Бесплатный фрагмент - Гнилое дерево

0

Дневник Андрея

26 июля

«Вспоминаю нашу первую встречу. Я знал о ней всё, а она обо мне ничего. Как-то нечестно с моей стороны. Но если бы я заранее не навёл справок, не собрал бы обрывки разговоров случайных людей, то эта сучка вполне могла меня очаровать. И тогда бы игра не получилось такой забавной. Тогда на моём лице в переливах рассветного солнца искрилась бы не ехидная улыбка, а скупая мужская слеза, стекающая по щеке и летящая в пропасть питерской серости, что разверзлась на девять этажей вниз.

Какой же все-таки дурацкий эпитет «мужская слеза»…»

1

Эта история началась больше полугода назад в одном из грязных дворов-колодцев, которыми так полон град Петра. Андрей достаточно комфортно устроился на козырьке, укрывающем вход в полуподвальные помещения, пока его то ли друг, то ли знакомый, Мишка Кудесник испытывал легкое недомогание от слишком большого количества принятого внутрь алкоголя. Этот факт никак не мог уложиться в голове распластавшегося на профнастиле студента психологического факультета, изредка поднимавшего голову лишь для того, чтобы в очередной раз припасть к бутылке дешевой сангрии. Ведь, да будет вам известно, Кудесник это совсем не фамилия, а прозвище, которое Михаил получил за удивительную способность достать абсолютно любой наркотик в абсолютно любое время. Он знал все об опиатах, каннабиноидах, галлюциногенах и всякой прочей дряни. Но каждое его свидание с таким простым и понятным бытовым наркотиком как алкоголь оканчивалось плачевно. И этот вечер не стал исключением.

Пока Миша пытался что-то интенсивно доказывать стене собственного дома, Андрей с некоторой тоской наблюдал за звездным небом, успевая мысленно посмеяться над тем, как он сейчас романтично выглядит со стороны. И что, если бы он сейчас был наедине с белокурой красавицей из клишированных мелодрам для подростков, то с его уст вполне мог сорваться какой-нибудь пошлый монолог о бренности бытия, в котором он наверняка указал бы на то, что люди — это песчинки в океане вселенной, или на то, что звезды, в существовании которых мы так уверены, могли уже давным-давно потухнуть. Но истошные вопли, издаваемые Кудесником, заставили оторваться от бессмысленных рассуждений. Вечер становился довольно скучным, и надо было срочно что-то менять.

«Пора отсюда валить», — именно с такой мыслью Андрей поднялся на ноги и подошел к Михаилу, который уже начал создавать концептуальное произведение современного искусства при помощи не успевших перевариться остатков ужина. Судя по всему, вечерняя трапеза состояла из картошки с колбаской и овощного салата. Но студент совершенно не собирался помочь его любимому барыге. Вместо этого он аккуратно пошарил по карманам замшевой куртки Кудесника. Отыскав там небольшой целлофановый пакетик с неким белым порошком внутри, Андрей присвоил находку себе и опустил на ее место несколько свернутых купюр, заранее приготовленных. После чего он похлопал товарища по плечу и поспешил незамедлительно удалиться, оставив недопитую бутылку у выхода из двора. Миша вроде как даже одобрительно кивнул, после всех этих манипуляций, но очередной приступ рвоты не позволил ему поднять головы и сказать что-нибудь на прощание.

Ну а пока молодой человек в черном пальто одиноко бредет по ночным переулкам в сторону Лиговского проспекта, стоит вас немного подробнее с ним познакомить. А то, я чувствую, не обойдется без неоправданных повторов. Зовут его Андреем, как вы уже могли догадаться. Фамилия — Арсеньев. Отчество… а нафига оно вам? Если уж так хочется, то можете придумать его сами. Воображение — вообще полезная штука. Годков ему… ну, в сцене с блюющим Мишкой Кудесником — двадцать один, а к концу повествования исполнится двадцать два. Вы даже станете свидетелями его дня рождения. Но не будем забегать вперед. Стоит еще сказать, что он учится на психологии в СПбГУ, уже на четвертом курсе. Зачем ему это надо? Он и сам толком не знает. Для него это — всего лишь развлечение, как и вся его жизнь. Не спорю, что учеба на достаточно муторной специальности не тянет на веселое и беззаботное времяпрепровождение, но, поверьте мне, Андрей знает толк в кутеже. Он даже бывает душой компании, когда этого хочет. Из вредных привычек — сигареты, алкоголь, амфетамин и легкодоступные девицы по пятницам и субботам. Пожалуй, этого пока будет достаточно.

Тем временем Арсеньев уже прибыл к конечной точке своего маршрута и поднимается в квартиру нового второстепенного персонажа. Вот его черные лакированные оксфорды неспешно преодолевают очередной лестничный пролет, как из заветных дверей на их обладателя вылетает обладательница нежных каштановых волос. Очень стремительно, но с гордо поднятой головой и холодным взглядом, который даже вскользь не замечает шарма кокаиновых скул и карих глаз Андрея, она проносится мимо, поднимая своим красным платьем легкий ветерок и оставляя в пропахшем будничной жизнью подъезде еле заметный шлейф аромата мускусных духов. И в этот самый момент из открытой двери вылетает Иван, хозяин квартиры, со словами: «Ну и пошла ты нахуй! Катись, блядь!»

— Я вижу, ты очень рад меня видеть, — произносит в ответ застывший на середине лестнице наш юный герой. Его фирменная ехидная улыбка, как всегда при нем.

— Да бля… Все мозги вынесла, сука. Ты-то чо стоишь? Заходи.

Квартира Ивана была культовым местом. Каждые выходные здесь можно было найти очень интересную компанию, состоящую как из местных шалав, так и из молоденьких актрис, пытающихся пробиться сквозь огромную клоаку низкосортных сериалов и фильмов для ТВ. Сюда захаживали и прожженные наркоманы и убежденные зожники, которым, видимо, доставляло удовольствие смотреть на очередного, переборщившего с дозой ублюдка. В основном, здесь тусила молодежь в возрасте от двадцати до тридцати, кто-то из них еще был студентом, кто-то уже работал по специальности или нет, кого-то отчислили на втором курсе, а кто-то никогда и не собирался получать высшее образование. Публика была пестрая и по большей части ужасная. Но для Андрея это был своего рода рай. Он обожал маргинальные тусовки, чувствовал себя на них королем в окружении плебеев, который просто ради забавы прикидывается таким же жалким, как и они.

Хозяин квартиры тоже был студентом, ровесником Арсеньева. Учился то ли на физрука, то ли на преподавателя ОБЖ и играл в футбол за любительскую команду. Внешне был очень похож на Питера Крауча, но проигрывал ему в росте сантиметров пятнадцать.

С прибытием нового гостя компания оживилась. И не зря. Андрей ведь принес им небольшой подарочек — пакетик белого порошка. И после того, как студент потряс им, держа на вытянутой руке, будто зовя кошку к обеду, пакетик мгновенно исчез в руках какой-то блондинки, что унесла его на кухню. Мигом туда же проследовали еще пару девочек в коротких шортиках, один долговязый хипарь, который всем своим видом говорил, что ему уже точно хватит, и модный фотограф, что был знаком с Арсеньевым и все уговаривал того на фотосессию.

Без особых приветствий, избавившись от пальто и туфель, Андрей прошел в просторную гостиную и, взяв со стола бутылку красного сухого вина, упал на кожаный широкий диван, рядом с очередной барышней, коих здесь было в избытке. Она сидела в пол-оборота, закинув ноги на диван, и кокетливо уронила голову на грудь студента-психолога, приглашая своей милой улыбкой к ненавязчивому флирту. Как нельзя кстати, у нее в руках был виноград, который она нежно положила Арсеньеву в рот, а тот в свою очередь уже успел уронить свою руку ей на бедро и жестом предлагал приложиться к початой бутылке вина. На самом деле они уже были знакомы. Это была одна из моделей того самого фотографа, что не без удовольствия в данный момент занимался уничтожением слизистой своего носа на кухне. У нее было прекрасное худое миниатюрное тело и иссиня-черные волосы. Она ничего не говорила и он тоже. Им просто было комфортно лежать вот так вот, пить вино и есть виноград. Напротив них кто-то играл в твистер. В одной из комнат играли Joy Division. При этом огромная плазма в гостиной без звука показывала модные бессмысленные клипы западных поп-певичек.

После того как Иван проверил, что ничего еще не разнесли, и никто еще не запачкал ковер, он вернулся к милой парочке на диване, держа в руках самокрутку. Модель не курила, но совершенно спокойно отпустила Андрея на балкон, прошептав на ухо «возвращайся поскорее, а то все остальные, по сравнению с тобой, — просто уроды». Арсеньев поцеловал ее в щеку, тем самым пообещав исполнить пожелание, и удалился с Краучем местного розлива на балкон.

Было начало сентября. И еще перед тем, как Андрей зашел в парадную, погода напомнила ему, что он находится в Санкт-Петербурге, что, кстати сказать, ничуть не испортило его великолепную укладку. Из открытого окна лоджии тянуло сыростью, темное небо начинало голубеть на Востоке. Близился рассвет.

Иван взорвал и после длительной затяжки передал косяк Арсеньеву. Первоклассный косяк, надо сказать. Выдохнув, спортсмен спросил:

— Каждый раз на моих вписках ты флиртуешь только с Аней. Почему? Ты же можешь закадрить любую здесь.

Андрей заулыбался, продолжая держать в легких обжигающий дым и кивая головой. После чего пустил очень тонкую и долгую струю дыма.

— Это всего лишь дружеское общение.

— Ой, да не гони мне. Мы уже начинаем делать ставки, когда вы поженитесь.

— Ах-хах. Это забавно.

Он смочил губы и после небольшой паузы добавил:

— Ладно. Я открою тебе секрет. Ты готов?

— Давай же.

Иван был весь в нетерпении, это было видно. Арсеньев подозвал жестом наклониться поближе к нему и в полголоса сказал ему на ухо, выпуская при этом струю дыма после очередной затяжки: «Это — Симбиоз». Следующий за этим смех чуть не сделал Ивана глухим на левое ухо. Но самому ему смешно не было. Его лицо выражало недоумение.

— Симбиоз?

— Ага. Пока я с ней, к ней не пристают всякие уроды, вроде твоего Виталика. Он, кстати, уже, наверное, в коме лежит на твоей кухне. И, соответственно, пока она со мной, ко мне не липнет всякая шваль, что любит ошиваться у тебя дома.

— Но это не логично. Будь ты сейчас в баре (а не у меня дома), то уже развлекался бы с очередной потаскушкой.

— Ты переоцениваешь меня. Я бы еще только вызывал такси.

— Не суть. Скажи мне, в чем логика.

— Ну, я слукавлю, если скажу, что она мне безразлична. Да, она привлекает меня. И я ей нравлюсь тоже. Но я знаю, что у нас ничего не получится. Поэтому мы просто друзья.

— Ха. Неужели у тебя есть сердце?

— Чисто физиологически — да.

— Ты сентиментален, признай это.

— Как-нибудь в другой раз. Кстати, что это за гордая лань в красном, что так ловко скачет на своих каблуках, что ты даже не успел вовремя крикнуть ей проклятья вслед?

— Вот именно что гордая. Строит из себя княжну какую-то

— Какие страсти.

— Ага. Тебе-то это зачем?

— Просто интересуюсь, — сказал и улыбнулся, как Чеширский кот.

— Так я тебе и поверил… Ай, ладно. В общем, эту лань зовут Настей. Познакомились пару месяцев назад на Фонтанке. Показалось милой. А получилось вон чо. Не стоит она твоего внимания, хотя фигурка у нее каэшн заебись. Да и фэйс ничошный.

— Почему же не стоит тогда?

— Да, бля. Тебе же после Веры никто не нужен. Я тебя с одной и той же девушкой дольше двух часов не видел ни разу еще (ну, кроме Ани, конечно, но вы же просто друзья). А эта тебе не даст. Вот так вот сразу не даст.

— Заинтриговал.

— Серьезно. Мнит из себя королеву мира, а как только перестанешь ей потакать, закатывает истерики. Все мозги вынесла.

— Интересно, интересно. Уступишь?

— Да забирай. Она мне нахуй не сдалась. Ты сегодня попал на гранд-финал. Только вот зачем тебе это?

— Да мне что-то стало скучно. Я хочу поиграть.

С этими словами Андрей бросил взгляд на розовеющую полоску неба у самого горизонта, не переставая улыбаться, передал остатки травы Ивану и вернулся в общество скучающей Анны.

— Ты обманул меня.

— Извини меня, my darling. Больше такого не повторится, — он улыбнулся и чмокнул модель в лоб.

Она положила свою голову ему на колени, и, чтобы произнести следующую фразу, ей пришлось слегка запрокинуть ее дальше, чтобы видеть глаза Арсеньева.

— Могу я задать тебе один вопрос?

— Конечно.

Анна вернула голову в более удобное положение. В зрительном контакте больше не было необходимости. Она уже удостоверилась в том, что ответ будет честным.

— Почему ты отказываешь Глебу?

— Твоему фотографу?

— Да

— Потому что меня это не интересует.

— Перестань, я жду не дождусь когда увижу уже, наконец, твой торс, — сказала она, проведя пальчиком между грудей Андрея и сделав петлю вокруг солнечного сплетения, опуская руку ниже и ниже. После чего добавила, — и не только.

— Ауч! Ты предлагаешь мне ню?.. Что ж. Я подумаю над твоим предложением, но только если фотосет будет совместным.

— Так даже лучше.

Он наклонился, чтобы подарить ей мимолетный поцелуй в губы и аккуратно приподнять ее голову, дабы не уронить, когда будет вставать. А затем оставил ее, так как сухость во рту давала о себе знать, и нужно было раздобыть вишневого сока для утоления жажды.

Все бокалы и кубки в гостиной были давно осушены. Запасы питья остались только на кухне. Там же находился Глеб, который теперь стал интересен Арсеньеву. В его голове зрел план. Он мог знатно повеселиться, и фотосессия могла стать хорошим стартом.

На кухне же царила вакханалия. Виталик лежал на полу в бессознательном состоянии. Надеюсь, он просто спит. Фотограф резвился по очереди с каждой из девушек, что успели оголиться по пояс, но оставив все-таки свои груди под надежной защитой бюстгальтеров. Сам же повелитель объективов сидел топлес. Но, поскольку у Глеба было всего две руки, всех девушек одновременно он лапать не мог. Этот печальный факт превратил обездвиженное тело Виталия не просто в декорацию для постановки «Пан в окружении нимф», а в объект всеобщего веселья. Его раздевали, разрисовывали, делали с ним фотосеты, облачали в доспехи из кухонной утвари, обмазывали едой, сопровождая все это диким хохотом. Маленький целлофановый пакетик был пуст.

Андрей деликатно пробрался к холодильнику, успев все же на секунду приласкать свободную в тот момент блондиночку. Великолепно! Тут запас вишневого сока на целый год вперед. Но, если учесть то, что одним глотком Арсеньев убил почти полкоробки, год в его понимании длился не более двух ночей. Жажда утолена. Придется отвлечь бога плодородия от плотских утех.

— Глебушка родной, — с напускной вежливостью обратился Андрей, захватив в объятья все ту же блондиночку. — Ты так долго и так настойчиво уговаривал меня, что я больше не могу устоять пред твоими чарами. Я согласен стать немного популярнее.

— Воу воу воу. Колись чертяга, неужели Аня завещала тебе свой киску за это?

— Нет, но фотосессия будет совместной.

— Too hot!

— Да да да. И я надеюсь, что ты найдешь, куда их пристроить.

— Все будет по высшему классу, красавчик. Каждая школьница страны будет течь по тебе и плакать в подушку, думая, что твое сердце уже принадлежит этой жгучей брюнетке.

— Надеюсь, ты сможешь их утешить.

На этом фотограф был оставлен в покое. И его губы больше ничего не отвлекало от тел девушек, облепивших его со всех сторон. Арсеньев вернулся в комнату (прихватив с собой коробку сока), где уже не было никого кроме модели, а музыка теперь доносилась только со стороны кухни. Царство разврата и порока медленно превращалось в покои Морфея. Андрей жестом пригласил Анну встать и проследовать за ним. Не прощаясь ни с кем, они покинули тусовку.

Сквозь лабиринты переулков, улочек и проспектов они, не спеша, брели до дома модели. Наслаждались рассветом. Шли по дороге, а не по тротуару. Город был их. Но время прощаться, как всегда, пришло неожиданно и слишком рано. Они подарили друг другу легкий, как взмах крыльями бабочки, поцелуй, но на предложение подняться Андрей опять ответил отказом.

Мы же просто друзья.

Такси вызывать не стал. Решил идти пешком среди полусонных прохожих, которые начинали выползать на улицу, чтобы влачить свое бессмысленное существование и плестись на ненавистную им работу, среди уборщиков и бомжей, надеявшихся поживиться чем-нибудь до того как мусор вывезут, среди различного сброда, что как и он возвращался домой с клубов, дискотек и вписок. Смешаться с этой грязью и думать о предстоящем веселье. Грязь вдохновляла его. И когда пробило на хавку, он купил шавермы в какой-то потрепанного вида палатке.

Придя домой, Арсеньев сделал одну единственную запись в своем дневнике, прежде чем упасть на белоснежные простыни:

17 сентября

«Да начнется игра!»

2

Дневник Андрея

17 сентября, вечер

«Как же хорошо проспать весь день и открыть глаза только вечером, пропустив весь этот шум, все это постоянное движение и суматоху. И теперь, наслаждаясь розовеющим закатом, предаться собственным размышлениям. А подумать есть над чем.

Анастасия. Самопровозглашенная королева этого мира, которую я собираюсь спустить с небес на землю. Но для начала надо бы найти эту владычицу морскую, которая видимо еще не успела обзавестись своим пиар агентством. Судя по всему, она здесь новенькая. Возможно даже первокурсница, приехавшая из какого-нибудь Петрозаводска, Ярославля или Усть-Илимска. И откуда у этих провинциалов норов берется? Пусть они были писаными красавицами и главной причиной дуэлей барными стульями в своих селах. Но это ж насколько надо быть тупой, чтобы не осознавать, что здесь таких как они тысячи тысяч.

Надо еще раз увидеться с Ваней, разузнать, где они встретились, что ей нравится. Раз они были вместе около двух месяцев, то он должен знать, где она учиться или, может, работает. А после уже наводить справки непосредственно из ее окружения. И тут самое главное не спалиться. Хотя, возможно, Иван даст мне достаточно информации.

Надеюсь, она не заметила меня, когда вылетала из замызганного подъезда. Не хорошо, если она узнает о моем знакомстве с её, так сказать, бывшим. Это может насторожить ее или отпугнуть. Надо сделать все красиво.

И в этом мне поможет эта фотосессия. Замутить с моделью, который еще и рантье с квартирой в центре Питера. Как по мне, так это очень заманчивое предложение для провинциалки.

Сладенько».

Ночь. Прекрасное время, не правда ли? Андрей любил ее за то, «что в ней меньше машин», за звездное небо и за то, что только в сумраке ночи ему достаточно комфортно и уютно. Иногда он был романтиком. Также, именно ночью он пускался в свои странствия по кабакам, рюмочным и барам, где выпивал со всякими пропойками; знакомился с проститутками; порой закрывался в туалете со случайной девушкой, когда для употребления запрещенных веществ, а когда и для удовлетворения животных инстинктов. Именно ночью поил распущенных девиц, что всем своим видом говорили «выеби меня», а затем увозил к себе на Гороховою, пользовался ими и выставлял из квартиры еще до того, как они успевали спросить: «Ты мне позвонишь?». Ночь питала Арсеньева. Она придавала ему сил.

Этой ночью он не спал. Но не от перевозбуждения. Предстоящая игра, конечно, будоражила его сознание, заставляла его обдумывать план действий. Но не сильно трогала его. На крышу собственного дома его вытащила меланхолия. Его романтичная, сентиментальная натура, о которой почти никто не знал, которую он упорно скрывал от своего окружения. Отчасти потому, что считал большую часть этого окружения всего лишь фоном. Никому почти не доверял своих тайн и почти никогда не говорил то, что по-настоящему думает. Почти всех, кто был сейчас рядом с ним, он считал мусором, а большинство тех, кто для него чего-то стоил, Андрей оставил в прошлом. Теперь его лучшими друзьями были бутылка Мерло, Исаакиевский в табачном дыму и амфетамин по утрам, вместо кофе.

Около семи утра он вернулся в свою квартиру, перечитал любимый отрывок из «Исповеди маски» (тот, где главный герой рассказывает о том, какое впечатление на него произвело изображение Святого Себастьяна в одном из заграничных альбомов по искусству), позвонил Ивану и договорился о встрече во время обеденного перерыва, принял дозу утренней бодрости и пошел на занятия.

Пары, разговоры ни о чем на переменах, снова лекции, и снова разговоры. И вот обед. Но вместо столовой Арсеньев идет на Университетскую набережную, где его подбирает Арам Баграмян на своем черном BMW. И, надо сказать, это было эффектно: кареглазый, высокий брюнет в элегантном черном плаще садится в такого же цвета седан всем известной немецкой компании. Мне кажется даже, что несколько девушек на противоположной стороне улицы потекли, увидев это. По-моему, сам Медный всадник слегка повернул голову, чтобы посмотреть на это.

Заехали в McDonalds на Большой Морской (да, пожалуй, совсем не солидно выглядит, но иногда так хочется пожрать дерьма; к тому же фаст фуд это быстро), взяли немного еды с собой и поехали к месту встречи. Андрей сидел на заднем сиденье, где стекла были загнаны в тонер. В салоне играли System Of A Down.

Рандеву должно было пройти у Дома Кино на Караванной. Иван стоял на ступенях дома номер 12 в окружении массивных колонн, чьи капители блистали золотом, и даже Питер Крауч казался под сводами этих арок маленьким и ничтожным человечишкой. Парковочных мест не было, да и Арсеньев не собирался покидать машину. Он не хотел светиться с Иваном на улице из мер предосторожности. Любитель-футболист же сразу узнал бэху Арама и просто прыгнул в салон. Андрей часто ездил вместе с Баграмяном по своим делам, и вообще они были хорошими друзьями, но об этом потом.

— Завязывай со скоростью. Она делает из тебя параноика, — сказал Иван, как только сел в машину, еще даже не закрыв дверь.

— Я всегда был параноиком, — ответил ему Арсеньев, потягивая из трубочки маковскую колу, которую сразу предложил собеседнику. — Будешь?

— Нет, спасибо, я не голодный.

— Да я ж тебе газировку предлагаю, а не картошку фри. Ее я сам съем. Но как хочешь, — сказал и положил немного картошки в рот. — Арам, покатай нас, пожалуйста.

— Хорошо, Андрюш, — ответил армянин и, выключив музыку, чтобы та не мешала разговаривать, направил своего вороного коня в сторону Петроградки.

— Так о чем ты хотел поговорить со мной? — спросил Ваня.

— Так о той грациозной лани, под именем Анастасия, что сбежала от тебя позавчера.

— И что ты хочешь знать?

— Все, что ты можешь сказать мне. Кто такая, откуда, где учится.

— Студентка она. Первокурсница, поступила куда-то на филфак на бюджет. Живет в общаге. Деньги родители шлют.

— Молодая провинциалка значит.

— Ну да. Восемнадцать ей.

— А откуда приехала?

— Бля, как его… ебаааать… Данилов, епта.

— Ух ты, а я был достаточно близок с Ярославлем.

— Чо?

— Ничо. Продолжай

— А чо еще то сказать?

— Где я могу ее найти?

— Вот это ваще хз. На Фонтанке она любит вечерами бывать.

— Ясненько. Значит, где учится, не помнишь?

— Вроде в Герцена.

— Вона как, княжна-учитель. А фамилия?

— Амосова

— Хорошо. Арам, у тебя знакомые в Герцена есть?

— Вроде были.

— Поспрашивай у них про Настю Амосову, только по-тихому.

— Без проблем, Андрюш.

— А теперь давай обратно на Ваську.

3

Целую неделю Андрей собирал данные.

Иван подкинул ему ссылку на страницу в vk, которая было досконально изучена Арсеньевым.

Начал он, конечно, с восстановления недостающих деталей того обрывочного портрета, что остался у него после субботы. Из досконального анализа фотографий был сделан вывод что, ростом она около 165 сантиметров; неплохо сложена, но небольшой животик есть, задница хороша, ноги стройны, грудь где-то второго размера; округлое лицо, помимо каштановых волос, украшали большие голубые глаза и аккуратный курносый носик, губы там тоже были, но про них не хотелось говорить.

Затем можно было набросать психологический портрет, занявшись анализом уже не фоток, а информации, написанной на странице, и постов на стене.

В веб-сайте указана ссылка на instagram; сп: не замужем; в братьях и сестрах какие-то подружайки; родной город не указан, зато в контактной информации городом указан Санкт-Петербург (либо она кичится тем, что стала столичной девахой, либо стесняется родной деревни, но скорее всего оба фактора в комплексе).

Все посты в основном о себе любимой: вот я с подругами на концерте какой-то хуйни, вот мы пьем винишко, на парах скучно, обнимите меня, как хочется на море, смотрите какое платьишко купила. Помимо процветающего культа личности встречаются и ванильные цитатки с каких-либо пабликов, репосты мимишных котиков или других зверей, посты с прикрепленными картинками (в основном стоп-кадры из фильмов) и песнями, характеризующие сиюминутное настроение. Никакой информативности.

Дневник Андрея

19 сентября

«Да, случай тяжелый. Ванильность вкупе с культом собственной личности. И, учитывая ее возраст и содержание некоторых постов, что-то мне подсказывает, что повзрослеть она еще не успела или тупо забыла. Наверняка, все еще ждет, что за ней приедет принц на белом коне. Что ж, придется купить пони.

Интересно, кстати, она вообще дала Ване или нет. Ставлю сотню, что нет. Все-таки такие романы должны были воспитать в ней целомудренность. Но они же, скорее всего дали ей ощущение, что все поголовно должны относиться к ней как ебаной леди.

Сладенько».

В четверг Арсеньев встречался с Арамом и несколькими его друзьями в Юсуповском саду.

Это были Рубен и Самвел. Оба армяне, как и Баграмян. И все хорошо одеты. Все на кэжуале. Никаких вам красных мокасин, кепок FBI и прочего.

Побродив немного, они решили остановиться на мостике слева от входа, что соединял один из небольших островков с дорожками сада, не столько для того, чтобы созерцать красоту медленно увядающей природы, а больше для того, чтобы, обсудить то, для чего их собрал Баграмян. То бишь для того чтобы Рубен и Самвел рассказали Андрею о привычках Насти и ее окружении (не подумайте, что армяне следили за бедной девочкой, просто оба в Герцена учатся, у одногруппников поспрашивали).

Студент-психолог оперся на холодные перила моста и понуро опустил голову, слушая истории о том, что в группе она почти ни с кем не общается, что у нее есть несколько подруг, большинство из которых она держит скорее как свиту, что самая близкая подруга — какая-то Вика, что они любят частенько в обеденный перерыв зайти в Штолле, который находится в соседнем с филфаком здании. Все это Андрей слушал, смотря на отражение серого пасмурного неба в пруду, на рябь, на редкие опавшие листья и уток. С одной стороны он был погружен в свои мысли, строил планы, с другой его немного лихорадило. Возможно, причиной тому была обычная осенняя депрессия.

— Ну как, Андрей?

Спросил то ли Самвел, то ли Рубен, то ли оба одновременно. Но Арсеньев не отвечал. Не от надменности, нет. Он был погружен в раздумья, и вот уже был готов сказать слова благодарности, как, повернув голову налево, увидел на ближней к ним лавочке на островке парочку. Совершенно обычный парень и совершенно обычная девушка ссорились из-за какого-то пустяка. В глазах парня читались лишь ярость и обида, в глазах девушки — печаль и негодование. Печаль о том, что их любовь увядает как природа, что раскинулась небольшим оазисом посреди каменных джунглей вокруг них, и негодование от того, что как бы она сама не хотела спасти дерево, что они посадили, ее листья уже устали трепыхаться на постоянных ветрах урагана и мирно плывут по глади пруда. Возможно, именно это она и пыталась ему доказать, смотря своими голубыми глазами, готовыми в каждую секунду наполниться слезами, прямо в его непокорные карие глаза, что горели пламенем ярости. Парень считал себя обманутым и брошенным, он хватался за призрачные надежды и пытался оживить дефибриллятором недельный труп. Его реплики и жесты были резки и отрывисты, они создавали гармонию с движением чаек вдалеке, что сражались за кусок хлеба. Еще пара минут и либо парень в гневе плюнет на все и твердой поступью, проминая под собой грунт, пойдет к выходу, оставив девушку одну, с легким чувством облегчения от того, что это, наконец, закончилось, но со слезами на глазах. Либо девушка, окончательно обессилив и рыдая навзрыд, кинется в неизвестном направлении, лишь бы подальше отсюда.

Да, это все читалось по глазам. Но это и кое-что напомнило Андрею. Кое-что из его собственной жизни…

Буквально на несколько секунд он застыл, наблюдая ссору, после чего все-таки ответил:

— Отлично, просто отлично. Спасибо ребят. А сейчас, может, пойдем, развеемся?

— Мы как раз собирались на Марсово.

На Марсовом собирались курить кальян. Ну что ж, дождя вроде не собирается, хотя в целом погода не располагает. На поле ребят ждали уже Вано и Валико. А вместе с ними были еще и три девушки восточной внешности, с которыми Андрей знаком не был. Одна из них оказалась иранкой, что в купе с тем, что Вано был осетином, а Валико — грузином, делало собравшуюся тусовку довольно пестрой на национальности.

Забавный факт. Рубен и Валико смотрели «Мимино» и, будучи закадычными друзьями, часто любили цитировать этот киношедевр, особенно когда находились вместе. Само собой, фраза «Я тебе одну умную вещь скажу, ты только не обижайся» могла прозвучать раз пятнадцать за вечер. Но никогда не раздражала. Она стала своеобразной фишкой этих двоих и украшала приятный вечер с вином, шашлыком и кальяном, особенно сказанная неожиданно. Удивительное совпадение все-таки.

Пока Самвел был занят кальяном, а Рубен с Валико вытанцовывали под восточные мотивы, Арсеньев, попивая с Арамом вино из термокружки, смотрел на стоявших отдельно ото всех девушек. Его внимание особенно привлекла одна, что как раз была иранкой. Он не мог отвести от нее взгляд. Она это заметила, но не противилась, не укрывалась в одеяния, не убегала, даже не подавала виду, что заметила пристальный взгляд на своих смуглых щеках. Возможно это интуиция, но Андрею хотелось сравнить красоту девушки именно с цветком, как бы это банально не звучало. А ведь ее звали Ясмин. И она было безумна красива. Вьющиеся длинные черные волосы падали на хрупкие плечи. Анфас лица обрисовывали пять аккуратных линий, выделяя слегка выдающие вперед маленький подборок. Маленький ротик с припухлыми губами, окрашенными в страстный кроваво-красный оттенок. Вздернутый кончик носа, легкая горбинка на переносице. Большие карие глаза, напоминавшие миндаль.

Ветер, предвещавший дождь, играл с шелком, в который, куталась иранка. Он, то поднимал желтые и лиловые полосы ткани, то обвивал вокруг нежных, хрупких предплечий, что были открыты этому холодному городу. Мурашки покрывали их, как только особенно холодный и резкий поток воздуха порывался содрать одеяния Ясмин, которые представлялись в воображении психолога райским шатром, за которым скрывалась персидская принцесса. И он представлял себя варваром с севера, что срывает балдахин с ее постели и овладевает этим нежным восточным цветком. Его глаза бегали по ткани, рдевшей на ветру, спускались к коленям, путались в тонких пальцах и снова поднимались к глазам.

Андрей хотел утонуть в этих глазах, но не мог даже подойти к Ясмин. В памяти опять всплыла пара из Юсуповского сада и то, что она заставила вспомнить. Отказавшись от кальяна, он пошел «прогуляться». Арам, остановил Вано и Самвела, что ринулись вернуть товарища к всеобщему веселью. Баграмян ведь знал Арсеньева лучше всех остальных и понимал, что психолог хотел уединения. Иранка лишь грустно проводила Андрея взглядом.

Ушел он недалеко. Пройдя метров пятнадцать-двадцать, уселся на берег Мойки и стал смотреть на храм Спаса-на-Крови. На это живое напоминание того, что русский народ сам все проебал.

Так странно. Только что Андрей с упоением ребенка восхищался красотой восточной девушки. Восхищался чем-то совершенно чуждым и далеким. А теперь смотрит на разноцветные купола православного храма, восхищаясь его на все двести процентов русской красотой ничуть не меньше.

Арсеньеву совершенно не хотелось думать ни о Насте, ни о Вере, ни о той красавице, что стояла в двадцати метрах от него. Он высматривал в храме то, за что мог бы ухватиться беспорядочный поток его мыслей. Взгляд бегал по куполам, по росписи, спускался на каменную мостовую, поднимался по фигурному фонарю на краю моста и скользил по зданиям, что слегка закрывали вид.

И ничего. Ничего кроме мысли о том, что именно на этом месте 1 марта 1881 года русский народ своими собственными руками уничтожил свое светлое будущее, убив лучшего правителя этой никчемной страны, народ которой только и умеет, что кланяться да бросаться на амбразуру. А думает за них всегда кто-то другой. И вот, когда думать за Россию берется умный правитель-реформатор, его лишают жизни, а страну, чье светлое будущее казалось таким близким, обрекают на еще более ста лет мытарств. И зачем? За что? Я не могу до сих пор понять. Я могу лишь смотреть на этот склеп на месте гибели Александра Второго и плеваться желчью, вспоминая, что где-то в Москве в районе ВДНХ есть улица, названная в честь Кибальчича. В честь человека, сделавшего бомбу, что оторвала ноги правителю, отменившему крепостное право. В честь террориста. И что, похоже, всем кроме меня наплевать. И всех всё утраивает. Ведь думать так и не научились. Но зато кланяться царю и бросаться на амбразуры, каждое новое поколение умеет уже с рождения. Это уже на генетическом уровне, в молоке матери…

Погруженный в свои мысли Андрей перестал замечать происходящее вокруг. Он просто смотрел на чёрную гладь реки, что под влиянием ветра, который усиливался и усиливался, танцевала какой-то безумный танец из волн и ряби. А ветер уже вовсю гнул деревья. Небо стало настолько тёмным, что казалось, в городе на Неве наступила ночь. И пока опустошенные глаза Арсеньева, не выражая абсолютно ничего, были готовы стать немного влажнее, чем это необходимо для нормальной работы глазного яблока, закрапал дождь. Но психолог продолжал не замечать этого, хотя, буквально, через пару мгновений начался настоящий ливень.

Очнулся от своих раздумий Андрей только тогда, когда к нему подошел Арам и, похлопав по плечу, с добродушной, всё понимающей, улыбкой сказал:

— Поехали домой.

И они поехали. Хотя вернее будет сказать, поплыли. Небо будто решило, что пора в очередной раз попытаться затопить Питер. Капли барабанили по тонеру, выстукивая монотонную мелодию печали. Баграмян почти лежал на руле, пытаясь что-то разглядеть в этой стене дождя, лавируя между лужами. А в это время Арсеньев вглядывался в южное лицо своего вечно улыбающегося друга, пытаясь в ямках на щеках, в карих глазах, в густых бровях, длинном носе, уголках рта найти секрет вечного оптимизма.

Он вспомнил, как они познакомились.

Было это года два тому назад, в то же самое время года и при тех же погодных условиях. В тот вечер Андрей сильно разругался с Верой и искал утешения на дне роксов и хайболов в каком-то баре. И, как это часто бывает в подобных ситуациях, каждая новая порция островного виски хоть и притупляла боль, но не давала столь необходимого утешения, а лишь делала психолога злее. Он перебрал, устроил драку и был благополучно выдворен мокнуть под дождь.

В пьяном бреду он брёл, не зная куда, запинаясь, хватая руками воздух, пока ноги не привели его к набережной Фонтанки в район площади Белинского. Дождь уже перестал лить, а Арсеньев, выбирая между сырыми ступенями спуска к воде и его собственными неустойчивыми ногами, предпочел первое. И вот, сидя, окруженный водой со всех сторон, он пытался прийти в себя, то набирая, то стирая давно выученные наизусть цифры на экране своего мобильного телефона. Психолог хотел позвонить Вере, извиниться перед ней. Но нужные слова, ненадолго появляясь среди алкогольного тумана, снова пропадали в нём словно ёжик, никак не складываясь в целостные предложения.

Устав пытаться хоть что-то сообразить, Андрей уронил голову на бок и прильнул к стене, закрыв глаза. В пизду всё это… Просто — в пизду… Вода потихоньку начала убаюкивать его, принося заветное спокойствие. Но мечтам проснуться, промокнув насквозь и дрожа от холода на берегу Фонтанки, не суждено было сбыться этой ночью.

Студент-психолог услышал странные крики и шум, которые почему-то привлекли его внимание. Он решил узнать их природу. Зачем? Он надеялся на какой-нить кипиш, на конфликт, на драку. В баре то не дали нормально запиздиться. А желание ощутить знакомый металлический вкус на губах никуда не ушло.

Поэтому Арсеньев поднялся и нашел источник звука.

Трое бритоголовых парней в берцах окружили двоих парней кавказской наружности. И, как вы уже могли догадаться, одним из них был Арам. Он пытался держаться прямо и спокойно разговаривать с бонхедами, понимая, что не вывезет один против троих. Так как его друг (это, кстати говоря, был Рубен), склонившись в три погибели, пытался сохранить равновесие, одной рукой опершись на стену, а другой — пытался остановить кровь, что обагрила его голову, асфальт и светлую рубаху. Он держал у виска платок, что уже совсем превратился из бежевого в алый.

Оружия в руках у бритоголовых не было, следов драки также не было видно. Значит, следовало предполагать, что свою черепно-мозговую травму армянин получил путем знакомства его головы с асфальтовым покрытием дороги. Случилось это не случайно. Боны помогли этому свершиться. И если бы не вовремя вмешавшийся Баграмян, то запинали бы беззащитного лежачего до смерти. Как выяснится позже, спокойно идущий на встречу к своему другу Рубен не угодил парням в закатанных штанах тем, что был сильно выпивший. Пытались так сказать закосить под моралистов. Но, со стопроцентной вероятностью, можно сказать, что до Андрея (который совсем недавно проходил здесь в схожем состоянии) они бы не стали так докапываться.

— Ну, ребята. Ну, всё. Он уже и так получил. Дайте нам просто уйти, пожалуйста.

— Да нихуя не всё — ответствовал басом самый старший из троицы, одетый в камуфляжную куртку, и, по-видимому, самый главный. Они пытались предъявить ещё и то, что с ними якобы неуважительно разговаривали и как-то их оскорбили.

Арсеньев в это время уже приблизился к враждующим на расстояние десяти-пятнадцати шагов. Алкоголь почти выветрился из его головы, но психолог решил разыгрывать бухого в хламину и далее. Конечно же, из тактических соображений, дабы ввести противника в заблуждение.

— Да бляяя… Бесполезно эт… Они… это… Не отстанут все равно.

— О, ёпта. Ещё алкаш пизды захотел получить, — обернувшись, не без радости в голосе произнес коротышка в стонике.

— Да я те сам пизды дам.

Резонным ответом на такую дерзость последовал марш-бросок коротышки. Целью этого марш-броска было то, чтобы по прибытию в пункт назначения проучить задиру. Но в конечной точке маршрута его ожидал сюрприз. Им оказался кулак Андрея, мощным апперкотом попавший точно в переносицу именно в тот момент, когда бон уже, было, собирался с улыбкой на лице сказать «Ну что, сучара?!». Но так и не смог. Голова его запрокинулась, открыв шею. И следующий удар ребром ладони пришелся прямиком в кадык. После этого коротышка хотел было признать свои ошибки и кланяться в ноги достопочтенному князю Арсеньеву, но на пути своем случайно встретил колено. Дважды.

Подобный произвол не мог оставить в стороне двух других бонов. Психолог догадывался, что ребята эти должны быть на говне. И пока более рослый бритоголовый почти летел на Андрея, тот, укладывая поверженного противника отдохнуть на мостовую, нашел в кармане стоника заветное перо, что вонзилось в стопу левой ноги долговязого. Это вывело его из строя на все оставшееся время поединка и много после. Слабоват парниша оказался.

Камуфляжный уже был умнее и сообразительнее своих товарищей. Он тоже был на говне и предусмотрительно встал в стойку, остановившись в паре шагов от Арсеньева, так как не успевал застать его врасплох. В этот момент психолог понял, что эта сука походу умеет обращаться с ножом, и что бой будет сложным. К его счастью, Арам не стал пользоваться удачным моментом и давать по съёбам. Наоборот, он собирался помочь своему спасителю. Только вот, выступив в атаку в самом начале драки, он не знал, что ему понадобится дедушкина сабля. Но Баграмян был парнем сообразительным. Поэтому вместе с криком «Эй» в камуфляжного полетела левая туфля. Бон, конечно, зря повернулся, да еще и всем телом. Каблук туфли угодил прямиком ему в ебальник и оглушил на пару мгновений. Подобное стечение обстоятельств позволило совершить Андрею удачный маневр: он одним прыжком оказался рядом со своим противником, обездвижил его правую руку, подхватив ее под локтем и подсечкой, не без помощи собственного веса, опрокинул камуфляжного на мостовую. Затем удар локтем в лицо. И вот уже Арсеньев при помощи руки самого бритоголового вонзает ему нож в его левое плечо. Еще пара контрольных локтем по лицу, и они с Арамом, что уже успел нацепить туфлю обратно, бегут к раненому Рубену, что так и остался стоять у стены. Все вместе уже они прыгают в ту самую бэху, что стояла за углом. И на всех парах проносятся мимо коротышки, который, невзирая на то, что всё его лицо было в крови, успел уже подняться и пытался догнать армян с психологом.

Собственно, так Баграмян и познакомился с Андреем. Так они и стали друзьями.

И сейчас, по пути домой, Андрей вспомнил эту историю, которая лишь в очередной раз напомнила ему о Вере. Напомнила о том, что мир полон всяких мудаков, которые есть везде и во всяком этносе. О том, что его очень раздражает стереотипное мышление и общая серость народа страны, в которой он живёт.

Не зная, для чего ему это нужно, Арсеньев все-таки узнал, что девушку звали Ясмин и добавил ее во вконтакте. Когда Андрей уже собрался написать банальное «привет», ему позвонил Глеб. В субботу — фотосет.

Дневник Андрея

21 сентября

«Как в сказке восточной, я встретил Жасмин

И понял — фатально потерян.

Не нужен мне больше никчемный наш мир,

Коль в нём я тобой не владею.

Ты в парке стояла, как суррогат,

В крови инородное тело.

И я чужестранным был шармом объят.

Не мог я найти себе места.

Твой терпкий шираз обжигал мне язык,

Но пил, словно яд, его медленно:

Желая тобою обманутым быть,

В дурмане искал просветления.

В глазах твоих карих искал я ответ

Но взгляд в них тонул, так несмело.

Я в платье твоём утонуть бы хотел,

Что цвета костра и елея.

А ветер трепал его, как балдахин,

И я цепенел, вожделея.

Как школьник, смущаясь, не мог подойти,

Открыть свои тайны не смея».

4

Анна жила совсем рядом со студией, буквально в паре шагов, и могла себе позволить поспать подольше. Дождаться такого момента, когда солнечный свет, льющийся из окон, выходящих на Восток, начнет полностью заполнять собой пространство, заливать все вокруг так, что в нем можно искупаться, насладиться им. Настоящим. Живым светом.

Она любила его. Обожала. Обожала все настоящее, натуральное, живое. И ненавидела все искусственное. В том числе и свет. От лампы. Прожекторов. Вспышек фотокамер. Но выбрала профессию, где притворно всё. Сама эта профессия какая-то искусственная, ненастоящая. Больше призвание, чем профессия.

Зачем?

Чтобы через притворство делать что-то настоящее, живое. Как кукла, марионетка, которая знает, что она кукла, но пытается быть живой и делать что-то действительно стоящее, что-то красивое. И у неё это хорошо получалось. Она не просто имитировала эмоции. Она проживала моменты. Когда нужна была грусть, Анна действительно плакала. По-настоящему. Нужна была страсть — действительно кого-то хотела, всем телом, разумом и сердцем. Она была великолепной моделью. Очень хорошо умела подать свое тело. Андрей говорил, что ей стоило бы пойти в актрисы, но почему-то эта сфера не привлекала Синицыну. Пока не привлекала.

И да, Синицына — фамилия Анны. Красивая, птичья фамилия для красивой девушки. Многие ласково называли ее Синицей.

Утро было на удивление солнечным, несмотря на конец сентября и прогнозы Гидрометцентра. Игривые лучи, словно нетерпеливый любовник, бегали по белой коже модели, пытаясь заглянуть под покрывало, дабы озарить прекрасные формы Анны, что так любила спать голышом. Жила она одна, да и последний этаж позволял разгуливать в неглиже по просторной квартире-студии без опасений о том, что какой-нить психопат-социопат следит за ней через бинокль или объектив фотоаппарата.

И вот на холодный паркет опускаются, сначала — покрывало, а затем и маленькие ножки Синицы. Она на цыпочках крадется к ванной. Наполняет её горячей водой. Пена нежно обволакивает соски, скользит по упругой груди. Она возбуждена. Она в нетерпении. Гель для душа. И тонкие пальцы смывают с тела остатки сна. Грязь уходит вместе с ним в водосток.

Халат, лишь слегка накинутый на плечи, едва ли что-то прикрывает. Поверьте, вы бы хотели это видеть. Чайник свистит во всю, он тоже не может ждать. Горячий кофе, горький шоколад и сладкие апельсины. Такой вот завтрак, словно птица, Анна клюет своим ротиком, открывая макбук. Во сколько фотосессия? Еще так много времени, что даже не знаешь чем заняться, чтобы опоздать.

Пальцы сами набирают на клавиатуре нужные символы. И вот она уже листает фото Андрея. Зачем тебе влюбляться в злодея, когда пред тобой на коленях весь мир? Синица сама бы хотела знать. Может, сегодня что-то решиться. А, может, и нет. Может, он, наконец, растает или всё-таки втопчет её в асфальт, выбросит на улицу, как привык поступать с этими вертихвостками, что подбирает в клубах, барах и пабах. Лишь бы что-то произошло…

Может надеть чулки?

«Опять спускать в эту клоаку… И почему у меня нет телепорта? Не хочу снова видеть этих людей. Этих мерзких людишек, их унылые лица. Да что я вам сделал? Вы сами выбрали эту жизнь. Так не нойте о том, что вам приходится переться на работу в выходной день. Мерзость», — так думал Арсеньев, заходя в вестибюль станции метро Адмиралтейская.

Он жил нифига не рядом со студией. Ему пришлось использовать подземную страшную машину для транспортировки людей. Хотя у Андрея были права, тачкой он обзавестись еще не успел. Поэтому приходилось спускаться в метро раз за разом. Благо, хоть, до универа можно было дойти пешком.

Арсеньев не любил людей, и поэтому ненавидел весь общественный транспорт. Там ведь люди. И много. Да ещё все прут нескончаемым потоком, спешат, наступают тебе на ноги, толкаются, дышат перегаром, смердят, читают Дарью Донцову. Бррр.

Турникеты. Эскалатор. Пара минут ожидания. И вагон со всеми его типичными обитателями. Вот пара узбеков, одетых по последней моде пацанчиков с района. Вот очередной модник-хипстер в лофферах, с подворотами и сумкой, слишком похожей на бабскую, что висит на его нежной ручонке. Но самое главное — это взгляд этого парня (если он, конечно, не скрыт под модными очками), что так и пылает презрением ко всем пассажирам. Презрение — единственное, что сближает подобных персонажей с Андреем. Вот пара девиц в кожанках. Какой-то бомжара, непонятно как попавший в метро. Спящий мужик, чья голова раз за разом падает на плечо рядом сидящей женщины, одетой словно библиотекарша. А вот, на следующей станции, в вагон заходят псевдомузыканты-попрошайки. Но вместо них, мог и появиться мутный чувак, впаривающий какую-то дичь.

И почему нельзя ехать быстрее?

Ещё несколько минут мучений в утренней давке. Да куда вы все едете то? Несколько перекрёстных взглядов. Случайно прочитанная странница какой-то беллетристики про эльфов, что так увлекла жирного мужика, стоящего в паре метрах. Случайно (или может специально) спаленное декольте малолетки. И…

И, наконец, свобода. Дневной свет и свежий воздух. Хотя, откуда ему взяться в городе, переполненном автомобилями. Не так, как Москва, конечно, но всё равно до свежести альпийских лугов далековато.

На удивление солнечно. Но прохладно. Дует лёгкий ветерок, что так и норовит испортить прическу Арсеньева. А ведь он не стал сегодня делать укладку. Мало ли что этот Глеб придумает, и придётся все переделывать.

Да, где же эта грёбанная студия?!

Так так так. Осталось совсем немного. Совсем немного до бомбы. До взрыва… Ах, мои сучки. Знали бы вы, что я вам выбил. Вы бы охуели… Ой, что будет! It is fucking incredible! (И в этот момент Глеб облизывается в предвкушении) Надо ещё разок всё проверить.

Свет, одежда, декорации, всё на месте. Всё есть. Только модели ещё не пришли и Глеб всё метался из угла в угол в ожидании действа. У него уже даже встал от возбуждения. Ну, где же вы? Где? Вы же не представляете, что вас ждёт.

А ждал Аню и Андрея действительно большой сюрприз. Это будет не просто фотосет. Это будет рекламная съемка для одного из самых крутых модных журналов России. А рекламировать они будут очередной новый российский бренд молодёжной одежды, что пытается доказать, мол в рашке тоже можно делать качественно. И надо сказать, шмотки реально были неплохи.

Ну, вот и главные действующие лица подоспели. Пришли они одновременно.

— А вот и вы! — радостно вскричал Глеб. Он больше не мог ждать. Ещё бы чуть-чуть и фотограф бы взорвался от перевозбуждения. Он поприветствовал своих сегодняшних моделей: Синицу — поцелуем в щёку, студента-психолога — рукопожатием. Попросил пройти обоих в гримерку. Объяснил, что сегодня никого кроме них нет, а особого мэйкапа не понадобится.

Аня пошла первая. Андрей решил быть тактичным до конца. Ведь открыта была только одна гримёрка почему-то. Совпадение? Не думаю. Он остался, поговорить с Глебом.

— Так и что у нас сегодня будет.

— Будете рекламировать одежду. Фотосет в журнале опубликуют. Всё на высшем уровне, как ты и просил.

— А ты молодец.

— Ещё бы. Только ты это. Укладочку то сделаешь, я надеюсь.

— Само собой. Надеюсь, у тебя в гримёрке найдётся все необходимое.

— Обижаешь. Шмоточки там же лежат.

— А эти? — Андрей показал на стопку одежды, что лежали рядом в самой студии.

— В эти потом переоденетесь, во время съемок.

— Ну, ладненько, надеюсь, она уже готова.

Арсеньев аккуратно толкнул дверь и хотел уже закрыть её обратно, как Синица, своим нежным голоском произнесла «Ничего страшного, заходи». Она стояла спиной к нему в одних лишь трусиках. Без тени сомнения Аня продолжала переодеваться, даже не собираясь прикрывать одной рукой упругие груди, которые и так были закрыты от взора. Зато в тусклом освщении гримёрки можно было во всей красе рассмотреть изящные лопатки, прячущиеся под длинными чёрными волосами, изгибы тела, осиную талию… И она нагибается за свитшотом, что лежит на полу, демонстрируя все достоинства своего таза. Очень низко наклоняется. Очень.

Андрей застыл. Синица заметила это и игриво улыбнулась, смотря на него вполоборота и натягивая на свои стройные ножки короткие шорты.

— А ты не будешь разве переодеваться? — почти смеясь, всё с той же улыбкой на лице произнесла она, проходя мимо Арсеньева.

Эта сучка умеет завести.

Дверь закрылась с той стороны.

И что это было?

Андрей смотрел на себя в огромное зеркало, что протянулось по всей ширине одной из стен гримёрной. Что же она делает? Она ведь ждала меня. И свет этот… Лак легко ложился на короткие чёрные волосы психолога. Он укладывал их набок, открывая свой высокий лоб. Ой да… Ещё пару взглядов в зеркало на длинный, слегка искривлённый переломом, что получил ещё подростком, нос, на голубые глаза, на острые скулы. Ох, ладно. Во что мне там придётся наряжаться?

Через несколько минут Арсеньев появился в окружении безликих светлых декораций, одетый в чёрную куртку-реглан с белыми рукавами. Декорации представляли собой стену на пару тонов светлее и ярче рукавов куртки, являющуюся фоном, и несколько такого же цвета кубов, один из которых стоял особняком, а остальные были выстроены в подобие пирамиды.

Фотограф был давно наготове, Аня сама прекрасно знала что делать, один только Андрей находился в чуждой ему обстановке и был немного сконфужен. Хотя, всё что ему нужно было делать, так это: выдавать себя за английского лорда и делать напыщенное ебало, с чем он и так повседневно успешно справлялся. Поэтому, внезапно появившаяся скованность исчезла через пару мгновений, после того как Синица в элегантной позе облокотилась на его плечо вполоборота, выставляя на показ свои филейные части.

Щелчок затвора.

Ещё раз.

И ещё раз.

Арсеньев всё так же стоит с невозмутимым ебалом в центре композиции, лишь меняя положение рук, то скрещивая их, то кладя на бедра модели, а Анечка крутится вокруг главного героя сегодняшнего действа.

Щёлк.

Теперь сольно.

Синице пришло время переодеться. А вот Андрею придётся еще постоять в своем облачении. Глеб подходит ближе. Хочет снять только бюст.

Голова набок.

Эх, жаль что он просит повернуться в другую сторону, ведь именно в это время прекрасная брюнетка опять оголяет свои груди, ради того чтобы, облачить их в тканевую броню бюстгальтера с причудливым узором из пальм.

Щёлк.

Укладочка что надо, лежит отлично. Профиль просто замечательный, строгие линии…

Щёлк.

А вот и Аня приходит на смену в стильной клетчатой рубашке, верхние пуговицы которой и не собирались застёгиваться, дабы не прятать такую красоту, как синицыно декольте. Ну и лифчик вроде тоже рекламировать надо. Только вот теперь пришла очередь студента переодеться.

А пока он облачается в модное чёрное поло и стайловейшую такого же цвета ветровку, пришло время девочке сделать сольник.

Садится на куб, колени в стороны, а ступни вместе. А шортики то очень короткие…

Щёлк.

Рука на затылке, волосы ласково обвивают шею…

Щёлк.

Перемещаемся на пирамиду. Анюта на верхнем кубе, Андрюшка снизу. Её стройные ноги вокруг его шеи, он нежно, как будто боясь разбить, касается её ляжек, гладит их. Чем-то похоже на постановку «Венеры в мехах».

Щёлк.

Щёлк.

Другие шорты для Синицы, строгая рубашка для студента.

Нет, не застёгивай.

Тонкие пальцы ласкают пресс.

В этой студии становится слишком жарко. Такое точно можно печатать в журнале?

Щёлк.

Пожалуй, надо прилечь. Вот и Аня только в бюстгальтере, носочках да шортиках осталась. Ложится сверху, голова на животе. Интересно, она его чувствует?

Щёлк.

Играется с волосами.

Щёлк.

Этот лифчик точно ей не велик? Я же всё вижу, блять.

Щёлк…

Господи, как же он тверд. Мне же теперь точно надо куда-то это выплёскивать. Что? Уже всё? Слава богу. Что же ты делаешь, Ань?!. Ладно, хуй с ним

Оба уже в гримёрке. Бюстгальтер спадает чуть ли не сам. На ней только шорты, да и все. Какие же всё-таки классные сиськи, ровно в ладонь. Он сажает её на столик, что вплотную к стене. Её лопатки касаются холодного зеркала, но при этом сама она горяча. Руки блуждают под рубашкой, гуляют по торсу, их губы сплетаются в страсти. Он кусает её. Только снять шорты и всё. Ты практически в ней, но чёрт!.. Глаза падают на металлическую коробочку с надписью SNUFF, но там далеко не табак. Она уже сама расстегнула ширинку. Какие нежные руки… Будто специально из коробочки высыпалась ровная дорога, когда Арсеньев пытался её взять, но уронил, почувствовав пальцы на члене.

Нет.

Нахуй всё это.

И вместо того, чтобы припасть к губам жгучей брюнетки, Андрей припадает к дорожке амфетамина, отшатывается от Ани, и, в чём был, бросается к выходу, по пути застёгивая брюки и рубашку.

— Воу воу воу, милый мой ты куда? — окликает его ошарашенный Глеб.

— Шмотки покупаю, за своими зайду потом. Когда в печать? — не останавливаясь, тараторит студент.

— На следующей неделе уже журнал тебе пришлю. Всё, окей?

— Всё заебись. Пока.

И вылетает в объятья сентября всего лишь в одной рубашке. Хоть на улице сегодня и подозрительно тепло, но не настолько же.

Продираясь, сквозь толпы людей, принимающих его за наркомана (что не так уж и далеко от правды), он вспоминает, что оставил портмоне в фотостудии.

Ну, ничего, пройдусь пешком

5

Полный бардак.

В голове, в съемной квартире и в жизни.

Сирота, как она сама себя называла, перебралась в северную столицу с год назад, чтобы учиться. Но как-то не сложилось. Отчисли в первую же сессию, друзей нет, помощи извне тоже никакой. Несмотря на это, от голода Нина не померла, на улице не осталась. Спокойно снимала однушку на Ладожской на деньги многочисленных любовников.

Красота спасет мир, как говорится, главное — умело ей пользоваться.

И вот, очередная пятница, а значит новая охота, новый поход в клуб, новые знакомства. Но это всё вечером. А пока: завтрак, душ, марафет. Миска, молоко, мюсли. Гель, шампунь, полотенце. Помада, тональник, тени. Платье красное, платье белое… А что под него надеть? Чулки? Не. Сегодня конечно тепло, но не настолько. Чёрные джинсы облегают икры. Может без лифчика? Может со скидкой. Что там есть с вырезом? Соски набухают от холода. Опять забыла закрыть форточку. Чёрт, и страница перелистнулась. Вечером надо будет дочитать.

Поворот ключа, скрип замка и шум элеватора. Нет. Лифт мне не нравится. Не зря я надела куртку. Всё-таки дует.

Автобусная остановка и томительное ожидание. А вроде и не на свидание бежит. Хотя свидания у неё давно уже не вызывают того самого трепета. Чувствует ли она что-нибудь? Сама не знает.

Что это за сумасшедший в одной только рубашке? Красивый. Блин. Нужный автобус.

Сквозь кутерьму и шум моторов она добралась-таки до нужного колодца. Открыла дверь парадной. Поднялась на третий этаж. И ждала. Ждала, когда из-за обшарпанной двери появится не менее потрёпанное лицо Кудесника и вынесет ей то, что реально вызывает у неё вожделение. Возможно, он пригласит её внутрь. Опять. Не на чай, а чтобы пропустить по затяжке. Она, конечно, откажет. Ведь знает природу его мотивов. Видела это уже столько раз в его глазах. При каждой встрече. При каждом случайном взгляде. И, хоть для неё это, в общем-то, раз плюнуть, она не зайдет, обронив что-то вроде «надо бежать».

Хотя можно разок. Он так мил со мной. Вроде идет.

Узкая щель в проёме. Как раз чтобы протянуть руку. Выискивающий взгляд. Миша никому не доверяет. Даже себе. Особенно, когда он под чем-то.

Обмен.

— Может, зайдёшь?..

На город медленно надвигалась ночь. Близилось время охоты. А Нина тем временем вальяжно валялась на диване, примяв своим телом кучу вещей, которые всё никак не доедут до стиральной машинки. Ну, нет для них места в графике. Проклятые наркотики отнимают всё время. Хотя для чтения пару минут она всегда сможет выкроить. Временами она читала даже во время «этого». И плевать, что обижались. Всегда можно найти нового.

И вот через пару минут сирота оставит развёрнутый сборник повестей на прикроватном столике. Наденет любимое платье, что еле закрывает репродуктивные органы. Приведёт волосы в порядок. Нанесёт боевой камуфляж и выйдет из дома.

Конечно же, без трусиков.

А на столе останется лежать открытая книга…

ФЕМИДА

По кривым, узким улочкам Эксетера, сквозь толпы простолюдинов пробирался к собору Апостола Петра герцог Генри со своей свитой. Он торопился, но вышел из замка, спешившись. И теперь его доспехи утопали в вонючей грязи, а он, не замечая этого, мчался вперед. Почти бежал, сталкивая прохожих в канавы. Его свита не успевала прокладывать путь в этом будничном море бедняков. Она толком не поспевала за самим герцогом. Слепая самоотверженность. И ради чего так спешить? Или кого? Что может заставить забыть обо всём, сделать тебя настолько безрассудным, что ты бежишь вперёд телохранителей в столь непростое время? Только любовь. И сильнее любви к подруге жизни может быть только любовь к продолжению самого себя. К детям.

Что же с тобой сталось Анна?

Поворот, и в конце улицы виден уже собор Апостола Петра, величественный, скалоподобный. Туда и держит путь Генри. Туда несут его ноги всё быстрее и быстрее. Вот и конюх поспевает с личной лошадью герцога. И, хоть до собора осталось всего несколько сотен ярдов, Генри вскакивает на белогривого и мчится во весь опор сквозь толпу, не думая вообще ни о чём. Женщины в ужасе кричат. Родители еле успевают выдернуть своих детей из-под копыт мускулистого жеребца. Только божьим провидением или удачей можно объяснить то, что толком никто не пострадал. Пару синяков да ушибов. Разве это достойная плата за спокойствие герцога?

Но вот и собор. Разгорячённая лошадь еле успевает остановиться у самой стены, чуть не скинув всадника прямо на одну из статуй, вырезанных в фасаде. В итоге поклон до пояса этим самым статуям и молниеносный взгляд вверх, вдоль всех этих готических колон, гармонично вписанных в убранство по-романски огромного храма божьего. Быстрая молитва. Нет. Скорее мольба. Мольба о том, чтобы с его девочкой всё было в порядке. Всё было хорошо. Такая короткая, но настолько ёмкая и протяжная, стремящаяся выше шпилей, выше неба, прям к нему самому. Из уст в уста.

Тяжёлые двери еле поддаются, почти не откликаются на толчки уставшего, вымотанного нервами и дорогой рыцаря. Но он не сдается. Разве он может себе позволить? И вот уже Генри в центральном нефе, замирает поглощённый величием сводов, масштабами сооружения, построенного лишь для связи с одним существом, и, как временами кажется, чтобы показать насколько один человек, сам по себе, мал и ничтожен в этом огромном мире, в этом огромном космосе. И вот, впереди, перед самым органом, в окружении епископа и капелланов, стоит на коленях она, устремляя свой взор в перекрестие узоров на потолке.

— Анна! — и крик раздаётся эхом через все нефы, огибает колонны, убегая в хоровой зал, залезая под скамьи, касаясь алтаря и возвращаясь обратно, заставляя витражи на окнах дребезжать от страха.

И снова бежит. Вперёд. Туда. Спасти её из лап священников. Хоть сам знает, что они не враги. Они здесь не причем.

— Герцог Эксетер… — только и успевает сказать епископ, но Генри отталкивает его, прерывая тем самым речь.

Быстрее. Быстрее обнять. Увезти. Спасти. Анна…

— Герцог Эксетер, дитя просто молилась. Что вполне разумно с её стороны в данной ситуации. Ваши лекари уже давно зареклись, что не могут ей помочь. Так, где же теперь искать ей спасение, как не в руках Господа?

Но вот прекрасное создание бормочет всё слабее и слабее, словно тая в руках отца. У неё лихорадка. Жар выматывает её и бросает в царство Морфея, казалось бы, невластного здесь бога.

— Не смейте принимать бред больного ребенка за обретение истинной веры. Ваши молитвы ещё ни разу не даровали спасение и не обрушили чудо. А вот нужный лекарь уже едет сюда. Скоро он будет в Плимуте. Надо только немного подождать и сделать всё возможное, что бы Анна тоже смогла дождаться приезда. Поэтому лучше ей быть под присмотром в надёжном месте. А вас, епископ, я попрошу больше к ней не приближаться. И к замку, кстати говоря, тоже.

Свита подхватывает безжизненное тело юной герцогини. И если бы не этот жар, то можно было бы и впрямь принять за труп. Но ещё рано. Ещё есть надежда. Поэтому Анну уносят. Да и сам отец её уже не стоит на ногах. Он и так уже очень устал. От всего. И очень давно.

Сначала чума, потом эта война, теперь ещё и вот это… Господи, за что ты так мучаешь меня? За что так испытываешь?

— Может быть, ваши молитвы не были искренними, и исходили не от сердца и веры? Обретите бога, Генри, и тогда он вас услышит.

Но в ответ лишь звонкий гул от захлопнувшейся двери…

Гул, разбудивший Анну.

Еле живая она пытается встать и идти самостоятельно. Но стражники не выпускает её, и, борясь с ними, она мечется в разные стороны, яркий свет ещё не дает раскрыть ей глаза, но вот… Она запрокидывает голову. Оцепенение. И крик:

— Вороны! Это всё вороны, папа. Видишь их? Видишь?! Они пришли за мной, папа, — вырываясь с новой силой, кричит юная леди и вскидывает указательный палец в небо, которое заполонила стая мерзких чёрных птиц.

Собравшиеся зеваки в ужасе крестятся, запрокинув головы. А Анна, снова теряя силы, погружается обратно в сон.

— В замок! Быстрее, — командует герцог и сам садится рядом с возничим, а не в карету.

Быстрее. В замок.

Тем же вечером Генри сидел задумчивый в тронном зале. Его не отпускали мысли о здоровье своего чада. Так любимого им. Сквозь окна смотрел он на проклятых воронов, круживших вокруг покоев Анны, и сам начинал верить в суеверия. Может и вправду они пришли забрать мою дочь? И в этот самый миг в залу влетает необычно огромный ворон, раза в два, а то и в три больше обычного, пролетает над столами и скамьями, сбивая свечи и канделябры, погружая комнату в полный мрак. И в этой кромешной темноте только и видно кроваво-красные глаза зловещей птицы. Огромные красные глаза, смотрящие куда-то в глубину души герцога, как будто забирая оттуда всё светлое, что там осталось, все надежды. И улетает, выпархивая из окна одновременно с раскатом грома.

— Сэр Генри, с вами всё в порядке? — голос советника раздаётся из темноты позади герцога.

Он только вошёл и не видел ужасающего зрелища. А может это всё почудилось ополоумевшему отцу?

— Всё хорошо. Только ветер задул свечи, зажги их.

— Что там с лекарем? — уже при слабом свете свечей спрашивает отец.

— Через три дня должен быть в Плимуте. Из-за бури его кораблю пришлось задержаться. Наши лучшие скакуны уже дожидаются его там, чтобы как можно быстрее доставить сюда, сэр.

— Это хорошо, это хорошо…

Слова Генри будто растворяются в воздухе. Его стеклянный взгляд смотрит куда-то в пустоту. Его разум явно сейчас не здесь. И сам он вместе с ним словно переносится из залы.

— Сэр?

— А?.. Да… Я тут подумал… Отправь завтра Анну на копии в Дартмур. Только так, чтобы никто не понял. Выведи ее тайно.

— Но, зачем?

— Так надо, Артур. Так надо. Просто сделай, как я говорю, и убедись, чтобы об этом знало как можно меньше людей. И да, смотри за воронами. В сопровождении возьми лучников, чтобы отстреливали всех чёрных летучих гадов, что последуют за вами. Это важно Артур. Чтобы ни единого ворона.

— Хорошо. Хорошо. Я всё сделаю…

6

Анна проснулась в небольшой комнатушке, которая, как ей показалось, находилась в каком-то сарае. По крайней мере, стены, пол и потолок были деревянными. Сквозь одно единственное окно лился густой столб света. От вчерашней бури не осталось и следа. Хотя леди мало что помнила. Помнила церковь, отца, раскаты грома, от которых просыпалась всякий раз, милую сиделку, что убаюкивала её, и воронов. Очень много воронов. Однажды проснувшись вчера, Анне, показалось, что она видела птицу с кроваво-красными глазами. Бред это или нет, она сама уже не понимает.

Рядом с ее кроватью на столике стоял графин, который она осушила почти полностью, даже не наливая воду в стакан. Прогулявшись по своим довольно миниатюрным покоям, Анна взглянула в окно и узнала дартмурские леса. Значит она ещё в Девоншире. Надо выйти — разузнать что происходит.

Дверь заперта.

Заперта снаружи.

— Эй. Стража. Кто-нибудь! Кто бы там ни был. Вам стоит немедленно выпустить меня. Я, Анна Холланд. Дочь Генри Холланда, герцога Эксетера и графа Хандингтона. Вам сильно не поздоровиться, если вы не выполните мои требования. Вас казнят.

Молчание

— Эй!

Легкий шорох за дверью. Видимо крики юной леди разбудили стражника, сладко дремлющего под дверью.

— Что такое?!

— Выпустите меня!

— Извините, мисс. Но ваш отец приказал держать вас взаперти. Если вам что-нибудь нужно, то мы принесём. Но покидать покои вам нельзя.

— Отец?! Вы, верно, шутите.

— Ни в коем случае. Я, Джон, из замковой стражи. Вы должны помнить меня. Я часто присматриваю за вашими покоями. Вы всегда спрашивали, как поживает моя семья, а однажды подарили моим детям восточных сладостей.

— Джон… Да, я помню тебя. И голос узнаю теперь. Ради всего святого выпусти меня отсюда.

— Эх,.. — с превеликой досадой вздохнул стражник, — не могу. Мне же тогда головы не сносить, мисс. А у меня трое детей и жена. Вы же помните. Как же они без меня.

В ответ Анна уже не произнесла ни слова. Шок и поднимающийся жар уложили её обратно в постель, где она провела весь оставшийся день, отказываясь от еды и воды. Только когда сиделка и стража покидали её покои, юная леди с большим трудом сама наливала себе стакан-другой воды.

К вечеру ей стало хуже. Снова началось головокружение. Пот прошибал все тело. Она то засыпала, то просыпалась. А бедная тётушка Мэй не отходила от кровати, постоянно меняя компрессы.

Больше в комнате никого не было. Но в какой-то миг Анне снова почудился тот кроваво-красный взгляд.

Ещё ночью стража отправила гонца в Эксетер с донесением о том, что любимой дочери герцога становится хуже и, возможно, она не протянет ещё пару дней, чтобы дождаться иноземного лекаря. Гонец прибыл утром. Новость совсем разбила Генри. Он хотел немедленно выехать в Дартмур, но ноги его подкосились. Часа два он не мог встать. И это промедление оказалось фатальным.

С трудом продирая глаза, юная леди пыталась понять, где она. Вё перед глазами плывет, голова гудит. Обрывки воспоминаний. Томас, война, Генри, вороны… Вороны! Да, это не сон. Она в Дартмуре. Она взаперти. И она умирает.

Надо бежать!

Постойте.

Кто это?

В углу комнаты, в полумраке стоял силуэт в белых одеяниях. Поскольку тучи сегодня заволокли все небо, и свет не заливал всю комнату, сразу его было не разглядеть.

— Кто вы? Как вы сюда попали?!

— Тише… Тише маркиза, я просто хочу вам помочь. Ранним утром я пробрался в ваши покои сквозь стражу. Открыть замок двери, за которой вас прячут, не составило труда. Но вот беда. Стражник за стеной уже проснулся, и выйти незамеченными уже не получится. К тому же, мы снова взаперти.

— Вы? Вы… Лекарь?

— О нет, я лишь его подручный. Мы с господином знаем о вашем недуге. Это очень особая болезнь. Не многие знают, как её побороть. Лекари вашего отца здесь бессильны. Оставаясь тут, взаперти, вы просто обречены на погибель. Вы должны пойти с нами.

— Да, это точно. Я должна выбраться, иначе умру здесь. Но как?

— О, всё легко и просто. Позовите тётушку Мэй. А когда стража откроет дверь, нужно будет быстро просочиться в коридор и ликвидировать стражника.

— Но, но я не смогу… Я слаба…

— Используйте хитрость.

— А вы? Вы не можете?..

— Нет, ни в коем случае. Понимаете, мы с моим господином только лечим людей. Мы не можем причинить им вреда, тем более убить. У вас всё получится. Главное не разбудить остальную стражу и добраться до лошадей. Остальное дело нехитрое.

Надо выбираться любой ценой. Если мне придется для этого кого-то убить, то так тому и быть. Моя жизнь всяко дороже жалкого существования какого-то стражника.

Стоять на ногах тяжело. Организм слаб. Но Анне надо добраться до двери и устроить спектакль. Иначе смерть. И, пересилив боль, она идёт, еле передвигая ноги. Всего несколько метров, а кажется вечностью. Опёршись рукой на стену, юная леди останавливается и… кричит. Кричит, что есть мочи, зовет сиделку, стучит кулаком в дверь. И продолжает стучать, когда слышит, что Джон побежал за Мэй. Не останавливаясь ни на секунду, продолжает играть спектакль, хоть с каждой минутой это всё труднее и труднее.

Дверь отворяется, и маркиза натурально падает без сил прямо на сиделку, вываливаясь в тёмный коридор. Мэй делает усилие, чтобы удержать юную леди, но не может сама устоять на ногах. Вместе с Анной они падают на холодный деревянный пол. Джон сразу же бросается к телу теряющей сознание девушки. Он не знает, что делать. Его руки трясутся, мысли путаются. Она жива? Жива? Он трясёт Анну. Трясёт изо всех сил. Только не умирай. Не умирай!

И тут он чувствует что-то холодное под нижней частью доспеха, там, в животе. Джон смотрит на лицо Анны. Она открывает глаза. Глаза, в которых нет ни капли сострадания и горечи. В них лишь немой вопрос: «Убила?» В нём еще есть силы. Он может поднять её, запереть и дождаться лекаря. Он может позвать на помощь. Но вопрос в глазах маркизы сменяется страхом, и клинок входит глубже. И глубже.

Какая ирония — быть убитым собственным клинком от рук той, которую оберегал.

Его кишки и желудок вспороты, кровь идёт изо рта, красные капли которой падают юной леди на лицо и стекают по щекам, словно слёзы. У него больше нет сил кричать. Нет сил вообще. Он падает в сторону и просто лежит. И будет лежать ещё несколько минут, упрямо смотря в потолок ничего не понимающим взглядом.

Тем временем Анна силиться встать. Ей надо уговорить тётушку, что так надо, что так будет лучше. Но сил ещё мало. Клинок. Он такой тяжёлый.

А Мэй… Она вся дрожит и что-то причитает, шепчет. Наверное, молится. Мэй всё видела. Видела, как умер Джон. Ей так страшно, что она не будет кричать, но, как говорится, доверяй, но проверяй.

Клинок и вправду тяжел. Но если бросить всю свою волю на один единственный удар. Резкий. С размаху. Бесцельный.

Инерция от замаха помогает Анне перевернуться на правый бок. Сиделка совсем рядом. Клинок в её шее. Теперь точно не закричит. Никогда уже не закричит.