Бесплатный фрагмент - Горький долг Афгана

От автора

Афганскую военную кампанию тогда ещё советская страна вроде бы не проиграла, но и не выиграла. Одно бесспорно: наши солдаты и офицеры вошли в Афганистан, доблестно сражались и вышли, выполняя приказ. Я считаю, что очень важно рассказать нашим детям обо всём, с чем пришлось столкнуться советским солдатами и офицерами в Афганистане. Что помогло им преодолеть тяжелейшие испытания в абсолютно чужой по укладу жизни стране? Что навсегда оставило незаживающие раны в их душах? Благодаря чему они всё-таки сумели с честью исполнить свой воинский долг? Сейчас в это трудно поверить, но даже в советской стране тотального атеизма офицеры-спецназовцы провозили через границу с Афганистаном православные крестики в самом надёжном месте — в партбилете. А вертолётчики зашивали иконки в воротники лётных комбинезонов… О том, как нашим воинам удалось с Божьей помощью выжить в совершенно безнадежных с военной точки зрения ситуация, расскажут заслуженные советские солдаты и офицеры. Вечная память павшим, честь и слава живым!

Сергей Галицкий

Советский солдат афганской войны

Виктор Емолкин родился и вырос в глухой мордовской деревне. До армии с трудом закончил школу, работал трактористом в колхозе, токарем на заводе. Казалось, что он пойдёт по стопам многих своих одноклассников, в большинстве своём спившихся в молодом возрасте.

Но срочная служба в ВДВ и война в Афганистане полностью изменили его жизнь. Полтора долгих года он воевал снайпером в знаменитом гвардейском 350-м парашютно-десантном полку 103-й дивизии ВДВ. Участвовал в десятках боевых выходов, был в окружении. Однажды душманы попытались взять его в плен. Но он не сдался, а был готов взорвать себя вместе с ними гранатой. И выжил…

После армии деревенский паренёк закончил очное отделение юридического факультета Ленинградского университета и стал успешным петербургским юристом, партнёром крупной юридической фирмы.

Виктор Емолкин всю свою жизнь хранил в сердце веру православную. Он ни разу не уклонился от того трудного пути, который ему уготовал Господь Бог. И Бог его на этом пути всегда хранил…

Краткая биографическая справка

Рядовой Виктор Николаевич Емолкин родился в 1966 году в Мордовии в селе Косогоры. Закончил школу в 1983 году. Работал трактористом в колхозе, затем в Саранске — токарем на заводе. Был призван в воздушно-десантные войска в 1985 году. После полугода учёбы направлен в Афганистан, в 350-й полк 103-й Витебской дивизии ВДВ. В Афганистане воевал снайпером. Участвовал в шестидесяти восьми боевых выходах, из которых сорок во-семь — с высадкой из вертолёта.

После окончания срочной службы в 1987 году поступил на подготовительное отделение Ленинградского государственного университета, а затем — на очное отделение юридического факультета университета. После окончания работал в различных коммерческих структурах. Стал успешным юристом, партнёром известной петербургской юридической фирмы.

Награждён медалью «За отвагу».

Рассказывает рядовой ВДВ Виктор Николаевич Емолкин:

— Афганистан для меня — это самые лучшие годы моей жизни. Афган меня в корне изменил, я стал совершенно другим человеком. Там я мог сто раз погибнуть: и когда в окружение попадали, и когда в плену я был. Но с Божьей помощью я всё равно остался живым.

В зоне особого внимания

Служба в ВДВ у меня, как и у многих, началась с того, что в седьмом классе я посмотрел фильм «В зоне особого внимания». И после него я так зарядился любовью к Воздушно-десантным войскам! Вырезал из газет и журналов всё, что там печатали про десантников, носил кирзовые сапоги (портянки завязывать меня бабушка научила), каждый день подтягивался на турнике. Физически я почти полностью подготовился к службе, и, кроме того, в деревне постоянно или пешком ходишь, или на велосипеде ездишь. Пройти двадцать пять километров от деревни до ДОСААФа, где я учился на водителя, для меня никакого труда не составляло.

Ребята надо мной смеялись — ведь служить в ВДВ все хотят, но попасть именно туда служить было нереально. Когда я призывался, изо всей Мордовии взяли всего восемь человек. Я и сам это понимал, но уж очень сильно загорелся. Уже потом я осознал, что меня вёл Господь, прочитав в моём сердце такое огромное желание.

Школу я закончил в 1983 году. Сначала работал трактористом в колхозе, потом учился в техникуме на токаря. А из колхоза в техникум ушёл потому, что меня привлекли за кражу. В колхозной столовой украли ножи и алюминиевые вилки. Кому они были нужны?!. Ведь в деревне вилками не едят, только в столовой они лежат. Да и там ими никто не пользуется! Но кто-то украл.

Мне объявили: «Ты заходил, значит, ты украл. Признавайся!» И забрали в милицию. Говорят — либо заплатишь двадцать пять рублей штрафа, либо получишь пятнадцать суток. Я: «Оформляйте пятнадцать суток». Как я буду признаваться, если я не воровал? Спас меня следователь, который приехал из министерства с какой-то проверкой. Сидел, слушал меня, слушал… А ему я всё объясняю, что в деревне или деревянными ложками пользуются, или алюминиевыми, никому эти вилки не нужны. Он мне: выйди в коридор. И слышу, как он орёт на местного милиционера: «Ты что пацана на пятнадцать суток сажаешь! Головой-то думай — кому они нужны, эти вилки! Ты сам-то чем ешь?». Тот: «Ложкой». Следователь мне говорит: «Езжай домой».

Я был настолько этой историей потрясён, что написал заявление об увольнении из колхоза и уехал в Саранск к сестре. Хожу там по улицам, не знаю чем заняться до армии. В конце концов решил учиться на токаря. Там дали отсрочку от армии, поэтому первый раз в армию меня забрали только осенью 1984 года.

В областном сборном пункте выяснилось, что меня отправляют служить на три года в морфлот. А я так не хотел в морфлот, был просто убит таким поворотом дела! Тут мне сказали, что есть капитан какой-то, с которым можно договориться. Подхожу к нему: «Я в десантных войсках служить хочу!». Он: «Да была уже отправка в десантные войска. Теперь только до весны». Я: «Да не хочу в морфлот!». Он: «Литр водки принесёшь — организую».

За воротами стояла сестра, она пошла в магазин и купила две бутылки водки. Я их заныкал в брюки, притащил и отдал капитану. Он отдаёт мне военный билет и говорит: «Вылезай через окно туалета, там тропинка — по ней выйдешь к вокзалу». Я пришёл в свой военкомат и говорю: «Не взяли, вот военный билет — отдали обратно».

В деревне в то время провожали в армию очень пышно: с концертом, с гармошкой. Из дома в дом ходили, провожая парня. Именно так провожали и меня. А тут возвращаюсь, меня не берут почему-то. Родственники: «Странно… Всех берут, а тебя нет. Ну ладно…».

Через две недели снова отправка. На сборном пункте мне говорят: в пехоту. Сначала под Фергану, потом в Афганистан. У меня были права тракториста, поэтому меня наметили взять водителем танка или БМП.

Но в Афганистан я тем более не хотел! Из нашей деревни там служили пятеро: из них один погиб, один раненый, один умер. Ну совсем туда я не хотел! Иду опять к тому же капитану, водку приготовил заранее. Говорю: «Не хочу в Афганистан! В ВДВ хочу, весной призовусь. Организуете?». И водку показываю, её мне снова сестра принесла. Он: «Молодец, соображаешь! В армии всё будет у тебя в порядке». Снова иду через поле на вокзал. В военкомате говорю — опять не берут!

Осенью повестки больше не было. Но в конце декабря пригласили в военкомат — в ДОСААФ пойдёшь учиться на водителя? Говорю: «Пойду». И 10 января 1985 года начал учиться.

Учился я в ДОСААФе около полугода. Туда к нам приезжал полковник, начальник сборного пункта всей Мордовии. Он был десантником! Подхожу к нему, а сам думаю: обязательно опять все смеяться будут, если попрошусь в ВДВ. Но всё-таки спросил: «Товарищ полковник, я мечтаю служить в ВДВ. Как мне туда попасть?». Он: «Очень трудно. Отправка будет 10 мая, попробую тебе помочь».

Повестки всё нет и нет. Поэтому 9 мая я сам пошёл в районный военкомат. Там говорят: «Ты что, обалдел — сам пришёл? Мы повестками приглашаем». И заставили сначала полы мыть, а потом какую-то комнату красить. Я понял, что мне ничего не светит, и пошёл ва-банк. Говорю: «Вообще-то мой родственник у вас тут начальником». Фамилию, имя и отчество полковника я помнил. Они: «Мы сейчас ему позвоним». Полковник поднимает трубку, капитан ему докладывает, что звонит из такого-то района, и спрашивает: «У вас тут есть родственники? А то у нас парень говорит, что вы его родственник». Полковник: «Нет никаких родственников». Капитан показывает мне кулак. Я: «Скажите, что в таком-то ДОСААФе мы с ним в последний раз общались, фамилия такая-то, я ещё в ВДВ просился! Он забыл, наверное!». И тут произошло чудо, полковник подыграл мне: «Отправьте его ко мне, чтобы срочно был здесь!».

Приехал я в Саранск вечером, поэтому пришёл на сборный пункт только 10 мая утром. А набор в ВДВ состоялся накануне. Полковник говорит: «Всё, ничего не могу сделать. Но попросись у майора, который набирает, может, он тебя возьмёт». Подхожу: «Товарищ майор, возьмите меня! Так хочу служить в ВДВ, просто мечтал! Я и тракторист, и права водителя у меня есть, я борьбой самбо занимался. Не пожалеете!». Он: «Нет, отойди. Я уже набрал восемь человек». И вижу военные билеты у него в руках.

А на сборном пункте несколько сотен человек стоят. Все стали кричать: «Меня возьмите, меня!». Ведь все хотят служить в ВДВ! Я так расстроился, прямо ком в горле встал! Отошёл, сел в углу на какие-то ступеньки. Думаю: «Господи, я же только в ВДВ хочу служить, больше нигде! Что же мне теперь делать, Господи?». Я в буквальном смысле слова не знал, как дальше жить. И тут произошло чудо.

Майор отпустил всех восьмерых, чтобы они попрощались с родителями. Они вышли за ворота и там хорошенько дринькнули. Майор строит их через час, а они — в стельку пьяные: еле на ногах стоят, качаются… Он называет фамилию первого: «Пил?». — «Нет». Снова: «Пил?». — «Да». Потом: «Сколько?». — «Сто граммов». А парень еле стоит. Майор: «Я серьёзно спрашиваю». — «Триста граммов». — «А точно?». — «Пол-литра…». И так всех по очереди, все в конце концов признаются. И вот доходит очередь до последнего. Тот нагло отвечает, что не пил — и всё тут! А сам пьяный в дугу, еле стоит. Майор достаёт его военный билет и отдаёт — держи! Парень, ещё не понимая, в чём дело, военный билет берёт.

А майор поворачивается к толпе, кого-то взглядом ищет. Тут все вокруг поняли, что он парня отшил! Толпа майора сразу окружила, море рук: «Меня! Я, я!..». А я стою на ступеньках и думаю — что за шум, что там такое происходит? Тут майор увидел меня и рукой машет — иди сюда. Я сначала подумал, что он зовёт кого-то другого, оглянулся вокруг. Он мне: «Ты, ты!.. Боец, иди сюда! Военный билет где?». А военный билет у меня уже забрали. — «На пятом этаже». — «Минута времени. С военным билетом сюда, быстро!». Я понял, что у меня появился шанс. Побежал за билетом, а его не отдают! «Какой военный билет? Пошёл вон отсюда! Сейчас будешь полы красить». Я к полковнику: «Товарищ полковник, меня решили взять в ВДВ, а военный билет не дают!». Он: «Сейчас». Забрал билет, даёт его мне: «На, служи! Чтобы хорошо всё было!». Я: «Спасибо, товарищ полковник!». И пулей вниз. Сам думаю: «Господи, лишь бы майор не передумал!».

Подбегаю и вижу душераздирающую сцену: парень, которого майор отбраковал, на коленях стоит и плачет: «Простите меня, простите! Я пил! Возьмите меня, возьмите!». Майор берёт у меня билет: «Встать в строй!». Я встал, внутри всё дрожит — а вдруг он передумает? Про себя: «Господи, лишь бы он не передумал, лишь бы не передумал!..». И тут майор говорит парню пьяному: «Запомни — в ВДВ ты не годишься принципиально. Ты можешь пить, дерзить, делать что угодно. Но такие вруны, как ты, в ВДВ не нужны».

Майор мне: «Попрощался с родителями? В автобус!». Мы сели, а майор всё ходит снаружи. И тот парень за ним ходит, ещё вокруг майора парни просят: «Меня возьмите, меня!..». И пока он минут тридцать оформлял что-то, я волновался и не мог дождаться — скорее бы поехали!

Наконец майор зашёл в автобус, и мы поехали. Толпа провожала нас, все смотрели с завистью, как будто мы счастливчики и едем куда-то в райские кущи…

Майор спросил нас, как хотим поехать: в купе или в эшелоне для солдат. Мы — конечно, в купе! Он: «Тогда по червонцу с каждого». Оказалось, что он заранее забронировал три купе: два для нас и отдельное для себя. И поехали мы в Москву, как белые люди, в фирменном поезде. Он даже разрешил нам немного выпить. Посидел с нами. Мы его полночи расспрашивали обо всём, нам всё было интересно. А вообще-то я ехал и каждые пять минут щипал себя: не верю! Это же какое-то чудо! Я всё-таки попал служить в ВДВ! А когда отъезжали, мама стояла у окна вагона и плакала. Я ей: «Мама, что же ты плачешь? Я ведь еду в ВДВ!..».

Утром приехали в Москву, поезд на Каунас только вечером. Майор разрешил нам пойти на ВДНХ, пивка выпить. Из Каунаса на автобусе приехали в посёлок Рукла, «столицу» Гайжюнайской учебной дивизии ВДВ. В лесу расположены три полка, масса учебных центров, взлётная площадка. Именно здесь снимали фильм «В зоне особого внимания». И каждый раз, когда я смотрю этот замечательный фильм в сотый раз, то вспоминаю: вот здесь я в карауле стоял, вот тот самый магазин, который в фильме ограбили бандиты, а мы покупали в нём газировку «Буратино». То есть я попал именно в то место, с которого началась моя мечта о службе в ВДВ.

Учебка

В армию я взял с собой крестик, мне его бабушка дала. В деревне у нас крестики носили все. Но перед отправкой я его брать не хотел, даже свернул с верёвочкой в клубок и положил к иконам. Но бабушка сказала: «Возьми. Пожалуйста!». Я: «Так ведь всё равно отнимут!». Она: «Ради меня возьми!». Я взял.

В учебке сначала нас стали распределять, кто куда годен. Нужно было километр пробежать, потом подтянуться на перекладине, сделать подъём переворотом. Я рвался в разведроту. Но в результате попал в 6-ю роту батальона специального назначения 301-го парашютно-десантного полка. Как потом выяснилось, батальон готовили к отправке в Афганистан…

После проверки физподготовки нас отправили в баню. В баню заходишь в своей одежде, двери за тобой закрывают. А выходишь уже в воинском обмундировании. И тут тебя проверяют дембеля — денежку ищут. Я крестик с верёвочкой сунул под язык. У меня было рублей пятнадцать, я бумажки эти в несколько раз сложил и между пальцами руки зажал. У меня дембеля всё проверили, потом: «Рот открой!». Думаю — наверняка крестик найдут. Говорю: «У меня деньги здесь». И подаю им свои пятнадцать рублей. Они деньги забрали — свободен, проходи. А когда пришли в часть, я крестик под петлицу зашил. Так до самого дембеля я с этим зашитым крестиком и ходил.

На второй или третий день командир батальона нас построил. До сих пор помню, как он ходит перед строем и говорит: «Пацаны, да вы знаете, куда вы попали?!.». — «В армию…». — «Вы попали в ВДВ!!!». Сержанты: «Ура-а-а-а!..». Тогда же он нам сказал, что мы пойдём в Афганистан.

Сержанты говорят: «Сейчас проверим кто есть кто!». И мы побежали кросс шесть километров. А я на такие расстояния никогда не бегал. Ноги-то нормальные, а дыхалки нет! Километра через полтора чувствую — у меня внутри всё горит! Еле-еле пилю где-то сзади. Тут один парень остановился, подбегает: «Слушай, ты когда-нибудь бегал на такую дистанцию?». — «Нет». — «Да ты чего? Ты же скоро лёгкие с кровью выплюнешь! Давай, дыхалку будем ставить. Беги со мной в ногу и на каждый стук ноги вдыхай носом». И мы побежали. Это оказался парень из Чебоксар, кандидат в мастера спорта по лёгкой атлетике.

Дыхалку он мне очень быстро поставил. Бежали мы с ним вместе ещё километра полтора. Мне стало полегче, я стал дышать. Он: «Ну как? Ноги — нормально?». — «Нормально». — «Давай догоним основную толпу». Догнали. — «Слушай, давай их обгоним!». Обогнали. — «Давай тех десятерых догоним!». Догнали. — «Ещё вон тех троих!». Опять догнали. Это у него такая тактика была. Говорит: «Через пятьсот метров финиш. Метров за триста рванём, потому что все рванут». Мы рванули, и на финише я ещё и его обогнал, прибежал первым.

Оказалось, что «физика» у меня есть. Этот парень научил меня правильно бегать, но в результате потом сам меня ни разу не мог обогнать. Но он оказался независтливым, радовался, что у меня получается. В результате я в роте бегал лучше всех. И у меня вообще всё получалось. Ведь каждое утро я стал тренироваться. Все курят, а я в это время качаюсь, кирпичи держу, чтобы руки при стрельбе не тряслись.

Но когда первый кросс мы вдвоём прибежали первыми, подошли сержанты и один из них мне к-а-к врежет! А я после шести километров и так еле дышу. «За что?». «За то! Ты понял, за что?». — «Нет». Он ещё раз мне — дынь! Я: «Понял!». Но на самом деле мне было непонятно. Всех спрашиваю — за что? Я же первый прибежал! Никто тоже не понимает.

После второго кросса (я в первой десятке прибежал) мне сержант опять врезал: «Самый хитрый?». И «колобашку» сверху — бац!.. — «Понял, за что?». — «Нет!». — «Ты что, как сто китайцев тупых, как сибирский валенок!». Столько новых выражений услышал: и баран я парнокопытный, и монгол какой-то несусветный. Я всё равно не понимаю! Говорю: «Хорошо, я виноват. Тупой, деревенский — но не понимаю: за что!». Тут сержант объяснил: «Ты знаешь, что лучше всех бегаешь. Ты должен помочь тому, кто слабее всех! ВДВ — это один за всех и все за одного! Понял, солдат!?.».

И после этого как только кросс или марш-бросок пятнадцать километров, я тащу самого слабого. А хуже всех бегал пацан, у которого мама была директором кондитерской фабрики в Минске. Раз в две недели она приезжала к нам и с собой привозила кучу шоколада, служебная машина была полностью им забита. Поэтому этот парень бегал в кедах. Все в сапогах, а он — в кедах! Но всё равно бежит хуже всех. Останавливаюсь — он цепляется за мой ремень, и я тащу его за собой. Я вперёд — он меня назад дёргает, я вперёд — он меня опять назад тянет! Прибегаем минут через тридцать после всех. Я просто падаю, ноги вообще не идут. Как же тогда это было тяжело и казалось лишней обузой…

Но потом я благодарил Господа — ведь таким способом я накачал себе ноги! И в Афганистане это мне очень пригодилось.

Первые два месяца я плохо стрелял: и из автомата, и из пулемёта, и из пушки БМП-2. А для тех, кто стрелял на двойки, была такая процедура: на голову — противогаз, в руки — два чемодана. И семь с половиной километров со стрельбища — в полк бегом! Останавливаешься, выливаешь пот из противогаза, и дальше — тын-тын-тын… Но в конце концов один сержант стрелять меня всё-таки научил.

Сержанты у нас вообще были очень хорошие, из Белоруссии. Помню, рота выходит в наряд. Сержант: «Желающие — два человека в Вильнюс!». — «Я-я-я хочу!..». А мы с парнем, который был из Крыма, рядом стоим, он тоже из деревни. Решили — давай не будем торопиться, что достанется, туда и пойдём. «В районный центр столько-то человек, в кафе столько-то — нужно отвезти что-то в город». Потом: «Два человека — свинарник». Тишина… А мы же деревенские. «Давай мы пойдём!». — «Ну, давай». Дальше зачитывает: «Два человека (я и парень из Крыма) едут в Каунас. Остальные — копать окопы!». Это было очень смешно.

В следующий раз всё то же самое: желающие туда-то поехать? Тишина… Сержант нас спрашивает: «А вы куда хотите? Есть коровник, есть то-то, есть то-то…». А нам, деревенским, в коровнике — одно удовольствие! Навоз почистили, коровку подоили, молочка попили — и на сено спать. А место огороженное, коровы дальше забора всё равно не уйдут.

В школе я учился плохо. Мне на выпускном экзамене даже двойку поставили и должны были выпустить не с аттестатом, а со справкой. Но из-за того, что я остался работать в колхозе, председатель колхоза договорился: мне тройку всё-таки поставили и аттестат дали. А здесь в армии я стал лучшим солдатом, примером для других. Я выучил наизусть все инструкции, все правила дневальных, караульных. Бегал лучше всех, научился отлично стрелять, рукопашный бой получался, лучше всех проходил ВДК (воздушно-десантный комплекс. — Ред). И через пять с половиной месяцев меня признали лучшим солдатом роты.

Но оставались прыжки с парашютом… Практически у всех до армии прыжки были, а я никогда не прыгал. И вот однажды в три ночи поднимают — боевая тревога! В четыре утра — завтрак. Потом выехали на машинах в сторону деревни Гайжюнай, оттуда — марш-бросок по лесу. И часам к десяти утра мы пришли к аэродрому. Туда на машинах уже привезли наши парашюты.

Так получилось, что день первого прыжка совпал с днём моего рождения. Всем курсантам в день рождения давали отпуск, и ты в этот день ничего не делаешь, идёшь в кафе, просто гуляешь. Офицер тебя останавливает: «Стой, куда идёшь?». — «У меня день рождения сегодня». Без разговора — свободен, иди гуляй дальше. А тут в три ночи подъём, марш-бросок и первый прыжок! Но такое событие на следующий день не переносится…

Мы сели в «кукурузник», самолёт Ан-2. Было нас человек десять. А все опытные, у одного — вообще триста прыжков! Он: «Ну что, пацаны! Трусите?!.». Все вида не подают, я тоже стараюсь держаться. Ведь к тому времени я был среди лучших!

Прыгал я по росту и по весу четвёртым. Все улыбаются, шутят, а я даже улыбку не смог выдавить из себя. Сердце — тын-тын, тын-тын… Про себя говорю: «Господи! Я должен прыгнуть, я должен прыгнуть! Я же в числе лучших числюсь. Что будет, если я не прыгну? Позор на всю жизнь. Я так рвался в ВДВ! Я прыгну, я прыгну!.. Никто же не разбивается… Я заставлю себя!». Так сам с собой и разговаривал до самой сирены. А когда она сыграла, я увидел, что трусят все…

Раньше дважды во сне я видел ад. Сон такой — падаешь в бездну с невероятным страхом!.. Страх этот у меня в мозгу и засел. (Это потом я узнал, что такие сны видишь, когда растёшь.) И вот этот самый страх напал на меня в самолёте! Встали, проверили, чтобы всё было застёгнуто. Я строго по инструкции схватился правой рукой за кольцо, левой — за «запаску». Инструктор командует: «Первый пошёл, второй пошёл, третий пошёл…»! Шёл я с закрытыми глазами, но у самых дверей пришлось их открыть: по инструкции, надо определённым образом ногу поставить и потом нырять по ходу. И я вижу, что внизу облака — и дальше ничего нет!.. Но спасибо инструктору — он мне помог практически: «Четвёртый пошёл!..». И я пошёл…

Но как только вылетел из дверей, мозг сразу заработал. Ноги поджал под себя, чтобы они во время кувыркания не заплели выходящие стропы. «Пятьсот двадцать один, пятьсот двадцать два… пятьсот двадцать пять. Кольцо! Потом — кольцо за пазуху!». Это я себе такие приказы давал. Обратил внимание, что сердце, которое невероятно билось в самолёте, после прыжка через какую-то секунду перестало уже так стучать.

Сильный рывок, даже ногам больно стало! Открылся парашют. А у меня в голове крутится инструкция: перекрестить руки, посмотреть, нет ли кого-то рядом. И тут наступило такое блаженство!.. Вокруг парни летят. — «Витё-ё-ё-ёк, приве-е-е-е-ет! Ко-о-о-о-оля, приве-е-ет!». Кто-то песни поёт.

Но как только я посмотрел вниз, то тут же судорожно схватился за стропы — земля уже близко! Приземлился нормально. Но из-за того, что я перенервничал, у меня ещё в воздухе началась «медвежья болезнь»! Думаю: «Быстрее бы упасть на землю, да поближе к каким-нибудь кустам!». Погасил парашют строго по инструкции: потянул на себя стропы, потом резко отпустил. А тут же быстренько с себя всё скинул и бегом в кусты! Сижу там… Бам! Рядом сапог упал. Только тут до меня дошло, зачем десантники завязывают шнурки на голенищах сапог. Собрал парашют. Иду по полю. Рядом — бум! Это кольцо с тросиком упало, кто-то его выбросил, а не затолкнул за пазуху! А я уже шлем снял. Тут же снова натянул его на голову, ещё и парашют сверху поставил.

Здесь же, в лесу, нам дали значки, шоколадки. И вручили по три рубля, положенные солдату за каждый прыжок. Офицерам платили по десять рублей. Сразу стало понятно, почему все так рвались на прыжки. После первого прыжка на полмесяца настроение у меня улучшилось, как будто силы дополнительные появлялись. (Всего у меня было шесть или восемь прыжков. В Афгане, конечно, прыжков не было. Сначала командование планировало организовать. Мы даже подготовились, собрали парашюты. Но в назначенный день прыжки отменили — побоялись, что душманы могут устроить засаду.)

Один из семи парней, с которыми мы вместе призывались из Мордовии, попал служить со мной в одно отделение. У нас даже кровати были рядом. Я думал: «Какое счастье, что рядом есть земляк!». Ведь деревенским парням намного сложнее, чем городским, уезжать из дома. В первое время было очень тяжело, просто невыносимо тяжело. Он оказался неплохим парнем, и мы с ним постоянно общались. Его родная сестра работала медсестрой в госпитале в Кабуле. И она писала ему такие страшные письма! Письма на гражданку цензура точно читала и много чего не пропускала. А это были письма между воинскими частями, поэтому, наверное, они доходили. И вообще солдатам из учебки разрешали переписываться с солдатами, которые уже воевали в Афганистане.

Мы читали письма сестры вместе. Сестра писала, что почти восемьдесят процентов ребят болеют гепатитом, процентов двадцать пять раненые, процентов десять — калеки, очень много убитых. Она ему писала: «Я не хочу, чтобы ты здесь служил!». И через три с половиной месяца её брат сломался… Пошёл к командиру полка, показал письма и сказал, что не хочет в Афганистан. Командир: «Хочешь в ремроту, в постоянный состав?». — «Хочу!». И через две недели его перевели в ремроту. Я переживал — мы с ним сильно сдружились.

А ещё через какое-то время он стал уговаривать меня: «Давай оставайся, давай оставайся…». Я думаю, что он, увильнув от Афгана, искал себе оправдание в том, что он не один такой будет.

Мы, курсанты, ходили очень чистые и опрятные: мылись, форму стирали… А он приходил из ремроты весь в мазуте, чёрный, невыспавшийся — дембеля его гоняли там, как сидорову козу. А у нас в учебной роте и дембель был только один. Сержанты нас, конечно, гоняли, но такой дедовщины, как в ремроте, не было.

Мой товарищ сходил к командиру полка: «У меня есть земляк, Виктор. Он и токарь, и вообще хорошо служит. Может, его тоже оставите?». Меня командир полка пригласил: «В Афгане хочешь служить?». — «Да не очень хочется, если честно признаться». — «Хочешь остаться?». — «Ну можно остаться…». — «Ладно, сделаем на тебя приказ».

Незадолго до этого ко мне приехала мама в гости. Её я позвал сам. Хотя принципиально я, как и все, был против приезда родителей. Я же не маменькин сыночек! Но я ехал в Афганистан, где, возможно, меня убьют. Я хотел с ней сфотографироваться, попрощаться. Она не знала, что нас готовят в Афган, и я не собирался ей об этом говорить. (Кстати, почти до самого конца моей службы она так и не знала, что я служу в Афганистане.)

Мама приехала вместе с мужем моей сестры. Спрашивают: «Где будешь служить потом?». — «Отправят в какую-нибудь часть». Но на следующий день, когда мама пришла ко мне, на КПП она увидела рыдающую женщину: сына берут в Афганистан!.. Мама тоже расплакалась. Говорит: «А мой сын не идёт в Афганистан». — «А в какой роте он служит?». — «Не знаю». — «А буква какая?». — «Е». — «А у моего тоже «Е»…». — «А мой сказал, что вся рота идёт в Афганистан!».

Прихожу — мама рыдает. «А ты, оказывается, в Афганистан идёшь, скрывал от меня!». — «Мама, я не иду в Афганистан». А она мне разговор с той женщиной пересказывает. Спрашиваю: «А как её сына зовут?». — «Такой-то». — «Да, он идёт, а меня в другое место отправляют». Сам про себя думаю: «Ну и козёл…».

Целый день мы с мамой гуляли. Вечером прихожу к командиру полка: «Дайте мне какую-нибудь бумажку, что я не иду в Афганистан, мама не переживёт этого». Командир вызвал писаря, тот написал, что я командирован на полтора года в Братиславу в Чехословакию. Командир расписался, печать поставил. Я принёс бумагу маме: «Вот, пожалуйста! Это приказ, что я в Чехословакию иду служить, успокойся». Мама так обрадовалась!

Я вернул бумажку командиру полка. Он: «Ну, успокоилась?». — «Успокоилась». Разорвал, и мне: «Ладно, иди». Потом я пошёл к парню, от которого всё пошло. — «Ты что, обалдел? Скажи своей маме, что я точно не иду в Афган!».

Тут командир полка выпустил приказ, что я остаюсь в постоянном составе в ремроте. Но когда приказ состоялся, мне стало не по себе, муторно на душе. Не хотели в Афган многие, но деваться было некуда. А я ведь всегда был примером, ходил по прямой. А тут как-то извернулся, увильнул…

За две недели до отправки нам выставили оценки, и я увидел, что оказался в числе лучших солдат полка. Меня все поздравили. И тут же в роту принесли приказ, что я остаюсь в постоянном составе. Все: «Витёк, мы так рады, что ты остаёшься! Не отлынивал, пахал, как папа Карло. Давай, Витёк! Будем переписываться. Если кого-то убьют, мы тебе напишем…».

Я собрал рюкзак, стал уже прощаться, и вдруг у меня сами собой потекли слёзы: «Боже мой, эти парни мне же ближе, чем родные, стали!». У некоторых тоже слёзы на глаза навернулись. Выхожу из роты (это четвёртый этаж), стал спускаться по лестнице, чувствую — ноги не идут. Меня стала душить совесть, мне воздуха не хватало. Стало так плохо… Думаю: «Это я, лучший солдат роты, увиливаю от Афганистана? Это не по-человечески!». Появилось явное чувство, что они все идут в рай, а я из рая ухожу.

Бросил рюкзак прямо на площадке и побежал к командиру полка. — «Товарищ полковник, виноват! Простите, спасите меня!». А там какие-то офицеры сидели. Он: «Солдат, я тебя помню. Что случилось?». — «Спасите!». — «Что надо?». — «Отправьте в Афганистан!». — «Почему?». — «Не могу, совесть меня душит. Я хочу с ребятами!». Он: «Подожди». Пошёл, достал мою папку из архива. Копался, копался (а там на меня уже листов пятнадцать было написано), вытащил заявление о том, что я хочу остаться в части. — «На, рви!». Я разорвал. — «Пиши заявление в Афганистан. Я, такой-то такой-то, хочу в Афганистан по собственному желанию. Расписывайся, дату ставь». Положил в мою папку заявление: «Отнесите, отдайте в афганскую группу. Поедешь в Афганистан». Я: «Спасибо!..». — «Подожди!».

Полковник вышел со мной на улицу и произнёс слова, которые я запомнил на всю жизнь. Я никогда таких в свой адрес не слышал. В школе меня только ругали, обзывали по-всякому. А полковник сказал: «Знаешь, я с тобой пообщался и понял — у тебя очень сильные моральные качества. Ты сможешь выдержать любые нагрузки, любые испытания. Никогда не бойся. Если другому очень тяжело и он чего-то не может, знай: ты сильнее его. Это тебе поможет». Обнял меня: «Служи хорошо, не подводи наш полк!». — «Спасибо, товарищ командир!». И побежал к себе.

На лестнице хватаю рюкзак, забегаю в роту. — «Витёк, что случилось?». — «Ребята, я еду с вами в Афган!..». И тут мы снова обнялись до слёз… Потом я пошёл к земляку в ремроту: «Ты прости, Олег, но я еду в Афганистан». — «Жалко, конечно, что я здесь один остаюсь. Вдвоём веселее было бы». — «Да, но я не могу».

Я подумал тогда, что убежал от первого промысла Божьего (от трудностей трёхлетней службы в морфлоте отказался), но тогда Господь увеличил трудности ещё больше — в Афганистан пойдёшь! А я ведь сам хотел в десантные войска, хотел же испытать себя. И Господь дал мне такую возможность. Но дал и направление — Афганистан. А я решил этого избежать! И, что интересно, Господь дал мне возможность выбора (я ведь мог избежать этих трудностей). Но одновременно Он дал мне совесть и этим спас меня. Если бы я увильнул от Афгана, я бы точно погиб, (если даже не физически, то морально), стал бы совершенно другим человеком, сломался бы, как многие мои земляки, не мог бы жить нормально, если бы перестал себя уважать.

Летим в Афганистан

Через пару недель нас посадили в двухэтажные десантные ИЛ-76, и мы долго-долго летели до Кировобада. В Гайжюнае было холодно, а выходим из самолёта — двадцать семь градусов тепла! Дали сухпайки, мы чего-то поели и полетели дальше, в Фергану. Вышли из самолёта — темнота, ничего не видно. Стояли на аэродроме, стояли… Тут говорят: ночевать будем в Ферганском десантном учебном полку. Пошли туда пешком. Идём, идём по пустыне, идём, идём… Так шли то ли пятнадцать, то ли семнадцать километров.

Жили мы в полку трое суток, спали в каких-то жутких условиях. Ведь мы прибыли из культурной Прибалтики! И здесь условия — как в Афганистане: вода течёт только из каких-то дырочек в трубах, туалет на улице.

Нам говорили, что задержка с отправкой — из-за урагана, самолёт не может сесть. А потом выяснилось, что накануне сбили самолёт с дембелями. Нам, конечно, ничего не сказали. Через три дня снова пешком пришли на аэродром. Посадили нас не в военный самолёт, а в гражданский Ту-154. Самолёт летел на максимальной высоте, ведь тогда уже появились «стингеры» (переносной зенитно-ракетный комплекс производства США. — Ред.). Горы сверху казались такими маленькими. Красота неописуемая! А вот когда подлетели к Кабулу, началось что-то невообразимое. Самолёт стал заходить на посадку по крутой спирали с пикированием. Было такое ощущение, что мы просто падаем! Сели, смотрим в иллюминаторы — вокруг средневековье, холмы облеплены мазанками. Появилось ощущение, что мы на триста лет назад на машине времени провалились.

Прямо у трапа встретили дембелей, которые на этом самолёте должны были улететь. Матёрые такие: чёрные от загара, в парадке, с медалями, с аксельбантами! И у всех в руках дипломаты (небольшие плоские чемоданчики) одинаковые. — «Откуда? Есть кто-то из Перми, из Иркутска?..». Мы спускаемся, они кричат: «Вешайтесь, сынки! Тут вам конец!».

Пересыльный пункт был метрах в двухстах. Туда за нами пришёл офицер: «За мной!». Тут же начиналась артиллерийская часть. Она была в самом конце аэродрома за взлётной полосой (артиллерийский полк 103-й Витебской воздушно-десантной дивизии. — Ред.). Через «артполчок» мы пришли в «полтинник» (350-й полк 103-й дивизии ВДВ. — Ред.). Завели нас в клуб, мы расселись в зале. Пришли «покупатели»: — «Так, сначала в разведроту дивизии». Кричу: «Я, я хочу!». — «Ладно, иди сюда. Где учился?». — «В шестой роте в Гайжюнае». — «Нет, не можешь. Мы берём только разведчиков». — «Ка-а-ак?!.». Но всё-таки с моего взвода один парень попал, Володя Молотков из Череповца (он, слава Богу, остался жив). Они разведчиков не добрали, а он к ним ближе всех стоял.

А я всё рвусь и рвусь! Мне один «покупатель» говорит: «Да что ты всё время рвёшься куда-то?!.». — «Я хочу в боевую роту, воевать!». — «Тогда пойдёшь ко мне в 1-ю роту». Так я попал в 1-е отделение 1-го взвода 1-й роты 1-го батальона 350-го полка. А 1-я рота всегда первой десантируется, самой первой поднимается в горы и самой первой захватывает горки. И если 1-я рота поднималась выше всех, то 1-й взвод в ней уходил дальше всех и поднимался выше всех и оттуда докладывал полку, что творится вокруг.

Вместе с нами пришли «ферганцы», солдаты из учебного полка в Фергане. Внешне мы друг от друга очень сильно отличались. Мы все мордовороты, кровь с молоком. Ведь нас в учебке кормили как на убой: шоколадное масло, яйца, печенье. А «ферганцы» тощие — их кормили одной капустой.

Наконец мы (нас двадцать два человека), пришли в роту. Из 6-й учебной роты из Гайжюная со мной в 1-й роте никого не оказалось. Правда, из нашего учебного взвода несколько парней попали в 3-ю роту. Они жили от нас через коридор.

В роте нас уже поджидали довольные дембеля, на вид тигры прямо какие-то: «Пришли!.. Как мы вас ждали!..».

Меня назначили наводчиком-оператором БМП-2. А мне так хотелось в горы! Мы выезжаем на броне, а других на вертолёте куда-то кидают. Возвращаются дней через десять — злые, как пантеры… Как будто они видели что-то настоящее в жизни, а мы нет.

Первые полмесяца жили в части, в палатках. В октябре в Афганистане температура воздуха примерно плюс сорок. Нас там учили, как правильно воду пить. Мы всё время носили с собой фляжку. Пить надо только один глоток, глотать не сразу. Можно горло прополоскать перед тем как проглотить. И всё время надо было таскать шляпу, чтобы не получить солнечный удар. Но ещё более опасным был тепловой удар. Тогда человек может просто умереть, особенно если это происходило на боевых. Если ты находишься в части, то больного можно отвезти в госпиталь, а в горах куда везти?..

Эти две недели мы каждый день бегали кросс до Паймунара, до стрельбища. Это километров семь-восемь. Выглядело так: собирают всех молодых (это несколько сот человек), строят и — бегом марш!.. Бежим, пылища столбом… Это примерно как бежать по бетону, который обсыпан цементом. Сначала народ бежит в три ряда, потом в десять, потом ещё больше. Потом, растянувшись по всему полю, бежит огромный табун, поднимая немыслимую пыль! Тем, кто в хвосте, от этой пыли вообще дышать нечем. Я это быстро сообразил, взял автомат в руку и вперёд — тын, тын, тын!.. Думаю: я не сдамся! Так я ещё раз себя проверил и прибежал первым. И успокоился: раз меня не обогнали, значит, всё нормально, всё будет хорошо. На стрельбище мы целыми днями стреляли, ползали, на гору поднимались. Было очень тяжело… Но я понял, что если мне тяжело, то и всем тяжело.

Кандагар

Осенью 1985 года начались боевые действия в Кандагаре, это километров пятьсот от Кабула. По разведданным, душманы планировали захватить сам город.

Броня наша пошла своим ходом. А меня с брони сняли, потому что на боевых из бойцов кто-то не выдержал. И вместо одного из них взяли меня — пойдёшь «карандашом», то есть автоматчиком! Я был так счастлив! Это было примерно такой же переход к другой жизни, как попасть в десантные войска. Конечно, так, как я, рвались не все. Но я думал: раз уж приехал воевать, значит надо воевать!

В Кандагар полетели на военно-транспортном самолёте Ан-12. Летел он на предельной высоте около десяти тысяч метров. В этом самолёте есть гермокабина небольшая, там находятся лётчики, где и давление нормальное, и температура, и воздух. Но нас-то загрузили в транспортный отсек сзади, а в нём на высоте вообще дышать нечем! Хорошо, что у меня «дыхалка» была хорошо поставлена, я сознание не терял, но процентов пятьдесят наших вырубились. Потом вышел лётчик и дал нам маски. Оказывается, всё-таки были кислородные маски: одна — на три-четыре человека. Стали дышать по очереди. И ещё в самолёте стоял невероятный колотун, холодрыга немыслимая! Потом уже я узнал, что на этой высоте температура воздуха за бортом примерно минус пятьдесят градусов, а транспортный отсек не герметичный… Когда прилетели, то некоторых просто пришлось выносить из самолёта на руках. У меня из-за нехватки кислорода появились жуткие головные боли, спазм в голове.

Нам сказали, что сразу в горы нельзя. Надо готовиться. Двое суток мы жили прямо на земле, лежали рядами возле аэродрома. Более или менее в себя пришли, подготовились к боевым. Тут как раз подошли наши ребята на броне. У них по дороге было несколько подрывов. Но, слава Богу, все остались живы.

На третьи сутки нас посадили на вертолёты. Даже помню, сколько их было. Сорок. В каждом — по тринадцать-пятнадцать человек полностью экипированных, у каждого по пятьдесят-шестьдесят килограммов на плечах. Дверей в вертолёте нет, только тросик натянут. Рампы в хвосте тоже нет, стёкол на иллюминаторах нет: тут пулемёт стоит, тут пулемёт стоит, в иллюминаторах — автоматы. Так, ощетинившись стволами, мы полетели в горы. В горах находилось плато, на котором располагался учебный центр. По данным разведки, именно здесь американцы готовили душманов ко взятию Кандагара. «Духов» должно было быть много, вроде бы не меньше тысячи.

Только мы подлетели к горам, как душманы в упор расстреляли нас из ДШК!.. Самих выстрелов было почти не слышно: пых-пых-пых… Мы, 1-й взвод 1-й роты, летели самые первые, поэтому первыми нас и сбили. В вертолёте по центру огромный бак с топливом стоит. Господь нас спас, потому что по бокам бака в полу появились большие дырки, а сами пули ушли дальше вверх к двигателям! Пули попали и в кабину лётчиков, там кого-то ранило. Вертолёт загорелся, пошёл вниз, дымище повалил страшенный! И двигатели заработали с натугой, плохо: ту-ту-ту, ту-ту-ту… Мы стали падать в ущелье. Сзади слышится стрельба, взрывы. Но нам было уже не до этого…

Дембеля схватились за голову: вот-вот домой, а тут сейчас все погибнем! Но на самом деле всё было не так уж и страшно. Экипаж был очень опытный. У них под крылышками стояли большие дымовые шашки, от них тянулись стальные тросики, которые через ролики выходили в кабину. На концах к тросикам были приделаны две ручки от парашютов. И как только в вертолёт попали пули, лётчики дёрнули за тросики и вырубили один из двух двигателей. Душманы подумали, что этот вертолёт сбит, и занялись оставшимися.

Падали в ущелье мы долго. Глубина была, может быть, около километра. Мы падаем, падаем, двигатель натужно работает… Но потом лётчики включили второй двигатель, вертолёт стал устойчивым. И мы пошли уже вдоль ущелья.

Когда стали падать, я посчитал, сколько дней служу в Афганистане. Получилось тридцать пять. Я вроде сильно не паниковал, ведь к этому готовился. Помню, пришла мысль: раз суждено умереть, лучше умереть достойно. Но Господь нас охранил, от места боя мы улетели.

А вот следующие два вертолёта со 2-м и 3-м взводом нашей роты сбили по-настоящему: они врезались в камни. Просто чудо, что никто не погиб, хотя эти два вертолёта в конце концов загорелись. Остальные развернулись и улетели обратно в Кандагар.

Некоторые из ребят в обоих вертолётах от удара потеряли сознание. Но те, кто мог что-то соображать и делать, стали отстреливаться — ведь «духи» сразу побежали к месту падения. «Духов» отогнали, вытащили своих из горящих вертолётов. Потом забрали боезапас, пулемёт, запасные пулемёты. Слава Богу, успели до того, как оба вертолёта взорвались.

Вертолёты упали недалеко, метров пятьсот друг от друга. Рации у наших работали. И они решили взять горку, на которой были «духи». «Духи» атаки не выдержали — ушли с горки, перебежали на другую сторону. На горке наших собралось уже тридцать человек. Они камнями обставились и заняли круговую оборону.

Мы вылетели из ущелья. Летим над равниной. Неожиданно появились реактивные самолёты. Явно не наши. Оказалось, что ущелье выходило в Пакистан! Самолёты в одну сторону пролетели, потом в другую. Пилот одного из самолётов, который на несколько секунд пристроился параллельно, показывает — выходите на связь! Тут кто-то из наших сдуру орёт: «Давайте его из пулемёта собьём!». Но сбивать самолёт, конечно, мы не стали. Наши лётчики нырнули вниз, развернулись и пошли обратно по ущелью. Но чтобы не подлетать к месту боя, стали подниматься к вершине высокой горы. Вертолёт еле тянет, мы почти физически это ощущаем! — «Ну, родненький, давай, давай!..». Кто-то сунулся к лётчикам: «Командир, может, что-нибудь скинуть?». — «Тебя давай скинем!». — «Не-е-е, меня не надо!..». Еле-еле перелетели, буквально над самыми камнями над вершиной хребта, и вернулись в Кандагар.

Подбежали к связистам, рация у них была включена. По очереди слушаем, как парень, который находится на горе на связи, кричит: «Ребята, не оставляете нас, не оставляйте!!! Тут море душманов, они валом идут!». Кошмар какой-то такое услышать! Мы сами только что еле выжили, а тут наши товарищи погибают!..

Вертолётчики сначала лететь не хотели. Наверное, понимали, что это на верную гибель. И если бы дали волю солдатам, они бы точно этих лётчиков перестреляли. Ругались, ругались, но в конце концов полетели…

Но сначала полетели самолёты, отбомбились по душманским позициям. Потом «крокодилы» (ударный вертолёт МИ-24. — Ред.) ракетами и пушками обработали местность. А потом на МИ-8 полетели уже «карандаши», то есть десантники. Наш взвод снова оказался в первых рядах. Но в этот раз на подходе к месту высадки никого не сбили.

На земле наши отвоевали у «духов» плацдарм. Высадились всем батальоном и сразу разошлись по разным точкам на хребте, захватывая горки, — это чтобы при обстреле всех сразу не перебили.

Ущелье с противоположной стороны окружал очень большой и высокий хребет, за которым начинался Пакистан. На плато в середине ущелья мы увидели душманский учебный центр: дома, окопы, блиндажи. Душманы нас совершенно не боялись. И напрасно: из Союза прилетели тяжёлые бомбардировщики, которые сбросили на плато даже не знаю сколько тяжёлых бомб. После бомбёжки установки «град» стали работать, потом отработала артиллерия и танки.

Управление батальоном встало на соседней горке. Молодых солдат и меня вместе с ними оставили на той самой горе, где мы высадились. А «фазаны» (солдаты, отслуживший год. — Ред.) и дембеля с командиром взвода пошли брать соседнюю горку километрах в трёх. Там оказались четыре «духа». Они просто убежали.

Наши дембеля ушли, остались дембеля из управления батальона. Воды у всех оставалось очень мало, у меня — около литра. А когда воды мало, пить хочется ещё больше. Обычно на боевые мы брали с собой по две полуторалитровых капроновые фляги на человека. А больше брать было просто невозможно. Если всё сложить, то получается примерно так: бронежилет восемь килограммов, автомат или винтовка ещё три с половиной–четыре килограмма. Четыре двойных магазина по сорок пять патронов в каждом — ещё два килограмма. С нами ходил миномётный расчёт, поэтому каждому давали по три-четыре мины, это ещё почти пятнадцать килограммов. Плюс ленты с патронами для пулемёта, килограмма по три каждая. Вода три литра. Три сухпайка — около пяти килограммов. Валенки, спальник, одежда, гранаты, патроны россыпью… Всё вместе получается пятьдесят-шестьдесят килограммов. И настолько к этому весу привыкаешь, что лишние даже два килограмма моментально начинают на тебя давить.

Ночью дежурим по очереди, часа по два. И тут украли воду… Подходит ко мне дембель: «Ты с этого времени стоял?». — «Я». — «Где вода? Ты выпил?». — «Какая вода? У меня немного есть!». — «У меня нет воды, у других молодых нет воды. А у тебя есть. Значит, ты выпил чужую воду». — «Да не пил я!». Дембель забрал мою воду и говорит: «Приедем в полк — я тебе по шее дам!». Ведь на боевых воду воровать — это вообще последнее дело.

Но тут подошёл дембель из другой роты: «Дай сюда воду!». Первый дембель: «Зачем?». — «Это не он. Я с ним вместе стоял, взял кто-то другой». Разбирались, разбирались, но так и не могли понять, кто воду выпил.

Когда всё улеглось, я подхожу ко второму дембелю и говорю: «А почему ты сказал, что я не брал? Мы же с тобой вместе не стояли?». — «А я видел, кто взял». — «Правда? И кто?». — «С твоего взвода мордастик выпил. Ты смотри: если он выпил воду, значит, это гнилой человек, он тебя сдаст за три копейки. Никогда на боевых не оставайся с ним вдвоём…».

Наступила тишина, стрельба прекратилась. Конец ноября, ночью уже холодно, но днём солнце вышло, ветра нет, тепло… Офицеры были на соседней горке. С нами только три чужих дембеля, остальные — все молодые. И я решил: дембелей своих нет, а этим я не подчиняюсь. Залез на большой камень, расстелил плащ-палатку, разделся до трусов и лёг — загораю!.. Камень тёплый, хорошо… То тут стрельба, то там, где-то что-то взрывается. А я лежу и смотрю сверху на огромное плато под собой — километров восемь или десять длиной.

Припекло, перевернулся на живот и вижу — наш дембель возвращается! Я, как его увидел, испугался — он ведь меня точно прибьёт за эти солнечные ванны! И в горы меня больше никогда не возьмут! Я с камня спрыгнул и только хотел палатку стянуть — в неё бьют три пули!.. Пули разрывные, они огромные продолговатые дыры в палатке сделали. Я понял, откуда по мне стреляли, — «духи» были в километре от нас.

Оказывается, дембель вернулся за биноклем ночного видения. Слава Богу, что Ангел меня с этим дембелем спас! Дембель мне: «Сейчас некогда. Но если вернусь живым, ты у меня своё получишь!». Тут я понял, что на боевых можно очень быстро расслабиться. Постоянно держаться в настороженном состоянии привычки тогда ещё не было, она пришла сама собой позже.

Тогда же у меня случилась ещё одна неожиданная проблема. Кувалда (мой друг Сергей Рязанцев) захотел меня научить, как правильно есть сухпаёк. Он его разогрел на сухом спирте, а сверху насыпал горку сахара. Говорит: «Тут все так едят, очень полезно». Я решил тоже так сделать, хотя интуитивно чувствовал, что что-то тут не то, не нравился мне этот рецепт. Но он меня уговорил, через силу я эту питательную смесь съел… А через два часа у меня началось такое расстройство желудка! И длилось это несколько дней… За этот очередной прокол главный дембель меня чуть не убил.

Очень долго мы наблюдали за войной сверху. В афганской армии были наши «катюши» времён Отечественной войны. Стоят они в два ряда вдалеке. Вылетают снаряды, летят, летят, взрываются!.. Рядом стоят наши самоходные установки, «грады». А мы целыми днями сверху смотрели на эту стрельбу, как в кино.

Нам казалось, что в живых после такого обстрела на плато вообще никого не должно остаться, но выстрелы оттуда всё равно были. Правда, в конце концов бомбёжками и обстрелами большинство душманов добили: часть погибла, а остальные побежали в Пакистан через ущелье. Мелкие группы, которые не ушли с основной массой, мы добивали по-одиночке. Пленных не брали, это как-то было не принято. Так мы воевали около месяца.

Плен

Стоим как-то на очередной горке. Тут меня вызывает один дембель и говорит: «Сегодня праздник — у нас сто дней до приказа» (Сто дней до приказа об увольнении. Приказ ежегодно подписывался всегда 24 марта. — Ред.) Я: «И что?». — «Где «чарс»?». (Одно из названий анаши, наркотического средства из конопли. — Ред.). Я: «Какой «чарс»? Нет никакого чарса»!..». — «Рожай! Куда хочешь иди: в другой взвод или ещё куда. Мы тебя на боевые взяли! Если не родишь, больше на боевые не пойдёшь». — «Меня же увидят?». — «Стемнеет — сходи».

Вообще-то эту схему я теоретически уже знал. По рации анашу называли то «миша», то «андрей». Это чтобы офицеры, которые слушали наши разговоры, не поняли, о чём на самом деле идёт речь. Чтобы выйти на второй взвод, даю два тона (два коротких сигнала по рации. — Ред.). — «Да». — «Ребята, у вас „миша“ есть во взводе?». — «Нет, у нас „миши“ нет». Ну ладно… Третий взвод: «миша» есть? Нет. Оказалось, что есть в управлении батальоном, они стояли на другой горке. — «Ребята, как стемнеет, я к вам поднимусь. Дадите — я сразу обратно».

Было часов шесть вечера. Дембелям сказал, что пошёл, и когда стало темнеть, стал спускаться. Спустился вниз — уже стемнело совсем. Честно говоря, было боязно. Шёл без бронежилета. На мне была куртка с карманами — «эксперименталка», она только-только появилась. Сверху «лифчик», там три магазина двойных, четыре ракетницы, две дымовые шашки оранжевые, четыре гранаты. Запалы к гранатам были отдельно. Бывали случаи, когда пуля попадала в гранату. Если граната была в снаряжённом состоянии, то она детонировала. Моему дембелю пуля попала в «эфку» (оборонительная граната Ф-1. — Ред.). Когда пуля ударила, он стал кричать — прощаться с друзьями: «Маме скажите то-то, то-то, сестре — то-то, то-то!..». Ему было очень больно, и он подумал, что умирает. Тут прибежал доктор: «Где-где-где?!.». — «Да вот здесь болит!». — «Да нет здесь ничего, только синяк квадратный!». Пуля попала в гранату, гранату ударила в пластину бронежилета, а пластина — уже ему в грудь. Если бы был вкручен запал, он точно бы погиб. Потом дембель показывал нам пулю, которая застряла между зубцами на «рубашке» гранаты…

Спустился я вниз, потом стал подниматься. Шёл очень медленно, осторожно, слушал внимательно. Вдруг вижу — у входа в пещеру огонь тлеет (горел чурбак, который может всю ночь тлеть без дыма), а вокруг этого костра сидят люди! Сначала я подумал, что это наши. Но почти сразу сообразил — не наши… Они меня пока не видели.

Как же я мог так ошибиться, перепутать направление и зайти прямо к «духам»! Но я не очень испугался, приготовился к бою. Положил автомат, снял с предохранителя, патрон уже был в патроннике. Вкрутил запалы в гранаты. Взял «эфку», усики разомкнул, выдернул и выбросил кольцо. Я видел там не больше десяти человек. До них было метров двадцать. Думаю: брошу гранату и перестреляю оставшихся из автомата. Наверняка у них анаша есть, так что задание дембелей всё равно выполню.

Только приготовился, как пришла мысль: никогда не убивал людей так близко. Когда стреляешь на расстоянии, то непонятно — убил или не убил. Может, душман просто упал? И тут же вторая мысль: а вдруг кто-то из них пошёл по нужде и зайдёт сзади? Только так подумал, мне автомат сзади в голову — бац!.. И крик!.. Тут же подбежали ещё два «духа» — бородатые, с автоматами. На голове шапки, которые краями заворачиваются наверх.

Меня схватили, потащили к пещере и бросили внутрь. Я даже не успел испугаться, был какой-то шок. Но автомат левой рукой инстинктивно схватил, другой рукой гранату крепко держу — кольцо-то выдернуто! Вижу: в углу на камне старший сидит. Он что-то сказал — ко мне пошли двое с верёвками, чтобы меня связать. Один берётся за мой автомат — а я поднимаю гранату без кольца! Уже собирался бросить, как старший стал что-то быстро говорить и мне показывает: тихо, тихо, тихо, не надо… Обалдевшие «духи» отпрянули назад. Мы были внутри пещеры вчетвером, остальные стояли снаружи.

Они мне: «Шурави?». — «Да, шурави». Начали со мной разговаривать, но я же по-афгански ничего не понимаю! Говорят, говорят, мне непонятно. И в какой-то момент я осознал, что мне конец, уже отсюда не вырваться… Придётся взорвать гранату вместе с собой. Мысль эти привела меня в такой дикий ужас!.. Мне же всего девятнадцать лет! И неужто мне конец!.. И сразу обратил внимание, что тут мысли как-то по-другому пути пошли.

Время остановилось. Мыслил я очень ясно и чётко. Перед смертью я оказался в каком-то другом пространстве и времени. Думаю: лучше умереть в девятнадцать лет. Рано или поздно я ведь всё равно умру. Буду стариком каким-нибудь больным, да и вообще в жизни сложности наверняка будут. Лучше умереть сейчас.

И тут я вспомнил про крестик под петлицей. Меня эта мысль стала очень сильно греть. Появилась какая-то надежда не на спасение физическое, а что я могу обратиться к Богу. И обратился к Богу мысленно: «Господи, мне страшно! Отними у меня страх, помоги мне гранату взорвать!». Подрываться было очень страшно…

После этого пришли мысли о покаянии. Я стал думать: «Господи, мне всего девятнадцать лет. Лучше сейчас меня забери. У меня сейчас грехов мало, я не женат, с девушками не дружил. Ничего особенно плохого в своей жизни не сделал. А за то, что сделал, прости меня!». И вдруг я почувствовал Бога так близко, как никогда в жизни больше не чувствовал. Он был буквально над пещерой. И в этот момент время остановилось. Ощущение было такое: как будто я одной ногой уже на том свете нахожусь, а другой ногой — ещё на этом.

И тут открылись какие-то вещи, над которыми никогда в жизни не задумывался. Я с ходу понял, в чём состоит смысл жизни. Думаю: «Что самое главное в жизни? Дом построить? Нет. Родителей похоронить? Тоже нет. Дерево посадить? Тоже неважно. Жениться, детей родить? Нет. Работа? Тоже нет. Деньги? Даже странно об этом думать — конечно, нет. Нет-нет-нет… И тут я почувствовал, что самое главное, самое дорогое в жизни — это сама жизнь. И подумал: «Господи, мне ничего в жизни не надо! Ни денег, ни власти, ни наград, ни званий армейских, ничего материального. Как хорошо просто жить!».

И вдруг в голове мелькнуло: если я взорву гранату, то дембеля подумают, что я к душманам сбежал! Они же меня мучали, хоть и не били особо. — «Господи, Тебе всё возможно! Сделай так, чтобы дембеля так не подумали! Господи, и ещё одна просьба! Сделай так, чтобы моё тело нашли. Чтобы меня похоронили дома, у нас на кладбище. Маме будет намного легче, когда она будет знать, что это моё тело в гробу, а не кирпичи. Она обязательно будет это чувствовать. Придёт на кладбище, поплачет… У меня ещё три сестры есть, утешение всё равно будет». И я почувствовал какое-то необъяснимое спокойствие. Такие правильные мысли мне, совсем молодому парню, в голову приходили, просто удивительно.

И в этот момент пришёл парень лет шестнадцати, «бача». Его «духи» откуда-то вызвали. Оказалось, что он год или два жил в Союзе, в Куйбышеве (сейчас город Самара. — Ред.), и говорил по-русски. Стали спрашивать через него, откуда я, где служу. Отвечаю — в Кабуле, в десантных войсках. Здесь находимся на боевых. Спрашивают, откуда я родом. Отвечаю, что из города Саранска. Мальчик: «О, это недалеко от Куйбышева!». Я: «Да, рядышком». Спрашивают: «А как ты пришёл сюда?». — «Я шёл в другой взвод за «чарсом». — «За чем, за чем?!.». — «У нас праздник у дембелей, им надо его отметить. У нас принято водкой отмечать, но водки нет. Поэтому и отмечают таким способом». Они рассмеялись. Старший приказал — кто-то пошёл и принёс «чарс». Кусок большой, примерно с апельсин. Внешне он похож на пасту «гойя», тёмно-зелёного цвета, на ощупь как пластилин, только жёстче.

(Сам я анашу не курил ни разу, ни до этого, ни после. Но не раз видел, как через три затяжки человек уходит в аут и становится невменяемым минимум на час. Я потом часто обкурившимся дембелям рассказывал анекдот про чукчу. — «А ну-ка про чукчу!». Начинаю: «Идёт чукча по пустыне. И вдруг вертолёт пролетел. И он как побежит обратно в свой аул! Кричит: я видел, я видел, я видел! Весь посёлок собрался — ну что ты видел? Ну, апельсин знаешь? Знаю. Совсем не похож!». И дембеля хохотали над этим по полчаса! Валялись в буквальном смысле, это же просто цирк был на конной тяге! Потом снова: «Давай!». И как только начинаю: «Чукча пошёл…» Они: ха-ха-ха!.. Полгода я дембелям этот анекдот рассказывал.)

«Духи» говорят: «Мы передали своим, что взяли пленного». Отвечаю: «В плен не сдамся. У меня граната без кольца, взорвусь вместе с вами. Знаю, чем плен закончится, я видел трупы наших». Они говорили-говорили между собой. Потом спрашивают: «Что предлагаешь?». — «Я предлагаю… Может, отпустите меня?..». — «Но ты же приехал убивать нас?». — «Да. Но в плен не сдамся. Я ещё никого не убил, всего полтора месяца здесь».

Душманы посоветовались ещё немного, потом старший говорит: «Ну ладно, мы тебя отпустим. Но с условием: мы тебе „чарс“, а ты мне — свою куртку». (Куртка душману понравилась потому, что это была «эксперименталка». Её недавно дали, да и то только нашей роте — опробовать. А она тяжёлая, как бронежилет. Как будто матрас на себе тащишь, в горы ходить в ней очень неудобно.)

Говорю: «Куртку можно. Только отойдите». У меня в одной руке автомат, в другой — граната. Я всё равно опасался, что душманы могут на меня кинуться во время переодевания. Автомат положил, осторожно вытянул одну руку из рукава, потом другую с гранатой. Действовал с опаской, но было ощущение, что находился в какой-то прострации. Настоящего страха у меня не было. Когда я просил: «Господи, отними страх! Я боюсь взорвать гранату», Господь страх у меня отнял. И в тот момент я понял, что человек на девяносто девять и девять десятых процента состоит из страха. И этот страх мы сами на себя берём, им как будто грязью мажемся. Я почувствовал, что от этого мы и болеем. И если страха нет, то человек совсем другой.

Я отдал старшему куртку, тот её сразу надел. Все куртку похвалили, а мне говорят: «Ты настоящий шурави, хубасти-хубасти (хорошо. — Ред.)». Старший говорит: «Всё, мы тебя отпускаем. Вот тебе „чарс“, вот конфетки». Даже чай мне налили. Но чай пить не стал — а вдруг отравят?

И действительно мне дали конфеты! Ещё платочки размером сантиметров тридцать на тридцать, на них вышивка в виде руки с пальцем и что-то по-арабски написано. И ещё наклейки овальные, размером сантиметров десять. Там тоже рука и надпись.

Говорят: «Мы тебя отпускаем, но оставь автомат». Отвечаю: «Автомат не дам. Я за него расписался, за потерю автомата четыре года „дисбата“ (дисциплинарный батальон. — Ред.)». — «Ладно, автомат не нужен. У нас и патронов таких нет, 5,45. Давай ракетницы!». — «Это пожалуйста». Вытащил четыре штуки и отдал. — «Можешь идти, мы тебя отпускаем. Скоро рассвет».

Сунул всё, что они мне дали, в карман, встал и без страха совершенно, как будто мы сидели за столом с приятелями, пошёл к выходу. Нагнулся, вышел из пещерки. Впереди площадка метров, наверное, десять в длину. «Духи» машут рукой — тебе туда, ты оттуда пришёл!..

Первые секунды не думал ни о чём. Но как только прошёл метров пять, как будто проснулся!.. Появился такой страх, просто будто молния какая-то в меня ударила! Первая мысль: какой я дурак, они же сейчас в спину будут стрелять! От этой мысли меня сразу пробило потом холодным, по спине струйка потекла. Думаю: они даже бушлат сняли, чтобы не продырявить! Остановился… Я реально чувствовал эти пули в себе, мне казалось, что они уже стреляют! Решил повернуться лицом, чтобы стреляли не в спину. Повернулся: а они мне машут рукой — туда-туда!..

Развернулся обратно и как будто схватился за ниточку надежды Божьей. «Господи, пожалуйста! Ты меня почти спас! Осталось всего пять метров. Господи, Тебе всё возможно! Сделай так, чтобы пули мимо пролетели!». Иду, а ощущение такое, что всё равно будут стрелять! Осталось метра три. Не выдержал, обернулся: душманы руками машут — иди-иди, туда-туда!.. — «Господи, Ты меня почти спас! Три метра осталось… Ну пожалуйста, спаси меня!». И как сиганул в темноту!

Спустился вниз, стал подниматься. Сначала хотел гранату выбросить, но сообразил — если гранату брошу, то свои прикончат из гранатомётов. Так и пошёл дальше с гранатой. Поднимался очень осторожно — как бы не начали стрелять. А в Афганистане ведь как: темно-темно-темно… А как только солнце выходит, бац — и сразу светло! Буквально пять-десять минут — и кругом день деньской!

Слышу: «Стой, пароль!». Пароль я назвал, цифры какие-то были. — «Это ты, что ли?!.». Поднимаюсь, радостный такой. Дембеля подбежали и в девять рук меня — бам-бам-бам!.. Я: «Тихо, у меня в руке граната! Взорвётся сейчас!». Они — в сторону! (Оказалось, что они действительно решили, что я к душманам сбежал! Всех опросили по сто раз — меня нигде нет. И испугались — поняли, что им по шее могут дать за это дело. А тут я вернулся. — «Ах, ты вернулся!.. Мы же за тебя столько переживали!..». И действительно — вместо того, чтобы праздновать сто дней до приказа, они всю ночь не спали! Короче, наваляли мне прилично. Хотя я всё равно был очень рад, что всё так обошлось.) Говорю: «Осторожно, у меня пальцы онемели!». Одни гранату держат, другие пальцы отгибают. Наконец гранату вытащили и бросили куда-то. Граната взорвалась — командир взвода проснулся. Вышел: «Что вы тут делаете? Кто гранату бросил?». — «Подумали, что „духи“ ползут! Решили шваркнуть». Вроде поверил.

Дембеля: «Ну всё, тебе просто крышка! Жизни тебе не дадим!». А я всё равно счастливый, что живой остался!

Тут приходит приказ: спускаться вниз на другую сторону горы, на броню. А я в тельняшке, кителе и шапке, больше ничего на мне нет. Холодно… Командир взвода спрашивает: «А где куртка?». — «Да не знаю. Положил куда-то, она и потерялась». — «Где потерялась? Площадка одна — всё как на ладони! Ты меня за дурака считаешь?». — «Нет». — «Ну и где она?». — «Нету…». Не буду же я ему говорить, что я куртку душману отдал. Тем более здесь за командира взвода у нас был замполит, командир в это время от гепатита лечился. Он: «Приедем на базу, я тебе покажу!». А я всё равно рад, что от душманов живой вернулся! Ну побьют, ну ничего страшного… Ведь за дело. И вообще, если бы душманы мне сказали: «Выбирай: либо мы тебя убьём, либо дембеля тебя будут бить целый месяц», я бы всё равно выбрал дембелей.

Спустились, сели на броню, поехали на четвёртый этап. У меня как у ненадёжного автомат забрали. Главный дембель мне говорит: «Ну всё, тебе крышка! Мы столько переживали из-за тебя! На боевые больше никогда не возьмём, будешь салагой до конца службы». — «Так вы сами меня послали за анашой!». — «Так мы тебя за анашой послали, а не куда-нибудь! Ты где был?». — «Сейчас расскажу». И подробно всё рассказал — командир не слышал, на другой машине ехал. — «Вот платки, вот наклейки, вот конфеты, вот анаша…». Разворачиваю, показываю. Он: «Так это же душманская!». — «Конечно! Я же тебе говорю, что был у «духов»! Бушлат им отдал, анашу взял». Он на меня: «Шайтан!..». Отвечаю: «Я не шайтан!». (Я знал, что это слово значит. Бабушка в детстве нам даже имя «чёрного» запрещала произносить. Когда мы сидели на бревне нога на ногу или на скамейке ногами болтали, она нам говорила: «Так нельзя! Он там сидит в это время, а ты его качаешь». )

Дембель был просто в шоке! Говорит: «Будешь в моей тройке!». Я: «Как скажешь». Это был очень сильный парень. Звали его Умар. Это его прозвище от фамилии Умаров. А имя его Дели. Внешне — просто двойник Брюса Ли! Он для меня стал реальным покровителем. Конечно, он меня гонял как сидорову козу, но никогда не бил и защищал от всех! (Умар строго-настрого запретил мне кому-то рассказывать про историю с пленом, но потом сам и проболтался. Дембеля ведь когда обкурятся, то хвастаются, какие у них молодые шустрые. Умар слушал, слушал и говорит: «Вот у меня молодой — вообще волшебник! На боевых говорю ему: „чарс“ нужен! Он к душманам сходил, „чарс“ у них отобрал и мне принёс! Вот это волшебник!». И скоро об этой истории узнал весь полк.)

В конце концов наши решили не брать «зелёнку», а запустили туда весь боезапас артиллерийский. Мы вернулись в сам Кандагар, оттуда опять самолётом — к себе в Кабул.

Караул

Только вернулись из Кандагара — сразу в караул. Меня поставили охранять парк машин. За парком — колючая проволока, дальше поле и метров через четыреста-пятьсот начинаются дома — это уже окраина Кабула.

Часовому надо ходить вдоль проволоки, как мишень (а «духи» тут постреливали время от времени). Это был конец декабря, ночью холодно. Надел бушлат, бронежилет, автомат сверху. Хожу, как огромная макивара (в карате тренажёр для отработки ударов. — Ред.), не попасть в такого человек просто невозможно. Ходил-ходил — думаю: «Опасно… Надо отойти подальше от проволоки. Хоть я и не дембель, но что-то не очень хочется маячить туда-сюда».

Хожу уже между машинами. Иду-иду… Вдруг — бум, меня что-то ударило! Открываю глаза — лежу на земле. То есть я на ходу заснул и упал. Встал: «Как это?!.». Ну ладно бы я лежал и заснул. Но я же шёл! Снова иду-иду-иду. Так хорошо становится, тепло-тепло-тепло… Бам — опять на земле лежу. Вскочил, уже побежал. Тепло-тепло-тепло, словно как в тёплую воду погрузился… Бум — опять на земле! Сообразил, что я уже и на бегу заснул. Выбросил бушлат, бронежилет. Но уже и в одном кителе на бегу заснул! Встал — автоматом по спине себя бью! И стал изо всех сил бегать по кругу. Чувствую тут — вроде проснулся.

И вдруг слышу: «Витёк! Это я, „Сокол“! У меня „дэцл“ есть и печенье. Давай захаваем!». Вся рота в нарядах, дружок мой попал в столовую. А «дэцл» — это банка сгущёнки, сто сорок граммов. Нам в принципе в Афгане каждое утро сгущёнку давали, в кофе её заливали. Но те, кто был в наряде в столовой, из сорока двух банок, которые были положены на полк, половину тырили себе. Все об этом знали, но никто даже не ворчал. Все понимали, что наряд в столовую — самый тяжёлый, сутки вообще не спишь.

Мы залезли в кабину «камаза». Успели по одному разу печенье в сгущёнку макнуть, и тут же домиком голова к голове сложились — вырубились оба…

Караул пришёл — меня нет! Все очень испугались, когда увидели, что я пропал. Ведь «духи» могли зайти в парк и утащить меня. Это же «залёт»! Сорок минут искали, но докладывать побоялись.. Ведь если придётся разбираться, то выяснится, почему я заснул. Отстоял свои два часа. Тут приходит дембель: «Теперь за меня два часа стоишь!». Через два часа пришёл уже и мой главный дембель, Умар: «Так, за меня два часа стоишь!». Отстоял шесть часов — уже моя смена подошла, стою за себя два часа. То есть я стоял всю ночь и поэтому под утро отключился окончательно.

Проснулся от ударов. Спросонья не могу понять, что происходит: бьют руками, ногами, но не по лицу, а как матрас выбивают. Тут самый свирепый дембель хотел меня побить уже по-настоящему. Но Умар сказал: «Ты что, обалдел, не трогай! Он же восемь часов стоял».

Особый отдел

Через некоторое время меня вызывают в особый отдел — разбираться с моим походом к душманам под Кандагаром. Против меня грозились возбудить уголовное дело. Перед этим меня пригласил командир полка: «Смотри, могут сломать! Не колись — наш полк хотят признать лучшим полком ВДВ. Если что, то я тебя оттуда на боевые выдерну».

И получалось, что на боевых я отдыхал. Вернулись, оружие почистили, в баню сходили, кино посмотрели — на следующий день меня в особый отдел. Особисты пугали гауптвахтой, тюрьмой: ««Давай, колись, как ты у душманов побывал!». — «У каких душманов?». — «Солдат, говори, сколько душманов было, сколько «чарса» принёс! Кто тебя послал?». А мне пришлось говорить, что ничего не было. Перед этим дембеля пригрозили: «Смотри, не расколись!». И действительно, если бы я рассказал всё, как было на самом деле, то у дембелей были бы очень большие проблемы. Но и мне бы точно крышка пришла.

Прошло полгода, первый особист уехал в Советский Союз, дело передали другому. А второй майор оказался моим земляком из Саранска. Пригласил меня: «Слушай, «зёма»! Все же говорят об этом. Ну расскажи, интересно же!». Я: «Товарищ майор, за копейку хотите купить? Хоть арестуйте, можете даже расстрелять меня — ничего не было. Это же смешно, как это вообще могло бы быть? Давайте мы вас сдадим в плен в тельняшке десантника и посмотрим, что от вас останется! Может, ухо или что-нибудь ещё…». Он так разозлился! Ходили слухи, что он владеет гипнозом, поэтому я ему в глаза не смотрел. Он: «В глаза мне смотри!». Я: «А чего мне в них смотреть? Они что, красивые, что ли?..». Конечно, я рисковал, так с ним разговаривая. А что было делать?!. Я тогда оказался между трёх огней: с одной стороны, дембеля, которые меня послали за анашой, с другой стороны, командир полка говорит — не колоться! А особист требует: колись! Так что спасся я из этой ситуации просто чудом.

А спасал меня, как и обещал, командир полка. Звонят особисту: это наш снайпер, он очень нужен на боевых. Но как только возвращаюсь с гор — опять всё сначала. (Кстати, наш командир полка сейчас — замкомандующего ВДВ, генерал Борисов. Очень хотел бы с ним встретиться и поблагодарить.)

Я думаю, что особисты прежде всего хотели наказать солдат, которые послали меня за анашой. Разговаривал майор со мной очень жёстко. А тут как-то говорит: «Ладно, „зёма“. Дело мы закроем. Расскажешь, как было?». Я: «Товарищ майор, давайте так! Домой в Саранск вернёмся, водочку поставим, выпьем, посидим, шашлычка поедим. Тогда и расскажу. Интересно было, просто отпад! Но тут, простите, скажу: ничего не было».

Майор этот оказался человеком порядочным. Когда уезжал в Союз, спрашивает меня: «Может, что-нибудь передать родным?». Я попросил отдать им «афганку» (специальная форма одежды. — Ред.), мне самому вряд ли удалось бы её через границу провезти. Но нас подняли по тревоге, и я попросил своего товарища отнести мою «афганку» особисту. Тот отнёс, но другую, пятьдесят шестого размера! Сестра потом рассказывала, что в Саранске к ней пришёл майор и отдал «афганку». Но когда я её дома в руки взял — это оказался огромный халат какой-то! Вот думаю, хитрый хохол! Куценко его фамилия. Но зла на него не держу. Пусть и Бог его простит.

Чарикар, Пагман, Лагар

Буквально через несколько дней после возвращения из Кандагара, перед самым Новым годом, нам сказали, что опять надо выйти на точки. Вроде «духи» на Новый год собираются обстрелять Кабул. Мы поехали в Чарикарскую долину, оттуда на Пагман. Дальше нас загнали в горы. Мы взяли большую палатку, и мне как молодому дали её нести. Я: «Почему я? Разве больше некому?». Дембеля: «Если хочешь с нами ходить на боевые, бери и неси А если нет — будешь оставаться на броне». Если бы я отказался нести палатку, это был бы мой последний выход.

Палатку мне положили сверху рюкзака. Иду в гору и чувствую, что уже еле живой. А прошёл всего-то метров триста. Тяжело было ещё и морально: я же не знал о своих возможностях, сколько я вообще могу выдержать. (Я до этого видел парня из моего взвода, которому лямка рюкзака перетянула что-то на плече, и у него онемела рука. Он месяца два или три провалялся в госпитале. Там рука окончательно высохла, он стал инвалидом. Комиссовали…)

Дембель Умар остановился: «Ну-ка стой! Ты же сейчас помрёшь! Дышишь неправильно». Посидели с ним минут пять, он дал мне два кусочка сахара-рафинада. Говорит: «А теперь давай вместе со мной — ровненько, не торопясь. Пошли. Пускай они бегут. Далеко всё равно не убегут, не беспокойся».

Двинулись дальше. Но я всё опасаюсь, что не выдержу. А выдержать для меня было самым главным! И тут я вспомнил слова командира учебного полка: «Если тебе тяжело, то другим ещё тяжелее. Ты ведь морально сильнее». Такие слова обязывают… Если он вправду так думал, то я обязательно должен выдержать! И поставил себе цель: если даже будет невыносимо трудно, буду руку себе кусать, но буду держаться.

Шёл-шёл-шёл… И вдруг появились огромные силы, второе дыхание. Об этом я много слышал, но на деле оказалось, что оно открывается намного быстрее, когда ты несёшь большие тяжести. Буквально метров через пятьсот дыхалка заработала, как часы. А ноги-то у меня нормальные! И я пошёл-пошёл-пошёл!.. Одного обогнал, второго, третьего. В результате поднялся на гору первым.

Поднялись на высоту тысяча шестьсот метров. Только мы расстелили палатку, присели поесть… Тут команда: подниматься выше! Но дальше нести палатку досталась уже не мне. Шли часов десять и поднялись на три тысячи двести метров.

После этого случая я часто брал дополнительный груз. Командир спрашивает: «Кто понесёт дополнительные мины?». Никто не хочет. Говорю: «Давайте я». Конечно, я рисковал. Но мне хотелось доказать, что могу. А дембеля сразу обратили на это внимание и стали лучше ко мне относиться: не били, практически вообще не трогали. Хотя было за что! В горах ведь всякое бывает: не туда посмотрел или, хуже того, заснул. А молодой солдат засыпает только так! Стоишь, спать вообще не хочется. Туда-сюда посмотрел. Вдруг — бум!.. Прилетел удар от дембеля. Оказывается, ты уже спишь. Границы между сном и бодрствованием вообще нет.

Когда мы ещё ехали по Чарикарской долине и заехали в предгорья, то пошёл хлопьями снег. Вокруг глина склизкая, все грязные! Когда вижу видео из Чечни, всегда вспоминаю эту картину.

Для ночёвки растянули палатку. В палатке «поларис» (печка из танковой гильзы. — Ред.) стоит, тепло… Ребята бросают на землю бронежилет, сверху спальник зимний — так и спят. Я пока чем-то занимался, прихожу, а в палатке уже места нет! Дембеля: «А ну, брысь отсюда!». — «А где же мне спать?». — «Твои личные проблемы. Иди спи в броне». — «Там же железо кругом, колотун!». — «Твои проблемы». Что делать — непонятно…

Пошёл, открыл БМП. А наша машина на полметра от пола была забита мешками с луком, мы его у «духов» как-то взяли. Лук красно-синий — очень вкусный, сладкий. Мы жарили его с гречкой (я дома до сих пор так делаю).

Люк закрыл, положил бронежилет на мешки, залез в свой спальник и лёг спать. Вдруг просыпаюсь от грохота — дынь-дынь-дынь-дынь! — «Открывай!!!». Вылезаю из БМП, спрашиваю: «Что случилось?». Смотрю — стоят дембеля, все мокрые! Оказалось, что они вырыли под палатку яму, в ней рядами и лежали. А ночью пошёл дождь, и вода в эту яму так ливанула, что залила от дна сантиметров на двадцать. Спали крепко, поэтому когда проснулись, уже все мокрые. Умар мне: «Ты самый хитрый! Давай сюда свою одежду!». — «Так ты же сам меня загнал сюда!». Отдал Умару свою сухую одежду, но его мокрую не стал полностью надевать.

Тут команда — всем на боевые. Умар мне — остаёшься здесь! Я: «Почему?». — «Я старший группы. Сказал — остаёшься!». Ну ладно, он дембель. Остаюсь, значит остаюсь. Они пошли в горы, а я так расстроился…

Но мне опять повезло. Они поднялись наверх, а там снег! И тут ещё ударил мороз, градусов двадцать. Их продержали в горах двое суток. Снегом их завалило, пришлось копать в снегу ямы и в них спать. Кто-то даже обморозился. Но обморозился не потому, что в мокрой одежде пошёл, одежда на них быстро высохла. Мышцы, когда работают, много тепла дают. (Меня дембель научил напрягать все мышцы секунд на двадцать. Потом мышцы отпускаешь — и от тебя пар валит! Жарко, как будто в бане парился.)

Когда они вернулись, то были жутко злые: «Кому это нужно было!». Войны с душманами никакой не было. Но на обратном пути они увидели на соседнем хребте каких-то оборванцев, которые шли без рюкзаков. Стали с ними воевать, а это оказалась своя пехота! Пока разобрались, успели двоих пехотинцев убить, а двоих ранить.

Мне дембель говорит: «Слушай, ты такой хитрый!». — «Да я же хотел идти! Ты меня сам не взял». Он: «Снимай одежду! Забирай свою, мокрую…».

«Чмошники»

После боевых заехали в Баграм, переночевали, оттуда уже вернулись в Кабул. В Баграме я встретил своего знакомого по учебке. Смотрю — возле «балдыря» (в Афгане так называли полковое кафе, в Гайжюнае его обычно называли «булдырь») сидит какой-то пацан, похожий на бомжа, и ест буханку хлеба с торца. Мякиш вытаскивает, ломает и потихонечку съедает. Я зашёл в кафе, взял что-то. Вышел, мимо прохожу — вроде знакомое лицо. Подошёл — он вскочил: «Привет, Витёк!». Я: «Это ты?.. А что ты здесь, как „чмошник“, сидишь?». — «Да так, захотелось кушать». — «А почему здесь ешь? Садись хоть на ступеньку, а то спрятался в углу». Он: «Всё нормально!». Это был тот самый парень из Минска, у которого мама была директором кондитерской фабрики.

И только потом ребята из нашей учебки, которые попали в 345-й полк в Баграм, рассказали, что он действительно «чмошник» (на армейском жаргоне — неопрятный, не следящий за собой, не умеющий постоять за себя человек. Сокращение от «человек морально отсталый». — Ред.). Не думал, что в Афган попадёт, но попал. И его там совсем зачморили! Мне его даже жалко стало. Хотя в учебке я его не любил: ведь именно его мне на кроссах и марш-бросках приходилось всё время таскать буквально на себе, замучил он меня совсем.

И история с этим парнем закончилась плачевно. Мне об этом потом рассказал заместитель командира их полка, мой земляк. В 345-м полку был «залёт»: с БМП-2 украли пулемёт ПКТ (пулемёт Калашникова танковый. — Ред.). Похоже, что его продали душманам. Но кому он нужен? Это же не обычный пулемёт с прикладом. Конечно, из ПКТ можно и вручную стрелять. Но это же танковый пулемёт, штатно стреляет через электрический спуск.

Искали, выясняли внутри полка, чтобы дело дальше не пошло, — по шее же дадут! Но так и не нашли. Тогда на броне выехали к кишлаку и по громкой связи объявили: «Пропал пулемёт. Кто вернёт, тому будет большое вознаграждение». Пришёл мальчик и говорит: «Меня послали сказать, что пулемёт есть. Мы его купили». — «Сколько денег хотите?». — «Столько-то». — «Когда принесёшь?». — «Завтра. Деньги вперёд». — «Нет, сейчас — только половину. Остальное завтра. Если уйдёшь с деньгами и не вернёшь пулемёт — сровняем кишлак с землёй».

На следующий день мальчик вернул пулемёт. Наши: «Ещё денег дадим, только покажи, кто продал». Через два часа выстроили всех, кто был в парке. Паренёк-афганец показал — вот этот, белобрысый. Оказалось, что пулемёт продал сын директора кондитерской фабрики. Получил он за это пять лет.

На тот момент оставалось служить ему всего около месяца… Денег у него не было, у него всё отбирали. А ему хотелось домой тоже дембелем нормальным вернуться. Ведь «чмошников» и на дембель отправляли как «чмошников»: давали грязный берет, такую же тельняшку. В «чмошники» попадали по разным причинам. У нас во взводе, например, был парень-самострел. Попали наши в окружение. Отстреливались. Появились раненые. И тут к ним пришёл вертолёт, но только за ранеными. Раненых загрузили. И тут парень отбежал в сторону, завернул ногу чем-то и прострелил. А это дембель увидел!

Самострел был с нашего призыва, но с ним мы даже не общались. Ведь десантники есть десантники, никто не любит несправедливость. Если кто-то пашет и делает всё правильно, а другой отлынивает, ничего не хочет делать, то постепенно тот и становится «чмошником». Обычно таких отправляли в какую-нибудь пекарню или уголь таскать. Они в роте даже не появлялись. В роте у нас был один такой из Ярославля, другой — из Москвы. Первый был хлеборезом, хлеб резал на весь полк, а другой котельную топил. Они даже не приходили ночевать в роту — боялись, что дембеля побьют. Оба так и жили: один — в кочегарке, другой — в хлеборезке.

С тем, который топил котельную, произошла трагедия. Пошёл он как-то к хлеборезу, тот ему хлеба дал. А это увидел прапорщик, который был старшим по столовой. Прапорщик был очень занудный, хлеб почти никому не давал. Забрал прапор у кочегара хлеб, положил на стол и как дал парню в «дыню»! Тот убежал к себе в кочегарку. Через какое-то время ему стало плохо, он пошёл к врачу. Врач принимал другого солдата, говорит — посиди. Парню стало совсем плохо… Вдруг зрение потерял. Врач завёл его к себе и стал расспрашивать: «Так что случилось, расскажи?». Тот успел рассказать, что его прапорщик в столовой ударил… И — умер… У него оказалось кровоизлияние в мозг.

Прапорщика сразу заклевали: «Ты сам-то кто такой? На боевые не ходишь». Его хоть не посадили, но куда-то перевели. Это был «залёт» конкретный. Как скрыть такой случай? И присвоили погибшему парню орден Красной Звезды посмертно. Конечно, самого парня было жалко. Мама его, директор школы, потом писала нам письма: «Ребята, напишите, какой подвиг мой сын совершил! В честь него школу хотят назвать». Мы про себя по-солдатски думаем: ничего себе! Такой «чмошник», а в честь него школу называют! Вот ведь как получилось: многих из нас сто раз могли на боевых убить, а мы выжили. А он избегал трудностей, а так всё трагически для него закончилось.

Ещё был один «чмошник». Звали его Андрей. Он писал стихи. Однажды после Афгана мы с друзьями на день ВДВ встречались на ВДНХ. Стою, своих жду. Вижу — стоит какой-то парень, вокруг сгрудились десантники, которые в Афгане не служили. И он так помпезно рассказывает: мы там то-то, то-то, то-то!.. Я слушал, слушал — ну вот не нравится мне, как он рассказывает. И тут я его узнал! «Андрей! Это ты?!.». Он меня увидел — и пулей убежал. Спрашивают меня: «Кто он такой?». — «Неважно».

Он был морально слабый, на боевых не выдержал. Поэтому его оставляли в роте, никуда не брали. И плюс ко всему он за собой не следил: каждый день надо подшиваться — он не подшивается. И вообще не мылся, грязный ходил.

Мы-то сами постоянно себя в порядке содержали, одежду стирали. На улице под умывальником полковым (это трубы метров по двадцать пять длиной с дырками) ложбинка бетонная, по которой вода стекает. Кладёшь туда одежду, замылил и щёткой — ширк-ширк, ширк-ширк. Перевернул — то же самое. Потом щётку помыл и ею сгоняешь мыло с одежды. Постирал, позвал кого-то, вдвоём выкрутили, прогладил руками — и на себя надел. Летом на солнце всё высыхает минут через десять.

А Андрей этот одежду не стирал вообще. Заставляли — бесполезно. Но стихи писал неплохие. Приходят с боевых, дембель ему: «У моей девушки скоро день рождения. Давай что-нибудь такое придумай афганское: война, самолёты-вертолёты, горы, любовь-морковь, жди меня, я скоро вернусь…». Андрей: «Я так не могу!». — «Почему не можешь?». — «Мне нужно особое состояние…». — «А, воображение! Сейчас дам тебе воображение!». И берёт сапог. Андрей: «Всё-всё-всё… Сейчас будет!». И тут же сочиняет необходимые стихи.

Лентяй он был жуткий, засыпал везде. Уже будучи дембелем, я был в наряде по роте, он со мной. Ясное дело, что дневальным по роте дембель не стоит, молодые для этого есть. Прихожу — его нет на тумбочке. А эта тумбочка — в батальоне первая. Приходит командир батальона: «Где дневальный?!.». Я заспанный выбегаю: «Я!». — «Кто дежурный?». — «Я». — «А кто тогда дневальный?». — «В туалет сбежал». — «Почему никого не поставили?». — «Потому что я идиот, наверное…». Надо же было что-то сказать. — «Сам вставай!». Тут у меня всё закипело: между теми, кто ходит на боевые в горы, и теми, кто не ходит, — огромная разница. Вроде всё это ВДВ, но это отличается, как пехота и лётчики. Одни в горах постоянно рискуют, а на броне риска намного меньше. И я на тумбочке должен стоять!..

Я нашёл его: «Ты что, спишь?!.». Он: «Нет, я отдыхаю…». Причём ноль эмоций, спит себе… (Наверное, я точно так же спал, когда заснул на бегу на посту после Кандагара.) Врезал ему каким-то сапогом: «А ну быстро на тумбочку!..». И буквально запинал его в коридор.

Дедовщина

Сам я дедовщину не переживал как какую-то катастрофу. Я вполне серьёзно считаю, что хорошо, что она есть. Ведь «деды» заставляли нас поступать правильно. Обычно сам правильно постоянно никто не поступает, это очень тяжело. А тут делать всё правильно тебя заставляют силой! И ты просто вынужден жить не так, как хочется, а так, как надо. Конечно, всякое бывало… Например, дембеля отнимали у молодых все деньги. Единственный дембель, который не отнимал деньги, был мой Умар. Как снайпер я получал пятнадцать чеков в месяц. Он один чек забирал, а четырнадцать оставлял. А другие дембеля деньги забрать у меня не могли — он меня от них защищал.

Помню, как-то собирались они в соседнем модуле, у «химиков». После Кандагара расслабились — сидят, курят… И вдруг меня зовут! Идти туда страшно — неизвестно, что им, обкурившимся, в голову придёт. Прибегаю. Умар: «Видите? Запомните его!». И после этого меня уже не трогали.

Был у нас сержант, который отвечал за продовольствие. Он страшно боялся дембелей, прятался, скрывался от них везде, чтобы его не побили. Поэтому со всеми дембелями организовал хорошие отношения. Они приходят к нему, берут что-нибудь вкусненькое: шпроты, сгущёнку, рыбку. Как-то опять меня дембеля вызывают. Думаю — снова обкурились. Прихожу, вижу — ещё не успели. — «Что надо?». Умар: «Иди к этому, возьми две банки сгущёнки, две пачки печенья, две банки вот этого, вот этого, вот этого…». Я: «А если не даст?». — «Даст!».

Прихожу, говорю: «Слушай, Умар послал. Надо три банки этого, три этого, три этого…». Тот без звука дал. Я лишние банки себе затырил, мы с друзьями их съели. Проходит дня два. Умар сидит с дембелями и мне говорит: «Иди сюда!». Думаю — что-то не так. Чувствую — сейчас врежет. Подхожу… Он: «Ты на днях еду приносил? Приносил. И сколько ты взял банок?». Говорю: «Умар, да что ему эти банки! Взял всего по три. И мы тоже захавали «дэцл!». Он: «Слюшай! Какой маладэц, какой сообразительный! Надо же так додуматься! Свободен!».

И мне эта жизнь нравилась. Дикой дедовщины в роте у нас как таковой не было. Вот во второй роте была, там ребят действительно избивали. А у нас давали «колобашки», могли в грудь врезать. В пуговицу на кителе я много раз получал, даже синяк оставался и кожа в этом месте огрубела. Но получал за дело — я же постоянно попадал впросак!

Свою дембельскую одежду дембеля делали сами. Максимум, что меня заставлял Умар, так это чистить его автомат и приносить ему еду из «балдыря». Ещё я вместе со своей одеждой стирал одежду Умара. Вот и всё. Нет!.. Ещё по утрам я его таскал на плечах. Он прыгает на турник и кричит: «Лошадка, сивка-бурка, ко мне!». Подбегаю, он садится на меня верхом. Все бегут под песню Леонтьева: «А все бегут-бегут-бегут-бегут…». Это была полковая песня, которую через большой динамик нам постоянно крутили, а мы по грязи под неё круги мотали. А я ещё и Умара на плечах несу! Все на меня с сочувствием смотрели: ну и «дед» у тебя, прямо какой-то узурпатор! Но на самом деле таким способом он качал мне ноги!

Злости в отношениях между им и мной вообще не было. Разница была только в том, что я молодой, а он — дембель. И у меня было к нему уважение, потому что на боевых он всё делал правильно. И ещё он люто ненавидел афганцев. В Афган напросился сам. В Душанбе, где он жил, у него была девушка. И эту девушку в парке изнасиловали афганские офицеры, которые учились там в военном училище. Он сказал, что нашёл их и жестоко отомстил. Хотели арестовать — вроде его кто-то видел. Он пошёл в военкомат и напросился в Афганистан переводчиком, он ведь таджик по национальности, язык знал. Сначала был переводчиком в дивизии. Но потом «залетел» на боевых (вроде, когда забили караван, деньги себе взял) и его сослали в боевую роту.

Кстати, когда он увольнялся, то мне целый мешок денег подарил. Большой такой мешок, килограммов тридцать. Я заглянул — там вперемешку афганские деньги, чеки и доллары. Какие-то просто так спрессованы, какие-то резинками перевязаны. Я эти деньги даже считать не стал, побоялся: ведь если бы меня по тем временам с долларами прихватили, то точно бы кердык мне пришёл. Поэтому в конце концов я мешок закопал.

Но когда первый раз открыл мешок, то часть денег ребятам раздал. Некоторые магнитофоны «Шарп» себе купили, тогда в Союзе их трудно было достать. Но я был парень деревенский и не понимал, почему все так стремились купить магнитофон. Для них это была мечта, а для меня — ничего особенного. А потом, когда стал дембелем, я думал уже не о магнитофонах, а о том, чтобы живым остаться. До сих пор я живу этой мыслью. Каждый раз, когда мне совсем тяжело, у меня моментально мысль появляется: «Господи, ну чего я-то жалуюсь? Ведь там я мог давно погибнуть!».

Магнитофоны купили все, кроме Кувалды, Серёги Рязанова. Он тоже парень деревенский. И тут командир роты узнал, что в роте есть деньги, — ему стукач сказал. Стукачей я знал конкретно. Командиром роты был мой земляк из Мордовии. Когда я попал в эту роту, он узнал, что я его земляк (мы из соседних районов), и чуть ли не каждый день приглашал меня на чай, беседовал… Дембеля: «Ты что-то часто к нему ходишь. Гляди там, не закладывай!». — «Да нет, он ничего не спрашивает». — «Смотри!.. Он хитрый».

Как я отказался быть стукачом

И дембеля как в воду глядели! Примерно через месяц — чай-кофе, чай-кофе-конфетки — командир роты спрашивает: «Ну как там дела в роте? Бьют?». — «Нет». — «Как же нет? Тебя же вчера побили». — «Так это же за дело!». — «А кто тебя бил?». — «Это неважно». — «Нет, ты докладывай». — «Не, не, не буду. Вы же всё-таки офицер, а я солдат. Это наше солдатское дело». — «Нет, ты рассказывай. Я ведь знаю — побил тебя такой-то». — «Откуда вы знаете?». — «А я всё знаю». — «Зачем вам это знать?». — «Я же командир роты! Кормлю тебя, чаем пою. А ты в ответ — ничего». Тут у меня аж челюсть отвалилась: «И что?..». — «Давай договоримся так: ты мне говоришь, что в роте творится. А я тебе как земляку, как родному человеку, обеспечиваю Красную Звезду, „За отвагу“, „За боевые заслуги“. И домой поедешь старшиной. Договорились?». — «Я не понял?.. Вы что, предлагаете, чтобы я стучал?!.». — «Зачем стучать? Просто будешь рассказывать». — «Так это же стукачество?». — «Да никакое это не стукачество!». — «Знаете, товарищ командир, я так не могу!». — «Короче, будешь докладывать! Не будешь — всем скажу, что ты стукач, и тебе будет крышка! И мне поверят, потому что мы с тобой целый месяц чай пьём. Скажу, что ты мне доложил то-то и то-то». Я встал: «А пошли бы вы вообще очень далеко, товарищ командир, с такими предложениями!». И пошёл к себе. А стучал командиру роты парень из Чувашии. Он постоянно с командиром чай пьёт, а тот про нас потом всё знает. Стал старшиной, Красная Звезда, «За отвагу», за «Боевые заслуги» — всё совпадает.

Так вот этот командир роты за мой отказ стучать на мне как следует отыгрался. Пока я был молодой, всё было нормально — только дембеля меня гоняли. «Фазаном» — тоже более или менее ничего. Но когда стал дембелем — это просто кошмар. Командир роты меня просто достал! Во-первых, он все мои наградные резал. А те, которые командир полка выписывал, пилили уже в особом отделе. Он приходил туда и докладывал: этого награждать нельзя. Командир взвода трижды написал на меня представление на орден Красной Звезды и четыре раза на медаль «За отвагу». Ничего не дошло. А все вокруг с медалями!

Снайпер

Я отслужил половину службы, стал «фазаном». К тому времени стал снайпером и окончательно научился точно стрелять. Но оказалось, что снайперская винтовка очень сильно меняет сознание человека. Мне это не понравилось. Оказалось, что на самом деле это — большая опасность. Только ещё начинаю целиться в душмана и вдруг понимаю: он точно мой, не уйдёт… Я стреляю, он падает. И чувствую, что попадаю. И после этого у меня в мозгу стало что-то меняться не в лучшую сторону. Я ощутил: что-то странное происходит, как будто какие-то непонятные силы стали мною овладевать.

Однажды мы окружили душманов: расселись по горам, а они в ущелье, в маленьком кишлаке. Через четверо суток они сдались в плен: мы вызвали авиацию, артиллерию, и они поняли, что скоро от них и от их кишлака ничего не останется. По такому случаю приехали представители афганского правительства, телевидение, иностранцы какие-то.

До этого бывало, что окружённых душманов наши брали в плен. А «духи» после этого писали жалобы, что их избили и деньги отобрали. И у нас в роте такой случай тоже был. Молодой неопытный командир взвода взял двух «духов». Наш командир ему говорит: «Не бери. Бахни — и всё!». Тот: «Нет, я возьму! Мне за это дадут орден и старлея». Мы: «Глупый человек…». Лейтенант сдал пленных куда следует. А через неделю его приглашают в особый отдел: «Это были мирные люди, они просто защищали свою деревню. Мало того, что вы их избили, вы ещё взяли у них большие деньги. Где деньги?». — «Мы не брали». — «Пришло указание из ХАДа. Чтобы через пять дней деньги были. Если денег не будет — будешь сидеть два года».

Дело дошло до командира полка. И, видимо, из чемодана командира дивизии выделили средства, на которые лейтенанта выкупили. После этого он быстро научился, как надо действовать, и ненавидел душманов конкретно. А если в таких ситуациях «духов» убивали, то пули вытаскивали. Ведь по пуле можно было определить, по крайней мере, кто стрелял — наши или душманы. У меня вообще всегда с собой были душманские патроны. Когда мы захватывали оружие, я часто тырил патроны калибра 7,62. Они немного другие, но к моей винтовке подходили. Думал: если уж придётся стрелять, так хоть не поймают.

Видим: «духи» идут прямо под нами ниже метров на четыреста, растянулись чуть ли не на километр. Так руки чесались! Ведь до того, как мы их окружили, у нас были потери. Но командир дивизии строго-настрого стрелять запретил, вплоть до трибунала.

И вдруг под вечер мы видим — они идут уже обратно! С автоматами, с ружьями своими древними. Выходим на связь, а нам говорят: «Душманы подписали соглашение, что не будут с нами больше воевать». То есть они перешли в категорию мирных. Но мы-то уже точно знали, что такого не может быть в принципе! Днём — мирный афганец, ночью — душман!

И мы не выдержали: «Командир, давай бахнем! И сразу оружие почистим». Поставили миномёт, запустили мины. Потом я первым из винтовки стал стрелять. Запустил в толпу двадцать пуль с расстояния четыреста метров. А душманы все разбежались в разные стороны и за камни спрятались! Ни один не упал… После этого до самого дембеля надо мной все подшучивали: «Эх ты, ещё снайпер называешься! Да какой ты снайпер, в кучу не попал?!.». Думаю: «Как это может быть? Я же с четырёхсот метров без проблем попадаю в кирпич. А тут ни один „дух“ не упал!». Тогда мне было очень стыдно. А сейчас думаю: слава Богу, что я тогда никого не убил…

Аппендицит

Как-то у меня заболел живот. Сказали, что похоже на аппендицит, и отправили в медсанбат. Запомнил почему-то каталки зелёные военные. Было жарко, и меня положили прямо на железку. Обработали живот — облили место операции йодом. Йод стёк вниз, и потом у меня кожа облезла чуть ли не до колена. Разложили на груди инструменты и стали резать…

Резали меня два капитана из Военмеда. Разрезали живот: сначала немного, потом для своего удобства дальше разрезали. Было настолько больно, что казалось, будто меня в костёр бросили! Несказанно тяжело было боль такую терпеть, только какие-то секунды можно, потом просто невыносимо. Было ощущение, что как будто я с ума схожу. Со стоном рычу: «Больно мне!..». Они: «Чего орёшь, десантник! Да что ты за десантник такой!». И дали палку в зубы.

Резали-резали… В этот момент духи стали обстреливать полк реактивными снарядами! Попали в электроподстанцию, от которой операционная питается — свет вырубился. Капитаны пошли узнавать, когда будет освещение. Пришли, говорят: «Сейчас грузовик пригонят, подключат генератор». Пока пригнали, пока подключили — прошёл час. А мне так невыносимо больно, что не передать: я волосы рву на себе, руки кусаю… Наконец свет дали, операцию продолжили.

Когда аппендицит вырезали, один доктор другому говорит: «Слушай, оказывается, у него не аппендицит…». Я им кулак показываю: «Не посмотрю, что вы два капитана!..». Те: «А что же у него было? Непонятно… Ладно, зашьём. По крайней мере, аппендицита у тебя точно уже не будет». И тут один другого спрашивает: «Ты сколько ему уколов сделал?». — «Каких?». — «Промедола». — «Я не делал — ты же делал!». — «Ты чего, шутишь, что ли? Ты же делал! Ты точно не делал?». — «Нет!». И оба ко мне: «Ты нормально себя чувствуешь, нормально?!.». Я: «Всё нормально, всё нормально…». Если были бы силы, я бы им точно прямо тут врезал!.. (Потом мне в Военмеде врачи сказали: «Это невозможно. Такой болевой шок человек не может выдержать. Ты должен был отрубиться!». Я им говорю: «Но если бы мне сделали хотя бы местное обезболивание, то не было бы так больно. Ведь когда зубы лечат и делают укол, тогда же не больно!». )

Капитаны мне быстро — тык-тык-тык — сделали несколько уколов в живот. И боль сразу пропала! Отвезли в палату, там сделали ещё какой-то укол, после которого я проспал тридцать восемь часов. Проснулся — а у меня левая рука отказала прямо от плеча, лежит как полено. Врачи сказали, что санитарка, которая мне последний укола делала, могла задеть то ли мышцу, то ли нерв.

Я очень испугался — ведь я теперь инвалид на одну руку! В ней вообще ничего не чувствую: поднимаю другой рукой, отпускаю — а она падает как бревно! Тут силы душевные меня покинули, я стал равнодушным, вялым, ничего хорошего впереди не ждал… Но мой друг Виктор Шульц из разведроты (его с ранением положили в нашу палату) говорит: «Витёк, не сдавайся! У тебя хоть одна рука работает. Смотри — тут инвалиды вообще без ног, без рук». И стал каждый день мять мне руку по часу.

Проходит где-то дней двадцать-двадцать пять. (Это были двадцатые числа мая 1986 года.) Сижу как-то — вдруг у меня палец на руке стал дёргаться! Но я всё равно ничего не чувствую! Виктор кричит: «Витёк, рука заработала!». И мы уже целый день по очереди руку массировали. Ребята подключились. Один мне левую руку мял, а я правой рисовал ему на забинтованных ногах кроссовки «Адидас», потом другому на забинтованной руке боксёрские перчатки изображал… И рука у меня постепенно восстановилась. Сначала три пальца ожили, потом — оставшиеся два. Подтягиваться некоторое время я не мог, но к августу 1986 года восстановилось всё полностью. Сейчас мне врачи говорят, что я мог руку отлежать, когда спал почти сорок часов. Вроде бы такое бывает…

Бунт молодых

После операции прошло чуть больше месяца. Я по-прежнему числился наводчиком-оператором БМП. У меня от этого всё внутри кипело: я же снайпер, это такая опасная работа! А наводчику-оператору нужно чистить пушку, которая весит сто двадцать килограммов. Попросил молодого солдата почистить её, а он не почистил! Командир батальона пришёл проверять, и выяснилось, что пушка нечищеная. Тот — выговор командиру роты. А когда последний узнал, что именно я должен был это сделать, то даже обрадовался… Говорю ему: «У меня только что операция была». — «Ничего не знаю!». Пришлось мне вытащить пушку, почистить, обратно поставить. Пошёл в туалет, смотрю — у меня шов порвался, весь живот в крови. Помылся, постирал одежду, заклеил пластырем. Потом — в санчасть, там чем-то ещё заклеили. Целый месяц я на боевые не ходил.

Молодому врезал. Потом ещё раз! Он: «За что?!.». — «Из-за тебя у меня шов порвался!». — «Это твои проблемы». Говорю: «На твоём месте я попросил бы прощения. Ты что, этого не понимаешь?». Он: «Я не должен пушку чистить, не надо меня бить». После этого ночью молодые собрались вместе, подошли ко мне (я как раз охранял рюкзаки на улице) и говорят: «Если ещё кого-то из молодых тронешь, мы тебе „тёмную“ устроим!». Говорю: «Всё ясно, вы свободны! Я вас учить больше не собираюсь. Воюйте, как хотите».

Потом я долго думал над этим. Возможно, Господь спас меня через послушание дембелям. Ведь сколько трудностей у меня было, командир роты просто житья не давал! Но я страшно любил ВДВ и готов был терпеть всё! И до сих пор я беспредельно люблю ВДВ. Дембелям я подчинялся полностью, делал, как мне приказывали. И при этом я к ним хорошо относился, за исключением одного из них. Как-то в столовой тот на меня суп вылил. Ему в обед не досталось мяса в супе — другие дембеля съели. Он: «Где моё мясо?!.». Я: «Там, в бачке». — «Тут его нету!». — «Ну не я же его съел! Твои дембеля и съели». — «Где мясо!». — «Слушай, откуда я знаю где?!. Было там. Я его не ел». Он: «Кругом!». Я повернулся, и в этот момент он мне суп на голову вылил. Суп тёпленький был, я не обжёгся.

Пошёл стираться. А тут меня стал искать мой дембель Умар. — «Ты где был? Я просил, чтобы ты картошки принёс». — «Я стирался». — «А чего?». — «Мясо Кузино вы сожрали (фамилия дембеля была Кузнецов), а он рассердился и суп на меня вылил…». Тут Кузя заходит. Умар ему так врезал, что тот упал! — «Кто тебе разрешил моего солдата трогать?!.». Кузя потом подошёл ко мне в столовой: «Ну что, жалуешься, стучишь?..». А я про себя только порадовался: ведь сам я не мог дембелю врезать, не положено. Хотя очень мне хотелось… Поэтому то, что молодые решили мне «тёмную» устроить, было неправильно.

Кузя отличился так дважды. Первый раз — с Кувалдой, второй раз — со мной. Кувалда — это мой самый близкий друг в Афгане, Сергей Рязанов. Он был тоже из деревни, из Курганской области. Кувалдой его звали потому, что руки у него были, как маленькие дыни. Дембеля, когда к ним приходили друзья, всё время повторяли одну и ту же шутку: «Кувалда, иди сюда! Ну-ка, поднеси ему!». Кувалда подносит руку — и все хохочут… Кувалда служил в Афгане на три месяца больше меня. Он в Фергане в учебке был всего три месяца, а я в Гайжюнае — полгода.

Мы только спустились с боевых, и тут Кузя Кувалду просто достал: суп сварил не так, быстро «дэцла» неси… Кричит: «Щенок, ко мне!». Кувалда был пулемётчиком, здоровенный парень. Берёт он свой ПКМ, в нём двести пятьдесят патронов бронебойно-зажигательных. Дембель весь побелел, у него руки затряслись… Кувалда как даст очередь в землю!.. Дембель побежал, Кувалда снова очередь в землю рядом с ним! Тут командир взвода Игорь Ильиничев стал его успокаивать: «Кувалда, тихо… Серёга, успокойся, успокойся… Положи пулемёт. Ты из-за этого дурака в тюрьму сядешь! Таких дебилов не так много. Ты что, пришёл сюда воевать и спокойно вернуться домой или своих убивать? Положи лучше пулемёт. И успокойся…». У Кувалды руки трясутся, а дембеля остальные рядом стоят и тоже трясутся. Ведь ещё одна секунда — и Серёга их всех бы уложил!

Наконец Кувалда бросил пулемёт. И тут Умар как прыгнет на дембеля, из-за которого их чуть не поубивали, и как врежет ему в нос! Остальные дембеля добавили, командир взвода тоже добавил. Кузя побитый, весь в крови, кричит: «За что?!.». Ему: «Кувалда из-за тебя нас чуть не пристрелил… А у нас ведь через два месяца дембель!».

Перед самым отъездом этот нехороший дембель забрал у меня часы и ещё как-то меня подставил. Прихожу к Умару и говорю: «Он у меня часы забрал, которые ты подарил». Тот: «Не расстраивайся, я ему врежу! Мы с ним вместе летим. Я с него ещё и медали сниму». Я: «Нет, медали не надо. Заработал — значит заработал».

Мне написали, что через две недели после нашего отъезда с молодыми из моего взвода произошла трагедия. Взвод был на боевых. Они спустились с гор и возле БМП развели костёр. Обычно мы чай кипятили так: на камни ставили огромный двадцатилитровый чайник, под ним поджигали тротил. Он очень сильно горит, вода быстро закипала. Наши молодые притащили две артиллерийские гильзы танковые. Под гильзы положили шашки, которые под водой горят, и дрова. Стали кипятить воду. А оказалось, что одна гильза хоть и помятая была, но оказалась целая, не стреляная. Танк через неё проехал и смял. Внутри что-то было, но, наверное, они подумали, что туда просто земля набилась. А в гильзе был заряд… Парни сидели вокруг, только один зачем-то залез в машину. Тут рванула гильза… Все остались живы, но кто-то потерял зрение, кто-то руку, кто-то ногу. Мне очень жалко этих ребят…

Сейчас я понимаю, что у каждого есть своей предел. Я вообще не говорю об издевательствах ради издевательств — это абсолютно неприемлемо, эту грань нельзя переходить. Но для того молодого солдата, которого я ударил в грудь, это оказался предел. Он взбунтовался, а я отказался дальше его таким способом воспитывать. Но если ты не будешь выполнять указания дембеля, то пойдёшь в наряды. А в наряды уж как миленький будешь ходить, это же по Уставу. Ведь отказался идти в наряд — гауптвахта. И никуда ты из этой системы не выйдешь. Поэтому в армии больше всего боятся именно Устава.

Для меня дедовщина имеет совершенно другой смысл. Это система, при которой старослужащий учит молодых солдат. Конечно, учит жёстко. Мне везло на дембелей, они были люди хорошие. Да, они гоняли меня как сидорову козу, но не унижали без причины.

Мне кажется, что в армии на первом месте должно быть послушание. Сам я дембелей слушался без особого напряжения душевных сил, ведь в деревне чёткое послушание к старшим было обычным. Дембель ведь опытней меня. Он меня бьёт, но он же меня и учит! А на боевых никто никого вообще не трогал. Если за дело — то «колобашку» давали. Нагнулся, тебе между лопаток — хрясь! Ха-ха-ха — и всё на этом закончилось.

Так что принцип «залетел-получил» действовал неотвратимо. А что значит, например, «залетел»? Сидим мы как-то в части. Тишина. Я и пошёл к своему другу гражданскому, он работал в управлении маттехобеспечения. У него своей кубрик. Думаю: пообщаемся, «дэцла» покушаем. И пока я у него два часа сидел, полк по тревоге уехал на боевые. А меня, снайпера, нет…

Прибегаю — никого нет. Меня отправили в караул. Через неделю возвращаются наши: «А ну иди сюда!». Один дембель мне — дынь! Второй дембель — дынь! Спрашивают: «Ты где был?». — «Да „дэцла“ у друга нажрался, отдыхал!». И на этом всё закончилось! А ведь за мой залёт реальная гауптвахта минимум на две недели. Это же было самовольное отлучение из части. Вот такая у нас была дедовщина.

Кунар

В конце лета 1986 года нам говорят: едем на Кунар. Это страшное место, именно там до меня погиб весь наш взвод. Они из вертолёта высадились на поляне. Только один парень зацепился за какие-то крючки в вертолёте, и лётчики улетели вместе с ним. А оказалось, что сели наши в центр «духовской» банды! Во время высадки душманы спрятались, а потом в упор расстреляли всех до единого. Выжил только тот парень, который зацепился за крючки.

Приехали мы на броне, а тут такой серпантин, дорога метров пятьсот вниз вырублена прямо в скале! Такого я ещё не видел. Проехали серпантин, доехали до Суруби, а дальше пошли в горы пешком. Мы должны были искать оружие. Шли трое суток, в день километров по двадцать пять. Как-то я нашёл пещеру. Встали на ночёвку. Обыскали — видно было, что душманы сбежали отсюда буквально перед нами, угли в костре были ещё тёплые. Нашли спальные мешки, тряпки всякие, еду. Но оружия не было. Тут вижу — наверху щель высотой сантиметров пятьдесят. Говорю Кувалде: «Подержи меня». Поднялся, как мог, дальше руку просунул. Вдруг чувствую — что-то круглое! — «Кувалда, там мина! Что делать?». — «Дёрни резко руку!». Дёрнул, жду взрыва — нет…

Принесли что-то подставить, я встал и заглянул в щель — вроде не заминировано. Вижу — какие-то баночки. А в них оказалось чистое эфирное масло для женских духов! Командир взвода всё баночки у меня отобрал. Оказалось, что одна стоит около трёхсот чеков, больше чем месячная зарплата офицера. Говорим командиру: «Дайте хоть помазаться!». Он: «А зачем вам мазаться?». — «А вам они зачем?». — «Женщинам подарим».

Чтобы душманы не подошли незаметно, над ущельем стали подвешивать ракеты осветительные на парашютах. Они висят минут по двадцать, освещают огромную территорию. А после запуска каждой ракеты вниз падает гильза. И эти пустые гильзы со страшным воем на нас через каждые двадцать минут стали обрушивались. Мы забились кто куда, никто глаз ночью не сомкнул…

На последний перевал воды у нас не осталось. Некоторые теряли сознание от обезвоживания. Наверх я поднялся первым. И пока поднимались остальные, я уже отдохнул и первым стал спускаться. До наших оставалось всего километра три. Иду уже по равнине, один. И вдруг вижу — с левой стороны от меня море, и волны огромные о берег бьют со страшным гулом! Думаю: это же глюки! Не может быть здесь не то что моря, а даже озера никакого. Закрываю глаза, уши. Открываю — снова вижу и слышу морской прибой! Таких миражей я раньше никогда не видел. Твержу про себя: «Меня зовут Виктор, я нахожусь в Афганистане… Вот моя винтовка, я нахожусь в горах». И в то же время — натуральные галлюцинации!

Вдруг смотрю: справа от меня из-под земли вода льётся! Льётся, льётся по ложбинке, а потом снова под землю уходит. Остановился и думаю: «Вот это глюки! Что делать?». Решил подойти поближе. Сунул руки в поток — вода между пальцев течёт. Думаю: наверное, на самом деле это песок, а мозг думает, что это вода. Решил попытаться набрать. Взял фляжку капроновую, засунул — вроде на самом деле вода! Решил — попробую попить. Достал фильтр, через него налил в другую фляжку. Бросил туда таблетки обеззараживающие, марганцовку, перемешал. Пью — вода! Не может же быть, что я песок пью! Выпил литр, но даже не почувствовал. Но через некоторое время ощутил воду в животе, у меня слюна появилась. И пока шёл оставшиеся километра два, у меня язык стал работать. До этого я его не чувствовал.

А наши с брони мне руками машут, в воздух стреляют: свои, свои!.. Оглянулся — за мной никто не идёт. Все наши, кто в горы ходил, почему-то пошли вдоль горы, это крюк километров восемь. Зачем? Не понимаю…

Дошёл. Мне: «Ты что, сумасшедший! Там же всё заминировано!». (А у меня ведь рации нет! Нашим передали, что тут мины, они и пошли в обход вдоль горы.)

У своих я выпил ещё литра два воды. Но я её уже чувствовал, это очень хорошо! Ведь часто бывало, что человек после обезвоживания одним махом выпивает воды литров пять, а ему пить всё равно хочется! Ведь рот и желудок воды не чувствуют вообще! И это часто очень плохо заканчивалось…

Засада в Кабуле

В Афгане мы дали друг другу слово обязательно съездить к родителям наших погибших ребят. И в 1989 году я поехал во Львов к родителям Игоря Чипки — он погиб у меня на глазах.

В то время я был человеком очень жёстким, тимуровец конкретный. Если я дал обещание человеку, то неважно, что у меня в жизни происходит: я брошу работу, но выполню своё слово. Мне говорили: «Ты ненормальный!». А я отвечал: «Не могу по-другому, меня так воспитывали». Я от этой своей упёртости страшно страдал, даже в клинику неврозов попал.

И вот приехал я под Львов, деревня километрах в пятнадцати от города. Очень красивый памятник другу поставили на сопке. Мне рассказали, что здесь присягу солдаты из соседних частей принимают. В школе, которая была названа именем Игоря Чипки, собралась вся деревня. Я очень боялся, что меня заставят рассказывать: ведь я же простой солдат, не писатель какой-то. Что же рассказывать? Но всё как-то само собой устроилось. Потом я пришёл домой к его родителям, маму встретил, потом папа пришёл. Из Львова сестра приехала, ещё родственники.

Стою, с мамой общаюсь. Отвернулся на секунду — вдруг кто-то мне по спине палкой как даст!.. Я отскочил, смотрю — а это мама его меня ударила! И бьёт второй раз! Но как десантник я быстро сообразил — стулом защищаюсь. Тут забегает папа, хватает её, обнимает: «Всё нормально, всё нормально…». Она успокоилась в конце концов, потом заплакала. Плакала-плакала, потом снова успокоилась. Поворачивается ко мне: «Садитесь, всё нормально! Игорь скоро приедет». Папа держит её, а сам мне показывает пальцем у виска. Оказалось, что ум у матери помутился на почве гибели сына…

Погиб Игорь в 1986 году. Где-то я видел упоминание, что погиб он 6 сентября. Но на самом деле погиб он 4 сентября на моих глазах. В Кабуле была гостиница «Международная» — это со стороны выезда на Пагман. Недалеко от этого места в своё время жили самые богатые люди Афганистана: князья, ханы и так далее. Это красивый оазис с пальмами, с бассейнами. Но когда мы приехали, там всё уже разбомбили. Слева — большая гора ровная. На этой горе стояли наши, чуть ли не целый батальон. Они точками охраняли весь Кабул. Как-то к ним со склада пошла колонна машин — примерно «камазов» двадцать. Везли боеприпасы, продукты… Сопровождения не было, водители были без автоматов, только офицеры и прапорщики с пистолетами. Решили — это же Кабул, тут всё спокойно. И, видимо, кто-то душманам стуканул…

Там перед выездом через бугорок на ровное место с одной стороны — дувалы-дувалы-дувалы, а с другой — бруствер. То есть нашим даже развернуться негде было. «Духи» взорвали или расстреляли из гранатомёта первую и последнюю машины, а потом всех перебили: двадцать машин — это примерно сорок человек. Мы на следующий день даже не все трупы нашли. У тех, которых нашли, были отрезаны пальцы, выколоты глаза, некоторые тела были обгоревшие. Были и живые, ножами все истыканные… Смотреть на это было очень тяжело. Но к тому времени я уже отслужил в армии полтора года, поэтому в тот момент психика нормально отреагировала. (Сбой она дала уже после Афганистана.)

Полк у нас боевой, поэтому уже через полчаса после сообщения о засаде мы выскочили из части. Ехали туда на БМП минут сорок. Подъезжаем к горящим машинам, а «духи» никуда не ушли, нас поджидают! Началась бойня…

Ехали мы, как обычно, на броне сверху. Моё любимое место было справа возле ствола, обычно это место дембелей. Стрельба началась неожиданно, тут же рядом что-то взорвалось — взрывной волной нас с машины просто смыло! До сих пор помню стук осколков по броне — как сушёный горох на дно ведра железного посыпался… Пылища, ничего не видно! Внутри остался один водитель. Потом ещё кто-то из молодых в башню залез и стал стрелять из пушки. Ствол прямо над нами, а стреляет он в бруствер, до него метров тридцать! Снаряды взрываются тут же, на нас дождь осколков сыпется! Кто-то в машину сзади залез: «Хватит стрелять, с ума сошёл!». Солдат из пушки стрелять перестал. Но вокруг всё равно каша: кто-то куда-то стреляет, пылища, ничего не видно, трассеры везде летают. Тут прямо у нас над головами кто-то из пулемёта стал стрелять, вообще головы не поднять.

В конце концов командир взвода кричит: «Все в машину!». Мешков с луком у нас на этот раз в БМП не было, как на Чарикаре, но всё равно мы забились внутрь, как селёдки. Мне досталось самое опасное место, за водителем. Это и был Игорь Чипка. Засунул винтовку и автомат каким-то образом, сам еле-еле забрался. Кто-то на меня сверху залез…

Командир кричит водителю: «Разворачивайся! Будем уходить обратно!». А водитель лежит, откинувшись на сидение, вроде как спит. Его ногой двинули: «Ты чего, давай!..». А он убитым оказался… Осколок огромный срикошетил внутри машины и попал ему в голову. (Вот что удивительно: мы все сидели на броне — никого даже не царапнуло. А Игорь один был внутри — и погиб от осколка…)

Мы вылезли наружу, вытащили Игоря, снова залезли, а тело положили сзади. Колю Соколенко из Севастополя, который учебку закончил на водителя, сунули на водительское место. Тут прилетели самолёты и сбросили бомбы, они разорвалась метрах в двухстах от нас. Нас опять обсыпало осколками. Снова пылища поднялась.

Развернулись, идём обратно. Я опять сижу за водителем. Страшно неудобно: одна нога у меня через плечо водителя перекинута, винтовка в одну сторону торчит, автомат в другую… Командир кричит Коле: «Из колеи не выходить. Строго по колее!..». И тут у нашей машины отключилась электроника! Кто-то бросил бронежилет, он при повороте башни попал в зубцы. В результате башню заклинило, электричество отключилось и пушка застряла в верхнем положении. В принципе ничего страшного: надо было выключить питание и снова включить — всё бы заработало.

К тому времени мы уже почти вышли. Тут перед нами дувал, из-за него растёт дерево, которое нависает над дорогой. Машины все нормально проезжают. Но у нашей-то пушка стволом вверх, не проходит! Командир взвода кричит наводчику: «Опусти пушку!». — «Не работает!». Ильиничев — бамс! наводчика по голове: «Опусти пушку!..». А Ильиничеву по рации уже командир полка кричит, он где-то сзади: «Кто там остановился! Под трибунал!..».

Коля от испуга забыл, что пушку можно опустить механически. Командир орёт, мы Колю по коленям бьём! Коля: «Товарищ командир, давайте объеду!». — «Я тебя лопатой убью, если будешь объезжать!». Тут ещё командир полка диким голосом орёт: «Водитель, я тебя просто живым закопаю!». Но Коля на свой страх и риск всё-таки стал дерево объезжать. Проехал два метра, развернулся, чтобы пушка прошла, и поехал дальше. Командир взвода: «Приедем, я тебя убью!..».

И вдруг слышим страшный взрыв! Нас так тряхануло в машине! Поняли, что подрыв, но мы-то живы! Командир: «Всем наверх!». Пулей вылетели из машины, я даже винтовку и автомат внутри бросил. Пылища, ничего не понятно…

Оказалось, что подорвалась машина из нашего 2-го взвода, которая шла прямо следом за нами. Мы все по этой колее заезжали, и обратно перед нами машин десять проехало. Но влетели мы на дорогу без инженерной разведки, обычно в таких случаях танк с минным тралом первым идёт. Скорее всего, сработал фугас, настроенный на определённое количество нажатий.

Фугас пробил днище БМП-2, хотя там броня двадцать пять миллиметров. Все из той машины остались живы (они перед самым взрывом только-только наверх вылезли), но получили тяжёлые ранения и контузии. Некоторые по четверо суток не приходили в сознание. Парней так разбросало, что мы долго их в пыли искали. Причём даже водитель остался жив: он сдвинул крышку в сторону и ехал, наполовину высунувшись. Очень далеко улетел, весь переломанный оказался, но живой. Взрыв был за ним, как раз там, где мы сидели. Вообще-то при таком подрыве остаться живым практически невозможно. Говорят, что есть шанс, если все люки открыты. А если закрыты — то это взрыв в консервной банке… Получилось, что Коля нас спас. Подорвать должны были мы. Но Коля по собственной инициативе объехал дерево, и подорвалась следующая машина. Командир взвода подходит к нему: «Коля, я тебя люблю…».

Мы выехали из района, переночевали. А утром вернулись и окружили всё вокруг. Велели местным выйти и стали ждать. Не ошиблись: «духов» ловили прямо в женской одежде. В парандже идут такие здоровяки, а под паранджой автомат… Но в конце прохода все должны «открыть личико»! Поймали «духов» не всех, часть ушли через кяризы (водяные колодцы, соединённые ходами. — Ред.).

На всякий случай нас держали тут четыре или пять дней. И боевая операция завершилась настоящим санаторием! Мы встали под огромной шелковицей, вырыли яму, положили туда палатку, завели воду с арыка и стали купаться. Рядом озеро размером километра полтора на километр.

Сначала попробовали в нём купаться, но с противоположного берега (там находился командир дивизии) стали стрелять из автомата по воде — нельзя! Сначала просто купались и грелись на солнышке — это же сентябрь, температура градусов пятьдесят! Потом нам привезли муки, мы жарили блинчики, картошку с тушёнкой. Решили рыбу поглушить: связали штук десять гранат и бросили в озеро. Они так взорвались — прямо как бомба какая-то!

Рыба-то всплыла! Но приехали офицеры и всё забрали. А нам сказали, что рядом находятся дипмиссии, и ни в коем случае нельзя так делать. Но всё равно отдохнули прекрасно!

Конечно, очень жалко было Игоря Чипку. Вспомнили, что не хотели его с собой брать. Но он сам напросился: «Ну сколько можно в части сидеть?».

«Бой с тенью» в Чарикарской долине

В октябре 1986 года ракетный полк, который стоял в Кабуле, вывели в Союз, решили, что он здесь не нужен. А чтобы его по дороге душманы не разгромили, сопровождать поручили десантной дивизии.

Мы шли через Чарикарскую долину, которая заканчивается посёлком Джебал-Сарадж. Колонна растянулась километров на восемь: одна машина ракетная, потом БПМ или танк, потом снова машина — БМП — танк.

Примерно в середине долины мы остановились ночевать. Решили: мы будем спать, а молодые будут нас охранять. Но командир взвода говорит: «Нет, вы с Кувалдой пойдёте охранять танк. Там их всего четверо». Мы: «Почему? Пусть молодые идут!». — «Я сказал, вы пойдёте!». Делать нечего, пошли. Но думаем: найдём там молодого, он будет охранять, а мы всё равно спать ляжем. Приходим — а там четыре дембеля! Расстроились…

Пришлось бросать жребий кому когда стоять. Нам с Кувалдой досталось с двух до четырёх утра. Только легли, танкист будит. Я: «Не может быть, что уже два часа!». Смотрю на часы — точно два.

Встал, стою, охраняю… Танк поставили прямо у дороги, пушка повёрнута в сторону ущелья. А между дорогой и ущельем метров четыреста виноградники. С краю в ложбинке Кувалда спит. Подхожу: «Кувалда, вставай!». — «Ага…». И спит дальше. Думаю, пусть пока полежит. Патроны в магазин винтовки зарядил, ещё что-то сделал. Прошло минут двадцать пять — Кувалда спит. Пытаюсь разбудить — никакого эффекта, не просыпается. А мне одному стоять никакого удовольствия. Беру винтовку, снял с предохранителя и над его головой сантиметров в пятидесяти — ба-бах! Выстрелил.

А винтовка очень громко стреляет. Кувалда моментально, в секунду какую-то, вскочил. Снял автомат с предохранителя: «Что, что случилось?!. Где, кто?!.». — «Там „духи“ стреляют, а ты спишь!». Он сразу присел немного и боком из автомата — ты-ды-дын, ты-ды-дын… Стал стрелять вокруг себя поверх виноградника. Но не рассчитал и попал по башне танка. Танкисты проснулись, вокруг наши тоже проснулись. Все повылезали: «Что случилось?». Кувалда: «Душманы там, душманы!». И пальцем тычет в сторону виноградника. Танкисты моментально в танк спрятались. Думаю: «Ну танкисты, ну воины! Испугались…».

Вдруг слышу звук — взююю-ююю-юю… Танк, когда заводится, сначала такой специфический звук издаёт. Потом заревел сам двигатель. И не успел я даже подумать, зачем они танк завели, как ствол поворачивается и — ба-бах!..

Расстояние от ствола до земли всего метра полтора-два. А мы-то стоим возле танка! Нас взрывной волной оттолкнуло и накрыло густой пылищей. Оглохли мгновенно. Упали и ползком в сторону… А танкисты не могут успокоиться — ба-бах снова! Мы: «Сумасшедшие, сумасшедшие…».

Кувалда мне: «А „духи“ откуда стреляли?». — «Какие „духи“! Я тебя так разбудил просто». Кувалда: «Если узнают, нам точно крышка!».

А тут уже все проснулись и начали из всех орудий палить! Мы стоим, смотрим… Красота!.. Запустили осветительные ракеты, которые на парашютиках спускаются. Мы с Кувалдой по этим парашютикам стрелять стали — соревновались, кто больше собьёт. Мы-то точно знали, что душманов нет…

«Бой» длился минут двадцать. Говорю Кувалде: «Теперь спокойно можно ложиться отдыхать. Душманы сто процентов даже близко не подойдут!».

Окружение

Особенно запомнилось мне окружение, в котором мы оказались в Пандшере. Пандшер был одним из самых опасных регионов Афганистана, а самым опасным считался Кунар.

За полтора года службы я был на Пандшере трижды. Дембеля наши там были только один раз. А когда они узнали, что идём в Пандшер, то сказали, что кошмар — хоть в обморок падай. Они ведь видели трупы ребят, которых оттуда привозили. А погибало там очень много, бывало до семидесяти процентов личного состава.

Командир взвода сначала схитрил: «Готовимся на боевые! Летим туда-то и туда-то». В другую сторону вроде. И поехали… на Пандшер. Это был ноябрь 1986 года.

На броне снова прошли через Чарикарскую долину. Задача стояла обычная — подняться в горы и занять своё место. Наша 1-я рота прошла по ущелью и поднялась на самые дальние горки, а наш 1-й взвод ушёл дальше всех и поднялся выше всех. Примерно на одном уровне, чуть ниже, на соседней горке, встало управление роты. За нами были ущелье и горка, повыше нашей. Первоначально мы должны были подняться на неё, но почему-то не стали. А там оказались «духи»!..

Я был очень рад, что нам прислали молодых. У меня было две мины, многие несли по четыре. Иду я, как всегда, первый. Уже так себя натренировал, что привык, что меня никто обогнать не может. Вдруг слышу — за мной кто-то пыхтит. Оборачиваюсь — молодой с Чувашии. Его звали Федей, фамилия Фёдоров. Я пошёл быстрей, он тоже быстрей. Я — ещё быстрей, он — тоже быстрей. Но я же не могу смириться, чтобы кто-то обогнал меня, не привык к такому! И тут он стал меня обгонять! Я: «Федя, ты чего? Совсем с ума спятил? Дембеля обогнать!..». Он заулыбался и пошёл-пошёл-пошёл уже впереди меня… Я: «Федя, стой!». Он встал. Даю ему две свои мины — на, если такой шустрый! Он молча взял и всё равно попытался меня обгонять! Но я не сдался и всё-таки обогнал его в конце концов.

Было очень радостно, что во взводе появился надёжный солдат. Он ничего не сказал на то, что я дал ему мины, совершенно не обиделся. А это же было проверкой — каков человек? Я, конечно, потом приказывал ему, гонял его, но никогда не трогал.

Перед нами было огромное плато. Где-то здесь должны были быть спрятаны «духовские» боеприпасы. Дней пять эту местность прочёсывали пехотинцы. Мы лежим, смотрим вокруг — прекрасный вид, красота неописуемая!..

Душманов нет, стрельбы нет, но позицию мы сразу оборудовали на всякий случай, сложили из камней невысокую стенку. Думаем: все находятся внизу, только одна горка повыше нас примерно в километре. Зачем большую позицию строить?!. Хватит и этого…

Легли на бронежилеты, у камня положили автоматы, мою винтовку снайперскую. Вытащили сухпайки, зажгли сухой спирт. На камушках разогреваем котлетки. И вдруг — пум, пум!.. Взрывы! Упали, лежим. Я поднимаю голову и вижу, что в нас стреляют с той самой горки сверху и попадают чуть ли не прямо в нас! Мы сползли вдоль своей стенки и видим: между головами у нас стоит «цветочек» металлический. Это разрывная пуля пробила камень. Сердечник улетел дальше, а в песке осталась оболочка цинковая.

И тут началась такая стрельба! Видно, что человек десять «духов» бьют по нам! А нам даже не добежать три метра до автоматов и винтовки! Пули бьют в ногах, совсем близко. Еле-еле за своим укрытием прячемся, бронежилеты на голову тащим, про себя думаем: «Вот два дурака!.. Решили котлетки поесть…». Но выручил нас арткорректировщик, который был в управлении роты. Вызвал артиллерию, те очень чётко накрыли горку. «Духи» стрелять перестали.

Точное расстояние до горки было километр двести метров, я потом на винтовке замерил. «Духов» было человек десять-двенадцать. Мы видели, как они бежали по хребту. Я стрелял. Но они, как только пули стали попадать рядом, упали за камни — там их не достать. Да и вообще это почти предельная прицельная дальность СВД, а винтовка была у меня уже разбитая.

Обстрел был очень полезным — ночью из дембелей никто не спал. И стояли в карауле не по два, а по четыре человека. Молодые, конечно, спали, а дембелям спать вообще не хотелось: дембель в опасности! Было ощущение, что «духи» совсем рядом. Как только какой-то камень упал, в ту сторону такие слоновые уши тянутся!

Мы стояли на этой горке шесть дней. Как-то пошли за сухпайками, которые нам сбросили с вертолёта. Но до этого на вертолёт напали «духи», и вертолётчики коробки просто выкинули, как пришлось. Коробки разбились и разлетелись в разные стороны. «Духи» тоже хотели сухпайки взять. Стреляли мы, стреляли друг в друга… Но как только снова навели артиллерию, «духи» ушли за хребет, и остатки сухпайков достались нам.

Через три дня вертолётчики снова прилетели с грузом. Но сели пониже, километрах в трёх, где стоял командир батальона. Пришлось нам туда идти, а это часа полтора-два. Пошли всемером.

Дошли, взяли два ящика с патронами, гранаты, гранатомёты и сухпайки. Зачем-то нам дали мины для миномёта. Двинулись обратно. Видим тропинку — очень удобная на первый взгляд, быстро можно к своим выйти, но одно место на ней простреливается!.. Хотя и тихо было целый день, я говорю Кувалде: «Молодые, если хотят, могут тут пойти. Но у нас дембель в опасности! Пойдём лучше по хребтам, там надёжней». И пошли в обход, это часа два с половиной.

И через какое-то время слышим: «духи» стали из автоматов стрелять. Потом из гранатомёта бахнули! Это они наших молодых зажали. Одного почти сразу в руку ранили. Молодые спрятались за камни и очень долго не могли оттуда выйти. Расстояние до «духов» было метров семьсот. Это очень близко.

А мы идём потихонечку-потихонечку… Почти дошли, но впереди — горка и ложбина, как лошадиное седло. Сначала ровная песчаная поверхность, дальше камень большой лежит, а сбоку — пропасть метров пятьдесят с острыми камнями на дне. Никак там не пройти.

Только высунулись на открытое место — пули перед нами землю пашут!.. Мы — обратно! Решили оставить ящики, добежать до своих, а сухпайки забрать ночью. В «духов» постреляли-постреляли, и я кричу: «Кувалда, я побежал!». И рванул к камню! Тут же по мне стали стрелять, пули вокруг, как в кино, землю пыль и песок взбивают! Я такого раньше ни разу не видел!

Попасть, слава Богу, не попали. Упал за камень. Он высокий, в мой рост. И тут снайпер по камню раз пять прицельно ударил. Сижу, сижу — вдруг биу-уу!.. Это пуля в камень бьёт. Сижу дальше — опять биу-уу… Первый раз за всё время в Афганистане со мной такое было — снайпер меня зажал! Стал рассчитывать: если это один снайпер стреляет, который пристрелялся к этому камню, то если я пробегу оставшиеся метров двадцать, вряд ли он в меня попадёт. Но зачем рисковать? А вдруг из гранатомёта другой бахнет? Он просто сметёт меня с этой горки, ничего от меня не останется. — «Кувалда, что делать?». — «Витёк, не знаю!».

Пока я думал, Кувалда рванул ко мне! С ума сошёл, ведь из гранатомёта нас двоих одним выстрелом снесут! Но он мне был как брат родной, без него никуда. Сидим за камнем уже вдвоём. Он время от времени руки с автоматом высовывает и — тын-тын-тын-тын! Я: «Ты чего стреляешь в никуда?!.». А снайпер опять по камню — биу-уу!.. В конце концов говорю: «Сиди, я побежал». Дождался очередного выстрела и рванул! Снайпер в меня стрелял, но не попал, пуля ударила в песок метрах в двух. Я упал, перекатился за камни! Дальше уже спокойно пошёл к своим.

Кувалде кричу: «Подожди!». Командир подсказал, где душманы находятся. Я взял винтовку, стал смотреть и заметил, откуда снайпер стреляет, огни увидел. До него было около двух километров, с ним было ещё человек пять. Прицельная дальность СВД — тысяча четыреста метров. Я выстрелил прямо, посмотрел, куда попадаю. Потом взял выше — пуля попала недалеко от «духов». Они разбежались в разные стороны, а потом вообще ушли за горку. Кричу: «Кувалда, беги!». Тот тоже перебежал эти двадцать метров.

А наши молодые так до ночи зажатые и просидели. Когда навели артиллерию, «духи» стали по ним стрелять уже с другой стороны. Но ночью всё-таки наши сумели ко взводу выбраться.

Получается, что в этом районе душманов было много. До этого нам докладывали, что где-то здесь действуют «чёрные аисты» (спецназ афганских моджахедов. — Ред.). И точно, на следующий день «духи» вдруг пошли на нас в атаку! Это действительно оказались «чёрные аисты», все в чёрной одежде и высоких кроссовках. Нам раньше говорили, что «аисты» эти хорошо подготовлены, что у них очень чёткая тактика: они не бегут по одному друг за другом, а одни бегут — другие их прикрывают. Короче, действуют, как регулярное войсковое подразделение.

Началось всё неожиданно. Сидим мы на своей площадке спокойно: у нас гранатомёты, связь с артиллерией. И вдруг началась стрельба, и «духи» с противоположной стороны ущелья побежали вниз в нашу сторону! Расстояние до них было километра полтора, это прямо напротив нас. Сначала мы увидели человек тридцать, а нас на этой горке всего тринадцать. Но с другой стороны вдоль ущелья ещё «духи» бегут! А ещё одна группа, человек десять, пошла по хребту сзади! То есть нас стали обходить сразу с трёх сторон.

Командир роты по рации передаёт: «Два других взвода роты уже спустились с горок и отошли к командованию батальона. А вам командир батальона (молодой офицер, только из Союза прилетел) приказал, чтобы вы прикрывали ущелье, сдерживали натиск наступающих».

Мы про себя: «Да комбат просто больной человек!». Ведь дураку понятно — при таком развитии событий всем крышка… Тактика душманов в таких случаях известная: ночью подходят близко, метров на триста, и в упор стреляют из гранатомёта или миномёта. А если бы у нас кого-то убили или даже серьёзно ранили, то мы вообще никуда не смогли бы уйти — не бросишь же… А тут ещё комбат решил собрать весь батальон в одну кучу! Это как раз то, что душманам нужно! Ведь у них нет задачи всех сразу перебить. Главное, чтобы были потери.

А у нас положение вообще незавидное — нас всего тринадцать человек, и мы стоим одни на самой дальней горке. Конечно, мы будем отбиваться. И боеприпасы есть, и миномёт. Но разве попадёшь из миномёта точно? Ну пульнём, ну, может, ранит кого-то в лучшем случае…

Командир взвода даёт команду: «Так, всем к бою! Хранить патроны!». После этого мы стреляли только одиночными. «Духи» за камни прячутся, но всё равно медленно, но верно продвигаются к нам! От камня к камню, всё ближе-ближе… Стало понятно, что ситуация в корне изменилась. Тут ещё выяснилось, что «духи» пошли не только на нас, они пошли сразу на весь батальон! Их здесь оказалось очень много. Потом говорили, что около пятисот человек.

Но времени и желания считать «духов» не было. Хотелось просто выжить. Нам приказали стоять на горе и держать оборону. А какой смысл здесь стоять, когда нас практически окружили? Вдоль ущелья душманы ползут, с противоположной горки лезут, сбоку по хребту обходят. И мы уже никого не прикрываем — все наши отошли к комбату. И тут через некоторое время произошло самое страшное: «духи» зашли уже между нами и батальоном! Мы оказались в полном окружении…

День заканчивается, до темноты остаётся часа два. Командир взвода говорит: «Похоже, нам крышка». Мы: «Да…». Вертолётов в этот раз почему-то не было. Раньше часто в таких ситуациях «вертушки» нас забирали с горки — и до свидания, «духи»!

Комбат нашему командиру взвода по рации ещё раз определённо сказал: «Стоять насмерть, держать душманов!». А это вообще глупость! Он сам только что сдал горки, которые в такой ситуации надо было любой ценой удерживать, а теперь нам велит на самой дальней горке насмерть стоять. Решил в войну поиграть… (В результате он чуть не уложил весь батальон, потери были большие.)

Тут как-то само собой созрело предложение: может, драпанём? Жить-то хочется… Командир взвода: «Трибунал…». Мы: «Но не к расстрелу же приговорят!». — «Да вам-то ничего не будет! А мне — четыре года». — «А если вас заставят?». — «Кто заставит?». — «Мы заставим». — «Ну давайте, заставляете…». Я: «Да не проблема!». И — бум-бум в землю из винтовки. Он: «Всё ясно. Будем «делать ноги»!».

Расстояние между нашим взводом и основными силами дивизии было километров семь примерно. Это, если по горам, — очень много. Командир приказывает: «Быстро миномёт к бою!». Расстреляли все мины, выпустили в «духов» все гранаты от гранатомётов. Всё, что нельзя было оставить, связали и взорвали. Сухпайки повыкидывали — нам жить-то осталось несколько часов, какая тут еда… Всю воду тоже вылили, каждый оставил себе совсем немного. Из пулемётов почти все патроны расстреляли, оставили на один бой. Командир взвода командует: «Бегом!». И мы побежали вниз…

Бежим, отстреливаемся. Только мы с горки спустились, а «духи» уже с неё по нам стреляют! Бежим по ущелью. Они галопом за нами! У них же нет рюкзаков, а мы, хоть и выбросили всё по максимуму, с рюкзаками! И бронежилеты не можем сбросить, хотя пластины из них выкинули.

Я бежал сзади, отстал от наших метров на двести. Устал, решил немного пешком пройти. И вдруг метрах в двадцати из-за камней вылетает чёрный силуэт! Слышу — вжиу-у-у…. Это «дух» кроссовками притормозил по камням. Я ничего не успел толком сообразить, как он стал по мне стрелять… («Духи» бежали за нами вдоль ущелья. Мы только что повернули, а этот, видать, срезал угол и вылетел на меня уже за поворотом. Но наши-то были впереди метров на двести, меня он не ожидал тут увидеть. «Дух» в меня всё-таки попал. Потом, когда в часть пришёл и стал стирать одежду, вижу дырку в капюшоне. Думаю: за что это я зацепился? А дырка какая-то необычная — края ровные, чёткие. Стал искать — нашёл ещё одну такую же в брюках.)

Боковое зрение у меня хорошее — вижу огни, слышу звук стрельбы. И тут у меня отключилось сознание, и я увидел всю свою жизнь. Причём я видел всю жизнь целиком, от самого первого до самого последнего дня. Как на киноплёнке, поминутно, посекундно… То что было до этого момента, можно было как-то объяснить: вот я родился, вот меня качают на руках, вот в школу хожу… А будущая моя жизнь слов не имела. Это как Дух Святой, который невозможно объяснить. Ни потрогать, ни увидеть нельзя. Это Тайна.

Через мгновение я пришёл в себя. Очнулся — лежу за камнем. Гранату выдернул, а она была уже в боевом состоянии, готова. Кольцо вырвал, бросил! И сразу после взрыва выскочил, выстрелил несколько раз из винтовки — и как дунул!..

Впереди вижу Серёгу Рязанова. Кричу: «Кувалда, не бросай меня одного!». И как рванул за ним!.. И вдруг вижу перед собой облако белое округлое, яйцевидное. Оно необъяснимое, информационное. Внутри него находится моя будущая жизнь. Сверху, как плёнка, — это то, что я прожил. А внутри — то, что мне ещё предстоит прожить. Я бегу — трын-трын-трын, а облако уменьшается с каждым шагом… Бегу и думаю: «Господи, хоть бы что-нибудь запомнить, хоть бы что-нибудь запомнить!». Чувствую — не запоминается ничего. И раз! Ничего нет… Длилось это секунд тридцать. Что там было?!. Ничего не могу вспомнить!

Прибежал к Кувалде, он меня дождался. Добежали до командира взвода с ребятами: они отстреливаются. «Духи» за нами и по хребту, и рядом бегут. Тут от комбата опять приказ: «Всем залечь, никуда не идти! Дождёмся темноты и будем выходить».

Но командир взвода так решил: если уж ушли с высотки, то бежим дальше. Спрашивает: «Кто останется?». Решение понятное: кто-то должен остаться сзади и задержать «духов», чтобы они не бежали галопом. Тишина… Командир на меня смотрит. Я: «А чего вы на меня, товарищ командир, смотрите? Я ведь дембель!». — «А кто снайпер? Ты же снайпер!». (Когда мы до того бежали, я винтовку обнял и, как мог, прятал. Ведь по снайперу точно будут стрелять в первую очередь!)

Я был очень недоволен, страшно не хотел оставаться. Так не хотелось умирать, ведь дембель — вот он, рядышком! Но… остался. Командир: «Мы далеко от тебя убегать не будем. Как только начинаем стрелять по „духам“, ты бежишь к нам». И тут Кувалда говорит: «Витёк, я с тобой». Командир не мог ему приказать. — «Оставайся».

Наши побежали, мы с Серёгой упали и стали прицельно стрелять. Цель была не в том, чтобы всех «духов» убить, просто надо было заставить их упасть хотя бы на время. В результате наши всё-таки оторвались от душманов. А мы соответственно оторвались от взвода…

Теперь уже мы с Кувалдой побежали. Бежим по очереди: один метров сто пробежит, падает, стреляет. В это время другой бежит, потом сам падает, стреляет. Так друг друга прикрываем. Но для того, чтобы так двигаться, нужны очень сильные мышцы. Нужно бежать, упасть, потом сразу стрелять, а потом снова без перерыва бежать… Одышка страшная, ведь дышишь неправильно.

Я отстрелялся, а Кувалда ко мне не бежит! «Духи» по нам с боков бьют и сзади. Оттуда, где батальон, тоже на нас вдоль ущелья бегут! Возвращаюсь, добегаю до него: «Серёга, бежать надо!». А он стоит на четвереньках и как собака дышит глубоко: «Не могу, Витёк, не могу!..». Видно, что горит у него всё внутри. Я: «Кувалда!.. Бежать надо! Ты можешь! Ты же дембель!». — «Не могу, Витёк…». И тут неожиданно помог душман…

Мы на четвереньках стоим, время от времени стреляем. Пули и спереди в бруствер бьют, и с другой стороны по нам стреляют! И вдруг «дух» попадает в бруствер разрывной пулей! (Мне показалось, что пуля была крупнокалиберная. Но, может быть, и из винтовки бронебойно-зажигательная пуля с небольшого расстояния даёт такой эффект.) Земля полетела Серёге в лицо, насыпалась за шиворот, в ухо. Он упал, но тут же вскочил и как давай поливать очередями вокруг, как заведённый! Я: «Кувалда, храни патроны!». И тут он рванул, как лось, и помчался трёхметровыми шагами! Я винтовку схватил, догнать его не могу — он убежал метров на триста! Пули уже между нами стали летать. Я: «Кувалда, не оставляй меня!».

Один «дух» совсем внаглую бежит прямо на меня! Я в него несколько раз выстрелил и снова помчался за Кувалдой. Очень страшно было одному остаться. А вдвоём — вроде не так страшно. Благодарю Бога, что Он дал мне такого человека, как Серёга Рязанов.

Добегаю до Кувалды, а он мне: «Витёк, я тут анекдот вспомнил!». И пытается мне анекдот рассказать. Я ему: «Беги быстрей!..». Это сейчас забавно вспоминать, а тогда вообще-то было очень сильно не до смеха…

Ещё на высотке мы по рации сообщили, что у нас «трёхсотый» (один парень из молодых в руку был ранен). К нам из батальона послали «таблетку» (санинструктора. — Ред.), с ним ещё кто-то пошёл. Бегут они к нам, а между нами — уже «духи»! Мы показываем им: ложись, ложись!.. А они руками машут — привет, привет! Мне пришлось стрелять по «духам». Не попал, но уложил. Они упали.

Медик, виляя между пулями, кое-как до нас добежал (я с ним отношения до сих пор поддерживаю, он сейчас в Москве живёт). Рассказывает: «Слушайте, с этим дебилом-комбатом просто невозможно рядом находиться! Это же больной человек, он вообще не знает, что делает! Всем залечь, ночью будем выходить!.. Как только сказали, что к вам надо идти, я сумку схватил и убежал оттуда. А этот, что со мной, за мной следом рванул — я, мол, его прикрывать буду».

Мы уже почти дошли до дивизии. Но душманы всё равно бегут за нами! Где-то в километре впереди я увидел — стоят танки, БМП. Они стали у нас через головы по душманам стрелять, те спрятались за горкой. Получилось, что от душманов мы всё-таки ушли… Тут как раз стало темнеть.

Доплелись кое-как… Ни у кого в магазинах не осталось ни одного патрона, первый раз такое было за все боевые! Запомнил даже, что когда до своих оставалось метров пятьсот, я решил последний патрон выстрелить. Щёлк, щёлк — пустой магазин. И гранат не было, мы их все выкинули. Конечно, один патрон у всех оставался — в воротник зашитый…

Когда пришли к своим, то боялись, что нас сразу арестуют. Ведь приказ командира батальона мы не выполнили! Но командир дивизии (тогда это был Павел Грачёв) обнял командира взвода: «Орден Красной Звезды, без вопросов! Единственный командир, который поступил правильно. Всем остальным — медали». (Мне даже написали представление на Красную Звезду! Но в очередной раз я её не получил…)

Стемнело. Тех наших, кто собрался к комбату, душманы окружили. И мы видим картину, которую и предполагали увидеть: «духи» в упор из гранатомётов стали батальон расстреливать. Вспышка — взрыв! Вспышка — взрыв!.. Мы сидели у рации, была включена громкая связь. Слушать переговоры было просто невыносимо! Ребята так страшно кричали!..

На краю расположения дивизии установили все гаубицы, установки «град», танки, пушки стодвадцатимиллиметровые. До окружённого батальона было примерно четыре километра. Арткорректировщики дали координаты, артиллерия отстрелялась. Огнём артиллерии душманов вроде отогнали. А потом вся дивизия, кроме нас, рванулась на выручку. Сделали коридор, и остатки батальона стали выходить сами. Несли погибших, раненых. Страшное зрелище…

Комбат тогда уложил почти весь свой батальон. Ведь он сел в ложбину, а «духи» встали на горках вокруг. Батальон был у них как на ладони. (Комбат отслужил у нас всего три месяца, его сняли и отправили в Союз. За этот бой его все возненавидели. Идёт мимо, а его вслух обзывают — «Солярик». Это самое презрительное название пехоты у десантников.)

Тогда погибло человек двадцать, раненых было намного больше. Моего единственного земляка ранили в колено, ему раздробило чашечку. Отправили его в медсанбат, потом в госпиталь, потом в Ташкент. Там ему должны были ампутировать ногу выше колена, но повезло: в Ташкенте как раз находился известный профессор из Франции, который специализировался на нервных окончаниях. Он сказал, что попробует сделать всё возможное, и взял моего земляка как подопытного в госпиталь Бурденко в Москву. Там ему сделали три операции и сохранили ногу! Она у него работает, сгибается. Но ходит он как будто на протезе.

В этом бою совершил подвиг наш врач — капитан Анатолий Костенко. Группа «Голубые береты» посвятила ему песню. Мне о нём рассказывал мой друг, которого в этом бою ранили. Когда его ранили, врач затащил его в яму какую-то. Перевязал, сетку поставил, вколол промедол. Тому вроде легче стало. И вдруг друг видит: «дух» бежит! Буквально метров пять-семь до него. Кричит: «Дух» сзади!». Анатолий обернулся — и упал на раненого всем телом, закрыл его собой!.. В него попало восемь пуль. А он был без бронежилета. Погиб сразу.

Снайперу из нашей роты, Игорю Потапчуку, в этом бою пуля попала в руку и задела позвоночник. Его комиссовали. Маршрут тот же: госпиталь, Ташкент, Бурденко. Потом его перевели в Подольский госпиталь. Лежал он там несколько лет. У него сначала отказала одна рука, потом — другая. Одна нога, потом — другая. Как-то он попросил своих родственников, чтобы его положили к окну — вроде как на улицу посмотреть. Но когда его просьбу выполнили, он выбросился в окно. Но не погиб — внизу была сетка. Его обратно в госпиталь положили. Но в конце концов он умер. Сразу после Афгана я его искал, хотел повидать: всё-таки мы снайперы, из одной роты. Но он к тому времени уже умер. Собираюсь найти, где его в Белоруссии похоронили (я там часто бываю) и съездить хотя бы на его могилу.

На следующий день после окружения нас на вертолёте подняли на горку. Ещё дня четыре мы прочёсывали местность и в конце концов вышли к началу Саланга. Перед нами шёл второй батальон. У них подрыв! Оказалось, что сама дорога и обочины были заминированы. Всем велели стоять на камнях, потом вообще встали на ночёвку.

Сидим с Кувалдой ночью, анекдоты рассказываем друг другу, чтобы не заснуть. И вдруг слышим, как кто-то из ущелья поднимается к нам! У нас уши, как локаторы, повернулись в ту сторону! Раз-раз — посыпались камни, раз-раз — ещё камни попадали. Точно «духи»! У нас гранатомёты были, пулемёт. «Давай пульнём!». — «Давай!». А стрелять можно было без предупреждения. Стреляли из гранатомёта наугад, некоторые гранаты разорвались близко, некоторые подальше. Добавили из автомата и из пулемёта. Все кричат: «Что там?!.». — «Духи» поднимаются!». И все начали стрелять и гранаты бросать!

Командир кричит: «Всё, всем остановиться!». Эхо в ущелье гуляет… До этого всю ночь никто не спал. А я говорю Кувалде: «Теперь можно ложиться. „Духи“ точно теперь не полезут».

Наутро стало ясно, что воевали мы со стадом баранов. Спустились, собрали туши. Один парень у нас мясником до армии работал, стал туши сапёрной лопаткой обрабатывать. Но тут за нами прилетели вертолётчики и сказали, что увезут всё мясо в свой полк! Мы стали с ними ругаться. (Хоть лётчики все и офицеры, десантники с ними разговаривают на равных.) Они: «Солдат, да я тебя под трибунал!». — «Да ты кто такой, чтобы десантника под трибунал отдавать? Сейчас пулю в лоб получишь!». Но они всё равно мясо увезли, нам вообще ничего не оставили. Очень мы на них обиделись тогда, так хотелось шашлыков сделать…

Как я своего чуть не убил

Мы вернулись с Пандшера в часть. Броня остановилась, все соскочили на землю. Собрались повзводно, поротно. Приказ: разрядить оружие! Делается это так: оружие направляешь стволом вверх. Потом снимаешь магазин, несколько раз передёргиваешь затвор. Нажимаешь на спусковой крючок, слышишь щелчок — значит патрона в патроннике нет. Ставишь автомат на предохранитель, подсоединяешь магазин и — автомат на плечо. Оружие было уже разряжено. Но так мы его просто ещё раз проверяли.

То же самое надо было проделать и с оружием брони. На БМП нашего взвода оператор был парень молодой. Он вроде в технике своей разбирался. Но у него всё равно возникла какая-то проблема.

Стоим, ждём, когда броня оружие проверит. Тут взводный мне говорит: «У БМП не разряжается пушка. Иди, разряжай!». Я: «Оператор на броне сидит, пусть своим прямым делом сам и занимается!». — «Иди!». — «Не пойду!». У меня внутри всё закипело. Тут ротный подошёл. А на него у меня ещё больше реакция: «Он ваш солдат! Пусть занимается своим прямым делом! Я не отлынивал, я последним из окружения выходил! А он всё это время на броне отдыхал. Вот и тренировался бы: заряжал — разряжал, заряжал — разряжал…». Но, как я ни отбрыкивался, лезть в БМП меня всё равно заставили.

Побежал к машине, запрыгнул. И тут на меня такая злость напала! Я оператора из БМП просто выкинул. Залезаю внутрь, там замполит роты сидит. — «Давай, быстрей разряжай! Нас весь полк ждёт». А все действительно стоят, с ноги на ногу переминаются, только нас ждут. Ведь впереди письма, баня, кино…

Я открыл кожух пушки, отсоединил снаряды. Смотрю в ствол — вижу светлое пятно в конце, небо. Значит, ствол свободный. Глянул в триплекс: перед БМП стоит водитель. Руки на груди скрестил, шлем сдвинул на макушку и спиной упирается в ствол пушки. Думаю: «Вот идиот, хоть и дембель! Неужели ему непонятно, чем мы внутри занимаемся? Пушку ведь проверяем!».

Я машинально сделал все необходимые движения: закрыл кожух, потянул рычаг и нажал на кнопку спуска. И тут выстрел!!! У меня от страха ноги ватными стали мгновенно. Я понял, что только что пробил водителя снарядом… Но откуда взялся снаряд?!. Его не было! Я же небо видел сквозь ствол!

Замполит испугался ещё больше меня. Ведь вся ответственность, получается, на нём. Он же рядом! От страха он стал сильно заикаться. Кричит: «Выходи!..». А у меня от страха ноги не работают. Ведь я окончательно понял, что мне конец: я перед всем полком снарядом разорвал на части водителя.

Ноги не работают, я еле-еле встал. Вылезать из люка страшно: там ведь я увижу глаза всего полка! И плюс мне грозит минимум четыре года тюрьмы. Это же всё произошло на виду, на боевые такую потерю не спишешь.

Вылезаю, поворачиваюсь в сторону пушки… А там водитель смотрит на меня: глаза огромные, волосы из-под шлема дыбом стоят… Я: «Ты живой?!.». Он головой машет: «Живой!». У меня сразу силы появились. Выскочил, обнял его. Он мне на ухо говорит: «Мокша, ты меня чуть не убил…».