Бесплатный фрагмент - Герой романа

ГЕРОЙ РОМАНА

Эпиграф

Хочу заметить:

— В моем Романе нигде нет Кавычек, — но, так как это новое — и есть, собственно то, о чем здесь написано, что мир устроен именно, — без: — Кавычек, — то и устал их убирать после всем систем редактирования, — поэтому, пожалуйста,

— Делайте это сами — в уме.

АЛФАВИТ

РС — Алфавит Инакомыслия — Иван Толстой — Андрей Гаврилов — Передача про сына Сергея Есенина — Вольпина, который был известен, как правозащитник

Юлиан Панич читает текст Владимира Буковского, где говорится, что:

— Любое утверждение в реальном мире будет условным. — Но!

Это ошибка, ибо, любое утверждение в энтом мирище будет условно, но только при посылке, при условии, что и:

— Энтот недоделанный Хомо Сапиенс тоже величина только условная.

Это чисто пролетарская идеология — установка, что производимые ротом изрыгания звуков, а также пачкотня на глиняных табличках и на бересте — только условность камня, вообразившего себя человеком, защищающим свои права.

Слово ставится не только на последнее место, но и вообще объявляется только:

— Условностью мира, — где развлекается перед микроскопом на биологическом факультете правозащитный сапиенс, бросивший это дело, скорее всего, именно по этой причине:

— Оне там, в микроскопе ползают хоть бы хны, как будто на самом деле для них нет никаких условностей, а:

— Жить-то нам! — И свалил просвещать Англию, как будто ей здешнее место и так неизвестно:

— Как условность, которая может присниться только в страшном сне.

И можно только надеяться, что сон уже, наконец-то, безусловен, в отличии от реальности, как его пропедевтики.

На этой УСЛОВНОСТИ основано утверждение атеизма, что Правда именно по этой причине не может быть правдой, что любые противоречия, хоть в жизни, хоть в тексте — не являются поводом, чтобы убрать их, эти противоречия, с помощью Веры.

Несовершенство мира объявляется намного более высокой материей, чем наука — к сожалению, это последнее слово Наука, приходится зачеркнуть, как только:

— Условное, — ибо автоматически воспринимается Некоторыми, как только:

— Содержание, — и Форма, которой является Текст, вышибающий в башке хомо разум:

— Не существует. — Так как в Посылке — если кто не забыл стоит энтот самый Хаос — как непременное условие существования этого мира.

Поэтому логика и не основание гениальности Пушкина, а так только:

— Он чё-то такое знал, наверное.

Такой же пример ошибки в восприятии реальности, связанной с Текстом, предлагает нам князь В. Ф. Одоевский, который отвечал в письме Пушкину, который просил у него критики:

— Пугачев слишком скоро, после того, как о нем в первый раз говорится, нападает на крепость, увеличение слухов не довольно растянуто — читатель не имеет времени побояться за жителей Белогорской крепости, когда она уже взята.

Как-нибудь я еще раз прочитаю Капитанскую Дочку и найду точно этот текст, предупреждающий распространением слухов, но можно сразу сказать, что текст, который должен быть До:

— ВСЕГДА! — в любом художественном произведении классики лежит буквально — по тексту — и ПОСЛЕ.

По той простой причине, что время в художественном произведении движется реально, так же, как После Воскресения Иисуса Христа, являющегося одновременно и временем Самого Воскресения.

Просто так, на улице, невооруженным микроскопом биолога, или сверхмощным телескопом ТЕКСТА — нельзя увидеть, что будущее существует и в прошлом, а также и наоборот.

Не видно по одной простой, но довольно сложной причине:

— Человек не может видеть самого себя. — Точнее, может, но не просто так.

Пока Читатель не поймет, не почувствует, точнее, что он и есть Главный Герой Романа — не увидит, что Швабрин, например — второй пример князя Одоевского, что Пушкин не только слишком быстро взял Белогорскую крепость, но и слишком скоро перевел Швабрина из гвардии офицера в сообщники Пугачева — ибо переход этот зашифрован — зашифрован именно Реальностью.

Ибо информацию о Швабрине, что он давно знаком с Пугачевым, надо брать из биографии Гринева, познакомившегося с ним, с Пугачевым, еще в снежной степи, и так далее по приключениям именно Гринева.

А не только так думать, что Пушкин эту смесь бульдога с носорогом отверг еще в черновом варианте. Ибо этот черновой вариант и был Вальтер Скоттом напополам с Проспером Мериме.

Здесь мистификация реальная, мистификация Текстом, который не надо анализировать, чтобы почувствовать логичность переход Швабрина на сторону Пугачева, или закономерность взятия крепости — это происходит автоматически у читателя, увлеченного событиями романа.

Критики, хорошие критики, конечно, как Одоевский — и другие были, Катенин, например, обличавший Пушкина в отсутствии логики в некоторых местах Евгения Онегина, или не такой ветхозаветный Сергей Михайлович Бонди, подробно разобравший две фундаментальные ошибки Пушкина в Воображаемом Разговоре с Александром 1:

— Замечают противоречие. — но!

Но не находят объяснения противоречиям.

Точно также, как и Аникст в Двух Веронцах.

Не находят по той же причине, что Владимир Буковский:

— Микроскопы и телескопы — нам не указка.

Попросту говоря, отвергается известнейшее, кажется, уже давно, но до сих пор еще неочевидное для многих утверждение:

— Земля Вертится.

Что значит в литературе одну, но фундаментальную вещь:

— Автор Романа — может быть, и Героем этого Романа.

И уж тем более — значит — один герой Романа может находиться в роли другого, что великолепно рассказал Шекспир в своем раннем — считается — произведении:

— Два Веронца, — где докатился уже до того, что не только друг выходит на свидание вместо друга, но и Земля — тогда, оказывается, умеет играть:

— В роли воды! — Что и значит уже:

— По воде аки по суху, — тоже не вранье.

Как и было с Иисусом Христом, когда Он был там, где Его быть не могло, например:

— Когда Его искала после Воскресения Мария Магдалина, — Воскресший Иисус Христос оказался не там, где она думала, Он должен быть, а в противоположном направлении.

Или, когда Иисус то появлялся, то исчезал из вида Двоих на пути Еммаус.

Так и Текст Пушкина в Капитанской Дочке, предназначенный для Швабрина находится у Гринева. И переживанию о слишком быстром взятии крепости — тоже. Ибо:

— Крепостей в этом роман две, был еще и город, и штурм Оренбурга.

И никто при чтении не может отделить их друг от друга на сто процентов, как предполагается критиками — когда они разбирают роман.

Отрицается, как лирика — мистика существование Третьего:

— Посредника, — между автором и героем романа.

Посредник, о котором говорится в Моцарте и Сальери, что он:

— Черный, — следовательно, не столько страшный, сколько Невидимый!

Нет цвета, у кого? Его нет именно у Читателя, не хотят верить, что это именно он:

— Сам Третей сидит тут, — между Героями Романа.

Не видят очевидного, как Двое на Пути в Еммаус не видят Иисуса Христа.

— — — — — — — — — — — —

DRESS CODEX

Дресс Код

или

Во что оделись воскресшие святые

Здравствуйте, Сергей Иванович. Вы нашли уникальное противоречие. Спасибо, что прислали его мне. Это противоречие трудно заметить. С первого взгляда кажется, что Воскресение и Явление это одно событие. Но теперь ясно, что это ДВА события. И между ними что-то должно происходить. У Альфреда Хичкока в это время Секретный Агент рассказывает лифтеру о своих делах. Это нелепо, как заметила Камилла Палья и другие известные критики.

Не может Секретный Агент рассказывать о своих секретах первому встречному. Но они не поняли, что ситуация потому и нелепа, что она не из этого времени. Она не вписывается в сюжет, потому что она и не находится в сюжете. Это просто перекур, перерыв между съемками. Но и перекур это не пустота, это тоже жизнь! Потому пустота и снята Хичкоком. Также и здесь, как Вы правильно заметили, в пустоте, в гробу должна быть по логике, жизнь, должно что-то происходить.

— Где ты был?! — могли бы спросить Секретного Агента Хичкока те, кто был с ним в предыдущей сцене, если бы они потом что-то делали, а он, Секретный Агент, отсутствовал. Также и Иисус мог спросить святых, которые воскресли с последним Его вздохом:

— Где вы были три дня?

В Евангелии:

Время закона кончается.

— И вот, завеса в храме разодралась на-двое, сверху до низу; и земля потряслась; и камни разселись;

— И гробы отверзлись, и многия тела усопших святых воскресли,

— И, вышедши из гробов по воскресении Его, вошли во святой город и явились многим.

Первое, что можно сказать, воскресшие, но еще не вышедшие из гробов святые участвовали вместе с Иисусом и апостолами в штурме Демаркационной Стены. Они пробивали путь к Богу. Разрыв завесы в храме означает, что целое разделилось, а разъединенное стало одним. Применять здесь обратный ход времени, по-моему, не нужно. Это довольно туманное и сложное понятие, если брать этот обратный ход времени без конкретных примеров, без событий. Я говорю о движении событий в обратном направлении, когда они, эти события следуют в последовательности после Воскресения Иисуса Христа. Там события после Воскресения это рассказ о Воскресении. И одно Евангелие едва начавшись, начинает рассказывать о другом Евангелии. И так они все четыре зацеплены друг за друга.

И получается, неизвестно, где начало — где конец. События могут начаться с любого Евангелия. Тогда не надо спорить, какое

Евангелие было написано первым: от Матфея или от Марка. Марк может быть первым, а Матфей тогда последним. Они все замкнуты в круг. А если последнее оказывается первым, то можно считать, что и время тогда движется в обратном направлении. Но для меня важно не то, что время движется в обратном направлении, а то, что последовательность событий тогда становится логичной.

У Пушкина пять Повестей, а Евангелий четыре. Тем не менее, для того, чтобы из последовательности написания Повестей получить последовательность расположения Повестей в Книге, надо переставить Повести ПО КРЕСТУ! Именно Крест, то есть Четыре является законом симметрии, примененным здесь. Повести были крещены Пушкиным. В результате получилась новая последовательность, которую мы и видим в книге.

Число Пять, иди Пятиконечная Звезда, у Пушкина появляется потому, что крестится Человек! Он так устроен! Он Пятиконечен. Но внутри него Крест — Четыре Евангелия.

И этот Пятый Элемент невидимо существует в Четырех Евангелиях. И он решает предложенное противоречие. Как я уже говорил, с первого взгляда противоречие не замечается, Кажется, что два события происходят одно за другим. И это правильно, ибо то, что между ними было, находится в другом времени.

Как в Гробовщике Пушкина. Адриян Прохоров лег спать, проснулся и попросил чаю. Он готов спокойно пить чай только при условии, что ничего не было. Ничего не было между событиями вчерашнего вечера и сегодняшнего утра. Разрыв времени означает, что в гостях у вас были покойники! Вы хотите их увидеть? Ой ли?

Вот только что закончилось кино Тутси. Там на вопрос:

— Где ты был? — всегда будет один ответ:

— Переодевался.

Это значит, что святые, прежде чем явиться людям должны были прилично одеться. То есть, значит, они в это невидимое время занимались шопингом. Три дня?! Вроде многовато. Нет?

Пока у меня не получилось найти для этих трех дней событие, которое было бы записано в самих Евангелиях. Но думаю, здесь важней существующий между временами разрыв, который сразу не виден.

Тоже самое происходит во многих пьесах Шекспира. Там тоже может возникнуть вопрос, где был Граф перед встречей со своей Герцогиней. Вроде бы делать ему было совершенно нечего, как святым перед Явлением. Там ответ всегда один: Граф переодевался в Графа, ибо на самом-то деле он был лишь слугой. И свидания именно со слугой хочет Герцогиня, но встретиться с ним не может по сословным предрассудкам. Встретиться она с ним может только как с Графом.

Для этого нужно время. Сколько, например, времени понадобилось Владимиру, чтобы жениться на Марье Гавриловне? Сейчас посмотрю. Так, Метель. Ага. Нужно было победить в войне 1812 года. Святые возвращаются не на сцену, с которой они ушли на покой. Они возвращаются в другое время, в зрительный зал. И три дня мало. Говорят, самый близкий путь Туда занимает девять дней. И здесь надо говорить не о безделье в течении трех дней, а о том, почему святым понадобилось так мало времени, чтобы явиться по Воскресении Иисуса Христа.

Можно считать, что святые вышли навстречу Иисусу ЗАРАНЕЕ! Он только еще последний вздох испустил, а они уже воскресли и пошли Ему навстречу.

Не буду повторять здесь… Нет, лучше напишу так:

— Повторю здесь, что по Теории Относительности Эйнштейна, пока в одном времени пройдет одно событие — в другом пройдет два. И эти два будут, как одно.

Предположим, что Гамлет воскрес и вселился в Смоктуновского. Тогда Смоктуновскому и не надо ничего играть. Он имеет тело своё, а дух Гамлета. Так нам вроде и представляется, когда мы смотрим на сцену. Но по Библии дело-то обстоит как раз наоборот! Фантастика.

Воскресает не дух Гамлета, а его тело! Так и написано: «тела усопших святых воскресли.»

Получается, что перед нами не Смоктуновский в роли Гамлета, а Гамлет в роли Смоктуновского. Но этого не может быть! Ибо, куда тогда делось тело Смоктуновского?

Написано:

— Вошли во святой город и явились многим.

Прочитав, эти слова в Евангелии мы может представить себе, как это было. Святые разошлись по улицам и переулкам святого города, некоторые из них вышли прямо на центральную площадь. И многие тут узнали их. Узнавали на площадях, улицах и в переулках.

Думаю… Нет, даже без думаю, ибо рассматриваются не две разные ситуации, а Воскресение! Воскресение, то есть разделение и новое соединение.

Ведь явиться, просто явиться, это значит, действительно, выйти на площадь, к храму. И тогда все увидят человека, многие поймут, что это святой. То есть это значит, подняться на сцену. Про Иисуса во всех Евангелиях говорят людям:

— Не здесь ищете Его. Он Воскрес.

Не надо и святых воскресших искать на площадях, улицах и в переулках. Их можно увидеть только обернувшись. Как это сделала Мария Магдалина:

— Обратилась назад и увидела Иисуса стоящего;

Следовательно, одежда воскресшего святого состоит не из магазинного халата, и даже не из тела живого человека. Одежда — это дух живого человека. Хорошо!

Только не понятно: куда делось тело живого человека.

Явление, о котором говорится в Библии по Воскресении Иисуса Христа, это соединение живого и мертвого. Явиться значит встать не перед вами, а:

— Вами. — Сзади Вас. Обернись! Твоё ли это тело? Всё ли в нём так, как было раньше?

Один обернулся и увидел, что теперь всё не так:

— Отверзлись вещие зеницы, как у испуганной орлицы. Потом уши наполнил шум и звон.

И внял я неба содроганье,

И горний ангелов полет,

И гад морских подводный ход,

И дольней розы прозябанье.

И он к устам моим приник,

И вырвал грешный мой язык,

И празднословный и лукавый,

И жало мудрыя змеи

В уста замершие мои

Вложил десницею кровавой.

И он мне грудь рассек мечом,

И сердце трепетное вынул,

И угль, пылающий огнем,

Во грудь отверстую водвинул.

Как труп в пустыне я лежал,

И бога глас во мне воззвал:

«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,

Исполнись волею моей,

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей.

Куда девается тело обычного человека? Где оно бродит без духа, как всадник без головы?

Будем искать.

В принципе, всё просто. Мы думаем, что соединяются духи. Наш и Иисуса Христа. Почему бы не соединиться телам? Мы думаем, что это невозможно. Но, пожалуйста, классический, мой любимый, всем известный пример:

— Когда б я был царь, то позвал бы Александра Пушкина и сказал ему: «Александр Сергеевич, вы прекрасно сочиняете стихи».

В ОДНОМ предложении ДВА я. Я — Царь и Я — Пушкин.

Еще один текст.

Речь идет о поэмах Оссиана, которые издал Макферсон. Настоящие они, или поддельные, новейшие произведения, словом, что их создал сам Макферсон.

Известный критик доктор Джонсон, человек отменно грубый, сильно напал на Макферсона и назвал его обманщиком и злоумышленным делателем подлогов. Закипела жаркая война на перьях. И вот образчик тогдашней полемики: ответ Д. Джонсона на письмо Макферсона, который гордо изъявлял свою досаду на обидное неверие английского критика.

Г. Джеймс Макферсон!

Я получил ваше глупое и бесстыдное письмо».

— Это первое предложение мог сказать как Джонсон, так и Макферсон. Каждый из них считает письмо своего противника глупым и бесстыдным.

Далее можно показать, что предложение начинает Джонсон, а продолжает его Макферсон. Можно также рассказать, как одним предложением не только Джонсон обвиняет Макферсона в подделке стихотворений, но Макферсон Джонсона. Вроде бы: а Джонсона-то в какой подделке можно обвинить?

Его можно обвинить в намеренном, ради рекламы, рассказе о том, что эти поэмы не настоящие, хотя он заведомо знал, что поэмы подлинные. В самом существовании этого Джонсона. Его могло и не быть, а был только Макферсон. Можно так же, исходя из одного предложения, решить, что выдуманы не только Джонсон, но и Макферсон. И более того, выдумано существование самих поэм. И придуманных, и подлинных.

Когда я в первый раз прочитал этот текст, то подумал, что всё так и есть, всё правда, как и написал это Пушкин. Существует только одно противоречие:

— Зачем?! — Ведь такого не бывает в жизни. Никто не пишет писем самому себе. Не бывает у одного письма двух авторов. Что это такое? И вот, оказывается, это — Воскресение.

Надо заметить, что предложение:

— Я получил ваше глупое и бесстыдное письмо, — идет после обращения: «Г. Джеймс Макферсон!» То есть не может следующее предложение говорить сам Макферсон, если к нему только что и обращаются. Обычно я просто считал, что читатель забывает то, что уже вышло, так сказать, из кадра. Перед ним только настоящее. Но, как я уже говорил, слова:

— Г. Джеймс Макферсон! — могут быть написаны и самим Макферсоном.

Значит, перед нами здесь такая же временная пауза, как и в тексте Евангелия от Матфея о воскресении святых. Пауза между Воскресением и Явлением.

Обычно считают, что СЛОВА это и есть дух. А то, что они написаны, не имеет значения, это просто недостаток нашего мира. Как бы артефакт. И это не просто так: мелочь. В этом суть атеизма!

Как обычно можно понять, что слова Пушкина:

— Когда б я был царь, то позвал бы Александра Пушкина и сказал ему: — означают существование двух духов в одном теле. По-другому считать ведь, было просто запрещено. Ибо запрещено было просто на просто заниматься формалистикой. То есть нельзя заниматься конструкцией предложения. Вроде бы фантастика! Почему бы это? А это значит, если заниматься конструкцией фразы, заниматься верой в бога!

Можно только удивляться, кто так точно был в этом уверен. Ведь действительно, анализ фразы Пушкина и Библии приводит к тому, что фраза, предложение, как и человек, имеет тело и дух. Ее можно разделить. Что и делает Пушкин, когда пишет:

— Когда б я был царь, то позвал бы Александра Пушкина. — Здесь два тела и один дух. Фраза по конструкции делится на две части. Конструкция, за которую сражались формалисты — это тело.

Следовательно, если бы воскрес Гамлет, то тело Смоктуновского состояло бы из ДВУХ тел. Половина Смоктуновского — половина была бы Гамлета, а дух один. Дух Смоктуновского.

Пушкин говорит в Пиковой Даме:

— Два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место.

Значит, ОДНО МЕСТО теперь находится в ДВУХ временах. Не зря же занавесь в храме разорвалась на двое сверху до низу при последнем вздохе Иисуса Христа. И две части одного тела теперь будут, как два целых. Поэтому и получается Воскресение. Как в первом и втором Евангелиях от Матфея и Марка:

Ангел около гроба и юноша в белом в гробу — это одно тело, две части которого имеют вид целого. И далее также. В Евангелии от Иоанна двое, ДУ и Петр бегут к гробу. Это и есть тело воскресшего святого и тело живого Петра, которые потом, при входе в гроб, объединяются. Тут можно думать, что не воскресшие святые выходят на площадь, а человек входит в гроб к воскресшему святому, чтобы тот явился ему.

И можно думать, как вы говорите, что время движется в обратную сторону. Не из гроба в мир, а из мира в гроб.

Все-таки воскресшие святые одеваются в ТЕЛА. Они меняют КОНСТРУКЦИЮ жизни. Пушкин в приведенной фразе одевается в царя, но дух остается Пушкина.

Значит, все-таки, что делали воскресшие святые до воскресения Иисуса Христа? До Явления? Ещё раз кратко можно сказать, что это описано в Евангелии от Иоанна, когда Петр и Другой Ученик бегут к гробу Иисуса Христа с разными скоростями из разных мест. Они бегут НАВСТРЕЧУ друг другу. И при входе ДУ в гроб вместе с Петром, ДУ, как написано, уверовал. Это и есть Явление.

Ведь представьте себе, святым надо шагнуть со сцены в зрительный зал, а это невозможно. Это разные времена. Значит, им надо, как минимум обежать кругом Землю, чтобы вернуться в эту ситуацию со стороны зрительного зала.

Это и есть Дресс Код Явления. А точнее:

— Dress Codex. — Как Макферсон, я мог бы сказать, что прочитал это в Древней Рукописи.

— — — — — — — — — —

P.S. Я тут не сказал, что происходит в Евангелии от Луки. Это и есть ситуация, которую описываете Вы. Начало новой жизни после Воскресения. Здесь уже вошел в Гроб тот, кому должен явиться воскресший святой. Есть такая картина «Перед Бурей.» Эта:

— Перед Явлением.

— — — — — — — — —

Я — ДУБРОВСКИЙ

Удивительно, но то, что совершенно очевидно сегодня, раньше пропускалось мимо ушей. Это происходит потому, что большинство людей представляют себя в едином мире. В ситуации, за которой никто не наблюдает. Но ведь никого же не видно! Почему мы не видим второго мира?

Автоматически считаем логичной нелепую ситуацию из-за того, что автоматически же думаем, что второго мира нет. Никто не обращает внимания на то, что Дубровский в маске во время нападения на карету князя Верейского. Зачем Дубровскому маска, если он сам маска?! Это волшебная, невидимая, летучая маска. Марья Кириловна считает, что Дубровский должен был прилететь и освободить ее. Марья Кириловна не могла поверить, «что жизнь ее была навеки окована, что Дубровский не прилетел освободить ее».

Можно думать, что француз Дефорж маска Дубровского. Да, но это видимая читателю маска. Это маска перед нами. Маска, которую видит, но не замечает читатель, находится в самом читателе. Это маска Дубровского. Эта невидимая маска вызывает ужас, будучи приклеена к определенному человеку. Например, к учителю:

— Спицын отвечал безо всякого смысла и с ужасом поглядывал на учителя, который тут же сидел, как ни в чем не бывало.

А чего учителю бояться или стесняться? Ведь маска невидима. Ее не видит жена смотрителя.

— Дубровский вышел из комнаты, сел в коляску и поскакал.

Смотритель смотрел в окошко, и когда коляска уехала, обратился к жене с восклицанием: «Пахомовна, знаешь ли ты что? ведь это был Дубровский».

Смотрительша опрометью кинулась к окошку, но было уже поздно: Дубровский был уже далеко. Она принялась бранить мужа:

— Бога ты не боишься, Сидорыч. Зачем ты не сказал мне того прежде, я бы хоть взглянула на Дубровского, а теперь жди, чтоб он опять завернул.

Пахомовна хочет «хоть взглянуть на Дубровского», но ведь она его видела! «Молодой человек стал расхаживать взад и вперед по комнате, зашел за перегородку и спросил тихо у смотрительши: кто такой приезжий.

— Бог его ведает, — отвечала смотрительша, — какой-то француз.

Мистика.

Зачем человеку, обладающему такой магией надевать еще какую-то полумаску? Кого ему бояться? Только читателя. Он тоже должен почувствовать магию Дубровского, как почувствовали ее герои романа. Читатель не является здесь всезнайкой, он тоже попадается на это «Я буду знать, что делать» Дубровского. Ведь читатель, как известно, тоже Герой Романа.

Марья Кириловна уверена, что Дубровский спасет ее, что он должен быть здесь, рядом, но… но он и находится здесь, только девушка не видит его, не видит маски Дубровского. Хотя Дубровский и сказал ей об этом после венчания. Только Марья Кириловна даже сказанных слов не поняла:

— Князь обратился к ней с ласковыми словами, она их не поняла.

Далее идет описание положительного образа жениха. Уж никак не престарелого князя Верейского. «Наедине с молодою женой князь нимало не был смущен ее холодным видом. Он не стал докучать ее приторными изъяснениями и смешными восторгами, слова его были просты и не требовали ответов». Ответов не требуется, потому что маг говорит сразу за обоих. Начинает фразу сам, а продолжает ее в роли того, к кому обращается. И здесь Дубровский сделал все сам, но и Марья Кириловна не просто статист, она запустила эту историю, отправив магическое кольцо к заветному дубу. Впрочем, сама того не зная, Марья Кириловна исправно играет свою роль: не узнает в князе Верейском Дубровского, а наоборот указывает на Гришу, камердинера Владимира Дубровского в полумаске. Что это он и есть сам Дубровский.

— Что это значит, — закричал князь, — кто ты такой?..

— Это Дубровский, — сказала княгиня.

Она это могла сказать и самой себе, что это рядом с ней Дубровский, что она узнала его после слов: «что это значит, кто ты такой». Но Марья Кириловна указывает и на Гришу, сына Орины Егоровны. Она тоже активно участвует в действии, в мистификации. Для чего? Чтобы создать Чашу Грааля, чтобы быть счастливой.

Князь Верейский выглядел старее своих 50 лет, потому что Дубровский загримировался так, чтобы его не узнали. В гриме старика его труднее было узнать. Князя Верейского знал прежде только Кирила Петрович. Если это так, то Дубровский уже давно задумал эту комбинацию, и князя Верейского вообще не существовало. Точнее, он и не приезжал из Англии. Скорее всего, именно так и было. Иначе бы Дубровскому долго пришлось ждать женитьбы. Эта экстремальная ситуации, необходимость выйти замуж за старого князя Верейского, подтолкнула Машу к решительным действиям, подтолкнула ее душу к душе Владимира Дубровского. Представление, что Дубровский потом придумал эту ситуацию с заменой князя Верейского на себя, слабее. Думаю, что никакого князя Верейского не было вообще. Когда Дубровский предлагал Марье Кириловне спасение, этот Джокер уже был у него в кармане. Все остальное спектакль. Как только этот театр был придуман, Владимир мог сказать:

— О, как должен я ненавидеть того… но чувствую, теперь в сердце моем нет места ненависти.

А кого ненавидеть? Себя самого, что ли?

Кажется, что все здесь за Дубровского, кроме Кирилы Петровича Троекурова, все за женитьбу, только не генерал-аншеф. Когда я говорю «все», то имею в виду главным образом читателей. Но и это правда только на половину. Написано:

— Молодые сели вместе в карету и поехали в Арбатово; туда уже отправился Кирила Петрович, дабы встретить там молодых.

Кого он хотел встретить в качестве жениха, князя Верейского или Владимира Андреевича Дубровского? Мой ответ:

— Дубровского!

Кто такие Кирила Петрович Троекуров и Андрей Гаврилович Дубровский?

Два друга. «…были они товарищами по службе…". Один уехал, другой остался. Кто уехал? Вот в чем вопрос? Дубровский принужден был уйти в отставку. Так написано. А если написано, значит, так оно и было. Но думаю, под этим именем оставил службу не Дубровский, а Кирила Петрович. Он получил во владение дом с тремя правильными цветниками и широкой дорогой между ними. Сюда был помещен Розенкрейцеровский Храм, как «эфирная структура». В Кистеневке был «сельский дом джентльмена». Но не в Покровском же был этот Храм! Не подходит огромный каменный дом с бельведером для сельского дома джентльмена.

Хотя описание Покровского кажется очень символичным:

— Прошло более часа, вдруг Гриша пробудил его восклицанием: «Вот Покровское!» Дубровский поднял голову. Он ехал берегом широкого озера, из которого вытекала речка и вдали извивалась между холмами; на одном из них над густою зеленью рощи возвышалась зеленая кровля и бельведер огромного каменного дома, на другом пятиглавая церковь и старинная колокольня; около разбросаны были деревенские избы с их огородами и колодезями. Дубровский узнал сии места; он вспомнил…

Что такого интересного может вспомнить человек? Рай? Ад? Первое поселение на Земле? Данте, например, вспомнил Ад. Небеса его Ада состоят из серии Каббалистических кругов, разделенных крестом, подобно пятиугольнику Иезекииля. В центре этого креста была цветущая роза. Здесь тоже есть цветущая роза. «Я ходил около его дома, назначая, где вспыхнуть пожару, откуда войти в его спальню, как пресечь ему все пути к бегству, в ту минуту вы прошли мимо меня, как небесное видение, и сердце мое смирилось. Я понял, что дом, где обитаете вы, священ, что ни единое существо, связанное с вами узами крови, не подлежит моему проклятию».

В Кистеневке три цветника означают, видимо, три точки распятия, три точки, в которых душа связана с телом. Широкая дорога, постоянно выметаемая, это душа человека. В Покровском душа это река, вытекающая из озера.

Где здесь Ад, а где небеса? Ад — Кистеневка, а Рай — Покровское? Возможно и наоборот. Но ясно, что эти пункты связаны.

Из исторической справки, вставленной в определение суда получается, что деньги 3200 рублей предок Кирила Петровича Троекурова получил. «… и следующие по договору деньги, 3200 рублей, все сполна с отца его без возврата получил». И только после этого Троекуров дал указание доверенному Соболеву выдать Дубровскому крепость на Кистеневку. Так мог и не давать! Откуда такая доверчивость? Должно бы: вы мне крепость, я вам деньги. Одновременно в присутствии нотариуса. Именно так купил эту Кистенеку отец Троекурова у Спицына. «… за что и купчая в тот же день в ** палате суда и расправы совершена, и отец его тогда же августа в 26-й день ** земским судом введен был во владение и учинен за него отказ.» Почему Дубровский отдает Троекурову деньги за Кистеневку, и уверен, что купчая будет подписана.

Причина здесь только одна: деньги Дубровский отдает самому себе. Или что то же самое Троекуров пишет доверенность на Кистенеку самому себе, но под фамилией Дубровский.

Получается, что уже отцы Карилы Петровича Троекурова и Андрея Гавриловича Дубровского начали меняться местами. Кто в Покровском, тот именуется Троекуровым, а кто в Кистеневке — тот Дубровский.

Ключом к пониманию текста этого произведения Пушкина служит письмо. Вот оно:

Государь мой премилостивый,

Я до тех пор не намерен ехать в Покровское, пока не вышлете Вы мне псаря Парамошку с повинною; а будет моя воля наказать его или помиловать, а я терпеть шутки от Ваших холопьев не намерен, да и от Вас их не стерплю, потому что я не шут, а старинный дворянин. За сим остаюсь покорным ко услугам

Андрей Дубровский.

По нынешним понятиям об этикете письмо сие было бы весьма неприличным, но оно рассердило Кирила Петровича не странным слогом и расположением, но только своею сущностью: «Как, — загремел Троекуров, вскочив с постели босой, — высылать к нему моих людей с повинной, он волен их миловать, наказывать! Да что он в самом деле задумал; да знает ли он, с кем связывается? Вот я ж его… Наплачется он у меня, узнает, каково идти на Троекурова!»

Предполагается, что Андрей Гаврилович и Кирила Петрович еще на службе поменялись местами. Как и их предки. Кто тогда был в Покровском, а кто в Кистеневке на момент этой истории? Или можно задать другой вопрос: как часто происходили эти переходы героев из одного места в другое? Места эти, Покровское и Кистеневку, я обозначаю не просто, как две соседние деревни, а как обычно, по Теореме Ферма. Одно место — это текст, а другое — поля. Или: одно — это сцена, другое — это зрительный зал. Как обычно предполагается, что мир устроен так же, как театр. Напомню, что в конкретном случае это не предположение, а аксиома, ибо очевидно, что перед нами книга, и только в ней происходят все дела.

Кириле Петровичу хочется на поля. Видимо, была его очередь ехать туда. Он даже залез туда, возвращаясь с охоты. Как написано, что свое поле, имеется в виду сцена, стала для Кирила Петровича не по вкусу. «Обед в поле под палаткою также не удался, или по крайней мере был не по вкусу Кирила Петровича, который прибил повара, разбранил гостей и на возвратном пути со всею своей охотою нарочно поехал полями Дубровского». Кругом ПОЛЯ. Только они разные. Одно поле у автора, а второе у героя. Одно на Небе, а другое на Земле.

Если в Покровском был Андрей Гаврилович Дубровский, то он и оскорбился за свою родную Кистеневку, за Храм Розенкрейцеров, когда псарь сказал:

— Иному и дворянину не худо бы променять усадьбу на любую здешнюю конурку».

Но думаю, что оскорбились они оба. И тогда в Кистеневку уезжает Троекуров. С одной стороны, чтобы показать Дубровскому, что «здешняя конурка» это не собачья конура вовсе, а само Покровское конура по сравнению с Храмом Розенкрейцеров, то есть с Кистеневкой. С другой стороны, Кирила Петрович давно хочет вернуться в Кистеневку, ибо он-то только в роли Троекурова, а на самом деле это Дубровский. И под шумок он возвращается. Кирила Петрович, говорит, что так не делается, вернись назад. И начинается война.

Обращение Кирила Петровича в роли Андрея Гавриловича к Андрею Гавриловичу в роли Кирила Петровича это по сути дела диалог.

— Я до тех пор не намерен ехать в Покровское, пока не вышлете Вы мне псаря Парамошку с повинною.

— А будет моя воля наказать его или помиловать.

А я:

— Терпеть шутки от Ваших холопьев не намерен.

— Да и от Вас их не стерплю.

— Я не шут.

— Я старинный дворянин.

«Странный слог и расположение», о чем пишет Пушкин получаются из-за того, что текст преломляется на рубеже времени и пространства. Одно предложение начинается собственно в тексте, а продолжатся на полях книги. Начинает его Бог, а продолжает человек.

Человек не хочет возвращаться на Небо. И стартовая площадка на Земле разрушена. «Двор некогда украшенный тремя правильными цветниками, меж коими шла широкая дорога, тщательно выметаемая, обращен был в некошеный луг, на котором паслась опутанная лошадь.»

Возможно и Бог не захотел возвращаться назад на Небо из-за грубого отношения тамошних обитателей к человеку. Уж если эти ребята на Небе не хотят послать кого-нибудь с повинною к Человеку, в роли которого сам Бог, то что с ними тогда вообще разговаривать. Разбираться начинать надо не на Земле, а на Небе. Там правды нет, не только не Земле.

Чтобы контакт Бога с человеком был прочным, нужна женитьба. Казалось бы, свадьбы сия невозможна. Но Чаша Грааля находится.

Что это такое? Озеро между двумя холмами, на которых расположены дом и пятиглавая церковь, и из которого вытекает река жизни вечной? Или Чаша Грааля — это стартовая площадка, которую образуют три цветника в Кистеневке? Здесь душа распята на трех точках тела. Она может отделяться и путешествовать, переходить из текста на поля. Герой может становиться автором. Это возможно было у Розенкрейцеров. Женитьба Бога и человека — это настоящая Чаша Грааля.

Или эту Чашу Грааля и носил в своей кожаной суме Антон Пафнутьич, подставивший Дубровских в суде. Кто такой этот предок Антона Пафнутьича, Фадей Егоров сын Спицын, предок которого урядник Егор Терентьев сын Спицын? Этому Спицыну когда-то все принадлежало. «Имение, состоящее ** округи в помянутом сельце Кистеневке (которое селение тогда по ** ревизии называлось Кистеневскими выселками), всего значащихся по 4-й ревизии мужески пола ** душ со всем их крестьянским имуществом, усадьбою, с пашенною и непашенною землею, лесами, сенными покосы, рыбными ловли по речке, называемой Кистеневке, и со всеми принадлежащими к оному имению угодьями и господским деревянным домом, и словом всё без остатка».

Бог купил эту Землю для человека, и выслал его туда на эти Кистеневские выселки.

Посредника обычно называют дьяволом. Но по Розенкрейцеровской терминологии это Демиург. Кто бы это ни был, но Дубровский оказался ловчее, и добыл для нас Чашу Грааля. Вот как это было:

— Кесь ке се, мусье, кесь ке се, — произнес он трепещущим голосом.

— Тише, молчать, — отвечал учитель чистым русским языком, — молчать или вы пропали. Я Дубровский.

— — — — — — — — — — — — — — — —

ДВА ВЕРОНЦА

Я не стал писать это эссе, как буквально эссе. Теперь я помещаю эссе в романы. И сейчас просто беру два фрагмента из двух романов.

Из романа Сириз

Они пошли в парк. Там жарили шашлыки. Алексей предложил заказать.

— С дымком не хочешь?

— Попозже, а то я уже и так не очень-то хочу воссоздавать из небытия мое эссе. Поспать бы. Ты включил диктофон?

— Да.

— Кстати, ты комедии любишь?

— Любил бы, если бы они мне встречались. Комедия бывает очень редко.

— И ты прав. И знаешь почему? На комедии нет спроса у издателей. Они хотят комедию, как беспрерывный смех. Хотят таких комедий, как:

— Укрощение строптивой.

Как:

— Комедия ошибок. — Это ранние пьесы Вильяма Шекспира. В них смех начинается, и продолжается, можно сказать, беспрерывно. Как у Аркадия Райкина. Писавшего… прошу прощенья, читавшего по системе:

— Ни минуты без смеха.

И вот сейчас все также просят:

— Давай, давай, чтобы ежеминутно летели искры до небес. — А не получается. Почему спрашивается? И я вам отвечу. Просто комедия, такая комедия, как Укрощение строптивой и Комедия ошибок, не свойственны душе человека. Можно рассматривать этот жанр, как:

— Исключение из правил. — Могу сказать, что шутов таких, как Джим Керри, осталось меньше на Земле, чем осталось монархов.

Как написал А. Аникст:

— Романтическая комедия более прогрессивный жанр, чем просто Комедия ошибок. Именно он свойственен душе человека. Люди хотели бы именно таких комедий, но… никто их не продает. Нет таких пирожков. Нет такого пива, нет такого коньяка, я бы сказала. Почему? Потому что в такой комедии существует перепад. Ведь, что такое:

— Романтическая комедия? — А это наполовину комедия, а наполовину мелодрама. То так, то эдак. А так нельзя! Хотя даже Джеймс Бонд настаивал:

— Смешать, хотя и не взбалтывать.

Хотя Аникст говорит, что романтическая комедия является более прогрессивной, тем не менее, у нас она еще не востребована. Как говорится:

— Прогресс у нас еще впереди. — Уж если комедия — так комедия, а если мелодрама, то мелодрама. Вместе нельзя. Как говорится, спасибо, что мелодраму разрешили. Хотя и отдельно от юмора. Напрасно, впрочем, вы думаете, что это очень мало. Жаку Оффенбаху вон больше четырех человек выводить на сцену вообще не разрешали. Пятому герою приходилось говорить плакатами.

Дорогие друзья! Это была только присказка. Сказка будет впереди!

Я очень рада, что смогла увидеть в этой пьесе больше, чем другие. Можно сказать, что я счастлива.

— Кстати, — обратилась Даша к парню, держащему диктофон, — я название пьесы уже сказала? Или только подумала? Точно, забыла. Ничего страшного, скажу сейчас. Это:

— Два Веронца!

Перечисляю записанные Аникстом противоречия. Первое, самое знаменитое географическое противоречие:

— Милан и Верона — находятся в глубине страны. — Поэтому нельзя плыть из одного города в другой. А Шекспир плывет. В пьесе плывет Валентин.

Место действия — частью Милан, частью Верона, частью лес между Миланом и Вероной.

Второе противоречие.

— Спид, слуга Валентина, приветствует Ланса, слугу Протея с прибытием в Падую, тогда как на самом деле они встречаются в Милане.

Третье противоречие.

— Валентин попадает в лес, который совсем не похож на итальянский.

Четвертое противоречие.

— Финальная сцена кажется не просто искусственной, а вообще не логичной. Протей, друг Валентина, любивший Джулию, ни с того, ни с сего вдруг начинает объясняться в любви к девушке своего друга Валентина, к Сильвии. Но это бы еще ничего. Он почти тут же просит прощения за свое нелогичное поведение. И это еще бы ничего. Но все тут же прощают его! Как говорится:

— Финита ля комедия! — Ибо теперь уже даже не смешно. Ибо никто уже ничего не понимает. Что Это?

Дж. Довер Уилсон — критик говорит о несообразности финала. И объясняет эту несообразность дефектностью рукописи. Это раз. Второе предположение:

— Рукопись создана из ролей.

Для каждого актера были написаны отрывки, а потом их соединили в рукопись пьесы. Что-то пропустили. В тексте нет, а на сцене что-то там имелось в виду, как само собой разумеющееся.

Другие противоречия объясняются неопытностью раннего Шекспира. Это когда он пишет:

— Падуя, — а надо бы Милан, где встречаются друзья.

И просто описками Шекспира.

— У тебя сигареты есть? — спросила Даша.

— Я не курю, — сказал Алексей. — Впрочем, сигареты у меня есть. Может принести кофе? У тебя в горле не пересохло? Ты волнуешься.

— Кофе давай. А насчет волнения — это вполне естественно. Я ведь сделала открытие.

Она выпила половину чашки, и продолжила свою пламенную речь.

— Друзья мои! За несколько сотен лет никто не заметил еще одного противоречия. Такого же в принципе, как и перечисленные, но ключевого. Да, это противоречие можно назвать:

— Кодом Шекспира.

Смотрите. Все замечают, что лес, в который попадает герой, не итальянский. Это Шервурдский, английский лес!

Кстати, насчет того, что все замечают противоречия. Нет, конечно. Как сказал Пушкин — это особый талант внимательного критика. Так можно прочитать Два Веронца, и ничего, все покажется нормальным, и не заметишь, так называемых, знаменитых ляпов Вильяма Шекспира. Тем не менее, продолжаю дальше. Замечают нелогичное поведение Протея в финальной сцене, замечают еще более нелогичное поведение друзей Протея, которые его прощают. Замечают, что Валентин плывет из сухопутного города Верона в сухопутный город Милан. Замечают, что встреча в Милане, объявляется встречей в Падуе.

И не замечают, что перед нами не Валентин, не друг его Протей, не Джулия, дама, любимая Протеем, не Сильвия, дочь герцога, любимая Валентином, не Ланс, шут Протея, не Спид, шут Валентина, а:

— Актеры! — Да, друзья мои, это были актеры. А не сами люди. Фантастика! Все это видели, но никто не знал. Никто не знал этого Кода Шекспира. А ведь это то же самое противоречие. Смотрите:

— Вместо итальянского леса мы видим Шервурдский лес. Это не описка, и не незнание по молодости лет отличия между итальянскими лесами и английскими. Просто Шервудский лес здесь:

— В роли итальянского! — Точно так же, как Шекспир в роли, например, Протея.

И точно так же, как Падуя в роли Милана. Объяснение элементарное:

— Спектакль дается в Падуе. — И следовательно, Милан пьесы находится сегодня в Падуе. Точно также можно сказать, находясь в Москве:

— Приветствую тебя в Петербурге. — Это как в песне:

— Друга я никогда не забуду, если с ним повстречался в Москве. Всегда будет в Москве. Хотя в спектакле речь идет о встрече в Петербурге.

Как человек состоит из двух людей, из актера и из Гамлета, так и лес двойной, и состоит из персонажа, то есть из итальянского леса, и из актера, то есть из Шервурдского леса. Великолепно, честное слово! Это так логично! Но… все считают, что:

— Актера нет на сцене! — Фантастика! Даже в программке написано, что актер существует, но никто не считает его за человека.

— Высоцкий, Смоктуновский… нет. Как сказано в кино Москва слезам не верит:

— А кто это?

Так почему актера нет на сцене? По одной простой причине:

— Этого не может быть. — Ну, если есть Гамлет, откуда, спрашивается, возьмется еще и Смоктуновский?

Как сказал Пушкин:

— Два тела не могут в физическом мире занимать одно и то же место.

Но, как написано в Библии один человек может быть одет в тело другого человека. И тогда финальная сцена становится понятной. Логичной. Такой же логичной, как представление Смоктуновского Гамлетом.

Ведь одеть на себя можно не только роль умершей Дездемоны или Джульетты, но… и роль друга! Ведь кто такой друг? Это тот, кто может за вас заступиться. Заступить, следовательно, ваше место. Вот друг Протей в финале и заступает место своего друга Валентина, и объясняется в любви Сильвии, подруге своего друга Валентина. Поэтому во второй сцене его все легко и прощают. Ведь он говорил от имени, в роли своего друга Валентина. Помог другу объясниться в любви. Как Валентин Протей объяснился в любви к женщине любимой Валентином, патом раскаялся, как Протей. А люди не понимают, они автоматически думают, что все опять произойдет, как в песне. Когда друг отправился вместо друга на свидание, да так и остался навсегда с девушкой друга. Здесь все по-честному. Как говорится:

— У Шекспира ляпов не бывает.

Ведь как Смоктуновский превращается в Гамлета? Он берет текст, слова Гамлета, и костюм Гамлета. Протей делает то же самое. Он берет слова Валентина, а вместо костюма надевает ревность. И сцена становится не только объяснением в любви, но и сценой ревности, то есть не только комедией, но и драмой. Получается такое определение романтической комедии:

— Комедия — драма — мелодрама. — Такое движение чувств. И превращение всех, так называемых ляпов Вильяма Шекспира в достоинства его пьес.

Самое известное противоречие о море, по которому Валентин плыл из Вероны в Милан, я уже расшифровала в другом месте. Скажу здесь кратко.

На сцене, в кино, как в физике, движение часто показывается, как движение дороги или моря относительно героя. Точкой отсчета в этом случае служит:

— Небо. — Как на корабле. Сначала герой отмечает на небе координаты Вероны. Например, по Полярной звезде. А потом… потом приплыли! Приплыли в Милан, как только на небе появятся координаты Милана. Но главное здесь то, зачем Шекспир это делает?

Дело в том, что способ, которым Шекспир определяет местоположение героя:

— Виден только из зрительного зала!

Поэтому рассказ о том, как герой плывет из одного сухопутного города Вероны в другой сухопутный город Милан, является рассказом о новом устройстве мира. Устройстве, преобразовании мира после Воскресения Иисуса Христа. Устройстве, когда мир делится на две части. Как театр делится на сцену и на зрительный зал.

И следовательно, в пьесе Вильяма Шекспира Два Веронца нет никаких противоречий, если действие пьесы происходит на сцене. Или, что:

— Весь мир театр, а люди в нем актеры.

Замечу еще одну интересную вещь. Если бы, например, в пьесе был описан не Шервурдский лес, а итальянский, как вроде бы должно быть, то это было бы ошибкой. Да это ошибка. Ибо такое правдивое описание было бы утверждением, что на сцене сам Высоцкий, а не актер, исполняющий его роль. Сам Гамлет, а не Смоктуновский в его роли. Следовательно, был бы описан обман. Поразительно, честное слово. И все, что надо для понимания правды, для понимания Кода Вильяма Шекспира, это знать, что:

— Актер на сцене!

В Евангелии это деление мира первой увидела Мария Магдалина, когда ОБЕРНУЛАСЬ, чтобы увидеть Иисуса Христа.

И да, еще одна интересная вещь. Смысл неузнавания. Сильвия, подруга Валентина не узнает Валентина в исполнении Протея. Как и Джулия, подруга Протея не узнают Протея в его же Протея исполнении. В первом случае, а именно Сильвия принимает его за Протея со словами Валентина. Второй вариант, Джулия принимает его тоже за Протея со словами Валентина. Но первой не нравится костюм, а второй слова.

Смысл неузнавания в том же, в чем у Пушкина в Дубровском. Марья Кириловна не узнает Дубровского в костюме князя Верейского. Хотя возможно и у Пушкина был обмен не только костюмами, но и телами, как у Шекспира. Правда, тогда пришлось бы разобраться с женитьбой. Со словами:

— Но я другому отдана и буду век ему верна. — В принципе это возможно. В другом эссе это уже сделано по поводу неузнавания жениха другой Марьей, Марьей Гавриловной в Метели Пушкина.

Неузнавание — это увеличение степени конкретизации. Это небесный телескоп Хаббл. Он лучше, потому что находится уже не на Земле, а на Небе. Почему так? Потому так, что это не только рассказ, но и показ. Не только слова, но и дела. Дубровский обещает спасти Марью Кириловну. Но как? Как это сделать, чтобы получилось? И используется этот коронный прием, этот Код Шекспира:

— Дубровского не узнает не только героиня романа, но и другой, специфический герой романа, а именно:

— Читатель. — А если уж он не знает, то никто не знает. И похищение невесты, как в Дубровским, так и в Метели заканчивается успешно. Впрочем, как и в Выстреле, как и в Барышне-крестьянке.

Я пока не поняла, меняются ли местами подруги Протея и Валентина, Сильвия и Джулия, но вполне возможно, что и это было. Тогда и прокомментировать это можно соответственно. Но важно, что происходит не просто обмен телами, а меняется только часть. Не один становится другим, а один выступает в роли другого.

Еще более логично, что в финале все прощают Протея, потому что обращался он не к Сильвии, подруге Валентина, а к своей подруге Джулии, не узнав ее в роли Сильвии.

— Ну как? Ты записал?

— Записал.

— У меня дома есть еще записи. Я добавлю к этой, и получится курсовая работа.

— Кстати, — добавила Даша, — если настаивать на слове «плыли», и кому-то мало, что это означает определение координат города — Вероны или Милана — по звездам, то можно еще уточнить. В этом случае сам полуостров, омываемый морем с трех сторон, будет в роли этих городов, Вероны и Милана. Или вы думаете, что ему — полуострову — как Пугачеву из Капитанской Дочки Пушкина будет мал этот полушубок? Не влезет полуостров в город, который на нем находится. Но именно это произошло при Воскресении Иисуса Христа, когда Мария Магдалина не увидела Его в мире, но увидела в Театре. Театр оказался больше мира. Более того, мы вообще не можем увидеть мира без театра, а конкретно: без текста. Мария Магдалина увидела Иисуса Христа в Тексте Евангелия. Получается, что Слово больше Мира. А в данном случае Верона или Милан пьесы, больше реального полуострова, омываемого водой.

А вы говорите, негде плыть из Вероны в Милан! Воды, как видите, хватает. Было бы желание плавать, а плыть можно и по Морю, и по Небу.

— Все удивляются, что Шекспир делал такие «ошибки», — сказал Алексей — А в фильме «В Аду» с Жаном-Клодом Ван Даммом в главной роли, где показана русская тюрьма — нет ни одного русского. Одни американцы. Может быть, несколько человек там было русских эмигрантов. Это не важно.

— Они, что, тоже, что ли, зашли по ошибке, — как сказала бы Лидия Смирнова, показав кулак Георгию Вицину?

— Вот в фильме Лиозновой про Штирлица, — сказала Даша, — евреи точно по ошибке стояли в проходах гестапо Мюллера.

— Да, Лиознова точно ошиблась, — сказали русские цензоры, когда узнали, что эсэсовцы, стоящие в проходах гестапо Мюллера не чистокровные арийцы, а имеют как раз наоборот, родословные чистокровных евреев. Решили не допускать такого глумления над арийцами. А зря.

— Увеличением является также узнавание, — добавила Даша. — Только благодаря узнаванию Жана-Клода Ван Дамма нам удается самим попасть в эту тюрьму. По-настоящему, фирменно, мы может одеться только в знаменитого актера. В Янковского там, или Ярмольника.

Но узнавание это не противоположный неузнаванию способ конкретизации. Это одно и то же. Дело в том, что узнаваемый актер никогда не пытается скрыть, что он играет роль. Он всегда неузнаваем. Попросту говоря, он не похож на того, кто должен быть на ринге. Ведет себя, если можно так сказать:

— Как дурак. — Например, Жан-Клод Ван Дамм падает в первом же бою на Кумите, в Поисках Приключений. А почему? Во время боя он отвернулся от своего противника француза, кажется, и получил мощный удар по лицу. Ради чего боец может отвлечься на ринге? Атомная война началась? Ну а ради чего еще? Нет, оказывается, он начал переговариваться мимикой и жестами с бывшим агентом Ноль Ноль Семь.

— Мол, не надо напрягаться, — говорит Джеймс Бонд. А Жан-Клод ему отвечает:

— Чего ты говоришь? Я не очень понял. — Ну и тут получает по морде. Предварительно, правда, он видит поднятый вверх большой палец Джеймса Бонда. Мол, ты уже победил.

Как это может быть? Как можно показывать такое несоответствие реальности? Мы не узнаем реальности. Точно также, как не узнаем в Двух веронцах итальянского леса. Но на самом деле Жан-Клод Ван Дамм вместе с режиссером и рассказывают нам правду.

Сегодня нам интересен фильм только, когда в нем играет известный актер. Недаром такие актеры, как Том Круз или Мел Гибсон берут половину всего бюджета фильма. И тут возникает интересный вопрос. Перед Шекспиром, я имею в виду. Как сделать так, чтобы людям и через пятьсот лет, даже через тысячу, как часто говорит Чехов, было интересно. Ромео и Джульетту они узнают, а актеров кто вспомнит через тысячу лет? Можно даже забыть, кто и Чайкой-то был. Треплев или Заречная. Все зависит, кто кого играл. А без них произведение теряет, как уже говорилось, половину гонорара. И соответственно половину своей художественной ценности. Можно даже сказать, что мы видим уже не подлинник, а только копию. И способ был найден:

— В роли одного героя стал выступать другой герой. — Они оба обладают известностью! Они оба описаны в пьесе! Вот почему одно из произведений Пушкина называется:

— Выстрел. — А не Выстрелы.

Стреляет один и тот же человек! Один раз.

Мы привыкли думать, что Сильвио спешит отомстить Графу, потребовав долг — выстрел — в самый неподходящий для Графа момент:

— Перед свадьбой. — Графу жаль будет терять невесту. Если он будет убит Сильвио, невеста ему не достанется. Это раз. И два — это заставить Графа еще раз по нему, по Сильвио выстрелить. Графу должно быть стыдно, что на дуэли он два раза стрелял в Сильвио, а тот ни разу.

На самом деле, месть более реальна. Сильвио спешит не застать Графа под венцом, а хочет, как Протей Шекспира выступить в роли противника. И Сильвио предстает перед Графиней в роли Графа. Протея узнают, он одет только в слова Валентина, говорит его текст о любви, но на вид так и остался Протеем, а Сильвио уже одет в тело Графа. Если предположить, что жених и невеста были знакомы до свадьбы. Ведь в принципе это не обязательно. Гинерва невеста Артура никогда не видела Артура, и по дороге могла выйти замуж за Первого Рыцаря. Если бы он захотел воспользоваться приемом Шекспира, и представился бы ей Артуром, так бы и случилось. Ведь они любили друг друга. А за Артура Гинерва выходила по расчету.

Поэтому, друзья мои, Графиня вышла замуж за Сильвио, и не надо искать его убитым в сражении под Скулянами. И Графу ничего не осталось, как в роли Сильвио приехать в дом Сильвио, чтобы… чтобы отдать долг, чтобы Сильвио сделал в него свой отложенный выстрел. И получается, что в картину оба раза стреляет Сильвио. Ему не надо попадать пуля в пулю. Это был один Выстрел.

Таким образом, для того, чтобы понять, кто такой был Гамлет, нам нужно знать не одну роль, а две. В пьесе должны быть слова не только для Гамлета, но и для Смоктуновского. Уверен, роль Гамлета можно разбить на две роли.

Из этого устройства мира следует удивительнейший вывод:

— И времена могут меняться местами. — Да, друзья мои, в реальности одно время может занять место другого.

Прошлое может играть роль настоящего.

Фрагмент из романа Стометровка

Здесь герой не знает еще, что плаванье было из Вероны в Милан, а не наоборот.

— Точно! — Надо было сразу догадаться. — Как будто вытянул счастливый билет на экзамене, — добавил он. И прочитал:

— Очередной «ляп» Шекспира. Произведение называется: — Два Веронца. Солдат не читал, и не видел эту пьесу Потрясающего. Но отвечать надо. Иначе так и останешься здесь. И будешь Русалкой. Он даже не знал из какого города в какой путешествуют Веронцы. Но уже в условии было написано, что оба города неприморские. Допустим, это были Верона и Милан. Однако Шекспир написал, что ребята ПЛЫЛИ из одного города в другой. Именно плыли, а не шли и не ехали. Вопрос:

— Как можно плыть из одного СУХОПУТНОГО города в другой такой же сухопутный?

Я-то сразу ищу решение, потому что в ляпы Шекспира абсолютно не верю.

Вот смотрите, что происходит. В старых фильмах движение машины часто изображали движением дороги, деревьев, домов мимо машины. Не машина двигалась, а окружающие ее деревья. Но зрителям-то ведь все равно, что движется. Важно, что на экране машина едет. Хотя на «самом деле» около нее просто машут ветками. Почему «на самом деле» в кавычках? А где оно это:

— На самом деле? — Там или Здесь?

Говорят про старые советские фильмы, что там изображались вещи, которые не могут существовать. В одном из фильмов про Великую Отечественную Войну летчик спокойно открывает дверь кабины, выходит на крыло, и его ветер не сдувает его. Видно, что ветер дует, но летчика он не берет. Почему? Говорят, что это тоже ляп режиссера. Но это не так. Все зависит от точки зрения. А точнее от:

— От представления о мире.

Сама технология такова:

— Летчик и ветер снимаются отдельно. А потом в кино они видны вместе. Именно поэтому летчик и не падает. Настоящий ветер в него не дует.

Кажется, что это монтаж, филькина грамота. Но она отражает устройство мира. Другое, не очевидное, устройство мира.

Так и Два Веронца плывут. Как определяется плавание корабля, его курс? По звездам! Именно так. Сначала мы видим на небе созвездие, или координаты, например, Милана. Они определены с помощью секстанта по Полярной звезде. И звезды двигаются, как двигаются деревья мимо машины, показывая, что машина едет по дороге. Звезды, созвездия, двигаются до тех пор, пока на небе не появляются координаты Вероны. Все — приехали. Точнее:

— Приплыли!

Возникает логичный вопрос:

— А зачем так делать?

Как говорится:

— Очень хороший вопрос!

Зачем Шекспир рассказывает о движении по звездам, когда можно было ехать на лошади, по суху?

Разница есть. Это другой взгляд на мир.

Первое, обычное представление о мире это:

— Италия, в ней есть два города, расположенные внутри полуострова, не у моря. Переместиться из одного такого города в другой можно только по суше. Плыть никак не получится. И это правда.

Вроде бы все очевидно, Шекспир — в очередной раз — ошибся. Не в курсе был, что без знаний карты — нет науки географии.

Но есть и другой взгляд на мир. И он правдивее первого. Это взгляд на мир с позиции Теории Относительности Эйнштейна. Правда, тогда еще этой Теории не было. Но Новый Мир уже существовал. Мир, в который включен человек. Человек в зрительном зале!

Именно об этом мире и рассказывает Шекспир. О мире, как он сказал, где:

— Весь мир театр. А люди в нем актеры.

Почему так? Потому что это:

— Плавание по звездам, — видно только из зрительного зала. Только в театре. В театре, где мир разделен на две части. На сцену и на зрительный зал. Так-то, на сцене, этот корабль вообще стоит на месте.

Кто-то может сказать, что это второе представление о мире не реально. А реально первое представление о мире. Которое можно назвать:

— Взглядом из окна.

А второй взгляд на мир это так, только спектакль.

И это будет очевидной ошибкой. Ибо:

— Мы и смотрим спектакль! — По-другому мир увидеть нельзя.

Почему же в жизни мы не видим этого театра? Мы не видим — Автор видит.

Зритель ведь тоже не видит, что он участник пьесы. И поэтому говорит, когда Два Веронца плывут из Милана в Верону:

— Шекспир сделал очередной ляп. Он не знал географии.

А оказывается, он знал Теорию Относительности.

Дело не просто в правоте Шекспира. Но он нам рассказывает о мире, который возник после Воскресения Иисуса Христа. О мире, в котором существует:

— Вера.

— — — — — — —

Эффект Евангелия

И поразительный эффект, только что отрытый в Ветхом Завете, который смог измениться — не меняясь по буквальному тексту:

— Исав, которого все списали на мыло, — как человека, не любимого не только богами, но и:

— Самим богом, — так бывает?

Оказался царем.

Как ему и следовало быть по первой любви бога, — как первенца.

Как распелся артист Высоцкий:

— Да, мало ли, что ты хгениальный — мы не глупее его!

Иаков, к которому должна перейти власть царя после смерти отца Исаака, обыграл своего брата Исава — наследного принца — именно игрой на своей голове шкуры барана, ибо отец Исаак знал эти волосы и любил их, как завет бога:

— Отдавать первенство всегда старшему сыну, — что значит:

— Поставил пьесу, но только на театре своей головы.

И значит брат его, Иакова, наследный принц этих барон-офф, Исав — этеньшен:

— Вместо благословения отца — который ошибся, так сказать, по ошибке, — получил, как первенец другое царство, царство вечности, царство, — а именно первое письмо:

— Нового Завета, — право поставить в фундамент пирамиды истины Форму.

Что значит — на выбор — КНИГУ — или:

— Сцену.

И, следовательно, право:

— Сделать то же самое, что сделал его брат Иаков, но пошутить уже не просто шуткой со Содержанию с головой барана, — а по Форме, ничего не меняющей в содержании текста брата Иакова, но только уже имеющей возможность:

— Прибыть на бал к королю Дании Гамлету, — в виде:

— Театра.

И таким образом, мы видим в Ветхом Завете не одну истину, как содержание, не один спектакль, как Иаков обманул своего отца Исаака, предложив ему вместо волос брата Исава волосы барана, и таким образом получил царство, — но:

— Явно не по-честному, — так как отец, Исаак, выбрал всё-таки Исава, так как выбрал волосы, а не голую башку Иакова.

Но — как говорится в Ветхом Завете — сделанного уже не вернуть.

В Новом не только можно, но Он именно для этого, для этого возврата в прошлое и придуман богом, чтобы:

— Прошлое именно — Изменить! — Вплоть до спасения Адама.

И, как оказалось, для этого Ему и делать ничего не надо, как только дать Человеку возможность увидеть, что перед ним:

— КНИГА

Сама Скрижаль Завета!

И, следовательно, слова и действия Иакова, что это:

— Я — еврей! — не есть надпись прямо на Небе, — а только запись в этой Книге Жизни, — Жизни, однако, возникающей только в контакте со Второй Скрижалью Завета:

— Человеком, — читателем.

И таким образом, мир из Театра превратился в:

— Весь Мир — Театр, — что значит, включая и вторую Скрижаль Завета — Человека!

И тогда слова текста Иакова, что он теперь царь, ибо Исаак сказал! — автоматически — по новому, но очевидному уже:

— Устройству Мира, — оказываются не истиной в последней инстанции, — а сказанными только в одной части этого мира — на:

— Сцене, — написаны в книге.

И Сцену эту — можно сказать — построил его брат Исав, в ответ на финт ушами вместе с головой Иакова.

Но, конечно, эта Сцена в Театре построена богом, как новый подарок человеку разумному, Новый Завет, состоящий из ДВУХ скрижалей:

— Сцены и Зрительного Зала.

Таким образом Обман Иакова, как Текст — потерял силу абсолютной истины, а, наоборот, сам стал только игрой:

— Воображения артистов.

И получается, да:

— Написанного пером не вырубить топором — но и не надо! — как и сказано Михаилом Булгаковым:

— Сами придут и сами всё дадут.

Как и дали Исаву. Относительность приоритета Исава, как первородного была переиграла его братом Иаковом, но и его победа, благодаря существованию:

— Человека, — как второй Скрижали Завета, — что не только Сцена — это Театр, но и Зрительный Зал — тоже — это:

— Театр, — где, собственно говоря, и обнаружила Иисуса Христа Мария Магдалина после Воскресения, — только:

— Обернувшись.

Поэтому и написано:

— Прежде чем обмануть брата своего — обернись вокруг себя — не обманул ли кто уже и тебя.

Но есть и противостояние, — ибо, да:

— Человек с помощью Нового Завета смог видеть, — но!

Никто, к счастию, не сказал, что мы можем запретить ему — этому Хомику — однако:

— Иметь на сие возражение Право.

Исав — как минимум — тоже царь, — но стоит заключить в рабство Хомика, и тю-тю — царем так и будет Иаков.

Ибо, ну не смешно ли, Зритель, припершийся в театр, да еще забесплатно, скорее всего, только по контрамарке, данной ему по доброте душевной каким-нибудь Высоцким:

— И то по пьянке, — и что:

— Нам его считать за Истину?

Он с похмелья называет Будапешт Бангладештом, — это, что, тоже правильно? — правильно я говорю.

У нас где живут поляки? — не в Сибири еще, надеюсь. А некоторые вот их туда уже и поселяют:

— На нейтральную полосу с Турцией, да и то:

— Может с Пакистаном, — ась?

И вот она, пошла морока:

— Человек ли здесь на самом деле главный, — или только так:

— Каэцца?

Но это сомнение искусственное, только для смеха в первых рядах перед президиумом, — если остальных так и не успели предупредить:

— Смеяться каждый раз. — Но некоторые могли не понять, с чего начинать считать:

— С первой раздачи бутербродов с колбасой твердого копчения и сыром, хорошим Голландским, — или и пиво тоже понимать, как:

— Смеяться подано!

Так что, да, врать можно — но исказить правду уже не удастся.

И вот это коронный, так как пока еще и единственный пример для меня из Ветхого Завета, что Новый Завет изменил и его. Пример — повторю — фантастический, когда прямо на глазах — ничего не меняя — происходит:

— Всё наоборот.

Достаточно только дать Человеку это право:

— Участвовать в соревнованиях жизни.

Неужели можно не дать?

Человек может жить вечно, но нельзя, или наоборот:

— Можно жить вечно, но именно потому, что запрещают жить вечно на Земле?

Хотя — возможно, вопрос задан и неправильно, как здесь говорят некоторые:

— Некорректно.

Удивительно, что такой простой вопрос, почему Иаков обыграл Исава, — а:

— Был глух, как нем!

И всё только потому, что продолжает в той или иной степени действовать установка Якова Кротова, — или его гостя — гостьи, — как сакральный гром и молния:

— Тогда не было гречки!

Тогда как это — Тогда-Могда — уже потеряло силу и именно из-за того, что Новый Завет повернул время в обратном направлении. И до такой степени потеряло, что и:

— Не было никогда наоборот.

Да-а.

Великолепно, конечно.

Как легко можно изменить смысл на противоположный стоит только выдать человеку вместо одной Скрижали Завета — Две.

Но многие приспособились: две — это только потому, что на одной — так сказать:

— Всё и на те: не уместилось!

Как и я спросил в церкви у раздатчицы свечей почти забесплатно:

— Почему рана в боку у Иисуса Христа изображается то справа, а у других почему-то, наоборот — слева?

Простой, даже очень простейший ответ:

— Вам это знать не надо, — ибо, где есть — там и нарисовано.

Вообще-то, я до сих пор не понимаю, почему так. Но чувствую, что смысл есть. Пора разобраться. Точно также, как Рождество празднуется в разных конфессиях в три разных дня — может и больше. Суть одна и та же:

— Мы видим мир, который подлинником не является.

Но, с другой стороны, можно это понимать и так, как только что было с Царством Исаака:

— Кому, — если сыновья оба?

Сам-то Исаак выполняет завет бога: первому, — но именно не встречному же, как приспешил Иаков со шкурой барана, — следовательно, и вопрос:

— Кто первый, кто второй? — кто родился, или кто угодил-ся.

Говорится, что бог и не очень-то любил Исава — первенца, но!

— Кто его сделал первым, если не бог, — без знака вопроса.

На словах не любил, а на деле сделал первым.

Вполне возможно противоречие между местом раны Иисуса Христа на картинах разных художников — в правом или в левом боку — связано с тем же противоречием:

— Кто первый Исав или Иаков — сыновья Исаака.

Также и в Повести Белкина Станционный Смотритель:

— Кто прав, кому должна принадлежать Персефона — Дуня — дочь Станционного Смотрителя Самсона Вырина — ему, — или:

— Пролетавшему тут Минскому — Белорусскому — богу Бэлу, — а сам Самсон Вырин — это:

— Зевс, — но, однако, на пенсии.

Это не одно и тоже, только количественно разное, но именно, отличаются, как Форма и Содержание.

Интересно, если удастся разобраться. Так-то, без вариантов:

— Обязательно и отличаются, как форма и содержание, но особенно великолепно это будет про раны Иисуса Христа, — ибо на вид:

— Какая разница?!

Да и Минский с СС — отличаются, да, но оба они:

— Боги.

p.s. — Более подробно в эссе Чужой Завет, которое еще не опубликовано.

Эффект Евангелия — 2 — Дуня Непромаха

Вторая часть расшифровки правого и левого, как формы и содержания

Две раны Иисуса Христа и Минский в Станционном Смотрителе А. С. Пушкина, как:

— Возвращение Блудного Сына.

Идет, как фрагмент из другой книги

Хотя, конечно, и мафия под Орденом ходит. Я — не могу записаться в Крестоносцы. Не могу, несмотря на то, что и не возьмут. Как не взяли того боксера из книги, которую мне дали, чтобы научился писать:

— Также.

Это всё равно, что научить галок ходить по земле: можно, но только чуть-чуть. Они:

— Уже и сами умеют так-то.

Хотя мистики хватает, чтобы вернуться домой, как видел и Кук:

— Несмотря на айвовое варенье Пеле-Вина — цинга жмет и жмет, что даже вообще не пропадает полностью никогда.

Ворона хотела меня спасти — по крайне мере, направить в сторону иную: выбежала из-за мусорного бака с раненым крылом — спасти?

— Как? — ибо именно надо всё бросить, съездить с ней — недалеко — в ветеринарную больницу, — а дальше:

— Домой-й!

Разве я знаю, где мой дом, если это уже Ленинский проспект, где — чуть-чуть сзади — я и работал на улице Вавилова, добывая знания — как оказалось теперь — для:

— Поездки За-рубеж.

Тем не менее, любая подсказка такая же: на вид невозможная для выполнения, — но это и значит, что изменить надо что-то не чуть-чуть, — а:

— Всё-таки разрешить, чтобы смогли послать в сторону иную.

А так получается всё наоборот, да, иду в обратную сторону, но абсолютно не понимаю:

— Зачем?!

Тем не менее, мир настолько изменился, что полной уверенности:

— Был и другой — нет.

И даже не в том смысле, что всё стало по-другому — скорей, так это всё и было — только теперь стало очевидно, — но всё равно:

— Мир вокруг — нереален.

Как мираж. Картонный аттракцион на неделю.

Ворона мне сделала предложение — как жаль, что отказался. Видимо, как Кук:

— Знал — вернуться назад уже никогда не удастся.

Но, скорее, все-таки наоборот:

— Это Англия — как сейчас Москва — оказалась иллюзией Марди Граса.

Не зря, не зря Хемингуэй ушел в дальнее плаванье по Островам Океана. Хотя не исключено, что и я сейчас делаю тоже самое:

— Только полную бессмыслицу.

Но!

Именно ей и занимались Апостолы в Евангелии: читали лекции тому, кто их не понимал. Ибо:

— Да, как же тебя понять, если ты ничего не говоришь?! — как расписался Крючков в ведомости о браке, не понимая, как может быть женат и на ней, и на танке — одновременно.

Вот, что только одно слово:

— Путь до Типперери находится в обратная сторона.

Хочется знать точно, — где? Но деление хлебов Иисусом Христом доказывает:

— Только личное решение устроит человека.

Он должен сам решить задачу Сфинкса. И дело не в правильном ответе, а в самом решении, которое требует участия Вечности, — а точнее:

— Бога, — в этом деле продвижения дальше по пустыне, где что-то всё-таки должно быть.

Где мой Цикл Кребса и все остальные теоретические процедуры?

Они здесь, почти раскрыты, но в таком заколдованном мире, что поверить в это можно только при:

— Желании! — так может быть?

Человеку, как противоположный приоритет выдано право:

— Не верить в очевидное!

Это, конечно, не загадка НФИ, — а что-то намного, намного большее.

И вопрос:

— У многих, или почти у всех не включена вторая скрижаль завета?

Великое Открытие — критерием величия которого оказывается сам Человек, — как:

— Наибольшая объективность.

Как ответил Бог Самому Себе:

— Хорошо!

Следовательно, приходите все, причащайтесь, — однако:

— Кто может.

Лекарство Бессмертия, — но не для всех.

И вот некоторые думают, что так не бывает. Хочется чего-то такого, объективного, чтобы можно было, да:

— Зарыть его в землю навсегда.

Поэтому нельзя думать, что оно — бессмертие — зарыто, как кольцо Средиземноморья — во глубине сибирских руд. И был только один человек, который хотел занять у меня три рубля до получки на бутыль барматы, который знал, что просто так никто не дает — предложил:

— Расскажи своё открытие.

И действительно, хороший парень, честно слушал все подробности, и оценил:

— Тебе есть чем жить. — Миша.

Не думаю, что смог взять его на вооружение, — ибо, кроме того, что оно и вообще не берется, а всегда держится на расстоянии, — как Поля от:

— Текста, — но вот что-то одно из них: поля или текст — уже должны быть априори в человеке, как то семя, которое падает не на дорогу, и не при дороге даже, а в сами кусты, где можно потом и обнаружить эти цветы:

— Необычайной красоты, — как спел Владимир Высоцкий.

Нейтральная полоса — это Переход Ферма, — можно сказать даже сам Яго Шекспира, а если думать, что Яго — это переход — то и бегал по нему, значит:

— Сам Отелло.

У Пушкина эта беготня по Не-стандарту представлена в Повестях Белкина, как:

— Сильвио и Граф — Выстрел, Владимир и Бурмин — Метель, Басманная и Никитская — Гробовщик, Минский и Самсон Вырин, как Бэл, бог древней Ассирии и Зевс на пенсии — Станционный Смотритель, Лиза и Акулина — Барышня-Крестьянка.

Все разборки в Повестях Покойного Ивана Петровича Белкина ведутся не в одном мире, а в двух мирах, между Текстом и Полями, между жизнью и смертью. И из этого следует:

— Совсем другое содержание этого произведения, — в частности, невозможность Владимира в Метели жениться на Марье Гавриловне, — осуществляется, но:

— Другим актером этого же театра, — который точно также, как и первый, знает текст роли, но лицом:

— Ай не он!

Театром, однако, не только жизни, — и самой ее сути, как и:

— Смерти — тоже.

Тоже самое и в Дубровском, где никому неизвестным князем Верейским оказывается сам Владимир Дубровский, — и вот эта часть, которая не видна невооруженным взглядом — означает, не сокрытие от Читателя самого главного, — а:

— Наоборот, — приглашение его на чай, — как:

— Главного Героя Романа, — который, да, знает, но как и положено в этом мире для ужаса некоторых:

— Не всё же сразу.

Обещал — где-то — разобраться с содержанием и формой, как с соревновательными способностями Самсона Вырина и ротмистра Минского, но, думаю, не сейчас, ибо очевидно, но что-то этому противостоит. Как Одиссею Гомера, что, да, он очень хочет, — но!

— Чего?

И оказывается, не просто вернуться в Итаку родную, а — мама мия! — тогда же, когда уходил, но не совсем, а так как уже приобрел за 20 лет блужданий по миру приличный военный опыт и намного еще более изворотливый ум:

— Перебить сначала всех тех, кто был в этом — для него — непрошенном прошлом.

И вот именно так форма меняет содержание:

— Всё было, а как ничего и не было. — Или, по-другому, наоборот:

— То, что было уже не может разделить нас настолько — насколько может разделить время, — ибо:

— Здесь всегда был я, как не только главный распорядитель празднеств, но и их участник во всех ролях.

Как Владимир является содержанием формы гусарского полковника Бурмина в Метели Пушкина. Также, как все предводители тогдашнего дворянства, выстроившиеся в очередь к Пенелопе и ее служанке — есть только форма содержания Одиссея.

Точно также, как содержание Данте и Вергилия переходит в другую форму при переходе их через перевал Листа Мёбиуса.

И, наконец, две раны Иисуса Христа — в правом и левом боку на картинах разных художников — означают, что:

— Путь до Типперери — выполнен. — Апостолы смогли пройти через Десятиградие:

— От одной Галилеи до другой, — а именно:

— Той же самой! — Пришли туда, где первый раз встретились с Иисусом Христом.

Смогли, следовательно, в отличии от царя Агриппы, подняться на Сцену, — где только одни актеры — из:

— Зрительного Зала, — простых наблюдателей. Потому что набрали по пути такое содержание, что и плащ Гамлета:

— Всем подошел как раз! — Что и значит по словам Галича:

— Всем по Форме к бою снаряжен.

Это не просто, следовательно, два времени, — а:

— Форма и Содержание — вместе. — Так сказать, вот мы и встретились:

— Два одиночества.

Как и две раны Иисуса Христа — на вид:

— Одно и то же, — только с разных сторон, но именно не плод разного воображения разных художников, — а раны эти сделаны:

— В разное время. — Как:

— Одна в Зрительном Зале — другая на Сцене, — одна:

— В Тексте, — другая на его Полях.

Слева у героя — справа у автора.

И также в Ветхом Завете вместе правят и:

— Исав и Иаков, — один, как герой романа жизни, другой, как автор, — возможно — по пятницам — меняются местами.

Хотя приоритет Исава на роль автора виден больше, чем Иакова, как только героя, ибо он разоблачил Про-Делку брата своего Иакова со шкурой барана волосатой, подсунутой отцу своему, как подлинник. Правда и Иаков мог обидеться по справедливости:

— Почему его брат Исав — и на те — родился раньше его!

Я — так сказать — тоже, могу и:

— Повторить свою попытку, однако, родиться первым.

Действительно, сегодня ты режиссер, я никто — так только Смоктуновский или Высоцкий — завтрева ты умрешь, а я еще буду жить, — и:

— Поставлю тебя на театре!

Минский у Пушкина в Станционном Смотрителе решил заплатить своему визави, как Прошлому, но Зевс обиженно отказался, ибо:

— Что толку в деньгах на пенсии, если на них нельзя даже — как предположил Владимир Высоцкий — превратиться в дырявый плетень, ну, чтобы так вспугнуть какую-нить старую ведьму, чтобы тоже обернулась:

— Царицею морскою.

И действительно, форма у ротмистра намного лучше, чем у чиновника 14-го класса на заблудившейся в Оренбургских степях перекладной станции. Хотя так и продолжает себя кумекать:

— Диктатор.

Такая же симметрия обозначена и в Истории Блудного Сына, находящейся:

— В смиренной, но опрятной обители Зевеса, — старший брат не может понять:

— Чему тут радоваться, как приехал к нам новый Мейерхольд? — Ибо:

— Как успел?!

— Да вот так вот, — отвечает, — улетел и опять-таки сюды-твою прилетел!

Или, как у Стивена Кинга:

— Вторая смена! — а там-м, — лучше и не собираться, — но:

— Ладно, ладно, сыграю вам такую Свадьбу в Малиновке, что даже сам Михаил Пуговкин, — а:

— Не придет, чай, на подмету-то.

Сам справлюсь, — как, собственно, и ответил ротмистр Минский уже упадочному — но, думаю, только до намедни — Станционному Смотрителю:

— Приедет, приедет горемычная моя Персе-Фонка с шестерыми барчатами и псом подземного царства Цербером — любимым Моською — туда, где я уж умер, — а всё:

— Буду недалечко. — Вот эти самые:

— Шесть месяцев в году.

Как разделили — думаю — и сыновья Исаака:

— Исав и Иаков — до и после солнцестояния:

— Когда один внизу при свете, однако Персефоны — другой здесь, на Земле правит, и смело поет как Лемешев:

— Дуня д моя Дуняша — Дуня — непромаха-а!

— — — — — — — — — — — — —

Герой нашего времени

31.03.17

Радио Свобода — Мифы и Репутации — Иван Толстой — Лермонтов

Борис Парамонов говорит, что Герой Нашего Времени у Лермонтова не похож на реального героя.

— Тем более, у него нет четкой выраженности.

Замечание хорошее, — но!

Это и есть Герой Нового Времени, начавшегося с Иисуса Христа.

Не в том дело, что он тускл или слабохарактерен, как Раскольников, — а:

— Не весь виден на Сцене! — В этом самом Образе.

Герой Нашего Времени — это Герой Романа, который, однако:

— Сидит в зрительном зале! — Ибо только он знает, что Петр в Евангелии на самом деле не предавал Иисуса Христа, также как Иуда не предавал Иисуса Христа, — а:

— Они взяли На Себя Эту Роль, — как:

— Лермонтов роль демона.

Герой виден с профессорской кафедры всегда только наполовину.

Реальные герои нашего времени — это Катерина Ивановна и Семен Захарович Мармеладовы. Не в том смысле, что именно они, — а:

— Все они такие герои и Пушкина и Лермонтова:

— Не видны невооруженным глазом.

Как не виден геройский поступок Иуды, взявшего на себя самую тяжелую ношу, впрочем, предложенную ему на Тайной Вечере Иисусом Христом. Также, как и поступок Петра, вынужденного При Всех отречься от самого себя, отрекаясь от Иисуса Христа.

Поэтому Герой Нашего Времени — это не Образ, создаваемый главным редактором — можно сказать изначальным Творцом, — а:

— Состоит из двух частей, — как и сказано было Иисусом Христом:

— Видели ли вы Отца Моего? — Следовательно:

— Кто не видит Отца — тот не видит и Героя.

В учебной лекции герой всегда будет:

— До конца не выраженным образом.

Главный герой нашего времени — это Иисус Христос.

И все остальные идут по Его:

— Образу и подобию. — Из Учительской, увы, невидимому. Надо, как сказал Пушкин, идти туда, где этого героя можно увидеть натюрлих:

Театр уж полон, ложи блещут;

Партер и кресла — всё кипит;

В райке нетерпеливо плещут,

И, взвившись, занавес шумит.

Иисус Христос имел настолько незавершенный образ, что Ему не создали даже гробницы. Как Каифе, образ которого был нарисован на вступительном экзамене в гимназию.

В советских фильмах частенько пытаются нарисовать героя нашего времени в виде придурка, как, например, в фильме Плюмбум, или? Но, очевидно, что это просто оголтелая даже не борьба, а битва с Христианством.

Другая крайность — это создание, наоборот, героя:

— Как все, — лейтенанты:

— Главное только, чтобы не сутулился под дождем, и шел не сгибаясь под пулями. — Как говорится:

— Остальное приложится. — А что: остальное? Такая же симпатичная телка, целиком и полностью, впрочем, похожая на своё выходное платье:

— Драп-Хотун — десять рублей километр.

Штампуя таких героев хотят именно рассказать, что такова и Христианская идеология:

— Человек, хотя и звучит гордо, — но в общем-то такая же пыль, ничто.

А Герой Нашего Времени — Лермонтов — это, в общем-то:

— Демон. — С ним не пойдешь, как с Александром Матросовым на амбразуру. Ибо он сам и находится за этим пулеметом. — Но!

Не в этом дело! А именно в том, что Путь из Москвы в Петербург лежит через Киев. Что значит:

— Мир состоит из Двух Времен.

Именно для показа этого моментума в устройстве мира Иисус Христос ходил по воде, превращал воду в вино, излечивал. Именно поэтому Иуда и Петр, на вид изменив Христу — смогли:

— Защитить Его.

Петр от стрел, летящих в Иисуса Христа с неба, как предателя старого закона, а Иуда избавил Иисуса Христа от позорной казни через повешение, придуманной для Него первосвященниками, которые и предложили Иуде выбор:

— Или повесься ты!

Они действуют невидимо. Как Доктор Зорге в тылу врага.

По сути дела, Герой Нашего Времени — это герой из второго ряда. Запасной.

01.04.17

Всё-таки получается, Иисус Христос именно так пошел на распятие. Тот, который бежал за процессией, уводящей Иисуса Христа в Гефсиманском саду и кричавший ей вслед:

— Это я еврей! — так и был сосчитать первосвященниками:

— Это Иисуса Христос, — но не стали ловить его, вывернувшегося из одеяла, а распяли именно Другого, чтобы — на всякий случай ничего не произошло для них плохого из реального распятия Иисуса Христа

Это была разработанная на Тайной Вечере комбинация, разработанная апостолами без участия Его.

Но не вышло, хотя так и получается, что Иисус Христос вышел, как Запасной, из:

— Второго ряда.

На маскарад первосвященников был придуман другой маскарад — апостолов. И бежал за процессией, следовательно, не Иисус Христос, как думали первосвященники, а его любимый ученик.

— — — — — — — — — — —

Герой Нашего Времени — это человек, наконец, согласившийся умереть. Можно сказать, добровольно. Как Апостол Павел сказал в ответ на предложение не ходить в город, так как по предсказанию его там убьют:

— Я хочу умереть за Господа.

Обычно же человек умирает, стараясь этого не заметить.

— — — — — — — — — — — —

Горе от ума было, или не было?

Первый упрек, который идет по книге И. Б. Ничипорова (Москва) Горе от Ума глазами зека: Александр Солженицын о комедии А. С. Грибоедова — это Бунин, который пропедалировал, как говорится в статье:

— Так, И. Бунин, размышлявший в Жизни Арсеньева об истоках русской революционности, неслучайно вспомнил о:

— Радищевых, Чацких, Рудиных, Огаревых, Герценых:

— Как! Служить в канцелярии губернатора, вносить в общественное дело какую-то жалкую лепту! Да ни за что — Карету Мне, Карету.

Упрек этот отражается так:

— Это явное передергивание, не соответствующее реальности, ибо потому и карету мне, что нет канцелярии, где кто работал, как-то:

— Нет лаборатории генетики, нет канцелярии кибернетики, нет канцелярии в виде своего письменного стола в подвале дома своего, нет литературы для производства феномена Мастера и Маргариты.

Нет даже курилки — не то, что канцелярии — специально предназначенной для посева початков смеха, ибо даже у него, Михаила Зощенко отняли его домашнюю лабораторию.

Негде даже погрустить и помечать, как так посевной участок Анны Ахматовой реквизировали без право обратного действия.

И так как эти реквизиции делались хотя и открыто, но тем не менее скрытно по логике, именно вот этой фальшивой логике:

— Кто вам не дает: работай-те! — Как просигнализировали Борису Пастернаку.

Вкалывайте!

— Нэт, — как ответил Пастернак, — нет таких канцелярий для человека, где бы он мог работать. Вот в чем дело, а такие россказни призваны доказать:

— Есть, мы же ж как-то работаем.

Одна барышня тоже не заморачивалась большим различием канцелярий между собой, и как-то ответила на вопрос ведущего:

— Ты что ж, милка, не знаешь кто такой товарищ Киров?

— Да нет же ж, не знаю, — ответила она простодушно и честно, как это делается в канцеляриях между собой.

Решение за незнание присутствия здесь канцелярий пригодных для того, чтобы не орать зря:

— Карету мне, карету, — восемь лет. Не знаю точно с правом или нет переписки с канцеляриями-то.

Ибо так-то они есть, а как до дела — так и писать некуда, чтобы обжаловали в обратную сторону.

Вроде бы уж и улицы чуть ли не через одну названы:

— Киров, Киров, Киров, — но люди-то думают, что это не тот Киров, из имеющихся у нас на каждом шагу канцелярий, а просто так всегда было, вроде леса и метро, в которое теперь, говорят, можно войти только с разбега:

— Во как! наискались по своим городам и весям людишки-то канцелярий — денем с огнем, а все равно, хрена:

— Работать негде.

Вот почему просят отравить их хоть в бронированную камеру, лишь бы была:

— Раб-б-бот-т-та-а-а.

Нет ее, а все канцелярии заняты только тем, чтобы рассказывать обратное:

— Да завались:

— Знай работай, да не трусь.

А если кто так говорит от души, то говорит про другую работу, не про ту, про которую говорил Чацкий, а про:

— Партейную-ю.

Как, говорится:

— Если вы имеете в виду не по Канту — так, да, расстелись пожалуйста.

А для самого-то человека, не для идола, ничего нет.

Ведь смешно, за что запрещать Ахматову и Зощенко, если думать просто, как в деревне после танцев:

— Кого снять, эту или всё-таки опять лучше ту, которую водил за клуб намедни?

Оказалось, что это сексообразие есть не что иное, как дорога в обратном направлении. А надо, как стало ясно, чтобы было:

— Верной дорогой идете, товарищи! — Что значит не всё ближе и ближе к кибернетике, генетике и литературе, а:

— Наоборот наоборот. — Почему два раза?

Так получается по спирали ее развития, чтобы вдогонку давать еще поджопника тем, кто пришил искать:

— Свою канцелярию, где можно открыть нового микроба.

Он вон хотел, так даже на Соловках и то не дали, сказали:

— Просто расстрелять дешевле встанет. — Добавить про Флоренского.?

Думают:

— Дак это ж было давно, до семнадцатого года почти!

Так в том-то и дело, что это мировоззрение канцелярщины, предназначенной не для человека была-жила и тогда, когда стреляли в царя Александра Второго, и он думал только об одном — уже тогда:

— Где она та канцелярия, где ему, царю всея Руси можно было прикорнуть-отдохнуть от сплошной демагогии.

В том смысле, что уже давно в России, а не только после 17-го года за работу выдается антиработа. Давно зрела в недрах общества идея отмены рабства в России, но зрела, оказывается и другая:

— Как сохранить его. — И придумали, как сказал Шариков:

— Переписку Энгельса с этим, — как добавил Евстигнеев, — с чертом лысым, Каутским. Или что у них есть еще там.

Следовательно, канцелярии бывают не одинаковыми, а наоборот, разными, одни для, а другие, наоборот, против. Вы за какие, за первые, али за вторые? — как спросили и Василия Ивановича. Что он ответил не знаю, но думал долго — это точно. Пока белые не окружили.

Далее в этой статье идет рассказ о выяснении Солженицыным обстоятельств, почему Чацкий уехал. Это логическая ошибка, можно сказать, что тавтология, ибо это значит тоже самое, что автор хочет узнать, что:

— На самом деле! думал его герой. — Как сегодня часто ошибаются — в том числе Яков Кротов — что:

— Это не он сказал, а его Герой! — Но дело в том, что — по Библии:

— Точнее уже не скажешь! — Для того и придумана художественная литература, потому и появился Роман, чтобы уразуметь точность.

Того, чего не сказал автор про героя нет в его знании — оно у героя. На другой Скрижали. В этом суть устройства мира, которую провозгласил Бог людям на Горе Синай через Моисея:

— Знания расположены не как в Золотом Тельце — всё тут — и причина отъезда Чацкого в том числе — а часть их в Тексте, а часть на Полях, и непосредственно, логикой, они не соединяются.

Говорится:

— Попади Чацкий в список караемых декабристов. — Но этого не может быть, как не могло быть с Пушкиным. Только если случайно по товариществу. Почему и считают некоторые, что Пушкин был консервативен. Но эта консервативность заключается в том, что революция — это именно революция 17-го года — лучше не будет. Как и написано в Евангелии:

— Только еще больше чертей пустите в свой дом.

Приводятся слова В. Белинского, что:

— Истинного и глубокого чувства любви не видно ни в одном его слове. — Чацкого к Софье, имеется в виду.

Вопрос хороший, но в общем-то плохой. Ибо, ибо: её и не должно быть! Потому что главный фундамент таких произведений — это Шекспир:

— Весь мир театр, и люди в нем:

— Только актеры. — Следовательно, не надо, ошибка брать на себя слишком много, как констатировал Евгений Евстигнеев Олегу Ефремову и Иннокентию Смоктуновскому в Берегись Автомобиля Эльдара Рязанова:

— Играйте по-честному, а не как, делала бы Ермолова, если Бы играла в:

— Народном театре. — Ибо только не обученные актерскому мастерству актеры могут играть по-честному, как именно в кружке художественной самодеятельности Клуба Ногина.

Удивляет, что я всё больше отрицательных вещей узнаю про Белинского, а когда — когда-то — читал всё им написанное — не заметил этих ошибок.

Или еще раз повторю про русского Шерлок Холмса Василия Ливанова, что он разъяснил очень популярно:

— Хотите правды? Ставьте на роль Дездемоны покойника, а роль Отелло профессионального киллера. — Но видимо, у многих это в одно ухо влетает, а в другое вылетает. Как просто, хотя и красное словцо, к реальности не имеющее отношения.

Замечают это противоречие правильно, что игра актеров отличается от поведения людей в жизни, но не замечают, что это:

— Правда-а! — Открытие Шекспира, что связь между двумя скрижалями завета просто так:

— Не бывает! — Нужна СЦЕНА.

Сцена, где человек остается жив, хотя и гибнет всерьез. Вот эта неискренность Чацкого на самом деле более искренняя, чем, так называемая искренность от души, которую будто бы демобилизуют в советских фильмах. Ибо актер говорит в первую очередь не ту правду, которую он испытывает, например, к Джульетте, а правду устройства мира:

— Быть, или не быть, — что значит: пусть Джульетта умрет на самом деле, или лучше после спектакля с этой Джульеттой — Софьей сходить в кабак — если, разумеется, за этот кабак заплатит режиссер. Или вообще, как в этом фильме Берегись автомобиля, нальет сам директор пивной, приняв за людей из:

— Нашей канцелярии.

Актер играет так, как написано в сценарии, не забывая при этом, что он Актер, а не просто так погулять вышел, как двое друзей в фильме по книге Владимира Войновича Шапка:

— На этом надо было и закончить, — имеется в виду:

— Сходство с правдой народного театра заканчивается после этой фразы:

— Муха лезет по стеклу, — дальше уже начинается профессиональная интерпретация актером своей роли. — Следовательно, как:

— Игра актера на сцене — это не жизнь, так и сама жизнь — это еще не вся жизнь.

Пока что, как я посмотрю, и как более того, и ожидалось, в этой статье про оценку Солженицыным Грибоедова Горе от ума — нет ничего нового, если не считать очередной электрификации и поворота рек куда угодно только не туда, куда им так хочется направляться, как-то:

— Чтобы Енисей, наконец, перестал невпадать в Волгу где-то около Нижнего Новгорода.

— В любви предатель, — приводятся слова Солженицына, взятые хрен знает откуда, как только из собственных, кажущихся ему логичными домыслов того, чего не писал Грибоедов, как-то, как здесь и написано:

— А пачамуй-та он свалил за хграницу, не расплатившись сначала с ней по счетам, как-то, как написано в произведении А. С. Пушкина Граф Нулин:

— Чтоб брила лбы и пока он на охоте, якшалась с соседом. — Как и сказано по поводу этих вот именно рассуждений Солженицына:

— Смеялся Лидин, их сосед,

Помещик, двадцати трех лет.

Никто не верит в эту лабуду автоматически, лабуду об ошибках, как Шекспира, так и Пушкина, так и Грибоедова, так и Чацкого, — но:

— Но она продолжает и продолжает быть — существовать канцелярской литературой. — Как говорится:

— Да, с большими премиями-ми-ми-и.

Объяснение, правда и действительно, непростое, по теореме Ферма, Теории Относительности, Двух Скрижалям Завета, и:

— И Христианству.

Но люди сами, автоматически, по духу, любят и Чацкого, и Грибоедова, и Горе от ума.

Идеологии это противоречит, особенно идеологии, где прямо и черным по белому разъясняется:

— Нельзя делать, чтобы было хорошо, а только:

— Чтобы другим было хорошо, а с тобой, мил человек, как с Чацким, или уж лучше так и не возвращайся сюда из-за границы.

— Почему?

— И знаешь почему? Здесь тебя не любят, ох как — можно сказать даже — ненавидят, да и более того, генетика-менетика у нас так и так:

— Запрещена, — а, следовательно, никакой изменчивости наследственности:

— Не предусмотрено.

Далее идет упрек Грибоедову, что нет развития интриги любви.

Это опять заезд Солженицына на не объявленную дистанцию. Ибо кто сказал, что она должна быть? Так и про Чехова можно сказать:

— А чем это эта самая Чайка занималась До Того, пока ей это Неизвестное не надоело хуже горькой редьки? — На это существует простой ответ из кино:

— Так кино-то уже кончилось-ь. — А вы и не заметили. Как и резюмировал Владимир Высоцкий:

— Пере-живают-т, что съели Кука.

Если написать то, что просит Солженицын, то другого-то, Жизни-то самой уж и не будет, ибо просто места для нее — не останется в тексте. Всё нельзя сказать. И знаете почему? Оно уже сказано, только, как сказал Пушкин:

— Ну в ту же самую строку, — что значит:

— Существует не только содержание, но и содержание, как форма.

Советская логика, советская литература — это литература именно только содержания. Форма — зап-ре-ще-на. Как непригодная для общепита, прошу прощенья, для избы читальни прохидиада. Потому и получается:

— Всё наоборот, — как и сказал Ленин:

— Если у Них так, то уж у нас обязательно теперь будет:

— Эдак.

Один только вопрос всегда остается не совсем ясным:

— На хрена это надо, ась?

Докатились, пишут, то ли Солженицын, то ли автор этого манускрипта:

— Грибоедов сам не замечает комизма Чацкого. — Спасибо, что вы, ребята, это заметили, ибо и Михаилу Булгакову также сообщили:

— Ты слишком смешон для ремесла такого, как этот, как его, что расписал Сикстинскую капеллу, Микеланджело Буонарроти, и не можешь никого отравить своим искусством, поэтому:

— Поди-ка, мил херц из Большого Сиэта, и работай с богом у себя на дому, ибо Мастеру — такому же смешному персонажу, как Чацкий, и этой прохиндейке, Маргарите:

— Не убудет, не убудет.

Говорится о:

— Сквозной глухоте пьесы. — Не так плохо, ибо и хотя бы, замечается, что это именно:

— Пьеса, — а не жизнь, а жизнь — это еще не вся жизнь.

Актеры говорят свои роли, можно сказать, всегда в пустоту, как Гамлет обращается к своему отцу:

— Он из другого мира, — и, следовательно, каждая роль по отношению к другой роли — из другого мира, что мы и видим постоянно. И тем, кто этого не понимает, говорят, что они не понимают условности театра. Условности, однако, соответствующей устройству мира.

— Уязвленность не в любви, а в самолюбии, — так написано про Чацкого. Что это может значить — я не понимаю. Что Чацкий не любил на самом деле Софью? Тогда зачем он приперся к ней из, так сказать, Амстердама, где все любезны, только плати. Или, что на самолюбие в новом советском обществе, в общем-то, как и частности, абсолютно насрать, так как:

— Опять ни хрена не выдали на трудодни, да и за прошлогодние не рассчитались, как будто их и не было никогда — какое тут может быть самолюбие, если:

— Если любви-то власти к нам нет и, похоже, не предвидится.

Тут про Солженицына можно только сказать, что сдавал он этим письмом на аттестат:

— Какой-то зрелости, — но, как написал Высоцкий:

— Капитан — никогда ты не станешь майором. — А то я всё не понимал, о ком это он пел, как разводящий на Плешке.

И уже не удивительно, что на Некоторых едва напаслись пароходов, чтобы отправить их Туды-Трою, а ему наоборот:

— Дали даже целый паровоз, чтобы кататься Здеся, да со щами всегда в кипятке на специальном подогреве.

— Люблю, грешным делом, горяченького, да с потрошками! — С потрошками, однако, театральных режиссеров, которые за сердце хватались — держались, узнавая про существование этих виршей. Как говорится:

— Кому щец, а кому и на холодец.

Говорится о:

— Загадочности и конечной непроясненности натуры грибоедовской героини.

А кто прояснил конфликт Ромео и Джульетты — он, очевидно с первого взгляда, надуманный. На самом деле это объясняют его надуманно:

— Такие тогда были нравы. — Это ошибка, ибо Шекспир писал о вечных ценностях.

— Софье дается — драматургом — фантастика — ложная схема действия, — написал Солженицын.

Фантастика, потому что сказано:

— Почему это, собственно говоря, пьеса, а не сама жизнь, ась?

Так потому, мил человек, что Сама Жизнь, была только в первые шесть дней творения, а дальше всё:

— Современная иё постановка!

— Только по несправедливой воле автора Софья в слезах признает правоту Чацкого. — Тут можно только подтвердить, что все ошибки Солженицына — фундаментальные. Он делает все выводы, исходя из видимого материла, заранее, ставя в посылку, что не только актеры, но и он сам:

— Чурбан с глазами, Буратино из полена, и поэтому, мыслить и страдать, как люди не могут. — Хотя Белинский должен бы был ему напомнить, что в театр я хожу именно и только затем, чтоб:

— Мыслить и страдать. — А кто не может — и даже более того:

— Умереть в нем, — лучше сюда и не заходите.

Тем не менее, Солженицын зашел, и пошло, так сказать, поехало.

Отрицается, по сути дела, доказательство Великой теоремы Ферма, что между Полями и Текстом существует связь. В данном случает это значит:

— Не может Смоктуновский передать своего знания, своих чувств Гамлету.

Гамлет — это Гамлет, а актер только зарплату получает. Ибо посмотрите в платежной ведомости:

— Георгий Бурков — рупь писят за спектакль. — Мало? Так, если бы он был связан с театральной мафией в лице хоть того же Гамлета — разве им на двоих столько бы платили, ась? А значит, и не связан.

И эта прошлогодняя весть дошла-таки до того места, где преподавал географию — или что у них есть еще там — о впадении Енисея в Волгу где-то близ Нижнего Новгорода, Солженицын. Как говорится:

— Математик, а о существовании Теории Относительности никогда не слышал.

А если слышал, то не посчитал нужным сначала в ней разобраться, а потом громить книжные полки, полные, как поет Перт Лещенко:

— Вина любви.

Теория Относительности формулируется и объясняет просто:

— Герой участник События — всё!

Что означает в данном случае: актер может иметь связь с образом, Смоктуновский с Гамлетом. И, следовательно, Гамлет — это не только Гамлет, а это, как написано в Событиях после Воскресения Иисуса Христа:

— ДВОЕ на пути в Эммаус.

После Воскресения чувства Чацкого — это не одно и тоже, что что чувства — пусть на этот раз будет — Высоцкого, но связаны с чувствами Гамлета, как Ромео связан с Джульеттой, как Чацкий с Софьей.

Потому Софья и признает правоту Чацкого, что он в ней своей половиной. Как Князь наполовину в святой Февронье. Хотя еще и не женился. Может быть, тут существует и та идея, что потому и не женился, что не был женат.

Важно, что знания одного становятся знаниями другого. Как Гамлета и Высоцкого или Смоктуновского, так и двоих людей, Софьи и Чацкого друг к другу. Но!

Сложность в том, что это именно:

— Не одно и то же! — Как у Пушкина расписано в Пиковой Даме:

— Графиня и ее муж Привратник далеко — на вид — не согласны между собой, то она дает ему пощечину, и ложится спать одна, то он:

— Не дает ей денег на продолжение игры в карты, чтобы отыграться.

По Двум Скрижалям Завета, человек с человек связан, но он не одно и то же, что другой. А было, по идеологии Золотого Литого Тельца вот как раз так, как думает Солженицын:

— Одно недоразумение, почему она делает наоборот, а не посылает Чацкого, как дурака облезлого, куда подальше.

Так именно потому, почему Мария Магдалина не послала туда же Иисуса Христа, вот он закулисный ответ из невидимой пред-истории Софьи и Чацкого:

— Как Иисус Христос Чацкий спас ее когда-то от закидательства камнями, от вечного позора. От смерти.

Получается, что Вера в Бога, в Две Скрижали Завета уже давно шагает по миру, по душам людей, а Солженицын, как и многие здесь, даже не подозревает о её существовании. Не в смысле знания, а просто по душе:

— Нэту. — У нас этого. И хватается за голову:

— Ты откель? — Как Донатас Банионис в фильме Солярис. — Моя мысль? А я тебя не знаю! — Она, заметьте, уже пришла к нему на ночь ложиться в виде одной из Бондарчуков.

Скоро дети будут, а все не ясно:

— Было, или всё-таки ничего не было? — Имеется в виду, между Софьей и Чацким до того, как он уехал за границу.

Софья о Чацком — не человек, змея.

Молчалин у Солженицына выходит для Софьи выше бездушного ума Чацкого, т.к. — этеньшен — он — Молчалин имеется в виду — готовит себя к семейной жизни, а Чацкий просто так погулять вышел, ибо имеет ум блестящий, но бездушный.

Откуда, собственно, это взято? Бездушен ли Иисус Христос, покинувший свою семью? Бездушен ли его ум, если в нем Дух Божий, данный ему для поиска истины? Так, как Солженицын, можно говорить не только, не веря в переустройство российского общества по типу западного, но главное Солженицын не верит в возможность того, о чем написал Пушкин:

— Духовной жаждою томим,

В пустыне мрачной я влачился, —

И шестикрылый серафим

На перепутье мне явился.

Общество-то, ладно, Пушкин считал за счастье, если дороги сделают через пятьсот лет, главное сам человек:

— Может ли? — И ответ в этой статье Солженицына, однозначно нет, глубоким может быть только чувство к семье, и сравнивает Софью с Наташей Ростовой, о которой, что вообще можно сказать? Я не знаю. Только что не побоялась трахнуться до свадьбы с Анатолем Курагиным? И один ли это раз было — никому неизвестно. А про Софью ее папочка, как и выразился:

— Вся в мать пошла. — И получается совсем не после Вилли Токарева:

— Эх, чтоб твою мать, буду в шахматы играть. — Точнее, может быть, как раз наоборот: так это уже надоело, что в шахматы играть лучше, но! Только не с Чацким!

Может быть. Но если бы Чацкий стал, как гуляка праздный Моцарт. Как его любила жена, пока не умер, чуть что, как объявил Милош Форман:

— Вульфи, Вульфи, милый мой! — И очень жалела, что к нему раньше времени пришел ЧЧ — черный человек.

Чем же Софья отличается от немки, жены Моцарта, что так не верит в духовность блестящего ума? А в духовность Молчалина верит, и только потому, что этому Молчалину вообще ни хрена не надо, кроме чинов и денег. Парадокс, близкий к уроку чистописания, где можно сравнивать только три буквы:

— А и Б сидели на трубе, А упало — Б, так сказать, тоже испарилось, что осталось на трубе. — И идут размышление на тему:

— У какой буквы лапы загогулистей, — в том смысле, что выбирается только или А, или Б, несмотря на их произвольное или не совсем, падение, про И — базара нет, как и про духовность блестящего ума, ибо:

— Ну, просто не бывает. — Так можно сказать, прямо и пишется:

— Роль личности в истории имеет место быть, но только на Соловках. — Имеется в виду, если не успели сесть на философские паровозы-пароходы.

И забыл, или и раньше не помнил, товарищ Солженицын, что роль семьи в истории, да есть, но очень своеобразная, как обрисовала ее популярно Александра Коллонтай:

— Точь-в-точь, как стакан воды, — или, что тоже самое, два пальца об асфальт, и жила спокойно с мужем, у которого была жена. Единственное достижение, что и эту жену не выгнали с брачного ложа, а тоже:

— Пусть будет с нами.

Вполне, знаете ли, можно предполагать по намекам Грибоедова словами папочки Софьи, что она и была после 17-го года Александрой Коллонтай.

Зачем ей муж, явно неспособный пойти на всё, так сказать:

— В борьбе за Это.

Ссылка на Пушкина, что Молчалин хороший, так по словам Пушкина:

— Молчалин не довольно резко подл. — Так естественно, что Молчалин — это именно, как:

— Все. — И, следовательно, хорош тем, что с ним:

— Ничего не случится. — Тогда как все такие Как Все, как все домохозяйки, в одном фильме расстреливались именно за это Как Все старорежимные, про которых Ленин прояснил:

— Бесполезно переучивать, ни хрена всё равно не поймут. — А спастись можно было, надо было только поверить:

— Вульфи — Чацкому. Что, друзья мои хорошие, начинающие свою мораль от сексопатологии до стремления к мещанству любой ценой:

— Черный Человек придет и за вами.

Написано:

— Житейский ум Жюльена Сореля Стендаля сведен в Молчалине к угодничеству. — И что характерно, написано:

— В авторском воображении. — Фантастика! Автор неправ — это Софья с жиру бесится, а он хочет жениться только на служанке. Тогда как Жюльен Сорель хотел, как раз обратного:

— Забраться как можно выше.

Вполне возможно, конечно, что Чацкий Софье не пара, ибо ему нужна Силиконовая Долина не для хорошей жизни и не для хорошего заработка, а чтобы повторить открытие Двойной Спирали Уотсона и Крика. Что в первом приближении значит:

— Пойдет и на неустроенность быта, лишь бы доказать, что генетика — это не менетика, и она на самом деле существует наряду, правда, с кибернетикой, и несмотря на постановление ВАСХНИЛ, сделанное партией и правительством напополам с академиком Лысенко, что только куры лично могут собирать гусениц с картохвельных полей, несмотря на открытие Владимира Высоцкого:

— Значит так, до Сходни доезжаем, а там рысцой и не стонать, небось картохвель все мы уважаем, когда с сольцой ее — обменять на:

— Мат.

То-то Едоки Картофеля у Ван Гога:

— Морда во! Носище во! — Ну, вкусно же ж, на самом деле, ибо не зря теперь все закупают теперь только голландский картофель. А вот тамошняя Софья тоже была еще та лиса — хотя и с рожей, как у этих картофелей уборщиц — замуж за Ваг Гога — ихнего Чацкого, тоже не захотела карачиться, ибо проповедником не стал — не стал, а художники у Бальзака зарабатывают только изготовлением копий:

— Картин пред них идущих мастеров этого дела, — так что, жди, пока дойдет очень до твоего поколения — сам околеешь. Как Моцарт.

Так-то всё понятно, ловить здесь Чацкому действительно нечего, как и Пушкину, как и Иисусу Христу. Одна надежна на памятник нерукотворный.

Но с моей-то точки зрения здесь совсем другой сюжет, а именно:

— Софья и Чацкий, как Адам и Ева разыгрывают этот спектакль в присутствии Древнего Змея, которого хотят обмануть. И именно в роли этого змея — Молчалин.

Точнее, не как Адам и Ева, а это они и есть Адам и Ева. Почему эта комедия и называется:

— Божественная. — Или наоборот:

— Комедия. — Как у Данте:

— Спустись в ад, посмотри сначала, что там происходит, а потом и пиши, как сделал, не подумавши туды-твою сходить, Солженицын.

Написано, что это преувеличение, что Молчалин желает Софье счастья напоследок. Но это вполне логично, ибо, спустившись на Землю вы найдете там и не только счастье, но и его тоже, что значит:

— Битва, вам, ребята, предстоит не шуточная.

Приведено хорошее замечание Белинского, что:

— Действующие лица проговариваются, из угождения автору, против себя. — Что означает, текст героя состоит не только из написанного сценария, но их своих слов. Или, что тоже самое, как написал Виктор Пелевин:

— Герой видит пулю, пролетающую мимо его живота в нескольких сантиметров с помощью автора, с которым имеет связь, несмотря на то, что все думают:

— Один из них — автор — наблюдает, а другой — герой — находится внутри того батискафа, который спускается в глубины романа.

Но в том-то и открытие Теории Относительности Эйнштейна, что наблюдатель окружности может пройти внутрь ее. Человек, следовательно, находящийся на Земле, может быть, также и в центре, на Солнце. И отсюда вывод, который сделали древние люди:

— Земля — это центр мира.

Можно сказать, идет схватка Солженицына с Гайдаром. И Солженицын сам себя буквально поставил на роль Молчалина. Как говорится:

— Не только ничего нелогичного, но и ничего личного — всё правильно.

Хотя бой идет не на жизнь, а на смерь. Собственно, почему смеются над Чацким здесь, как над дурачком?

— Он думает, что он всё еще на Небе! А вот мы те напишем в аттестат-то зрелости, что:

— Пьет вино, да бочками сороковыми. И, вообще, любит больше всего самогонку, учёный! Тогда зачем спился раньше времени, как поэт Рубцов, или, как Бродский:

— Даже восемь классов до конца не закончил.

Почему, как Зощенко, подглядывает в замочные скважины, да не нефтяные, а квартиры бедных, но добропорядочных граждан?

Как Ахматова или Мандельштам хоть бы хны про то, как надо правильно жить, а все какая заумная разлюли-малина?

Жили бы, как нормальные пацаны, а они как Есенин зачем-то спиваются раньше времени, да и поют уж чё-то слишком тоскливо.

Про Высоцкого, вообще, лучше не начинать, считал, грешник, что со столбами лучше разговаривать, чем с людьми любого пола, не считая Маринки в анфас.

Про Пушкина уже было резюмировано одним гражданином в интервью Радио Свобода:

— Зачем он так жил, не как все его сотрапезники по училищу, одни стали министрами иностранных дел, другие тоже ничего, а он не имел денег, жил, как неудачник. Как, надо добавить, Иисус Христос.

Действительно, печальная история. На первый взгляд так и кажется, ловили бы и дальше рыбу, на хрена им это надо было, апостолам переться по городам и весям, да еще и изображении Чацкого — люди не пойму этого умничанья.

Так и сказал Фест апостолу Павлу:

— Умничаешь ты, Павел! — Точнее, даже: безумствуешь ты, Павел! Большая ученость доводит тебя до сумасшествия.

В отличие от Чацкого Павел разумно ответил на это, похоже, всегдашнее обвинение людей, как сказал Пушкин: с умом и сердцем:

— Нет, достопочтенный Фест, сказал он, я не безумствую, но говорю слова истины и здравого смысла.

Тем не менее, Чацкий, как и Пастернак в Докторе Живаго только удивился:

— Неужели на самом деле никому ничего не надо?! — И только абстрактные слова, что, мол:

— Давай, давай, нам всё хорошее очень надо. — А потом и его Семичастный не захотел приравнять даже к свинье, что даже она не занимается такой хреновиной, как пригретый советской властью Пастернак.

Все критики этих передовиков божественного производства ошибаются в одном и том же:

— Они не видят двойственности мира, которую увидел стражник, проверявший тугаменты Гришки Отрепьева на русско-литовской границе:

— Не всяко слов в ту же строку пишется.

Солженицын находит ошибки в тексте, не понимая, что перед ним не весь мир, а существует еще и:

— Посылка! — каждой фразы.

А он привык лепить логичную, но:

— Тавтологию.

Критикуют Грибоедова почем зря и кому не лень, даже переводчики с любого на каждый, а он не придумал ничего нового, ибо:

— Так написана ВСЯ мировая литература.

Почему люди и любят его, любят и понимают, не задумываясь.

Сама статья об этой критике Солженицыным Горе от ума написана принципиально неверно, постоянно, чуть ли не каждое предложение, на любое утверждение делаются оговорки, что и значит, в одну телегу автор пытается запрячь овцу и трепетную лань, записать устройство мира в одну строку. Как делал тоже Григорий Померанц за что его критиковал жена Зинаида Миркина, что лучше не надо, ибо один хрен:

— Всей правды ты не знаешь, и всего не скажешь в один присест, даже если тебе дали целый разворот в газете: только переливай из пустого в порожнее.

Самое удивительное, что и доказывать ничего не надо, ибо идет критика не Грибоедова, а всего остального мира, но с какой позиции, какой новый синхрофазотрон изобрели здесь, чтобы разводить эту панихидную разлюли-малину? Вообще ничего, каким ты был, таким ты и остался:

— Простой здравый смысл с намеком, как минимум на абсолютную неправоту всего прошедшего мира.

Именно об этой ошибке будущих хомо сапиенсов и рассказано в книге Код Войнича, где растения нарисованы, как будто детской рукой, но нарисованы и срезы растений, как для вида через микроскоп. Что значит, обычный точный вид, видимый невооруженным взглядом, этот самый учительский здравомыслящий взгляд — есть большая ошибка.

Нужно приспособления для обнаружения истины, холст для художника, сцена для режиссера, микроскоп и телескоп для ученого, перо и бумага для писателя, не зря Татьяна рисует на стекле:

— Заветный Вензель О да Е. — Е, вписанное в О — это погремушка Исиды, как бутылка шампанского Пушкина, будит людей от этой спячки непосредственности восприятия, от иллюзии, что, как говорил профессор Бредфорд на Viasat History:

— Дайте мне фотографию Воскресения, и я поверю. — Не получится ничего увидеть непосредственно, ибо Воскресение происходит по Теории Относительно:

— Его надо видеть не только снаружи, но и изнутри, как оба вместе:

— Автор и Герой романа. — Как и делают все художники и ученые.

Поэтому и Плат лежал в могиле Иисуса Христа не отдельно уже, а вместе с пеленами, что значит:

— Внутри них, как Заветный Вензель О да Е, что слово ЕВАНГЕЛИЕ было написано не на пустом месте.

А когда его начинают рассматривать без Пелен, то и получается — одни противоречия, а забывают, что содержания без формы:

— Не бывает.

Новое вино наливают в новые меха, и эти новые меха и есть:

— Две Скрижали Завета.

Связанные между собой! И не литой телец, или не разделение полное.

Потому апостолы и берут с собой два меча в поход по городам и весям, что идет и защита старой веры — одним мечом, и прокладывается дорога для

новой — другим мечом.

Сложность приличная, но люди понимают ее душой, как понимают комедию Грибоедова Горе от Ума.

От какого ума горе, от разделенного уже мечом на две скрижали, как у Чацкого, или, наоборот, целостного, как литой телец, у Скалозуба. Ибо сомнительно ставить в противники Чацкому Софью и Молчалина, играющими свою роль. Одна проходит испытание на Еву — как говорится:

— Не Лилит ли опять попалась, — и опробовав ее на Молчалине, а точнее:

— Это и был тот проверяющий, кто испытывал Софью на пригодность к личной жизни вместе с мужем, и она, как известно, успешно согласилась.

Молчалин ушел в кусты, или как нарисовано на картине:

— Залез на дерево, для наблюдения за дальнейшими событиями.

Софья, конечно, или хотя, надеюсь, не Лилит, но Адам, то бишь Чацкий схватился за голову, что, пожалуй, лучше было бы и не начинать эту ахинезацию, да, видно, поздно, уже дал согласие богу, что справится.

Но!

Но не справился, как видно. Поэтому и пошел вслед за ним резервный батальон, Иисус Христос. Как говорится, или лучше, как спел Высоцкий:

— В прорыв пошли штрафные батальоны.

В прорыв, сделанный, однако Адамом — Чацким.

Солженицын сам весьма приличный бололо и, видимо, лавры Чацкого не давали ему покоя. Да, как Чацкий, только без задней, так сказать, мысли. Без Посылки бога, а просто идет в лобовую атаку, как баран.

Все его обличения обращены фактически к Иисусу Христу, как:

— Именно, как первосвященника. — Считающего, что бог один и никаких детей у него нет.

Нельзя даже сказать, что идет критика Нового Мира, начавшегося с Иисуса Христа, а более того, вообще:

— Критика правомерности жизни на Земле, — что и Адам и Ева напрасно сюда приехали — приперлись, ничего у них не выйдет по той простой причине, что и их здесь тозе:

— Не было.

Признается, фактически, только один бог, бог, стоящий за зиккурате Вавилонской Башни. Можно, правда, сказать, что и он был не кем иным, как именно Белом, Белкиным, предком:

— Александра Сергеевича Пушкина, — который, тем не менее, не захотел встать рядом со своим пра-пра и так далее вместе на одном Зиккурате, а:

Я памятник себе воздвиг нерукотворный

И вознесся выше он:

Александрийского столпа

Намного выше вавилонской башни древности.

Самое удивительное в открытие Иисуса Христа то, что и древний мир, который жил по другим законам до Него, по вавилонским, теперь может быть правильно исследован только по:

— Христиански, — так, как будто это было всегда.

Поэтому, когда некоторые кандидаты наук пытаются доказать, что раньше, до Христианства, было лучше, меньше делали неправильных вещей, но противопоставляют не другую реальность, а только виртуальную возможность, ибо та реальность не только далече, а ее уже просто:

— Нет. — Не с чем сравнивать.

Как и сказал Иисус Христос:

— Я был раньше.

И удивительно то, что Христианство не оказалось для людей слишком сложной верой! Несмотря на то, что Апостолу Павлу на это указывали:

— Слишком много у тя ума, Павел. — А от него будет ли нам счастье на века?

Али, наоборот, горе.

Написано:

— Из Скалозуба сделана карикатура. И только для того, чтобы легче было Чацкому. Как из него можно сделать еще и карикатуру — непонятно.

Хотя, конечно, имеется в виду, что Скалозуб — это, собственно, не Скалозуб, а какой-то другой очень хороший человек, ну, если он находится до сих пор на государственной службе. Автор, Грибоедов, опять ошибся, так как не того приятеля встретил на своей узенькой дорожке.

— Ай! не он. — Ибо тот был моего сердца чемпион, а этот хрен знает на кого похож. Натуральное кино и немцы: в пьесе должны быть не Ромео и Джульетта, а рабочие з нашего завода, наконец соизволившие в свободное от работы время покрасить ворота завода, глядя на которые даже из прошлого, мы продолжаем и продолжаем петь:

— Утром у входа она иво встретит, и уж тогда раз-збер-ремся, чье айвовое варенье на самом деле лучше, и кто в прошлом годе подрисовал себе лишний ноль в плане перевыполнения плана. И всё только затем, собственно, чтобы:

— Чацкому, оказывается, стало легче отстреливать своих гусей в лабиринтах подлестничных маршей, где обитал Молчалин, и таскал за волосы Софью.

Почему нет, если товарищ Солженицын, как и никто другой не отменял пока что Маркиза и его методы ведения народного хозяйства, как во всем мире, так и в отдельно взятых странах, не исключая Россию. Спрашивается, зачем? И, следовательно, затем, чтобы:

— Любили еще крепче. — И кстати:

— Чацкому от этого намного легче лепить своего честного-пречестного горбатого. — Надо, надо ему помочь, так как в одиночестве своего морализаторства и — как написано здесь, в статье:

— Неукротимого краснословия, — против вас обычных — тоже, как написано в статье:

— Смердов.

Прямо-таки речь для посылки за рубеж, и в места его не столько еще отдаленные всех ученых-крученых-мученых в Н-ских годах прошлого века.

И тут же ответ:

— Чтобы уярчить блеск Чацкого и обезобразить московское общество.

Зачем, собственно, за такие речи Солженицыну давать премию, если он и так хорошо, ох, хорош!

С какого только базара тащится эта информация современным людям вряд ли будет понятно. Из какого-то спектакля Дети Подземелья.

Идет оправдание Скалозуба, что он — в отличие от Чацкого — смотрел смерти в лицо на наполеоновских войнах. Это верно, Чацкий выступает, как человек, который:

— Не проходил необходимых фильтр-ров.

Написано, что Фамусов наделяется неорганичными и нелепыми формами поведения:

— Выкрики, затыкание ушей. — Но это, может быть, кажется нелепым в тиши библиотики, где писалось сие сочинение Солженицына, а в других местах, на которые можно даже не указывать специально — это даже более, чем норма, а вообще:

— Как ритуал посвящения, хотя и, увы, не в масоны.

Говорится:

— Скрещение равноценных реплик возвысило бы диалог оппонентов. — Но!

Но в том-то и дело, что нет, как не возвысил его сам Солженицын своими логичными доводами, но логичными с позиции Пьера Безухова:

— Если бы я был не я. — А хкто? Наполеон? Не-воз-мож-но! — Ибо:

— Не ума дело актера указывать режиссеру на ошибки в сценарии, к которому актер прикован, как Прометей к скале — очен-но крепко.

Тока, имеется в виду, скорее всего, здесь фраза Георгия Буркова в ее небольшой модификации:

— Да каки у нас актеры, так только получают рупь писят за спектакль. — А еще точнее:

— Их существование, вопреки открытию Шекспира, подвергается — скажем так мягко — большому сомнению. — Подвергается, несмотря на то, что поговорка:

— Слона-то я и не заметил придумана как раз для этого случая диспута по поводу существования ученых — прошу прощения, каких еще ученых, если их уже разогнали, как лабораторных крыс по всем углам Вселенной, включая Силиконовую Долину — а еще почитаемых живыми артистов.

— Долбежка Вилли Шекспи, что ве-есь мир театр воспринимается, да, но только в ее уменьшительно-ласкательно аспекте, ибо, да, сцена — это театр, но пускать сюда еще и Зрительный Зал — абсолютно недопустимо.

Недопустимо, несмотря на то, что Мария Магдалина смогла увидеть Иисуса Христа после Воскресения именно там, там-там-там:

— У себя за спиной, в зрительном зале. — Ибо и сказано в народных виршах:

— Посмотри вокруг себя — не Кирпич ли уже с вами рядом, а зарплата на весь месяц всего одна.

Почему, задает хороший вопрос Солженицын, Чацкий всегда прав, а его оппоненты только ушами хлопают. Ответ на это дает современность, и ответ фантастический:

— На-роч-но. — На обратной стороне Луны не недопонимание, не глупость, не выгода материальная даже, а именно:

— Сознательная ложь! — правда, соответствующая душе оппонентов Чацкого.

Почему и говорят, что Фарисеи были не совсем ослы, но Иисус Христос, тем не менее, не призывал их измениться, а только, так сказать:

— Честных грешников, мытарей и некоторых других. — Попросту говоря:

— Измениться могут только те, кто этого хочет-т. — Остальные нет, Чацкий, прибывший с корабля на бал, этому очен-но изумляется, хотя и знал, конечно, не все захотят, но!

Но не до такой же степени остервенения должен человек стоять против правды! Почему Грибоедов и изображает, собственно, не людей, а чертей. Которых пожалел Солженицын. Себя пожалей.

Говорится о мягко-лукавых замечаниях Фамусова:

— Мудрая мягкость Фамусова оттеняет нарочитую резкость Чацкого.

Но в том-то и дело, что это расшифровывается по-другому! Фамусов — это, собственно, и есть бог, который послал сюда, на Землю, Чацкого, чтобы он захомутал и объездил, так сказать, Софью, чтобы из нее, суки, опять не получилась Лилит. Молчалин — древний хитрый змей, а Скалозуб — это тоже какой-то архангел в РОЛИ дурогона Скалозуба, что значит, да, конечно, соображает, но:

— Только в буфете после спектакля, — ибо:

— Человек — Двойной.

По поводу бога Фамусова, ибо похоже:

— Сава-офф. — Офф — значит, вышедший из народа — высшего общества — изображать самого себя. И, так сказать:

— Нарочно упал на снег.

Всё московское общество — написано — вынуждено внимать обвинениям юного карающего ангела. Солженицын не понимает, как это возможно, так как абсолютно и напрочь не воспринимает:

— Реальность существования СКЕКТАКЛЯ.

Точно также, как все читают Воображаемый Разговор с Александром 1, как реальность, не замечая очевидной вещи — это спектакль, где во всех ролях сам читатель. Читающий смотрит на текст только глазами классической физики, где Наблюдатель всегда находится в стороне от наблюдаемого объекта, всегда внешний, ибо проход внутрь события ему закрыт априори.

И если этот заход в неположенное ему место происходит, то говорят, всплеснув руками от вопиющего недоразумения:

— Так это уж не наука, а только Роман. — Но в том-то и дело, что, как объясняют События После Воскресения Иисуса Христа — всё Роман.

В том смысле, что Мир — Двойной. И всё Дело Иисуса Христа на Земле было — сделать именно это:

— Пробить эту замкнутую окружность, отделяющую Человека от Бога, взять Трою, взять Крепость Войнича.

События После Воскресения и описывают поэтому События Самого Воскресения, которые и описать по определению можно только:

— После, — самого события.

События после Воскресения — это бой отряда Иисуса Христа у Демаркационной Стены, отделяющей Человека от Бога, чтобы Человек только из наблюдателя стал и:

— Героем ЕГО романа.

Репетилов разыгрывает пьесу в пьесе — в другой раз. Но вполне возможно, что Репетилов как раз делает профанацию идеи соответствия Театра, как и Романа — реальному устройству мира. Почему Солженицын и попадается на эту удочку:

— Чацкий недалеко ушел от Репетилова.

Написано:

— Чацкий — в отличие от Онегина и Печорина — явился предтечей русских революций.

Можно сказать, и так, только в обратном смысле. Когда увидели, что молчаливое несогласие Печорина и Онегина превратилось уже в атаку Чацкого, что пришел-таки Иисус Христос, то и решили перегруппироваться и занять крепость под названием Россия, в свое полное распоряжение, готовое к последней обороне. Царя, Александра Второго погоняли и убили для репетиции, а потом и последнего, так сказать помазанника божия.

Написано:

— Через полстолетия после пьесы Чацкие и Репетиловы заполнят интеллигентские революционные кружки. — Как раз наоборот, эти кружки создавались именно потому, что после Александра Сергеевича Грибоедова в России поверили:

— Не зря был здесь Чацкий, — и решили, погоняв для начала по Санкт-Петербургу и убив императора Александра Освободителя, создать круговую оборону. Ибо:

— Чацкие с корабля да прямо на бал-местный маскарад:

— Так и прут, так едут, как Байрон в Грецию:

— Сражаться за свободу.

Едут, в том смысле, что, как и Чацкий местные, но местные Неместные принимают-обозначают их, как Иисуса Христа:

— Пришельцами. — Хотя они только, как и Иисус Христос, прибыв в Назарет, могут спеть:

— Вернулся я на родину,

Шумят березки стройные,

Я много лет без отпуска

Играл в чужом краю.

Хотя эта песня больше про Эдуарда Стрельцова, вернувшего из Неотсюда, и Дмитрия Сычева, вернувшего из Марселя, чтобы показать, как на самом деле играют в футбол — как пропедалировала артиста Екатерина Савинова в Приходите Завтра на вопрос местного профессора:

— Восхищались.

Вот и Чацким, мил херц:

— Восхищаются.

Написано — Солженицыным:

— Чацкий приходит к Софье так непринужденно, будто отлучался прокатиться по Садовой-Кудринской. — Но, так естественно, оба только что из гримерки!

А так — если театра не существует в объективной его реальности — конечно, как и показано в фильме Солярис:

— Прется в постелю, как жена моего имени, — а я знаю:

— Какая?

Рассказывается о спонтанном рождении слуха о сумасшествии Чацкого. Но! Где рождаются такие слухи, как не в преисподней. Или, Солженицын думал, что там баб нет? По крайней мере, Пушкин разъяснил, что:

— Теперь я спокоен — одна-то точно там. — Имеется в виду Станционный Смотритель, и его приходящая на могилу дочь:

— Персефона, однако.

Чацкий проводит:

— Прокурорский допрос Софьи в роли безжалостного судьи, но еще не задумавшегося о праве судить.

Возможно, Грибоедов здесь имел в виду, что Софья — Ева — это все-таки не другая особь женского пола, а опять-двадцать пять та же Лилит, и, как говорится:

— Если что, с ней будет разговор короткий: определить, да, но только на роль:

— Маньки Аблигации.

— Грибоедов хочет толкнуть Софью на скамью подсудимых, — говорит Солженицын. — Так, может, действительно, не стоило покидать Рай, по крайней мере, сожаление о нем всегда присутствует в человеке, как показано в фильме Мартина Скорсезе Последнее Искушение Христа:

— Вот бы там так и остаться, чем сражаться за то, что не все поймут — какая жизнь-то в Раю была:

— Один победы, и никаких поражений. — Или, что тоже самое:

— Ох, и тяжел этот последний бой в штрафбате, когда надо спускаться даже под землю после распятия на кресте, а так бы жил с Сонькой Мармеладовой, то бишь, Марией Магдалиной, ведь она меня любила, так любила, не поверите, что даже:

— Поняла.

Честность разборок Солженицына приводит в ужас-с. Как грится:

— Кошмар на улице, и более того, не только В Связях, но и в их определениях.

Говорится в конце о:

— Скрытых сторонах текста грибоедовской пьесы, которые обнаружил автор. — Но они, увы, оказались для Солженицына:

— Наглухо закрытыми.

И повторю:

— Широкозакрытые глаза создаются сознательно. Можно сказать:

— Только для желающих. — Хотя в Библии написано наоборот:

— Много званых, но не много избранных.

p.s. Моисей был взят из штрафного изолятора.

Далее Борис Парамонов, что он там придумал по этому поводу.

В Примечании написано, что текст цитируется по:

— Солженицын А. И. Протеревши глаза. — М., 1999. — С. 344—365.

— — — — — — — — — — — — — —

2-я станица в тетради.

ПОДСТАВИТЬ ВТОРУЮ ЩЕКУ

Беги, пока не поздно!

Подставить вторую щеку, значит набраться силы. Иначе не добежишь до цели. Иначе Орфей не вышел бы из Ада. Иначе произойдет ужас возвращения. Беги — пока не поздно!

Жена Лота где-то не подставила вторую щеку, поэтому не смогла не обернуться, и превратилась в соляной столб. Он не выдержит даже несильного удара — рассыплется. В соляном столбе нет силы. Но подставить вторую щеку трудно. Трудно подставить даже первую — стыдно. Ведь все, кроме Бога, будут видеть только моё унижение.

Для того, чтобы не побояться подставить щеку под удар, надо знать, что готов подставить и вторую. Удивительно то, что не только в Библии, но и в реальности я это видел. На телемосте.

И получается, что эта установка Иисуса Христа о видимом проигрыше, когда вместо кулачного боя, подставляется вторая щека, является не только источником силы, но это КОНТАКТ С БОГОМ. Вот она радость легкого бремени, о котором говорит Иисус Христос.

Удастся ли выдержать? Какого знания может не хватить, чтобы выдержать эти удары по щекам. Могут сказать, что тогда и Пушкину не надо было стреляться. Сдержался бы просто, и все было бы хорошо. Только он именно и сдержался, и получил силу для дуэли. Для Пушкина, как и для Иисуса Христа другого выбора не было. Только бы хватило силы сделать то, что они сделали.

— А я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую. — Эти слова Иисуса Христа являются ключом, открывающим энергетический канал. Это плавило силы.

Утверждение или предположение, что подставлять вторую щеку надо только, если ударили несильно, а если сломали челюсть, то надо защищаться — придумано из-за боязни. Из-за страха что-либо изменить в Библии. Ведь написано, что изменять ни в коем случае ничего нельзя.

Только в Библии существует невидимая часть. Ее добавлять не надо, ибо эта часть существовала изначально. Это ПОСЫЛКИ к утверждениям Иисуса Христа.

Человек не нейтрален к возникающей ситуации. Он не сможет хладнокровно ответить на удар по щеке. Могут сказать, что кто-то сможет, а слабый нет. Поэтому это правило о смирении только для слабых. Но дело в том, что НИКТО не сможет. Любой человек после удара по щеке будет сильно взволнован, будет барахтаться в волнении чувств, как Петр в воде. Не сможет он приступить к боевым действиям, как не смог Петр без веры пройти по воде. Даже Петру не хватило веры успокоиться, даже в присутствии Иисуса Христа.

Поэтому посылка к этому утверждению о смирении будет такая:

— Сам человек не может победить ударившего, только вместе с Богом.

Получивший пощечину будет видеть себя униженным перед окружающими. Но если он выдержит это отрицательное мнение людей, и будет готов подставить вторую щеку, он выполнит указание Иисуса Христа. И, значит, вступит с Ним в контакт. И тогда сможет победить. С Божьей помощью.

А говорят, потому это так написано в Библии, что раньше не обижались на пощечины. Это было, в общем-то, обычное дело. Это даже смешно. Вот когда так говорили Якову Кротову он бы должен был заметить, что это и есть юмор в Библии, а не выдумывать, что у Иисуса Христа был дом на Земле. Не было. И радость посещения домов друзей описал Данте Алигьери:

— Тяжелы ступени чужого крыльца. — Это говорится о ступенях друзей.

Когда говорят, что раньше было не так, как сейчас, то демонстрируют марксистский подход к истории, представляют себя на лекции по историческому материализму.

По-другому устроена Библия. В этом весь смысл. Некоторые всё хотят найти какой-нибудь черепок, где будет нацарапано, что жил был Иисус Христос, которого распяли, а он воскрес. Доказательством Воскресения это не будет, но всё-таки, подтвердит реальность существования Иисуса Христа.

Но в том-то и дело, что Воскресение — это рассказ о ДРУГОМ устройстве мира. Евангелие построено не как, Исторический Материализм, а как Царство Небесное. А именно:

— Царство Небесное подобно зерну горчичному, которое человек взял и посеял на поле своем,

— Которое, хотя меньше всех семян, но, когда вырастет, бывает больше всех злаков и становится деревом, так — что прилетают птицы небесные и укрываются в ветвях его.

Представьте себе, птицы, прежде чем поселиться на этом дереве будут спорить о том, было ли семя, из которого выросло это дерево. А некоторые люди, получается, спорят о том, что Евангелие — дерево — не является тем семенем, которое было посеяно две тысячи лет назад. Так оно и не должно быть сейчас семенем, ибо из него выросло Дерево Веры.

Поэтому изменения, в первоначальный текст Евангелия, не только были внесены, но и обязательно должны были быть внесены. Это рост дерева. Вносятся изменения по Теореме Ферма, именно так растет дерево. Делаются пометки на полях. При этом первоначальный текст (закон) остается неизменным. Или, как сказал бы Пушкин, изменения делаются не в строку. Не всяко слово в строку пишется.

Поэтому, как они (древние люди), находясь в горчичном семени, думали о пощечинах, так же мы думаем о пощечинах, находясь в ветвях этого дерева, выросшего из того горчичного семени. Вот такая пропорция.

Следовательно, Евангелие это не древний свиток, а древний свиток, проходящий через времена, вплоть до настоящего. И, значит, не Там надо искать Воскресение, а Здесь. Мы в этом свитке. Мы герои Евангелия. А не внешние наблюдатели. Без личного участия мы не сможем разобрать события Воскресения. Никакие исторические свидетельства не могли бы ничего доказать. И нет в Библии картинки Воскресения. Нет, потому что и быть не может. Как не могут быть измерены одновременно скорость и координаты электрона. Картина непрерывности разорвана.

Был ли распят точно Иисус Христос — неизвестно. Ведь он был изуродован побоями. Его могли не узнать. Как не узнали после Воскресения. Не узнали даже Апостолы. Далее, никто не видел, как Иисус вышел из гроба. Заранее была известна версия, что тело Его выкрали из могилы ученики. Почему нет в Евангелии НЕПРЕРЫВНОЙ картины Распятия и Воскресения? Именно потому и нет, что оставлено место нам, Я, человеку. Пятому элементу, который должен доказать Воскресение.

Он должен связать времена Библии в единое целое. Могут сказать, что не доказывать надо Воскресение, а верить в него. Но доказать без веры не получится. Когда Иисус совершал чудеса, фарисеи ему не верили, говорили, что Он делает это именем сатаны. Кажется, что невозможно доказать обратное. Так все и думали. Может да, а может, нет. Попробуй, докажи. Кажется, что сатана мог нарочно изгнать из человека беса, чтобы поверили ему. Но Иисус говорит, нет, не может, иначе разделится сам в себе и погибнет.

Не из поверхностных, то есть видимых слов идет логика Иисуса, а из знания устройства мира. Он знал посылки. Вера — это и есть вера в невидимое. Если есть вера, то невидимую посылку может найти логика. Научна, логична как раз Библия, а наука, отрицающая это, значит, просто фанатична. Какова же должна быть посылка, чтобы Христос воскрес? Посылка известна всем:

— Весь мир театр, и люди в нем актеры.

Ну, это тоже еще надо доказать, скажет кто-то. Нет, это доказывать не надо, ибо это очевидно, просто плохо видно, потому что находится слишком близко. Очень трудно увидеть плоскость симметрии, которая проходит прямо по самому человек. Если кто хочет доказывать, то пусть докажет, что событие может существовать само по себе. То есть пусть докажет, что слова героя могут существовать без слов автора.

Один товарищ из атеистического журнала говорит по этому поводу, что все правильно, Библия и есть художественное произведение. Что простой микрофон больше Библии, что Библия это слова только, а микрофон реальная, материальная вещь. Этот профессор не замечает тоже очень простой вещи, что микрофон он нам не показывает материальный, а говорит это СЛОВО по Радио Свобода. И никогда не сможет показать, ибо он не микрофон. Не замечается, что мир делится на две части: на микрофон и на рассказ о нем. Мы всегда видим рассказ, то есть ИЗМЕНЕНИЯ. Само событие нам не видно.

А нам говорят, зачем люди в пятом веке вмешивались в текст Евангелия, зачем они всё испортили. Теперь непонятно, где правда, где ложь. Где слова Иисуса Христа, а где напридумывали непонятно что.

А что собственно могли придумать? Ведь речь всегда сводится к одному. Было ли Воскресение? Значит, они думают, что Иисус Христос мог сказать, что он не воскресал, а вот потом, через пятьсот лет это придумали другие. Или, по крайней мере, те, кто жил вместе с Иисусом не видели Воскресения, а вот через пятьсот лет кто-то это увидел.

В принципе, это вполне возможно. Может быть, именно поэтому почти нет упоминаний об Иисусе Христе в исторических документах первого века. О Первосвященнике есть, а о Нем нет. Ничего удивительного, ибо ноги Его там, в первом веке, а голова здесь в двухтысячном.

У человека не хватит силы уйти из опасного места, если он не последует правилу силы Иисуса Христа. Человек вернется и приведет с собой еще злых фурий, как сказал Платон. Он останется в Аду.

— Беги, пока не поздно! — это указание может звучать, когда на самом деле уже поздно бежать, ибо не было выполнено правило силы. Он обернется, как обернулась жена Лота.

Кажущееся маленьким препятствие трудно преодолеть именно потому, что кажется и делать-то ничего не надо. А человек не нейтрален, он запрограммирован на действие. Поэтому для преодоления маленького препятствия надо намного больше энергии, чем кажется. У самого человека нет столько.

— — — — — — — —

Что с кроликом?

18.09.17

Радио Свобода — Поверх барьеров с Иваном Толстым

Борис Парамонов говорит:

— Толстой Лёв думал, и даже говорил почти как Шопенгауэр, что:

— Мир — это воля его Представления, — в той известной на первый взгляд казуистической интерпретации, что, мол:

— Чума и другие иё производные — это хорошо, потому что было.

А что было, то, значится, бог им послал грешникам.

Вопрос:

— Как можно говорить заведомо отрицательные вещи, если их пропаганда не только нелепа, но противоестественна, и более того, даже для теории иво ума.

Ответ:

— Только именно по Шопенгауэру, что мир Двойной! — Что значит, устройство Романа на Героя и Автора — это не Артефакт очередного человеческого тупоумия и не отражение его в нём, а практика чистого разума, что и значит:

— Сама реальность.

Поэтому Герой может смело ляпнуть эту антитезу:

— Зачем крутится ветр в овраге,

Подъемлет лист и пыль несет,

Когда корабль в недвижной влаге

Его дыханья жадно ждет?

Ибо:

— Пока он ждет, бог тоже:

— Делает Свою работу.

Потому Толстой Лёв и давит свою разлюли-малину, что Бог тута, и обязательно скажет:

— Наоборот.

Сам же Толстой тем убеждает себя, что может грохнуть Анну Каренину, ибо Бог ее оживит. Но! предупреждает бога заранее:

— Мне это делать неприятно, ибо так и кажется:

— Трахал, трахал ее и как муж, и как Вронский, а потом убил, — не много ли я на себя взял, Господи? Несмотря на то, что очень не хотелось, но уже с самого начала ведал:

— Убью же всё равно.

Зато бог опять будет работать всю неделю, чтобы разгрести это дерьмо.

Здесь можно добавить, что некоторые резиденты, как-то Василий Аксенов:

— Думали, — я не буду пионером, в том его непреложном смысле, что не буду вкладывать в его лапы противостоящую Ахматовой и Зощенко социальность в виде меча экстремизма, а хочу просто, как Владимир Войнович:

— Быть только честным, — даже и именно, без:

— Только, — а так, более-менее, как жизнь подскажет.

И в результате этой не-пионерской честности у Василия Аксенова вообще ничего не вышло. Ибо ураган не перестанет крутить-мутить лист в овраге и воду во пруду, если кто-то выйдет из пионеров. По той простой причине, что просто так это:

— Выйди вон, — не получится, ибо не только следить всё равно и там будут, но, что важно ко всеобщему, а не только к вашему ужасу:

— И вы сами! — Поэтому.

Поэтому лучше сразу, как Лев Толстой разделить обязанности:

— Я буду врать, — а уж Ты:

— Мил Херц, — я думаю, найдешь способ сказать правду.

Поэтому повторю:

— Знаю, что люблю Анну Каренину, но, как и Фауст, друг Мефистофеля, не имею возможности, сил отказаться, чтобы не убить ее, и более того, убить:

— Даже не соображая зачем это надо сделать.

Возможно, эти убийства Анн и другие потопления кораблей делают по тому же принципу, по которому корабли тонули в Коде Войнича, то бишь у Алана Тьюринга в его Энигме:

— Так надо, ибо и иначе:

— Умрут все.

Зачем же, следовательно, надо было убить Анну Каренину, чтобы кто жил, собственно? Или еще проще, а именно, как делали на Пирамиде Майя:

— Надо иногда приносить в жертву лучших, чтобы жизнь на Земле еще немного постояла на краю?

И, следовательно, Лёва просто принял предложение, от которого не посчитал нужным отказаться:

— Сыграть взаправду роль Майского жреца, а может быть, как сказал бы Владимир Высоцкий в роли Глеба Жеглова:

— И самого Кецалькоатля, — но лучше, конечно, первого, героя, в своей безутешности толкнувшего иё под поезд.

Скорее всего, даже верный друг человека, жена, и та не могла заставить этого жреца Лёву поступать по-человечески хотя бы — на худой конец — в своих романах, — и вместо того, чтобы её послушать, как советует иногда бог:

— Бил по заднице, положив животом на свою огромную лапу.

Она обижалась, а он не мог понять толком почему, ибо:

— Я — сказал! — как иногда брякал и Высоцкий Шарапову, в том смысле, что:

— И дальше будешь пытать этого грека еврейского происхождения, — вплоть до понимания:

— Нет — ну, значится, и не надо, но всё равно возьмешь это убийство на себя.

Из чего и следует, что убил жену всё-таки муж, а не добрый малый Фокс в роли Белявского.

В любом случае Анну Каренину жаль, если не считать того изумительного артефакта, что в ее роли снимался:

— Толстой Лёв.

Жена его, скорее всего, не была бы разочарована. Ибо:

— Хоть кто-то сдох в нём — черта положительная.

— — — — — — — — — — —

Радио Свобода — Андрей Гаврилов — Иван Толстой — Наум Коржавин, — как:

НЕ ТОЛЬКО ИНОСТРАНЕЦ

14.05.19

РАЗНАЯ ПРИВЕРЖЕННОСТЬ, — или:

Драма-Турхгия

Радио Свобода — Коржавин Наум Моисеевич

Сборник — Годы

Андрей Гаврилов:

— Книгу было достать невозможно, — но имеет в виду Коржавина, тогда, как:

— Книг и вообще не было, не только в частности.

Толстой, как это и вдохновил сейчас, что ничего не было.

Спрашивается:

— Зачем разбудили Ле, — Коржавин именно это ли не знал, то ли не понял.

Ответ тоже простой:

— Его только за тем похоронили, чтобы всё остальное время:

— Бу-ди-ть-ь.

Если точно:

— Какая сука? — по Коржавину, — это:

— Евреи и разбудили.

Андрей Гаврилов относительно своего понимания-вынимания:

— ТЫ знал, ТЫ понимал, ТЫ за нас или в друхгом кругу.

Ребята — выходит — никогда не настраивали волны своего приемника — имеется в виду головы — как очень советовал Иисус Христос — на:

— Форму и Содержание.

Как еще раз:

— Как Бы Ты понимал, — Андрей Гаврилов, совершенно не соответствуя истине, что с такими верительными грамотами в Галилею попасть никак нельзя.

Ибо, не в курсе, похоже, вообще, что Иисус Христос искал ее в:

— Прошлом.

Пендаль Ивана Толстого:

— ОБРАЗЫ вместо прямоговорения.

Тогда как:

— Говорить надо прямо, а форма уже распределит своё — так сказать:

— Содержание.

Недовольство Коржавина конями, на которых женщины всё скачут и скачут — это только протест против уж слишком большого количества расстрелов, — а так-то:

— Надо, надо, — конечно.

А. Гаврилов говорит, что прозу Шаламова ЧУТЬ-ЧУТЬ более оценивает, чем Гулаг Солженицына. В отличие от Толстого, — резюмирует. Можно подумать, что ребят взяли сюда, на Радио Свобода прямо — ну, может быть, и не из ПТУ, но вытащили из проекта Филадельфия:

— Однозначно. — Ибо:

— Шаламов — писатель, а Солженицын:

— Даже не ученик.

Мировоззрение Соцреализма специально выдает такие пендали, чтобы никто не смог догадаться:

— Неужели ТАК — бывает-т?

Зашкал выше всяких крыш. Создано мировоззрение полной белиберды, как именно:

— Мысли рабочего класса Обо Всем, — крестьянства? Нет, пока ишшо, а только пока:

— На инженера-то учится.

Солженицын потому и пробил брешь в сознаниях разных деятелей и партии и правительства, в том числе, — что:

— Никогда и не собирался ничему учиться, — думал, даже не гадая:

— Все умные люди так делали, Ломонософф и Их Бин — в первых рядах этого множества.

Вот то, что непонятно — то это действительно:

— Как Андрей Гаврилов мог делать и додуматься делать такие не просто правдивые, но истинные, как настоящие произведения искусства — пусть и штампы своих переводов фильмов Голливуда и вот сейчас вести рассуждения в духе фильма Из Жизни Федора Кузькина, где коронной фразой по поводу денег, полученных за козу и спрятанных так глубоко в сундук, — было пропедалировано во веки век-офф:

— Ласапед тады взамём, — Михаилом Кокшеновым.

Андрей Гаврилов ошибается, исследуя аналогию между публицистикой Коржавина, где он — в данном случае — объяснил Андрею Гаврилову, хотя и не лично, а через журнал Континент:

— Канал Волга-Дон и войны Че-Ге-Вар-Равы — одинаково отрицательны, по необходимости кормить их — как тоже было сказано в кино:

— Человеческими жертвами. — Ибо это, эта критика с бэкхэнда — есть любимое дитя советской — даже не пропаганды — идеологии, как-то:

— Некоторые — не говорят любят, но всё равно жалеют капиталистов, что очень много зарабатывают, но посмотрите, сколько всего хорошего отдают школьным учителям!

Как-то — по последним сведениям зарплата учительницы в США в последний — нет, не день ее жизни — год ее работы в школе перед пенсией — это:

— 15 тысяч долларов в месяц — по-русски:

— Лимон, — как у почти завзятого здесь средней руки капиталиста.

Эта критика — в Плюс — Коржавина потому липа, что главное здесь не восхвалять достоинства кого-то либо, или чего-то, — а наоборот, главное:

— Уничтожить хорошее, — что значит, положительное в фундаменте, чтобы и так сказать вообще:

— Ничего не было.

Почему и отказались коржавинцы от подачки бога — двух скрижалей завета:

— Не-а, мы всё равно жить по-хорошему не хотим, так как и не будем.

Можно подумать — так как приводит такие необдуманно-обдуманные примеры — что и его — Андрея Гаврилова — учили резать правду-матку, где самого Коржавина, да и Солженицына, как на запас, а вышло он-то как раз больше всех и смог:

— Вывернуть всё наизнанку, чтобы уж даже Чацкий бежал за границу, — ибо, как в песне:

— Хороша ты хороша — плохо одета мисс совьетунион идеологишэн.

Тут впору выходить на телевидение, а не с задних рядов кричать-выкрикивать:

— А таперь запупендрите разоблачение иво кого.

Коржавин выдал стандарт критики запада по-советски, а Андрей Гаврилов принял его как само собой разумеющуюся эстафету.

Этот цирк можно довести до абсурда:

— Дон Кихот мельницы ломал по всему миру, а у нас на Украине как раз из-за этого хлеба настолько было мало, что вообще:

— Не было.

Иван Толстой:

— После того, как Коржавин всё-таки закончил горный техникум — защищал — так получается уже, что практически, как все местные выдающиеся личности:

— Защищал Синявского и Даниэля.

Как в нагрузку за возможность печатать хоть что-то. Ибо, кто — нет, не обязательно читал — слышал хоть немного из того, что шьёт действительности мира Синявский — это ни больше — ни меньше, как:

— Бред ёжика даже на — даже не на трезвую голову.