Бесплатный фрагмент - Гибрид Игл-Пиг

«Копченая лазурь».

Действие первое.

В нее ведут и из нее выводят двери — в ней, в минималисткой зале, с поникшими на стол головами пять мужчин и пять женщин.

Валюжный, Погыгалов, Лукинский, Глухов, Малышев.

Кобова, Жмудина, Петрялова, Борянкина, Денисова.

У кого за счет лица, у кого-то благодаря фигуре, внешний вид у них у всех незавидный.

Валюжный. Спасательным жилетом я не пользовался. А меня этому обучали.

Полыгалов. Где?

Валюжный. В турпоходе.

Полыгалов. А сами мы где?

Валюжный. Я был на горной реке. В прошлом августе мы к ней шли и по ней сплавлялись. Ну а сейчас я… где я?

Полыгалов. Где и я.

Лукинский. Где я…

Полыгалов. И ты здесь.

Лукинский. «Где я?» — это спросил очнувшийся на Куликовом поле Дмитрий Донской. Но он-то после полученных в битве ударов неважно соображал, а мы-то после чего? У кого из вас голова хоть сколько-нибудь ясная?

Глухов. Сквозь мою что-то постоянно проносится.

Полыгалов. Не воспоминания?

Глухов. Словно бы клубы пары, а в нем булыжники, гранаты, рогатины… у них по моей голове проходит парад-алле. Про Дмитрия Донского ты говорил?

Лукинский. Я. Про князя Дмитрия я читал, когда ехал… наверное, туда, откуда попал сюда. Куда я поехал, я пока не помню, ну а Дмитрий Донской ездил в Орду. За ярлыком на великое княжение. Но там ярлык дали Дмитрию.

Малышев. Донской же и есть Дмитрий.

Лукинский. Дмитрию Суздальскому. А Дмитрию Московскому, то бишь Донскому, не дали.

Полыгалов. Он и Московский, он и Донской?

Лукинский. Донским его прозвали за совершенный на Дону разгром татар.

Глухов. Он крутой.

Лукинский. Потом он опять стал дань им платить.

Валюжный. На пустопорожние разговоры, господа, давайте постановим не отвлекаться. А то я наблюдаю какую-то легковесность. Мы неизвестно почему незнамо где, а вы вместо выяснений о татаро-монгольском иго разговорились. Вы все кто? Раньше мы никогда не встречались?

Полыгалов. Вроде бы встречались. Я всех сидящих за столом, кажется, уже видел. Но мельком.

Лукинский. И женщин видел?

Полыгалов. Они за столом не сидят, а как бы на нем лежат. Придут в себя — присмотрюсь. Не узнать женщину, с которой я был знаком, для меня немыслимо.

Глухов. А если вы с ней познакомились по пьяне и той же ночью разошлись насовсем?

Полыгалов. В пьяном виде я к женщинам не подхожу.

Валюжный. Но ведь и она к тебе подойти может.

Полыгалов. Но я же буду трезвым.

Валюжный. Ну да, согласен, ты ее запомнишь. К себе повести попытаешься?

Полыгалов. Я не сторонник таких отношений. Перепившую женщину я лучше усажу в машину и пускай она домой возвращается.

Лукинский. В пятницу вечером женщины принимают неограниченно. Пятничное безумие! Для меня оно в том, чтобы выпить бутылку пива.

Валюжный. А в прочие дни ты себе и этого не позволяешь?

Лукинский. От выпивки у меня разгуливаются нервы. И случаются нервные припадки.

Полыгалов. Хлебая в пятницу твое пиво, ты их не боишься?

Лукинский. В пятницу я рискую. Впрочем, риск не особый — с единственной бутылки пива я щеки себе не расцарапаю.

Валюжный. Следы твоих буйств у тебя на щеках незаметны.

Лукинский. С последнего случая не меньше месяца прошло. Я не пил — в конфликт с собой я вступил из-за девушки. Она в ущерб мне застенчивостью страдала.

Малышев. Не раздевалась?

Лукинский. Проведя со мной около часа, она сказала, что от скуки я ее не избавил, и из кафе, где мы были, утопала. В единое целое мы с ней не преобразовались.

Полыгалов. А ты сразу на подобные высоты замахиваешься? Не успел к ней приглядеться, а уже тянешься с ней душа в душу лет сорок провести?

Малышев. Похвальная черта.

Валюжный. Ну а я не разделяю. Я эпидемиолог, борец с эпидемиями, и если женщин эпидемия стремления к долгим отношениям поразила чуть ли не всеобще, то я мужчина, и меня это обошло. По роду своей деятельности я пересекаюсь с кучей женщин, но в брачные или продолжительные внебрачные отношения никакая из них меня не втянула.

Лукинский. Среди этих дам большинство было заражено?

Валюжный. К больной я бы и в палату не зашел. Эпидемиям мы противостоим на отдалении — изыскиваем антивирусы, колбочками позвякиваем, чистый кабинетный труд в окружении медицински образованных женщин, которые бывают разной красоты и комплекции.

Глухов. Неотразимые попадаются?

Валюжный. При взгляде на них моя челюсть всегда на месте. Ее отпадений у меня не случается.

Глухов. Но взгляд-то у тебя… взглядом ты их буравишь? Глядишь на них так, что они аж обмирают?

Валюжный. Я же им не начальник. Откуда мне набраться смелости на такой взгляд?

Глухов. Я в моем супермаркете других взоров на женщин не бросаю. Я заведую в нем складским помещением, и когда в него кажет нос какая-нибудь продавщица, я на нее смотрю, как ошпариваю.

Лукинский. Соблазнению это помогает?

Глухов. На моем складе им есть, где со мной уединиться.

Полыгалов. И скольких же ты завалил?

Глухов. Возможности им предоставляются, но они ими не прельщаются. Товара нахватают и в торговый зал. А я предвкушаю, что кто-то из них, ко мне войдя, у меня задержится. Не испугается побыть со мной ласковой.

Малышев. За твои запугивания ваших продавщиц тебя с должности не уберут?

Глухов. Профессионально я ей соответствую — не подкопаешься. Наверху обладают проверенным знанием того, что кто-кто, а я не напортачу. У меня обученность и у меня же ответственность! Вон та девушка, видели, пошевелилась…

Полыгалов. Первая ласточка. За ней и остальные сейчас начнут к жизни возвращаться. С этими женщинами мы кем будем? Пай-мальчиками?

Лукинский. Если после пробуждения они узрят перед собой похотливое хамье, истеричную свистопляску я не исключаю. И в признаки ненормальности ее не записываю. Из-за страха за свое женское достоинство они совершат на нас выпад, в их глазах оправданный. Полагаю, что и среди нас нашлись бы те, кто его не осудил.

Полыгалов. Кинься они нас дубасить, я бы на их сторону не встал. Я был бы откровенно недоволен их поведением. Вы, женщина, на нас не попрете?

Кобова. У меня боль в груди.

Валюжный. В обеих грудях?

Кобова. В грудной клетке. Будто бы перебрала с количеством выкуренного… но я курю травку и, когда перехлестываю, это на мне сказывается, но не на моих легких. Мучиться ими — удел других. По пачке обычных смолящих. На работу ходящих и детей плодящих. Быть бездетным в прошлом считалось позором. Я живу в наше время, но прошлое через моих умерших предков ко мне является и пилит меня, терзает. Тут можно и рассудка лишиться.

Полыгалов. Наркотики поубойнее травы ты не принимаешь?

Кобова. Конечно, принимаю. Я здесь из-за них?

Полыгалов. Ты здесь с нами, а мы не наркоманы. Признаться, грудь и у меня побаливает.

Малышев. И у меня в ней жмет.

Валюжный. К нам бы сюда Кирилла Николаевича Свягина. Он патолог.

Малышев. Изучает происходящие в организме патологические процессы?

Валюжный. Как Сальмон. В чью честь была названа сальмонелла. С Кириллом Николаевичем мы по высшему разряду дружим еще с институтской скамьи.

Глухов. Эпидемиолог и патолог…

Полыгалов. Друзья на век. Объединенные непроглядной специализацией.

Борянкина. Словно бы ты знаешь, у кого на самом деле непроглядно… ваш патолог, он не сексопатолог?

Валюжный. При наличии у вас сексуальных проблем он не тот, кто вам требуется. Не в курсе, что у вас… на мой взгляд, вы женщина жизнеспособная.

Борянкина. Но я жду исцеления. И не обязательно от врача.

Полыгалов. Тебе бы любой подошел?

Борянкина. С голубоглазыми я не связываюсь. Они мне пожеланнее прочих, но я их сторонюсь. Если они ко мне обращаются, я их отвергаю, и мне из-за этого нездоровится.

Лукинский. Ты — шкатулка с секретом. Тот ящичек, где у тебя сердце, обчистил некто голубоглазый? Он твое сердце украл?

Борянкина. Двенадцать лет прошло.

Лукинский. Но сердце у тебя по-прежнему не на месте. Неужели твой голубоглазый столь незаменим?

Борянкина. Глаза у него уже бесцветные… он полуживой. Не может обходиться без костылей. Его зажало между двумя теплоходами, проплывавшими впритык.

Жмудина. Он находился на каком-то из них?

Борянкина. Подвешенным и закрепленным, буквы на борту рисовал. Теплоход поменял название, и он, замазав предыдущее, выписывал на нем новое. На ходу, потому что теплоход куда-то спешно перегоняли и в пункт назначения ему полагалось наглядно переименованным прийти. «Александром Мещеряковым»! Вероятно, это толстосум, который его прикупил. К написанию фамилии мой Андрей приступил, но и на половину ее не закончил. Когда я входила к Андрею в палату, он меня гнал, а как-то раз смолчал — лежал и медитировал. Затем объявил, что видит радугу…. символ просветления.

Петрялова. Какой расторопный. Чуть ли не в момент из заурядного мужика в высокодуховную личность переродился. А мы что?

Валюжный. Мы сидим.

Петрялова. А кто нас сюда посадил? Я не помню, чтобы я сюда приходила и усаживалась с вами за стол.

Полыгалов. Стол сосновый.

Петрялова. Ты наощупь определил?

Полыгалов. Я мебельщик. Делаю на заказ шкафы, этажерки, кресла, в сортах дерева я не путаюсь. Ну похлопайте что ли. Мне не достает адресованного мне восхищения.

Малышева. Вы терпите одну сплошную горечь неудач?

Полыгалов. На моем пути к счастью вроде бы ничего не стоит, но чем дольше я по нему иду, тем для меня понятнее, что где-то был поворот, а я его проскочил…

Валюжный. Твою уникальность тебе этим не доказать. Кто из нас согласится поклясться, что с счастьем он не разминулся?

Глухов. Прессанул ты нас славно.

Лукинский. Меня твой вопрос практически в стул вдавил. Тревожный звоночек! Следует быть менее восприимчивым… и юношеские мечты похоронить и не откапывать. Да и о детских не вспоминать. В детстве у меня имелись предпосылки того, что мое будущее естественным образом будет изумительным.

Валюжный. В два года ты вырывал пудовую гирю, но пошел в шахматы. Не пеняй на провидение! Себя в своих оплошностях упрекай.

Лукинский. Доносятся нелицеприятные выкрики. Тебе, как эпидемиологу, знаком термин «полиурия»?

Валюжный. Это чрезмерное выделение мочи.

Лукинский. А ты чрезмерно выделяешь критическую недоброжелательность. Что ты меня учишь, кого мне винить, а кого не трогать? Клянуть судьбу мне не в тягость. Себя мне правильней поберечь… чтобы не заводиться. Если я взорвусь, то ведь и тебя взрывной волною отбросит. Я по рождению казак! На исторический факультет из станицы Долгожабловская поступать приехал!

Петрялова. Еще не раздерганным? Сидеть с тобой на лекциях когда стало небезопасно?

Лукинский. В университете психоз меня не одолевал. Он ко мне после пришел. Но в обычных обстоятельствах я его на пребывающих со мной рядом не направляю. Собственные щеки царапаю.

Борянкина. Мы за тобой проследим.

Лукинский. Из жалости ко мне остановить меня попытаетесь?

Борянкина. Что бы ты ни рассказывал, твой припадок может перекинуться на нас. Едва он начнется, мы от тебя отодвинемся. Мы бы и совсем ушли, но кто его знает, куда ведут эти двери… кто-нибудь из мужчин подергать за ручки не сходит?

Полыгалов. Меня от прохода к одной из дверей ничто не удерживает. Двинусь я к ней, естественно, с настороженностью.

Глухов. Если двинешься.

Полыгалов. Сумею привстать — двинусь. Я встаю… ноги мне подчиняются. Насколько ограничены их ресурсы и смогу ли я на них передвигаться, я сейчас узнаю… идти мне удается.

По помещению разносится голос.

Голос. Идти тебе некуда. Вы здесь заперты, и битьем об двери или умоляющими криками вам себя отсюда не вытащить. «И где-то кричал коростель, и в бессилье по воздуху хлопали слабые крылья!».

Глухов. Это кто?

Лукинский. Стихи Поля Верлена. А чей голос их произнес, нам может сказать лишь этот самый голос… условия нашего освобождения нам придется обговаривать с ним.

Валюжный. В переговорах мы проявим стальную волю. Совместными усилиями вы вынудим его быть сговорчивым! Я предлагаю всем принять суровый вид.

Малышева. И женщинам?

Валюжный. Какая бы нас, мужчин, ни ждала участь, вашей мы вряд ли позавидуем. Вы сознаете, что с вами способен сотворить наш тюремщик?

Жмудина. Пусть он к нам выйдет, и мы на месте поглядим, кто из нас чего стоит и кто кого, если будет столкновение, разложит на атомы. Коснись меня и увидишь, насколько у меня сильна оборона!

Голос. Я к вам не притронусь. Но роль я вам отвел сексуальную. По моему плану друг с другом спариваться вы станете.

Полыгалов. Разнополо?

Голос. На однополую любовь я вас не толкну. Не потому что я вас жалею, а поскольку она мне самому отвратительна. Хотя меня и та, что между мужчиной и женщиной, вдохновлять перестала… благодаря вам я думаю это подправить.

Лукинский. Наблюдая, как мы сношаемся?

Голос. Смотря вживую и параллельно записывая вас на камеру.

Валюжный. Вы что же, порнофильм хотите тут снять? С нами, со всеми, в качестве артистов?

Голос. Да кому такое могло прийти в голову… мне. Я пятидесятидвухлетний порнограф, снявший и спродюсировавший тысячи короткометражных лент, в которых молодые и красивые тела долбили и продалбливались, раздирали и раздирались, вгоняли члены и подставляли рты, анусы, влагалища… на подобный аспект человеческих отношений я насмотрелся, как редко кто. И мне они начали надоедать и ничего мне не доставлять… эрекции при съемках у меня давно не случалось, но затруднения с ней и в частной жизни у меня появились. Мое солнышко, мое бревнышко… солнышко — моя девушка. Бревнышко — мой фаллос. Но и она бревнышко. Я ее не распалил, и она лежит бревном подо мной лежит. На средства для укрепления эрекции я пока подсаживаться не намерен, а без них мне на что уповать? Как мне преодолеть последствия пресыщения? Я пораскинул и у меня созрело… я подумал, что глядя на секс неумелых, некрасивых, немолодых я испытаю неожиданные, свежие для меня ощущения… теоретически возбуждающего характера. И я отыскал вас.

Петрялова. Где?

Голос. На сайте знакомств. Память у кого-нибудь сработала? Регистрация, размещение анкет, фотографий, рассылка и прием сообщений, заходы в сеть с надеждой кому-нибудь понравиться, всем этим я, что ли, баловался? Вокруг меня противоположного пола вьется, как мух над дохлой кобылой. А вам хрен на блюде. Кому-то на блюде голову Иоанна Крестителя, а вам хрен. И вы данное упущение вознамерились исправить. С вашей внешностью это же элементарно! Кому ни напишешь, буквально каждый сочтет за удачу вступить с вами в переписку, а потом и в реальном мире вас полюбить. Вы друг на друга взгляните! Сидящие с вами за столом какими вам видятся? Что в них характерным вам кажется?

Валюжный. То, что они и я, мы ровесники.

Голос. Вам от тридцати пяти до сорока. А за исключением возраста, что в вас похожего?

Лукинский. По-моему, я понимаю, что.

Голос. Ну произнеси.

Лукинский. Я не решаюсь.

Голос. Ну говори же, говори. Прояви себя самым догадливым.

Лукинский. Я подмечаю, что мы… и мужчины, и женщины, мы… не слишком интересные внешне.

Голос. Вот это да! Хоть кто-то смог разглядеть, что за цветочки в букет мною собраны. Жирные, рябые, ушастые, с рожами кривыми, с подбородками, свисающими до груди, у кого лицо не одутловатое, того портят выпирающие зубы, у кого зубы ничего, у того лоб на пол-лица, губы у всех у вас обыкновенным губам не уступают, но кого из вас кому-то захочется поцеловать? Из переписки с вами я уяснил, что предложениями о встречах вас не забрасывают.

Петрялова. Мне вы не писали.

Голос. Писал. Сообщения от тридцатилетнего менеджера Артема тебе приходили?

Петрялова. С ним я переписывалась. Значит, Артемом являетесь вы?

Голос. Мой облик я тебе не опишу, но я не тот кудрявый брюнет, чья фотография тебя к нему расположила. Увидев его член, ты бы еще основательней к Артему прониклась! Но он не Артем, а Волжский Гусар! Мой порноактер. А рядом с тобой жертвы моего обмана — подобные тебе одинокие женщины, откликнувшиеся на комплименты Артема с прицелом поиметь с ним секс. Не замуж же за него выйти. Столь сумасшедшим мечтаниям никто из вас не предавался?

Борянкина. Мне Артем написал, что на этом сайте он жену ищет.

Денисова. Он и мне о желании завязать с холостяцким существовании сообщил.

Голос. И вы даже в вашей ситуации мои строки за чистую откровенность приняли? Руки в романтических посланиях я набил, однако вы не школьницы младших классов — для чего я почву возделываю, уяснить вы были обязаны. Как вам свадьба-то могла примерещиться? Зазнайство, девушки! Вид-то у вас какой? Трезвомыслящая женщина ваших телесных составляющих милости от судьбы не ждет.

Жмудина. Вам внутрь женщины не забраться.

Голос. Отчего же? Я частенько в них захожу.

Жмудина. Но нашу суть вам не прочувствовать. Пусть женщина и непривлекательна, она не считает, что живет без шансов. Кто-то и меня полюбит! А полюбив, женится! Вот что она думает.

Голос. Если так, то она дура.

Кобова. Банана.

Голос. Тебе банана? Мужского банана тебе достаточно без любви? Самооценка у тебя не завышена. Ты нормальная.

Кобова. «Банана» на английском что?

Голос. Банан?

Кобова. Лимон.

Голос. Из любезности я тебя за твой наверняка ошибочный перевод не обматерю. Вместо банана лимон… ваш случай.

Валюжный. А с мужчинами вы под чьей личиной контактировали? Я бы на менеджера Артема не купился.

Голос. Для тебя и твоих однополчан, которыми я называю людей одного с тобой пола и схожей с твоей наполненности головного чана чистым дерьмом — для вас я был банковской служащей Ангелиной. Перепробовавшей кучу красавцев и теперь стоящей на том, что внешность для мужчины не важна. Вы, как я писал от ее имени каждому из вас, не прекрасный принц, но вы на мой взгляд добрый, порядочный… Ангелина вас окрутила.

Малышев. Чары развеялись.

Полыгалов. Фотография Ангелины — это фото какой-то из ваших порноактрис?

Голос. Люсьены Заднепроходовой. Она у нас ветеранка! Но лицо у нее еще в порядке. Будь я вами и приди мне зазывающее сообщение от женщины с таким лицом, я бы для установления с ней близких отношений и на заброшенный склад в Марьино полетел. Скажи она мне, что она хочет меня там видеть.

Лукинский. Мне она не на складе свидание назначила.

Голос. В кафе. Шесть часов назад женщины приехали попить кофе с Артемом, мужчины с Ангелиной… всех вас заманил туда я. Сняв кафе для корпоративного банкета, я сказал его директору, что у меня свои повара, свои официанты, своя охрана, ваши сотрудники мне не понадобятся, помещение от них вы очищайте и вслед за последним уходите отсюда сами. Я плачу, я и музыку заказываю. Кафе на вечер мое. Я у входа — перед гостями раскланиваюсь. Тем лакеем в старинной русской косоворотке был я.

Валюжный. Вспомнить вашу физиономию я затрудняюсь. Мне и кафе чего-то…

Голос. Недавний вечер выпал у вас из-за газа, мною в кафе пущенного. Настроение это вам не испортит?

Полыгалов. Газ нас выключил, он повлиял на нашу память… память не восстановится?

Голос. Что стерто, то стерто. О прочем в тревогу не впадайте — иного урона вашим организмам газ не нанес. Ничего конкретного я вам не скажу, но газом вы надышались не слишком вредным.

Борянкина. Через вентиляцию вы сами его запустили?

Голос. Истинных высот я достиг в порно. Без надлежащего мастерства и порно-то не снимешь, ну а неподготовленно использовав вырубающий газ, потом такого не оберешься… с объемом или еще с чем не угадаешь, и в кафе образуются мертвецы. А куда их везти? Где-нибудь я бы вас, конечно, похоронил, но вы же мне живыми нужны.

Полыгалов. Из желания подстраховаться вы наняли того, кто в газе разбирается. Он живет в Москве?

Голос. В жилье.

Полыгалов. В каком?

Голос. Из костей мамонта.

Денисова. А мы сейчас в Москве?

Голос. Вы за кольцевой. Вас загрузили в микроавтобус и привезли в… допустим, в Чухлому.

Жмудина. Нет никакой Чухломы.

Лукинский. Есть. Это в Костромской области. Но будь мы в Чухломе, он бы не сказал, что мы в ней.

Глухов. Мы в каком-то из загородных домов, в которых он лепит свою порнуху. Он и нас думает в съемки вовлечь. Пока мы не согласимся, он нас не отпустит.

Голос. Согласия мало. Необходимо его деятельное подтверждение. Чтобы отсюда выйти, вам передо мной вообще полагается раболепствовать! Измываться над вами ввиду вашего численного превосходства, я к вам не ввалюсь, но не поить вас и не кормить я могу долго.

Лукинский. Водички я бы попил.

Валюжный. Обещанные нам голод и жажда сделают нашу жизнь невыносимой. Продажа нам напитков и съедобных товаров вами не предусмотрена? Загибая цены, вы бы прилично выручили.

Голос. Деньги я вам оставил.

Валюжный. Мой бумажник при мне. Во время наших раздумий о том, заниматься ли нам для вас сексом, покупать продукты нам будет дозволено?

Голос. В мужском и женском отсеках продукты вы найдете. Отправляйте их в ваши пищеводы без оплаты. Поиметь с вас копейку довольно соблазнительно, но во мне имеется нечто, чем пожертвовать нельзя.

Петрялова. Моральные установки? У вас?!

Голос. Ограничения во мне введены.

Полыгалов. Обирать нас для него против принципов. К деньгам он щепетилен. А к человеческой свободе и добровольности вступления в сексуальные отношения нет. Я вас запер, и вы бесправно ложитесь и спаривайтесь. А если эрекция у меня не появится?

Борянкина. А у тебя она… нерегулярная?

Полыгалов. Без внешнего раздражителя он у меня не выпирает. По телевизору кого увижу, возбужусь, но не сам по себе. Годы, когда это естественно происходило каждым утром, ушли.

Глухов. А по телевизору тебя что цепляет? Ведущие каких ток-шоу?

Полыгалов. Меня возбуждают легкоатлетки. На них трусы в обтяжку, и у меня на них… трансляцию смотрю, но слежу не за результатами.

Петрялова. На твоей работе возбудить тебя некому?

Полыгалов. Моя работа — создание мебели. На ней лишь я и мои деревяшки.

Валюжный. Коллектив единомышленников. Но если рассудить и представить, что целыми днями вокруг тебя только дерево, тут разве заведешься… ты вызвал у меня жалость.

Полыгалов. Ее достоин не я, а мужчина, работающий вместе с женщинами, которые его возбуждают, но до себя не допускают. Вот за него я не порадуюсь.

Лукинский. Он возбудился, он к ней подступился… она над ним посмеялась. И он на полном ходу рухнул с коня.

Жмудина. Не зная к нам подхода, подкатывать к нам незачем.

Валюжный. Со мной бы ты, кисонька, провела идеальную ночь.

Жмудина. По твоему мнению, этого для покорения меня хватит?

Валюжный. Если бы я курил, я бы при тебе сигаретой затягивался. Выпускал бы дым.

Жмудина. И чего?

Валюжный. Выпускал бы и выпускал. Тебя бы не трогал.

Жмудина. Это от того, что привлекательности для тебя лишена?

Валюжный. Твои недостатки я вижу.

Полыгалов. Острой необходимости ее задевать у тебя не было. Почему ты нагрубил непосредственно ей? Чем наши остальные женщины ее лучше?

Валюжный. Они не выступали, и я о них не высказывался. Не они же говорили о подходах… что предполагает ухаживание, уламывание, ей бы на первом, кто ей через силу улыбнется, повиснуть и просить в постель ее тащить, а она на тех красоток, у которых от мужиков отбоя нет, равняется. Без знания подходов к ней не подступиться! Ну и гуляй себе в одиночестве. По береговой полосе. Слегка в воду зайдешь — не останавливайся. Еще пройди и плыви. Пока не утонешь.

Жмудина. Став раздувшейся утопленницей, мне страшнее не стать. Убедился? Я над своей внешностью иронизировать могу. А ты?

Валюжный. В приемлемой для меня форме нападки на меня я стерплю.

Жмудина. Но сам-то над собой пошутишь?

Валюжный. Наклонности у меня к этому не очень, но для вас я… я урод! Я дурак!

Глухов. Попугай кричит, что он дурак.

Лукинский. Когда-то попугай считался посредником между людьми и небесами.

Денисова. Волнистый или какаду?

Лукинский. Моя информация правдива, но детализировать ее мне суметь. Если мы вступим в прения, я не знаю, за кого мне стоять — за какаду или волнистого. У господина тюремщика орнитологической литературы под рукой не имеется?

Голос. Ответ на вопрос о попугае-посреднике нужно искать в эзотерических книгах. Ими я не обложен.

Малышев. А около вас что?

Голос. Мониторы.

Денисова. А ваше расположение, оно… над нами?

Голос. Сбоку от вас.

Глухов. Через какую стену?

Голос. Через непробиваемую. Ее вам не прошибить, а что до двери, то дверь в мою комнату выходит не к вам. Двери, что улавливаются вашим зрением, ведут в жилищные отсеки и комнату любви, куда я вас для ознакомления не впущу. В нее зайдут лишь готовые сношаться.

Лукинский. Посношавшимся вы свободу дадите?

Голос. Гарантирую!

Лукинский. А вас не пугает, что, вырвавшись, они напишут на вас заявление?

Голос. Подобное невозможно. О сношениях и вообще о том, что вы здесь побывали, вы даже не вспомните. Не превышая прежнюю дозу, я вновь обработаю вас газом и выведу на шоссе, откуда вы в условиях неопределенности начнете к себе добираться. Ваше мышление придет в беспорядок, но вы сориентируетесь раньше, чем пройдет вечность. Сейчас свои домашние адреса все помнят? Кто не помнит, пусть скажет. Если все молчок, значит все помнят. Думаю, вы не забудете ваши адреса и после повторного вдыхания газа. Вы люди здоровые! Как и я в мои двадцать лет. На мое двадцатилетие мне полагалось что-нибудь загадать, и когда я это сделал, мой часто болевший друг Витя спросил меня: «Что ты загадал?». А я весь спортивный, упругий, у меня и насморка-то с третьего класса не было… я ответил Вите, что загадал я здоровья. Ну и скрученный массой заболеваний Витя как заорет: «Куда тебя еще здоровья! Хватит уже!».

Действие второе.

В комнате мужчин двухъярусные кровати и женские фотографии — с ними и без них мужчины полеживают и похаживают.

Валюжный. Броуновское движение. Помимо открытия закономерностей этого движения, ботаник Роберт Браун установил различия между голосеменными и покрытосеменными растениями. А чего бы нам не раздеться догола и наших дамочек не покрыть? Их фотографии у нас на кроватях разложены, и нам бы пора определяться, кто из нас кого оприходует. На моей кровати у меня фото женщины с грубыми чертами лица… я готов с кем-то из вас поменяться. Мне же не обязательно спать с той, чью фотографию мне положили. Я вправе завалить ту, что произвела на меня наибольшее впечатление.

Полыгалов. Наименьшее устрашение.

Валюжный. Совершенно верно. Помучившись с выбором, я кого-нибудь себе подберу.

Лукинский. А ее согласие? Если твое предпочтение падет на условную Машу, это не приведет к тому, что и она тебя из всех изберет. Она может склониться ко мне или к мебельщику… или никого из нас не захотеть. И будем мы здесь торчать, как прикованные! Одна, ну две из пяти, чтобы отсюда улизнуть, с нами лягут, и парочка мужчин на волю выберется, а другим чего? За какие шансы цепляться?!

Полыгалов. За мечту, что женщинам здесь настолько осточертеет, что они и с тобой…

Глухов. Героически.

Полыгалов. В предельном состоянии. В нем она тебя не отпихнет.

Валюжный. Мне таких крайностей, знаете… моя женщина должна снимать трусы с радостью.

Глухов. Тебе нелегко.

Валюжный. А вам?

Глухов. И нам. Но мы с парнями в дебилизм не впадаем, а ты в трудную минуту представляешь из себя точную копию идиота.

Валюжный. Ну и чем же я подобную характеристику заслужил? По-вашему, от слияния с вами женщине удовольствия не полагается?

Малышев. Я бы мою без него не оставил.

Лукинский. Не побрезговал бы никакими гнусными ухищрениями, но удовлетворил. И вышел бы от нее с наградной лентой через плечо. Однако здесь наша награда лишь в том, чтобы оказаться не здесь, и относиться к женщинам с учетом их вкусов для нас сейчас неприемлемая роскошь. Я думаю, что и они тонкости своих желаний подомнут решимостью на воздух отсюда выползти. Та, что возляжет со мной, от оргазма не содрогнется, но и мне с ней от блаженства не застонать. Она ко мне прижмется, приобнимет, а воз и ныне там… при том, что виденные нами женщины изучены нами не полностью, я догадываюсь, что они не гурии. Ублажающие праведников в раю.

Глухов. Не в нашем раю.

Лукинский. В мусульманском. О наших райских кущах я с математической точностью скажу, что секса в них нет. Так определено Богом… «Иакова я возлюбил, а Исава возненавидел». Чьим-то чистым душам дозволено совокупляться, чьим-то отведено лишь прогуливаться и на природу глазеть, не нам с вами высочайшие законы устанавливать. Жребий у нас жалкий — что решено свыше, нам не отменить… нам даже роптать предосудительно. Но это все заявления общего характера. Если на нашей следующей встрече какая-нибудь из женщин промолвит, что ей до лампы с кем уединиться, кто из нас стопроцентный кандидат на первую связь? Кому хватит отваги себя показать?

Глухов. Мне.

Лукинский. Ну, иди.

Полыгалов. Когда он сказал, что пойдет, от сердца у тебя отлегло?

Лукинский. Ты составил обо мне неправильное мнение. Вперед всех я не рвусь из-за моей интеллигентности, а не потому, что я побаиваюсь быть с женщиной тет-а-тет. Придет моя очередь, и я слабины не дам.

Малышев. А я без любви не знаю, что смогу.

Полыгалов. Я бы над тобой поглумился, но после твоих слов мысли у меня смешались… зачем тебе любовь?

Малышев. Затем, что она важнее всего.

Глухов. Любовь — галера. Любовь — каторга. Я любил, с фанатичным упорством ее любил, всецело! Мою безалаберную девочку это ни к чему не обязывало. Она жила, как жила — с вечеринками, подружками, да и мужиков не избегала… а для меня альтернативы ей не было. Влюбившись в нее в восемнадцать лет, к девятнадцати я в любви к ней укрепился, и когда она не возражала со мной пересечься, тыкался в нее губами, твердил, что на мои поцелуи ей бы следовало отвечать, она смотрела на меня невозмутимо. Для меня во всей Вселенной существовала только она, а для Мариночки наша Вселенная до размеров меня не сжалась. Мне составляли конкуренцию машины, мода, сессии, круизы… по странам Скандинавии она в него уплыла. Ее увозил теплоход, ну а я мысленно греб за ней на галере моей любви… параллельно с греблей и уму-разуму набирался. Чувства оказали на мозг стимулирующее воздействие, и он постановил, что он с ними справится. Спустя несколько месяцев он меня от нее освободил.

Валюжный. После Марины ты его ни к кому так и не адаптировал?

Глухов. Дальше бесчувственного секса он меня не пускает. За что я на него не в обиде.

Малышев. Дело твое.

Валюжный. Под каблуком высокого безответного чувства он свое отвалялся. Ощущение любви — процесс, конечно, солнечный, но на солнце пятна.

Лукинский. Пятна на солнце разглядел еще Галилей.

Валюжный. С его именем на устах мы на женщин и приляжем.

Действие третье.

Разглядывая фотографии мужчин или ровным счетом ничего не делая, женщины на двухъярусных кроватях сидят по одиночке и попарно.

Жмудина. У этого подбородок легковат.

Борянкина. Ты склонна к мужчинам с квадратными?

Жмудина. Таким я располагала. «Подвинь ножку, а не то я тебе ее отдавлю». Присаживаясь на постель, он сказал.

Петрялова. Любовью собирались заняться?

Жмудина. Рядом со мной он прилег. И пробормотал, что сейчас бы он съел ежик величиной с голову. Ну котлету с рисом. И какой путь мне было избрать? Встать и идти готовить?

Петрялова. У любой женщина собственная линия поведения. Я, скрывать не буду, заявила бы ему, что сначала секс, а потом ежики.

Жмудина. И он бы потянул руку к твоей ноге.

Петрялова. К моей ножке. И хорошо, пусть он ее трогает и заводится, ласкать ногу — это же не всем весом на нее садиться, это чувственно и….

Жмудина. Он бы решал задачу иного порядка: не тебя распалить, а себя накормить. Он бы тебе сказал, что ногу он тебе сожмет и кровь к ступне не пойдет, готовь еду или страдай!

Денисова. Ваши сердца бились не в унисон.

Жмудина. Что понятно тебе, и для меня не за семью печатями. Совместно с ним жила, хозяйство вела и не могла избавиться от ощущения, что петля затягивается… сейчас это уже история.

Борянкина. Да…

Жмудина. Его уход к другой женщине поставил меня в тупик.

Борянкина. Тебе казалось, что ты от этого выиграешь, но ты проиграла?

Жмудина. Мой жалобный вой соседи не слышали. Повстречав меня, спрашивали, что же же у меня все-таки стряслось, и я говорила, что одиночество на меня не давит. Выражение моего лица утверждало обратное. Если бы мне кто-нибудь на это указал, я бы сказала, что это его частное мнение.

Кобова. Помилосердствуйте! У меня пропал к примитиву всякий интерес, и при мне вы об одиночестве не долдоньте — беседам о нем я буду противиться. Снова о нем разговоритесь, прерву не раздумывая! Ох, одиночество! Тяжелый период в личной жизни! Но ко мне не применительно. Я над всем этим без снижения летаю!

Борянкина. А зачем ты разместила анкету на сайте знакомств? Не мужика, скажешь, искала?

Кобова. Меня вбила туда моя товарка по принятию препаратов, что законом запрещены. Без учета моей позиции! Она это сделала, и я стала туда заходить и смотреть, кто же мне пишет. Мозговых недоносков я отметала, а оригиналам начала отвечать. О брачных танцах журавлей мне небанально написали…

Денисова. Пойдемте, как журавли, потанцуем, а после поженимся?

Кобова. Необдуманные слова. Меня бы ими в переписку не вовлекли. Не то что… хммм… написанное им. «Журавли перед свадьбой танцуют! Но какая у журавлей свадьба? Кто к ним придет, кто принесет покурить или выпить, свадьба у них дрянная, а о нашей свадьбе я и не помышляю, но бутылочку бы с тобой раздавил, да и травки бы покурил. Сочтешь возможным отнестись положительно — уведоми». Я сочла.

Петрялова. И у вас завязались отношения.

Кобова. Не безжизненные. В нашем обмене посланиями на чувственности мы не акцентировались — мы ступенчато взбирались на пригорок, откуда на мир смотрится беспечально. Затаскивали на него кресла и вглядывались, растет ли вокруг них ежовник, продолжаются ли победные гуляния откопавших свои головы страусов: как и о журавлях, о страусах он написал. Мозги у этого порнографа не птичьи!

Жмудина. С женщинами, что на наркоманок не смахивают, он общался попроще.

Борянкина. «Пишу вам с надеждой на скорое взаимное счастье…».

Петрялова. «При вашем отказе устремиться ко мне навстречу моя душа будет стремиться испариться…».

Кобова. «Со следующей пенсии по инвалидности я куплю тебе дыню!».

Петрялова. Он тебе расписал, что он инвалид?

Кобова. Из младшей ветви династии Пресненских Шизов. Вместилище серого вещества он от распада не спас, но пробоины и искривления под себя приспособил. На нос спящей кавказской овчарки вы бы ногу поставили?

Петрялова. Мы наше состояние контролируем.

Борянкина. Мне такая овчарка, чтобы она спала, не попадалась. Спящей ее только в собственном доме застанешь.

Жмудина. Можно и за забором участка, на который тебя не приглашали. Он же не своей овчарке на нос наступил?

Борянкина. Спросонья и своя бы тяпнула.

Кобова. За ним метнулась принадлежащая не ему. Она жила у девушки, пригласившей его к ней на дачу и вытолкавшей во двор, поскольку он к ней приставал, а она была еще не готова. Когда он влетел к ней в дом, девушка из его рассказа узнала, что на него набросилась ее кавказская овчарка. Девушка испытала к нему сочувствие, и для них настала пора любви.

Жмудина. Он откровенно тебе сказал, что сношается с какими-то дачными девушками и после этого позвал тебя на свидание?

Кобова. А позвавший вас говорил, что с девушками до вас он ни разу?

Борянкина. Всех нас звал один и тот же. Коварный перевертыш! Войди он к нам, я бы с ним пообщалась, как с моим бывшим мужем. Жестоко мною избитым.

Петрялова. За шашни на стороне?

Борянкина. Против него меня его болезненная утомляемость на работе настроила. Из-за нее он и защищаться нормально не мог. Прикрыть голову сил не оставалось, куда уж супружеские обязанности исполнять. Погнался за деньгами и полностью рассыпался. Постанывающим трупом около меня лежал и долежался.

Жмудина. Деньги-то в семью приносил?

Борянкина. Новая шуба на каждый зимний сезон у меня появлялась. Но при всем нашем достатке я почему-то казалась себе пустой пивной банкой, по пустыне катящейся.

Денисова. Банку катит ветер.

Борянкина. Вместо моего супруга ветер своим мужским естеством меня не наполнит! Ветер, он так, на подтанцовке.

Петрялова. «Не потанцую перед сексом — в необходимой кондиции не буду!». Мой парень кричал.

Денисова. Танцы он подразумевая медленные?

Петрялова. Двигался он небыстро, но раскачивался буйно — руки перед собою выбрасывая. Чтобы мной овладеть, ему непременно полагалось боксером себя почувствовать. Меня, забившуюся под одеяло, его кулаки не доставали, и на том благодарю. Только бы еще лосенка целовать не принуждал…

Кобова. Я лосенка никому не целовала.

Денисова. А что за лосенок?

Кобова. О лосенках тебе пора бы знать. Ты с ними и шапочно незнакома? Кому надо — те познакомились!

Петрялова. Да лосенок — это татуировка у него за ухом. У моего парня, хулиганами потом потрепанного. Передо мной он боксировал, а тут отбоксировали его… его покореженное лицо увидела и брови заметно вскинула. Его голову требовалось забинтовать, и я, бинтуя, поцеловала его лосенка. Но он не замурлыкал.

Жмудина. А с чего он наколол себе лосенка?

Петрялова. Его фамилия Лосев.

Жмудина. Ну и наколол бы лося.

Петрялова. Он его и наколол, но татуировка же крохотная. Отсюда и лосенок. Спустя неделю мой Лосев тех хулиганов вычислил. Позвонил мне по мобильному и сказал, что по глухому переулку за ними следом идет. Больше он мне не звонил.

Борянкина. Я своему сыну постоянно говорю с хулиганами не связываться. Правильней и плейер им отдать, и часы, в его четырнадцать как он от них отобьется?

Денисова. В четырнадцать лет мальчик еще совсем ребенок.

Борянкина. Но мой ребенок уже подумывает к проститутке пойти.

Кобова. И ты его не отговариваешь?

Борянкина. А он меня спросит? Заявил, что бабок подкопит и пойдет. Где он хранит сбережения, мне известно, но не воровать же мне у него.

Петрялова. У сына, конечно, нельзя.

Жмудина. А я бы стащила. Пускай по любви кого-нибудь ищет.

Петрялова. Он-то по любви, глядишь, и потрахается — не то что мы. Нам-то с вами здесь без любви придется в интим погружаться… внутреннее напряжение у меня растет.

Действие четвертое.

Все мужчины и женщины за центральным столом в безмолвном натяжении ступора.

Голос. Я милостив.

Лукинский. Вам за это щедро воздастся.

Голос. Я мог бы не выжидать, а загонять вас для спаривания подобранными мною парами. С определенными мною промежутками. Пока кто-то из вас выберет себе партнера, у меня все желание смотреть на вас пропадет. И свою месть я обрушу на вас.

Полыгалов. Без секса нас оставите?

Голос. У меня ваши телефоны и документы. Кому-нибудь зафиксированному под наименованием «папа» или «мама» я наберу и скажу, что такого-такого при перебегании улицы задавили. Экстравагантных смертей я придумывать не буду. Сейчас родичи за вас жутко волнуются, а после разговора со мной они тихо всплакнут. Крикливых выплесков и вы мне тут не устраивайте. Как бы вы ни возражали, обещанное вам я исполню. Если вы наконец сношаться не станете.

Валюжный. Я этому не противник. Кто со мной пойдет?

Борянкина. А кто из нас тебе больше нравится?

Валюжный. Да хоть ты. В горячую схватку со мной ты ввяжешься? Просто ляжешь — ничего во мне не вызовешь. Сможешь распалиться — и меня до возбуждения доведешь. Сделаем дело, и свобода наша.

Борянкина. К жизни она нас вернет.

Валюжный. К довольно несчастной. Но в ней мы все-таки можем поискать того, кто будет нам мил.

Борянкина. Я искать продолжу.

Валюжный. Случившееся с нами и меня от поисков не отвратит. Заниматься сексом мы выдвигаемся?

Борянкина. Я иду.

Действие пятое.

Валюжный и Борянкина в меблированной под рядовую спальню, оборудованной торчащей из стены камерой Комнате Любви.

Валюжный. Здесь презервативы.

Борянкина. Тебе надеть?

Валюжный. Если только на палец. Он-то у меня твердый.

Борянкина. А что-то другое при взгляде на меня не твердеет?

Валюжный. Ты, столик, воздух, кровать… я во взаимодействии с окружающей средой. Оно мой член не поднимает.

Борянкина. А если я к нему прикоснусь?

Валюжный. Рукой?

Борянкина. В рот я его не возьму.

Валюжный. У тебя насморк? Боишься, что задыхаться начнешь?

Борянкина. Мой барьер, он не физический. Работа ртом отменяется! Тебя бы я, возможно, возбудила, но у меня самой последний минимум охоты бы пропал. Бери меня без оральных ласк.

Валюжный. Овладеть женщиной, к которой у тебя никакой тяги, это с моими представлениями о реальности расходится. А что для меня нереально, то для меня невыполнимо. Волшебник бы смог, но я не из них. Я и в само волшебство-то не верю.

Борянкина. А что же ты сюда меня завел? Не знал, что так выйдет?

Валюжный. Когда ты сидела с теми, не скажу, что с безобразными, но… ты показалась мне не столь ужасной, находясь среди них. Теперь, без сравнения тебя с ними, я вижу, что ты…

Борянкина. Криворылая?

Валюжный. Выскажусь от души — навлеку на себя встречную пулю. У меня не столь безукоризненная внешность, чтобы и по ней нельзя было пройтись. Дома у меня итальянский фен… ты феном волосы сушишь?

Борянкина. Волосы, после секса взмокшие?

Валюжный. А ты во время него вплоть до волос потеешь?

Борянкина. Тебе ничто не препятствует это узнать.

Валюжный. Без промедления уже не выйдет, но настрой у меня подрос. С утра побывав в ванне, фен включала когда-то бывшая у меня постоянная. Горячей струей волосы обдувала и говорила, что жарко. На меня со значением смотря.

Борянкина. Ты рядом стоял?

Валюжный. С чашкой какао. Чего я только для запивания завтрака ни перепробовал… тархун и тот пил. Какую бы жидкость под бутерброд с сыром ни наливал, день весело не начинался.

Борянкина. В твоем доме лифт есть?

Валюжный. Я живу на сорок пятом этаже в доме без лифта. Сказать так можно, но без соотнесения с действительностью сочность юмора теряется. Мой этаж — двенадцатый. Подъезд лифтами, разумеется, оснащен.

Борянкина. Застрять в лифте не забавно.

Валюжный. Да.

Борянкина. Проскакать по лестнице вниз через три ступеньки — веселящую свежесть в организм вселяет.

Валюжный. Длинные прыжки для перепрыгивания бомжей, на лестнице спящих?

Борянкина. По бомжу на лестничный пролет у тебя в доме, а не у меня. Мое жилье, оно элитное. Над водоканалом стоит.

Валюжный. Из подъезда выбегаешь и тут же в воду бросаешься. Пренебрегая ее мутностью и прохладой.

Борянкина. Купаюсь я в бассейне. В городские водоемы я с детства даже палец не опускала. Желудок у меня и без того нездоров, а кишечная палочка еще мучительней мои страдания сделает.

Валюжный. Ну о чем здесь можно говорить… с резью в животе какое сладострастие…

Борянкина. Наше заваливание в постель оттягиваю не я.

Валюжный. Ты-то у нас сговорчивая. Камера сейчас включена?

Борянкина. Думаю, он ее врубит, когда мы начнем. Судя по тебе, съемка не займет больше минуты. Самый короткий в его жизни порноролик получится.

Валюжный. Минута — это вхождений двадцать.

Борянкина. Если в среднем темпе.

Валюжный. Работая быстро, я в семь-восемь уложусь… а не моя проблема! Я тут не кому-то что-то доказывать. Мне бы лишь возбудиться… скажи, что ты меня хочешь.

Борянкина. Хочу.

Валюжный. И кроме меня, не хочешь буквально никого.

Борянкина. Я вообще никого не хочу.

Валюжный. Ты правду не пори. Ты подыгрывай!

Борянкина. Натуральной игры я не обещаю. Самый просто выход — это тебе на меня лечь и плотно меня щупать, постепенно приходить в возбуждение, на кровати мне расположиться лицом к тебе?

Валюжный. Его ты давай в подушку.

Борянкина. Куда скажешь. (ложится) Свои пуговицы мне самой расстегнуть?

Валюжный. Если я начну их расстегивать, у меня возникнет ощущение фальши. К женщине ничего не чувствую, а раздеваю. Но сама ты от одежды не избавляйся! Поглядев на тебя оголенную, я не исключаю, что все попытки тобой овладеть я оставлю и в общий зал попрошусь. Чтобы уговорить кого-нибудь вместо меня к тебе подойти.

Борянкина. А мне лежи и надейся, что желающий внезапно обнаружится? Ты хотя бы примерно осознаешь, как это для женщины досадно?

Валюжный. Вы всему, чему ни попадя, значение придаете… из-за сочувствия к тому, что до наступления смерти ты пролежишь тут в одиночестве, с тобой лягу я. (ложится) Бедро тебе погладить?

Борянкина. Ну да…

Валюжный. А заднюю часть?

Борянкина. Мою задницу?

Валюжный. Под моей ладонью ей надлежит трепетать.

Борянкина. Мне ее напрягать и расслаблять?

Валюжный. При моих оглаживаниях она у тебя мне симпатична… мне думается, что я смогу.

Борянкина. Не шутишь?

Валюжный. Кровь к чему надо во мне приливает. Свободу мы, крошка, с тобой завоюем!

Действие шестое.

В Комнате Любви Глухов и Петрялова.

Петрялова. Мы уже около кровати.

Глухов. Сейчас все сделаем.

Петрялова. Около машины я садилась на травку. Газетку подстелив..

Глухов. Летом?

Петрялова. Трава была зеленой. От усталости ноги отваливались, а скамейка мне не попалась. Из машины меня увидели и включили музыку. Ты какую слушаешь?

Глухов. Шансон.

Петрялова. Они врубили тяжелую. Планируя вызвать у меня нервное истощение.

Глухов. С чего тебе кажется, что их музыка направлялась на тебя?

Петрялова. Когда я начала под нее с явным кайфом покачиваться, они ее выключили. Потому что смекнули, что обломились.

Глухов. Ритм этой музыки тебя потащил.

Петрялова. Я его схватила и где-то минуту провела с наслаждением.

Глухов. Оставшись без музыки, в настроении ты не потеряла?

Петрялова. Скачок вниз произошел.

Глухов. Значит, своей цели они достигли. Не сразу, так после.

Петрялова. У них был беспроигрышный план… кто находился в той машине, я не разглядела. Не ты? У тебя какая машина?

Глухов. Голубая.

Петрялова. А страны какой?

Глухов. Корейской.

Петрялова. Машина, в которой играла музыка, марки «фольксваген». Цвета она, может, перекрашенного, но она не твоя.

Глухов. Я музыку для женщин, что снаружи моей машины, не включаю.

Петрялова. А тем, что внутри нее? Бабенок нередко на ней катаешь?

Глухов. В мои средства обольщения автомобильные прогулки не входят.

Петрялова. Привычные для тебя способы добиваться близости ужас на меня не навеют?

Глухов. К чему мне тебя пугать. Ты биатлон по телевизору смотришь?

Петрялова. Случается.

Глухов. Если биатлонист проигрывает конкурентам и в скорости, и в точности стрельбы, чем ему брать?

Петрялова. Чем?

Глухов. Я не знаю.

Петрялова. Красивым и умным мужчинам ты, конечно, уступаешь, но не все же такие. А среди самых обычных ты не худший. О твоем голосе я, наверное, вполне могу сказать, что он мне приятен.

Глухов. У меня не фальцет.

Петрялова. Фальцетом ты бы меня не приворожил. Беседуй ты фальцетом, я бы с тобой не пошла. Ты помнишь, кто из нас кому идти предложил?

Глухов. Я тебе.

Петрялова. Ты мне сказал, а я тебе кивнула. Потому что у тебя не фальцет. Попискивающему мужчине я бы до последнего не отдавалась.

Глухов. В переходе метро я из-за фальцета потратился. Заткнул рот мужичку, что им пел. Несколькими скомканными купюрами.

Петрялова. Без скандала всунул? По башке он тебе не съездил?

Глухов. Я посещаю спортивный клуб «Десантник».

Петрялова. Этим ты говоришь, что побои для тебя не в новинку?

Глухов. Там в меня попадают, но параллельно происходит и обучение. Высокочастотному певуну, вломи он мне, трепку бы я задал чувствительную.

Петрялова. Деньги из его рта после драки бы вытащил?

Глухов. Кому их отдать, я бы сообразил. В переходе и женщина сидела. Прямо на каменном покрытии. Ты присаживалась на газетку, а она ничего не подложила.

Петрялова. Она, видимо, алкоголичка или наркоманка.

Глухов. По тому, как от нее разило, я понял, что она не ширяется, а выпивает. Для сокращения дистанции нам с тобой бутылочка вина пришлась бы впору.

Петрялова. Наш тюремщик выпивку нам не предоставил.

Глухов. Он желает понаблюдать за нашим трезвым сексом. С Валентиной, что жила на улице Подбельского, у меня до него доходило. Но однажды, когда я с охапкой цветов пришел к ней на день рождения, под юбкой у нее уже кто-то был.

Петрялова. Ты открыл своим ключом и обнаружил ее… в подобном виде?

Глухов. Да они даже дверь забыли закрыть. В мои девятнадцать лет я воспринял это чудовищно.

Петрялова. Для кого? Для ублажавшего ее парня? Расправляясь с ним, в чудовище превратился?

Глухов. Сейчас бы я его размазал, но тогда я подобной техникой не владел.

Петрялова. И тот, кому пересчитали зубы, оказался тобой?

Глухов. Никто никого не бил. Цветы к их ногам бросил… я оставил их вдыхать аромат одиннадцати алых роз.

Петрялова. Во дворе ты не одумался?

Глухов. Порыв вернуться и кого-то прибить меня не одолел. Я понуро утопал и за последующие полгода потерял из-за переживаний восемь килограммов веса.

Петрялова. И шесть сантиметров роста.

Глухов. Рост я сохранил прежний. Тоже самое я скажу и о длине моего органа.

Петрялова. Его демонстрацию ты для меня проведешь?

Глухов. Не откажусь.

Петрялова. Мне готовиться к чему-то, что мое воображение поразит? А то глядеть на короткие члены — скука смертная.

Глухов. Мужчин без всего ты перевидала?

Петрялова. До первой влюбленности никого, а после нее снежным комом нарастало. Удайся она у меня, я бы остановилась, но она, как и полагается первой, вышла комом. И начался ком уже снежный.

Глухов. У всех своя история.

Петрялова. К тридцати годам я убедилась, что и мужчины с большими членами немного из себя представляют. Из моих шестерых, чьи фаллосы обрубки не напоминали, пятеро были совсем бездуховны, а у одного, который читал Бунина и водил меня на концерт якутских скрипичных виртуозов, его орган не работал. Если у тебя он время от времени действует, нагни меня и потыркайся.

Глухов. Ширинку расстегнуть?

Петрялова. Упирающимся в молнию, он от тесноты, я думаю, скорее возбудится. Ощутишь эрекцию — выпускай.

Глухов. (встав за женщиной) Мне тебя наклонить?

Петрялова. Ох… я сама нагнусь. Так пойдет?

Глухов. Наклон приемлемый.

Петрялова. Когда ты войдешь в тонус, я лишнее с себя сниму.

Глухов. Это будет скоро.

Петрялова. Похоже… да, похоже, ты прав.

Действие седьмое.

У стола и за столом главной залы Лукинский, Полыгалов и Малышев. А также Кобова, Жмудина и Денисова.

Полыгалов. К сексу на открытых пространствах антипатию я не преодолел.

Лукинский. Это позорное пятно на твоей репутации.

Полыгалов. На школьном дворе я хотел себя утвердить. Около полуночи в нем пусто, и я сказал Насте: «лезь за мной». Через забор перелезть — не в квартиру войти. И под деревом отдаться — не в постели ноги раздвинуть. Если она на это пойдет, я смогу сделать вывод, что я ее действительно завоевал. А кто на такое способен? Лишь самый классный мужик.

Лукинский. Твои мысли и поступки во взаимосвязи передо мной предстали. Просто залезать среди ночи в школьный двор — тупость, но проникнуть туда вместе с девушкой для того, чтобы она своим согласием на секс подняла твое самомнение — принимается. Но я слышал, что ты заявил об антипатии. Это вынуждает меня предположить, что твой замысел, к которому не придерешься, почему-то исполнен не был. Рядом с вами кто-то объявился?

Полыгалов. Когда я уже собирался ей вставить, на территорию школы, ломая ворота, пожарная машина ворвалась.

Жмудина. А школа не горела?

Полыгалов. Мы не видели.

Лукинский. Естественно, вас же поглотила похоть. Близкое присутствие пожара замечаться на подобном взводе и не должно.

Полыгалов. Пожар отсутствовал.

Лукинский. Не вам говорить.

Полыгалов. Пожарная машина на пятачке перед школой развернулась и с включенной сиреной из ворот вылетела! Ее моментальный отъезд для тебя аргумент? Или продолжишь на пожаре настаивать?

Денисова. Пожарники, наверно, получили неверный адрес.

Малышев. Для уверенности школу бы они объехали. Поглядеть, нет ли огня с обратной стороны.

Денисова. Тогда смысл тут… скрытый. Такой, что в него не проникнуть.

Полыгалов. Водитель без команды бригадира ворота бы не вынес. О пьянстве или невменяемости одного водителя здесь говорить нельзя.

Лукинский. При резком переклине направление движения не запрашиваешь и куда едешь, не видишь. К большому твоему сожалению.

Полыгалов. К буквально огромному.

Денисова. Девушку устроенный пожарными переполох спугнул?

Полыгалов. Ее возвращение из замешательства она сопроводила потоками брани. Оставленные у меня кремы для лица так и не забрала. Ни дневной, ни ночной. Они простояли у меня в ванной, пока я совершенно не уверился в том, что она не придет.

Жмудина. Выбрасывал ты их с почестями?

Полыгалов. Я отдал их мерзнувшей на улице девице, откровенно стрелявшей у прохожих на героин.

Кобова. В каком это было районе?

Полыгалов. На Вернадского. Свою приятельницу в ней заподозрила?

Кобова. Знакомые истаивают, деформируются, когда встречаются, не узнаются, постоянство форм и образов разбалтывается миксером переменчивости, и я кричу под его вращение: «наконец-то прогресс! наша закостенелость врачуется вихревым разносом!». Гегемония незыблемости не по мне. Фамилия в моем паспорте карандашом написана.

Жмудина. В общегражданском?

Кобова. Для меня он заграничный. Я вещаю не о книжечке, выдаваемой нам для укоренения нас в наших именах, а об удостоверении наших ничем не ограниченных личностей, летающих по своим делам за границы открытой для глаз видимости. Мои перемещения в ту даль вам не обнулить. Я там побывала! В недосягаемости, в кайфовом возвышении над вашим надоедливым гавканьем и кваканьем…

Голос. Человека это меняет.

Лукинский. Новое сознание по цене нескольких доз героина не приобретешь.

Голос. Я не говорю об улучшенной модели. Применительно к ней я говорю о потере даже того, что в ней было.

Кобова. Ты на меня накатываешь? Да пожалуйста. Могла бы я тебя видеть, презрительным взглядом тебя бы смерила. Несчастного порнографа, у которого ни на что уже не стоит. Те пары, что сексом ушли заниматься, какую-нибудь жизнь в твою морковку вдохнули?

Голос. Из тыловых частей подмога к ней прибыла.

Кобова. Ты в задницу что ли палец засовывал? Так к возбуждению приходил?

Голос. Мои руки лежали на столе. А тыловые части — это резервы. Самому мне их не вызвать, но наблюдаемое мною, если оно подчеркнуто нетривиально, приказывает им выдвинуться на передовую. Вы скажете, что происходил обычный секс, но для меня он обычен, когда он красив. Ваши товарищи механической красотой телодвижений меня не расстроили.

Полыгалов. Век живи — век учись.

Денисова. Чему?

Полыгалов. Мебель делать… я ее достаточно навыделывал. Из памяти не выбросить, сколько.

Жмудина. Качели мне для дачи состряпаешь?

Полыгалов. То, на чем сидят, я из дерева организую. За образец что брать?

Кобова. Сиденье для унитаза.

Жмудина. Раздельное извлечение слов тебе дается, но иногда приличней нечленораздельно мямлить.

Кобова. А ты наложи! Наложи на меня запрет говорить, что мне вздумается! Наложишь?

Жмудина. Я на тебя наплюю.

Кобова. А я тебе, если до меня долетит хоть капля твоей слюны, морду об стол расквашу! Всей пятерней за волосы схватив и носом вдарив!

Лукинский. Вы в ссоре. Для примирительной процедуры мы создадим согласительную комиссию. Кто в нее войдет? Вы, господин тюремщик, как насчет этого? Нам мирить их без вас?

Голос. Поругавшихся женщин необходимо друг от друга изолировать. Одну оставить здесь, а другую с кем-нибудь из мужчин отправить на любовное ложе. Из участвовавших в ругани кто на него пойдет?

Жмудина. Ради того, чтобы ее не видеть, я бы и со свиным хряком в навоз завалилась. Выберите мне мужчину, и я с ним пойду.

Голос. Вы не в планетарий пойдете — сексом заниматься.

Жмудина. Я поняла.

Голос. Получится ли у вас секс, зависит не от тебя, и просто взять и на кого-то указать, я не могу, ведь тот, кого я тебе назначу, может быть к тебе, скажем так, равнодушен.

Полыгалов. Это верно.

Малышев. К сожалению, у меня это место имеет.

Голос. Пусть даже самый неявный сексуальный интерес у кого-то к ней есть?

Лукинский. Они заявили, что они пас.

Голос. А у тебя к ней нечто просматривается?

Лукинский. Конкретно сейчас в штанах не прощупывается, но если заглянуть вперед… она не очень ужасна.

Жмудина. Мерси тебе. Уважил.

Действие восьмое.

В Комнате Любви Лукинский и Жмудина.

Лукинский. Встречные мы с тобой поезда.

Жмудина. Крушение нам следует устроить по возможности приятное.

Лукинский. Это уж как карта ляжет… еще будучи на свободе, я нацелился поесть каши, а отведал жюльен.

Жмудина. Качественный?

Лукинский. После первой ложки обратно не отправился.

Жмудина. А готовил тебе кто?

Лукинский. Приятель забежал. Какого чина и звания? Он по обработке зрительских запросов. Телевизионщик. Потокам телевизионного дерьма мы отчасти ему обязаны.

Жмудина. Я по телевизору эротику смотрю. Помимо обычных фильмов и новостей.

Лукинский. По нашему центральному телевидению показывают порно?

Жмудина. То, которое этот снимает, там, естественно, не идет, но разное легонькое, с романтическим уклоном, по одному из каналов в субботу вечером пускают. Малым ходом. Чудес по возбуждению оно не совершает.

Лукинский. Тирана надлежит свергнуть. Я о хозяйничающей над нами похоти. Ты, вероятно, думаешь, что тебя она не подчиняет, но эротику по ТВ ты не пропускаешь. Дамочка ты в ней искушенная! Если ты бы заскочила ко мне после работы, ты бы мне не покушать сделала. Мы бы и диван-то разложить не успели.

Жмудина. Мой сексуальный темперамент ты завышаешь в разы. А твой телевизионщик заходит к тебе, потому что вам вдвоем сладко?

Лукинский. Он женат на женщине, не предоставляющей ему шанса интеллектуально поговорить. На телевидении тоже не с кем. Со мной при поджаривании какой-нибудь котлеты он вступает в беседу о восстаниях, империях, искусствах. В морозную погоду французский художник Энгр выскочил с раута, чтобы проводить до кареты нескольких мамзелей. Ему было восемьдесят семь лет.

Жмудина. Галантный дедушка.

Лукинский. Он простудился и умер.

Жмудина. В почтенные лета к здоровью нужно особенно внимательным быть. Прежний руководитель моей фирмы, злоупотребляя служебным положением, возил в свою квартиру приглянувшихся ему кандидаток на перспективную должность. Вакансия на нее была открыта все те годы, что я там под его начальством работала. Приходившие женщины по его намекам догадывались, что получить ее можно только через постель, и кое-кого из них это не останавливало. Вонючий, шестидесятилетний, отрастивший живот до колен Олег Леонидович Гиперский имел их по тройке-четверке в неделю. С пятидесяти семи до шестидесяти справлялся, а в шестьдесят один не сдюжил — рвануло у него слева.

Лукинский. Каюк?

Жмудина. Не откачали.

Лукинский. Тигрицу, что его уморила, на должность не взяли?

Жмудина. Из соискательниц она выбыла. Как бы она у нас объявилась, если после его хватаний за сердце ее из квартиры сдуло: ни таблетки от нее не было, ни звонка в «скорую», у нас бродило мнение, что она его специально насмерть затрахала. Уяснив его гнусную сущность, напросилась к нему повторно, и он от нее не ушел.

Лукинский. Я бы чего-нибудь заподозрил. Зачем он снова ко мне прорывается? Сношаться со мной понравилось? Но я мерзкий, старый, вонючий… допустимей другое — он предлагал ей некие унизительные для нее игры, и она в предыдущий раз на них не пошла, а теперь надумала хоть так, но должность себе отвоевать. Объяснение его недальновидности я изыскал. Нам с тобой для зажжения моего огонька чем-то отвратительным бы заняться… я говорю не без волнения.

Жмудина. Глаза у тебя не смеющиеся.

Лукинский. Куда нас способна привести наша необузданность, с тревогой я осознаю.

Жмудина. Думаю, мы с тобой отважимся на такое, после которого водички из реки забвения я бы отведала. Давай до седьмого пота гнусности вытворять. Я поступлю, как ты мне… по твоему слову. По всякому.

Лукинский. Саньго.

Жмудина. А что под ним ты…

Лукинский. Период троецарствия в Китае. Царства Вэй, У и Шу.

Жмудина. Ушу.

Лукинский. Будто бы ты ко мне пришла потренироваться в ушу. Я блистательный, невоздержанный по части женщин, преподаватель, а ты юная, ошарашенная моим величием, малышка. И я над тобой доминирую.

Жмудина. Раком меня ставишь?

Лукинский. В ушу я же спец — наравне с остальным, мне известны и методы преисполнения себя сексуальной энергией. Я ее вызываю, ею исполняюсь… преисполняюсь…

Жмудина. Раком мне вставать?

Лукинский. Если у тебя есть немного свободного времени. Когда учитель находится в процессе ухватывания энергетического дуновения, чего ты его сбиваешь? Желаешь, чтобы он тебя в другую группу перевел?

Жмудина. Нет, учитель, нет, я мечтаю быть с вами, но мечта стать вашей у меня куда больше… твоим запросам мои постанывания соответствуют?

Лукинский. В них ирония.

Жмудина. Я страшусь, что ты ее и в моем минете почувствуешь.

Лукинский. От этого никуда не деться…

Жмудина. Мне тебе его сделать?

Лукинский. Отведи душу.

Жмудина. Наличие во мне тяги у тебя брать, вопрос, поверь мне, дискуссионный. Вы, мужчины, относитесь к подобному соприкосновению легко, но мы…

Лукинский. Я не из тех мужчин. Приятное с полезным здесь у меня не совместится.

Жмудина. С твоим членом неаккуратно когда-то обошлись?

Лукинский. Он побывал во рту у вампирши.

Жмудина. Его надкусили и пили из него кровь?!

Лукинский. Наше с ней знакомство произошло на Сретенке у бара «Crazy Daisy». Я снаружи звонил по телефону, и она при мне зашла, вышла, встала около меня и пробормотала: «Ну и цены». Я глазел на нее без подмигиваний, но девушка, которой я набирал, поговорить со мной не захотела, и я для забавы с вышедшей из бара ее сравнил. Заприметив мои рассматривания, она сказала, что кружку пива в этом баре она от меня примет. Я ответил, что цены в нем велики и для меня, но в моей квартире пиво ей будет в неограниченных количествах предоставлено. Я здраво подсчитал, что одна кружка в баре обойдется мне, как семь купленных в магазине бутылок. С семи-то она… если бы я напоил ее в баре, далеко бы я ее не дотащил — на улице бы проветрилась, своего пьяного вида застыдилась, и едва ворочающимся языком меня бы отшила. А в моей квартире ослабление ее опьянения добычу бы у меня не отняло. Поскольку я бы его не допустил.

Жмудина. Добиваясь беспомощности, накачивал бы и накачивал.

Лукинский. Подобной низостью я себя не замарал. Этого просто не потребовалось.

Жмудина. Уложил ее и без выпивки?

Лукинский. Со мной она не легла, но передо мной она села. На корточки.

Жмудина. И ее рука потянулась к твоей ширинке.

Лукинский. От действий она не воздержалась. Заправила его в рот и с ухудшившейся дикцией промолвила: «Я — вампирша. Живым он от меня не уйдет».

Жмудина. Не ты, а он.

Лукинский. Я подумал, что она мне его прокусит до абсолютной нереальности последующего оживления. Я не сомневался, что она его на хрен прикончит!

Жмудина. А какое у твоего члена сложение?

Лукинский. У нее во рту он был… скукоженным. Вообще он у меня, когда встанет, довольно упитанный. Будучи отпущенным из ее рта, он чуть ли не ниткой повис.

Жмудина. За столь вычурный юмор эту мнимую вампиршу ты не побил?

Лукинский. Она воспользовалась моей прострацией и безнаказанной удалилась. Член я сохранил, но заноза в моей психике осталась. Феноменально! Столько от этого страдал, а сейчас, кажется, возбудился. Настоятельно предлагаю мне дать!

Жмудина. Куда?

Лукинский. Куда Ева Адаму давала. О каком-то особом сексе между ними попадавшиеся мне источники не упоминали. Нетрадиционность лишь в том, что они не на кровати это делали.

Жмудина. В сад он нас не выпустит.

Лукинский. А разместиться на полу он нам не воспрепятствует. Ты на него заваливайся и, если пол холодный, мне скажешь.

Жмудина. А сам ты его не попробуешь?

Лукинский. Ты обязана мне подчиняться! Я мужчина с эрекцией!

Жмудина. (ложась на пол) У таких психованных мужиков она долго не держится.

Лукинский. На то, чтобы он за наш акт зачет нам поставил, нерастраченных сил у меня хватит. Ты просекаешь, как я к тебе приближаюсь?

Жмудина. Пружинисто.

Лукинский. Моя пружина натянута…

Действие девятое.

В Комнате Любви Кобова и Полыгалов.

Кобова. И кто же нам с тобой ответит, где спрятался дедушка?

Полыгалов. Чей дедушка?

Кобова. Домовой. Если дом тут не новый, в таких домах они водятся. Нам ему не покричать?

Полыгалов. Чтобы и он в порнозаписи засветился? Двое сношаются, а возле них расхаживает кто-то нечеткий: по форме человек, но весь из себя призрачный. Просматривающие запись мастурбаторы на это глядят и просто диву даются… я эту услугу нашему порнографу не окажу. Корявый секс между нами он получит, но суперфильма с домовым у него не будет.

Кобова. Отирайся около меня домовой, я бы ему сказала: «иди ко мне». Я за свободу нравов.

Лукинский. Тебя-то дурным течением накрепко захватило, но домовой подляжет в кровать, в которой и я лежу.

Кобова. Когда он к тебе прижмется, ты узнаешь себе цену. Я думаю, период обороны у тебя не затянется.

Полыгалов. И я позволю домовому поступить со мной по своему усмотрению? Имея ресурсы для защиты, спокойно дам ему меня подпортить? Да я ему самому всю задницу разорву! Руками! В ягодицы ими вцеплюсь и в разные стороны как дерну! С треском!!!

Кобова. А со мной ты… свою дружбу со мной ты возобновишь? Я баба бойкая, но ты меня напугал… я и в моих наркотических кошмарах настолько никогда не пугалась. Незачем мне было о домовом брякать.

Полыгалов. Без тебя я бы о нем не подумал и не сорвался. Однако хладнокровие я восстановил. В сексе я тебя не обижу.

Кобова. А наш тюремщик, он после секса нас не сразу отключит? А то я после секса в себе не замыкаюсь. Не прочь после него поговорить. У меня и до смешного доходило!

Полыгалов. Ты о чем-то распространяешься, а заезженный тобой мужчина подле тебя валяется без чувств?

Кобова. Меня потянуло заговорить о взлелеянной мною фантазии — о раздаче героина по карточкам. Случаются дни, когда все точки закрыты, и ширяющийся народ в муках бродит. Создавая угрозу для обывателей. Без дозы ведь ум за разум заходит… чтобы прохожие гуляли безбоязненно, правительству нужно ввести героиновые карточки и в специальных местах их государственно отоваривать. И речь не о халяве. Если точки открыты — покупай за свои, ну а если был рейд и нигде ничего не купишь, то для поддержания правопорядка уж соизвольте нам выдать. Моя инициатива идиотской тебе не кажется?

Полыгалов. Я бы законодательно ее провел.

Кобова. Она и по мне ничуть не пуста. Переспавшему со мной парню меня бы зауважать, но он закричал: «Ах! Ты принимаешь героин! А я кувыркался с тобой, не предохраняясь!». Сексуальный кайф со мной он словил, а затем такая нехорошая сцена возникла. Я на него даже обиделась.

Полыгалов. В последующем его здоровье на спад не пошло?

Кобова. А кто его потом видел? Для меня он в прошлом остался.

Полыгалов. А мне секс с тобой только предстоит… ты анализы на разные заболевания, надеюсь, недавно сдавала?

Кобова. Ты же со мной не без презерватива спать будешь. Через эту резину мои микробы к тебе не пробьются.

Полыгалов. Тот вход я для них перекрою, но они на тебе где угодно — на животе, на руках, в дыхании… завтра у меня крайний срок. Не отдам заказчику сделанный ему гарнитур, он до новоселья его не перевезет и перед гостями облажается. Приобрести в мебельном что-то взамен он успеет, но это же продукция поточная… он хотел эксклюзив. Он — господин, привыкший удовлетворять свои желания! Меня он, если я мебель ему не передам, моим же стулом чуть позже забьет. Нет… а для тебя да. Я сейчас помастурбирую и сразу же в тебя. От твоей заразы мне полечиться выгоднее, чем в моей мастерской с раскроенной башкой безвременно кончаться.

Действие десятое.

Свободных мест за столом уже много, однако Малышев и Денисова сидят за ним рядом.

Денисова. В мой день рождения он мне позвонил. Но не поздравил.

Малышев. Всего лишь спросил: «как дела»?

Денисова. Рассказал, что на личном фронте у него все образовалось. У него теперь девушка попристойнее меня — с ней, выходя в люди, стыда он не чувствует.

Малышев. Он тебе это в твой день рождения сказал?

Денисова. Услышав это, за ужином с родителями я позволила себе коньяку. С папой два раза чокнулась и пошла к себе подаренные сапоги вновь на свои толстые ноги натягивать. Родителям показалось интересным снова меня в них увидеть. Мама мне их в фирменном магазине присмотрела, а папа затем съездил и купил. Он у меня широкий… когда он был еще не облезлым, женщины на него гроздьями вешались. Но брак он зарегистрировал с моей мамой.

Голос. Она его недвижимостью привлекла?

Денисова. Добротой покорила. За тридцать семь лет со дня свадьбы повода разочароваться в ее душевных качествах у него не было.

Голос. Если молоко мне не нужно, корову я не дою.

Малышев. Вы стремитесь нас убедить, что женская доброта вам не нужна?

Голос. Временами мне, знаете ли, нужно такое, что… сейчас мне нужен от вас самый простенький секс. Вы понимаете, что вы последние? Мое предприятие не носит законченный характер исключительного из-за вас. Подустали мы все… решим же дело поскорее и счастливо разойдемся.

Малышев. Ваше незримое присутствие нас будет смущать. Считайте меня несовременным, но публично заниматься любовью мне претит. На себя бы я наплевал, но меня волнуют чувства этой девушки. Еще при первой встрече мой взгляд притянувшей. А по ходу знакомства и где-то в сердце шевеление вызвавшей.

Денисова. Тебе я скажу, что и я к тебе… не как к кому-то, ничего для меня не представляющему.

Малышев. Я тебе понравился?

Денисова. Сильно.

Голос. Вашей симпатией друг к другу я тронут. И за секс между вами спокоен. Да пройдет он между вами, дети мои, в мире и согласии!

Действие одиннадцатое.

Малышев и Денисова в Комнате Любви.

Денисова. Ты яйца в коробочке покупаешь?

Малышев. С открывающейся крышкой. В ней десяток помещается.

Денисова. Такую беру и я, но за сутки до моего попадания сюда я зашла в магазин, где яйца продавались в пакетике.

Малышев. В нем их десять?

Денисова. Я покупала десяток, и мне его дали. Вернулась домой, пересчитала и… их оказалось девять.

Малышев. Не доложи они в коробочку, это было бы заметно.

Денисова. В ней ячейки.

Малышев. О яйцах ты стала говорить, чтобы хоть о чем-то?

Денисова. Обмолвившись о них, я поняла, что лучше бы я молчала… у меня уже на втором слове возникло желание прикрыть руками свой рот.

Малышев. Протяни твою руку ко мне.

Денисова. И ты ее возьмешь?

Малышев. По моим понятиям, если женщина кому-то очень мила, он от соприкосновения с ней не отказывается. Упустит случай и потом будет претензии к себе предъявлять. Но тебя я не неволю. Я скорее всю жизнь здесь в заключении просижу, чем до тебя без твоего соизволения дотронусь.

Денисова. Я тебя хочу.

Малышев. Так мне к тебе… дозволяется?

Денисова. Мы имели несчастье повстречаться в обстоятельствах, которые для нас роковые… секс нас освободит, но он же нас и разлучит.

Малышев. Этого допустить мы не вправе. У нас разгорается настоящая любовь, а мы каким-то сексом ее изничтожим?

Денисова. Переспим и памяти о нашей встрече лишимся. Тюремщик заверял, что никаких воспоминаний о произошедшем тут у нас не останется.

Малышев. С нами бы он поступил, как и с остальными, но мы его упросим… по-прежнему быть с нами ангелом.

Денисова. А он им был?

Голос. Я не помню. В чем я показался тебе ангелом?

Малышев. Без вас мы бы друг друга не увидели.

Голос. Сошлись вы у меня. Привез я вас сюда для повышения своей потенции, а способствовал вот чему… приложил руку к такому, что ангелом уже называют. Я порнограф, но я не оспариваю, что жить нужно ради добрых дел…. относительно вас я замыслы, возможно, поменяю.

Денисова. Мы были бы вам ужасно благодарны!

Голос. Творить возвышенное в ущерб низменному — удел сильных. Мужская сила меня покинула, но если я поведу с вами настолько по-божески, она может влиться в меня с неожиданной стороны… по указанию Свыше.

Малышев. Оттуда вас абсолютно точно наградят. За сделанное вами хорошее ничем плохим вам не отплатят.

Голос. Да не должны бы… двери я вам открою. Выйдете из дома — ступайте по дорожке направо. Выберетесь на шоссе, знайте, что в город тоже направо. Я иду открывать.

Денисова. До города машину поймаем?

Малышев. Я оплачу.

Денисова. Милый ты мой…

Малышев. В городе есть, где погулять.

Денисова. Конечно, погуляем. Не сразу же нам сексом заниматься.

Малышев. В принципе, чего нам этот секс…

Денисова. Ничего! Милый ты мой…

Малышев. Девочка ты моя…

Конец.

«Не понимать не возражаю»

Первое действие.

В офисе с хромированной мебелью трое в костюмах пьют пиво: снедаемый неудовлетворенностью Чургонцев, удержи­вающий хлипкое самодовольство Гамашев и гладкий здоро­вяк Погребной.

Погребной. Приятное ты пиво принес.

Гамашев. Премиум-класс. Словно бы по рецептуре небесной лаборатории сработано. Ругать его все равно, что богоборст­вовать.

Погребной. С кем ты сейчас встречаешься-то?

Гамашев. Я не слишком большой знаток женщин, но если я на какую-нибудь из них навалюсь, меня будет не сбросить.

Чургонцев. Но у тебя кто-нибудь есть или ты себя целиком себе посвящаешь?

Гамашев. Ты, Ваня, скоропалительно не суди. Появилась работа с заработком, появится и женщина ей под стать. Вы продолжаете за какие-то слезы вкалывать в этой пресной конторе, а я ушел от вас в никуда, но уже востребован. На супервитамине сижу!

Погребной. В витаминный бизнес тебя занесло?

Гамашев. Функцию супервитамина для меня выполняет мой повысившийся оклад. Когда тебе начинают платить больше, это жизнедеятельность, знаете ли, взбадривает. А занимаюсь я не витаминами. Пошив трикотажа на «Измайловской» контролирую.

Погребной. У вас там фабрика?

Гамашев. Ближе к неофициальному цеху. С системным подходом… что означает нечеловеческий труд в тесноте и без условий, но на современнейшем оборудовании. Трикотажные машины у нас сугубо из Японии.

Чургонцев. А работники китайцы?

Гамашев. Народишко у нас разный… и с островов попадаются. С таких островов, которые я даже не знал, что открыты.

Погребной. Женщин-то полно?

Гамашев. Да сплошные они. К одной кудрявенькой я как-то подхожу и спрашиваю: «Тебе сколько лет?». Двадцать пять, отвечает она. Сколько?! — кричу я. Она говорит, что просто проверяла, внимательно ли я на нее смотрю. Ей оказалось под пятьдесят. Не двадцать пять, не подумайте — двадцатипятилетние у нас на производстве пятидесятилетними не выглядят. Вас занимает, почему я к ней подошел и спросил о ее возрасте? Она не справлялась с полагающимся объемом, и я намеревался подвести ее к самостоятельному осознанию того, что ничто не вечно, удаляться на покой когда-нибудь приходится… я деликатный управляющий. Тончайшие состояния души мне известны не по наслышке. А у вас здесь что происходит? Какие общие впечатления?

Чургонцев. Ад. Вот наши общие впечатления. И мои, и его — общие. В нашей огромнейшей фирме у кого угодно поинтересуйся — любой тебе тоже самое скажет.

Погребной. Помимо руководящего состава.

Чургонцев. На корпоративном небосводе их звезды взошли высоко… а наших чего-то не видать.

Гамашев. Переходите вслед за мной в организацию поменьше. С вашим стажем шестерками вы в ней не будете.

Чургонцев. А что наш стаж? Кем мы были-то? Что десять годов проработай шестеркой, что пятнадцать… нас только шестерками и возьмут.

Погребной. При метании костей шестерка — максимальное число.

Чургонцев. Твоим наблюдением ты в кого из нас успокоение пытаешься внести? В меня или в себя?!

Погребной. Я против криков… я за свободу предпринимательства. Соображаешь — заколачиваешь. Кто смышленей, тот и успешней. Наши боссы хозяйничают над нами, Борис рулит в его трикотажном цеху, я думаю, и нам с тобой поднапрячь ум вполне бы время. Что пропитанное жидкостью не загорится без другой жидкости? Мокрое сено без бензина.

Чургонцев. В торговлю крупными партиями бензина нам не влиться. А торговать по-мелкому — это бензоколонка… если бы не разливать, а заведовать, я бы призадумался. Что-то конкретное у тебя для меня есть?

Погребной. В ничтожном количестве.

Чургонцев. Ну, ты говори, не скрывай, что там у тебя. Где твоя бензоколонка?

Погребной. На выезде в Тверскую область. Но ты разумей вот что — на парчовой подушечке тебе ключик от нее не поднесут. Тебе следует ехать и кому надо доказывать, что ты им подойдешь. Кто с тобой будет говорить, о чем тебя будут расспрашивать, я не в курсе. Человек, занимавший интересующую тебя должность, дела сдал, но нашли ли ему замену, до сих пор ли ищут… с той работы он уехал отчаявшимся.

Чургонцев. А он кто?

Погребной. Стабильный середняк. Учился на ветеринара. Отложил диплом и пошел в бизнес. Вступил в бой за сверхприбыли. Вышел из боя покалеченным.

Гамашев. Голову проломили?

Погребной. Руку отрезали. Ему говорили не подписывать какой-то контракт, но он не прогнулся и… снизив запросы, далекую бензоколонку под свое управление взял.

Гамашев. И что же на ней заставило его отчаяться?

Погребной. На ней раз за разом останавливался заправляться малогабаритный грузовичок. Везущий на убой бродячих собак.

Чургонцев. А он учился на ветеринара…

Погребной. Об этом он и думал. В обслуживании не откажешь, бензин, если тебя платят, полагается наливать, душа разрывается… и действует на мышление. Его мысль пошла в предсказуемом для него направлении. Сохранившейся рукой он вынул из портфеля лежавшую в нем дубинку и отходил ею заливавшего топливо живодера, не слишком глядя, по каким местам он бьет.

Чургонцев. А живодер? Отбивался?

Погребной. Нет.

Гамашев. Кричал?

Погребной. Молчал. С первого же удара повалился и прочие принимал уже в новом для себя статусе распластавшегося молчуна.

Гамашев. Подмоги ему не было? Живодеры разве ездят по одиночке?

Погребной. Из кабины выскочил и второй.

Гамашев. Он и его дубинкой?

Погребной. Ногами. Потеряв руку, он уделял ногам повышенное внимание — кун-фу изучил или что… рукой он пивную бутылку подбрасывал, а ногой ее перерубал. Дубинку он носил лишь формально.

Гамашев. Он состоявшийся мужик. Собак-то выпустил?

Погребной. А ты думаешь, почему он отчаялся? Потому что кого-то избил?

Гамашев. Мне представляется, он разочаровался от того, что эту группу собак он освободил, но других-то не спасти, и в масштабе повсеместной ловли его усилия тщетны. Нащупывание ответа у меня не задалось?

Погребной. Все возможные варианты ты не продумал.

Гамашев. И что же я упустил?

Погребной. Покусывание.

Гамашев. Выпущенные им собаки его искусали?

Погребной. Вывалились взвинченной гурьбой и с лаем накинулись. Защищался он интенсивно, разорвать себя не дал, но ты только вдумайся, как ему было досадно.

Гамашев. Даже в голову не укладывается.

Чургонцев. О его злоключениях ты откуда узнал?

Погребной. Он троюродный брат моей матери. Об обстоятельствах, что предшествовали его отчаянию, он прошипел мне в среду, когда я журналы ему завозил.

Чургонцев. Собачек он, понятно, возненавидел.

Погребной. Он шипел не поэтому. У него проблемы с горлом — доктор вообще запретил ему разговаривать, но со мной он перемолвился. Горло у него не замотано. Если бы собака его прокусила, я бы это увидел. Чрезмерно распереживался и навалилось… журналы я отвез ему автомобильные. Книг у него нет, а при вынужденном перерыве в трудовой деятельности чего-нибудь почитать неплохо. Я эти журналы от сердца не оторвал — надоели они мне. Смотрю на крутые тачки, смотрю, но у меня-то самого такой роскоши никогда не будет.

Чургонцев. Насчет никогда ты повремени. Резкий материальный прорыв мы с тобой еще сделаем!

Погребной. В ближайшее время он категорически не предполагается.

Чургонцев. А в надлежащее? В то, которое придет, которое наступит, мы старались, мы вкалывали, и наше время настало!

Погребной. Сказка про серого бычка. Другое название этой сказки — американская мечта.

Чургонцев. Подлейшая выдумка для поддержания энтузиазма у рабов… она и у нас в компании прижилась.

Гамашев. Касательно рабства ты говоришь понаслышке. Поработав в моем цеху, ты бы уразумел его непосредственно, и от твоей язвительности бы избавился. Двенадцатичасовой рабочий день в непроветриваемом помещении тебя бы из нее вывел. Дисциплина жесточайшая, перекуры недопустимы, я, как надсмотрщик, прохаживаюсь и приглядываюсь — увижу на чьем-то лице какое-то чувство и сразу же скажу, что работе вы отдаетесь не полностью, никаких выражений лица, помимо напряженно отсутствующего, у вас быть не должно, по долгу службы я учиню тут что-то чрезвычайное! Не по столу кулаком, не за шкирку из помещения — я спою для вас меланхоличный романс! Об уволенной женщине, которая своей нерадивостью на нищенское существование была обречена. И романс я исполняю… и работа кипит!

Погребной. Качества организатора у тебя бесспорны. Романс-то современный?

Гамашев. Века девятнадцатого. Слова в нем устаревшие, но для понимания они легки. Негромко напоешь и продолжать устраивать выволочку уже лишнее. Вы не допускаете, что пива я принес маловато?

Чургонцев. Заливаясь пивом, тоску не победишь. Ну, посидим мы с тобой… по пути к метро добавим…

Погребной. Если я долго смотрю на схему линий метрополитена, это не означает, что я в Москве случайно и чужой.

Чургонцев. Ты перебравший, но не приезжий. А я родился не в столице.

Погребной. Ты из Барнаула.

Чургонцев. Я из него. Ты словно бы ждал, чтобы об этом сказать. Дать по мне уничижительный залп. Но я нисколько не смутился… глаза я от тебя не прячу. Лебедь, когда он плывет, голову держит высоко.

Гамашев. У плывущего лебедя голова чаще всего под водой. Под ней он постоянно чего-то ищет — я так догадываюсь, что рыбу.

Чургонцев. Под пиво ты нам рыбу не доставил.

Погребной. Или икорку. Мы бы ее и без хлеба уговорили.

Гамашев. Притащи я вам килограммовую банку икры, вы бы не чувствовали себя со мной равными. В Барнауле ты появился на свет недоношенным?

Чургонцев. Зачем спрашивать, если ты знаешь. И к чему о таком вообще упоминать…

Гамашев. А ты не комплексуй. Ты не думал, что твои преждевременные роды были спровоцированы желанием твоей мамы поскорее подарить тебе жизнь?

Чургонцев. Возможно. Почти наверняка… жизнь — великое дело, считала она. Дети получат от меня жизнь и заживут, как в раю, будут наслаждаться каждой прожитой минутой, мне мама казалась вечно насупленной и чем-то удрученной, но не будь она внутри оптимисткой, она бы ни меня, ни мою сестру не родила.

Гамашев. Сестра у тебя в Барнауле?

Чургонцев. С пятнадцати лет в эксплуатации.

Гамашев. В сексуальной?

Чургонцев. В трудовой. С каких пор она спит с парнями, я вам не отвечу, а работает она с пятнадцати. Я говорил ей, чтобы она училась, но она мне сказала, что иметь собственные деньги ей надо прямо сейчас. Сколько ни получу — все мои будут! Путем нехитрой арифметики я пытался ей втолковать, что, если взять следующее десятилетие, ты, отработав его без образования от и до, заработаешь за этот период порядком меньше, чем если бы ты потратила пять-шесть лет на учебу и пошла работать лишь затем. С квалификацией! Без нее до серьезных зарплат не дорасти. Из продавщиц и гардеробщиц не выбраться. Для ее наставления кучу усилий я прилагал. Неэффективное выделение энергии.

Погребной. У твоей Кати ты бываешь?

Чургонцев. Я уехал и не возвращаюсь. Барнаул растаял, как сон…

Гамашев. Он в тебе навсегда. Куда бы ты ни приезжал, ты сходу прикидываешь, похож ли данный город на Барнаул.

Чургонцев. Недавний отпуск я провел в Хорватии, на курорте. На Барнаул не похоже. Проводить сравнение и утверждать, что где-то поднебесье, а где-то преисподняя, я не возьмусь, но похожести я не увидел.

Гамашев. С Ларисой ездил?

Погребной. Лариса теперь не с ним. Слезу по этому поводу мы уже пустили. Лариса осталась на сцене, Иван отправился в зал… Лариса! Я тут! Я Иван! Из семидесятого ряда!

Чургонцев. Я ее не зову. На тормоза я нажал! И ей нет скажу, и всем… после Ларисы я в спектаклях, где разыгрываются страсти между мужчинами и женщинами, не задействуюсь. Мой храм любви превращен в руины… тобою, Лариса. Чмокни меня в задницу, Лариса! Скорее, чем к тебе, я назад в Барнаул по шпалам пойду!

Гамашев. Стремясь к обустройству личной жизни, ты понес тяжелые потери, но все не так критично — твои разногласия с Ларисой проявились еще при мне, и порвать с ней отношения тебе полагалось, едва их установив, однако и кроме Ларисы женщин здесь бродит несчитанно. Они для тебя!

Чургонцев. Я выбыл на длительный срок. По битому стеклу змея не ползет.

Погребной. А кто у нас змея, ты змея?

Чургонцев. Я покрупнее, но и черепки моих расколоченных привязанностей, что разбросаны вокруг меня, они повнушительней бутылочных осколков. Каждая женщина — тайна! Неизведанная степь! И я в нее отныне не суюсь. Не орошаю ее шампанским и не закидываю влажными ломтиками ананасов.

Гамашев. Ты сходишь с ума.

Чургонцев. Сходить с ума благородней, чем намеренно с него сводить.

Гамашев. Лариса тебя сводила?

Чургонцев. Не свела… когда я начал падать, я сказал себе: «Перестань!» и вопреки ее задумке выпрямился.

Погребной. Переваливающийся на волнах кораблик после крена выправлялся, выправлялся, но потом перевернулся.

Чургонцев. Потонул?

Погребной. Не вынырнул.

Чургонцев. Хочешь так реагировать — реагируй. У меня было достаточно времени, чтобы свыкнуться с подлостью твоего нутра, выплескивающего желчь не в разговорах за спиной, а в открытую.

Погребной. Но это же не подло.

Чургонцев. Ну, считай, что ты порядочный, прямой, что твои твои слова о перевернувшемся кораблике ты произнес лишь по дружбе… иные задачи тобой не ставились. Передай своей жене, что я, как твой друг, смотрю на ее существование с тобой без энтузиазма. Потому что ты, вероятно, какой друг, такой и муж. От семейного счастья голова у нее не кружится?

Погребной. Она со мной уживается. Без особых подъемов, правда…

Чургонцев. Ветер гонит по дороге два тлеющих окурка. Они друг к другу удивительно близко!

Гамашев. Ветер сейчас, говорят, со Средиземного моря идет.

Чургонцев. По радио слышал?

Гамашев. Включил и вермишель быстрого приготовления поедал. На упаковке написано, что в составе того, что в ней, должна быть тушеная осетрина.

Погребной. Была?

Гамашев. Я не знаю, какова она на вкус.

Чургонцев. Подобные надписи — это мифотворчество. Осетрину они положат! Саму вермишель бы положили!

Гамашев. Вермишель в ней лежала. Настолько грубый обман производители не допускают. Разумная осторожность им присуща.

Чургонцев. Женщины из твоего цеха готовкой для тебя не занимаются?

Гамашев. Идея возникала, но провалилась. Таджикская девушка с веселым лицом пожелала подкормить меня их национальными кушаньями, и к исходу того дня я принялся во всеуслышание сетовать на живот. У меня в нем не то чтобы покалывало — сильнее боли я в жизни моей не испытывал! Без промывания я бы издох! Да и после него ночь была тяжелой… метался по постели и думал, почему же меня, отчего же, не из-за интриг ли? Таджикской работнице личность начальника непринципиальна, ее зарплата и положение ни при ком не улучшится, но ее же могли подговорить — с выплатой аванса, с дачей уверений по окончанию моих мучений озолотить… едва жар у меня спал, я додумался, что при покушении яд бы ей вручили поубийственней.

Погребной. Ножи на тебя кто-то точит?

Гамашев. Несправедливо судить о моем окружении мне бы не хотелось. Пролить на кого-то из них неожиданный свет было бы желательно, но девушка с утра божилась, что ей для меня никто ничего не передавал и ингредиенты, составляющие ее блюдо, она приобрела на рынке, где всегда отоваривается.

Погребной. У кого? Нет ли тут цепочки — заказчик, продавец, девушка… которая сама, возможно, заказчицей и является.

Гамашев. Она исполнительница.

Погребной. И заказчица! По телефону заказала продавцу достать подпорченный продукт, затем пришла на рынок и купила его, как вполне пригодный, с чем-то его пережарила и подала тебе. Не убить, а предупредить.

Гамашев. О чем?

Погребной. Хотя бы о гибельности твоих к ней приставаний. Чувства к ней тебя не переполняют, а помять ее в закуточке ты, видимо, любишь.

Гамашев. Любить не люблю, а полапать люблю?

Погребной. А кто из нас не такой?

Гамашев. Тот, кто из Барнаула. С телом любимой Ларисы он поигрывал, но с прекращением любви и к Ларисе не забегает, и прочих не щупает. Всем необходимым и без женщин обеспечивается.

Погребной. Ха-ха…

Чургонцев. Они мне ненавистны! Данное к ним отношение я, надеюсь, пронесу в себе до конца.

Гамашев. Ты поддался ложному взгляду. По части отсутствия связей с женщинами я сейчас твой побратим, однако возникни у меня что-то, дорожить этим я буду. Женская нежность мне требуется… и старость приближается — я бы и от пенсии отказался, найдись для мне женщина, мои заключительные годы душа в душу со мной прожившая.

Погребной. А что бы вас обеспечивало? Твои сбережения?

Гамашев. У меня их нет.

Погребной. Ну и что бы вы с ней ели?

Чургонцев. Он и его старуха ели бы друг друга. В склоках и скандалах выясняя подоплеку того, почему в доме у них шаром покати, а на столе объедки из больничной столовой.

Гамашев. Обязательно из больничной?

Чургонцев. Твоя старая ведьма будет тебя немилосердно пилить, отчего ты станешь подвержен приступам и попаданиям в больницу, где тебя, выслушав, пожалеют и разрешат приходить за объедками.

Гамашев. С такой бабой я бы дрался. Навалял бы бабуленьке по полненькой… вывел бы эту дрянь из строя.

Чургонцев. И тебе ее не жалко?

Гамашев. А чего она меня изводит?

Чургонцев. Она изводит тебя, лежа в постели. Из которой уже не встает!

Гамашев. Будучи покалеченной мною?

Чургонцев. Чтобы снять с тебя обвинения в избиении, я допущу, что ее организм надломился из-за разраставшейся в ней с детства болезни. Но убедил ли ты в этом вызванную ею милицию, мне неизвестно.

Погребной. Если он на свободе, то убедил.

Чургонцев. С три короба наплел, но вывернулся… ушлый малый.

Погребной. Он пенсию не получает, а с ее-то пенсией что? И она что ли от пенсии отказалась?

Чургонцев. Она, как он. Дай мне Господи спутника жизни и больше ничего мне не надо! К вынашивающим подобные мысли я бы применил принудительные меры медицинского характера. Пробовал бы, пока не поздно, спасти — прочистить мозги таблетками, уколами, окуриванием вразумляющими газами. Надышался и пошел!

Гамашев. Вешаться?

Чургонцев. На работу! Как бы по собственному желанию! Сидишь, работаешь, дуреешь, но не крайне. Сторонясь высоких порывов и погружений в последующее горе! Думал о дальних морских странствованиях, а угомонился на безводном пустыре. Здесь мне и могилу выкопают.

Погребной. Из могилы высовывается рука.

Чургонцев. С зонтом?

Погребной. И для чего зонт?

Чургонцев. От птиц. Пролетают над могилой и гадят! Но я держу себя с ними корректно — через проделанное мною отверстие ругательствами в птичек не харкаю. С выставленным зонтом цыкаю сквозь зубы гнилую слюну.

Погребной. Скачок наружу совершить не намереваешься?

Чургонцев. А меня разве кто-то ждет? Кого я сегодня увижу в моей съемной квартире?

Погребной. Организуй в ней пожар и увидишь пожарных. Ты им откроешь? Не решишь, что пусть идет, как идет?

Чургонцев. Я и без них потушу. Носясь в огне, скажу себе на повышенных тонах, что умирать я не желаю! Я в расстроенных чувствах, но смерти мне не надо.

Гамашев. Ты здорово повзрослел.

Чургонцев. Нельзя не признать… после долгих колебаний я постановил для себя, что мне следует жить. За счет честолюбивых замыслов! В инвестиционный холдинг я кладовщиком не наймусь!

Погребной. Тебя приглашают работать в холдинг?

Чургонцев. Мне не к спеху.

Погребной. Ну а зарплата тебя какая светила? Побольше нынешней?

Чургонцев. Изучив мое резюме, мне обещали одно, поговорив со мной в их офисе, озвученное по телефону предложение не подтвердили, я восседал перед ними красный, как рак.

Гамашев. Что-то с давлением?

Чургонцев. Вдобавок к тому, что красный, носом я еще и клевал… собеседование-то в шесть, а мы тут у нас с двух отмечали.

Погребной. Ты о прибавлении в семействе нашего шефа?

Чургонцев. Сын у него. Попробуй только не выпить! А собеседование не перенесешь! Ну вот я к ним и ввалился. Начал бодренько, но потом разморило.

Гамашев. Кем-то крайне неподходящим ты им не показался.

Чургонцев. Конечно…

Гамашев. Взять тебя кладовщиком они ведь согласились.

Чургонцев. Растормошили они меня этим… когда они для верности повторили, и я по пьяной лавочке разразился проклятиями, мне сказали, что вы обдумайте, при всей вашей склонности к напиткам в кладовщики вы нам годитесь, черная кошка между нами из-за ваших выплесков не пробежала… обходительные! А наш шеф — ублюдок! И сын у него ублюдок!

Погребной. Не в браке парнишка рожден?

Чургонцев. Да наверняка! О мальчишке я, ладно, не в теме, но шеф-то мерзавец… подгадал! У меня встреча, для моей карьеры архиважная, а он в именно тогда, видите ли, всех угощает!

Погребной. Пригубил бы для проформы и пошел. И шефа бы не обидел, и сам трезв — надираться-то он тебя не заставлял. Что до меня, я рюмку опрокинул и пораньше к жене, выполняя этим ее установку нигде, даже на работе, при возможности не задерживаться.

Чургонцев. Твоя курица тебя доклюет.

Погребной. Курицей ты ее… при мне не обозначай. Славословия по ее душу я не прошу, но курицу ты исключи.

Гамашев. В китайской культуре курица — символ женщины. Мне это не китаянка из моего цеха поведала. Ученая русская женщина при поджаривании цыпленка упомянула.

Погребной. Секс у тебя с ней был?

Гамашев. Частичный.

Чургонцев. Она его ртом. Хвать-хвать, цап-цап, и медики по кусочкам его член собирали. После первого откусывания возбуждение у тебя не исчезло?

Гамашев. Поперла она на меня действительно ртом, но выходило у нее… тихий ужас. А с кем ей было практиковаться? В мрачном унынии она без всякого мужского вмешательства дожила до сорока семи лет и с остановки троллейбуса, где возле нее я стоял, посмотрела через дорогу и обнимающихся людей высмотрела.

Чургонцев. И, конечно же, завздыхала! А под боком у нее ты!

Гамашев. Ты все романтизируешь. Напротив нас обнимаются, мы томно переглядываемся и тоже туда же… на той стороне улицы громаднейший мужик обхватывал руками узенького юношу.

Погребной. Они родственники.

Гамашев. Родственники друг дружку за задницы не прихватывают.

Погребной. А они за них держались?

Гамашев. Разминали… неприкрыто.

Погребной. Чудовищно…

Гамашев. Ганимед, промолвила она. Чего? — спросил я. «Царевич Ганимед, сказала она. Бог Зевс похитил фригийского царевича Ганимеда и с ним сношался. Простите за пошлое слово». Ничего, пробормотал я. Кто из нас чем-то таким не развлекается? Я, ответила она. Сказала и тяжело задышала.

Погребной. Похотливо?

Гамашев. Да…

Чургонцев. Это она для создания образа. Будто бы она нестерпимо изголодалась! При том, что у нее и дня без случайных спариваний не проходит.

Гамашев. Столько со всеми спать и ничему не научиться?

Чургонцев. Своей мнимой неопытностью она затуманивала то, какова она в реальности. Для последующего установления сердечных отношений — с непотребной бабой ты бы в них не вступил, а воздать дань уважения, а затем и любви, женщине обделенной, ты по ее расчетам горазд. Войти в ее портал она дозволила тебе тем же вечером?

Гамашев. Она не ломалась.

Погребной. За соски ты ее ласкал?

Гамашев. Оттягивал их сантиметров на семьдесят. Дело делалось! Подо мной она вскрикнула, извинилась, прошептала: «Festina lente», пояснила, что это значит: поспешай медленно; когда я после пары спадов снова был приблизительно в середине набора высоты, она промолвила, что от обязательств перед ней я теперь несвободен.

Погребной. Нашла, когда сказать.

Гамашев. Я, разумеется, сник и начатое не докончил. Не тигр ты, процедила она, не уссурийский — если и уссурийский, то уссурийский когтистый тритон. Царапина у меня от тебя на плече. Лямку от платья ты сдернул неаккуратно. Лишь в этом свою страстность и проявил.

Чургонцев. Плечо-то у нее толстое?

Гамашев. Она булочка. Но не белая, а серая — из второсортной муки. Но меня от нее не рвало.

Погребной. А с чего бы тебя так-то?

Гамашев. Не получив удовлетворения, она принялась себя принижать. Говорить, что она безобразная, давление в мужских котлах не удерживающая, вылей на меня, прокричала она, ведро твоей блевотины, и я скажу тебе: «Вот это да! Вот это жизнь! Могла ли я в детстве подумать, что жизнь мне подобное подстроит?!».

Погребной. Нежно ты на нее не взглянул?

Гамашев. Она к стене от меня отворотилась. И сестрой медузы Горгоны назвалась. У Горгоны, по ее разъяснению, было две сестры — Горгона смертная, сестры нет. Но столь же страшные. Я лежал рядом с ней и раздумывал на тем, чем бы мне ее утешить и сообразил, что я могу привести ей доказательство того, что Горгоне она не сестра.

Чургонцев. Ее сестры бессмертны.

Гамашев. Мой план ты ухватил. Но осуществлять его бессмысленно.

Чургонцев. Ну, естественно. Если бы ты ее прикончил, ты бы доказал, что она не бессмертна и, следовательно, Горгоне она не сестра, но мертвой-то что докажешь? А доказывать ты собирался не кому-то, а ей.

Гамашев. Нуждающейся в воодушевлении, в подбадривании… не в ударе чем-то железным по черепу. Она небезупречна, но цыпленка она мне приготовила. А я ей не праздник устроил, а язык показал… в Китае высунутый язык означает угрозу. Еще будучи в приподнятости, она хохотала и его шуточно высовывала — когда я притронулся к цыпленку и ощутил, что специями он напичкан. Она рассказала об их возбуждающих свойствах, высунула язык, сказала, что Китай, язык, угроза. Объедаться ее цыпленком я был не склонен.

Погребной. По вкусу не пришелся?

Гамашев. Для меня островат.

Чургонцев. Соизволь ты помучиться, но съесть, втертые в цыпленка возбудители тебя бы оглушили, ослепили, и ты бы повалился на ту женщину бездумной машиной, в слепоте и глухоте ее бы пронзал, твоя ладонь легла бы ей на лицо — не пасть женщине заткнуть, а чтобы по шевелению ее губ убедиться в том, что она не отмалчивается. Губы дергаются, мышцы лица сокращаются, благодаря ладони на ее лице ты это улавливаешь, действие специй не прекращается двадцать минут, тридцать, идет второй час, и губы шевелятся активней, сокращение лицевых мышц все резче… напрашивается допущение, что она уже не от удовольствия вопит, а о пощаде тебя молит.

Гамашев. Жанр твоего повествования — невеселая сексуальная сказка.

Чургонцев. Художественно я не одарен, однако и меня прорывает. Ладонь на губах… есть специалисты, которые умеют читать по губам. Но глазами! А на ощупь?

Гамашев. Поместив пальцы на чьи-то губы?

Чургонцев. Да. Под силу ли кому-нибудь определить, о чем говорит тот, чьи шевелящиеся губы находятся у него под пальцами?

Погребной. А уши?

Чургонцев. Какие уши?

Погребной. Уши специалиста. Если в уши ему ничего не вставить, он будет слышать, о чем ему говорят.

Чургонцев. Можно дать указание говорить про себя.

Погребной. При разговоре не вслух движения губ куда слабее. Нет, разговаривая про себя, содержательно не выскажешься. Я с женой сегодня попробую… прикрою ладонью ей рот и попрошу ее беззвучно мне сказать, кто же я для нее. Пуп земли? По вибрациям губ, похоже, выходит что он…

Чургонцев. Очевидность недостаточная.

Погребной. Смотрит она на меня преданно. Советуете не обольщаться?

Гамашев. В напряжении она тебя еще подержит. О предмете ее воздыханий она тебе когда-либо не проговаривалась? Если он кто-то из телевизора, тебе тревожиться незачем.

Погребной. Вороша прошлое, я вспоминаю фильм о море…

Чургонцев. С раздувшимися трупами?

Погребной. Они-то в кадре не плавали, а рельефный актеришко бронзовым телом волны пенил. Втыкался в них без доски. Картина, по-моему, американская.

Гамашев. Для какой возрастной группы?

Погребной. Отрываний голов в ней не происходило. Эпизод с инцестом присутствовал, но решен он был драматично — случившееся под покровом ночи в узкой постели никому не понравилось.

Чургонцев. Ни персонажам, ни зрителям?

Погребной. В заброшенную прибрежную хижину вселился старшеклассник. К нему с уговорами не уходить из школы приехала его родная тетя. Покоя она ему не давала, и он задумал ее вытолкать. Толкнул ее в грудь — она повалилась. Взметнула ноги! Он и груди коснулся, и между ног чего-то углядел — наклонился к ней уже на взводе, но основным у него беспокойство о ее здоровье было. Поведи себя она взвешенно, он бы одежду на ней не порвал.

Чургонцев. Тетя взглянула на него плотоядно?

Погребной. Сошлось несколько факторов…

Гамашев. Твоей жене он приглянулся до его совокупления с тетей или после?

Погребной. До. Укажи она мне на его симпатичность после, это бы оказалось для меня за пределами разумного.

Чургонцев. С Ларисой мы как-то пошли в кино и попали на боевик. Меня события в нем грешным делом увлекли, ну а она вся избурчалась. Что за дурацкий сюжет, какие глупые диалоги… я ей сказал, что если тебе неинтересно, ты можешь у меня пососать.

Гамашев. Публика бы ликовала.

Чургонцев. Сидевший на нашем ряду мужичок был безгранично поглощен происходящим на экране. К чему бы мы через пять кресел от него ни приступили, он бы к нам не повернулся. Ну, побаловала бы она меня… что тут крамольного? Но она посмотрела на меня обиженно.

Погребной. Понятливость не выказала.

Чургонцев. Чтобы ее распалить, я вздумал побродить в ней рукой, но от моего поцелуя колени у нее не разошлись.

Гамашев. Ты бы ее не целовал, а сразу же раздвигал ей колени — истинный чалдон так бы и сделал.

Чургонцев. Я не чалдон.

Гамашев. Но ты же из Барнаула.

Чургонцев. А в Барнауле по твоему разумению что, сплошь чалдоны?

Гамашев. А чалдон, по-твоему, кто?

Чургонцев. Типа полудурка.

Гамашев. Никак нет. Барнаул — это Сибирь?

Чургонцев. Это Алтай. Ну и Сибирь, да, Сибирь, и что с того?

Гамашев. А то, что чалдонами звались коренные сибиряки, осевшие там после того, как они бежали туда с берегов рек Чала и Дона. За вольницей от властей уносясь.

Погребной. За волей люди шли не с Дона, а на Дон.

Гамашев. Приходили на Дон и опрометью с Дона в Сибирь. Тех, кого в кандалы еще не заковали.

Чургонцев. В кандалах дорога тоже в Сибирь.

Гамашев. Вот мы все и связали… завязали узлом. Скатали в клубок противоречий. Какие у вас пожелания? Будем распутывать и развязывать?

Погребной. А помедлить нельзя?

Гамашев. Ну от чего же… наши головы до наших квартир нам нужно в сохранности донести. Не допустить их расплавленности. Шагая от вас, я забреду в магазин одежды — кепку погляжу.

Чургонцев. Соображение о кепке объявилось в тебе, когда ты о голове заговорил?

Гамашев. Мыслишка пойти по жизни в модной кепке пощипывает меня уже продолжительно. Я двигался к ее реализации полным ходом, но полный ход у меня не быстр… относительно самого себя я сейчас более реалистичен, чем некогда.

Второе действие.

В магазине одежды укатанная неурядицами продавщица Красникова и смотрящийся кем-то не от мира сего охранник Василевич.

Красникова. Отношения с ним я не возобновлю.

Василевич. Он получил то, что получил. Ты организуешь ему прекрасную проверку его душевных сил. И себя заодно испытаешь.

Красникова. На сладкое у меня теперь мандарины.

Василевич. Если ты настолько не можешь без мужчины, кого-нибудь себе подбери. Чувства между вами были?

Красникова. Строго говоря, не было. Я могу дождаться упреков в излишней скрытности, но излишне распространяться о нас с ним я не настроена.

Василевич. Вести нескромные расспросы я и не думал. Что мне, о постели тебя спрашивать… чего в ней такого найдешь? Секс — это истинная радость, лишь когда его мало. У меня как случалось — то пусто, то густо… чем реже, тем приятней.

Красникова. Мне секс жизнь никогда не отравлял. Он меня устраивал и с мужчинами, не очень красивыми. До того, как мой приятель из сети магазинов «Книжный лабиринт» свихнулся на почве пьянства, жару мы с ним задавали.

Василевич. С лица воду не пить.

Красникова. Лицо у него не подарок, но тело страшнее. Искривленное, синюшное, с выпирающими костями… но я сумела его уговорить не раздеваться при свете.

Василевич. А ему желалось выставляться перед тобой напоказ?

Красникова. Он подходил ко мне выпивши. Я уже лежала, а он на кухне долакает и ко мне в комнату — зажжет свет и все с себя сбрасывает. Смотреть на обнажающегося мужчину мне, как правило, в удовольствие, но не на него. И небезосновательно.

Василевич. Ну и что же ты с ним… разве не омерзительно?

Красникова. У него были свои сильные стороны. При исключительных обстоятельствах женщине и с уродом хорошо.

Василевич. Когда больше не с кем?

Красникова. Нет, когда урод — мужик.

Василевич. Ты и пьянство ему, как настоящему мужику, в достоинства записываешь?

Красникова. Пить надо уметь. Не доходить из-за выпивки до громогласных воззваний к Всевышнему. Мой Александр этого не избежал… завалится рядом со мной и исступленно бормочет. С типичной для него эрекцией. Я на него забираюсь, хочу его оседлать, а он меня сбрасывает, таращась на потолок, выпрашивает у Бога проявить к нему снисхождение и милосердие… явные нелады.

Василевич. После выстраданных просью наказание иногда смягчается.

Красникова. Кем, Богом?

Василевич, не ответив, удаляется. Красникова стоит, прохаживается, размышляет. В магазин заходит Гамашев.

Красникова. Чем могу вам помочь?

Гамашев. Мне бы кепку.

Красникова. Кепками мы не располагаем. Для вас это не проблемный момент. Ножом в спину мой ответ для вас не стал?

Гамашев. Еще один день без кепки я протяну.

Красникова. С водкой-то конечно.

Гамашев. Чего с водкой?

Красникова. От вас пахнет. Вы все время слегка не трезвы? Я к тому, что, когда вы заходили сюда в предыдущий раз, от вас тоже попахивало.

Гамашев. С того раза прошло месяца четыре. И вы меня запомнили?

Красникова. Вы мне чем-то, наверное, показались. Друг другу нам есть что сказать?

Гамашев. Я скажу вам, что я пил не водку, а пиво. Прийти к вам под водкой было бы волнительней, но я возможность встречи с такой соблазнительной женщиной не предвидел.

Красникова. А вы ловелас.

Гамашев. Ловылас. Мой знакомый грузин говорит «ловелас» через «ы» — я, говорит, ловылас… «слесарь» он произносит правильно.

Красникова. Он слесарь?

Гамашев. Учеником слесаря он был строптивым, а освоив профессию, уже не гоношится. Категорично притух.

Красникова. Но на женщин искр хватает.

Гамашев. Его женщины не из разряда леди.

Красникова. Опустившиеся?

Гамашев. Других ловыласу не завоевать. Вы сами-то не пьете?

Красникова. Сама-то нет, но если запах алкоголя идет от мужчины, я…

Гамашев. Не осуждаете?

Красникова. Возбуждаюсь.

Гамашев. Вы женщина не банальная.

Красникова. Я Татьяна.

Гамашев. А я Борис.

Красникова. А он Александр. Бухал он безудержно, но обслужить меня он мог. Поэтому у меня в мозгу и зафиксировалось… то, что я вам поведала.

Гамашев. Если от мужчины разит выпивкой, он вас не обязательно удовлетворит. По мерке вашего Александра вы всех не меряйте — он такой, а…

Красникова. И он теперь не такой. Во всяком случае, не со мной.

Гамашев. Он вас оставил?

Красникова. Он бесцеремонно переметнулся от меня к Господу Богу. Без вмешательства дьявола тут не обошлось. В нашу последнюю ночь Александр обмолвился о подозрении, что наиболее мощно у него стоит, когда он спит. Но у тебя и сейчас стоит больше некуда, сказала я. Значит, я сплю, сказал он. Александр спит… он не спит! В его пьяной башке что-то перемешалось и обратно в том же порядке не собралось! А у нас с ним был счастливый союз…

Гамашев. Внебрачный?

Красникова. Расписаться я ему предлагала.

Гамашев. И что же он сказал?

Красникова. Ни слова не проронил. В отключке он в тот миг не находился — стоял у раковины и краны крутил. Подбирал приемлемую для него температуру воды.

Гамашев. Руки помыть?

Красникова. За те пять минут, что я проторчала около него, он ни к чему так и не приступил. А возможно, я чего-то и проморгала… я же на него то посмотрю, то не посмотрю, он-то, как изваяние, ну а меня тряхануло, кому же придется по душе, когда ты говоришь о замужестве и понимаешь, что ты здесь некстати. Наслаждаться особенно нечем!

Гамашев. Меня терзают смутные догадки.

Красникова. На чей счет?

Гамашев. Да на ваш, на ваш… мне видится, что выйти замуж за кого-то не слишком поганого вы бы не отказались.

Красникова. Я могу об этом только мечтать.

Гамашев. Моложе тридцати вы не выглядите… а для женщины тридцать — это уже почти сто.

Красникова. Ваш подсчет мне не нравится. Положительные эмоции вы им в меня не вдохнете! Для чего вам вздумалось меня расстраивать? Чужие функции на себя вы берете! Меня тут и без вас есть кому задеть! И в окружающем мире, и в магазине — молоденьких кошечек наше начальство ставит работать днем, а меня задвигает в ночную смену, что объясняется мною тем, что их заботят наши доходы. Кто придет днем — поглядит на точеных милашек, которые очаровывают. Способствуют продажам. Кто заявится после одиннадцати — взглянет на меня!

Гамашев. Глядеть на вас совсем не страшно.

Красникова. Спасибо… но вы не покупатель.

Гамашев. Кепку бы я купил.

Красникова. Кепку, треуголку… в такое позднее время если какой-нибудь кадр и заползет, то не за покупками.

Гамашев. А чего вы же открыты?

Красникова. Политика руководства. Я в нее не вдумываюсь. Мы сможем поговорить с вами на одном языке?

Гамашев. О тревоге за будущее?

Красникова. О посеребренных луной влюбленных, что обрели себя, сойдясь. Жена или постоянная партнерша у вас имеется?

Гамашев. Я живу без раздоров.

Красникова. Ни с кем не жить — то еще удовольствие… чтобы вам было от чего отталкиваться, я скажу вам, что вы мне не неприятны.

Гамашев. Дома, за чашкой остывающего чая, я ваше признание обмозгую.

Красникова. Ну а вообще-то я вам… как?

Гамашев. Мне приходилось теперь и более мерзкое общество. Вероятно, я вам нагрубил, но от вашей на меня волны… от вашего смывания моей почвы… от вашего того, что ваше… я заговариваюсь! Ваш на меня наскок… наскок! Как у девушки с лошадью. Куцая девочка держала за узду бокастую лошадь. Когда я проходил мимо них по бульвару, девочка мне в лицо бросила, что если вы не дадите моей лошадке на питание, она ударит вас копытом.

Красникова. Девочка худенькая, а лошадь толстенькая?

Гамашев. Для обхватывающего замера ее туловища рулетка понадобится пятиметровая.

Красникова. Порядочная какая девчонка…

Гамашев. И лошадка порядочная!

Красникова. Девчонка ее не объедает, вот она и раздалась. Что девочка выпросит, идет у нее на лошадь — не на собственные прихоти. Девчонка ей наверняка и тренировки устраивает. Лошадь, ничему не обученная, по приказу копытом не засветит.

Гамашев. В меня она махнула. Не гривой махнула… от живота до груди копыто прошло по мне вскользь. Лишь покраснение осталось.

Красникова. А пониже бы и…

Гамашев. Было бы сокрушительно! И никакая девочка никаких слов лошади не говорила! Она на меня без малейших указаний прогневалась.

Красникова. Вас же предупреждали. Не дадите — ударит… лошадь невоспитанная, необученная, но умная феноменально!

Гамашев. Предоставьте мне судить о ней самому. Умная ли она, дурная… величие человека в том, что лошадям он не мстит.

Красникова. Безоружным на лошадь не набросишься. Затопчет!

Гамашев. Большое желание привести к ним легавого и прояснить, с чьего же разрешения они там расположились и кого ни попадя атакуют, во мне засвербило, однако посвербило и отошло. Девочка… лошадка… чего мне на них хищника напускать?

Красникова. На такое они не нагрешили.

Гамашев. Тощенькая девочка и без того была бледной, а подойти к ним некий правоохранитель, тут бы и лошадь побледнела. Неестественно! Людям, чтобы неестественно побледнеть, надо помереть, а лошади и мертвыми не бледнеют — если она все же побледнеет, то здесь что-то воистину неестественное! Сверхнеестественное!

Красникова. Сверхъестественное.

Гамашев. Сверхъестественное — это что-то являющееся тем, что сверх естества, ну а сверхнеестественное — это что-то, что сверх не-естества, то бишь что-то, что гораздо фантастичней и поразительней. От моей логики у вас нигде не затрещало?

Красникова. С толку я не сбита.

В магазин заходит Константин Дедунов — облик у него подзаборный.

Красникова. Идите к нам.

Дедунов. Благодарю, что не гоните.

Красникова. Но вам нужно будет поддержать нашу беседу. О естестве и о не.

Дедунов. Что за не?

Красникова. Не-естество. Оно для вас что?

Дедунов. Я сейчас на вас брошусь.

Красникова. Чего?!

Дедунов. Я так ответил на ваш вопрос. Битье морд и поножовщина для меня — не-естество. А естество для меня то, что я запутался.

Гамашев. Насколько?

Дедунов. Ни жилья, ни работы.

Гамашев. Весомо. И как намереваетесь выбираться?

Дедунов. Через работу. Найду, у кого-нибудь из сослуживцев займу и чего-нибудь сниму.

Гамашев. А в данный момент вы что, по вокзалам?

Дедунов. По подъездам. В Москве, если код подъезда подглядишь, на ночь всегда устроишься. Москва — город гостеприимный. Подкинуть мне работенку никто из вас не удосужится?

Гамашев. А профессионально вы кто?

Дедунов. Я зоотехник.

Гамашев. Профессия у вас для Москвы не топовая… вы приехали в Москву, по специальности работать думая?

Дедунов. В Москву я последовал за дамой моего сердца. Прочувствовав в себе готовность уговорить ее вернуться обратно.

Красникова. На Таймыр?

Дедунов. Южнее.

Гамашев. Ваши уговоры на нее не подействовали?

Дедунов. В Москву она вросла… но жизнь непредсказуема. Вилки остры. Демоны улыбчивы.

Гамашев. Вам они широченным образом улыбаются.

Дедунов. Удача нет, а они да — порода у них глумливая. Подпихнут на меня прохожего, и он в меня воткнется, после чего то, что висит у меня на груди, в меня вопьется. На груди у меня медвежий коготь.

Гамашев. Он вам… для подчеркивания ваших достоинств?

Дедунов. Я мужчина невзрачный. А что у меня внутри и что у меня на груди, кто увидит? Майка у меня без выреза… когда вы услышали, что я зоотехник, вам о чем помыслилось? Не о медведях же?

Красникова. О свиньях. Ну о коровах… до правды наши мысли не дотягивают?

Дедунов. Подходят к ней не вплотную. Опасаются что ли…

Гамашев. Вы не нагнетайте. Не нервируйте… даже если вы занимались медведями и срезали с какого-то из них коготь, для нас-то вы чем опасны?

Дедунов. Ничем. Надуманная проблема!

Красникова. Но вы… не копытце, а коготь откуда-то заимели.

Дедунов. Щекотливая тема! Медведи… кто они мне, медведи? Профилактикой заболеваний золотых рыбок можно обеспечить себя поосновательней.

Красникова. А с медведями что? Хрен бы с медведями?

Дедунов. В хрене лизоцим. Белковый фермент. Антимикробный барьер.

Красникова. И с вашими познаниями вы без работы?

Дедунов. Я выйду на нее хоть завтра. У вас для меня какая найдется?

Красникова. Такую, чтобы отвечала вашему уровню, у нас в магазине… диплом вы в Москву захватили?

Дедунов. Не привез.

Красникова. А трудовую книжку?

Дедунов. За всем этим мне необходимо в мою Саратовскую губернию ехать. В принадлежащее мне жилище с душем и батареями. Приеду и уезжать не захочется.

Гамашев. Вы знаете, что дома вам будет хорошо и при этом не едете?

Денунов. Не еду. По подъездам здесь мыкаюсь…

Гамашев. Для меня это дико.

Дедунов. Вы поймите — дома мне будет не полностью хорошо. Комфорт сопряжется с поддавливаниями и покалываниями из-за того, что женщину, которую я люблю, я не только не возвратил, но и всех попыток не предпринял. Я к ней заходил, ее убеждал, она говорила мне убираться, и я от нее выходил, с новым набором увещеваний возникал перед ней вновь, с тем же плачевным исходом спускался от нее на лифте, она воспринимает меня негодующе. Сейчас так, а в перспективе… зачем заранее сдаваться? Я к ней еще похожу, и червь сомнений в ней зашевелиться — не он ли мой суженый, не им ли мне следует загореться. В конечном счете она меня не обматерит… я к ней. Огромный плюс в том, что мне есть к кому.

Дедунов уходит.

Красникова. Сумасбродный товарищ.

Гамашев. Организм витиеватый, не одноклеточный — с его потенциалом ему в моем пошивочном цеху делать нечего. В нем бы он его, как полагается, не использовал.

Красникова. У вас собственный цех?

Гамашев. Владею не я, а управление на мне.

Красникова. Ко всеобщему недовольству?

Гамашев. Со хозяином, что надо мной, мы друг на друга не огрызаемся. Что обо мне думают работники, они держат в себе — если бы высказались, я бы пресек. Я не деспот, но моей пехотной дивизией я командую твердо.

Красникова. Вы и меня к пехоте причислите?

Гамашев. Ну а кто вы? Вы — продавщица. У меня бабы шьют, вы тут для кого-то торгуете, и к каким войскам мне отнести, к космическим? Вы — пехота… на войне она — пушечное мясо, а на гражданке — бесцветная масса, которая трудолюбиво копошиться и сколачивает для серьезных людей состояния.

Красникова. Не для вас же…

Гамашев. Я не наверху, но я тоже руководитель. В сопоставлении с вами я, дорогуша, посолидней.

Красникова. Мужчина и должен быть влиятельней его женщины. Предположите, что я уже ваша. Приступа тревоги не случилось?

Гамашев. Персональная ответственность за него лежала бы на вас.

Красникова. Но его не было?

Гамашев. Что бы вам сказать… нефть добывается. Доллар растет…

Красникова. Пусть что хочет, то и делает! Я говорю вам о нас.

Гамашев. Неконтролируемо говорите. Где ваш разум? Он вам добрые советы никогда не дает? Я и намека на это не почуял. Перед тем, как переть на меня с чувствами, вы не сообразили, что вам обо мне нужно что-нибудь узнать — о моих привычках, причудах. Зарываюсь ли я в книги, швыряю ли об стены бутылки.

Красникова. В квартире?

Гамашев. Не допью и брошу. Чтобы допить не захотелось.

Красникова. Мой Александр, на что он сильно пил, и то бутылки в квартире не колотил.

Гамашев. Но он-то завязать с алкоголизмом не стремился.

Красникова. А вы… вы утверждали, что пили пиво. Алкоголики пиво презирают.

Гамашев. А пивные алкоголики? С ними вы еще не жили?

Красникова. А они что? И они до чертиков надираются?

Гамашев. Выпив поллитра водки и высмотрев на бутылке свое отражение, ты замечаешь, что оно нечеткое. После бутылочки пива четкость твоего отражения смутной не будет. Но это после первой. После четырнадцатой взглянешь и… покрутишь бутылку и… никакое отражение не отыскивается. Словно бы тебя нет! Ты был бы рад всякому, самому плывущему, самому кривому отражению, но оно, как ни ищи, на глаза не попадается.

Красникова. Опыт у вас грустный.

Гамашев. Не чрезмерно. Для кого-то быть не в кондиции обычное дело, но не для меня — я себя этим не перегружаю. У меня в подчинении женщины. Чтобы не ударить лицом в грязь, мне пристойней появляться перед ними не косым и не с бодунища.

Красникова. К вашим женщинам вы пристаете?

Гамашев. Я же с ними трезвый. Кого как, а меня трезвость принуждает существовать по принципу умеренности. Напившись, я бы с ними повольничал, но выпивку и работу я не совмещаю.

Красникова. Вы выбрали лучшую жизнь.

Гамашев. С высокого постамента я бы спустился…

Красникова. Так вы что? Набираете обороты или не набираете?

Гамашев. Обновиться я бы не возражал… в моем танке мне отчасти горьковато.

Красникова. Шоколадку мне вам туда принести?

Гамашев. Танкист вышел продышаться. В танке лежит нетронутая шоколадка. А танкист не дышать ведь пошел, он поспешил за девушкой, что шоколадную плитку ему просунула — она-то по-детски думала, что угощу солдатика шоколадом, дежурство ему скрашу, а он почувствовал в ней столь нужную ему доброту и летит за девушкой, как за посланной ему провидением… не отвергая возможности овладеть.

Красникова. Без спросу?

Гамашев. Солдатик молодой, безрассудный… поэтому с шоколадками поосмотрительней.

Красникова. Вам бы я ее дала.

Гамашев. И бежать?

Красникова. Сближаться. Шоколадку вам в руку, а свою руку вам на спину… если бы я вас притягивала, вы бы меня не отодвигали?

Гамашев. На грудь я бы вам надавил.

Красникова. Как бы отпихивая, но… в действительности-то что?

Гамашев. Не хочу конкретизировать.

Красникова. А я скажу вам прямолинейно. Я бы ушла из-за вас в декрет.

Гамашев. Прилива энергии из-за вашей прямоты я не словил… может, останемся друзьями?

Красникова. Вы что, стушевались? А от чего? Что вас от меня отворачивает? Я же не демоническая красавица, чтобы передо мной подрагивать — я типичная, безвредная женщина, которая мечтает о семье, об уюте… чем я не для вас? Почему вы подумываете, что я для вас не предназначена?

Гамашев. У меня о вас обрывочные сведения.

Красникова. Вам требуется полная раскладка? Какую сосала соску, в какую ходила школу, с какими мальчишками играла на переменках, с какими…

Гамашев. Вы играли с мальчишками? Не в мужском туалете, случайно? В «Миленькая, замри», в «Миленькая, позволь тебя раздеть» — я в школе учился, я не забыл.

Красникова. В вашей школе попадались такие девочки, что совершенно без стыда? И вы у вас в туалете на них пялились?

Гамашев. Меня старшеклассники не впускали. Когда я сам стал учащимся старшей школы, глядеть в туалете стало не на что.

Красникова. Перевелись охотницы наготой светить?

Гамашев. Я их там не заставал.

Красникова. Но совались в туалет с ожиданием…

Гамашев. Посещал его чаще, чем мне было надо.

В магазин заходит прилизанный, пребывающий в взвинченности Шабанов.

Красникова. Добрый вечер.

Шабанов. Где у вас рубахи от «Армани»?

Красникова. Вы сказали, рубахи…

Шабанов. Ну, рубашки. Если я выразился по-простецки, вы меня что, за чушку приняли? За хмырину среднерусскую? У тут Москва, а я, предполагается, еще утром гусей на Белгородчине пас? А я, любезные, с «Аэропорта»! Не с аэродрома, а с района «Аэропорт». В нем я с рождения. Когда-то и улыбчивым был… сейчас, когда я сильно улыбаюсь, у меня ноют зубы. Рубашки от «Армани» вы мне покажете?

Красникова. Вы их у нас не найдете.

Шабанов. Не завезли?

Красникова. У нас не фирменный магазин «Армани».

Шабанов. Вижу, людей вы не любите… я о них тоже много знаю. По другим, по себе, в плохом расположении духа я относительно идеала котирую себя низко. Чувствуя нутром, что на моей могиле никакая береза не приживется.

Гамашев. Вкопайте пластиковую.

Шабанов. С листочками из алюминия? А к надгробию будет приделано чучело ворона! Ветерок, перезвон, неподвижный ворон… у пришедших на мою могилу масса впечатлений возникнет.

Красникова. Судя по вашему виду, вы хвораете лишь морально.

Шабанов. Физически я, как дуб. Физически! Не умственно!

Гамашев. Это никто не оспаривает.

Шабанов. И даже не вздумайте… сегодня я кое-кому рожу уже начистил. Шел по Якиманке и смотрю — тонкая пачка денег лежит. Ну, понятно, что кидок, рассчитано на придурков… но я ее поднял. Из чувства противоречия. Меня окликают, и подошедший мужик говорит, что деньги обронил он, что отдавай, я возвращаю, и он молвит, что в пачке было больше. Иной бы безвольно замямлил, а я не растерялся и проорал: я что, на лоха похож?! Но ты же поднял, пробормотал он. Вот мы и поглядим, кто от этого выиграет, крикнул я и влепил ему четко в подбородок. Подскочивший сообщник навел на меня пистолет, но я попер на него грудью, пистолет у него вырвал и опять кулачищем со всей дури в подбородок… деньги остались у меня.

Гамашев. Вы их заработали.

Шабанов. Они грязные. И я задумал на что-нибудь грязное их и потратить — перепихнулся со шлюшкой, купил билет на выступление популярного певца, вечерком заполз к вам. За «Армани».

Красникова. Прочие бренды вас не заинтересуют?

Шабанов. Да я моду не отслеживаю… что на слуху, то и спросил. Вы замужняя женщина?

Красникова. А вам-то…

Гамашев. У него пистолет.

Шабанов. Я с ним не расстался. Из соображений безопасности вам следует мне не грубить.

Красникова. Я вам не нахамлю, но и задабривать вас ничем не стану. Было бы иллюзией думать, что если вы вооружены, вы меня так разом добьетесь.

Шабанов. Участь быть подвергнутой насилию вам не грозит. Не стоит и возиться… я нисколько не собираюсь к чему-то вас принуждать! Я осведомился о вашем семейном положении, а прочее пошло не от меня — это вы разговор в ту плоскость повернули. По собственной инициативе! Мои понятия о порядочности надругаться над женщиной мне никогда не давали, но я и с пистолетом никогда не ходил… с ним власть повыше, чем без него. Под дулом пистолета вы бы мне, наверное, не сопротивлялись. Подонком я прошу меня не считать! При том, что вспылить я могу, осознанно кого-то унижающим я себя… не видел, а сейчас не исключаю. И кто же мои базовые ценности сокрушил? Вы, дамочка! Вы задали мне направление, о котором я и не задумывался.

Красникова. Я о сексе думаю постоянно.

Шабанов. Характером вы сильны… я с пистолетом и я весь заведен, а она говорит мне такое. Не женщина, а монстр… чего вы от меня хотите?! А мужик ваш чего тут, как немой?! Особенности вашего с ним поведения меня настораживают. Я как-то невыспавшимся ехал в метро, и моя рука, соскользнув с поручня, хлопнула по плечу стоявшую рядом со мной особу. Я сказал: «Ой!». А она процедила: «Дорога не заканчивается со смертью. Любовь может начаться и под землей». После услышанного в меня будто бы подачу кислорода прекратили.

Гамашев. Душновато в метро бывает. Телефончик у нее вы не спросили?

Шабанов. Такого движения души во мне не произошло. Находясь рядом с ней, я чувствовал, что я в зоне риска, и поэтому я отошел. Она двинулась за мной и проявила то, что она хромоножка. Перед тем, как я вырвался из вагона, она успела мне крикнуть: «Тавкры, не верьте коню! Обман в нем некий таится». Это о троянском коне?

Красникова. У хромой девушки время на мифологию остается.

Шабанов. Еще она добавила, что работает в научном учреждении.

Красникова. Связана с наукой, а говорит о загробной любви… похоже, в этом мире ей совсем не везет.

Гамашев. В экстренном порядке выручать ее нужно. Был бы у вас ее телефон, я бы с ней созвонился. Сказал бы, чтобы не отчаивалась, заверил бы, что с недостающей половинкой судьба ее вскоре соединит… что же вы, товарищ? Раз она хромая, телефон у нее взять нельзя?

Шабанов. Я не взял его не оттого, что она прихрамывала. Я ее испугался.

Красникова. Ваш страх, я думаю, закономерен.

Шабанов. Без сомнений! Выданные ею фразы и у ярого дон-жуана пыл бы охладили — причина нервничать образовалась… а нервничая, не пожалеешь. К хромой надо бы с сочувствием отнестись, но если хромая к тому же и причудливая, и мало того, наверняка воинственная, к ней жалостливое отношение не применимо. Что там у нее на него сдетонирует, я вызнавать не любитель.

Гамашев. Ваше бегство из вагона свидетельство тому достоверное. Она, как я понимаю, за вами не ринулась?

Шабанов. Она было последовала, но поперевший ей навстречу народ затолкал ее вглубь. Он все сделал неплохо.

Красникова. По части единения наш народ наибольших успехов в метро достиг. В час пик. Его тогда, как ни отпихивайся, от себя не отожмешь.

Гамашев. А вы отпихиваетесь? Слиться с народом у вас тяготения нет?

Красникова. Мягко бы можно. Мужская рука случайно по мне проходит, я возбуждаюсь, она уходит… приходит, поглаживает, соскальзывает… но вжимания у нас настолько трамбующие и вопиющие, что я на своей станции на грани инвалидности выхожу. Мне бы ваш пистолет! Достань я пистолет, от меня бы мигом отпрянули.

Шабанов. Законы физики возражают. Куда бы они от вас отскочили, если в вагоне ни сантиметра свободного? Из окон бы повыпрыгивали?

Гамашев. Они бы скорее ее повалили. И в этой куче стали бы в вас совать… кто-то в юбку, кто-то в лицо, множественное мужское участие вы бы перенесли стоически?

Красникова. Вы придумали для меня ситуацию сверх всякой меры…

Шабанов. Он к вам неуважителен. Мне его приструнить? Скажите, и я по вашей наводке в него выстрелю — на какой из его органов мне нацелить мой ствол? У мужчин есть органы парные, как уши, глаза, а есть и непарный… и не тот, который нос. В то, о чем вы уже догадались, мне не стрелять?

Красникова. Никуда не стрелять. Бравированием вашим пистолетом вы рамки дозволенного еще не перешли, но вплотную в них уперлись. Что вам в голову-то ударило? Пистолет у него… при снятии его вами с предохранителя я тут же охранника позову!

Шабанов. Ваш безоружный охранник мне не указ. Чего он мне против моего оружия выставит? Приплетется сюда с электрошокером — я ему… по самому себе током врезать заставлю. Склонность к судорогам вы за ним не наблюдали? От хорошего разряда он в них забьется.

Гамашев. Уладив с ним, за нас приметесь? Мне вы уже грозились, но вы же и ее не обойдете… если вы пообещаете в нас потом не стрелять, я безропотно позволю ударить всех нас электричеством. Оно до полного бессознания вырубает?

Шабанов. Какие у электрошокера рабочие характеристики, я не знаю. Встряхнет-то несомненно, а уложит ли на пол… вы не могли подумать, что вы будете лежать, а я пускать в вас, лежащих, пули. Вы не сделали мне ничего плохого. А я почему-то на вас ополчился и расстрелял! Ох, мамочка ты моя, я шизоид! Я не в чьей-то, а в их обойме! Раньше это не проявлялось, но день на день не приходится… если говорить от сердца, вы, мужчина, меня задели.

Гамашев. Машины столкнулись. Водители выскочили и выискивают повреждения. А они никак не обнаруживаются.

Шабанов. Вы ведете речь о том, что мы вот так побеседовали и от нашего разговора никаких потерь не понесли?

Гамашев. А по-вашему получается по-другому?

Шабанов. От вас я здесь… но забудем. Пусть восторжествует согласие.

Появляется охранник Василевич.

Шабанов. Сеньор охранник пришли… подождали, пока я угомонюсь и выбрались к нам разбираться. Чтобы меня не будоражить, даже электрошокер не прихватили.

Василевич. Я рассчитываю, что мы договоримся и без него.

Шабанов. И о чем же?

Василевич. О вашем отсюда уходе. Насколько я расслышал, у вас тут с самого начала не пошло. С рубашки, которую вы назвали рубахой. Затем вы заговорили о пистолете, после обратили обладание им в возможность его задействования, вы были разнузданны, но охлынули. Давайте на этом остановимся. Где у нас выход, вы должны видеть.

Шабанов. Плавный поворот головы, и я его узрел…

Василевич. Вы через него уйдете и вашего грехопадения в блудняк не состоится.

Шабанов. Оно бы на меня тяжким камнем и при моей пальбе не навалилось. Пистолет-то у меня травматический! Какой отобрал, с таким и хожу… влетаю. Вылетаю. Легкий, как перышко.

Шабанов уходит.

Красникова. (охраннику) Хладнокровие тебе не изменило. Засвисти у нас пули, ты бы пребывал у себя таким же спокойным, каким выплыл к нам. У тебя на одежде крошки.

Василевич. Я грыз сушки. Они тверды, но в них нет красителей.

Гамашев. Ваша забота о вашем здоровье демонстрирует нам, что жить вы собираетесь долго. Он забыл об опасности! Сказано не про вас.

Василевич. Двигаясь на того мужчину, я полагал, что иду на человека с настоящим пистолетом. Это дает мне право ваши намеки на мою трусость отлягнуть. Ну а под словами о наличии во мне хладнокровия и определенного оледенения я подпишусь. Видит бог, я не нервный. Пойду покручу педали.

Гамашев. Вы что как-то… сленгуете?

Красникова. У него там велотренажер. Он его на смену приносит, а после нее утаскивает. Дирекция бы ему за велотренажер всыпала.

Василевич. За то, что ты меня не выдаешь, тебе отдельная признательность. Наше начальство, оно ведь на алкогольные возлияние ночных охранников смотрит сквозь пальцы, а за поддержание физической формы оно с приказом об увольнении не задержится.

Гамашев. Оно хочет от вас, чтобы вы беспрестанно бродили по торговому залу?

Василевич. Разрешается стоять, сидеть, но не на велотренажере.

Гамашев. Сидением на стуле мышцы не укрепишь, однако если бы вы все ваше рабочее время были на ногах и вперед-назад на них передвигались, нагрузкой бы вы их загрузили основательно. И без велотренажера.

Василевич. А вы дельно говорите. И велотренажер всякий раз приносить не придется… он разбирается, но нести эту тяжесть в машину, из машины…

Гамашев. Тренировка.

Василевич. Вы вновь глядите в суть. Мне же не только ноги необходимо закачивать. Получается, без перетаскивания велотренажера мне комплексно мое тело не взбодрить. Из-за велотренажера меня могут отсюда прогнать, но если я не буду собой при его содействии заниматься, в будущем нетрудоустроен я окажусь. Редкая по масштабу дилемма.

Гамашев. Сказать вам, как ее преодолеть?

Василевич. Пожалуйста скажите.

Гамашев. Тренируйтесь в нерабочие часы, и она отпадет.

Василевич. В нерабочие часы я сплю. Часов по двенадцать-тринадцать. Я уравновешанный, хладнокровный, длительный сон для меня не проблема. Проснувшись по будильнику, я едва успеваю до работы доехать. Какие тут тренировки.

Гамашев. Но вы же здесь не каждую ночь работаете.

Василевич. В очередь с магазином у меня ночные дежурства в банке. Туда велотренажер не притащишь — без промедления разоблачат. Через день потренироваться удается, и то польза. В вопросе «годен-негоден» я пока своих позиций не сдаю.

Красникова. Завтрашней ночью здесь у нас на дежурство заступит Вячеслав Олегович Дубков. Ему пятьдесят два года, он с дрябленьким животиком… вылететь из охранников он отчего-то не пугается.

Василевич. У Вячеслава Олеговича бумага. Ну или корочка. Он мастер спорта международного класса по самбо. С этим документом его в охрану всегда наймут, а мне остается не на корочки, а на кондиции полагаться. С захиревшей мускулатурой я скачусь в нищету. В ней люди озлобляются, чего бы я себе, нет, не пожелал. Бьющую через край ненависть я отношу к серьезнейшим дефектам внутренней структуры.

Василевич удаляется.

Гамашев. С эмоциями он справляется. Что бы в нем ни бурлило, наружу оно не выплескивается.

Красникова. Наберитесь терпения.

Гамашев. А чего мне ждать? Того, что он посидит-посидит и взбесится? Если с ним это случается, нам мудрее больше не видится. Хотя буйство в его исполнении с моим представлением о нем никак не вяжется. Мне подумалось, что он и срыв несовместимы.

Красникова. По моим наблюдениям он не узкоспециализированный охранник.

Гамашев. А кто?

Красникова. Я к нему пристально присматриваюсь, но… дым все гуще. Мечтами о простом житейском счастье он не задавлен. На наше существование пообъемней, чем усредненная масса, глядит. Когда я у него кокетливо спросила, как он развлекается, он сказал, что за него ответит цитата. Из псалма номер один. От неожиданности я даже запомнила… «Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых, и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей». Умели люди высказаться, да?

Гамашев. Меня от подобных оборотов укачивает. Я так высоко не взлетаю, а если меня хватают и тащат вверх, передо мной все идет кругом, и я ничего не могу рассмотреть. Религиозно я безнадежен.

Красникова. Атеист не обязательно выродок.

Гамашев. Я порочен в меру. Ради вас я ее не превышу.

Красникова. Женщину это не может не оскорбить… при вашем ко мне отношении заглядываться на вас я перестану.

Гамашев. Помогай вам Бог.

Красникова. Не дерзите! Вы, похоже, расположились здесь на ночлег, и чтобы я вас отсюда не спровадила, вам надо быть со мной более пикантным. Чего вам со мной разговаривать, если я вам не нравлюсь?

Гамашев. Изначально столько тут торчать я не думал. Почему не ухожу? Не хочу задеть вашу гордость.

Красникова. Разве у меня гордость… с ней бы я к вам не ластилась.

Гамашев. Гордость, ну в разной степени, является свойством каждой личности — у вас ее на мизинец, но уйди я из магазина, она пострадает, ведь вы передо мной чуть ли не ложитесь, а я вас проигнорирую. Не свысока! Комплекс исключительности во мне не развит.

Красникова. Вы считаете себя не пойми кем, но я тем ни менее вас не устраиваю? Вот этим вы меня обидели, так и обидели…

Гамашев. Я человек не светский, и вам на мои необдуманные…

Красникова. В культурном обществе вы с вашим стилем речи чужаком бы не показались! Как там принято, ужалить поэлегантней и побольнее вы умеете! Вы и в вашем пошивочном цеху женщин аналогичным образом опускаете?

Гамашев. В нем я бизнеса узник. С вами-то я, что бы ни думали, беседую с тактом, а в цеху обо всем, что препятствует делу, приходится забывать. Недавно был случай — обычно расторопная работница не выполнила план, и я неблагозвучно на нее нарычал. У тебя в Средней Азии, сказал, ты бы хлопок не покладая рук собирала, а в Москве расслабленно дурью маешься? Что с тобой, девушка? Вернуться назад в кишлак возмечтала? Она лицо опустила и пробурчала мне, что я…

Красникова. Прав?

Гамашев. Что я ишак.

Красникова. Она бойкая!

Гамашев. Она влюбилась… и в нее влюбились. Она сказала, что сегодня она работает в цеху последний день. Переезжает на постоянную к жениху, будет жить в его трехкомнатной квартире и их ребенка вынашивать. Меня подмывало сказать, что он тебя, беременную дуру, бросит, но практического подхода к ситуации в этом бы не было, а на службе я исхожу только из него. Она увольняется и для меня пропадает. Пропадет ли она в личной жизни, меня не касается.

Красникова. А своего жениха она не нафантазировала?

Гамашев. На восточную красавицу девятнадцати лет мужчина клюнуть способен.

Красникова. Ну а конкретно вам она… без надобности была?

Гамашев. Для меня она больно молода.

Красникова. Старомодно.

Гамашев. Пускаться во все тяжкие с молоденькой штучкой себе дороже.

Красникова. Надорваться и со сверстницей можно.

Гамашев. Поэтому я вас и сторонюсь. В вашем магазине я пришел к убеждению, что быть одному, все равно, что быть помилованным. Женатые и любовники казнены, а меня отпустили… я иду и с собой я в ладу. Я пойду?

Красникова. До свидания с ноткой печали я вам скажу.

Гамашев. Ваша угнетенность, она с вас сойдет. Вы с себя ее стряхнете. И ненасытно поворотитесь к кому-то еще. Не в пику мне, а следуя вашей физиологии и взгляду на мир.

Красникова. У вас колкий язык.

В магазин входят Перминов и Цибульникова; он решительный, она кроткая, на его пиджак и ее платье приколоты бирки с надписью «Церковь пророка Левашова».

Красникова. Пора вспомнить, что я продавщица… вы за какой-нибудь одеждой зашли?

Перминов. Мы к охраннику.

Красникова. А у вас с ним чего? Мне не нужно ему кричать, чтобы меры предосторожности он принял?

Цибульникова. О чем вы, девушка, мы его и пальцем не тронет. Вашего охранника Валерием зовут?

Красникова. Он Виталий.

Цибульникова. А нам сказали… что же…

Перминов. Имя он поменял, но здесь видели не кого-то, его. О Петре Николаевиче ты вправе думать, как о грязном старикашке, но я ему доверяю. Третий глаз у него не особый, однако обыкновенным зрением он наделен, и увидеть, а затем, вернее, одновременно, почти тут же узнать, он может безукоризненно. Прямых оснований отказывать ему в этом у меня нет. Слишком вызывающим был бы ляп… если бы Валерий оказался не Валерием. Вы, девушка, его к нам не позовете?

Красникова. Он нас слышит. Пожелает с вами повидаться — выйти не преминет.

Цыбульникова. Он отчего-то не появляется.

Красникова. Ему решать. Возможно, он вовсе не тот, к кому вы пришли.

Гамашев. Будь он не тот, он бы вышел и сказал, что они ошибаются. По всему вырисовывается, что он тот.

Перминов. Иначе логика теряется. Путаных объяснений его поступку я давать не стану — он к нам не выходит, поскольку он нам не обрадовался! Его сердце для любви не открыто…

Гамашев. С кем не бывает.

Перминов. Вы не имеете никакого понятия о наших с ним взаимоотношениях. Исчерпывающие сведения при вашем запросе я вам предоставлю, ничего постыдного они не содержат, но Валерию, когда я буду говорить о человеке, столько для него сделавшем, пристало не прятаться, а встать рядом с нами и благоговейно мне поддакивать. Ты разумеешь, Валерий? Твоей неотзывчивостью на мое взывание ты во мрази и сволочи ты записываешься! А им не поздоровится. Как говорил Святой Петр: «Суд им давно готов и погибель их не дремлет!».

Цыбульникова. Валерий сейчас выйдет.

Перминов. Больно он чего-то осторожен!

Цыбульникова. Пристыженно сидит, вздыхает…

Гамашев. Не посмеивается?

Перминов. В смеящемся рождается падший! Пророк Левашов смеяться себе не запрещал, но это его слова. Вы обратили внимание, какие на нас бирки?

Гамашев. «Церковь пророка Левашова». Кто он такой, допытываться позволительно?

Перминов. Мы не агитаторы. Мы не будем вас уговаривать куда-то вступать.

Перминов. Да и некуда. Его церковь распалась.

Гамашев. Но бирки вы…

Перминов. Не снимаем. Период нашей церкви, как организации с общим вероучением и централизованным правлением, закончился, но наша служба тем идеям и постулатам продолжается, и если мы служим, эти бирки для нас словно погоны, срывать которые для людей чести неприемлемо. Охранник сюда, естественно, без бирки заявляется?

Красникова. Он ее не носит. Пророк Левашов его бы за это проклял?

Перминов. Пророк Левашов сказал нам, чтобы мы разбредались и не возвращались… что он сказал своему другу и телохранителю, простая паства не знает.

Гамашев. Скажи он ему принять над вами командование, вы бы Валерию подчинялись?

Перминов. Мы не подчинялись, а внимали. Вы что же, думаете, что мы падали перед пророком на колени, исполняли любые его желания, тащили ему деньги и драгоценности, наша церковь — не какая-нибудь секта! Заинтересованность в нас у пророка Левашова была не меркантильной. Он стремился до нас донести то, что ему передавали… в чем разница между пророками и нами? В источнике.

Гамашев. Знаний?

Перминов. Знаний, сведений, пророк из внеземного источника их получает. Нам контакт с теми сферами не установить, а у него выйти на них складывалось.

Красникова. Неужто на самого Бога?

Перминов. Бога он не упоминал…

Цыбульникова. Он говорил, что поддерживает связь с Высшим Разумом. Чутко прислушивается к его настроениям и передает нам выражения его воли, в зависимости от настроения меняющейся, но не настолько, чтобы корабль в обход штормов и отмелей не прошел.

Гамашев. Чей корабль?

Цыбульникова. Наш. Пророк Левашов любил повторять, что на нашем корабле он не капитан — он лишь впередсмотрящий.

Гамашев. Ну и куда он смотрел, когда объявлял, что деятельность вашей церкви прекращается?

Перминов. Я не имею обыкновения обсуждать поступки пророков. Почву под ногами я потерял, но что от меня… каких слов вы от меня ждете? Осуждающих? Быть несдержанным в оценках я не посмею.

Красникова. Хотите его ругать — ругайте.

Перминов. Вы, женщина, рыбка и вы же птичка. Мозгов у вас побольше, чем у первой, но меньше, чем у второй. У птички они все же посильнее… но рыбка вам уступает. Обворожительно на меня поглядеть вы потянете?

Красникова. После ваших сравнений я, неровен час, на вас взъемся. Пакт о ненападении я с вами не заключала, и когда я упорядочу свои мысли, я определюсь, как мне с вами… страх перед возможной болью в вас обитает?

Перминов. Если к власти во мне придет страх, я в тот же миг приступлю к неурочной работе по его изгнанию. Без теоретизирований! Выскребывая и выблевывая! Что-то какой-то чумной я сегодня… и сигареты где-то оставил. За одну сигарету много чего непреходящего обдумать можно. Не пойдет о божественном, переберу в голове узлы галстуков — простой, двойной, виндзорский, диагональный, классический… собаку Динго ввезли в Австралию прирученной.

Гамашев. Но ее же дикой зовут.

Перминов. Одичала! Насмотрелась на вольных аборигенов и по глупости измыслила, что цепь не для нее. Оголодав, выла, но назад ее не взяли.

Красникова. Динго — это порода. Переселенцы не одну собаку привезли.

Перминов. Сколько ни привезли, все разбежались. Самосознание у них незрелое.

Цыбульникова. Неспелое. Мы бы от пророка Левашова не ушли! Он нас покинул, а мы бы его никогда.

Гамашев. Координаты его нынешнего нахождения вам и приблизительно неизвестны?

Перминов. По Москве мы в его поисках покружили, но результат отрицательный. Последняя надежда на Валерия. Теперь вы понимаете, зачем мы вашего охранника беспокоим?

Красникова. Повод у вас законный. Выкрикивайте его имя хоть до утра — я вас за это извиню.

Перминов. А если глотку не рвать? Куда нам к нему пройти, чтобы побеседовать с ним приглушенно?

Красникова. Он в том направлении.

Перминов. Я бы не сказал, что у нас срочность, но снова к вам приходить нам бы… мы сейчас к нему пройдем.

Красникова. Я вам не воспрепятствую.

Перминов. А вам-то чего? Ваше возражение было бы блажью. А из-за блажи у женщин бывают бланши. Но это я сугубо оповещающе. Ну ударил бы я вас… вы бы и не почувствовали — в отрыве от пророка я настолько подрастерял форму, что скоро и воздух разрубить не смогу. Все упования на то, что свет не без добрых людей. Валерий, я думаю, мне что-нибудь подскажет. С пророком Левашовым полностью разъединен я, но не он.

Появляется охранник Василевич.

Перминов. Он к нам милостив. Поберег наши силы, которые мы бы с ней, с Екатериной, на ковыляние в его каморку потратили. Приветствовать нас ты будешь?

Василевич. Вы для меня лишняя головная боль.

Перминов. Способность радоваться твоим единоверцам у тебя, Валерий, увяла. Но сопли мы из-за этого не распустим. Мы здесь среди посторонних — публичное зрелище из себя представляем. Обязаны крепиться. Как последователи пророка Левашова. Слез за ним не замечалось. При тебя, Валерий, он их не лил?

Василевич. В том, кто направляется Высшим Разумом, слезливые эмоции ничто не пробудит. Вы с ним вроде бы к соглашению пришли. Он разрешает вам на ваше усмотрение использовать все, чему он вас научил, а вы, какой бы поворот судьбы не произошел, его не разыскиваете. Ну и где же ваша порядочность? Вы же, кажется, человек с достоинством. Оно у вас что, показное?

Перминов. Пред светлые очи пророка я бы виновато явился…

Цыбульникова. Мы бы сказали, что соскучились.

Василевич. Пророк Левашов не какая-нибудь тетя Надя из Реутово, чтобы объяснить приезд к нему тем, что вы соскучились. Пока он жил в Москве, вы к нему ездили?

Цыбульникова. О местоположении его квартиры он нам не говорил.

Василевич. Ну а если бы узнали, поехали?

Цыбульникова. Нет.

Василевич. Тогда нет, а теперь, когда он однозначно сказал вам его не тревожить, вы к нему засобирались?

Цыбульникова. Будь такая возможность, мы бы к нему проехались.

Перминов. Пешком бы пошли.

Цыбульникова. И это тоже. Ты поди попробуй ногами до Перми или Хабаровска дошагать! Пророк бы нас зауважал.

Василевич. Не думаю.

Гамашев. В моем пошивочном цеху работает Сергей из Калуги. Он моих лет, и я у него однажды спросил: предположи, Сергей, что тебе с другого конца города звонит женщина. Ты уже не юноша, желания в тебе не те, а она тебе звонит и говорит: приезжай. Ну, потрахаться. Ты бы поехал? Пешком бы пошел, ответил мне Сергей. Пыл молодости он сберег… пешком! Подай мне к дверям машину, я бы и то не поехал.

Красникова. Вы бы и шаг сделать поленились.

Перминов. К кому шаг?

Красникова. Ко мне. Между приходами посетителей у нас тут якобы свершается… до полной ясности мы еще не дошли.

Перминов. Помочь дамочке словом, помочь сексом… чем-то ей помогаете?

Гамашев. Я стою в стороне. А вы с той женщиной, что с вами, как? Возделываете? Каждую ночь она с вами визжит?

Перминов. Смею вас заверить, что мы с ней вместе не спим. Нас породнила совместная тяга к наставлениям пророка Левашова, чья фигура нас подле друг друга и держит — говорим мы между собой лишь о нем, о чем-то, к нему не относящемуся, не заговариваем, я решил его отыскать, и она со мной отправиться вызвалась. Покинуть Москву Екатерина настроена хоть сейчас. С твоего, Валерий, благословения.

Василевич. Езжайте.

Перминов. Блеск, Валерий…

Василевич. И мишура.

Перминов. Она — обманный блеск. Ты не желаешь сказать нам его адрес, потому что мы не настоящие ученики или тебе стало понятно, что его учение — ложь, и ты стремишься нас от него оградить? Что у тебя? То или то?

Василевич. Не то и не то. Что вам не ясно? Пророк Левашов от дел отошел! Куда он перебрался, из каких побуждений… не скажу! Огласке не подлежит.