцы с голубеньким цветом.

Монтёр понял, что его опозорили при дружках, и сквозь зубы процедил:

— На грубость нарываешься, законник? Я тебе объявляю Пат! Ни бежать, ни идти тебе не куда, ты в капкане!

— Не я на грубость нарываюсь, — поставил бутылку на стол Иван, — а ты ищешь себе приключений на свой худосочный зад!

…Беда взял в руки спортивную сумку. Решительно отстранив Монтёра, он направился к выходу. В это время объявили посадку. Он шёл по многолюдному переходу, когда почувствовал острую боль в бедре и тёплое ощущение стекающей по ноге крови. Обернувшись, он увидал, только убегающую спину парня в зелёной куртке и серую кепку. Лица его он не видал, — но это был не Монтёр. Иван похромал до поезда, придерживая рукой, место, откуда у него сочилась кровь. В вагоне он вытащил футболку и перевязал рану, но кровь сочиться не переставала. Иван чувствовал, что силы покидают его, прилёг на полку и сразу поплыл. Он провалился в неизвестность. Очнулся он в больничной палате:

— Оклемался? — спросила его медсестра.

— А где я есть? — спросил он.

— В больнице города Сызрань. Рана у тебя не опасная, но ты много крови потерял. Лежи и не волнуйся. За тобой скоро приедет жена. Она уже звонила. Просила передать, что выехала на машине с твоим крёстным. А около палаты в коридоре всю ночь дожидается следователь из милиции. Всё ждал, когда ты придёшь в себя.

Иван вспомнил буфет. Встречу с Монтёром, а затем острую боль в ноге и убегающую спину, исчезнувшую в толпе.

Следователю он ничего не сказал, кроме того, что приехал на футбольный просмотр, с другой области. Никого в этих местах не знает, и что нож получил в переходе возможно по случайности. Но следователь ему не поверил:

— Случайно ножи не вонзают, — сказал следователь.

— Я имею в виду, что меня могли перепутать с кем — то. Обознались и пырнули. Я вам помочь ничем не могу. Народу много шло на посадку. Я никого не видел, — отмежевался он от следователя.

После обеда в белом халате появилась Манана.

Она обвила голову Ивана и прижалась к его щеке:

— Зачем, ты поехал сюда? Ты же не собирался играть в этой команде?

— Для самоутверждения и проверить свои силы, — ответил он.

Иван лежал бледный и был очень слаб. Губы его еле шевелились.

— Ну и как, самоутвердился? — спросила она.

— Да, и удачно, мне предложили место в команде. — Он тяжело вздохнул. — Я попросил, чтобы вопрос о моём зачислении оставили открытым до начала сезона.

— Никуда больше я тебя от себя не отпущу, — строго сказала Манана.

— А ты зачем приехала сюда? Дорога дальняя, а тебе рожать скоро, — возмутился Иван.

— Твои родители не знают ничего. Я им не стала сообщать. Побежала к дяде Грише, он сразу машину нашёл, и мы с ним через Мордовию поехали. Какие страшные места, — покачала она головой, — но доехали быстро. Аркадий, хороший водитель. Ехал без отдыха. Я поехала потому, что в пути тебе потребуется медицинский уход.

Они вышли из больницы. У входа стоял автомобиль «Волга». На переднем сиденье, рядом с водителем сидел дядя Гриша:

— Что крестник, очухался? — вместо приветствия спросил он, — кто, тебя пописал?

— Есть одна сявка из Куйбышева. Монтёром обзывают. На железке промышляет мелочью. Вспомнил старые лесные обиды и по шушарски ударил.

— Сейчас подождём немного, друг мой Керн подъедет. «Этот абориген «Карты мне свои покажет», — сказал Часовщик.

…Керн подъехал на такси. Это был жилистый мужчина, с железными зубами во рту и с разрубленной пополам губой.

Он поприветствовал всех сидящих в машине и сказал:

— Поезжайте за мной, перекусить сытно надо.

Волга устремилась за такси.

Такси остановилось около добротного бревенчатого дома:

— Машину загоняйте во двор и проходите в дом, отдыхайте, а утром со свежими силами тронетесь в дорогу.

Волга заехала во двор, где у забора возвышалась большая поленница дров, и рядом стояли неказистые козлы для распилки дров. Двор был небольшой и ухоженный. Он был очищен, полностью от снега и на земле не валялось ни одной соринки. Даже около забора, где были сложены дрова, следы метлы невозможно было не заметить. Ясно было одно, что в этом доме присутствует хозяйская рука.

Дверь им открыла женщина с большой косой, собранной в пучок на голове. Все прошли в дом, кроме дяди Гриши и Керна. Они остались на крыльце.

Дядя Гриша, прикатил на своей тележке, когда стол дымился от наваристых горячих щей. Домна, — так звали хозяйку дома, суетилась около стола, не разрешив Манане помочь ей:

— Кушайте всё, что стоит на столе, и отдыхайте. Пиво и водка в холодильнике, если что надо будет, позовёте меня. Я пойду во времянку к себе, прилягу.

— А почему она с нами не осталась? — спросила Манана, когда дверь за Домной закрылась.

— Сытая она, — засмеялся Аркадий, — в этом доме не положено много вопросов задавать, как понимаю я.

— Правильно Аркаша понимаешь, — отстёгивая свою коляску, вторил ему Часовщик, и ловко подтянувшись за спинку стула, он занял сидячую позицию.

Они все выпили и плотно поели. Иван уснул на коленях Мананы, на старой кушетке. Аркаша устроился спать в соседней комнате. А дядя Гриша сидел за столом и смотрел телевизор, не забывая периодически наливать себе водочки.

Проснулся Иван от грохота падавших стульев. Он подумал, что Часовщик перебрал и свалился на пол, но когда открыл глаза, то увидал валявшего на полу Монтёра и парня, который был с ним в буфете. Манана тоже проснулась и встревожено смотрела на новых гостей дома.

Из другой комнаты вышел заспанный Аркадий.

— Вот и мясо привезли? — сказал он.

Монтёр, увидав на кушетке бледнолицее лицо Беды, подполз к нему на коленях:

— Беда прости, я не хотел тебе за падло делать.

— Убери свои руки от меня ишак паршивый, — прохрипел спросонья Иван.

На Монтёра противно было смотреть, но Ивану приятно было, как он перед ним унижается. Это чувство непередаваемое, когда приходит час расплаты подонка и врага. Это чувство стирает полученные раны от злодея, придаёт новые силы. А главное вкачивает в человека веру в справедливость и уверенность, что зло неминуемо будет наказано, — так в эту минуту думал Беда.

— Дочка, — обратился Часовщик к супруге Ивана, — подожди нас в соседней комнате, а мы здесь потолкуем.

Манана встала и прошла в другую комнату.

В это время Монтёр получил удар ногой в бок от Аркадия.

Второй парень лежал на полу, не поднимая головы:

— Их можно не долбить уже, мы по дороге несколько раз привал делали для профилактики почек, — сказал Керн. — А этот, — кивнул он лежавшего на полу парня, — в штаны наделал сволочь. Это он соизволил ножичком побаловаться по указке Монтёра.

— Ты знаешь, про сволота противный, сколько стоит его нога? — спросил Часовщик у Монтёра.

— Я всё возмещу, я работать буду. Простите меня? — плакал Монтёр.

— Ты говорят, пат объявил моему крестнику, а мы тебе мат объявляем, — соскочил Часовщик со стула на свою коляску. Закрепив её ремнями, он подъехал к парню, распластавшему на полу. Взяв его за волосы, дядя Гриша приподнял не голову, а хорошую отбивную с кровью.

— Полюбуйся на своего самурая, — сказал он Ивану.

Услышав шум, в комнату вернулась Манана:

— Ему надо помощь оказать, — проявила она сердоболие.

— Домна окажет, — сказал Керн.

— Аркаша ты выспался? — отпустил Часовщик голову парня на прежнее место.

— Я как вновь на свет народился, свежий и блестящий, — ответил Аркадий.

— Тогда собираемся, поехали домой, — сказал Часовщик, — а с этими чехами Керн, знаешь, что делать. Дай им работу денежную. Пока за покалеченную ногу не отработают, из кабалы их не выпускай. Будут знать на кого ножички запрещено точить.

— Куда вы на ночь, глядя, поедете Григорий? — сказал хозяин дома, — отдохнули бы, а утром отправились.

— Ночью ехать лучше. «Дорога свободная, — сказал Аркадий, — к утру будем дома».

Керн открыл окно, выходящее в сад.

— Домна, — крикнул он, — собери гостей в дорогу. — А мы давай Григорий с тобой со свиданьем и с отъездом по чарке выпьем, — сказал он.

— И я с вами выпью, — неожиданно изъявила желание Манана.

Появилась заспанная Домна. Она достала из холодильника продукты и сложила в сумку Ивана.

— Водку не забудь и вина для женщины, — напомнил Керн Домне.

— Не учи, сама знаю, — проворчала Домна.

Перед дорогой все сели за стол, выпили, закусили. После чего гости сели в машину и уехали. Иван всю дорогу не спал. Он, то лежал на коленях Мананы, то вставал и долго смотрел в окно. А Манана, запустив свою ладонь в густые волосы мужа, нежно массировала его голову.

— Проезжаем «всесоюзную здравницу», в которой меня лечили до войны, — сказал дядя Гриша, когда подъехали к Потьме. Сейчас, где — то километров восемьдесят до станции ЯВАС будут тянуться одни лагеря. Вся Мордовия — это громадный памятник Сталинским лагерям, — печально изрёк он.

— Дядя Гриша, а что с теми подлецами сделают ваши знакомые? — спросила Манана.

— Работать заставят. За грехи надо платить, а у них бабок нет. Отработают ножичек, — получат вольную. А иначе этих тупоголовых барбосов не перевоспитаешь.

— А в этих ваших здравницах, разве их не перевоспитывают?

— Если у человека мозг изуродованный, то это на всю жизнь. В лагерях большая часть заключённых сидят оступившиеся люди, их перевоспитывать не надо, но нередко бывает, что спрятали молодого парня за решётку, а его мозг, в процессе изоляции прогнил на нарах. Примерная история получилась и с этим Монтёром. Керн рассказывал, что в прошлом он работал продавцом в универмаге. Пройдёт время, он забудет про этот случай и вновь начнёт обирать пьяных на вокзалах, пока ему мозги не вышибут.

Утром они подъехали к дому. Иван, прихрамывая, забрался на третий этаж. Длинный коридор, когда — то бывшего женского общежития предрекал нежелательную встречу со вторым тренером команды Шелеховым, который жил с ним на одном этаже.

«Обычно в жизни так и бывает, чего опасаешься, с тем обязательно столкнёшься», — подумал Иван, и Шелехов как по заказу вышел с перекинутым через плечо полотенцем. Он направлялся в санитарную комнату. Увидав Ивана с женой, подошёл к ним, поздоровался и спросил:

— Вы куда исчезли? — Я в вашу комнату по несколько раз в день стучу, ни ответа, ни привета. Глухая тишина. — Он перевёл взгляд на Ивана, — все с ног сбились. Ни тебя, ни Лёни, какой день нет на тренировке.

— Боря я ещё недельку отдохну. У меня на бедре такой большой фурункул вырос. Если сегодня не прорвётся, то завтра резать будут, — не стал Иван посвящать тренера в истинные причины его отсутствия на тренировках.

— На пороге весна, обычное дело. Нехватка витаминов. Авитаминоз не дремлет. Пропей поливитамины, — посоветовал тренер.

— Борис Григорьевич, я его пою всеми необходимыми препаратами. Скоро я поставлю Ивана на ноги, — пообещала Манана.

— И поскорей бы, — Шелехов повернулся и направился к своей двери. Затем вновь повернул голову в сторону Беды, добавил: — Чуть не забыл Иван. Больничный лист можешь не оформлять. Вы с понедельника до осени только тренируетесь и играете. От работы освобождена вся команда.

— Я знаю, — ответил Иван, и открыл дверь своей комнаты.

Он сразу упал, не раздеваясь на диван, и проспал так до обеда. Его разбудил Сериков.

За чаем, Иван рассказал всю правду его отсутствия, скрыв только истину полученной травмы:

— Ну что же, этого следовало ожидать, — высказался тренер. — У меня было предчувствие, что Савельев нас покинет. Плохо, что он не очень красиво ушёл, а по — подленькому сбежал.

— Он не сбежал, а поехал на просмотр, не думая, что отбор будет удачным, — оправдывал Лёню Иван.

— Приличные люди подобные вопросы в первую очередь решают с тренером. Я четыре года с ним занимался, неужели человеческого «Спасибо» и «До свидания» не заслужил? Скажу тебе по секрету: у моего второго тренера Шелехова большие связи в футбольном мире. Мы с Борей не раз обговаривали тему вашего перехода в команду мастеров, но форсировать не стали. Хотели понаблюдать за вами ещё годик.

Сериков был, безусловно расстроен, хотя виду и не подавал:

— Ладно, бог ему судья. Приживётся в том коллективе, в чём я искренне сомневаюсь, будем считать это нашим общим успехом. А тебе большое спасибо, что не бросил команду в решающий момент. Задачи перед нами в этот сезон поставлены великие. Если станем чемпионами области, директор завода даёт деньги на участие в Чемпионате страны класса «Б».

Тренер поблагодарил за чай Манану, попрощался и ушёл, сказав перед уходом, что у Савельева будущего в футболе нет, и не будет в чужой команде.

…Лёня Савельев, появился на стадионе через две недели.

Он был в спортивном костюме с эмблемой клуба Крылья Советов и модных чехословацких кроссовках фирмы «Бота»

Радостный и весёлый, рассказал команде, как он устроился в чужом городе, как проводит тренировки команда мастеров.

После он подошёл к Ивану, увидав, что тот последним идёт в раздевалку с поля:

— Кто тебе сейчас пасы выдаёт? — спросил Лёня.

— По твоему краю играет мой родственник, ветеран Дима Беркутов, он неплохо справляется со своими функциями, так — что твоего отсутствия я с ним пока не ощущаю.

— Иван, что ты думаешь о Крыльях? — Тебя ждут там, — шептал Лёня. — Меня отпустили сюда, с условием, что я должен возвратиться назад непременно с тобой. Тренер сказал, без Стрельцова не приезжай. Это он тебя с Эдиком сравнивает.

— Нет, Лёня я никуда не поеду, — отказался твёрдо Иван, — я через месяц отцом стану, поэтому никаких разговоров о моём отъезде не может быть и речи.

— Ты понимаешь, от чего отказываешься? — от славы и жизненного комфорта. Ты кощунственно относишься к себе и к футболу, — нервно дергался около Ивана Савельев.

— Лёня, я не девушка, не надо меня уламывать. Сказал нет и баста. Завязывай эту тему, а то у меня во рту от твоих слов кисло стало.

Савельев был обижен отказом Ивана и, не прощаясь, ушёл со стадиона. И что у него было на сердце в этот час Беде оставалось только догадываться.

…В этом сезоне, Лёня в основном составе новой команды не играл. Слух был, что своё мастерство он шлифует в дубле. Иван летом стал отцом, у него появился сын Альберт. В этот день Часовщик пригласил Ивана к себе, обмыть сына.

Иван пришёл к нему с выпивкой и закуской, позже к их компании присоединились родители Ивана, спустившись со второго этажа на первый.

Иван знал, что праздновать они, возможно, будут всю ночь, и собрался уходить к себе, но его остановил Часовщик:

— Погоди, открой верхний ящик комода, там свёрток в розовой бумаге. Возьми его, — дома откроешь, — Монтёр прислал с извинениями, — сказал он.

Дома Иван порвал склеенную бумагу. По столу скользнули гладкие купюры. Он пересчитал деньги, их оказалось полторы тысячи рублей.

«Кстати, — подумал Иван, — на эти деньги можно купить автомобиль Победу. Неплохой подарок для семьи»

Иван положил деньги в сервант и вслух сказал:

— Манана придёт и сама найдёт применение этим деньгам, но на ружьё я себе обязательно выделю из этой суммы.

Он удовлетворённый завалился на диван, но спать ему не дали. В двери раздался настойчивый стук. Иван открыл дверь. Шумно в комнату ввалились Шелехов, вратарь Гена Бекетов и левый нападающий Миша Марзанов. Это были ветераны команды, которые играли последний год, и за последнее время часто нарушали режим. В руках у них было вино, свежие огурцы и пучки с редиской:

— Ты чего так рано на ночлег устроился папаша, — сказал Миша, — на улице ещё светло. Мы специально поздравлять пришли к тебе домой. Знаем, что ты не любишь публичной пышности.

Он открыл дверь и с порога вкатил детскую коляску, в которой лежали все необходимые вещи для будущего ребёнка:

— Это тебе от профсоюза и от команды, — сказал Боря Шелехов, — а сейчас давай стаканы, сына твоего будем обмывать.

Когда они выпили всё вино, Гена Бекетов предложил взять ещё вина и всем скопом идти купаться на Волгу. Все безоговорочно поддержали это предложение. По пути нарвали кислых неспелых яблок для закуски.

— Ребята, поехали на речном трамвайчике? — предложил Миша, — сядем на корме и там выпьем. Последний рейс делает он.

Возражать никто не стал и против этого предложения. Взяв в буфете печенье и бутылку крюшона, они расположились на корме, откуда как на ладони просматривалась вся Волга и ночной светившийся огнями областной центр. Волга походила на огромную речную — судовую улицу. Несмотря на позднее время, по реке проплывали важные аристократы — современные дизеля: теплоходы, крылатые метеоры, корабли типа река — море и буксиры, тянувшие за собой гружёные баржи. Размеренный ритм навигации заметно ощущался. Чайки вечные альбиноски, летали небольшими стаями, издавая звуки кликушества, как бы говоря, есть хотим. И периодически с соколиной сноровкой камнем кидались на брошенное им футболистами печенье.

По левую сторону на возвышенности раскинул город свои исторические памятники с древним кремлём и знаменитой многоступенчатой уникальной Чкаловской лестницей. Купола Рождественской — Строгановской церкви царственно смотрели, одаряя город своим благолепием. Картина города и ночной Волги была неописуемой, от неё веяло ужасно чем-то родным, от чего душу разворачивало как свадебную гармонь.

…Обратно ехали уже без вина. Побросав пустые бутылки, и остатки печенья за борт Миша Марзанов и Гена Бекетов решили до берега добраться вплавь, заключив при этом пари на две бутылки вина, кто к берегу приплывёт первым. Боря после выпитого вина, находился в полнейшей абстракции, а Иван разбил руки спорщиков и дал команду на старт.

Они разделись и махнули через борт. До берега проплыть нужно было двести пятьдесят метров. Когда трамвайчик пристал к дебаркадеру Иван взял одежду пловцов, подхватил тренера, и с ним вышли на берег смотреть финиш друзей.

Шелехов сразу уснул, развалившись на прибрежном песке,

а Иван ходил вдоль берега, вглядываясь в полутёмную гладь Волги, и кричал:

— Гена, Миша, плывите сюда мы здесь.

Голос его уже сорвался до хрипоты, но они не появлялись. Прошёл час, как они сошли на берег. Иван забеспокоился. Оставив спящего на песке Бориса, он побежал на спасательную станцию.

Там он встретил знакомого мужчину с их двора Эдика Крестова, который работал водолазом:

— Эдик выручай? — кричал Иван, — Мазан и Бекет Генка пропали. Уже больше часа прошло, как они с трамвайчика нырнули.

— Боюсь Иван, что поздно, — десять минут назад диспетчер сообщила, что спасатели с того берега подобрали два изуродованных тела, попавших под лопасти дедушки речного флота, парохода Ушинский.

Иван моментально отрезвел от услышанной горькой вести.

— Может это не они? — задал он глупый вопрос, не веря, что страшная трагедия произошла с его друзьями.

— Иван, у нас днём пьяные не заплывают на середину Волги, а ночью тем более. Если ты говоришь, нырнули через борт, значит они. Сейчас буду звонить диспетчеру, сообщу информацию о них. Жалко ребят, как людей и как футболистов. Команда наша теперь оголилась. Где теперь такого вратаря найдёшь, как Бекет? — причитал Эдик.

Футболистов хоронили пол завода. Для команды это был коллективный стресс. Шелехов считая себя ответственным за происшедшее, покинул от стыда город. Иван, тоже с себя вины не слагал, так, как разбивал им руки и давал команду старта.

— Виновато во всём вино, — говорил Сериков. — Утрата большая, но жизнь продолжается. Необходимо мобилизовать свои силы и вперёд. Надо решать поставленные перед нами задачи. А если нюни будем распускать, то грош нам цена.

Как невелико было желание команды выйти в лидеры, но потеря опытных футболистов сказывалась, особенно много прорех было у молодого голкипера Геры Носкова.

Водник был третьим в Чемпионате области на этот сезон, пропустив впереди себя команды «Радий» и «Чайку». На спартакиаде они не играли в этот год. Силы были измотаны.

И вновь некоторые болельщики забыли дорогу на стадион, что задело за живое, как команду, так и дирекцию завода.

КОРОТКОЕ ЗАМЫКАНИЕ

…Отец Ивана Роман вышел на пенсию. Его родители осуществили свою заветную мечту. Купленный ранее близ города в деревне Осинки небольшой дом, который со временем превратился во дворец огромных размеров, привёл их к постоянному месту жительства. Родители переехали туда жить, оставив квартиру сыну Ивану и его молодой семьёй. Иван помогал отцу в свободное время делать пристройку к дому и баню. Часть денег, которые ему передал Часовщик, ушли на реставрацию дома.

В выходные дни, он с семьёй постоянно навещал родителей. Иногда приезжали и старшие сёстры со своими семьями. Тогда маленький домик превращался в сплошной муравейник.

Четыре месяца прошло, как Манана принесла Альберта из роддома, и вновь запланированная беременность округлила её живот. Иван очень счастлив был с женой, о такой жене можно было мечтать. Она была ему не только супруга, но и мать. Ходила и убирала за ним, как за маленьким ребёнком разбросанные им вещи. Тщательно следила за его гардеробом, а главное придирчиво смотрела за его здоровьем. Когда приезжали в деревню к родителям, она в первую очередь делала медицинский осмотр, пенсионерам.

— Здоровый, я как бык, говорил ей отец, — что меня смотреть каждый раз.

— Я должна постоянно вас наблюдать, — объясняла она родителям. — Чем дольше проживёте вы, тем дольше я буду счастливо жить с вашим сыном. Он же ваши гены носит.

— Ну, если так, тогда валяй, смотри. Мне не жалко, — довольно отвечал отец.

За месяц до нового года на своей машине приехали её родители с Абхазии, посмотреть на самого младшего внука. Они неделю гостили у дочери и зятя. За это время вся квартира пропахла мандаринами и грецкими орехами, которые они привезли с собой целый багажник. Затем они забрали дочь с внуком к себе на родину, обещав, что на новогодние праздники обязательно привезут её поездом.

…Иван остался в одиночестве. Вечерами он ходил на тренировки и посещал школу мастеров. Скучать было некогда. Иногда спускался на первый этаж к Часовщику, где они играли с ним в карты терц или третями. Нинка любительница подсказывать дяде Грише, всегда получала хорошего тумака от него. Тогда она переходила на сторону Ивана и начинала лезть в его карты, после чего Иван постоянно проигрывал и шёл домой к телевизору.

Однажды после очередного проигрыша он вышел из квартиры дяди Гриши и увидел в темноте чей-то мужской силуэт около окна. Но в глаза в первую очередь бросилась большая спортивная знакомая сумка, взгроможденная на подоконник. Это была сумка Лёни Савельева:

— Ты никак с вещами приехал? — протягивая руку, спросил Иван.

— На праздники я новогодние прибыл, но завтра утром уеду, — ответил он и протянул Ивану руку. — С поезда зашёл к родителям, повздорил с ними и прямо к тебе.

— Тогда пошли в гости чайку попьём? — Расскажешь, как тебе живётся и играется в дивизии мастеров.

Иван открыл дверь, пропустив вперёд себя гостя.

— Это чего у тебя так мандаринами пахнет в квартире? — спросил Лёня.

— Родичи жены привезли цитрусов и орехов грецких — завалили всю квартиру ими.

— А у меня к твоим фруктам напиток имеется хороший, — доставая из сумки две бутылки армянского коньяка, сказал Лёня.

— Я, по правде сказать, очень разозлился на спиртное после несчастного случая с нашими ребятами, — произнёс Иван. — И выпил последний раз на их поминках. Но такой коньяк грех не выпить. Пять звездочек! — восхищённо покрутил Иван бутылку в руке. — В любом количестве, для меня это будет не яд, а лекарство!

— Слышал, я про вашу беду, которая сказалась на результате областного Чемпионата, — произнёс мрачно Савельев.

— Лёня, не надо в моём присутствии упоминать слово беда, ты забыл, что я не люблю, когда близкие мне люди часто употребляют это слово.

— Извини, действительно забыл? — оправдывался Лёня.

Они пропустили по рюмке и принялись очищать мандарины, целиком засовывая их в рот:

— В детстве я их ел дольками, а сейчас не могу, — сказал Иван. — Мандарин у меня ассоциируется с футбольным мячом, и варварски уничтожать его по кускам я не могу.

И он следом послал в рот ещё одну мандаринку.

— С такой роднёй тебе цитрусы можно большими дозами употреблять, а для меня этот плод всегда был лакомством.

— Лёня, ты же пришёл не на мандарины меня разводить, я чувствую это. У тебя не срослось, видимо в чужом городе с футболом. Тебе исповедоваться необходимо.

Лёня налил ещё по рюмке коньяка. Они повторили.

— Я бы не сказал, что совсем не срослось, — почесал он за ухом. — Я играю, но только не за основной состав, а за дубль. У меня на поле без тебя происходит самое настоящее короткое замыкание. Я играю на высоких скоростях, выдаю хорошие пасы, но, ни тем игрокам. Я часто вспоминаю слова тренера «Волги», и нашего тренера, когда они говорили, что без Беды я никто. Мне сейчас бывает и в дубле приходится сидеть на скамейке запасных. А я хочу играть.

— Ну и играй, кто тебе не даёт. Возвращайся назад пока не поздно. Сериков обиды на тебя не держит. Место в команде тебе всегда найдёт.

— Нет, — это исключено, — отверг он предложение Ивана.

— Я вкусил шикарной жизни высшего футбола. Понимаешь, у них каждый день праздник. Тренировка обязательный праздник, а матч двойной праздник. Я знаком косвенно со многими знаменитостями Советского футбола. Это такое счастье, крутится около них, и быть в кругу событий всего мирового футбола. Меня прельщает такой футбол. И пятиться назад я не буду. Всеми путями я буду пробивать бетонную стену команды мастеров. Я уже стою на бровке поля — вот, если бы ты был со мной. Я бы заиграл, — сожалея, произнёс Лёня. — Ты не злись только, но меня обязали сделать тебе ещё одно предложение. Я знаю, что ответ им привезу нулевой, без тебя. Вижу, ты улучшил свой быт. Хотя я от предков своих знал всё о тебе. Куда ехать, от такого уюта?

— Ты сам ответил за меня, так и передашь руководству клуба, и Манана у меня опять беременная. Сейчас на родине у себя отдыхает. Куда я поеду от своей родни? И такой природы, чем у нас, едва ли где найдётся лучше. Ты не забывай, я к охоте пристрастился. Пока считаю себя новичком в этом деле, но подобный отдых мне по душе. И я тебе скажу, класс игры нашей команды мало, чем отличается, от команды мастеров. Всё дело в том, что у них есть деньги на высшую лигу, а у нас, их нет. Так мне Боря Шелехов сказал, а ему я верю.

— Возможно, он и прав, я столкнулся там с денежным вопросом, который и загнал меня в тупик, — задумчиво произнёс Лёня. — Мне без намёков сказали, чтобы играть в команде, нужно изрядно потратиться. Скамейка запасных говорят длинная, кто платит того, и выпускают на поле. А у меня, откуда деньги. Вот приехал к родителям просить, а меня отец отругал за это. Раскричался, не знаю, как: — «говорит за деньги можно жетон мастера спорта купить, а само мастерство не купишь. Таких мастеров быстро распознают болельщики, и потом кричат с трибун непотребные слова вместе со свистом. А это позор, не только футболисту, а всему руководству команды. И тогда тебя начнут постепенно отлучать от поля. Потом бутсы с футболкой подарят на прощание и помашут ручкой».

— Правильно отец тебе сказал, — вымолвил Иван, — он сам бывший футболист и понимает закулисный спорт. По правде сказать, мне самому не верится, что у нас есть такие функционеры, но серых и бездарных пинальщиков нередко можно встретить на поле. А потом узнаёшь, что это сынок, известного «генерала» из обкома партии, который зачислен в команду по звонку влиятельного папы.

Иван встал и достал из серванта шкатулку, где лежали документы на оружие, несколько пар запонок и золотой брегет, который не ушёл от внимания Савельева. Он порылся в шкатулке и вытащил сложенный лист ватмана.

— Смотри, — протянул он лист Лёне, — это мой друг Румба, портрет, нарисованный в зоне. Его отец большой партийный бос. Коля порвал с ним все отношения и назло сел в тюрьму. Папа хотел, чтобы Коля учился в консерватории по классу скрипки, а Коля терпеть её не мог. С большим трудом, окончив музыкальную школу, он спрятал скрипку под диван. Папа всё сделал, чтобы Колю зачислили в консерваторию. Но он втайне от него, забрал документы и отнёс в цирковое училище. Он любил фокусы и стал постигать ремесло иллюзиониста. Узнав про его самовольство, папаша сделал так, чтобы Николай Румбов был отчислен из училища. После этого Коля и бросился во все тяжкие грехи, конфликтуя с законом.

Савельев, как показалось Ивану, его совсем не слушал, а думал о чём — то другом.

— Ты понял, о чём я тебе хочу сказать? — вопросительно посмотрел Иван на Лёню.

— Понял, — бросив взгляд на шкатулку, сказал он, — но в лиге, мне место всё равно найдётся.

— Ничего ты не понял. «У тебя действительно короткое замыкание», — сказал Иван, убирая шкатулку на старое место, не обратив внимания, что содержимое шкатулки заинтересовало его друга. Хотя он быстро и отвёл взгляд, сделав равнодушный вид, но нужный вопрос задать, не забыл:

— Иван ты не возражаешь, если я у тебя до шести часов утра тормознусь? — У меня поезд в семь двадцать утра отходит.

— Ночуй места много, только будильник заведи. Завтра выходной, можем проспать. Мне вставать рано некуда, мечтаю подольше поспать.

Давай с тобой по рюмочке ещё выпьем, и будем устраиваться спать.

— Если завтра спешить некуда можно и подольше посидеть, — заметил Лёня.

— Тогда наливай, посмотрим, какой аппетит будет после очередной рюмки, — сказал Иван.

…Они просидели за коньяком и разговорами до двух часов ночи. Потом Иван, опьянев от выпитого коньяка, ушёл к себе в спальню, отдав в распоряжение Савельеву диван в зале.

Лёня не спал он, сидел за столом пил маленькими глотками коньяк и закусывал орехами, одновременно думая о своём трудном положении. Под утро, он открыл сервант, взял дрожащими руками шкатулку и извлёк оттуда за цепочку брегет. Опустив его в карман брюк, он оделся, положил в сумку недопитую бутылку коньяка и несколько мандаринок, затем тихо захлопнул за собой дверь. В поезде Лёня часто ходил в туалет, доставал часы и любовался ими. В это время он был уверен, что с таким богатством вопрос зачисления в команду будет обязательно решён. Когда поезд прибыл до места, он пришёл в своё общежитие, бросил сумку под кровать и поехал на стадион.

Администратора команды Долина он застал в своём кабинете. Тот удивлённо взглянул на него и спросил:

— Ты, что не ездил домой?

— Ездил, — только с поезда. Я приехал без положительного ответа. Беда наотрез отказался ехать сюда, у него жена опять беременная и вечерами он учится.

— Жалко, парень он интересный. Команду бы нашу укрепил своим присутствием, — огорчённо выдавил из себя Долин.

— Я ему всё объяснил, но он, ни в какую не соглашается.

Лёня с дрожью на ресницах взглянул на администратора, и его лоб покрылся моментально потом. Он вытащил часы и положил перед администратором:

— Вот, — робко произнёс он.

— Что это? — с удивлением посмотрел на Савельева Долин. Потом взял в руки брегет:

— Занятная вещица, — сказал администратор, протягивая часы назад Савельеву.

— Этого хватит, чтобы меня в заявку включили на следующий футбольный сезон? — выпалил Лёня.

— Не понял? — вновь удивился Долин и сразу нахмурил брови.

— Геннадий Фёдорович, вы же сами мне пояснили, чтобы в команде играть, нужны деньги.

— Да я говорил так, но не в том плане, что ты можешь купить место в основном составе. Ты понимаешь, что ты мне предлагаешь? Забирай сейчас же свой раритет и уходи немедленно отсюда. Вон ты значит, как истолковал мои слова?

Долин разошёлся не на шутку. Он встал с кресла и начал отчитывать Лёню и объяснять правильность, когда — то сказанных им слов для незадачливого футболиста:

— Я имел в виду, что посредственность мы на сборы и игры возить за клубные деньги не собираемся. Есть свои деньги, — то, пожалуйста, катайся, набирайся опыта у мастеров. Можешь ехать с основным составом тренироваться хоть в Крым, хоть на Кавказ. Каждые сборы — это повышение твоего мастерства. Из дубля Коноплёв и Юдин так и делали. У них материальные возможности позволяли кататься с командой два года подряд. Этот сезон они включены в основной состав, а ты Лёня пока сыроват для высшей лиги. Для полуфабрикатов у нас есть дубль. Уходи. Видеть тебя не хочу, — указал он Савельеву на дверь.

Когда Лёня вышел из кабинета Долин взял телефон и позвонил главному тренеру.

— Алло, Анатолий, ты меня слышишь? — Возвратился наш Савельев и приехал он ни с чем. Я думаю, он неправильно говорил с Бедой, — кричал в трубку Долин. — Ты знаешь, в этом возрасте многим молодым присуща зависть. Вот он её возможно и проявил, не донёс Беде всех наших предложений. Я думаю, мне самому ехать надо к нему. Встретится с ним лично и его тренером, и на месте все детали обговорить. Это будет надёжнее.

…Савельев, стоял у полуоткрытой двери кабинета и весь телефонный разговор слышал. От услышанной речи Долина, он сломя голову бросился бежать со стадиона. Сев в автобус он приехал в общежитие. В голове у него был сплошной ералаш. Сердце от страха и волнения сильно билось в груди.

«Что делать? — зачем я связался с этими часами, — терзал он мысленно себя, — надо срочно избавиться от них. Продать какому — ни будь коллекционеру или сдать их в скупку, и бежать из этого города. Искать другую команду. В Саратов или Казань надо ехать, попробовать там свои силы».

Он вытащил из шкафа сумку, достал паспорт, и недопитую бутылку коньяка. Допив содержимое, из горлышка не закусывая, он катом ноги опорожненную бутылку отправил под кровать. После чего в обуви растянулся на постели.

Немного успокоившись и обдумав план дальнейших действий, он встал с кровати и вышел на улицу. Ноги без задержки сами понесли его к торгсину, который находился недалеко от железнодорожного вокзала.

Приёмщик сидел в застеклённой будке.

Савельев достал брегет, и просунул их вместе с паспортом ювелиру в маленькое окошко:

— Хорошая вещь, — восхищённо сказал он, — но для меня это будет лом. Всё пойдёт на переплавку.

— А в какую сумму вы их оцените? — спросил Лёня.

— Точно сейчас не могу сказать, нужно внутренности выдирать и на весы кидать, но думаю не меньше штуки вместе с цепью. Сегодня у меня такой суммы нет. Давай я тебя запишу на третье января, деньги будут в этот день, — пообещал ювелир.

— Пишите, я приду третьего января обязательно.

Леня забрал часы и паспорт назад, не обратив внимания, что за ним наблюдали две пары зорких глаз.

Он вышел из магазина. За ним следом на расстоянии следовал парень с ученическим портфелем в руках, и девушка в каракулевой шубке.

Лёня часто останавливался и пристально озирался по сторонам.

Не заметив, ничего подозрительного он шёл дальше.

«Пойду на вокзал, куплю билет в Саратов на пятое января. Покажусь там, в Соколе, — команда вроде неплохая, может место для меня найдут? Не получится, оттуда в Казанскую Искру махну», — рассуждал он сам с собой.

…На вокзале он постоял около кассы в очереди пятнадцать минут. Купив билет, покрутил головой по сторонам и решил зайти в ресторан. В ожидании богатого заказа он стал осматривать посетителей ресторана. Их было немного, так как был день, а не вечер. Рядом с его столиком присела молодая пара. Красивая девушка села напротив, и он с восторгом разглядывал её прекрасные черты лица. Когда их взгляды встречались, он резко поворачивал шею, отводя лицо от неё, или подпирал свою голову руками, закрывая ладонями глаза. Девушка поймала его заинтересованный взгляд и тут же незаметно для него оказалась около его столика:

— Можно ваше меню посмотреть? — услышал он женский голос.

— Да, пожалуйста, только это не моё меню, а ресторана, — смущаясь, ответил он.

— Простите, я неправильно выразилась? — сказала красивая девушка.

— Всё нормально, мне оно уже не нужно, я сделал себе заказ.

Она села за его столик и стала знакомиться с ресторанной кухней:

— А вы часто здесь бываете? — спросила она, — может, подскажете нам с братом, какое в этом ресторане самое вкусное блюдо?

— Нет, я редко захожу сюда, но беру бифштекс с яйцом или антрекот. Спросите у официантки, она вам посоветует, — сказал ей Лёня.

Подошла официантка, принеся на подносе графинчик водки и салат из осётра:

— Извините, — обратилась она к Лёне, — ваш бифштекс будет готов минут через двадцать.

— Ничего страшного, я подожду, мой поезд не сегодня отходит, — ответил ей Лёня.

— А наш поезд сегодня отправляется, — взглянула девушка умоляюще на официантку. — Вы не могли бы обслужить наш столик? — попросила она, показывая на стол, где сидел её брат.

— Я этот столик не обслуживаю, пересаживайтесь сюда. Я у вас заказ приму, если вы торопитесь, — вежливо посоветовала ей официантка.

Девушка повернулась к брату, который сидел за столиком и от безделья разглядывал большую люстру в центре зала ресторана:

— Петя, иди сюда, садись, — позвала она брата.

Брат отодвинул стул, стоявший около Лёни и сел с ним рядом.

— Пока вы ждёте свой заказ, можете воспользоваться моим графинчиком, — предложил Лёня. — Мне как — то неудобно при вас одному пить.

Их долго уговаривать не пришлось. Брат смело взял графин в руку и стал разливать водку.

Савельев обратил внимание, что на фаланге указательного пальца у брата девушки нанесена татуировка в виде перстня с американским долларом. Брат посмотрел на Лёню и сказал:

— С уговором, что с нашего графина вы тоже выпьете?

— С превеликим удовольствием, — опрокинув рюмку в рот, произнёс развеселившийся Лёня.

Девушка, сделав глоток, отставила рюмку и стала вилкой ковырять салат. Она, явно ему нравилась. Лёня заметил, что незнакомка тоже свой взгляд подолгу задерживает на нём:

— Куда вы направляетесь, если не секрет? — спросил он у девушки.

— Домой мы едем в родной Саратов, — закусывая салатом, сказал брат, — мы сюда на похороны приезжали.

— Отцу помогали мачеху похоронить, — добавила девушка.

— А я тоже скоро туда поеду, — известил их Лёня, — думаю пристроиться там, в футбольную команду.

— Заезжайте к нам в гости, мы в Агафоновке живём, — пригласила девушка Лёню, — меня совсем просто найти. Я на вокзале работаю в пирожковой кухне. Спросите Милю, и я выйду.

— Очень приятно Миля, а меня Лёня зовут. Я футболист, — представился он.

Они выпили ещё по рюмке из графина Лёни. Затем им принесли два полных графина, которые они осушили.

Лёня был уже готовый и без стыда изливал свои симпатии Миле.

Миля отвечала тем же, даря ему при этом очаровательную улыбку. Потом она вырвала листок из записной книжки и записала свои Саратовские координаты.

Когда Лёня начал пригибать голову к столу старший брат Мили, незаметно ощупывая его карманы, говорил:

— Всё Лёня, ты отдыхай нам пора идти, в Саратове встретимся!

— Нет, я пойду с вами, — пьяно настаивал он. — Я должен вас проводить. Я просто обязан это сделать!

— Хорошо проводишь, но нам до поезда ждать ещё два часа, — сказала Миля. — Мы хотим сходить в магазин «Сластёна» и купить конфет. Ты закажи себе кофе или чай и подойдёшь к магазину, мы там тебя встретим.

— Ладно, идите я сейчас быстро, — вытянул он руку с согнувшей ладонью.

Миля подошла к Лёне чмокнула его в щёку, и они ушли, оставив нового знакомого пить кофе в полупустом ресторане.

Выпив невкусное и холодное кофе, Лёня, шатаясь, вышел из ресторана. Осмотревшись по сторонам и не заметив около себя посторонних лиц, он направился к магазину «Сластёна». Его подхватил под руку неизвестно откуда взявшийся долговязый парень:

— Давай помогу площадь перейти? — Не то в таком виде под машину угодишь, — вызвался он.

Лёня, ничего не понимая, мотал только головой. Его тошнило. Парень повёл его в пролёт, между двумя рядом стоящими автобусами.

Больше он ничего не помнил. Скорая помощь подобрала его в бесчувственном состоянии с разбитой головой и вывернутыми карманами.

МНЕ ТОЛЬКО ВОЛГУ ПЕРЕПЛЫТЬ

Долин сошёл с поезда на перрон Московского вокзала города Горького. Этот город он навещал не первый раз и ориентировался в районе вокзальной площади неплохо.

«Вот она улица Чкалова, — вспомнил он, — ведёт в сад Первого мая, а за ним центральный стадион „Локомотив“, где мы многократно встречались с местной командой „Волга“, но мне туда сегодня не надо».

Он спросил у милиционера, где автобусная остановка двести сорок пятого маршрута. Получив разъяснительный ответ, Долин прошёл по длинному подземному переходу и там сел на автобус. Через полчаса он уже был на территории небольшого, но по-домашнему уютного и благоустроенного стадиона Водник. Ему повезло, старшего тренера он застал на месте.

Виталий Семёнович занимался с молодёжью в большом спортивном зале:

— Здравствуйте, — подал Долин руку ему, — я Геннадий Фёдорович, — администратор команды «Крылья Советов», — представился он.

Сериков, хмурясь, поздоровался с ним:

— Виталий Семёнович Сериков, — тренер местной команды, — ответил он на его приветствие своим рукопожатием. — Сейчас, я через пяток минут освобожусь, — сказал Сериков. — Пройдите в комнату тренеров, обождите меня там? — открыл он дверь тренерской комнаты.

Когда Сериков освободился Долин, сидел уже раздетым и разглядывал на стенде фотографии и турнирные таблицы, висевшие на стене. Приход Виталия Семёновича заставил его прервать знакомство с фотогалереей. Он повернулся к тренеру лицом:

— Хорошие фотографии, лет эдак через несколько, этот стенд будет уже не наглядной агитацией, а историей!

Сериков предложил гостю кресло, сам присел на широкий без спинки стул:

— Я догадываюсь, что вас привело к нам из далёких краёв? — сказал Виталий Семёнович, не обращая внимания на его лестные отзывы о стенде. — Хотите заполучить нашего самородка Беду. Думаю, это пустые хлопоты. Он не оставит свою молодую и красивую жену с грудным ребёнком. Вдобавок она вновь на сносях. В нашем городе он повязан, не только футболом, но и учёбой. У него здесь полгорода родни, разве его сорвёшь с места. Хочу ещё заметить, что он благороден не только на поле, но и по жизни. Когда он вернулся из заключения, завод помог ему встать на ноги, трудоустроили его, оформили на учёбу, выделили жильё. Создали всё условия, чтобы его повторно не засосал криминальный омут. Иван Беда всё это хорошо понимает, и неблагодарной монетой платить не станет ни заводу, ни коллективу, с которым он трудится. Понимаете, здесь около стадиона расположен большой двор. Это не простой двор, а спортивный в прямом и переносном смысле. Постучите выборочно в дверь квартиры первого дома, вам скажут, что здесь живут лыжники Пугины, Базановы, или борцы Пахомовы и Телегины. А о футболистах и хоккеистах я вообще молчу. Зайдите в следующий дом, вам откроют двери футболисты Беда,,Бекетовы, Варгановы, Купцовы. Одних Беркутов только четыре футболиста и много других. И знаете, что их всех объединяет?

Сериков вопросительно посмотрел в глаза Долину.

— Думаю любовь к спорту, — пожал плечами гость.

— Спорт, — само собой разумеется, но главное их объединение, — это кровный и родственный альянс. Наша команда я думаю единственная в стране. Именно сейчас в ней играют братья, дядьки, племянники. Все они в основном как — то повязаны родственными узами и трудятся в системе Министерства речного флота. Что они подумают об Иване, если он сбежит из города?

— Ну почему сбежит, ему будет оказана честь, играть в престижной команде, — перебил его Долин.

— Иван, однажды заявил, — продолжил Сериков, — что ему хоть пускай «Ливерпуль» или «Реал» предлагают, он никогда свой родной город и двор не покинет. Вы поняли, что их двор — это одна большая семья!

Глаза гостя из Куйбышева моментально потухли:

— Вы Виталий Семёнович меня с первых минут огорошили, — расстроено сказал Долин. — Я уже веру потерял в успех нашего предстоящего с ним разговора. Сейчас я думаю, а надо ли с ним встречаться или идти сразу на поезд?

— Для очистки совести, можете с ним поговорить, — сказал тренер. — Найти его проще простого, — начал объяснять Сериков адрес Беды, — дом номер шесть, квартира тридцать, второй этаж, он сегодня дома. Три часа назад был здесь на тренировке. И сегодня утром он жену встретил с поезда. Успехов вам и не думайте, что, я воспрепятствую его переходу. Для меня почётно будет, если мои воспитанники начнут играть в разных командах страны. Кстати, как там наш Савельев? — спросил он.

Долин задумался и сморщил лицо, будто его прострелило:

— Что я могу о нём сказать. Не дозрел он ещё, до вышки. Играл в дубле с завышенной самооценкой о себе. Апломбу много, а продуктивной игры нет. Боюсь, что нам придётся с ним расстаться в ближайшем будущем, если он не пересмотрит своё отношение к спорту. Мы его отправим служить в армию. Сейчас он находится в больнице. Два дня назад, скорая помощь подобрала его на улице пьяного, с тяжёлой травмой головы и вывернутыми карманами.

— Что с ним произошло? — встревожился Сериков.

— Вы только родителям ничего не говорите? — попросил Долин Виталия Семёновича. — У него всё обойдётся. Он пока в коме лежит, но врачи обещают вывести его из этого состояния в ближайшие дни. Все предпосылки к этому есть. А транспортная милиция занимается поиском преступников.

— Да, неприятный случай, — сжав рукой подбородок, произнёс Виталий Семёнович. — Он же у нас практически спиртного в рот не брал. Как же это он осмелился нарушить спортивную форму?

— Видите ли, он недавно в конце той недели был здесь и встречался с Бедой по моей просьбе. Когда он возвратился, у меня состоялся с ним неприятный разговор. Савельев захотел за дорогую золотую вещь купить себе место в команде. Я его отругал и выгнал из кабинета. В этот день его и нашли у вокзала. Очевидно, его просто, на просто ограбили, потому что часов этих у него не обнаружили.

— Вы сказали, часов? — спросил Сериков.