Бесплатный фрагмент - Голос — больше половины любви

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1. Что находится по ту сторону смерти?

Внезапно обнажённые деревья и пожухлая трава в начале сентября свидетельствовали только об одном: надвигались холода, совсем скоро природа на какое-то время умрёт, и это необратимо. Норвежская осень напоминала шаркающего больными ногами старика, одетого в поношенный серый твидовый костюм и башмаки со стоптанными каблуками. Высокомерные жители Осло смотрели на проходящего мимо деда с презрением, одинокие и замкнутые жители Олесунна — с равнодушием, жители Тромсё — с жалостью.

Рассеянный старец сжимал в покрученных ревматизмом пальцах деревянную трость, противно постукивающую по земле, и медленно двигался на север — до самого Киркенеса. По дороге он решил ненадолго остановиться на берегу Рейсаэльвы в Бильто, а с ним остановилось и время. Бесцветная вода размеренной реки отражала бесцветное небо, под которым жили не менее бесцветные и замёрзшие от холодного ветра обитатели городка. Им оставалось лишь томиться в ожидании первого проблеска солнца после долгой тьмы, белых ночей с середины апреля, цветущих рододендронов, которые привлекут к своим ярким бутонам проснувшихся насекомых, согревающих двадцати градусов на термометрах, когда можно будет, наконец, сбросить свои шерстяные вещи и нелепые шапки с помпонами, мечтать о лете, приходящем под конец июня, и белой клубнике на грядках.

А пока что каждый довольствовался свинцовым небом, которое постепенно затягивали тяжёлые унылые тучи, и безвкусным эспрессо из капсульной кофемашины.

На Бильтовайен было тихо, как в церкви, и лишь на заднем дворе последнего на этой улице деревянного дома, выкрашенного в цвет спелой вишни, звучали голоса: мужчины средних лет и мальчишки, которому совсем недавно исполнилось семь. Казалось, те двое ещё раньше всё друг другу сказали и уже давно друг друга поняли. Они лишь ждали нескольких ключевых слов, сказанных третьим, важным человеком, и полагали, что те слова сыграли бы серьёзную роль в окончании прощальной церемонии, но третий человек на заднем дворе так и не появился.

Кристофер Фоссен стоял спиной к террасе. Натянув свою тёмно-синюю вязаную шапочку на уши и спрятав руки в карманы дутой куртки, он сквозь слёзы смотрел на свежую могилу, присыпанную землёй. Как принять и смириться со смертью любимого друга, он не знал.

Вчера вечером ретривер по кличке Джеко — единственный верный товарищ Кристофера с самого рождения — ушёл из жизни. Впав в отчаяние, переходящее в ужас, сам не помня как, Кристофер набрал номер крёстного отца, своего родного дяди — Хельге Ларсена — пастора крошечной местной церквушки. Пастор, выслушав лепет крёстного сына, спокойно ему объяснил, что смерть так же естественна, как и рождение, её не стоит бояться, рано или поздно все умирают. Хельге называл смерть лишь концом земного пути. Тогда племянник, шмыгая носом, спросил:

— Почему всем, кто переступил порог смерти, путь назад запрещён? Почему назад дороги нет? Почему те, кого мы любили, не могут вернуться к нам живыми? Почему они не могут жить вечно?

Хельге ответил, что души, покинувшие этот мир, перешли в Царствие Небесное, там они обрели покой и прочие блага — то, чего не смогли найти при жизни, оттого и не возвращаются. На небе им хорошо.

— Всё, что мы можем сделать для них здесь, на земле, — это молиться, — добавил пастор.

Кристофер внимал словам своего духовного наставника. И в тот самый вечер впервые в жизни он попытался обратиться к Богу. Закрывшись ото всех в своей комнате, мальчонка сначала вытащил из укромного местечка Библию, затем осторожно её открыл и шёпотом принялся читать Евангелие. После Кристофер тихо, едва заметно, невидимыми щипцами вытаскивая боль со дна своего сердца, искренне просил Всевышнего послать и усопшему Джеко, и ему, живому, облегчение, спасти от тоски и уныния.

Сегодня, в день похорон, ребёнок переживал невыносимое горе. Он цеплялся взглядом за покрытый землёй прямоугольник, внутри которого царили холод и чернота. Ему стало нестерпимо больно оттого, что там, в сырой яме, любимому другу было зябко и одиноко. В груди Кристофера всё сжалось, а в горле застрял ком. В маленькой голове всплывали безбрежные воспоминания — они лежали отвесной скалой на детском сердце, заставляли мальчика снова и снова горько плакать.

Хельге Ларсен стоял по другую сторону могилы и молча смотрел в тяжёлые голубые глаза крестника. Казалось, они вот-вот вытекут, выплачут всё, что можно выплакать, и тогда Кристофер до конца оправдал бы значение своей фамилии — водопад.

Ведь так странно, вроде племянник рос на глазах дяди, но тот не понимал, когда этот мальчишка с белыми вьющимися волосами успел так быстро повзрослеть. Ещё немного — и он превратится в юношу, а из юноши вырастет в мужчину, у которого всё ещё будет впереди, будет шанс стать хорошим человеком, выбрать праведную дорогу и следовать по ней дальше. Хельге надеялся на это. Он видел в Кристофере своего ученика, несущего свет, особенного маленького человека с кристально чистой душой. Кристофер же видел в Хельге покровителя — того, кто не предаст, не осудит, протянет руку помощи.

Пастор перевёл взгляд в небо. Над головой парил чёрный ворон. Тот, перед тем как скрыться между ветвями деревьев, словно подавая знак, злобно каркнул.

— Пора прощаться с Джеко, дитя моё, — сказал Хельге.

— Ещё минуту, — попросил Кристофер. — Он обещал приехать, — с оставшейся надеждой добавил он.

Его согнутые в локтях и прижатые к туловищу руки дёрнулись. Кристофер вытащил из кармана пуховика руку, крепко сжимающую смартфон. Большим пальцем он провёл по чёрному экрану. На разблокированном дисплее засветилась заставка — селфи с забавно скалившимся псом, — появились часы с датой и временем, а под ними выскочило одно новое сообщение: «Сынок, не могу приехать: срочные дела. Прости. Люблю».

Кристофер тяжело вздохнул и судорожно сглотнул слюну. На его лице появилась гримаса разочарования. Он мог бы и не рассчитывать на приезд отца, однако до последнего верил, что папа не обманет, не оставит его одного в этот страшный день.

Повисла долгая пауза. Дверь на террасу легонько скрипнула, и за спиной встрепенувшегося Кристофера как по команде выстроились в ряд три фигуры: сестёр и брата. Их голоса не звучали громко, но для мальчика они раздались, как пушечные залпы, разбивающие тишину.

Кто-то из присутствующих сделал несколько несмелых шагов вперёд, спустился по ступенькам, оказавшись за спиной Кристофера. Тот продолжал неподвижно стоять с айфоном в руке, тупо уставившись в экран. Казалось, ему не хватало воздуха, грудь тяжело вздымалась под широкой курткой.

Ослабленный простудой, Йоханнес тихонько кашлянул и положил ладонь на плечо младшего брата. Знак поддержки и сочувствия. Кристофер этого не видел, но знал: взрослый и серьёзный Йоханнес плачет вместе с ним.

— Папа не приедет… — выдавил из себя Кристофер.

— Как всегда, — буркнул Йоханнес. — Бьюсь об заклад, если бы я умер, он тоже бы не приехал.

Казалось, совсем недавно отец останавливал машину у дома, прямо под окном кухни, откуда можно было рассмотреть его уставшее, но счастливое лицо. Он всегда спешил домой, к тем, кто любил его беспредельно нежной любовью, — к жене и детям. Но сейчас отца не было рядом. В обрывке полузабытого воспоминания Кристофер видел, как всей большой и дружной семьёй они собирались в дорогу. Он помогал папе упаковывать вещи, Джеко, виляя хвостом, был тут как тут, путался под ногами, лаял, предвкушая интересное путешествие семьи в летний домик в горах. Потом — одна большая спутанная куча событий. Последнее, что осталось в памяти мальчика широким и болезненным шрамом, — День независимости, семнадцатое мая. Родители сильно поссорились. Мама плакала. А вечером отец, не сказав ни слова, собрал все свои вещи в один громоздкий чемодан, бросил его в машину и уехал. Он оставил семью и больше не возвращался. В редких звонках и ещё более редких сообщениях он много чего обещал: подарки, совместные прогулки и поездки, катания на лыжах… Но ни одно из этих обещаний не было сдержано. Со временем папа превратился в призрака, в существование которого в семье уже никто не верил. Никто, кроме самого маленького Кристофера.

Йоханнес открыл и снова закрыл рот, словно хотел что-то сказать, но передумал.

Кристофер безучастно щёлкнул кнопку беззвучного режима на телефоне и бросил его в карман. С видимым усилием, будто ноги налились свинцом, он приблизился к яме, в которой лежал Джеко, наклонился, набрал в ладонь горсть холодной земли и медленно высыпал её.

— Спи спокойно, самый лучший пёс на свете. Другого такого не будет.

Когда Кристофер вернулся на прежнее место, Хельге начал прощальную речь:

— В этот тяжёлый день мы провожаем в последний путь преданного, верного друга — настоящего ангела-хранителя семьи Фоссен. Пятнадцать лет Джеко выполнял своё предназначение: оберегал от ночных страхов, защищал от блуждающих во тьме опасностей и недоброжелателей, дарил каждому члену семьи внимание и любовь — чистую, безусловную, искреннюю. Но пришёл час, когда Господь призвал его душу в Царствие Небесное, чтобы там, в светлом, блаженном и мирном месте, она обрела вечный покой. Помолимся за душу Джеко, который навсегда останется в наших сердцах, в нашей памяти и которого мы будем любить ровно столько, сколько мы будем помнить о нём. А помнить мы о нём будем всегда. Блажен твой путь, Джеко, по которому ты сегодня отправляешься на небеса, ибо в конце этого пути уготован тебе рай — без боли, стенаний и мук.

Ветер уносил слова пастора, смешивая их с тихими всхлипываниями детей. Ингрид, сама не помня как, теряя опору под ногами, вышла на террасу. Казалось, исхудалое бледное тело ещё молодой и красивой женщины тонет в тёмной шали, грубые петли которой она нервно, будто слепая, перебирала пальцами.

Дочери — Агата и Сандра — бросились к матери. Они обнимали её, шептали слова утешения, но Ингрид стояла, словно загипнотизированная, заколдованная. Пустым взглядом она смотрела на брата-пастора, который привычно спокойным голосом завершал молитву. Кристофер, поникший духом младший сын, топтался у могилы, низко склонив голову. Ингрид чувствовала, как каждая клеточка его тела тоскует и печалится.

Неведомое проклятие легло на их семью. Ситуация с беспричинным уходом мужа, затем смертью пса — части семьи, няни, которая помогла ей вырастить четверых детей, была лишена всякого здравого смысла. Она, хрупкая и беспомощная домохозяйка, столкнулась с трагедиями лицом к лицу и не знала, как их пережить.

Сцена похорон Джеко, голос брата, который во всём видел божий умысел, слёзы детей как будто переносили её в фильм — очень плохую драму с Ингрид Фоссен в главной роли. На миг женщине показалось, что всё это перед ней не реальность, а кошмар, рождённый её затуманенным разумом.

Но внезапно начавшийся дождь понемногу возвращал её в жестокое настоящее. Крупные капли забарабанили по деревянным доскам террасы, застучали по крыше, потекли по оконным стёклам. Казалось, ливень специально разразился только над одним домом. Их домом. Кто знает, может, небо тоже оплакивало умершего пса?

И, возможно, разорванное умершей любовью сердце.

Глава 2. Алкоголь, женщины и другие глупости

— Привет, мачо!

Охранник у входа в ночной клуб на Университет-гате расплылся в улыбке, услышав за спиной дерзкое приветствие. Он сразу узнал голос завсегдатая заведения — парня, который всегда оставлял круглые суммы в качестве чаевых, козыряя золотой банковской картой, словно пропуском в рай. Джаннат, как значилось на бейдже, обернулся и первым радушно протянул руку Вигго — высокому красавцу с ледяными голубыми глазами, лениво крутившему на указательном пальце брелок в виде меча, соединённый металлической цепочкой с ключом от машины.

— Много сегодня народу? — Вигго пожал в ответ пухлую руку пакистанца, скользнув по нему быстрым, оценивающим взглядом.

— По-о-лно! — пропел Джаннат, делая упор на второе «о». — Пятница ведь!

Вигго хмыкнул, усмехнувшись уголком рта. Сегодня он пришёл не просто напиться — праздновать защиту докторской диссертации — и не один. Компанию ему составляла троица друзей: Томас — менеджер отеля «Кларион», Бьерн — стоматолог престижной клиники столицы и Аксель — юрист по финансовым вопросам. Несмотря на занимаемые до неприличия серьёзные должности, мужчины, стоя за спиной Вигго, улыбались охраннику, словно беззаботные дети, убеждённые, что впереди их ждёт весёлая ночь, кураж без каких-либо лимитов.

— Ты вовремя подоспел, братишка! — продолжил Джаннат, хитро прищурившись и заговорщицки наклоняясь ближе к Вигго. — Там такие шикарные блондинки в коротких чёрных платьях! Говорят, у самой горячей куколки сегодня день рождения! Кстати, ты свободен?

Вигго, подогретый интересом, облизал губы и довольно улыбнулся.

— Я всегда свободен.

— Ну… Тогда у нас нет выбора — надо идти! — встрял в разговор уже подвыпивший Томас. — Надеюсь, им есть двадцать один?

Джаннат пожал плечами и рассмеялся. Двумя руками он отцепил конец красного вьющегося каната и, отойдя в сторону, пропустил гостей внутрь. Когда мужчины вошли, охранник что-то сообщил в свой наушник — видимо, предупредил персонал, что прибыл уважаемый гость со своей свитой, и их нужно будет обслужить в самом лучшем виде.

В гардеробе друзья сдали лёгкие куртки. На ресепшене привлекательная девушка славянской внешности поставила на их запястья светящиеся в темноте печати, с ярко выраженным акцентом желая гостям хорошего вечера.

По ступенькам, обитым тёмно-красным бархатом, они неспешно поднялись на второй этаж. Джаннат не соврал: на танцполе и правда яблоку негде было упасть. Девушки разных национальностей в броской одежде, местные парни в фирменных, на пару пуговиц расстёгнутых рубашках отплясывали под музыку, бьющую по ушам и в грудь. В горячем воздухе витал сладкий запах алкоголя, смешанного с духами и потом. В Норвегии — стране с самой короткой рабочей неделей в мире — молодёжь начинала кутить с вечера четверга, на следующий день, как правило, зависала в пабах, на дискотеках и продолжала отрываться до самого вечера субботы у кого-нибудь дома. В воскресенье народ обычно отсыпался, понемногу приходил в себя, чтобы на утро понедельника снова выглядеть приличными студентами или сотрудниками крупных корпораций.

Вигго первым делом направился к барной стойке. По пути его успела ущипнуть за задницу какая-то ярко накрашенная брюнетка. Она обернулась, подмигнула и, виляя широкими, обтянутыми джинсами бёдрами, растворилась в толпе. Вигго недовольно закатил глаза, но всё же наигранно улыбнулся незнакомке в ответ. В полной темноте она, быть может, была неплоха собой, но в свете неоновых ламп явно не дотягивала до его вкусов и стандартов.

Устроившись на высоком барном стуле и опершись локтями о надраенную до блеска стойку, он принялся осматривать девушек. Бармен тут же подскочил, но Вигго помотал головой, отказавшись от предложения плеснуть «как обычно». Его взгляд зацепился за одну из красоток: фарфоровая кожа, ярко-красные пухлые губы, смешной блестящий колпачок с надписью «С днём рождения», запутавшийся в длинных крашеных волосах.

— Попалась, крошка, — пробормотал он, прицельно выбирая жертву.

Подружки именинницы сразу заметили новоприбывших здоровяков. Они начали кокетничать и смеяться ещё громче, надеясь, что самый красивый из компании подсядет именно к ним.

Вигго кивком дал понять друзьям, что пришло время штурмовать столик. Встав со стула, включив обаяние и магнетизм, они принялись протискиваться через спины публики на патио, к столику слева от двери, поближе к месту, предназначенному для курения.

Подошли они как раз в тот момент, когда именинница и обладательница самых длинных наращённых ногтей безуспешно пыталась открыть бутылку шампанского.

Аксель, сверкая золотыми запонками, инкрустированными бриллиантовой крошкой, галантно представился и с присущей многим юристам наглостью и бесцеремонностью предложил свою помощь. Через мгновение пробка выстрелила в потолок, окатив всех сладкой, липкой пеной. Подружки именинницы захохотали и зааплодировали, а сама виновница торжества пригласила новоприбывших присоединиться к их гулянью.

Первое время всё шло по классике: знакомство, милое, непринуждённое общение, лёгкий флирт под оглушающую музыку. Но Вигго быстро заскучал. Он поймал себя на мысли, что прошло с добрых полчаса, а он ещё не выпил за свой колоссальный успех — это было преступлением.

Жестом подозвал к себе знакомую официантку Метте, перекрикивая музыку, отвесил в её сторону какую-то пошлую шутку, от которой та прыснула и покраснела, а затем сделал заказ: по стакану чистого шотландского виски для джентльменов, для присутствующих леди — три бутылки самого дорогого шампанского.

Спустя пару минут он уже прикладывал кредитку с золотым покрытием к терминалу, который ему поднесли вместе с напитками, и вписывал на нём сумму чаевых для Метте.

Первый стакан пошёл легко. За вторым Вигго принялся хвастаться своей диссертацией, собирая восторженные вздохи. После третьего стакана он, поглаживая внутреннюю часть бедра красотки в колпачке, шептал ей на ухо о том, что пытается найти ту единственную, которая на всю жизнь. Конечно, это не было правдой. Даже ею не пахло. Но его подвешенный язык выдавал такие сказки, в которые каждая девушка была готова поверить.

К тому же какая разница, что говорил мужчина, если на его руке блистала новая модель часов «Панерай»?

Через двадцать минут они уже вместе как ни в чём не бывало покидали кабинку мужского туалета — вспотевшие, слегка помятые и довольные.

После четвёртого стакана, распиваемого уже за барной стойкой, всё начало разваливаться на части. Бьерн — интеллигентный, высоко моральный зубной врач — одалживал у Акселя сигарету, грешно позабыв о вреде курения. Томас, низко кланяясь унитазу женского туалета, выдавливал из себя ужин, алкоголь и остатки собственного достоинства. Вигго остался с Элизабет или Маргарет — или как её там, — которая с трудом удерживала равновесие на каблуках. Пьяная подружка потащила его поближе к сцене.

— Прости, детка, я не танцую, — признался Вигго, плюхаясь за свободный стол и наблюдая, как дамочка, с которой минутами ранее совокуплялся, растворяется в толпе парней под новый трек бергенского диджея.

Бьерн и Аксель вернулись с перекура и решили заказать ещё выпивки, много выпивки. К ним подтянулся и Томас, от которого разило спиртом, словно из разбитой винной бочки, и рвотой. Вигго кинул быстрый взгляд в его сторону, одарил снисходительной улыбкой и, вытащив с кармана своих клетчатых брюк упаковку жевательной резинки, вложил её во вспотевшую ладонь друга, одобрительно хлопнув его по плечу.

К этому моменту весь клуб уже знал, кто такой Вигго и что он празднует. Случайные приятели, старые неблизкие товарищи, совершенно случайно оказавшиеся в том самом месте, что и он, подходили к нему по очереди, желая высоких кабинетов и побольше крон на банковском счету. Алкоголь лился рекой. Вигго принимал внимание и поздравления с королевской радостью, как будто весь этот блеск и хаос существовал только ради него одного.

А может, так оно и было. Казалось, что чаша его жизни была как никогда полна.

Отдых на Гран-Канарии с любовницей — Улой Йертсен, молодой, зелёной, но чертовски амбициозной девчонкой-риелтором со специфической внешностью и акульими зубами. Ула оказалась не только дельной в аренде, купле и продаже недвижимости в Осло, но и талантливой в постели. За десять дней совместного отпуска они, вытворяя дикие штучки, практически не вылезали из кровати гостиничного номера, и если им за весь период отдыха удалось выбраться к океану раза два-три — и то хорошо.

После Улы была сногсшибательная длинноногая и очень глупая модель. Стоило Вигго отвернуться, как он тут же забывал, как выглядела его новая пассия. Впрочем, ему было плевать на её имя. Любые отношения с женщинами, кроме постельных, его мало волновали. Он этого не скрывал. Как и то, что больше всего в жизни его интересуют карьера, финансы и хорошие машины, а своих мимолётных фавориток он и за людей не считал. Так, расходный материал — как пачка никотиновых пакетиков или бутылка алкоголя.

Зато машины и скорость были для него священны.

Три недели назад он взял себе новый белый «Ленд Ровер Дискавери» с чёрными кожаными сиденьями, в салоне которого наконец-то с удобством помещалось его стодевяностосантиметровое тело. Когда он разгонял автомобиль и в самый последний момент останавливал его на красном сигнале светофора, точно перед выкрашенной на асфальте белой линией, то люди в соседних машинах смогли бы подумать, что видят модель из рекламы «Хьюго Босса». Блондин с мужественным лицом и с идеально уложенными волосами был просто загляденьем для дам. О таких точно говорят «очень харизматичный мужчина». Кроме того, помимо норвежской красоты, он обладал сильнейшей самоуверенностью и эгоизмом. Ему на весь мир было наплевать. Девушки прилипали к нему везде. На дискотеке они летели к Вигго, как мотыльки на свет, но он скидывал непонравившихся дам товарищам, делился, раздавал оказанное ему внимание, словно милостыню, другим нуждающимся.

От духоты внутри клуба, громкой музыки и выпитого алкоголя голова Вигго кружилась и тяжелела. Бьерн, обычно страдающий от придуманных комплексов, к полуночи уже целовался с веснушчатой рыжеволосой девчонкой и в итоге укатил с ней на такси в неизвестном направлении. Аксель и Томас остались, продолжая гулять и ловить в свои сети молоденьких жертв. Вигго какой-то частью не утонувшего в виски мозга понял, что пора бы проветриться.

Кое-как, шатаясь и держась за стены, он вышел. На улице пахло свежим дождём и дымом от электронных сигарет. Пару секунд Вигго стоял и вдыхал аромат мокрого асфальта, покачиваясь, потому что земля под ногами не переставала ходить ходуном. Стоило ему сделать пару-тройку шагов в сторону тротуара, как кто-то сзади посмел у него спросить:

— Эй, парень, с тобой всё в порядке?

Вигго резко обернулся, сжал кулаки и злобно прищурился. Перед ним в неярком свете то ли уличного фонаря, то ли неоновой вывески стоял одетый в чёрную кожаную куртку коренастый мужчина. Его лица Вигго не видел. Он вообще мало что перед собой видел — всё перед глазами казалось размытым. Вигго ухмыльнулся и шагнул навстречу незнакомцу, чувствуя, как по коже пробегает адреналиновая дрожь. Хорошая ночь, и, возможно, сейчас он кому-то хорошо врежет.

— Ты кто такой?

Широкоплечий мужчина не шелохнулся.

— Это я, Джаннат, — спокойно ответил он. — С тобой всё в порядке? Может, тебе лучше вызвать такси и отправиться с друзьями по домам?

Вигго скривился, мутные голубые глаза медленно наливались кровью.

— Слушай, дружище, не лезь ко мне с непрошеными советами. Ты же не моя мамочка, — он толкнул охранника в грудь, не сильно, но достаточно, чтобы тот отступил на шаг. — Сделай одолжение — исчезни.

Пакистанец не сдвинулся с места.

— Шеф, мне кажется, тебе уже хватит, — сказал он ровным тоном, однако в его голосе появилась лёгкая усталость. — Не ищи себе приключений.

— Ты никак глухой? — взбесился окончательно Вигго. Его руки дрожали от напряжения. — Отвали, собака, кому сказал!

Не успел Вигго замахнуться, как Джаннат поймал его запястье в воздухе и крепко сжал на нём пальцы. Вигго попытался высвободить руку, но внезапно осознал, что в стельку пьян, что азиат держит больно, как наручник. В карих, слегка выпученных глазах Джанната не было ни злости, ни страха — только терпение.

— Отпусти меня, урод! — зашипел Вигго.

Джаннат, продолжая сжимать руку Вигго, шагнул к нему вплотную:

— Вигго, это я — Джаннат, — тихо повторил он, глядя ему прямо в глаза. — Джаннат. Шеф, успокойся.

Вигго замер, чувствуя, как бешено стучит пульс в его висках. Он пригляделся, попытался пробиться сквозь туман в голове — и наконец узнал человека, который за несколько лет работы в клубе видал-перевидал разное, того самого, кто всегда был так добр к Вигго, кто ни разу не выводил его со стыдом из клуба, когда он перебирал с выпивкой.

— Чёрт… — Вигго опустил голову, а Джаннат разжал руку знакомого. — Чёрт, друг, я…

— Всё нормально, — спокойно сказал тот, делая шаг назад и пряча руки в карманы. — Бывает. Ты как?

Вигго опустил голову и шумно выдохнул, стараясь переварить случившееся, прийти в себя.

— Прости ещё раз, — прохрипел он, поднимая голову. — Я свинья ещё та.

Джаннат молча кивнул, не сводя с Вигго глаз, и отошёл в сторону.

Метте, официантка с неизменно радостным выражением лица, выбежав на перекур, лишила Джанната возможности сказать что-то ещё. Она окликнула коллегу, подмигнула и, прикуривая сигарету, подозвала к себе.

Наверное, от мимолётного стыда Вигго отвернулся. Он смотрел на свой город — свою любимейшую и одну из самых дорогих столиц мира, ощущая истому. Кислород постепенно поступал в мозг. Ему стало лучше: выражение лица приняло более приличный и спокойный вид, мышцы расслабились.

Он, прекратив шататься, наблюдал, как молодёжь выходила из соседнего ночного клуба. Кто-то под воздействием алкоголя шарахался по улице, орал или смеялся диким смехом, кого-то рвало, без стыда и совести, прямо за углом здания, кто-то вызывал такси или брёл как зомби в сторону ближайших круглосуточных закусочных.

Вигго немного протрезвел, и алкоголь, медленно выветриваясь из его организма, оставлял за собой пустоту и мучительное чувство голода. Прислушиваясь к урчанию в животе, он подумал, что сейчас не отказался бы от пары бургеров с картошкой фри, запил бы это всё пивом из круглосуточного маркета, сел бы в машину, набрал бы из телефонной книжки номер безотказной знакомой, чтобы повспоминать на её неудобном матрасе молодые годы и окончательно утонуть в развязности.

— Доброй ночи, ребята, — бросил он в сторону Джанната и Метте.

Те переглянулись, нахмурились и вопросительно уставились на уходящего прочь Вигго.

— А куртка?

— Завтра заберу!

— А друзья?

— Они лишь мои собутыльники!

— Только не наделай глупостей, викинг! — крикнул ему вслед пакистанец.

— И не вздумай садиться за руль, доктор! — добавила официантка, прикуривая новую сигарету.

Вигго показал палец вверх, жестом давая понять, что он взрослый мальчик-везунчик и что у него всё под контролем.

— Ты мне ещё нужен здесь со своими чаевыми! — добавила Метте.

— Хоть кому-то я нужен, — пробормотал Вигго себе под нос. — Лгун, алкоголик и дебошир.

— Золотая карта на месте? Проверь!

— Йес, мэм.

Он прошёл мимо гостиницы «Бристоль», вышел на Гренсен, затем прошёлся по Мюллер-гате, вспоминая — а точнее, мучая память, — где бросил свой автомобиль. Нет, не здесь. До Тур-гате оставалось минут пять-семь.

Он даже хотел было купить себе чего-нибудь в киоске с банальным названием «Фалафель», но передумал из-за компании громко разговаривающих чернокожих африканцев. Их не поймёшь: либо они ссорятся — и вот-вот начнётся мордобой, либо они и правда такие весёлые и шумные. Эхо иностранной речи разносилось между блоками домов.

— О Господи… — буркнул Вигго, заметив, что африканцы провожают его странным взглядом — недовольным, загнанным.

До «Бургер Кинга» он так и не дошёл, отдав предпочтение «Макдоналдсу». Он вошёл внутрь и своим появлением заставил немногих посетителей фастфуда умолкнуть, потерять нить разговора и осмотреть высокого мужчину в дорогой одежде с ног до головы. На большом сенсорном табло Вигго выбрал два чизбургера, пакетик с шестью шариками острого сыра-гриль, среднюю картошку фри и колу-лайт. Оплатив заказ через терминал и получив чек с номером, он плюхнулся на неудобный холодный стул.

Через четыре минуты он уже покидал заведение с бумажным пакетиком, который порывисто схватил со стойки выдачи заказов. Его начали нервировать странные взгляды людей, поэтому он старался избегать какого-либо контакта с ними, чтобы не подраться.

В круглосуточном мини-маркете ему напрочь снесло крышу. Он возмущённо фырчал, когда на кассе ему отказали в продаже пива, объясняя это неизменным законом. В словесную перепалку кассира и клиента вступил ночной сотрудник:

— Ты же сам понимаешь, что мы не продаём пиво раньше восьми утра и после восемнадцати ноль-ноль. Закон есть закон.

— Да пошёл ты, козёл, со своим законом! — крикнул Вигго.

Парень, отвечавший за выкладку товара, покосился на кассиршу, но та взглядом дала понять, что всё нормально и что покупатель уже уходит.

— Ты что, не слышишь меня? — продолжал Вигго, испепеляя взглядом девушку на кассе. — Пива мне продай!

— Я не могу. Холодильники с пивом закрыты и под охраной.

— Ну так подними свой целлюлитный зад и открой их!

— Я не имею права.

— Будь добра, освободи своё рабочее место для того, кто нуждается в работе и умеет её выполнять.

Вигго бросил пластиковый стакан, из которого успел отпить прямо в магазине, в кассиршу, плечом толкнул студента, подрабатывающего по ночам, и уже в дверях громко попросил поцеловать и его, и всю норвежскую власть в интимное место.

Казалось, он исчерпал лимит удачи, однако через дорогу от магазина увидел её — свою белую ласточку с кожаными сиденьями. Так вот где он её припарковал. Вигго взглянул на часы и зевнул. До снятия запрета продажи алкогольных напитков оставалось четыре часа. Блин, без выпивки так скучно… Сунул руку в карман, нащупал ключ и, не вынимая его, нажал кнопку, выключив сигнализацию автомобиля. Вторым нажатием дистанционно завёл двигатель — фары ближнего света вспыхнули в темноте.

В воздухе ощущалась прохлада и свежесть, от которой он, стоя без куртки, невольно поёжился. Перебежав на другую сторону улицы, сел в припаркованную машину с пакетом из «Макдоналдса» и наконец понял, что ему хорошо. «Холостяцкая жизнь прекрасна», — подумал он, уплетая чизбургеры один за другим. Покончив с едой, небрежно бросил, как ему казалось, пустой пакет на соседнее сиденье — из него вывалился конвертик с картошкой фри. Вигго включил радио, где на местной станции сначала звучал усталый голос ведущего, а потом заиграл трек шведской группы Ace of Base о счастливой нации. Вигго набрал полные лёгкие воздуха и, на припеве увеличив громкость, принялся вторить братьям-скандинавам.

Когда песня закончилась, Вигго положил руки на руль, глубоко вдохнул и попытался сосредоточиться на дальнейших планах. Голод утолил. Сексуальный голод вроде тоже, но он бы сделал второй заход. Пива нет. Идти в паб или возвращаться в клуб не хотелось. В бардачке — пачка презервативов.

Он прищурился, прикидывая, сколько времени займёт дорога к давней любовнице: пятнадцать минут спокойной езды или до десяти минут, если будет гнать на всю катушку. Не включая поворотник — по его мнению, это было необязательным на пустой дороге, — он резко вырулил с парковки на трассу и утопил педаль газа.

Вигго любил лихачить. С юных лет он был убеждён: если у тебя машина, из неё нужно выжимать максимум. Когда-то давно он с друзьями угробил «Хонду Аккорд», подаренную отцом, и чудом выжил, потом, учась в медицинском, испытывал на прочность старенький БМВ пятой серии. Позже сошёл с ума от скорости новенького «Сааба». В нынешней машине Вигго ценил главное — она дарила ощущение абсолютного комфорта и безопасности, независимо от того, едешь ты сто или все двести километров в час.

Покинув пределы города, он успел ещё дважды превысить скорость, но радары его чудом не засекли. В туннеле, напичканном камерами, ему пришлось соблюдать правила дорожного движения и, подавляя зевки, плестись за автомобилем с эстонскими номерами.

Сон подкрадывался незаметно. Мягкий воздух из кондиционера, перекус, монотонная езда и нудные песни по радио совсем его разморили. Веки тяжелели, щёлочки между ними становились всё уже, под них еле прокрадывался свет.

Чтобы не уснуть, нужен был выброс адреналина. На выезде из туннеля он резко поддал газу, обгоняя «эстонца». Стрелка спидометра ползла вверх: восемьдесят… сто… сто двадцать… сто сорок…

Несколько раз машину выносило на встречку, но каждый раз Вигго с точностью хирурга возвращал её на свою полосу, избегая столкновения с несущимися грузовиками.

Его тело и мозг постепенно просыпались.

Телефон в кармане настойчиво вибрировал, урча и отвлекая внимание. Вигго вытащил айфон, разблокировал экран и увидел кучу посыпавшихся сообщений и пропущенных звонков.

Он ответил всем друзьям, переключая внимание между дорогой и экраном, и в тот момент, когда пытался написать любовнице, у которой наверняка в холодильнике есть пиво, телефон выскользнул из пальцев и шлёпнулся под сиденье. Вигго потянулся рукой вниз, пытаясь на ощупь отыскать смартфон и параллельно удерживать руль.

На доли минуты он опустил голову, а когда поднял — увидел фары встречной машины.

Затормозил, но избежать столкновения не успел. Секундное дело, из-за которого едва не вылетел из кресла. Послышались страшные звуки гнущегося металла и битого стекла. Последнее, что видел Вигго, — затухающую перед глазами полоску света. Последнее, что он сделал, — издал нервный испуганный вздох.

Глава 3. Дорога к небу

Софи, сложив руки на груди, удобно умостилась на капоте своей чёрной «Тойоты» премиум-класса, стоявшей возле дома. Её младшая сестра Эмма старалась как можно тише выкатить чемоданы из прихожей и выставить их на крыльцо, не разбудив родителей.

Перед тем как бесшумно закрыть за собой входную дверь, Эмма сняла сумочку, висевшую на крючке.

Софи встала и направилась к сестре, чтобы помочь с багажом.

— Ну что, готова? — спросила она, беря в руки чемодан от Ральфа Лорена.

— Готова, — ответила Эмма, подхватывая второй чемодан.

— Отлично, — сказала Софи, — карета подана, сеньора.

— Попрошу: я — сеньорита.

Эмма не видела, но чувствовала, как сестра улыбается в темноте. Девушки шли по хрустящему под ногами гравию к машине.

Пока Софи открывала багажник, Эмма напоследок обернулась, грустно обведя глазами родительский дом. У неё было такое чувство, будто она могла бы в любую секунду отказаться от всего, сдать билет на самолёт и вернуться сюда, в это гнёздышко, где она выросла, навсегда.

Сев в машину, Эмма первым делом пристегнулась, а после — сильно зажмурилась, пытаясь избавиться от заливающих глаза слёз.

Софи заняла место водителя.

— Судя по твоем виду, ты не хочешь улетать? — спросила она, зажимая педаль тормоза и одновременно запуская двигатель с кнопки.

— Просто небольшая ностальгия и сантименты. Машина ругается, пристегнись.

Софи послушалась. Немного помолчав, она огляделась по сторонам и вырулила со двора. Выехав на улицу, она заметила, как брови сестры сдвинулись к переносице. Та хмурилась, глядя в окно.

Софи положила руку на плечо младшей.

— Только держи себя в узде и не реви, иначе, клянусь, высажу прямо посреди дороги.

— Обещаю не рыдать, — слабо улыбнулась Эмма, слёзы оставляли белые полосы на припудренных щеках. — Что будешь делать сегодня?

— Высплюсь. А потом у меня встреча с организатором выставки.

— Кажется, у Сальвадора Дали обнаружился конкурент? Он, наверное, чувствовал, что появишься ты со своими картинами, и поэтому от безысходности отрезал себе ухо.

— Вообще-то, это сделал Ван Гог. Не знаю, посмотрим, что выйдет из этой встречи. Пока всё вилами по воде писано, и я ничего тебе не обещаю, слышишь?

— Да-да.

На улице царила благоговейная тишина. Софи смотрела прямо перед собой, крепко держа руль обеими руками. Эмма представляла себе, как будет улетать из аэропорта Осло — Гардермуэн — в Рейкьявик.

После окончания Норвежского университета естественных и технических наук Эмме, как одной из самых сильнейших и успешных выпускниц факультета инженерии, предложили остаться в Тронхейме на кафедре. Однако она выбрала Исландию, заняв должность старшего научного сотрудника исследовательского центра устойчивой энергетики и экологических технологий в Рейкьявике. Там же Эмма встретила будущего жениха — порядочного до мозга костей Эрлинга, уроженца Дальвика, до невозможности умного, душевного и чуть флегматичного парня.

Они планировали прилететь в Норвегию вместе. Эрлинг хотел познакомиться с родителями и старшей сестрой Эммы, однако в последний момент не смог приехать из-за работы, и Эмме пришлось лететь одной.

Две недели отпуска в родной стране пронеслись как один день.

В канун дня икс сёстры заранее рассчитали, что дорога в аэропорт займёт около часа. Ещё один час уйдёт на регистрацию и контроль безопасности. Они решили выдвинуться за три часа до вылета, а это значило, что у них останется время заехать на заправку, выпить кофе и немного поболтать у входа в терминал аэропорта.

— Слушай, Софи, — вдруг начала Эмма, — я никогда у тебя не спрашивала… Ты счастлива?

Софи пожала плечами.

— Может, да. Может, и нет. Но я точно знаю одно: мне хватает того, что ты счастлива.

— А как у тебя на любовном фронте?

— На любовном фронте у меня пока что только картины в мастерской.

— М-м-м…

Софи указала на телефон, закреплённый на кронштейне. Эмма потянулась за смартфоном сестры.

— Открой eHarmony.

Эмма, взяв в руки смартфон Софи, кликнула на иконку мобильного приложения. Тут же развернулась страница Софи на сайте знакомств. Эмма принялась просматривать непринятые запросы и фотографии кандидатов в женихи.

— Ого! Не думала, что ты столь популярна.

Софи закатила глаза.

— Извини. Я имела в виду… У тебя от парней отбоя нет. Скажи на милость, неужели среди этих красавцев нет никого, кто бы тебя заинтересовал?

Софи тяжело вздохнула.

— Здесь есть много хороших парней, и даже с несколькими из них я ходила на свидания.

— Ну и?

— Какие-то они не такие. У меня пунктик: я должна влюбиться в голос мужчины.

— Так ты считаешь, как и Грегори Робертс в своём романе, что голос — больше половины любви?

Софи кивнула:

— Если не вся любовь.

— Глупости.

— Почему глупости? Помнишь Андреаса? Он был со мной в ресторане на дне рождения мамы.

Эмма положительно кивнула.

— Припоминаю такого.

— Замечательный парень, — продолжала Софи. — Умный, красивый, богатый молодой архитектор с большим будущим. Но прошло немало времени, прежде чем я поняла, что не сумею остаться с ним и полюбить. Когда он открывал рот, мне казалось, что где-то скребут ножом по тарелке. Ужасный голос.

Эмма с пониманием посмотрела на сестру и улыбнулась:

— А я-то всё время думала, что меня в нём раздражает.

— Считаешь меня ненормальной?

— Немного.

— Мало-помалу я склоняюсь к мысли, что мне не видать серьёзных отношений, и я никогда не встречу свою высокую голубоглазую судьбу с мягким, но уверенным медовым голосом.

Язычок оранжевого света, исходящего от вывески заправки, лизнул лобовое стекло «Тойоты».

— Как насчёт большого стакана латте? — предложила Софи, въезжая на территорию заправки «Шелл».

Эмма задумчиво улыбнулась:

— Не откажусь. Только без сахара.

— Точно.

Софи подъехала к бензоколонке, остановилась и перевела автомобиль в режим парковки. Выходя из машины, она впустила за собой холод, от которого Эмма поёжилась. Пока Софи заливала бензин в бак, она с интересом рассматривала в телефоне сестры фотографии норвежцев, ищущих любви во Всемирной паутине.

Работник автозаправки, похожий на бездушную восковую фигуру, уставился в монитор компьютера, подключённого к кассовому аппарату. Через пару секунд он сообщил клиентке сумму к оплате. Большим и указательным пальцами принял от неё купюру в пятьсот крон и скривился. С недовольной физиономией, предварительно дважды пересчитав, он отсчитал сдачу, поблагодарил девушку за покупки и тут же скрылся за дверью подсобки.

Софи забрала монеты и направилась к кофемашине, из которой, как всегда, с резким свистом вырывался горячий пар.

По совершенно безлюдному залу пронёсся аромат жареных зёрен. Взяв стаканы с готовым напитком, Софи зашагала к выходу.

Под порывами свежего ветра ей стало холодно в её кедах. Она пошла быстрее, мечтая нырнуть в тёплую машину.

— Осторожно, горячий, — сообщила Софи, протягивая сестре стакан. — Без сахара, как и просила.

На мгновение взгляды Софи и Эммы скрестились. Осталось ещё их сестринское единство и совсем не выдохлась их родственная связь. Через несколько минут, попивая кофе и болтая о парнях, старых временах и прочих девичьих штучках, они покинули заправку.

Когда Софи выехала на трассу Е-18, Эмма, вертя стакан, тихо призналась:

— Я ещё не улетела, а уже скучаю по тебе, клянусь.

Софи всерьёз озаботилась заявлениями сестры:

— И я по тебе буду скучать. Обещай, что будешь звонить и писать мне.

— Обещаю, — Эмма клятвенно подняла руку. — Знаешь, я на минуту представила, что мы навсегда поссоримся или с одной из нас что-то случится. Как тогда жить? — осторожно поинтересовалась она.

Лицо Софи нахмурилось, лоб прочертила глубокая морщина. Она сделала глоток латте, несколько мгновений подержала жидкость во рту и лишь затем проглотила.

— Не думай о плохом. Всё будет хорошо, — сказала она. — И вообще, это я — художница, я — утончённая натура с болезненным внутренним миром и вечным экзистенциальным кризисом. А ты у нас учёная с холодным разумом, не склонная ко всякого рода философии.

Эмма грустно улыбнулась. Софи не подозревала, что сестра улыбается ей в последний раз и что своего рода исповедь была её последними, сказанными перед смертью словами.

Всё, что почувствовала Софи в момент столкновения с вылетевшим на неё внедорожником, — жгучую головную боль и приступ тошноты. Она не поняла, как моментально очутилась в своей машине вверх ногами. Её «Тойота» от силы удара о другой автомобиль два раза перевернулась и приземлилась на крышу. Ремень безопасности настолько прижал девушку к водительскому креслу, что, казалось, тело не выдержит, лопнет и все внутренности вытекут наружу. Она попыталась пошевелить болтающимися, как верёвки, ногами и ужаснулась оттого, что они не подчиняются её командам. Тогда она, не чувствуя конечностей, попробовала повернуть шею, чтобы взглянуть на Эмму.

Эмма не подавала признаков жизни. Сестра походила на пристёгнутую, согнутую пополам куклу со сломанной тонкой шеей. Её бледное лицо, на котором ещё недавно играла грустная улыбка, было полностью изрезано битым стеклом и залито кровью.

Софи пыталась закричать, позвать кого-нибудь на помощь, но из-за перенесённого шока и медленно расползающейся по всему телу боли вместо крика у неё лишь получалось открывать, как рыба, рот. Она то и дело отключалась, а когда вновь приходила в себя, то, борясь с дрожью и стуча зубами, объясняла Эмме, что скоро их вытащат отсюда, что наверняка к ним уже выехали спасатели, просила сестру немного потерпеть.

Вдруг она услышала, как кто-то совсем недалеко от её машины остро тормозит и останавливается. Яркий свет фар ослепил её. Сердце начало биться быстрее и чаще. В голове пронёсся вихрь мыслей, одна мысль прорвалась через этот поток: шанс на спасение.

Она попыталась успокоиться, но паника не отпускала. Словно в бреду, Софи объясняла Эмме, что сейчас им помогут, точно помогут.

Набрав полные лёгкие воздуха, Софи принялась что есть силы кричать, надеясь, что человек, светивший фарами, её услышит.

Глава 4. Виновный

«Ленд Ровер» протаранил «Тойоту», дважды резко закрутился, протянулся немного вперёд и остановился. «Британец» фантастическим образом остался целым, в то время как «японец» за ним, перевернувшись, напоминал раздавленное пирожное в картонной коробке — просто-напросто скомканный кусок железа.

Кто-то находился внутри перевёрнутого автомобиля. Кто-то умолял о помощи. Судя по голосу, Вигго понял, что это была молодая женщина. Её крик сочился внутрь его машины, проникал сквозь стёкла, щели дверей, замочные скважины.

Стыд и страх ответственности за серьёзное дорожно-транспортное происшествие охватили Вигго, заставляя его по-детски дрожать. Он с ужасом представил себе броский заголовок в газетах, бегущие строки на местных телеканалах, сообщающих о преступлении и наказании хирурга-офтальмолога Вигго Фоссена.

Ему стало казаться, что всё это происходит не с ним. Мозг отказывался принимать случившееся за действительное, он выключил, парализовал его обессиленное тело. Виноватый в автокатастрофе, отделавшийся кратковременной потерей сознания, несколькими ссадинами и ушибами, он так и не смог выйти из своей машины. Если бы он встретился взглядом с той женщиной, которая в момент аварии сидела за рулём, с той, что сейчас была заточена в «консервной банке» премиум-класса, он бы не выдержал её обвиняющего взгляда.

Как практикующий врач, Вигго мог бы смело оказать первую медицинскую помощь, помочь пострадавшей и очистить свою совесть, но вместо этого он сидел, не в силах оторвать взгляда от левого зеркала своей машины.

За минуту он принял решение — бежать. От полицейских автомобилей с мигающими синими вспышками, от строгих людей в форме, от коллег — врачей скорой помощи с их обвиняющими взглядами, от не брезгующих ничем журналистов.

Двигатель урчал, но даже он не смог заглушить неумолкающий крик человека, просящего спасти его. Крик женщины всё ещё стоял в ушах Вигго, хотя на трассе, по которой он уезжал на своём автомобиле, было тихо, как в могиле.

Первым, кто не остался равнодушным к чужому горю, стал дальнобойщик из Латвии. Высоко сидя в кабине своего тягача, он заметил впереди дымящуюся «Тойоту». Мужчина экстренно остановил фуру, включил аварийные огни, схватил мобильный телефон из бардачка и, почти вылетев из машины, бросился к месту происшествия.

Он обежал «Тойоту», спрашивая, есть ли кто живой. Ему ответили — и тогда он, возможно, поверил в существование Бога. Очевидец попытался открыть дверь автомобиля, но та оказалась заблокирована изнутри. Однако сейчас от его действий зависело многое. Дальнобойщик старался предпринять что-то более разумное. Трясущимися холодными руками, которые едва держали телефон, латвиец набирал номера сто двенадцать и сто тринадцать. Вспоминая всё, что когда-то учил на уроках английского языка, нарушая порядок слов, очевидец аварии кое-как объяснил диспетчеру службы спасения, что случилось. Размеренный голос на другом конце телефона настойчиво просил сохранять спокойствие и ни в коем случае не пытаться оказывать помощь самостоятельно. Оператор взял обещание со звонящего остаться в пределах досягаемости, чтобы позже выступить свидетелем аварии и помочь следствию.

Водителю грузовика задавали ещё какие-то вопросы, на которые он старался отвечать как можно более внятно. В это время все действующие в округе патрули полиции были стянуты на место происшествия. Следом за ними прибыла реанимационная бригада и пожарные. Медицинская авиация была приведена в полную готовность для эвакуации пострадавших в больницу Осло. В Норвегии человеческая жизнь всегда ценилась высоко.

Когда прибывшие на место автокатастрофы спасатели вытащили Софи из машины и положили на носилки, ей хотелось подняться и побежать к сестре, но ноги отказывались повиноваться. Ей удалось лишь мельком увидеть лицо Эммы — изувеченное, но по-прежнему спокойное, прекрасное, наивное, как у ребёнка. Софи заметила, а может, ей показалось, что сестра, лежащая на соседних носилках, не дышит. Почему она смотрит в одну точку?

Краем уха Софи услышала разговор полицейских с врачом реанимационной бригады и не поверила собственным ушам. Кто-то из медиков закрыл сестре глаза. Другой прикрыл безжизненное тело Эммы чёрной полиэтиленовой простынёй.

В панике Софи задыхалась, но на неё вовремя успели надеть кислородную маску. Она попыталась что-то прошептать склонившемуся над ней человеку в красной форме, но язык, подобно ногам, отказывался слушаться. Всё, что она могла сделать, — почувствовать обезболивающий укол в вену. С ней говорили и просили в ответ кивать, однако она уже смутно понимала, что от неё хотят.

Тем временем виновник аварии по какому-то странному маршруту направлялся в сторону паромной переправы, в Саннефьорд, отчаянно лавируя то по правой, то по левой полосе движения. Голова Вигго соображала как никогда ясно. Он настороженно поглядывал в зеркало заднего вида и думал, сколько промилле алкоголя нашли бы в его крови. Достаточно, чтобы отправиться в место лишения свободы. И хотя норвежские тюрьмы считались самыми что ни на есть гуманными и комфортными, сама мысль, что он попадёт туда, навевала на него сумасшедший страх. На хвосте никого нет, окей.

Когда Вигго был маленьким, он боялся чудовищ, живущих под кроватью. Спустя много лет он стал одним из них — чудовищем, которое захотело бежать в Швецию, оттуда — по морю в Клайпеду. Ему это казалось обдуманным и вполне положительным решением, жаль только было избавляться от машины. А лишиться свободы, о которой так долго мечтал и за которую отчаянно боролся, было жаль вдвойне.

Он, приложив палец к губам, кидал быстрые взгляды в боковые зеркала, пытаясь убедиться, что полиция его не преследует. Но когда его белый внедорожник пронёсся мимо автомобиля с ярко-синей и жёлтой символикой, скрывавшегося в кустах, один из патрульных успел произнести скорее удивлённо, чем грозно:

— Ни хрена себе!

Второй полицейский не стал терять времени.

— Включай сигналы и поехали, — сказал он, поднимая глаза и смотря в упор на напарника. — Очередной развлекающийся идиот, которого нам предстоит задержать.

Вигго, услышав вой сирены, вскрикнул:

— Чёрт! — Морща лоб, он спрашивал самого себя: — Куда? Куда сейчас?

Куда ехать дальше, Вигго понятия не имел.

— Водитель белого «Ленд Ровера» AR 44017, остановитесь, — раздалось в мегафон.

Фоссен проигнорировал предупреждение и, въезжая в Драммен, попытался запутать полицию. Однако услышал во второй раз:

— Водитель белого «Ленд Ровера» AR 44017, срочно остановитесь!

— Ага! Конечно! — вздрагивая, вскрикнул Вигго, проезжая на красный свет, едва не наехав на сонного невинного пешехода. Вой полицейский сирены, сродни резкому крику голодных чаек, парящих над морем, усугублял тревогу и страх беглеца быть схваченным. Как назло, почти на всех улицах крошечных городков, по которым перемещался Вигго, было многолюдно и шумно. Горожане, идущие на смену, останавливались, раскрывая рты, видя погоню, точно как в американских боевиках.

Когда Вигго убегал в сторону озера Крюдерен, полицейский патруль непрерывно призывал остановиться, сообщая в мегафон, что все возможные дороги в околице перекрыты и ему не уйти. Вигго понимал, что его автомобиль уже успел засветиться на камерах наблюдения не один раз, его лицо они также записали. То есть полиция уже давно его пробила по всем базам данных, она знает, как он выглядит, а это значит, что ему не уклониться от ответственности и максимум через полчаса его арестуют. Но страх всё равно гнал его вперёд. Его лицо вспыхнуло красным, как сигнал очередного светофора. Он попытался скрыться в Конгсберге или бог знает где. Под ладонью ощущал мокрый от пота руль. Скоро он всё потеряет.

Тем временем полиция Тенсберга, Ларвика и Саннефьорда получила указания заблокировать все главные улицы, ведущие к паромной переправе.

— Сволочь! — чертыхнулся Вигго, видя, как на лобовое стекло начали падать крупные капли дождя. Погода враз испортилась — что было типично для Норвегии. Отвлекаясь на включение дворников и разведку обстановки в зеркале заднего вида, он слишком поздно понял, что въехал на частную дорогу, в конце которой был тупик. Вигго резко затормозил, отстегнул ремень безопасности и выскочил из машины, планируя скрыться в ближайшем лесу.

Он успел пробежать с пару километров и затеряться в густых деревьях. Дождь усилился. Его свитер и тело под ним изрядно промокли. Хлещущие по лицу потоки, скользкая трава и размякшая земля под ногами заставили Вигго сбавить темп.

Молодой, быстро бегающий мужчина в форме, воспользовавшись неудобным моментом для Вигго и удобным моментом для себя, незаметно нагнал нарушителя закона, сбил его с ног и попытался завести ему руки за спину, а следом надеть на беглеца наручники, но получил сначала локтем в живот, а потом позже смачно кулаком по носу.

Наказание за нападение на полицейского, увеличивающее срок лишения свободы, Вигго уже не тревожило. Он не собирался капитулировать и признавать конец. На холодных тонких и белых, как мрамор, пальцах он почувствовал что-то тёплое. Красное. Кровь. Резко выпрямился, собираясь полноценно избить блюстителя порядка и помчаться дальше, однако кто-то сильно и больно сзади ударил его по ногам.

Вигго упал, прекращая какие-либо агрессивные действия. Через десять секунд его, лежащего лицом в вязкой грязи, в промокших насквозь кожаных туфлях, оседлал и арестовал второй полицейский.

Глава 5. Больница

Голубое небо ясного воскресного дня июля. Воздух казался горячим и солёным. Всё вокруг было живым, зелёным, ещё зеленее, чем прошлым летом.

Софи бежала босиком по белому песку вдоль безлюдного берега моря, под плеск волн, на гребнях которых шипела белая пена. Ей хотелось одержать верх в игре наперегонки у той, кого она любила больше всего на свете, — Эммы — загорелой неугомонной девчушки в белом льняном платье. Та заливалась заразительным хохотом, то и дело оглядываясь через плечо. Софи представляла, как в который раз утирает нос маленькой занозе, доказывая, кто здесь непобедимый чемпион. Конечно, после каждого проигрыша Эмма не то что ныла — она устраивала истерику, а Софи приходилось виновато и долго оправдываться перед родителями, почему у младшей сестры красные опухшие глаза и икота.

Сёстры Хаген, как и все нормальные дети, спорили, соперничали, но обязательно мирились, банально забывая о причине вздора. С примитивными песнями и наивным звонким смехом они всегда мчались домой на мамины вкуснейшие булочки с ягодами и корицей. Сёстры наливали себе по стакану холодной воды, стаскивали горячую выпечку с противней и отправлялись в сад мешать занятому отцу.

Софи отвлеклась от своих мыслей, когда попутный поднявшийся ветер, будто подбадривая, толкнул её в спину. Она старалась мчаться на всех парусах. Ещё совсем немного — и ей удастся коснуться пухленьких белых пальчиков сестры, а потом, показывая малявке язык, обогнать её.

В самый сладкий момент, когда Софи почти удалось сравняться с сестрой, что-то невидимое оттолкнуло её назад. Их, неразлучных, будто пытались разъединить. Эмма, ничего не замечая, неслась вперёд.

Софи, больше испуганная, чем удивлённая, внезапно остановилась. Она ничего не понимала: Эмма же была так близко, а теперь так далеко.

— Эмма! — кричала она вслед сестре, но та её не слышала. — Эмма, погоди!

Лёгкий летний ветер трепал белые кудри Эммы. Увлечённая азартом игры, она лишь скандировала:

— Не догонишь! Не догонишь!

Софи передохнула и снова сорвалась с места. Ей казалось, что чем быстрее она бежала, тем дальше ускользала сестра. Как назло, в ногах Софи появилась дикая усталость, изнеможённые ступни тяжело погружались в песок, заставляли сбавить скорость. Эмма превращалась в крошечную точку на горизонте. Она будто по-настоящему убегала от Софи, чего прежде никогда не делала. От этого старшей сестре стало страшно.

— Эмма! — Софи закричала громче. — Вернись! Я скажу родителям, что ты не слушаешься! — грозилась она.

Тяжело дыша и держась за правый бок, она на ходу продолжала звать сестру, но та словно растворилась в воздухе, исчезла.

Софи мотала головой в разные стороны, искала Эмму глазами.

— Что же мне делать? — спрашивала она себя. — Если Эмма не вернётся со мной, что я скажу маме с папой?

И тут её будто обдало ледяной водой. Она остановилась, закрыла лицо руками и, представляя наказание, рухнула на песок.

— Вернись! Умоляю! — то и дело повторяла Софи, плача. — Ты победила!

Она сидела и не знала, сколько прошло времени, а когда убрала руки от заплаканного лица, Эмма стояла в десяти шагах от неё как ни в чём не бывало. Её милое мечтательное детское личико сияло. Девчонка, вздёрнув носик, засмеялась.

— Что ты только что сказала? — спросила она.

— Ты выиграла, земляничка. Я проиграла. Эмма, пожалуйста, больше так не делай. Ты знаешь, как я за тебя перепугалась?

— Прости.

— Ты представляешь, что бы случилось с мамой и папой, узнай они, что тебя нет?

Эмма резко оборвала улыбку и посерьёзнела. На какое-то мгновение младшая сестра превратилась из весёлого маленького человечка в строгого взрослого, того, кого Софи совсем не знала.

— Меня нет.

— Как это тебя нет, если ты стоишь передо мной? Значит, ты есть.

— Меня нет, Софи, и больше никогда не будет.

— Что за глупости?

— Это не глупости.

— Земляничка…

— Софи, ты должна смириться с тем, что меня нет. Ты выжила, а я умерла. Сегодня мы с тобой играли в последний раз.

— Нет… Нет…

— Прости, мне нужно бежать.

Софи встала, вытрусила песок из платья и, вытирая ладошками мокрые от слёз глаза, спросила:

— А что, если мы побежим вместе? Мы же так всегда делали?

Эмма задрала голову и прищурилась, глядя на низкое солнце:

— Не сейчас. Ещё не время.

— Не уходи, пожалуйста!

— Я тебя люблю, — успела сказать Эмма, растворяясь в воздухе.

Софи будто пронзило током. Возможно, это был разряд дефибриллятора — врачи пытались запустить её сердце, вернуть с того света.

Палату номер сто двенадцать, куда перевели Софи после реанимации, заливал яркий дневной свет, но она его не видела. В один из последних тёплых деньков в Осло девушка, лежавшая на белой простыне широкой больничной кровати, крепко спала, до колен укрытая тонким одеялом. Она не торопилась просыпаться. Её лицо казалось неестественно измученным, каким-то одиноким, почти безжизненным, будто кто-то или что-то вытянуло из него все краски и эмоции. Ничего не излучающее лицо. Если бы в тот момент в палату вошёл посетитель, он увидел бы портрет прекрасной незнакомки: изящный, правильной формы овал лица, тонкие черты, высокий чистый лоб, на котором даже успела разгладиться одинокая глубокая морщинка, аккуратный рот с не очень тонкими, но и не слишком пухлыми, тесно сомкнутыми губами, милые вытянутые, словно у эльфийки, уши. Длинные белые волосы разметались по подушке. Софи напоминала спящую красавицу из сказки, окружённую садом: вазы с роскошными букетами занимали место на прикроватной тумбочке и подоконнике, наполняя палату тонким ароматом цветов.

В палате находились родители Софи. Мать — Астрид, высокая, худощавая шестидесятилетняя женщина с седеющими волосами, недавно похоронившая младшую дочь, — сидела на жёстком стуле у койки старшей. Её пальцы осторожно касались тёплой ладони Софи, словно она боялась, что прикосновение разрушит хрупкую связь с дочерью.

— Милая, не уходи, — шептала она. — Не покидай нас.

Отец — Роальд — мерил взад-вперёд палату. В какой-то момент он краем глаза заметил, что Астрид снова плачет. Он остановился, коснулся её плеча и молча протянул носовой платок. Астрид взяла его дрожащей рукой, прижала к глазам, но внезапно её жилистое тело под тонкой водолазкой вздрогнуло. Она зарыдала так громко, что звук заполнил всю палату, казалось, он вибрирует в воздухе. Ей было невыносимо больно. Хотелось исчезнуть, зарыться лицом в кусочек ткани и спрятаться хотя бы на миг от этого кошмара. Она бы отдала душу дьяволу ради спасения Софи. Без раздумий легла бы в гроб вместо Эммы, лишь бы дочь снова жила.

Роальд тяжело вздохнул, глядя на супругу, и опять принялся ходить по палате, подавляя внутри себя приступ бурлящей ярости. Он из-под земли достанет подонка, разрушившего их семью. Добьётся максимального срока, сделает всё возможное, чтобы эта тварь сгнила за решёткой. Он бросит всю свою силу и власть на месть за своих девочек.

Время тянулось мучительно долго. Роальд то и дело смотрел на часы, чувствуя, как терпение иссякает. Ему казалось, что ещё немного — и он разнесёт в пух и прах больничный корпус, если перед ним не появится самопровозглашённый бог в белом халате и не скажет, что с его дочерью. Наконец за его спиной открылась белоснежная дверь. В палату вошла старшая медсестра — невысокая полноватая молодая женщина.

— Главный врач ждёт вас в своём кабинете, — тихо сообщила она.

Астрид с усилием поднялась со стула. Она шла по извилистому, как кишка, коридору, опустив голову, глядя на гладкий серый пол. Впереди медленно двигался её муж, а рядом суетился медперсонал в белых халатах. Эти люди казались Астрид ангелами — то ли жизни, то ли смерти. Вокруг бродили пациенты, похожие на безликие тени, но разбитой изнутри женщине до них не было никакого дела. Медсестра довела их до кабинета доктора Исаксена и, не сказав ни слова, ушла.

Роальд вошёл первым, Астрид последовала за ним и аккуратно закрыла за собой дверь.

Главный врач больницы — доктор Харальд Исаксен — темноволосый голубоглазый мужчина лет пятидесяти с бледной, почти прозрачной кожей жестом пригласил родителей Софи сесть. Он утопал в высоком чёрном кресле на колёсиках, а солнечные лучи, пробравшиеся сквозь поднятые жалюзи, создавали над его головой бело-золотой нимб, будто у апостола.

Исаксен сидел, сплетя пальцы и опершись локтями о массивный письменный стол. Он прочистил горло и с интеллигентной бергенской картавостью заговорил:

— Простите, что заставил вас ждать. Мне вновь пришлось разговаривать с полицией по поводу… — он замялся, подбирая слова.

— По поводу тела нашей младшей дочери, — жёстко закончил за него Роальд, стиснув кулаки.

— Да… Примите мои искренние соболезнования, — Исаксен опустил глаза. Он снял очки и устало провёл ладонью по лицу, будто пытаясь стереть напряжение. Когда он снова посмотрел на родителей Софи, то увидел перед собой не просто мать пациентки, а сломленную женщину, балансирующую на грани истерики. Ему пришлось сделать усилие, чтобы переключиться на главное. — Итак, — мягко продолжил он, — я хотел бы сообщить, что состояние Софи стабилизировалось.

Роальд и Астрид облегчённо вздохнули.

— Но остаётся тяжёлым.

Он вернул очки на переносицу, а Роальд, сжав подлокотники кресла, едва сдерживал злость и тревогу.

— Доктор, отойдите от шаблонных фраз. Нам нужна правда. Вся.

Исаксен наклонился вперёд:

— Хорошо. Да. Хорошо. Мы ввели вашу дочь в искусственную кому и подключили к аппарату искусственной вентиляции лёгких: самостоятельно дышать она не может. При поступлении у Софи была зафиксирована тяжёлая черепно-мозговая травма: закрытый перелом височной и лобной костей, ушиб головного мозга третьей степени, диффузное аксональное повреждение. В её голове скопилось около шестидесяти миллилитров крови, которая давит на мозг, вызывая эпидуральную гематому и обширное субарахноидальное кровоизлияние.

Астрид вцепилась пальцами в подлокотник кресла, а Роальд побледнел как полотно.

— Гематома… это очень опасно? — прошептала Астрид.

— Да, — кивнул доктор. — Она сдавливает мозговые структуры, из-за чего уже начался отёк. Гематома перекрывает кровоснабжение в нескольких зонах: в частности, страдают зрительная кора, двигательный центр и область Вернике, отвечающая за понимание речи.

— Я ничего не понимаю, — выдохнул Роальд, опуская голову.

Доктор молча выдвинул ящик стола, достал папку с медицинскими заключениями и выложил перед родителями стопку документов.

— На данный момент у Софи диагностировано: амавроз, то есть полная корковая слепота из-за ишемии затылочной доли, параплегия нижних конечностей вследствие повреждения пирамидных путей, сенсомоторная афазия — она не сможет говорить и понимать речь, посттравматическая энцефалопатия, амнезия ретроградного типа — частичная потеря памяти о событиях до аварии, гипоксически-ишемическое поражение мозга лёгкой степени, периферическая полинейропатия — нарушение проводимости нервов в конечностях.

Астрид зажала рот рукой, чтобы не закричать.

— Если мы не удалим гематому в ближайшие часы, — продолжил Исаксен, — это приведёт к грыже мозга, дислокации стволовых структур и остановке дыхания. Без операции летальный исход — вопрос времени.

— Операция… она даст ей шанс? — хрипло спросил Роальд.

— Краниотомия уменьшит внутричерепное давление и позволит нам частично восстановить кровоток. Это даст Софи шанс выжить. Но последствия травмы, скорее всего, останутся. Возможно, она никогда не вернётся к прежней жизни. Потребуется долгая реабилитация: физиотерапия, работа с неврологами, логопедами, окулистами. И даже тогда… мы не можем гарантировать полного восстановления.

В кабинете повисла тяжёлое, вязкое молчание.

— Нам нужно ваше решение, — мягко, но твёрдо сказал Исаксен, скрестив пальцы.

Губы Роальда округлились. Он хотел что-то ответить, но молча застыл, глядя на главврача.

— Я спросил вас: какова вероятность… — наконец выдавил он, с трудом ворочая пересохшим языком.

Доктор Исаксен долго, внимательно смотрел на него поверх очков, прежде чем принять решение ответить.

— Я не могу назвать точную цифру, — сказал он, поправляя оправу. — Каждый случай уникален. Но, по нашему опыту, у таких пациентов шанс выжить после успешной операции — около семидесяти пяти процентов.

— Семьдесят пять… — Роальд вскочил с места, грудь резко вздымалась, дыхание сбилось. — Это значит, что двадцать пять процентов — на то, что она…

Он шагнул к двери, но Исаксен не дрогнул.

— В последний раз, когда Софи приходила в сознание, она не могла вспомнить ни кто она, ни как её зовут, — голос врача стал жёстким, как холодный металл. — Вы ведь понимаете, Хаген, что она может не вспомнить и вас? Да, мы не можем гарантировать, что она проснётся после наркоза. Но намеренно не оказывать помощь, заставить человека мучиться — это бесчеловечно. Гематома сама не исчезнет. Чего вы хотите? Ждать повторной остановки сердца или того, что пациентка задохнётся?

Роальд ловил ртом воздух, словно его затянуло под воду.

— Вы только что сказали, что не знаете, умрёт ли моя дочь на операционном столе… О чём тогда вообще можно говорить, доктор Исаксен?

Исаксен медленно снял очки, протёр их белоснежной салфеткой, будто пытаясь стереть с себя груз ответственности. Затем вернул их на место и заговорил так тихо, что голос едва вибрировал в воздухе:

— Она может умереть. Есть такая вероятность. Но мы не допустим этого. Мы лечим её. Боремся за её жизнь, — он выпрямился в кресле и добавил: — Если Софи перенесёт операцию, то с высокой долей вероятности сможет ходить, говорить, восстановить память. Если нет… я не знаю, смогу ли продолжать работать. Но я прошу вас, сядьте.

Роальд опустился в кресло, его лоб блестел от пота. Ему стало одновременно жарко и холодно.

— Я понимаю вас… — шепнул Исаксен, слегка смягчившись.

— Пожалуйста… Помогите ей, — голос Роальда сорвался, и он опустил голову, сжав руками подлокотники. Он чувствовал, как седые волосы на затылке встали дыбом. Взглянул на Астрид: та умоляюще смотрела то на него, то на доктора.

— Мы сделаем всё ради жизни вашей дочери, — сказал Исаксен.

От этой избитой, до боли стандартной фразы у Роальда опустились плечи. Он верил и не верил доктору одновременно. Он вообще никому не верил. Полагался только на цифры, науку, чуть-чуть — на Господа Бога и каплю — на внутренний голос, который подсказывал: врач, сидящий перед ним, далеко не дурак. Можно попробовать ему довериться. Стоит рискнуть ради самого дорогого в жизни. Ради их девочки.

Роальд стиснул зубы. Он ненавидел врачей. Слишком личная боль. Ещё помнил, как чуть не потерял жену и дочь, когда роды пошли не так. И теперь эта боль резала его изнутри раскалённым лезвием.

— Мы согласны на операцию, — глухо сказал он.

Исаксен кивнул. В его глазах впервые за долгие годы практики мелькнула настоящая, пронзительная жалость. В кабинете раздался настойчивый звонок внутреннего телефона, но врач не спешил отвечать.

— Мы можем ещё раз пойти к ней? — спросила Астрид.

— Конечно. Я провожу вас.

Они втроём шли по бесконечному коридору, среди медиков в белых халатах и теней пациентов, витающих, словно призраки.

— У вас есть дети, доктор? — вдруг спросила Астрид.

Исаксен удивлённо взглянул на неё поверх очков.

— Простите?

Она повторила вопрос, когда врач сунул руки в карманы халата.

— Нет, биологических детей у меня нет, — сказал он, сдержанно улыбнувшись. — Я слишком много учился, чтобы положить свою жизнь на алтарь спасения других. Чужих детей — маленьких и взрослых.

Он отвернулся и ускорил шаг.

Астрид стиснула руку мужа, и они пошли дальше, сквозь стерильную тишину больничного коридора — в палату сто двенадцать, где их девочка лежала без движения, будто застыв между жизнью и смертью.

Глава 6. Под арестом

Судный день для Вигго начался в тот момент, когда его заставили смотреть через окно полицейской машины на Греннлан — район, больше похожий на отдельное государство с неопрятными, мрачными улицами. Обшарпанные фасады домов, запах мочи, марихуаны и гнили. На неблагополучных лицах людей, напоминающих зомби, не было и следа интереса к существованию.

Здесь бродили мигранты, безработные норвежцы с уровнем дохода, опустившимся ниже всякого предела, и наркоманы, для которых реабилитация давно перестала быть выходом. Падшие женщины, высматривающие хоть каких-то мужчин с деньгами. Единственными островками порядка в этом месте — участке, примыкающему к центру Осло, который проходили или проезжали не из удовольствия, а из необходимости, — оставалось управление полиции, тюрьма и мелкие социальные учреждения по типу Красного Креста, безуспешно пытающиеся работать с максимально уязвимыми слоями населения.

Вигго привезли в один из тюремных блоков на Экебергвайен — клоаку, где из отбросов общества, находящихся под следствием или осуждённых за тяжкие преступления, пытались создать неопасных, преодолевших свои проблемы и интегрированных в здоровое общество личностей.

В приёмной, где регистрировали заключённых, к нему отнеслись без особого энтузиазма. Приняли повестку, изъяли удостоверение личности, водительские права и телефон. Наручные часы и золотую цепочку разрешили оставить. Ему полагался пакет предметов первой необходимости и мобильный телефон с ограниченным и контролируемым доступом для связи с адвокатом, семьёй и друзьями, если таковы остались.

Камера, в которую его проводил надзиратель, оказалась на удивление тихой и светлой, насколько это возможно в месте лишения свободы. Белоснежные стены словно призывали начать всё с чистого листа, но на деле они выглядели скорее стерильно, чем обнадёживающе. Обстановка была в стиле минимализма: письменный стол, деревянный стул, книжные полки на стене, односпальная полуторная кровать-койка с белыми подушками и лёгким одеялом. В углу висел небольшой плазменный телевизор. За узкой белой дверью находилась крохотная ванная комната с душем, унитазом, умывальником и квадратным зеркалом.

Решётка на окне и железная дверь, закрывшаяся за спиной Вигго, через неделю стали осязаемыми символами изоляции. Сколько времени ему, человеку, не приспособленному к подобным условиям, предстоит провести в этом месте, ожидая суда, никто не сказал. Оставалось лишь ждать и надеяться, что нанятый адвокат вытащит его отсюда как можно быстрее — до того, как он окончательно потеряет себя и постареет.

Фоссен зашёл в ванную, отвинтил кран с горячей водой, налил немного мыла в ладонь и, пытаясь сосредоточиться на том, что привело его сюда, принялся мыть руки по локоть. Зажмурился. Множество воспоминаний размылось, исчезло. Он не помнил ни подробностей аварии, ни погони, ни избиения полицейского, ни задержания. Помнил только слова следователя о том, что ему может грозить до двадцати одного года тюрьмы. Как будто он был террористом.

«Двадцать один год. За что? Что просто был мудаком?» Открыв глаза, он уставился в зеркало. На него смотрел мужчина, который когда-то был хирургом-офтальмологом, а теперь стал никем — отбросом, запертым в клетке, чьё единственное развлечение отныне — слушать стук чужих шагов по бетонному полу.

Закрутив кран, вытер руки чистым полотенцем, размышляя, что тюремный запах будет преследовать его до конца дней.

Вышел из ванной и принялся мерить шагами камеру, остановившись возле книжной полки. «Преступление и наказание» Фёдора Достоевского и «Долгий путь к свободе» Нельсона Манделы.

— Как символично. Утешают и поддерживают как могут.

Он скользнул пальцем по корешку книги русского классика, но так и не открыл её. Ещё в школе говорили, что в русской литературе слишком много страданий.

Время тянулось невыносимо медленно. Тусклые лучи прожекторов тюрьмы Ила, едва разгонявшие ночную тьму, падали на стены камеры, будто пытались оставить на них свои жалкие следы. Свет был холодным, словно сама смерть. Он разрезал темноту, отбрасывая на лицо жёсткие, почти животные тени. Вигго лежал на койке, будто в ожидании чего-то. Полностью одетый, с маской безразличия на лице, как если бы даже собственная боль больше не стоила того, чтобы её чувствовать. Широко открытые глаза глядели в потолок, но не видели его. Они смотрели в трещины, которые становились для него всем — замкнутым миром, без попытки что-либо изменить. В этих трещинах, казалось, была вся его личная агония. Его ад.

Шаги. Тяжёлые, медленные. Они раздались за стенами, эхом прокатившись по бесконечному коридору. Звук был сдавленным, как если бы кто-то нарочно наступал на пяту, создавая этот протяжный, намеренно зловещий резонанс. Вигго почувствовал, как воздух в камере изменился, как будто с каждым шагом приближался не просто человек, а нечто другое.

Шаги остановились. Металлическая дверь с характерным скрежетом отворилась, и на пороге появилась тень.

Мужчина среднего роста, с седеющими висками, хотя его возраст едва перевалил за сорок. Его волосы, аккуратно зачёсанные назад, с редкими вкраплениями седины, контрастировали с неестественной молодостью его лица. Оно было пустым — только холод. Синие глаза за очками от Тома Форда, с такой тонкой оправой, что они могли бы быть частью его кожи, казались безжизненными, как две ямы в земле, только что выкопанные для кого-то, кто не вернётся.

Незнакомец вошёл в камеру с абсолютной уверенностью. Это была не просто физическая уверенность, а тотальный контроль, будто эта камера, этот мир были его собственностью. Он склонил голову в сторону, оценивая Вигго. Как патологоанатом, исследующий мёртвое тело. У Вигго вдруг возникло ощущение, что этот человек видит не его, а нечто большее — его беспомощность, его конец. И в этом взгляде не было ни осуждения, ни жалости. Лишь холодный интерес к тому, как медленно распадётся ещё один человек.

— Добрый вечер, господин Фоссен, — его голос прозвучал ровно, без эмоций, как будто он читал справку о неизлечимом диагнозе. — Надеюсь, вы не против света?

Вигго медленно повернул голову. Его лицо было каменным, как стены средневековой крепости, но в глазах всё ещё тлел огонь дерзости — слабый, но живой.

— А если против? Уйдёте?

Незнакомец медлил, словно нарочно растягивая момент. Затем щёлкнул выключателем, и лампы, вздрогнув, вспыхнули грязным жёлтым светом, уродливо обнажая интерьер.

— У меня нет такой роскоши, — Вигго сел на койке, пристально изучая незнакомца. Лицо было чужим. Взгляд скользнул по костюму, очкам, портфелю — ничего знакомого, от этого тревога в груди нарастала. — Кто вы? — спросил он, стараясь удержать голос ровным.

Мужчина, одетый в строгий чёрный костюм, подошёл чуть ближе и небрежно улыбнулся.

— Оскар Вествик. Ваш новый адвокат. Мой коллега, Миккель Холм, передал мне ваше дело.

Вигго фыркнул.

— Да? Значит, мне не повезло. Миккель, вероятно, сначала вытряхнул из меня всё, что мог, а потом понял, что я для него — слишком сложный случай, и сдал. Теперь вы в очереди, чтобы выжать последние деньги, пользуясь моей бедой?

Оскар плюхнулся на металлический стул, спокойно достал документы из портфеля и разложил их перед Вигго.

— Успокойтесь. Я не собираюсь зарабатывать на вашем горе. Тем более что деньги вам не светят: все ваши счета заморожены.

— Заморожены? То есть Ингрид не имеет доступа к деньгам?

— Нет. Однако я помог вашей жене…

— …бывшей жене.

— Вашей пока что законной супруге, — поправил Оскар. — Так вот, я помог подать заявление о частичном разблокировании средств для нужд детей, но суд ещё не вынес решения, — Оскар говорил равнодушно, без каких-либо эмоций. — Да. И ещё: фру Фоссен продала вашу машину, чтобы покрыть судебные издержки.

Вигго резко поднял взгляд.

— Она что?!

Оскар спокойно повторил сказанное и добавил:

— Вы должны быть благодарным вашей жене — она не оставила вас в такую тяжёлую минуту. Хотя, вероятно, не обязана была этого делать, учитывая то, что ранее происходило в вашем браке. Но её поступок был не ради вас, а ради детей. Вы отец, несмотря на то, что не живёте в семье и не интересуетесь их жизнью. Она старается держать их подальше от этого кошмара, хотя, уверен, репортёры уже обосновались у вашего дома.

Вигго опустил голову, ощущая, как все силы покидают его. Он всё испортил, и теперь у него остались только позор и несчастная семья.

— Но это ещё не конец, господин Фоссен. Сегодня мне пришло уведомление от инспекции здравоохранения. Ваша лицензия на медицинскую практику приостановлена.

Вигго замер, его лицо побледнело.

— Что? — едва выдавил он, сжимая пальцы в кулак так сильно, что костяшки побелели.

— Если вас признают виновным, вы больше не сможете работать врачом. Кроме того, ваш трудовой договор с клиникой расторгнут, спасибо вмешательству средств массовой информации.

Вигго резко вскочил с койки, его глаза наполнились яростью.

— Это абсурд! Как они могут так поступить? Я врач, а они забирают у меня всё! Что мне теперь делать? Я ведь ничего не умею, кроме как лечить людей! Это несправедливо!

Оскар поднял руку, словно пытаясь его успокоить.

— Это несправедливо, но, увы, это реальность.

Вигго стоял, охваченный гневом. Он не мог поверить, что оказался в такой ситуации, что потерял всё, что считал важным и незыблемым. Он стиснул зубы, его взгляд потускнел от ярости и отчаяния. Он не знал, как реагировать на слова Оскара, как найти выход из этой безнадёжной ситуации.

— Сколько ещё раз меня будут сжигать на костре инквизиции?

— Это только начало, господин Фоссен.

— О как?! У вас есть что-то на закуску, чтобы добить меня уже окончательно? С чем ещё вы явились в столь поздний час?

— С судом.

— Класс. А я надеялся, что мой адвокат принесёт мне хоть какую-то хорошую новость, — сарказм так и сочился из него.

— Признаю, господин Фоссен, я не волшебник из страны Оз. Увы, в кармане у меня нет палочки, способной одним взмахом снять с вас все обвинения в преступлениях. По предварительным данным, вы не то что нарушили, вы плюнули на следующие параграфы Уголовного кодекса Королевства Норвегия: параграф двадцать два — вождение в состоянии алкогольного или наркотического опьянения; параграф двести семьдесят один — нападение на сотрудника полиции при исполнении; параграф двести семьдесят четыре — нанесение тяжких телесных повреждений; параграф двести семьдесят пять — непредумышленное убийство. К вашему счастью, водителю — тридцатилетней Софи Хаген — удалось выжить, однако сейчас она пребывает в больнице в очень тяжёлом состоянии.

— Как умерла вторая девушка? Я забыл… как её звали? Ваш коллега Миккель толком ничего не рассказал.

— Двадцатисемилетняя Эмма Хаген — родная сестра Софи. От полученных травм она скончалась на месте происшествия — ещё до приезда скорой помощи.

— Этого не может быть.

Вигго дёрнулся так, будто его ударили в солнечное сплетение. Он моментально побледнел и опустил голову.

Оскар открыл портфель снова. Среди медицинских отчётов, результатов многочисленных экспертиз, снимков с места аварии он отыскал две фотографии сестёр: на одной была Эмма в разбитом автомобиле, на второй — Софи. Адвокат положил изображения девушек на край стола.

— Посмотрите.

Вигго поднял голову и взглянул на снимки. Оскар провёл пальцем по второму.

— Как я сказал, сейчас пострадавшая находится в тяжёлом состоянии.

— Что с ней?

— Она в коме.

— В коме… — голос Вигго задрожал. Он обхватил голову руками и сжал виски, будто пытаясь сдержать бурю внутри.

— Мне удалось пообщаться с главным врачом больницы, где она лежит. К сожалению, есть две стороны одной медали: с одной — фрекен Хаген совсем плоха и в любой момент может умереть; с другой — если ей сделают операцию и она успешно её перенесёт, то в дальнейшем может навсегда остаться инвалидом.

Вигго задышал чаще и тяжелее. Сердце колотилось так, что, казалось, его можно было услышать даже на другом конце Осло. Его плечи вздрагивали. Он заметался по камере, а затем подлетел к шкафу и со всей силы ударил по нему. Он чувствовал, как каждая клетка его тела протестует против происходящего. Он убил человека и покалечил второго. Он не знал, как будет жить с этим грузом. Но понимал одно: его жизнь больше не будет такой, как раньше.

Оскар не спешил. Он знал, что здесь время не лечит, но даёт шанс на размышления.

— Я понимаю, что для вас сейчас самое сложное — это признание того, что произошло, — сказал адвокат, немного поправив очки. — Но вы должны понимать, что теперь важно не только осознать ошибку, но и начать думать, как двигаться дальше. Я не могу вам обещать чудес, но могу предложить вариант, который даст вам шанс.

Вигго выпрямился и посмотрел на адвоката с недоумением.

— Какой шанс? — его голос был почти неслышен.

— Я могу попытаться добиться, чтобы вас выпустили под залог. Это не значит, что вам не придётся отвечать за свои действия, но хотя бы какое-то время вы побудете на свободе, в более человеческих условиях, чем здесь. Мы сможем подготовиться к следующему заседанию, собрать доказательства, которые могут помочь смягчить наказание.

Вигго промолчал, его глаза были пустыми, но всё-таки в них промелькнуло что-то похожее на последнюю надежду.

— Как это работает? — спросил он, не совсем веря в то, что его могут выпустить.

Оскар положил на стол несколько документов и внимательно посмотрел на своего клиента.

— Это сложный процесс. Мы должны убедительно продемонстрировать судье, что вы не будете скрываться, не будете угрожать свидетелям или пытаться помешать расследованию. Это не гарантирует, что залог будет принят, но я готов бороться за вашу свободу.

Вигго сделал шаг вперёд и положил руки на стол, перед ним по-прежнему лежали фотографии сестёр Хаген.

— А если я не выйду под залог? Что тогда?

Оскар не отводил взгляда от клиента, его голос оставался всё таким же профессиональным — уверенным, твёрдым.

— Тогда вы останетесь здесь, в камере, до следующего суда. Это не самая лучшая ситуация, но и не самая худшая. Главное, что мы не будем терять время. Мы будем готовиться.

Вигго задумался. Он понимал, что каждое слово Оскара имеет значение. Он понимал, что, возможно, этот адвокат дьявола — его единственный шанс.

— Хорошо, — наконец сказал он, но его голос звучал, как будто он сдался. — Давайте попробуем. Я не знаю, что будет, но я готов бороться. По крайней мере, я должен попытаться.

Оскар кивнул и собрал бумаги.

— Это правильное решение. Но учтите, вам нужно быть абсолютно честным со мной. Всё, что мы делаем, основывается на взаимном доверии. Если я буду уверен в вашей честности, то продолжу с вами работу.

Вигго стиснул зубы. Оскар встал, готовясь уйти.

— Мы начнём с залога. И дальше будем двигаться шаг за шагом. Время на нашей стороне, но помните: нужно действовать быстро.

Вигго замер, глядя на снимки. Заключённый осознавал, что это всего лишь начало. Всё равно это было лучше, чем оставаться зверем в клетке.

Оскар молча собрал документы, но не уходил. Он знал, что Вигго должен был что-то сказать.

— Я… — голос Вигго охрип, он жёстко прикусил губу. — Я не знаю, как буду жить с этим, но… может быть, у меня есть шанс хоть как-то исправить ситуацию. Для себя. Для одной из этих девочек. Для их родителей. У них ведь есть родители?

Адвокат посмотрел на него поверх очков, выражение его лица чуть смягчилось. Он увидел своего клиента с другой стороны.

— Есть. Вам сначала нужно пережить всю услышанную от меня информацию, господин Фоссен. А потом — решить, что делать дальше.

Вигго зажмурился, стиснув кулаки так сильно, что ногти врезались в кожу.

— Я не хочу, чтобы они думали, что я просто монстр, который просто напился и убил их дочь. Я… я не оправдываюсь. Но мне нужно… нужно хоть что-то сделать, — он поднял на Оскара потухший взгляд. — Свяжитесь с родителями сестёр Хаген. Узнайте, нужна ли помощь с лечением Софи. Пусть возьмут деньги… с продажи машины, с чего угодно. Если я могу чем-то помочь — хоть чем-то — я должен это сделать.

Оскар кивнул, застёгивая портфель. Он встал, бросил на клиента последний взгляд и вышел, оставив за собой звенящую тишину.

Глава 7. Операция

Операционная напоминала коробку из стекла и стали, пропитанную резким запахом антисептика, хлорки и чего-то ещё — вероятно, вкраплений крови, впитавшихся в белые стены. Холодный свет операционных ламп бесцеремонно выхватывал всё вокруг, превращая пространство в студёное, бесчеловечное ничто. Однако в контексте жестокой стерильности в воздухе чувствовалось нечто почти животное — напряжение, которое ощущали все, кто находился здесь. Каждая секунда была на вес золота.

Шесть медиков, скрывающих лица за одноразовыми масками, стояли в молчаливом единении, лишь мерный пульс кардиомонитора сдавливал их внимание. Сердце пациентки билось — тяжело, но ровно. Это был последний, едва уловимый намёк на жизнь, которую они пытались спасти. Всё остальное вокруг было механическим, мёртвым.

Анестезиолог с сосредоточенным выражением лица готовил пациентку к наркозу. Он осторожно наклонился к её голове, проверяя подключённые приборы и отмечая последние детали в документах. Фиксаторы на её руках были мягкими, но надёжными, предотвратили бы любое неожиданное движение. Тонкая трубка анестезии уже была введена в вену. Врач проверил дозу, затем взглянул на хирурга, обменявшись коротким, почти невидимым кивком.

— Вводим наркоз, — тихо произнёс анестезиолог.

В систему пошёл мягкий поток препарата. Это было начало. Молниеносное действие вещества быстро охватывало тело Софи, поглощая её, вытягивая из реальности и погружая в мир небытия. Под её закрытыми веками не было боли. Не было страха. Она не слышала ни звуков, ни голосов, не ощущала рук медиков, которые теперь проводили подготовку к операции. Никаких мыслей, никаких ощущений — только темнота.

Нейрохирург Стиан Ингебригтсен сосредоточенно смотрел на гладко выбритую область головы пациентки. Все его мысли были сосредоточены на одной цели — разрезе. Пальцы в латексных перчатках осторожно разминались, ощущая тяжесть предстоящей работы. Стиан не думал о том, кто лежал перед ним, не думал о жизни, семье или истории пациентки. Всё это утонуло в глубоком вакууме операционной. Здесь не было времени для эмоций, не было места для сомнений. Были только действия. Механика. Хирургия.

— Начинаем, — его голос был бесстрастен, как сама операционная.

Это не было просто словом. Это был приказ. Ассистент передал скальпель, не отрывая взгляда от пациентки. Лезвие коснулось кожи. Послышался едва уловимый треск, как если бы лист бумаги уступал, не сопротивляясь. Стиан резал по линии, которую заранее отметил. Он изучил снимки головы, мозга Софи вдоль и поперёк. Он помнил их наизусть. Всё, что оставалось, — это чёткие движения. Быстро. Точно.

Руки Стиана не дрожали, но сосредоточенность была абсолютной. Он знал, что на кону всё. Каждый миллиметр, каждый взгляд, каждый жест — всё имело значение. Даже самый лёгкий порыв дыхания мог стать ошибкой, которая приведёт к катастрофе. Его пальцы двигались по знакомой траектории, ведя скальпель, не допуская погрешностей. Не зацепить лишнего. Не зацепить самое ценное. Он знал, что теперь его мир состоит из хирургического полотна, требующего абсолютной точности.

Процесс был быстрым, но для любого другого человека он тянулся бы целую вечность. Стиан всё ближе подходил к черепу. Он оценил его контуры, плотность кости, как профессиональный скульптор, подготавливающийся к последнему, самому важному шагу. Инструменты меняли поверхность. Это был момент, когда всё теряло своё значение. Когда всё сводилось к единой точке.

Черепная пластина была аккуратно извлечена и отложена в сторону. Стиан чувствовал, как мурашки бегают по спине, как прокладывает себе дорогу по спине капля пота. Его взгляд застыл на ткани мозга. Это было нечто иное. Субъективно — что-то живое, но не двигающееся. Мозг, как орган, не ощущает времени. Для него нет разницы, что происходит за его пределами. И в этой пустоте его руки вновь с ювелирной точностью начали делать свою работу. Под его перчатками шевелилась ткань мозга, пульсируя в ответ на давление инструмента. Но это не была жизнь. Это было просто тело, готовое к ритуалу. Его инструмент для отслаивания мягких оболочек мозга осторожно захватил ткань и аккуратно отодвинул её, освобождая пространство для основного действия. Гематома оказалась точно там, где он её ожидал, где видел на томограмме. Тёмная масса, обвивающая ткани мозга, забирающая жизнь паразитка, затмевающая всё.

Он взял пинцет и, слегка напрягаясь, аккуратно захватил гематому. Она была неплотной, но опасной, как скрытая угроза. Он чувствовал, как мягкая ткань мозга поддаётся и чуть приподнимается, сопротивляясь. Движения были плавными, решительными. Руки не дрожали, но напряжение возрастало с каждым действием. Гематома была извлечена и положена в медицинскую миску. Каждая капля крови оставалась в поле зрения. Каждая её капля могла стать новым ударом, поворотом, который был непредсказуемым.

Анестезиолог, внимательно следящий за жизненными показателями пациентки, тихо произнёс:

— Всё в порядке. Пульс стабилизировался.

Это слово было как воздух для хирурга. Он выдохнул. Но не расслабился. Процесс не был завершён. Теперь нужно было тщательно осмотреть ткань мозга, убедиться, что не осталось кровоизлияний или скрытых повреждений. Пальцы хирурга, сжимающие инструменты, двигались уверенно, но осторожно — словно он прикасался к чему-то священному.

Ассистент подал аспиратор, и Стиан аккуратно удалил остатки крови, следя за каждой складкой мягкой ткани. Мозг пульсировал в такт сердцебиению Софи, будто напоминая о жизни, которая зависела от их усилий.

— Никаких дополнительных повреждений, — сухо сказал он, поднимая взгляд на нейрохирурга второго уровня. — Можно закрывать.

Врачи вернули оболочки мозга на место, скрупулёзно зашивая их тончайшими швами. Каждый стежок был выверен, словно Стиан сшивал саму ткань реальности. Черепная пластина легла в свои анатомические границы, зафиксированная титановыми пластинами и винтами.

Стиан провёл пальцем по краю разреза, проверяя соединение. Затем он наложил швы на кожу — слой за слоем, пока разрез не превратился в тонкую, напряжённую линию. Когда последний шов был закреплён, хирург выпрямился, отступив на шаг назад.

— Время операции? — спросил он, не убирая взгляда от головы пациентки.

— Три часа сорок восемь минут, — ответил ассистент, сверяясь с экраном.

Анестезиолог слегка повернул голову:

— Жизненные показатели стабильны. Она держится.

Стиан снял окровавленные перчатки и бросил их в контейнер для утилизации. Руки слегка дрожали — не от страха, а от перенапряжения. Он провёл ими по лицу, стирая пот со лба.

— Переводим в реанимацию, — сказал он голосом, в котором звучала усталость, но не облегчение.

Стиан ещё раз посмотрел на Софи. Он чувствовал: кто-то тоже смотрит на неё.

Смерть.

Она стояла в углу операционной — невидимая, но ощутимая, как холодный сквозняк. Она ждала. Терпеливо, безмолвно, с вечной уверенностью в своей неизбежности. Но в этот раз она уходила голодной, с опущенной головой, со скрипом волоча косу по кафельному полу. Званый ужин не состоялся.

На дежурстве нейрохирурга Стиана Ингебригтсена смерть осталась ни с чем.

Он отвернулся и пошёл мыть руки не оглядываясь.

А потом, попросив у коллег сигарету, впервые в жизни закурил.

Глава 8. Раскаяние

Вигго не спал всю ночь. Его тело было тяжёлым, как камень, сдавленное бессонницей, но не способное найти покой. Он лежал на койке в темноте камеры и пытался угнездиться в мыслях, хотя все они были в кромешной тьме. Его разум блуждал, как потерянный путник, и возвращался к одним и тем же картинкам: фотографии сестёр Хаген. Ещё вчера он мог бы от них отмахнуться. Теперь они были для него как якорь, утопающий в его собственной бездне. Он попробовал закрыть глаза, но тьма вокруг была слишком плотной, слишком осязаемой. Звуки — шорохи от поворота собственного тела, стук дождя, барабанящего по подоконнику, — начинали складываться в нечто иное. В каком-то месте, на границе сна и бодрствования, они начали срастаться с другими, немыслимыми звуками. Ненадолго он услышал голос. Он был слишком тихим, чтобы быть настоящим, но одновременно и слишком явным, чтобы быть просто игрой его разума.

— Убийца…

Голос был женским, и Вигго не мог понять, был ли это шёпот или просто нечто, что его воображение создало из давно забытых кошмаров. Ему хотелось встать, но тело не слушалось. Шум снаружи поглощал его сознание, как чёрная дыра. Время стало замедляться, и даже сердцебиение шло в такт тёмному, безжизненному ритму.

— Убийца, — повторял голос, и казалось, он шёл из самой глубины его души.

Вигго в ужасе открыл глаза. В углу камеры, там, где тени от металлической решётки сгущались, он увидел их. Два силуэта, едва различимые, как расплывчатые тени, которые всегда теряются в ночной мгле. Но в этом мгновении они стали настоящими. Вигго чувствовал, как холод охватывает его и волосы на голове встают дыбом. Он хотел крикнуть, но его горло было сжато, как железная пасть.

Это были они. Эмма и Софи. Или, по крайней мере, те, кто теперь их заменял. Тени их фигур двигались на границе его зрения. Он попытался закрыть глаза, но не мог. Он был обречён смотреть. Тени становились всё ближе, а ощущение того, что они взирают на него, вонзаются в него, стало настолько реальным, что его сознание было на грани срыва.

— Убийца! — теперь это звучало как приговор. Звук пронзал его кожу, проникал в каждый нерв, заставляя его замереть.

Внезапно фигуры исчезли, и всё стало снова тихо. Почти. Но что-то изменилось. Было ощущение, что этот голос теперь не только в его голове. Он не мог понять, было ли это на самом деле, или его душа сдвинулась с места, выползая наружу, чтобы встретиться с тем, что она давно скрывала. Он снова попытался встать, но его тело вновь не слушалось. Каждое движение вызывало боль, как будто в его венах текло нечто более тяжёлое, чем кровь.

Вигго прижал ладони к глазам, стараясь подавить дрожь, которая начинала охватывать его с головы до пят. Он видел их снова, но теперь они не были тенью. Он видел их точно так, как будто они стояли прямо перед ним. Это были настоящие их глаза, полные боли и страха. Его взгляд встретился с их осуждающим взором, и он понял, что они не могут простить его. И не собираются. Их присутствие было слишком реальным, слишком очевидным.

— Убийца… — этот шёпот теперь эхом звенел в его голове.

Вигго чувствовал, как его разум будто расползается по всем углам. Он не мог понять, где он, кто он, почему его душа разрывается от того, что он слышит, что он ощущает. Каждая черта их лиц, каждый фрагмент был зафиксирован в его памяти, но с каждым новым мгновением они становились всё более чуждыми, как нечто, что он пытался забыть.

Резко повернувшись, он увидел, как тень снова мелькнула на стене. Не сильное движение, но достаточно очевидное, чтобы напомнить ему, что ему никогда не убежать от этого. Он закрыл глаза, надеясь, что, когда откроет их вновь, всё станет прежним. Но ничего не менялось. Эти тени были с ним. И они останутся с ним до конца.

Его вина, казалось, больше не могла противостоять этому наказанию. И этот голос в его голове, этот незримый приговор, не унимался. Фоссен понимал, что теперь будет только хуже. И, возможно, единственная правда, которую он мог осознать, заключалась в том, что это наказание — его собственная тень, его собственное чистилище.

Пока свет не ворвался в камеру, узник оставался в одиночестве, блуждающем в тёмных уголках своей души. Лишь когда первые лучи солнца едва коснулись решётки окна, Фоссен понял, что ночь наконец-то отступила. Однако с ней не ушли его видения. Они продолжали преследовать его, как тени, прилипшие к его сознанию. Даже в тишине утра они оставались с ним, висели в воздухе, давили на грудь, заставляя дышать с трудом. И как только — на мгновение — ему казалось, что тени исчезли, то очень скоро он вновь ощущал их приближение как неизбежную реальность.

Когда он наконец вырвался из этого мракобесия, обнаружил себя сидящим за столом. Перед ним вновь лежали фотографии сестёр Хаген, разложенные его адвокатом. Фоссен никак не мог оторвать от них взгляд. Каждую линию их лица он запоминал так, как если бы хотел сохранить навсегда в своей голове. Все фрагменты тяжкого осознания вины становились частью его существования. Он не мог заставить себя отложить эти изображения. Это было мучение, но вместе с тем он ощущал в них нечто иное: они стали его связью с тем, что он разрушил, последней нитью, соединяющей его с реальностью.

В это время дверь камеры тихо открылась. Оскар вернулся. Он положил на стол чистые листы бумаги и ручку.

— Я сегодня подготавливаю ходатайство о залоге, — сказал он, но, заметив взгляд Вигго, добавил: — Но если вы действительно хотите попытаться как-то загладить свою вину… начните с письма.

Вигго взглянул на него так, словно тот предложил ему вскрыть себе вены.

— Письма? — голос сорвался. — Какое, к чёрту, письмо? Они ненавидят меня. И имеют на это полное право.

Оскар наклонился вперёд, сцепив пальцы в замок. Его лицо оставалось спокойным.

— Возможно, они никогда его не прочтут. А может быть, прочтут и порвут в клочья. Но у вас нет другого пути. Если хотите хотя бы попытаться загладить свою вину — начните с этого.

Вигго резко встал, задев стол, тот громко скрипнул по полу.

— Думаете, мне это поможет? — он нервно задышал, вцепившись пальцами в виски. — Думаете, я смогу спокойно спать, если напишу пару слов о раскаянии?!

Оскар не шевельнулся.

— Нет, не сможете. Но, возможно, это поможет им.

Вигго застыл. Он долго молчал, уставившись в стену, пока в конце концов не взял ручку. Его пальцы дрожали так сильно, что она чуть не выпала из рук. Несколько раз он подносил кончик ручки к бумаге, однако тут же убирал. Но в какой-то момент что-то щёлкнуло внутри, и слова, как прорвавшаяся плотина, полились на лист.

«Фру и херр Хаген…

Я не уверен, что имею право писать вам. Но я должен. Меня зовут Вигго Магнус Фоссен. Я тот, кто украл у вас дочь и оставил другую на грани жизни. Тот, чьё имя, возможно, вызывает у вас рвоту, когда моя физиономия мелькает в новостях. Я не прошу прощения. Слово «простите» здесь звучит так же уместно, как хохот на похоронах. Но я хочу, чтобы вы знали: я разрываю себя на части за то, что сделал. Я не помню сам момент аварии, возможно, потому что был пьян в хлам. Но это не имеет значения. Ужасно то, что я разрушил вашу семью. Я не буду прятаться за адвокатами. Если суд отправит меня гнить в камере до конца моих дней — так тому и быть. Но если хоть капля моей жалкой жизни может помочь Софи — я отдам её. Кровь, деньги, что угодно. Если вам важно знать, что я страдаю, — поверьте, я страдаю. Я вижу лица ваших дочерей, когда закрываю глаза. Сейчас я молюсь, чтобы не проснуться. Возможно, это и есть моё наказание. Я не знаю, прочтёте ли вы это письмо. Может, оно сгорит в камине. Но мне нужно, чтобы вы знали: я помню. И никогда не забуду.

С искренним вечным раскаянием…»

Вигго закончил и остался сидеть, тяжело дыша, словно его последние силы покинули тело. Глаза, полные крови, смотрели в одну точку, лицо — как у человека, который сожрал больше собственных демонов, чем мог бы переварить.

Адвокат молчал. Оскар был не из тех, кто спешит с жалостью, но даже ему потребовалась пара минут, чтобы вернуть себе привычную жёсткость.

Когда Вигго наконец поднял голову, он был уже другим человеком. Или, точнее, тем, что от него осталось.

Оскар медленно вытянул письмо и сложил его, аккуратно, как если бы это был не просто лист бумаги, а нечто более хрупкое: жизнь или судьба. Он засунул его в портфель. Вигго следил за этим движением, не обронив ни слова.

— Передам Хагенам, — сказал адвокат.

Голос его был спокойным, но в нём таилось что-то, что заставило Вигго на мгновение подумать: этот человек понимает больше, чем он хочет показывать, или, может быть, просто слишком много видел.

— Если они захотят ответить, я сообщу.

Вигго кивнул. Виновник не был уверен, что хоть что-то получится изменить. Он был на краю. На грани того, что, возможно, навсегда останется с ним. Но сейчас — хотя бы на мгновение — Фоссен мог чувствовать, что сделал шаг. Хоть какой-то.

— А если не захотят? — произнёс Вигго едва слышно.

— Тогда хотя бы попробовали, — адвокат встал.

Его движения были чёткими, отточенными, как у человека, который давно научился отбрасывать всё лишнее. Он застегнул пиджак, но в его глазах мелькнула тень, едва заметная, — что-то человеческое, что не имело ничего общего с профессией.

Вигго остался сидеть. Он глядел на фотографии, зная, что это только начало. Что за этим последуют суды, допросы, общественное осуждение и, может быть, годы за решёткой. Но в глубине души Фоссен знал: сидеть и ничего не делать — это было бы ещё страшнее. Ведь иногда единственный способ уйти от самой ужасной тюрьмы — это сделать хотя бы один шаг.

Даже если ты не веришь в то, что это поможет.

Глава 9. Когда боль даёт о себе знать

Роальд Хаген сидел в библиотеке. Алкоголь медленно скользил по горлу, сигарета тускло тлела в его руке. Дым клубился в воздухе, растворяясь в полумраке, как будто хотел остаться здесь навсегда. Тридцать лет Роальд жил без табака, но теперь каждая затяжка была как возвращение в ту жизнь, когда всё казалось проще. Горечь, почти забытая, вновь напомнила о себе, как если бы он вернулся в армию, в те годы и к людям, которых уже давно нет рядом.

В одиноком доме, напоминающем одновременно неприступный замок и тихую психиатрическую больницу, Роальд чувствовал себя старым и никому не нужным.

Он сидел в кресле, поглощённый мыслями о том, как этот величественный особняк — точная копия проектов известных архитекторов — был построен на века и для нескольких поколений, когда-то воплощал власть и амбиции бывшего норвежского политика. Но во что он превратился теперь? В огромный контейнер, наполненный страшными воспоминаниями.

Великолепная антикварная мебель, привезённая из разных уголков Европы, картины, стоимость которых могла бы позволить купить целый квартал в центре Осло, теперь казались чуждыми, как незначительные объекты, не имеющие смысла.

Гостиная, когда-то служившая местом для важных встреч, теперь больше напоминала музей. Званые ужины, разговоры с влиятельными людьми, смех жены и дочерей, мягкий свет свечей — всё исчезло. Только пыль оставалась. На угловом кожаном диване больше никто не сидел, подогнув ноги, поглощённый чтением. Покрытый лаком кофейный столик с железными ножками, как и прежде, стоял в центре, готовый встретить гостей, которых больше не будет. Рояль, на котором Астрид когда-то играла, стоял у панорамного окна, наполовину скрытый тенью. Он всё ещё мог бы звучать, но не для них.

Дверь в комнату Эммы оставалась закрытой. Никто не переступал её порог с того дня. Роальд иногда останавливался перед ней, рука тянулась к ручке, но он так и не решался повернуть её. За дверью замерло время. Всё осталось так, как в последний день её жизни: широкая белая кровать с дорогим текстилем, тумбочка с ночником, туалетный столик с косметикой, духами и ароматическими свечами, шкаф, в котором висели джинсы, свитера, платья и брючные костюмы.

Эмма любила порядок, чего не скажешь о Софи.

Спальня старшей дочери Хагенов выглядела так, как если бы она собиралась скоро в неё вернуться. На кровати лежали три подушки, одна — с лёгкой складкой, как будто Софи откинула её в спешке.

На полу, в углах её комнаты, всё так же стояли два больших горшка с пальмами. Второй явно не хватало света: листья растения потемнели, а почва стала сухой.

Спальня Астрид и Роальда превратилась в ещё одну комнату, лишённую любви и интимности. Мягкий шерстяной плед, которым супруги укрывались прохладными ночами, был отправлен на нижнюю полку комода. Тёмно-синие шторы, которые они выбирали вместе, были небрежно задёрнуты. Большая фотография из их счастливого путешествия в Черногорию почему-то была снята со стены. В комнате слабо пахло духами Астрид, но её присутствие здесь почти исчезло. Её присутствие в жизни Роальда — тоже.

Он больше не знал, что будет дальше с их браком. Супруги всё чаще либо ссорились, либо играли в молчанку. Ещё недавно они просыпались и засыпали вместе, как обычные пары. Делили утра, наполненные запахом ароматного кофе и милыми разговорами за завтраком, и вечера, проведённые за ужином в столовой их дома или в любимом ресторанчике с видом на море.

Иногда, сидя за столом, Роальд смотрел на опустевшее место рядом, где раньше сидела Астрид. Теперь оно казалось чем-то большим, чем просто пустотой, — пропастью, разделяющей их. Жена вернулась на должность психотерапевта, сублимируя своё горе на работу, а он сидел, ожидая, что, может быть, однажды она снова заметит его.

Астрид перестала заниматься домашними делами, не интересовалась здоровьем и настроением супруга, бизнесом, который он, несмотря на всё пережитое, продолжал вести. Совместному ужину или просмотру фильма в гостиной она предпочитала лёгкий перекус в своём кабинете — в компании занудных книг или журналов. Хагены продолжали существовать, как два человека, которые когда-то любили друг друга, но теперь не могли найти слов, чтобы выразить это.

Астрид вернулась домой только к шести. Прошла через холл и, не снимая пальто, направилась в свой кабинет. Сумка и тонкие перчатки беззвучно упали на велюровый тёмно-зелёный диван. Она медленно подошла к столу. На его гладкой поверхности стояла чашка с недопитым чаем, стакан с ручками и карандашами, лежал ноутбук. Всё как всегда. Она сняла пальто и повесила его на спинку кресла. Открыла верхний ящик стола, достала блистер с успокоительным. После похорон она жила на таблетках. Они стали её спасением, но это спасение не приносило облегчения, скорее углубляло отчуждение от мира. Астрид выдавила таблетку и медленно запила её холодным чаем. В тот момент, как горечь от лекарства наполнила её рот, всё вокруг неё стало расплываться. Сознание погружалось в туман, и она почувствовала, как стены этого жестокого мира начинают рушиться. Ей становилось всё равно — наплевать на её жизнь, на её работу, на этот дом, на раздражающего мужа. Когда в холле раздались шаги, Астрид даже не повернула головы. Она слышала, как Роальд приблизился и постоял в дверях, не решаясь войти. Он не знал, что сказать. Как в те дни, когда они ещё пытались найти темы для разговора.

— Сколько ты их пьёшь? — его голос, неожиданно прерывающий тишину, выдал беспокойство.

Она не ответила сразу, словно этот вопрос заставил её остановиться, погрузившись в себя. Время, которое она обычно тратила на поиски слов, в этот момент стало пустым и бессмысленным.

— Достаточно, — тихо ответила она, не взглянув на него.

— Ты думаешь, это поможет? — Роальд не мог скрыть горечи в своём голосе, но его слова звучали почти небрежно.

— Нет, — сказала она, и в её тоне не было даже попытки оправдаться. Это было простое признание.

Роальд застыл, чувствуя, как её слова проникают прямо в сердце. Он хотел сказать что-то ещё, но не решился. Его уныние смешивалось с беспомощностью. Он видел, как Астрид погружается в свой внутренний мир, где он не может быть рядом, даже если бы хотел.

Она села в кресло, открыла крышку ноутбука и на несколько секунд уставилась в чёрный экран. В её голове не было мыслей. Она ничего не искала, ничего не планировала. Просто сидела, ощущая, как каждое движение пальцев становится медленным и трудным. Позже её взгляд совсем померк, и ватные пальцы невольно нажали на клавиши. Пропали и последние остатки сосредоточенности.

Хозяин дома топтался в дверях, ощущая, как внутри растёт невыносимая тяжесть. Он смотрел на Астрид, которая не двигалась, и в её молчании было всё: её отказ от общения, её закрытость. Он не знал, что сказать, но всё равно задал свой вопрос.

— Утром я видел собранный чемодан, — его голос прозвучал, как мольба.

Астрид медленно подняла взгляд, но её глаза оставались пустыми, как будто она уже давно была не здесь.

— Ты что, решил за мной следить? — её слова были сухими, без эмоций.

Роальд почувствовал, как внутри всё сжалось.

— Нет. Я не следил и не искал его специально. Просто заметил у двери в спальню, — он сделал шаг вперёд, но сразу остановился, как будто боялся нарушить её хрупкий мир. — Ты собираешься куда-то уехать, Астрид?

Её пальцы слегка дрогнули, но она не оторвала взгляда от монитора.

— Да, — произнесла она спокойно. — Я устала, Роальд, и хочу отдохнуть. От всего, что свалилось на мои слабые плечи. От постоянных скандалов. От того, что мы живём, как соседи. От этого дома, лишённого детей. От нас.

Слова повисли в воздухе, как тяжёлый камень.

— Ты правда думаешь, что это решит всё? Убежать? — его голос стал тише, почти шёпотом.

— Я не бегу. Мне нужно время, чтобы побыть одной и разобраться в себе.

— Ясно. Кажется, это не просто слова, а окончательное решение. И где ты будешь? — его вопрос был полон отчаяния, как если бы он пытался найти хоть что-то, за что можно было бы зацепиться.

— В нашей квартире в Согнере.

Роальд провёл рукой по лицу, будто пытаясь стереть это признание.

— Это значит… всё? Развод?

Она не ответила.

Он стоял ещё минуту, затем кивнул, но ничего так и не сказал.

Безмолвие в комнате стало настолько удушающим, что казалось, вот-вот они оба от него задохнутся. И вдруг — звук. Сперва тихий, едва уловимый, как далёкое эхо. Но он усиливался, прорезая тишину. Роальд не сразу понял, что это был дверной звонок. Его мысли всё ещё цеплялись за слова жены, не успевшие осесть в сознании. Звонок продолжал звучать нарастая. Громче. Резче.

Когда Роальд открыл дверь, перед ним стоял мужчина. Уголки его чёрного пальто развевались на ветру.

— Добрый вечер, господин Хаген, — произнёс тот. Его голос был ровным, но с явным подтекстом угрозы, как если бы он сдерживал нечто большее. — Меня зовут Оскар Вествик.

Он достал из внутреннего кармана пальто визитку и протянул её хозяину дома. Роальд её принял.

— Простите за беспокойство. Я представляю интересы господина Фоссена.

Хаген ответил с явным сарказмом:

— Да уже понял, кто вы. Разве у вас есть право сюда приходить?

Вествик слегка наклонил голову, не показывая эмоций, но в его глазах было что-то настороженное.

— Думаю, да, — ответил адвокат, не отрывая взгляда от Роальда. — Я пришёл по поручению своего клиента. Он просил передать вам письмо.

Оскар вытащил из портфеля лист, сложенный вдвое, и протянул его Хагену. Тот взял его, небрежно сгребая конверт пальцами, словно он был чем-то неприемлемым.

— Серьёзно? Послание от убийцы? — Роальд продолжал язвить. — А если ни я, ни моя супруга не хотим читать его вонючее письмо?

Вествик чуть скривил губы в едва заметной улыбке.

— Понимаю, и у вас есть на то причины. Всё, что вы с ним сделаете: выбросите или откроете, — ваше дело. Но если вы вдруг прочтёте и захотите ответить на него или лично встретиться с господином Фоссеном… Позвоните мне.

— Не то чтобы я не хотел ответить, — резко сказал Хаген. — Я вообще не хочу иметь с вами и вашим клиентом ничего общего. Вы защищаете не того, господин Вествик, но понимаю: это ваша работа, а деньги не пахнут.

Адвокат лишь кивнул, не добавив ни слова. Он отошёл в сторону, и дверь с глухим звуком захлопнулась перед его носом.

Роальд направился в гостиную, сжимая конверт. Затем грубо разорвал его и вынул письмо.

— «Я тот, кто украл у вас дочь и оставил другую на грани жизни…»

Отец девочек перечитал это медленно. Это не было откровением. Это было ужасом.

За спиной послышались шаги. Астрид. Она подошла и замерла рядом, её взгляд был пуст.

— Это от него? — голос был таким же пустым, как и взгляд.

— Да, — ответил Роальд, брезгливо складывая лист пополам. — Он написал нам и думает, что раскаяние что-то изменит.

Астрид взяла письмо, но не развернула его. Просто держала, как обломок чего-то, что уже не имеет значения.

— Я не буду это читать. И так знаю, что там.

Роальд молчал.

— Почему он не оставит нас в покое?

— Не знаю. Может, потому что не хочет гнить в тюрьме.

Глава 10. Умереть — это так эгоистично!

Софи, словно неподвижная марионетка, была перевезена в реанимацию. Её тело, ещё не окончательно покинувшее мир наркоза, плавно погрузилось в покой палаты.

На экране монитора пульс был едва видим, но это не вызывало тревоги. В такие моменты жизнь — это игра в ожидание. Один из врачей, наблюдавший за её состоянием, проверил всё: артериальное давление, насыщение крови кислородом, углекислый газ, скрытые параметры, которые должны были сказать ему, как пациентка перенесла операцию. Он знал: сейчас любой сбой в биологическом механизме мог стать последним аккордом в её истории.

Софи не открывала глаз. Всё, что она ощущала, было мутным и раздробленным. Эхо наркоза ещё звучало в её мозгу, но оно не причиняло боли. Всё было не так плохо, как могло бы быть. Кислородный аппарат тихо функционировал, забирая воздух и снова подавая его в лёгкие пациентки. Наркоз, как сомнительная вуаль, покрывал сознание. Это не было пробуждением. Это была ступень, которой она, возможно, не достигла бы, если бы не хирурги. Не для того, чтобы вернуться в жизнь, а просто вернуться. Её тело было слишком слабым для движения. Мышцы, как застывшие пружины, отказывались работать. Никаких мыслей, никаких переживаний. Она была не в этом мире. Тело — да, оно было здесь. Но всё остальное затерялось за пределами сознания.

Анестезиолог вошёл в палату. Параметры стабилизировались. Пульс был ровным, но слабым, как пологая дорога, где мог появиться обрыв, но его всё не было. Давление держалось в пределах нормы, девяносто на шестьдесят, но что такое норма, когда ты только что выжил после всего этого? Доктора знали: пока пациентка не откроет глаза, они не смогут точно понять, что с ней. Но ничего страшного. Ещё не время. Они ввели антибиотики и антикоагулянты, чтобы её кровеносная система не пошла на убыль, а мозг не начал слабеть. Проверили катетер, подключённый к капельнице. Все эти детали не имели значения для Софи, но были важны для тех, кто наблюдал за ней в этот момент — без всякого сожаления. Тело — это просто материал.

Софи не испытывала боли, не чувствовала дискомфорта. Она просто была. Как если бы её существование плавно скользило по краю. Картинки из прошлого не возвращались. Она была здесь и сейчас — и это было всё. Остальное лишь вопрос времени.

Через час её начали будить. Какой-то врач внимательно следил за её реакциями, говорил с ней, проверяя состояние. Никаких ответов, под веками — пустые глаза, но они уже не были безжизненными. Просто медленное расширение зрачков как реакция на свет. Она пребывала в пограничном состоянии. В состоянии, где всё не так уж важно, но где каждый вдох был нужным. Софи не была уверена, что она всё ещё жива. Кажется, её тело не принадлежало ей, а оставалась лишь оболочка, едва поддерживающая последние признаки существования. Всё больше походило на вялую борьбу с туманом наркоза, с тем, что было до операции, с чем-то, что она не могла назвать воспоминаниями, но чувствовала как тяжесть на сердце, как мрак в углах рассудка.

Её веки двигались в такт с дыханием. Мир вокруг её не волновал. Даже её собственное тело не имело значения — только механика. Каждое движение, каждое биение сердца. Так было в прошлом. Так будет и дальше. До тех пор, пока она не решит, что хватит.

— Она всё ещё не отвечает на раздражители, — сказал врач, и его голос заставил её сердце слегка ускориться, хотя она и не осознавала этого.

Второй врач и анестезиолог обменялись взглядами. Они продолжали наблюдать за показателями. С каждым новым витком времени консилиум становился всё более осторожным, но врачи знали: полное пробуждение будет лишь формальностью. В такие моменты всё делается по правилам.

Софи слышала, как слова доктора утыкаются в тишину, как крутятся в её сознании, но не могут пробиться. Время не имеет значения. Только она и её одиночество, тот тёмный момент, когда сознание больше не пытается контролировать, а просто следит. Она чувствовала, как слабый сигнал из её мозга пытается вытащить её в реальность, но, как и в самом начале, его было недостаточно. В её голове шевелились мысли, но это были не её мысли. Это было просто множество звуков, пустых слов и каких-то знаков, которые приходили и исчезали.

Наркоз не отпускал, но и не сковывал полностью. Тело, лежащее на кровати, было словно неживым. И где-то далеко, в уголке её разума, Софи начала ощущать, как присутствие этого чуждого вещества в крови начинает уменьшаться. Всё меньше и меньше — она возвращалась. Но вот вопрос: куда?

— Дай ей время, — сказал анестезиолог, и его голос снова вошёл в её сознание, как холодный ветер в открытое окно.

Внезапно дыхание Софи ускорилось. Вновь и вновь — те же вопросы, на которые было невозможно ответить. Где она? Кто она? Чем она стала? Софи по-прежнему не открывала глаз. Её сознание было никчёмным.

Минуло несколько часов. Её пальцы начали шевелиться. Но вот вопрос: будет ли она снова жить так, как прежде, или её возвращение не будет столь однозначным?

С каждым вдохом Софи ощущала, как реальность постепенно начинает обретать форму. Как шипение аппарата, поддерживающего её дыхание, становилось всё более раздражающим, а стерильный воздух реанимации словно проникал в её кожу, заставляя её ощущать каждую частицу этого пространства. Лёгкость, с которой она оставалась в этом неподвижном состоянии, в какой-то момент стала тяготить её. Сначала дыхание, потом пальцы, затем руки, ноги — всё это оживало, как хруст старого дерева, что начинает откликаться на грозу. Тело постепенно возвращалось, но память по-прежнему оставалась в тени. Она не помнила, как оказалась здесь, только тело помнило всё пережитое.

— Софи, — позвал врач, но тон его был не таким уверенным, как раньше.

Было что-то в его словах, что заставляло её невольно напрячься. Он наблюдал за ней, не торопясь с выводами. И вот без предупреждения какой-то момент пришёл. Софи попыталась пошевелить пальцами обеих рук. Они шевелились медленно, как бы протестуя против того, что они должны делать. Она ощущала, как кровь движется по венам, как каждая клетка её тела требует от неё действия, хотя разум не знал, как ей реагировать. Её глаза наконец слегка приоткрылись, как створки старых дверей шкафа. Свет, проникающий в них, был резким и нечеловеческим, обжигающим. Сначала она не могла разглядеть ничего. Затем размытое пространство палаты постепенно обретало очертания: стены-приборы, приборы-стены. Люди в белых халатах. Софи вновь попыталась вдохнуть глубже. Кислородный аппарат издал свой обычный звук, но теперь это казалось чем-то далёким, лишённым прежней значимости. Сильно тянуло в груди, но не было боли. Скорее была тяжесть.

— Как ты себя чувствуешь? — снова спросил тот же голос. Он был рядом, но всё равно отдалённым, почти несуществующим.

Ответа не последовало. Софи продолжала смотреть в потолок, пытаясь удержать фокус. Её глаза блуждали. Медленно, по частям возвращались ощущения. Но, как всегда, самое опасное заключалось не в теле, а в разуме. Тело восстанавливаться не торопилось. Но вот ум… Картинки из прошлого начали пробиваться. Безобразные обрывки: первый неудачный поцелуй, фразы родителей, мёртвое лицо сестры.

Врачи отследили её движение. Одно-единственное, чуть заметное поднятие руки.

— Она уже здесь, — сказал один из них, улыбнувшись профессиональной улыбкой.

С каждым глотком кислорода, с каждым неуверенным движением она постепенно налаживала связь с этим миром. Но что, если она никогда не сможет вернуть свою жизнь? Не такую, как была. А ту, что она потеряла.

Глава 11. Суд

Судья, седовласый мужчина в строгом чёрном костюме, вошёл в зал, и все присутствующие встали. В его немолодом теле, слегка поскрипывающем суставами при движении, ощущалась власть, которую он не скрывал. Он был тем, кто стоял выше всех, кто решал судьбы, чей взгляд мог заставить дыхание замереть, а слова — застыть в воздухе, как приговор. Подойдя к кафедре, он сел с такой спокойной уверенностью, которая приходит лишь с годами. Когда все заняли свои места и в зале воцарился порядок, он объявил:

— Судебное заседание по делу Вигго Магнуса Фоссена открыто в десять ноль-ноль.

Секретарь — женщина средних лет в скромных очках и строгом костюме — встала, зачитав формальности с листа:

— Сегодня рассматривается уголовное дело номер семнадцать двадцать семь, сорок четыре. Подсудимый: Вигго Магнус Фоссен, сорок три года, гражданин Норвегии, врач. Дело ведётся Окружным судом Осло под председательством судьи Йонаса Хольмена при участии двух судей-асессоров.

Председатель суда перевёл взгляд на прокурора.

— Готовы ли стороны к рассмотрению дела?

Прокурор — Кристине Эриксен — женщина с собранными в строгий пучок светлыми волосами — кивнула.

— Да, ваша честь.

— Защита? — судья повернулся к адвокату.

Адвокат, Оскар Вествик, одетый в тёмно-серый костюм, неспешно поднялся и также кивнул:

— Готовы, ваша честь.

Судья не стал тратить времени на формальности. Он посмотрел на мужчину, сидящего на скамье подсудимых. Тот выглядел измождённым, под глазами залегли тёмные тени, как будто дни, проведённые в тюрьме, выжали из него все соки. Он сжимал руками край стола, избегая встречаться взглядом с присутствующими. В зале кто-то нервно зашевелился, представители прессы привели в готовность записывающие устройства, но вскоре все снова замерли.

— Подсудимый, назовите ваше полное имя, дату рождения и место жительства, — ровным, лишённым эмоций голосом попросил судья.

Вигго встал, сглотнул и глухо ответил:

— Вигго Магнус Фоссен. Дата рождения — одиннадцатое марта тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Адрес — Осло, Фрогнервайен, дом семнадцать, квартира пятьдесят.

Судья сверился с документами, затем продолжил:

— Господин Фоссен, разъясняю вам ваши права. Вы имеете право на защиту, включая помощь адвоката. Вы не обязаны давать показания против себя. Всё сказанное вами может быть использовано в суде. Вы понимаете свои права?

Вигго слегка качнул головой, затем тихо ответил:

— Да, понимаю.

— Вы желаете дать показания или воспользуетесь правом хранить молчание?

Подсудимый несмело посмотрел на защитника и еле слышно ответил:

— Я… дам показания.

Судья сделал пометку в документах и обратился к прокурору:

— Прокурор, огласите обвинение.

Обвинитель встал и медленно оглядел зал, не задерживаясь ни на одном из присутствующих, кроме подсудимого. В её глазах было что-то звериное, словно это смотрел хищник, готовящийся к атаке.

— Подсудимый обвиняется в совершении нескольких тяжких преступлений, каждое из которых оставляет след, который невозможно стереть.

Эриксен сделала паузу, позволяя всем в зале почувствовать, как беспокойство растёт с каждым её словом.

— Во-первых, вождение в состоянии алкогольного опьянения, согласно параграфу двадцать два закона о дорожном движении Норвегии. Одна целая восемь десятых промилле в крови. Это в девять раз превышает допустимую норму. Девять раз. Норма, которая существует не для того, чтобы её нарушали, а для того, чтобы не забывали: ваши поступки могут стоить жизни не только вам, но и невиновным людям, которых вы могли бы встретить на дороге в тот день.

В этот момент прокурор на мгновение замолчала — её взгляд стал ещё более холодным, а воздух вокруг загустел от напряжения.

— Во-вторых, нападение на сотрудника полиции, параграф двести семьдесят первый Уголовного кодекса. Подсудимый оказал сопротивление при задержании, в результате чего полицейский получил переломы двух рёбер и носа, лишившие его возможности выполнять свои обязанности в течение двух недель. Человек, который должен защищать закон, оказался в больнице. Это не просто сопротивление. Это — отвержение закона. Это — отвержение человечности.

Она подняла руку, её пальцы сжались, будто обвивая невидимую верёвку вокруг горла подсудимого.

— В-третьих, тяжкие телесные повреждения, нанесённые Софи Хаген. Параграф двести семьдесят четвёртый Уголовного кодекса. Вы, не думая, оставили пострадавшую умирать в автомобиле. Оставили девушку без помощи. Это преступление перед самой идеей человеческой доброты. Безвинная жертва была там, без сил, а вы… вы сбежали. Это не просто нарушение закона, это — пятно, с которым вам теперь предстоит жить, в истории, которую вы написали.

Прокурор сделала шаг вперёд, её глаза не сводились с подсудимого, каждый её шаг словно приближался к смертельной черте.

— Всё это подтверждается показаниями свидетелей, результатами расследования. Каждый факт, каждый документ — это орудие, которое не оставляет места для сомнений. И что важнее всего, ваша судьба, господин Фоссен, теперь в руках тех, кто здесь, в зале, кто видит вас. И никто не забудет того, что вы сделали. Никто, — её голос стал резче. Громкий, но спокойный, как выстрел, от которого трудно увернуться. — И, наконец, непредумышленное убийство. Согласно параграфу двести семьдесят пятому Уголовного кодекса, в результате действий подсудимого, при столкновении с автомобилем Софи Хаген, одна из пострадавших, Эмма Хаген, скончалась на месте от травм. Экспертное заключение медиков и криминалистов не оставляет сомнений: смерть наступила из-за удара, спровоцированного превышением скорости и вождением в состоянии алкогольного опьянения…

Эриксен сделала шаг вперёд и попросила судебного техника продемонстрировать на экране фотографии с места происшествия. Осколки стекла, разорванная металлическая обшивка машины, мёртвый пассажир на переднем сиденье, брызги крови, застывшие в момент катастрофы. Лица присутствующих становились всё более ошарашенными, и каждый знал: эти преступления не прощаются. И ведь за ними стоит один выбор одного человека. И он сейчас сидит здесь. Прокурор встретилась взглядом с подсудимым. Он почувствовал, как невидимые острые шипы пронзают его насквозь и оставляют боль где-то в районе солнечного сплетения. Прокурор села на место, её взгляд был твёрд и холоден, как лезвие ножа, способное разрезать всё на своём пути. Она быстро окинула зал глазами — и, казалось, все вокруг окаменели от страха.

Судья посмотрел на Вигго, и его голос прозвучал чётко и властно, как удар молота по металлу:

— Подсудимый, вы понимаете, в чём вас обвиняют?

Вигго с трудом поднял голову, его глаза были воспалены, губы сжаты, а лицо иссушено душевной болью и усталостью. Он словно пытался собрать себя в единое целое, внутренне готовясь к худшему. Мгновение — и раздалось едва слышное:

— Да, понимаю.

Судья наклонился вперёд, его взгляд не отрывался от подсудимого, как молния, готовая ударить в любую секунду:

— Признаёте ли вы свою вину по предъявленным обвинениям?

Секунды ползли, как века, а Вигго, сидящий на скамье подсудимых, с трудом поднимал взгляд. Он будто не знал, куда смотреть, будто пытался найти выход из ловушки, в которую сам себя загнал. Мгновения тянулись и растягивались, как нити паутины.

И вот наконец его голос, глухой, напряжённый, пронзил тишину, как сломанная струна:

— Частично.

Судья кивнул, не позволяя даже тени эмоции пробиться сквозь его лицо. Он не был удивлён, не было сочувствия — всё оставалось, как прежде. Взгляд был сосредоточен, когда он продолжил записывать что-то на планшете.

— Защита, хотите ли вы сделать вступительное заявление? — голос судьи звучал, как приговор, холодный и бесстрастный, когда он перевёл взгляд на адвоката.

Оскар Вествик медленно поднялся. Его движения были точны и уверенны. Сделав шаг вперёд, он поправил пиджак, выпрямил спину.

— Ваша честь, защита настаивает на тщательном и всестороннем анализе обстоятельств данного дела, — его слова прозвучали, как выстрел в пустоте. — Мой клиент признаёт факт вождения в состоянии алкогольного опьянения, но мы будем утверждать, что его действия не были умышленными. Произошедшее — это трагическая случайность, усугублённая психоэмоциональным состоянием, которое трудно было предсказать.

Вествик сделал паузу, давая словам врезаться в память каждого присутствующего, затем добавил с лёгкой ледяной усмешкой:

— Мы требуем детального рассмотрения всех доказательств и заслушивания свидетелей, чтобы исключить любые домыслы и неясности. Факты говорят сами за себя, — он кивнул судье и вернулся на своё место, его шаги были всё так же уверенны, а глаза всё ещё горели огнём.

Судья не торопился, его взгляд был каменным, как непоколебимая скала. Он не отрывал глаз от подсудимого, когда наконец его голос пронзил тишину, как удар грома:

— Прокурор, представьте суду доказательства.

Эриксен встала с места, её взор были ясным, словно она давно знала, что скажет, и каждое её действие было продиктовано точным расчётом. Она не спешила. Медленно, как высококлассный мастер, прокурор разложила перед собой бумаги, и её голос прозвучал холодно, без малейшей тени сомнения:

— Ваша честь, обвинение предоставляет следующие доказательства, которые, по нашему мнению, однозначно подтверждают виновность подсудимого Фоссена, — она подняла первый документ, его края были аккуратно загнуты. Эриксен взглянула на судью, затем — на зал. Она точно держала под прицелом каждого человека в помещении. — Протокол задержания подсудимого, составленный офицерами полиции шестого сентября две тысячи восьмого года, — продолжила прокурор. — Согласно этим документам, в пять утра полицейские начали преследование автомобиля «Ленд Ровер Дискавери» белого цвета, за рулём которого находился подсудимый. Он двигался со скоростью сто сорок километров в час, игнорируя неоднократные требования остановиться. Задержание произошло в районе лесного массива, недалеко от паромной переправы. При задержании подсудимый оказал сопротивление, применив физическую силу к одному из офицеров. Всё это зафиксировано в протоколе, — она протянула документ судебному секретарю, которая молча передала его судье. — Далее: медицинское освидетельствование, проведённое в шесть утра в отделении полиции города Вестфолда, показало уровень этанола в крови подсудимого на уровне одна целая восемь десятых промилле, — прокурор подняла лист с результатами анализа. Её голос был всё ещё строгим и уверенным. — Согласно заключению судебного эксперта, доктора Кайи Магерей, данная концентрация алкоголя в крови подрывает способность подсудимого адекватно воспринимать дорожные условия, координировать свои движения и принимать решения в экстренных ситуациях, — Эриксен передала документ судебному секретарю, которая вновь направила его судье. Прокурор сделала паузу, давая всем присутствующим время осознать тяжесть того, о чём шла речь. — Далее: суду представлены записи с камер наблюдения, которые зафиксировали момент аварии на трассе E-18, когда подсудимый выехал на встречную полосу и столкнулся с автомобилем Софи Хаген, двигавшимся в сторону Осло. Также имеются видеозаписи с регистраторов полицейских машин и нагрудных камер патрульных, — она жестом указала на судебного техника, который запустил видео на экране.

Обстановка в зале суда стала настолько напряжённой, что каждый звук казался лишним. Все вглядывались в экран, готовясь увидеть нечто страшное. На первой записи появилась дорога, освещённая тусклыми огнями. В кадре появился «Ленд Ровер Дискавери» белого цвета, мчавшийся на высокой скорости, его фары освещали дорогу. Внезапно машина выехала на встречную полосу и столкнулась с чёрной «Тойотой». После удара автомобиль Вигго дважды прокрутился, продолжил движение и остановился на месте, прежде чем снова тронулся вперёд. На второй записи — детали погони, на третьей — момент задержания. В зале ощутимо зашевелились, но прокурор оставалась хладнокровной, её лицо не выдавало ни малейших признаков волнения.

— Эти материалы, — продолжила она, — доказывают, что подсудимый покинул место происшествия, не оказав помощи пострадавшей и не предприняв попыток вызвать спасателей. Мы видим, как он избегал ответственности, как уходил от правосудия и как проявил агрессию при задержании.

Она снова сделала паузу, позволив своим словам остыть в воздухе. Затем её голос стал более холодным, без малейшего намёка на эмоции:

— Вдобавок у нас есть свидетельские показания. Суд вызовет двух очевидцев: водителя-международника Яниса Шмитса и полицейского Александра Кристенссена, которые готовы дать показания о том, что они видели, — прокурор перевела взгляд на судью. — Ваша честь, прошу вызвать первого свидетеля, Яниса Шмитса, — голос Эриксен прозвучал как звон колокола.

Судья едва заметно кивнул.

— Приглашается свидетель Шмитс, — сказал он на английском.

Свидетель встал с последней лавки и начал двигаться вперёд, чувствуя, как каждый его шаг меняет атмосферу в зале. Весь зал сопровождал его пристальным взглядом. Перемещение Шмитса было размеренным, но на фоне всеобщей взволнованности казалось слишком замедленным. Его глаза были в тени, упрямо сосредоточившись на одном месте. Он сел за кафедру для свидетелей, не проронив ни слова. Его руки оставались неподвижными, и взгляд был пуст, он не желал смотреть по сторонам, словно всё происходящее не касалось его или, может быть, наоборот, касалось слишком сильно.

Секретарь, проверив рабочую визу, безжизненно записала данные Яниса с паспорта. «Имя: Янис Шмитс. Дата рождения: двадцать шестое апреля тысяча девятьсот шестьдесят третьего года. Гражданство: Латвия…» Каждый штрих её пера был таким же механическим, как и всё происходящее в этом зале. Процесс казался холодной и бездушной формальностью. Его имя не имело значения, оно было лишь необходимой частью этой безжалостной процедуры.

Судья продолжал держать взгляд прикованным к планшету. Лицо Хольмена оставалось неподвижным, как скала, и голос прозвучал спокойно, будто не было никакого напряжения.

— Свидетель, вы говорите на норвежском?

Янис слегка пошевелился, но не торопился отвечать.

— Нет.

— Вы будете давать показания на английском? Требуется ли вам переводчик?

— Нет, я говорю на английском, — акцент Шмитса был явным, но голос звучал уверенно.

Судья, едва кивнув, передал слово прокурору.