Бесплатный фрагмент - Гаудеамус игитур

Глава 1

— О чем задумалась? — спросила Вера.

— Сегодня интервью смотрела с Задорновым.

— Это который политик?

— Это который юморист. Коэльо ему, видишь ли, не нравится. Идея, говорит, есть у него, а языка нет. То есть, не может он эту свою идею подать красиво, литературно. Привел в пример Набокова, Маяковского. Помнишь: «Лысый фонарь сладострастно снимает с улицы черный чулок»? Сильный образ, конечно. Над ним надо медитировать, философствовать, получать эстетическое удовольствие от созерцания. Но жизнь — она же не такая. В том смысле, что в ней есть и мат и пошлость, и глупость и гадость. И куда это все деть? Пригладить — причесать?

— Чего это тебя сегодня на философию потянуло?

— Болезнь у меня такая, профессиональная. Если надеешься сбить меня с мысли, то зря. Смотри, собаки на улице сношаются, мама дочке говорит: «Отвернись доченька», мол, фу — кака. А чего отворачиваться? Природа так сама себя воспроизводит, жизнь так продолжается. Это же все гармонично.

— Вот и я Сереге говорю — не обязательно любить друг друга, чтобы спать вместе. Все это естественно, гармонично, как ты говоришь.

— Знаешь, ты конечно лихо теорию в практику переводишь, — удивилась Лия такому неожиданному кульбиту, — но по сути это тоже жизнь: секс имеет место в ней быть и без надлежащего романтического сопровождения. Как сказал один мой знакомый: «Идя к девушке, я беру две гвоздички и бутылку пива».

— Почему две? Он чего, на похороны ходит? — хохотнула Верка.

— Тьфу тебя. Некрофилия какая-то получается. Денег у него, наверное, на три не хватает, — позлорадствовала Лия, вспомнив о ком идет речь и радуясь очередной возможности поточить об него зубы. — С другой стороны, у человека смелости хватает признаться: «Вот, мол, иду к девчонке только за этим, в романтику не верю, да и не нужна она мне». Сам не обманывается и других не обманывает.

— Слушай, — встрепенулась Вера, — у меня тоже такой есть! Ну, который меня не обманывает. Когда мне надо, я ему звоню, мол, есть пара минут?

— Почему пара? Коэльо, например, убеждает, что этих самых минут нужно ну как минимум одиннадцать. Это если по-быстрому. — Лия хихикнула.

— Чего ты к словам придираешься? — одернула Лию Вера. — Смысл-то ясен. В общем, минутки-то эти у него всегда есть. Так, раза четыре в месяц встречаемся. Я эти дни в календарике крестиком отмечаю.

Поймав удивленный взгляд подруги, она продолжила:

— А чего ты так смотришь? Зато мне, во-первых, не надо с высунутым языком бегать — парня себе искать, когда приспичит; во-вторых, он чистоплотный и не болеет ничем, — это я точно знаю; в-третьих, все делает как надо. Плохо что ли?

— Я хотела спросить, зачем ты крестики в календарик ставишь, — начала Лия, но Вера сменила тему:

— О чем он еще-то говорил?

— Кто говорил? Твой или мой? Ты чего-то совсем меня запутала.

— Да Задорнов твой о чем еще интересном говорил?

— Он не мой… — Лия уставилась в пол и о чем-то глубокомысленно задумалась. — Говорил о том, что чтобы убежать от страха смерти надо просто много и усердно работать.

— Оговорочка по Фрейду?

— В смысле?

— Во-первых, он утверждает, что от этого страха надо бегать, а во-вторых, и это просто очевидно, что он сам очень усердно от него бегает. Также усердно, как и работает.

— Да меня не это зацепило…

— А что?

— Понимаешь, когда человек много и упорно… то он мало чего соображает. Даже если работа ему нравится. Он просто кроме ее родимой ни о чем соображать и не способен. — Лия прикурила очередную сигарету. — Такого же обширного отключения мозга можно добиться просто сидя за компьютером с утра до вечера и играя в какую-нибудь очень увлекательную игру.

— Вроде чего-то делаешь, а мозг в ауте, ну, в смысле, атрофируется?

— Ну да.

В умывалку зашел Паша.

— Какие планы на вечер?..

Глава 2

Он подошел неслышно, но боковым зрением, а скорее — всем своим существом, Лия почувствовала, что он стоит сзади.

— Ты снова пишешь?

— Вроде того. — Ей хотелось спрятаться, словно котенку, который утащил со стола лакомый кусочек колбасы, и в тоже время, она гордилась тем, что постепенно возвращается к жизни.

Он словно прочитал её мысли:

— Меня радует, когда ты пишешь. Как будто ты очень долго болела, а теперь выздоравливаешь.

— Может и так, — задумчиво проговорила Лия, — может и так…

— Это что-то из старого? — он уже пробегался глазами по тексту, слегка массируя Лие плечи, которые всегда затекали от долгого сидения за компьютером. — Я не видел этого в ворохе бумаг на твоем столе. И это не то, что мы последнее время так много обсуждали.

— И да — и нет. Давай пока не будем. — Лия явно не хотела говорить об этом сейчас, и Марк это почувствовал.

— Хорошо. — Он улыбнулся, чмокнул её в кончик носа и ушел таким же почти неслышным шагом, каким и вошел в комнату.

Лия открыла ящик стола и начала копаться в многочисленных блокнотах, разных форм, размеров и цветов. Наконец, выудив один из наиболее старых, она торопливо начала его листать. На одной из страниц, наконец, нашла то, что искала.

Набирая номер, она чувствовала, как сердце учащенно бухает — столько лет прошло. Номер мог измениться миллион раз. Да и домашними телефонами сейчас мало кто пользуется. Лия почти готова была положить трубку и оставить эту затею, но сонный голос вдруг ответил ей на том конце провода:

— Алло… Алло!!!

— Вера? — неуверенно спросила Лия. — «Столько лет прошло. Что за глупая идея пытаться вытащить прошлое за хвост» — Лия уже мысленно ругала себя.

— Да! — голос звучал все еще сонно, вероятно из — за разницы во времени, — но уже заинтересованно. Ночной звонок — неприятная штука, но кто может звонить в такое время еще и на стационарный телефон?

— Верка! — Лия волновалась и не могла скрыть этого. Она расхохоталась в трубку! — Верка — это Лия! Ты меня слышишь? Ты слышишь меня?

— Лия? Как? Откуда ты? Ты чего — днем не могла позвонить? — Вера была словно и рада и не рада этому звонку одновременно.

— Ты спишь? Прости. Я знала. Но мне надо было обязательно тебя услышать. Понимаешь — обязательно. Я могу перезвонить завтра. В какое время тебе удобно? Просто надо было… Надо…

— Давай завтра вечером поболтаем. После работы.

— Да, да, конечно. Я наберу тебя завтра. Завтра, — уже тихо и почти спокойно проговорила она и отключилась.

Теперь у нее была спокойная уверенность, что она, наконец, сможет во всем этом разобраться. Сможет ответить на те невероятно важные вопросы, которые появились и так остро обозначились в ее жизни за последний год. Вопросы — на которые пока никто не мог ответить.

Глава 3

Вера ворочалась в кровати и никак не могла снова заснуть.

Этот звонок опрокинул ее в воспоминания о беззаботной студенческой жизни. Тогда она не мерилась с миром размышлизмами — не тягалась в понимании его основ и не пыталась изложить вселенские истины на бумаге. Тогда она просто жила. И делала это с упоением и радостью.

— Ты знаешь, что такое несексуальное пиво? — спросила она Лию.

— Нет, никогда не слышала, — ответила та. — Но какое-то странное сочетание слов.

— Это когда ты с мужчиной и тебе с ним хорошо, но ты его совершенно не хочешь.

— А так бывает?

— Конечно бывает. Я пойду скажу Паше, чтобы взял бутылку «Монастырки». Нам же одной хватит на четверых?

— Хватит. А через какое окно будем вылезать? Профилакторий ведь закроют. А здесь — в умывальной — самое удобное. Под ним широкая труба. Только надо его открыть до конца.

— Сейчас ребят попрошу. Главное — не то, как мы его откроем сейчас, а чтобы кто-то снова сделал это ночью, когда мы полезем обратно. Надо поговорить с Нурланом. Ты иди пока, одевайся.

Лия сгребла свои листочки со стихами и ушла в палату.

Вера встала и подошла к окну. Как можно туда вернуться? И можно ли? Туда, где ты был таким зеленым, юным, где тебе с одной стороны было на все наплевать, а с другой — все казалось таким важным и невероятно значимым. Где полуночная игра в «Мафию» — не так, как сейчас рекламируют на всех углах, — доморощенно, скучно и централизованно, а изощренно и со своим интересным и необычным сюжетом — была событием века, каждое из которых потом почти час обсуждалось в курилке.

— А я знал, что ты мэр. Я знал! С самого начала. Ты блефовал.

— Да он нас с тобой стравил! Неужели ты не понял.

И горящие глаза. И споры до утра — кто лучше и почему.

Как туда снова попасть?

Это нельзя ни повторить, ни пережить снова. Как можно опять, скользя по обледенелой трубе, вылезать со второго этажа студенческого профилактория и переживать такой пьянящий вкус весеннего ветра на губах? Пить вино, идя по мощеной булыжной мостовой Петроградской стороны в 2 часа ночи. Ползти по крышам Петропавловской крепости, чтобы укрыться в одном из ее равелинов и смотреть на город с этой невероятной высоты.

— Верка, ты знаешь, что мне сейчас пришло в голову? — спросила Лия, когда они вылезли из равелина и подставили лицо мартовскому ветру.

— Откуда я могу это знать, — она рассмеялась.

— Что ни один профессор на нашем самом заумном факультете никогда не научит нас тому, что мы сейчас постигаем. Никогда! И это и есть — самая настоящая жизнь. И никто из них этого не знает.

— Пойдем обратно, уже холодно, философ. — хохотнула снова Вера.

А потом было немое удивление от того, что Нурлан молча смотрел в закрытое окно и наблюдал, как гуляющая четверка безбашенных студентов махали ему руками, чтобы он его открыл. Как он скажет позже — он думал, что они просто радуются хорошей прогулке, а про свое обещание совсем забыл. И ночевка на ступеньках соседнего подъезда до утра в ожидании того момента, когда откроется профилакторий. Сидеть на ступенях было холодно, да и девочкам было не положено, поэтому сидели на коленках у мальчиков. Разморенные вином и их галантностью. И вот так и получилось то самое несексуальное пиво.

Вера подошла к столу, включила лампу. Перелистнула несколько последних страниц диссертации. К чему вспоминать о том, где уже нет ни её, ни её подруги. Ничего уже этого нет. Даже если вернуться туда и посмотреть на эти окна. Если снова увидеть этих людей. Снова говорить с ними. Уже не то. Нет этого там.

И, тем не менее, Лия вдруг позвонила. Только зачем?

Вера подчеркнула последние цитаты Платона. Он был мистик — побольше, чем тогда это осознавали греки. Заявить, что у всех предметов есть некие образы — идеи, которые потом воплощаются в материю, и что образы эти первичны; говорить об иллюзорности мира и о том, что то, что мы видим своими глазами — это лишь отблеск истины; что душа приходит сюда уже все зная и ей лишь надо это припомнить — не с этими ли идеями сейчас носятся последние поколения эзотериков, особенно после выхода на экраны «Матрицы».

Но сейчас её внимание больше привлекал учитель Платона — Пифагор и его теория связи музыки и математики. Вернее, то, что тогда было теорией — давно превратилось в аксиомы физики, потому что звук — это волна. А волна имеет свои параметры колебания и измеряется математически. Пифагор, правда, подходил к этому немного с иной точки зрения — рассматривая соотношения длины волны и гармоничность издаваемых ею звуков. Но его идея — о звучащем мире, а по сути — о том, что живые объекты излучают определенные волны разной частоты — была гениальной догадкой.

Вера потянулась к полке и достала «Сильмариллион». Нужен был красивый эпиграф, и он был тут. Ночь обещала быть длинной и плодотворной…

Глава 4

«В начале был Эру, Единый. На Арде зовется Он Илуватар. Первыми создал Он Айнуров, Священных. Они стали плодом Его дум и были с Ним раньше всех творений. Эру говорил с ними. Он предлагал им музыкальные темы, они воплощали их, и это было хорошо. Айнуры пели поочередно, лишь изредка — дуэтом или трио, остальные слушали поющих, но в музыке каждый понимал лишь ту часть замысла Илуватара, которой он был рожден, а музыка собратьев мало что говорила другим Айнурам. Но постепенно понимание росло, а вместе с ним росли единство и гармония.

И пришло время, когда Илуватар созвал Айнуров и задал им тему, величием превосходившую прежние. Красота вступления и великолепие финала восхитили Айнуров, и в восторженном благоговении склонились они перед Илуватаром. И тогда Он сказал:

— Я создал вас от Вечного Пламени. Я дал вам тему и хочу, чтобы в гармонии и единстве претворили вы ее в Великую Музыку. Нет предела совершенству, и Я с радостью буду внимать вашим песням.

И тогда по слову Его, голоса Айнуров: голоса — арфы и голоса — лютни, голоса — свирели и голоса-трубы, виолы, органы и многоголосные хоры — начали обращать тему Илуватара в Великую Музыку. Звук непрестанно чередующихся, дивно гармоничных мелодий взлетал и падал; чертоги Илуватара наполнились им и Музыка выплеснулась наружу, в Ничто обратив его в Нечто. Подобной музыки не создавали доселе Айнуры и только после конца Дней предначертано создание лучшей. Исполнить ее перед Илуватаром предстоит двум хорам: хору Айнуров и хору детей Илуватара. Только тогда станет возможным полное воплощение замысла Единого, только тогда Музыка обретет Бытие, только тогда каждый наконец постигнет цель своей жизни и поймет ближнего своего и дальнего, и только тогда вдохнет Илуватар тайный огонь в их помыслы, ибо только тогда он будет удовлетворен.

А сейчас сидел Илуватар и слушал, и Ему нравилась эта Музыка без единой ноты фальши. Тема ширилась, развивалась, но тут Мелькор захотел ввести в мелодию звуки собственных дум, противных теме Илуватара, потому что возжелал он возвысить силу и славу назначенной ему партии надо всеми».

Лия закрыла «Сильмариллион» и задумалась.

Собирая утром дочь в школу, она выслушала поток школьных новостей, на который в очередной раз не знала, что ответить.

— Мам, представляешь, наш учитель физики вчера говорил, что звук распространяется с очень высокой скоростью, свет — тоже, что это волны, и что слова — это тоже звуки, а Бог творил Мир словом, поэтому слово — божественно и в каждом слове есть Бог, — выпалила она на одном дыхании вольное изложение того, что Лия знала слишком хорошо.

Лия кивнула и пожала плечами.

— Тебе все понятно в формулах? — спросила она.

— Пока, вроде, да, — ответила Маша, дожевывая утренний бутерброд.

С тех пор, как Лия в последний раз задала вопрос наверх — прошло уже почти больше трех лет. Тогда она наткнулась на статью от 2009 года о том, что физикам, похоже, некуда деваться, как признать, что смешанное существование фотонов, в котором их качества не предопределены, не проявляется в реальном мире потому, что… Тут физики предлагали два варианта: или эти качества определяются сознанием наблюдателя (а значит реальность управляется нашими мыслями) — и приводили для этого экспериментальные доказательства — или непроявленные качества реализуются в других мирах и далее шло изложение теории многомерности мира. Эйнштейну такое направление мыслей не нравилось уже в 30-тые годы. Именно тогда он изрек: «Бог не играет в кости». Лия испытала приступ энтузиазма снова, как тогда, когда вся эта история с другими мирами только начиналась. Час она ломала голову, чтобы самой логически попытаться прийти к тому, а как на самом деле может быть, потом поняла, что вряд ли она это осилит и, помолившись, задала, как и раньше всего один вопрос: «Господи, а как на самом деле?»

Вечером в своем ноутбуке она увидела запрос в друзья от человека, чей девиз на странице гласил: «Бог не играет в кости». Ей было достаточно. Это и был ответ на заданный ею днем вопрос. Но она была совершенно не готова говорить с дочерью о том, как современная физика прекрасно ложится на все древние писания человечества, доказывая, что это не просто сказки.

Лия уже вчера, засыпая, решила, что пригласит Веру в гости — на пару недель или даже на месяц. Так будет удобнее говорить. Да, она осознавала свою корысть — ей отчаянно нужен был собеседник. Собеседник логичный и готовый к отсутствию логики одновременно, человек, который поставит финальную точку. Тот, кто, наконец сможет ей объяснить, как это работает. Хотя… Разве возможно это было объяснить? Даже последний случай — самый последний, с цитатой Эйнштейна и вечными ответами на задаваемые ею вопросы.

Дом, где они жили с семьей, находился в очень уютном месте. Вера, наверное, будет рада отдохнуть. Но можно и продумать ей экскурсионную программу. Лия покопалась в воспоминаниях, но на ум в первую очередь приходили базилики с мощами святых и древние храмы. Море, к которому она уже немного привыкла, много Солнца, буйство цветов — чем еще она могла заинтересовать подругу?

Она вышла на террасу и вдохнула свежего бриза. Море было не так далеко и его запах порой украдкой просачивался в спальню, а иногда казалось, что все простыни уже бесстыдно пропитаны им. Она зажмурила глаза и подумала: «Как же я счастлива. Как бесконечно и бессовестно счастлива». Осталось только успокоить ум, который требовал ответов.

Сейчас она пойдет по мелким лавочкам, чтобы купить овощей к обеду. Натуральный сыр, домашние колбасы, немного приправ и специй. Потом — будет колдовать на кухне. Чтобы порадовать детей и мужа. А затем пойдет купаться — с детской радостью ныряя в соленые волны.

До прихода Марка с работы оставался час. Дети играли во дворе. Лия налила себе кофе и набрала номер Веры.

— Алло! — та ответила мгновенно, словно сидела и ждала её звонка.

— Вера, солнце мое, привет! Как ты? Как твои дела? — Лия тараторила радостно и возбужденно.

— Отлично. Ну… — Вера подбирала слова.

Её «отлично» на самом деле далеко отстояло от того, что она сама хотела от своей жизни. Но говорить об этом было больно. И, наверное, — не нужно. По крайней мере — сейчас. Ведь сразу будут вопросы — «А почему?» «А разве нельзя было иначе?»

Но действительно — кто из нас способен планировать свою жизнь? Не просто жить, стихийно и спонтанно, идя по зову души или сердца, а целенаправленно ее планировать? Наверное — немцы или другие рациональные нации, может быть и способны. Но в России она не видела ни одного человека, который бы в юности четко осознал — к каком итогу он хочет прийти, когда наступит его зрелость. Поэтому — мы спохватываемся где-то посередине, когда уже сильно за тридцать. Спохватываемся, чтобы увидеть эту нелицеприятную картину — в которой нет того, что нам так бы хотелось, на самом деле хотелось. Может быть — детей, может — семьи, может — наоборот, карьеры. И самое ужасное, что, когда мы лицом к лицу сталкиваемся с этой неприглядной истиной — нам некого винить. Потому что, желая этого внутри себя, мы все думали, что как-то и когда — нибудь сложится, не может же быть иначе, а сами делали что-то другое и шли куда-то в другую сторону.

И вроде бы вот она — почти готовая кандидатская, и ты в шаге от успеха и признания коллег. И вот она — пустая квартира и невероятное одиночество. Одиночество, которое изъедает душу до дыр.

Иногда она себя успокаивала. Это она научилась делать достаточно хорошо, напоминая, что многие люди живут хуже, и в более трудных ситуациях. Но иногда…

— Ты где сейчас обитаешь, — спросила Вера, пытаясь перевести тему.

— В Италии.

— Ого! Как тебя туда занесло?

— Это долгая история. Но я тебе ее обязательно расскажу. Послушай… — Теперь Лия подбирала слова, понимая, что её предложение может показаться Вере слишком неожиданным и, возможно, оттолкнуть её. — Я подумала пригласить тебя к нам в гости. На пару недель. Что ты думаешь по этому поводу?

Глава 5

Вера собирала чемоданы. Собирала стихийно и нервно — потому что противоречивые эмоции разрывали её на части.

Обычно такого с ней не случалось. Но в этот раз всё было иначе.

Словно запах другого мира веял перед её носом. Серый Петербург так давно и прочно вдавил её в свои гранитные набережные, что она, до невероятности жаждавшая из них выбраться, уже никогда не думала, что это может получиться. Пусть — на время, всего на пару недель, но это был удивительный шанс — словно вынырнуть на поверхность из того омута, куда она так давно занырнула.

Спрятавшись от мира, от друзей, от самой себя в свои научные работы, в преподавание на кафедре, в суточное сидение в библиотеках и за компьютером — она словно превратилась в живую мумию. И, бродя вечерами по городу, она совсем не ощущала себя человеком, которому посчастливилось попасть и, более того, жить в одном из красивейших городов мира. Совсем наоборот: она ощущала себя заложницей этой промозглой серости, этого вечного сырого ветра, этой мятущейся вдоль гранитных берегов Невы. Эти вековые здания Невского проспекта — словно музейный пантеон — были мертвы и грозно нависали своей помпезностью над её головой.

Тесно. Ей уже давно и бесповоротно было здесь тесно и неуютно.

Но вряд ли она осознавала эту тоску так явно и настолько выпукло, чтобы или начать что-то с ней делать, или вступить в перемирие с самой собой, оплакать свою жизнь и уже уговорить себя, что так будет всегда и надо просто привыкнуть. И в тоже время она почти физически задыхалась — от всего того, что её окружало. И чем сильнее она понимала это, тем быстрее ей хотелось отсюда сбежать. Причем не на две недели, а совсем, навсегда, окончательно и бесповоротно.

Именно сейчас, когда она суетливо перебирала вещи в шкафах, отбирая в чем поедет и что взять с собой — город словно швырнул ей в лицо свою перчатку, предупреждая о будущем контрасте: зарядил мелкий и нудный дождь, а заведующий кафедры долго не хотел её никуда отпускать.

Когда-то Университет был всем. Целью, способом жизни, центром мира. Её маленького мира. И писать статьи и заниматься наукой — хотя пойди и объясни обычному человеку, что философия — это наука, — засмеют тут же, — казалось важным. Вернее, это было даже не совсем правильное слово — всё это просто приносило огромное удовольствие. И Вера никогда не задумывалась — почему так. Она просто шла вперед.

Поэтому последний разговор с Лией вчера — её обескуражил и выбил почву из-под ног.

— Почему ты не осталась тогда в аспирантуре? — спросила она Лию. — У тебя бы всё получилось, я уверена. Ты же вроде написала диплом за неделю.

— О да. Я даже помню, приблизительно, о чем он был. Что-то про соотношение символов и обозначаемого ими незримого мира через призму музыки.

— А ты не могла бы его найти? Мне могут пригодиться твои идеи. — Вера подумала, что будет вполне интересно дополнить диссертацию чем-то новеньким, хотя основной скелет работы уже итак прорисовался.

— Я вряд ли сейчас найду эту работу, но можно попробовать. А аспирантуру я бросила потому, что однажды стояла в библиотеке и перебирала авторефераты. Знаешь ведь — это такие маленькие книжки, где вся диссертация изложена двумя словами на трех страницах. И у меня в руках их было невероятное множество. И еще сто раз по столько же — стояло на полках. Я перекидывала их из одной стопки в другую, чтобы найти тот, который мне нужен, думая — «Господи, сколько же макулатуры написано! И кому это все надо!» И вдруг меня просто хлестанула мысль: «А ведь когда-нибудь кто-то также перекинет мой автореферат и назовет его макулатурой».

Вряд ли Вера когда- нибудь задумывалась о том, что это может быть никому не нужно. Ей просто нравилось — вот и всё. Нравились научные диспуты, логические этажи доказательств, системы аргументов, стройные теории о происхождении мира. Их было много, но каждая — по — своему величественна и интересна. Она не искала там себя, как Лия. Может поэтому и разочарований у нее не было.

— Я вообще ушла с факультета с чувством, что я многое потеряла, — продолжила Лия. — Знаешь — она наклонилась чуть ближе к монитору ноутбука — у меня в юности было совсем другое ощущение от мира. Я тебе потом расскажу — какое. А тут его растащили на миллион логических частей, дали сто вариантов того, каким может быть мир. И самое ужасное оказалось, что все эти варианты могут быть верны — одновременно!

— А ты как хотела. Не зря же 3% с каждого потока попадают или в семинарию или в дурку.

— Да не в этом дело. Вывихнуть мозг — это надо еще постараться. Но когда ты ищешь каких-то ответов, а тебе дают миллион вариантов — и каждый имеет право на существование — то тебя словно увели оттуда, где ты был, но ничего толком не дали взамен.

— Знаешь, — ты наверное и правда искала там что-то личное. И, наверное, ты права — там этого нет и быть не могло.

Вера оглядела внимательно комнату — все ли взяла с собой. До самолёта оставалось двенадцать часов, а надо было ещё немножко вздремнуть.

Марк отряхнул ботинки на пороге дома. Сегодня он возвращался поздно, поэтому открывал дверь осторожно, чтобы не разбудить детей.

Он оглядел прихожую и веранду, но Лии нигде не было. Бросив пиджак на спинку стула, он поднялся на второй этаж.

Лия тоже спала, но неспокойно — нервно вздрагивая и слегка постанывая.

Марк присел рядом и тихонько положил ей руку на голову, успокаивая и гладя её по волосам.

Лия мгновенно открыла глаза. Пару секунд она не понимала, что происходит, но потом улыбнулась и прижалась щекой к его руке:

— Как хорошо, что ты дома.

— Тебе снилось что-то плохое?

— Погоди, дай вспомнить.

— Ты потеряла способность помнить все свои сны? — он улыбнулся.

— Это просто метафора для того, чтобы мысленно пробежать сон внутри себя. — Лия прикрыла глаза рукой. — Я не заснула, а просто провалилась в сон, словно в какое-то другое пространство. У меня давно так не было. Когда такое происходит — мне кажется, что я не засыпаю, а, словно попадаю в какой-то другой мир — настолько мгновенно это случается. Рядом со мной сидели дети — Маша и Петр. Но они были в виде светящихся золотых шаров. Петр рисовал, сидя за столом, и громко смеялся, Маша — сидела рядом с ним. При этом я понимала, что они спят — где-то рядом со мной. Это было так странно. Я подумала, что когда мы спим, — то наши души может быть вот так гуляют где- нибудь под покровом ночи.

— Кто знает — может когда- нибудь мы будем выглядеть именно так, как ты и сказала, — Марк притянул жену к себе и прикоснулся губами к её лбу. — Температуры нет, значит всё в порядке.

— Ни ручек, ни ножек? — Когда -то мама сказала мне именно это: «Живи Лия, живи здесь и сейчас. Чем мы будем там? Комочек энергии без ручек и ножек». И она сказала это так, будто всегда знала, что иначе и не бывает.

Глава 5

— Посмотри на твой палец. Он — часть целого?

Она не понимала, что он от нее хочет, но стыдясь признаться в этом, бойко и бодро продолжала дискуссию.

— Часть.

— Кто управляет твоим пальцем? Рука? Или голова? Или вся ты?

— Что значит: кто? Я управляю.

— Что такое «Я»? Где оно есть? В каком оно месте?

Лия злилась, но продолжала общение. Ей хотелось доказать что-то. Может, что она хотя бы что-то понимает и знает во всех этих эзотерических теориях.

— Я — внутри меня.

— Где внутри? Еще раз: кто управляет твоим пальцем? Знает ли твой палец о твоей воле? Собирается ли он ей подчиняться?

— Палец — это часть меня. Но он не существует отдельно от меня. Как он может обладать хотя бы каплей сознания?

— Сознание — это хорошее слово. Ключевое. Так как можно собрать себя в единый центр?

— Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь. — Лия словно билась головой об какую-то невидимую стену. Она понимала, интуитивно понимала, что есть за всеми этими словами есть некий важный для нее смысл, смысл, который не будет передан в готовом виде, как хорошо прожаренный стейк, а тот — который должен быть добыт ею самой в этой охоте за словами. Но именно его она сейчас и не могла поймать.

Лия подняла голову от дневника, в котором схематически намечала основные вехи произошедших за последнее время событий. Очень многие вещи были поняты гораздо позднее. Намного позднее. Правильно ли это было? Она не знала. Могла ведь и вообще не понять.

Она вспомнила свою первую ромашку, которую чертила, сидя на скамейке, рядом с коляской, в которой дремала крохотная Мария. Именно тогда — первый раз в жизни — количество перешло в качество, и все, что она читала тогда, стало выстраиваться в некое единство и подобие системы. Словно все, что она знала — говорило об одном и том же.

Вот и теперь — она смотрела на эти кусочки прошлого и с невыразимым удивлением постигала, что только сейчас узор этих знаний становится явным. Словно у тебя в кладовке сто лет пролежала некая книга, и вот ты достаешь ее, сметаешь с нее пыль, вроде бы без особой надежды и особых ожиданий, но вдруг, что-то привлекает твое внимание, что-то, что оказывается настолько важным, что говорит тебе о тебе самой. И ты вдруг понимаешь — что эта книга — одна из самых важных книг в твоей жизни.

Теперь на этот первый разговор с человеком, который привел ее туда, где она сейчас оказалась, легко нанизывался и Гурджиев, с его собиранием в центр, и Цветков, с его практиками молчания и отслеживания каждого действия, как осознанно желаемого, а потому выполняемого, и Бог знает кто еще. А тогда она лишь злилась. Злилась, но продолжала идти.

Пожалуй, тот месяц, был первым опытом преодоления своей собственной злости. Всегда так просто было выйти из любого общения и хлопнуть дверью. Но в этот раз все было иначе. Она чувствовала свою злость, когда та закипала в ней, словно бурлящая кислота, поднимаясь к горлу, приливала к лицу и телу становилось жарко. Но она продолжала идти вперед.

— Разложи мне ТАРО, — сказала Катя. Это случилось через два дня после разговора про этот пресловутый палец.

— Давай.

Лия не могла похвастаться своими навыками, но кое-что получалось. Как — она сама не знала. Она просто говорила то, что приходило ей в голову, соотносясь со значением карт. И почему-то в большинстве случаев угадывала верно. На середине расклада она вдруг заерзала.

— Что случилось? — Катя заглянула ей через плечо. Рядом с Лией стоял ноутбук, призывно отзвякивая новыми сообщениями.

— Этот новый кавалер очень удивлен, что я не поощряю полигамию, — Лия стиснула зубы, поэтому наше свидание от-ме-ня-ет-ся. — Она с силой пришлепнула последнюю карту расклада.

— Ненавижу, — процедила она сквозь зубы и потянулась к компьютеру, чтобы резким движением руки удалить собеседника из контактов.

— Стой! — Катя дернула её за рукав резко и неожиданно. — Стой!

— Что такое? — Лия высвободила руку, не понимая, что это нашло на Катю.

— Нужно срочно сделать еще один расклад. Я только сейчас вспомнила. На Димку. — Она держала Лию за руку и не отрывала своих глаз от нее.

— Прямо сейчас? — Лия попыталась высвободить руку и закончить то, что хотела сделать.

— Потом удалишь его. Потом. Сейчас надо срочно еще посмотреть Диму.

Лия не понимала, что происходит, но нехотя согласилась. Также нехотя она стала раскладывать карты и отвечать на Катины вопросы, которые вдруг посыпались на нее в неимоверном количестве. Она чувствовала себя уставшей — причем усталость накатила как-то резко и неожиданно — недовольной, не выспавшейся, но продолжала говорить.

— Теперь надо посмотреть отчего у меня затяжной насморк.

Рука Лии зависла в воздухе и она чуть не произнесла: «Ты что — дура?»

— Аллергия, наверное. Кать, я уже устала, второй час раскладываем. Давай потом?

— Нет, сейчас.

Лия сделала еще пару пассов, вытащила несколько карт, ляпая уже невпопад все подряд и отложила в сторону колоду.

— Больше не буду.

— А больше и не надо, — сказала вдруг Катя бодрым голосом и с чувством удачно выполненной миссии. Вот теперь можешь его удалить. Что ты кстати сейчас чувствуешь?

— Не знаю… Опустошенность. Усталость.

— Но не злость. Верно? И уж тем более не ту злость, с которой ты чуть не сломала свой ноутбук пару часов назад.

— Верно. — Лия подняла на нее удивленно глаза.

— Понимаешь… — Катя словно подбирала слова… — Ну вот появился в твоей жизни человек. Как он появился, где ты его встретила и при каких обстоятельствах — это сейчас не так важно, хотя и об этом стоит подумать. Но он категорически оказался для тебя неподходящим. Но ты искала, выбирала, общалась. И — не то. Почему?

— Не знаю. — Лия уже свернулась калачиком и стала укладываться на Катином диване, готовясь ко сну.

— Ну значит для чего-то он все же в твоей жизни был нужен. Можно было посмотреть по картам, можно было еще поговорить, а ты его — бабах! И сила — то у тебя не хилая. Прибить можешь — образно говоря.

— Разве словом можно убить?

— Можно… Просто представь. Вот ты строишь мир. Свой собственный мир. Тебе Мироздание приводит человека. Ну не нравится он тебе — скажи «не то», прошу другого и смотри, что будет дальше. А ты в своем гневе говоришь что?

— Я говорю: пошло оно все в одно место. С точным указанием этого места.

— Правильно. И еще добавляешь: больше ничего не хочу и ничего мне не надо. И вообще — жизнь — дерьмо ну и далее по списку. То есть ты берешь — и сносишь весь свой тщательно выстроенный замок. Вместо того, чтобы просто попробовать подобрать другой кирпичик.

— Мужчина — не кирпичик.

— Слушай — ну я не мастер аналогий, но тебе стоит прислушаться.

— Думаешь, если я не буду так поступать…

— Да не поступать, а ощущать. Тебе надо понять, что этот мужчина — он не досадное недоразумение, а индикатор. Того, кто ты есть и того, где ты есть. И если сесть и проанализировать…

— То вдруг случится чудо! — Лия снова начала злиться.

— Слушай — ты сама много раз просила тебя «прокачать». Хотела, чтобы тебя «двинули» вперед. Так не сопротивляйся тогда! Если ты принимаешь и делаешь выводы, то рано или поздно — ты поймешь, для чего это все было.

Лия снова оторвалась от тетради. Воспоминания всплывали разными цветными стеклышками, иногда с острыми краями, которые ранили, иногда звеня радостным смехом, но одно было несомненно: только сейчас она понимала, насколько другой стала за это время.

И это был первый кирпичик в строительство ее самой. Не мира вокруг, не чего-то призрачного в виде ожиданий, хотя тогда ей хотелось именно этого, но именно ее самой. Через преодоление, через умение собрать себя в единую точку, через постижение того, кто на самом деле управляет её жизнью. И самым неприятным откровением было то, что до этой поры — её жизнью управляла не она сама.

Глава 6

Но самое интересное, что если спросить ее сейчас — а кто руководил ее жизнью, если не она сама, то вряд ли Лия смогла бы дать однозначный ответ на этот вопрос.

— Мама, а кто будет сидеть с моими детьми, когда я буду до ночи засиживаться в Университете, — спросила Лия, когда они шли на философский факультет, чтобы пообщаться с преподавателями и задать им несколько вопросов.

— Слушай — ты еще не поступила, а уже прогнозируешь на сто лет вперед, — резонно ответила мама.

— Я просто знаю, что буду сидеть там и много — много писать, — спокойно сказала Лия.

С детства эти линованные строчки, бумаги, бланки, тетради — завораживали ее. Ей хотелось срочно заполнить эту пустоту аккуратными буквами. Занести информацию по графам, превратить чистую страницу в искусную вязь письма.

Были ли стихи, которые стучались к ней непрестанно с восьми лет, предвестниками чего-то большего? Вряд ли тогда кто-то мог это сказать. Но стихов со временем стало так много, и они совершенно игнорировали ее бытовые потребности во сне, еде и отдыхе, что приходилось записывать их там, где они приходили, например, на стене туалета.

«Мысль — это энергия», — диктовала она однокласснице Вике то, что спонтанно приходило ей в голову. «И эта энергия может перемещаться в пространстве, и таким образом её могут улавливать другие люди». Вика старательно записывала под диктовку, совершенно по-детски высынув язык. Кажется, тогда им было по двенадцать.

Сейчас ей было интересно вспоминать это — особенно ранние детские рассказы, которые как грибы стали расти вслед за стихами, и в одном из которых описывалось далекое будущее с маленькими коробочками, на которые были записаны огромные тома книг. Откуда она ловила эти строки, мысли, идеи? Может и правда они витали в воздухе, как какое-то общее поле, поле информации, о котором уже в те времена написал Вернадский, и о котором она, конечно, еще тогда по малости своих лет совсем не слышала? И выуживали из них свои идеи и прозрения писатели — фантасты, маги и гадалки всех мастей, вещатели и предсказатели?

Но гораздо более интересным было не просто вытянуть за ниточку мысль, которая крутилась в голове и просилась на бумагу, а заглянуть именно в свое будущее, которое, как ей уже тогда казалось, было непонятным образом предопределено. Все как -то таинственно и непостижимо стыковалось, срасталось и случалось. И жила она не мыслями и решениями, а неким смутным чувством, надеждами, снами и… жаждой.

Это сейчас она оценивала эту часть своей жизни, как слепой поиск своего пути, с улыбкой говоря, что тогда она еще не умела думать. И даже два высших образования за плечами не помогали ей подвергнуть анализу свою собственную жизнь или свои поступки, мысли и решения. Эта жажда, иногда как томительная нехватка, иногда как дикая невозможность находиться именно в этой ситуации в данное время и в данном месте, толкала ее к действиям — опрометчивым, необдуманным, стихийным. Но иногда единственно верным.

Она просматривала своим внутренним взором свою жизнь снова и снова в попытке понять — могло ли все быть иначе, и где же та магическая линия, на которой пересеклись однажды ее судьба и ее личная воля. Ведь если мысль материальна, то есть ли вообще в нашей жизни место судьбе? А если все предопределено — то где вообще в нашей жизни хотя бы малейший смысл?

— Одевайся! Пойдем! — Так все начиналось когда-то.

— Куда пойдем?

— Не спрашивай! Просто одевайся и идем! — он влетел словно вихрь в их палату в профилактории, с горящими глазами, веселый, радостный.

А Лия сидела, остолбенев и не могла сказать не слова. Потому что именно так она все и представляла у себя в уме. Представляла или мечтала. Что придет однажды в ее жизнь мужчина, протянет ей руку и скажет: «Пойдем!» Она спросит: «Куда? «А он ответит: «Не спрашивай! Просто пойдем» И они пойдут гулять по интересным и совсем неизвестным ей местам. Ведь это такое захватывающее приключение, — когда маршрут тебе совсем не известен.

Так значит мечты исполняются? И надо просто мечтать? И все дела?

Хотя, пожалуй, и не было у нее раньше такой всеобъемлющей мечты, — к которой хотелось бы идти и ради которой жизнь была бы интересна; но были — желания. Сиюминутные или в некотором роде долгосрочные. И в этих своих желаниях она походила на влекомый ветром поток, неудержимый ручей стремлений, стихийных и недолговечных. В своем неумении заглянуть немного вперед — хотя бы на пару шагов — она напоминала беспомощного ребенка, который стремится схватить и овладеть, но совершенно не знает, что делать дальше.

Среди этой стихийности она все время искала точку опоры и пыталась обрести почву, хотя способы эти были также зыбки, как и все, что она делала. Она верила гаданиям, шаманам и снам, потому что управлению здравым смыслом эта жизнь никак не хотела поддаваться. Сны платили ей взаимностью — снились часто и были красочными и интересными. И она цеплялась за них тогда, когда совершенно не знала, какое решение ей принять. С принятием решений вообще было сложно, потому что или жизнь заставляла идти на компромисс с самой собой, или решения эти были спонтанными, и потом она сама долго расхлебывала их результат…

— Ты выйдешь за меня замуж? — спросил он.

— Слушай, прошло ведь так мало времени, — Лия задумчиво опустила голову. Она очень хорошо помнила афоризм своего друга: «Мужчина, целуясь на лестнице, имеет права не думать ни о чем. Женщина на это права не имеет. Она, одновременно, должна думать о том, сможет ли он прокормить её детей, будет ли он хорошим отцом, и не застукает ли их сейчас мама или сосед по подъезду».

— Ты думаешь, если мы будем встречаться раз в неделю — то лучше узнаем друг друга? По- моему это совсем глупо.

— Я подумаю, — ответила она.

Вечером они сели с Веркой гадать. По какому-то совершенно невероятному способу, проколов бумагу посередине иголкой, начертив по кругу буквы алфавита и написав слова «Да» и «Нет». Вызвать решили бабушку Лии, которая к тому времени уже несколько лет как преставилась. Иголка на полуспущенной нитке все время показывала на слово «Да», и на вопрос выходить ли Лие замуж «ответила» также положительно. Пожалуй, это был самый первый раз, когда Лия начала задавать миру, Богу и самой себе вопросы. Потому что посоветоваться больше было не с кем.

Этой же ночью Лия увидела сон. В нем бабушка сказала, что ей на том свете очень хорошо и что она очень счастлива. И посоветовала Лие выходить замуж, даже если того счастья ей суждено всего месяц. Бабушка и правда была какая-то радостная, и эта радость передалась Лие. Счастья в этом браке, однако, хватило лишь на год…

Сон — как основание для принятия решения? Ну что ж… Пусть так. Может все- таки был Путь. Предначертанный и предназначенный Путь, который ей хотелось постичь, угадать, узнать — а как правильно, а как нужно? И, возможно, сходить с этого пути — большого смысла не было. Важно было его пройти. И, наверное, еще важнее — как именно пройти. Поэтому решение о своем первом замужестве она приняла, собрав воедино свой сон, давний прогноз астролога о годе замужества и месте встречи с будущим мужем, еще парочку таких же эфемерных, но для нее и по ее внутреннему компасу единственно верных артефакта, которые «сошлись». А значит так должно было быть. Ибо было предсказано и показано.

Но вот в чем была беда, и что Лия никогда не могла ранее не предугадать, ни подсмотреть, ни узнать заранее, — так это отдаленный результат такого своего решения. Ей казалось, что оно, основанное на таких запредельных гарантиях, обязательно приведет ее к счастью. И никак у нее в голове не рождалось понимание, что счастье — это не статичная конструкция. Лето не может быть вечным…

— Мне сегодня приснился твой друг, — сказала она мужу, когда он в очередной раз собирал чемоданы после бурной ссоры. — У нее не было желания задеть его — чаша уже давно была переполнена, скорее ей просто захотелось поделиться необычным сном.

— И что?

— Я провожала его на перроне, и он уезжал куда-то на заработки. И у меня было такое чувство… — она помолчала, подбирая слова, — словно мне одновременно и очень радостно, что он есть в моей жизни, и очень грустно, что он уезжает. — Она не стала говорить ему тогда, что во сне она была влюблена и счастлива. И именно с этими чувствами она и проснулась.

И вот так, выброшенная очередным сном в новый кусочек нового отрезка своей жизни, она уже не знала, что же за чем идет: сон за явью или явь вслед за сном. Потому что потом были долгие незабываемые разговоры именно с тем, кто ей приснился. Вкусный и терпкий чай, витиеватые слова и легкое дребезжание где-то там внутри. И то странное щемящее чувство радости и одновременной грусти…

Когда она узнала, что он не так давно вернулся из поездки на заработки, которая была связана с ремонтом железнодорожных путей, — ее это уже не удивило. Скорее хотелось позже понять — почему, несмотря на этот сон, в итоге снова не сложилось? Последний вопрос был самым интересным: ошибка была в ней — её поведении, ее поступках и решении или это был всего лишь кусочек жизненного пути, который нельзя было миновать. Просто нельзя.

Глава 7

Вера безбожно опаздывала. Эта совсем не королевская привычка раньше никогда не мешала ей жить, но опоздать на самолет в Италию — это было уже как-то совсем необдуманно и бестолково.

Виною тому была длинная витиеватая пробка, в которой застряло её такси. Она нервно оглядывалась по сторонам, надеясь увидеть впереди хоть какое-то призрачное движение вперед.

Водитель приглушил музыку:

— Это не настолько важно, как вам кажется. Попробуйте расслабиться, тем более, что мы успеваем.

Вера оторопела.

— Откуда вы можете знать… — Ей было трудно подбирать слова, потому что то, что сказал водитель, звучало как самонадеянность и наглость.

— Что важно и что не важно? — он закончил фразу за нее. Вере оставалось лишь кивнуть. — Я могу сказать вам это, продолжил он, чуть медленнее и тише, словно подбирая слова, — но это знание может сильно изменить вашу жизнь.

Вера уже не знала, как реагировать на этот спонтанно возникший диалог. Обычно такие дискуссии радовали ее своей возможностью блеснуть знаниями и отточить слог, но сейчас ни время, ни место не были подходящими. Поэтому она решила просто промолчать.

— Есть только одна важная вещь — и для вас, и для каждого. И эта вещь — а точнее событие — это ваша смерть.

Вера собиралась все-таки что-то ответить, раз уж они оказались заложниками этого дорожного тупика, но поперхнулась и закашлялась.

— Вы в своем уме? — наконец почти прорычала она, — Я еду в аэропорт, а вы мне гадости говорите перед дорогой.

— Обидно, правда? — Он уловил почти детское негодование в её голосе. — Но вы не стесняйтесь, об этом мало кто умеет говорить.

— О чем — об этом: о смерти? — Вера пыталась взять себя в руки и вырулить на светскую беседу. От настроения этого человека все-таки еще зависело, как быстро она попадет в аэропорт.

— О своей смерти. Ведь вы же никогда не думали о том, что рано или поздно всё это закончится? Не так ли? Никто не думает. — Он поднял глаза и посмотрел на свою пассажирку в зеркало заднего вида. — Редкое счастье выпадает серьезно больным людям — у них иногда есть шанс подумать об этом заранее и что -то изменить.

— И тогда они выздоравливают? — Вера все еще не могла поймать главную мысль этого разговора, чтобы опередить своего собеседника хотя бы на шаг. Ей захотелось перехватить инициативу. Вся история философской мысли была к ее услугам в эту секунду — и можно было хорошо и четко аргументировать: мало кто из философов обходил тему смерти стороной.

— Совсем не обязательно, но бывает и так. Здесь важно другое: сколько бы вы ни говорили о смерти, ни читали о ней книг, не смотрели ужасных картинок с растерзанными телами и похоронными процессиями, сколько бы вы ни присутствовали в качестве провожатых на похоронах других людей вы никогда по — настоящему, до самой глубины своего существа, не поймете и не прочувствуете, что ваша жизнь однажды точно также закончится. А это — одно из самых удивительных открытий, которые стоит сделать еще в ранней юности.

— Зачем? Чтобы обречь себя на постепенное увядание? Знаете — есть такие люди, которые и в молодости уже как старики.

— Дело не в том, чтобы носить на молодых плечах седую голову. Дело в том, что только перед порогом смерти мы задаем себе самые правильные вопросы. Самый главный из них: «Для чего я сюда приходил?» — А отсюда проистекают и все остальные: «В чем смысл моей жизни?» и «Как я хочу прожить свою жизнь?» Ну и наконец: «Что мне нужно сделать, чтобы это у меня получилось?».

Он немного помолчал, а затем продолжил:

— Та беспомощность и отчаяние, которое накатывают на вас, когда вы понимаете, что времени на лишние маневры у вас уже нет, да и возможностей, на самом — то деле для этих маневров тоже нет, они способны раздавить своей мощью. Потому что… — он снова замолчал, и в эту секунду Вера вдруг поняла, что этот человек сейчас говорит о чем-то очень важном именно для него самого, об очень глубинном и личном, и ей на мгновение показалось, что ему трудно продолжать этот разговор. Но он словно взял себя в руки и продолжил: — Потому что ничего нет страшнее понимания, что уже ничего нельзя изменить и второго шанса не будет. Никогда не будет.

— Нуууу, а как же реинкарнация? Другие жизни? — На самом деле Вера совершенно не верила в эти теории, но острой гранью, блеснувшая в словах водителя его личная боль, резанула её слух, и ей захотелось хотя бы немного поддержать его.

— А это не важно. Вы же не будете ничего помнить в этой новой жизни. Поэтому для вас — ее словно и нет. Вы помните свой детский страх? У вас ведь, наверное, как и у всех, был в детстве страх — что вас закопают в земле и вы больше ничего не будете видеть. И как же мир дальше будет без вас? И как же такое может быть, что вы перестанете существовать?

— Наверное…

На самом деле Вера помнила. И не просто помнила, а словно внимая словам этого мужчины, она вдруг стала все больше и больше проникаться этой идеей. И нырок в детство — в этот самый первый страх, который конечно же был и в ее жизни, отозвался в ней резкой тошнотой. Она дернулась к окну, открыла его быстрым движением руки, и стала жадно глотать воздух, словно выброшенная на песок рыбка.

— Люди обычно быстро начинают чувствовать себя плохо физически — как только понимают на самом деле, о чем идет речь. Так что это — нормально, — прокомментировал её судорожный рывок к окну водитель такси. Впрочем — я вас предупреждал… И пути обратно уже нет. Потому что забыть это — невозможно. И вам придется научиться с этим жить. Жить с этой непреложной истиной о том, что вы однажды умрете.

Он дернул рычаг коробки передач, и машина плавно тронулась с места, наконец обозначая возможность вырваться на окружную, по которой до аэропорта Вере оставалось ехать всего пятнадцать минут.

Лия с Катей шли по летней Москве, нагло сняв обувь и оставляя свои следы на аккуратных рядах кирпичиков Красной Площади.

— Я не люблю бывать на похоронах, — продолжала их дневной разговор Катя. — Солнце медленно садилось, и придавало городу неповторимый золотистый загар. — Дело не в том, что я на них страдаю. Как раз совсем наоборот: проблема в том, что я на них НЕ страдаю. Все присутствующие там люди искренне не понимают, как я так могу поступать и считают, поэтому, меня бесчувственным бревном.