Бесплатный фрагмент - Глория

Пролог

Этот мир таил в себе много загадок. Если бы омывающий его великий океан Ор смог рассказать то, что он видел за девять эпох… Этот мир возник совершенно не намеренно, на исходе войны Вечных. Не было ни полутонов, ни оттенков, ни компромиссов, пока Вечный Свет и Вечная Тьма сражались друг с другом. В этой битве рождались и погибали миры; светила и сферы сливались и взрывались в безмолвном разгаре войны, и не осталось ни одного свидетеля этой бойни.

Тень промелькнула по ажурному фасаду Авалонской цитадели. Огромный полированный дирижабль бросал на него солнечные блики. Он плавно проскользил по пушистым облакам и аккуратно причалил к воздушной гавани, спускаясь ниже, обнажая свою белоснежную парусину с алым пылающим фениксом — благородным королевским знаменем альбионского дома Чармов. Парус колыхался на ветру, и казалось, что этот феникс размахивает крыльями и изрыгает из клюва пламя в безмолвном крике.

На этом дирижабле привезли больного короля Альбиона, Короля Конфедерации Франклина. Он бился в агонии и пылал жаром, изо рта выступала кровавая пена, а веки глаз опухли и почернели. Его тело, мучимое загадочной болезнью, которую не удалось излечить в Альбионе, срочно доставили к мудрецам Авалона, и цитадель приняла его, закрыв свои двери перед миром. Король Франклин привёз ещё одну тайну на этот блаженный остров, и она будет оберегаться вместе с остальными.

Смерть всегда приходит внезапно. Особенно когда войны между королевствами сменились войнами внутри них. Далеко на Востоке, за Борейским морем, на побережье Салтанова моря, вспыхнул бунт. Бархия, измученная неурожаями и грабительскими реформами, восстала. Голодные крестьяне превратились в яростную толпу. Столицу залили кровью: правителя растерзали, его беременную жену и детей сожгли заживо в их покоях. Крики тех женщин и детей еще долго эхом стояли над Востоком. Юродивый поднял остатки головы вчерашнего владыки, крича о свободе Бархии. Так началась чума.

Череда диктатур кровавым калейдоскопом сменяла друг друга, сезон за сезоном. Презрев перемирие, новоявленные «освободители» напали на мирный Офир. Хранители монастырей пали под ножами. Бархия и Офир исчезли, переродившись в Федерацию. Хаос расползался по Восточному континенту. Короны сбивали с голов, побережье великого океана Ор багровело. Толпа ликовала, умываясь в крови.

Эти гниющие корни дотянулись и до Западного континента, когда дирижабли новообразовавшейся Федерации взмыли вверх, перелетели Внутреннее море и пролили Огненный дождь на Багряные острова. Она пришла, когда федераты пересекли границу с Ханборгом и столкнулись с доблестными мечами, не пустившими их на Западный континент. В ответ тремя державами — Альбионом, Атлантидой и Ханборгом — был создан альянс. Конфедерация. Идея единства против врага мира должна была господствовать почти два века. Монарх над монархами, Король над королями, должен был провести надежду к победе. Им стала королева Альбиона Элеонора Чарм. Она сплотила силы, воссияла надеждой. Но ни она, ни Совет Конфедерации не вспомнили о смертности человека.

Королева Элеонора была на смотре первого Объединённого флота на Багряных островах, когда небеса разверзлись. Огненный дождь. Неизвестная технология. В одночасье сгорел флот, собранный по крупицам со всего мира, и население островов. Элеонора, Хранительница Альбиона, наследница Осколка Меча, смешалась с пеплом чужбины. Обескураженный Альбион, как и вся Конфедерация, остался без монарха.

На опустевший трон Альбиона прочили дочь Элеоноры, Анну, но регентом, а затем и главой королевства объявили её отца, Франклина из династии Дарлингов. При жизни августейшей супруги он славился острым умом, политической мудростью и завидной красотой, о которой шептались при каждом дворе. Его же провозгласили вторым Королём Конфедерации. От него ожидали великих дел, но новый Король, казалось, помешался от горя: сломленный и подавленный, он заболел, оставив страну и союз, заточил себя в одинокой башне на краю мира в Авалоне, блаженной нейтральной стране, балансируя между собственным безумием и пропастью.

Эпоха Глории продолжалась, но эти три года текли как смола. Задымлённая Конфедерация осталась без Короля, без военачальника и без отца.

Глава I. Долгие лета Королю!

Счастливый, мирно спи, простолюдин!

Не знает сна лишь государь один.

У. Шекспир «Генрих IV. Часть 2»

Ранняя осень 311 года Эпохи Феникса, Авалон

Песок. Бескрайний, белоснежный, горячий. Он скрипел на зубах, забивал ноздри. Франклин бежал, спотыкаясь, по вязким дюнам, оставляя тропку из неглубоких следов. Сердце бешено колотилось, кровь гудела в висках — гулкими ударами барабана для Той, что преследовала его.

«Не смотри вниз!» — кричал инстинкт, — «Посмотришь вниз — и всё исчезнет!»

Мысли путались в голове, а в глазах меркло. Куда он бежал? К бирюзовой кипящей воде? А может, к мраморному городу в бесплодной пустыне? Или к спасению? Вдалеке уже мелькнули золотые пирамиды заветного города, или то был мираж?

Крохотная фигура не была одна в пустыне; её преследовала Она. Она была так высоко в небе. Тень, тянувшаяся на многие лиги, закрывала оранжевое солнце. Исполинские крылья редко взмахивали, и каждое движение посылало ударную волну, швырявшую Франклина на песок. Воздух разрезал оглушительный вопль. Тень полностью закрыла свет; иссушенный воздух рассек оглушительный треск, песчаные волны взмыли вверх, а затем устремились вниз, накрыв пустыню непроницаемым белым облаком.

Франклин задыхался, отчаянно барахтался в попытках выбраться из этой песчаной могилы. Всё закончилось быстро, и когда он осторожно открыл глаза, то увидел, как Тень устремилась к городу.

«Не успел!»

Уродливая исполинская птица приземлилась на златоглавые пирамиды. Победный клёкот разнёсся над пустыней. Она клюнула черепицу, и город замер, смолкли звонкие голоса его жителей. Земля содрогнулась, и столб дикого алого пламени взметнулся ввысь. Птица с победным кличем сгинула с городом; небеса закрыл чёрный дым, сжигающий шквал пронёсся по пустыне. Франклин споткнулся, рука его дёрнулась в бессмысленном жесте. Ваза упала с прикроватного столика. Вместо того чтобы мягко упасть на пески, она с громким дребезгом разбилась, и он проснулся.

«Проклятая ваза!»

Раздосадованный, Франклин вглядывался в серый потолок. Песок будто всё ещё хрустел на зубах, в носу стояла гарь. Худощавое тело ломило от жара, будто он и правда был погребён под плавящимся песком. Но впервые за долгие месяцы он увидел цветной сон — яркий и пронзительный. Согласно древним манускриптам и записям, которые Человек так жадно читал, цветные сны были настолько яркими и реалистичными, что всякая граница между сном и реальностью стиралась, обнажая чистый цвет — дар Вечных, в котором можно было узреть будущее. Глаза слезились от песка, но медленно и расплывчато Человек начал видеть, где он проснулся. Сквозняк из окна напомнил: он на Севере, в Авалоне.

Он — Король Конфедерации. Хранитель Альбиона. Тень былого величия. Он попытался подняться с кровати, увидел осколки вазы, разлетевшиеся по всему полу, и вновь ругнулся. Франклин сел на кровати и закрыл глаза руками, пытаясь вспомнить детали этого сна. Он пугал его, как пугали затворяющиеся массивные двери комнаты, посреди которой стоял мраморный стол, на который его положили; как пугала его кровавая пелена со звенящим пульсирующим шумом в голове, после которой наступал лишь мрак. Король плохо помнил день прибытия: страшная буря, пытавшаяся уронить трясущийся дирижабль, разрывающая голову боль. Очнулся он через несколько дней в этой самой комнате, в этой самой кровати, и когда зеркало поднесли к его лицу, не было там больше консорта-красавчика, только Король-безумец.

Обычно письма не приходили в Авалон. Эти прекрасные края, как и другие наблюдающие страны Сумеречного мира, старались не вмешиваться в мировые события, никогда не искали дружбы или вражды с другими державами. Жителей Авалона не интересовали ссоры сторон; их главной ценностью являлись знания, которые они бережно хранили. Со времён утраты магии остров оставался одной из немногочисленных цитаделей утерянных технологий. Никто не осмеливался брать эту крепость, зная, что те могут обрушить на врага свою мудрость.

Делегация нового Короля получила убежище не на самом скалистом острове Авалона, а на прикованном к нему цепями летучем утёсе. Эта скала, особенно во времена сильного шторма, стремилась ввысь, вопреки законам земной гравитации, крошилась в небо, а также угрожающе позвякивала звеньями в сторону неизвестного Океана Ор. Во времена Светлой эпохи, когда любая земная твердь имела выбор: остаться внизу или улететь вверх, монахи-отшельники обуздали одну глыбу, избравшую небеса, заковали её цепями и построили там свою обитель. Их орден, название которого давно утрачено, погиб задолго до Потопа, в Эпоху Героев, а от монастыря осталась одна башня и перекидной мост через ручей. Единственным средством попасть в эту тёплую утопию посреди вод Атлантического моря были воздушные элеваторы — крытые корзины на металлических стержнях. Скрип шарниров и качание противовесов нарушили привычную тишину. Сегодняшний день отличался от других тем, что эта ветхая конструкция впервые за долгое время пришла в действие и доказала свою работоспособность. Так немногочисленная свита короля, состоящая из шести человек, получила письмо с материка, подписанное от имени Верховного Совета Конфедерации, спустя три года.

* * *

В кромешной темноте верхних покоев виднелся раскачивающийся горбатый силуэт в кресле. Скрип двери, прервавший тишину, спугнул Короля. Он перестал раскачиваться и резко обернулся; тусклый свет из окна озарил его лицо. Франклин сильно постарел. Трудно было поверить, что это сморщенное, искажённое болезнями лицо когда-то принадлежало завидному красавцу, проезжающему консорту на коне, которому восторженная толпа кидала цветы и венки. Его некогда симметричный лик ссохся и покрылся паутиной морщин; глаза померкли, а аккуратный подбородок приобрёл редкую бороду с проседью, что неопрятно торчала из-под повязки. Вечно влажный уголок рта смотрел вниз, из-за чего казалось, что Король гримасничает.

— Ваше Величество, звали? — спросила служанка.

— Пошлиэ-аа, — невнятно начал Франклин, — аавонхим-язовиэм.

Прислуга давно привыкла к тому, что Король потерял способность внятно говорить и даже научилась понимать его. Та роковая ночь отняла у этого красноречивого политика самое важное. Теперь он стал говорить куда меньше. Поначалу, в попытках попросить стакан воды, нечленораздельные звуки выходили из него, слюна капала изо рта, а служанка заботливо вытирала её полотенцем. Со временем Король смог выговаривать слова, хотя это всё ещё давалось ему с трудом. Он нашёл утешение в чтении тех малочисленных древних книг, которые дозволялось читать неавалонцам. И каждый цветной сон, который удалось вызвать, требовал толкования. Служанка уже бежала по мосту в Академию за авалонским ясновидцем; Франклин видел это из окна.

— Ваше Величество? — послышался голос.

Король резко обернулся. Камердинер склонил голову в поклоне.

— Пришло письмо с континента. От Верховного Совета, — объявил он.

Франклин посмотрел на него мгновение и едва заметно кивнул в качестве одобрения. Камердинер разломил печать и развернул послание.

— «Верховный Совет Конфедерации передаёт почтение своему Королю. Альянс скорбит и разделяет великую утрату, плач по ушедшей Королеве раздается от моря до моря. На Арке Памяти выбита фраза, которая служит и обещанием, и доказательством тому, что ни одна жертва не была напрасной. Nos semper meminisse. Однако стоит помнить и о тех, кто защищает мир сейчас: границы Ханборга подвергаются нападению, ресурсы почти исчерпаны. По предварительным оценкам, их хватит до начала зимы. Пока что враг не применяет своё новое оружие, но в любой момент это может измениться. Верховный Совет вынужден настаивать, совместно с Собранием Альбиона, на вашем немедленном возвращении для принятия соответствующих мер. В ином случае мы будем рассматривать вариант переизбрания главы нашего альянса». Далее следуют тринадцать подписей и печатей глав стран Конфедерации.

Король молча слушал; голова его слегка затряслась в тике. Он протянул за письмом свою дрожащую морщинистую руку и поднёс его к свету из окна. Глаза его бегло пробежались по тексту и остановились на знакомых вычурных завитках, старательно выведенных с характерным нажимом. Anne R. Принцесса Анна. Любимица Элеоноры. Король погрузился в ностальгические воспоминания, когда всей семьёй они проживали свои золотые годы в старом дворце. Словно молнией сверкнула перед глазами Короля кровавая пелена, адская боль пронзила голову, из незаживающей раны на виске началось кровотечение. Ослабевшие пальцы выпустили письмо; оно вылетело в окно, блеснув монограммой Совета, а затем скрылось в пушистых облаках. Эхо прерывистых глухих криков Короля и причитания прислуги разносилось по роще, где спугнуло пару птиц, а затем пропало в шуме ниспадающей со скалы реки.

* * *

Ранняя осень 311 года Эпохи Феникса, Карлеон, столица Альбиона и Конфедерации

Виртуозным эхом отдавалась тоскливая песня лютни по анфиладе, трубам каминов и колоннадам Элеоноринского дворца. Она пролетала сквозь пустынные коридоры, залы и гостиные, где некогда бурлила жизнь. Её слышали на кухне, где из былого штата остались пятеро, включая сварливого мевийского гранд-повара, совсем обленившегося и нередко прикладывавшегося к бутылке. Песня звучала из библиотеки на первом этаже, и все дворцовые знали, что именно там находится младшая дочь Короля и почившей Королевы — Катарина. Она часто играла в одиночестве, напоминая призракам дворца, что в этих руинах всё ещё теплится жизнь. Во времена бабки принцессы, доброй королевы Бесс, эта постройка представляла скромный двухэтажный особняк, опоясанный колоннадами и пилястрами. Его перестроила Элеонора, надстроив сверху ещё два этажа и два флигеля с заднего двора. Ещё во времена её правления поговаривали о том, что дворец был изуродован, стал неуютным и слишком большим. Над оригинальными этажами теперь торчали колонны из более светлого мрамора, напоминающие рёбра скелета кита. Много комнат так и не было когда-то обжито и стояли пустыми. Местами протекала крыша, а стены даже не были зашпаклёваны. Крысы селились внутри стен и полов, изредка кочуя сверху вниз, на кухню. Ни один кот не прижился во дворце: они то сбегали, то умирали от постоянных сквозняков. Со временем дворцовые перестали заводить новых крысоловов, и вредители расплодились, нередко давая о себе знать. Перестройка дворца длилась всё детство, что помнила принцесса Катарина, которая украдкой бегала по этой стройке и прыгала по балкам, пока нерадивые нянечки и гувернантки отводили взор.

Но на этот раз она не была одна: в библиотеке были обе сестры. Они настолько непохожи, что можно было подумать, состоят ли они хотя бы в дальнем родстве. Рассудительная и тихая Анна походила внешне на свою бабку, принцессу Жанетту, которую она никогда не знала: рыжие локоны аккуратно уложены на голове в высокую причёску, компенсирующую крайне невысокий рост; пронзительные серые глаза на выкат. Её суховатое тело тонуло в дорогом кобальтовом платье, обильно украшенном тонкой вышивкой. С характерным прищуром она просматривала бумаги, вложенные в гербовые папки, переданные после заседания Собрания Альбиона.

Капризная Катарина, младшая, напоминала мать в юности: белокурая, стройная, с лёгким, как пёрышко, характером, инфантильным простодушием и, в некоторой мере, наивностью. Она, со свойственной ей избалованностью и капризностью, ревностно следила за модой, поэтому сейчас на ней было модное оранжево-розовое платье в тонкую полоску, которое ей бесспорно подходило. Её тонкие пальцы перебирали струны, за что те послушно пели, наполняя звонкими нотами пустынные коридоры и комнату со стеллажами, ломящимися от тяжёлых пыльных фолиантов и манускриптов.

— Восточный фронт, — голос Анны был сух, — снова прорван. Ханборг требует помощи от Альбиона.

— Какой же помощи хотят бледнолицые? — Катарина, не отрывалась от игры, её голос звучал беззаботно, будто нараспев.

— Не называй их так, это неприлично, — Анна оторвалась от папки, — они — наши союзники. Благодаря им мы всё ещё сидим во дворце, а наши головы — на плечах. Их страна — это щит между цивилизацией и бездной. Женщины и старики там берут оружие и идут на войну, поскольку их мужья и дети давно полегли. Справедливо, что они требуют помощи; эту войну развязали не только они, но и мы. Впрочем, у нас нет ресурсов для этого. У меня нет ни полномочий, ни влияния в Собрании для высылки даже отряда. Это может сделать только Король.

Катарина надула губки, промахнулась мимо аккорда, и фальшивая нота пронзила пустое пространство. Она капризно сморщилась и отложила лютню, не скрывая недовольства.

— Я подписала письмо от Совета, — продолжила Анна, — вызывающее Короля домой. Нам необходимо его присутствие. Король не может позволить себе пропасть на три года.

— Папа вернётся? — оживилась Катарина. — Он всё ещё так грустит по матушке…

— Да, Король должен вернуться. Я слышала, что он ловит какие-то вещие сны; его разум блуждает между сном и реальностью…

Стук в дверь оборвал её, скрипнула ржавая петля, и камергер звонко возвестил:

— Консул Конфедерации просит аудиенции»

Анна кротко кивнула, и в комнату вплыла худощавая женская фигура в чёрном. Чёрная газовая вуаль, накинутая на голову и скреплённая тонким золотым обручем, скрывала волосы, напоминая грозовую тучку. Чёрное платье в пол, расшитое блестящим бисером и сложными северными узорами, казалось невероятно тяжёлым, угрожающе покачиваясь над полом подобно колоколу. Оно закрывало всё тело женщины в своих накрахмаленных ажурных рюшах и складках, обнажая лишь бледное лицо с тонкими чертами, белёсыми бровями, маленькими глазами и тонкими губами. Голова её склонилась в кротком поклоне. Что-то завораживающее и одновременно отталкивающее было в её курносости, отсутствии хотя бы намёка на румянец.

— Ваши высочества, — её голос с неприятным гортанным акцентом шуршал, словно треск замёрзшего моря поздней осенью.

Морозный иней, казалось, покрыл все книги и фолианты от одной её фразы; атмосфера дальнего севера окутала прогретую последним в этом сезоне солнечным светом библиотеку.

— Ваше Превосходительство, леди Ингрид, — небрежно улыбнулась Анна, — рады видеть вас. К делу?

Леди Ингрид не отреагировала на приветствие, не дрогнул ни мускул на её белоснежном лице.

— Дирижабль Его Величества отбыл из Авалона. К вечеру он будет в столице. Депеша прибыла в Совет в полдень. Распоряжения о подготовке столицы отданы.

Она склонилась в поклоне и выплыла из комнаты, оставив принцесс в одиночестве. Стук каблуков Консула отдалялся, пока не затих. Катарина нервно усмехнулась, встала с кресла, хрустя накрахмаленным подолом платья, и подошла к окну. Серые облака уже затянули солнце, вернув Карлеон в более привычные серые оттенки. Осень в этом году наступила раньше, и некогда залитый солнцем запущенный сад уже лишился зелёных листьев, обнажив лысые корявые ветки деревьев.

— Опять траурное платье, — вздохнула Катарина. — Жаль, оно мне не идёт. Надо попросить достать жемчуг. Под чёрное платье подходит только он…

Она потянулась к колокольчику на столике. Лютня у её ног с грохотом упала на пол струнами вниз. И то ли резкий плачущий звук, вызванный упавшим инструментом, то ли звук колокольчика, вызывающий прислугу, запустил ржавые шестерёнки и гнилые рычаги того, что с гордостью называлось Элеоноринским дворцом. Он пробудился в последний раз перед тем, как стать мавзолеем для живого Короля.

* * *

Из массива хмурых облаков над столичным небом медленно выплыл медный полированный киль. Белоснежное полотнище с алым фениксом — штандарт, которого столица не видела три года. Дирижабль Короля пролетел над Карлеоном, сверкая блестящим корпусом и отбрасывая тень на закопчённые хмуро-синие черепицы башенок и зданий, казавшихся сверху неряшливыми грязными пятнами на жёлтой от старости простыне тумана. Стеклянный купол исполинского Замка Совета блеснул в разрыве туч, следом появились и агрессивные шпили его минаретов. Чем ниже опускался корабль, тем чётче проступало грязно-розовое здание на берегу Мрачного залива.

Король не оценил, как виртуозно сманеврировал над Замком пилот, и как в иллюминатор заглянул этот мраморный великан. Судно проплыло дальше, к Центральной гавани. Синие башни пристани украсили приспущенные штандарты, контрастировавшие чёрно-белой массе верхушки Совета. «Маскарад начался!» — пронеслось в воспалённой голове Франклина.

— Ваше Величество, Центральная гавань, — голос камердинера дрожал от радости.

Король обречённо моргнул, не разделяя его энтузиазма. Слуги, три года ухаживавшие за немощным, наконец, вернулись домой. Посадочные башенки воздушной пристани росли, закрывая рассеянный свет, пробивающийся сквозь пелену туч. Дирижабль с гулом развернулся и сбросил швартовые тросы. Дверь распахнулась, и кресло, которое везло Короля, со скрипом двинулось по сходням.

«Шляпы долой! Franklin Rex! Долгие лета Королю!»

Рука Короля, помнящая правила этого маскарада, рефлекторно поднялась в приветствии, но беспомощно повисла и изогнулась в неестественном положении. Слёзы застилали глаза от яркого света, колючий ветер перехватывал дыхание. Колёса кресла задребезжали и наехали на неровную брусчатку. Шляпа с пышным плюмажем, прикрывающая кровоточащую рану, съехала. В ушах зазвенело. Резкая боль обездвижила Франклина. Чья-то рука поправила шляпу, а затем, сквозь звенящий шум, он услышал знакомый шуршащий голос. Он не мог разобрать сказанных слов, но понимал, что к нему обращается Консул Ингрид. Алое покрывало заволокло зрение, по щекам потекли слёзы.

— Что с Королём? — спросила леди Ингрид.

— Его Величеству нездоровится, — отрезал камердинер и спеша повёз монарха к приготовленному закрытому экипажу.

«Флот во Внутреннем море нужен Конфедерации для обороны от…»

Резкий мужской голос, недовольный, спорящий, заглушил гул мотора дирижабля. Знакомый голос. Его собственный голос звучал в голове так отчётливо, что окружающие звуки реальности приглушались, отправляя Франклина в прошлое.

Быстро засеменили шажки, коляска тронулась. Чьи-то руки подняли его как тряпичную куклу и опустили. Резкий запах вернул Франклина в чувство. Служанка уже прятала склянку с бодрящим порошком, и он обнаружил себя в экипаже, ехавшим по знакомым улицам и площадям. Народ за завешенным окошком ликовал. Король не внимал этим звукам. Он видел тот самый день. День, когда его увезли из этого города. Счастливые годы разбились тогда, как стеклянный кувшин. Фрагменты воспоминаний, отражавшиеся в этих осколках, ускользали, оставляя лишь боль, туман и пелену.

«Анна, нам необходима объединённая армия на Перешейке!»

Анна… его старшая дочь. Франклин спорил с ней перед тем, как случился этот недуг.

«Нам необходимо заручиться поддержкой Гипербореи, она рискует потерять половину своих территорий…»

Экипаж проехал через арку, тяжёлые кованые ворота со скрипом закрылись за ним. Он остановился, послышалась суета, и дверь отворилась. Крепкий камердинер подхватил худого Короля и усадил в кресло. Даже сквозь пелену Франклин заметил, что штат, вышедший встречать хозяина у входа, катастрофически урезан. Десяток людей вместо сотен.

«Наша трагедия ничему не научила тебя?» — внезапно пронзил ухо звонкий женский голос. Это голос Анны в их последний разговор.

— Анна, Катааина… — прошептал старик.

— Ваше Величество, — послышался тот же голос, но уже в реальности, — мы рады вас видеть. Долгие лета Королю!

Слёзы вновь навернулись на глаза Франклина. На три года, на три долгих года он покинул своих дочерей, плоть от плоти. Он попытался встать, но ничего не вышло. Его легко толкнули обратно и кресло исчезло в мрачных глубинах Дворца.

* * *

— Ваше Величество? — голос в темноте был как холодок по спине.

Этот голос нельзя было перепутать.

«Этой женщине нельзя доверять» — говорила Элеонора когда-то. Дворец заставлял Короля вспоминать и с каждым днём воспоминания тупыми лезвиями вонзались ему прямо в голову. Обрывки детского смеха, музыка и звук танцующих ног… Реальность или плод его больного разума?

Король сидел у грязного окна. Его трясущиеся руки временами передёргивались на подлокотниках, а сам он порой судорожно вздыхал, погрузившись в свои мысли. Франклин был дома уже несколько недель, и на аудиенцию к нему пришла…

— Консул Ингрид, Ваше Величество, — представился голос.

Король повернулся; Ингрид склонила голову. Ажурные рукава захрустели, драгоценности на чёрном платье звякнули. Франклин движением руки остановил её. Он достал пузырёк, отвинтил крышку и вдохнул содержимое. Резкий запах блестящего порошка вернул его в кабинет с давящими бордовыми стенами. Тусклый свет из окна, прикрытого тяжёлыми бархатными портьерами, выхватывал силуэты: чёрное пятно зеркала над давно потухшим камином, помутневший глобус в углу и громадный шкаф, забитый фолиантами и свитками. Его бывший кабинет.

«Не сейчас, Анна» — голос Франклина из прошлого звучал разражённо, — «я готовлю проект союза, который перевернёт мир. Гувернантка! Заберите ребёнка. И пригласите амбассадора»

Франклин указал на кресло за массивным дубовым столом, и леди Ингрид плавно опустилась. Из-за кресла Короля, в окне, маячил недавно достроенный Замок Совета, его хрустальные купола и минареты заманчиво сверкали вдалеке.

— Вас долго не было, мой Король, — продолжила Ингрид, — я ждала аудиенции пару часов.

Франклин смотрел на неё, не моргая, будто пытаясь заглянуть через её блестящие маленькие глаза прямо в душу, отчего той становилось не по себе.

«Потери составили пять тысяч, судя по сводкам… Пошлите подкрепление от Альбиона, враг не должен проникнуть за Перешеек»

— И тем не менее…

— Вы… — внезапно начал Король, — вы кого-ни-ибудь те-еряли? Вы носите ту-ту-ауюйное платье.

— Я потеряла двух сыновей в этой войне, — голос Ингрид был спокоен как вода в стакане, — мой первенец погиб в бою при прорыве северного фронта на Гиперборее. Второй — вместе с Королевой, при Багряных островах на Внутреннем море. Это укрепляет долг моей семьи перед альянсом и Королём.

Ингрид игриво поднесла платок с вышитой на нём монограммой к сухому носу.

«Я предупреждал, что федераты начнут с Гипербореи, это самая близкая точка. Вы не послушали. Мы рискуем потерять и Перешеек, как ты не поймёшь…»

Отрывки спора звучали всё громче и отчётливее. Он происходил здесь, в этом кабинете.

— Вы… вы ведь не только Консул. Вы… вы — вдовствующая королева Альфхейма. По-омазанная. Ко-оронованная. Я не был… не был ко-оронован и… и по-омазан. Я… я — не королевское величество.

Он указал своим дрожащим высохшим пальцем на сжатый в её руке платок. Там красовалась золотая монограмма IR, увенчанная угольной короной.

«Корона северной Звезды» — мелькнуло в памяти Короля, — «династическая реликвия королей… Кому она принадлежала? Какому-то северному королевству… Я ведь видел её в атласах…»

Она выглядела скромнее короны Эдема или короны Юга, но, присмотревшись, даже на монограмме можно было оценить тонкую, филигранную работу ювелирных мастеров, приёмников двергарских ювелиров. Тонкие перемычки соединяли массивные ажурные пластины с руническим письмом на древнем альфарионе, отчего казалось, что те парили, подобно нимбу, над головой своего владельца.

«Альфарион», — вспомнил Франклин, — «она из Альфхейма…»

— Удивлена, что кто-то помнит титул Dowager Regina, — в голосе Ингрид мелькнула игривая нотка, — вдов нынче много. Гиперборея потеряла континентальную часть: она захвачена и зовётся Лукоморьем. Фронт передвинулся прямо к их столице. Пацифида разбивает остатки атланто-элессийского флота в Атлантическом и Купеческом морях. И главное, Ханборг до сих пор держится, но едва ли им хватит сил сдерживать их. Восточный фронт держится полностью на нём, они просят помощи…

Голоса в голове Франклина становились тише, отдаляясь, и он потянулся к столу. Его сухая морщинистая рука выудила из вороха бумаг какой-то гербовой документ. Монограмма Элеоноры блеснула, когда он протянул его леди Ингрид.

«За три года можно было бы заказать бумаги со собственной монограммой», — мелькнуло тщеславно у Ингрид в голове, когда та протянулась к документу.

Её маленькие глазки забегали по мелкому печатному тексту, завершавшемуся корявой подписью. Лицо её на мгновение побледнело ещё больше, узкие губы поджались, а белёсые брови потянулись вверх.

«Обеим палатам Собрания Альбиона от супруга Хранительницы Островов. Уполномочиваю действующего регента, принцессу Анну, прямую наследницу трона, всеми обязанностями и правами монарха. По достижении ею двадцати пяти лет — короновать как королеву Альбиона. Дальнейший порядок престолонаследия регламентируется в соответствии со священным правом наследования. В Королевских хрониках указать «Правление королевы Анны с 308 года Эпохи Феникса». Вдовствующего короля по причине слабого здоровья отправить на покой, а по его кончине — не объявлять государственного траура.

Dowager Rex, Франклин Дарлинг».

— Dowager Rex… — беззвучно прочла леди Ингрид.

«Вот кем он себя считает, вдовствующим супругом королевы», — подумала она и подняла глаза на него. Король утверждающе кивнул, будто прочитав её мысли, и откинулся на спинку своего кресла.

«А ведь его и вправду не короновали, он — сын какого-то торговца, которого выбрала Королева…»

Это было так давно, что казалось сном. Их свадьба, королева Бесс. Ещё до этой проклятой войны. Каким же прекрасным принцем он считался тогда… От одного его томного взгляда любая могла потерять самообладание. Леди Ингрид посмотрела на него, а тот уже тихо дремал в своём кресле. Это был немощный старик. Лицо его обезображивали не столько глубокие морщины, сколько уродливый шрам на виске. Волосы его поредели и побелели, стыдливо прикрывая макушку.

«Никогда Альбион не выглядел так жалко», — отметила она, тихо встала с кресла и покинула кабинет.

* * *

Неделя ожиданий прошла после возвращения Короля. За дверями Собрания Альбиона гремели возмущённые голоса, заглушаемые басистым «К порядку!» лорда-заседателя. Послание дворца к своему правительству зачитали. Не имевшая прецедентов ситуация застала врасплох всех: страна требовала действий, а правительство парализовало без монарха. Король не давал приказов своему правительству раньше, но и ослушаться оно не могло.

В Большом Совете Конфедерации тоже бушевал ропот: легации съезжались в Замок Совета со всех концов альянса. Пёстрые знамёна заполонили бухту Мрачного залива. Своды Замка Совета гудели от споров не тише залов Собрания. Посол из дворца принёс шкатулку с бумагами, которую выставил посреди зала. Украшенная монограммой Элеоноры, она открылась, и её содержимое, согласно протоколу, было зачитано. Тёмные коридоры отражали и искажали прохладный женский голос, и отрывками было различимо: «…избранный Король альянса и…», «…поручаю своим союзным правительствам…», «…до легитимного избрания нового главы Конфедерации…» Возмущённые возгласы поглотили слова читающей. Они звучали некоторое время, пока легаты не покинули свои места, растворившись в ночном Карлеоне.

Ранним осенним утром несколько фигур промелькнуло за окном Элеоноринского дворца. Немногочисленная прислуга, оставшаяся после роспуска штата, была уже на ногах и спешно суетилась внизу, пока обе принцессы безмятежно спали в своих покоях. Скрипучие ворота дворца отворились, и через них выехал скромный экипаж. Тёмно-синее небо постепенно алело на востоке; стёкла домов, дороги и деревья отражали кровавые оттенки лучей грядущего жаркого дня, последнего в этом году. Лёгкий ветер постепенно приобретал агрессивный характер, намекая на скорое похолодание. Экипаж проехал по пустой улице, мимо золотисто-зелёных крон Королевского парка. Стук колёс вторил частому цокоту подкованной двойки лошадей, отскакивая от влажной брусчатки. Экипаж пропал в тени исполинского здания. Он угрожающе приближался, уже виднелись переливы розового мрамора и тёмные пятна витражей.

Экипаж остановился на пустынной площади Памяти; из него медленно вышел Король. Поднявшись по лестнице, опираясь на трость и тяжело дыша, он миновал Триумфальную арку, где огромными золотыми буквами было высечено «Nos semper meminisse». От арки расходилась высокая Стена Памяти, одно из чудес мира. Проснувшись однажды утром, горожане заметили, что недавно возведённая стена, ограждающая город от стройки Замка, покрылась надписями. То были списки погибших в войне, как оказалось позже. Неведомой силой этот список пополнялся, исписывая всю многокилометровую стену. Никто не пытался сбить эти имена, и толки о магии ещё долго бродили по столичным форумам, пока все не смирились с этим явлением. Стены отстраивали дальше, а у подножья зажгли авалонское холодное пламя, освещавшее имена, чтобы каждый смог почтить память своего ушедшего героя.

Медленной поступью Король подошёл к тому месту, где три года назад, вместе с тысячами других, появилось это имя — Элеонора Дарлинг. Единственное упоминание о её существовании так просто, без излишних титулов и приставок, даже без даты, среди других имён неизвестных людей, мимо которых столичные горожане проходят каждый день.

* * *

Принцесса Катарина потеряла лютню. Она обыскала покои, под каждой подушкой и каждой игрушкой, надув губки. Яростно рыскала в своём будуаре, а затем — в музыкальном зале и восточной гостиной. Чуть хныча, принцесса спросила у служанки, которая ещё не знала о том беспорядке, что устроила принцесса у себя в покоях, где же может лежать её драгоценный инструмент, и получила ответ: библиотека. Кажется, они с Анной сидели там перед приездом отца.

«Этот дворец до нелепости большой», — подметила как-то Анна.

Раньше Катарина этого не замечала. Огонь ещё не разжигали в остывшей библиотеке. Катарина обнаружила лютню, валяющуюся у подножья столика. Пышное чёрное платье с бледно-розовыми оборками ринулось за ней и снесло по пути бумаги с бюро, которые так тщательно разбирала Анна. По полу разметались многочисленные переписки и гербовые бумаги. Но больше всего внимание принцессы привлекло старое изображение, офорт, призрак прошлого.

Бабушка Бесс, мать, отец и две маленьких девочки. Катарина помнила, как приезжал иностранный художник и писал большой семейный портрет на холсте, утерянный где-то в этом дворце, как и те далёкие, мирные и беззаботные времена, когда семья ещё была цельной и дружно бегала по дворцу. Наверное, мать заказала этот этюд для будуара, но тот был погребён под бумагами. Тогда не было ни этой пыли, ни воинских инсигний. Катарина вглядывалась в яркие молодые глаза матери, в лицо отца, ещё не покрытое паутиной морщин.

Она побежала по тем же анфиладам, как бежала в детстве; звук её каблуков гулкими эхом отдавался по коридорам и залам, а полы платья шуршали по полу тихим звуком накрахмалённого шёлка. Ярким светом счастливого лица озарялись давно заброшенные тёмные коридоры, которые опустели и помрачнели из-за плотных портьер, наглухо закрывших окна. Она бежала в кабинет к отцу, сжимая в руках крохотную гравюрку, в надежде поддержать его в трудные времена, напомнить о поддержке семьи, чтобы посмеяться, а может, и поплакать.

Обшарпанные двери кабинета, наконец, показались впереди, и справившись с отдышкой, принцесса постучала. Звук пронёсся по коридорам и был поглощён глухой тишиной. Катарина медленно отворила скрипучую дверь. Мрак в комнате проник в коридор, отчего холодок пробежал вниз по шее. Тихо захрустел пыльный ворс ковра под ногами, отклик Катарины раздался в этой тьме. Она подошла к окну и резко отдёрнула тяжёлую пыльную портьеру. Облако пыли поднялось и отразило свет жаркого дня, последнего в этом году. Когда оно рассеялось, свет озарил ужас на лице Катарины. Кресло отца стояло пустым, а под ним лежал бездыханный Король. Крик пронзил тишину дворца.

Глава II. Другая жизнь

Середина весны 293 года Эпохи Феникса, Дневник Королевы Элеоноры

Политика — это прекрасное чудовище, заставляющее говорить нежеланное, улыбаться, когда не хочется, и делать то, за что тебя в любом случае осудят. Так говорила моя почтенная тетушка, королева Бесс. Жизнь может показаться многим волшебной сказкой, полной беззаботного смеха и счастливых солнечных дней, но это далеко не так. Можно лишь радоваться тому, что было даровано свыше. Увы, я так не умею. Я очень плохо сплю, и Франклин посоветовал мне начать вести дневник, чтобы выплёскивать свои эмоции на бумаге. Я долго не решалась. Пусть это будет исповедью немого. Сожгу его перед смертью. Итак, начнём.

Я родилась в поместье Чармвелл. Детство оказалось несчастным. Мать ненавидела отца, а отец был болен и слаб. Меня назвали Элеонорой, что с общего языка переводится как «милосердная», в надежде, что именно милосердие станет будущим нашего рода. Но надежды были тщетны. Родители были из враждующих династий. Мать, Жанетта Мельвинг, была троюродной сестрой правящей тогда королевы Шарлотты. Отец — Артур Чарм, потомок свергнутых Мельвингами королей. Не было семейного счастья по поводу рождения, были только скандалы. Мать запомнилась лохматой, небрежной, вечно пьяной, беспрерывно кричавшей на больного отца, которого я толком не помню.

Сначала нас звали на приёмы во дворец — там мать намеренно спаивали и потешались над её пьяным поведением. Это занятие вскоре надоело двору, и о нас забыли. Из поместья постоянно слышались брань и звон бьющейся посуды. Мать пила, обвиняя отца во всём. Няню, что воспитывала меня непродолжительное время, выгнали с позором за мнимую интрижку с уже парализованным отцом. После неё мне не давали никакого воспитания, кроме того, что я получила у тётушки Бесс. Но к ней я вернусь позже. Мать в конец добилась своего — сжила со свету отца. На похороны пришли только мы втроём: я, шатающаяся мать и тётушка Бесс, его сестра.

Ненависть матери перекинулась на меня. Она уже не признавала свой брак и считала меня незаконнорождённой.

«Ты всего лишь насмешка» — так утверждала она, — «насмешка надо мной, на потеху двору».

Самое безопасное — не попадаться ей на глаза. Матери не было дела до того, где я и чем занимаюсь, и я этим пользовалась. Я сбегала к тётушке Бесс, и та обучала меня элементарным вещам, вроде застольного этикета. Мы вместе читали, а затем я бесшумно прокрадывалась обратно в поместье и запиралась в комнате. Шли годы.

Я не сразу заметила, что из дома пропадают вещи: сначала фарфоровые вазочки, затем семейные гобелены, а потом и мебель. Я поняла позже, что королева перестала выделять содержание для бедной родственницы, отчего та начала продавать семейные вещи. Столовое серебро заменилось оловом, а стулья с мягкой обивкой — скрипучими табуретами. Это был закат нашей семьи.

Меня спасали эти визиты к тётушке, единственной родной душе. Несмотря на теплоту, ей удавалось держать в нервном напряжении вырождающихся Мельвингов и двор. На фоне безумной матери будущая королева Елизавета воплощала идеалы справедливости и благородства. Тётушка принадлежала королевскому роду, хоть и свергнутому, поэтому её дом был благородно и со вкусом обставлен. Мать, хоть и была из благородной семьи, разбила весь фарфор и хрусталь в Чармвеле, испортила часть гобеленов и ковров; а то, что имело цельный вид, было выставлено на торги из-за её разорительного образа жизни, поэтому комнаты там казались необжитыми и обшарпанными. Годы спустя я восстановлю поместье.

Тётушка представляла «теневой» двор, намеренно отличавшийся от вульгарного двора Мельвингов. Она никогда не выражала чувств, была весьма требовательной, немного надменной. Правящая же династия Мельвингов объявила себя открытой и популярной, выставляя самое сакральное на всеобщее обозрение. Нарочитая открытость и откровенная пошлость при помпезном дворе являлись излюбленными темами для разговоров богемной жизни. Будучи подростком, я как-то обиделась на тётушку за то, что та запретила мне идти на дворцовый маскарад. Я не знала, что под фасадом светского бала творилась богемная оргия. Она трепетно оберегала меня, и я чувствовала себя с ней нужной.

Тётушка Бесс дала мне прекрасное домашнее образование и часто повторяла: «Не показывай людям слабые места: радость и горе, счастье и обиды. Учуяв — используют, а для политика это гибель». Матери было всё равно, чему я учусь и учусь ли. Тётушка же начала с главного: «Ты — особенная». Никто ранее не называл меня таковой, а ведь важно хотя бы изредка напоминать ребёнку о его уникальности. Моя уникальность была не за счёт внешних или внутренних характеристик, а по вопросу крови. Она объяснила, что во мне течёт кровь благородных монархов. Она дала мне «Хроники Альбиона», и одна фраза мне понравилась более всего:

«Что есть Гарант Милости? Это обещание Вечному Свету чтить и оберегать этот мир. Это обещание Ему не поддаваться искушениям Вечной Тьмы и обещание вести за собой своих подданных несмотря на личные тяжбы.»

Пока я впитывала в себя мудрость, старая бездетная королева Шарлотта умерла, завещав трон своей сестре Арабелле, прозванной позже Ветхой. Род узурпаторов вымирал, и сгущались тучи над Альбионом.

Ситуация дома стала невыносимой. После очередной утренней попойки мать стащила меня за волосы с постели и поволокла по холодному полу анфилад мимо зашуганной прислуги. Дотащив до Охотничьего зала, отвесила тяжёлую пощёчину и ушла вразвалку, рухнув где-то в соседнем зале на пол. Это был последний раз, когда я видела свою мать. Сопротивляясь, я сильно ушибла руку, лежала на полу, никому не нужная, и рыдала, не в силах подняться. Даже прислуга тогда мне не помогла, опасаясь гнева хозяйки. Я доползла до своей комнаты, умылась и наспех оделась, безуспешно попытавшись припудрить щеку трясущимися руками. Мне было четырнадцать лет, и это было первое в моей жизни испытание. Это был день побега. Я набросила на себя плащ с капюшоном, пробралась через кухню на задний двор — прочь из ненавистного Чармвелла, вид которого до сих пор вызывает у меня непроизвольную дрожь. В Альбион пришёл сезон дождей, я выпачкала своё платье в городской грязи и пару раз скользила по брусчатке, падала и разодрала коленки. Разумеется, я бежала к тётушке Бесс. Она молча выслушала мой рассказ, приютила меня и никогда не вспоминала об этом.

Арабелла продержалась недолго; по слухам, удар хватил её на нужнике, и чтобы её грузное тело поднять с неподобающего места, пришлось вызывать гвардию. Я же её никогда не видела, но тётушка язвительно описывала покойного монарха как непомерно толстую и тщеславную женщину скудного ума. Прямых наследников не осталось, и в столице во время похорон начался хаос. По слухам, безразмерный гроб просто бросили у входа в храм, откуда он исчез до начала Реставрации. Тётушка гневно отзывалась, что смутьяны даже не дали похоронить монарха, пусть и такого недостойного. Судьба мощей несчастной монархини до сих пор неизвестна. Боязно представить, что с ними сделали.

На троне оказались взрослые дети Шарлотты от какого-то конюшего, зачатых во времена её молодости. Начались волнения. Я умоляла тётушку Бесс уехать из Карлеона, как сделала столичная богема, но та была непреклонна. Через пару дней нам сообщили, что толпа схватила наследниц и линчевала их, когда те направлялись в театр. Те страдали какой-то редкой формой умственного расстройства и глупо улыбались кривыми улыбками, приветствуя подданных, махая им пухлыми руками разного размера. Их зверски линчевали. Тётушка не выпускала меня из дворца, наполовину опустевшего — слуги разбежались за лучшей разбойной жизнью. Мы сидели в тёмных холодных залах, которые иногда озаряли уличные вспышки. Она прекрасно делала вид, что ничего из происходящего не сможет оторвать её от привычных дел. Забот прибавилось в это трудное время, она научила меня готовить, мы зажили как мещане, и это было хорошо.

И вот, пожар восстания потух, на улицах воцарилась тишина. Все почувствовали приближение зимы и грядущего голода. Тётушка приказала подать экипаж и направилась в залы Собрания. Только после её смерти я узнала о запасном плане, на случай своей гибели, моего вывоза за границу. Но этому плану не суждено было сбыться: в результате внеочередной сессии правительства была провозглашена реставрация Чармов. Бунтовщики внезапно стали ратовать за восстановление старого режима. Тётушка Бесс, как глава свергнутой династии, вернула корону. Спешно прошла уборка столицы от бывшего бунта. Пожары и завалы исчезли с улиц, и те опустели.

Я помню скромную церемонию коронации в неприбранном храме, где тётушку Бесс помазали и короновали как Елизавету Регину из династии Чарм, Хранительницу Альбиона и защитницу Островов. Считалось, что Корона Феникса была утрачена во время переворота, но она благополучно пережила многие события на хранении у тётушки. Это был тяжёлый золотой венец с рубинами и сапфирами, с нелепыми остроконечными вензелями, в которых запутывались волосы. Я надену её лишь раз — на своей коронации, предпочитая другие, более лёгкие тиары.

Но вовсе не Корона Феникса была главным атрибутом монарха, не блеск его титулов, а озвученное на церемонии обещание — Гарант Милости. Тётушка часто повторяла, что это обещание обязывает поступать согласно совести, что именно этот титул придаёт короне такую тяжесть: бремя ответственности, которое нельзя с кем-то разделить. Мне понадобилось много времени, чтобы понять, что имелась в виду вовсе не милость государя к своим подданным, а сохранение Милости, проявленной сынами Света, когда те завещали этот мир и управление им.

* * *

Над Карлеоном вновь развевалось знамя Чармов — огнедышащий красный феникс на белом полотнище, который я считала пугающим. Он — покровитель островов и один из детей Вечного Света, посредник между Ним и нами. Но больше нет ни фениксов, ни чудовищных левиафанов, изображённых на амазонском знамени. Эти сказки стали частью наследия, главой которого я должна была стать. Тётушка готовила меня к этой жизни, к роли, которую мне предстоит играть в будущем.

Отголоски прошлого иногда тихо звучали в настоящем. Столичная жизнь матери закончилась весьма бесславно. Незадолго до Реставрации она полностью разорилась: старый двор был занят переворотами и интригами. К тому же он устал оплачивать счета за выпивку, которые присылали лавочники. Слуги разбежались как крысы, растащив то, что мать не успела пропить. Новый двор не нуждался в такой бедной родственнице, несмотря на то что она являлась матерью наследницы. Это и было основной проблемой. Тётушка Бесс рассказывала, что вызывала её во дворец со случайного входа, как прислугу, и предложила покрыть все долги, но при условии, что та тихо покинет столицу. Выбора у банкротки не было — она быстро собралась и уехала. Никто не заметил исчезновения графини, даже я.

Эпоха Феникса продолжалась, и реставрация Чармов, начавшаяся на 101-ом году Эпохи Тельца, случилась на 278-м году Эпохи Феникса. Эпоху Тельца, ведущуюся с короля-узурпатора Томаса Мельвинга, вычеркнули из истории, будто не было столетия гражданских войн, бессильных старых дев на троне и кровавого диктатора. Золотой век доброй королевы Бесс начался. Она выписала лучших авалонских учителей, которые подготовили бы меня к правлению. Я изучала историю, языки и географию. Чаще всего — в кабинете, где вся стена была выложена мозаикой, на которой изображена карта мира, которую я рассматривала часами. Я путешествовала по ней, не покидая комнаты, вместе с магистром, который рассказывал мне о чудесных местах — рукотворных и нерукотворных, о древних чудовищах, что обитали до Даров, и о людях, населяющих эти земли.

Летом занятия переносились в сад, который с любовью разбила тётушка Бесс. Семена и ростки привозили со всех концов мира: вдоль западного крыла дворца росли коканьские дикие розы, чуть поодаль — офирские гранаты, центральные аллеи были засажены эдемскими цветами: лилиями, пионами, гиацинтами, а в пруду располагались амазонские кувшинки. Некоторые занятия проводила сама тётушка, которая так ценила земледелие. Она не чуралась выпалывать сорняки сама и привила эту любовь мне. Мы могли пересаживать что-то, измазавшись в земле и навозе, обсуждая доклад атлантического посла.