Бесплатный фрагмент - Год Синей Лошади

Поиграем в любовь

Часть 1 
Нас уже не

— Ну и черт с ним, — разозлилась Юлька, смяв в руке последнюю сигарету, — сейчас пойду, сварю кофейку, зажарю яичницу с колбасой, сожру все это и завалюсь спать до самого вечера.

Она сунула ноги в шлепанцы и помчалась на кухню осуществлять задуманный план. Но стоило ей сунуть голову в холодильник, как черные мысли тут же вернулись обратно.

На верхней полке старенького Саратова лежал заскорузлый огурец, похожий на дохлую гусеницу, кусок плесневелого сыра в разодранной желтой бумаге и засохший огрызок докторской колбасы. Остальное пространство было заполнено дурно пахнущей пустотой и гнилыми яблоками, напоминавшими собачьи фекалии на талом снегу в солнечный день.

Юлька сковырнула с сыра плесневелую корочку и, захлопнув дверцу, посмотрела в окно.

На столе противно тренькнул будильник. Она бросила на него равнодушный взгляд и машинально нажала на кнопку.

«Да… раненько вы поднялись, Юлия Пална, — подумала она, плюхнувшись всей Юлькой на табурет, — в выходной могли бы поспать и подольше».

Во дворе гаденько задребезжал Васильевский запорожец, ритуально завизжала соседка с первого этажа, захрапел за стеной дед Иван. Юлька уткнулась лицом в ладони и поняла, что больше не хочет жить.

И зачем только бог наградил женщин звериным чутьем? Может, хотел оградить от ошибок? Предупредить? Или смягчить удар? Может быть… Но Юльке это не помогло, а даже наоборот. Предвестие беды сделало ее настолько подозрительной и уязвимой, что стоило кому-нибудь спросить, как у нее дела, на глаза тут наворачивались слезы и она становилась похожа на человека, у которого разболелись все тридцать два зуба и помочь ему может разве что гильотина, но никак не зубной врач.

Сотрудники, знавшие Юльку как веселого и не унывающего человека, беззлобно подтрунивали над ней, пытаясь вывести на откровенность, начальник при виде постной физиономии недовольно качал головой, но в душу не лез, за что Юлька была ему благодарна. И только Сергей не замечал в ней разительных перемен и, продолжая играть с нею, как кот с мышью, активно готовился к бегству.

В тот день, когда это произошло, Сергей приехал из очередной командировки на три часа раньше, чем она ожидала.

Он долго гремел в прихожей ключами, шаркал тапочками, сопел… а когда вошел в комнату и посмотрел на нее, Юлька все поняла.

— Ты разлюбил меня? — задала она вопрос в лоб и, чтобы не слышать ответа, закрыла уши руками.

— Не расстраивайся, так в жизни бывает, — бесцветным голосом проговорил он и по-дружески похлопал ее по плечу.

— Ты, что, полюбил другую? — пискнула она, вскарабкавшись взглядом по его пушистому свитеру.

— Только давай без истерик, — недовольно засопел Сергей, и ноздри его раздулись, как у необузданного жеребца.

— Я не хочу без истерик! Слышишь, ты?! Не могу! — взвизгнула Юлька, схватив его за рукав. — Пожалуйста, скажи, что ты пошутил.

— Отстань! — взвился Сергей, и глаза его стали темнее ночи. — Все кончено! Что тут непонятного?!

— Сергей, а может, я сплю? — растерянно пролепетала она, сунув ему руку под нос. — Ущипни меня, а лучше уйди за дверь, а потом зайди снова, только по-настоящему.

Юльке было так плохо, что она предпочла бы умереть прямо сейчас. Но судьба не предоставила ей такого шанса.

— Хватит нести околесицу! — посмотрев на нее как на душевно больную, прорычал Сергей. — Давай поживем отдельно, посмотрим, что да как, а там… видно будет…

— У нас уже нет, — устало промямлила Юлька, — и нас уже нет. Есть ты и я — каждый сам по себе.

— Да запомни ты, истеричка, — ухмыльнулся он, подбросив на ладони ключи, — в мире нет ничего постоянного. Все проходит, и любовь тоже. Заруби себе на носу.

— Я запомню, — промямлила она, съехав по стенке на табурет.

— Вот и молодец, — он сорвал с вешалки куртку и, покровительственно похлопав ее по плечу, продолжил: — Ты хороший человек, но больно уж заморочистый. Пойми, надо быть проще, покладистей, тогда все у тебя будет тип-топ.

Юлька смотрела на него во все глаза и понимала только одно, что видит его последний раз.

— Ну, будем прощаться, — торопливо проговорил, швырнув на полку ключи.

— Обойдусь… уходи.

— Как хочешь, — он пнул ногой дверь и, не оборачиваясь, добавил: — если что… позвони.

Юлька стояла в прихожей, прижавшись спиной к стене, и чувствовала себя ничтожной мошкой, которую вот-вот раздавят и размажут по полу. Когда дверь за Сергеем захлопнулась, она взяла в руки брошенную им связку ключей и, держась за стену, потащилась на кухню. Там, между плитой и столом, она просидела до вечера. Когда стемнело, она переместилась с табуретки на пол и, чтобы не завыть, укусила зубами коленку. Коленка оказалась такой дубовой, что из десны потекла кровь: сладковатая и немного соленая, как томатный сок. Юлька слизывала ее языком и думала, что жизнь ее похожа на черно-белое кино, снятое плохим режиссером.

---

Часть 2
Если больно, значит любовь

Под утро она соскребла себя с пола, умылась, накрасилась, надела туфли на десятисантиметровом каблуке и, сообщив начальнику, что отгул отменяется, отправилась на работу.

Странные метаморфозы происходят порой с людьми, когда их покидает любовь: крылья, когда-то научившие их летать, вдруг становятся тяжелыми как пудовые гири и начинают тянуть их вниз, туда, откуда порой и не выбраться, особенно если человек слаб.

Большинство, к счастью, выкарабкиваются, хватаясь ошметками воли за работу, родителей, друзей, зеленеющую траву, меньшинство погибает, так и не поняв, зачем пришли в этот мир.

Юлька, слава богу, принадлежала к славному большинству, но сама пока еще об этом не знала. Оборванные крылья были аккуратно сложены на дно ямы, в которую она свалилась, безумные поступки лежали тут же, рядышком с потрепанной волей. Она смотрела на все это пустыми глазами и не понимала, что с этим делать.

Сергей позвонил ровно через неделю и первым делом заговорил о забытых в квартире вещах.

— Привет, Юлек, — беззаботно захохотал он. — Я у тебя вещички хотел забрать. Ты как? Не возражаешь?

— Забирай, — равнодушно ответила Юлька, и сердце ее рухнуло вниз. Она думала, что он переживает, а он смеется, подлец.

— Ладушки, на днях забегу, — снова захохотал он, — до встречи. — И положил трубку.

Она долго смотрела на пикающий кусок пластмассы, потом швырнула его под стол и пошлепала в ванную, под спасительный душ.

Стоя под ледяной водой, Юлька мечтала лишь об одном — простудиться и умереть, чтобы никогда не испытывать разрывающей сердце боли.

Образ Сергея иконой стоял перед глазами, нашептывая на ухо ласковые слова, а она тряслась, как в лихорадке, сглатывая с распухших губ ледяные потоки, и думала о том, как будет мстить ему — безжалостно и жестоко.

Выбравшись из ванны, Юлька пошла в спальню, достала из тумбочки валерьянку и, не разбавляя, вылила в рот. Травяной запах ударил в голову, потом в нос, в желудке заныло. К горлу подступил горький комок. Юлька вскочила на ноги и рысью понеслась в туалет.

Когда рвота закончилась, она кое-как добралась до комнаты и как подкошенная рухнула на кровать. Сон свалил ее, как нокаут боксера, правда ненадолго. Через полчаса она уже пялилась в потолок, считала овец, крокодилов, слонов и прочую живность.

«Лучше бы он не звонил, лучше бы сгинул, — думала она, отстукивая зубами барабанную дробь, — а еще лучше — умер, и я бы ходила к нему на могилку и носила цветы, — она залезла с головой под одеяло. — Господи, о чем это я? Нет, я не хочу, чтобы он умирал. Пусть живет. Только не в моем городе, а где-нибудь далеко, куда не летают самолеты и не ходят поезда. А еще лучше — пусть его переедет машина, но не насмерть, а понарошку. А врачи ошибутся и скажут, что он никогда не будет ходить. И тогда я заберу его к себе и буду выгуливать на инвалидной коляске. А потом, когда он неожиданно выздоровеет и поймет, кого мог потерять, я его брошу».

Так думала Юлька, мечтая вернуть Сергея обратно. И на душе у нее в эти минуты было легко и спокойно. Вот только одного она не знала, что подобные мысли рождаются в голове исключительно от обиды и ущемленного самолюбия и любовь здесь совсем ни при чем. Но так устроены женщины. Если БОЛЬНО, значит ЛЮБОВЬ!

---

Часть 3
Отцы и дети

Прошла неделя, за ней другая. Сергей так и не пришел за вещами.

Через неделю Юлька поняла, что беременна. О том, чтобы сделать аборт, не могло быть и речи. Она твердо решила рожать.

Самым тяжелым был звонок отцу. Юлька готовилась к нему долго, придумывала разные варианты, проговаривала вопросы, которые он будет ей задавать, и предполагаемые ответы. В конечном итоге, не придумав ничего вразумительного, махнула рукой и сообщила родителю «приятную» новость.

Константин Аркадьевич приехал к неблагодарной дочери в тот же день. Лучше бы не приезжал.

— И как тебе не стыдно?! — начал обвинительную речь бывший судья, постукивая по столу костяшками пальцев. — Так опозорить отца! Как ты могла?! — И губы его с каждым словом становились все бледнее и тоньше. — Я в тебя сердце, деньги, душу вложил, а ты мне в благодарность такой фортель выкидываешь?! А если об этом узнают родственники?! Соседи?! Друзья?! — Он вытащил из портфеля таблетки. — В общем, так: или ты делаешь аборт, или у тебя больше нет отца, — подвел он черту под неприятным для него разговором.

— Мне тридцать два года и я буду рожать, — отчеканила Юлька, но глаз поднять не посмела.

— А ну повтори, что ты сказала, — взвился Константин Аркадьевич, и лицо его стало белым как мел.

— Я буду рожать, — повторила Юлька. — И давай не будем превращать мою жизнь в сериал…

— Значит, ты от меня отрекаешься?! — пытаясь ее пристыдить, продолжал Константин Аркадьевич. — Вот здесь?! Прямо сейчас?!

— Нет, папа, я не отрекаюсь, — устало промямлила Юлька. — Но ребенка я убивать не стану, как бы тебе этого ни хотелось.

Константин Аркадьевич всегда был авторитарен в своих решениях и, однажды впустив дочь в свой до тошноты правильный мир, удерживал ее там всеми возможными способами, пытаясь навязать свои взгляды, принципы и собственную, выработанную годами мораль.

Любила ли Юлька отца? Конечно. И жалела… до слез, до скребучей тоски в душе, но никогда ему об этом не говорила. И не из-за того, что он был человеком иных взглядов, а потому что знала, что он никогда ее не поймет и не примет такой, какая она есть. А ведь когда-то давно они были друзьями.

Что же произошло с тех пор? Почему она потеряла его? Неужели, потому что после развода не приняла его сторону. Но ведь тогда она была всего лишь ребенком, маленькой птичкой, которой родители ненароком вырвали крылья.

Отец во всем винил мать, мать — отца. Крайней, как всегда, оказалась она. Пытаясь сохранить собственное лицо, отец упрямо тащил дочь в свою сторону, ничуть не заботясь о трансформациях, происходивших в ее душе. Мать, опасаясь потерять ее навсегда, чуть ли ни на коленях умоляла Юльку не бросать ее, ведь она — все, что у нее есть.

Юлька осталась с матерью, но связь с отцом не теряла. Встречались они на нейтральной территории, разговаривали ни о чем и расходились непонятые и неудовлетворенные друг другом.

С тех пор прошло много лет. Детские обиды были давно позабыты и почти не терзали Юлькину душу, но попытки построить с отцом новые отношения ни к чему не привели. Константин Аркадьевич не желал видеть в дочери взрослого человека и продолжал держать на нее обиду. Каждый раз, натыкаясь на его твердолобость и заплесневелую жизненную позицию, Юлька давала себе зарок никогда больше не вступать с отцом в споры, и каждый раз вступала, оказываясь, как всегда, непонятой и виноватой.

Оставаясь в руках отца разменной монетой, с помощью которой он пытался удержать прошлое, Юлька со временем научилась балансировать в его непростом мире, но окончательно принять его сторону не смогла. Константин Аркадьевич все так же был далек от нее и сближаться по всей видимости не собирался. Даже в те редкие минуты, когда он смеялся, он смеялся над ней, но никогда вместе с ней, а если горевал, то в одиночестве, не подпуская к своей персоне никого, кроме себя любимого, достойного и всеми непонятого. Может он боялся показаться слабым? Ведь он мужчина и к тому ж отец. Юльке оставалось только догадываться и надеяться, что когда-нибудь сердце его оттает, он обнимет ее и скажет: «Я люблю тебя, доченька. Люблю такой, какая ты есть. И пусть у нас разные взгляды на жизнь, но ты для меня — самое важное, что есть в этом мире, и я всегда буду с тобой, потому что я твой отец».

Константин Аркадьевич бросил на Юльку испепеляющий взгляд и нарочито громко сказал:

— Что же, дочь, ты сделала свой выбор. На меня с этой минуты можешь не рассчитывать.

Можно было подумать, что она рассчитывала на него все эти годы.

Он бросил так и не распакованную пачку с таблетками обратно в портфель и, сощурив глаза, спокойным голосом произнес:

— Твоя мать сделала свое дело. Теперь расхлебывай эту кашу с ней. Я в этом позоре участвовать не желаю.

Юлька мысленно погладила отца по голове: «Я очень люблю тебя, папа, но ты сам от нас отказался, — она посмотрела на свой плоский живот, — что ж, это твой выбор, а жаль».

Константин Аркадьевич поднял с пола портфель.

— Прощай, дочь, — угрюмо проговорил он, — с этого дня мы враги.

---

Часть 4
Гуляй, Вася

Проводив отца, Юлька позвонила подруге.

— Привет, Машунь, — сквозь слезы прошептала она, — приезжай, пожалуйста, и шампусику захвати.

— Этот гад тебя все-таки бросил? — раздался в трубке возмущенный голос подруги. — Я знала, что этим закончится. Ладно, не реви. Сейчас прискачу.

Подруги… Какое приятное слово. Созвучие букв ласкает сердце и слух. Но так ли хороши они в жизни? К сожалению, настоящая подруга — большая редкость. Юльке в этом смысле повезло на все сто. Маруська оказалась той самой подругой, которая и последнюю рубаху отдаст, и в прорубь нырнет, и на плаху, если надо, пойдет.

Познакомились они в институте, когда им было по восемнадцать. С тех пор прошло много лет, но дружба их, как часто бывает, не разрушилась, а с годами только больше окрепла. И чего только за эти годы им не пришлось хлебнуть, сколько килограммов соли съесть, сколько выпить шампанского…

Машка, в отличие от Юльки, была человеком легким, веселым и удивительно открытым, принимающим жизнь такой, какая она есть, со всеми ее радостями, гадостями и финтифлюшками, как она сама выражалась.

Излучающая какую-то особую энергетику, она готова была окружить заботой весь мир, что собственно и делала, бросаясь по первому зову на помощь друзьям, родственникам, коллегам, соседям, знакомым и незнакомым…

Не ищущая счастья в конкретном человеке, который однажды придет и осчастливит ее, Машка находила его в самых простых вещах: в луче солнца, пробившемся сквозь занавеску, грибном дожде, осенней листве, смехе ребенка и в самом факте жизни, которую считала даром господним, незаслуженно посланным ей небесами. Ведь никакими особыми талантами она не обладала, кроме рядового умения шить и вязать. В общем, философия на этот счет у нее была особая, которую мало кто разделял. Чаще всего над ней посмеивались, считая простодушной особой, мечтающей осчастливить весь мир.

                                            * * *

Долго Машку ждать не пришлось. Через полчаса после Юлькиного звонка она уже находилась в квартире и пыталась всеми возможными способами привести ее в чувство.

— Чего в темноте сидишь? — зайдя в комнату, грозно проговорила она и рывком отдернула шторы.

— Закрой, — не поднимая головы, захлюпала Юлька, уткнувшись в ладони лицом.

— С чего это? — уставилась на нее Машка.

— С того, что у меня горе.

— Ах, горе! Ну, да… понимаю.

— Ничего ты не понимаешь, — Юлька громко высморкалась в платок.

— Почему же не понимаю? Я в курсе. Вчера конец света по телевизору объявили. А ты бункер не выкопала. Какая беда…

У Юльки от обиды затряслось все внутри.

— Сергей бабу нашел! — разрыдалась она. — А ты, а ты меня обвиняешь?! — она посмотрела на нее как на врага. — И вообще он тебе никогда не нравился! Никогда! Только не пойму почему?! — продолжала она орать, в надежде на то, что Машка обидится и оставит ее в покое.

— А я не пойму, почему ты с ним столько времени валандалась? — не обращая внимания на ее вопли, спокойным голосом отозвалась Машка, — ну, скажи мне, что ты в нем такого нашла?! Хотя, подожди, — она подняла глаза к потолку, — рост под два метра, а еще размер ноги, сорок последний, и кудри, которые ты ему каждое утро феном укладывала. А под волосами-то что? Ты туда не заглядывала?

— Куда?

— В черепную коробку! — взорвалась Машка. — Мозгов у твоего Сережи не больше, чем на половину пипетки.

— Ну, это ты зря, — попыталась возразить Юлька, — кандидат наук не может быть идиотом.

— Ха! Ха! Еще как может быть! — продолжала гнуть свою линию Машка, — и в истории тому масса примеров. И потом, эта идиотская фраза: «Поиграем в любовь?», которую он тебе изо дня в день говорил.

— Да он просто шутил, — все еще пыталась оправдать его Юлька.

— Ну, знаешь, в каждой шутке есть доля шутки.

— По-твоему выходит, что я жила черт знает с кем и не замечала этого? — озадачилась Юлька.

— Вот именно! И я даже могу сказать почему.

— Почему?

— Потому что влюбилась ты в этого негодяя. А влюбленные в этот фееричный момент глупеют и не ведают, что творят, а некоторые даже руки на себя накладывают. Тьфу-тьфу, не дай бог… — перекрестилась она. — Вот скажи мне, ты когда-нибудь видела курицу с отрубленной головой?

— Причем здесь курица? — взмолилась Юлька, прижав руки к груди.

— Притом! Вот представь себе, носится эта бедолага с отрубленной головой по двору, крыльями машет, думает, что живая, и не подозревает, глупая, что она уже не курица, а суповой набор. — Она обняла Юльку за плечи. — Но, что бы я тебе сейчас ни говорила, все пройдет мимо кассы. Так что красноречие мы тратить не будем, а просто возьмем и напьемся, как две брошенные бабы, а завтра по трезвому поговорим.

— Не пойдет, — загадочно улыбнулась Юлька, опустив глаза в пол.

— Это еще почему?!

— Потому что подруга твоя — беременна.

— Не может быть! — Машка схватила Юльку в охапку и закружила по комнате. — Ладно, забираю свои слова обратно, — сдерживая слезы, щебетала она, — будем надеяться, что этот козел хоть здесь себя как мужик проявил. Ты ведь о дочке мечтала?

— Мечтала, — хлюпнула Юлька, уткнувшись ей носом в плечо, — только он ничего об этом не знает.

— Почему?!

— Не хочу.

— А мама? Маме сказала?

— Нет. Только отцу.

— Понятно. И он, разумеется, против.

— Естественно. Семью, говорит, позоришь.

— А ты?

— А я сказала, что это моя жизнь и ребенка я убивать не буду.

— Вот это правильно! Молодец! — она погладила Юльку по животу. — Но Константин Аркадьевич каков. Семьдесят лет прожил, а ума так и не нажил. — Она обняла Юльку за плечи. — Не расстраивайся, увидит внучку, простит. Мелюзга, она еще не такие сердца растапливала. Помнишь моего первого? Уж такой петух был, кроме своего хохолка ничего и не видел. А как Пашку на руки взял, разомлел. Правда, ненадолго, но все-таки. А Константин Аркадьевич человек пожилой, сколько у него радостей жизни осталось? Так что не горюй, все наладится. А Сергей твой… хоть и негодящий мужик, но о ребенке знать должен.

— Ничего он не должен.

— Ну, тебе видней, — сдалась Машка, — а хочешь, я у тебя поживу?

— Правда? — обрадовалась Юлька, — спасибо, Машунь, поживи, хотя бы недельку.

— Да хоть целый год.

— А Костя против не будет?

Уж очень грозный был у Машки жених. Огромный, как таежный медведь, и суровый, как сотня питбулей.

— Не будет, — отрезала Машка. — А если что, пусть плывет на своем корабле, откуда приплыл.

— Ой, Машка, разбрасываешься ты мужиками, — вздохнула Юлька, с любовью посмотрев на подругу.

— А тот не мужик, что своей бабе не доверяет, — хмыкнула Машка, — тот трус и неудачник, а по большому счету — козел. А на кой мне козел? Чтобы все жизнь мне на ухо блеял?

— Наверное, ты права, — пискнула Юлька.

— То-то… — улыбнулась Машка. — Вот мы Костика заодно и проверим. Вдруг я опять не на того нарвалась?

— Может, не надо, Машунь, — занервничала Юлька. — Поживешь недельку, и ладно.

— Ох уж эти мне сантименты, — взвилась Машка. — Не зли меня! Сколько надо будет, столько и поживу. В конце концов, ты у меня одна.

— Ты же говорила, что любишь его, — озадаченно промямлила Юлька. — А теперь проверять собралась…

— А я и сейчас от своих слов не отказываюсь. Люблю. Но тебя я тысячу лет знаю, а его всего восемь месяцев.

— Спасибо, Машунь, — расчувствовалась Юлька, — что бы я без тебя делала…

— Ну, хватит киснуть, — оборвала ее Машка, — пойдем лучше чайку попьем.

— Чайку это хорошо, — вздохнула Юлька, — только у меня в холодильнике мышь повесилась. — Она вытащила из шкафа кофточку. — Ты телевизор пока посмотри, а я в магазин сбегаю. Тут близко, я быстро, туда и обратно.

— У тебя, что, совсем ничего нет?! — удивилась Машка. Уж чего-чего, а еда у Юльки в холодильнике никогда не переводилась. Значит, дела и правда фиговые.

— Машка, я тебя так люблю, — захлюпала Юлька, и на душе у нее посветлело. Как все-таки хорошо, что у нее есть такая подруга.

---

Часть 5 
Была любовь…

Ближайший магазин, вернее магазинчик, куда отправилась Юлька, находился в двухстах метрах от дома, в небольшой одноэтажной постройке пятидесятых годов. Юлька редко заходила в это отсыревшее малоприятное заведение, разве что по острой необходимости, когда не было времени идти в супермаркет, находившийся в двух автобусных остановках от дома. В магазинчике как обычно было сыро, сумрачно и безлюдно. Лишь парень в камуфляжной одежде, шурша купюрами, нарушал пропахшую гниющими овощами липкую тишину.

— Ну, и долго ты будешь думать, защитник? — услышала она голос вынырнувшей из-под прилавка продавщицы. — Я тебя спрашиваю, — тетка с ненавистью посмотрела на парня, — или оглох?

Парень почесал затылок и озадаченно посмотрел на полку с бутылками.

— Да вот не знаю, что лучше взять, коньяк или водку…

Продавщица со злостью смахнула с прилавка луковую шелуху.

— И когда вы ее, ироды, только напьетесь? — прошипела она. — С утра до ночи ходють и ходють, то им пиво, то водку подай, а матерям с горя хоть вешайся, — она сдернула с головы сбившуюся на затылок косынку. — Тоже мне, защитники родины…

— Ладно, возьму водку, — не дал ей договорить парень и, вытащив из кошелька пятитысячную купюру, положил ее на прилавок.

Продавщица сняла с полки бутылку «Столичной».

— Вот, бери свое пойло и уходи, — буркнула она, — чтоб вам ни дна ни покрышки.

— Это вы зря, тетенька, всех под одну гребенку, — беззлобно проговорил парень, сунув сдачу в карман.

Тетка с ненавистью посмотрела на Юльку. Можно было подумать, что это она виновата в том, что все кругом пьют.

— Ну, а тебе чего?! — рявкнула она, воткнув в бока сжатые в кулаки руки.

— Батон, пачку масла, сыр и пакет молока, — отчеканила Юлька, краем глаза проводив парня до двери. Что-то знакомое было в его голосе, фигуре и манере поправлять волосы.

Выйдя из магазина, Юлька не спеша пошла в сторону дома. Ощущение, что за ней следят, появилось, как только она перешла на другую сторону дороги.

«Что за черт?» — подумала она и, развернувшись вполоборота, чуть ли ни нос к носу столкнулась с парнем из магазина. — Андрей?! — щеки ее заалели как маки. — Не ожидала тебя здесь увидеть.

— Да я в гости к другу приехал, — смущенно проговорил он. — А ты как тут оказалась?

— А я теперь здесь живу, — опустив глаза, процедила она, — прости, я пойду, меня подруга ждет…

— А меня друг, — спохватился Андрей, — может, объединимся?!

— Как-нибудь в другой раз, я спешу.

— Следующий раз будет не скоро, — торопливо заговорил он, взяв ее за руку, — я завтра уезжаю, надолго, — он притянул ее к себе, — Юля, нам надо поговорить.

— Не надо, Андрей, — откачнулась она. — Все уже сказано.

— Но ты должна знать правду.

— А я знаю, — посмотрев ему в глаза, усмехнулась Юлька. — Ты меня предал.

— Это неправда, Юля. Я тебя не предавал, — уверенно произнес он. — Если не веришь, спроси у отца.

— А при чем здесь отец?

— Мне трудно об этом говорить, но ты должна мне поверить. Дело в том, что Татьяна и Константин Аркадьевич сделали фотомонтаж.

— Фотомонтаж? — не могла поверить Юлька. — Тогда почему ты молчал все это время?

— Не хотел тебя ссорить с отцом, — нахмурился он. — У вас и так слишком сложные отношения. Я думал, он сам все расскажет. Теперь вижу, что это не так.

— Я не верю тебе, — насупилась Юлька, — отец, конечно, не сахар, но он не способен…

— Это твое право, верить или нет, — разведя руками, отчеканил Андрей. — Но ты должна знать, что я не виноват. — Он обнял ее за плечи… Разговор сам собою затух, снежным комом накатили воспоминания.

Их сумасшедшая любовь случилась в девятом классе, точнее после его окончания, и пришла она к ним неожиданно, как приходит все хорошее и гениальное. В тот день старшие классы во главе с классным руководителем и физкультурником отправлялись на трудовую практику в подшефный колхоз на уборку картофеля. В те далекие годы именно на колхозных полях отрабатывали практику школьники и студенты большинства вузов и профтехучилищ.

Юлька вышла из дома с большим опозданием, не выспавшаяся, с темными кругами под глазами, с небрежно завязанным на макушке хвостом, в босоножках и простеньком ситцевом сарафане. Преподаватель по труду, увидев ученицу в таком неподходящем наряде, отругал ее по всем правилам, но домой не отправил, пообещав найти какую-нибудь одежду на месте. И слово свое сдержал.

В сельсовете ей выдали резиновые сапоги, платок и заношенную куртку непонятного цвета. И все было бы ничего, если бы не сапоги, которые были велики на три размера и все время сваливались с ноги. В самый разгар работы, переходя с одной грядки на другую, Юлька подвернула ногу и свалилась в межу. Андрей, работавший на соседней грядке, услышав крики, подбежал к ней и, не дожидаясь, когда подойдут остальные, подхватив на руки, потащил в сельский медпункт.

В тот день Юлька сделала для себя много открытий, главным из которых была она сама. Разве могла она подумать, что будет целоваться с парнем, которого лишь изредка видела в школе на переменках, в первый день их знакомства. Да никогда!

На обратном пути, по дороге из медпункта, когда они свернули на лесную тропинку, Андрей неожиданно признался Юльке в любви. Оказывается, парень был влюблен в нее с восьмого класса, но, не надеясь на взаимность, держал свои чувства при себе, думая, что со временем это наваждение пройдет. Но как он ни старался вырвать Юльку из сердца, у него ничего не получалось.

Когда в школе вывесили объявление о том, что практика будет проходить в подшефном колхозе, Андрей решил воспользоваться этим шансом и даже разработал план по завоеванию ее сердца. Но судьба распорядилась иначе и все пошло не так он запланировал.

Увидев, что Юлька подвернула ногу, Андрей тут же забыл про разработанный план, про стихи, про подготовленную речь и про все остальное. Он просто подхватил ее на руки и помчался спасать.

Дорога до медпункта была не близкая, да Юлька была далеко не перышком, но Андрей не чувствовал ни времени, ни тяжести, ни колдобистой засыпанной щебнем дороги, ни палящего солнца над головой. Он нес на руках любимую девушку, и все остальное было неважно. Слушая биение ее сердца, он вдыхал пьянящий аромат ее рыжих волос и желал только одного, чтобы дорога никогда не закончилась…

Как они оказались в березовой роще, Юлька не помнила. Ей было так радостно и хорошо с этим по сути незнакомым ей парнем, что на какое-то мгновение она почувствовала себя птицей. Облака, деревья, цветы… Все вокруг летало, звенело, кружилось…

Андрей говорил ей о своей любви, и от этих слов было так сладко, что земля уходила у нее из-под ног. Слушая его взволнованный голос, Юлька понимала, что с ним происходит то же самое, ведь в этот момент они были одним целым.

Два года длилась их необыкновенная романтическая любовь. Но однажды, осенним пасмурным днем, все рухнуло. И никто не был виноват в том, что произошло. Молодость, юношеский максимализм, разочарование, неверие, нежелание разобраться, пойти навстречу… сделали свое дело.

---

Часть 6
Простить и забыть

— Ты чего, на край света ходила? — открыв дверь, ворчливо встретила ее Машка. — Или наводнение во дворе?

Юлька поставила сумку с продуктами на пол и, привалившись к стене, заревела.

— Господи, да что с тобой? — запричитала Машка. — На тебе лица нет, — она взяла ее за руку. — А ну, рассказывай, что с тобой приключилось.

— Ой, Машка, если бы ты знала, кого я сейчас встретила…

— Догадываюсь, — ухмыльнулась Машка, погладив Юльку по животу. — У, мамка какая противная, ревет и ревет, ребенку спать не дает.

— Да ну тебя, — отмахнулась Юлька, — он еще ничего не понимает.

— Много ты знаешь. Ребенок все слышит и понимает, — она вытащила из кармана носовой платок, — давай, вытирай слезы, и помни, дети нам свыше даны, и знают они о нас больше, чем мы о них. Ясно?! Ну, а теперь рассказывай, что этот паразит тебе наговорил?

— Да Сергей тут ни при чем, — опустившись на табурет, захлюпала Юлька.

— Неужели Константин Аркадьевич?!

— Говорю же, нет! — взорвалась Юлька и, схватив сумку, помчалась на кухню.

— Тогда кто?! — закричала Машка ей вслед. — Ты можешь сказать членораздельно?

— Я в магазине Андрюшку встретила, — размазывая по щекам слезы, ревела Юлька, глядя в окно.

— Кого?! — застыв в дверном проеме, ахнула Машка.

— Андрея.

— Того самого, из параллельного класса?!

— Ага.

— И что?! — уставилась на нее Машка.

— Говорит, что не изменял мне.

— А как же фотографии? Ведь ты их своими глазами видела.

— Он уверяет, что это фотомонтаж. И в том, что произошло, обвиняет отца.

— Константина Аркадьевича?! Не может быть…

— Андрей сказал, они вдвоем с Танькой это дело состряпали. Но я не верю. Не мог отец так поступить.

— А я верю, — Машка с сочувствием посмотрела на Юльку. — Это вполне в его стиле. Ну, сама подумай, разве он мог допустить, чтобы у него был такой зять. Конечно же, нет. Ему нужен был богатый, состоявшийся, с родословной, чтобы не стыдно было в обществе показать. А твой Андрей кто? Безотцовщина, мать медсестра, ни кола ни двора… комната в коммуналке.

— Но как он мог?! А Танька?! Ведь мы с ней были подругами.

— Я думаю, это от зависти. Ты же сама говорила, что у нее отец уголовник, а мать пьяница. А ты дочь известного адвоката.

— Но мама относилась к ней как к родной дочери, учила музыке, рисованию.

— Вот именно, как к родной дочери. А ей этого было мало. Учила музыке… Где? У вас дома? А ты в музыкальную школу ходила.

— Да, но…

— Вот тебе и «но». Я знаю таких людей, дорогая. Им, сколько не дай, все будет мало.

— И что же мне теперь делать, Машунь?

— Ничего! Выброси из головы! Для тебя сейчас главное — лялька!

— Забыть?! Легко сказать. Да у меня вся жизнь из-за него кувырком пошла.

— Ты что, все еще его любишь? — опешила Машка.

— Не знаю… — задумалась Лилька, — наверное, люблю… когда увидела его, думала сердце на куски разорвется…

— А как же Сергей?

— Это другое, — задумалась Юлька. — Сергей — наваждение, боль. Да, да, он моя боль! Он — инквизитор моей души!

— И что же ты с этим инквизитором в одной постели делала?

— Наверное, любила. Только по-другому, без души. Не так, как Андрея.

— Не знала, Юлька, что ты мазохистка.

— Я и сама до сегодняшнего дня не знала. Ой, Машка, чего-то мне совсем плохо, — она, покачиваясь, пошла в комнату.

— Тошнит, что ли?

— Ага.

— Терпи, подруга, — она уложила ее на диван, а сама поскакала за тазом, — я с Пашкой полгода от унитаза не отходила, и ничего, выжила.

— И я выживу, — проглотив слюну, пискнула Юлька, — всем назло выживу. И буду самой счастливой.

Машка притащила из ванной пластмассовый таз, поставила на стул рядом с диваном.

— Доля наша бабья такая — любить, выживать, блевать да рожать, когда срок придет, — резюмировала она, — так что блюй на здоровье и думай о том, что все будет хорошо.

Так, за разговорами, уговорами и размышлениями о смысле жизни прошла неделя, за ней другая. Девушки много гуляли, разговаривали и однажды пришли к выводу, что жизнь — забавная штука и относиться к ней надо не иначе, как к шаловливому ребенку, иначе можно свихнуться.

---

Часть 7
Счастье есть

Приняв условия, продиктованные судьбой, Юлька обрела душевный покой и такую нужную в ее положении силу.

Чувствуя себя в новом качестве как рыба в воде, она желала лишь одного — продлить очарование дарованных дней, чтобы допьяна насладиться ожиданием материнства и как следует подготовиться к новой роли.

Машка не переставала удивляться переменам, происходившим с подругой, и ни на минуту не выпускала ее из вида.

Так незаметно, в суете и заботах, прошло девять месяцев. И вот наступил долгожданный день. Малыш стукнул ножкой в живот, требуя немедленно выпустить его на свободу, и резво направился к выходу.

— Неужели началось? — встрепенулась Машка, услышав за стеной стоны. Она соскочила с кровати и прямо босиком помчалась в Юлькину комнату.

Юлька сидела на диване, пытаясь попасть ногами в шлепанцы, и потихоньку стонала.

— И давно тебя так колбасит? — обеспокоенно проговорила она, присев перед ней на колени.

— Минут двадцать назад началось, — схватив ее за плечи, затряслась Юлька, — точно не помню.

— Минут двадцать, говоришь? Это хорошо… — она подняла глаза к потолку, — сиди здесь и не дергайся. Сейчас часы принесу.

— Часы-то зачем? — заскулила Юлька, обхватив руками живот.

— Как зачем? Время будем записывать. Сколько минут прошло между схватками.

— Ой, Машка, что-то мне страшно. А вдруг я прямо сейчас разрожусь?

— Не разродишься, схватки только сейчас начались, — она вытащила из тумбочки карандаш. — Держи, время будешь записывать.

Юлька взяла в руки карандаш и тут же выронила его: «Ой, мама! По-моему, он вылезает!»

— Ничего не вылезает, — Машка прислонилась головой к животу. — Чего-то я не пойму, — озадачено пробурчала она, — схватки какие-то неправильные. Давай-ка лучше скорую вызовем.

Она вытащила из кармана мобильник: «Алле, скорая?! У меня сестра рожает! Адрес? Записывайте!»

Когда приехала скорая, Юлька, скрючившись, сидела за журнальным столом и за обе щеки уплетала вчерашние пирожки. Машка бегала вокруг нее с блокнотом в руках, записывая время «неправильных» схваток.

— Ну, роженица, заканчивай упражняться, — нахмурился доктор, отобрав у нее надкусанный пирожок, — сейчас в больницу поедем. — А пирожки, если не против, мы с собой заберем, а то бригада целые сутки не кормленная.

— Конечно, берите, — скривилась Юлька. — Пирожки очень вкусные получились.

Доктор молча сложил пирожки в пакет и, переведя взгляд на Машку, приказал собирать вещи.

— С нами поедете, — усталым голосом проговорил он. — И паспорт с полисом не забудьте.

                                            * * *

Родила Юлька через сорок минут после приезда в больницу. Родила легко, без разрывов и осложнений, будто выпустила на свободу засидевшуюся в неволе птичку. Малыш был пышный, розовый, как свежевыпеченная булочка, и голосистый, как соловей.

— Хороший пацан, — констатировала акушерка, похлопав ребенка по розовой попке. — Гляди, мамочка, какого орла родила.

— Спа… си… бо, — всхлипнула Юлька, прижав ребенка к груди.

Волна накатившей нежности накрыла ее с головой и понесла в прекрасный мир под названием Материнство. Вот оказывается, какое оно — СЧАСТЬЕ — теплое и манящее, пахнущее молоком и покоем. Она погладила малыша по голове: «Теперь я знаю, для чего светит солнце и зеленеет трава. Спасибо тебе, Господи, спасибо, Машка, и спасибо, Сергей».

Неделя прошла как один день. И вот она дома, вернее, они дома — Юлька и ее сын, главный мужчина ее жизни. Он хоть и маленький, но уже такой щедрый, что Юлька буквально захлебывается от счастья, которое он дарит ей изо дня в день.

— Я сумасшедшая мать, — говорит она Машке, и лицо ее сияет как начищенный самовар. — Ты слышишь меня?! Я неприлично счастлива!

— Не волнуйся, — опускает ее на землю подруга, — в этом состоянии ты теперь будешь пребывать да конца дней. Мамашки, в большинстве своем, все такие. Знаешь, как это называется?

— Как? — удивляется Юлька.

— Наркотиком материнства. И тебе он, по-моему, достался в большем количестве. Это, конечно, здорово, но объясни мне, дуре, почему ты все время смеешься?

— Не знаю, — хохочет Юлька, — может, мне в роддоме смешинку в рот положили?

— Может быть, — безнадежно вздыхает Машка, всем сердцем радуясь за подругу. — Ладно, балдей, только, гляди, не переборщи, а то испортишь мальчишку.

— Чем же это я его испорчу?!

— Растворишься в нем, как ледышка в стакане, и испортишь Андрюшке жизнь. Впрочем, до этого еще далеко. Хотя… бабка моя говорила, воспитывать надо, пока поперек лавки лежит, а как вдоль ляжет, так уже поздно будет. Но я думаю, тебе это не грозит.

— Я так люблю тебя, — воркует в ответ Юлька, целуя в дырочки телефонную трубку.

— И я тебя, — умиротворенно вздыхает Машка.

Так незаметно, в делах и заботах, проходят Юлькины дни.

Андрюшка подрастает и уже делает первые шаги. Юлька цветет, радуясь каждому движению ненаглядного чада. Машка по мере возможностей оберегает крохотное семейство от забот, подключив к процессу воспитания гражданского мужа.

Юлька счастлива и уже не мечтает о большем. Ей кажется, что жизнь и так с лихвой одарила ее. Но судьба приготовила ей еще один подарок, Андрея, ее первую не случившуюся любовь. Того самого единственного мужчину, с которым она проживет долгую счастливую жизнь, и от которого родит двух замечательных дочек — Соню и Лизу. И появится он в ее жизни неожиданно, как грибной дождь после грозы.

«Я шел к тебе всю жизнь, — скажет он, подхватив Андрюшку на руки, — и больше никому тебя не отдам».

Юлька прилипнет ногами к полу, а когда оторвется, поймет, что парит в воздухе вместе с Андрюшкой, огромным букетом оранжевых хризантем и розовым слоном с ромашкой за ухом.

Все бабы — кошки

Часть 1 
Федор

«Все бабы — кошки, такие же сволочные и продажные». Сколько раз я слышала эту фразу от своего соседа по коммуналке, толстого, потного мужика с картофельным носом и белесыми волосами, небрежно лежащими на шарообразной голове. Он повторял ее каждый день, выходя на общую кухню, чтобы налить литровую кружку чая и тут же выхлебать ее, не присаживаясь на стул.

Проглотив кипяток, подкрашенный жидкой заваркой, он с грохотом садился на табурет, доставал из коробка спичку и, сунув ее в рот, лениво жевал боковыми зубами. Измочалив спичку до состояния тряпки, он выплевывал ее на ладонь, рассматривал со всех сторон и, выбросив в окно, внимательно наблюдал, как она планирует в воздухе. Потом снова садился на табурет и, закинув ногу на ногу, ждал, когда на кухню выйдет кто-нибудь из соседей.

Первой на кухне обычно появлялась Надька Масякина, женщина громогласная, скандальная, не признающая никаких авторитетов, кроме своего супруга, тощего лысого мужика, похожего на усохшего карася, месяцами пропадающего в командировках, связанных с поставками какого-то секретного оборудования на какие-то секретные предприятия.

Считая себя человеком интеллигентным и образованным, а соседей — неудачниками и быдлом, Карась старался как можно меньше соприкасаться с отребьем и большую часть времени проводил у себя в комнате, валяясь на любовно взбитой Надькой пуховой перине.

По праздникам Карась облачался в дорогой серый костюм, нейлоновую рубашку, серебристый галстук в полоску и отправлялся в магазин за коньяком. Пока соседи варили холодец, пекли пироги и ваяли салаты, чтобы съесть все это за общим столом, Надька в индивидуальном порядке готовила любимому праздничный ужин.

В тот день, о котором пойдет речь, Карась уехал в очередную командировку, что привело Надьку не в лучшее расположение духа. Войдя на кухню, где сидел ненавистный сосед, она презрительно фыркнула и, вытащив из холодильника кастрюлю с борщом, с грохотом поставила ее на плиту.

Федор крутанул пальцем у виска и, сунув в рот очередную спичку, демонстративно отвернулся к окну. Надьке не понравился его жест. Она вытащила из кастрюли половник и, облизнув его, шарахнула деревенщину по затылку.

— Слышь, оглоед, у тебя спички есть? — ехидно проговорила она и на всякий случай отпрыгнула в сторону.

Федор достал из кармана коробок, повертел его в руках и, показав скандалистке фигу, сунул обратно в карман.

Этого Надька ему простить не могла. Она набрала в рот слюны и, прицелившись, плюнула в Федора. Плевок, перелетев через стол, бесшумно шмякнулся ему на макушку.

Федор вытер лысину рукавом и, бросив на нее пренебрежительный взгляд, вышел из кухни.

                                            * * *

Комната, в которой жил Федор, была маленькой, темной и узенькой, как школьный пенал. И если бы не окно с разбитым и заклеенным изоляционной лентой стеклом, то ее вполне можно было бы принять за кладовку.

Чтобы подойти к подоконнику, служившему и столом, и местом для хранения кухонной утвари, Федору приходилось преодолевать множество препятствий, включая коробку с инструментами, стоявшую между кроватью и шкафом, ведерный горшок с разлапистым фикусом и этажерку, забитую банками рыбных консервов.

Кроме посуды, на подоконнике стоял горшок с белой геранью, за которой Федор ухаживал как за дитем, стопка старых газет и банка из-под кильки, куда он бросал окурки и огрызки от яблок, поглощаемых в огромных количествах.

Когда-то много лет назад Федор занимал ту самую комнату, где теперь проживала Надежда со своим важным мужем. Детей у них с женой не было, но были канарейка, черепаха и маленькая собачка неизвестной породы с голым, как у крысы, хвостом. Человеком Федор слыл работящим, веселым, добрым, о которых говорят «и мухи не обидит», любил свою молодую жену, почитал родителей, уважительно относился к соседям.

Но однажды произошло событие, изменившее всю его жизнь. Застав жену в постели с любовником, он неудачно вышвырнул донжуана за дверь, где стояла соседская швейная машинка, о которую тот шарахнулся головой. В результате удара ухажер получил сотрясение мозга и окосел на один глаз. Федора приговорили к нескольким годам тюрьмы. Пока он сидел, жена подала на развод и вышла замуж за «покалеченного».

Эту историю рассказала мне мама, единственная из всех соседей, сочувствующая Федору, но, как и другие, не любившая его, потому что он тоже называл ее отравой и кошкой, правда, не так часто и злобно, как остальных. «Всех бы вас взять, кошек, связать в один узел и утопить!» — вопил он, когда соседки собирались на кухне. Вопил нарочито громко, чтобы было слышно каждое слово.

Итак, кошки… Почему кошки? За что эти ласковые пушистые существа заслужили такую немилость? Ведь кошки ловят мышей, крыс и даже змей, лечат от разных болезней. Например, моя бабушка, когда у нее болит голова, кладет Мурку себе на затылок, а если ноет рука — пристраивает кошку себе на плечо.

Я часто задавала себе этот вопрос, пока ответ сам собою не нашелся, вернее, не приполз к нашей двери.

Это была серая, как асфальт, кошка с мокрой, торчащей во все стороны шерстью. Она лежала на половике возле нашей квартиры, жалобно мяукала и царапала и без того облезлый порог. Ее раздувшийся живот лежал на половике как бы отдельно от нее и ритмично двигался в разные стороны. Увидев нас, кошка вдруг замолчала и, уронив голову на лапы, хрипло и отрывисто задышала.

— Да она же рожает! — наклонившись над кошкой, ахнула мама. — Надо ее в квартиру забрать.

Она открыла дверь и вместе с половиком перетащила роженицу через порог. Кошка в благодарность лизнула ей руку.

— Тащи ее в комнату, — сказала мама отцу, — иначе Федор ее укокошит. — Она бросила тревожный взгляд на дверь дяди Федора.

Отец осторожно взял кошку на руки. Та устрашающе зашипела и впилась ему когтями в живот.

— Это она от страха, — успокоила его мама. — Заноси, я сейчас какую-нибудь тряпку найду.

Она достала из шкафа старую кофту, бросила ее на пол и побежала на кухню за молоком. Отец положил кошку на кофту. Та вытянулась, замурчала, потом резко свернулась в калач и как завопит.

— Рожает, — сказал отец и погладил ее по голове.

Тут в комнату вошла мама, и не одна, а вместе с Федором. Он стоял у нее за спиной и, заглядывая через плечо, внимательно наблюдал за роженицей. Мама поставила мисочку с молоком на пол, но кошка даже ухом не повела.

— Ей сейчас не до еды, — буркнул отец и отправил меня на кухню. — В комнату ее не пускай, — наказал он, перед тем как уйти на работу, — это зрелище не для детей.

Как котята появились на свет, я не видела, но знаю, что их было трое: два серых и один рыжий, самый большой. Мама переложила кошку с котятами в картонную коробку из-под ботинок, а саму коробку задвинула под кровать.

Пока кошка рожала, Федор находился у нас в комнате, но, к моему удивлению, вел себя тихо, даже, можно сказать, безмолвно, что меня и радовало, и озадачивало одновременно.

Утром со словами «Как там роженица?» Федор постучал в нашу дверь. Мама как на пружинках соскочила с кровати.

— Федор, ты?

— Я, Екатерина Михайловна, — раздался хриплый голос соседа. — Позовите, пожалуйста, мужа.

— Так он на смене. А что вы хотели?

— Да про кошку хотел спросить, — виноватым голосом проговорил он. — Как она там? Родила?

Мама накинула халат и с обреченным видом пошла открывать дверь.

Федор долго вытирал о половичок ноги, стесняясь войти в комнату, потом махнул рукой и, сделав несколько робких шагов, остановился посередине.

— Сейчас посмотрим, как они там, — улыбнулась мама, вытянув коробку из-под кровати.

Кошка будто только этого и ждала. Выгнув спину, она устрашающе зашипела и, выпрыгнув из коробки, помчалась к двери.

Мы как по команде заглянули внутрь. Там было пусто. Федор отодвинул маму в сторону и, опустившись на четвереньки, полез под кровать.

Та заскрипела и, вздыбившись, закачалась у него на спине, как корабль на волнах. Мама вцепилась руками в спинку, чтобы удержать ее от падения, но это оказалось излишним. Не прошло и минуты, как Федор выполз из-под кровати, держа в руке рыжий комочек.

— Нашел, — просиял он, протянув маме котенка, — держите задохлика.

Мама прижала бедолагу к груди.

— Не бойся, маленький, все хорошо, — шепнула она, вытянув уточкой губы.

Федор с кряхтением поднялся на ноги и, нависнув над мамой, прорычал:

— Сожрала все-таки, стерва.

— Как сожрала? — ахнула мама и, брякнувшись на коленки, полезла под кровать.

— Да нет там никого, вылезай, — дергая ее за ногу, сопел Федор. — Слышь, чего говорю…

— И правда нет, — высунув голову, пискнула мама. — И что же нам теперь делать? Помрет ведь без матери…

Федор, ни слова не говоря, сунул котенка под майку и, многозначительно подмигнув, вышел из комнаты.

Мы смотрели ему вслед и не знали, что делать. «А вдруг Федор его убьет? Ведь он ненавидит кошек».

— Не убьет, — успокоила меня мама, но на всякий случай пошла за соседом. Я не могла оставаться в неведении и увязалась за ней.

Федор сидел на кровати, согнувшись в дугу, и шарил рукой в коробке с таблетками. На шерстяном платке в рыжую клетку, свернувшись в клубок, лежал такой же рыжий котенок.

— Пипетку ищу, — увидев нас, пробурчал Федор, — сейчас кормить его буду.

— А молоко у вас есть? — встревоженно проговорила мама и как-то странно на него посмотрела.

— А как же, — он показал глазами на подоконник, — только подогреть надо и водичкой разбавить.

Мама взяла бутылку и, крикнув «Я мигом!», помчалась на кухню.

Кормить котенка было нелегко. Он ни в какую не хотел открывать рот, извивался, захлебывался… наконец, проглотив несколько капель, обмяк и уснул у меня на руках.

Прошел месяц. Котенок, названный Мурзиком, по-прежнему жил у Федора в комнате, а мы ходили его навещать. Из бледно-рыжего тощего доходяги он превратился в ярко-бронзового пушистого котенка с белой грудкой и серо-рыжим хвостом. Как Федору удалось выкормить практически полудохлого малыша, не могу понять до сих пор. Но мое отношение к этому человеку с тех пор изменилось, так же как и у моих родителей, которые теперь частенько задерживались у него в комнате и вели какие-то взрослые разговоры о работе и о житие-бытие, к которым я, честно говоря, не особенно прислушивалась, поглощенная игрой с Мурзиком.

На кухне Федор теперь появлялся редко, разве что подогреть еду и тут же унести ее в комнату, что тоже удивляло соседей, и особенно Надьку, привыкшую к утренним распрям и, как мне казалось, тосковавшую по ним. Она подолгу задерживалась у плиты, прислушиваясь к шагам в коридоре, бесконечно грела чайник, но чай не пила, по нескольку раз в день перемывала посуду, бесцельно бродила по коридору…

Однажды я застукала ее около двери Федора подглядывающей в замочную скважину. Заметив, что за ней наблюдают, Надежда присела на корточки и сделала вид, что ищет пуговицу, которую якобы потеряла. Пришлось притвориться, что я ей поверила, и для убедительности тоже начать искать. Пока мы ползали по полу в поисках несуществующей пуговицы, из комнаты вышел Федор. Угостив меня конфеткой, он снисходительно посмотрел на Надежду и, насвистывая, направился к выходу.

Работал Федор недалеко от дома, в часовой мастерской, в подвальном помещении одного из соседних бараков. Поэтому часто забегал домой, проверить и покормить своего Мурзика.

В один из таких дней Надежда, как обычно, суетилась на кухне, готовя для своего ненаглядного ужин. Тот должен был вернуться из очередной командировки, и она старалась вовсю. К его приезду она обычно пекла пироги, готовила борщ, говяжьи котлеты и чуть ли не с рушником встречала его у порога. Меня удивляло ее идолопоклонничество перед человеком, который принимал все это как должное, а порой еще и кривил свой маленький рот, не попробовав ни того ни другого.

Громыхать кастрюлями Надежда начала чуть ли не в пять утра, перебудив всех жильцов коммуналки. Через какое-то время к грохоту кастрюль присоединился женский визг и оглушительный мужской голос. Я подумала, что это Надежда сцепилась с Федором, и напрягла слух. Но слов было не разобрать, а спать очень хотелось. Я закуталась с головой в одеяло и тут же заснула.

О том, что произошло на кухне, пока я спала, мне рассказал отец, ставший невольным свидетелем и участником семейных разборок.

Когда он появился на кухне, скандал уже принял вселенские масштабы: на полу валялась перевернутая кастрюля из-под борща, котлеты, миска с пирогами и разбитая Надькина чашка, а влюбленная парочка, как два бешеных пса, с визгами и воплями бросались друг на друга, вернее, набрасывался Карась, а Надька активно сопротивлялась.

Пытаясь остановить разошедшихся супругов, отец вклинился между дерущимися, за что получил удар по голове от Карася и поток брани от Надьки. Пока он приходил в себя от подлого удара соседа, Карась выскочил в коридор и, опрокинув стоявший на пути велосипед, помчался к двери. Следом за ним из кухни выбежала Надежда. Перепрыгнув через велосипед, она с воплями бросилась под ноги Карасю. Муженек был вне себя от бешенства. Схватив Надьку за грудки, он шарахнул ее головой о стену и ринулся к выходу. Надежда издала звук, похожий на «уф», и, как ртуть в градуснике, скатилась на пол. В этот момент из комнаты выскочил Мурзик. Истошно мяукая, он бросился за Карасем и, вцепившись когтями в брючину, повис на ней, как сопля на стене. Карась схватил котенка за шкирку и, отодрав его от себя, с криком «Убью!» швырнул в коридорный проем. Мурзик ракетой пролетел мимо вышедшего из комнаты Федора и, впечатавшись в стену, шмякнулся на пол.

Пока Федор с отцом метались между Надькой и Мурзиком, Карась благополучно выбрался из квартиры. Услышав звук захлопнувшейся двери, отец бросился догонять изувера.

На крики из комнат повыскакивали соседи, в том числе и мы с мамой, которая до последнего не хотела меня выпускать. То, что я увидела, выбежав в коридор, до сих пор стоит у меня перед глазами.

Надежда, белая как мел, лежала на полу в большой луже крови, а Федор стоял перед ней на коленях и дул ей в рот, пытаясь сделать искусственное дыхание. Тетя Соня, трясясь как холодец, пыталась вызвать скорую помощь, Оксана успокаивала орущего на все голоса кота, остальные соседи словно приклеенные стояли около своих комнат, давая робкие советы по Надькиному оживлению.

Милиция и скорая приехали одновременно. Следом за ними в квартире появился отец. Он волочил за собой визжащего Карася, который хватался за все, что попадалось под руки, включая висевший на стене самокат, одежду и детские рисунки, прикрывавшие дыры на вылинявших обоях нашего унылого коридора.

Врачи около часа пытались привести Надьку в чувство, делали уколы, пихали в рот какие-то таблетки, в конечном итоге переложили на носилки и спешно вынесли из квартиры.

---

Часть 2
Карась

Тем временем следователь допрашивал на кухне Карася, который пытался свалить произошедшее на Федора, не преминув сообщить стражу порядка об уголовном прошлом соседа и личной неприязни к его горячо любимой жене. Следователь не стал разбираться, кто из них прав, а кто виноват, надел на подозреваемых наручники и под возмущенные голоса соседей вывел их из квартиры.

На следующий день мама с тетей Соней поехали к Надежде в больницу. А папа с Оксанкой и Василием Васильевичем отправились в милицию — выручать дядю Федю. Вечером вся коммуналка собралась на кухне, чтобы обсудить сложившуюся ситуацию. А ситуация, прямо скажем, была не из лучших. Надежда все еще находилась в коме, Федор сидел в следственном изоляторе.

Общим собранием соседи решили написать заявление в прокуратуру, подробно изложив в нем все, что произошло. Но оно, слава богу, не понадобилось. Наутро Федор вернулся домой. Первым делом он забрал у Оксаны котенка, которого она взяла к себе на время его отсутствия, что, кстати, очень удивило соседей. Женщиной она была угрюмой, нелюдимой, лишенной всяческих сантиментов. Предпочитая живому общению печатное слово, она большую часть времени проводила у себя в комнате или в библиотеке, расположенной на первом этаже нашего дома.

Забрав у Оксаны котенка, Федор ушел в свою комнату и не выходил оттуда до вечера, а утром, никому ничего не сказав, поехал в больницу. Состояние Надежды по-прежнему оставалось тяжелым, несмотря на операцию, сделанную в срочном порядке.

В отделение реанимации Федора не пустили, предложив прийти через несколько дней, когда состояние больной стабилизируется. Сказать, что Федор был расстроен, значит ничего не сказать. Он похудел, весь как-то скукожился, голубые глаза обесцветились, руки почти все время тряслись… Пытаясь остановить тряску, Федор запихивал их подмышки или зажимал между коленями, но это не помогало. Смотреть на это было невыносимо, и соседи старались ему помочь, кто чем мог. Василий Васильевич, например, притащил на кухню припрятанный женой самогон, чтобы развеять черные мысли, Оксана отпаивала его какими-то волшебными каплями, отец потчевал припасенным ко дню рождения коньяком, и даже Соня сварила свой фирменный вегетарианский борщ. Федор смотрел на соседей потерянным взглядом и глотал все, что в него вливали: самогонку, коньяк, капли и даже съел Сонькин ненаваристый борщ.

Несмотря на то что состояние Федора никого не оставляло равнодушным, у каждого из соседей на этот счет были свои мысли, которыми они шепотом делились друг с другом. Кто-то предполагал, что он переживает из-за Надькиного здоровья, кто-то — что боится тюрьмы, а некоторые даже подозревали у него психическое заболевание.

Через неделю после операции Надежду перевели в палату. Меня в это время дома не было, я уехала к бабушке на каникулы и не знала, как развиваются события. А события тем временем развивались стремительно. Во-первых, Карася признали виновным и осудили на семь лет тюрьмы, во-вторых, выяснилось, что ни в какие командировки он не ездил и не работал ни на каком секретном предприятии, а что был он обычным карточным шулером и ездил по городам и весям, обмишуривая людей. Но самой главной и неправдоподобной новостью было то, что Федор и Надежда, два заклятых врага, теперь проживали в одной комнате, и он ухаживал за ней, как за дитем. После травмы у нее отказали ноги, и если бы не Федор, пришлось бы ей провести оставшиеся годы в доме для инвалидов.

                                            * * *

С той поры прошло больше десяти лет. Надежда с Федором до сих пор живут в нашей квартире, теперь уже в двух комнатах. У них подрастает приемная дочь — рыженькая кудрявая девочка, двоюродная племянница Федора, оставшаяся сиротой после автодорожной аварии. С Мурзиком тоже всех хорошо. Он окреп и стал толстым, вальяжным котом, совсем непохожим на того задохлика, которого чуть не слопала мать. И только затянутый пеленой глаз и поломанный хвост, похожий на кочергу, напоминают о том, что однажды произошло в нашей большой и, как оказалось, дружной коммунальной квартире.

Старушка-загребушка

В огромной, захламленной мебелью комнате, когда-то носящей гордое название гостиной, в стареньком потертом кресле сидела сгорбленная, похожая на усохший колобок седенькая старушка. Глаза ее, покрытые пеленой, с тоской смотрели на потрескивающий искусственными поленьями камин, а пальцы, подрагивая, перебирали подол выношенного до дыр старомодного платья.

Вот уже несколько дней подряд старушку мучил один и тот же вопрос, на который она не находила ответ: была она когда-нибудь счастлива или нет? Если нет, то зачем появилась на свет? Зачем мучилась все эти годы? Зачем отказывала себе во всем? А главное для кого? Ведь у нее не было ни детей, ни родственников, ни даже гражданского мужа.

Она вытащила из тумбочки небольшую бархатную шкатулку, погладила ее изуродованной артритом рукой. Кольца, сережки, цепочки, кулоны, коронки зубов — как же она их любила, какие надежды возлагала на них.

Из подслеповатого глаза вытекла похожая на ручеек тоненькая слеза. Старушка хотела смахнуть ее рукавом… но передумала. Ручеек беспрепятственно потек по щеке, по остренькому, похожему на птичий хвост, подбородку. От мысли, что жизнь прошла стороной, защемило в груди, боль гвоздем кольнула в лопатку…

«Неужели конец?» — пронеслось у нее в голове. Она вытащила из-под подушки кошель и, пересчитав аккуратно сложенные купюры, удовлетворенно вздохнула. Но и после этого легче не стало. Мысли о несправедливости жизни червями копошились в воспаленном мозгу, доводя старушку до бешенства.

И за что жизнь так жестоко обошлась с ней? В чем она провинилась? Ни мужа, ни детей, ни подруг. Хотя… какие подруги? Завистливые, склочные бабы. А вот мужчины… С ними ей действительно не везло.

Она стащила со стола альбом и, придерживая пальцем обложку, открыла посредине. С черно-белого снимка с оторванным уголком на нее смотрел бравый усатый мужчина. Старушка смахнула с подбородка надоедливую слезу.

«Ну, здравствуй, Петя, — вырвав снимок вместе с листом, обиженно проговорила она, — может, расскажешь, за что ты со мной так поступил? — старуха поднесла снимок к глазам. — Неужели за то, что хотела тебя в Москве прописать и приодеть, голь перекатную? Так что же в этом обидного, Петя? У тебя же не было ни гроша. Другой бы радовался, а ты взял и сбежал. Да еще женился на брошенке. А ведь я любила тебя… — Она сложила фотографию пополам. — Если бы ты знал, сколько я слез пролила, сколько денег по бабкам-гадалкам потратила, как у матери твоей в ногах валялась. Интересно, где ты, Петюнчик, сейчас? Небось, по помойкам шатаешься? А жил бы со мной, как сыр в масле катался, и все бы у тебя было как у людей. И хлебушек с маслицем, и икорочка, и водочка, и коньячок. Эх, Петька, Петька, какой ты болван. И себе и мне жизнь испоганил».

Она порвала фотографию на клочки и, швырнув обрывки на пол, перевернула страницу: «А ты, Юрка, как со мной поступил?! — со свистом прошипела она, ткнув в фотографию пальцем. — А поступил ты со мной как свинья. А я ли тебя не лелеяла, не охраняла, как цепная собака? И чем ты мне отплатил? Привел в дом белобрысую мымру, которая там какие-то стишата писала, и кофе ей в койку носил. А меня, морда бесстыжая, хоть бы раз чайком угостил». — Она набрала в рот слюны и, плюнув в лицо бывшему кавалеру, перевернула страницу.

Глянцевый снимок, сверкнув белизной, кленовым листом упал ей под ноги. Старуха вздрогнула, злорадный блеск в глазах потускнел, щеки покрылись румянцем.

— А ты как тут оказался, Алеша? — откинувшись на спинку, прохрипела она. — Я же тебя под матрас положила, или нет… — она стиснула зубы, чтобы не закричать. — Сколько же лет прошло, Алексей? — Она мысленно подсчитала года. — А я все помню, будто вчера. И море, и горы, и тот злополучный вокзал, и жену твою, грымзу проклятую, и детей сопливых, которым твой колченогий папаша носы утирал. И даже цветы, которые ты жене покупал. А мне хоть бы раз, хоть бы розочку… Хотя, вру, было два раза — три дохлых желтых тюльпанчика. А я все терпела, прощала, думала, оценишь, гнездышко для тебя вила, — она обвела глазами комнату, — смотри, сколько всего. И ковры, хрусталь, постельное белье, и с денежками все хорошо. Я не трында какая-нибудь, денежки берегу, копейку к копейке, зря не потрачу. Все по делу, и то оглянусь. Иногда и кофточку хотелось себе прикупить, и туфельки, и юбчонку. А подумаю хорошенько, зачем они мне? Лучше я эти денежки приберегу или в банк под процент положу. Вот так и жила. Вещички носила по несколько лет, а голытьба надо мной потешалась. А мне плевать было. Думала, вот счастье придет, и буду я жить как царица. Однажды шапку тебе норковую по случаю купила, в два раза дешевле, чем в магазине. У девок от зависти аж зубы свело. Только подарить не успела, ушел ты от меня… к грымзе своей. С тех пор в шкафу на полке лежит. Боюсь, как бы моль не проела. Вот, Алексей, какая могла бы быть у тебя жена. Не то что твоя транжира. Вспомни, сколько ты ей денег давал? А она, мотовка, все тут же спускала. Бедный, бедный мой Алексей. Небось, догола тебя, стерва, раздела. — Она съехала с кресла на пол и на четвереньках поползла к окну. — Сейчас еще тебе чего покажу, — отдернув штору, улыбнулась она. — Вот, смотри, какой сундучок. Кованый, толстостенный. — Она сорвала с крючочка замок. — Гляди, тут все, что ты любишь.

Сундук был забит разнообразными бутылками со спиртным. Тут были и коньяк, и виски, и дорогие вина, и элитная водка.

— Видишь, сколько мне надарили? Куда же мне это теперь? — Она подняла глаза к потолку. — Я же теперь, Леша, ничего не пью, кроме валокордина.

Она взяла в руки бутылку… и тут в коридоре раздался звонок. Старушка вздрогнула, и бутылка, выскользнув из рук, ударившись о сундучок, грохнулась на пол. Осколки брызгами разлетелись по изъеденному молью ковру. Старушка стащила с шеи платок и начала лихорадочно вытирать образовавшуюся на ковре лужу.

Звонок прозвенел еще раз, и еще раз, и еще…

Старушка ползала по полу, собирая бутылочные осколки, и трясущейся рукой бросала их в сундучок. Когда все было собрано, за дверью раздался встревоженный голос соседки.

— Валь, ты что ли? — перебравшись в кресло, недовольно проскрипела она.

— Кому ж еще быть, Ираида Андреевна. Конечно же, я.

— Я вроде тебя не звала.

— Да я хотела узнать, все ли у вас в порядке? А то звоню вам, звоню…

— Все хорошо, — притворно зевнула старуха. — Ко мне родственница приехала. Через недельку зайди, думаю, к тому времени выветрится.

— Что выветрится? Не поняла…

— Родственница, говорю, уедет через неделю, — спохватилась старуха, — тогда приходи.

«Откуда у нее родственница?» — удивилась соседка, но зная сварливый характер старушки, допытываться не стала.

                                            * * *

Через неделю по сигналу соседки в квартиру, где жила Ираида Андреевна, приехал наряд милиции. Они долго звонили в дверь, стучали, кричали… но ни на звонки, ни на стук, ни на голос никто не отвечал. Пришлось ломать дверь.

Войдя в комнату, стражи порядка увидели следующую картину. В кресле у окна, возвышаясь, словно на троне, сидела покрытая трупными пятнами полуразложившаяся старуха. В кулаке у нее был зажат потертый кошель. На полу валялись коронки, кольца, сережки. В углу, у окна, лежали три небрежно свернутых, проеденных молью ковра, недалеко от сундука — сложенные горкой бутылки.

Когда старушку упаковывали в мешок, из-за пазухи у нее выпал конверт с документами на дом в Подмосковье, несколько драгоценных камней и серебряная цепочка, пропавшая несколько лет назад у той самой соседки.

Год Синей Лошади

Я стояла у окна, любуясь кружащимися в хороводе снежинками, и думала о том, где буду встречать Новый год. Тащиться за тридевять земель в шумную компанию, где будут гулять до утра, упиваясь шампанским и прочими горячительными напитками, не хотелось, идти к соседке с целым выводком внуков — тем более. Поразмыслив немного, я решила поехать к троюродной сестре на чисто женскую вечеринку, где можно поболтать, похохотать и получить кучу позитивных эмоций, не напрягаясь, не оправдываясь и не участвуя в идиотских конкурсах, которые до чертиков надоели. Оставалось самое трудное — выбрать достойный наряд. Сестра моя была женщиной стильной, креативной, поэтому не хотелось упасть в грязь лицом, надев на себя какую-нибудь халабуду. Так Ленка называла одежду, которая была ей не по вкусу. Как минимум надо выглядеть не вызывающе, чтобы ничего в моем образе ее не раздражало.

Вытащив из шкафа немногочисленные наряды и перемерив их по нескольку раз, я остановилась на синем гипюровом платье, с которым очень хорошо смотрелись сапфировые сережки и изящная подвеска из белого золота в виде слоника с крохотным брильянтовым глазом.

До праздника оставалось несколько дней. За это время надо было успеть купить продукты, шампанское, новогодние подарки, сходить в салон, сделать маникюр и новую стрижку.

В общем, дел было много, но меня это не напрягало. Походы по магазинам за подарками всегда доставляли мне удовольствие, поэтому я с радостью носилась по городу в поисках нужных и ненужных безделушек, заполнивших прилавки в предновогодние дни. Такая у меня идиотская натура: пока в кошельке шуршат денежки, их непременно надо потратить…

Тридцать первого числа, нагруженная сумками с продуктами и подарками, я отправилась на службу. Время за бабьей болтовней и поеданием торта пролетело незаметно. Когда стрелки на часах подошли к семнадцати тридцати, меня словно ветром сдуло с рабочего места и под дружный гогот подвыпившего коллектива вынесло на улицу, в сверкающий белизной вечер, припасший нам с сестрой немало новогодних сюрпризов.

Забежав по пути в магазин за маслинами и зеленым горошком, счастливая и довольная, я отправилась к Ленке.

Жили мы с сестрой на одной линии метро, так называемой зеленой ветке, только на разных концах. Ехать предстояло не менее часа, без пересадки, поэтому можно было расслабиться и даже немного вздремнуть.

Довольная и счастливая, я плюхнулась на освободившееся место и, уткнувшись в воротник, отправилась в царство Морфея.

Подремывая под стук колес, я мурлыкала себе под нос песню про елочку, и перед глазами у меня попеременно возникали Дед Мороз и его внучка Снегурочка. Правда, Дед Мороз был почему-то без бороды, а Снегурочка — с множеством косичек и в яркой оранжевой тюбетейке.

«Забавно — Снегурочка-узбечка», — давясь от смеха, думала я, утопая в сладостной дреме, вот только доехать до места в благодушном настроении мне так и не удалось. Ноющая тяжесть в плече выдернула меня из сна и безжалостно швырнула в реальность, точнее, в забитый пассажирами шумный вагон.

Разлепив глаза, я наткнулась взглядом на того самого Деда Мороза из сновидений. Голова его мирно покоилась у меня на плече, а похожая на мочалку борода болталась на резинке под гладко выбритым подбородком. Столкнув голову с плеча, я попыталась от него отодвинуться. Но сидевшей с другой стороны бабке не понравились поползновения на ее территорию, и она втиснула между нами авоську с батоном.

Голова Деда Мороза снова упала мне на плечо и с присвистом захрапела. Я поняла, что дергаться бесполезно, и оставила все как есть.

Поезд прибыл на конечную станцию, машинист дал длинный гудок и, поздравив пассажиров с наступающим Новым годом, попросил освободить вагоны.

Толкнув Деда Мороза локтем в бок и прокричав ему на ухо, что поезд прибыл на конечную остановку, я с чистой совестью направилась к выходу. Но выйти из вагона не удалось. У дверей меня остановил раздавшийся за спиной грохот. Это Дед Мороз брякнулся на пол.

Злясь на себя, на свой дурацкий характер и чересчур совестливую совесть, я вернулась назад и попыталась усадить, точнее, затащить Деда Мороза на место. Но это оказалось непросто: мужик хоть и вяло, но сопротивлялся и куском мыла выскальзывал из моих рук.

Пока я кувыркалась в попытках взгромоздить обмякшее тело на лавку, в вагон вошла дежурная по станции. На шее у нее висел серпантин, на рукаве болталась блестящая пластмассовая снежинка.

— Женщина, что вы себе позволяете?! — прошипела она, просверлив меня устрашающим взглядом.

Я попыталась объяснять, что этот человек мне незнаком и я подняла его только из жалости. Но у тетки на этот счет была своя версия, которая сводилась к тому, что я специально нарядила мужа Дедом Морозом, чтобы его, пьяного, пропустили в метро.

Поняв, что перед дежурной не оправдаться, а от Деда Мороза не отвязаться, я попросила тетку помочь мне вывести его на перрон.

— Ладно, — поколебавшись, согласилась дежурная, — у самой такой паразит дома сидит.

Она подхватила мужика под руки и выволокла его из вагона.

— Скажи спасибо, что Новый год, — переведя дух, ухмыльнулась она, — в другой бы день милицию вызвала.

Дотащив бедолагу до эскалатора, она взвалила его мне на плечо.

— Дальше сама тащи своего ненаглядного, — шумно вздохнула она, — да смотри по дороге не потеряй. А вообще — с Новым годом, подруга.

Как мы оказались на улице, одному богу известно. Помню только, что когда эта пьянь повисла у меня на плече, я представила себя санитаркой на поле боя, а Деда Мороза — раненым бойцом, и это придало мне сил дотащить его до остановки автобуса.

Пристроив «деда» и мешок с торчащим из него зайцем на лавочку, я поскакала на стоянку такси. Но и туда дойти мне было не суждено. Дед Мороз прокричал мне вслед какую-то абракадабру и, скатившись со скамейки, уткнулся головой в сугроб. «А если он замерзнет?» — пронеслась в голове абсолютно ненужная мысль, и ноги сами собой повернули обратно.

— Эк развезло-то вашего мужа, — услышала я за спиной скрипучий старческий голос, — так и ласты склеить недолго.

Я чуть не заплакала от обиды.

— Да никакой он мне не муж! Я первый раз его вижу!

Старичок понимающе покачал головой.

— Ничего, голуба, с кем не бывает, — крякнул он. — Домой привезешь, отогреешь, а как протрезвеет, тогда и скажешь ему, какой он козел. Только на улице не оставляй, а то обкрадут или прибьют ненароком.

— Да я его правда не знаю! — заскулила я и для правдоподобности топнула ножкой.

Старичок ухмыльнулся и предложил за пол-литра дотащить супруга до дома.

Пока я раздумывала, что делать и как поступить, старичок куда-то исчез.

«Ладно, посажу эту пьянь на такси и попрошу водителя отвезти его домой», — решила я, подхватив Деда Мороза под руки.

— Эй, парень, ты адрес-то помнишь?

Дед Мороз вытащил из мешка зайца и начал пихать мне его в нос.

— Инга, прости, я не хотел, — сопел он, брызжа слюнями, — возьми зайчика Оленьке.

Я схватила зайца за уши и, запихнув его в мешок, вытащила из сумочки телефон. Деваться некуда, придется звонить Ленке.

— Галь, ты чего, сдурела?! — услышала я вместо приветствия недовольный голос сестры. — Я с ног валюсь, а она где-то гуляет. Нам, между прочим, еще салаты стругать.

— Лен, у меня тут небольшая проблема, — как можно беззаботней чирикнула я. — Мы тут с Дедом Морозом на остановке… Он пьяный…

В телефоне повисла зловещая тишина.

— Лен, ты меня слышишь?

Ленка долго сопела в трубку, потом как заорет:

— А раньше предупредить не могла?!

— О чем? — затряслась я.

— Что придешь с Дедом Морозом!

— Да я сама не знала…

— Ну конечно, не знала, — засопела она, — зато набраться успела. Не ожидала я от тебя.

— Во-первых, я трезвая, — как можно спокойней сказала я, — а Дед Мороз ко мне в метро привязался.

— Как это привязался? — опешила Ленка.

— Привалился ко мне и уснул… И я не знаю, что теперь делать.

— Ну ты ду-у-ура! — взорвалась Ленка. — Не знает, что делать! В милицию сдай!

— А где ее взять, милицию-то?

— По телефону вызови! Ноль два!

— Точно! По телефону! Ленка, ты гений!

— А ты размазня! Все! Жду! Приезжай!

Я набрала 02, но, услышав гудки, тут же сбросила вызов. «А вдруг его там изобьют или на работу напишут?» — подумала я и с размаху шлепнула мужика по щеке.

— Эй, мужчина, вы адрес свой помните? Я вас на такси посажу.

Дед Мороз открыл глаза и почти осмысленно на меня посмотрел.

— Адрес? Помню. — Он схватил меня за руку и смачно поцеловал в палец.

Машины, забитые пассажирами, неслись мимо нас, как мимо пустого места. Отчаявшись, я схватила Деда Мороза за воротник и начала трясти его, в надежде вытряхнуть из паршивца хоть одно членораздельное слово. Но тут, на мое счастье, к остановке подъехали вишневые «Жигули». Водитель, молодой и веселый парень, был готов отвезти нас хоть на край света, но за определенную сумму. Я была согласна на все.

Общими усилиями мы затащили Деда Мороза в машину, но дальше дело не сдвинулось. Этот засранец забыл адрес. Таксисту не хотелось терять клиентов, но драгоценное время было дороже, и он вежливо, но настойчиво попросил найти другое такси. Но выйти из машины означило встретить Новый год на скамейке на пару с пьяным Дедом Морозом. Этого я допустить не могла и на свой страх и риск назвала Ленкин адрес.

И вот мы на месте. Водитель помог мне вытащить выпивоху из машины и, взвалив его мне на плечо, быстренько удалился.

---

Как мы оказались у Ленкиной двери, осталось за гранью сознания. Протянув руку к звонку, я представила, что сейчас будет, и, нажав на кнопку, спряталась за Деда Мороза.

Буквально через минуту дверь распахнулась.

— Вот мы и приехали, — дурным голосом прокричала я, с опаской выглянув из-за качающейся спины. — С Новым годом, сестренка…

— И на кой черт ты его притащила? — после минутного молчания завопила Ленка. — Почему в милицию не сдала? Бестолочь ты бестолковая! — И так далее в том же духе.

Я хорошо знала свою сестру, ее оручий характер и добрую душу. Сейчас прокричится, а потом сама все решит, причем наилучшим образом. Так оно и случилось.

— Чего встала? — рявкнула она, подхватив под руки Деда Мороза. — Мешок подними! И дверь закрой! А то еще какая-нибудь Снегурочка забежит…

Я подняла с пола мешок и, толкнув дверь ногой, облегченно вздохнула.

— Значит, так, — подытожила Ленка, швырнув Деда Мороза на коврик, — пусть в коридоре лежит. Под голову мешок положи. Подушку всякой пьяни давать не собираюсь. Гости придут — скажем… — Она задумалась. — Ладно, потом придумаем, может, он к тому времени проспится и мы его на улицу выставим.

— Конечно, проспится, — обрадовалась я такому исходу.

Ленка посмотрела на меня как удав на кролика.

— Сумки и шубы в комнату отнеси, мало ли что…

Я оглянулась на Деда Мороза, притулившегося на коврике у порога, и мне стало как-то не по себе.

— Да брось, Лен, он вроде приличный мужик.

— Приличные мужики Новый год дома встречают, а не на коврике в чужом коридоре.

— Ну, мало ли что могло случиться… Смотри, на нем туфли какие. Тысяч восемь стоят, не меньше.

Ленка уставилась на туфли Деда Мороза.

— И правда, дорогая обувка, и носки не копеечные. Но все равно шубы и сумки в комнату отнеси.

Обрадовавшись тому, что Ленка утихомирилась, я сняла шубы с вешалки и оттащила их в комнату.

Дед Мороз, не обращая внимания на Ленкины вопли, безмятежно посапывая, лежал у порога, подложив под щеку сложенные ладошки. В груди у него что-то булькало, хрипело и временами посвистывало. Я вспомнила передачу «Здоровье», где рассказывали о последствиях такого ненормального храпа, и решила перевернуть его набок. Но тут у него из полушубка раздался телефонный звонок.

— Галь, у тебя мобильник звонит, — услышала я раздраженный голос из кухни.

— Это не у меня, а у Деда Мороза.

Ленка выбежала из кухни и, отпихнув меня в сторону, залезла рукой ему под тулуп. Мужчина сморщился и захихикал, как малый ребенок. Мне тоже стало смешно. Я зажала рукой рот и от греха подальше ушла вглубь коридора.

Перевернув мужчину набок, Ленка вытащила у него из кармана мобильник и, протерев его фартуком, уставилась на экран.

— Галь, а ну, глянь, — фыркнула она, протянув мне телефон. — По-моему, это то, что нам надо.

— Что именно?

— Не что, а кто — Инга, жена. — Она с презрением посмотрела на Деда Мороза. — Бедная женщина, сидит дома одна, ждет этого алкаша и не подозревает, какой сюрприз он ей приготовил.

Она вырвала у меня телефон и с остервенением нажала на кнопку.

— Алле, это Инга? — грозно проговорила она, смерив меня уничтожающим взглядом.

Из трубки послышался оглушающий визг:

— Я-то Инга, а ты кто такая?!

— Не ты, а вы, — поправила Ленка, — и попрошу не орать.

— Заткнись, шалава! — взвизгнула Инга. — Иначе я тебя…

Ленка отняла телефон от уха и на вытянутой руке направила в мою сторону.

— Николай, сволочь! — продолжала вопить Инга. — Ты чего добиваешься? Чтобы тебе ноги переломали? Так тебе переломают! Не сомневайся!

— Да не слышит он ничего, дамочка, — как бы между прочим хмыкнула Ленка. — И не надо визжать. В ушах звенит от вашего голоса.

В трубке воцарилось молчание, но ненадолго.

— А ты кто такая, чтобы мне рот затыкать?! А ну, передай телефон, шалава!

— Сама шалава! — гаркнула Ленка и, нажав на кнопку, ткнула в Деда Мороза ногой. — Интересно, кого ты мне притащила? — Она изучающе посмотрела на мужчину. — А вдруг это какой-нибудь криминал? Сейчас очухается и прибьет нас в своей же квартире. — Она дернула меня за рукав. — Может, полицию вызовем?

— Ты что, Лен! Какую полицию? — испугалась я. — Посмотри на его лицо.

— А что у него с лицом?