Бесплатный фрагмент - Голос демона

Пролог

В этот день закончилась моя жизнь. Я даже не представляла себе, что подобное возможно, но этот день зачеркнул всю мою жизнь, разделив её на «до» и «больше ничего нет».

Мы были счастливой семьёй, я верила в это! Верила! Но, как оказалось, счастливы мы были только, пока не случилось… То, что случилось. В тот день я отчего-то капризничала, а утром всё не хотела вылезать из машины. Потом я много думала, что, останься я тогда с папой, может быть, всё было бы хорошо? Ну, или просто не было бы меня…

На уроках мне не сиделось — что-то беспокоило, отчего Вера Степановна даже замечание написала мне в дневник. Но я так хотела домой, к папе, что даже не особенно обратила внимание на произошедшее. День пролетел совершенно незаметно, я почти не помню, что было в школе. Сейчас мне кажется, была только серая муть, заполонившая затем мою жизнь. Только серая муть бессмысленной жизни десятилетней девочки.

— Доченька… — дома меня встретила заплаканная мама, и я поняла: пришла беда. — Нашего папы больше нет.

Эти слова, будто камни, падали на лоснящийся лаком паркет. Будто молот вбивал меня в тот пол. Я пыталась осознать услышанное, наверное, час. Но когда до меня дошло, что папы больше никогда не будет… Никогда меня не обнимут его руки, никогда он не погладит, не прижмёт к себе, не скажет, что я его принцесса… Вот когда это до меня дошло — я закричала.

Я кричала, когда мама пыталась меня успокоить, кричала, когда она ударила меня, кричала, когда меня куда-то везли, и даже в психушке я кричала… Мне кажется, я буду кричать всю мою оставшуюся жизнь. Я и сейчас кричу, кричу где-то в глубине себя. Но меня успокоили… Чем-то укололи, кажется, потом сильно напугали, но мне уже было всё равно. Разве можно жить без папы? Разве хоть где-то возможна жизнь, если его нет?

Я погасла и исчезла, потому что больше ничего для меня не имело значения. Я жила только своей памятью, своими воспоминаниями и единственной фотографией папы. Почему-то все папины снимки куда-то делись, кроме того, единственного, с которым я не расставалась. Он был моим чудом, моим сокровищем, самой моей жизнью…

Отчего умер папа, я так и не поняла, но эта весть уничтожила десятилетнюю Алёнку, оставив только Лену. Затем… потянулись безликие дни. Мама работала, я ходила в школу… Точнее, моё тело ходило в школу, день за днём. Я почти не понимала, что происходит вокруг, меня невозможно было задеть, хотя, конечно, пытались… Жвачку в волосы, которые я не позволила остричь, потому что папа любил мои косы… Стул чем-то полить… Юбку задрать… Иногда даже пытались ударить, но били они моё тело, а не меня. Меня в нём уже не было, как будто я просто проживала дни, находясь уже не в теле.

Потом мама принялась искать замену папе, а я… Я узнала, что вовсе уже не любимая доченька, не чудо, не солнышко, а… «прицеп». Даже не человек, а мешающий обрести счастье «прицеп». Мама начала чаще меня бить, обзывать по-всякому и желать, чтобы меня не было. Она так и говорила, что мечтает об этом…

— Тварь малолетняя! — мама разозлилась на меня за то, что я не вовремя вышла из комнаты. — Чтоб ты сдохла!

— Хорошо, — ответила я, возвращаясь обратно.

Я и не поняла, отчего она так разозлилась. Она была с каким-то дядей, он задрал ей юбку, как мне в школе, и, по-моему, трогал её за стыдное. Но я же только воды пошла попить, за что меня так? Мама была против того, чтобы я возвращалась в комнату, ей хотелось увидеть, как я плачу, поэтому она взяла толстый ремень и… Я не помню, что дальше было.

После того дня я поняла, что мама меня совсем не любит и очень хочет, чтобы я умерла. Я и сама хотела умереть, поэтому была солидарна с мамой. Мне даже показалось, что я стала ближе к папе, когда мама меня била… Поэтому я решила, что нужно, чтобы это было почаще, тогда однажды я смогу уйти к папе, и мама будет довольна. Маме, кажется, тоже очень понравилось меня бить, она даже завела для этого специальную палку, от которой я даже иногда видела папочку.

Правда потом сидеть больно было, но я была согласна потерпеть, ведь это же ради папы, чтобы его поскорей увидеть! Я никому не рассказывала о том, что дома происходит, но Светка однажды увидела полосы от палочки и растрепала всем в классе. И вот тогда я узнала, что у меня очень отзывчивые одноклассницы! Они очень сильно захотели помочь и маме, и мне, принявшись помогать каждый день. Я была им за это благодарна.

Мама приводила дяденек домой, а одному даже разрешила меня побить. У него получилось намного лучше, чем у мамы, у меня даже кровь пошла, и я долго-долго папу видела, даже смогла его обнять. Правда, это оказалось неправильным, потому что на мой крик приехали полицейские, после чего мама куда-то пропала, а я оказалась в больнице.

В больнице мне объяснили, что я была очень плохой девочкой, которой нельзя к папе, поэтому я к нему не попаду, а если попробую, то очень сильно пожалею. Они даже показали мне, как сильно я пожалею, но я почему-то папу при этом не увидела. Тогда я очень сильно испугалась, решив никому больше не говорить, что хочу к папе, потому что взрослые очень хотят мне сделать плохо, просто очень.

Я смирилась с тем, что я — плохая девочка и папу не заслужила. Ну, для вида смирилась, конечно, потому что девочки в школе всё ещё помогали мне — пинали, толкали, а одна хорошая девочка спихнула меня с лестницы, отчего я сильно ударилась и, кажется, целый день с папой была, а потом оказалось, что я опять нехорошая и сама с лестницы упала. Но я, конечно, промолчала, чтобы ту хорошую девочку не ругали.

Потом меня забрали из дома и поместили туда, где никому не нужные дети живут. Там все оказались такие хорошие и очень добрые! Они очень хотели мне помочь поскорее оказаться у папочки, очень даже старались и взрослые, и дети, отчего мне вскоре стало трудно ходить — сильно ноги болели, но к папе попасть получалось пока лишь ненадолго. Но я не отчаивалась, ведь мне действительно помочь хотели же?

Так проходили дни, они складывались в серые недели и почти чёрные месяцы. Почему-то мне всё чаще хотелось плакать, я даже начала терять веру в то, что однажды снова увижу папочку. Но мои новые подружки, хоть и сердились, обзывая меня всякими плохими словами, всё равно не сдавались, а очень сильно помогали мне. И я была им за это благодарна.

***

В том месте, где я живу, сегодня мне почему-то совсем не хотят помогать к папочке отправиться, может, устали просто. Даже самая добрая тётенька, которой нравится меня за волосы хватать, тоже сегодня какая-то равнодушная, отчего настроение у меня плаксивое. Я долго глажу папину фотографию, только затем прячу её на груди. Может быть, в школе помогут? Ну, сильнее с лестницы столкнут или ещё что-то сделают?

Нужно брать сумку и идти в школу. Сегодня и я себя как-то странно чувствую, но не обращаю, конечно, на это внимания, ведь я умерла в тот самый день, когда ушёл папочка, а сейчас только моё тело движется, оно нужно для того, чтобы в него есть, пить и чувствовать боль. А больше я ни для чего не нужна, потому что меня нет.

Я иду в школу пешком, хотя можно на автобусе, но неинтересно. В автобусе пихаются, но к папе совсем не хотят помочь отправиться, поэтому я лучше пойду пешком и по самому краешку тротуара. Однажды я шла по дороге, но мне пообещали, что я пожалею, как в больнице, поэтому я больше не рискую — они действительно могут сделать так, чтобы я к папе не попала.

Вот поэтому я иду по краю тротуара, надеясь на то, что какой-нибудь дяденька в пролетающей мимо машине увидит меня и пожалеет. Но никто не жалеет, потому что я «прицеп», а не девочка. Наверное, «прицепов» не жалеют, поэтому остаётся надежда только на мальчиков и девочек в школе, которые в последнее время стали очень сильно стараться, но почему-то у меня не выходит остаться у папы. Наверное, я действительно очень плохая девочка, и иметь папу мне не положено. Но я всё равно надеюсь.

Вот я дохожу до школы, и какой-то мальчишка меня сразу же дёргает за косу, но как-то без особой охоты, может быть, этот мальчик тоже устал? А, нет! Вон завуч стоит и всё видит, поэтому мальчик не хочет, чтобы ему влетело из-за такой плохой девочки. Почему-то завуч не слушает, когда я прошу не наказывать помогающих мне девочек, но они, даже несмотря на то, что их ругают, всё равно стараются мне помочь. Однажды даже шваброй тыкали, но почему-то опять не получилось, только кровь была. Это совсем недавно было, может быть, даже вчера, я не помню.

Мне почему-то всё труднее всё запоминать становится, как будто голова тоже уже хочет к папе, а не здесь оставаться. А может, это потому, что меня часто о стену и о парту бьют. Ну, они правильно же бьют, помогают мне, я за это очень благодарна девочкам. Правда, они удивляются, когда я спасибо говорю, но я всё равно говорю.

— Плакса пришла! Плакса хочет… — ну, это слово плохое, я его повторять не буду…

Так приятно, когда друзья мне радуются! Значит, сегодня они будут опять мне помогать… Интересно, а как? С лестницы столкнут или что-то новое придумают? Я подхожу к своему месту и вижу — обо мне не забыли, на стуле кнопки разложены, чтобы они впивались. Это давно уже не работает, то есть я папу не вижу, но всё равно приятно — девочки же старались!

Я сажусь на кнопки, ой… Теперь нужно поплакать, пусть даже это и не работает, но девочкам будет приятно. Поэтому я вспоминаю папу — его руки, его голос, его ласку — и через минуту уже горько плачу, а Светка, это моя самая лучшая подруга, улыбается радостно. Вот и хорошо.

Светка — она мне ещё почти с самого начала принялась помогать. Ну, сначала пыталась трусики стянуть, одежду на физре спрятать, но потом увидела, что мне всё равно, и поняла, как правильно надо мне помогать. Она такая хорошая, никогда не устаёт! И шваброй тыкать она придумала, и ещё что-нибудь интересное придумает. Я просто жду не дождусь!

Входит учительница. Она только кричать любит, а ещё любит мешать Светке делать так, чтобы я с папой хоть ненадолго встретилась. Поэтому я эту училку не люблю. Вот и сегодня она что-то рассказывает, а я старательно не слушаю, вот совсем! Я знаю, что она напишет в дневник, а потом там, где я живу, мне сделают так, что я папочку хоть ненадолго увижу. Ой, значит, и она мне помогает? Надо будет об этом подумать…

Звонок звенит на перемену, надо успеть в туалет сходить, а то будет авария, у меня иногда в последнее время бывает. Ну, после того, как я на спину упала, когда с лестницы катилась. Это ещё в позапрошлый раз было, потому что в прошлый я некоторое время ходить не могла — ноги не шевелились, поэтому домой я ползла почти, но потом оказалось, что мне опять не дали к папе уйти — нашли в луже и позвали страшных докторов. Они очень страшные, я их боюсь.

Я только успеваю свои дела сделать и хочу уже выйти, когда как будто встречаюсь со стеной — и в следующий момент уже обнимаю папу. Неужели у девочек получилось? Вот здорово! Я могу остаться с папой?

— Пока ещё не время, — грустно отвечает папочка. — Иди, моя маленькая… Сколько тебе ещё пережить придётся…

Я плачу, но иду, потому что так сказал папочка. Он был удивлён, кстати, когда я ему о «прицепе» рассказывала. А ещё папа сказал, что мама — очень нехорошее слово, и если бы он не был сиротой, то меня бы забрали его родители… Но у папочки никого нет, а мамины дедушка с бабушкой, наверное, порадовались, что меня нет. На самом деле, это неважно, они меня всё равно всегда «отродьем» называли, так что так даже лучше.

Открыв глаза, я понимаю, что лежу в туалете и надо идти в класс. Я поднимаюсь на ноги, только голова немного кружится, и иду. Оказывается, что я опоздала на урок, но учительница говорит «Что с тебя возьмёшь» и пускает в класс. Теперь нужно отсидеть ещё этот урок, а потом нужно будет идти или в туалет, или за школу, чтобы девочек никто не увидел, когда они мне будут помогать к папе уйти.

Решив, что лучше начать с туалета, чтобы потом аварии не было, я захожу туда, но ничего сделать не успеваю, потому что вижу двух мальчиков, которые дуют в белые палочки, от которых много дыма. Один мальчик бьёт меня по лицу так, что даже звёздочки вспыхивают перед глазами, а второй хватает за волосы и макает меня в унитаз головой — ну, туда, где чьи-то какашки. Я чувствую, как меня щипают, потом бьют, всё кажется вокруг нереальным, я уже даже вижу папочку.

— Глядите, какая фоточка! — слышу я Светкин голос.

С трудом сфокусировав взгляд, я чувствую, что моё сердце сейчас остановится — в руках моей подруги папина фотография. Увидев, что я смотрю, она берёт её двумя руками… Я понимаю, что сейчас случится, и даже хочу кинуться, забрать, но почему-то не могу даже двинуться с места. А Светка медленно рвёт единственную папину фотографию, как будто разрывает пополам моё сердце.

Передо мной появляется улыбающийся папа, он раскрывает объятия, и я бегу, бегу, бегу к нему! Папа! Папочка! Я уже бегу, папочка!

— Что здесь про… — словно сквозь вату слышу я голос завуча, но это уже неважно, меня обнимают такие родные руки! Папа, папочка…

Глава первая

— Элька! Элька! — слышу я мамин голос, заканчивая натягивать на себя школьную форму. — Завтрак!

— Иду-у-у! — отвечаю ей, ускорившись.

Зовут меня Элеонора, но имя это длинное, потому просто Элька. Учусь я в школе, в последнем классе, скоро распределение у нас по специальностям. У кого Университет, у кого заводской цикл, а я очень в полицию хочу, по оценкам и статусу вроде бы прохожу. Мы — достаточно богатая семья — целых трое детей. Кстати, Диану и Маришу тоже поторопить надо, опоздают если, от училки так огребут, что неделю садиться осторожно будут.

Класс у меня последний, и со мной связываться опасаются, потому что бью я больно и без особых разговоров. Кстати, надо Светке из параллельного моську полирнуть, а то давно её не била, ещё отвыкнет, крыса болотная. Вот кому прямая дорога на завод — по развитию вообще в шаге от отбраковки застыла. Как только генконтроль с такой харей прошла?

Я сажусь за стол, поздоровавшись с мамой. Семья у нас полная, здоровая, так что вопросов к нам не бывает. Мама у меня героическая — всё-таки целых три раза допущена была в Департамент Оплодотворения! Правда, что там происходит, она никогда не упоминает. В детстве я её доставала вопросами, но потом запомнила, что, если хочу комфортно сидеть, то любопытство своё надо прикрутить.

Я и прикрутила, потому что боли совсем не люблю. Говорят, некоторых наказывают настолько часто, что это начинает нравиться. Как такое может понравиться? Не моё дело, да и врут, поди. На завтрак сырники, я приглядываю за младшими, чтобы ничем форму не закапали, а то… В общем, лучше без этого. Пусть привыкают к аккуратности, если подзатыльника не хотят. Они не хотят, по глазам вижу.

У меня длинные волосы — до пояса, как показатель статуса и положения семьи в обществе, но у младших — едва-едва до плеч, чтобы не мешали, да и маленькие они у меня ещё — третий класс всего. Их сейчас в школе не трогают, знают меня и боятся. Все боятся — от первого до последнего класса, именно потому, что умею и бить, и пакость какую могу сотворить так, что на меня и не подумают. Поэтому моих младших стараются не трогать, чтобы не накликать неприятности.

На дворе нынче четвёртое марта двести тридцатого года после Освобождения. Первым уроком у меня история, и если не хочу визжать за недостаточное прилежание, стоит вспомнить, о чём сегодня будут спрашивать. Историчка — злюка, обожает свой предмет, к тому же любит наказывать, отчего её боятся в школе абсолютно все. Говорят, в Университете и Академиях разных наказывают совсем иначе, но верится мне с трудом.

Итак, история… Время до Освобождения мы уже прошли. Легендарное время, в частности, потому, что остались только легенды. В то время люди были порабощены демонами, любившими издеваться, бить по лицу, заставлять страдать и оплодотворять даже в публичном месте. Некоторые картинки очень страшные — голая человек, которую бьёт страшный демон. В то время людей называли «женщина», что значит «рабыня», а демоны назывались «мужчины», что значит на древнем языке «наизнанку». Если человека вывернуть наизнанку, то получится демон, потому что у них половой орган торчит вперёд, а не прикрыт губами, как у всех нормальных людей.

Значит, демоны издевались над людьми, но затем боги послали нам Освобождение, отчего все демоны передохли. Буквально за десяток лет издохли все и больше не рождались, что логично — с чего бы они родились, если уже передохли, правильно? Дети получаются работой оплодотворителя… Вроде бы всё к сегодняшнему уроку. Главное, пафоса побольше, а то будет много слёз.

— Младшие, а ну подъём! — отвлекаю я их от медленного поглощения завтрака. — В школу опоздаете!

В глазах не страх — ужас. В школу никому не хочется, потому что боли никто не любит, но ещё сто лет назад было доказано, что такой метод обучения идеален: ведёт к осознанию и прилежанию, и с тех пор детей стимулируют к изучению наук только болью. Найти бы ту, кто это придумал, и бить, пока дышит, гадину… Ладно, это мечты, потому что не в наших силах что-то изменить.

Протянув руку младшим, выхожу на порог коттеджа. Передо мной расстилается наш посёлок, полный разных домов — от маленьких, до крупных, каменная дорога ведёт вниз, к школе, пролегая меж рыжеватых полей, засеянных не знаю чем. Основной посёлок, конечно, внизу, а на холмах живут только такие, как мы, будто надзирая сверху. Равнодушные горы слева и справа блестят льдом, небо синеет, но, несмотря на день, в нём виднеется Луна, а рядом с ней — Луна-2. Названия эти пошли с незапамятных времён, и почему планеты называются именно так, история для нас не сохранила. Ну или я просто ленивая.

Уже двинувшись в сторону школы, поглядывая на узкий серп Луны-2, я чувствую желание прикрыть юбку рукой сзади. Забыла совсем! Сегодня же опрос по типам древних демонов! Как приду, надо будет быстро повторить, а то буду рыдать на весь класс. А оно мне надо — потом бить каждую вторую, чтобы знали своё место? Я не очень люблю драться, но у нас иначе нельзя — чуть вожжи отпустишь, сразу берега теряют. И в унитазе притопить могут. Так что надо быть внимательной.

Пока иду, припоминаю… Значит, свободные одеяния зелёные, голубые или белые — это потрошители, которые известны были тем, что вскрывали живого человека и извлекали кишки. Бр-р-р! Как представлю, что лежу привязанной и вижу… А были ещё душители, они обнимали за шею — и всё: медленная мучительная смерть… Нет, вроде бы что-то помню, а что не вспомню — придумаю.

Пока пугалась и вспоминала, как раз дошла. Школа — это большое полукруглое здание в три этажа. По левую руку учатся младшие, по правую — старшие, а в центре — комнаты для наказаний, если, значит, не сразу в классе прилетело. Впрочем, ладно, лучше о таком не думать, а то ещё накликаю.

— Диана! Мариша! — отвлекаю я младших от созерцания необычайно огромного диска Луны. Интересно, отчего она ещё не убралась, утро же уже? — Быстро в класс!

— Да, сестрёнка, — слышу в ответ синхронный писк моих любимых сестрёнок.

Они убегают, сверкая пятками, а я тихо желаю им не нарваться сегодня. Они у меня очень хорошие, и наказывать моих младших не за что, но находятся, конечно, желающие. В последнее время училки как озверели, совсем не испытывают сострадания, как демоны какие-то. Ничего, закончу я школу, и тогда посмотрим…

***

Смотрю я на Светку и понимаю, что бить её не буду, просто не смогу. Она не то что бледная — она выглядит белее стен и смотрит на меня обречённо. Только что, выдернув её из толпы, я собиралась наподдать ей хорошенько, но понимаю: просто не могу. Что с ней? Что произошло? Отчего она так выглядит? Пообещали наказание перед всей школой?

— Света, — мягко произношу я, медленно подходя к ней, что её явно удивляет. — Что случилось?

— Мама… — шепчет Светка, я же просто обнимаю её, потому что я — не демон.

И тут она начинает плакать. Громко, отчаянно плакать в моих руках, а я уже совсем ничего не понимаю. Света — лидер своего класса, она несгибаема… Что же случилось-то? И тут ревущая в три ручья в моих руках школьница выдавливает из себя только одно слово. Слово, означающее крушение всего мира. Кто отправил её после этого в школу, что за жестокость?

Я прижимаю Светку к себе, а сама поворачиваюсь к её одноклассникам. Видит Лунь, как я хочу кому-нибудь расквасить физиономию!

— Вы знали? — в моём голосе ярость. — Вы знали и молчали? Или улыбались?

— Элька, ты что! — возмущается кто-то из них. — Мы же не демоны!

— Короче, придут социалы, пусть к нам идут, — отрезаю я. — Сумка её где?

Младшие уже убежали домой, туда же я веду Светку. Она плачет, что-то бессвязно лепечет, но я не слушаю. Я напряжённо думаю, как уговорить маму. Светка потеряла маму, она совсем одна осталась, и я не хочу её бросать на чужих! Да, я её била восемь лет, но я человек, а не демон, и не оставлю её сейчас! Мы делили зоны влияния, разделяли классы, даже интересы, но это были детские игры, а сейчас у неё настоящая беда. Её мир в одночасье рухнул, ведь сестёр у неё нет, она совсем одна.

— Элька! Элька! Что случилось? — Диана первая увидела, глазастенькая моя.

— Это Света, — объясняю я. — Она совсем одна.

Диана, хоть и маленькая, всё сразу понимает. Её глаза наполняются слезами, и моя младшая вдруг обнимает Светку, отчего та просто застывает на месте, будто не понимает происходящего. В это время, видимо, увидев, что делает Дианка, выбегает Маришка и повторяет жест сестры, отчего Светка даже плакать уже не может. Она ошарашенно переводит взгляд с меня на младших и обратно, открывая и закрывая рот.

— Ты будешь нашей сестрёнкой, — информирует её Дианка, отчего слезоразлив возобновляется с новой силой.

Всё правильно делает моя младшая. Она мне доверяет, во-первых, а во-вторых, и сама всё понимает. А Светка просто дрожит от всего перенесённого. Надо её в кровать уложить. Пока, наверное, в мою, хоть я этого и не люблю. Она-то, конечно, одна не останется, но чужие люди — это чужие люди, а я её хоть била, значит, почти родная. Ну, по-моему.

Завожу Светку в дом, помогаю раздеться, а потом просто укладываю в постель. Она так потерянно оглядывается, а потом просто вцепляется в меня обеими руками, силясь что-то сказать. Она держится за меня, как утопающий за спасательный дрон, и только впустую открывает рот.

— Элька, — наконец выдавливает Светка. — Почему?

— Потому что мы — не демоны, — привычно отвечаю ей. — А ты мне вообще как родная. Помнишь, по истории изучали древние поговорки о проявлениях любви?

— П-помню, — кивает она, а потом ложится щекой мне на ладонь и засыпает.

Именно так нас и находит мама, которой младшие, разумеется, всё рассказали. Она входит в комнату очень тихо, хотя я, конечно, её замечаю, и просто смотрит. Мама смотрит на то, как я глажу спящую Светку, и так же молча кивает. Она у нас самая-самая лучшая, я знаю это!

Спустя полчаса или около того в комнату входят социальные работницы вместе с мамой, конечно. Я сразу же ложусь поверх Светки, защищая её, поэтому голоса младших для меня звучат большим сюрпризом. Кажется, они стоят перед моей кроватью.

— Не трогайте сестрёнку! Она наша! — хором произносят мои младшие, против воли заставляя меня улыбнуться. Защитницы мои!

— Никто не тронет вашу… сестрёнку, — запнувшись, произносит социальщица. — Мы не возражаем, слишком уж тяжёлой выдалась неделя для неё.

С этими словами они уходят, а мама, проводив их, возвращается и садится на кровать рядом со мной. Она смотрит на Светку и улыбается. Всё правильно, ведь мы же люди, а не демоны. Мы — люди! И мама это тоже очень хорошо понимает. Она так ласково гладит Светку, что та даже через сон начинает едва заметно улыбаться.

— Дети обычно внучками обеспечивают, — замечает мама. — А вы мне доченьку принесли.

И тут Светка открывает глаза, с недоверием глядя на маму, а та её просто обнимает и прижимает к себе. Я же понимаю, что произошло. У Светкиной мамы обнаружилась страшная болезнь. Она умирала неделю в жутких мучениях, а Светка была рядом. Неделю мама умирала у неё на глазах! А Светка ходила в школу в постоянном страхе, что вернётся домой, а там — всё… Я бы с ума сошла, честно!

Ну а затем наша общая теперь мама начинает разбираться с кроватью для Светки, с одеждой и другими нужными предметами, ведь она такая же, как я, по возрасту, и ей много чего нужно. Я как-то спокойно воспринимаю Светку рядом, а она выглядит, как потерянный котёнок. Я не думаю, что она нас приняла сразу, но это лучше, чем совсем чужие.

— Света, — мягко произносит мама за ужином, — мы тебя перевели в тот же класс, где учится Элька, так тебе будет проще.

— Но… — она, видимо, хочет объяснить, что у неё в своём классе положение, хотя я знаю, что поддерживать это положение Светка не сможет.

— Я сестру бить точно не буду, — сообщаю ей на ухо.

— Но почему?! Почему вы меня так приняли? — выкрикивает она, только для того чтобы услышать привычный ответ.

Мы действительно не демоны, не звери, не страшные монстры, получавшие удовольствие от крика человека. Мы, в первую очередь, люди. Обычные люди, правда, сейчас наш статус ещё больше поднялся, потому что — четверо детей. Правда, материальную разницу в статусе мы не почувствуем, она на Светку пойдёт, ей же много чего надо. И все это отлично понимают. А в моём классе ей действительно лучше будет, потому что открывший пасть на мою сестру потеряет все зубы. Или я не Элька!

Я живу в счастливой семье. У меня есть самый главный человек в жизни — мама, и три сестрёнки. Две младшие и ещё одна — моего возраста. И теперь так будет всегда, потому что мы — люди. А не демоны.

Глава вторая

Светка обживается, но она пока просто ошарашена — такого в её жизни не было никогда, а у нас иногда шумно, иногда весело, а сейчас она просто в центре внимания. Младшие у меня очень чувствительные, поэтому Светку обнимают чуть ли не постоянно, я бы на её месте уже думала, куда спрятаться, а она держится, только улыбается иногда очень жалобно. Но грустить мы ей не даём, поэтому она постепенно оттаивает.

— Свет, пошли историю писать? — предлагаю я, потому что мимо опроса по классификации я как-то просквозила, но постоянно везти не может.

— Классификацию? — спрашивает она, скорчив гримасу. — Пошли, куда деваться…

— Историчка злая в последнее время, как демон, — комментирую я, на что Светка только тяжело вздыхает, потерев зад.

Поражаюсь я жестокости отдельных училок. Под Светкиным бельём выделяются рельефные полосы — значит, кто-то отметился, даже не обратив внимания на состояние ученицы. Вот как так можно? Озверели совсем взрослые в последнее время, просто озверели, да и напряжение какое-то чувствуется в воздухе. Может быть, потому что конец года? Но раньше вроде так не зверели. Что же случилось?

Усевшись за стол, мы одновременно открываем тетради, чтобы, включив лазерное перо, начать заполнять графы классификации. Вот что интересно, меня в школе давно уже не наказывали, недели три, наверное, а на Светке, судя по тому, что я вижу, просто злость срывали, потому что очень уж неприятно выглядит то, что я вижу. Но взрослые нас не послушают, поэтому дождусь маму с работы.

Интересно ещё и то, что дома ни меня, ни младших так никогда не наказывали, а мы послушные несмотря ни на что… А вот в школе — как будто желают что-то себе доказать. Хотя логичнее было бы лупить дома, но, насколько я знаю, дома почти никого из знакомых не лупят. Мама как-то сказала, что ей наши слёзы не нужны, ей нужно наше понимание. И многие взрослые со своими детьми так, поэтому школа так и пугает, иногда до дрожи. И тут не обнажение играет роль, потому что мы под юбкой все более-менее одинаковые, а сам факт того, что чужой человек делает больно.

Ладно, долго думать об этом смысла нет, по-моему, нужно делать уроки, а то буду выглядеть, как Светка, а мне это совсем не надо. Это, честно говоря, никому не надо, поэтому я тяжело вздыхаю и занимаюсь делом. Кроме истории ещё математика — ну, это легко, и языки — кому они, интересно, нужны? Вот математику я люблю: интегральные уравнения, пространства Римана, многообразия… А от звучания слова «думать» на разных языках очень болит место сидения. Бр-р-р, аж передёрнуло.

— Ой… — Светка всхлипывает, увидев задание по математике. Понятно всё.

— Не плачем, — я обнимаю её, прижимаю к себе и говорю дальше негромко: — Сестрёнка поможет, да?

— Да… — шепчет она в ответ.

Какая-то Светка неухоженная, что ли, как будто у её мамы не было на неё времени, но это неправильно и очень плохо. Зато теперь у неё есть мы. Ещё она к ласке очень тянется, даже сильнее, чем младшие после школы, что не очень обычно на самом деле. Но мне не жалко, поэтому я её глажу, успокаиваю и помогаю с заданиями.

Затем приходит мама. Дождавшись, пока она переоденется и немного передохнёт, я подхожу к самому близкому взрослому. Мама понимает, что я не просто так поговорить хочу, поэтому откладывает новости, ставя визор на паузу, и поворачивается ко мне. Не у многих, кстати, родители готовы отложить все дела ради детей, поэтому нам и тут повезло.

— Что случилось? — интересуется мама, поняв, что дело касается Светки.

— Мама, Свету сильно наказали, — объясняю я свою позицию. — Совсем недавно. Как так можно-то?

— Вот как… — задумчиво произносит наша мамочка. — Я разберусь. Позови-ка её ко мне…

— Света, иди к маме, — прошу я сестрёнку, но увидев, что плечи у неё сразу поникли, обнимаю её. — Ты что! Никто тебя ругать не будет! Не за что же!

— Ну… — она отводит взгляд, но положение её рук говорит само за себя.

Получается, её и дома наказывали. Но это же… непредставимо для меня. Наш дом — это наша крепость, самое надёжное убежище. Да и за что её наказывать? Впрочем, я всё понимаю, потому, обняв сестру, я отвожу Светку к маме. У нашей единственной взрослой в руках тюбик. Хорошо знакомый, кстати.

Мама укладывает Светку к себе на колени, отчего сестрёнка начинает плакать, но я обнимаю её и уговариваю чуть-чуть потерпеть, потому что мазь щиплется. Сестрёнка, наверное, думает, что я жестокая, но не ощутив привычного, плакать перестаёт. Она замирает, поднимает голову, глядя мне в глаза и потихоньку расслабляется, ощущая мягкие мамины руки.

— У нас дома не наказывают, — объясняю ей. — Мама сейчас попу смажет, чтобы не болело, понимаешь?

— Как… А урок? А… — Светка, похоже, лишается дара речи, а я думаю о жестокости взрослых. Хуже демонов, по-моему.

Сестрёнка весь вечер в себя прийти не может, потому что просто этого не ожидала, но мама её обнимает, гладит и объясняет, почему считает битьё попы плохой идеей. Младшие ложатся спать раньше нас, потому что уже сделали все уроки, но и они удивлены тем, что где-то есть мамы, которые могут сделать больно ребёнку просто так. В их понимании нет таких причин, за что дома может влететь, ну а подзатыльник — обычное дело.

Каждый день мы все удивляем Светку, отчего она постепенно всё больше становится нашей. Ну, членом семьи, в смысле. Это, по-моему, правильно, когда сестрёнка становится всё больше сестрёнкой, оттаивая. Теперь она не только пугается и улыбается, а уже может младших поправить, если замечает что. Хотя только словами это делает, потому что совсем не хочет драться.

— А чего ты тогда в лидеры полезла? — интересуюсь я.

— Сначала просто сдачи давала, — объясняет мне Светка. — А потом увидела, что, если не бить самой и первой, бить будут меня, а я не хочу…

Тут она права, среднее положение не займёшь — или ты, или тебя. Правда, можно просто держаться в стороне, но это часто означает изоляцию, а её никто не любит. Поэтому я Светку понимаю, раз начала бить в ответ, остановиться просто не дадут, дети — они часто злые очень, только боли и боятся. Но для моей новой сестры всё плохое закончилось, потому что в нашем классе Эльку, то есть меня, боятся. Знают, если что — не помилую.

***

Слухи какие-то странные циркулируют по школе. Чуть ли не нашествие демонов, кто-то пропал, кто-то неожиданно умер, в общем, странное что-то. Совершенно необыкновенное что-то — в плохом смысле этого слова. Та же историчка выглядит злее обычного раз в пять, отчего хочется по-маленькому просто от страха.

— Перечислите основные категории демонов, — она так зла, что не говорит, а почти шипит. Интересно, почему?

— Вывернутые, рогатые, волосатые, — стараясь не дрожать от иррационального страха, тщательно контролируя свой голос, отвечаю я.

— С-с-сидеть! — приказывает эта мымра. — Ты! Почему демонов называют «вывернутыми»?

Аля отвечает про разницу строения, при этом её голос дрожит, а глаза полны слёз. Мне не трудно представить, что сейчас произойдёт, но историчка не вызывает её к столу, а только очень зло смотрит, сжимая кулаки. Это странно, за неуверенность ответа она обычно наказывает, а тут только злится. Что произошло?

После уроков мы делимся впечатлениями сначала в классе, а потом и между параллелями. Все настолько напуганы учителями, что никто не дерётся. Не до подтверждения социального уровня сейчас. Учительницы стали злее раз в пять, пугают до икоты, но никого не наказывают, просто совсем никого, насколько мне удаётся выяснить. Им запретили доставлять ученицам боль, и они решили компенсировать страхом?

Младшие с визгом кидаются ко мне и Светке. Они напуганы даже больше нас, отчего просто ревут у нас на руках. Диана повисает на мне, а Маришка — на Светке. Переглянувшись, мы на руках несём их домой, а малышки просто ревут в три ручья. Что происходит при этом, совершенно непонятно, но мне впервые за много лет просто страшно идти в школу.

Дома осматриваю обеих младших. Их точно не наказывали, но трусики мокрые, значит, просто очень сильно напугали моих маленьких. Осознавая это, чувствую желание передушить училок, но понимаю, что ничего не сделаю. Малышки всё не успокаиваются, поэтому мы со Светкой переодеваем их, поим тёплым какао со сладкими палочками, обнимаем и много гладим. Как раз к приходу мамы чуть успокаиваются.

— Что произошло в школе? — строго спрашивает мама, видя, как мы вдвоём успокаиваем младших.

— Училки озверели, — объясняю я. — Никого сегодня не наказали, но напугали так… И нас напугали, и младших. Я не понимаю, что происходят, но от такого страха они же и заболеть могут?

— Так! — негромко, но зло произносит мама. — Света, с Дианой и Маришей справишься?

— Справлюсь, мама, — кивает сестра, но логичный вопрос не задаёт.

— Элька, за мной! — приказывает мама, двигаясь к выходу.

Я буквально впрыгиваю в юбку, натягиваю и пиджак, понимая — мы идём в школу. Мамочка очень не любит, когда нас обижают, поэтому кому-то сейчас будет грустно. Ну, они сами виноваты, зачем нас так сегодня пугали? Лучше бы били, это хоть как-то знакомо, хоть и больно, но не так страшно, а тут…

— Пока идём, рассказывай подробно, — приказывает мамочка. — Как можно подробнее.

— Да, мамочка, — киваю я, шагая рядом. — Сегодня все училки очень злые. Историчка, казалось, хотела вообще убить, мы все как представили… Но никого не наказывали, у младших то же самое.

— При этом все были злые и сильно пугали? — интересуется мама.

— Да, мамочка, — подтверждаю я, вздыхая. — Младших даже переодевать пришлось.

— Вот как… — судя по маминому голосу, учителей сейчас самих накажут.

Стоит нам подойти к школе, и я вижу — мы не одни. Тут, наверное, все мамы собрались, особенно детей младших классов, так их много. Кто-то возмущён, кто-то задумчив, а кто-то, как наша мама — в ярости. Мама подходит к ним поближе, а мне боязно немного, но не оставлять же её одну. И я ловлю краем уха разные разговоры.

— Говорят, дальняя станция возмущения засекла…

— Энергия… Повсюду энергия…

— Вот придурки! Думают, что…

— Уважаемые матери! — на пороге появляется директор школы, немного даже испуганная. — Оставьте детей и пойдёмте со мной…

— Так, иди домой, — распоряжается мама. — Я вернусь и всё расскажу, хорошо?

— Хорошо, мамочка, — киваю я, направляясь домой.

Как ни странно, младшие дом не разнесли. Интересно, что такое происходит, что директриса испугалась? Может, боится того, что мамы вполне способны ей самой выдать по первое число? Не знаю, но у меня какое-то странное предчувствие. Очень странное, правда… Но я надеюсь, что всё будет хорошо. Вот вернётся мама и расскажет, что всё хорошо и пугаться не надо. Должно же быть простое объяснение!

— Что там? — интересуется Светка, увидев, что я вернулась одна.

— Большая толпа, — хмыкаю в ответ. — Директриса вывалилась, посмотрим, что расскажет. Мама нас проинформирует, наверное.

— В той части, что нас касается, — цитирует сестрёнка, и мы не очень весело смеёмся.

— Давай младших покормим? — предлагаю я, на что Светка кивает.

Надо ли завтра в школу, нет ли — неизвестно, а младшим нужно выспаться. Им и так трудно будет заснуть после сегодняшнего. Даже и не знаю, может, их с нами положить? Ну, чтобы ночью не бегать, кошмары же наверняка будут, как у Светки в первые дни. Решаю, что посмотрю, как они себя за ужином поведут, и подумаю. А пока я разогреваю для них кашу, чтобы малышки могли спокойно поесть. Каша мягкая, очень вкусная, я её ещё подслащу, тогда совсем хорошо будет.

Действительно, девочки кушают хорошо. Вот в разгар ужина возвращается очень задумчивая мама. Она садится рядом и обнимает нас всех, а у меня ёкает сердце от нехорошего предчувствия. Мамочка некоторое время молчит, младшие даже есть перестают, замерев и глядя на неё, а потом мама вздыхает.

— Истончается ткань Барьера, — сообщает она наконец. — Кто-то подсчитал, что от детского страдания истончение происходит быстрее, поэтому и запретили наказания в школе. Вы побудете пару дней дома, чтобы успокоиться, а потом посмотрим.

Барьер отделяет мир людей от мира демонов. Поставленный лет двести назад, он не позволяет вывернутым явиться к нам, чтобы вновь поработить людей. Если ткань барьера сильно истончится, то они могут попасть к нам сюда, и тогда наступит конец света. Злые демоны будут убивать и насаживать на свою вывернутость всех. Значит, получается, мы в шаге от конца света? Ой, мамочка, как страшно-то! Просто жутко становится от мысли о том, что Барьер может пасть. Может, пронесёт?

Глава третья

Наказания действительно исчезают, а с ними постепенно сходит на нет и страх, но вот учителки явно чего-то боятся. С каждым днём они боятся всё сильнее, и мы это, конечно, чувствуем. Новости до нас не доходят, но, глядя на то, какой напряжённой возвращается с работы мама, я понимаю — всё непросто. При этом, конечно, стараюсь успокоить и младших, и Светку. А ещё мне начинают сниться кошмары.

Почти каждую ночь мне снится один и тот же сон — страшный демон, выглядящий, как историчка, вывернутая наизнанку, скалясь своими страшными клыками, хватает Диану и Маришку, чтобы впиться в них зубами. Это настолько страшно, что я просто подскакиваю на кровати, не в силах выдержать этот сон. Мне кажется, что Барьер уже пал, и жуткие вывернутые идут к нам.

Мамочка успокаивает меня, давая какое-то лекарство, от которого я сплю спокойнее, конечно, но напряжение растёт, и я его чувствую. Ничего не могу поделать с собой, ощущение беды всё сильнее. Но пока вроде бы всё спокойно. Поэтому утром я собираюсь в школу, уже не опасаясь за свою филейную часть. Только кажется мне, что пара недель не зачеркнёт столетие слёз, но это мнение я держу при себе, потому что — кто знает…

— Слышали? Всех космонавтов отозвали, — слышу я разговор двух наших кумушек. Они собирают слухи, зачастую выдавая их за информацию, поэтому верить им можно только ограниченно.

— Говорят, корабли вышли к Барьеру, — раздаётся другой голос. А вот это серьёзно, Зара языком трепать не любит.

— Демоны прорвутся? — интересуется Светка у меня, как будто я знаю всё на свете.

— Ну что ты! Конечно, нет, — улыбаюсь я ей, держа себя в руках из последних сил.

— Сегодня мы поговорим о том, что нужно делать в случае внезапного нападения, — вместо истории к нам приходит завуч. — Вы запомните всё, что я вам скажу.

Угроза в её голосе такая, что всё и так становится понятно. Попробуем только не запомнить — пожалеем, что на свет родились. Поэтому мы внимательно слушаем лекцию о поселковом убежище, куда и как бежать, какой сигнал служит для общей эвакуации, а какой — только предупреждает. Я слушаю завуча, понимая — всё очень-очень плохо, трудно было бы не понять…

— Тренировки будут проходить три раза в неделю, — говорит она нам на прощанье.

Стоит только ей выйти, как в классе поднимается жуткий галдёж — все начинают делиться мнениями по поводу услышанного. Те школьницы, у кого родители во Флоте или Полиции, подтверждают слух об отзыве всех. Значит, можно считать, что Барьер доживает последние дни или даже часы. Вопрос в том, почему его нельзя починить, но нам никто на него не ответит. Сдаётся мне, что Барьер не мы устанавливали, а кто-то другой, которого сейчас уже нет, поэтому и нельзя починить — никто не знает, как именно.

— Что делать будем? — интересуется Светка у меня, как будто я — заместитель мамы.

— Что сказано, — вздыхаю я в ответ. — Главное, чтобы младшие целы были. Кто-то из нас двоих будет их домой провожать, чтобы, если что…

— Чтобы не запаниковали, — кивает сестрёнка, знающая, что я её прикрою перед училками, если что.

Но я думаю, у училок какое-то подобие мозгов всё-таки есть, поэтому логично, что после таких новостей мы будем провожать младших. Переглянувшись, отправляемся на следующий урок, но даже математика в голову не лезет. Ничто не лезет в голову, совершенно. Все мы понимаем: такие инструктажи не к добру. И как ни странно, учителки понимают, что нам совсем не до уроков, не орут и не пугают.

Математичка просто прерывает урок, смотрит, кажется, на каждую из нас долгим взглядом, вздыхает и садится за стол. Она некоторое время смотрит в окно, о чём-то думая, а затем поворачивается к нам. Мы сидим за партами тихо, овоид класса будто наполнен этой тишиной. Так же тихо помаргивают на стенах портреты знаменитостей, формулы-подсказки…

— Мне тоже страшно, — признается учителка. — Даже очень страшно, потому что демоны — это конец всего сущего. Но если у вас есть шанс выжить даже в рабстве, то у меня такого шанса нет, и я знаю это.

— Почему это? — удивляется одна из учениц — Алька, по-моему.

— Потому что я никогда не склонюсь перед демоном, — отвечает она нам. — А вас можно заставить, напугать, пригрозить…

— Как заставить? — не понимаю я.

— Например, болью, — отвечает мне математичка. — Или угрозой твоим младшим… Подумай.

Я задумываюсь и понимаю: она права, за младших я что угодно сделаю. Просто за одну призрачную надежду их спасти. Не хочу оказаться перед таким выбором. Просто не хочу. Но когда я почти впадаю в панику, резко и тревожно гудит сирена. Она набирает силу, отчего я подскакиваю на месте, а потом бегу в сторону корпуса младших. Мне наплевать на все инструкции, я бегу к ним, ещё не сообразив, что тревога вряд ли настоящая.

Я успеваю, потому что Дианка и Маришка тоже наплевали на всё, что им говорили, побежав к нам. Я подхватываю на руки Маришку, рядом Светка делает то же самое с Дианкой, и мы быстро-быстро бежим в убежище, чтобы буквально влететь в него промеж закрывающихся дверей.

В убежище я впервые, но ничего примечательного в нём нет — квадратные ячейки от пола до потолка, серые стены, широкая дверь санитарных удобств, и всё. На двери удобств — пиктограмма с писающим ребёнком, чтобы не перепутали. На середину убежища выходит директриса, смотрит на нас как-то слишком уж предвкушающе, после чего начинает пугать. Она говорит о том, что здесь должна быть полная тишина и покой, потому что здесь такие стены, изолирующие. Ну и ещё рассказывает о том, что тут наказывать можно, что учителки с удовольствием и проделают, если… Я сначала пугаюсь, но потом задумываюсь.

Если бы у них действительно была такая возможность, то они не отменяли бы наказания, а просто водили провинившихся сюда. Значит, или нас пугают, или у них появилась сейчас какая-то новая возможность. Но я всё же думаю, что нас просто запугивают, и всё. Непохоже, чтобы у них была такая возможность. Зачем это нужно, мне вполне понятно, но, конечно, неприятно…

Из убежища нас выпускают часа через три. Младшие уже очень голодные, а я задумываюсь. Мне очень не нравится всё, что происходит, потому что напоминает просто панику, а паниковать я не люблю, особенно толпой. Значит, нужно иметь с собой еду для младших, раз учителки об этом не думают. Ну и ещё игрушки какие-нибудь, чтобы было малышкам чем заняться, и они не боялись. Да, так и сделаю!

***

Светка давно уже увела младших домой, а я всё отдуваюсь. Опрос у нас по строению мира, поэтому на отсутствие сестрёнки, конечно, порычали, но не сильно. Мы уже привыкли и к тревогам, и к тому, что все нервничают. Хотя именно нервничать люди почти прекратили, потому что человек привыкает ко всему. Вот и я привыкла, и мама, кажется, тоже.

Новостей в последнее время нет, только отчего-то всё тревожнее спать и мне, и малышам. Они всё чаще спят с нами, потому что сны нехорошие у всех, как предчувствие какое-то. Но пока вроде всё спокойно, нет ни плохих, ни хороших новостей, кроме побледневшего серпа Луны-2. Но мало ли отчего он побледнел? По крайней мере, я себя в этом убеждаю, хоть и готова к сегодняшнему опросу. На небе как раз сверкает его тема.

— Итак? — выразительно смотрит на меня учителка.

— Луна-два есть отражение Луны в зеркале Барьера, — заученно рассказываю я. — Фактически она служит индикатором состоя… — именно в этот момент я бросаю взгляд в окно, где на ясном дневном небе видимый мне серп Луны-2 исчезает прямо на глазах.

— Что же ты замолчала? — едко спрашивает меня учителка, а я пытаюсь осознать увиденное, что мне даже не сразу удаётся.

Но в следующее мгновение меня охватывает паника, я резко срываюсь с места, не слушая окрика, ведь исчезновение Луны-2 означает падение Барьера. Я всей душой чувствую, что мама и сестрёнки в опасности, потому со всех ног бегу домой. Я бегу, а вокруг нарастает звук сирены, но я не слушаю его. Мамочка уже должна быть дома, я успею, я должна!

Именно в этот самый момент раздаётся странный звук: «Вжух!», за ним ещё один такой же, и ещё один. Краем глаза я замечаю, что дома слева и справа просто исчезают, но я искренне надеюсь, что мамочка и сестрёнки успели убежать. Я почти взлетаю на наш холм, но… Нашего дома нет! Даже травы нет вокруг него, просто голая скала.

Не понимая, что произошло, на негнущихся ногах я подхожу к ровному скальному кругу, и тут до меня доходит: раз я не встретила мамочку и сестрёнок, значит, они оставались дома. Они оставались…. А дома нет, только скала… Значит, их тоже больше нет?! Я падаю на колени в самом центре этого круга и просто кричу от боли. Мамочка… Светка… Дианка… Маришка… Их больше нет?!

Не помню, что происходит потом. Отрывочные картины — чьи-то руки, госпиталь, судя по обилию людей в форме — флотский, какие-то уколы… Я бьюсь от боли внутри себя самой, не в силах осознать и пережить свою потерю. Но ведь тел я не видела, может быть, они живы? Именно эта мысль придаёт мне сил. Я медленно беру себя в руки, очень медленно, но, видимо, судьбе угодно меня бить о камни плохих новостей.

— Уцелело не более десятка человек, — слышу я чей-то голос. — Судьба остальных неизвестна.

Это значит, что школу накрыло тоже, не помогло, значит, убежище. Разговор отдаляется, а я пытаюсь понять, как такое стало возможно. Это, наверное, непредставимо, но я попробую. Вывернутые прорвались сквозь Барьер, решив забрать в рабство всех людей. Или даже съесть. Чтобы никого больше не было, а только вывернутые. Наверное, так… Но если в рабство, то они живы? Почему, ну почему я не успела?! Я должна была быть с ними! С ними там!

Это очень страшно — не знать, живы ли самые близкие люди. Очень, просто запредельно страшно, потому что… Это невозможно пережить, невозможно принять, просто невозможно, и всё!

— Ты уже можешь вставать, — говорит мне усталая целительница. — Пойдём, с тобой хотят поговорить.

— Хорошо, — внутри загорается робкая надежда, хотя на что я надеюсь?..

Я встаю, натягиваю на себя поданный мне комбинезон и иду, куда сказали. Мне кажется, из меня вынули какой-то стержень и выпустили весь воздух, потому что сил двигаться как-то очень мало. Мы идём по тускло освещённым серым коридорам, навстречу попадаются какие-то люди в форме, но я не смотрю на них, у меня просто нет сил.

— Великая, — обращается к кому-то целительница, — вот, последняя. Элькой зовут.

— Элька, подойди ко мне, — слышу я властный голос.

Подняв голову и делая шаг, я осматриваюсь. Вокруг меня — круглый зал с серебристыми стенами, сплошь в каких-то огоньках. Прямо напротив меня стоит та, кого назвали Великой — высокая особь с серебряными волосами и зелёными глазами. Чуть поодаль я замечаю диван, занятый двумя такими же, как я — школьницами на вид, но я их не знаю, возможно, на класс ниже или даже выпускницы… Они просто смотрят перед собой остановившимися глазами и ничего не говорят.

Но эту особь явно не зря называют именно Великой. Она просто с ходу начинает рассказывать нам историю Барьера, и эта история отличается от известной мне. Оказывается, демоны не передохли, всё случилось иначе: люди решили освободиться от демонов и построили отражение мира, в который и убежали, отгородившись Барьером. Но сейчас Барьер пропал, потому миры могут слиться, отчего у нас и нет выбора… Правда, про выбор я не поняла, но, думаю, этого и не надо.

— Мы пошлём вас по реке времени на сто лет назад, — сообщает мне Великая. — Вы донесёте нашу весть, отчего будут приняты меры, и Барьер не будет разрушен, а подлые демоны посрамлены.

— А почему нас? — удивляюсь я, но потом понимаю, почему — у нас больше никого нет, поэтому нас и не жалко.

Нашего согласия никто не спрашивает, нас просто ставят в известность. Спасибо, хоть не отправляют с нуля, а сначала рассказывают и показывают всё, что было сотню лет назад. Нас троих учат, при этом наказания следуют за любую, даже самую малую ошибку, отчего скоро я просто боюсь сделать что-то не так.

Кажется, те, кто должен нас подготовить, хотят сделать это как можно быстрее, поэтому не дают понимания, а просто вбивают в наши головы последовательность действий. Именно вбивают — до автоматизма, хотя я уже визжу от одного вида инструктора — так мне страшно. Просто невероятно жутко мне… Моника и Берта — так зовут других девочек — реагируют похоже, а спим мы втроём, обнявшись, потому что инструктора боимся намного сильнее всех демонов, вместе взятых.

— Вот и закончилось время подготовки, — однажды сообщает нам инструктор. — Сейчас вы получите последние напутствия и отправитесь на планету, чтобы выполнить ваше предназначение! Помните: вы — все, кто у нас есть, и если у вас не выйдет, человечество обречено!

Последними напутствиями ожидаемо оказываются именно настолько болезненные «внушения», что мы ничего от боли не соображаем. Я не понимаю, как оказываюсь в космическом челноке, как он идёт на посадку, а потом… Какой-то очередной зал, полный людей, меня вытряхивают из одежды, буквально срывая её, но мне уже всё равно, затем укладывают в какую-то ванну, но, когда злобно улыбающаяся особь нажимает синюю кнопку на стене, я слышу крик:

— Демоны! Демоны! — в этот момент всё вокруг вспыхивает нестерпимо ярким светом.

Мне становится ещё больнее. Эта боль заполняет всё вокруг, она проникает в каждую клеточку моего тела, я бьюсь, кажется, крича изо всех сил, но меня никто не слышит. Дверь в зал падает, и за ней обнаруживается настоящий демон с железными, отливающими серебром, руками. Он с лязганьем входит в этот самый зал, но в этот момент какая-то сила подхватывает меня и… всё исчезает в бешено вертящемся вихре.

Глава четвёртая

Звуки возвращаются как-то мгновенно, а с ними и боль, которая всё ещё рвёт моё тело. Прямо надо мной ревёт сирена, предупреждая о демонах — значит, ничего не получилось? Меня качает и слегка подбрасывает, я чувствую что-то во рту, а ещё… нет, больно, просто больно, и всё. Прямо надо мной слышится какой-то очень грубый голос, какой у исторички был, когда она на нас полчаса орала.

— Такоцубо в двенадцать лет — это не смешно, — непонятно говорит особь.

— Затравили девочку, — слышится в ответ, наверное, человеческий голос. — Считай, убили её в школе…

С огромным трудом я приоткрываю глаза, но вижу только что-то страшное, не осознавая пока, что именно вижу. Человеческая ладонь появляется и исчезает, после чего всё перед глазами гаснет. Если сирена, то я оказалась чуть раньше? Может быть, мама жива? И сестрёнки? Тогда мне надо проснуться! Очень срочно надо! Надо!

Я открываю глаза. Передо мной всё белое, слева что-то пищит, тонко так, противно, но никого нет. Я лежу на чём-то мягком, но глаза фокусируются плохо, поэтому я вижу размытые очертания предметов. На лице есть что-то, откуда дует ветер, явно помогая мне дышать. Что произошло со мной? Что случилось?

Я не могу сфокусировать взгляд, но боли уже нет, только дышится как-то не очень. Не как после наказания, а… даже сравнить не с чем. Но сирена не ревет, поэтому я не боюсь. Пугает меня тот факт, что я двинуться не могу, как будто меня привязали. А, может быть, я попала к демонам, и действительно привязали?

— Ну, как тут поживает моя пациентка? — слышу я какой-то слишком низкий голос, почти рычание.

Я пытаюсь проморгаться, чтобы увидеть говорящего, но вижу только что-то нежно-голубое, медленно приближающееся ко мне. Неизвестная особь что-то ещё рычит и вдруг появляется передо мной. Прямо как на картинке в учебнике — передо мной стоит демон! Демон-потрошитель! Вот почему я привязана! Он меня сейчас…

Последнее, что я слышу — ставший совершенно истошным писк, после чего становится холодно и всё вокруг гаснет. Я плыву в чёрной жиже, а откуда-то издали мне машут руками мамочка и сестрёнки. Я так хочу к ним, так желаю, даже стараюсь сама грести, чтобы поскорее попасть к ним. Но что-то будто останавливает меня, опять заставляя всплывать, и это так обидно!

— Не умирай, пожалуйста, — слышу я нормальный человеческий голос, отчего, конечно, не пугаюсь.

Незнакомая особь очень просит меня не умирать, поэтому я просто приоткрываю глаза, чтобы увидеть её. Рядом со мной обнаруживается нормальная такая, только необычно одетая особь. Она будто бы демона раздела, потому что у неё такие же одежды, но, может быть, она из рабынь? Или убила демона и взяла его одежду, потому что рабынь держали голыми, чтобы их было удобнее мучить.

— Вот так, молодец, — улыбается она мне, очень ласково разговаривая, как с маленькой. — Меня зовут доктор Сизова, а тебя Леной. Ты пока не можешь ещё разговаривать, потому что недавно умирала, но скоро всё будет хорошо, надо только потерпеть, согласна?

Я киваю, потому что особого выбора у меня нет. У демонов я или у людей — я не очень хорошо понимаю, но сделать точно ничего не могу, поэтому остаётся только покориться судьбе. Вот только покоряться я не хочу. Я хочу узнать, где я, что произошло и как найти мамочку и сестричек, а остальное меня не волнует. Хотя, если у них получилось отправить меня назад по реке времени, тогда нужно предупредить о детском страдании и его влиянии на Барьер.

— Ничего не бойся, — говорит эта… целительница, наверное. Я читала, что раньше целителей докторами называли, вроде бы. — Всё плохое уже закончилось.

Интересно, зачем она врёт? Она хочет сделать мне что-то плохое и поэтому лжёт прямо в глаза? Значит, этой Сизовой верить нельзя. Просто совсем нельзя… А что можно? Не знаю… Просто надо запомнить, а потом выяснить всё-таки, где я нахожусь, потому что язык, на котором мы говорим, не похож на Всеобщий, хотя что-то знакомое в нём есть, только нужно вспомнить, что именно. Я вспомню, обязательно, и тогда… А что тогда? Что это мне даст?

Утомившись от собственных мыслей, я засыпаю. Мне ничего не снится, я даже не понимаю, что сплю, но просыпаюсь внезапно — от того, что со мной что-то делают. Ощутив чьи-то руки на своём теле, я открываю глаза только чтобы увидеть сразу двоих демонов, кажется, даже кричу, а потом уже ничего не помню. Наверное, я у демонов, поэтому меня и хотела обмануть та целительница. Но раз я у демонов, то я или рабыня, или еда. Надо бы выяснить, кто именно я, чтобы знать, к чему готовиться.

— И вот такая реакция на мужчин? — слышу я сквозь сон, сразу же просыпаясь, потому что получаю доказательства своим мыслям, историю я совсем недавно сдавала.

— Да, профессор, — отвечает ему человеческий голос, наверное, рабыни. — Вплоть до остановки, гинекология факт как минимум попытки подтверждает.

— Дожили, — грубый низкий голос пугает неимоверно, но я делаю вид, что ещё сплю, стараясь получить побольше информации. — Сиделок приставьте, занимайтесь сами и проследите, чтобы мужчин не было.

— Хорошо, профессор, — произносит эта рабыня. — Сейчас важно восстановить сердце, а потом посмотрим. Известно, что именно произошло?

Голоса отдаляются, а я пытаюсь осознать и классифицировать то, что сейчас услышала. Узнав, что я боюсь таких, как он, демон приказал заботиться обо мне рабыням, что логично. Значит, пока он меня есть не будет, а сделает своей рабыней. Или не своей, а подарит кому-нибудь. Если буду рабыней, может быть, сумею узнать мамину судьбу? И сестрёнок? Значит, надо делать вид, что покорна… Решено, буду изображать покорную столько, сколько будет нужно, потому что, если меня съедят, то я так и не узнаю судьбу моих самых близких людей.

— Замучили девочку, — слышу я человеческий голос, а затем моей головы касается рука, отчего я вздрагиваю и раскрываю глаза пошире.

Рядом со мной сидит какая-то сморщенная особь с седыми волосами, одетая в белое. Я таких и не видела ни разу. Это то, что бывает после того, как съедают? Или другой вид? Особь смотрит на меня ласково, как мама, и гладит по голове, говоря совершенно непонятные вещи… Правда, здесь все говорят непонятные вещи, что вполне объяснимо, ведь демоны же кругом…

***

Здесь меня называют Леной. Это, наверное, хорошо, что демоны не знают моего настоящего имени. Помню, рассказывали, что если демон знает твоё имя, то становишься послушной. Но я и так послушная, потому что нужно быть покорной, тогда, может быть, не съедят. Меня переворачивают, щупают, наверное, пытаются съедобность определить. Я только демонов близко очень пугаюсь, потому что кажется, что прямо сейчас начнут есть.

— Что нам известно о девочке? — демон с белыми волосами и какими-то прозрачными круглыми штуками на носу расспрашивает доктора Сизову обо мне.

— Психика у неё сохранена, профессор, — отвечает ему рабыня-целительница. — Пока дело не касается мужчин, но, учитывая произошедшее, это можно понять. А вот отчего такоцубо…

— Тут нам помогла милиция, — сообщает демон, отчего-то вздыхая.

Они думают, что я сплю, поэтому говорят прямо при мне, хотя обычно этого не делают, а мне интересно же. Меня называют по имени, а ещё — «девочка», но это слово мне незнакомо, спрашивать я, впрочем, не спешу. Мало ли что здесь за вопросы бывает. Именно поэтому я осторожничаю, а сейчас просто внимательно прислушиваюсь, пытаясь если не понять, то хотя бы запомнить.

— Девочка потеряла отца, — продолжает демон свой рассказ, полный незнакомых слов. — Мать сошла с ума, принявшись вымещать зло на ребёнке, совершенно забив её. Частые повторы с пожеланиями умереть создали у Леночки желание… Понятно какое. С детским домом разбирается прокуратура, как и со школой.

— Но что именно произошло? — не понимает доктор Сизова.

— Её пытались утопить в унитазе, — объясняет демон. — Затем, видимо, имело место то самое, ну а в довершение у неё на глазах разорвали единственную остававшуюся у девочки фотографию отца. Так что…

— Господи, — совершенно непонятно говорит рабыня-целитель. — Как только психика у ребёнка выдержала… Баба Вера говорит, Леночка часть слов не понимает. Могла утратить значительный кусок памяти, как считаете?

Если я правильно понимаю, эта рабыня хочет мне помочь, сообщая демону, что я могу не помнить какого-то прошлого. Наверное, меня считают просто заболевшей рабыней, но почему-то не убивают. Наверное, у них не принято разбазаривать мясо, даже больное. Но нужно подтверждать идею о том, что я забыла. Тогда, наверное, можно будет спрашивать, и ничего за это не будет? Надо будет аккуратно у сморщенной рабыни поинтересоваться.

Очень странное на самом деле отношение ко мне. Меня лечат, рассказывают о том, что теперь всё будет в порядке, но какое «в порядке» может быть у рабынь? Вот и мне странно. Только страх перед демонами я побороть пока не могу, хоть и очень стараюсь. Они выглядят почти как люди, отчего становится ещё страшнее, а я совсем одна… Конечно, если у меня будет хоть какая-то минимальная свобода, я поищу мамочку и сестрёнок, но это только если будет, в чём я очень не уверена.

Постепенно мне разрешают двигаться, ну, в кровати — поднимать и опускать руки, поворачиваться, даже в туалет ходить, правда, на горшок, но это уже что-то. Значит, меня учат, как маленькую — сначала на горшок, потом и самой разрешат. Наверное, ждут, пока я к демонам привыкну и перестану их бояться. А если не привыкну, тогда, наверное, съедят. Есть у меня такое ощущение. Потому что кому нужна рабыня, которая настолько сильно хозяев боится?

Но вот как сделать так, чтобы я не боялась демонов? Они же страшные, жуткие, могут распотрошить меня… Как бы узнать, что со мной будут делать? Должен же у них быть план?

— Ну, как ты тут? — сморщенная рабыня зовётся бабой Верой, она меня почему-то любит, совершенно непонятно, за что. Может быть, потому что она — человек, а не демон?

— Я хорошо… наверное, — осторожно отвечаю ей, затем задумываюсь ещё раз и решаюсь: — А что со мной будет? Ну, после того, как… как вылечат?

— Ну, что будет… — она задумывается, и мне кажется, что это хороший признак — не заученно отвечает, значит, может быть, и правду скажет. — Найдут тебе семью, наверное, будешь учиться в школе, а там и вырастешь, своей дорогой пойдёшь.

— И мне позволят? — удивляюсь я, потому что как-то слишком фантастично это звучит.

— А отчего ж нет? — улыбается она мне, потянувшись, чтобы погладить. — Этот мир твой, и жизнь твоя.

— Значит, меня не будут… убивать? — я почему-то не могу произнести слово «есть», поэтому выражаюсь более широко, хотя знаю, что она меня поняла.

— Тебя не будут убивать, принуждать и делать то, что делали, — баба Вера так уверенно это говорит, что заставляет задуматься.

Допустим, она говорит правду, — это значит, что демоны не сразу используют рабынь, как нам на уроках говорили, а чуть погодя, давая погулять по миру, чтобы они могли потом ещё больше страдать в неволе. Но тогда это шанс найти маму и сестрёнок! Значит, если это правда… Стоп! А что значит «найдут семью»?

— А что значит «найдут семью»? — интересуюсь я, потому что вряд ли семья у демонов — то же самое, что у людей. Поэтому мне интересно — это демонская семья будет или человеческая?

— Тебе найдут людей, которые будут тебя любить, — объясняет мне баба Вера. — Маму и папу, как у всех…

— А что такое «папа»? — удивляюсь я, потому что такого слова не знаю.

А она смотрит на меня, почему-то всхлипывает, но не отвечает, просто обнимает и гладит по голове. Видимо, то, что я спросила — это нельзя спрашивать. Но баба Вера не наказывает меня, а обнимает, гладит по голове, что, кстати, очень приятно, и говорит, что всё будет хорошо. Теперь я понимаю, почему мне часто говорят такие вещи — это так успокаивают, чтобы я не готовилась к смерти, а побыла наивной дурочкой ещё немного. Ну, пока на стол не подадут. Интересно, когда демоны едят, они прямо сырое мясо глотают или готовят как-нибудь?

Кажется, у меня сейчас появится возможность это узнать, потому что появляются два демона, которые без слов начинают двигать кровать. Я вижу их, мне становится очень страшно, ведь демонов аж двое, значит…

— Куда вы её? — восклицает баба Вера. — Её ещё нельзя!

— Сказано на эм-эс-ка-тэ! — непонятно объясняет один из демонов. — Поехали!

— Да я!.. Я доктору скажу! — сморщенная рабыня возмущена, она куда-то убегает, а меня везут в мой последний путь.

Вот и заканчивается моя жизнь, зря меня пыталась успокоить баба Вера, потому что два демона сразу — они меня не помилуют. Значит, не найду я ни мамочку, ни сестрёнок, пусть им будет хорошо, где бы они ни были. Мне становится холодно, но я не обращаю на это внимания, успев увидеть демонский стол. Большая тёмная труба и узкий стол, на который меня перекладывают, как есть. Наверное, в трубе меня поджарят, поэтому одежду не снимают.

Говорят, что огонь — это очень больно. Сейчас у меня будет возможность это узна…

Глава пятая

В мои уши ввинчивается равномерный «бип» уже знакомой мне тональности. Получается, меня не зажарили, и я опять во власти демонов. Что со мной будет теперь? Я же как-то помешала тому, что со мной хотели сделать? Голова какая-то мутная, мыслей нет, и я… я почти ничего не помню, какие-то смутные образы. Только знаю, что меня должны убить, а почему — не помню.

Постепенно память проясняется. Меня зовут Элькой, но демоны называют Леной, потому что не знают моего имени. Меня хотели съесть, даже на стол положили, но, похоже, передумали. Как вариант — им нужно, чтобы я в это время не спала и посильнее мучилась, а то им неинтересно. А ещё мне нужно найти мамочку и сестрёнок, очень-очень нужно. Но как я найду мамочку и сестрёнок, если меня съедят? Надо спросить, когда будут есть, может быть, у меня ещё будет время?

— Очнулась, похоже, — слышу я голос доктора Сизовой, это местная рабыня-целитель. — Не умирай, Леночка, это плохая мысль.

— А меня опять будут есть? — интересуюсь я шёпотом, потому что громко почему-то не могу.

— Ты думала, тебя съесть собираются? — удивляется она, судя по голосу, потому что глаз я не открываю.

Страшно мне глаза открывать, потому что кажется — открою, а вокруг зелень, салаты, приправы всякие. Может быть, демоны просто ждут, когда я проснусь, чтобы начать есть? Не хочу такой смерти… Но отвечать надо.

— Меня же на стол положили, и там такое чёрное было, — объясняю я, как понимаю этот процесс.

— Ох… — вздыхает целительница. — Опять шуточки шутили, ну, я им! — непонятно говорит она. — Никто тебя есть не будет, ты невкусная. Тебя будут лечить, а потом отпустят.

— И я смогу найти мамочку и сестрёнок? — вырывается у меня, я осекаюсь, но уже поздно — я себя выдала.

— Маму и сестрёнок? — очень сильно удивляется доктор Сизова. — Ты всех найдёшь, обязательно, — говорит она мне, но потом быстро уходит.

Ой, какая я дура! Я же себя выдала! Что теперь будет? Хотя рабыня-целительница говорит, что я невкусная, значит, что-то сделать можно. Я открываю глаза, обнаружив себя на кровати в белой комнате. Меня действительно не едят, поэтому на душе становится спокойнее. С другой стороны, ну выдала я себя, и что теперь? Может быть, демоны даже поместят меня к мамочке? Ну, чтобы мы все были в одном месте… Почему-то хочется верить в хорошее.

— Вот, коллега, — слышу я голос доктора Сизовой. — У неё же нет никого, но…

— Она у тебя минимум дважды останавливалась, — вторит ей другой голос, но тоже человеческий, а не демонский. — Баба Вера говорит, забыла даже понятие отца, так что галлюцинации, в которые ребёнок верит, вполне возможны. Но в детский дом её нельзя… Вот что…

Голоса отдаляются, я же пытаюсь осознать услышанное, но не могу — оно просто не имеет для меня смысла. Я почти ни слова не понимаю из того, что говорят вокруг меня. Наверное, это не для меня говорят, поэтому я не понимаю, зато осознаю, что стала меньше. Я теперь, как Дианка, наверное, только у меня нет старшей сестры… Только бы они выжили… Только бы всё с ними было хорошо!

Я лежу и думаю о том, что будет. Есть меня не будут, если целительница не врёт, значит, найдут другое применение. А какое мне можно найти применение? Я не знаю, а в учебниках об этом было мало написано, что-то о тыкалке, но я уже и не помню. Это, скорей всего, будет больно, возможно, ещё и стыдно, но стыдиться мне уже нечего, потому что меня, похоже, тоже в рабыни возьмут. Будут заставлять работать и наказывать каждый день. Ну, так в учебнике написано. Значит, мне нужно быть покорной, чтобы получить немного самостоятельности. Смогу ли я быть покорной?

Это самый сложный вопрос, потому что непонятный. Надо подумать, что это значит… Выполнять все приказы, наверное. Ещё — не задавать вопросов. Можно ли будет кричать, когда будут делать больно? А они будут, потому что это демоны. Не сойду ли я с ума, вот в чём вопрос… Впрочем, может быть, я уже сошла, и теперь мне всё только кажется — и демоны, и целительница?

— Ну-ка, давай покушаем, — это баба Вера, я узнаю её по голосу. — Сейчас я тебя усажу, и ты будешь открывать ротик.

— Это будет больно? — интересуюсь я, чтобы знать, к чему готовиться.

— Больно не будет, — вздыхает сморщенная рабыня. — Ты поешь, потом придёт профессор. Ты полежишь с закрытыми глазами, чтобы не пугаться, хорошо?

— Я постараюсь больше не пугаться демонов, — обещаю ей, на что баба Вера меня гладит.

— Демоны… После того, что с тобой сделали, действительно демоны, — кивает она. — Обязательно говори, когда что-то болит! — строго добавляет она, будто что-то вспомнив. У неё такое лицо делается, так что видно же, что вспоминает.

Баба Вера принимается меня кормить. С ложечки кормит, хотя еда невкусная — в ней совсем нет соли, но я принимаю это. Я же у демонов, еда и должна быть невкусной, чтобы я осознавала своё положение. Всё хорошее в моей жизни закончилось, когда исчез наш дом с мамой и сестрёнками. Больше ничего хорошего быть не может, потому что это же демоны.

Я понимаю — нужно готовиться к боли, нужно о ней говорить, потому что как же они проверят, чувствую ли я её? Значит, демоны мысли не читают, а когда меня мучить будут, то заставят говорить, когда и где больно, чтобы я, наверное, равномерно мучилась. Даже любопытно немного, как демоны мучают. Мысли перескакивают на сестрёнок. Младших я, наверное, не увижу уже, потому что они же маленькие, их или съели уже, или замучают первыми… От этой мысли хочется горько плакать, но я не успеваю, потому что засыпаю. Только очень быстро — просто свет выключается, и всё. Я плыву в темноте, и вдруг вижу мамочку и сестрёнок, они опять мне машут, но мамочка какая-то очень сердитая, она грозит мне пальцем и смотрит так, что у меня даже руки дёргаются. Я сделала что-то плохое?

— Очень нестабильное состояние, профессор, — слышу я сквозь этот самый сон. — Санитары дошутились, теперь ребёнок думает, что все вокруг — демоны, а её хотят съесть.

— Выглядело бы дурной шуткой… — вздыхает рычливый знакомый голос. — Я посоветуюсь с коллегами. Пусть Вера Ильинична расспросит ребёнка о деталях того, что ей привиделось.