Бесплатный фрагмент - Гадкий кот

Глава 1

Юлушка (так муж называл Юлю в их лучшие времена, любовно соединяя имя и характер, уж больно она была верткая, как юла) неохотно встала, поежилась от утренней прохлады в доме, натянула байковый халат, зябко в него укутавшись, и прислушалась. К привычному в последнюю неделю гулу метели (февраль в этом году просто сбесился, засыпал село до окон на домах) примешивался какой-то странный звук. Кто-то то ли выл, то ли плакал. Причём близко, как будто за дверью. Юлушка быстро прошлепала босыми ногами по вязаным половикам, накинула Сергееву куртку с капюшоном и выскочила в сени. Действительно, вой стоял за дверью. Тоненький, настырный, отчаянный и безнадежный. Юлушка открыла дверь, с трудом справившись с ветром, глотнула ледяного воздуха да так, что заслезились глаза, и поэтому даже не сразу заметила, что мимо её валенок, скользнув, как змей, в сени рванул кот. Вернее, ЭТО котом назвать было нельзя — мелкое, худющее, ободранное донельзя создание, прыгающее на трех лапах, оказалось котёнком, месяца четыре, не больше, но, к своему такому небольшому возрасту, явно познавшее не лучшие стороны этой жизни. Котенок, выгнув спину, прижался к бочке с солёными помидорами, окрысился и утробно заревел. Как в этом тщедушном теле мог образовываться такой жуткий звук, от которого по спине у Юлушки пробежала волна мурашек, известно только Богу, тем более, что на длинном розовом носу у котёнка красовалась здоровенная рваная царапина, один глаз был прикрыт и, судя по его плачевно у виду, он должен был упасть бессознанный, а не орать дурниной, как иерихонская труба.

Юлушка постояла над жуткой скотиной, хотела было взять его на руки, но передумала, в ощерившейся, шипящей пасти торчали зубы-иглы и ими гость явно шутить не собирался.

— Ладно, дypак. Стой тут, сейчас вынесу простокваши. И не ори, веди себя хорошо, раз пришёл.

Котенок, как будто понял её слова, перестал шипеть, сел на худую задницу, выставил костлявые лапы, скрестив их перед собой и уставился на Юлушку одним круглым жёлтым глазом. «Ну-ну!!! Неси хоть это. Мяса-то кусок принести — от жадности треснешь. Вон кур сколько, небось сама жрёшь», — сказал кот, или Юлушке показалось, что сказал, потому что, наливая простоквашу в плошку она вдруг застыдилась и отрезала крылышко от приготовленной с вечера для супа курицы. Развернувшись, чтобы вынести все это в сени, она вздрогнула. Кот сидел у печи в той же позе, спину, правда, уже так не гнул и пасть не щерил, смотрел на хозяйку со спокойным достоинством, ждал. Юлушка поставила миски рядом, подвинула валенком их поближе и села на табуретку, глядя как котяра аккуратно, с тихим урчанием жуёт крыло.

— Где ты дрянь эту взяла? Тащить в дом всякую гадость — это у тебя дурная привычка. А вдруг он лишайный?

Сергей живность не любил, особенно в доме. Иногда Юлушке казалось, что он и её то переносил с трудом, и только потому, что она нужна для изготовления пищи. Ну, и ещё кой для чего. У мужа подход к живому был один — все, что он кормит должно приносить пользу, быть красивым и не мешать ему жить. Остальное — прочь…

Глава 2

— Послушай, Сереж, пусть останется. Маленький, больной, ну куда его на мороз. Я его в своей комнате буду держать, он не будет тебе мешать. А?

Последний год Юлушка с Сергеем спали в разных комнатах, благо огромный дом, построенный её родителями и доведенный Сергеем до идеала это позволял. Как так случилось, Юлушка даже не поняла, сначала пару раз Сергей под предлогом, что ему душно и нечем дышать ушёл спать в большую, прохладную, светлую комнату-кабинет в мансарде, потом стал уходить чаще, особенно, когда не хотел ЭТОГО, ну, а потом стал спать там постоянно. Юлушка и не возражала, Сергей дико храпел и бывали ночи, когда она совсем не спала. Да, впрочем, и возражать-то было бесполезно, муж никаких возражений не принимал.

— Ты взрослая баба, мало того, уже стареющая (Юлины двадцать семь Сергей воспринимал болезненно, зато свои тридцать пять считал расцветом мужской красоты, что не уставал подчёркивать), а ведёшь себя, как неумный подросток. Как дурочка. Оставляй. Будет у дурочки Дурак. Так и назови. И давай завтракать, мне на работу.

Кот сидел у Юлушкиных ног, поджав переднюю лапу и выпучив глаз-фару, и внимательно слушал. Сейчас, в ярком освещении кухни уже можно было разобрать, что он есть. Грязная, свалявшаяся шерсть явно была пушистой по природе, и, похоже, ярко — рыжей. Прижатые уши он выпрямил и они, длиннющие, встали прямо и чуть вразлет, как рожки у козленка, и от этого их положения кот казался лопоухим. Мало того, он ещё казался кудрявым, потому что около ушей торчали мелкие завитки рыжей пакли, то ли шесть так завилась от грязи, то ли, действительно дураку достались кудри, причудливо переплелись гены древних родственников — диких котов и кудрявых диванных, продуктов дурной человеческой фантазии.

Завтракали молча, Сергей был недоволен. Юлушка старалась его не раздражать, тихонько пила чай, чувствуя, как котенок прижался к её ноге и затаился, видно тоже решил, что лучше затихушничать и так пережить бурю.

— Ладно, я пошёл. Буду поздно, прибери в курятнике опилки, я кур заказал, привезут дня через три. И в сарае для коз место организуй, сосед своих отдаёт, они с женой в город уезжают.

Муж собрался, почистил замшей дубленку, сдул невидимые пылинки с кожаной кепки, остановился в дверях.

— Нет, ну какой же все-таки гадкий кот. Условие тебе — назовёшь его Дурак. Тогда пусть живёт.

Когда муж ушёл, Юлушка осторожно, надев варежки, вытянула кота из- под стола. Он больше не шипел, наоборот, от тепла и еды, как будто лишился сил, обмяк, щурил жёлтый глаз и, казалось, вот-вот потеряет сознание. Юлушка замотала его в старый бабкин пуховый платок, положила на лавку около печки и начала мыть посуду, поглядывая на крошечную, рыжую, усатую мордочку, выглядывающую из пушистых складок — котенок, блаженно зажмурив здоровый глаз, спал. И судя по его счастливой мордахе спал он так впервые за недолгое время своей несчастливой жизни.

— Спи, Дурак. Потом к Евдохе тебя отнесу, пусть глянет. Может полечит чего. Спи…

Глава 3

— От, ведь, девка. Где ж ты его поймала, такого помойного? Ну давай, поглядим, что уж. Козлят дохлых с того света вытаскиваю, телок лядащих выхаживаю, людей чиню, а уж кота-то поганого уж как-нибудь, не Бог, так ещё кто поможет.

Евдоха жила у самого леса в покосившийся от времени избе с соломенной Крышей. Сколько раз благодарные сельчане — этого вылечила, да того подняла- предлагали ей дом поправить, да крышу перекрыть по-новому, по-современному, а отказывалась она, не хотела. «Лучше, чем отцы наши да деды никто дома не держал, сейчас поправите, да начнётся — там течёт, здесь сквозняк. Нет уж. Доживу, как есть»

Во двор Евдохи, со всех сторон окружённый плетнем из ивы, уже укоренившимся, выпускающим по весне молодые побеги с листочками, забегали лесные гости берёзки-подростки, сосенки, да так и оставались, Евдоха их не трогала, не рубила. Выращивать она давно ничего не выращивала, все давали сельчане, и так у неё времени не хватало, ведьмачьи дела долгие, а коль ведьма ещё и за знахарство взялась — так и вообще. Бродила по лугам, по лесам сутками, что — то собирала, выкапывала, грибы какие-то страшные, ядовитые сушила, кору драла, даже в озеро, на дно ныряла — кто видел, мурашки по спине бежали, чисто утопленница старая, аж синела от холода, но лезла.

Вид у Евдохи вообще был, хоть картины пиши. Тощая, сутулая, с седой паклей волос, на которой чудом держалась вязаная косынка узлом назад, как носят цыганки, серые, хрящеватые уши — все то ли в пуху, то ли в пыли, с длинными, почти до плёч болтающимися медными серёжками, с костлявыми плечами, плоским задом и огромными, выглядывающими из-под ватных штанин ступнями в потрескавшихся ботах. Эти штаны и боты Евдоха носила всегда — и в жару, и в мороз, и было время, когда бабы плевали ей вслед — как мужик ходит, чёртова ведьма. Это сейчас штаны никого не смущают, а в те времена, худая, чернявая, красивая Евдокия с распущенными по плечам чёрными, прямыми волосами, которые она принципиально не подбирала, да ещё и в штанах, вызывала на себя целые залпы злобы, ненависти и ревности от замужних соседок.

— Давай его сюда, на стол. Сама там сядешь, на лавку.

— Теть Евдокия, да разве от будет на столе сидеть. У него вон зубы, как иглы, еле в корзину сунула, да мешком завязала.

— Давай, сказала. Корзину ставь.

Юлушка поставила корзину с Дураком на стол, сумку с подарками для Евдохи на табуретку у печки, села на лавку и замерла. Евдоха скинула с себя страшную, тяжёлую доху, поправила кофту на впалой груди, впрочем, украшенной старинными бусами в несколько ярусов, поддернула штаны и запустила ботами, дернув ногами по одной в сторону сеней. Сунула свои ступни-лыжи в меховые тапки, замучила рукава и сняла мешок с корзинки. Кот было зашипел, рванулся, но Евдоха подняла руки, как крылья, враз став похожей на хищную птицу, выкатила глаза и тоже зашипела. Бедный Дурак сначала съежился в комок, потом обмяк и упал на бок, вытянув три лапы, а четвертую, хромую, поджав под себя.

— Так-так. Нога заживёт, сейчас вправлю, замажу, да забинтую, через неделю снимешь, будет прыгать, как козёл. С глазом хуже. Поправить, конечно, можно, но ходить будешь ко мне два раза в день, первый раз завтра. Тут много чего надо, капать, промывать, мазать, все ещё наварить придётся. Как зовут животную?

— Дурак. Муж приказал так назвать.

Юлушке было стыдно, она покраснела, опустила голову и Евдоха пожалела девку.

— Сами вы дураки. Чуда не видите, слепые все стали, хуже слепого Степки, что помер в том году. Кот никогда сам не приходит, он жизнь вашу править явился. Беду отвести, мир наладить, здоровье принести, спасти. Счастье он вам принёс, а они его — дурак… Непростой кот, кстати, ооочень непростой. Ты его береги, не вздумай прогнать. Не будь сама дурой. А своему передай, пусть на этого кота молится, да лучшим куском угощает. Знаю, что говорю.

Евдоха щёлкнула пальцами, Дурак пришёл в себя, изумленно посмотрел на забинтованную лапу, но недовольства не показал. Так и сидел тихо, ждал, пока Юлушка не завяжет корзину мешком. И даже не мякнул…

Глава 4

— Нет, я думал, что ты того, но чтоб так… Ты ему что, гипс поставила? Ещё и костыль купи, чтоб картина сложилась.

— Сереж, я его к Евдохе носила, она бесплатно все сделала, честно. Скоро заживёт, снимет, будет бегать. Она сказала, что он не просто так пришёл, нашу жизнь поправить хочет. Счастье принести

Сергей смотрел на Юлушку, как на умалишенную, потом спросил, помолчав минуту.

— Ты его как назвала?

— Как ты сказал. Дурак. Он не откликается, правда. Наверное, обидно ему…

— Обидно? У дуры дурак, что тут обидного? Ладно. Назовём его Лис. Вон он рыжий какой, аж оранжевый. Согласен, Дурак?

Котенок глянул на Сергея круглым глазом, да так, что аж искра жёлтая лупанула, как будто молнией ударило, и у Сергея даже мурашки по коже — дьявол, не кот. Потом, смешно подтягивая забинтованную лапу, подошёл к его ноге, сел прямо на тапку, муркнул и развалился, подставив мохнатое, кудрявое, почти красное пузо. Сергей хмыкнул, подвинул ногу, ещё раз посмотрел на жену и, накинув пуховик, вышел в сени. Юлушка подняла котёнка, посадила на половичок, постеленный на печке, вздохнула.

— Ну вот, Лис, теперь живи, пальцем не тронет. Он такой — сказал, значит все по его будет. Вот мы с тобой глаз полечим, совсем красавец будешь, ему понравится. Давай, спи.

К вечеру дом выхолодило, Юлушка сунулась, дров нет. А поднялась такая пурга, старики её называли «низовка» — зги не видно. Ветер поднимал слои выпавшего вчера лёгкого, летучего снега, закручивал их коромыслом, поднимал над землёй, сравнивая верх и низ, подливая мир густым белым молоком. Юлушка напялила телогрейку, валенки, пуховый платок, взяла санки и пошла через весь двор в дальний сарай-дровню, обновить запас.

Двор уже замело по уши, Юлушка, чертыхаясь, проваливаясь по колено в рыхлый, вкусно хрустящий от мороза снег, кое — как дотащила сани до сарая, напружинившись, с трудом открыла дубовую, перекосившуюся дверь, вползла внутрь и, дернув на себя первое попавшееся полено, вдруг с ужасом поняла, что поленница перекосилась и стала заваливаться вперёд, прямо на неё, ощерившись острыми, заледеневшими сучками. Юлушка отпрыгнула было назад, но нога попала в расщелину древних, провалившихся досок пола, неловко развернулась, хрустнула и острая боль саданула Юлушке в пах, сковала бедра и живот, и через минуту стала такой невыносимой, что Юлушка потеряла сознание.

Очнулась она от холода. Мороз пробрался внутрь к ослабевшему телу, сковал руки, сделал бессильными ноги и уже пробирался к горлу, чтобы окончательно сдавить. Юлушка подергала зажатой ногой и с ужасом поняла — это конец. Сергей по пятницам засиживался до утра с друзьями, пара — тройка бутылок, а то и больше, как пойдёт, иногда превращали их посиделки в долгое бдение до понедельника. И никто её здесь не найдёт. Никто даже не вспомнит, ведь благодаря непростому характеру мужа, она давно отвадила от их дома всех своих друзей…

От своего зачарованного сна Юлушка очнулась из-за яркого луча фонарика, бьющего ей прямо в глаза. Прямо над ней, уцепившись тремя здоровыми лапами за мерзлую, потрескавшуюся кору полена висел Дурак-Лис. А рядом стоял обалдевший окончательно муж, и глаза у него были такие, что Юлушке, несмотря на боль и холод, стало смешно.

— Представляешь, он у Мишки под окном выл так, что проснулась бабка столетняя на печи и начала крыть таким мaтoм, что задрынчали банки на полке. А когда я вышел, он с налёта башкой сунулся мне в валенок, потом развернулся и поскакал на трех ногах к нашему двору. Как он вылез, ума не приложу. Как сквозь стенку просочился.

Юлушка лежала под тёплым одеялом, слушала мужа. Давно ей не было так тепло и хорошо на душе. А Лис, свернувшись клубком на коврике, чуднО выставив вперёд перебинтованную лапу, тихонько урчал, включив внутри какой-то ласковый механизм.

Глава 5

Юлушка сегодня последний раз шла к Евдохе, глаз у котёнка ещё не открылся, но уже было видно -все будет в порядке. Да и на лапу он пока не наступал, но уже пробовал, касался пола, смешно подпрыгивая при этом. Мороз немного отпустило, вечерело, тихонько падал лёгкий, пушистый снег, Лис сидел за пазухой, завёрнутый в пуховый платок и мурчал, довольный. Он уже настолько привык к своей хозяйке, что корзина больше не требовалась, Юлушка думала иногда, что если его позвать, он и сам побежит за ней следом… Или это она пойдёт за ним, потому что ей стало казаться, что кот умнее ее. Так и шли и шли бы они в полном единении, у Юлушки так тепло было на душе, что внутри что-то таяло нежно — тихонечко брела бы со своим лисёнком и не возвращалась бы. Но приходилось спешить, муж должен был вернуться скоро, а не приготовленный к ужину стол, да ещё и отсутствие услужливой жены вызывало недовольство. Очень большое недовольство, Юлушка даже получила как-то оплеуху, когда задержалась — заболталась у Тоньки, подружки. Оплеуха была лёгкой, шуточной вроде, но что-то такое появилось в мужниных глазах, что с тех пор Юлушка опаздывать побаивалась. Вот и суетилась сейчас, быстро перебирала большеватыми, не по размеру валенками, хоть и прихрамывала не хуже кота, нога ещё болела.

Уже на повороте на пустынную Евдохину улицу, дорогу перегородила соседка, тетка Елизавета, толстая, противная, вредная баба, вечно заводящая свары, где бы она не появлялась.

— Оооой. Люди гляньте. Кота перепеленала, несёт на пузе. Стыдобища, бабы дитё так носят, а она котааа. Совсем молодежь с гизу съехала, черте чем занимаются.

Юлушка хотела было обойти Елизавету, но та встала, как стена, перегородив дорогу толстым туловом, бесцеремонно оттянула куртку у Юлушки на груди.

— Глянуть дай! Что там за чудо чудное ты носишь, люди говорят задрыга рыжая, да ещё и к Евдохе таскаешь. Дитё лучше бы завела, а то умом уж тронулась.

Елизавета потянула платок, но в эту секунду Лис молниеносно высунул голову и здоровой лапой саданул бабу по руке, она как раз сняла варежку для удобства. Острые когти прочертили красные дорожки на пухлых сосисках пальцев, кот зашипел не хуже змеи, Елизавета отскочила, поскользнулась на оледенелой тропинке, присыпанной рыхлым снегом и всей тушей, грохнулась в рыхлый, влажный сугроб.

Таких слов Юлушка не слышала давно, даже Лис испугался, спрятал ушастую башку хозяйке под мышку. Зато дорога была свободна, и они быстренько ретировались, чтобы избежать продолжения. И только внутри, у сердца Юлушку больно кололи эти слова — мерзкая соседка попала в очень больное место — ребёнок у них не получался. Сергей сначала хотел, потом злился, а потом и вообще прекратил эти попытки — просто отдалился. А Юлушке и в голову не приходило навязываться мужу — ну, коль не нравится она ему, что делать…

Вытирая слезы, которые вдруг обожгли щеки, Юлушка зашла в дом Евдохи, та в жизни не закрывала ни ворота, ни дверь.

— Ну… Порядок. Сейчас повязку сниму, дня через два глаз откроется. Да ты помой его, что он у тебя, как заcpанeц какой, вся шерстюка клочьями. Да и сама.

Евдоха подошла к Юлушке поближе, потеребила плотный пучок невнятного цвета волос, потрогала хрящеватым пальцем её бровки-домиком, потыкала в старенькую, ещё мамину кофту, с воротником, плотно застегнутым у горла.

— Ты вот ревешь ревмя по ночам небось, а дура. Мужик он болван, ему поярче чего подавай, а ты мышь серая. Я тебе вот травки дам, ты её завари, да не водой, вином горячим, толокна добавь, чтоб погуще. На волосы намажь, полотенцем примотай, посиди час. Да помой кефиром. А потом мужа и встреть. Да не в кофте этой, как старуха, а в рубахе новой, да с кружевом. Есть у тебя?

Юлушка покраснела, покачала годовой. Не покупал ей муж такого, что попроще, да подешевле. Деньги на дело нужны, а тут баловство.

— Я дам. Так и скажешь, Евдоха подарила на день Ангела, если спросит. Да он не спросит. Не до того ему будет.

Лис сидел на лавке, облизывал свою новую лапу, которая стала ещё лучше прежней, но внимательно слушал, прядал ушами, что твоя лошадь, а здоровый глаз смотрел хитро и лукаво.

Евдоха протянула Юлушке свёрток, сунула кота ей в руки и подтолкнула их к сеням, почти выпроводила.

— Идите, идите. Ко мне придут скоро. Да сделай, как тебе сказано, коль счастья себе желаешь. Да меньше слезы точи, они никому не помогали пока, слезы эти. Там ещё наливочки я дала, мужика угости, как все сделаешь.

Дома Юлушка спрятала свои ценности за печку, шикнув на Лиса, чтоб не выдал, быстро накрыла стол, и только успела, пришёл Сергей. Устало стянув пальто, он подвинул жену, как мешающий стул, сел и начал хлебать борщ жадно, подхрюкивая и слегка чавкая. Махнул рюмку, без которой борщ не принимался за еду, глянул на Юлушку, вздохнул брюзгливо.

— Ты, мать, вроде раньше причесывалась как-то, эдак. А сейчас, как старуха, всё дуля на голове. У нас в лесхозе повариха так ходит. У неё и кофта такая, прямо вылитая.

Юлушка сидела, опустив голову в тарелку, у неё горели уши и щипало в носу. И она не видела, как Лис, тихонько подкравшись под стол, присел недалеко от здоровенного тапка Сергея, надул немаленькую лужицу, которая, найдя себе русло в щелястом полу образовала ручеек, быстренько побежавший к цели.

Глава 6

Густая смесь, которая получилась у Юлушки пахла виноградом, хлебом, запаренным сеном и ещё чем-то таким, нежным, ласковым, пряным. Этот запах напоминал детство, нагретую к вечеру до горячего парения степь, бабкино варенье из грецких орехов и дедову пасеку. Юлушка аж всплакнула от воспоминаний — Господи, кто б отправил её туда, в счастливый мир, в сад, где буйствовали вишни и груши, где за огородом, у реки дед смастерил ей такие качели, что раскачавшись, взлетая, как птица, она видела синие верхушки далёких сосен и глотала, захлёбываясь, горячий ветер, тихонько повизгивая от счастья. Нет туда дороги, есть только эта — пасмурная, смурная, с одинаковыми днями, одинокими ночами, со слезами в подушку и тоской от отсутствия любви. Намазав смесь на волосы, а её еле хватило, грива у Юлушки была пышная, только никто этого не мог угадать, пряталась она в туго стянутом в дулю, тяжёлом пучке. Потом, посмотрев на себя в маленькое, мутноватое зеркальце, ещё то, её, девичье, она решительно мазнула по бровям. Они были ровные, густые, тонкие, но такого блеклого цвета, что совсем не выделялись на лице, и от этого глаза казались лысыми, беспомощными. Лис, явно обалдев от такого хозяйкиного перевоплощения, вскарабкался на стол, потом Юлушке на плечо, тронул лапкой вязкую гадость, хотел было полизать, по уже появившейся привычке, её запачканное ухо, но понюхал его, быстренько шевеля розовым носом, и передумал.

Юлушка с ужасом вспомнила вчерашнюю сцену. Почувствовав влагу, проникшую в тапку, Сергей заглянул под стол, понял и озверел. Рыканув сбесившимся зверем, он оттолкнул стол, чуть не перевернув его на бок, вскочил, схватил маленький ухват, которым Юлушка ворочала чугунок в печке, когда томила щи, и запустил им в котёнка. Не попал, хотел схватить, но Лис увернулся, подпрыгнул, сделал несколько холостых движений лапами в воздухе, вцепился в занавеску, пронёсся под потолком и взлетел на печку, забившись куда-то в дальний угол полатей. Там его достать было почти невозможно, все было уставлено ящиками для сушки яблок, и Сергей плюнул.

— Еще увижу эту тварь…

Начал он было фразу, но, посмотрев в побелевшее лицо жены, на её дрожащие губы и начинающие набрякать слезами огромные от ужаса, несчастные глаза, вдруг запнулся.

— Дура! Делом займись.

И уже в дверях своей комнаты обернулся.

— Тапки новые купишь в центре, мотнешься на автобусе. И чтоб я эту скотину не видел, как приду, в комнате у себя запирай. Увижу — пинком на мороз, да поминай, как звали. Дура.

Шмыгнув ещё раз от воспоминаний пережитого ужаса, Юлушка стащила котёнка с плеча, потеребила его за спутанные кудряшки на спинке, вздохнула.

— Ну, пошли тебя купать. Воды я нагрела, мыла детского прикупила. Будешь красивый у меня, глаз не оторвать.

Лис перенёс экзекуцию мытья и расчесывания почти спокойно. Расставил лапы в корыте, упёрся всеми четырьмя в дно, задрал морду, зажмурил глаз, как будто настал его последний день и вытерпел все от начала до конца. Потом куснул пару раз для порядка дралку, которой Юлушка его чесала и развалился у неё на коленях, блаженно закрыв глаза. Дралка превратила рыжие космы в золотисто-красное руно, недаром бабушка чесала ею козий пух, результат получился ошеломительный. На Юлю с печки, томно прищуривая, а потом открывая круглые, жёлтые глаза, смотрел не простой кот, а нечто среднее — то ли рыжий лисенок, только с пушистой, кудрявой шерстью, то ли смешной котенок с хитрым лисьим взглядом и диковатыми, хищными повадками.

Когда Юля высушила свою гриву, расчесала волосы щеткой, и, сама себя стесняясь, прокралась в комнату к Сергею, только там висело на стене нормальное, большое зеркало, то она аж присела от неожиданности. Из зеркала на неё смотрела бледнокожая красотка с рыжеватыми, волнистыми волосами ниже плеч. Оттенок осенней листвы на удивление изменил её внешность — подчеркнул прозрачность кожи, глубину глаз, которые из невнятно-блеклых вдруг стали зелёноватыми, пухлость и наивную беспомощность нежных губ.

Выскочив из комнаты, Юля снова туго скрутила волосы в пучок, повязала косынку, стянула ворот кофты на шее. Там, у Сергея на столе, поверх журналов с мотоциклами, его любимым увлечением, лежала фотография незнакомой девушки. У неё были рыжие волосы, стекающие до стройной талии, а у ног лежала огромная, ручная лиса.

Глава 7

До конца марта зима не сдавала позиции, стояла мертво, то пробивая морозами воздух до звенящего ступора, то засыпая дворы так, что чтобы выйти из двери сеней, приходилось протаптывать по сантиметру дорожку, утопая по колено. И вдруг, как-то в ночь, грянуло тепло, волглое, мощное, настоящее. Сначала полили дожди, да какие — настоящие ливни, потоками пару дней лила вода с сизого неба, а потом его расчистил южный ветер, выглянуло солнце и остатки сугробов просто испарились, истаяли, впитались в черную землю.

Юлушка очень любила весну. Именно в весенние дни, а особенно ночи, у неё внутри что-то разжималось, ломалась, рвалась вечно натянутая, бОльная струна, там становилось мягко, жалостно, шелково. Она часто просыпалась под утро, усаживалась у приоткрытого окна, с удовольствием расплетала легкие кудри, на ночь собранные в косу, и так сидела, гладила Лиса примостившегося на коленях, вдыхала тёплый, аромат оттаявшей земли, набухающих почек, дальнего, просыпающегося леса. Именно в это время ей казалось, что все не так плохо. Что с мужем можно просто поговорить, объяснить — и он вдруг поймёт. И все в их жизни изменится, может даже родится маленький, они заживут счастливо и душа в душу. Но дни шли, Сергей жёстко и тупо молчал, и ничего не менялось.

В тот день Юлушка забежала в магазин уже перед самым ужином, надо-то было всего лишь схватить буханочку хлеба, да баранок, уж больно муж любил с ними кислое молоко пить. За прилавком стоял дядька Пётр, её родной дядя, брат давно умершего отца. Он Юлушку любил, баловал подарочками, то шоколадку сунет, то бутылочку Саянов, а то и что посерьёзнее, прошлый раз колготки дал, только завезли.

— Привет, детка. Что-то ты бледненькая. Никак стол готовила к празднику-то своему?

— Какому празднику, дядь Петь? Вроде нету.

— Так двадцать пятое седни. Иль забыла?

Господи. Юлушка вдруг с ужасом подумала — она забыла про свой день рождения. Совсем, напрочь забыла, как и не было его. Нет, она и раньше не особо вспоминала, так — с утра отметит про себя, да приготовит что попраздничнее, украсит покрасивее. Сергею скажет вскользь, он поднимет на неё равнодушный взгляд, посмотрит сквозь, буркнет нехотя, да с издевкой: «Проздравляем, не хворайти». Да и дело с концом. А так, чтобы вообще забыть…

— Ты что, забыла? Ну, племяшка, ты даёшь. Ну держи, тебе привёз. С праздником. Живи долго, не болей, девочка. Дома поглядишь.

Дядька сунул ей красивый пакетик, обвязанный ленточкой, вышел из-за прилавка, чмокнул в висок, потрепал по плечу.

— Ээээх. Горькая моя. Держи свои баранки. Хлеб свежий, кстати, только завезли. А то твой пожрать — то мастер. Беги.

Юлушка прибежала домой, хотела было развернуть подарок, но вылезла поганая кукушка и ржаво пролаяла шесть раз. Бросив пакетик на стол в своей комнате, Юлушка вытащила чугунок с картошкой из печки, кинула туда полпачки масла, нарвала зелёного лука, у неё взошёл целый лес на подоконнике, наломала курицу на куски — Сергей любил именно так, холодную, со слезой, да с огненной картошечкой, да с зелёным лучком. Нарезала свежий хлеб, он аж дышал лёгким, свежим духом и вдруг вспомнила про Евдохину наливочку. Она тогда так и поставила её на полку, задвинула подальше за альбомы с фотографиями, да и забыла.

Бутылочка была небольшой, но красивой, резного тёмного стекла, с настоящей пробкой, тяжёлая, как будто старинная. Юля принесла её на кухню, поставила самую красивую рюмку, потом подумала и поставила себе тоже. С трудом вытащила пробку, плеснула себе, понюхала. Да, впрочем, и нюхать было не надо, по кухне просто разлился этот аромат — волшебный, будоражащий. Наливка, а скорее это была настойка, пахла луговыми травами, томящимися под июльским солнцем, немного цветами и лесными ягодами. Как будто лето ворвалось в дом, яркое, буйное, южное. Аромат чуть успокоился, пригрелся, смешался с запахом хлеба и растопленного масла, стал ласковым и очень аппетитным. Юлушка налила рюмки по краешек, подумала, нарезала ещё сыр, который они ели только на завтрак, открыла баночку праздничных синеньких, отнесла Лису миску простокваши и кусочек курицы и села ждать мужа.

Глава 8

— Что это ты расстаралась так? Праздник какой? Или что?

Сергей подвинул тарелку, навалил в неё полчугунка картошки, выбрал из блюда обе ножки и с подозрением нюхнул рюмку.

— А это чего? Что за шмурдяк?

— Серёжа, у меня день рождения сегодня. А это настойка, очень вкусная. Дядя Петя подарил.

Юлушка сорвала неожиданно для себя, покраснела, съежилась. Но не говорить же мужу, что это от Евдохи послание, так и зашвырнет в угол, да об печку. Бывало такое с ним, звереет, когда что-то уж очень не по нему. Подумает, что отравить хотела.

— А-а. Ну проздравляем раз такое дело. Живи — не хворай.

Сергей разом жахнул настойку, замер, прислушиваясь, кинул в рот кусок сыра, кивнул головой.

— А ничо, слушай. Пойдёт. Непростой шмурдячок, недешёвый. Дядька твой дело знает.

Юле вдруг, на мгновение показалось, что муж смутился, что забыл про её день рождения. Было что-то такое в его взгляде, мимолетное, непривычное. Набежало облачком, замутило вечную тупую, равнодушную ясность и… растаяло. Ещё чего. В жизни он перед женой виноватым не был. Много чести.

— А ты что сидишь, как на поминках? Махни уж, раз именинница. Ща.

Он вышел в сени, пошуровал там, пошелестел гладкой тканью новой куртки, потом подошёл, неловко сунул Юлушке в руки свёрток.

— Бери. Сеструхе купил, в субботу поеду навестить, но раз такое дело… Другой куплю завтра.