Бесплатный фрагмент - Голоса из клетки

ЖАН-ПОЛЬ

Я заметил его не сразу. В тюрьме лица сливаются: одинаковая форма, одинаковая походка, одинаковый взгляд. Но он выделялся. Высокий, темнокожий, с дредами, свисающими на плечи. Движения — неторопливые, тяжёлые, будто каждая мышца помнила совсем другую жизнь.

В китайской тюрьме он был чужим даже среди чужих.

— You new? — спросил он на английском, заметив, как я тупо гляжу на охранника, не понимая приказа. Голос низкий, хрипловатый, с карибским акцентом.

Я кивнул.

— You need language soon. Very soon.

Он постучал пальцем по стене и показал:

— Wall. По-китайски — цян. Запомни.

Я повторил. Он скривился, как будто я сыграл фальшиво.

— Нет, брат. Слушай. Цян. С нажимом.

Я пробовал снова и снова, пока он наконец не кивнул.

— Уже лучше. Без языка ты никто. С языком — ты человек.

— —

Его звали Жан-Поль. Ему было под пятьдесят. Родом с Гаити. Когда-то — музыкант, потом — торговец, потом — игрок в чужой криминальной схеме. В Китае оказался по глупости и жадности. Думал, что сорвёт куш. Вышло иначе: пожизненный срок.

— В Китае у тебя нет друзей, — говорил он. — Есть хозяева. Сегодня они улыбаются, завтра сдают.

Он уже давно выучил китайский. Говорил на нём медленно, с акцентом, но уверенно. Сидел столько лет, что язык стал его тюремным домом.

— —

Иногда он рассказывал о прошлом. Скупыми, короткими фразами. Но однажды выговорился.

— Я был глупым. Думал, что контролирую всё. У меня на Гаити была команда. Мы гоняли товар через порт. Потом один из Майами сказал: «В Китае золото лежит под ногами. Только нагнись». Я поверил.

Он замолчал, потер лицо ладонями.

— Сделка была чистая. Документы, встреча, охрана. Я пришёл с товаром, а там уже ждали. Хлопнули всех. Моих партнёров отпустили, а меня оставили.

Он усмехнулся, но глаза были пустые.

— В тот момент я понял: я не игрок. Я фишка.

— —

По вечерам он учил меня словам. Сначала простым: хлеб, вода, письмо. Потом — фразы: «Мне нужна бумага», «Я не виноват».

— Здесь интонация — как нож, — говорил он. — Ошибёшься — будут смеяться. Попадёшь в точку — будут слушать.

В его устах язык становился оружием. И я понимал: этот человек даёт мне шанс выжить.

— —

Иногда он замолкал и долго смотрел в пустоту. Я спросил однажды:

— О чём думаешь?

— О доме.

А потом он добавил тише:

— О матери. Ей было за семьдесят, когда меня посадили. Я думал, вернусь — увижу её седой, но живой. А теперь понимаю: она умерла без меня. И я даже похоронить её не смог.

Он закрыл глаза и замолчал. Дреды скрывали лицо, но я видел, как подрагивают его плечи.

— —

Однажды его вызвали к «начальству». Вернулся бледный, губы поджаты. Сел на нары, молчал. Потом сказал:

— Хотят, чтобы я подписал бумаги. Чтобы дал имена. Я не подпишу.

— Но это может… осложнить тебе жизнь, — осторожно сказал я.

— У меня и так пожизненный. Что они добавят? Пыль на кости?

Он усмехнулся. Но глаза были спокойные, твёрдые.

— Они не меня хотят. Они хотят, чтобы я продал других. А я не крыса. Честь — это последнее что у меня осталось.

— —

Поздно ночью он снова выбивал пальцами ритм по железной койке.

— Слушай, брат. Запомни. Язык — это тоже ритм. Если поймаешь его — тебя услышат. Даже враги.

И я понял: он учил меня не словам. Он учил выживать там, где тебя хотят превратить в тень.

— —

Через несколько недель я уже мог сам заговорить с охранниками. Когда они ответили без смеха, я заметил, как Жан-Поль кивнул — едва заметно, но с гордостью.

— Ты теперь не молчишь, — сказал он. — А значит, живее половины тех, кто здесь.

— —

Скоро его перевели в другой блок. Мы даже не попрощались как следует — охранники торопили. Он только поднял руку и улыбнулся своей усталой улыбкой.

Я остался с его словами. С его ритмом. С его языком, который стал моим оружием.

Жан-Поль ушёл, но его голос остался во мне. И каждый раз, когда я говорил по-китайски, я знал: часть его всё ещё жива.

ТАЙСУН

Он появился в тот день, когда я впервые вошёл в зону. Двое ханьцев сразу решили проверить новичка: толчок плечом, ухмылки, слова на своём наречии. Я сжал кулаки, готовый встать, но удар так и не последовал.

Из-за спины вышел он. Высокий, широкоплечий, с тяжёлой челюстью и руками, будто вырубленными из камня. Двигался уверенно, как зверь, который знает: вся клетка принадлежит ему.

— Отвалите, — сказал он коротко. Голос низкий, ровный. Двое отступили без спора.

Он посмотрел на меня. Долго. Исподлобья. Потом сказал:

— Присмотрюсь к тебе.

И ушёл, будто ничего не случилось.

— —

С того дня я понимал: он рядом. Не друг, не враг — просто сила, которая держит блок.

Тайсун не говорил много. Но за ним смотрели все. Он не спорил, не суетился, не играл в слова. Если вставал — значит, вопрос решён.

Однажды я видел, как он одним ударом опрокинул парня, который полез к чужой миске. Никто даже не пытался вмешаться.

— —

Вечером он подошёл ко мне снова.

— Ты не дрогнул, — сказал он.

— А должен был?

— Большинство дрогнули бы. Я уважаю тех, кто стоит.

Я не ответил. Он чуть улыбнулся, холодно.

— Здесь выживают не те, кто много говорит. А те, кого меньше всего хочется тронуть.

— —

О его прошлом ходили разные слухи. Кто-то говорил — работал вышибалой в порту. Другие — что был бойцом на подпольных аренах. Сам он никогда не подтверждал.

— Важнее то, что здесь, — сказал он однажды. — Прошлое не бьёт. Бьёт кулак.

Он не был философом, как Бао. Не был стратегом, как Ким. Он был проверкой. Каждое слово, каждый его взгляд — это вопрос: «Ты кто? Трус или человек?»

И если он решал, что ты человек — тебя не трогали.

С того дня я знал: Тайсун не за меня и не против меня. Он просто видит насквозь. И это страшнее любого удара.

БАО

Я впервые заметил его в тюремном дворе. Он сидел на корточках у стены и выстругивал из куска дерева маленькую фигурку. Остальные либо курили, либо играли в карты, либо просто смотрели в пустоту. А он — сидел тихо, будто время перестало для него существовать.