Слышимость, благодаря открытой форточке, была отличнейшая, добавляя ощущениям прильнувшей к окну Раисы Ильиничны дополнительную остроту. С обзором тоже имелся полный порядок: второй этаж, ясный день, никаких черёмух-рябин или кустов сирени в палисаднике…

«16.05». «П629ЛА». Женщина быстро и разборчиво вписала шариковой ручкой сегодняшнее число и номер стоящего у подъезда «Шевроле» в «Журнал наблюдений» — толстую тетрадь в клетку. Добавила в скобках: «такси». Привычно мазнула взглядом по стоящему на подоконнике будильнику, проставила рядом с номером время: «11—21».

Сглотнула слюну, поморщилась. Поспешно сделала глоток начинающего остывать чая с мёдом. Непонятно с какого недуга припухшее горло беспокоило с самого утра. Полоскание и чай принесли некоторое облегчение, и Раиса Ильинична надеялась, что обойдётся без визита в поликлинику.

Опять вернулась к записи. Следующими в строчке появились имя-фамилия.

«Антон Бигачёв».

— Э-э, дятел! — сосед Раисы Ильиничны, чьё имя только что появилось в «журнале наблюдений», покачнулся, но удержал равновесие и звучно приложил ладонью по капоту серого хэтчбека с жёлтым фонарём на крыше. Движение вышло размашисто-нечётким, пьяным. — Чё ты там рыло кривожопишь? А-а?!

Дверь с водительской стороны резко открылась, из салона поспешно выбрался светловолосый, невысокий и плечистый парень в чёрном спортивном костюме. Таксист был чуть моложе Бигачёва, лет двадцати пяти. Раиса Ильинична поправила очки и напряжённо сощурилась, предчувствуя — добром это всё не кончится.

— От машины убрался, синюга… — светловолосый набычился и замер в двух шагах от худого высоченного Антона. — Вали по-хорошему. Ну?

Бигачёв картинно всплеснул руками:

— Ёптынский прыщ! Ты меня бить принюхиваешься? Драндулетом своим всё перегородил, никому не пройти. А мне по морде?! А-а-абалдеть, три дня пердеть… Сам не ссышь огрести? Я таких, как ты, на зоне…

— Считаю до трёх, — перебил его таксист. — Раз…

С точки зрения Раисы Ильиничны, Бигачёв был неправ. Стоящая метрах в десяти от подъезда машина никому не мешала. Антон, как пить дать искал, к кому бы прицепиться и помахать кулаками. Паскудной личностью был соседушка, чего уж там… Годичный срок за «хулиганку», закончившийся около трёх месяцев назад, любовь к спиртному и патологическое неумение жить без «приключений». Вроде того, что назревало сейчас под окном Раисы Ильиничны.

— Да хоть десять! — ощерился Бигачёв и снова покачнулся. — Хренов тебе, не побегу… Кстати, колымага у тебя грязная, помыть бы. И я заодно облегчусь, гы-гы…

Он расставил ноги пошире, заелозил пятернёй в области ширинки. Таксист лаконично выматерился и пружинисто прыгнул на Антона.

«Ой, что творят! — женщина следила за происходящим с жадным интересом. — Антоха, подлец, неймётся ему…»

«Бац! Бух!»

Кулаки таксиста поочерёдно влипли в скулу и живот Бигачёва. Сосед утробно взгмыкнул, согнулся в поясе. Светловолосый толкнул его в плечо, и Антон упал на пятую точку, болезненно взвыл.

Но почти сразу же встал на четвереньки и начал подниматься, явно не желая быть проигравшим. С неприкрытой злостью костеря таксиста:

— Каз-з-зёл, падла…

Светловолосый досадливо мотнул головой, шагнул к Бигачёву.

— Да заткнись ты, урод!

Кулак снова мелькнул в воздухе, на этот раз — припечатав длинный с горбинкой нос Антона. Щедро брызнула кровь.

Раиса Ильинична невольно вскрикнула, прижала ладони к лицу, словно досталось ей, а не соседу. Второй удар пришёлся в ухо, и стоящий на коленях Бигачёв повалился набок.

— Уыаыы… — жалобно замычал он, в точности скопировав движение Раисы Ильиничны. — Эыуэа, уыа…

— Лежи, гондон, — таксист угрожающе навис над Антоном. — Встанешь — пожалеешь.

— Аауо…

Женщина хорошо видела, как кровь сочится меж пальцев соседа, пятнает манжеты серой ветровки, капает на асфальт.

Странное существо, появившееся метрах в трёх от лежащего, Раиса Ильинична заметила несколько секунд спустя. Полное впечатление, что оно взялось из ниоткуда. Из воздуха, из-под асфальта…

«Ёжик, что ли? — озадачилась она, пытаясь понять, что это за зверёк. — Нет, вроде. Что за живность, не пойму…».

Больше всего оно походило на «колобка» размером с крупный грейпфрут, только из желтовато-серой, небрежно скомканной ветоши. Существо вдруг вздрогнуло и быстро выпустило из боков с дюжину коротких суставчатых паучьих ножек. Качнулось на них, словно проверяя устойчивость: проворно побежало к Антону.

Замерло рядом с головой Бигачёва, нетерпеливо подрагивая всем тельцем, словно к чему-то принюхиваясь, привыкая. Ещё через несколько секунд растерявшаяся Раиса Ильинична даже не поняла, скорее — почувствовала, что в происходящем, помимо появления помеси тряпичного комка с пауком, что-то не так. Что в нём есть серьёзная, пугающая несообразность.

И тут же осознала, какая именно.

Бигачёв с таксистом никак не отреагировали на появление существа. Ни движением, ни голосом, никак. Словно они его не видели, а ведь его невозможно было не увидеть, маячит перед самыми глазами… Нереально не заметить.

Раисе Ильиничне стало не по себе.

«Колобок» приник к асфальту, мелко, пружинисто заелозил туда-сюда, словно слизывая или размазывая кровь по брюшку. Бигачёв всё так же подвывал в ладони, светловолосый нависал над ним. Ни один, ни другой не обращали внимания на суетящуюся поблизости «живность». Мистика, бред…

Раисе Ильиничне показалось, что существо вот-вот переключится на руки Бигачёва, и тогда случится что-то страшное…

Никто из мужчин не услышал её тонкий, отчаянный вскрик. А вот «колобок» мгновенно замер, потом расторопно крутнулся вокруг своей оси, как будто пытаясь понять, откуда кричали. Женщина поспешно закрыла рот ладонью, испуганно попятилась от окна. Ноги тотчас же напомнили о себе, неприятно заныли…

Сделала три шажка, замерла. Мысли были беспорядочными и торопливыми: «Что? Откуда? Как быть?»

— Мя-я-я-я… — раздалось за спиной.

Раиса Ильинична крупно вздрогнула от неожиданности, чувствуя, как гулко и отчаянно задёргалось ошпаренное испугом сердце. Как можно быстрее развернулась к источнику звука.

— Тьфу ты! Палитра…

Пёстрая толстая кошка, прозвище которой дал живущий этажом выше художник (Раиса Ильинична, она у вас цветастая, как палитра!), стояла у входа в комнату и требовательно смотрела на хозяйку.

— У, зараза! — испуг немедленно прошёл. — Чего орёшь?!

Палитра неожиданно оскалилась, громко зашипела.

— Я тебе сейчас!.. — морщась, начала Раиса Ильинична и вдруг осеклась.

Страх стиснул дыхание, стремительно расплескался по всему телу.

Кошка смотрела не на неё.

Мимо и выше.

Примерно туда, где находилась открытая форточка.

Женщина осторожно переступила на месте, заставляя непослушное тело сделать хоть пол-оборота.

Повернула голову.

— А-а-а-а! — крик опередил сознание. — А-а-а-а-а!!!

Существо торчало в форточке, чуть заметно раскачиваясь из стороны в сторону, словно решая — лезть ли дальше…

Раиса Ильинична отшатнулась, выставив перед собой ладони, продолжая голосить, насколько это позволяло больное горло. Это движение будто послужило для «колобка» сигналом, существо подалось вперёд, но не спрыгнуло в комнату, а пошло вниз, по стеклу. Так же уверенно и шустро, словно ему не было никакой разницы — вертикаль или горизонталь, гладкое или более подходящее для спуска…

В считанные секунды оказалось на подоконнике. Едва не задело будильник, размеренно поспешило дальше.

— А-а-а-а!

Раиса Ильинична задом просеменила до конца небольшой комнаты, наткнулась на диван. Не удержала равновесие, повалилась спиной вперёд, замерла в нелепой позе. Крик угасал, вырождался в сипенье. Кошка осталась на прежнем месте, не переставая шипеть и скалиться.

Существо выбежало на середину комнаты.

Замерло.

— Сгинь, мерзопакость… — женщина махнула рукой, прогоняя «колобка». — Брысь, проклятая…

Существо не двинулось с места. Раиса Ильинична видела, что складки «колобка» слегка расширяются, словно пробуя расправиться, и опять принимают прежний вид.

— Помогите! — хрипло крикнула Раиса Ильинична. — Убивают!

Она вслепую пошарила рукой по дивану, пальцы наткнулись на пульт от телевизора. Женщина, не раздумывая, запустила им в существо.

Промахнулась на добрый десяток сантиметров, но «колобок» шустро прянул в сторону и назад. Это немного ободрило Раису Ильиничну.

— Не нравится?! А вот я сейчас палку…

Договорить она не успела. Палитра внезапно замолчала и метнулась к нежданному гостю. Лапа с выпущенными когтями не достала до ножек «колобка» совсем чуть-чуть. Кошка атаковала опять, без паузы. Снова…

Существо в основном увёртывалось, напало всего два раза, неудачно. Раиса Ильинична окончательно воспрянула духом и азартно подбадривала свою защитницу:

— Палитра, так её! Гони, гони!

«Колобок» в очередной раз ушёл от нападения, а потом побежал обратно к окну. Добрался до форточки и прыгнул.

Но не в пустоту.

Проступившие за стеклом очертания были нечёткими, почти бесцветными. Увиденное больше всего походило на фрагмент гигантской и уродливой, совершенно несимметричной паутины. Сотканной из чего-то наподобие кишок — человека или животного.

«Колобок» зацепился за неё, тут же скользнул вниз, быстро, почти как упал, скрылся из вида.

Жуткое видение продержалось всего пару-тройку секунд и бесследно растаяло в воздухе прежде, чем Раиса Ильинична успела закричать.

— Мерзопакость какая, — женщина поёжилась, со страхом глядя туда, где только что маячил кусок кошмарной паутины. — Откуда ж ты, на мою голову, спаси и сохрани… Палитра, иди сюда, спасительница ты моя. Кис-кис-кис…

Кошка послушно запрыгнула на диван, сунулась мордочкой в подставленную ладонь. Раиса Ильинична машинально гладила питомицу, раздумывая, что делать дальше.

«В полицию позвонить? И что я им скажу? Какая-то мерзопакость на паучьих ножках в форточку забралась, а потом её кошка выгнала? Так они и приедут, прилетят прямо. А может, в эту… в газету? Или в телевидение? На местный канал! Не-е-ет, этим тоже лучше не надо… Ещё подумают, что свихнулась на старости лет. Скажут, сдурела вместе со своей кошкой. И Михайловна — то, как назло, к своим уехала…».

Покинуть диван Раиса Ильинична отважилась минут через пять. Дошла до окна, взяла стоящую у подоконника трость. Посмотрела на улицу, сомневаясь, не стоит ли потыкать тростью в форточку, вдруг что…

Не стала. За окном был насквозь знакомый пейзаж, без какой-либо примеси чертовщины. Честно говоря, женщина уже сомневалась, что «паутина» вообще была. Со страху любая дребедень может померещиться. Что до самого «колобка»… то в какое время живём? На природу всем наплевать, загадили до невозможности природу-матушку, она и родит таких вот — помесь осьминожика, ёжика и консервного ножика… А может, сбежал откуда. Да-да, кстати, висела же недавно у супермаркета афиша про выставку экзотических животных, как раз в эти дни.

«Ну и ладно… — успокоилась Раиса Ильинична, но на всякий случай закрыла форточку. — Нет — и хорошо».

Подобрала пульт, бросила его обратно на диван, опять присела к окну. Ни машины, ни соседа на улице уже не было. Женщина почувствовала досаду, пусть и ощутимо приглушённую свежими переживаниями. Но, тем не менее, ей в самом деле стало жаль, что эпизод с Бигачёвым и таксистом не был отсмотрен до конца…

Месяц назад Раисе Ильиничне исполнилось семьдесят три года, шесть из которых она жила одна. Спутник жизни, неторопливый и рассудительный Остап Васильевич, не дотянул до сапфировой свадьбы всего неделю. Детей в семье не было. Своих Господь не дал, про приёмных Остап Васильевич не хотел и слышать. А потом бытие без лишних хлопот — приручило-затянуло, вошло в колею, нашёптывая: «Живут же другие без детей, и ничего…» — аргумент, с которым не очень-то и хотелось спорить…

Тем более, что Раиса Ильинична с супругом были приезжими, и рядом не обреталась родня, способная как-то повлиять на их семейные устои. А, может, и не повлияла бы. «Из дома или в дом — а всё своим умом, — любил приговаривать Остап Васильевич, когда кто-нибудь пытался навязать ему другую точку зрения. — От чужого ума чаще лишь кутерьма».

Спустя несколько месяцев после смерти супруга у Раисы Ильиничны появилось увлечение, быстро переросшее если не в смысл жизни, то что-то не слишком отдалённое…

Наблюдать.

Проводить большую часть времени у окна (не обходя вниманием и дверной глазок), с болезненным нетерпением выглядывая всё мало-мальски интересное. Это было сродни подкидыванию пряных приправ в пресное блюдо своего существования, чтобы сделать его относительно сносным. Разношёрстные обрывки чужих жизней прочно вплетались в её собственную и копились, копились…

Больные ноги и тучность вносили в это увлечение свою весомую лепту, отбивая желание ходить дальше супермаркета, располагающегося в трёхстах метрах от дома. Почта, где Раиса Ильинична получала пенсию и филиал «Сбербанка» — для оплаты коммуналки — были ещё ближе.

Большинство знакомых её возраста проводили свободное время у телевизора. Раиса Ильинична же включала его лишь тогда, когда на улице окончательно темнело. Сериалы и ток-шоу не могли заменить того, что происходило за пределами её однушки. По одной единственной причине: заоконная суета была настоящей, без искусственности и фальши красочной картинки на экране «Самсунга».

Первый «Журнал наблюдений» Раиса Ильинична завела четыре с половиной года назад, после случая с пьяной дракой и убийством в их подъезде, которое она видела в глазок. Её рассказ помог сыскарям повязать виновных уже через несколько часов. Тетрадь легла на подоконник спустя сутки после полученной благодарности. Та, в которую Раиса Ильинична вписала историю соседа и светловолосого, была одиннадцатой по счёту.

Из близких подруг у Раисы Ильиничны осталась всего одна — Настасья Михайловна из соседнего подъезда. Со здоровьем у неё обстояло получше, и разок-другой в неделю она обязательно захаживала попить чаю, принося к нему немного сладостей и ворох свежих сплетен. Ещё недавно подруг было три, но две умерли в прошлом году, с разрывом в месяц. Раису Ильиничну это, конечно же, опечалило, но, признаться, не сильно. Они являлись частичками её жизни, но никак не смыслом. Смысл никуда не делся, он терпеливо поджидал за окном…

Раиса Ильинична просидела возле окна ещё около получаса. На улице была тишь да гладь. Впрочем, женщину это скорее огорчало.

«Охохонюшки… — Раиса Ильинична проводила взглядом двух молоденьких мамочек с колясками. Опрятный вид, мирная беседа, спящие дети: ничего, заслуживающего внимания. Впрочем, не каждый выходной что-то интересное случается, а что уж говорить про будни. — Чайку горячего свежего надо бы попить».

Она проковыляла на кухню, с любопытством гадая, что сейчас делает Антоха-подлец. Вариантов было раз-два и обчёлся… Или пьёт, или пошёл искать новые неприятности.

«И что вот неймётся-то, а? — Раиса Ильинична полезла в шкафчик за свежей заваркой, одним глазом поглядывая на улицу. — Работал бы, женился… Дождётся когда-нибудь, опять посадят. Или, тьфу-тьфу-тьфу — пристукнут, дурачка».

Из комнаты донеслось короткое, негромкое потрескивание, завершившееся протяжным, противным хлюпаньем… Женщина тревожно дёрнулась, едва не выронив баночку с чаем. Потом опомнилась, хлопнула свободной рукой по бедру, облегчённо прикрикнула:

— Палитра! Уберу я этот пульт с глаз долой…

Ещё миг, и стало понятно, что это не телевизор, случайно включённый кошачьей лапой с лежащего на диване пульта.

Палитра заорала. Жутко, как кричат от непереносимой боли. Раиса Ильинична всё-таки выронила красивую рельефную баночку с величавым слоном на боку. Чёрные червячки заварки разлетелись по столу, по полу…

Страх развалил сознание надвое. Одна половина требовала бежать в комнату, вторая — замереть и ждать. В надежде, что всё вот-вот пройдёт, и кошка появится на кухне, целая и невредимая.

Пальцы всё-таки сжали рукоять трости. Раиса Ильинична схватила со стола волнистый хлеборезный нож с деревянной ручкой, и заспешила на мучительный крик питомицы. Насколько бы ужасным ни представлялось то, что ждало в комнате, остаться на кухне и не увидеть это, почему-то было ещё страшнее. Да и бросить Палитру в непонятной неприятности она не могла…

— А ну, брысь…

Неуверенный приказ Раисы Ильиничны не перебил истошный кошачий ор. Это было сказано, скорее, для самой себя, чтобы приободриться и вспомнить, кто тут хозяйка.

Чуть-чуть помогло. Женщина сделала ещё шаг, после которого должен был показаться дверной проём, прибавила ещё увереннее:

— А я с ножом! Вот как сейчас…

И — осеклась. Хрипло охнула, боком привалилась к дверному косяку, чувствуя, как бесследно испаряются скудные крохи храбрости, и у липкого обжигающего страха почти не остаётся преград.

Окна не было. И всё пространство от пола до потолка теперь выглядело гигантским, рыхлым, синюшно-багровым куском кожи, под которой просматривался густой чёрный узор вен.

В центре куска торчало что-то, больше всего похожее на глаз. Желтоватый, огромный — с крышку канализационного люка, выпуклый, без радужки, но с двумя тёмно-серыми зрачками, напоминающими репей размером с кулак взрослого мужчины.

«Глаз» делила пополам горизонтальная черта. С мизинец шириной, частые «ворсинки» в обе стороны, ярко-алая, словно сосуд лопнул. Разделённые ею зрачки суетливо ползали влево-вправо, то сходясь, то разбегаясь, но не пересекая «границу».

Кожа вокруг «глаза» выглядела сухой, обильно потрескавшейся, веки отсутствовали напрочь. А вот «ресницы» были: полторы-две дюжины, толщиной со спичечную головку, алые, как разделяющая глаз черта. Они росли только снизу, длинным неровным рядком, и пять из них — крепко удерживающие Палитру в воздухе — были длиной с трость. Четыре «ресницы» оплели лапы, а пятая как раз обивалась вокруг кошачьей шеи, глуша крик.

«Ресницы» коротко, гибко качнулись, и распятая Палитра повисла брюхом вниз, в полутора метрах от пола. Ещё две, до этого момента казавшиеся не длиннее карандаша, резво скользнули-потянулись вперёд, к беззащитному кошачьему брюху.

Раиса Ильинична видела жуткий, предсмертный оскал питомицы, но не могла сделать и шага. «Ресницы» зависли совсем рядом с животом Палитры. Подрагивающие кончики были нацелены вверх.

Удар, удар! Удар, ещё…

«Ресницы» попеременно, быстро протыкали кошачье брюхо, в их проворстве и слаженности было что-то от швейной машинки. Спустя несколько секунд Палитра стала напоминать пёструю тучку, из которой сочится красный дождь.

Женщина машинально проследила полёт капель и вздрогнула. На ковре, под кровавой капелью, местами переходящей в струйки, самозабвенно копошились сразу два «колобка». Отталкивая друг друга, стараясь поймать шевелящимися складками как можно больше летящей сверху жидкости. «Глаз» не просто убивал кошку — он кормил их.

— Ах-х-хрр… — вместо крика из горла Раисы Ильиничны натужно выкарабкался хрип.

Ноги перестали слушаться, и женщина тяжело сползла по косяку, опустилась на колени. Беспамятство не пришло, Раиса Ильинична неотрывно, оцепенело смотрела на творящийся в комнате кошмар. Не в силах отвести взгляда, хотя бы зажмуриться…

Она подсознательно ждала, что «ресницы» будут дырявить брюхо до тех пор, пока не выпадут внутренности.

Но ошиблась.

Довольно скоро они замерли и сразу же стали укорачиваться. Те, что держали Палитру, тоже пришли в движение.

«Ресницы» натянули кошку струной, медленно повернули лапы в разные стороны. Скручивая тушку, отжимая как мочалку, тряпку… Раздался отчётливый хруст.

Оборот, ещё немного…

Зрачки внезапно начали отдаляться друг от друга. «Глаз» раскрывался — ровно пополам, по алой черте. Огромная пасть была абсолютно беззубой, но в буром провале глотки всё ходило ходуном, перекручивалось, напоминая мясорубку.

Раиса Ильинична подняла нож. Хотя полное впечатление — её никто не замечал, внимание монстров было поглощено другой жертвой…

«Глаз» раскрылся градусов на девяносто, «ресницы» согнули мёртвую Палитру калачиком и сноровисто затолкали в глотку.

«Челюсти» начали медленно смыкаться. В комнату выплеснулся новый звук — тошнотворное чавканье, приправленное новой порцией хруста. Кончик кошачьего хвоста, торчащий из пасти, дёрнулся и втянулся внутрь, исчез окончательно…

«Глаз» принял прежний вид. Зрачки на несколько секунд замерли, а потом одновременно съехали вбок — в направлении Раисы Ильиничны.

— Сгинь, мерзость! — заверещала женщина, суматошно полосуя воздух ножом, после первых слов в горло словно сыпанули толчёного стекла. — Не подходи-и-и… Не подходи, гадина…

Монстр отреагировал лишь несильным расширением зрачков. Зато подстёгнутые истерикой «колобки» слаженно посеменили в сторону дверного проёма.

Раиса Ильинична бестолково швырнула в них нож, схватила трость обеими руками.

— Брысь, на, на… Брысь, на, брысь…

Раиса Ильинична хрипела это как заведённая, не обращая внимания на саднящее горло, суматошно лупя тростью по полу. Даже не пытаясь прибить тварей, скорее — не подпуская их к себе.

— На, на, брысь…

«Колобки» почему-то не пробовали разделиться и зайти с разных сторон. Отскакивали от палки и снова лезли вперёд. Отскакивали, лезли…

Решимости тварей хватило где-то на полминуты. После очередной неудачи они одновременно побежали в сторону «глаза».

— Брысь… — Раиса Ильинична стукнула тростью ещё раз.

Замерла, держа её наготове, напряжённо следя за «глазом».

«Ресницы» дрогнули и неспешно зазмеились в сторону Раисы Ильиничны, кончики притягивались друг к другу. Она хотела отстраниться, отползти в коридор, но ноги сковала необоримая, чугунная тяжесть. «Ресницы» начали поворачиваться по часовой стрелке, свиваясь в слегка разлохмаченный на конце жгут.

Раиса Ильинична с ужасом смотрела, как тает разделяющее их расстояние, как лениво шевелятся кончики «ресниц». «Жгут» плавно проплыл по воздуху метр, полтора, почти два…

И остановился, сантиметров двадцать не достав до резинового наконечника трости. Вытянулся в идеально прямую линию, даже похожий на хризантему конец выпрямился и еле заметно подрагивал, застыв в воздухе.

Женщине понадобилось не меньше полуминуты, чтобы осознать — «жгут» не может добраться до неё. Это было видно по сильному напряжению твари: уродливо взбугрившимся под кожей венам, изрядно потемневшим зрачкам и заметно вылезшему из орбиты глазу. «Ресницам» просто-напросто не хватило длины…

— Брысь… — прошептала Раиса Ильинична, на всякий случай — махнув тростью. — Пошёл…

«Жгут» оказался настырней «колобков». Прошло минуты две, прежде чем он потянулся обратно, расплетаясь на ходу. Раиса Ильинична не отпустила своё оружие даже тогда, когда «ресницы» приняли прежний вид и сквозь медленно тающих в воздухе тварей начали проступать знакомые очертания стеклопакета и батареи.

В голове забарахталась расплывчатая, не дающая ухватить себя мысль. Но женщина чувствовала — она заключает в себе что-то важное, напрямую связанное с уходящим кошмаром. Её надо было вытащить на свет как можно быстрее, прямо сейчас…

Вытащила.

«Почему „глаз“ очутился именно в её квартире?»

Нет, помимо этого вопроса имелись ещё: что это за тварь, каким образом она растаяла в воздухе, откуда опять взялись «колобки», при закрытой-то форточке… Но «почему» — было важнее.

Худо-бедно внятный и логичный, несмотря на отменную бредовость происходящего, ответ был только один.

«Глаз» появился здесь из-за «колобка». В этом было что-то от повадок мелкой шпаны, сбегавшей за более сильным приятелем, чтобы поквитаться с обидчиком.

С Палитрой.

А значит…

Монстр почти исчез, и Раиса Ильинична отчаянно застонала, пытаясь встать на ноги. Надо было звать на помощь, а ещё лучше — уходить из квартиры. Потому что сюда в любой момент могла нагрянуть ещё какая-нибудь тварь, которая способна доделать то, что не вышло у «глаза»: справиться с ней, Раисой Ильиничной…

«Да за какие грехи мне всё это?!».

Женщина смутно чувствовала, что знает ответ. Что-то, когда-то и где-то прочитанное расставляло всё на свои места, но пока она не могла вспомнить…

— Помогите…

Крик, больше похожий на громкий шёпот, умер в стенах квартиры, как и все предыдущие. Двойная, запертая на все замки дверь, стеклопакеты и больное горло сделали своё дело.

Раиса Ильинична с трудом оттолкнулась рукой от косяка, встала на четвереньки. Выбор был невелик — или ползти к двери, или — к лежащему на подоконнике мобильному, чтобы вызвать хоть бы ту же «скорую». «Плохо с сердцем, приезжайте скорее». А дальше… дальше видно будет. Ей упорно казалось, что главное сейчас — не оставаться одной.

Она выбрала телефон и даже успела преодолеть половину пути.

А потом комната начала меняться.

Ламинат под ладонями стал податливым, влажным. Его сплошь покрыл налёт — буро-красный, похожий на цветущую плесень. Он проворно полз дальше, забираясь на стены, мебель… Ладони утонули в нём почти до запястья, «плесень» жадно липла к коже, как будто собираясь проникнуть под неё.

Следом пришёл запах: смесь гниющего мяса и чего-то резкого, вроде нашатыря. Пока ещё слабый, терпимый, но Раиса Ильинична мгновенно закашлялась. Подобные «ароматы» она переносила плохо, а если он вдруг начнёт усиливаться…

Налёт добрался до окна, и в комнате начало темнеть. Раиса Ильинична хотела развернуться и ползти к двери, но «плесень» не дала даже оторвать руку от пола, словно склеившись с кожей.

С потолка донёсся звук: как будто кто-то огромный сглотнул слюну, неторопливо, предвкушающе.

Женщина не стала поворачивать голову, пытаясь увидеть, что там происходит. Она судорожно дёргала правой рукой, безуспешно пытаясь высвободить ладонь.

«Плесень» затянула последний кусочек стеклопакета, и комнату сожрала темнота. Света не осталось даже в дверном проёме: значит, на кухне было то же самое.

Спустя несколько секунд Раиса Ильинична почувствовала быстрое прикосновение к спине. Робкое, изучающее. За ним — второе, третье…

Четвёртое пришлось на воротник халата, краешком попало на шею. Что-то шершавое, стылое, крохотное как младенческая ладошка, помедлило, целиком переползло на кожу, тронуло волосы, скользнуло на ухо, щёку…

Кашель душил, не давая закричать. Раиса Ильинична в ужасе тряхнула головой, пытаясь избавиться от шарящей по лицу конечности, и та проворно отпрянула.

Передышка была крохотной, а потом спина ощутила сразу несколько «ладошек». От прежней робости не осталось и следа, они действовали быстро, жёстко, бесцеремонно.

Две рванули ворот ситцевого халата, ещё две нырнули в короткие рукава. Остальные вцепились кто куда, яростно разрывая одежду. Раиса Ильинична чувствовала себя конфетой, спешно избавляемой от фантика изголодавшимся по сладостям карапузом.

«Ладошки» управились быстро, потом содрали нижнее бельё. Что-то гибкое оплело лодыжки и рывком вздёрнуло женщину вверх ногами. «Плесень» отпустила Раису Ильиничну легко, как будто ждала этого момента…

Колени словно стиснул толстый, влажный, тёплый, живой обруч. Помедлил и с отвратительным сосущим звуком втянул в себя Раису Ильиничну до середины бёдер. Полное впечатление — её заглатывали живьём, как питон кролика.

Она отчаянно колыхнулась всем телом, надеясь, что «обруч» не удержит, выпустит…

Бёдра сдавило так, что Раиса Ильинична всё-таки сумела закричать. Ещё секунда, и скрытая тьмой тварь заглотила её до поясницы. Глотка была плотной и слизистой, кожу понемногу начинало жечь, как от кислоты, боль росла.

Спустя полминуты на свободе осталась лишь голова. Рассудок Раисы Ильиничны не выдержал и соскользнул в трясину безумия, ища в нём укрытия от того, что будет впереди. Но за миг до этого память внезапно подсказала ответ на последний вопрос…

«…тот, кто часто, жадно и подолгу смотрит в чужие судьбы, в неизвестность, желая увидеть там что-нибудь, способное оживить и раскрасить его собственное бытие, может увидеть скрытое от человеческих глаз. Что-нибудь, обитающее в соседних слоях мироздания. Но никому не дано узнать, что оно принесёт увидевшему. Радость, испуг, удовольствие, страдание или гибель…».

Тварь сглотнула последний раз.

Крысы в гараже
Станислав Романов

Крысы продолжали бесчинствовать, их было слышно так отчетливо, что я, в конце концов, уловил, в каком направлении они перемещались. Эти существа в неисчислимых, по всей видимости, количествах совершали чудовищную миграцию с непостижимой высоты вниз, на какую-то достижимую или недостижимую глубину.

Г. Ф. Лавкрафт

Тридцать первого октября, вечером, накануне дня своего рождения, Алексей Перовский пришёл в гараж. Завёл двигатель чёрного «шевроле-тахо», но из гаража так и не выехал. Потому что никуда ехать и не собирался. Просто сидел за рулём, слепо таращился в обшитую вагонкой стену, время от времени прикладывался к горлышку «Столичной». Пил, как воду, не закусывая.

В салоне машины гремел блэк-металл, динамики рвались от сатанинского рыка вокалиста. Но даже инфернальные песнопения «Slaughtercult» не могли заглушить тонкий омерзительный писк и слабый, пробирающий до дрожи, шорох, несмолкаемое шуршание острых коготочков, скребущихся где-то там, внутри черепа…

На следующий день Алексею должно было исполниться сорок; дома его никто не ждал. Только призраки.

Призраки и кошмары.

О смерти брата я узнал от Эдика Розина, его друга детства и армейского товарища. Он где-то раздобыл мой номер, позвонил мне, рассказал, что Алексей отравился выхлопными газами в гараже. Без подробностей, разумеется, он и сам их не знал. Это я самостоятельно домыслил, уже потом, много позже. Я всегда отличался богатым воображением, не то, что конкретные парни Алексей с Эдиком.

На похороны я не поехал, тогда мне было просто не до этого: как раз в те дни у меня разразился свой собственный персональный кризис. Одна из моих студенток стала жертвой маньяка, а её подруга, наверное от сильного расстройства (других причин я не вижу), бездоказательно обвинила меня в домогательствах. Эти облыжные обвинения немедленно подхватили мои недоброжелатели, которых я имел немало, и раздули скандал, уничтоживший мою репутацию.

В тот момент я ещё пытался противостоять нападкам и никуда отлучиться не мог. Да и не хотел, если честно: мы с Алексеем не поддерживали особенно тёплых отношений. Мы были сводные братья, то есть, братья как бы только наполовину.

Полгода спустя я не без удивления узнал, что брат завещал мне свою квартиру в Зареченске и прочую собственность. Мать Алексея эмигрировала в Канаду ещё в конце девяностых, отец умер несколько лет назад. Других близких родственников, кто бы мог оспорить мои права наследования, не нашлось. И я вернулся в Зареченск, в надежде избавиться от непреходящего чувства тревоги, что угнетало меня последние месяцы. Может быть, мне удалось бы заново собрать свою жизнь из тех жалких обломков, что у меня оставались. Я подумал, что судьба сжалилась надо мной и подарила ещё один шанс. Я ошибся, жестоко…

Впрочем, стоит вести историю по порядку, как полагается — с предков. Это значит, надо начинать с отца, потому что матери у нас с Алексеем были разные. В общем-то, не такая уж редкая жизненная коллизия: люди порой разводятся, женятся по новой… Моя мать в конце концов тоже развелась с отцом. В третий раз он так и не женился.

Отец зарабатывал тем, что копал могилы на кладбище. Не знаю, как правильно называется эта профессия. Могильщик? Нет, не представляю такую запись в советской трудовой книжке. Наверное, просто землекоп. А ведь прежде он работал в милиции. Как и дед.

Но в год смерти Андропова дед, который к тому времени уже был на пенсии, погиб во время пожара на даче. Говорили, что он сильно пил. Говорили, что это был несчастный случай. Отец же был уверен, что дачу подожгли. Бабушка рассказала, будто незадолго до пожара к деду наведывались какие-то незнакомые, странные люди — то ли татары, то ли цыгане… Не пойми кто, короче.

Однако бабушка к тому времени уже часто заговаривалась, а иногда видела чужих людей прямо на собственной кухне, так что никто, кроме отца, не стал вникать в её россказни. Расследования толком не было. Отец сперва тоже запил, потом вдруг уволился из милиции, пошёл работать на кладбище. Лёгкостью нрава он никогда не славился…

Долгое время мы с братом практически не общались. Виделись раз или два, по инициативе отца. Он отчего-то был уверен, что мы подружимся. С чего он так решил, ума не приложу. Помню, что было жутко неловко, словно меня заставляли помириться с главным забиякой в классе, только что расквасившим мне нос.

В школе мне часто доставалось — и от одноклассников, и от ребят постарше. В конце концов, родители перевели меня в другую школу — как раз в ту, где учился Алексей. Тогда-то я и узнал, что, оказывается, весьма неплохо иметь старшего брата. Особенно такого, как Алексей: он был на два года старше, учился в восьмом классе и ходил в секцию по самбо, где уверенно борол всех соперников. Кроме Эдика Розина, неоспоримого городского чемпиона среди юниоров.

Спортивная карьера приятелей закончилась внезапно, три года спустя, после жестокой драки в одном из развлекательных клубов, где под раздачу попали не только дерзкие джигиты с Северного Кавказа, но и наряд милиции, прибывший для наведения порядка. И Алексею, и Эдику уже было по восемнадцать; обоим светил взрослый срок.

Они предпочли военкомат, как раз шёл весенний призыв. Через неделю оба оказались под Рязанью, в учебке ВДВ, а срочную закончили в Приштине, имея за плечами реальный боевой опыт. Потом был контракт и вереница горячих точек в далёких жарких странах. Йемен, Эритрея, Уганда… Повидали всякого.

Где-то в экваториальной Африке Эдик подцепил неведомую тропическую болезнь, что едва его не прикончила. Потерял почти двадцать килограммов веса, домой возвратился чуть живой, даже родная мать его не сразу признала. Алексея же родной отец и вовсе не узнал, он к тому времени уже вообще никого не узнавал, доживал последние недели в специализированном доме-интернате. С утра до вечера сидя перед бубнящим телевизором, он тряс головой и бормотал путаные истории про людей, приходящих из-под земли.

Алексей две недели пил по-чёрному, потом продлил контракт и отправился в Сирию. Пробыл там год, приехал обратно совсем другим человеком. Словно с того света вернулся, сказал мне Эдик. Он, наверное, и не догадывался, насколько был прав…

Переезд мой был спешным, до крайности похожим на бегство. В квартиру, что раньше принадлежала брату, я вселился шестнадцатого июля. Даже ремонт не сделал, как собирался поначалу.

В принципе, жилье и так было вполне хорошее — по местным стандартам, разумеется. С моей прежней, питерской квартирой, эта не шла ни в какое сравнение. В любом случае, о перемене я не жалел, к прошлой жизни мне уже невозможно было вернуться. Квартира располагалась на верхнем этаже кирпичной пятиэтажки, всего две комнаты, не обременённые лишней мебелью.

Я с удивлением обнаружил в одной из комнат книжные полки; Алексей никогда не представлялся мне книголюбом. Моё удивление стало только сильнее, когда я внимательнее рассмотрел стоявшие на полках книги. Там не нашлось ни детективов, ни фантастики, вообще никакого бульварного чтива. Только солидные тома по древней истории, мифологии и оккультизму, причём большая часть на иностранных языках: английском, немецком, даже арабском… Я предполагал, конечно, что не очень хорошо знаю своего брата. Однако, судя по всему, знал его даже меньше, чем мне казалось.

Дом стоял в конце улицы, на окраине. Из окон, выходящих на южную сторону, открывался вид на поросшие редколесьем пологие курганы, что были насыпаны в незапамятные времена, в годы монгольского нашествия, если не раньше. Дикие степные воины пировали там после успешного набега, водрузив помост на тела поверженных врагов, черепа побеждённых служили им пиршественными чашами.

С тех пор минули века, но и поныне среди зареченских место пользовалось дурной славой, причём без особых на то причин. Просто ходили невнятные слухи, что в тёмное время суток на курганах лучше не появляться. Якобы там иногда пропадали люди. Помню, мальчишками, мы пересказывали друг другу всякие леденящие душу истории о пронизывающих древние курганы потаённых подземных ходах, где бродят полчища прожорливых крыс, а в смертоносных ловушках гниют останки незадачливых кладоискателей. Такие наивные детские страшилки…

Свои собственные вещи я отправил контейнером, но он заплутал где-то в пути. Вполне возможно, что на небезызвестной станции Дно. Хорошо, что всё самое нужное я взял с собой. «Самсонит» с документами и ноутбуком, на котором хранились наброски будущей книги, посвящённой конфликту Наполеона с Лафайетом и другими масонами. И, конечно, я не оставил своего верного пса — ягдтерьера по кличке Черныш.

С самого первого вечера мой пёс чувствовал себя беспокойно на новом месте, но тогда я не придал этому особого значения. Признаться честно, я просто слишком устал. Сказалось напряжение последних месяцев, связанная с переездом суета, да и сама поездка выдалась нелёгкой. Я лёг спать засветло, не разбирая постели, и буквально провалился в сон без сновидений, словно в тёмную полынью.

Кажется, я слышал какой-то шум, происходивший в соседней комнате, но был не в силах пошевелиться. Причину ночного беспорядка я выяснил утром, когда нашёл на полу комнаты изгрызенную и разодранную в клочья книгу. Это было репринтное издание «Die Namenlosen Kulte» некоего фон Юнцта, усилиями Черныша приведённое в совершенно негодный вид. Я не мог взять в толк, как пёс добрался до книги, ему пришлось бы прыгнуть довольно высоко и выхватить том зубами прямо с полки. Раньше за Чернышом не водилось страсти к подобной акробатике.

Я строго отчитал его, а пёс при этом смотрел на меня с таким обиженным видом, что я сам почувствовал себя виноватым. Книга и в самом деле была гадкая; даже короткий взгляд на обрывки страниц вызывал внезапное отвращение и тошноту, чудилось, что полчища готических букв ползают по бумаге, как мерзкие насекомые. И как будто даже слышался едва различимый шорох.

Пересилив себя, я сгрёб обрывки в пакет и убрал на антресоли. Мне подумалось, что выбрасывать их в мусор не следует, их непременно нужно сжечь. Потом, при случае, в каком-нибудь укромном месте.

Прибравшись, я взял Черныша на поводок и отправился на прогулку по окрестностям.

Странная штука, в большом городе я чувствовал себя спокойнее. По крайней мере, так было до недавнего времени. Среди толпы абсолютных незнакомцев никому ни до кого нет дела. Здесь же было совсем не так.

Как только я вышел во двор, то оказался под любопытствующими взорами новообретённых соседей: старушек, сидевших на лавочке и молодых мамаш, катавших коляски. Все они прервали свои пустые разговоры и смотрели, как мы с Чернышом идём по асфальтовой дорожке вдоль дома. Я не мог отделаться от тревожного ощущения, что даже дети наблюдают за мной из теремка, стоявшего посреди игровой площадки. Я был уверен, что расслышал произнесённые громким шёпотом слова про «ту самую квартиру».

По другую сторону дома, через дорогу, располагался обширный пустырь, занятый под автостоянку. А дальше, за пустырём и заброшенной стройкой, был гаражный кооператив. Тот самый, где в крайнем боксе до сих пор стоял чёрный «шевроле-тахо», за рулём которого Алексей свёл счёты с жизнью.

Гараж и автомобиль теперь тоже принадлежали мне. Я пока не решил, как лучше ими распорядиться. С одной стороны, это была наиболее зловещая часть полученного мной наследства. К тому же у меня не было прав, водить машину я не умел, и гараж мне был вроде как без надобности.

Но с другой стороны, некогда этим самым гаражом владел мой отец. Он сам возвёл эти стены и крышу, подрабатывая на строительстве каменщиком. Двадцать лет держал здесь свой «жигуль-копейку». Когда стало сдавать здоровье, оформил дарственную на Алексея. «Копейку» Алексей сбагрил за гроши, он мог себе позволить машину получше отцовской. Ну а я привык обходиться общественным транспортом и такси.

Погрузившись в воспоминания об отцовском гараже, я направился именно в ту сторону. Такое со мной случалось и раньше: порой я уходил в свои мысли так глубоко, что не осознавал, куда несут меня ноги. Забредал в такие места, что потом и сам не мог понять, зачем там оказался.

Спохватившись на полпути, я повернул обратно к дому. В гараж я всё равно не смог бы попасть, у меня не было с собой ключей. Собственно, я их даже ещё не нашёл, потому что пока не разбирался толком в вещах Алексея, что хранились в квартире. Именно этим я надумал заняться по возвращении, посвятив упоительному, как настоящий детектив, процессу весь остаток дня. Прерывался лишь затем, чтобы покормить Черныша и перекусить самому.

Обнаружил несколько примечательных вещиц, вроде плетёных амулетов, коллекции жутковатых резных фигурок из тёмного дерева и прочих безделушек самого экзотического вида. Самым любопытным предметом был кривой арабский кинжал. Судя по внешнему виду, очень старый: костяную рукоять покрывала сеточка трещин, потёртые кожаные ножны были в тёмных пятнах. Но обоюдоострый клинок был бритвенной остроты.

В старинном оружии я не разбирался. Как и в современном, впрочем. Однако стоило мне взяться за рукоять, в ушах прозвучало арабское слово, произнесённое голосом Алексея.

Джамбия.

Ключей от гаража я так и не нашёл.

Ночью я видел сон, значение которого смог истолковать не сразу. Мне снилось, что на вершине кургана, под призрачным светом Луны, виднеется фигура в длинном тёмном плаще и широкополой шляпе. Крысолов из старой, мрачной сказки. Он медленно кружился на месте и наигрывал на губной гармонике тревожную мелодию Эннио Морриконе. Никто не пришёл на его зов, только я. Он обратил ко мне лицо мертвеца, посмотрел чёрными ямами глаз. Я узнал в нём своего брата. И проснулся от собственного крика.

Была глубокая ночь. Луна, похожая на череп древнего бога, умершего миллиард лет назад, сардонически скалилась с мрачных небес. Но на вершине кургана не было никого. Или я просто не мог никого увидеть.

В коридоре тихонько повизгивал Черныш, скрёб лапами закрытую дверь комнаты, где хранились книги. Он был чем-то взбудоражен, как будто чуял кого-то — там, внутри. Я встал с постели, подошёл к нему, присел рядом, погладил по голове, чтобы успокоить. Пёс умолк, повернул ко мне морду и посмотрел в глаза, словно спрашивая: неужели ты не слышишь?

И тут я услышал.

Мерзкий крысиный писк. Тонкое скрежетание маленьких коготков, от которого мороз шёл по коже. Шуршание и возню стаи грызунов, мечущихся по полкам и стенам. Я сидел на корточках перед закрытой дверью, обнимая Черныша за шею, и чувствовал, как волосы шевелятся у меня на голове.

А крысы бесновались. Что-то звучно шлёпнулось на пол, какой-то увесистый предмет. Наверное, одна из книг, опрокинутая с полки.

Черныш утробно зарычал, он был прирождённым охотником на крыс. Я решился. Поднялся, распахнул дверь в комнату и хлопнул ладонью по выключателю, зажигая свет.

В комнате не было никого. Ни единой отвратительной твари.

Лишь одинокая книга лежала на полу подле стены.

Черныш рванулся вперёд и яростно вцепился в книгу зубами. Мне пришлось приложить изрядные усилия, чтобы её отобрать. «Observations on the several parts of Africa» не заслужила настолько сурового обхождения. Держа в руках пострадавший фолиант, я недоумённо озирался по сторонам. Обычная комната, стены оклеены обоями, рисунок на которых имитировал каменную кладку, пол застелен ковролином песочного оттенка. Никаких щелей, где могли бы скрываться крысы. Голова у меня шла кругом. В квартире явно творилась какая-то чертовщина, с которой следовало справиться тем или иным способом.

Я сунул книгу на ближайшую полку, не разбираясь, там ли было отведённое ей место, и отправился в другую комнату за своим ноутбуком. Как большинство современных людей, я привык черпать сокровенные знания из Интернета.

В ответ на первый запрос о том, как справиться с нашествием крыс, я получил тонну рекламы крысиных ядов и услуг дератизаторов. Такой очевидный и совершенно нерелевантный результат. Я стал уточнять критерии поиска, варьируя ключевые слова. В итоге дошёл до крыс-призраков. Так и завершил ночные бдения на сайте «YourGhostStories», где люди, столкнувшиеся с паранормальным, делились личным опытом. Чтение было весьма увлекательное, но совершенно бесполезное.

Днём позвонил Эдик Розин. Долго что-то мямлил, зачем-то расспрашивая, как я устроился на новом месте. Я отвечал уклончиво, не понимая, к чему он ведёт. А он вдруг принялся рассказывать мне свой сон, привидевшийся прошлой ночью. Когда он сказал, что ему приснился Алексей, я затаил дыхание. Однако у Эдика был другой сон, не тот, что у меня. Он снова выносил из гаража тело Алексея; всё было точно так же, как в тот проклятый день прошлой осенью. Он бормотал и всхлипывал, и я, наконец, сообразил, отчего у него заплетается язык: Эдик был нетрезв.

И всё же я спросил, не знает ли он, где Алексей мог хранить ключи от гаража. Эдик ответил, что ключи, скорее всего, до сих пор хранятся в полиции. Было же какое-никакое расследование, даже дознаватель в гараж наведывался.

Связываться с полицией, чтобы истребовать ключи, мне не хотелось категорически. Эдик как будто догадался, о чём я задумался. Помедлив, он прибавил, что у него есть запасной комплект ключей. Алексей ему дал, руководствуясь какими-то своими соображениями. Это было недели за две до того, как…

Я сказал, что зайду к нему через полчаса. Эдик снова замялся, потом, отчего-то понизив голос до шёпота, предложил встретиться через час, где-нибудь на улице. Я немного удивился этой его странности, но возражать не стал. Мне нужно было лишь заполучить ключи от гаража, напрашиваться к Эдику в гости я не собирался.

Мы встретились возле автостоянки. Эдик был небрит, под глазами набрякли мешки; одежда его имела весьма непрезентабельный вид, словно пару прошлых ночей он спал не раздеваясь. Черныш, обнюхав его облезлые кроссовки, презрительно фыркнул и помотал головой. Без лишних разговоров Эдик протянул мне ключи. Длинный стальной ключ от ригельного замка выглядел в точности как тот, которым пользовался ещё мой отец. А может, это и был тот самый ключ.

Я поблагодарил Эдика ещё раз и даже извинился за причинённое беспокойство. Он в ответ только махнул рукой, затем спросил, когда я собираюсь осматривать гараж. Я сказал, что прямо сейчас. Эдик предложил составить мне компанию. Я согласился, подумав, что если у меня возникнут вопросы, связанные с автомобилем или гаражом, можно будет тут же их и задать.

У меня были некоторые нехорошие предчувствия насчёт гаража. Я опасался дурного запаха, связанного с разложением и смертью. Но, как оказалось впоследствии, бояться следовало совсем другого.

Когда мы пришли, я принялся возиться с замком, пытаясь отпереть его одной рукой, а другой придерживая на поводке Черныша, который тянул меня прочь. Эдик, посмотрев на мои мучения, забрал у меня ключи, сам отпер гараж и первым вошёл внутрь, чтобы зажечь свет.

Большую часть гаража занимал чёрный внедорожник, припорошённый тонким слоем пыли. А пахло здесь как во всех гаражах и автомастерских. Правда, к привычному коктейлю из ароматов бензина, моторного масла и резины примешивался ещё один, посторонний запах, который я не мог распознать. Черныш, принюхавшись, негромко заскулил. Эдик недовольно скривился. Я шикнул на пса, и он послушно сел, замолчал, но продолжил беспокойно вертеть головой, как будто к чему-то прислушиваясь.

Я обошёл автомобиль кругом, открыл водительскую дверцу, заглянул в салон. Странно, в замке зажигания так и торчал ключ, хоть сейчас садись и поезжай. Я озадаченно посмотрел на Эдика. Он истолковал мой взгляд по-своему и предложил прокатиться по окрестностям. Мой ответ, что я не умею водить машину, изрядно его удивил, он не мог поверить, что такое возможно.

А Черныш, между тем, стал проявлять всё более заметное беспокойство. Даже Эдик обратил на это внимание. И теперь я понимал, что тревожит моего пса — я слышал то же, что слышал он.

Крысы. Целая орда гнусных отродий, визжа и царапаясь, бесновалась за деревянной обшивкой стен. Они как будто прибывали из неведомой дыры где-то под потолком и всей оравой низвергались в бездну под полом.

Я почувствовал дурноту, хотелось зажать уши руками, но я подозревал, что это мне не поможет. Это было какое-то безумие. Однако меня поразило, что Эдик словно и не слышал этого крысиного шабаша. И всё же, должно быть, он что-то понял по выражению моего лица. Он спросил, что со мной. Ответить я не успел.

Черныш не выдержал, пронзительно залаял и метнулся под машину. Эдик от неожиданности выдал нецензурную тираду. Я наклонился, чтобы посмотреть, куда делся пёс. Разглядел только какой-то тёмный провал, откуда доносился злой лай. Кажется, это была смотровая яма или что-то вроде того. Вряд ли Черныш смог бы самостоятельно оттуда выбраться.

Эдик предложил выкатить машину из гаража, чтобы можно было беспрепятственно спуститься в яму. Мы раскрыли обе створки ворот, затем Эдик сел за руль и вывел автомобиль наружу. Я подошёл к краю ямы и посмотрел вниз. Черныш скрёб лапами деревянный настил на дне, показывая мне, что нашёл нечто, заслуживающее моего внимания. Спустившись по приставной лестнице, я подошёл к Чернышу и присел рядом.

В крайнюю доску настила была вбита стальная скоба, так, что получилось подобие ручки. Это был люк, закрывавший вход. Куда? Я не знал, и не был уверен, что хочу знать. Я подозревал, что тайны, скрывающиеся внизу, меня не обрадуют. И ещё я боялся встретиться с крысами, теми злобными тварями с красными глазами и острыми зубами, поджидающими меня в темноте. Я медлил, в странном оцепенении сидя на корточках возле люка; из щелей между досками сквозило сырым холодом.

А потом в яму спустился Эдик, тоже увидел люк и немедленно предложил его открыть. Мне бы следовало отказаться, но я был не в силах сопротивляться одолевшему Эдика любопытству.

Я намотал на кулак поводок нервничающего Черныша; Эдик поднял крышку люка. Перед нами открылся мрачный зев уходящего вглубь подземного хода. Неужели его прокопал мой отец, в одиночку? В это невозможно было поверить.

Эдик достал из кармана маленький светодиодный фонарик, посветил в тоннель. Ступени, вырезанные в глинистой почве, терялись в непроглядной тьме. Насколько можно было понять, подземный ход вёл в сторону курганов. Разумеется, куда же ещё?..

Эдик, похоже, совершенно протрезвел. Он сказал, что глупо лезть в тоннель прямо сейчас, никак не подготовившись. Я вздохнул с облегчением. Но Эдик, конечно, уже не мог просто забыть увиденное, им овладела идея исследовать подземелье. Он сделался буквально одержим, ведь он, как и я, в детстве тоже слышал истории про спрятанные под курганами клады. Я сразу понял, что Эдик не отступится. Мы договорились продолжить на следующий день.

Этой ночью я снова увидел Алексея. Он сидел в кресле возле окна и в пепельном лунном свете был почти как живой. Я лежал в постели, неподвижный, сам едва живой от сковавшего меня ужаса. А мой брат рассказывал мне истории всю ночь напролёт, в коридоре подвывал Черныш, проклятые крысы бесновались в соседней комнате за закрытой дверью, и тяжёлые книги падали с полок…

Утром я подобрал с пола «De Vermis Mysteriis» и «Cults of Ghouls» в английских переложениях Роберта Блоха, а также анонимный русский извод «Книги Эйбона» с лиловым штампом спецхрана НКВД на обложке. Каждый том был раскрыт на иллюстрациях, изображавших наиболее ужасные и отвратительные древние ритуалы. Я расставил книги по местам и стал готовиться к предстоящей экспедиции.

Меня угнетали предчувствия самого мрачного характера. Я взял с собой большой аккумуляторный фонарь и старый арабский кинжал. Затем кликнул Черныша, и мы отправились навстречу ожидавшей нас страшной тайне. Меня как будто направляла неведомая сила, и она была неодолима. Я был уверен, что финал нашей семейной драмы близок, и я должен до конца отыграть роль, отведённую мне судьбой.

Эдик Розин приехал к гаражу в компании ещё одного ветерана горячих точек. Его фамилия была Баталов. Оба были одеты в одинаковые комбинезоны серо-стального цвета с эмблемой местной охранной фирмы на рукаве. Баталова Эдик взял для подстраховки: условились, что он останется в гараже и будет поддерживать с нами связь по рации. Как теперь мне было известно, Эдик имел некоторый опыт исследования старых подземелий: в Йемене он побывал в катакомбах Безымянного города. Тогда он был вместе с Алексеем…

Далее мне придётся тщательно подбирать слова, которые не вполне способны отразить произошедшее. Потому что далеко не всё из того, что я увидел и пережил, возможно описать словами. Их попросту не существует в человеческом языке.

Итак, мы снова отворили люк, закрывавший вход в неведомую преисподнюю. Тоннель, прорытый в сырой глинистой почве, был узкий, здесь едва можно было развести локти. Эдик пробирался первым, подсвечивая себе путь мощным светодиодным фонарём.

Я тащился следом, увлекаемый вперёд своим псом, в котором проснулся охотничий азарт предков, лазавших по лисьим норам. Я смотрел только себе под ноги, стараясь не споткнуться на неровных ступенях. Каждый шаг давался мне с огромным трудом, я словно погружался во тьму, похожую на холодную чёрную воду. Наконец я погрузился во тьму с головой, она захлестнула меня, залилась в нос и горло, я захлебнулся ею…

Видимо, на некоторое время разум мой помрачился. Память не сохранила, как мы выбрались в другой, более широкий, горизонтальный тоннель. Вне всяких сомнений, он был проложен очень давно — десятки, быть может, сотни лет назад. Крепи, укрепляющие свод, обросли отвратительными наростами склизких грибов, тлеющих в темноте гнилым зеленоватым светом. Не исключено, что воздух, насыщенный тяжёлыми испарениями, вызвал у меня подобие галлюцинаций, так что я не вполне уверен в реальности своих видений и не могу поручиться за абсолютную достоверность дальнейшего рассказа.

Внезапно Черныш рванулся вперёд сильнее обычного, и я не удержался на ногах. Свалившись на пол, усыпанный крысиным помётом и прочей дрянью, я выронил из рук фонарь и выпустил поводок. Черныш в ту же секунду умчался дальше по коридору; я слышал его заливистый лай, затихающий во мраке. Мой спутник обругал меня грубыми словами и резко велел подниматься. Прежде он не говорил со мной настолько непреклонным тоном. Я подобрал фонарь, встал и кое-как отряхнулся. Мы отправились дальше.

Вскоре тоннель повернул и сделался шире. Мой спутник остановился, поводил лучом фонаря из стороны в сторону, и вновь разразился самыми чёрными ругательствами. Однако дрожь в его голосе выдавала едва сдерживаемый страх. Я встал рядом и тоже огляделся, подсвечивая себе фонарём. От увиденного меня тоже пробрала сильнейшая дрожь, я всецело проникся охватившим моего спутника трепетом.

По обе стороны коридора, на равных расстояниях друг от друга, в стенах были проделаны неглубокие ниши высотой приблизительно в человеческий рост. И в каждое из углублений были помещены мумифицированные останки неких существ, которые, при определённой схожести с человеком, совершенно точно не являлись людьми. Их длинные руки, больше похожие на когтистые лапы, их уродливые приплюснутые черепа, их выпирающие челюсти с торчащими клыками не могли принадлежать представителям человеческой расы.

Монструозные мертвецы стояли в этих нишах, выставленные напоказ, подобно экспонатам палеонтологического музея. И я понял, что вижу могилы. Мы проникли на чужое кладбище.

Мангасы.

Это было одно единственное слово, которое повторял мой спутник, трясущимися пальцами нажимая кнопки рации. Ответа не было, в динамике слышалось только змеиное шипение. Ничего не добившись, он с фанатическим жаром схватил меня за рукав и потащил за собой — всё дальше, вперёд. Несмотря ни на что, возвращаться обратно он явно не собирался. Я сунул свободную руку под куртку и нащупал рукоять кинжала. Я не сомневался, что оружие скоро мне понадобится, хотя и не был уверен, что оно мне поможет.

Наконец мы оказались в подземном помещении настолько огромном, что лучи фонарей не достигали противоположного края. Гирлянды светящихся грибов свисали с потолка, и всё вокруг виделось призрачным, словно во сне. Я мог различить пологое возвышение посередине, к которому вели широкие ступени. Вокруг алтаря стояли чёрные столбы, на которых были высечены лики существ настолько отвратительных и ужасных, что при одном взгляде на них слабели ноги, и появлялось желание пасть на колени. Пасть и ползти, вымаливая пощаду…

Где твоя честь, капитан Розин? Посмеешь ли ты подойти к алтарю и заглянуть в бездонный колодец в его центре? Колодец полный ужаса и стигийской тьмы…

Не стоило тебе сюда приходить. Здесь, под землёй обретаются хтонические существа, чей возраст больше всей человеческой истории. Их называют Древними. Также бок о бок с ними живут такие жуткие твари, один взгляд на которых может свести с ума. Годами и десятилетиями они дремлют во мраке. А если их побеспокоить, они просыпаются очень злыми и очень голодными. Горе тому, кто их разбудит. Но вдесятеро хуже тому, кто их не накормит.

Крысы — предвестники их появления. Чу! Ты слышишь? Устрашающий стремительный бег демонической орды, что повергает в трепет даже героев и сводит с ума скептических знатоков. Все они будут повергнуты в бездну, где их ждёт безликое вечное зло…

Dia ad aghaidh’s ad aodann… agus bas dunach ort! Dhonas’s dholas ort, agus leat-sa!.. Ungl… ungl… rrrlh… chchch…

Они утверждают, что именно эти слова я выкрикивал снова и снова, когда три часа спустя майор Баталов нашёл меня, склонившегося над телом Эдуарда Розина с окровавленным кинжалом в руках. У погибшего отсутствовали глаза, язык и некоторые внутренние органы. Я слышал, что один из тех, кто спускался в подземелье вместе с Баталовым, сошёл с ума от увиденного. Несчастного держат в соседней палате. Мне нисколько его не жалко.

Я скорблю по своему верному псу, которого они убили. Он защищал меня до последнего, стараясь никого ко мне не подпускать. Его убили, а потом вскрыли ему желудок, чтобы исследовать содержимое. Подлые глупцы, они так и не поняли, какую страждущую тварь я хотел накормить.

Туманный мост
Алдана Букова

Скорость. Ноги крутят педали все быстрей и быстрей. Впереди только белый непроглядный туман и неясные серые тени. Тросы моста проносятся мимо, острыми спицами пронзая небеса. Стук сердца. Серые тени начинают сгущаться и обретать очертания — так проступают в проявителе контуры будущей фотографии на фотобумаге…

Артем открыл глаза — черно-белая графика комнаты в бледном утреннем свете. Сердце билось учащенно, будто он и впрямь только что крутил педали и мчался на бешеной скорости… Куда? Хотелось бы знать! Уже больше года ему почти каждую ночь снился один и тот же сон. И каждый раз казалось, что там, за туманом, ждало что-то очень важное. Что-то способное изменить жизнь раз и навсегда. Но сон всегда обрывался, оставляя в душе смутную тоску.

Артем нащупал мобильник рядом с подушкой, потер глаза и посмотрел на экран — до сигнала будильника оставалось пятнадцать минут. Не было смысла пытаться уснуть снова. Он поднялся, сунул ноги в тапки и поплелся в ванную.

***

В салоне мобильной связи, как назло, был вал посетителей. Они бесили. Все эти тупые тетки, неспособные разобраться в нескольких кнопках на экране; понтующиеся идиоты — «Эй парень выбери мне модель покруче! Че? Ты офигел что ли, за такую цену!»; въедливые типчики с дотошными вопросами (само собой, ничего не купят) и прочие представители рода человеческого, зовущиеся клиентами (которые всегда правы, между прочим).

Артем ненавидел свою работу. Но другую в их провинциальном городке не найти. После школы он поступил в областной институт и бросил учебу после первой же сессии. Надоело. От армии удалось «откосить». Можно бы уехать в Москву, но там ползарплаты будет уходить на жилье и транспорт.

Тридцать лет уже не за горами, а ни работы приличной, ни денег, ни цели в жизни. С девушками тоже не ладилось, хотя Артем их привлекал — непьющий парень и внешне не урод, живет отдельно от родителей (квартира досталась в наследство от бабушки). Однако после нескольких экспериментов он убедился, что не создан для семейной жизни. С переездом в его квартиру очередной подруги многое начинало раздражать — бесчисленные баночки с кремами, надолго занятая ванна, разбросанная по комнате одежда, вечерние передачи по «зомбоящику». В итоге все кончалось скандалом и выдворением «любимой» из квартиры.

Он никогда не был компанейским парнем, а с тех пор, как начались эти странные сны, и вовсе замкнулся. Артем стал ценить уединение, люди все больше и больше нервировали его. Теперь общение с родителями ограничивалось лишь праздничными поздравлениями и звонками пару раз в месяц, а с друзьями — перепиской в мессенджерах и соцсетях. Одиночество не тяготило, но иногда возникало ощущение пустоты, которую заполняли, в основном, компьютерные игры.

Наконец рабочий день завершился, и можно было отправиться домой. Витрины магазинов мигали разноцветными огоньками гирлянд в темноте ноябрьских улиц. Скоро Новый год. Когда-то Артем любил предновогоднюю суету, когда еще верил, что этот праздник предвещает новые надежды и новую жизнь.

***

Он засыпал пачку пельменей в кипящую воду. Пиликнул сигнал вотсапа.

Пришло сообщение от Ивана:

«Видел победителей GG?»

Далее шла ссылка на сайт «Global Geography».

Иван был давним приятелем по фотоклубу, еще с тех времен, когда Артем всерьез увлекался фотографией. Даже печатал черно-белые снимки в рубиново-красном свете лабораторного фонаря, как в доцифровую эпоху. Журнал «Global Geography» проводил ежегодный конкурс фоторабот.

«Что-то достойное?» — набрал Артем.

«Не, фигня. Только одна работа понравилась», — Иван кинул еще одну ссылку.

«Ок, гляну. Спс»

Положив пельмени в тарелку, Артем отправился в комнату, сел за комп и погрузился в «Warcraft». И только поздно ночью вспомнил про фотоконкурс. Чисто из праздного любопытства он открыл вторую ссылку и… Его словно ударило током. Подвесной мост на экране уходил в густой туман. Симметричная геометрия тросов и темная фигурка человека на велосипеде в самом начале пути. Мост из снов! Туман! И даже велосипедист, которым вполне мог быть сам Артем. Но как? Как фотограф проник в его сны?! Или, наоборот, это Артему снилось реальное место?

Работа называлась «Путешествие на небеса». В описании говорилось, что снимок сделан в Индии. Артем никогда не бывал в Индии. Он вообще мало куда выбирался из своего городка. Фотограф также указал время съемки — январь 2018. Странно, ведь на дворе был все еще 2017-й. Наверное, просто опечатка.

Фотография магнитом притягивала взгляд и будто дразнила тайной за сумрачной завесой.

Той ночью Артему снова снился туманный мост. На этот раз ему показалось, что очертания серых теней стали немного четче, чем обычно. Однако так и не удалось разглядеть, на что они похожи.

Проснувшись, он какое-то время лежал в постели и размышлял. Ощущение, что за туманом ждет новый лучший мир, не пропадало. Артем не знал, почему был так в этом уверен. В реальности наверняка место совершенно обычное. За подобными кадрами фотографы охотятся порой месяцами. Нужно дождаться тумана и встать до рассвета, пока все еще спят. Но если мост существовал на самом деле, тогда и сны были не просто так. Возможно, и фотография попалась на глаза не случайно. Вдруг сама судьба давала ему возможность круто изменить жизнь?

Нет, пожалуй, не стоило думать об этом всерьез. Так и с ума сойти недолго.

Он начал собираться на работу.

***

День прошел как в тумане. Мысли роились в голове и не давали покоя, словно назойливые мухи. Напарник несколько раз окликал Артема, когда тот впадал в задумчивость и не обращал внимания на покупателей.

Вечером пошел дождь со снегом, тащиться домой пешком не хотелось. Лучше проехать пару остановок почти до самого дома.

В полупустом салоне автобуса неожиданно кто-то отчетливо произнес прямо над ухом: «Туманный мост». Артем огляделся — рядом, уткнувшись в книжку, сидела девушка, за ней — две бабули и парень примерно его возраста. Непохоже, что говорил кто-нибудь из них. Голос был полностью лишен интонаций, будто вообще не принадлежал человеку.

Артем похолодел. Неужели он сходит с ума? Сейчас окажется, что и фотографии никакой не было. Но нет, стоило ему нажать ссылку в вотсапе, как на экране мобильника высветилась знакомая картинка.

***

Январским утром Артем выбрался из автобуса и с облегчением вдохнул прохладный воздух.

Позади бессонная ночь в поезде, шумные аэропорты, шестичасовой перелет и долгая поездка на местном автобусе по тряским индийским дорогам.

Повезло, что бывший одноклассник увлекался путешествиями. Он помог разобраться с билетами, отелями и прочими туристическими премудростями. Пришлось влезть в кредит, взять срочный отпуск на работе, наврать родителям про выигранный в лотерее тур. Однако все это не имело значения, если будет туман, если по ту сторону моста откроется портал в другой мир, если… Не хотелось думать, что мечты могли оказаться просто безумным бредом.

Артем надел на плечи рюкзак и по навигатору двинулся в отель, где заранее забронировал номер. Обочина дороги была усеяна мусором, в нем копошились черные свиньи.

Старая часть города раскинулась на берегах священной реки, в окружении поросших лесом гор. Гостиница находилась рядом с мостом. Конечно, на ярком утреннем солнце он выглядел совсем не так, как на фотографии. Узкое пространство между ограждениями заполнял людской поток. Местные жители в ярких одеждах торопились по своим делам — кто-то пешком, кто-то на мопеде. Среди толпы затесалась даже парочка рыжих коров.

У моста сидел старый индус, завернутый в оранжевые тряпки. Голову венчал такого же цвета тюрбан. Темные глаза злобно уставились на Артема. Старик вдруг что-то громко закричал на своем наречии и замахал руками, словно пытался прогнать чужеземца. Артем уловил несколько раз повторенное слово «бхута». В одной из игр так назывались индийские духи. Что-то вроде вечно странствующих душ. Взгляд сумасшедшего старика, казалось, прожигал насквозь. Артем поежился и пошел прочь.

В отеле за стойкой регистрации его встретил усатый индус лет сорока, одетый в белую рубашку и черные брюки.

— Добро пожаловать, мистер… — индус заглянул в листок бронирования и произнес по слогам русскую фамилию. — Вы планируете остановиться у нас на семь дней?

Служащий отеля говорил медленно и отчетливо — видимо, привык общаться с иностранцами. Артем прекрасно понимал его, не зря закончил английскую спецшколу.

— Да, — он надеялся, что недели хватит: в январе туманы здесь бывают довольно часто, как пишут в Интернете. — И мне нужен велосипед в аренду.

— Хорошо. Вы можете взять за дополнительную плату.

— Не знаете, будет ли туман в ближайшие дни?

— Наверное, скоро будет, — индус пожал плечами. — Хотите сделать фотографии? Очень красиво. Но не ходите на мост, когда туман.

— Почему? — Артем напрягся.

Почему все гонят его прочь от моста? Сначала этот сумасшедший старик, а теперь служащий отеля.

Лицо индуса помрачнело.

— Это очень опасно.

Артему показалось, что в карих глазах промелькнул страх.

***

Он проснулся до рассвета, как делал уже третий день подряд, и посмотрел в узкое окошко. Сердце подпрыгнуло и часто забилось — улицу скрывала плотная пелена тумана. Наконец-то!

Ноги вдруг стали ватными, накатила волна тягучего страха, к горлу подступила тошнота. С трудом преодолев слабость, он наскоро оделся и вышел на улицу. Рядом со входом стоял арендованный велосипед. Артем дрожащими руками снял замок с колеса, уселся в седло и отправился в путь.

Езда успокаивала, страх отступил, и снова появилась уверенность в том, что все будет хорошо. Вдоль набережной двигался чей-то темный силуэт. Кому-то тоже не спалось. Кажется, у прохожего на шее висел массивный фотоаппарат, но в туманных предрассветных сумерках трудно было разобрать.

Через пару минут перед глазами появилась знакомая картина — тонкие спицы тросов и узкая дорога между ними, ведущая в непроглядный туман. Артем остановился, одна нога на педали, другая на полотне моста, и надвинул на лоб трикотажную шапку. Наверное, сейчас со стороны все выглядело в точности, как на фотографии. Черная фигурка велосипедиста застыла перед стартом в неизвестность. «Путешествие на небеса», так назывался снимок.

На секунду показалось, что невидимая холодная рука прикоснулась к плечу. Артем вздрогнул, тряхнул головой, отогнав наваждение, и поставил вторую ногу на педаль…

Сначала он ехал медленно, оглядываясь по сторонам. Вокруг не было ничего, кроме узкой дороги, металлических оград и белой туманной пелены. Артем ускорился. Хотелось поскорее миновать вязкую полумглу и прорваться вперед. Туда, где ждала мечта.

Он мчался все быстрей и быстрей, но мост не кончался. На белесом полотне тумана выступили серые тени. Они приближались, оставаясь бесформенными сгустками, издавая шелестящий звук — многочисленные голоса что-то шептали на незнакомом языке. В сердце заполз липкий страх. Артем попытался притормозить, но ноги словно приросли к педалям и продолжали двигаться сами собой.

Серые тени обступили со всех сторон. Ужас заполнил каждую клеточку тела. Стало невыносимо холодно, тысячи невидимых ледяных иголок вонзились под кожу. Артем перестал чувствовать влажный запах реки, освежающий ветер на лице, напряжение мышц. Только этот абсолютный холод. Казалось, будто кто-то капля по капле высасывал из окоченевшего тела эмоции, чувства и саму жизнь.

***

Однажды — какое бессмысленное слово, ведь время больше не имеет значения — он видит впереди, в тумане, темную фигуру велосипедиста — одна нога на педали, другая на полотне моста. Фигура поправляет трикотажную шапку и как будто застывает перед стартом.

Проезжая мимо, он касается призрачной рукой плеча велосипедиста — то ли пытается предостеречь, то ли ободрить. На самом деле, ему все равно. Чувства тоже полностью утратили смысл. Велосипедист вздрагивает, трясет головой, словно отгоняя наваждение, и ставит вторую ногу на педаль.

Отверстия
Герман Шендеров

Одинокая ворона боролась с размокшей в луже коркой черного хлеба — та разваливалась и никак не желала оставаться в клюве. Прошло много лет, а во дворе моего детства ничего так и не изменилось. Вот качели, на которых мы всей компанией семилеток учились делать «солнышко», вот мусорные контейнеры, из которых мы доставали картон, чтобы жечь высокие, как нам тогда казалось, до второго этажа костры. Как-то раз Илюха, мелкий и белобрысый, кинул в огонь какой-то баллон. Тот взорвался, кусок отлетел ему в голову, и с тех пор бедняга заикался.

Весенней слякотью зачавкала под ногами тропинка, что вела к гаражному кооперативу — всё, как и много лет назад. Вот узкий проход между домами, в котором мы с Мишкой, моим лучшим другом, как-то раз нашли порнографическую карточку. Находку мы бережно передавали друг другу, перепрятывали все в новых, более заковыристых местах как, самое настоящее сокровище, пока не спрятали так хорошо, что сами не смогли найти.

Вот и отцовский гараж, самый дальний в линии. Из-под серой краски проглядывает ржавчина, на замке обрезанная пластиковая бутылка — чтобы не заржавел. До боли знакомо скрипит длинный, похожий на гвоздь-сотку, ключ в замке, будто бы открывая некое хранилище детских воспоминаний.

***

Произошло это за пару месяцев до моего десятилетия, почти двадцать лет назад. Вот уже три с лишним месяца я не ходил в школу — отлеживался после тяжелой болезни. Заболел я глупо. Отец — антрополог по профессии — решил провести со мной день «по-мужски» и позвал меня на зимнюю рыбалку. Ему, наверное, в силу неопытности, показалось, что к началу декабря лед будет достаточно крепким. Он ошибся. Дотопал до середины озера, помахал мне рукой — безопасно, мол. Я только и успел пройти несколько метров, как услышал ужасающий треск, а потом меня накрыла темная ледяная вода.

Не знаю, как отец успел меня достать — очнулся я уже дома, чуть ли не через неделю, истощенный и едва способный говорить. Мать все плакала и кормила меня с ложечки, а отец трогал за плечо, будто проверяя что-то, приговаривал: «Живой! Живой!»

Из-за постоянного кашля — я выкашливал озерную воду еще добрые месяца два — и общей слабости организма родители наказали мне сидеть дома. По вечерам мать занималась со мной по школьной программе, чтобы я не отстал, а днем родители уходили на работу, и я оставался один.

Чтобы я не умер со скуки, отец, скрепя сердце, торжественно выдал мне пульт от громоздкого видеомагнитофона «Грюндиг» — семейной гордости. Вдобавок, отец, видимо, под давлением чувства вины, принес с рынка целую стопку кассет. Чего там только не было — «Том и Джерри», диснеевская «Белоснежка», мультфильмы Тэкса Эйвери, почему-то без перевода, и — совершенно неожиданно — невыносимо жуткий «Восставший из ада», который я так ни разу и не набрался смелости досмотреть до конца.

Так, упакованный учебниками и видеокассетами, я, по плану родителей, должен был провести дома безвылазно добрые… не знаю, сколько. Каждый день они приходили домой, наскоро осматривали меня, пихали мне градусник подмышку и говорили: «Ты еще слишком слаб. О школе не может быть и речи!» Какой мальчишка не обрадовался бы таким каникулам! Но друзей родители приглашать тоже не разрешали — опасались, что те меня могут чем-нибудь заразить, и я не выкарабкаюсь.

Но на то и нужны лучшие друзья, чтобы поддержать в трудную минуту. Как-то раз у меня зазвонил домофон. Дома, кроме меня, никого не было, я взял трубку, и это оказался Мишка Горлов. Он страшно обрадовался, услышав мой голос и, несмотря на мои увещевания — касаемо запретов отец был очень строг — все же напросился в гости.

Первые пару раз я жутко нервничал, но с какого-то момента это стало традицией. Мишка частенько прогуливал школу, и поэтому, выйдя из дома, прятался где-нибудь во дворе — в ракете или за мусорными контейнерами — и высматривал моих родителей. Увидев, что те вышли из подъезда, он пулей бежал к домофону, и я его впускал, чтобы смотреть вместе «Тома и Джерри», «Белоснежку» и пытаться сквозь пальцы посмотреть хотя бы пять минут «Восставшего из ада».

Так было и в тот день. Влетев ко мне домой, он был необычно возбужден. Спросил с порога:

— Слушай, а ты у своих предков когда-нибудь малинку находил?

— Где, в огороде? — удивленно спросил я.

— В каком огороде? Ну, клубничку? Порево? Находил, нет?

— Да не-е-е… — с сомнением протянул я. Я сомневался в значении этого слова, знал лишь, что это что-то неприличное. — Откуда у них?

— Ага, все они не такие… Прикинь, я у Шибаевых дома был…

— Брешешь! Как они тебя пустили?

— Да я с их мелким математикой занимаюсь.

— Ты? — я едва не покатился со смеху. — Да ты таблицу умножения до сих пор не знаешь!

— Какая разница? Причем здесь таблица? Что ты привязался? Не хочешь — не слушай!

— Да слушаю-слушаю! — что Мишка попал в репетиторы Шибаевым, меня и правда не удивляло — этот куда хочешь без мыла влезет. — Ну и?

— Ну, я ему понаписал примеров, а сам пошел посмотреть, что дома лежит… — по лицу Мишки пробежала тень. — Ну я так, из интереса чисто!

— Ох, Мишка, попадешься ты однажды…

— Да я не взял даже ничего! Ты дослушай! Нашел кассету. Не подписанная, без названия. Включил — а там… Блин, даже не знаю, можно ли тебе говорить вообще.

— Слышь! Сказал «А», говори «Б»…

— Ну, короче, там как на той карточке, помнишь? Только по-настоящему все! В движении! Прямо… все видно, прикинь! Там баба такая, в чулках, и негр…

— Фильм какой-то что ли? — не понял я тогда.

— Да какой фильм на хрен! Там этот негр ее прямо на свой кочедык насаживает!

— Да ладно? — протянул я с сомнением. — Такое… наверное, не снимают.

— Ты дурак, что ли? — с какой-то даже жалостью спросил Мишка.

На секунду я представил себе эту сцену — получилось весьма смутно. Какая-то баба в чулках — мне представилась тетя Ната из гастронома, а негр почему-то был дикарем с костью в носу и держал в руках огромную корягу — так мое воображение в тот день истолковало слово «кочедык». Я не удержался и прыснул.

— Чего ржешь? Дурак совсем?

— Да так… О своем. А с чего ты решил, что этот фильм у моих родителей тоже есть?

— Он у всех предков есть. Ну, не он, а какой-нибудь навроде…

— Я все кассеты пересмотрел, — кивнул я на полку. — Если бы такой был, я бы его уже нашел.

— Ага. Наивный чукотский мальчик. Думаешь, они его на виду хранят? Такое обычно прячут.

И Мишка, наглый от природы, не дожидаясь моего разрешения, принялся распахивать шкафы в гостиной.

— Эй, это мамины вещи! — вмешался я, когда он по плечо залез рукой под стопку одежды.

— Она должна быть где-то… Может, здесь? — Горлов, невзирая на мое возмущение, продолжал копошиться в родительских пожитках. Вдруг оторвался, оглянулся на меня, спросил: — А что тебе сегодня мамка оставила?

— Котлеты и пюре.

— Айда перекусим?

От пюре Мишка благородно отказался. Отрезал нам по два куска черного хлеба и сделал два бутерброда с котлетами. Он такие называл «чизбургеры». Макдональдса в нашем городе тогда еще не было, так что ему было невдомек, что в чизбургеры обязательно кладется сыр.

Подкрепившись, Горлов с новыми силами бросился на поиски «малинки». Взобравшись на рискованную конструкцию из двух стульев, он принялся шарить по антресолям, сбрасывая на ковер целые комья пыли. Наконец воскликнул:

— Есть! — и едва не полетел на пол, благо я придержал.

В руках у Мишки действительно оказалась кассета без подписи. Более того — таких кассет мы оба, оказывается, никогда не видели. Толще обычной, она имела сбоку небольшое окошечко, а внутри виднелась еще одна кассета, только раза в четыре меньше — точно одна кассета была беременна второй.

— Ну что, смотрим?

— А может, не надо? — при взгляде на эту кассету на меня тогда нахлынула необъяснимая паника.

Почему-то мне казалось, что или магнитофон зажует эту странную кассету, или родители как-то прознают о том, что я брал чужое.

— Да не ссы ты! Главное, момент запомнить, с которого началось, чтобы на него отмотать обратно, а то спалят.

«Грюндиг» с приятным скрежетом проглотил кассету, а Мишка уже колдовал с пультом.

— У тебя видик на нулевом? — уточнил он с видом знатока и тут же переключил на нужный канал.

Пузатый «Филлипс» зашипел на нас рассерженной кошкой. Экран пестрил белым шумом.

— Пустая, — с каким-то облегчением и странной гордостью за родителей выдохнул я.

Почему-то тогда мне казалось, что найди я у них «малинку», мое отношение к ним изменилось бы навсегда.

— Погоди, ща промотаем! — с уверенностью сказал Горлов, нажимая на кнопку «FWD». Магнитофон действительно издал звук, похожий на «фвыд», и пленка закрутилась быстрее. Вдруг белый шум разошелся, превратился в полоски, а на их фоне темнела какая-то картинка. — Йес-с-с!

Мишка отпустил кнопку перемотки, изображение замедлилось.

— Говорил же, твои тоже смотрят…

Зернистое изображение показывало женщину, совершенно голую. От смущения я на секунду отвернулся, тут же почувствовав, как вспыхнули щеки. Но что-то мне подсказало, что перед нами никакое не порно. Женщина на экране не была похожа на ту памятную «даму червей», что раздвигала какие-то розовые складки между ног и сладострастно облизывалась на камеру. Вместо чулков и пояска на женщине были наручники, державшие ее руки высоко над головой, а ноги были прибиты к полу гвоздями!

— Я не хочу это смотреть! — с замирающим сердцем сказал я, отворачиваясь, а Мишка, наоборот, не мог оторваться от экрана.

— Нифига себе, смотри! Она же вся…

Горлов почти прильнул носом к экрану, рассматривая пленницу. Рот у нее был завязан какой-то тряпкой, на ляжках с внутренней стороны запеклась неаппетитная корка. Интерес подзуживал, я не смог удержаться и обернулся. С женщиной действительно было что-то не так. Вся она была покрыта какими-то дырками, разных форм и размеров. Частые отверстия на плечах и коленях, крупные, с яблоко, воронки на бедрах и грудях. Посреди живота вертикально висело что-то похожее на крышку от кастрюли. Я почувствовал, как холод наполняет кишки, скручивает их, выдавливая наружу писклявое, испуганное:

— Это же все не по-настоящему?

— Не… — Мишка, завороженный, не мог оторваться от экрана. — Это ж кино.

Вдруг тихое шуршание видеоряда прорезал громкий, до боли знакомый скрежет. Неверно его истолковав, я в страхе взглянул на входную дверь — не вернулись ли родители раньше времени? Но нет, звук шел из телевизора. На прикованную к стене женщину упал прямоугольник света, в кадре мелькнула какая-то дверь, и в помещение вошел…

— Это ж твой батя! — выдохнул Мишка, констатируя очевидное.

Отца я действительно узнал сразу. Высокий, в своем брезентовом рыбацком комбинезоне, он уверенно зашел в помещение с полным ведром воды. «Набрал на колонке», — подумалось мне тогда. Женщина при виде его задергалась, заметалась. Из-под прибитых к полу стоп потекли красные струйки.

— У него типа… любовница? — туповато спросил Горлов, глядя на телевизор. Я не смог из себя выдавить ни слова, а отец взял тряпку, окунул в ведро и принялся смывать со своей пленницы кровоподтеки. — Что это, а?

Я не отвечал. Лишь вглядывался до боли за глазницами в спокойные, уверенные движения отца, будто тот мыл машину — зимой она стояла во дворе, чтобы меньше бегать по холоду. Теперь я понимал, что у этого есть еще и другая причина: в нашем гараже, в том самом, в котором отец показывал мне, как менять масло, как выглядит карбюратор, учил пользоваться молотком и дрелью — в этом навсегда оскверненном клочке моего детства поселилась чужая женщина.

Да, стены теперь покрывали старые матрасы, с потолка свисали цепи и крюки, но все еще можно было разглядеть заваленный каким-то хламом верстак, тускло светила «лампочка Ильича», а знакомый скрежет издавал гаражный замок.

Закончив с водными процедурами, папа… нет, «отец». Увидев его таким, я не мог больше произносить это детское, невинное слово. Теперь это был «Отец» — тот самый мрачный Бог-Отец, о котором нам рассказывали на уроках «Этики христианства», жестокий, мстительный, без лишних сантиментов решающий, кому жить, а кому умереть. Прошло уже двадцать лет, но этот холод, поселившийся в тот день в моем сердце, не растаял до сих пор.

То, что произошло дальше, придало всему происходящему какое-то странное ощущение нереальности. Помню, появилось чувство, будто летишь на карусели — какая-то странная неестественная легкость. Все происходящее перестало быть настоящим, превратилось в фильм. Ведь не мог же мой отец по-настоящему открыть живот той женщины? Наружу вываливались кишки, а отец их поддерживал крышкой кастрюли, а из дыры набухало, лезло что-то белое, круглое… Меня затошнило, я побежал в ванную, а в спину мне раздался омерзительно-влажный визг дрели, сопровождаемый натужным мычанием.

— Ни хера себе! — выругался запретными словами Мишка, после чего послышался скрежет извлекаемой кассеты. — Он ей плечо просверлил! И там черви! Прикинь!

Котлета все же не выдержала пребывания в плену желудка и выплеснулась на дно унитаза. В голове, тем временем, завязывалась, росла жуткая в своей простоте и ясности мысль:

«Мой отец — маньяк».

Когда я почувствовал, наконец, как жгучая смесь ужаса и непонимания окончательно покинула мой желудок в виде не переваривавшихся хлеба и котлет, мне удалось оторваться от фаянса. Вернувшись в комнату, я увидел бледного, с большими испуганными глазами Мишку. На губах у него дрожало что-то невысказанное. Наконец, он спросил:

— Ты как?

— Хреново. Сам как думаешь?

— Ну и… — после непродолжительной паузы, сдерживаемая мысль все же оформилась в слова. — Что делать будем?

— В смысле?

— Ну… блин. По ходу твой батя… ну, из этих.

— Из каких еще «этих»? — спросил я со слезами, хотя ответ на вопрос знал.

— Ну, помнишь, в «Молчании ягнят» был такой… Баб в яме держал, потом срезал кожу.

Меня снова затошнило. В голове крутилась жутковатая карусель из мельтешащих образов — дрель, прикованная женщина, негр с корягой в руках, смешное слово «кочедык». Защипало глаза.

— Ну ты чё как девчонка-то? — смущенно спросил Мишка. — Ща порешаем…

— Что порешаем? — взвизгнул я истерично. — Что мы порешаем? В милицию пойдем, да? Чтобы моего отца посадили?

— Погоди ты… Дай подумаю, — Горлов действительно упер остекленевший взгляд в причудливые узоры ковра, задумался, даже высунул язык от усердия. — Слушай. А что, если мы ее освободим?

— Кого?

— Ну, бабу ту.

— Как мы ее освободим? Ключ от гаража у отца!

— Не дрейфь. Там же замок навесной?

— Ну?

— Баранки гну! Я его в два счета…

— А потом что? Вдруг он поймет, что это мы?

— Как он поймет? Отпечатки, что ли, будет сверять? Мы по-быстрому откроем, выпустим, и пускай бежит на все четыре стороны! Может, твой батя это… ну, нечаянно? А потом не смог остановиться.

— А если выпустим — думаешь, сможет?

— Не знаю, — серьезно сказал Мишка. — Но если бы ты был на ее месте — тебе было бы плевать.

Представив себя в цепях, с прибитыми к полу ногами, в ожидании хищного жужжания дрели и новой боли, я сглотнул. Такого действительно не пожелаешь никому, даже злейшему врагу.

— Ну что? Ты со мной?

Я замялся.

— Если родители узнают, что я выходил… — я замолк, почувствовав себя глупо — там, в гараже заперта несчастная женщина с дырой в животе, а я думаю о том, чтобы не получить нагоняй. — Если отец узнает…

— Когда он возвращается?

— Обычно часов в шесть, вместе с мамой. Он заканчивает раньше, но встречает ее с работы…

— Тю-ю-ю… — присвистнул Мишка. — У нас еще гора времени! Так, дома у тебя инструменты какие-нибудь есть? Болторез там, может, ключи гаечные?

— Все в гараже… — растерянно проронил я.

— Эх ты, а еще пацан… Так, жди здесь, я сейчас!

Выбежав за дверь, Горлов оставил меня наедине с моим кошмаром. Зайдя в гостиную, я застыл на пороге. Телевизор нервно шуршал белым шумом. Злополучная кассета лежала посреди ковра — черная с белыми «глазами», она будто чудовище, просочившееся откуда-то из подпространства, призывно поглядывала на меня — подойди, мол, ближе, дотронься.

Вдруг в голову непрошеным гостем ворвалась Мишкина фраза из другого, еще не сломанного мира, где мой отец не был маньяком из фильма ужасов: «Главное, момент запомнить, с которого началось, чтобы на него отмотать обратно, а то спалят!»

Теперь я разглядел кассету. Чудовище, беременное себе подобным чудовищем, она ехидно улыбалась изгибом крышки — куда ты, мол, теперь денешься?

Перебарывая себя, я сделал шаг вперед. Неважно, что мы обнаружим в гараже. Возможно, там уже давно никого нет, возможно, отец записал это видео много лет назад, еще до моего рождения, когда он был совсем другим человеком… Я должен был проверить.

Было непросто заставить себя вновь вставить эту жуткую кассету в черный зев видеомагнитофона. Помню, после первой попытки посмотреть «Восставшего из ада», я потом боялся даже брать в руки чертов фильм. Теперь мне предстояло испытание похуже.

Выкрутив звук на минимум, я отвернулся от экрана и ткнул в кнопку «REW» на пульте. За спиной зажужжала пленка. Слушая, как та отматывается, я то и дело посматривал на крошечное, нечеткое отражение в стекле серванта и тут же отводил взгляд — нужно было домотать до белого шума. Маленький кусочек изображения мелькал в стекле, уже пугая меня до одури, но я должен был обернуться, я должен был узнать…

Набрав воздуха в грудь, я крутанулся на пятках, изо всех сил стараясь смотреть только в угол экрана — туда, где на пленке записывается дата и время. Скользнул взглядом по чему-то круглому, вываливающемуся из живота несчастной пленницы, и на ту краткую секунду, пока мой взгляд скользил по выпуклому, слегка пыльному экрану, я готов был поклясться, что это «круглое» тоже смотрит на меня. Дата в углу оказалась трехмесячной давности — двадцать шестое декабря тысяча девятьсот девяносто седьмого года.

Вдруг дата исчезла, экран подернулся мельтешащей дымкой, и изображение пропало. Неужели я уже домотал до нужного момента? Но ведь тогда еще дырка в животе была закрыта. Или нет? Магнитофон вдруг издал какой-то жужжащий звук, замигала лампочка. Неужели зажевал?

В панике я принялся ковыряться в узком отверстии, пытаясь извлечь злополучную «беременную кассету», но та крепко сидела, точно насаженная на что-то. От отчаяния я едва не зарыдал. Сбегав на кухню за ножом, я принялся ковыряться в магнитофоне, и сам не знал, чего боюсь больше — если отец узнает, что я брал кассету или если меня ударит током.

Раздавшаяся за спиной трель домофона едва не заставила меня поседеть. Лишь запоздало я подумал, что родители бы не стали названивать в домофон — у них есть свои ключи, а значит вернулся Мишка.

Он влетел в квартиру, подобно урагану, с каким-то пластмассовым гремящим ящиком.

— Ну что, пошли?

— Я кассету достать не могу! — едва сдерживая слезы пожаловался я.

— Эх ты, тютя! — крякнул Горлов, подошел к видику и выдернул из него шнур питания. Подождал с важным видом, и тут же засунул снова. Видеомагнитофон тут же презрительно выплюнул кассету. — Учись, пока я жив!

С помощью Мишки добравшись до антресолей, я засунул кассету за какие-то пыльные стопки исписанных общих тетрадей.

— Все, побежали, пока твои не вернулись! Одевайся!

— У меня нет зимних сапог, — вдруг осознал я, и поделился этим открытием с Горловым.

Вся одежда, бывшая на мне в день, когда я ушел под лед, то ли утонула, то ли оказалась испорчена, а новой мне за ненадобностью — выходить-то все равно нельзя — так и не купили.

— Надевай мои! — благородно предложил Мишка. — Размер должен подойти.

— А ты как?

— Нормально. Тебе ж болеть нельзя!

«Дутые» сапоги действительно сели как влитые, а Мишка, наоборот, намучился с моими ссохшимися в обувнице кожаными кроссовками. Еле-еле он втиснул носок, а пятки — одна с дыркой на носке — так и остались свисать наружу. Вместо зимнего пуховика пришлось надеть друг на друга три свитера и накрыть все это сверху оранжевой ветровкой, отчего я сделался похожим на апельсин на ножках.

— Пойдет! — одобрительно кивнул Горлов. — Айда!

Чавкала слякотью тропинка под ногами. Я видел, как Мишка старательно огибает лужи, но было заметно, что кроссовки уже мокрые насквозь. Держась за стены, мы преодолели покатую наледь, что наморозило в проходе между домами. В гаражный кооператив мы решили войти не через главный вход — там нас мог остановить сторож — а через дырку в заборе. Где-то вдалеке лаяла собака, но мы с Мишкой знали, что Лайда — безобидное брехло, а вот Абхаз — здоровенный сторожевой кобель — вполне мог доставить проблем, но сторож спускал его с цепи только по ночам.

Свежевыкрашенный отцовский гараж вздымался над нами мрачной крепостью, серой громадой. Зеленел обрезок бутылки из-под «Спрайта», накрывавший замок.

— Так, гляди! — Горлов открыл пластиковый ящик, внутри оказались инструменты. Подобрав два более-менее близких по размеру гаечных ключа, один сунул мне в руку. — Берем, упираем с двух сторон и тянем в стороны, как рычаг, понял?

— Понял.

Воткнув под дужку замка по ключу, мы принялись тянуть, каждый в свою сторону. Шло очень туго, от холодного железа пальцы тут же потеряли чувствительность. Замок издевательски ухмылялся изогнутой надписью «Бастион» на корпусе.

— Сильнее тяни! — кряхтел Мишка.

— Да тяну я!

— Еще сильнее!

Вдруг что-то звякнуло, отлетел в сторону кусок дужки, и я повалился вместе с гаечным ключом в слякоть. Тут же насквозь промокла спина.

— Йес-с-с! — обрадовался Горлов. — Ну, милости прошу!

Со скрипом отворилась дверь гаража, изнутри дохнуло смрадом застарелых нечистот и чего-то гнилого, мы оба зажали носы.

— Ты первый! — прогнусавил Мишка сквозь варежку.

— А чего это я? Иди ты!

— Твой гараж! — подтолкнул он меня.

Набрав морозного воздуха в грудь, я шагнул в узкую щель между створками. Внутри было темно и странным образом очень тепло, отчего я тут же взмок в своих свитерах. Где-то впереди зазвенели цепи, заставив меня застыть на месте.

— Ну, что там? — прошипел Мишка.

Ткнулся сбоку, протискиваясь внутрь.

— Темно… — еле слышно, одними губами произнес я.

— Ща… — послышался щелчок, и желтый луч фонарика скользнул по грязным матрасам, заваленному тетрадями верстаку, осветил видеокамеру на штативе — видимо, ту самую, при помощи которой снимали видео — и, едва зацепив чьи-то стопы, тут же метнулся прочь.

— Сука! — выругался Мишка.

Немедленно раздалось натужное мычание, будто кто-то пытался кричать сквозь кляп. Вновь луч фонарика несмело пополз вверх — показались грязные, в какой-то налипшей дряни, стопы; бедро с отвратительным влажным кратером; свет стыдливо мазнул по темному треугольнику волос, устремился выше — на странную крышку посреди живота.

Подняв, наконец, фонарик выше, Мишка вновь выругался, а я вскрикнул — лицо женщины было искалечено. Единственный глаз дико оглядывал нас, место второго занимала какая-то затычка, будто винная пробка. Весь лоб опоясывала линия отверстий, точно перфорация на отрывных календарях. Пленница мычала и дергалась в цепях, пытаясь высвободиться.

Первым взял себя в руки Горлов.

— Сейчас мы вас освободим! — сказал он твердо, уверенно, точно какой-нибудь пожарник или спасатель, после чего скомандовал: — Неси гвоздодер и плоскогубцы!

С облегчением я выбежал на улицу и принялся дрожащими руками вынимать из плотных пазов инструменты. Происходящее никак не укладывалось в голове. Там, на кассете, это можно было принять за монтаж, за какой-нибудь розыгрыш, но здесь кошмар обернулся страшной реальностью, с которой мне еще лишь предстояло смириться.

Первым делом мы взялись за ноги. Вернее, Мишка принялся вынимать гвоздодером вбитые в стопы несчастной штыри, а я просто смотрел, не в силах пошевелиться. Каждый раз, когда у Мишки срывался инструмент, несчастная тихонько вскрикивала и дергалась на цепях.

— Есть один! — довольный, Горлов продемонстрировал мне окровавленный гвоздь. Следом с немалым трудом, расшатав, он выкорчевал и второй. — Так, сейчас займемся руками.

Тут все оказалось сложнее. Во-первых, никто из нас не доставал до цепи, пришлось пододвинуть верстак. Тот неохотно полз по бетонному полу с чудовищным скрипом. Вцепившись плоскогубцами в одно из звеньев, мы принялись по очереди плющить и крутить его, надеясь разогнуть.

— Ща все будет! — невозмутимо успокаивал пленницу Горлов. — Ща!

Настала очередь Мишки. Он вновь залез на верстак и принялся тянуть плоскогубцами то вниз, то влево, а я стоял внизу и ждал, пока ноющие от непривычной работы руки хоть немного отдохнут. Не знаю, что тогда было в моей голове. Наверное, я просто хотел убедиться, что не сошел с ума. Взгляд мой зафиксировался на круглой пластиковой крышке посреди живота пленницы. Пальцы сами потянулись к ручке, несмотря на испуганное мычание несчастной женщины. Крутанув, я направил фонарик в открывшийся мне темный тоннель, который никак не мог уместиться в человеческом теле.

— Эй, ты куда светишь? — спросил Мишка, но я не слышал, я орал или даже, скорее, пищал, потому что ужас судорогой сжал мне горло.

Оттуда, из женского брюха в складках плоти на меня смотрело то, чему я не мог найти имени. Это бесцветное лицо объединяло в себе все мои страхи, все самое жуткое, что я видел в жизни — человека без кожи из «Восставшего из ада»; дохлую кошку, обнаруженную за гаражами — всю покрытую беспрестанно копошащимися червями; белую как мел бабушку в гробу с подвязанным ртом; жуткую картинку с хэллоуиновской тыквой из старой детской книжки. Все это сочеталось в кошмарном существе, что медленно ползло по неестественно-глубокому тоннелю из плоти в мою сторону.

Раздался тоненький «дзинь», и женщина повалилась на меня, накрыла меня своей жуткой дырой на животе, выбила фонарик из рук. Я не мог видеть ничего, но слышал влажное шуршание, с которым наружу продвигалось нечто. Где-то позади послышался жуткий скрип, тусклый вечерний свет проник в гараж, и я со странной смесью облегчения и еще большей паники узнал отцовский голос:

— Что вы тут делаете?

Женщина вдруг вскочила, нависла надо мной с диким выражением лица, в руке она сжимала отвертку. Я загородился руками, ожидая, что та собирается мне жестоко отомстить за то, что я открыл крышку, за то, что я — сын маньяка, а может быть просто за то, как несправедливо обошлась с ней судьба. Но пленница, выпучив единственный глаз, смотрела туда, где должен был стоять отец.

— Ме-е-едленно опусти отвертку! — увещевал он у меня за спиной.

Женщина замотала головой, слипшиеся светлые барашки на ее голове пришли в движение. Размахнувшись, пленница всадила отвертку в свой оставшийся глаз, свет вдруг сменился тьмой, и я умер.

***

В тот день я очнулся у себя дома в кровати с сильным ознобом и долго не мог говорить. Мать поила меня горячим молоком и постоянно измеряла температуру, отец же беспокойно мерил шагами комнату, то и дело заглядывая мне в глаза. Оказывается, Мишка все-таки принес к нам домой какую-то инфекцию, и я заболел. Все эти странные кассеты и женщины в гаражах, по словам родителей, оказались лишь горячечным бредом, а Мишка воспользовался ситуацией.

Они рассказали мне, что Мишка придумал какую-то глупую сказку и заманил меня в гараж, чтобы там что-нибудь украсть. Соседи нередко запрещали своим чадам приглашать Мишку, потому что после него якобы пропадали вещи. Теперь и у моих родителей Мишка впал в немилость — общаться с ним мне строжайше запретили.

Дома я просидел еще полгода. Ключи от квартиры у меня теперь благоразумно отобрали, так что нарушить запрет не получилось бы при всем на то желании. Когда я, по мнению родителей, достаточно окреп, чтобы выйти на улицу, выяснилось, что Горловы куда-то переехали, не оставив для связи ни телефона, ни адреса.

О том, что на самом деле произошло с Мишкой, я узнал лишь тринадцать лет спустя, когда у отца диагностировали неоперабельную опухоль. В тот день я вернулся из института, зашел домой и понял сразу — что-то не так. Мать тихонько плакала на кухне, на любые вопросы отвечать отказывалась, а отец схватил меня за плечо, отвел в гостиную и усадил в кресло. Вместо серебристого DVD-плеера под телевизором вновь стоял видеомагнитофон «Грюндиг», а рядом — картонная коробка с кассетами.

— Пришло время, сынок, тебе кое-что узнать.

Первым делом он сунул мне в руки какую-то ветхую мутно заламинированную бумажку. Заголовок гласил «Справка о смерти». Дата — десятое декабря тысяча девятьсот девяносто седьмого года. Ниже — мои имя-фамилия-отчество. Еще ниже — причина смерти: «Случайное аспирационное утопление». И большая круглая печать из морга.

Отец все объяснил. Объяснил, что больше всего на свете боялся меня потерять. Объяснил, что ни он, ни мать этого бы не пережили. Поэтому, когда им выдали мое белое холодное тело, в его голове уже был готов план. За день он оборудовал гараж под свои нужды, в качестве жертвы выбрал совершенно случайную женщину — подъехал на машине, сказал, что ребенку нужна помощь. Та доверчиво подошла, заглянула в заднюю дверь, а отец затолкал ее внутрь и оглушил.

— Понимаешь, сынок, жертва должна быть жива, чтобы ритуал работал. Стоит ему прерваться — и договор будет расторгнут… — в течение всего разговора он нервно поправлял очки. — Кассеты… я боялся, что если со мной что-то случится, ты не поверишь, не поймешь. Это было доказательство.

Отец рассказал мне, как работал над переводами коптских текстов, обнаруженных близ Наг-Хаммади, где и описывались древние гностические ритуалы, позволяющие контактировать с тем, что обитает на самом дне древней хтонической тьмы.

— Видишь ли, то, что сейчас рассказывают в школе — про Бога, Библию… Это все очень хорошо и правильно, но упрощенно. Бог — это здесь, на Земле, в небесах, да. Он… как бы тебе объяснить? Он создал маленький кукольный домик, поселил нас внутрь и никого не хочет пускать. А вокруг — дети постарше и посильнее. Им тоже хочется играть с куклами… Ну, по-своему. А в кукольный домик попасть они не могут.

И тогда те из нас, кто знает о существовании… назовем их «старшими»; те из нас, кто знают, они могут осторожно, чтобы никто не заметил, пустить их к нам. Даже не целиком, а… на полпальца. А эти старшие в благодарность могут оказать услугу. В конце концов, мы для них всего лишь ничтожные куклы…

Отец еще долго и увлеченно распространялся о гностических верованиях, жестоких жертвоприношениях каинитов, тайных убежищах недобитых манихейских жрецов и глубоких пещерах, где поклонялись сущностям и стихиям, у которых нет имен на человеческом языке.

— Главное, сынок, что ты должен уяснить: раны — это врата. Через них они ходят в наш мир. Боль призывает их. Раны имеют свойство затягиваться, гнить, зарастать — тогда врата перестают работать, поэтому отверстия нужно обновлять. Поначалу я использовал для этого дрель, но такие раны быстро закрываются — бывало, ты падал замертво по несколько раз за день. Мой тебе совет — создай несколько действительно крупных отверстий на теле и открывай их по очереди. Если следить за чистотой ран — это совсем не опасно, человек может так прожить долгие годы, даже десятилетия. И помни — ты жив, пока целы врата.

Я долго не хотел принимать сказанное, клял родителей последними словами, мотал головой, но… эти люди подарили мне жизнь. Дважды. И от таких подарков не отказываются. В тот день отец передал мне все свои записи, ящик с кассетами и торжественно вручил длинный, с гвоздь-сотку размером, ключ.

***

Дверь у гаража теперь была двойная. Закрыв за спиной внешнюю — скрипучую и металлическую, я открыл ключом внутреннюю, обитую с внутренней стороны студийным поролоном. Впрочем, в нем уже давно не было нужды. Мишка если и заметил мое появление, то виду не подал. Большую часть времени он лежал на больничной кушетке в позе эмбриона, как и сейчас. Сбросив куртку, я накинул медицинский халат, застегнул на все пуговицы — когда рядом открытые раны, приходится всегда быть настороже.

После смерти отца я многое здесь переоборудовал. Верстак заменил на многофункциональный стол, на котором хранились мои инструменты. Никаких молотков, гвоздей и дрелей — только чистейшая хирургическая сталь.

Обработав руки пахучим антисептиком, я подошел к Мишке и осторожно погладил его по торчащим ребрам, подхватил бережно под живот и перевернул — чтобы не было пролежней. Горлов, почувствовав прикосновение, тихонько заскулил, направил на меня резиновые пробки, заменившие ему глаза. Глазницы — естественные отверстия, и было бы глупо ими не воспользоваться.

Я старался каждый день чередовать раны, чтобы те не слишком заветривались — это могло привести к некрозу и попаданию инфекции. Сегодня нужно было закрыть живот и открыть голову — трепанацию я провел самостоятельно. Красный диплом по специализации «врач-хирург» мне выдали вовсе не за красивые глаза.

Конечно, Мишка Горлов ни за что бы не бросил меня, не оставив ни адреса, ни телефона. Тогда я поверил и в горячечные галлюцинации, и в то, что Мишка хотел нас обворовать, но в то, что он меня так цинично предал — ни на секунду. Все-таки, он — мой лучший друг. И каждый день с того дня он спасает мою жизнь ценой собственной.

Теперь Мишка, конечно, мало напоминал того храброго и суетливого мальчишку из моего детства. Сейчас это был обтянутый кожей скелетик с дебиловатым лицом и запущенной мышечной атрофией. Питался Мишка жидкими витаминными смесями. Макдональдс в нашем городе появился, и даже не один, но чизбургер моему другу детства попробовать так и не довелось.

Отец говорил, что Мишка орал как резаный каждый раз, когда он вынимал кляп. Я не стал издеваться над другом детства — посадил его на седативные, и с тех пор он ни разу не слезал с препарата. Боль он все еще чувствовал, но теперь реагировал вяло — мычал, стонал и временами начинал скрести ногтями по простыне. Привязывать его больше было не нужно — даже если искалеченное Мишкино сознание когда-нибудь очнется от тягучего фармацевтического сна, то дистрофичные конечности вряд ли смогут поднять это тело с кушетки.

— Ну что, старый друг, ты готов?

Горлов, конечно же, не ответил. Потянув за крышку, я открыл на Мишкиной голове черную дырку размером с кулак. Мозга за ней не было — лишь бесконечный тоннель из плоти, по которому карабкалось наружу то самое нечто, взглянувшее на меня из живота пленницы. Когда-то оно меня пугало, но теперь я частенько с любопытством рассматривал существ, что вылезают из Мишкиных отверстий в наш мир. У этого, кажется, было мое лицо.

Знамение Гаала
Вадим Вербицкий

Я набивал свою пенковую трубку табаком, готовясь насладиться длительным, неспешным курением, чтобы после этого отправиться в постель, как вдруг позвонили в дверь. Перед тем, как повернуть замок, я посмотрел в глазок, недоумевая, кто мог прийти в столь поздний час, и увидел искаженное линзой лицо Талбота, моего соседа, проживающего этажом выше. Недолго думая, я открыл ему и сразу опешил, поскольку он, не церемонясь, скользнул внутрь, оказавшись в моей квартире раньше, чем я успел что-либо сообразить.

Заметив его необычайную взволнованность, я подумал, что должна быть достаточно веская причина, чтобы вести себя таким образом. С некоторым сомнением я закрыл дверь, предполагая, что случилось что-то очень серьезное и Талботу, по всей видимости, нужна помощь.

Его тяжелый подбородок нервно подрагивал, толстые губы странно кривились, волосы его были всклокочены и завитками налипли на лоб. По виду, Талбот является характерным провинциалом, с крупными, грубоватыми чертами на почти квадратном лице, с маленькими глазами, над которыми топорщатся густые брови; такая же грубость явствует в его крепком, коренастом сложении. Я отметил, что его бесцветные глубоко посаженные глаза в сочетании с бледностью кожи придают ему трупный вид.

Я предложил ему воды и он, буквально вырвав стакан из моей руки, быстро и лихорадочно его осушил. Затем он извлек из кармана платок и вытер им губы и вспотевший лоб. Когда с лестничной клетки послышался шум, — кто-то из жильцов громко хлопнул дверью своей квартиры — Талбот вздрогнул, испуганно всматриваясь в темноту прихожей.

Я не спешил с вопросами, давая ему возможность отдышаться. Широко раскрыв глаза, он с нервозной подозрительностью осмотрел комнату, будто опасаясь найти в ней причину своего страха, при этом сцепив пальцы обеих рук, словно в мольбе. В тот момент я заприметил кровоподтеки на его левой кисти.

Я призвал своего соседа взять себя в руки, пододвинул ему кресло, глядя, как мечется его взгляд. Спустя несколько минут Талбот, наконец, опустился в кресло, обхватив голову руками, и выдал сбивчивую, нечленораздельную речь, из которой я с трудом сумел разобрать лишь несколько фраз, прозвучавших, словно лихорадочный бред: «Мы вызвали… у нас получилось вызвать его… моя Лилиана! Нет… нет!»

Затем он надрывисто всхлипнул и, уставившись в пустоту, произнес:

— Он забрал ее. Мы не верили, что у нас из этого что-то выйдет, но все получилось, точно так, как описано в книге… будь она проклята!

— Что за книга? — резко спросил я.

И тут, мой испуганный сосед одарил меня взглядом, в котором одновременно читались и страх, и стыд. Когда он, запинаясь, продолжил, я уже открывал стеклянную дверцу своего книжного шкафа. Но пустое место в верхнем ряду, там, где должна была стоять книга, я заметил прежде, чем коснулся блестящей фурнитуры. В ужасе и негодовании я посмотрел на бледного, оправдывающегося соседа.

— Прости, — писклявым голосом сказал он, — я лишь хотел одолжить ее… на время. Вещи, о которых ты рассказал нам с Лилианой тем вечером, все эти будоражащие воображение, пробирающие до мурашек, мифы и легенды, эти твои рассказы…

— Ты совсем рехнулся? — прошипел я в ярости. — Ты стащил мою книгу? Ты, будучи у меня в гостях!

— Прости, прости! — повторял он, перейдя на крик. — Я очень сожалею о том, что послушал свою жену, а теперь… теперь ее больше нет. — Его лицо исказила безумная гримаса.

— Кого нет? — в бешенстве закричал я.

— Моей жены, моей Лилианы. Он забрал ее, — возопил Талбот, надрывая голос.

Его слова сбили меня с толку. Глядя, как мой сосед рвал на себе волосы и заливался слезами, я вдруг почувствовал, как по спине пробежал холодок, так как внезапно в моем сознании промелькнула, будто молния среди ясного неба, ужасающая догадка. Сглотнув подступивший к горлу комок, я тихо вымолвил то, что пришло мне на ум:

— Вы воспользовались формулой Золгара?

Талбот еле заметно кивнул. Я вскипел от злости и, хотел было, схватить дурака за шиворот, но сдержался и подошел к окну, чтобы взять себя в руки и совладать с разыгравшейся во мне бурей эмоций.

Я поднял взгляд и увидел зрелище, от которого меня вначале передернуло, словно через мое тело пропустили электрический разряд, а потом ощутил, как стынет в жилах кровь. Мне стало дьявольски страшно. Ибо то, что я узрел высоко в ночном небе, там, над крышами многоэтажек, в окнах которых горел свет, где проживали сотни ни о чем не подозревающих жителей города, не описать словами обывателя, к примеру, такого, как Талбот или его легкомысленная жена.

Сначала это было похоже на большую мерцающую зеленым светом звезду. С каждой минутой она росла и разливала свое сияние по небу, затмевая остальные звезды. Я узнал ее, звезду Гаала, предвестницу армагеддона, известную мне со страниц «Культа червей».

— Никаких сомнений, — сказал я, не замечая, что продолжаю произносить свои мысли вслух. Талбот молча за мной наблюдал. — Разрушитель миров! — воскликнул я и снова кинулся к шкафу с книгами.

На верхней полке, между фолиантом с выцветшим корешком «Заклинания мертвых королей» Эрика Блэка и переизданием «Тайн лемурийских подземелий» Эмуса Лайма, я нашел то, что первым пришло мне на ум — «Знамения и пророчества».

Это был каббалистический очерк еврея-мистика XII столетия, Махайма Алефа. Я немедленно отыскал одну из глав, где, как я помнил, речь шла об огненных знаках «Шин». При строгом соблюдении предписанных правил и при условии, что маг детально в них посвящен, эти символы способны послужить ключом к запретным сферам вселенной.

Мне стоило быть осторожней, впуская в квартиру малознакомых мне людей, корил я себя, глядя на тупое выражение лица своего соседа. Он не сводил с меня глаз с момента, когда я метнулся к книжным полкам. Наши взгляды встретились, и он спросил осипшим голосом:

— Могу ли я помочь чем-нибудь?

В ответ я лишь ухмыльнулся, не скрывая своего презрения. Ты уже достаточно сделал, идиот ты этакий, подумал я про себя, хотя и понимал, что винить в случившемся надо было прежде всего себя самого. Моя ужасная непростительная оплошность состояла в том, что я позволил себе хранить две взаимодополняющие друг друга книги, в которых содержались четкие инструкции по призванию страшных космических существ, в одном месте.

А еще я не мог теперь простить себе то, что впустил в свой дом невежественных людей. Даже опытному магу было бы сложно удержать вызванного им демона под властью специальной печати. Что уж говорить о таких жалких профанах как я или, хуже того, этот дурак из соседней квартиры.

Но самое страшное обстоятельство заключалось в следующем: Талбот и его глупая домохозяйка-жена выполнили только одну часть ритуала — ту, где говорилось о словах и знаках для открытия врат между мирами. Эта жалкая парочка решила не заморачиваться относительно закрытия портала. После произнесенных слов проход должен быть снова надежно запечатан, и сущность, призванную из мира иного, должно отправить обратно на ту сторону, откуда она прибыла.

Судя по тому, что происходило за окном, всё могло закончиться самым чудовищным образом. Кто знает, возможно, если бы я вовремя не принял нужных мер, мир захлестнула бы волна апокалиптического кошмара.

Я приказал Талботу сию же минуту вернуть мне книгу, которую он «одолжил» накануне вечером. В то же время сам принялся чертить мелом на полу заклинательные и защитные знаки, заключив их в двойной круг Астарота. К счастью, все инструкции были у меня под рукой. Мне оставалось лишь точно воспроизвести каждую линию и не ошибиться в выборе соответствующих каббалистических символов.

Меня то и дело охватывала паника и отвлекали мысли о непредвиденном конце света, грозящем начаться со двора нашего дома. Все происходило в сумасшедшей спешке. Заковыристые, неудобные для произношения слова и странные пассы рукой, которой я держал свечу…

В небе уже пылало зеленое пламя. Его адский отсвет играл на зданиях высоток. Нездешнее зеленое свечение лилось в мою комнату через западное окно, падая на одутловатое лицо Талбота, оно придавало его глазам странный зловещий блеск и как будто просачивалось сквозь его кожу.

Словно напитавшись им, узкий сморщенный лоб Талбота, его крупный мясистый нос и покрытые оспинами щеки светились теперь изнутри, а сквозь казавшуюся прозрачной кожу с отвратительной четкостью проглядывали тонкие витиеватые сосуды. В потоке этого демонического света лицо соседа приобрело неузнаваемые и даже пугающие очертания.

Неустанно бормоча заклинательные формулы, с опаской и все усиливающимся напряжением, я часто поглядывал на своего соседа, словно ожидая от него внезапного нападения. Время шло, и мне казалось, что внешность человека расположившегося рядом со мной в изображенном на полу круге неотвратимо менялась. Была это только игра этого странного света и теней в комнате, или же мой сосед на самом деле так жутко изменился? Мной овладел такой страх, что свеча в руке задрожала, пламя ее затрепетало. В очередной раз украдкой бросив взгляд на Талбота, я едва не закричал от ужаса.

На лице моего соседа, обезображенной какой-то немыслимой силой, появилась сардоническая улыбка. Зубы его, казалось, истончились под воздействием губительных флюидов звезды, а глаза утонули в двух черных воронках, напоминающих выеденные червями дыры в гнилой тыкве. Зная о возможных последствиях лишения защиты пентакля, я не спешил покидать его пределы. Но и стоять на месте, ожидая, когда существо, которое еще несколько минут назад было моим соседом, набросится на меня, я был не намерен.

В одной руке я держал свечу, воск которой обжигал мне пальцы, а в другой сжимал «Ключи ада». С нее все и началось, с этой запретной ужасной книги. Признавая свою ответственность за то, что этот страшный древний труд попал в руки невежд, для которых вековые тайны были всего лишь предметом развлечений, я решил, что должен довести это дело до конца, чего бы это мне не стоило.

Внезапно существо, внешность которого уже не имела почти ничего общего с Талботом, рассмеялось. И я увидел, как его бока раздались в стороны, послышался звук разрываемой ткани, рубашка, в которую был одет Талбот, лопнула, и из дыр показались отвратительные придатки.

Они извивались, словно слепые черви, скручиваясь с омерзительной гибкостью. На внутренней стороне подрагивающих отростков я заметил ряды бледных влажных присосок; они вытягивались, раскрывая свои маленькие жадные рты, и затем сокращались, издавая тошнотворные чавкающие звуки. Появилась еще пара таких же конечностей, а потом еще…

Тучное тело Талбота, по бокам которого висели клочья изодранной одежды, медленно поднялось, тапочки, в которых он пришлёпал ко мне в эту ночь, слетели с босых пухлых ног. Тварь, в которую обратился мой сосед, упиралась в пол двумя своими чудовищными скользкими щупальцами, еще две пары хаотично метались по воздуху. Безвольно повисшая голова Талбота почти касалась потолка. Один из придатков то и дело задевал люстру, от чего она опасно покачивалась над моей головой.

Свеча погасла. Ноги больше меня не держали. Опустившись на колени, завороженный ужасом, я смотрел, как разросшееся вширь и ввысь существо неуклюже перевалилось с одного щупальца на другое и двинулось в мою сторону. Голова Талбота покачивалась, обмякшие руки и ноги болтались как у резиновой куклы. Но восемь ужасных конечностей, блестящих в неестественном зеленом свете, хлестали воздух, проносясь перед моим лицом.

Выронив книгу, я тут же опомнился и снова поднял и пролистал ее на то место, где пестрели ряды заклинательных слов, которые я продолжил зачитывать: «закер… шиванда… кетер… мерариум… бехтура… зор… белим… авадон…»

Мой голос дрожал, но я не прекращал выговаривать древние заклинания.

Не успело чудовище сделать двух шагов, скручивая в кольца свои верхние конечности, как внезапно содрогнулось, пошатнулось и затряслось, и в следующий момент стало медленно опускаться, опираясь на все свои щупальца. Потом оно вздрогнуло еще раз, взвыло запредельным голосом, от которого я едва не лишился чувств, и с влажным хлюпающим звуком повалилось на пол.

Не находя сил и решимости, чтобы подняться на ноги, я отполз к стене и зажег свечу. Меня всего трясло. В ушах звенело, и кровь стучала в висках. Только сейчас я заметил, что во всей комнате воцарился мрак, и свеча теперь являлась единственным источником света.

Наконец, я встал и на подгибающихся ногах приблизился к окну. Небо было усеяно звездами, мерцающее сияние которых приглушал свет электрических огней города. Внизу во дворе застыла толпа, точно загипнотизированных, подавленных космической силой людей. Их лица были обращены к небу, где еще несколько минут назад разливала свой потусторонний свет звезда Гаала. Если бы время было упущено, если бы я не устоял, прервав ритуал, все они, без исключения, разделили бы кошмарную судьбу Талбота, и весь мир захлестнула бы волна невообразимых ужасов.

Тут я вспомнил о чудовище, в которое обратился мой неразумный сосед, и страх охватил меня с новой силой. Я резко обернулся.

Темный бесформенный силуэт был неподвижен. Горячая струйка воска обожгла мне пальцы. Я вздрогнул, представив, какая омерзительная картина откроется мне при ярком свете люстры. И все же я направился к выключателю.

Не успел я сделать шаг, как что-то продолговатое, что я не мог разглядеть в темноте, вцепилось мне в ногу. Я вскрикнул, потерял равновесие и упал. К моему величайшему ужасу свеча опять погасла. Почувствовав, что хватка ослабла, я выдернул ногу и отполз к стене. Тяжелое сдавленное дыхание заполнило темную комнату. Моя дрожащая рука поползла по стене, слепо нащупывая выключатель.

Послышался стон. Мои глаза были неотрывно прикованы к черной массе на полу. Дыхание перехватило, и крик застрял в моем горле. Рука бесконечно долго и беспомощно искала выключатель, но находила лишь гладкую поверхность стены. И вдруг… оно пошевелилось.

Я видел, как черный спутанный клубок, лежавший всего в метре от меня, сдвинулся, скрюченные кольца чудовищных конечностей повалились на бок. Что-то отделилось от общей массы.

Наконец, мне удалось нащупать выключатель. Щелчок — и вспыхнул свет.

Неужели тварь по-прежнему жива? Бежать мне не удастся. Ноги словно приросли к полу, я не смог бы сделать и шага.

Толстые серые кольца приподнялись и опять опали, раздался неприятный чавкающий звук, похожий на плеск рыбы в воде. Страх исказил моё лицо. Оно всё подёргивалось от длительного напряжения. Но тут я увидел то, что заставило меня облегчённо выдохнуть.

Раздвигая отвратительные придатки, на свет показалась конечность, покрытая красной слизью. Рука…

Конечно, вид ее был ужасен, но это была рука Талбота. Он кашлял и, булькая и отплевываясь, что-то невнятно бормотал. Через несколько секунд, окончательно освободившись от чужеродной плоти, он уже стоял на полусогнутых ногах. Его голова качнулась в мою сторону. Потом опять…

Наконец, ему удалось удержать взгляд. Он смотрел на меня залитыми слизью глазами. Я видел в них непередаваемый ужас.

А он, должно быть, видел такой же ужас в моих.

Ловец человеков
Ольга Краплак

В серебрящейся воде медленно шел карбас с одинокой человеческой фигуркой, укутанной в просоленный бушлат. Серое, почти неразличимое в мутном ледяном тумане солнце низко нависло по правую руку рыбака Игната. Парус черного карбаса бессильно повис, а рыбак с опустевшим взором приник к мачте и вдыхал густой ледовитый пар.

Невероятная, пустая тишина, не прерываемая даже криком нечаянной птицы, тянулась столько, что даже мучительная память о звучании живых голосов казалась рыбаку дьявольским обманом. Уже сорок дней его карбас пересекал эти проклятые сизые воды, и в скорости уже должна была показаться изрезанная кромка Новой Земли, но Игнату казалось, что уже сотую свою жизнь он проводит в этом истерзанном карбасе наедине с невидимым горизонтом и раскрошенными пластинами льдин.

Впрочем, возможно и вправду не стало вдруг ничего в огромном студеном мире, кроме этой воды и соленого тумана, разъедающего рыбаку душу.

Странное дело, чем дольше длилось плаванье, тем меньше примет жизни находил рыбак, хоть бы какая лодчонка мелькнула, время-то самое рыбное. Раньше в эти месяцы, когда северные воды да мертвое безмолвие еще не стали всей обозримой Игнатовой жизнью, они с меньшим братом ходили к Гусиному озеру на гольца. Бывало, что и зверя какого добудут. А потом пришла в деревню хворь, и не стало меньшого брата.

Серое марево между тем становилось глухой чернотой. В такой темени измученному глазу разное видится, вот и рыбак вглядывался в черное ничто, и как будто различал обитаемый берег, и чудился ему высокий город над водой, там, где людского жилья никак быть не может.

К утру задышал южный ветер, туман истлел, и мир вокруг Игната обрел ясность. Совсем близко чернела полоска острова. Подплыв к ледяному берегу, рыбак не встретил знакомых очертаний замысловатых фьордов западной стороны Южного острова. Вероятно, неведомое течение отнесло его много севернее, в нехоженые морские пространства, потому что суша, которую он наблюдал, была похожа не на вырванный из плоти материка клочок, как острова Новой земли, а на некую древнюю вершину ушедшей в океаническую тьму земли.

Осторожно приблизившись, рыболов сошел на невиданный берег. Бледные волны касались льда, и его драгоценная изумрудная чистота казалась неестественной и жуткой, как будто это белое тело напитано раствором мышьяка. Игнат заметил некую рукотворную правильность углов, совершенно не представимую в этом настолько далеком от всего человеческого месте. В отдалении высились странные многогранные башни, похожие на граненный ледниковый выступ.

— Господи помилуй, — Игнат перекрестился. — Святой Николай, заступник морской, куда же ты меня привел?..

Мало кто ходил севернее широты мыса Желания, потому что дальше, покуда видит глаз, тянется тяжелый ледовой щит. Но здесь вода была почти свободна, только треснутые пласты льда лежали на темной поверхности океана.

Рыболов бесстрашно направился к далеким башням. Тяжкая пытка бескрайними тихими водами истомила его душу, и он боялся, что далекий город обратится дьявольским наваждением, и остров этот растворится вместе с ним, Игнатом, в этих тысячелетних студеных морях.

Игнат снял рукавицу и тронул мертвый камень, из которого был выстроен неприветливый дом с пустыми продолговатыми окнами.

— Стало быть, и впрямь набрел на Божий-Град-На-Блаженном-Острове, — вздохнул примирившийся со всеми тайнами бытия рыбак.

Поверья о тайном острове в северных водах, где время леденеет и стынет, гнездились с самых темных уголках Игнатова сознания. Народы из теплых мест выдумывали сказочный остров Буян, с молочными реками да кисельными берегами, и царит там, мол, вечная весна. Но мрачное северное воображение поморских рыбаков, первопроходцев безжизненных берегов, рисовало иные картины.

В Игнатовой деревне рассказывали про Остров Блаженных, куда уходят, повинуясь повелительному зову Полярной Звезды, несчастные обитатели поморских селений. Называют эту хворь «мерячением» или «полярной истерией». Словно околдованные, покидают люди свои натопленные избы, сходят на лед и упрямо бредут куда-то на север, блаженные, и, конечно, гибнут в морозных далях. Изредка находят их застывшие тела с опустевшими навеки глазами, про иных же говорится, мол, «звезда их увела в свои города, прости Господь их грешные души».

Бывает, что вся семья «замерячит», или даже целую деревню пустую найдут. Перст смерти касался только тех, в чьих жилах текла студёная кровь севера. Приезжие этнографы да выписанные из города врачи, следуя материалистической доктрине, посмеиваются над суеверными северянами, да и сам Игнат не шибко верил этим пустым страшилкам, а потом меньшого братишку эта самая «полярная болезнь» и забрала. Его рвущееся тело привязывали и запирали, но все равно тот вырвался из ненадежных пут и ушел, когда стороживший его Игнат уснул.

И стал Игнат тайно верить, что не сгинул братец в ледяном море, а нашел где-то там, в невиданных далях, заповедный остров с высоким городом, куда так настойчиво призывала его Полярная Звезда. Оказалось, правы были сказки, ведь чудо-город — вот он, правда, ничего живого тут не слыхать, только ветер вьется в улиточьем изгибе единственной улицы.

Сплошные каменные стены и черное, промерзшее дерево высоких арок, смыкающихся высоко над головой, хранили множество примет существ, неведомо когда выстроивших этот странный, похожий на окаменелый панцирь древнего подводного существа, город. Гладкий белесый камень, будто выглаженная морем цельная скала, весь исчерчен достаточно натуралистичными изображениями удивительных рыб незнакомых Игнату пород, изредка в этом чешуйчатом кружеве попадались диковинные буквы, состоящие из перекрестий и пружинных завитков.

Улица спиралью вела рыболова к сокровенному центру, постепенно сужаясь. В стенах чернели проходы, откуда тянуло тлением, и как будто доносился приглушенный шепот множества призрачных губ, словно церковные прихожане еле слышно шуршали свои молитвы. Игнат поспешно проходил мимо пугающих шепчущих провалов, боясь даже представить вид здешних обитателей, утешая себя разумным доводом, что это просто вздыхает попавший в ловушку ветер.

Поднявшийся утром резкий ветер стих, растворив туман, и слепящий полдень резал глаза. Рыбак уже несколько часов кружил, озираясь, в казавшейся нескончаемой спирали города, так и не достигнув его сердцевины. Это неживое место, с тошнотворно преувеличенными пропорциями, неуютными сколами башен-домов и этим проклятым стелящимся вслед шепотом, не вызывала у Игната даже тени доверия.

Поэтому, дойдя до очередного темного провала в стене, увидав хищно оскаленную морду дьявольской рыбины, похожей на отвратительную крылатую щуку, рыболов решительно повернулся и зашагал назад, к оставленной на берегу лодке.

Густо-фиолетовые тени острых льдин на нетронутом снегу удлинялись час за часом, пока небо не стало чернильным, а затем в вышине выступили капли звезд, сгущающиеся в рукаве Млечного пути в мерцающую полосу, чтобы маленький человек, глядящий на них, остро ощутил свою беспомощную ничтожность в грандиозном плане космоса.

В небе змеились ленты полярного сияния. Цвета льда у морской кромки, ядовито-зеленый обруч превращался в удивительно правильную спираль, повторяя нечеловечью архитектуру здешнего города, который казался теперь Игнату не обетованным божьим градом, а умело расставленной рыбьей сетью, приманивающей и пожирающей души неосторожных странников.

Сияние ритмично вспыхивало, как будто световое сердце мерно билось в небесном пространстве, рождая тяжелые малахитовые волны. Игнат выкарабкался из лодки, где он пытался уснуть, стал на ноги и бессмысленно таращился на увенчавшее крыши города свечение, вслушиваясь в гудящий рой голосов, который шел оттуда. Видать, страшные тени, населившие эти древние стены, выползли наружу, и зовут бедного рыбака присоединиться к их тысячегласному хору.

Игнат вошел в первую арку спиралевидного города и в потустороннем свете северных огней увидел пустоглазые лица обитателей, похожие на глупые рыбьи маски, но все же черты их были человеческими. Они шевелили белыми губами, и выходила из их горла странная песня, мелодию которой Игнат тут же невольно подхватил. Вместе с толпой теней он медленно плыл к центру спирали, неузнанный и безоговорочно принятый за своего. Странным образом Игнат не испытывал должного ужаса, будто бы именно здесь, в этой поющей процессии теней ему и следует быть, и тайна этого места вот-вот откроется ему.

Игнат заметил, что знаки на стенах становятся все более похожими на нынешний алфавит, и он понял, что тысячи поколений странников, угодивших в эту древнюю западню, вычерчивали среди узора из многочисленных чешуйчатых тел свои имена, слова напрасных молитв, символы ненужной теперь веры. «Ultima Thule» — вырезано колючими, строгими буквами. Увидел Игнат и последние слова своего соотечественника, который догадался о страшной природе этого места и высек слова из Евангелия, сказанные Христом ученикам-рыболовам Петру и Андрею: «Идите за Мною, и сделаетесь ловцами человеков».

Улица стала совсем узкой, и рыбак видел, что медленно подходит к широкой площади в сердце города-ловушки. Пройдя меж замерших по краю теней, которые, как уже понял Игнат, когда-то были живыми людьми, а теперь, лишенные имен и памяти, стали жертвами этого места, рыбак увидел хитрый лабиринт, сложенный из острых камней. В самом центре зияла бездонная воронка, словно алчущая пасть древнего бога.

Пение оборвалось. Белые лица обратились в сторону Игната. Кольцо призраков плотно сомкнулось, не вырваться, да и некуда Игнату возвращаться. Только и остается, что послушно ступить в концентрические кольца лабиринта и бесконечно долго падать в равнодушную, всепожирающую тьму.

Астральный киллер
Дарья Равина

Андрей Андерсон сызмальства испытывал проблемы со сном. Сколько себя помнил, пил успокоительные чаи, принимал расслабляющие ванны и соблюдал специальную диету. Только больше шести часов всё равно не спал. Мама очень переживала, таскала по лучшим московским врачам, не жалея денег. Боялась, по наследству могло передаться какое-то редкое заболевание, которое не смогли диагностировать.

Его отец, Андрей Андерсон-старший, страдал бессонницей и погиб при странных обстоятельствах: упал с балкона, словно неожиданно уснул или потерял сознание. Однако, после многочисленных обследований в самых разных клиниках, никаких заболеваний у мальчика выявить не удалось.

Поскольку он чувствовал себя хорошо и уверял, что высыпается, врачи объяснили малосонье индивидуальной особенностью организма. Перечислили множество известных людей, которые спали от двух до пяти часов в сутки и прожили долгие годы. Это не отклонение, сказали они, это вариант нормы. Встречается, хоть и редко. Правда, таблетки всё равно выписали, рекомендовав не злоупотреблять и использовать в крайних случаях.

Андрей, в отличие от матери, не волновался. Скорее, гордился — считал, что получил суперспособность, как герой комиксов. Став старше, мог вообще не ложиться спать ночью, распробовав вкус свободы — это же чистый кайф, сидеть в онлайн-игре до рассвета или переписываться с красивой девчонкой, которая живёт на другой стороне Земного шара. Со временем он узнал, что с лёгкостью может не спать по три-четыре ночи. Из-за этого начал ругаться с мамой.

У Андрея были способности к иностранным языкам и математике, а он, вместо того, чтобы учиться, развлекался, вёл стримы и надеялся со временем стать популярным блогером. Но, к сожалению, конкуренция была высокой. Придумать что-нибудь особенное, чтобы привлечь внимание аудитории и разбогатеть, не удалось.

Так что, в конце концов, Андрей согласился с тем, что необходимо освоить какую-нибудь профессию. Вычитав, что переводчики неплохо зарабатывают, решил учить английский, испанский и французский. Ему нравилось смотреть кино на языке оригинала. Постепенно увлёкся настолько, что начал делать любительские переводы на русский.

Но без побочных эффектов, к сожалению, не обошлось. После нескольких бессонных ночей в голове что-то сдвигалось, и у Андрея начинались галлюцинации. На первой стадии в ушах появлялся низкий, монотонный гул, звучащий на одной ноте, как заклинивший вдалеке клаксон. На второй перед глазами плясали чёрные мушки, буквы начинали плясать и сливаться в неровные пятна. На третьей пятна разрастались и из них высовывались длинные, студенистые, угольно-чёрные пальцы, похожие на червей, мерзкие и скользкие.

Тогда Андрей укладывал себя спать принудительно, даже если не хотел: принимал таблетку, накрывался одеялом, отворачивался к стене и лежал, пока не отключался. Снотворное, всё-таки, пришлось держать под рукой. Но даже после таких тошнотворных видений ему хватало всего нескольких часов, чтобы полностью восстановить силы. Утром снова казалось, что жизнь прекрасна и никаких кошмаров наяву не было.

Маме про галлюцинации Андрей не рассказывал. А потом она повторно вышла замуж и переехала — повезло, как в сказке, встретила бездетного вдовца со своей жилплощадью — так что, юноша получил абсолютную свободу. Только наслаждался ею недолго. Защитил диплом, устроился в офис и проклял всё на свете.

Работать Андрею не нравилось. Постоянный контроль, начальник — сухарь и трудоголик, сам не отдыхал и другим не давал. Ещё и обзывал Андрея лентяем, если заставал за посторонними занятиями: пьющим чай или отправляющим сообщение в мессенджере. Плюнув, Андрей занялся фрилансом. Работать дома приятнее и спокойнее, можно сделать перерыв, когда захочешь. Хотя, всё равно скучно. И обидно. Лучшие годы жизни уходили на всякую ерунду.

Единственным радостным событием во взрослой жизни стало знакомство с Кариной — роскошной шатенкой, администратором салона красоты. Андрей ухлёстывал за ней несколько месяцев и, в итоге, добился расположения. Красотка переехала к нему жить.

С тех пор, вроде бы, всё шло неплохо. Но однажды, в конце марта, Андрей начал замечать за собой некоторые странности. Независимо от того, сколько он спал, перед глазами стабильно плавала какая-то муть. Словно чёрный песок в глазах. На всякий случай он проверил зрение, а потом голову — вдруг, растёт злокачественная опухоль. Но со здоровьем всё оказалось в порядке. Так что, Андрей был склонен винить во всём переутомление и стресс, в очередной раз констатировав тот факт, что работать — вредно для здоровья.

Между тем, знакомый заказчик подкинул новый проект — перевод детективного романа. Читать Андрей не любил, поэтому ушёл в работу с головой, чтобы побыстрее отстреляться. Не спал пять ночей подряд. Поэтому не удивился, когда начали двигаться узоры на обоях, а буквы на экране ноутбука слились в сплошное пятно.

Удивился, когда из пятна вылезла желеобразная угольно-чёрная ладонь и попыталась потрогать его за нос. Настолько реалистичная, влажная, скользкая, что Андрей почувствовал рвотные позывы. Казалось, даже потянуло прохладной сыростью, как на берегу реки. Закрыв ноутбук, он принял таблетку снотворного и лёг в постель. До последнего мерещилось, что устройство трясётся, и рука пытается вылезти из-под крышки.

Утром Андрей снова был бодрым, полным сил и энергии. Но только галлюцинации не исчезли. В ушах стоял монотонный гул, пятна по-прежнему плавали, как им вздумается. И как будто даже стали крупнее.

Сварив капучино, юноша некоторое время сидел, глядя на кружащиеся в солнечном свете чернильные кляксы. Пытался разогнать их рукой и искал объяснение происходящему. Мало поспал? Проглотить таблетку и опять лечь? Но ведь раньше всё было хорошо, почему теперь не так? Неужели, доигрался, исчерпал резерв организма и тот дал сбой? И что же делать?

Карина по субботам ходила на курсы вождения. Вот и сегодня приняла душ и начала собираться, рассказывая что-то. Заметила некоторую отрешённость на лице возлюбленного и обняла, заглядывая в глаза:

— Ты в порядке? Выглядишь каким-то замученным.

От её взгляда перехватывало дыхание. Казалось, смотрит прямо в душу. Очень красивые, выразительные карие глаза с золотыми искорками.

— Кажется, не выспался, — уклончиво ответил Андрей, залюбовавшись.

Карина знала, что он спит мало — почти как великий изобретатель Никола Тесла. Про галлюцинации, гибель отца, Андрей пока не рассказывал. Это слишком личное. Они не так давно вместе. Да и, положа руку на сердце, наверно, о таких вещах не следует рассказывать никому.

— Поспи, пока меня не будет, нельзя же себя доводить до такого состояния, — Карина ласково поцеловала его в уголок губ. — Я после курсов пойду на ноготочки, потом в солярий с Эльвирой и Соней. Вечером побудем вдвоём. Сходим куда-нибудь, устроим романтическое свидание. Решим, короче.

Андрей согласился. Но времени на сон пожалел. За двадцать с лишним лет привык относиться к нему снисходительно, нравилось чувствовать себя особенным. Поэтому, оставшись один, занялся уборкой. Надеялся отвлечься, переключиться. Но вышло, к сожалению, с точностью наоборот.

Узоры на обоях, рисунки на ковре, буквы на обложке журнала сканвордов, вытягивались и плыли грязными ручейками по всей квартире. В конце концов, они слились, образовав на стене миниатюрное чёрное озеро. Или, скорее, болото. Такое реалистичное, будто в стене появилась дыра, казалось, внутрь проникает свет.

А потом из дыры высунулся глаз. Круглый, выпуклый, как у осьминога, и чёрный, как далёкий космос. Без зрачка. Размером, наверно, раза в два больше человеческого. Повертелся туда-сюда и замер, сфокусировавшись на молодом человеке. Потом исчез, а вместо него появились пальцы-черви. Существо тянуло дыру в разные стороны, словно хотело порвать реальность.

Андрей не стал дожидаться, чем это закончится. Схватил пальто и вылетел за дверь. Впервые за всю жизнь он по-настоящему почувствовал себя не в своей тарелке.

Что за игры разума? Почему он видит такую гадость? Почему не розовые пони с единорогами? Не жизнь бы была, а сказка! Определённо, необходимо прогуляться, подышать свежим воздухом. А заодно купить пельмени и снотворное, у него почти закончилось и то, и другое. Нет, спать по-прежнему не хотелось, но, видимо, всё-таки, придётся. Это же не дело, когда из стен руки лезут…

Андрея не пугали сами галлюцинации. Он боялся, может увидеть нечто чересчур отвратительное при посторонних. Не справится с эмоциями, психанёт. А там, объясняться с полицией, врачами… На учёт поставят, ещё и клиенты узнают, потом до конца жизни не отмоешься. Лучше перестраховаться. Понаблюдать за своим состоянием. Если не станет лучше до понедельника, запишется к психологу и неврологу. И ещё к кому-нибудь.

Небо было ясным, но апрельское солнце не грело, дул холодный ветер. Андрей застегнулся. Попытался прислушаться к шуму автомобилей, голосам прохожих. Но, нет, они не смогли заглушить назойливый монотонный гул. Теперь, правда, к нему добавилась какая-то вибрация: словно вдалеке бил прибой. Андрей потёр виски, пытаясь избавиться от раздражающего звука. Разумеется, это не помогло.

Взгляд уткнулся в рекламный баннер, растянутый на здании. Что рекламировали, Андрей не узнал, потому как изображение медленно закручивалось спиралью, подобно водовороту, а из центра воронки кто-то бесцеремонно пялился: виднелась часть вытянутой чёрной головы с несколькими круглыми, тоже чёрными, глазами навыкате. Насколько можно было судить, существо представляло собой уродливую гадину, похожую на кальмара, осьминога и медузу одновременно.

Или же Андрею подсознательно захотелось интерпретировать увиденное, как морского гада — чтобы не сойти с ума, настолько происходящее было нелепым и противоестественным.

Он едва не вбежал в аптеку, и весь извёлся, дожидаясь очереди. Перед ним стояли двое. Витрины тем временем шли тёмной рябью — цифры с ценников, буквы с картонных упаковок, жидкие тени, покинули места и начали сливаться, снова образовывая болото тьмы, из которого таращилось пучеглазое страшилище. Медуза пыталась выбраться из тьмы, но не пролезала, отверстие было слишком мало. Самое ужасное заключалось в том, что болото продолжало перемещаться в пространстве, преследуя фармацевта.

Пока Андрей говорил, что ему нужно, вниз тянулась полупрозрачная червеобразная рука с пятью пальцами, пытаясь схватить мужчину за голову. Но у твари ничего не выходило, так как он ходил туда-сюда. В какой-то момент капля слизи сорвалась и упала вниз. Как раз в фирменный пакет, который фармацевт протягивал Андрею.

— Спа… сибо, — заторможенно поблагодарил Андрей.

Пакет он вынес на вытянутой руке, едва подцепив. С трудом извлёк пузырёк из картонной коробки, используя носовой платок — не трогать же это! Пузырёк убрал в карман, всё остальное выкинул в урну. Вместе с платком. И не на шутку испугался, осознав, что верит в реальность происходящего.

Послышался глухой грохот. Андрей заглянул в аптеку через стеклянную дверь, выругался и поспешил прочь. Настырная чёрная тварь, кажется, добралась до фармацевта, тот рухнул, как подкошенный. Над телом продолжала колыхаться склизкая масса.

«Ты сам-то себя слышишь, ты ведь уже не отличаешь реальность от бреда, — вертелось в голове. — Здесь нужно не снотворное, а хороший психиатр…»

В супермаркете ситуация совершенно вышла из-под контроля. Казалось, чёрная рябь колышется над полом, как пылевая буря, и ползёт за Андреем по пятам. Он старался не смотреть, побыстрее набрал полуфабрикатов в корзину и двинулся к кассе. Именно здесь его буря и настигла.

Пока кассирша — женщина лет пятидесяти — пробивала товар, мельтешащие точки, плавающие пятна, тени, сливались вместе, опять превращаясь в густое, вязкое болото. На этот раз оно было гораздо крупнее. Как только Андрей расплатился, из сгустка мрака высунулись руки-щупальца, схватили женщину за плечи и с силой дёрнули. Душа несчастной, отделившись от плоти, с разинутым от удивления ртом исчезла в темноте. Андрей видел её лишь мгновение — прозрачную, словно сотканную из ажурного дыма копию физического тела.

А тело рухнуло на пол.

В первую секунду никто не понял, что произошло. Женщина сидела, работала — упала. Потом запаниковали, забегали… догадались вызвать скорую. А чёрное пятно сползло ниже. Мерзкие щупальца дотронулись до какого-то мужчины — и выдернули его дымчато-кружевную душу, утаскивая неизвестно куда.

Сначала Андрей зажмурился. Надеялся, ему мерещится, и на самом деле никто не умер. Потом, опомнившись, наклонился, чтобы пощупать пульс. И пришёл в неописуемый ужас, осознав, что у людей на самом деле не бьётся сердце. Ему не привиделось. Их только что убили.

Или что? Что произошло?

Андрей попятился, дотрагиваясь до груди, словно не мог дышать. Пришёл в чувство, только когда неопрятный мужик с двухлитровой бутылкой пива подмышкой попытался стянуть у него под шумок форель горячего копчения. Прямо рыбиной ему по харе и врезал, чтоб неповадно было. Незадачливый вор моментально испарился. Кажется, и за пиво не заплатил. Но сейчас было не до него.

Вжав голову в плечи и стараясь нигде не задерживаться, Андрей поспешил домой. Не оборачивался, но чувствовал, как темнота ползёт за ним, физически ощущал холод, сырость, любопытный взгляд в спину.

Сам не свой, в состоянии сомнамбулического спокойствия, он закрыл дверь и уселся на тумбу в прихожей, смотря в одну точку. Точка, как ни прискорбно, смотрела на него. Проморгавшись, Андрей сообразил, что это небольшая чёрная дыра в стене, размером с пивную пробку, в которой что-то копошится. Казалось, даже, булькает. Не просто булькает, а перебулькивается, словно идёт разговор на неведомом языке. При этом низкий монотонный гул и вибрация никуда не пропали. Теперь казалось, они идут именно из отверстия в стене.

— Пошли вон! — крикнул Андрей.

Схватив кроссовку, он в исступлении несколько раз ударил по отверстию. Бросил и пошёл на кухню, разразившись нецензурной бранью.

Он чувствовал себя сумасшедшим. При каждой попытке проанализировать ситуацию и найти рациональное объяснение происходящему начинала бить мелкая дрожь. Возможно, людям на самом деле стало плохо, а всё остальное, с дырами и руками, плод его воображения? Одно наложилось на другое? Но не бывает галлюцинаций без причины. Надо искать причину.

Аппетит пропал, что неудивительно. Наскоро разложив продукты, Андрей проглотил таблетку снотворного, выпил три рюмки коньяка, хотя и знал, что одно с другим мешать не следует, и залез в кровать, не раздеваясь. Как гласит народная мудрость — в любой непонятной ситуации ложись спать.

Но спал он плохо, тревожно. Барахтался в какой-то липкой тёмной жиже. Холодная тьма накатывала волнами, накрывала с головой и сбивала с ног. Отступала, дразня, чтобы вернуться и ударить ещё сильнее.

Проснулся Андрей разбитым и дезориентированным. Кто-то кричал. Нет, не во сне, в квартире. Или на лестничной клетке? Точно. Потребовалось несколько мучительно долгих секунд, чтобы узнать голоса Карины и соседа, Аскольда Владленовича, склочного старика.

— Да как так можно! — восклицала девушка. — Каким надо быть дураком, чтобы машину загнать в дверь подъезда! Ходить я как должна? Прыгать через неё?

— Жрать меньше надо, тогда и жопа не застрянет! — отозвался сосед. — Ты скоро и в дверь подъезда не пролезешь! А у меня колено больное, мне тяжело ходить!

У соседа на самом деле имелись проблемы с ногами, в силу возраста, об этом знал весь дом — машину свою он ставил прямо под окнами, как попало, не заботясь о комфорте других жильцов. Считал, что ему должны уступать.

Андрей прошлёпал в прихожую, выискивая тапки, по пути везде включая свет и щурясь спросонья. Однако поучаствовать в дискуссии не успел. Едва открыл входную дверь — застыл в изумлении.

На потолке лестничной клетки зияла дыра. Большая, не меньше колодезного люка. Словно кто-то взял кувалду и раскрошил перекрытие, а оттуда хлынула тьма. Тягучая и смолянистая, объёмная, холодная, она вываливалась наружу, на глазах обретая форму. Вытягиваясь склизкими руками, похожими на щупальца спрута. Они коснулись соседа. Украденная душа исчезла во чреве голодной бездны ещё до того, как тело распласталось на полу перед лифтом.

Карина с шумом втянула воздух. Андрей инстинктивно прижал её к себе. Ведь эти твари не смогут выдернуть девушку из его объятий? С опозданием заметил соседку, тëтю Розу, и её невестку Джамилю, которые выглядывали из двери напротив. Как хорошо, что они не одни… если чудовища займутся соседями, они с Кариной успеют сбежать.

Но тьма убрала щупальца и медленно поползла куда-то. На другой этаж. Проводив её взглядом, Андрей немного успокоился и снова уставился на тело Аскольда Владленовича. Тётя Роза уже причитала над ним.

— Да в скорую звоните! — громко сказал он. — Вдруг с сердцем плохо!

На самом деле, он понятия не имел, что у старика с сердцем. Испугался, что могут обвинить их с Кариной. Дескать, довели человека. Изобразив искреннюю скорбь, он заботливо увёл девушку в квартиру, достал чай с ромашкой — этого добра у него было навалом. А сам так и стрелял глазами по обоям, опасаясь, что щупальца могут высунуться в любой момент. Но их не было. Боже, как хорошо, что их не было.

— Он ведь не умрёт? — наконец, вымолвила Карина.

— Старость, — коротко ответил Андрей. — Все состарятся и умрут. Рано или поздно.

— Это из-за меня? — Карина изогнула брови. — Я так на него кричала…

— Ой, да я тебя умоляю. Скажешь тоже.

Андрей достал бутылку коньяка, не дождавшись, пока закипит вода для чая. Налил себе. Карина отказалась: слишком крепко.

— Мы с девочками как раз сегодня разговаривали про убийство силой мысли, — призналась она. — Соня нашла одну темку на женском форуме. Там говорится, что мысль — это энергия, и обращаться с ней нужно осторожно. Если пожелать кому-нибудь смерти на эмоциях, на негативе, это действительно может сработать. А некоторые колдуны и ведьмы такими вещами профессионально занимаются.

— Ну, Карин, — теперь Андрей повёл бровями. — Ты что, ему смерти желала?

— Я так подумала: да чтоб он сдох.

— Все так думали и не раз, — Андрей взял девушку за руки. — Что-то раньше он копыта не отбросил.

Пришлось по-быстрому приготовить яичницу. Поесть самому, насильно покормить Карину, потом напоить ромашковым чаем, чтобы расслабилась и поспала. Андрей остался её сторожить. Несколько раз выбегал на лестничную клетку. Застал и скорую, и тётю Розу, звонящую участковому — Сан Санычу. Ну, этой всё надо. Впрочем, Саныч — свой человек, они с его племянником в школе учились. Тот жил в соседнем доме. Андрей не испугался. Только приготовил непочатую бутылку виски и закуску, Саныч был не дурак выпить и закусить.

Явился он на удивление оперативно. Зашёл по-свойски, угостился с удовольствием, ненавязчиво расспросив, как было дело. Для галочки. Сказал, тётя Роза у окна дежурит, смотрит во двор, в руке держит смартфон: думает, куда ещё позвонить, кому пожаловаться. А так, Саныч прекрасно знал, что Аскольд Владленович любил поскандалить и, оказывается, с некоторых пор страдал от скачков давления.

18+

Книга предназначена
для читателей старше 18 лет

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.