Бесплатный фрагмент - Глазами солдата. Маленькие эпизоды большой войны

Маленькие военные эпизоды
Солдатский дневник

~~ Предисловие ~~

Давно отгремела Великая Отечественная война 1941—1945, уходят ее бывшие участники, а память о тех событиях продолжает жить в народе и переживет поколения. На эту тему написано много книг, поставлены спектакли, выпущено много кинофильмов, интересных и правдивых, серых и надуманных. Наверное, необходимо значительное время для того, чтобы появились такие произведения, как «Война и мир» Л. Толстого, где была бы показана настоящая картина всего того, что произошло тогда.

Сегодня материалы о войне отражают субъективные впечатления людей, участвовавших в событиях тех лет, или изучавших их под влиянием официальной точки зрения и сложившегося общественного мнения. Каждый автор описывает события с учетом своих эмоций.

Это видно хорошо из мемуарной литературы, особенно военачальников. Если послушать наших, видно, как они описывают кратко и невнятно печальные и трагические дни 1941—1942, но бодро и дотошно победы 1943—1945, из которых видна их роль — небольшая при поражениях в 1-й половине войны (в основном, по вине Сталина), и очень крупная роль при победах во 2-й половине войны.

Немецкие генералы в своих мемуарах высказываются в таком же духе, только наоборот: о 1-й половине войны подробно в деталях о своих победах, а про 2-ю половину скупо и туманно, при этом всю вину сваливают на Гитлера.

Американские военные и огромная армия знатоков «войны издалека», как правило, мало интересуются начальной стадией войны и в основном описывают свою неоценимую помощь союзникам, без которой те неминуемо погибли бы. И очень подробно рассказывают, как они разгромили немцев после высадки в Европе, уделяя второстепенное внимание союзникам-англичанам. Война с Японией освещена американцами значительно объективнее.

Сильное впечатление из всей мемуарной литературы оставляет «История 2-й Мировой войны» Уинстона Черчилля, написанная в целом объективно, хотя, естественно, отражает мнение английской стороны. Произведение было удостоено Нобелевской премии по литературе.

Солдатской мемуарной литературы практически нет, и неспроста. Солдаты были теми маленькими винтиками войны (по выражению Сталина), которых также называют пушечным мясом, выполнявшими волю вышестоящего руководства и мало имели возможности масштабно оценивать обстановку на фронте. Они видели узкую полоску своего участка действий, а сверхчеловеческие физические напряжения и страдания иногда приводили к тому, что человек оказывался на той грани, где нормальные человеческие чувства и понятия исчезают — где там до оценки событий! Поэтому цельных, реалистичных солдатских мемуаров ожидать не приходится.

И в то же время, из калейдоскопа тех дней остаются в памяти различные эпизоды, какими они представлялись тогда, а не после войны, когда многое переосмысливаешь и воспринимаешь по-другому. Как сказал Ф.Рузвельт, «историю нельзя переписывать заново, выдавая желаемое за действительность». Отсюда и название этой работы- «Маленькие эпизоды» — от очевидца событий тех лет…

«Внезапность нападения»

В Днепропетровске проходили майские праздничные дни 1941 года. Для девятиклассников все казалось безоблачным, вся жизнь впереди. Несмотря на большие материальные трудности и даже на то, что ты остался без родителей, все кажется простым и ясным. Жить теперь стало лучше и веселей, особенно после разгрома внутренних врагов и после того, как утерли носы англо-французским империалистам, заключив пакты о ненападении с Германией и Японией. В результате у нас мир, те бьют друг друга, и СССР вагонами поставляет Германии различное сырье в помощь… Хотя, было странно читать в газетах, как здорово немцы бьют Западные страны — ведь совсем недавно у нас Германию называли фашистским агрессором…

Помню, в школе мы учили стих на уроке немецкого:

Moegen drohen die Faschisten,

Bald vorbei ist ihre Zeit.

Alle junge Kommunisten

immer sind zum Kaempf bereit…

В один праздничный майский день сидели мы дома у товарища по классу и о чем-то спорили. В той же комнате, в другом углу, не очень громко, но отчетливо, беседовали отец моего товарища с приехавшим к нему братом- директором крупного в то время металлургического комбината. Мы не слушали, о чем они говорили, однако, когда наш спор прекратился, услышали голос гостя: «Ты брось, что ничего не будет. Вопрос ясный полностью, немцы подготовились и нападут на нас, вот только когда произойдет это, не знаю».

Мы с товарищем переглянулись, не подав виду, что подслушали. Когда полтора месяца спустя, в середине июня 1941 года в газетах появилось сообщение ТАСС, что слухи о якобы готовящемся нападении Германии на СССР являются провокационными, невольно вспомнился подслушанный разговор, который тут же к радости был забыт. В это же время, по рассказам, на Западной Украине появились плакаты «На советско-польской границе все спокойно. За панику расстрел!»

Вечером в субботу 21 июня у нас в школе был вечер по случаю окончания учебного года, на котором главными героями были ребята, окончившие 10 классов. Поздно ночью разошлись по домам. А утром в воскресенье 22 июня разбудил шум во дворе — все что-то громко обсуждали, беспрерывно повторяя слово «война». По радио передали заявление наркома иностранных дел Молотова о «вероломном внезапном нападении фашистской Германии». Эта «внезапность» стала считаться одной из основных причин огромных поражений и потерь Красной армии в первый период войны. Снова вспомнился подслушанный разговор у товарища, и появился навязчивый вопрос: почему же «наверху» никто ничего не знал, и почему мы так плохо подготовились?… Кто мог представить себе тогда миллионы русских военнопленных?…

Первые дни войны

Для подростков нашего двора все изменилось. Как-то сами по себе прекратились многочисленные драки и хулиганские шалости, хорошо известные жителям нашей Мостовой улицы в Днепропетровске. Ребята часто собирались вместе, участвовали в сооружении «щелей», предназначенных для укрытия жильцов двора от вражеской авиации. По вечерам друг другу жаловались: плохо, что мы еще малые и не сможем участвовать в боях на фронте, который так далеко отсюда. Завидовали тем солдатам, которые будут громить фашистов на территории Германии. Об отступлении Красной армии никто и не думал. На формирование таких взглядов у молодежи перед войной повлияла целая серия интересных кинофильмов, которые мы с жадностью смотрели: «Если завтра война», «Чапаев», «Щорс» и другие. Все верили в мудрость Сталина.

Очень быстро война докатилась и до нас — по ночам начались налеты немецкой авиации, во время воздушной тревоги все бежали укрываться в «щелях». Там, в укрытии, среди ребят продолжались обсуждения в том же духе, как здорово было бы повоевать на фронте. Взрослые при этом на нас шикали и становились все более мрачными, переговариваясь между собой только шепотом.

Вскоре события в городе начали разворачиваться все быстрее. Налеты немцев становились частыми, бомбы летали над нашими головами в сторону недалеко расположенного вокзала и моста через Днепр. Огромные вереницы автомашин, повозок, скота забили улицы, ведущие к вокзалу и мосту. В воздухе носилась слово «эвакуация». Большинство ребят в нашем дворе не знали, что делать, тут оставались люди, не работающие на крупных предприятиях, которые власти начали эвакуировать в далекий тыл.

С товарищами побежали мы в свою школу, она была закрыта. Бросились в райком комсомола — там какие-то люди бегали со связками бумаг, которые сбрасывали в грузовик, ругаясь с перепуганным водителем, пытавшимся быстрее уехать.

На наш вопрос, что нам делать, никто не реагировал. Какой-то дядя на ходу крикнул: «Не до вас тут!» Другой человек крикнул нам, чтобы мы быстро выносили кипы бумаги в грузовик. Взялись и мы за дело и вскоре все были в мыле, так как стояла сильная жара. После очередного окрика водителя несколько человек, участвовавших в этой операции, вскочили в кузов, грузовик взревел и исчез из наших глаз в клубах пыли. Долго смотрели мы грузовику вслед, затем в подавленном состоянии разошлись по домам.

На следующий день в Днепропетровск вступили немецкие войска. От всех этих событий ребята быстро взрослели: война забрала у нас детство…

Оккупация

Время оккупации прошло как сплошное черное пятно в жизни. Это были жуткие дни. За исключением предателей, которые пошли в услужение к фашистам и которых было явное меньшинство, для всех жителей города стоял вопрос, как выжить. Немцы вели себя по отношению к населению, как злой хозяин к скоту. Вначале уничтожили всех евреев, которых в Днепропетровске много осталось, а затем принялись за остальных. Если где-то подстрелили одного немца, весь район в облаве, и сотня взрослых, детей, стариков, кто попадется под руку, расстреливаются на месте. Поэтому надо быть всегда начеку и прятаться. Тем более, молодежь немцы угоняли в Германию на каторжные работы.

Чтобы не умереть с голоду, все наши скромные вещи пошли в обмен на любые продукты. Так мы лишились особо ценной вещи- швейной машинки «Зингер», которую бабушка вывезла из Острога еще во время эвакуации на Восток в 1915 году.

Единственной отрадой в то жуткое время был спрятанный мной на складе угля радиоприемник, который затем я перепрятал в кухне. Время от времени я включал его и слушал сообщения из Москвы и «BBC» из Лондона. Сведения передавал своим знакомым под видом, что от кого-то сам услышал. Тогда так и говорилось: слышал от агентства ОБС- «одна баба сказала».

Однажды бабушка пыталась продавать на рынке старые советские газеты, которые можно было свободно брать из разгромленной библиотеки нашей школы, которая была открыта и не функционировала. Только вышла она с пачкой газет, как ее схватили полицаи и повели в гестапо. Поставили лицом к стенке и приказали отвечать, кто дал ей задание распространять эти газеты. Бабушка ничего не могла понять, пока какой-то полицай стал тыкать ей в лицо газеты, посвященные годовщине разгрома белогвардейцев под Царицыном в 1918 году. Оказалось, что только что, зимой 1943-го, немцы были разгромлены под Сталинградом, и полицаи решили, что газеты распространялись, как пропаганда. Наконец, сообразив, что старуха тут не причем, они ее обругали и вытолкнули на улицу. Бабушка долго не могла прийти в себя, она говорила, что одного боялась: если бы с ней что-то плохое произошло, я бы никогда ничего не узнал.

Ненависть к немцам росла очень быстро, и подавляющее большинство населения с радостью ожидало освобождения. При приближении наших войск все стремились взяться за оружие и бить германцев. Натиск Красной армии сократил время фашистской оккупации города.

\\\\|||////

~ ~ ~ ~ ~

Начало солдатского пути

В военкомате, открытом сразу же после вступления наших войск в город, сутолока. Отовсюду выкрикивали фамилии призывников, новобранцы бежали в комнаты для регистрации, а затем строились в небольшие группы и быстро исчезали. Подошла и моя очередь. В большой комнате несколько военных задавали трем-четырем новобранцам вопросы, а врачи их бегло осматривали и выкрикивали «годен!» Мне вручили бумажку с номером группы и надписью «Годен к нестроевой службе». Почему, никто ничего не сказал, да и времени на разговоры не было.

Тут же какой-то сержант возглавил нашу группу, в основном из восемнадцатилетних ребят, с которым мы быстрым шагом вышли из города в направлении на Северо-Запад.

С собой я из дома захватил небольшой вещмешок, в котором, кроме шерстяного одеяла и куска хлеба, ничего не было. По дороге к нам присоединялись другие группы, и после дня непрерывного перехода образовалась большая команда не меньше ста человек. От непривычки, после таких переходов ребята, которые давно недоедали и были похожи на привидения, все падали от усталости.

При переходе через деревни новобранцы обменивались с крестьянами своими вещами на любую еду: кто часы отдал, кто шарф, а я одеяло. В результате я стал обладателем куска сала, и это серьезно подкрепило силы (правда, вскоре во время ночлега остатки сала кто-то украл).

Поздно ночью мы наконец добрались в расположение какой-то части, расположившейся в деревне после выхода из боя и сильно поредевшей. Был конец лета, земля еще хранила тепло, поэтому все уснули там, где стояли, после команды «отбой». Утро ушло на получение обмундирования и оформление. При этом выдавали то, что было в наличии. Если на кого-то обмундирование не подходило, носили частями свою гражданскую одежду. Вид был как у партизан. Среди пожилых новобранцев попадались зануды, которые не давали проходу старшине, выклянчивая недостающие обмундирование. Однажды, не выдержав, старшина заревел: «Отстань, пару деньков и так проходишь, а там на передовой сам найдешь, что нужно…»

Тогда для нас главными вопросами были- когда поспать и что поесть. Все остальное из головы ушло… На войне человек превращается во что-то далекое от Homo Sapiens…

При оформлении документов лейтенант, узнав, что я окончил 9 классов, сказал: «Очень грамотный! Получай пулемет «Максим». Со мной в пулеметный расчет попали еще четверо. Вторая половина дня была посвящена изучению пулемета, вместе с песней-инструкцией:

«Я пулеметчиком родился, в команде «Максима» возрос,

Я пулеметчиком родился, в команде «Максима» возрос…

Припев: «Эх, короб, кожух, рама, шатун, и с мотылем,

Ударная пружина, приемник с ползуном…»

Под конец дня мы сделали одну-две очереди по мишеням. Лейтенант сказал: «Хватит, на фронте доучитесь, патронов жалко».

На следующий день было принятие присяги и парад стрелкового полка, в котором нам отныне придется воевать. Во время парада, когда начальство обходило построенные ряды бойцов, я стал терять сознание и оседать вниз. Стоявшие рядом ребята меня поддержали, и я повис у них на руках. Начальство этого не заметило, я почувствовал себя лучше, играл полковой оркестр. Наш командир похвалил меня за то, что я не рухнул на землю при обходе высокого начальства, сказал, что это от недоедания и пройдет.

Фронт был рядом, за нами рядом Днепр. На какое-то время на этом участке установилось затишье, и все же днем войскам было сложно двигаться к фронту: немецкие самолеты в чистом голубом небе беспрерывно висели над головой, бомбежки чередовались пулеметными атаками истребителей. Поэтому наши войска двигались в основном ночью в полной темноте. Куда ступать, не видно, а если поскользнешься, падаешь вместе с пулеметом, который солдаты тащили на себе по частям: станок 32 кг, ствол 16 кг, щиток 8 кг. А еще плюс карабин, лопатка, вещмешок.

При подходе к передовой все время необходимо копать лопаткой себе окоп. Казалось, никаких уже сил не осталось, однако при обстрелах копаешь быстро, так как это единственное средство спасения. Никогда бы не подумал, что человек способен выносить такие перегрузки! Несколько марш-бросков ночью и днем, и наш полк вплотную подошел к передовой фронта. Земля гудела, вокруг взрывы, от которых валишься на землю вместе с «Максимом». И когда поднимаешься, недосчитываешься многих солдат, только что шедших с тобой рядом. Убитые валяются вокруг в разных позах. Состояние такое, что организм перестает ощущать опасность…

Слышим команду «Вперед», ставим пулемет на колеса и вдвоем тянем его по земле в поле. На колеса наматывается бурьян, липнут комки земли, отчего тянуть пулемет становится невмоготу. Приходится беспрерывно меняться с товарищами, пока они целы. Вокруг бегут, обгоняя нас, пехотинцы с каким-то ревом…

Наконец, достигаем переднего края, где мы должны сменить полк, от которого уже почти никого не осталось и который отходит в тыл. От полка на передовой остались свежевырытые окопчики и убитые солдаты. В нашем расчете уже двоих нет. Лихорадочно окапываемся. Где противник?.. Наконец, начинаешь понимать по трассирующим пулям, которые летят навстречу… После первых очередей из «Максима» чувствуешь, что вокруг усиливаются взрывы мин и шквал пуль: видимо, немцы нас засекли и пытаются подавить нашу точку.

Вдруг замечаю рядом только что отрытый новый окоп и влезаю туда, радуясь подвернувшемуся укрытию от огня.

И тут откуда-то появляется голова солдата, с истошным криком: «Эй, что я для тебя… окоп рыл?!» Пришлось освобождать окоп, куда солдат тут же нырнул, а я отполз с десяток метров от него в сторону своих ребят. И тут с жутким воем пронесся немецкий снаряд, который попал прямо в злосчастный окоп… Куски солдата из того окопа полетели на меня… С тех пор я стал фаталистом…

\\\\|||////

~ ~ ~ ~ ~

«Эх, пехота, не пыли!»

Потянулись непрерывные наши атаки, с попытками немцев время от времени выбить нас с захваченных позиций. Вокруг происходит массовая гибель солдат. Все как в страшном калейдоскопе, не успевая запечатлеться в памяти, и уже не помнишь лиц непрерывно поступающего пополнения ополченцев…

Зачастую после очередного освобождения села к нам присоединяются уцелевшие мужчины в гражданской одежде, им дают в руки винтовки, и они участвуют в следующих атаках в таком «наряде». А когда приходилось отступить и немцы захватывали таких «бойцов» в плен, они их зверски уничтожали, как партизан. Однажды, отбив назад деревню, где немцы захватили отряд таких бойцов в полугражданской одежде, мы увидели жуткую картину: все они были заколоты штыками. После такого зрелища все понимают, что попадать в плен нельзя, и, во-вторых, немцев надо уничтожать без всякой жалости.

Когда передовая линия фронта передвигается дальше, жители окрестных сел разыскивают по полям знакомых раненых и погибших. Однажды во время одной атаки с местными жителями в гражданской одежде мы услышали крик «Помогите!» от лежащего навзничь бойца. Когда подбежали к нему, он оказался не раненным, а не смог подняться из-за острейшего приступа радикулита. Когда его подняли, он снова побежал вперед. Другой такой же свежемобилизованный солдат попал к нам в роту во время двухдневной передышки, когда нас вывели во 2-й эшелон для пополнения, ибо практически в роте никого не осталось в живых. Новобранец все время стонал и тяжело кашлял. Командир роты приказал мне сводить его в медсанбат к врачу. Нас приняла тучная женщина-врач неприятной наружности. Нехотя предложила солдату снять рубаху, чуть послушала его грудь и крикнула: «Здоров, как бык! Все вы хотите избежать передовой!» Вернулись мы в роту, я доложил командиру, а солдат все кашлял.

Утром нашли солдата мертвым — оказалось, у него был острейший туберкулез… Так военврач исполнила свой врачебный долг…

Как упоминалось, в основном переходы войск проводились по ночам во избежание налетов немецкой авиации. Реже днем, но в таких случаях необходимо было броски совершать быстро и по возможности подальше от больших дорог.

Когда же при перемещении попадали на дорогу, все с ног до головы покрывались пылью. Время от времени на скорости по дороге проносились грузовики с орудиями. Когда нас грузовики обдавали клубами пыли, солдаты в кузовах кричали нам вдогонку: «Эх, пехота, не пыли!» А пехота грозила проезжающим грузовикам кулаками.

Изредка к нам прибывало пополнение и из среднеазиатских республик. Это было суровое время и для них, и для тех подразделений, куда они вливались. Многие плохо знали русский язык, были не подготовлены к резкому изменению жизни. Попав на передовую, они впадали в шоковое состояние и заканчивали трагически. В них вселялся животный страх, который превращал их действия в непредсказуемые. Нередко в панике они бежали через минные поля и подрывались, несмотря на предупреждения, пытались делать самострелы в руки и ноги, чтобы раненными попасть в госпиталь, даже бывали случаи сдачи в плен к врагу, лишь бы уйти из этого ада.

Только через определенное время, находясь на передовой, начинаешь понемногу понимать, как надо себя вести и стараться защищаться, пусть в какой-то степени, от окружающей тебя смерти. Однако это удавалось только тем, кто не поддавался панике при чрезвычайных обстоятельствах. Очень многие гибли на войне от шокового состояния и паники, из-за отсутствия здравого смысла и смекалки.

Однажды утренним молниеносным броском наша рота атаковала немецкую траншею. Фашисты растерялись, оставшиеся в живых выскочили из траншеи, бросив оружие, и побежали назад, к предыдущим позициям. Наши бойцы так разгорячились, что почти догнали немцев и бежали рядом. Ни у кого уже не было сил стрелять. Солдаты издавали душераздирающие крики и бежали вниз под горку, где виднелась лесопосадка. И вдруг мы заметили, как оттуда вылезают немецкие «Тигры» и прямой наводкой начинают бить по всей группе бегущих, не разбирая, кто чей…

Несмотря на большие потери при атаке, немцы побежали дальше к своим, а мы залегли в поле. Я вскочил в большую воронку от снаряда, где уже лежали 2—3 солдата. Поняли, что надо убегать, чтобы не попасть в плен. Первого же выскочившего из воронки солдата сразила пуля, та же участь постигла и второго. Тогда я взял лежавшую рядом винтовку убитого, отдел на нее его шапку и выставил ее в стороне над воронкой, сам же выскочил с другой стороны воронки, пока целились в шапку. Бежал перебежками, петляя, и падал, пока не достиг какого-то укрытия. Наконец, добрался до остатков роты с живым командиром. Тот пытался меня отчитывать, что я оставил на поле боя оружие. Но видя, что нашей роты практически не осталось, он умолк…

Во время боев под Кировоградом мы выбили атакой немцев из траншеи, которую те занимали на безымянной высотке. Атака была внезапной, и немцы бросили много стрелкового оружия. Кругом лежали немецкие и наши убитые и раненые солдаты. Очень кстати к нам прибежали два санитара с носилками, чтобы унести раненых, но не успели ничего сделать. Немцы пошли в контратаку. Когда мы подготовили к бою свой «Максим», оказалось, он не работает из-за большого слоя грязи, попавшей внутрь. Пока остальные отбивались от атакующих немцев, я срочно протер и промаслил пулемет. Дальше все запечатлелось, как в замедленной киносъемке: бегущие и орущие фашисты, в упор стреляющие в нас… Когда я заканчивал протирку пулемета, уже видны были перекошенные лица фашистов, приближающихся к нам, жаждущих расправы…

С первой очереди пулемет заработал отлично — атака была отбита.

Тут мы заметили, что в нашей траншее что-то шевелится: оказалось, во время боя перепуганные санитары упали на дно траншеи и накрылись носилками, которые чуть присыпало землей. Пришлось приводить их в чувство, после чего они взяли с собой одного раненого и исчезли.

Затем снова началась контратака немцев, которую отбили с большими потерями. В общем, как в известной песне, «нас оставалось только трое из восемнадцати ребят»…

Увы, боеприпасы у нас практически кончились, а подмоги не было. И тут я обратил внимание на брошенный немцами ручной пулемет MG-42 и много валяющихся пулеметных лент к нему. Начал выяснять, как работает этот пулемет, когда немцы в третий раз пошли в контратаку. С нашей стороны раздавались только отдельный выстрелы. Чувствовалась очевидная развязка… Время, казалось, остановилось, пока я осваивал трофейное оружие… И как раз вовремя освоил, трофейный пулемет оказался лучше нашего «Максима» — атака была отбита…

Вскоре пришла помощь, и немцев окончательно с высоты выбили.

А после боя сам я почувствовал что-то неладное: появилось чувство, как будто стоишь на голове и мучительно хочется вернуться в нормальное положение. Оказалось, контузия.

Целый день я пролежал и мучился, пока постепенно наступило улучшение, действие контузии прошло.

Однажды в одной из атак мы отбили у немцев село, которое те не успели уничтожить. Вскочив в одну хату, увидели догорающую печку, а на ней большой котел с приготовленной едой. Мгновенно все было съедено. Поскольку нам предстояло провести ночь в селе, тут же все попадали, кто куда, и уснули. Теплая хата для замерзших ополченцев показалась раем.

Чтобы лучше согреться, я лег на печку-лежанку и мгновенно отключился. Вдруг сквозь сон почувствовал боль и с криком вскочил с печки в горящий шинелей и упал на пол, где лежали остальные солдаты. Все сразу вскочили и навалились на меня, сбивая пламя на спине. Ожогов не было, однако вместо шинели остались одни обгорелые клочья, а на улице уже стояла поздняя холодная осень. Утром я упрашивал старшину дать мне другую шинель, а он в ответ: «Ну где я тебе достану, вот убьют или ранят кого, тогда у тебя будет все в порядке». Пришлось доставать самому…

Как-то после 3 дней и ночей непрерывных боев, без пищи и сна, мы получили приказ окопаться. Желудок просто сводило от боли, а кухни и съестного нет. Что делать? Поздно вечером собрались 8 человек из нашей роты, кто-то предложил напасть ночью внезапно на близко расположенный от нас немецкий дзот, откуда время от времени постреливал пулемет. Подумали, что там наверняка есть, что покушать. Договорились, разделились по 4 человека с двух сторон и поползли в полной темноте, не предупредив никого из своих.

Как оказалось, мы беспрепятственно достигли дзота с тыла и вскочили в него. Немцы все спали, кроме дежурного, постреливавшего из пулемета. Пятерых расстреляли на месте. Шарили в темноте по всем углам и нашли рюкзак, который потащили обратно с собой. Вернулись в свои окопы, вывернули рюкзак, а там оказалась одна лишь буханка черного хлеба и какие-то тряпки.

На рассвете все смотрели жадностью. как один из нас тщательно делил буханку на 8 человек. Хлеб был проглочен тут же. Кстати, никто из нашей части не заметил нашего отсутствия, так как все повально спали.

Бывали и другие причины несанкционированных действий солдат. Так, однажды на нашем участке после длительных боев установилось затишье. Невдалеке от нас виднелась траншея, в которой находились немцы, а за ней на пригорке небольшое село из хат под соломенными крышами. И вот, как-то на рассвете, когда только начали появляться из темноты силуэты хат, мы увидели, как немцы перебегали от хаты к хате с какими-то длинными шестами, которыми они поджигали соломенные крыши. Мгновенно вспыхивали огромные костры над домами.

Вначале мы смотрели, как завороженные, на то, что происходит, а затем все, как один, без всякой команды выскочили из своей траншеи и с криком «ура!» понеслись на немцев. Те не ожидали такого поворота и бросились удирать из села. Видимо, они готовились к отходу на этом участке, оставив небольшое прикрытие, которое и поджигало деревню. К нашему удивлению, когда мы подбежали к горящим домам, несколько фашистов-поджигателей уже были в руках жителей села, чудом оставшихся в живых благодаря подвалам.

Пока мы преследовали остатки немцев за селом, а затем вернулись назад, чтобы найти наших командиров, без разрешения которых рванулись в атаку, увидели возле догоравших хат болтавшихся на деревьях, схваченных крестьянами немцев-поджигателей. Разъяренных жителей, лишившихся крова, можно было понять. Каждого из нас жители обнимали и плакали. Тяжелая картина. А сколько еще предстояло пережить…

После многих дней упорных боев наша часть ворвалась в Кировоград. Впервые мы почувствовали под ногами твердую почву. Была ночь. Мы двигались вдоль какой-то широкой асфальтированной улицы. В небе непрерывно слышалось гудение немецких самолетов, и никто не придавал этому никакого значения. Внезапно вокруг стало светло. Откуда-то из-за ближайших домов взлетели в небо осветительные ракеты, пущенные фашистскими диверсантами, и на нас вдоль улицы полетели бомбы. Взрывом меня прибило к какому-то забору. Подняв голову, увидел ряд горящих домов и огромное количество валяющихся солдат, еще несколько минут до этого ощутивших радость победы после взятия города. А вдоль спускавшейся под уклон улицы лилась настоящая река человеческой крови…

Только через какое-то время я обратил внимание на то, что из пальца правой руки сильно шла кровь: меня зацепил небольшой осколок бомбы, который я сам вынул, и затянул рану бинтом. Раны в таких условиях заживали быстро, «как на собаке».

Как-то ночью, во время затишья, в нашей траншее появился командир полка с сопровождающими. Выяснив обстановку, спросил у командира роты: «Кто отличился в боях?» В ответ: «Вот Кисленко уже 3 месяца на передовой — и не убит и не ранен». Командир полка крикнул помощнику: «Наградить!», и вскоре вся его группа исчезла.

И так дни за днями, чередование тяжелых изнуряющих боев и редких дней, проведенных во 2-м эшелоне передовой при пополнении «живой силы», беспрерывно исчезающей в мясорубке войны…

Корсунь-Шевченковский котел

В конце 1943 года постепенно давала знать о себе зима. Во время небольшого затишья на передовой фронта, проходившей по окраине села, от которого остались лишь стены домов и остовы печей, мы по очереди оставляли свои окопы и отползали в один из сельских домов, где нам устроили походную баню. Был небольшой мороз. На выбитые окна дома и вместо крыши были наскоро накинуты брезентовые тенты, там же в котле грели воду, которой мылись на свежем воздухе. Зато после бани нас ожидала большая радость- выдали теплое белье и ватные фуфайки и штаны, а также шапки. Сразу забыли про неприятности устройства бани на морозе…

Через день мы снялись с передовой и были переброшены в состав 2-го Украинского фронта в Корсунь-Шевченковский район. Там завершалось окружение крупной фашистской группировки. Морозы чередовались с оттепелью, и везде земля превратилась в сплошную грязь. Даже танки в ряде мест застревали и не могли двигаться, а мы, пехота, словно слились с грязью и все атаковали и атаковали. Наконец, в конце 1943- начале 1944 (в боях даже никто не заметил, что наступил Новый год) наш полк достиг небольшой речушки, вероятно Рось, проходившей в овраге. Противоположный берег был высокий, на нем немцы окопались в траншее, позади которой виднелась село.

Наша атака захлебнулась, и от полка осталась горстка солдат, который приказано было закрепиться на берегу реки напротив немецких позиций. Установилось редкое затишье в этом районе огромного Корсунь-Шевченковского котла. Немцы всю силу удара направили в Западную сторону котла для его разблокирования и соединения со своими.

В течение нескольких дней наступила настоящая зима, все занесло снегом, речку между нами и немцами сковал лед. В окопах было страшно холодно, мы пытались устраивать в них небольшие костры, для чего приходилось ползать к ближайшим остаткам хат за горючим материалом. Сегодня трудно представить, как мы зимовали в окопах…

В один из тех дней к нам прибыло необычное для того времени пополнение — настоящие кадровые войска с Дальнего Востока, которых отправили на Западный фронт, когда опасность нападения Японии исчезла. Практически мы, остатки нашего полка, влились в новое пополнение, а не они к нам. Однако, несмотря на то, что эти солдаты были здоровые, крепкие, парни, отличавшиеся от нас своим видом и обмундированием, сразу стало видно, что это совсем «зеленые» новички, еще не видавшие ужасов войны. Один из таких здоровых парней, попавших в нашу роту, был так потрясен, что все время дрожал и был «не в себе». В обстановке, когда появляются паникеры, остальные долго не выдерживают и на них тоже нападает страх.

Отъявленных паникеров иногда пристреливали на месте… Заодно могли расстрелять и за самокрутку, сделанную из газеты с изображением Сталина…

В середине января 1944 нас информировали, что следующим утром намечается прорыв фронта на нашем участке. Было назначено время артподготовки на рассвете, после чего мы, пехота, должны атаковать немецкие позиции. Для быстроты и внезапности предполагалось, что саперы перережут проходы в проволочном заграждении, которое немцы поставили на том берегу перед своими траншеями. Мы же для быстроты атаки должны быть налегке, чтобы быстрее проскочить нейтральную полосу. Перед этим вечером мы сдали вещмешки командиру.

Ночью не спалось. Вдруг послышались приглушенные голоса: это вперед проползли наши разведчики и саперы, которые должны были выведать обстановку на противоположном берегу и сделать там проходы для пехоты. Они попросили нас быть внимательными и не стрелять в них, когда будут возвращаться назад. Условились о пароле, и они поползли по снегу в темноту. Казалась, очень долго тянулось время, а разведчики все не возвращались. Вдруг послышался шепот, кто-то назвал пароль, и появились несколько разведчиков. В сильном возбуждении они рассказали, что беспрепятственно достигли немецкой траншеи, перебили дремавших в ней фашистов и там закрепились. Очевидно. большая часть немцев ушла ночевать в село, расположенное за их траншеями. Разведчики предложили нам всем перейти в немецкую траншею, а утром, когда немцы будут возвращаться из села в траншею, встретить их, как положено. Все согласились, в том числе командир взвода- единственной офицер, бывший в это время с нами, солдатами.

Разведчики пошли с нами, за исключением одного солдата, которого командир взвода просил срочно передать сообщение командованию о случившемся, чтобы наша артиллерия не била по нашей теперь уже траншее за рекой. Командир крикнул ему вдогонку, что он ракетницей будет показывать нашим, где находятся немцы.

Быстро мы в темноте проскочили реку по льду, вскарабкались на другой берег и вскоре уже очутились в бывшей немецкой траншее, где уже сидели несколько наших солдат. Я успел заметить, что траншея была очень глубокой, удобная для обороны. В то время начало светать, и мы, выглянув из немецкой траншеи, увидели с ужасом, как на нашем берегу с той стороны появились танки и орудия с направленными на нас стволами для артподготовки… Командир взвода выпустил несколько ракет в сторону деревни, откуда уже бежали на нас атакующие фашисты во всеоружии. Несмотря на указание ракетницей, на нас обрушился шквал огня, не разбирая, где немцы, а где свои… Все гудело и ревело вокруг, как перед Концом света…

Траншею нашу почти полностью засыпало землей вместе с многими прячущимися там солдатами. Возле меня прошипел я остановился огромный раскаленный осколок от снаряда, об который обожгло руку, когда я нечаянно дотронулся до него.

Вдруг, после артподготовки, наступила тишина. Только я стал выбираться из-под завала и выглянул наружу из траншеи, увидел, как с криками «ура!» на нас неслись наши же солдаты… Поравнявшись с нашей траншеей, они увидели, что никто не стреляет. Я крикнул: «Ребята, тут свои, а немцы — в деревне!» Меня под руки вытащили из траншеи, еще несколько уцелевших солдат выползли из-под земли, и мы присоединились к атакующим.

Так почти вся наша рота навсегда полегла в траншее в результате своего же арт-огня — видимо, разведчик не успел сообщить своим войскам о наших ночных действиях, не вписывавшихся в план атаки…

Выбив фашистов из села, мы преследовали их по огромному ровному полю. Вдруг возле меня взметнулся столб огня, и оглушительный взрыв бросил на землю. Я тут же вскочил, чтобы бежать вперед, однако не почувствовал опоры в ногах и снова свалился на землю. Только теперь почувствовал резкую боль в ноге и заметил, как кровь из ноги быстро пропитала ватные брюки. Цепочка атакующих солдат ушла вперед, все дальше удаляясь от меня, никого поблизости не было, снаряды рвались по всему полю, вокруг пролетали трассирующие пули. Понял, что надо поскорее выходить из поля боя в тыл к своим.

Раненная нога не держала, кровь шла не переставая. Тогда я использовал винтовку стволом вниз, как костыль, упираясь прикладом в подмышку. Так можно было как-то передвигаться. Вприпрыжку, падая и поднимаясь, доковылял до какой-то дороги, где уже собралось несколько наших раненных. Ватные брюки все были в крови. Почувствовал, если упаду, не поднимусь.

Вдруг по дороге промчался грузовик с боеприпасами, затем другой. На наши крики никто не обратил внимания. Увидев, что приближается еще один грузовик, я крикнул раненым, чтобы легли поперек дороги. Все бросились на землю- дорога была перекрыта. Услышали много нецензурных слов, но раненых все-таки нехотя забрали в грузовик…

Очнулся я уже на носилках, которые двое санитаров несли в большой брезентовый тент с красным крестом наверху. В тот момент просвистели бомбы, и где-то рядом раздались взрывы. Санитары бросили носилки на землю вместе со мной, и я снова потерял сознание…

Снова очнулся на операционном столе, когда врач резал ногу со страшной болью. Начал было кричать, как увидел рядом на другом операционном столе солдата, кричавшего в бреду «Оставьте мою руку!», и его руку, висевшую на кусочках кожи, а все его плечо было разворочено и представляло огромную рану. Санитар подставил ведро под свисавшую руку раненного, а доктор взмахом ножа ее отрезал. Рука упала в ведро, и снова раздался крик солдата: «Оставьте мою руку!» От такого зрелища кричать я уже не смог, хотя боль была жуткая. Помню, доктор показал вынутую из моей ноги пулю.

После операции меня положили в одну из походных палаток медсанбата. Поднялась очень высокая температура, несколько дней в бреду. Постепенно наступило прояснение. В эти дни с радостью послушал в палате концерт артистов фронтовой бригады.

Не помню, как отправляли меня из медсанбата в Харьковский госпиталь. Очнулся уже в поезде, организм очень ослаб, и я практически не мог пошевельнуться. На станции в Харькове нас выгрузили в санитарный автофургон: 2 раненых сверху, 2 снизу, включая меня. Поездка в госпиталях была мукой из-за плохой дороги и из-за того, что на мое лицо капала кровь лежавшего сверху раненого…

Госпиталь располагался в центре Харькова на Сумской улице, недалеко от центральной площади, где стояло первое в Союзе высотное здание Госпрома, от которого остались только стены после пожара. Госпиталь располагался в здании Харьковского университета.

Выздоровление шло тяжело. В дополнение к ранению, заболел дизентерией. Удивительно, что не простудился, после того, как по прибытии в госпиталь нас обмыли совершенно холодной водой, несмотря на наше плачевное состояние.

Из-за дизентерии я не мог принимать никакой пищи, врачи не знали, что делать. Спасение пришло неожиданно. При поступлении в госпиталь я написал письмо в Днепропетровск бабушке, в котором объяснил, что нахожусь в Харькове в госпитале. Она смогла каким-то чудом добраться до Харькова попутным транспортом и найти мой госпиталь. Увидев мое состояние, бабушка куда-то побежала и принесла мне чеснок, который я попробовал, в отличие от любой другой пищи. После этого постепенно стал принимать пищу и поправляться, заживление ран пошло быстрее. Так меня бабушка спасла в очередной раз.

В госпиталь временами прибывали раненые среднеазиаты, которые беспрерывно плакали и стонали. Для других раненых это было неприятно, их все ругали. Время от времени некоторых из них забирали в трибунал в связи с тем, что они ранили самих себя, сделав самострел, что приравнивалось к дезертирству.

Со временем потихоньку я начал двигаться с помощью костылей.

В это время в Харьков возвратился театр оперетты, который с первых дней взял шефство над нашим госпиталем, так как мы находились рядом. Так мне несколько раз удалось побывать в театре на галерке прямо в халате, прикрываясь для приличия костылями, и посмотреть «Сильву», «Марицу» и другие оперетты. Днем иногда удавалось выйти из госпиталя в зоопарк, находившиеся поблизости. После перехода города дважды к немцам и обратно к нашим войскам, в зоопарке остались только осел, медведь, мартышка и большой попугай, полностью потерявший перья, отчего ставший страшно безобразным.

Однажды меня и несколько других раненых, выходивших в город и не вернувшихся до установленного времени, при попытке перелезть через ограду госпиталя с помощью костылей, засекли часовые. За нарушение дисциплины мы получили по трое суток гауптвахты. Было очень неприятно из-за унизительной процедуры снятия погон и ремня и отправки в специальное охраняемое подвальное помещение.

Находившиеся на гауптвахте другие солдаты нас бурно приветствовали, приглашая играть в карты. А в пищу там давали в наказание только хлеб и воду. От этого было противно на душе.

Не прошло и полдня, как в помещение гауптвахты вошел офицер и спросил нас, кто знает немецкий язык. Все начали шуметь: «Не в тот лагерь попал, иди к военнопленным!» Офицер стал кричать; «Я серьезно спрашиваю!» Все отговаривались. Тогда он уточнил: «Может, кто изучал немецкий и поможет нам в одном деле?» Тут я вылез и сказал, что изучал язык в школе. Сразу же мне приказали выходить из гауптвахты, посадили в стоявший на улице автомобиль и увезли в неизвестном направлении. Вскоре мы прибыли во двор какого-то здания, вошли внутрь, прошли несколько помещений и оказались в полутемной комнате. Там стоял большой стол, на нем настольная лампа, свет от который падал на лежавшие на нем топографические карты. Тут же я услышал: «Вот переводчик», и сопровождающие меня исчезли.

Глаза начали различать с одной стороны стола- стоящего майора, с другой стороны- сидящего на стуле пленного немецкого летчика. Майор показал мне на стул сбоку и крикнул: «Живо переводи!»

Пока я усаживался с костылями, майор потребовал, чтобы немец указал на карте, с какого аэродрома он вылетел. У меня с перепуга вылетели из головы все немецкие слова, которые я знал, кроме «was» (что)…

Майор заорал уже на меня: «Переводи скорей, а то тебе костыли уже не потребуются!» В таких условиях «мозгового штурма» меня как будто прорвало — в голове стали появляться слова и целые фразы, которые я выучил, так как у нас в школе немецкий язык преподавала старушка немка, которая почти не говорила с нами по-русски.

С горем пополам разговор в примитивной форме пошел, и немец стал отвечать на вопросы. Затем майор удалился на совещание, я остался в комнате с немцем и конвойным солдатом. Сидели долго молча. Появился майор и сказал: «Переводи- Ты, фашист вонючий, наврал и показал на карте неверные пункты. Если не будешь говорить правду, дам кушать только селедку, а воды не получишь, пока не заговоришь!» Такую фразу мне было тяжеловато перевести, и я долго думал. Тут майор заорал уже на меня: «И ты тоже получишь такую диету, если будешь тянуть!» Кое-как получили новые ответы от немца, и майор снова выходил из комнаты для перепроверки. На сей раз майор, вернувшись, приказал конвойному увести немца, а мне сообщил, что теперь все в порядке, и я за хорошую работу могу идти в госпиталь.

С гауптвахтой было покончено. Раны быстро заживали, уже мог ходить, хромая, без костылей. В госпитале выдали справку о ранении, которую, не читая, спрятал в карман. Только 30 лет спустя случайно прочел в справке, что был ранен в левую ногу осколком снаряда, хотя фактически ранение было пулевое и в правую ногу. Бюрократия работала всегда одинаково.

Большую группу выздоравливающих солдат из госпиталя направили в запасной полк, стоявший на окраине Харькова на так называемой Холодной Горе. Как-то отряд запасного полка проходил мимо леса на окраине города, я, хромая, замыкал отряд. Вдруг из леса выскочила группа страшно оборванных цыган, непонятно как уцелевших во время фашистской оккупации. Одна цыганка подбежала ко мне и вручила крупное яблоко — это был самый большой подарок для того времени.

\\\\|||////

~ ~ ~ ~ ~

Снова фронт

Май 1944 года. Наш запасной полк погрузили в товарный поезд, который перебросил нас в Западную Украину. Маршем двинулись на Запад вслед наступающим нашим войскам. Как-то мы вошли в маленький городок, через который только что проходила передавая линия, и остановились возле уцелевшего здания железнодорожной станции на краткий отдых. Городок казался безлюдным, на улицах ни души. Вдали просматривалась широкая улица, по которой я решил пройтись и осмотреть городок. Никто из солдат не захотел пойти со мной. Оружие с собой не взял. Пройдя немного вперед и не выпуская из вида своих, услышал откуда-то церковное пение. Это было неожиданно в безлюдном городке. В переулке слева оказалась церковь, изнутри доносилось пение. Дверь ее была закрыта. Только я свернул с основной улицы к церкви и стал прислушиваться, как почувствовал, что кто-то стоит у меня за спиной. Повернулся и увидел крупного мужчину в гражданском плаще со свирепой физиономией и рукой, засунутой в карман плаща, откуда выпирали очертания пистолета…

Тут я понял, что, свернув в сторону с дороги, я вышел из поля зрения наших солдат. Произошел разговор: «Шо смотрим, нравится?» «А как же, ответил я, здорово поют». «А ви часом не жид?» Я понял, что спасение от этого явного бандеровца- в оттяжке времени и спокойствии. «А шо, хiба по носу не видно?» — отвечаю ему. Тот продолжает: «А всякие бывают…» и становится напротив меня с направленным прямо мне в живот пистолетом, не давая мне возможности бежать… «Вы приехали сюда колхозы создавать?» Отвечаю ему: «Я- простой солдат и к этому отношения не имею. Если сами решите, сами и будете создавать»… «А я вам говорю- закричал он, что колхозов у нас тут не будет!»…

Пение в церкви продолжалась. «Если захотите, будут, а не захотите, не будут», тянул я время… В эту минуту пение закончилась, открылись с шумом входные двери церкви, и на пороге возле нас появились около двух десятков прихожан. Бандеровец повернулся к ним, а я в один скачок был уже на центральной улице, махая руками, чтобы обратить на себя внимание своих товарищей. Одним глазом увидел, что бандеровец исчез. После такого инцидента я понял, чем могло все закончиться, и больше не отрывался от своих.

По прибытию части в назначенный пункт мы влились в войска 1-го Украинского фронта. Когда всех нас построили, появился командир нашего нового полка. Поприветствовав нас, он крикнул: «Некурящие, два шага вперед!» Все засмеялись, думали, шутит, однако он снова повторил команду серьезно. Несмело, под общий гул остальных, вышел я и еще несколько человек. Нас отвели в сторону. Оказалось, это была идея полковника- иметь у себя полковую батарею из 76-миллиметровых пушек, обслуживаемую некурящими, от командира батареи до ездовых. Батарея была на конной тяге.

С ходу мы форсировали реку Вислу, где я чуть не утонул из-за неумения плавать, но обошлось — держался крепко за плот. Куда хуже была переправа через Днепр под шквальным огнем немцев…

Вскоре мы оказались на Сандомирском плацдарме недалеко от города Сандомир в Польше. Меня назначили наводчиком орудия, которое я первый раз видел, и пришлось изучать его прямо на поле боя с помощью знающих солдат, а также инструкции.

Характер боев теперь для меня изменился: в атаку я уже не ходил с криком «ура!», однако легче не стало, так как приходилось вместе с пехотой выдвигать орудие на позицию, подкатывая его руками, и вести стрельбу прямой наводкой, при этом являясь хорошей мишенью для немцев. Последние силы уходили на выкапывание укрытий для в орудия и боеприпасов и окопов для себя. В это время фашисты бросили в бой большое количество войск SS и власовцев с целью скинуть нас в Вислу.

Во время одного из бросков с позиции на позицию наш расчет с орудием выскочил на какой-то пригорок. Глянув вниз, мы увидели спокойно идущую колонну немецких автомашин, двигающихся параллельным путем с нами. Все опешили, увидев друг друга на довольно близком расстоянии. Быстро развернувшись, мы отцепили орудие, и я открыл первым огонь по автоколонне. После нескольких прямых попаданий в автомашины немцы бросились врассыпную. Но затем, спохватившись, пошли в атаку на наше одиноко стоявшее орудие…

И тут, как в кино, подлетели к нам ездовые, на глазах у немцев подцепили орудие и галопом выскочили с нами из опасной зоны столкновения…

За этот бой я получил медаль «За отвагу».

Здесь в Польше впервые мы увидели, что наша авиация, наконец, завоевала господство в воздухе.

С самого начала войны немецкая авиация висела над головой у Красной армии в прямом смысле слова и оказала огромное влияние на поражение наших войск в первый период войны.

Еще в октябре 1943 года, когда я получил боевое крещение, фашистские самолеты в ясную погоду охотились даже за небольшими группами наших солдат. Когда однажды наша группа переходила большое поле, мы увидели приближающийся немецкий истребитель. К счастью, рядом была большая скирда сена, за которую мы спрятались. Истребитель дал пулеметную очередь, и сено вспыхнуло огромным костром. Когда самолет промчался мимо, мы вздохнули и собрались идти дальше. Но тут увидели, что истребитель стал разворачиваться и снова помчался на нас… Мы забежали за другую сторону пылающей скирды, которая снова нас спасла при атаке.

Теперь же, в середине 1944 года, во время тяжелых боев на Сандомирском плацдарме, когда наша оборона во многих местах была прорвана и войска начали отходить в беспорядке, мы с облегчением увидели, как со стороны нашего тыла вдруг со страшным воем появилось на бреющем полете большое количество штурмовиков ИЛ-2, которые подавили передний край немецкого наступления с помощью бомб и реактивных снарядов. Много немецких танков загорелось, фашистская атака захлебнулась, а наши солдаты осмелели и получили возможность удержать плацдарм. Постепенно обе стороны перешли к глубоко эшелонированной обороне.

Во время боев нам приходилось освобождать ряд польских деревень, жители которых прятались в окрестных лесах. При появлении наших войск они выходили из убежищ и нас приветствовали. По их словам, их главная надежда в том, чтобы немцы не выгнали русских и снова не пришли в Польшу. Было видно, что немецкая оккупация довела польскую деревню, как и нашу, до крайней нищеты. Если у кого чудом уцелела корова, на него смотрели, как на большого пана.

У нас с едой тоже было плохо, часто пищу не успевали подвозить в часть. Все наши смотрели на освобожденных поляков- не угостят ли чем-нибудь. Однако те и не думали делиться с нами. Если кто из наших к ним обращался, слышал в ответ одно и тоже: «Nic nie mam, wszystko German zabral, a troszke — towarzysze bolszewicy…» Я однажды не выдержал и сказал, что некрасиво сваливать на товарищей большевиков, мы ведь первые вошли к ним в село, и никто ничего у них не брал… Кстати, я заметил, что понемногу начинаю понимать польский язык и сам пытался использовать польские слова. За это получал маленькое вознаграждение: меня иногда заводили в дом, и хозяин говорил хозяйке: «Это наш пан Юрек, неси молока и еще чего-нибудь ему поесть»…

Постепенно линия фронта стабилизировалась. Мы установили свое орудие неподалеку от переднего края фронта, окопали его, замаскировали и сделали хороший блиндаж для укрытия. Настроение у всех было приподнятое. Союзники высадились во Франции — значит, дело пойдет быстрее.

Осень и зима 1944—1945 годов были в Польше мягкие, снега почти не было. Время от времени мы вытаскивали орудия на тыловые позиции для участия в учениях, имитирующих будущие операции по прорыву обороны противника. Затем снова занимали свою «рабочую» позицию.

Ночью от каждого расчета орудия выставляли часового, которого сменяли по очереди. Часы были только у комбата, поэтому мы так расписали распорядок ночных дежурств: одолжили у комбата часы, проверили, как располагается Большая и Малая Медведицы по отношению к срубу нашего блиндажа в течение ночи каждые 2—3 часа, и затем по ночам будили друг друга по таким признакам… Когда ночи были очень темными, без звезд, в карауле было очень трудно ориентироваться, да и мерещились отовсюду шорохи подползающей врагов…

Однажды на нашу батарею пришла разнарядка командования- выделить одного сержанта на учебу в офицерское училище в Союзе. Комбат предложил мне: «Пока будешь учиться, и война закончится». Но поскольку я не планировал постоянно служить в армии, от предложения отказался. Нашли другого командира орудия, который очень просился его отправить. Так я стал командиром орудия вместо убывшего домой.

К концу года на фронте все сложнее становилось с питанием — еда состояла из куска хлеба и баланды, неизвестно из чего и на чем приготовленной.

И вот кто-то заметил, что на нейтральной полосе между нашей траншеей и немецкой располагалась картофельное поле. В результате каждую ночь, когда не было Луны, снаряжали по очереди двоих солдат, которые ползли под огнем и приносили вырытую на поле картошку, которую тут же пекли.

Даже арт-мастер батареи Лукашкин, который был очень трусливый, не выдержал и пустился в такую же авантюру, одев при этом две ватные фуфайки и шинель, чтобы, по его мнению, защититься от пуль…

Вечером 19 ноября 1944 комбат собрал батарею и сообщил, что ровно в полночь все орудия на нашем участке фронта откроют огонь по немцам в течении 5 минут, чтобы показать им «кузькину мать» в честь второй годовщины начала окружения Сталинграда, а также дезориентировать немцев ввиду смены позиций орудий во время артобстрела.

Каждому орудию определена была своя цель. Это был настоящий фейерверк войны. Сотни орудий взорвались одновременно. Немцы, видимо, решили, что начинается наше генеральное наступление. Однако через 5 минут все стихло. Результатов своего огня мы не видели, но представляли, что в тылу у немцев вспыхнуло огромное количество пожаров. В моральном плане, думаю, немцы почувствовали надвигающуюся катастрофу, раз им было послано такое предупреждение…

Время от времени, когда была ясная погода, мы наблюдали эффектное зрелище -мимо нас на очень большой высоте, то с одной стороны, то с другой, оставляя следы воздушных инверсий, пролетали большие группы американских бомбардировщиков- «летающих крепостей», которые проводили челночные операции по маршруту Англия-СССР и обратно для бомбардировки германских объектов. С немецкой стороны фронта по ним стреляли зенитки, однако снаряды не долетали до высоты бомбардировщиков. Эти картины воодушевляли наи и оказывали неоценимую моральную поддержку тогда.

Из-за непривычного затишье на фронте все вспомнили про Новый 1945 год. Ходили слухи, что по такому поводу бойцам выдадут по 100 грамм, но увы… Сами себя поздравили мы с Новым годом. Ни у кого не было сомнения, что это будет последний год войны.

\\\\|||////

~ ~ ~ ~ ~

Вдали от родины

12 января 1945 года весь фронт пришел в движение. Наша батарея участвовала в артподготовке, выдвинувшись ночью на позицию прямой наводки. По команде, с рассветом началось светопреставление: огромное количество наших орудий обрушились на немецкую оборону. Вся земля дрожала, как будто мы находились на вулкане. Когда прекратилась артподготовка и мы пошли вслед за пехотой и танками, увидели результаты обстрелов: весь передний край немецкой линии фронта был перепахан, словно гигантским плугом, кругом огромное количество убитых немцев, а те, кто уцелел, имели вид помешанных, у многих шла кровь из носа и ушей. Настало полное превосходство нашей армии на немецкой. Фронт был прорван, и наши войска устремились вперед, иногда даже обгоняя отступавших немцев. В один из этих дней наша батарея, вместе с другими частями, старалась двигаться так быстро, сколько было физических сил у наших лошадей, тянущих орудия, и у нас самих.

Проскакивая через какой-то маленький польский городок, мы услышали крики солдат из других частей, что они обнаружили неподалеку спирто-водочный завод с полными цистернами спирта. Наши попытки завернуть к заводу не удались, так как комбат умело погнал рысью лошадей и людей, сидевших на орудиях.

Через некоторое время, когда мы уже проскочили городок, нас догнал арт-мастер Лукашкин, который занимался хозяйственными работами в тылу. На нем через плечо висела велосипедная камера, которую он наполнил спиртом на заводе и закрыл вентилем. Где он умудрился достать камеру и как успел нас догнать, он отказался отвечать. Многие просили его дать попробовать спирт из камеры- он всем отказал, кроме комбата.

В последующие дни наша часть остановилась на ночлег в польском селе, все замертво упали и уснули. Не знаю, оставили ли часовых в нашей батарее. Проснулись мы от страшной стрельбы, стали выскакивать, кто в чем, из домов, но никто не мог ничего понять, так как ночь была очень темной. Везде раздавались крики по-русски и по-немецки, стрельба велась со всех сторон… Оказалось, что какая-то немецкая часть, отступая, заскочила в село, уже занятое нами. Немцы старались прорваться на Запад к своим, но пошли не тем путем.

Начало светать, и потихоньку прояснялась ситуация. Кругом на улице валялись наши и немецкие солдаты, попавшие в переделку. Один из подстреленных немцев еще стонал. Наш арт-мастер Лукашкин подбежал к нему и с криком «Получай, гад!» ударил немца прикладом автомата. Как оказалось, автомат был на взводе и при ударе самопроизвольно выстрелил Лукашкину в живот. Так тот и погиб, не снимая велосипедной камеры…

Никто не заметил, где мы пересекли границу Германии. Проскочив в темпе какими-то лесными тропами, вдруг попали в немецкий городок, где никто не ожидал такой внезапности от русских. Началась паника, местное население на наших глазах бежало, кто как мог, в направлении на Запад.

Наши уже успели захватить часть городка, как вдруг вдоль улицы появились несколько немецких танков, идущих прямо на нас с солдатами на броне…

Мы успели установить орудие в подворотне какого-то дома. Пока с напарником М. Грицуном готовились к бою, увидели, что, кроме нас двоих возле орудия никого не осталось — расчет разбежался вместе с ездовыми и сопровождавшей нас пехотой… Деваться было некуда, отступать поздно, атака лоб в лоб…

Почему-то Грицун, подавая снаряд в ствол пушки, все время бормотал: «Не бойся, спокойно, не бойся!…»

Спокойно я и попал в первый выдвинувшийся танк, который загорелся и перекрыл дорогу другим… Немцы стали разбегаться от танков, а мы им еще огня добавили. Атака фашистов захлебнулась…

И тут же, о чудо, как из под земли, снова появились на нашей стороне другие орудия и пехота, бой закончился в нашу пользу…

Я был награжден орденом «Красной звезды», которым обычно награждали офицеров.

На первых порах почти все немецкое население бежало до реки Одер вместе с отходящими войсками Вермахта. Оставались единицы — женщины, старики, дети, больные, они все были напуганы и думали, что всех их расстреляют советские войска. Положении их было действительно катастрофическим, так как они не имели никакого продовольствия, а при этом, все магазины и склады оставались не разграбленными. Полная противоположность тому, что происходило при переходе из рук в руки наших и польских городов.

В одном из немецких городков, покинутых жителями, мы наткнулись на фотоателье. Поскольку я был фотолюбителем, реквизировал оставленный там фотоаппарат с широкой 6-сантиметровой пленкой, бутыли с проявителем и закрепителем, печатный станок, проявочный бачок и фотобумагу — в общем, все для производства фотоснимков. С одобрения комбата, все поместили на орудийных ящиках для снарядов, за которыми следили ездовые. Конечно, всем надо было фотографироваться, поэтому мою фотолабораторию все берегли очень тщательно.

Однажды наша батарея вела огонь, а я в подвале ближайшего дома по заданию проявлял пленку. Вдруг в подвал влетел комбат с криком: «Скорей, немедленно отходим!» Я говорю: «Жалко мокрую пленку, пропадет»… Нашли решение: подкатили к дому орудие, я вскочил на него, держа обеими руками пленку, чтобы сохла. А меня, чтобы не свалился, придерживали другие солдаты. Затем наши ездовые рванули во весь опор по пылище… Увы, от тряски не удержался, слетел с пушки, и пришлось выкинуть испорченную пленку. Комбат ругал всех за то, что не смогли растяпы меня удержать…

Казалось, Берлин уже был рядом, однако дальнейшее продвижение наших войск в марте 1945 года из-за ожесточенного сопротивления немцев прекратилось. Последний раз фронт на нашем участке остановился по реке Нейсе, притоку Одера. На «нашем» высоком берегу вырыли глубокие траншеи. Установилось относительное затишье, хотя обе стороны постреливали друг в друга.

Наступили теплые солнечные дни. Было приятно под прикрытием земляного бруствера траншеи прилечь на солнышке.

Как-то я приподнялся, чтобы выглянуть из траншеи, послышался выстрел с той стороны, и я почувствовал, что меня как будто ударили молотом по спине в правую лопатку. Я упал, подбежали ребята, стали стаскивать с меня ватную фуфайку, пробитую сзади пулей. Меня долго тошнило, рука не двигалась. Когда сняли фуфайку, нашли сплюснутую пулю, которая прошила бруствер и фуфайку и застряла под кожей лопатки. Ее вынули, рану замазали йодом и забинтовали. Несколько дней я не мог шевелить рукой. Ранением это не считалось.

А однажды, во время атаки, меня спасла коробочка с немецкой бритвой в левом кармане гимнастерки, куда попала вражеская пуля…

Последнее наступление в апреле уже нельзя было назвать иначе, как побоищем остатков некогда мощной германской армии. Их войска начали разбегаться после ураганного артиллерийского огня, когда с нашей стороны уже никто не считал ни снарядов, ни патронов. С этого времени немецкое население уже никуда не бежало…

Наш полк быстро подошел к южной окраине Берлина. Там во время одного уличного боя мы не могли определить, откуда нас обстреливал немецкий пулемет. Я вскочил в пустой дом, на второй этаж, где стояло фортепьяно, и, лежа на полу, несколько раз громко побрынчал на инструменте. В ответ, по окну ударила пулеметная очередь, и этим немецкий стрелок себя обнаружил и был атакован с нашей стороны…

А затем нас повернули на Юг и дали приказ со всей скоростью, которая только возможна, мчаться на выручку Праги. Двигаясь на Юг, мы подошли к городу Виттенберг на правом берегу Эльбы и там неожиданно наткнулись на ураганный огонь фашистов. Такого натиска мы уже давно не встречали, продвигаться дальше стало невозможно, многие тогда погибли от внезапного огня фашистов. Оказалось, что с Западной стороны к Эльбе подходили американские войска, и немцы решили не допустить нас в город, чтобы быстрее сдаться американцам- их последней надежде…

Когда шквал огня вдруг, как по команде, затих, мы постепенно стали выходить из укрытий и двинулись к берегу Эльбы.

Внезапно на нашем берегу показались американские солдаты, совершенно не похожие на нас — здоровые, без вшей, не голодные ребята в отличной форме. На их фоне мы походили на оборвышей, одетых кто во что… На моей голове, например, был шлем немецкого летчика, некоторые из наших одели немецкие кожаные куртки…

Американцы приветливо бросились обниматься, стали предлагать нам апельсины и шоколад, сигареты. Конечно, никто не отказывался. Так прошло не больше 15—20 минут, как вдруг в спешке появилась большая группа наших хорошо одетых офицеров и солдат, которые напористо нас оттолкали от американцев, требуя немедленно выполнять приказ по быстрейшему освобождению Праги.

На подходе к Дрездену, уже в темноте услышали, как задрожала земля от огромной армады англо-американских «летающих крепостей», которые прямо над нами начали сбрасывать бомбы на город… Стоял жуткий вой от летящих бомб, но уже никто не боялся, так как мы знали, что это союзники. Мгновенно весь Дрезден вспыхнул огромным факелом. Вся наша колонна закричала: «Ура союзникам, давай, ребята!» Однако нам пришлось обходить пылающий Дрезден далеко стороной, чтобы самим не попасть в тот кошмар и ад, который испытали на себе жители этого когда-то красивого города…

Без боев вошли в Чехословакию с Севера, через Рудные горы. Для нас это уже была не война, а сплошной праздник — так тепло встречали нас чехи. Было такое впечатление, что все население вышло на улицы, где мы проходили. Правда, вид у нас был не праздничный — грязные, усталые, но радостные.

Не доходя до Праги, нашу часть повернули направо по направлению курортного города Karlsbad, чтобы упредить и отрезать отход на Запад для сдачи американцам большой группировки эсэсовских частей, в которую входили и остатки власовцев.

Во время движения нашей колонны в каком-то чешском селе проходил митинг солдат и населения по случаю окончания войны- это было уже 9 мая… Однако нам не дали остановиться, и через 2 дня мы заняли круговую оборону. От усталости все были в полусонном состоянии, когда начался последний бой войны. Эсэсовцы и власовцы, собрав последние силы, отчаянно пытались несколько раз прорваться. Удалось только единицам.

Через 2 дня стало тихо, оружие перестало стрелять. Это было 12 мая, когда война для нас закончилась… Очень печально, что за эти дни, когда официально война прекратилась, погибло очень много наших солдат…

А еще через день мы вошли в Карлсбад (Карловы Вары) и встретились с американцами уже официально. Я только успел сфотографировать группу наших и американских солдат, как был дан приказ обеим сторонам отойти каждой на свой берег небольшой речки, протекающей в центре города.

Домой

Война с Германией была окончена. На немецких жителей, оставшихся на своей территории- женщин, детей, стариков, инвалидов, тяжело было смотреть. Если у нас полстраны было разрушено и очень трудное положение, зато пришла Победа, надежды на лучшее, подъем духа. А в глазах у немцев был виден полный упадок физических сил и морального духа. Мы думали, что подняться им будет очень сложно, если вообще возможно, так как Германия была разгромлена на фронтах и воздушными бомбардировками наших союзников, а почти все оставшееся мужское население было в плену. Но винить-то немцам можно было только самих себя и своих руководителей. Кто начинал войну, тот и получил свое. Как говорится, jedem das seine…

Вскоре нашу часть срочно собрали и погрузили в поезд, идущий на Киев. Все были довольны скорой встречей с Родиной. Выгрузились в городе Фастове, железнодорожный узел около Киева, и долго не могли понять, что будет с нами дальше. Огромное количество солдат собралось на пересыльном пункте.

Видя, что эта неразбериха надолго, я взобрался на крышу поезда, шедшего в Днепропетровск, и, вместе с несколькими такими же солдатами, заехал домой. Бабушка меня, конечно, не ожидала, но как было радостно!

Через два дня вернулся таким же путем в Фастов. Меня вызвали к коменданту, который спросил, почему не откликался, когда собирали группу для отправки на Дальний Восток. Я сказал, что ничего не слышал, так как тут полный беспорядок и очень шумно… Комендант ответил: «Теперь будь повнимательней на перекличках…»

А спустя несколько дней нас погрузили в товарные вагоны, и полный железнодорожный состав тронулся в далекий путь…

Через месяц унылого пути мы достигли какой-то железнодорожной станции, не доезжая до Владивостока.

На Дальнем Востоке пробыли несколько месяцев до капитуляции Японии, хотя в боях с Японией наш полк не участвовал. Стояли в резерве и больше боролись с цингой в безлюдной уссурийской тайге…

* * * * *

В заключение добавлю: мне здорово повезло, не очень многие рядовые солдаты, воевавшие на передовой линии фронта, выжили на полях сражений — новые и новые ополчения заменяли миллионы погибших, покалеченных, раненых, потерявших здоровье, обеспечивая победу стране…

Вряд ли следующим поколениям удастся восполнить те людские потери, которые понесла Россия…

Правда войны страшнее того, что нам показывают в кино и пишут в художественных произведениях, у жизни другие сценарии…

© Юрий А. Кисленко, гвардии сержант.

Москва, 1998.

///H*D*K*///

P.S. Примечание издателя

Вспомним об отношении государства к ветеранам войны, особенно в «перестроечно-реформированной» феодально-капиталистической России, но это уже особая тема…

Помимо того, ни семьи убитых, ни солдаты, пережившие ад войны, ни бывшие военнопленные, ни инвалиды войны, ни население, проживавшее на оккупированных территориях СССР, лишенное собственности и средств к существованию, не получали никаких компенсаций от Германии и международных организаций: видимо, не попали в категорию «жертв нацизма»…

\\\\|||////

~ ~ ~ ~ ~

Аннотация

Глазами солдата. Военные мемуары.

Воспоминания ветерана Великой Отечественной войны. Написаны непосредственным участником тех событий — так, как они воспринимались тогда, глазами юного сержанта, прошедшего и проползшего по дорогам и полям ужасной войны, от Днепра до Эльбы — без прикрас и политических домыслов…

Автор — не литератор, обычный, хорошо образованный человек. Вместе с тем, его стиль воспоминаний не совсем обычен, не стандартен, не отражает официальную установку, самостоятелен, индивидуален. Ценность этих воспоминаний в простоте, искренности, непосредственности восприятия автора, отсутствии журналистских или писательских штампов, изложение не давит специфичной военной тематикой.

Книга отражает неискушенный взгляд юного человека, брошенного с порога школы в пекло войны, на передовую линию фронта, где шансы выжить уменьшаются с каждым днем, а до победы ох как далеко…

.\\\\|||////.

~ ~ ~ ~ ~

* В книге использованы иллюстрации с сайта waralbum.ru