Бесплатный фрагмент - Голос Музы

Голос музы

— Малой, — подозвал отец, приоткрыв дверь спальни. — Ты тут? Дин?

Мест для пряток было немного. Под кроватью, хотя в последнее время туда перестала пролезать голова. И в шкафу, в который запрещено было забираться из-за того, что деревянное дно в нем могло надломиться, да сундук с игрушками. Однажды Дин приютился на полке с учебниками, но вскоре уяснил, что жирная жопа — это важный элемент в планировании секретных операций. Если его не учитывать, то велика вероятность провала и как следствие, падения горбом на спинку кровати.

Отец подкрадывался к сундуку. Высокий ворс ковра заглушал его шаги, а ветер из открытого окна уносил шум от случайно задетой игрушки. Покрытые мелкими ссадинами пальцы взялись за края крышки. Один, два, три!

— Буга-буга-буга-буга! — отец защекотал прячущегося малого. Тот брыкался и пищал от смеха, пытаясь отбиваться плюшевой обезьянкой, но родитель был суров. Он не останавливался, пока у ребенка не потекли слезы, а смех приблизился к границе с криком. — Оп! Перебор. Живой?

— А-га, — вытирая глаза рукавом пижамы, ответил Дин. — Па, тепехь ты пхячься!

— С тобой не интересно играть. Подглядываешь вечно.

— Я охотник! — Дин не выговаривал «Р», поэтому вместо рыка прошипел. — От меня не скхоишься!

— Печенье в ужасе дрожит перед тобой, — отец взял Дина за подмышки вытащил из сундука.

— Печенье? — вокруг жадных до сладкого глазенок сузились веки.

— Забудь. Мама ужин приготовила… — Но охотника это не заботило.

— Печенье-печенье-печенье-печенье-печенье-печенье!

— Сначала ужин.

— Печенье!

— Не кричи, — отец взял его за руку и повел за собой. — Или не хочешь сосисок с пюре?

— Не-ет! — Дин захныкал и, упершись пятками в ковер, пытался выдернуть руку.

— Значит печенье скормим Баксу? — спросил отец, приподняв брови. Он легко удерживал малого, мельком оглядывая комнату. «Обои на потолке отклеиваются», — подумал отец.

— Бакс дебильный! Мои печенья!

— Нельзя так говорить! — отец нахмурился и наклонился, грозя пальцем. — Бакс — твоя собака. Если сейчас ты не будешь уважать своих питомцев, то не сможешь в будущем уважать своих друзей. Понял меня? — Уставший Дин мычал и бил кулачком по держащей его руке. — Договорились, — отец закинул малого на плечо и понес на кухню. — Если не определился, то будешь смотреть, как Бакс ест печения и сосиски, пока не выберешь. — Визг усилился стократно.

Отец прижал ноги сына к своей груди, чтобы не брыкались, вышел из комнаты и остановился. Девочка стояла на том же месте, где ее попросили остаться минуту назад и глядела теми же простыми глазами.

— Ого. А про тебя-то я и забыл. — От ее пустого спокойствия отец неловко отворачивался, будто перед ним был не ребенок, а святой отец, заметивший грехи в его душе. — За мной, — он развернулся и Дин замолк. Девочка послушно шла следом. — Вот мы и вернулись. — Грызущего ноготь малого поставили на ковер. — Знакомься, это… — отец указал на девочку, вспоминая ее имя. — Клара. Клара, это Дин. Поиграйте тут, а мы на кухне посидим. Хорошо, Дин? — Тот чуть выдвинул челюсть и удивленно посмотрел на отца. — Принесу вам печенье попозже. — Челюсть задвинулась на место. — Выходит, договорились, — отец похлопал малого по плечу и перед уходом включил свет.

Дети остались наедине. Часто в таких случаях дальнейшее развитие зависело от характера хозяина. Веселый незамедлительно приступал к игре, тщеславный хвастался игрушками, жадный хотел присвоить их себе. Ответная реакция гостя так же играла роль. Будет ли он припираться, покорно слушаться или драться из-за деревянного паровозика. Как ни крути, главное здесь — действие. Два ребенка в комнате с игрушками попросту не силах что-нибудь не сделать.

Дин попал в ситуацию, кою без исключения каждый ученый-экспериментатор назвал бы: «Угу, а дальше что?» Девочка стояла напротив. Ее глаза напоминали те, что изображал малой на уроках рисования: Большие и коричневые (у Дина обычно было только три карандаша на уроке: коричневый, простой и клей), но оторваться от них было невозможно.

Пауза затягивалась. Дин не знал, что делать. Раньше он начинал плакать или бегать, или прыгать, или что-угодно, но ощущать себя прибитым к полу ему доводилось впервые.

Не отрывая пяток, он сел на ковер. Теперь Клара смотрела на него сверху вниз. Дин почувствовал, насколько беспомощным, крохотным и бесполезным может быть человек. Он представил себя отцом, когда мама, ругала его ползущим пьяным по коридору.

— Хочешь увидеть Леле? — спросил малой. Девочка медленно моргнула. Это первое более-менее явный ответ от нее Дин принял за «да» и отполз к открытому сундуку. Леле была обезьянкой и лежала поверх игрушек и бытовых приборов, которые детское воображение приспособило под различные игры.

Малого осенило, что обычной плюшевой игрушки (пусть и с крутыми пуговицами разной формы на жилетке) не хватало для шока гостьи. Нужна была самая яркая, самая лучшая, самая необыкновенная вещь, которая впечатляла до глубины души.

Говорящий медведь — сломался. Деревянная машинка — страшная. Деталь от мини-бильярда — надкусана. Дедушкин дневник — много незнакомых слов. Дудка — свистела, если зажимать разные дырки — круто!

Забывшийся Дин обернулся с уверенностью, что ничто не может быть лучше дудки, но мигом забыл об этом. Девочка не двинулась. Не спрашивала, не трогала и даже не осматривалась! А постеры киношек, которые дарил малому папа? А коллекция камушков со всех районов города? Это для кого все? Хозяин комнаты недовольно причмокнул.

«Совсем девка невоспитанная», — описал он гостью словами матери, которые та обронила в кафе в адрес официантки. Видите ли, в меню нет тирамису.

— Знаешь, кто это? — осмелился спросить Дин. Он был все-таки в своей комнате и где-где, а там ему запретить говорить не могли. Кроме случаев, когда он сильно косячил. Тогда право голоса снималось мамой.

Клара моргнула чуточку быстрее, чем раньше.

— Ты говохить не умеешь? — спросил малой. Девочка не двигалась. — Как я? Я эх не выговахиваю. А ты все буквы не выговахиваешь? — Дин звонко расхохотался, на что у Клары дернулись уголки губ. Малой этого не заметил. — Моя мама говохит, когда дети хастут, то учатся говохить эх… э-х-х! Я выхосту и ты заговохишь, обещаю.

Девочка совсем чуть-чуть склонила голову и поглядела на обезьянку в руках хозяина комнаты.

— Это Леле! — Дин ткнул куклой в нос гостьи. — Она помощница Банжо, а Банжо — самый лучший музыкант на свете! Он игхает на чем только хочет, папа с ним игхал, когда меня ещё не было, папа игхал на гитахе, а Банжо на дудке. — Рядом с куклой появилась блок-флейта. Дин вдохнул, как только мог, вставил мундштук на место двух выпавших передних зубов и засвистел во всю глотку.

Из коридора донесся громкий топот. Дин вычленил бы его и среди сотни несущихся слонов, и означил он скорые неприятности, чем что-то хорошее. В комнате появилась мама. Она поправила ожерелье на шее, как сделал бы это раб в ошейнике, сдула прядь и напряженным до состояния стального троса голосом подозвала сына. Дин склонился, положил игрушки на ковер и, раскачиваясь влево вправо, пошагал навстречу наказанию.

— Мы сейчас, милая, — успокоила мама Клару, но совсем не успокоила Дина. Дверь захлопнулась, вздыбив аккуратное каре до состояния одуванчика. — Щас как дам тебе! — она замахнулась и щелкнула ему по уху. — Тебе кто разрешал флейту брать?

— Ма-а-ам, она не говохит!

— С таким невоспитанным мальчиком никто говорить не захочет! А ну быстро за стол.

— Я не хочу-у-у!

— Быстро, я сказала!

— Н…

— Ну! — пригрозила мама. Аргументы закончились. Дин опустил голову и потопал вперед. — Руки мыть! — Перед кухней он повернул в ванную. Дурацкое мыло прилипло к губке, на которой лежало. Отрывать ее малой не захотел. Зачем зря терять время, тем более, если никто не смотрит? Он прополоскал руки под горячей водой, вытер о полотенце и обернулся. — С мылом мой, — приказала стоящая в проходе мама.

Побежденный и униженный средствами личной гигиены Дин вошел на кухню под громкое «О» от развеселого гостя в клетчатой рубашке. Дин его не знал, но сразу невзлюбил. Без него, родители сидели бы в зале, и никто не мешал бы поставить стул к столешнице и дотянуться до верхней полки к спрятанным за коробками с перцем и листьями для пельменей конфетам. Но вместо этого оставалось сидеть, ковырять пюре в тарелке, отказываясь от «Положить горяченького?», и рубить ложкой насильно положенное горяченькое.

Жизнь ребенка схожа с путешествием в космос. Там далеко не всегда работают законы привычные для взрослых, известно о нем очень мало и нужно привыкать к туалету.

С Дином вели диалог: задавали вопросы, интересовались кем хотел стать. Вот только сам Дин этого не понимал. Он с неохотой откусывал голубец, иногда слыша свое имя в словах то гостя, то мамы, то папы. «Всегда так было и всегда так будет», — неосознанно закреплял он мысль, что родители будут отвечать за него. Даже на крещении, когда в церкви его маленького поднесли к батюшке и тот спросил имя, за Дина ответила поднявшая его за плечи мама.

— Девчонка у меня молодец, — хвастался гость. — Молчит только. Врач сказал, что это из-за психики, но эт временно.

— Бедненькая, — отметила мама, отпив вина.

— Ага. Ну так по мне пусть всю жизнь молчит, — не прекращал дядя.

— Мужа не достанет, — ухмыльнулся отец Дина.

— Она будет монашкой, — стукнув осушенной стопкой об стол, сказал гость. — Увижу кого дебила рядом, — он откусил попку маринованного огура, — убью гадину.

— А если вон, малой за ней ухлестнет? — отец потянулся к полупустой бутылке на полу.

Опирающаяся на локти мама обратила на него внимание и салфеткой вытерла губы.

— Свинка кушает. Кто тут свинка? Ты Диночка. — Дин улыбался. Ему нравилась подвыпившая мама. С ней боязнь получить леща сводилась к минимуму.

Гость не отвечал. Его глаз косил, давая понять, что владелец вдрызг пьян и, скорее всего, забыл, о чем его спросили.

— А где… где девочка моя? — он заглянул под стол и застрял в позе недостроенной арки. Чтобы мастерски скрыть немощь, гость потянулся к нижнему ящичку с макаронами. — Ты тут?

— Борь! — взмолился отец. — Куда ты б… блин полез?

— Опа! Доча, — вспомнила мама и отняла бокал от губ. — Сбегай-ка за гостей, — она убрала от сына тарелку, пока радостный Дин спрыгивал со стула. — Не бегай, соседям люстру сорвешь! — наказала мама. Так бежать или не бежать? Попавший в дилемму малой замедлился до шага, но делал вид, что несется. Когда он оглянулся, мама уже смеялась над тем, как отец пытается поднять тяжелого дядю Борю.

О Дине забыли ровно тогда, когда он вышел из кухни. Малой об этом догадывался и думал, как использовать подаренное для игры время. Снять модель самолета со шкафа показалось идеальным вариантом. Она летала, а если удалось бы привязать веревку к крылу, то можно было запустить из окна. Но как ее достать, если стул забрали для гостя, а кровать слишком тяжелая?

С умным видом малой подошел к двери, но не открыл. Его остановила музыка изнутри. Он прислонился ухом, а другое зажал, чтобы заглушить ржач c кухни.

В комнате звучала дудка, но по-новому. Если игру Дина сравнивали с гудком крейсера «Аврора», то звук изнутри напоминал скрип одиноких качелей, посреди детской площадки. На ней давно шумели не дети, а вихри пыли с обрывками газет. Накрапывающий дождь давал толику надежды, что серый туман осядет, и кто-нибудь окрасит мрак, но капли вскоре исчезали, не успев толком намочить и части куличка в песочнице.

Завороженный Дин сильно прислонился к двери, и та под его весом открылась.

Не сдвинувшись ни на шаг из центра комнаты, Клара робко касалась губами мундштука и маленькими пальчиками зажимала отверстия. При виде упавшего на ковер малого, она перестала играть и опустила руки по швам.

— Как ты это делала? — Дин вскочил и с одного прыжка оказался у девочки. Выхватив у нее флейту, он вдохнул насколько хватило легких, но вовремя вспомнил про мамины шаги. — Как ты дула? Покажи. Ну покажи. Жалко что ли? Ну покажи! — он совал ей инструмент в рот. Клара по чуть-чуть отступала, пока не упала на кровать. — И ладно! Я тебе тоже самолет не покажу тогда! Сам с ним буду игхать, — надувшийся малой бросил флейту в сундук, закрыл его и поволочил к шкафу.

Ковер скручивался под ним, препятствуя движению, но Дин не сдавался. Он выкинул все игрушки на пол и стал перетаскивать сундук. Наконец, ударив им по дверце шкафа, он выдохнул, вытер лоб и, стараясь походить на отца после работы и не глядеть на Клару, полез за самолетом.

Это была собранная из вырезанных вручную деталей модель Кит-2. Дедушка всю жизнь просидел в кресле помощника главного инженера в лётном училище, мечтая когда-нибудь оказаться за штурвалом, но не бывает безруких пилотов, как и слепых снайперов.

Рук он лишился ещё в отрочестве, помогая своему отцу разбирать старый коровник. Раньше гвоздей не жалели и вбивали столько, чтобы доска могла выдержать, как потоп, так и Мировую войну. Дедушке Дина не повезло зайти внутрь, когда его отец разбирал крышку. Он с трудом отодрал молотком деревяшку, и та упала на ребенка. В последний момент услышав крик, дедушка Дина закрыл голову руками, в которые вонзилось с десяток ржавых гвоздей. Занесенный столбняк в скором времени вынудил ампутировать конечности.

Но дедушка не сдавался. И пусть его руки сократились до локтей, он адаптировался и поступил в институт на инженера.

На скопленные с пособия деньги он купил первые протезы. Их хватало на проектировку и весьма долгую сборку уменьшенных версий самолетов, коими был увешан весь кабинет. Дин застал дедушку единожды. Годовалого его в переноске положили перед счастливым морщинистым стариком с густыми усами. Лампа за его седой макушкой горела, как нимб у ангела. Дин тянулся к ней, а дедушка посчитал, что внука интересовала подвешенная моделька. На самом деле он и сам хотел подарить одну из них, но не мог придумать повода. Дедушка снял ее с крючка и отдал отцу малого.

— Пускай подарок будет от тебя, — сказал он с милой старческой улыбкой.

В один весенний день старик пропал. Квартира оказалась продана, вещи розданы в детские дома, на работе его не видели около месяца. На звонки отвечал женский голос, говорящий, что абонент не абонент. Заявление в полицию о пропаже ни к чему не привело. Проверили билетные кассы города, обыскали морги, но ничего. Дедушка будто бы растворился в утреннем тумане и с наступлением дня рассеялся в воздухе. Отец дни на пролет проводил в кабинете пропавшего инженера, ища ответы, но не нашел даже записки.

Через литры выпитого и многие жалостливые тирады собутыльников, он примирился с решением дедушки. Последний оставленный дедушкой яркий след в виде модели Кит-2 отец подарил сыну, поведав о его важности и памяти, который он несет. Дин чтил это, поэтому старался намотать на крыло как можно больше нитки, чтобы моделька ненароком не полетела на землю с четвертого этажа.

План по запуску созревал давно, да вот никак не хватало смелости его осуществить. И как нельзя кстати Дина подтолкнула злость. С ней не приходилось думать о последствиях, лишь страдать от угрызений совести после содеянного.

Дин открыл окно. Погода выдалась летная. Ветер и улица без прохожих, которые могли внезапно получить деревяшкой по макушке. Перед полетом были проведены проверки: крепость нитки путем подергивания ее со свисающей моделькой на конце и осмотр соседних окон на наличие любопытных носов.

Подобно саперу летчик крупно ошибается единожды. Дин в этом плане молодец — учел все возможные трагические исходы. Но, как привило, хороший пилот помимо большого опыта должен иметь отличную теоретическую подготовку, в особенности важна математика, по которой малой имел натянутую тройку с минусом.

Расстояние до дуба напротив было вычислено неправильно и Кит-2, пролетев три метра, потерпел крушение, застряв между стволом и толстой веткой. Дин в панике дернул за нитку — та оторвалась, и извиваясь, плавно опустилась к корням дерева.

Малой застыл в оконной раме, уподобившись картине мальчика, понявшего, что попал.

Бежать за потерей нельзя — никто не выпустит из дома, прыгать из окна тоже — ещё никто ни о чем не узнал. Сделать веревку из пододеяльника и покрывала… Если поторопиться, то родители не успеют налить и выпить, а Дин вернется. Он отцепился от рамы и повернулся к кровати. На ней неподвижно сидела Клара, покрасневшая и заплаканная. Она не убежала жаловаться, не вытиралась, а смотрела большими коричневыми глазами на удивленного мальчика, тихонько шмыгая носом и давая слезам стекать по щекам.

— Хватит. Ты чего? Эй! Клаха! Мы вехнем самолетик. Хватит плакать, — он взял ее за плечи и начал трясти.

Каждый знает, что из грустного человека нужно всего на всего вытрясти все слезы и ему станет лучше. Только почему-то этот прием никогда не срабатывал, но люди не теряют надежды.

— Я сейчас пхыгну, если не пехестенешь! — он подбежал к окну. — Обещаю пхыгну!

Веки Клары распахнулись, как тюремные прожекторы, когда малой поставил ногу на подоконник и вылез наружу почти по пояс. Он дернулся, и девочка вскочила с кровати, поспешив вытереть мокрые глаза.

— Так-то.

Дин полез обратно, но запутался ногой в шторе и из-за носка с ежиками скользнул на ней по подоконнику, и вывалился наружу, ударившись виском об окно.

Сильный ветер в лицо, крики, громкие звоны серен, холод. Впереди загорелся теплый, яркий свет. Чересчур яркий.

— Скорая, — процедил злой отец, ищущий, как выключить сирену на игрушечной машинке. — Тыщу раз говорил, что кто-нибудь об нее ногу сломает. Кому говорил?

— Ой-ей, самый больной в мире человек, — высмеивала его сидящая на коленях мама и обратилась к лежащему на ковре сыну. — Пожалей папку, а то ему вон как больно.

— Отвали. Дай лучше нашатыря ребенку.

— Себе дай, дебил!

— Зрачки реагируют, — сказал Боря, светя фонариком мальчику в глаз. — Шишка вырастит. Месяцок помажете мазью и се. А сейчас бы ему холодного чего приложить, — он убрал от него полную рюмку самогона. — Этим рановато лечиться.

— У меня грибы в морозилке! — встрепенулась мама.

— Так беги! — сказал отец, и она побежала на кухню. Звук удара дверцы холодильника о стену разбудил Дина.

— Малой ожил! — воскликнул Боря, осушил стопку и убрал фонарик в карман брюк. — Чем тебе жизнь не мила то? Родителей довести захотел?

Потерявшийся Дин в ответ мог только мычать, акать и объединять два эти звука в один.

— Ма-а-а…

— Я здесь! — крикнула вбегающая мать с целлофановым пакетом замороженных грибов. — Здесь я, маленький, здесь. Отойди! — Боря отполз к тумбочке и сел рядом с дочкой.

— Ты погляди. Моя твоему жизнь спасла, я в этом убедился, а на меня накричаться не могут.

Захваченный крепкими объятиями мамы, Дин чуть повернул голову, увидев, как Клара аккуратно держала дудку в ладошках, прижимаясь к папе.

— Я бы не позволила ему умереть, — ответила мама, покачиваясь и гладя сына по макушке.

— У нее особый способ говорить спасибо, — перевел отец, отложив замолчавшую игрушечную скорую. — И тебе спасибо, — обратился он к Кларе. — Такого кабана и я бы не затащил, а подуть во флейту, чтобы нас позвать — гениально.

— Моя девочка, — похвалил Боря, приобняв дочь. — Вы тут давайте в себя приходите, а мы домой. Завтра в школу ещё.

— Готова? — спросил отец Дина. Клара посмотрела на Дядю Борю.

— Куда денется? — ответил за нее тот. — Твоего ещё перегонит.

— Последнего обогнать — дело нехитрое, — ухмыльнувшись, ответил отец Дина.

— Ну-ну, зачем так про малого? Он ещё не привык просто. Правильно я говорю? — Боря посмотрел на Дина. Тот, как и раньше не слушал разговоры взрослых, ища позу в объятиях мамы, чтобы мочь дышать.

— Вставай давай, аналитик! Провожу тебя.

— И дочку? — с наигранным подозрением спросил Боря.

— А че мне ее себе предлагаешь оставить? — спросил отец, вставая с кровати. — Мне и одной бабы хватает.

Боря стукнул кулаком его в плечо.

— Она дочь моя, а не баба колхозная.

— Извиняюсь, — враз ответил отец и получил удар по коленке от не отпускающей сына мамы. — Ох, и вам извиняюсь.

Боря подал руку дочери, чтобы помочь встать. Она поднялась, отряхнулась и подошла к сундуку с игрушками.

— Оставь флейту, — сказал отец. — Малой все равно не учится, а ты хоть с батей поговоришь как-то.

— Мы сейчас язык жестов учим, — сказал Боря по пути к двери.

— Мы?

— Ну я в основном. Она-то маленькая, голова не забита ничем, с лету ловит. А я с детства только три жеста знаю: прикурить, подвезти и послать.

Они вышли в коридор, оставив сына в объятиях посапывающей мамы. Дин потел и хмелел от ее дыхания, сдувая лезущие в глаза волосы.

— Мам, — шепотом подозвал он. — Мам! — чуть громче сказал малой, и она вдруг вскинула голову, огляделась и с заспанным прищуром посмотрела на сына.

— Что?

— Мне жахко.

— Не жахко, а жарко, — поправила она, отклеила руки от его шеи и принюхалась. — Фу! Иди мойся, в школу завтра. О-ой, — она отодвинулась и легла на мягкий ковер.

Дин натянул майку на лоб и принюхался. Ничем она не пахла или нос перестал чуять после маминого перегара? В любом случае спорить было не с чем. Малой дополз до шкафа, у которого стоял никого не смутивший сундук. И тут ему будто выстрелили в висок. Дин посмотрел в окно на застрявший самолетик.

Если его найдет отец — хана. Нужно было срочно что-то думать. Хотя, как-то и сил не было. И если склонить голову, то его не было видно. Подул ветер, и листва закрыла самолетик, но она уже опадала. Если никому не пришлось бы подходить к окну, то никто не раскроет тайну. Но малому самому придется открывать шторы по утрам и делать уборку.

Лень родилась вперед Дина и с высоты опыта подкидывала больше вариантов, чтобы унять неприятную тяжесть внутри. Приняв неизбежность, малой достал полотенце и потопал в ванную.

Боря никак не мог наговориться. Отец ненавязчиво выталкивал его за порог, немного надавливая пальцем.

Клара ждала на лестничной клетке, держа флейту обеими руками у груди. Дядя Боря шагнул вперед, открыв вид идущего по коридору мальчика с полотенцем того же голубого цвета, что и курточка ее дочери — совершенно незначительная деталь подчеркнула для девочки написанную подсознанием строчку, значение которой она поймет ещё очень нескоро.

Дин заметил заинтересованный взгляд за миг, до того, как пропал за углом. По спине пробежали мурашки. Он ускорился, выкрутил вентиль, шагнул в ванну и бездомная собака, роющаяся в мусорке недалеко от дома, навострила уши, услышав детский истошный крик.

В коридоре послышались быстро приближающиеся шаги.

— Чего орешь? — орала мама, вбежавшая в ванную.

Голый Дин стоял на резиновом коврике с покрасневшим боком и ногой, показывая на льющеюся воду, от которой исходил пар.

— Так и знала! Ошпарился! — Малой молча кивал, сдерживая надвигающийся рев. Мама отодвинула его и покрутила вентили. — Полезай. — Дин провел рукой под струей.

— Она холодная!

— Полезай, сказала!

Малой топнул в ванну за что получил подзатыльник. Из него высвободился негромкий хнык. Все последующие были тут же проглочены.

Температура воды менялась по мере вращения мамой вентилей. Учащенное дыхание сокращалось, напряжение в теле спадало. Мама взяла мочалку и шампунь.

— Я сам, — сказал Дин.

— Куда ты сам?

— Я сам помоюсь.

— Спину тебе потру и все, — уверила мама. Дин поверил, терпеливо сотрясаясь от моющей руки, но, когда она полезла к плечам, он отошел к стенке.

— Отдай!

Мама не отвечала, тянувшись мочалкой к его ноге. Дин проскользил по кафелю на стене к другому углу, взял губку и начал тереть подмышку.

— Куда трешь? Я ей ванну мою. Дай сюда.

— Отстань!

— Щас отстану! — сказал мама.

— Щас отстань!

— Ай, вредина! — она встала, держась за трубы с сохнущими полотенцами и захотела забрать губку, но сын не дал.

— Сам!

Мама вздохнула, схватила руку сына, вытащила губку, вложила в нее мочалку и капнула шампунем.

— Уйди, — попросил малой.

— Вредина, — повторила она и, уходя, добавила: — Зубы почисть, — и захлопнула дверь.

Душ помогает взрослому человеку расслабиться или сосредоточиться. Так происходит потому, что те двадцать минут под горячей водой для многих — это единственное время наедине с собой. Ребенку в угоду возраста данная награда недоступна. Он в душе выполняет главную задачу — моется. В его жизни достаточно свободного времени для реализации большинства желаний. Однако парадокс заключается в том, что именно здесь впервые он задумывается по-настоящему. Нужна определенная предыстория, чтобы вода смогла активировать мыслительный процесс и у Дина она была.

В заколдованном магией H20 уме всплывали вопросы, как мусор в заполняющейся дождем яме. Закрепился образ Клары, глядящая на него большими коричневыми глазами. Теплому душу было не под силу унять дрожь в теле Дина. Он неосознанно тер предплечье несколько минут, бездумно смотря на баллончик с пеной для бритья в углу ванны.

— Дин. — Дверь ванны открылась. На входе появился отец, но резко вышел. — А, бля…

«Бля. Может не услышал?», — подумал он.

— Давай-й быстрее. Я срать хочу.

— Угу, — малой постепенно выныривал из мыслей. — Сейчас.

Быстро намылившись, он смыл пену, выключил воду и закрутился в полотенце.

— Ты там на неделю вперед моешься? — спросил отец. Малой посмеялся.

— Сейчас посмотхим сколько ты в туалете будешь, — ответил он и с доброй усмешкой получил слабый пендаль. Прежде чем Дин догнал отца, дверь в ванну захлопнулась, и с той стороны донеслись злодейские смешки.

— Хватит баловаться! — крикнула мама из кухни.

Дин, сжимая полотенце на поясе, прошлепал к ней и сел за стол. Почти вся посуда была вымыта, а остатки ужина закрыты пищевой пленкой и убраны в холодильник. Малой потянулся к последней тарелке с нарезанным сервелатом.

— Не трогай, — сказала мама, стоя спиной у раковины.

— Я есть хочу, — касаясь пальчиками кругляшка колбасы, ответил Дин.

— Кому сказала? Ты зубы почистил!

— А я не чистил, — оправдался малой, дотянулся до добычи и положил в рот.

— В смысле не почистил? — она обернулась с намыленным ножом и тряпкой. Дин высунул пережеванный фарш на языке. — Фу, ешь уж! — мама бросила все в раковину, села на табурет и согнулась. — Стараешься для вас, делаешь и делаешь, делаешь и делаешь, а вам, как чугунным не надо ничего, — она вытерла сухие глаза рукавом бежевого халата.

— Мам, не кхичи, — попросил Дин, начиная по чуть-чуть шмыгать носом.

— Довести меня решили, — только малой прикоснулся к ее плечу, как мама встала, подошла к холодильнику, достала из него пюре и котлеты, наложила их в тарелку, поставила греться в микроволновку.

— Ма? — звал Дин, но она молчала. — Мам.

— Поешь, помоешь тарелку, — мама выключила воду в раковине, вытерла руки и ушла.

Оставшись наедине с собой, Дин вышел на балкон, поняв, что не достает до окна, подставил ящик с луком. Поглядел на частные дома, плюнул вниз пару раз и вернулся. Раз пять заглянул в холодильник. Когда согрелась еда, взял полотенце и перенес тарелку на стол. Откусив котлету, обжегся, выпил воды из-под крана, поиграл с картофельным пюре. Недоеденное (две трети тарелки) он сложил в целлофановый пакетик, настороженно поглядывая в коридор, завязал узел и засунул поглубже в мусорное ведро. Грязная посуда отправилась в раковину.

Можно было подумать, что Дин всего на всего забил на весьма неподобающее поведение мамы. На самом деле он понятия не имел, как правильно поступить, поэтому делал то, что мог лучше всего — отвлекался любым доступным способом.

В идеальном мире, родители бы никогда не срывались на детей, не пытались манипулировать ими, опираясь на их банальное незнание тех или иных фактов, не искали ответ где-то во вне, а честно встречали проблему с целью ее разрешить. Но реальный мир далек от утопии, поэтому работать приходилось с тем, что имел каждый.

Хитрая мама посадила сына на эмоциональные качели и теперь, когда он будет видеть ее, то чувство вины рывком толкнет его до предельной точки. Ребенок станет послушней, а с тем же боязливей и нуждающимся в чужом одобрении. И проявится это в те года, когда от него будут требовать больше всего — в старших классах и университете.

Дин вышел из кухни, завернул в ванную и сразу вышел с зажатым носом. В комнате его ждал убранные мамой в сундук игрушки и расстеленная постель.

При манипулировании важно соблюдать метод кнута и пряника, усиливая чувство вины.

— Малой, — хрипя, подозвал вошедший за ним отец. Дин вылупился на окно.

«Увидел», — подумал он.

— В школу завтра. Портфель собрал?

— Угу, — кивнул Дин.

Отец проверил вес рюкзака, стоящего возле двери.

— Хорошо, — нахмурив брови, он посмотрел на сундук с игрушками в углу, потом на место, где он должен был стоять. У малого замерло сердце от выстроившейся в голове логической цепочки: сундук — вспомнивший про самолетик отец — неудобные вопросы — правда — наказание. — Спи, — сказал отец, выключил свет и добавил: — Не сиди допоздна. Завтра, а то не подымишь.

— А?.. Ага, — ответил Дин. — Спокойной ночи!

— Спокойной, — сказал отец, закрывая дверь.

— Ма, спокойной ночи!

— Не кричи, соседи спят! — громким шепотом ответила она через стену. — Спокойной.

Послышался скрип кровати в зале и усталые зевки ложащегося на нее отца. Дин застыл посреди комнаты, парализованный ужасом. Глаза привыкли к темноте, различив отдельные объекты, в частности сундук. Малой дожидался храпа отца. Вечность спустя, сигнал был дан, и он на цыпочках приблизился к сундуку, очень осторожно обхватил ручку с боку и приподнял. Внутри с утроенной громкостью загремели переворачивающиеся игрушки. Сердце забилось быстрее. Скрипнула кровать. Послышались шаги в коридоре.

— Ты че тут делаешь? — грозным шепотом спросила мама, заглядывающая в комнату с заспанным лицом.

— Я… хотел ковех попхавить, — оправдывался Дин.

— Спи ложись! Завтра поправишь, — она вышла и щелкнула выключателем лампочки в туалете.

Дин взялся за крышку сундука, но не решался поднять. Ему казалось, мама выйдет в любую секунду и поймает его. Послышался слив бочка. Малой подбежал к постели, взял обезьянку Леле и спрятался с ней под одеялом. Там он пролежал, скрутившись комочком, пока дрожь в его теле не утихла, а сознание медленно отдалось во власть Песочному человеку.

Младшие классы: Осень

— Вставай, — сквозь сонную пелену слышалась мама. — Девятый час, опаздываем.

Дин приоткрыл глаза. Его укрывал последний не упавший на пол уголок одеяла, скомкавшееся покрывало использовалось вместо подушки, которую малой обнимал, а брошенный плюшевый Леле смотрел на все это прижатый пяткой к стенке.

Посчитав, что учеба никуда не убежит, малой перевернулся на бок. Прошла минута, другая. Счет времени сбился, давая надежду, что родители позабыли о сыне. Довольный, тот подтянул к себе обезьянку и согнул ногу в колене, но ее вдруг схватили и вероломно стали натягивать носок.

— Долго валяться собираешься? — спросила мама. — Как маленького одеваю.

— Не хочу в школу.

— Ещё че не хочешь?

— Вставать не хочу, — он закручивался в одеяло, как втулка в туалетную бумагу, но мама забрала его, сложила и положила на кровати. — Встава-а-ай. Поесть не успеешь.

Дин перевернулся на спину, скорчил недовольную рожицу для мамы, а она скорчила в ответ. После короткой беседы, он сел и ему на колени упали джинсы и майка.

— Чай наливаю, — сказала мама и вышла.

Память непрерывна. Она хранит все, что видят глаза, слышат уши, чует нос, чувствует язык, осязает тело и наверняка ещё что-то делает, о чем люди попросту не подозревают. Информация сохраняется, в противном случае каждое утро человек бы полностью обновлялся и всякий раз изобретал колесо заново. Подробнее Дин изучит это лишь в институте, но уже сейчас он потихоньку вникал в азы теории и параллельно проникался сильной ненавистью к эволюции. Ведь по ее вине он вспомнил, как сильно влип, увидев сундук у шкафа.

Откинув одежду, он прикрыл дверь и потащил улику обратно к стенке. Самолетик остался застрявшим на дереве, что отчасти радовало (хотя бы было видно, где он). Ковер под сундуком складывался гармошкой, по сантиметру вылезая из-под кровати. Когда Дин закончил, то оказался посреди моря с волнами, покрытыми ворсом и скрытыми в нем крошками вместо рыб. Он растянул ковер по полу и сундук оказался посреди комнаты.

— Да как?! — злился Дин.

— Посмотри, где он там! — послышался голос мамы из кухни.

— Малой, — подозвал отец, войдя в комнату и застегивая куртку. — Че делаешь?

— Игхаю, — выдал Дин.

— Выбрал время. Иди ешь, в школу опоздаешь.

— Угу.

— Че угу? Ешь иди, говорю. Потом уберешь, — торопил отец. Дин взял одежду и вышел на кухню. — Я ушел!

— Ага, — ответила нарезающая хлеб мама. Вошел полуголый сын. — В трусах в школу пойдешь? Оденься. — Дин сел на табуретку и стал надевать штаны. На стол рядом с ним поставили тарелку с двумя бутербродами. — Ешь быстрей. — Мама перелила кипяток из кастрюльки в стеклянный стакан и добавила заварки. — Горячий.

— Можно я не пойду в школу?

— Я тоже на работу не хочу, — ответила мама, села напротив и взяла сушку. — Вместе не пойдем?

— Давай! — заулыбался Дин.

— А учительнице и начальнику скажем, что заболели!

— Ага! — Дин сжал кулаки от радости.

— И когда меня уволят, а тебя выгонят, будем на папкиной шее сидеть!

— Да!

— Ешь и иди в школу! — голос мамы враз погрубел, осадив весь задор ребенка. Она включила телевизор и посмотрела время. — Блин. Все. Доедай быстрей.

— Чай гохячий!

— Придешь, допьешь. Пойдем. — Мама повела его в коридор. Перед этим Дин успел запихнуть в рот целый бутерброд с оставшимся со вчера подсохшим сыром. — Все взял? — спросила она. — Учебники, дневник, тетрадки?

— Можно я не пойду-у-у? — последняя попытка оказалась неудачной, как и каждое буднее утро до.

Малому открыли дверь, и он оказался один в сером подъезде. Как-то ему пришло в голову спрятаться под лестницей на первом этаже, дождаться, пока мама не уйдет и вернуться в квартиру. На зло в тот же день отцу приспичило заехать домой, где и обнаружился маленький прогульщик. Маме его не сдали, но подвесили на крючок.

Дин жил непосредственно напротив школы. Его пятиэтажка находилась в ста метрах, отделенная железным забором и яблоневой аллеей с разросшимися кустами (местом встречи всех курящих школьников на переменах). Мимо них малой проходил ежедневно, старательно уводя взгляд. Иногда курящие над чем-то громко смеялись, и Дин краснел, думая, что речь шла обязательно о нем.

Урок уже начался и куст оказался пуст. На крыльце так же никого не было (там обычно курили выпускные классы), как и на посту охранника. Дин остановился на входе, чтобы завязать шнурок на гибриде туфли и кроссовка, который мама купила у подруги на рынке.

Направо уходило старшее крыло. Место, где учились с пятого по одиннадцатый класс. Дин поглядывал на них в столовой, коридорах, и когда случайно встречал где-то на улице. Воображение рисовало, как кто-то из старшаков замечал в нем то, что сам Дин ещё в себе не нашел. Он подходил, хлопал его по плечу и приглашал в компанию.

— Звонок был, — сказал вернувшийся из подсобки на пост охранник с чашкой кофе. Замечтавшийся малой завязал шнурок и побежал в младшее крыло.

Промчавшись по коридору, всего раз замедлившись у двери директрисы, он допрыгал по ступеням на второй этаж, завернул за угол и остановился у последней двери. Без церемоний, он распахнул ее и ввалился в класс.

— Здхавствуйте. Извините. Можно войти?

На него вылупились двадцать восемь учеников за партами, учительница и стоящая рядом девочка, в которой малой узнал Клару.

— Проходи, — сказала Людмила Леонидовна, высокая женщина в очках и с короткой прической.

Дин подошел к шкафчику, повесил в него куртку и сел на последнюю парту рядом с Саней.

— Для новоприбывших повторю, — продолжала учительница. — С этого дня с нами будет учиться новая девочка. Она необычная. Так получилось, что она до сих пор не разговаривает.

— Потому что тупая! — крикнул Серега Сицын с третьей парты. Класс рассмеялся.

— Она не хазговахивает, потому что ты тупой, — ответил ему Дин и поймал злобную рожу развернувшегося Сереги. Класс заржал.

— Че сказал?

— Че надо, — буркнул Дин и отвел взгляд.

— Че сказал, кахтавый? — передразнил Серега, от чего класс разделился. Одна половина взорвался в хохоте, у другой — промолчавшей, зародились первые зачатки чувства юмора.

— Сицын, ты обнаглел в последнее время у меня. Давненько я c твоей мамой не разговаривала, — предупредила Людмила Леонидовна.

— Молчу. — Серега спрятал голову в вороте толстовки и показал Дину средний палец под партой.

— Почаще практикуй. Глядишь, школу закончишь, — учительница отошла к доске и взяла мел. — Проверим, что вы поняли из домашней работы.

— Людмила Леонидовна, — за первой партой тянула руку девочка в майке с солистом «Sum 41».

— Да?

— А новенькая?

— Что новенькая? — учительница обернулась, не дописав слово «Классна…» и поправила оправу очков. Клара не двигалась, глядя на цветок, свисающий с книжной полки на дальней стене. — Ох ты! Забыла с этим Сицыным про все! Возьми мел и напиши для всех свое имя на доске. — Девочка не реагировала. — Ты меня слышишь? — забеспокоилась учительница, прикоснувшись к ее плечу. Учить немую девочку — полбеды, учить глухонемую — катастрофа. Клара повернула голову и дважды судорожно кивнула. — Представишься для нас? — Ей предложили кусочек мела.

Дрожащими пальчиками девочка вязала его и подобно пингвину, переваливаясь то влево, то вправо обернулась к доске, но идти не торопилась. Людмила Леонидовна положила руки ей на плечи и мягко подталкивала вперед. Буквы мучительно долго рисовались. Все из-за того, что девочка стирала подушечкой большого пальца не получившиеся черточки и петельки.

— Её Клаха зовут, — выкрикнул Дин и непонятно из-за желания похвастаться знанием или желания помочь.

Все поглядели на него, потом на доску. Девочка отошла в сторону и класс снова захохотал. На доске были выведены пять красивых букв «Лаура».

— Лаура, — озвучила учительница. — А меня зовут Людмила Леонидовна. Проходи в класс и садись… с Таней на второю парту.

Привычка Дина распространялась и на Школу. Учительница что-то записывала, объясняла, а он не слушал, чиркая на полях тетради квадратики. Раньше он бы и переписал все с доски, не разборчиво, но все же, однако на это не оставалось времени. Он съехал по стулу вниз так, что его глаза опустились до уровня парты и презрительно глядел на одноклассников. Перепутал он имя, чего ржать-то как кони? Ему вообще-то отец сказал, как ее зовут. И… И эта ещё. Че ее не Кларой звали?

Девочка сидела на среднем ряду. За весь урок ее ручка ни разу не легла на парту. Лаура слово в слово записывала сказанное учительницей и по звонку продемонстрировала сделанную работу.

— Молодец, — ответила Людмила Леонидовна. — Куда рванул! — закричала она и вышла в коридор. — Сицын! А ну быстро в класс!

— Ну Людмила Леонидовна!

— Не умеешь вести себя на перемене, будешь сидеть в классе! Петренко за ним!

— А я чего?

— Живо в класс! — Учительница вошла внутрь, указательным пальцем вытирая бровь и выдыхая. — Пантикова, что ты делаешь?

Упитанная девочка у окна зачем-то сливала бумажный клей в пенал.

— Людмила Леонидовна, они гремят, — жалобно оправдывалась она.

— Кто гремит, Пантикова?

— В пенале.

«А в голове у тебя не гремит?», — подумала учительница, подходя к ней и забирай клей.

— Что это? А-а! Иди в туалет и отмывай. Клей засохнет по шее от мамы получишь.

Девочка растопырила пальцы, указательным и большим взялась за собачку и на вытянутой руке подняла пенал.

— Клинина, — подозвала учительница и девочка за первой партой, читающая учебник по природоведению, обернулась.

— Я здесь.

— Я в учительскую, — сказала ей Людмила Леонидовна. — Последи за журналом, пожалуйста, — на ходу она указала на стол.

— Хорошо, — кивнула девочка.

Все ученики в одночасье объединились в единый организм. Его девять пар глаз провожали учительницу и только она в коридоре снова крикнула Сицыну, восемнадцать ног ринулись к журналу. Дети толпились. Каждый тянул ручку, чтобы перевернуть страницу на нужный ему урок. Полыхающему любопытству помешала холодная Дарья Клинина. Она протиснулась через мальчишек и под общее негодование стащила журнал.

— Людмила Леонидовна сказала следить за ним, — сев на подоконник и скрывшись за кружевными занавесками, сказала Даша.

— Она не сказала, что смотреть нельзя! — пискнул Даня. — Дай.

— Даша! — крикнул вошедший Серега. Клинина сильнее сжала журнал, подогнула под себя колени и прислонилась щекой к окну. — Дай посмотреть, не жлобься.

— Ничего я жлоблюсь, — тихонько, с капелькой стыда отвечала Даша. — Мне учительница сказала следить.

— Мы чуть-чуть. Она не придет, а Саня вон на шухере постоит.

— Я тоже посмотреть хочу! — воскликнул Саша.

— Скажу я тебе гусей твоих, — отмахивался Серега. Круг смыкался вокруг спрятавшейся за журналом Дашей.

Случись что-то подобное в среднестатистическом офисе со взрослыми, такую, как Даша, никто слушать бы не стал. С другой стороны, она бы сама отдала эту злосчастную тетрадку. Более того была бы первой, кто заглянул внутрь. Дети так не поступили, потому как боялись Дашу. Вернее, ябеду Дашу. Она являлась камерой слежения на ножках в теплых штанах. Если что-то происходило (мальчишки подерутся или кто-то девочек закрыл в туалете), то Людмила Леонидовна непременно узнавала об этом от Клининой. Но самым плачевным для класса было ее крепкое здоровье, по вине которого она не пропускала ни один учебный день.

Звонок разогнал учеников по партам, как включенный свет тараканов. Только Серега со злой гримасой ещё стоял у журнальной защитницы.

— Дура, — оставил он столь тяжелое для Даши слово и ушел. Она покраснела, спрыгнула с подоконника, шлепнула журнал о стол и убежала, вытирая слезы.

— Клинина, звонок был, — крикнула встретившая ее в коридоре Людмила Леонидовна, но ответила ей хлопнувшая дверь женского туалета. — А ты тут что гуляешь? Звонок был.

— Иду я, — входя в класс, сказал Дин, опустошенный, точно лишившись самого дорого. Минуту назад он проиграл стопку фишек шестиклашке. Тот нечестно бил их о бугорок краски на подоконнике, но малой не додумался уличить его. Он и слова «уличить» то не знал.

Класс пялился на вход за партами. Лаура стояла рядом с учительским столом, сжимая клетчатую тетрадку. Для остальных ее будто не существовало. Их больше волновало, что кричала Людмила Леонидовна закрывшейся Даше.

— Че замер, Попов? — спросила Кандрашова, темнобровая девочка в белой блузке. — Сядь, не мешай.

Дин чуть склонил голову и пошел на место вдоль шкафчиков, перешагивая лежащие у парт портфели. Даша поддалась на уговоры и открыла дверь. Класс зашуршал, принимая позы совсем не подслушивающих детей. Вошла Людмила Леонидовна, сопровождая вытирающуюся рукавом блузки Клинину. Она не посмотрела на учеников. Проводила девочку до места и, грозно стуча каблуками по деревянному полу, подошла к учительскому столу, где достала из верхнего ящика тетрадки.

Класс настороженно зашептал.

— Самостоятельная, — громче остальных сказал Петькин, сам того не ожидая. Среагировав, он выдал выкрик за вопрос и поднял руку.

— Да, — ответила учительница, раздавая тетради по фамилиям.

— У меня нет такой, — сказал Саня.

— Возьмешь Воронцова. Пиши карандашом и не нажимай сильно. Пятую страницу пока открываем. Кондрашова, к себе. — Девочка у окна прокрутилась на стуле. — Решаем с первого до одиннадцатого, — учительница встала перед классом и сверилась с часами над доской. — Пятнадцать минут.

— Какой пятнадцать? — рассердился Сицын и бросил ручку на стол.

— Такой! Думай, — учительница пошла к столу, но врезалась в стоящую там Лауру. — Господи! Ты тут что стоишь? — Девочка показала исписанные классной работой страницы. — Нет, — она взяла тетрадь у мальчика с первой парты.

— Эй!

— Вот такая у тебя есть? — спрашивала она медленнее, чем обычно. — С зеленой обложкой?

Лаура кивнула.

— Хорошо. Садись и решай с первого до одиннадцатого номера.

Лаура закрыла тетрадь, подбежала к деревянному шкафчику с наклеенной на дверцу бабочкой и начала рыться в рюкзачке.

— Блин, и че делать? — спросил Саня.

Можно не сомневаться, учителя слышат каждого шепчущего ученика в классе. Просто бессмысленно делать замечание каждому. Через минуту они опять начнут обсуждать, что дают в столовке и смеяться над словами: жижа, розетка и многочлен. Учителя поступают проще. Выставляют дозволенный уровень шума в классе и те, кто превышает его, получает наказание. Как игра, где нужно бить вылезающих из дырок сусликов. За всеми поспеть удается не всегда и если шумят сразу несколько детей, то успевает получить только кто-то один. Нередко именно он попадает под горячую руку, которая уводит к директору.

Иногда уровень опускается почти до пола. Тогда даже скрип ножки стула притягивает неприятности. Сане не повезло дважды: превысить его голосом и слушать музыку в наушниках во время конфликта с Дашей. Но большим неудачником оказался Дин, который зачем-то ему ответил:

— Замолчи.

Людмила Леонидовна тотчас поспела к нему и хлопнула ладонью по столу.

— Я сказала карандашом! — крикнула она.

Дин вздрогнул, ударившись коленом о стол. Посмотрел на ручку в пальцах и на учительницу.

— А-а-а… Это моя тетрадь.

Людмила Леонидовна зажмурилась, закрыв ладонями лицо. Ученики переглядывались — появились первые надежды на срыв урока. Учительница засмеялась вымечено и устало, поняв собственную беспомощность. Она посмотрела на учеников и протерла глаза под очками.

— Пишите, — сказала она, отошла к доске и написала мелом тему урока с заданиями.

Как говорил Уильям Артур Уорд: «Посредственный учитель рассказывает. Хороший учитель объясняет. Превосходный учитель показывает. Великий учитель вдохновляет».

Учитель — важнейшая профессия в мире. Именно ее представители собирают трамплин для будущих легендарных личностей, двигающих человечество вперед. Проблема заключается в том, что для этого им необходимо любить свое дело, детей, видеть жизнь и стремления, пусть не во всем классе, но в паре глаз. Но когда год за годом сталкиваешься с тупым зазубриванием и абсолютной незаинтересованностью, руки опускаются сами. Когда заставляют вдалбливать программу столетней давности, когда откровенно тупые родители требуют объяснений, почему их ребенок плохо учится, а сказать, что он идет по их стопам нельзя. Энергия внутри иссякает и ее ничто не подпитывает. Для наглядности можно представить не вкрученную лампочку в темной комнате. Много ли от нее толку, лежащей в коробке на нижней полке?

По звонку все вышли в холл. Кроме нарисованных учениками картинок с военными и полями (гордости учительниц), висящих на стенах и куста, который по легенде самого Сицына он пописал сам, смотреть там было не на что. Краска цвета выцветшей морской волны, побелка на потолке и линолеум, зафиксированный длинной закругленной рейкой, о которую то и дело запинались.

Классы от А до В занимали по два подоконника. Одно для девочек, другое для мальчиков. Учеников из Г сместили на лестницу и в целом старались общаться с ними, как можно реже. Их собрали из детдомовских, буйных и неуспевающих. Не лучшая компания, но по словам директора на педсовете: «Не зачем распространять заразу по всем кабинетам». Но как после ноздри, ребенка так и тянуло засунуть палец в рот, так и Дину хотелось к тем отщепенцам.

Он специально бегал на первый этаж на батарею, отсчитывал десять секунд и поднимался наверх, подглядывая за ними. Если у остальных популярными считались фишки, то эти парни играли монетками.

Суть заключалась в постановке рубля на ребро, его закручивании и поочередному продолжению с помощью щелчков. Тот, у кого монета падала, ставил кулак костяшками на гладкую поверхность, а остальные большим пальцем запускали в них рублем (а ребята по серьезней играли десяткой, потому как была куда толще). Оставались глубокие порезы, и брызгала кровь. Проигравший всегда шипел или ругался, на что остальные звонко хохотали, не боясь ни учителей, ни завуча. Только директриса с родителями находили управу. После поучительных разговоров примерно неделю мальчишки успокаивались, но затем все возвращалось на круги своя.

Дин стремился к ним, хотел стать частью команды. Подглядывая через щель между дверью и косяком, он видел старый свитер на спине одного из парней, но не игру. Приближался по шажку, стараясь и не отвлекать, но и не остаться незамеченным. Гэшники увидели его.

— Че? — скорее выплюнул, чем сказал парень с оттопыренными ушами и узкими глазами.

Дин дернулся и сделал вид, будто куда-то шел.

— Давай с нами, — предложил мальчик в очках и заклеенным пластырями с ватой правым глазом. Малой остановился на лестнице и подошел ближе. — Сядь. Упадешь.

— А куда? — спросил потерявшийся Дин. Парни занимали оба удобных места слева и справа на ступеньке.

— На картоны. — Малой послушно сел перед ними, послужив поводом похихикать для гэшников. Он посмеялся с ними, хотя и не понял почему. — Играть знаешь как? — Дин промычал. — Начинай тогда, — перед ним кинули монетку.

Что может быть сложного? Ставь, придерживай да щелкай. Дин выполнил все пункты плана, но рубль вместо вращения предпочел отлететь в ступеньку.

— Раз, — посчитал лопоухий.

— Что?

— Три попытки и тебе бьем, — пояснил одноглазый. — Верти.

Дина не радовали правила, и он выразил недовольство. Однако его нахмуренные бровки никто не воспринял всерьез. Он поставил монету, и она скользнула по ступеньке.

— Два, — делился знаниями по арифметике лопоухий.

— Не считается! — вскликнул малой.

— Считается все! — сказал одноглазый серьезно, но не сдержался от смешка. — Крути. — На этот раз Дин осмелился пробубнить, но также остался не у дел. Он сверлил взглядом рубль, осторожно выставляя его на гладкой поверхности. Легонько щелкнул по его краешку ногтем указательного пальца, и он закрутился. Вяло, неспешно, как алкаш, решивший повеселить детей у подъезда. Но ожидала их идентичная судьба — оба рухнули.

— Ставь, — сказал ушастый.

— Она кхутилась! — заскандалил Дин.

— Мне ее поддевать что ли? — спросил одноглазый. — Три было. Ставь.

Желание дружить с этими ребятами куда-то резко запропастилось.

Дин жмурился, пока один из гэшников целился, а второй прижимал его кулак плотнее к ступеньке.

«Вот и все, — думал он, — сейчас мне палец отхежет. Пхидется ходить в пехчатках, чтобы мама не узнала».

От первого удара у малого прыснули слезы. На средней костяшке осталась красная вмятина. Наступила очередь лопоухого. Он готовился, как хоккеист перед буллитом. Раскачивался, прицеливался, вымерял нужное расстояние, а потом засандалил так, что у Дина отнялась рука.

Несколько капель крови навеки впитались в цемент под отлупившейся краской.

Гэшники убежали, услышав вскрик. На зов прибежала учительница Б-класса и отвела раненного в медпункт. Через пару минут малой сидел на табуретке, стуча ногой по резиновому коврику и терпя жжение зеленки.

— Ну чего? — спрашивала медсестра с кудрями. — Какой класс?

— Четвехтый, — цедил Дин. По ощущениям ему будто не ранку обрабатывали, а пришивали палец.

— Десять лет почти, а ревешь, — медсестра уперлась в колени и поднялась. — Есть аллергия на таблетки?

— Нет. — А, может быть, и да. Откуда он вообще мог знать это? Ему десять! У этих взрослых что не вопрос, то лабиринт.

Звонок прозвенел несколько минут назад. После наложения пластыря, Дин тянул время в медпункте, как только мог. Школьные приемы для этого передавались из поколения в поколение, но редко словесно. «Веди себя тихо за ширмой, чтобы медсестра о тебе не вспомнила» или «иди очень медленно до класса», а высшим пилотажем считалось «натри градусник и прикинься больным, чтобы тебя отпустили домой, а не дали активированный уголь». В основном о них узнавали при помощи личного примера или внезапного обострения интуиции.

— Возможно, ответы предыдущих учеников витают там в виде своеобразной пыльцы, которую вдыхает молодежь и понимает, что делать.

Теорию выдал некто Марсель в квартире на третьем этаже дома напротив школы. К сожалению, его собеседник (некто Геннадий) не успел дать вразумительного ответа. На едкий дым и громкую музыку пожаловалась баба Тоня из квартиры ниже. Приехали граждане полицейские и громким стуком расстроили мыслительные волны.

Нарочно прихрамывающий Дин слонялся по коридору. То в окно смотрел — махал дворнику, то портеры разглядывал — больно интересовали его фамилии мелким шрифтом, то подслушивал, что там за директорской дверью — информирован, значит есть что рассказать на уроке.

Туфля-кроссовки переставлялись по ступеням, как мешки с бетонном, которые батя заставлял таскать на даче. Лик Дина появился из-за лестницы, как лик героя древней легенды из-за холма на восходе солнца. Вместо светила — нарисованное на стене за спиной солнышко, а дожидающейся девушкой оказалась Лаура, вышедшая из-за угла.

Увидев малого, она еле заметно задергала левой ножкой.

— Тебя за мной?

Лаура отрицательно покачала головой. Ее щечки слегка подрумянились.

— Пхогуливаешь? — обвинил малой.

«Не можешь оправдаться — найди того, кого можно обвинить», — народная мудрость.

Лаура отшагивала по чуть-чуть назад, не переставая смотреть на Дина. Откуда не возьмись между ними выскочил лыбящийся Саня. Не было того дня, когда этот мальчик не улыбался. Его родители поначалу думали, что у него неправильно сформировались мышцы лица, но врач их успокоил: «Он просто слегка глупенький».

— О! Боец! — воскликнул Саня на весь коридор и скорчил рожицу — мол провинился, но что теперь поделать?

— Сам боец, — ответил угрюмый Дин. — В класс пойдем.

— Подожи-и. Словарник хошь писать?

Саня являлся обладателем самого странного акцента, по мнению учительского совета. Он имел привычку протягивать гласные, заменять согласные на созвучные, а некоторые из них выбрасывать из слова. Кто-то считал это баловством, кто-то природным талантам. В одном учителя были согласны — щегол всех заебал.

— Какой словахник! — Дин хотел поднять руку, но ударился о перила. — Блять.

— Ух ты м-а-а. Таки тебя ра-анило. Надобно взад.

— Тебя взад!

— В медпункт, боец. — Саня развернул его за плечи, случайно задев девочку. — Здра, — сказал он и повел Дина обратно.

— Ее взять надо, — выдал тот.

— Куда? В хор? Пшли давай.

— Она хаскажет, — слова Дина заставили Саню насторожиться. Между прочим, этот мальчуган пробирался на чужой огород и жрал крыжовник, когда хозяева отдыхали за сеточным забором.

— Давай ток тихо. Рядом постышь.

Лаура кивнула, подвернув краешек юбки.

— Давай на ухок пойдем. Запалят.

— Палят мух в общеснном сортире. Не ссы, переедем и выбросим в лес, никто не заметит.

К слову, папа Сани отслужил десять лет в армии и уже сем лет работал дальнобойщиком. Суммарно обе эти профессии породили бесконечное число всяко-разных словечек и фразочек, которые впоследствии запомнил сынишка.

— А че, ес слома-ал? — спросил Саня. Дин пошевелил кистью. — Мам говорила, что рана-а-а… короч внутри.

— Она зубной вхач.

— Боец не спорит, а выполняет.

Саня принялся толкать его в спину, как вагонетку на рельсах: Ржавых, кривых, как если бы их клал слепой строитель.

По всем критериям ходьбы Дин — шел. Колени сгибал, топал, даже продвигался. Однако любой степени калека сказал бы, что три ступеньки за минуту — это медленно.

В идеально мире малой бы ловко развернулся, поймал падающего Саню за шкирку, дал леща и повел на урок (и уж точно он бы не врезался в дверь при развороте, а Саня не выскользнул из захвата, покатившись с лестницы). Но что он мог сейчас? Сказать лучшему другу — нет? А если он обидится, перестанет с ним общаться? Маленькая идиллия последней парты разрушится. И с кем тогда разговаривать? С Геной? От него воняло. Обстоятельства требовали от Дина повиновения и ускорения.

Пределы есть у всех. Особенно у терпения госпожи Удачи. Дверь директорского кабинета, раннее дважды остающаяся закрытой, наконец отворилась.

На пути молодежи вышла Юлия Евгеньевна. Рослая дама со светлыми кудрями и в темно-синем деловом платье. По идее с ним в комплекте должен был идти ремень, но выпирающий живот директрисы был другого мнения на счет моды.

— Куда мы? — спросила она, приподняв нос и уперев руки в бока. Саня ткнула пальцем в Дина.

— Лечиться веду, — серьезно ответил он.

Директриса хмыкнула.

— Веди, — она вальяжно мотнула головой и пошла дальше, улыбнувшись плетущейся девочке.

— Прокатило! — обрадовался Саня.

— Пхокатило, — с каплей огорчения добавил Дин и отвлекся на Лауру. Та слушалась беспрекословно, но неприязнь ко всей авантюре выдавал ее пугливый взгляд и нервное потирание ладоней.

Естественно, никто ни в какой медпункт не пошел. Грузная медсестра могла вылечить разве что от запора с ее то запасами угля. Саня знал местечко, где его друга точно бы вылечили.

Охранника не удивила проходящая на улицу троица. Мало ли куда их могли послать. Расследования не входили в его обязанности, как, впрочем, и расспросы, но тут он дал слабину перед любопытством.

— Куда? — поинтересовался охранник, упираясь подбородком на кулак.

Саня затормозил в проеме, одернув идущего впереди малого. Из более-менее разборчивого из его рта выходил только мат, но и тот слишком тихо, чтобы охранник мог услышать.

— Я кого спрашиваю? Куда? — он встал из-за стола, врезавшись в рядом стоящую девочку. От страха он смахнул кружку. Кофе пролилась на папку с листом, где проходили ожесточенные морские баталии против нарисованных квадратиков технички. — Зараза! — Охранник достал из пустого ящичка грязную тряпку и бросил на лужу. Девочка протянула ему голубенький стикер, сжимая карандашик. — Нас отпустили, — прочитал охранник про себя. — Немая что ли? — Она кивнула. — А-а. Идите. Стоят, молчат… Блин! — Лужица подтекла к краю стала так же незаметно, как Лаура вернулась к ребятам.

Повторять Сане не потребовалось. Он толкнул малого вперед и пошел следом.

— Падем-падем! — подзывал он, спрыгивая со ступенек школьного крыльца. — Бырей.

— Идем мы.

— Ну переме-ена щас начнется.

— И че?

— Хуй в очо! — идя спиной, сказал Саня и слабо ударил малого в плечо. — Котлеты седня! — объявил он на развороте и врезался в оказавшуюся впереди Лауру.

Дальнейшее развитие событий представлено в виде нарезки кадров. Кадр один — ошарашенный мальчик стоит напротив сжимающей кулачки девочки. Кадр два — девочка делает широкий размах с раскрытой ладонью. Кадр три — ладошка девочки прилетает в щеку мальчика. Кадр четыре — изо рта перекосившегося от удара мальчика вылетают капельки слюны. Кадр пять — мальчик выпучивает пораженные глаза на непоколебимую девочку.

— Оху… ела?! — с подступающими слезами Саня наступал на девочку с кулаками.

Ещё секунда и Лаура бы почувствовала на себе значение фразы «Прогуляться костяшками по зубам». Но в нужный момент малой повел себя как застенчивый рыцарь — остановил друга и извинился за это, когда увидел его бешенный взгляд.

— Че бля?! — голос Сани можно представить, как мороженное с печеньем. Сверху его закрывает твердая оболочка, но под ней скрывается мягкая прослойка, отдающая кислинкой.

— Ни че, — ответил Дин, машинально отстранившись назад. — К котлетам не успеем.

— Нахуй твои котлеты! Я ей в рожу дам!

— Не надо…

— Че не надо? — запищал Саня. — Она мне дала, и я дам! — он вырвался и с размаху ударил воздух. На всей площадке перед школьным крыльцом Лауры не оказалось.

В раздувшиеся ноздри Сани поместились бы спелые сливы. Он издал звук, отдаленно напоминающий рычание, и ударил березу, перед тем как перепрыгнуть трубы теплотрассы. Кожа на костяшках содралась до крови. Пошли слезы. Их создатель сжал губы и вытерся краем рубашки.

Дин метался между школой и другом. С одной стороны, Лаура могла нажаловаться, с другой, лучший друг мог посчитать его пусей. Взвесив проблемы и приключения, Малой побежал за Саней.

Куда как не в курилку он мог привести? В отличии от Дина, у Сани была старшая двоюродная сестра, которая ввела братишку в компанию старшаков. Те обрадовались двум вещам: Во-первых, у мелкого можно было выведать, чем занимается сестра (много кто по ней сох), во-вторых, если постараться, то можно было нормально так поржать с него.

— Ну че, Л-л-леха! Один на один захотел? — сказал старшеклассник в синей олимпийке. Радости в нем было немногим больше выбитых зубов, но ни тот, ни другой факты не мешали ему улыбаться. Он уронил руку на плечо гэшника с заклеенным глазом. Тот лыбился, выставив кулачки и виляя, как боксер.

— Чё с-с-сука. Чё?

«М-м-м…», — промычал Дин про себя, увидев это.

Кусты считались сезонным укрытием. Как некий курорт, расположенный удачно близко от школы. Осенью и зимой здесь обитали, а к маю их срезали, приводя зелень на территории учебного заведения в порядок. Тогда обездоленные школьники переселялись на теплотрассу, где беззаботному курению мешала кричащая из пятиэтажки баба Тоня.

В кустах скрывалось трое. С одноглазым Лехой малой имел честь познакомиться. Если в младшем крыле тот пользовался определенным авторитетом, тот тут находился у подножья иерархической лестницы. На следующей ступеньке вальяжно разлегся Тискун. Тема Тискунов, единственный человек за историю школы, которого по два раза оставляли на второй год в четвертом и в пятом классах. Увидеть его в чем-то помимо спортивок приравнивалось к северному сиянию.

На троне восседала Алина. Импозантная девушка из десятого класса. На основании природной красоты и интуитивной подборки лучших теней для глаз она владела третью всех мальчишеских сердец школы. Остальные разделили сестра Сани и новая географичка Лариса Вячеславовна (многие хотели бы побывать у нее в области Австралии, хотя, учитывая опыт «путешествий», мало что могли бы там поделать).

Влюбчивость — катастрофическая болезнь, поразившая две трети мужского населения земли. В список симптомов входят: обильные излияния воображаемого будущего в объятиях объекта обожания в мозг, потеря вкуса в следствие прекращения принятия пищи, сонливость из-за бессонных ночей, агрессивное поведение по вине объекта обожания, целующегося с другим парнем на глазах больного и так далее. Болезнь ошибочно сравнивают с ветрянкой. В отличии от вирусного заболевания с кожными проявлениями, к влюбчивости иммунитет вырабатывается далеко не после первого заражения.

Дину предстояло опробовать на себе весь перечень симптомов. Перед ним предстала Алина. До встречи с ней он не был сердечно привязан ни к одной из трех королев школы, однако… Как тут можно устоять? Ее длинные волосы, будто утянули в болото, в цвет которого они были выкрашены, а пирсинг на брови и губе приковал скобами к илистому дну, напоминавшему мешковатую черную майку и рваные джинсы на худеньком теле.

Алина потягивала тонкую сигарету, ковыряясь в телефоне, пока не заметила пялящегося на нее четвероклашку.

— Гля, друзья твои? — спросил Тискун, сдавливая голову очкарика.

— Твои бле, — ответил тот, скрывая боль в неуверенном смешке. В попытке выбраться он ударил кулаком старшаку в бочину, но получил по лбу и упал на жопу.

— Ща как дам! — Тискун замахнулся, прикусив нижнюю губу и выпучив глаза, но не ударил.

— Здра, — вклинился Саня и протянула руку.

— О! Дар-р-рова, боец! — ответил ему Тискун, удивив Дина. Тот хотел посмотреть на друга, но Саня специально отвернулся. — Курить буш?

— А есть? — тихо спросил Саня, потом прочистил горло. — А есть?

— А то бишь не было? Заряжайся! — Тискун приобнял его, вынул из кармана пачку, предложил сигаретку и даже подпалил зажигалкой. — Бушь?

— Джохдж? — спросил Дин, отклоняясь назад. Алина посмеялась, порождая в нем крохотную надежду.

— Чё-о-о?

— Шутка. Я не хочу.

Тискун зубами вынул сигарету и закатал глаза.

— Шешн шлово. Хуйню несут, — он прикурил. — Чё? Пошли-и погуляем.

— Како-ой? — отмахивался Саня, наполняя дымом рот, но делал вид, будто в легкие. — Два урока ещё.

Алина затушила кроссовком окурок.

— Пойду я, — сказал она и как ни странно — пошла.

Тискун с очкариком пропустили ее, глядя на зад и подмигивая другу-другу. Саня оказался с ними в группе, но опять же делал вид, потому что не знал, куда смотреть. Дин оборачивался, даже улыбнулся, когда она прошла рядом, ибо боялся реакции остальных. Саня то их друг — понятно, а он кто? За любой косой взгляд можно было получить по роже. Как и за слово. Вспомнив про сорок третьего президента США, он напрягся сильнее прежнего.

— Нормальная, ага? — спросил Тискун, оскалив левый клык. Очкарик кивал с лицом больше подходящим для очень недовольного человека.

— Да, номальна, — согласился Саня, решив, что речь идет про психическое состояние Алины.

— Сечет, — кивал Тискун на него. — Нахер уроки! Падем по пивку, — он вынул камень из земли.

— Оценки…

— Пошли, а то окно разхерачу! — пригрозил Тискун. Очкарик зашипел от смеха.

— Всмы? — спросил Саня.

— Давай в класс, — расчесывая обработанные раны на костяшках, тихонько попросил Дин. Послышалось, как в школе прозвенел звонок.

— Че сказал? — Тискун быканул на малого. Тот резко отпрял и невольно посмеялся.

— Звонок… был. Столовка.

Тискунов затянулся, отхаркнул и махнул одноглазому прихвостню.

— Ты то чё?

— Чё?

— Щас в табло дам! Пить пойдешь?

— Кнешн.

— Деньги есь? — спросил Тискун. Одноглазый достал из кармана смятые сто рублей и мелочь. — Наман! — когда они вышли из кустов на тропинку, Тема толкнул локтем прихвостня и запустил камень в школьное окно на первом этаже. Не успели Малой с Саней переглянуться, как виновников уже и след простыл.

— Валим! — Саня толкнул друга, выбросил сигарету и рванул за ними.

Растерянный Дин стартанул следом, но вдруг остановился, схватив друга за локоть.

— Бежим, бля!

— Подожди, — малой огляделся и вывел Саню на дорогу. — В класс пошли.

— Ща тут охранник будет! Ебобо совсем? — пытался вразумить его Саня, вырываясь.

— В класс идем, — настаивал Дин. — Спхосит кто, ты кивай, а я буду говохить, — его настойчивость утихомирила свидетеля преступления. Он поправил рубашку, принюхался к пальцам и скривился в лице.

— А-а… фу. Пахнут.

— Не дыши, — предложил Дин, видя идущего на встречу охранника. Не сказать, что тот торопился. Просто зачем бежать, если ты А — не знаешь, почему разбилось стекло, Б — если и знаешь, то хулиганы давно убежали, В — если даже остались позлорадствовать, то лучше бы шаг замедлить, потому что они проворные, а школьным охранникам не выдают огнестрел.

— Вы откуда? — спросил он, сунув большие пальцы за ремень. Дин показал руку.

— Мы пластыхь меняли. Домой ко мне ходили.

Охранник недоверчиво сузил веки.

— Стекло кто разбил?

Дин тщательно подбирал в уме слова, пока Саня беспрерывно кивал.

— Не мы, — выдал малой. Охранник прищурился пуще прежнего, чуть не уснув.

— Валите, — приказал он.

Саня понимал, что ему повезло, но не понимал, как сильно. Если бы охранник не бросил школу в седьмом классе, не привязался к армии и не лишился всякого желания к чему-либо стремиться после демобилизации, то на его месте работал бы кто-то куда ответственней. Кто-то задавшийся вопросом, а почему для наклеивания пластыря понадобилось два человека?

Мальчишки побежали к вожделенным котлетам. Толкучка на входе, где из створчатых дверей одну всегда держали закрытой, рассосалась, дав им пройти. Младшие классы уплетали котлеты, игнорируя гарнир.

«Кто посчитал это едой, пусть первым бросит в меня Лего», — думал каждый второй в столовой. Конечно, в угоду возраста фраза сократилась бы до простого: «Не хочу». Но первый вариант звучал эпичней.

Четыре рядя столов, за каждым из которых могли усесться по шесть человек. Классу Дина уделили места у окон, как старшим в младшем крыле. Ручонки Сицына тянулись к порциям опоздавших, как Саня ударил по ним.

— Куда-а?

— В рожу дать? — Сицын вскочил, сжав вилку в кулак.

— Сицын, сядь! — крикнула с учительского стола Людмила Леонидовна. Тот толкнул Саню и уже возвращался к еде, но его толкнули в ответ. Он рассмеялся, парадируя злодея из недавно просмотренного аниме «Афросамурай». Битвы на вилках вместо катан не состоялось. Учительница вскочила, ударив по столу. — Не вздумай! Попов, взял тарелку и сюда садись. И Гречко возьми с собой.

— Людмила Леонидовна…

— Сюда, сказала!

Мальчишки повиновались. Есть рядом с учителями заставляли, когда кто-то косячил. Даже отличники держались от него подальше ведь и им иногда надо шептаться, а порой и на не очень цензурном языке.

— Почему на словарном диктанте не были?

— Вы меня сами послали за ним! — возмутился Саня.

— Гречко, не ври мне. Маме опять позвонить?

— Там стекло хазбили, мы смотхеть ходили, — сказал Дин, ставя тарелку.

— Где разбили?

— На пехвом этаже, где яблони там, — Дин отрезал кусочек котлеты вилкой и насадил его с холодными макаронами.

По Людмиле Леонидовной нельзя было сказать, что она злилась. Злились сапожники, когда били молотком по пальцам. Шестнадцать лет три месяца и семнадцать дней оставили в ее жизни только счет прожитых дней и опустевших бутылок вина по субботам. Говоря напрямую — она свыклась. Но всплески внутреннего я, несогласного со сложившейся судьбой, периодически вырывались из нее в виде криков. И сейчас, судя по согнувшейся в ее пальцах алюминиевой ложке, она готова была сорваться, но коллега (недавний студент, молодой учитель гэшников) взял ее за запястье, поправил оправу большим пальцем и обратился к мальчикам:

— Садитесь ребята. Кушайте, — его согревающий голос в паре с добродушным выражением лица, где, казалось, даже веки закрытых глаз растянулись в улыбке подобно губам, подействовали успокаивающе.

Юрий Егорович (так его звали) приобнял Людмилу Леонидовну, как сделал бы это старший брат. Она опустила ложку в тарелку и выдохнула, расслабив плечи.

Даже зажаренные в хлебной посыпке куриные котлеты (любимое блюдо Сани после пюре с сосисками) не могли тягаться за внимание Сани с Юрием Егоровичем. Мальчик неосознанно водил вилкой по тарелке, моргая примерно дважды в минуту, впервые в жизни видя неподдельную искренность, заботу к ближнему своему. Те качества, о которых рассказывал дед с бородой в бревенчатом доме с крестом на крыше, где мама купила ему кулич.

Саня не испытывал к учителю влечения в сексуальном плане. Во всяком случае не понимал этого, но его одолевало неощутимое ранее желание слушать Юрия Егоровича. Слушать все, вся и всю ересь, способную вылететь из его рта.

Звонок на урок разбудил. Учителя давно ушли вместе с учениками младших классов. Дежурные собирали не унесенные тарелки.

— Хагош сидеть, — сказал вернувшийся Дин. Саня потер глаза, увидев перед собой целых две порции котлет. Бывало, что за них морды били, а тут такой подарок.

— В глазах двоится.

— Лауха пхинесла, — объяснил малой. — Извинилась, что удахила, — Саня призадумался.

— Все равно всеку, — сказал он, собирая из котлет и кусочков хлеба бутерброды.

О том, что учительницы все ещё не было намекнул доносящийся из класса шум. Четвероклашки галдели на повышенных тонах писклявыми голосочками. Сицын донимал линейкой заучку Никиту на первой парте, пытающегося читать учебник по литературе. И пусть, что тот был за десятый класс, и пусть в нем было про убийство старой женщины топором, Никита все равно не мог понять из-за внешнего раздражителя.

Дин вошел как раз на моменте, когда порванный портфель запулили в доску. Карандаши с ручками и прочей школьной канцелярией разлетелись по полу. Никита неряшливо ударил Сицына и пошел собирать.

— Где Леонидовна-то? — спросил Саня у девочек на первой парте, но ответили не они.

— Людмиле Леонидовной нездоровится, — сказал Юрий Егорович и аккуратно отодвинул стоящего в проходе Саню за плечи. — Прости. Присаживайтесь. — Класс утих. — Что-то потерял? — спросил он у ползающего под учительским столом Никиты. Четвероклашки, не стесняясь, захохотали. Но учитель даже не обернулся. Он отодвинул стул, помог собраться ученику, похлопал его по плечу и попросил вернуться на место.

Не слышно было лишь трех голосов. Лаура не могла, да, впрочем, и не понимала, почему остальные смеялись. Дин раздумывал над тем, почему она их не сдала? Если она пришла в класс, то Людмила Леонидовна вспомнила бы и про мальчишек и отправила кого-нибудь в медпункт за ними. Тогда где она пропадала остаток урока? Саня же поддался гипнозу блаженного голоса учителя.

— Уважаемые дамы и господа, — обратился Юрий Егорович. Класс захихикал, парадируя пижонскую знать, оттопыривая мизинчики и вытягивая губки. — Прошу, выслушайте меня. Как только закончу, обещаю, отпущу вас по домам. — Теперь к нему прислушались. — Признателен вам за внимание. Уроков сегодня больше не будет, — с улыбкой объявил он, порадовав детей, начавших собирать вещи. — Но не торопитесь. — В классе поднялось мучительное мычание. — Я хочу вам предложить записаться в музыкальный кружок. Там я научу вас играть на музыкальных инструментах. Если вам интересно, то подойдите ко мне. Теперь можете быть свободны.

Класс призадумался.

— А это на уроках будет? — выкрикнула Пантикова, не поднимая руки.

— После, — пояснил учитель.

— Нафиг тогда, — чуть ли не хором ответил класс.

Заскрипели ножки стульев, зажужжали молнии на портфелях, распахнулись дверцы деревянных шкафчиков и двадцать семь пар ног умчались из класса по домам. За партами остались: малой, девочка, которой обещали всечь, и мальчик, который всечь обещал.

— Поверить не могу, — удивился учитель. — Не надеялся и на одного, а тут святая троица. Я Юрий Егорович. А вас как зовут?

— Я Сан… — вылетел вперед остальных, но осекся. — Александр.

— Благородно. На чем-нибудь играете, Александр?

— На компе, — растерянно ответил он, приоткрыв рот. Учитель коротко посмеялся. Саня предъявил ему пару не шибко ласковых слов за это, но теплая улыбка смягчила его.

— Несколько м… Занятно. А вы, молодой человек, — обратился Юрий Егорович к Дину.

— На банжо, — выдал тот, не задумываясь. На чистоту, малой вообще не хотел оставаться. Просто слишком сильно задумался, а потом не понял, почему весь класс ушел, а его друг остался. Но если он ещё сидел, значит было зачем.

— Внезапно.

— Да. Мой любимый гехой на ней… На нем игхает. И я тоже игхаю.

— Хорошая мотивация. Обсудим позже.

— А вы, юная леди. Есть ли какие-нибудь предпочтения?

— Она отлично владеет пощечинами, — пошутил Дин, позлив друга рядом. Он бы и ей высказал, но перед учителем было как-то неудобно.

— Превосходный навык, — отметил учитель, улыбаясь. — Кстати, вам я могу предложить гитару, однако сейчас хотелось бы узнать предпочтения девушки.

Лаура смотрела пустыми глазами. Выглядело так, что она не совсем поняла, что от нее требуют.

— Людмила Леонидовна сказала, что ты не разговариваешь. Можешь показать, как ты держишь руки, когда играешь. Если играешь. Так будет проще.

Она обернулась на Дина, как если бы хотела увидеть от него знак поддержки. Дин вылупился на нее и развел руками, мол: «А?» Девочка моргнула, вернулась к терпеливо ожидающему учителю и согнула маленькие пальчики перед губами в порядке, в котором они зажимают отверстия.

— Флейта.

Лаура кивнула.

— Инструмент счастливого человека. Хороший выбор, — с доброй улыбкой пояснил Юрий Егорович. Щечки девочки покрыл легкий румянец.

— А… а скрипка? — выдал Саня самое умное название инструмента, которое получилось вспомнить.

— А это я вам расскажу завтра на первом занятии, — учитель посмотрел на часы. — Мои, наверное, там пол класса успели разнести, — с той же улыбкой сказал он. — Завтра в два часа буду ждать вас в Актовом зале. По возможности принести свои инструменты. Ступайте.

Троица быстренько собрала манатки и через десять прощаний счастливого Сани покинула класс. Вышли все порознь. Лауру забрал дядя Боря. Приехал на машине, когда ему позвонил Юрий Егорович по номеру из классного журнала. Саня в припрыжку направился к себе (ох и влетит же ему вечером от папы, который должен был встретить сына после уроков, но его никто не предупредил, что с последних двух отпустили).

Дин возвращался в раздумьях. Оставшиеся сморщенные яблоки на алее между домом и школой падали в опасной близости от головы. Дядя Толя, сосед со второго этажа, посигналил ему из фиолетовой Шестерки. Выбравшиеся из-под каменных ступенек крыльца котята обмяучили его, когда он набирал код на домофоне. Престарелая соседка поблагодарила за то, что помог занести тяжелые сумки на пятый этаж. Мама рассказала, как любила купаться в Байкале в детстве. Вернувшийся папа спросил, как с уроками. Кран злостно погудел, пока малой чистил зубы. От сильного ветра ветка дерева напротив в девятый раз ударила по окну, когда Дин из-за размышлений не мог уснуть уже третий час.

Почему она не сдала их с Саней? Она все-таки играет на флейте, которую он подарил или просто так показала? Зачем она ударила Саню? Зачем ждала его, если ее никто не посылал? И почему картинка с ее карими глазами никак не хотела вылезать из головы?

— Блять, — на выдохе, полушепотом сказал Дин, думая, что родители давно спят.

В соседней комнате скрипнула кровать. Из коридора послышались приближающиеся шаги. Дверь приоткрылась.

— Че ты сказал? — громким шепотом допрашивала мама.

— Я «блин» сказал! — громко оправдывался Дин.

— Тихо! Соседей разбудишь. Ещё раз услышу, по губам получишь, понял?

— Угу.

— Спи давай! Завтра фиг подымишь. — Дверь закрылась. Щелкнул выключатель в туалете. Дин слушал, как журчала моча, работал смыв, снова шаги и скрип кровати.

«Блять», — подумал он про себя и перевернулся на бок.

Младшие классы: Зима

«Снежинки, снежинки похожи на… пупырки…»

Дин никогда не увлекался поэзией. Тем более зимняя пора никогда не числилась в списке любимых времен года. А за что ее любить? За снег? Половина всех сугробов в округе тает за его шиворотом (спасибо Сицыну, козлу, который его туда пихал). За виды природы? Пусть один день, ну два, если сильно понравятся покрытые инеем, опустившиеся ветви деревьев на алее. Но куда полгода то? За зимние горки? Как-то Дин скатился с такой, поднялся и приехавшая следом девочка на картонке сбила его, поспособствовав принудительному осваиванию приема сальто. Первый блин — всегда комом, сказал бы опытный трейсер, видя упавшего малого с разбитым о лед носом.

Обычно Дин старался пересиживать дома месяцы с ноября до апреля, радуясь морозам в минус тридцать, когда отменяли занятия, и можно было лежать в постели до обеда. Но теперь появился повод не снимать шерстяные носки лишний час.

Репетиции проходили в понедельник, среду и пятницу в белой звуконепроницаемой комнатке рядом с Актовым залом. Там умещалась полноценная барабанная установка у дальней стены, несколько гитар разной степени электронности и пара микрофонов. Если основной зал не был занят, то играть выходили туда. Там и акустика была лучше за счет высокого потолка и большого пустого помещения, и воздуха хватало на всех вдоволь.

Горячо любимого банджо в наличии не оказалось. Взамен Дину предложили как акустическую гитару, так и веское оправдание своим кривым рукам: «Откуда я знаю, как на ней бхякать? Было б банджо, я б сыгхал, а так учиться опять».

Саня положение не упрощал, ибо определиться с инструментом не сумел. Чтобы произвести впечатление называл то тромбон, то виолончель, то орган, вводя всплывшие названия в поисковой строке на телефоне и дивясь тому, как они выглядели. Ему предложили старенькое пианино на сцене Актового зала. На нем после второй смены играл Юрий Егорович, почему за настройку инструмента и желания Сани научиться на нем играть волноваться не приходилось.

С Луарой оказалось проще всего. На все репетиции она приходила с подаренной малым флейтой. Она сворачивала ее в махровое полотенце и убирала в герметичную сумку, защищая от любой возможности повредить оболочку. Саня подшучивал, мол она так парня своего закрутит, а потом долбил по клавишам, что было мочи.

Помимо них в группу входило ещё две девочки из другой школы. Та, что постарше числилась в шестом классе, играла на ударных и любила выделяться, судя по розовым волосам и пирожкам. Никто не видел, как она их уплетает, но запах выпечки и пухлые щечки выдавали ее. Вторая была в пятом и предпочитала растрепанные волосы, партак на запястье в виде кривых Даров Смерти из «Гарри Поттера» и бас-гитару.

Разница между двумя этим парочками была, как между Марсом и Венерой, а Дин оказался по середине своеобразной Землей.

Репетировать классические мотивы под гранж или пытаться повторить партию барабанщика в песне «Rape Me» группы «Nirvana», когда рядом стучит по клавишам сумасшедший четвероклашка, казалось невозможным. Во избежание конфликтов девочки закрывались в коморке, а молодежь распределялась по просторному залу.

Дин расположился на стульях в углу рядом с зеркалами. Он зажимал девственно мягкими пальчиками струны на грифе, резко всасывая воздух через оскал от боли. Ему поручили настроить гитару и выдали камертон.

— Самая тонкая стхуна должна звучать, как звук «ля» на камехтоне, — повторял он себе после каждой попытки, вертел колок и дергал струну. — Ля! Ты будешь сегодня «ля» или че?

— Ну как? Получается? — поинтересовался подошедший Юрий Егорович.

— Я эту хеховину щас хазнесу! — Дин схватился за гриф, точно за рукоять топора и замахнулся, но от выплаты нескольких тысяч рублей за сломанный инструмент его спас учитель.

— Не бойся, — сказал он, взявшись за корпус, когда тот поднялся над головой малого. — Давай я тебе ещё раз покажу. — Учитель вытащил стул из общей пирамидки и сел напротив. — Как я говорил? — спросил он с искренне доброй улыбкой. — Первая страна — самая тонкая — должна звучать, как «ля» на камертоне. — Дин привстал, вытащил его из-под жопы и щелкнул по нему ногтем. — Слушай внимательно. — Камертон издал «ля». Юрий Егорович дернул струну, прислушался, покрутил колок. Повторив действия ещё раз, попросил щелкнуть по камертону и снова дернул струну. Звуки совпали.

— Как? Как так быстхо то? — удивлялся Дин, не отрываясь от гитары.

— Повезло, — без тени скромности ответил учитель. — Когда не получается, не бойся спрашивать. Ты только учишься и лучше сто раз спросишь и поймешь, чем три раза в неделю по два часа будешь ненавидеть инструмент, — он раскрутил колок и отдал гитару. — Главное — слушай и не торопись. Ошибайся сколько душе удобно. Здесь никто не осудит, — он тепло улыбнулся, похлопал малого по плечу и отошел.

— Юхий Егохович, — окликнул малой.

— Чем-то помочь? — на автомате ответил учитель. Дин смотрел на него и долго молчал, оглядываясь на беснующегося над пианино Саню и старающуюся выдуть непрерывного «Кузнечика» на флейте Лауру. Юрий Егорович терпеливо ждал.

— Сядьте, — шепотом попросил Дин. Учитель повиновался. — Юхий Егохович, шо за нафиг? — тот призадумался, поглядев на потолок, потом под ноги.

— Штукатурка сыплется, — сказал он с улыбкой.

— А… ну ладн, — малой склонился над гитарой.

— Глупая шутка. Скажи, что ты хотел спросить?

— Ни че.

— Дин, прости меня. Обещаю ответить на любой твой вопрос.

Малой посмотрел на него из-под светлых бровей.

— Зачем вы такой добхый?

— Зачем?

— Пхоехали.

— Нет, правда. Я не понял вопроса.

— Пхосто… Людмила Леонидовна — злая, дихектриса — злая, мама — злая. Все злые и живут не пахятся ни о чем. А вы вон… ну вон нас набхали и мучаетесь за так после ухоков.

— Вот ты про что, — Юрий Егорович приставил стул рядом с малым и пересел. — Видишь Лауру? Отложи гитару. Теперь замолчи и прислушайся к ее игре.

Дин услышал ровно то, что несколько месяцев назад, когда подошел к своей комнате.

— Слышишь, как скрипят качели? — сказала учитель тихо, походя на героя нуарного кино. — Как завывает ветер. Теперь посмотри на своего друга. Слышишь грохот стройки? Как ревет мотор байка?

Дин воочию наблюдал вырисовывающиеся воображением картины.

— Это не простые образы или ассоциации. Это то, кем человек является на самом деле. Слышал про подсознание?

Дин покачал головой.

— Это внутренняя личность, которая манипулирует… Нет, тебе непонятно. Играл с роботами на батарейках? Они ещё двигаться могут сами.

— Угу.

— Представь, что этот робот — это ты. Ходишь, стреляешь, говоришь что-то не подумав. И есть мальчик, который решает, что тебе нравится, как тебе следует себя вести и другое. Сравнение очень грубое, но в общем смысле тот мальчик — это и есть наше подсознание. Понимаешь, о чем я?

Малой на несколько секунд выпал из реальности.

«В моей голове есть… мальчик? И он мной управляет? Гейство».

Юрий Егорович рассмеялся, будто услышав его мысли.

— Не утруждай себя размышлениями. Подсознание никак тебе не вредит. Напротив, оно помогает. Вот, когда тот второгодка осенью стекло разбил, ты ведь не побежал и Сашу придержал.

Дин боялся посмотреть на него, склонив голову и вылупившись на коленки.

— Я видел все со второго этажа. Не бойся. Я нем, как Гордон Фримен, — сказал учитель.

— Кто?

— Точно. Ты игру не застал ещё, — он прочистил горло и сглотнул. — Тогда у разбитого окна тебя ведь остановило что-то внутри. Тебе подсказали, как нужно себя вести. Это и было подсознание. Когда человек чем-то сильно увлечен, то оно проявляется через его работу. Сейчас мы слышим, как подсознания учатся протискиваться через пока ещё неумелую игру Лауры и Саши. Два совершенно разных мира. В одном главенствует мертвая тишина, в другом — непостижимая энергия. И возвращаясь к твоему вопросу. Я такой добрый не потому, что сам по себе такой… вернее, не только поэтому. Дело в том, что я ещё и учитель, Дин. Человек, который обязан помочь детям найти в себе баланс между энергией и тишиной, — он по-доброму улыбнулся, вдохнул и встал. — Прости, что тебя нагрузил. Продолжай заниматься. Не буду мешать.

Продолжать заниматься музыкой, когда на тебя за пять минут вывалили целый семестр по психологии, сродни попытке выдуть мыльный пузырь в открытом космосе. Дин смотрел учителю вслед с выражением лица, говорящим: «И что я должен с этим делать?». И ожидал, когда он повернется. Без понятия зачем. Для того, чтобы уведомить его о данном факте, наверное.

Юрий Егорович, хитря или побаиваясь того, что наговорил, так ни разу и не взглянул на малого, зациклившись на помощи остальным детям.

Дин пялился на них, волей не волей прислушиваясь к протискивающемуся из отверстия флейты подсознанию Лауры. Ненароком созрел вопрос: «А какая у меня душа?» Пара мгновений и малой уже держал гитару, про себя матерясь на не поддающуюся изменениям первую струну. Однако снова и снова щелках по камертону.

Младшие классы: Лето

Последний день в младшем крыле.

В следующем году обещали ввести экзамены по выпуску из четвертого класса. А для тех, кто их не сдаст, в разработках находились законы об обязательных рабочих местах для детей. Только неизвестно шутило ли об этом правительство на заседании или юмора у них не водилось. С другой стороны, по достижении совершеннолетия вылетевшим после четвертого нельзя будет жаловаться на отсутствие опыта при устройстве на работу.

Дину повезло. Его родители переспали на год раньше, и теперь измазанная мазутом рожа на заводе ему не грозила.

Для Людмилы Леонидовны выпуск значил больше, чем новый год и день рождения. Это очередное празднество приближало ее к заветной пенсии, ну или нервному срыву (с ним она бы смогла на законном основании уехать в отпуск на целый месяц). Ей выдадут новых первоклашек, надежды на адекватность которых сгорели давным-давно. Мизерный шанс на спокойные следующие четыре года возлагался на класс состоящий полностью из немых детей, как Луара.

Родительский совет единогласно проголосовал за организацию праздника для маленьких выпускников. Перед этим днем в квартире многих учеников четвертого «А» класса прозвучал диалог:

— Не хочу я это надевать! — ныли дети.

— Все мальчики (девочки) в костюмах (платьях) будут, а ты в шортах (юбке) пойдешь? — причитали родители.

— Да-а-а!

— Надевай и не ной! На линейке постоишь, потом переоденешься.

Нарядом обделили только Лауру, что можно было понять по выстроенному в Актовом зале классу. Девочки в платьях цвета от красного до белого, мальчики в костюмах с пиджаками или жилетами. А юная флейтистка в обычной школьной форме: блузка, юбка ниже колена и черные балетки. Объединяло ее с остальными угрюмое лицо и вид улыбающихся напротив взрослых. По всем критериям праздник предназначался для них, ведь даже в столовой, этажом ниже они ели с детьми за одним столом.

Дядя Боря не присутствовал. За день до торжества он спросил, неуверенно подбирая нужные жесты и подглядывая в тетрадь, где он зарисовал их в правильной последовательности:

«Хотеть я быть?»

«Тебе нужно на работу», — ответила дочка, ловко собрав жесты, как китайский мальчик Кубик Рубика.

«Могу пропу…» Ёптать, — он перевернул несколько страниц. — «Могу не ходить для тебя». — Дочка подумала, заглядывая в его голубые глаза, неосознанно заставляя отца немного съеживаться.

«Не нужно. Работа важнее», — она подошла ближе, поцеловала отца в небритую щеку и отправилась спать.

А он лыбился, как маленький и вышел на кухню. В холодильнике его грубые пальцы с почерневшим ногтем на указательном сжались в кулак перед банкой пива. Дядя Боря ломался, постукивая по ней костяшками, потом потянулся дальше к половинке докторской колбасы и включил электрический чайник, стоящий рядом с плитой.

Для выпускников младших классов устроили торжественное вручение подарков в зависимости от их интересов. И была бы задача легче, действительно интересуйся дети хоть чем-то значимым. Только семеро получили что-то нужное для себя.

Дин, когда со сцены объявили про неожиданный сюрприз, надеялся на гитару, но получил отвертку. Размером с диагональ ладони, с желтой ручкой и если вынимался стержень, то крестовая легко менялась на плоскую. Он слыл трудолюбивым потому, что за жизнь один раз помог перенести старые парты в подвал школы. На самом деле его родители понятия не имели, чем увлечен отпрыск и купили нечто нейтральное и полезное.

Это ещё ничего. Хоть в хозяйстве пригодится. А вот Сицын получил от своих набор цветных фломастеров будучи футболистом с двухлетним стажем.

Дети подготовили представление: Песни, пляски, хор и прочее. Дин до последнего отказывался, ссылаясь на то, как не хочет возиться с текстом, аккорды учить, и вообще ему лень. Судьба или совпадение, но оценки по русскому языку в последней четверти в среднем арифметическом склонялись к двойке. Мама заставила малого проситься в любой номер на выпускном, чтобы показать какой ее сын ответственный и тем самым повлиять на решение учительницы не оставлять его на второй год.

Естественно, Людмила Леонидовна узнала об этом за неделю до мероприятия и не смогла отказать мальчику. Не потому, что он такой-сякой богом поцелованный, а потому что его мать бы очень долго колебала мозги звонками по телефону.

Дину досталась следующая роль в юмористической части:

— Когда придешь ко мне на день рождения, можешь постучать в дверь ногой, — говорил ровно стоящий Денис Пиров без единой эмоции, но громко и четко.

— Почему ногой? — под стать однокласснику спрашивал малой.

— Ты же придешь не с пустыми руками, — пояснял Денис, пожав плечами.

Дин не понял. И никто не понял. Но зал смеялся.

Русский в итоге малой исправил. Через слезы и написанные кривые буквы. Людмила Леонидовна его вытянула на тройку с минусом длиной с хобот слона. Отчасти из-за того, что в ней осталась частичка доброты, отчасти из-за того, что ей приказала директриса, отчасти из-за того, что ей страшно было возвращаться в пустую квартиру одной и она ещё час после занятий сидела с двоечником, оттягивая неизбежное.

На пиршестве вместо нее присутствовал Юрий Егорович. Его Г-класс отказался от всей этой хери с торжественным уходом из четвертого класса и разбежался по закоулкам.

Пировали в школьной столовой. Когда мальчишки вышли через запасную дверь, ведущую на улицу к школьному футбольному полю, Дин сидел с Саней за столом, доедая принесенные мамой Сицына блинчики с мясом. Запив все колой, малой оглянулся на взрослых, поглядел вдаль на гоняющих мяч одноклассников и среди разговаривающих девочек зацепился за Лауру. Она аккуратно резала одинокую котлетку в пустой тарелке, мирно кушая. Словно чувствуя взгляд Дина, она вытерла губы салфеткой и покраснела.

— Кхуто, — про себя отметил Дин. — А что дальше? — Саня осушил стакан газировки и смачно отрыгнул.

— А дальше — жизнь, боец, — ответил он очередной фразой отца, как бывалый мужик зеленому юнцу, уронив тому руку на плечо и засмеявшись.

Совпадение ли, но на его слова как нельзя кстати легло лето. Три месяца ничегонеделаний, объеданий и гуляний до утра. При всем том, Саня лишь указал путь, которому ему следовать было не суждено, ведь родители тоже устают, как и немощная бабушка в деревне, к которой на три месяца отправили маленького пианиста.

Участь Дина оказалась ничем не лучше.

Последний звонок младшей школы отгремел пять дней назад. Мама носилась по дому, собирая необходимую в поездке еду и одежду, одновременно высушивая волосы и накладывая легкий макияж. Папа сидел одетый в кресле, выглядывая из-за жены, когда та перекрывала телевизор, чтобы дотянуться до верхних полок с документами.

Малой лежал на кровати в комнате, на все вопросы влетавшей в дверь мамы отвечая: «Не знаю».

— Где носки?

Последний раз он видел их в ванной в тазике с грязным бельем, но утром они таинственным образом пропали.

— Куда делись твои новые бриджи?

Он порвал их о ветку, взбираясь на дерево, и выбросил, но ни за что в этом не признавался.

— Почему на рогах в прихожей не весит кепка?

Потому что Сицын, козел такой, зашвырнул ее на школьную крышу. В идеальном мире он бы получил за это в глаз, но в реальном — Дин боялся ударить слишком сильно и попасть в куда большие неприятности, чем потерянный головной убор.

Обои на потолке за почти одиннадцать лет жизни не изменились. Он часто видел их, когда получал люлей от родителей за осознанные или случайные шалости и обиженный топал в комнату. Они привлекали, заманивали непроклеенными бугорками, из-под которых выглядывала серая грунтовка. Таинственная, кроме малого никто о ней не знал, может влететь, если сунуть туда палец…

«Самолетик!», — мелькнуло в мыслях.

Дин вскочил с кровати к окну. Учебный год закончился, как и переживания малого по поводу главного косяка года. С другой стороны, никто из взрослых не вспомнил про дедушкину поделку, что наталкивало на раздумья о непростительном пренебрежении наследием предков. Мама убиралась в его комнате по три раза на неделе. Заметить самолетик напротив окна не составляло никакого труда и не исключено, что она припрятала находку, как убийца скрытый клинок за шиворотом на крайний случай.

— Че увидел? — спросила вдруг заглянувшая в комнату мама. У Дина дрогнуло сердце. Он сжал лапу обезьянки и посмотрел на родителя через плечо.

— Ни че, — старался он сохранить спокойствие, но голос все равно показался пугливым.

— Папа внизу уже. Бери сумки. И открой окно на проветривание, — добавила она из коридора.

Дин отпустил Леле и выдохнул.

Чем отдых с родителями отличался от отдыха с друзьями?

«Ничем, ведь у тебя нет друзей», — сказал бы шалопай автор в какой-нибудь книжке.

Разбирая вопрос серьезней, можем выделить три основных факта: с родителями не так весело, нельзя что-нибудь сломать и убежать (потому что чаще всего отдыхать проходится в собственном доме или у кого-то в гостях) и невозможно в пятый раз слушать, как мама в детстве сидела на соседской яблоне.

Компромиссом служит совмещение обоих вариантов. За столом сидят и болтающие о прошлом взрослые, и играющие друг с другом дети. Препятствием выступает непониманием молодежью данного условия.

Ехать на дачу решили на Логане дяди Бори. Вишневый автомобиль с трещиной на лобовом стекле. «Внезапный бык на дороге в полях рамсы попутал и боднул, а его прирезал потом». Так утверждал владелец машины. Желай Лаура говорить, то поведала бы про щебенку, вылетевшую из-под колеса едущей впереди фуры и о мате, который дядя с испугу положил на водителя.

До дачи предстояло преодолеть дюжину километров — десять-пятнадцать минут от черты города. Время, идеально подходящее для баек Дяди Бори.

— Я недавно арбуз украл, — сказал он, ухмыльнувшись и замолк.

— Всё? — удивился отец Дина. — Вся история?

— Вспомнить не могу.

— У кого украл? — помогла ему сидящая сзади мама Дина.

— Нет. Куда его дел. В багажнике шоль лежит? — он стал сбавлять скорость.

— Давай ещё из-за арбуза сраного тормозить будем! — возмущалась мама. — Приедем, выбросишь.

— Не жена у тебя, а пиз…

— Молчи сиди! — крикнула она.

Напряжение нарастала сильнее, чем, когда мама оставила малого в очереди на кассу, а сама ушла за забытыми помидорами. Не успей она вернуться, Дин наверняка бы просто ушел, сменил имя, город и начал жизнь заново в Афганистане.

— Как арбуз то украл? — спросил отец, чтобы разрядить обстановку.

— Дык из фуры. Она на выезде стояла открытая. Нету никого, я подъехал, выкатил и свалил. Нахер товаром разбрасываться?

— Открытыми то фурами, — улыбался отец.

— Не ну а хули?

— Но! При детях то, — возмущалась мама.

— Блять, Свет, щас выйдешь, понято? — огрызнулся Боря и продолжил. — Я убил шоль кого? Взял и поехал. Найдут если, тогда поговорим.