Бесплатный фрагмент - Есть что вспомнить. Записки следователя прокуратуры

ЮРИЙ ЩАДИН
ЕСТЬ ЧТО ВСПОМНИТЬ
Записки следователя прокуратуры

Издание второе, дополненное

«Каждый из нас носит в себе материал по крайней мере для одной книги»

Алан Милн

Память каждого человека хранит массу информации о людях и событиях, безусловно, представляющую определенный интерес. Но, как правило, даже яркие образные воспоминания интересны узкому кругу лиц: родственникам, одноклассникам, сослуживцам и просто общим знакомым. Люди и события стремительно утрачивают злободневность, а затем уходят в прошлое и представляют интерес лишь для архивистов, краеведов и узких исследователей. А чаще бывает по-другому: «Воспоминаний много, а вспомнить нечего» (И. С. Тургенев «Отцы и дети»).

Кому же могут быть интересны мои записки?

В первую очередь следователям. И не только начинающим. Полагаю, что интересны они будут и для прокуроров, и судей. А также всем, кого интересует неординарность совершенных преступлений, психология их совершения и особенности расследования. Ни в коей мере не претендую на лавры Анатолия Безуглова, сегодня почти неизвестного, и, тем более, уже забытого, Льва Шейнина. Большинству читателей эти имена ничего не говорят, а ведь их почти документальные повести были популярны. А «Настольная книга следователя» под редакцией бывшего следователя по особо важным делам Л. Шейнина, смею уверить, и сегодня во многом актуальна не менее трудов нынешнего главного следователя страны, о работе которого следователем данных я найти не смог. Опыт практика, думаю, представляет интерес. Не могу не касаться низкого уровня следствия и причин недоверия граждан к правоохранительной системе. Избегая упреков в амбициозной предвзятости и односторонности, использую цитирование и высоких должностных лиц, и людей, чья компетентность и квалификация не вызывает сомнений. И, конечно, выдающихся русских юристов.

О Великой отечественной войне написаны Гималаи мемуаров и воспоминаний. Что можно добавить к ним? Родившимся после войны она была, что называется «вчера». Ее участники жили и работали рядом, но не очень охотно и скупо её вспоминали. Мне повезло: уступая настойчивым просьбам, отец, увлекаясь и почти забывая о возрасте слушателя, рассказывал о войне. Рассказывал то, что не принято было рассказывать на официальных встречах. И передо мной, ждавшим рассказов о смертельной опасности и победных маршах, о ежедневных подвигах и славе, представала совсем другая война. Война, как тяжкий ежедневный труд, без выходных и праздников, где смерть была обыденна и повседневна. Фронтовые будни и быт без всяких прикрас. Рассказы отца врезались в детскую память. Ими и хотелось бы поделиться.

Стихи пытаются писать и пишут многие, даже вполне солидные люди. Большинство пишет «для души», не посягая на Парнас. Иногда получается что-то, вызывающее удовлетворение.

Об авторе.

Родился в г. Балашове в 1952 году в семье учителей. С 16 лет работал шлифовщиком на заводе автотракторных прицепов (машзаводе). Десять лет прослужил в армии. После окончания заочно Саратовского юридического института 15 лет служил в прокуратуре: помощником прокурора Романовского района, прокурором Воскресенского района, старшим следователем прокуратуры г. Балашова, 23 года работал адвокатом.

ЗАПИСКИ СЛЕДОВАТЕЛЯ
О следствии

«Ты — следователь. Будь осторожен в оценке доказательств, и ты

не ошибешься. Будь трезв в выборе и принятии версии, и она не

отведет тебя в сторону. Не увлекайся и не горячись, будь

беспристрастен, но не равнодушен. Не принимай на веру любую

догадку: из десяти догадок — девять ошибочны. Работай быстро,

без волокиты, но не спеши, не будь торопыгой, не комкай

следствие, не упрощай его. Не поддавайся слепо первому

впечатлению и не следуй слепо за первой версией. Иначе из

хозяина версии ты превратишься в её раба».

«Настольная книга следователя» ГИЮЛ 1949

Следователь — центральная фигура досудебного производства. Именно он предъявляет обвинение, и, следовательно, решает ключевые вопросы уголовного процесса: есть ли состав преступления и достаточно ли доказательств виновности подозреваемого. Результаты именно его работы становятся предметом поддержания государственного обвинения и рассмотрения судом. Нет предъявления обвинения — нет и судебного процесса.

Увы, процессуальная самостоятельность следователя в России весьма и весьма относительна. А при оценке недостатков и ошибок нашего правосудия, именно следователи становятся «мальчиками для битья». Даже в том случае, если беспрекословно выполняли негласные указания.

Не собираюсь утверждать, что раньше в следствии работали только безупречные профессионалы — безупречных людей не бывает. Ни в следствии, ни в прокуратуре, ни в суде. И в следствии работали и Следователи, и «следаки» — ремесленники. В прессе периодически появляются очерки о следователях, которые эффектно достигают неотвратимости наказания по всем расследуемым ими делам. Не сомневаюсь, что это следователи высокой и высочайшей квалификации, раскрывавшие с помощью профессионалов розыска сложнейшие и признанные «бесперспективными» преступления. Но, нигде и никогда 100% раскрываемость преступлений не достигалась, а судебные и следственные ошибки были. Мастер детектива Жорж Сименон обоснованно пишет, что даже комиссар Жуль Мегре десяток раз во время следствия чувствовал себя абсолютно бесполезным и беспомощным. А о бесплодной беготне, нудных поисках, которые часто заводят в тупик, о шагах, сделанных наугад, обычно не говорят.

Имели место и обвинительный уклон, и нарушения процессуального закона, и элементарный непрофессионализм. Но тактике и методике расследования учили не только в институтах и на курсах повышения квалификации. Молодые следователи в обязательном порядке составляли план расследования с отработкой нескольких версий и планы отдельных следственных действий. Кстати, в конспективной форме это делали и опытные следователи — даже профессиональная память может подвести. Но для этого требовался сбор и анализ доказательств, оценка всей полученной информации. Необходима одновременная проверка всех намеченных версий. Конечно, одной из них вы будете отдавать приоритет, но не закрывайте глаза на имеющиеся в ней пробелы и противоречия, не доверяйтесь чрезмерно собственной интуиции, не полагайтесь на свое «внутреннее убеждение», которое «никогда не подводит». Критически проверьте версию с позиции защиты. Совсем не лишне найти время для присутствия в суде при рассмотрении некоторых расследованных вами дел. Не забывайте про другие версии — любая из них может оказаться единственно верной. И вносите в ходе следствия в составленный план необходимые коррективы. Не ограничивайтесь основной (и часто, единственной) версией оперативников, сознательно ставьте её под сомнение, тщательно проверяйте её достоверность. Проверка только одной наиболее вероятной версии до подтверждения её несостоятельности и, лишь затем, проверка других, совершенно неприемлема. Обеспечивайте одновременное, параллельное расследование всех намеченных версий, причем каждая из них может быть признана отпавшей только после того, как собранными доказательствами бесспорно установлена её несостоятельность. Не отмахивайтесь от получаемых данных, противоречащих этой версии, и обязательно их проверяйте. Совсем не исключено, что перед вами не преступник, а невиновный (пусть даже очень отрицательно характеризуемый) человек, случайно оказавшийся в нехорошем месте в нехорошее время. И эту случайность активно используют оперативники, «подгоняя» под неё объяснения свидетелей и получая «признание» совсем не правовыми способами. А реальные преступники и другие заинтересованные лица этому охотно способствуют. Избрав одну версию, показавшуюся наиболее верной и точной, в дальнейшем вы сами подсознательно подпадаете под власть этой версии. Не замечая этого своеобразного самогипноза, будете однобоко проводить расследование, некритично подхватывая все показания и обстоятельства, подтверждающие эту версию и досадливо отмахиваясь от показаний и обстоятельств, опровергающих её, или закрывая глаза на имеющиеся пробелы и противоречия. При таком подходе любой поступок приобретет несвойственное ему значение, легкомысленно брошенное слово будет расцениваться как проявление давно обдуманного умысла. Добавьте еще не так уж редко встречающиеся в следственной практике совпадение случайных обстоятельств, «уличающих» обвиняемого.

Контроль прокурора был эпизодичен и далеко не ежедневен. Средства связи исключали повседневный контроль следственного управления. И надо признать, что контроль на расстоянии проверяющих и надзирающих не эффективен, и только отвлекает от работы. Отстаивание своей точки зрения, не согласие с руководителем не только допускалось, но и молчаливо одобрялось. Профессиональная аргументированная позиция уважалась. Безусловно, были и руководители, весьма болезненно воспринимавшие возражения, и относившиеся к такому следователю негативно. К сожалению, сейчас следователю в первые сутки не до анализа — руководство требует незамедлительных результатов, хотя бы в количестве проведенных следственных действий. Следователю не до самостоятельного планирования — успеть бы беспрекословно выполнить неизбежно формальные указания.

Согласно неписанному кодексу этики ложь, а тем более прямой обман для следователя был недопустим. Сейчас ложь стала для следственных и прокурорских работников почти повседневностью, и не только не порицается старшими по должности, но и получает одобрение. Такие выводы позволяет делать моя почти сорокалетняя практика в уголовной юстиции, а пять лет оценка следствия входила в мои прямые обязанности.

Следствие не признавалось ключевым подразделением, финансировалось по остаточному принципу. Не отличалось совершенством и законодательство. О кризисе следствия я, будучи следователем, неоднократно писал в журнале «Законность»: «Гражданин, столкнувшись с нашей юстицией, впредь зарекается обращаться к ней за защитой своих прав, а от перспективы оказаться свидетелем со всех ног бросается прочь, крича «чур меня». О каком «высочайшем» профессионализме может идти речь, если 60% следователей прокуратуры Саратовской области имеют стаж работы менее трёх лет? Всерьез никого не интересует столь странное омоложение (точнее непрофессионализм) следственного аппарата. Следователи при первой же возможности уходят на другую работу. Остаются либо энтузиасты, получающие удовлетворение от реальной борьбы с реальными преступниками; либо работники, привычно тянущие врезавшуюся лямку и не решающиеся переменить место работы; либо посредственность, отбывающая службу и уверенная в том, что останется при должности, не взирая на результаты работы — ведь заменить их некем.

Следствие остается крайне громоздким и превращается в образец волокиты даже по несложным делам. При наличии бесспорных доказательств оно утопает в проведении массы, как правило, бесплодных и дублирующих полученные показания очных ставок, назначенных без необходимости экспертиз.

Расследование дополнительных и второстепенных эпизодов получило наименование «работа на корзину», так как оно практически не влияет на размер наказания. С учетом повышенной общественной опасности и распространенности групповых, много эпизодных преступлений, необходимо ограничить принцип сложения наказаний, установив условием его применения наличие исключительных смягчающих обстоятельств.

Почему при отсутствии средств на создание единого следственного комитета создается ещё один ведомственный и столь же непрофессиональный следственный аппарат налоговой

полиции? Почему лжесвидетельство — серьезнейшее и ныне повседневное преступление против правосудия — практически ненаказуемо? Почему предварительное следствие при очевидности преступления и задержании на месте лица, его совершившего, у нас тянется месяцами? Почему потерпевшего и свидетеля вызывают на следствие и суд многократно, порою до десяти раз, а даже часть издержек компенсируется лишь в единичных случаях? Почему потерпевшие и обвиняемые ждут вынесения приговора годами, а решения в части возмещения ущерба на деле оказываются пустой формальностью? Без коренного изменения уголовного процесса с его чудовищно громоздким предварительным следствием и анахроничным институтом доследования, без изменения уголовного законодательства, с его псевдо-гуманным принципом полного поглощения и без того далеко не всегда соизмеримых преступлению наказаний, без создания единого централизованного и профессионального следствия — все это останется бесплодными, вызывающими раздражение пожеланиями» — (научно-практический журнал Генеральной прокуратуры РФ «Законность» №10—1992 год — «Помогут ли новые законы?», №5—1994 год — «Еще раз о кризисе следствия», №6—1995 год — «Почему ухудшается качество следствия?», «Российская газета» от 18.04.1996 год — «О чем спорим, господа?»). Столь объемное цитирование вызвано тем, что многие поставленные в те годы вопросы по-прежнему актуальны. За активное сотрудничество с редакцией по проблемным вопросам прокурорской и следственной практики я был поощрен Генеральным прокурором Российской Федерации.

Прошло более двадцати пяти лет. Принят новый процессуальный кодекс, создан Следственный комитет РФ, неизмеримо выросли технические возможности следствия, материальное обеспечение работников комитета стало вполне достойным… а качество следствия ухудшилось. «Особо настораживает ежегодный прирост дел, сроки расследования по которым превышают 12 месяцев», — сказал Ю. Я. Чайка, добавив, что к концу прошлого года число таких дел составляло около 4,5 тысячи. «А в Следственном комитете более 300 дел вообще расследуется свыше 3 лет», — подчеркнул он. «Данные негативные тенденции уже не первый год развиваются на фоне снижения количества регистрируемых преступлений и лиц, их совершивших», — констатировал Генпрокурор («Российская газета» от 18.04.2018). Нарушение двухмесячного срока расследования стало нормой даже по резонансным делам. Вызывает недоумение 6—7 месячное расследование дел, не представляющих какой-либо сложности, как нашумевшее дело футболистов Кокорина и Мамаева (оба эпизода сняты стационарными видеокамерами). А убийство в Москве в 2018 году Хачатурян его тремя дочерьми расследовалось более двух (!) лет. А ведь никакой сложности не представляет расследование спонтанного убийства, совершенного тремя не имеющих криминального и даже жизненного опыта девушками.

Низкое качество следствия давно стало дежурной фразой. И, наконец, в феврале 2018 года Генеральный прокурор Ю. Я. Чайка на совещании публично заявил о деградации следствия: «Если 20—25 лет назад следователь и преступник — это борьба интеллектов, то сейчас все очень просто: СИЗО, особый порядок, в котором сегодня рассматривается до 70% дел. И наступает деградация… К сожалению, для многих наших следователей сегодня уголовно-процессуальное законодательство, нормы материального права — это космос».

Возразить Генеральному прокурору нечем. Но к такому результату некогда элитное следствие шло десятилетиями под неусыпным надзором прокуратуры.

Требования судов к качеству расследования были значительно выше. Периодически, пусть и в единичных случаях, но судьи оправдывали. А уж на доследование дела возвращались десятками тысяч… Сейчас воспринимается анекдотом, но на одном из совещаний в прокуратуре области в конце 80-х годов заместитель начальника УСО (уголовно-судебного отдела), отмечая ухудшение качества следствия, назвал районы с возвращением судами на доследование 20, 30 и 50% дел. А в одном районе этот показатель достиг 100% — и, после недоуменного оживления присутствующих прокуроров, выдержав эффектную паузу, добавил: следователь прокуратуры направил за год в суд одно (!) дело и получил его на доследование… Да, в небольших сельских районах иногда и такая нагрузка была. Ведь преступления: «угроза убийством», «незаконное проникновение в жилище», «оскорбление сотрудника милиции» были экзотикой, и обвинение по ним предъявлялось, как правило, лишь по совокупности преступлений. А сейчас даже угроза подвыпившего мужчины убить телефонной трубкой стационарного аппарата собственную дочь за сделанное ею в грубой форме замечание, благополучно заканчивается судебным приговором.

Практически в каждом из ежемесячных Бюллетенях Верховных судов СССР и РСФСР, в постановлениях об отмене приговоров (а этому было посвящено более половины объема Бюллетеня), причиной отмены указывалось нарушение требований полноты, объективности и всесторонности расследования. Прежний (1961 года) процессуальный закон прямо обязывал следователя, прокурора и суд устанавливать не только уличающие подозреваемого (обвиняемого), но и оправдывающие его доказательства, не только отягчающие, но и смягчающие наказание обстоятельства (ст.20 УПК РСФСР). Это и есть требование полноты, всесторонности и объективности расследования. В новом УПК этих требований нет. Так, «вместе с водой выплеснули ребенка». Сейчас следствием не только не устанавливаются оправдывающие подозреваемого доказательства, но игнорируются все доказательства, не укладывающиеся в схему предъявленного обвинения.

Небольшой, уже исторический экскурс. После смерти Л. И. Брежнева в 1982 году следствие получило реальную процессуальную самостоятельность и относительную независимость. И страна впервые узнала: сколько стоит звание «Герой социалистического труда» и сколько — должность 1-го секретаря обкома партии; что взятки берут и министры, и члены ЦК, и находящиеся в их личной собственности драгоценности измеряются не только в каратах, но и в килограммах… Но эпоха борьбы с высокопоставленными мздоимцами закончилась, когда бывший первый секретарь ЦК Компартии Узбекистана Усманходжаев дал показания о даче взятки председателю Верховного Суда СССР Теребилову, когда была получена следственная информация на Генерального прокурора и его зама, на шесть (!) членов Политбюро ЦК КПСС. А следователей, посчитавших, что «независимых» от закона и правосудия нет, жестко поставили на место: в их работе внезапно обнаружили «грубейшие нарушения социалистической законности» и возбудили в отношении них уголовные дела. Руководителей знаменитой следственной бригады Тельмана Гдляна и Николая Иванова от уголовной ответственности спасла только депутатская неприкосновенность (желающие могут найти в интернете достаточно материалов на эту тему, включая стенограмму 1-го съезда народных депутатов СССР). Приведу лишь мнение следователя-депутата: «Должен сказать, что в своей оценке деятельности группы Гдляна руководство Прокуратуры СССР настолько произвольно толкует закон, что просто диву даешься. Мне нетрудно предсказать дальнейшее развитие событий. Допустим, Верховный Совет СССР даст свое согласие на привлечение Гдляна и Иванова к ответственности. Илюхин тут же арестует их и на полтора года отправит в следственный изолятор. …если бы я не сомневался в объективности следствия, прокурорского надзора и суда, я, может быть, при голосовании на Верховном Совете и нажал бы кнопку за дачу согласия на привлечение Гдляна и Иванова к ответственности. Но, простите, наказывать двух простых и, кстати, не самых худших следователей за все грехи нашей правоохранительной системы? Почти не вызывает сомнений то, что группе Гдляна поначалу оказывалось чье-то высокое покровительство. В его распоряжении был даже боевой вертолет. Это о чем-то говорит. Но это покровительство продолжалось до определенного рубежа. А потом им сказали: „Стоп, мальчики. Вы свое дело сделали, вам пора уходить“. А „мальчики“ уходить не захотели. Вот и результат» — старший советник юстиции, следователь по особо важным делам (раскрыл убийства, совершенные маньяком Михасевичем), народный депутат Н. Игнатович («Круглый стол» газеты «Аргументы и Факты» с членами депутатской комиссии «Что ждет Гдляна и Иванова?»). Не дошли до суда и тихо были прекращены уголовные дела против следователей бригады. Но урок для всех следователей страны был дан показательный.

А с принятием в 2001 году нового УПК РФ с самостоятельностью следствия было покончено окончательно уже на законодательном уровне: оставив самостоятельность при предъявлении обвинения, им запретили даже возбуждать уголовные дела и приступать к расследованию без санкции прокурора. Следователей, возбудивших дела до получения этой санкции, привлекали к уголовной ответственности. Фактически следователю отказали в праве устанавливать «достаточные данные, указывающие на признаки преступления» и поставили под сомнение его компетентность, установленную этим же законом!

Пресловутое «согласование», неизбежно формальное по своему характеру, влекло бессмысленную потерю времени и, фактически препятствовало расследованию «по горячим следам». Вместо проведения неотложных следственных действий следователь получал от свидетелей и потерпевших объяснения «для прокурора», и выезжал к нему с места происшествия для получения «незамедлительного» согласия на возбуждение уголовного дела. Лишь после этого он получал возможность производства допроса. Посещение прокурора на российских просторах требовало преодоления иногда более сотни километров. А в отдельных регионах сообщение осуществляется летом теплоходом, а во время распутицы только вертолетом. А ведь отложенные даже на несколько часов допрос, выемка и обыск, часто оказываются безрезультатными. Подсчитать ущерб, причиненный пролоббированной прокуратурой нормы закона в компенсацию изъятия из ее компетенции ареста, просто невозможно.

Чтобы не выглядеть умствующим брюзгой, процитирую официальное мнение руководителя следствия весьма высокого уровня: «О какой оперативности в раскрытии преступлений и расследовании уголовных дел может идти речь, если следственные подразделения России расположены так, что до ближайших прокуроров и судов от 10 до 600 километров? Следователи оказались фактически лишенными возможности раскрывать преступления по горячим следам, то есть в течение первых суток. Сегодняшний порядок возбуждения уголовного дела не позволяет следователю задержать человека по подозрению в совершении преступления. Например, вора, застигнутого владельцами квартиры в момент кражи. Нельзя допросить потерпевшего человека, которому нанесены раны, от которых он может умереть. Не секрет, что согласие прокурора следователь получает, как правило, утром следующего рабочего дня» («Российская газета» от 10.08.2006 «Прокурор временно не доступен», заместитель начальника Следственного Комитета при МВД РФ Б. Гаврилов). «В течение пяти лет существовала ничем не оправданная монополия прокурора давать согласие на возбуждение уголовного дела следователю и дознавателю. Все попытки изменить такой порядок наталкивались на жесточайшее сопротивление. В конце концов разум все же возобладал — вредный институт приказал долго жить. При этом парадоксальной выглядит ситуация, когда прокурор возбудить уголовное дело не в праве, но наделен правом отменить постановление о возбуждении уголовного дела» («Российская газета» от 18.05.2011 «От кого не зависит прокурор»).

Лишь после смены руководства Генпрокуратура согласилась с тем, что эту норму можно отменить — «она уже сделала свое дело». Да, за пять лет действия она превратила следователя из центральной фигуры досудебного производства в чиновника, ничего не решающего без официального (и неофициального) согласования, послушно выполняющего и лишь процессуально оформляющего указания начальника следственного отдела и прокурора. И после отмены этой абсурдной нормы самостоятельность следствия осталась декларацией, а волокита стала нормой. Следователи элитного Следственного комитета сейчас ждут, когда полиция по сообщению о преступлении проведет проверку, получит объяснения и передаст материал по подследственности. После просмотра материала они также получают объяснения от участников происшествия и свидетелей, и пишут рапорта об обнаружении признаков преступления собственному начальнику. И лишь после его соответствующей визы приступают к расследованию. Несколько часов тратятся на все те же формальные согласования, ведь абсурдная по существу норма утратила силу лишь частично. А потом следствие уже проводится «незамедлительно», то есть ночью, так как следственные действия становятся «не терпящими отлагательства». А ведь еще недавно следователи прокуратуры действительно немедленно выезжали на сообщения о совершении преступлений их подследственности (и на все обнаружения трупов) и, убедившись в наличии состава преступления, без всяких согласований возбуждали дела и приступали к расследованию, включая задержание подозреваемого. И именно они определяли не терпящую отлагательства необходимость проведения следственных действий ночью. И в полном соответствии с процессуальным законом проводились они исключительно редко. И без этого приходилось работать по 12—14 часов, пока не будут установлены и зафиксированы все доступные на момент возбуждения дела доказательства.

Введение особого порядка рассмотрения дела судом — фактически без какой-либо проверки доказательств, привело к ухудшению качества следствия. Не веря в объективность расследования и убежденный в неизбежности осуждения, в надежде на условное наказание или в его существенном снижении, подозреваемый дает нужные для этого показания, и покорно полностью признаёт все, написанное в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого. Не случайно было принято законодательное запрещение особого порядка при совершении тяжких преступлений.

Не способствует качеству расследования и особый порядок принятия судебного решения при заключении досудебного соглашения о сотрудничестве. Достоверность полученных в этом случае нужных для раскрытия «висяка» показаний под сомнение не ставится, версии оговора не проверяются либо проверяются формально. Нередко, чтобы получить скидку в наказании, обвиняемые в рамках сделки принимаются оговаривать других людей. А приговор в отношении человека, заключившего сделку со следствием, становится «железным» доказательством. Хотя в рамках упрощенной процедуры доказательства не исследуются, и человек может рассказать про других что угодно.

Следователи знают: все, что не укладывается в принятую истинной версию, все равно будет признано недопустимым или не относимым доказательством, а противоречащие обвинению показания, признаны данными «с целью уйти от уголовной ответственности». Даже в том случае, когда оспаривается необоснованная квалификация или только один квалифицирующий признак. И какой смысл собирать доказательства виновности, устранять противоречия? А любое проявление следователем просто здравого смысла, или даже точного исполнения закона, если оно приводит к улучшению положения обвиняемого, рассматривается через призму подозрений на предмет «коррупционной составляющей». Это привело к следующей неутешительной констатации: «К сожалению, качество предварительного расследования иногда оставляет желать лучшего. Следователи подписывают бумаги и даже не хотят собирать доказательства, которые бы объективно подтверждали вину соучастников. А упираются в показания того лица, которое признало вину и заключило сделку со следствием. Когда законодатель такую форму судопроизводства ввел, то, наверное, думал таким образом облегчить нагрузку следствия и судов. А на практике все получилось совсем по-другому» — Ольга Егорова, председатель Мосгорсуда («Российская газета» 25.11.2015).

К вопросу о профессионализме следователей. Принято считать аксиомой, что в Следственном комитете России работают только профессионалы высочайшего класса. Надо отметить, что для этого созданы все материальные и технические условия. Он должен был стать элитной и престижной следственной структурой. Стал ли он ей? Профессионалом в следствии невозможно стать менее чем за пять лет. Отмечу, что можно прослужить и 10—15 лет, и остаться ремесленником. Но выпускники вузов дела расследуют с первого дня работы. Приведу очень любопытное положение закона: «На должности следователей в исключительных случаях могут назначаться граждане, обучающиеся по образовательной программе высшего образования „Юриспруденция“, не менее половины срока получения образования и не имеющие академической задолженности» — часть 2 статьи 16 Федерального закона от 28 декабря 2016 года №504-ФЗ. То есть, следствие могут вести ушедшие с очной формы обучения студенты — троечники третьего курса! О чем говорит это изменение, внесенное в закон «О следственном комитете» через пять лет после его образования? Об острейшем кадровом дефиците. А ведь при создании СК РФ его штат был полностью укомплектован перешедшими в него следователями прокуратуры. Куда они делись? Куда деваются ежегодно приходящие выпускники вузов? Причины текучки кадров в СК РФ, кстати, в следствии МВД такой текучки нет, выходят за тематику моей книги.

Лучшим следователем следственного комитета России в 2010 году был признан следователь по особо важным делам следственного отдела г. Балашова, имеющий всего полтора года стажа следственной работы. За год он завершил 48 уголовных дел, ни одно из них не возвращалось судом на дополнительное расследование, оправдательных приговоров по ним также не выносилось («Российская газета» от 10.06.2010. «Награда как следствие»). Вы можете представить со стажем даже в три года «лучшего» врача — нет, не России, — обычной ЦРБ? «лучшего» учителя рядовой школы? «лучшего» водителя автохозяйства? Стать квалифицированным специалистом за такой срок невозможно. Однако приказ подписан Председателем Следственного комитета России. Более яркой иллюстрации профессионализма сотрудников Следственного комитета не требуется. А откуда такое большое количество расследованных дел? В 1994—1997 годах по городу за год двумя следователями прокуратуры в суд направлялось не более 45 дел. Балашов стал «криминальной столицей» Поволжья? Нет, количество убийств осталось прежним. Просто дела по оскорблению работников милиции, незаконному проникновению в жилище, угрозе убийством были единичны. А когда количество дел по оскорблению сотрудников милиции за год значительно превысило сотню, спохватились — не попадет ли балашовская милиция в книгу рекордов Гиннесса, как самая оскорбляемая в мире? А как быть, если вдвое (!) увеличили количество следователей прокуратуры, где брать следственную нагрузку? Пришлось сокращать следователей. И количество оскорблений сразу сократилось вдвое.

Прав Генпрокурор: следствие деградирует. Следователь превратился в простого исполнителя «указаний», оформляющий их исполнение процессуально, порой с игнорированием требований процессуального закона. Распространение получил простой перенос «устраивающих» следователя показаний свидетеля в протокол допроса другого свидетеля или протокол очной ставки. Нередко эти показания, именуемые доказательствами, совпадают до запятой. И поскольку эта профанация следствия никем не пресекается, она становится повсеместной. Попытки защиты обратить на это внимание судов остаются без последствий. Стал массовым следователь-компилятор, дожидающийся когда оперативник принесет ему «явку с повинной», и привычно «подправляющий» заученными клише показания сломленного и подавленного человека. Не редкость, когда сам следователь дает спецзадание: «поработать» с упорно не желающим признавать вину подследственным. Усердная «работа» иногда оставляет фиксируемые судебными медиками следы электрометок на теле. Следователь по особо важным делам понимает, что поручает совершить преступление, но уверен, что иначе тяжкие преступления не раскрываются. И искренне спрашивает: «А вы разве не так же работали?». Он не понимает, что такими поручениями (разумеется негласными) признает собственные непрофессионализм и бессилие.

Увы, высокая квалификация следователя стала формальным требованием, а попытки следователя иметь и отстаивать свою точку зрения воспринимаются негативно. Нарушения процессуальных требований стали заурядным явлением. Так, обычным стало предъявление для ознакомления материалов дела в не подшитом и не пронумерованном виде. Соответственно, в протоколе ознакомления не указывается количество листов в деле. Нехваткой времени это не объяснить. Следователь обязан планировать расследование и исключать попадание в цейтнот. И все равно подшивка и нумерация производятся днем позже. Мелочь? Нет, это прямое нарушение процессуального закона, которое становится привычкой, легко позволяющей его нарушать. А это нарушение совсем не безобидно. Это прямая возможность фальсификации: изъятия или добавления новых листов дела. Адвокаты допускают такие упрощения по категориям дел с полным признанием вины и с перспективой их рассмотрения в особом порядке, то есть по делам, где фальсификация исключается. Но мнение о непрофессионализме следователя и его готовности к фальсификации остается.

Прокуратура имеет все процессуальные полномочия пресекать деградацию следствия, возвращая на доследование некачественно расследованные дела, а суды — руководствуясь презумпцией невиновности, выносить оправдательные приговора и требовать принятия необходимых мер по фактам нарушения закона. Не возвращают, не оправдывают даже при грубейших нарушениях процессуального закона и при сомнительных доказательствах.

«Не так давно один из следователей по особо важным делам, работавший в столичном управлении СКП, рассказал в прессе, что по крайней мере в столице давно стало хорошим тоном, когда следователь передает судье флэшку с текстом обвинительного заключения. Одно дело вручную перепечатывать текст и совсем другое — копировать его на компьютере.

Однако, как ни парадоксально, при этом не всегда остается время, чтобы прочитать и вникнуть в текст» («Российская газета» от 4.03.10 «Приговор под копирку»). Что же копируют судьи, используя текст обвинительного заключения следователя в приговоре? Обвинительное заключение завершает предварительное расследование и является концентрированным выражением его результатов. И, поскольку каждое дело индивидуально, по его тексту когда-то можно было безошибочно судить о квалификации следователя и даже определять конкретного следователя по стилю изложения. В обвинительном заключении не только приводится цитирование показаний, результатов следственных действий и экспертных заключений, подтверждающих обвинение, но может даваться и анализ обоснованности как версии обвинения и данной квалификации, так и несостоятельности выдвигаемых версий защиты и невозможности иной квалификации. И тогда оно становится документом, представляющим интерес для гособвинителя и суда, облегчающим их работу. На служебном совещании председатель Самойловского суда весьма лестно отозвалась о моей работе: «Наконец-то появился настоящий следователь. Берите у него обвинительное заключение и используйте как образец». Следователи РОВД не преминули воспользоваться советом судьи и попросили дать им копию. И были немало удивлены тем, что я копии обвинительного заключения не сохраняю, и каждый раз пишу его вновь полностью. А на курсах повышения квалификации следователей в Санкт-Петербургском институте прокуратуры учили целенаправленности, последовательности и логичности изложения. А обвинительному заключению посвящалась отдельная лекция. Запомнилась предлагаемая следственная оценка прекрасной характеристики, представленной на обвиняемого: объективность характеристики не вызывает сомнений. Но, «обладая незаурядными организаторскими способностями, творческим подходом к делу, опытом и профессиональными качествами» обвиняемый использовал их для создания преступной схемы и продуманной организации преступления. Разве такое обвинительное заключение не будут способствовать справедливому приговору? Сейчас автора следственных документов в потоке серых, стандартных, шаблонных фраз даже автороведческая экспертиза не в состоянии установить. Не редко, при однородной квалификации преступления, постановления напоминают даже не близнецов, а клонов. Меняются только анкетные данные, время и место совершения преступления.

О доказанности обвинения стали судить по количеству свидетелей. Чем больше их включено в список лиц, подлежащих вызову в суд, и чем больше страниц в обвинительном заключении, тем внушительней признается обвинение надзирающими за следствием. Но десятки свидетелей неочевидного преступления у профессионалов вызывает полное недоумение. Никакой значимой информации для дела их показания не несут. Но раз допрошен свидетелем, то пожалуйте в суд. И десятки людей без какой-либо необходимости тратят свое время, загромождая и затягивая судебный процесс.

Принцип относимости доказательств игнорируется ради увеличения исключительно внешнего объема обвинения. Обычной практикой стал допрос сокамерников содержащегося под стражей обвиняемого. Но их показания, в лучшем случае, являются производными и вызывают вполне понятные сомнения в достоверности. Такие допросы судами раньше как доказательства вообще не принимались, и поэтому следователями не проводились. А на суде присяжных большое количество ничего по существу не показывающих свидетелей производят только негативное для обвинения впечатление. Так, по «профессионально» планируемому и подготовленному громкому покушению на Чубайса убедить присяжных в виновности подсудимых не смогли 30 (!?) свидетелей. Такая практика формирует у граждан негативное отношение к следствию, а рассчитывать впредь на искренность и откровенность граждан, однажды столкнувшихся с правосудием, просто не приходится. Значимой информации в обвинительном заключении мало. Поэтому прокуроры и требуют сейчас для надзорного производства предоставление ксерокопий всех допросов и экспертиз.

Распространенный ранее профессиональный термин «обвинительный уклон» практически исчез из юридического лексикона и его наличие категорически отрицается руководством следствия, прокуратуры и судов. А ведь по статистике Верховного суда РФ на протяжении многих лет каждое десятое дело возвращалось на дополнительное расследование (БВС РФ №7—2000). Иными словами, суды признавали, что по этим делам обвинительный приговор вынесен быть не может. Теперь, после отмены возвращения дел для дополнительного расследования, невозможность осуждения каждого десятого удивительным образом исчезла. Одномоментного столь существенного повышения качества следствия произойти просто не могло. Но если при любом качестве расследования дело рассматривается судом с вынесением обвинительного приговора, то качество расследования теряет какое-либо значение. Исчезает сам стимул повышения квалификации, отработки процессуальных документов, да и просто добросовестности, если даже откровенная халтура следствия поддерживается государственным обвинением и не замечается судами. Какая уж тут борьба интеллектов на следствии?

Наряду с «заказными» убийствами появились и «заказные» уголовные дела. Иногда возбуждение уголовных дел инициируются на различных уровнях «сверху», а следователи лишь обеспечивают их расследование в «нужном» направлении. По заказным делам осуществляется устранение конкурентов по бизнесу и передел собственности, месть за критику, за отказ оплачивать «покровительство» и по другим мотивам, вплоть до устранения слишком принципиальных оперативников и следователей (информацию об этом можно найти в Интернете. Попробуйте, к примеру, погуглить: следователь Зайцев (расследовавший дело «Трех китов»).

Для повышения показателей нагрузки и раскрываемости оперативными службами провоцируются сбыт или приобретение наркотиков, хранение боеприпасов. Широкое распространение получили уголовная ответственность за использование заведомо подложного документа. Председатель Мосгорсуда привела красноречивые цифры: «Из 63 тысяч уголовных дел 30 тысяч — это подделка миграционных карт, медицинских книжек и пенсионных удостоверений. Потоком идет 327 статья УК, того гляди, все москвичи кроме милиции, прокуратуры, судов и депутатов, окажутся судимыми» («Российская газета» от 24.03.2005 года «Басманное правосудие со служебного входа»). Очевидно, что квалифицированной подделкой этих документов, а также дипломов занимается всего несколько сот человек. Установить их не представляет какой-либо сложности, ведь сбыт в таком количестве может быть обеспечен лишь публичным предложением — объявлениями в интернете, метро и электричках. И предотвратить эти десятки тысяч преступлений можно привлечением к уголовной ответственности изготовителей. И это входит в компетенцию следствия. И разумеется, уголовного розыска. Не устанавливают. Не привлекают. И прокуратура, и тот же суд на это не реагируют. Ведь сделать это — и снизится раскрываемость, а значит, и эффективность работы того же уголовного розыска, снизится и количество расследованных дел. Снизится сама преступность и количество рассмотренных судами дел. Исчезнет «чудовищная нагрузка». И в бюджет поступления от штрафов существенно сократятся. Зачем же резать курочку, которая несет золотые яички? А так все заняты активной работой по борьбе с преступностью, и достигают внушительных результатов. Впрочем, когда это уже становится совсем неприличным, дела возбуждают. И широко рекламируют арест нескольких десятков человек.

Достижению высокой раскрываемости способствует и массовое выявление некогда экзотических преступлений: нарушение неприкосновенности жилища, оскорбление представителя власти. Нецензурно у нас, как известно, не ругаются, а разговаривают. Но если участником диалога становится представитель власти, то оценка нецензурщины весьма неоднозначна. Если ненормативную лексику использует служитель закона это — проявление эмоций, если гражданин — без всяких сомнений, это уголовное преступление. И если сержанта милиции обругал (и не без оснований) армейский майор запаса и тот же майор-отставник МВД, это, безусловно, оскорбление представителя власти (ст.319 УК РФ). Аналогично, для привлечения к уголовной ответственности и осуждения за угрозу убийством вполне достаточно фразы: «Высказанную угрозу я воспринимала реально и опасалась за свою жизнь». Доказательств реальности угрозы, её конкретизации уже не требуется. Для возбуждения уголовного дела и осуждения достаточно одного (!) боевого патрона, хранимого пенсионеркой на память о службе в ВОХР. Или выращенных в палисаднике трех кустов мака. Разумеется, исключающая состав преступления малозначительность не представляющего общественной опасности действия (ч.2 ст.14 УК РФ), к такого рода деяниям не относится. И неотвратимость наказания, естественно, тоже повышается. Технологию расследования и рассмотрения такого рода дел хорошо иллюстрирует цитата юриста, труды которого в обязательном порядке изучались в советской высшей школе: «… нет приема более распространенного и более несостоятельного, как выхватывание отдельных фактиков, игра в примеры. Подобрать примеры вообще — не стоит никакого труда, но и значения это не имеет никакого, или чисто отрицательное… Факты, если взять их в целом, в их связи, не только „упрямая“, но и безусловно доказательная вещь. Необходимо брать не отдельные факты, а всю совокупность относящихся к рассматриваемому вопросу фактов, без единого исключения, ибо иначе неизбежно возникнет подозрение, и вполне законное подозрение, в том, что факты выбраны или подобраны произвольно… для оправдания, может быть, грязного дела. Это ведь бывает чаще, чем кажется» — В. И. Ленин «Статистика и социология», Полное собрание сочинений т.30 с.350—351

Без убеждения в виновности обвиняемого, следователь не должен составлять обвинительное заключение. Но убеждение не может быть абстрактным, а должно обосновываться совокупностью доказательств. Каждое из них в отдельности имеет свою степень вероятности. Профессионалы используют три: маловероятно, вероятно, высокая степень вероятности. Такая градация хорошо отражает субъективность оценки и возможность ошибки. «Невероятно, но факт» — хорошо известная фраза. Еще король детектива Конан Дойль устами Шерлока Холмса сказал: «Ничего так не обманчиво, как слишком очевидные факты». Не всякий документ, как бы убедительно он не выглядел, является подлинным: «Нередко, наиболее правдоподобно выглядит документ, который фальшив» — Анатоль Франс. Помнить это необходимо при наличии «железных» доказательств. Не случайно в принципах оценки доказательств в процессуальном законе упоминается еще и совесть. Вспомните, что убийство Раскольниковым старухи-процентщицы было успешно «раскрыто» именно на основе «неопровержимой» улики — обнаружении пропавшей драгоценности у красильщика Миколки. И, разумеется, были получены его «признательные» показания. Известная цитата английского юриста Блэкстона: «Лучше пусть десять виновных избежит наказания, чем пострадает один невиновный» не воспринимается лишь потому, что мы не можем представить себя невинно осужденным. А стоило бы это делать хотя бы иногда. К тому же, «единичные ошибки» отнюдь не способствуют неотвратимости наказания, которая за всю историю человечества ни в одной стране никогда не достигалась. А безнаказанность поощряет преступность.

К сожалению, осуждение невиновных далеко не единично. Их многие тысячи. В Америке недавно реабилитировали отсидевшего за двойное убийство сорок лет. И у нас примеров не счесть. Но кажется, только в России можно сесть на длительный срок за совершение убийства, которого… не было. Так, в Ставропольском крае Диму Медкова осудили за убийство 14-летней родной сестры, труп которой он сжег. 17-летнего парня признали шизофреником и отправили в психиатрическую больницу. Через четыре года «убитая» нашлась… вместе с мужем и ребенком. Другой пример: в Забайкалье «убитую» Татьяну нашли живой через 5 лет при… регистрации новорожденного ребенка. Оказалось, что после ссоры с сожителем она, не заходя домой, уехала во Владивосток, где встретила другого мужчину и родила сына. Отношений с родственниками поддерживать не хотела, поэтому просто прервала общение и начала новую жизнь. А сожитель сидел за её убийство («Лента.Ru» от 21 ноября 2018 «Дело без тела. В России сажают за убийства без трупов. Даже если жертвы на самом деле живы»). Можно вспомнить расстрелянных по приговорам суда за убийства, совершенные Чикатило и белорусским маньяком Михасевичем. Так что, ссылаться на вступивший в законную силу приговор, как на высшую истину, не совсем корректно.

Оправданные получают право на реабилитацию, и казна ежегодно выплачивает им миллиарды рублей компенсаций. Неоднократно озвученная Генеральным прокурором инициатива оплаты ошибок следователями («Сколько стоит честное имя» «Российская 15 газета» от 05.07.2017), осталась без реализации. Таких исков прокуратура не предъявляет. И возлагать такую ответственность только на следователей несправедливо. Ведь отвечать должны и «помогавшие» следствию оперативники, и контролирующие следователя кураторы и их руководители, и прокуроры, утверждающие обвинение и поддерживающие его в суде, и, конечно, судьи (двух, а иногда и трех инстанций), не проверившие доказательств или не заметившие их отсутствия. А при ответственности рублем за допущенные ошибки или небрежность и казне было бы легче, и ошибок было бы меньше. И профессионализм был бы востребованным. Ветераны помнят, что за арест, с последующим оправданием арестованного, прокуроры несли персональную ответственность наряду со следователями.

И еще о «самостоятельности» следствия. Ранее «в случае несогласия с указаниями прокурора о привлечении лица в качестве обвиняемого, о квалификации преступления и объеме обвинения, о направлении дела для назначения судебного заседания или прекращении дела следователь вправе представить дело вышестоящему прокурору с письменным изложением своих возражений. В этом случае прокурор или отменяет указание нижестоящего прокурора, или поручает производство следствия по этому делу другому следователю» (ч. 2 ст. 127 УПК РСФСР). По этой норме закона следователь не может быть принужден действовать вопреки внутреннему убеждению, сложившемуся в результате расследования дела. Немногие следователи решались возражать прокурору, но такие были. И мне пришлось этим правом воспользоваться по делу об убийстве, переданному мне через три месяца после его совершения. После еще трех месяцев расследования судебная перспектива не появилась, но я получил письменные указания прокурора: предъявить обвинение и направить дело в суд. После моих возражений дело передали другому следователю, расследовали его еще два года, дважды направляли в суд. Получили оправдательный приговор, после его отмены и дополнительного расследования вновь направили в суд, получили на доследование и затем дело приостановили.

Сейчас, на первый взгляд, это право осталось у следователя. Только заменили «прокурора» на «руководителя следственного органа». Разумеется, и у прокурора осталось право вернуть дело на доследование. Но обязанность «поручает производство следствия по этому делу другому следователю» из нормы закона исчезла. И среди следователей уже нет желающих возражать теперь уже двум начальникам. Не видят смысла. Высказать свою точку зрения они, конечно, могут. Но после короткой реплики начальника остается только единственная версия — версия начальника (согласованная с прокурором).

Осуждение невиновных начинается именно со следователя. «Признание» рождается по настойчивому предложению оперативников, но процессуально обвинение оформляется следователем. Причем, в процессуальные документы нередко вносятся обескураживающе неграмотные фразы, приобретающие характер обязательного клише. Так, всеми следователями г. Балашова долгое время в постановление о привлечении в качестве обвиняемого, после слов «установил», вносилось следующая формулировка: «…около 20 часов 00 минут, более точное время следствием не установлено…». Ну нельзя говорить «около», если время установлено с точностью до минуты. Кстати, такая «точность» уже вызывает сомнение, она характерна лишь для военных распоряжений. И «более точное время» установить можно только на некоторых спортивных состязаниях. Но при обычном исчислении времени это не принято. Но зато, как звучит красиво… По крайней мере надзирающий прокурор так посчитал. А возражать такому «профессионалу» — значит 100% получить дело на дополнительное расследование (основания он найдет другие) и лишиться премии. И выходят от него следователи, пожимая плечами. Как гласит армейская злая поговорка: «Я — начальник, ты — дурак». Сложно следователю проявить эрудицию и выработать индивидуальный слог. Такое желание быстро пропадает. Так и воспроизводится посредственность. И лишь после ухода надзирающего прокурора на повышение безграмотное клише перестало применяться. Нередко даются непререкаемые указания, не имеющие ничего общего с процессуальным законом. Как правило, неофициальные. Ведь для письменных указаний нужно и время, и умение обоснованно их излагать. А привыкнув к трафаретам, этим умением обладают не все. И не любят их давать, ведь по ним можно в некомпетентности уличить. Так, практиковался одним из надзирающих за следствием прокуроров устный запрет следователям фиксировать (!!!) ходатайство обвиняемого о рассмотрении дела в особом порядке. Незаконность таких требований он прекрасно осознавал, поэтому категорически их отрицал и утверждал, что это выдумали следователи. Другой прокурор дал «авторитетное» указание знакомить с делом отказавшегося от ознакомления обвиняемого в присутствии понятых и адвоката путем оглашения следователем четырех томов дела. Привыкшая беспрекословно выполнять все указания следователь Наркоконтроля (благополучно канувшего в Лету) в ранге подполковника, оказалась от такой перспективы на грани нервного срыва, но дала задание пригласить понятых. Согласиться с многочасовым присутствием при этом абсурде я не мог. Пришлось объяснять следователю, что при ознакомлении с материалами дела участие понятых процессуальный закон не требует, а отказ от ознакомления вполне допускает с фиксацией этого отказа

подписью самого следователя. Единственное условие — следователь должен предложить обвиняемому изложить мотивы отказа и занести их, либо отказ от их изложения, в протокол. Увы, ни надзирающий прокурор, ни следователь не удосужились перечитать соответствующие нормы закона.

При отсутствии самостоятельности следователь не может стать квалифицированным профессионалом. Увы, само понятие «профессионализм» перестало быть универсальным. Ведь это уже традиция: каждое правоохранительное ведомство готовит своих юристов в своих учебных заведениях. При одних и тех же уголовном и процессуальном законах свое, ведомственное, их понимание и толкование. А теперь уже и экспертиза становится ведомственной. Объективности расследованию все это не прибавляет.

Увы, но и следователи по особо важным делам далеко не всегда служат примером для подражания. Позорным примером служит дело Героя России, полковника ВДВ Валентина Полянского. Это пример неприемлемости следователем самого понятия психологического контакта и полного неуважения к подследственному. Избитый в московском метро сотрудниками патрульно-постовой службы полковник был отдан под суд за применение насилия в отношении представителя власти. Судом в этой части он был оправдан, а по статье «оскорбление представителя власти» дело было прекращено «за примирением сторон». Испытанного унижения прошедший «огонь и воду» Герой не выдержал. Он покончил с собой из наградного пистолета, оставив записку, на которой неровным, срывающимся почерком написана лишь одна фраза: «Меня убил Пахомов А… 2.02.09 г.» («Российская газета» от 23.01.2009 «Девять граммов в защиту чести», «Комсомольская правда» от 21.02.2009 «Герой России Валентин Полянский: «Меня убил Пахомов»). Служебная проверка Следственного комитета в отношении Артема Пахомова нарушений в действиях следователя по особо важным делам не установила. Прокуратура оценила прокурорский надзор по этому делу жестче — три причастных к нему прокурора были наказаны, включая увольнение.

Работа следователя не терпит равнодушия и безразличия, связана с высокими психологическими и физическими нагрузками, требует концентрации внимания, умения постоянного анализа поступающей информации, отбора из её большого объема крупиц сведений, необходимых для логического и последовательного построения версий, их дальнейшего подтверждения или опровержения. Необходимо держать в памяти существо показаний многих людей и постоянно сопоставлять с ними получаемую новую информацию. Лишь тогда вырабатываются так необходимые наблюдательность, тонкая интуиция, внимание к мелочам, цепкая память, склонность к логическому мышлению и анализу. Профессионализм приходит с годами постоянной работы по отработке необходимых навыков. Следственную работу, без преувеличения, можно назвать творческой: «Где нет нутра, там не поможешь потом». Но, как и другие профессии, она может иметь и профессиональную деформацию: несколько повышенную подозрительность (вспомните Пуаро у Агаты Кристи), одностороннее восприятие различных обстоятельств, уверенность в собственную непогрешимость и непререкаемость.

Следователь должен предвидеть судебную перспективу, своевременно устраняя все пробелы расследования, парируя возможные версии, а иногда и провокации подсудимых; заранее представлять поведение обвиняемого и свидетелей на суде, возможную позицию защиты, все неожиданности, которые могут почему-либо возникнуть. Следователь должен уметь смотреть на свое дело с разных позиций и, лишь уверившись в твердости и правильности своих выводов, подписать обвинительное заключение.

К сожалению, высокие психологические нагрузки приводят к раннему «выгоранию». Следователи прокуратуры, расследовавшие тяжкие, вызывающие общественный резонанс, преступления, долгое время не имели льготной выслуги, и, зачастую, не дорабатывали до 60 лет. Явно необоснованная «дискриминация» с коллегами из МВД была ликвидирована. Одновременно со следователями прокуратуры льготы по выслуге лет получили и прокуроры. Следствие из прокуратуры вскоре изъяли, а полученные благодаря следователям льготы у прокуроров остались.

Быть профессионалом или ремесленником — это Ваш выбор. Даже принадлежа к не стремящейся к совершенствованию системе можно «не терять лица», проводить следствие на высоком профессиональном уровне, не допуская досадных ошибок. И заслужить уважение оперативных работников. Примеры такие в российском следствии имеются. Прокурор Московской судебной палаты Ровинский Д. А. полтора столетия назад напутствовал молодых следователей: «Опирайтесь на закон… с целью сделать добро и принести пользу. Даст бог, чтобы вы могли сказать всем и каждому: что вы служили делу, а не лицам; что вы старались делать правду и приносить пользу; что вы были прежде всего людьми, господа, а уже потом чиновниками».

Следовать ли этому наставлению или смотреть на доставленного вам подозреваемого как на совершившего преступление негодяя — это вопрос и вашей совести, и вашей квалификации. И при безоговорочном выполнении указаний, грамотный следователь придет к убедительным выводам, исключающим привлечение к ответственности невиновного. Не высказывая руководителю сомнений в обоснованности его указаний, ставьте его перед установленными ВАМИ фактами, исключающими указанную квалификацию. Возможность стать Следователем всегда есть в любых условиях.

Имея практический опыт, пишу о вполне доступных и исполнимых «секретах» сложнейшей работы следователя. И привожу примеры упрощения, небрежности и прямого игнорирования требований процессуального закона, допускаемого при расследовании.

Осмотр

Методике расследования и проведения следственных действий учат следователей на курсах повышения квалификации, обширнейший материал на эту тему без труда можно найти в интернете. Но и заметки практика не будут лишними.

Осмотр места происшествия — наиболее ответственное и сложное следственное действие, проводимое в условиях недостатка информации и цейтнота времени. Допущенные просчеты лишь частично могут быть восполнены дополнительным осмотром и только при условии надлежащей охраны места происшествия. При неграмотном осмотре могут быть уничтожены часть незамеченных следов, оставленных преступником (отпечатки следов рук, обуви, малозаметные улики). И, конечно, осмотр имеет свои особенности и отличия в зависимости от категории преступления: убийство и кража, умышленное уничтожение имущества и ДТП.

Поспешность при осмотре недопустима. До его начала необходимо получить от оперативников всю собранную ими, пусть и скудную на этот момент, информацию о потерпевшем, его образе жизни, круге общения, а также выдвигаемых ими версиях. Важную для следствия информацию могут дать опросы не только очевидцев, но и родственников и близких потерпевшему лиц.

Перед осмотром и в процессе его необходимо моделировать общую картину происшедшего с учетом наличия (отсутствия) следов взлома и проникновения в жилище или помещение, путей подхода и отхода преступника (для установления наиболее вероятных мест оставления следов, их обнаружения и фиксации), анализировать общую обстановку (следы борьбы, поиска ценностей, присутствия посторонних лиц). Даже многочасовые осмотры без моделирования влекут лишь механическое детальное описание, в подробностях которого упускается возможность целенаправленного выявления и фиксации следов. При осмотре фиксируйте все предметы в том положении, в каком они были обнаружены, и лишь затем осматривайте их в целях обнаружения следов. Помните, что любой, даже самый незначительный предмет: окурок, волос, и даже надкушенное яблоко, могут оказаться решающей уликой. А отсутствие следов, характерных для излагаемой подозреваемым (и потерпевшей!) версии происшедшего преступления, либо наличие следов, свидетельствующих об ином способе их образования, позволяет выдвинуть версию об инсценировке преступления (очерк «А мальчиков… не было»).

Следственной практике известны случаи уничтожения преступниками или заинтересованными лицами незамеченных при поверхностном осмотре улик, а также подброса улик, подтверждающих ложную версию. Так, в 80-х годах прошлого столетия Саратовским областным судом был приговорен к расстрелу обвиняемый в убийстве. «Железным» доказательством виновности послужил окурок, обнаруженный при дополнительном осмотре. Биологическая экспертиза установила, что слюна на окурке одной группы со слюной подозреваемого, задержанного через несколько дней после убийства. К тому же он ранее был неоднократно судим, в том числе за преступления против личности и убийство. Да и подсудимый, под воздействием «улики», свою вину признал в надежде не получить высшую меру. Надежда не оправдалась. Впоследствии было установлено, что убийство совершено другим лицом, признание которого полностью соответствовало механизму нанесения имевшихся телесных повреждений, подтверждалось выданными им и изъятыми у указанных им лиц ценностями, похищенными с места убийства, а также их опознанием родственниками убитой. Окурок же был «получен» оперативниками от задержанного в ИВС и подброшен ими в квартиру. Затем они предложили молодому следователю провести дополнительный осмотр: «может быть, чего не заметили», и «помогли» следствию найти «неопровержимое доказательство». К счастью, приговор еще не был исполнен, но, обнаруживший «незамеченный» бычок, следователь был уволен.

При проведении осмотра необходимо обеспечить надлежащее освещение. Встречаются случаи полного пренебрежения этому требованию. Так, в г. Орехово-Зуево в 2004 году (я участвовал в деле в качестве защитника) осмотр квартиры с двумя трупами производился в ночное время при освещении… фонариком! (в квартире электричество было отключено за неуплату). Подключить освещение с помощью электрика или обеспечить его элементарной переносной лампой следователю не пришло в голову. Судя по протоколу, в осмотре принимал участие заместитель прокурора города (следователь признался: заместителя прокурора не было, а включен он в протокол был, так как участие руководства прокуратуры при таких убийствах требуется соответствующим приказом). Составленная к протоколу схема вполне соответствовала качеству освещения, то есть была составлена не только без соблюдения масштаба, но и без указания размеров комнат и других необходимых размеров.

При наличии трупа необходимы тщательный осмотр непосредственно примыкающих к нему поверхностей и предметов, с учетом характера и способа нанесения повреждений (ножевых, огнестрельных, механических), моделирование наиболее вероятного взаимного расположения нападающего и потерпевшего. При наличии следов крови на полу, стенах, дверях, поверхностей предметов необходима их тщательная фиксация по отношению к трупу и обстановке.

Уместно напомнить уже классический пример раскрытия убийства супругов Ветровых их сыном с целью получения наследства. Сначала он совершил убийство сестры, зарыл её труп в подвале и выдвинул версию об её уходе из дома. А через некоторое время из ружья убил родителей в их спальне, смоделировав вполне возможную версию: родители ушли из жизни на почве депрессии, вызванной исчезновением любимой дочери. Якобы отец из ружья застрелил мать и застрелился сам. А он прибежал на звуки выстрелов, открыл дверь в комнату родителей и обнаружил их трупы. Преступник не был установлен и дело было приостановлено. Версия тройного убийства ради наследства даже не рассматривалась. Лишь при изучении протокола осмотра места убийства новым следователем была установлена убедительная улика лжи убийцы: брызги крови оказались на наружной стороне открываемой внутрь комнаты двери. Проводивший осмотр следователь этого несоответствия, опровергающего версию самоубийства, не заметил. После тщательного расследования сын-убийца был убедительно изобличен, и признал свою вину (по материалам этого дела Анатолий Безуглов написал очерк «Горькие плоды»).

Заключения судебно-медицинского эксперта о причине смерти и условиях её наступления только на основании одного наружного осмотра трупа без полного его исследования носят лишь предположительный характер и не должны заноситься в протокол осмотра. Если такие заключения высказываются при осмотре — просите эксперта обосновать их, принимайте к сведению, но не исключайте их существенного корректирования, а, возможно, и признания ошибочными.

При описании подвергнувшихся изменению трупов избегайте категорических оценок возраста, а иногда и самой половой принадлежности частей тела. В Балашове в овраге была обнаружена разлагающаяся нижняя часть тела человека (очерк «Женщина-убийца»). Участвующим в осмотре судебно-медицинским экспертом она была определена как принадлежащая женщине, что и было отражено в протоколе. При осмотре мною части тела на следующий день в морге это поспешное умозаключение, основанное на отсутствии (из-за полного разложения) мужских половых органов, вызвало обоснованные сомнения: сама сохранившаяся на голени татуировка и её расположение были совершенно не характерны для женщины, и ступня оказалась 44 размера. Вскрытие сомнения полностью подтвердило. В итоге «женщина» оказалась «мужчиной». Пришлось допрашивать эксперта и выносить постановление об ошибочном определении гендерной принадлежности части трупа при осмотре. А ведь этого не пришлось бы делать, если бы следователь, проводивший осмотр на месте обнаружения, задал несколько вопросов эксперту прежде чем механически заносить в протокол его весьма спорный вывод. В этом случае в протоколе осмотра необходимо было отметить, что половая принадлежность части трупа не определяется из-за отсутствия внешних половых признаков. Протокол осмотра составляет не эксперт, а следователь. Вносить в него предположительные выводы недопустимо.

В другом случае, осматривающий на берегу реки выловленную часть расчлененного (голова отсутствовала — очерк «Плыл по Хопру труп») женского тела, этот же судмедэксперт, на вопрос оперативников, подтвердил возможную его принадлежность находившейся в розыске 35-летней женщины. Я был вынужден вмешаться: «Возраст укажете в своем заключении после вскрытия. И поглядите на кожу шеи — женщине не менее 60 лет». Личность погибшей вскоре была установлена. Ей было 70 лет.

Расследование дорожных происшествий также имеет свою специфику. При дополнительном осмотре схема должна составляться в том же масштабе с привязкой к одним и тем же ориентирам. Следователи часто допускают ошибку, предлагая свидетелям самостоятельно составить схемы с указанием местонахождения транспортных средств и людей на участке ДТП. Но способностью рисовать обладают немногие. И рисование с составлением схемы существенно отличаются. Естественно, такие схемы плохо читаемы и однозначно несопоставимы. Для сопоставления и доказательственного значения таких схем следователю необходимо самому составить, и раскопировать схему данного участка с соблюдением масштаба, с обозначением постоянных ориентиров и основных размеров, подготовить контурные изображения транспортных средств и человеческого тела, а свидетелю предложить расположить контурные изображения на схеме с учетом называемых им расстояний.

Осмотр местности желательно производить при естественном освещении, отложив осмотр до наступления светлого времени суток и обеспечив надлежащую охрану места происшествия. Любое искусственное освещение на местности ограничивает площадь обзора и искажает восприятие обстановки. Сейчас отложение осмотра не практикуется. Осмотрите, конечно, ночью с применением комплекта автономного освещения места происшествия. И все же организуйте охрану места происшествия, это вполне выполнимо, и проведите дополнительный осмотр при естественном освещении. При начавшихся во время осмотра обильных атмосферных осадков (дождя, снега), осмотр вы будете вынуждены прервать, предварительно накрыв место происшествия для обеспечения сохранности оставленных следов.

Для выявления и фиксации отпечатков пальцев, обуви и других малозаметных следов, оставленных преступником, привлекается эксперт. Его участие в осмотре не освобождает следователя от необходимости моделирования механизма совершения преступления и от руководства его работой. Эксперты редко проявляют инициативу и часто ограничиваются осмотром только тех участков места происшествия, на которые укажет следователь. Обеспечивайте использование экспертом различного освещения. Не пренебрегайте дублированием фиксации следов. Перед снятием гипсового слепка не лишне зафиксировать след фотосъемкой, даже если он на снегу. Сейчас это вполне доступно. Ведь слепок может развалиться даже у опытного эксперта. При расследовании убийства студентки 23 февраля 1997 года (очерк «74 года лишения свободы») природа создала идеальную следообразующую поверхность: при минусе не больше 5—7 градусов небольшим слоем выпал пушистый снег. И на эту поверхность вышли убийцы. Фотоснимок был совершенно не четким. Пришлось срисовывать два четких следа в натуральную величину на стандартный лист бумаги. Рисунки были раскопированы. Обыск проводился одновременно в трех местах. И надо было видеть сияющие лица оперативников, убедившихся, что они идут по верному следу, как только рисунок был сопоставлен с рельефом подошвы обнаруженной обуви.

Разумеется, необходима упаковка изымаемых следов и предметов в соответствии с требованиями УПК. Упрощения могут повлечь признание доказательств недопустимыми вместе с заключениями проведенных по ним экспертиз.

Даже при наличии показаний очевидцев о поджоге, отразите в протоколе нахождение очага (эпицентра) загорания, внешнее состояние электропроводки, и щитка предохранителей, наличие и состояние подключенных либо находящихся в доме электроприборов, при наличии печи — положение заслонок, состояние топки. Это позволит опровергнуть версии подозреваемого о неисправности электропроводки либо печи, как причины загорания.

Использование видеофиксации значительно облегчает работу следователя, но пока не исключает участия понятых. Необходимо убедиться, что понятые не причастны к совершению преступления, не являются свидетелями его совершения и не являются близкими лицами к подозреваемому (если уже имеются подозрения в отношении конкретного лица) или потерпевшему. Близкие и родственники потерпевшего могут присутствовать при осмотре и участвовать в нем в качестве иных лиц для выяснения у них факта изменения обстановки, отсутствия каких-либо предметов и ценностей, либо, наоборот, — наличия предметов (возможно и орудия преступления) не принадлежащих потерпевшему. И при наличии понятых фиксируйте наиболее существенные моменты осмотра масштабной и детальной фотосъемкой. Не допускайте упрощений, безучастного нахождения понятых в стороне и, тем более, включения в протокол описания возможных улик, при осмотре которых они не присутствовали. Так, по одному из убийств в Балашове, следователь при осмотре места происшествия своеобразно прореагировала на замечание понятых о сильном трупном запахе — предложила им выйти из комнаты, а потом удостоверить содержание составленного ею протокола. Это стало известно при допросе понятых в судебном заседании и протокол был признан не имеющим юридической силы. Соответственно, были признаны таковыми и изъятые доказательства, и заключения их экспертного исследования. В итоге эти доказательства не были представлены присяжным заседателям, и подсудимый был оправдан. В этой ситуации у следователя были другие варианты: провести замену слишком восприимчивого понятого, проветрить помещение, открыв окно (убедившись в отсутствии возможности проникновения через него и зафиксировав это в протоколе); обеспечить участников осмотра респираторами.

Недопустимо привлечение понятых из числа административно-арестованных — при их допросе в суде возможны неприятные для следствия неожиданности. Приглашая понятых, необходимо предупредить их о предполагаемой продолжительности осмотра. К сожалению, ни вознаграждения за потерю времени, ни ответственности за немотивированное уклонение от обязанностей понятого, законодательством не предусмотрено. После окончания осмотра обязательно прочитайте его протокол вслух понятым, акцентируя их внимание на ключевых моментах. Предоставьте им возможность убедиться в соответствии прочитанного текста записанному в протоколе и тогда с полным основанием предложите собственноручно записать: «мною прочитано, замечаний нет».

При составлении протокола необходимо пользоваться общепринятой терминологией при описании мебели, индивидуальных деталей одежды, предметов, возможных орудий преступления и, тем более, трупов. Совсем не лишне, хотя бы в общем плане, владеть этой терминологией и методикой осмотра конкретных объектов. Сейчас в интернете эти методики можно найти и распечатать для использования при осмотре. А описание трупов проводить со слов приглашенного судебного медика, что исключит разночтение с описанием трупа и его одежды при производстве экспертизы.

При расследовании убийств подлежат изъятию мобильные телефоны потерпевшего и подозреваемого. Просмотр телефонных соединений в период, предшествующий убийству, позволит установить абонентов, очередность и длительность соединений, а затем, при необходимости, и существа разговора.

Не пренебрегайте возможностью использовать осмотр для дополнительного подтверждения показаний подозреваемого, даже если они нашли убедительные подтверждения.

В Балашове в 90-х годах в собственной квартире были убиты мать и дочь. Взломов запорных устройств не было. Очевидно, что дверь погибшие открыли сами и, вероятно, убийца им был знаком. Розыск вскоре установил подозреваемого, который признался в убийстве и выдал золотую цепочку одной из погибших, опознанную родственниками. Рассказал, что обнаруженную бельевую веревку, которой задушил жертвы, срезал во дворе многоквартирного дома. Имевшей очень большой стаж, но не опыт расследования убийств, следователю и в голову не пришло установить этот двор, время срезания веревки, принять меры к обнаружению оставшихся её частей и экспертному установлению их принадлежности к единому целому с веревкой на месте убийства. Следователь посчитала, что доказательств более, чем достаточно, и не стала утруждаться проведением «лишних» следственных действий.

Итог был оглушающим. Спустя три месяца, на суде присяжных, подсудимый заявил, что преступления не совершал, а оговорил себя, испугавшись избиения. Он действительно был знаком с погибшими, слышал, что они были задушены. А цепочку получил от женщины незадолго до убийства в залог взятых ею взаймы денег. Никакого убийства он не совершал и отношения к этому не имеет. Тщедушный вид 19 летнего юноши сыграл свою роль. Результат непомерного самомнения и непрофессионализма следователя — присяжными он был оправдан. Изъятие цепочки — улика, безусловно, весомая и свидетельствующая о совершении преступления или активном соучастии в нем. Но вина в преступлении доказывается только совокупностью доказательств. Ведь каждое доказательство по отдельности можно достаточно убедительно объяснить, что и сделал подсудимый. Поэтому нельзя ограничиваться формальной записью признания. Признание необходимо максимально детализировать и закреплять другими доказательствами. Что мешало следователю предложить подозреваемому показать этот двор и столб? Или составить схему двора или его описание (не всегда в такой ситуации подозреваемые испытывают желание публичного показа)? И нож можно было попытаться найти, и провести необходимые экспертизы; и поквартирным обходом и допросом жильцов установить, что веревка исчезла в день убийства (или накануне его). И пусть отказывается от показаний, если ему хочется. Они убедительно подтверждены следственными действиями.

Так, в милицию поступило заявление об исчезновения мужчины, вышедшего в тапочках в магазин, расположенный в 500 метрах от дома, за сигаретами. Было возбуждено уголовное дело и установлено, что мужчина принял предложение тусующейся у магазина компании распить спиртное. В процессе нетрезвого общения возникла ссора, он был избит и пошел домой, и за ним пошел один из участников так хорошо начавшегося совместного времяпровождения… Протрезвевший подозреваемый был задержан и отрицать совершенного не стал. Мною ему было предложено написать явку с повинной с детальным описанием места, куда было выброшено орудие преступления. Допрашивать и проводить проверку показаний на месте я не стал. При осмотре участка улицы Коммунистической в описанном им месте было обнаружено и бревно, возле которого погибший был сбит с ног, и заброшенный в канаву булыжник с налипшими в крови волосами жертвы, что подтвердило заключение экспертизы. И конвой не потребовался для вывоза подозреваемого, и адвоката вызывать необходимости не возникло (при написании явки с повинной его присутствие не обязательно). А доказательство его виновности было получено безупречное. Ему поверила даже его мать, полагавшая, что её сын не мог совершить убийство, а признание из её мальчика просто выбили. В обвинительном заключении было обоснованно указано на раскаяние обвиняемого и его активное содействие следствию. От своего признания он в суде не отказывался.

Явка с повинной и активное содействие раскрытию преступления

«Признание обвиняемого — царица доказательств». Этот древний постулат, изложенный в получившей Сталинскую премию монографии «Теория судебных доказательств в советском праве» прокурора РСФСР и СССР (1931—1939) А. Я. Вышинского, десятилетиями был руководством в практике следственных и судебных органов.

Но ещё тридцать лет назад явки с повинной были экзотикой. Ведь это большая редкость, когда преступник сам приходит с признанием. Явки, написанные после задержания и общения с оперативниками, во внимание не принимались, а их авторам разъяснялось, что писать их нужно было до задержания. Сообщение уже известных и послуживших основанием для задержания обстоятельств не влекло смягчения наказания. Сама же явка с повинной, а также признательные показания не имели какого-либо приоритета. Безусловно, на это повлияла вторая волна реабилитации репрессированных в 30—50 годах. Сотрудники следственного управления прокуратуры области рассматривали сотни дел, где «явки с повинной» и «чистосердечные признания» были ни чем иным, как самооговором. Поэтому ссылки следователя «на признание» бесцеремонно прерывались: «От показаний в суде откажется — доказательства где?».

Сейчас прокуроры занимают другую позицию: пусть отказывается — огласим его показания на допросах и повторенных им на очной ставке. Они уверены — суд поддержит. И суд полностью соглашается с обвинением, и кладет в основу приговора «признательные» показания на следствии, не обращая внимания на их «не существенные противоречия» с материалами дела. Сейчас суды стали трафаретно признавать такой отказ — полный или частичный, влекущий изменение квалификации на более мягкую, либо исключение необоснованного вмененного квалифицирующего признака, «стремлением уйти от уголовной ответственности».

Следователей учили логике следственного мышления и строгому соблюдению норм уголовно-процессуального права. «Высшим пилотажем» признавался сбор доказательств при отсутствии показаний подозреваемого. Хотя статьи 51 Конституции РФ тогда ещё не существовало, подозреваемый был вправе не давать показаний. Опытный следователь должен был предвидеть судебную перспективу, представлять поведение обвиняемого и свидетелей в суде, возможную позицию защиты. А отказ от данных на следствии признательных показаний, при отсутствии не вызывающих сомнений и не опровержимых доказательств, мог повлечь оправдание.

Процесс получения явок с повинной успешно поставлен на поток и в местах лишения свободы. Так, старший оперуполномоченный колонии №18 «Полярная сова» (Ямало-Ненецкий автономный округ), «выбил» из своих «подопечных», осужденных на пожизненное заключение, 190 явок с повинной по громким и до сих пор не раскрытым делам. Были признания даже в таких нашумевших преступлениях, как убийства Анны Политковской, Ахмата Кадырова, Пола Хлебникова (Кстати, в резонансном убийстве Владислава Листьева признавались в явках с повинной шесть человек, но убийство осталось нераскрытым). Все они выходили из-под пера маньяков и убийц, осужденных на пожизненное заключение. У подполковника был подельник — осужденный на пожизненное заключение за ряд жестоких убийств, который всегда оказывался в камерах с теми, кого в тот момент «прессовал» опер. Это он обещал сделать для сокамерника жизнь невыносимой, если тот не возьмет на себя вину. За свою «плодотворную» работу оперуполномоченный неоднократно премировался и награждался ведомственными медалями — «Работал на славу» Российская газета от 20.07.12, «Шил дела. Сотрудник колонии выбивал явки с повинной» Российская газета от 24.04.2014.

О распространенных причинах «признаний» в стенах милиции/полиции писать нет необходимости. Средства массовой информации и интернет постоянно сообщают об официально именуемых «незаконных методах расследования» (а попросту, избиении и пытках), но прокуратура и суд «в упор» не видят доказательств этих методов, а, тем более, виновности должностных лиц. Именно в период многочасового, нигде не фиксируемого нахождения в служебных кабинетах рождаются вынужденные самооговоры, именуемые «явкой с повинной». Затем к психологически сломанному человеку приглашается адвокат для «фиксации признательных показаний». И если подсудимый, отказываясь от этих показаний, объясняет причину их появления принуждением — это судом не принимается во внимание. Ведь это не факт, а всего лишь утверждение, с помощью которого он пытается уйти от ответственности. Даже при фиксации телесных повреждений, они признаются либо полученными до фактического задержания (доставления), либо полученными при применении физической силы при задержании, либо (если повреждения получены во время нахождения в камере изолятора) причиненными неустановленными лицами при неустановленных обстоятельствах. Лишь в единичных случаях, как правило, повлекших тяжкие последствия, получивших огласку и вызвавших общественное возмущение, наступает установленная законом ответственность. Объективности ради следует сказать, что эти должностные преступления в той или иной мере были всегда.

Всегда были и случаи добровольного самооговора. Так, СМИ писали о двух случаях убийства женщинами своих мужей, когда в убийстве признавались их несовершеннолетние сыновья. Каких-либо сомнений эти «явки» не вызвали и, по сути дела, не проверялись, ведь они подтверждались очевидцами — мамами подростков. Мать ведь не может оговаривать собственного сына. Может, уважаемое следствие, может. И тем более может убедить подростка взять вину на себя («Это я его кувалдой», «Российская газета» от 26.09.2013 года, «Поверить Ярославу», «Российская газета» от 29.10.2015 года).

Впрочем, к такому решению подросток может прийти вполне самостоятельно. Так, в Балашове между двумя подростками возник конфликт из-за девушки. Рыцарские выяснения отношений «один на один» остались в прошлом, обиженный обратился за помощью к двоюродному, ранее судимому брату. Сочувствующие нашлись и у другой стороны. И пришли они, как и предполагал подросток, явно не для миролюбивой беседы. Одному из них, ударом металлической трубой, предусмотрительно взятой «на всякий случай» его ранее судимым братом, была пробита голова. Потерпевший выжил, и даже не стал инвалидом, но такие преступления относятся к категории тяжких. Обоснованно полагая, что приглашенный им брат, имеющий малолетних детей, сядет надолго, подросток скрыл даже его участие в происшедшем, а вину за удар взял на себя. И не вызвало у следствия и суда никаких сомнений, что стремительно убегавшего потерпевшего через два десятка метров смог догнать подсудимый, не имеющий, в силу врожденного дефекта, даже возможности бегать… Признание — царица доказательств и сегодня. А откажись обвиняемый в суде от своего признания, был бы тот же обвинительный приговор. Только с намного большим реальным наказанием.

Самооговор даже в совершении убийства далеко не редкость. Классический пример: в убийстве старухи-процентщицы в романе Федора Достоевского были не только двое подозреваемых, но и признание задержанного красильщика Миколки, подобравшего и заложившего золотые сережки, оброненные Раскольниковым. И будь следователем не внешне простодушный, но вдумчивый психолог Порфирий Петрович, то, весьма вероятно, Раскольникову не пришлось бы идти на каторгу. Но в прекрасно описанной многодневной борьбе интеллектов победил следователь — профессионал высокого класса. Знание психологии необходимо опытному следователю.

По делу витебского душителя Михасевича, который в 70—80 годы убил 36 женщин, было осуждено 14 (!) невиновных человек. И почти все признавали вину и писали «явки с повинной». А занимался расследованием прославленный следователь по особо важным делам прокуратуры Белоруссии Михаил Жавнерович. Он был легендой, так как показывал стопроцентную раскрываемость. В итоге «легенда» была привлечена к уголовной ответственности.

Сегодня результат прокурорской проверки заявлений на суде о принуждении (выбивании) явок с повинной, изначально предсказуем: нарушения подтверждения не найдут, они устанавливаются в единичных случаях. Даже установление судебно-медицинским экспертом воздействия электрического тока в период нахождения подозреваемого в камере Балашовского ИВС, осталось без последствий. Следствие не смогло и не захотело установить виновников.

Понятия «самооговор» и «оговор» остались только в учебниках уголовного права. Самооговор признается лишь при неожиданном «воскрешении» убиенных — периодически такие «штучные» дела появляются. И, иногда, когда появляются признания совершивших убийство. А признания в убийстве других лиц объясняют чем угодно: от желания помочь осужденному ценой собственного осуждения?! до желания попиариться??! Не оправдывающий (ни разу! за много лет) судья стал типичным представителем российской Фемиды.

Мне приходилось сталкиваться с самооговором неоднократно. К самооговору приводят разные причины. Иногда явки с повинной пишутся осужденными просто для выезда в родной город. Для проверки одной из таких «явок с повинной» мне пришлось выезжать в колонию. В явке коротко сообщалось о совершении ножом убийства таксиста, чья машина с его трупом на заднем сиденье была обнаружена в гаражном кооперативе. После попытки детализировать обстоятельства совершения убийства и подписи протокола допроса с «признательными показаниями», я сказал несовершеннолетнему подростку буквально следующее: «Ты не только не совершал этого убийства, но даже и не присутствовал на месте его совершения. Хочешь съездить в Балашов, чтобы родители передачу принесли?». Запомнились удивленные глаза адвоката — с такой реакцией следователя ему явно встречаться не приходилось. А расчет мальчишки оказался верен: прокурор обязал меня этапировать его в Балашов и провести проверку показаний на месте, где очевидный для меня самооговор был подтвержден и зафиксирован наглядно.

Интерес представляет механизм оформления «признаний» и придания им доказательственного значения, необходимого для осуждения. Проиллюстрирую это материалами конкретного дела, в нем я участвовал в качестве защитника. По этому делу вину в совершении одного убийства признавали два человека с интервалом в пять (!) лет. И ни один не был осужден.

В августе 2001 года в Балашове на территории головного конструкторского бюро обнаружен труп проживавшей в расположенном рядом доме пенсионерки с рубленными ранами головы и двойной петлей на шее из плоского ремня брезентовой ткани длиной 140 см. Смерть наступила от удушения, а рубленные раны могли быть нанесены обнаруженным в квартире топориком либо подобным ему оружием. В квартире была обнаружена пропажа телевизора марки «LG». По подозрению в убийстве был задержан племянник погибшей (розыск уверенно отрабатывал версию о совершении убийства хорошо известным погибшей лицом — соседи пояснили, что незнакомым и малознакомым она дверь не открывала). Кроме явки с повинной, он написал многостраничное заявление на имя прокурора с изложением обстоятельств совершения преступления с использованием топорика. На его джинсах были обнаружены следы крови одной группы с кровью погибшей. В явке с повинной он указал адрес и фамилию лица, кому сбыл телевизор. Однако, через сутки при допросе заявил, что «явку с повинной» написал в результате психологического воздействия сотрудников милиции, которые угрожали посадить его в «пресс-хату». Заявление на имя прокурора он написал также потому, что панически боялся сотрудников милиции, хотя физического насилия к нему не применялось. Таких пояснений следователю оказалось достаточным для его немедленного освобождения. А вот по указанному подозреваемым адресу следователь выехал лишь через две недели. Естественно оказалось, что никакого телевизора подозреваемый туда не привозил, а значит, и явка им была полностью вымышлена. Генетическая экспертиза для установления принадлежности крови на джинсах не назначалась. Ведь выводы эксперта о принадлежности крови именно убитой, а не её племяннику, объяснить «паническим страхом» невозможно. А такая экспертиза проводилась мною еще за четыре года до этого убийства и её результаты стали по делу неоспоримым доказательством. Дело было приостановлено «за не установлением лица, совершившего преступление». Профессионально выполнившие свою работу оперативники, осведомленные об истинных мотивах странного решения, искать мифического убийцу не стали.

О «висяке» вспомнили через пять лет, когда за совершение кражи был арестован ранее судимый и проживавший с погибшей в соседнем подъезде мужчина, причастность которого

к совершению убийства проверялась еще до задержания племянника и никакого подтверждения не нашла. В СИЗО пришли сотрудники уголовного розыска и предложили арестованному признаться в совершении убийства соседки. После естественного отказа, предложили подумать. Помогали «думать» сокамерники — били «аккуратно», так чтобы не оставлять следов. Требования признаться продолжались и в другой камере, куда он был переведен. Были и угрозы сделать «петухом», то есть применением сексуального насилия.

А оперативники обещали сделать убийство по неосторожности или при превышении необходимой обороны, за которое дадут не больше 2—3 лет, и присоединят лишь частично к сроку за кражу. А не согласится, то и за кражу «помогут» получить срок больше 7 лет, так как у него уже есть 5 лет условного осуждения.

Предложенная оперативниками «легенда» совершенством не страдала: он по просьбе соседки отремонтировал ей кран в ванной, собрался уходить, но в прихожей возникла ссора: выходившая во время ремонта бабушка обнаружила пропажу кошелька (она забыла куда его положила), обвинила в краже, порвала ему куртку и стала царапать лицо. Он стал её отталкивать, забыв про находящийся в руке разводной газовый ключ, и потеряв самообладание, нанес ей этим ключом несколько ударов по голове. Испугавшись, он вынес ее тело и перекинул его через забор. Более точные подробности не помнит, так как прошло много лет, и в тот момент он находился в сильном душевном волнении. Потом он вернулся в квартиру и совершил кражу телевизора.

Чтобы избежать дальнейших избиений и в надежде, что следствие во всем разберется им была написана «явка с повинной» по заданному сценарию. Следователю прокуратуры он сказал, что не совершал убийства, и его заставили её написать. Следователь только посмеялся, и дал ему прочитать и запомнить уже напечатанный текст более подробных обстоятельств, при которых он якобы совершил преступление. В развитие сценария о «неосторожном» убийстве было предложено очень оригинальное объяснение появления двойной петли на шее трупа: после ударов ключом по голове бабушка без сознания упала в кресло. А кресло мешало открыть входную дверь. Тогда он висевшим на вешалке брезентовым ремнем обмотал тело два раза вокруг предплечий бабушки и стал оттаскивать её вместе с креслом, повернувшись к ней спиной. Когда же повернулся, то увидел, что ремень сполз на шею и бабушка мертва.

Есть анекдот: «Приходит больной к доктору с забинтованной ногой. — Что у вас болит? — спрашивает доктор. — Голова, — отвечает больной. — А почему повязка на ноге? — Сползла…». По всей видимости, следователь его не знал. Анекдотичное сползание брезентового ремня с предплечий на шею при полной невозможности совершения описанных действий при длине ремня длиной в 140 см было положено им в основу обвинения в неосторожном убийстве. Были им допрошены и сокамерники, охотно подтвердившие то, что обвиняемый рассказывал им о совершенном преступлении. Но чем и как было совершено убийство, следователь в протоколах допросов не указал. В суде сокамерники это «вспомнить» и не пытались: «рассказчик» об этом не рассказывал, а они его не спрашивали — подробности им были не интересны…

Ему также предложили подтвердить показания в квартире убитой, показать на манекене свои действия и показать, куда вытащил труп. На заявление, что он понятия не имеет, куда был выброшен труп, следователь решил, что показывать это место ему предлагать не будет. Чтобы не возникало каких-либо осложнений, следователь сказал подозреваемому, что ему пригласят адвоката, с которым «все будет нормально», а от нанятого матерью адвоката нужно отказаться, чтобы он не мешал «сделать» неосторожное убийство.

С кражей телевизора ему предложили что-либо «придумать» самому. Придумывать он ничего не стал. Незадолго до убийства бабушки подозреваемый покупал машину и вынужден был продать приобретенный в том же году телевизор «LG». Продал вместе с паспортом и инструкцией, где были указана дата продажи и его фамилия. Он назвал следователю фамилию и адрес покупателя, рассчитывая на то, что его непричастность к краже и убийству подтвердится документами на телевизор. Он не мог предположить, что документы на телевизор следователь искать и изымать не будет, а в суде покупательница заявит, что их порвал двухлетний ребенок… Ну да, детям обычно дают поиграть документы на импортную бытовую технику, а порвать несколько страниц плотной мелованной бумаги, сделав их совершенно непригодными, двухлетнему малышу никаких проблем не составляет… Опознание телевизора не менее яркая страница этого дела. Подробнее о нем в главе «Опознание».

Была проведена и видеозапись «проверки» показаний, где «полностью признающий вину» обвиняемый изображал нанесение ударов разводным ключом по голове манекена, а затем обматывал его веревкой длиной в два с половиной метра (брезентовый ремень длиной в 140 см, изъятый по делу, куда-то исчез) и оттаскивал вместе с креслом от двери. А поскольку проводившему съёмку фигура подозреваемого закрывала обзор, момент «сползания» веревки с плеч на шею на записи виден быть не мог. При этом присутствовал выбранный и назначенный следователем адвокат, которому «легендой» задавание вопросов явно не предусматривалось… Этот же адвокат за 40 минут (время, указанное в протоколе) «путем личного прочтения без ограничения во времени» «ознакомился» с делом в 2 томах на 385 листах, и при этом в двенадцати (!) протоколах (шесть протоколов объявления о назначении экспертиз и шесть протоколов ознакомления с ними) собственноручно вместо следователя (!!), записал: «Обвиняемый с постановлением (заключением) ознакомился в моем присутствии. От подписания протокола безмотивно отказался». Замечу, что за 40 минут невозможно не только прочитать 385 листов, но просто пролистать их и при этом 12 раз записать в протоколах по два предложения. Адвокат действительно «не мешал» следователю. Он активно содействовал ему в фальсификации доказательств.

Следователь не стал задаваться элементарными вопросами для проверки достоверности своей версии: как могло оказаться кресло в узком коридоре (!?) квартиры, фактически «забаррикадировав» открывающуюся внутрь дверь? зачем нужно было обматывать тело веревкой, чтобы оттащить вместе с ним злополучное кресло, если оттащить его вместе с телом можно было взяв кресло за ножку? При ненадлежащем хранении вещественных доказательств пропажа изъятого с трупа ремня вполне возможна, но зачем веревку брать длиннее более чем на метр? Следователь был уверен, что обвиняемый от достигнутого соглашения с предложенной версией в обмен на назначение минимального наказания за совершенную в период испытательного срока кражу, и частичного прибавления к нему наказания за убийство «по неосторожности», отказываться не будет.

С таким обвинением и с такими доказательствами дело было направлено в суд. По просьбе матери обвиняемого его защиту в суде довелось осуществлять мне. Оказалось, оперативники моего подзащитного не обманывали. Появившаяся в зале до начала процесса гособвинитель, не стесняясь конвоя и адвоката (который, по её мнению, не должен был мешать принятию подсудимым «разумного» решения), обещала ему в обмен на признание просить суд назначить наказание по совокупности преступлений в 8 лет лишения свободы и не возражать, если суд назначит семь лет (подсудимый за совершение кражи уже был осужден к 6 годам лишения свободы). А не будет признания — будет просить 12 лет…

Принуждение к «признанию» подтверждалось письмами обвиняемого к матери: «убедительно прошу не делать плохих поспешных выводов, могу сказать только одно: здоровье дороже чести»; «мне не оставили права выбора, но гарантировали, что хуже от этого в сроке не будет»; «как я уже писал, гарантировали, что на срок не повлияет, что для меня самое главное, а также то, что оставили в покое»; «я не уверен, что доживу до своего освобождения, не хватит терпения. Если что-то произойдет, прошу меня простить и понять» (письма с почтовыми конвертами были приобщены к делу).

Любопытен представленный на запрос суда (после заявления подсудимого о появлении явки с повинной под принуждением оперативных работников) ответ администрации СИЗО: «подсудимый в период содержания в изоляторе работниками уголовного розыска и следователем прокуратуры не посещался». То есть, официальный ответ исключал проведение следователем в СИЗО допроса подследственного при наличии его видеозаписи!! Это прекрасная иллюстрация «объективности» проверок подаваемых жалоб.

Только при исключительной предвзятости и односторонности следствия, прокурорского надзора и государственного обвинения, можно было не видеть очевидный самооговор, непоследовательность и нелогичность обвинения. Решающую роль в вынужденном (иначе был бы оправдательный приговор) отказе гособвинителя от обвинения в умышленном причинении тяжких телесных повреждений (ч.1 ст.111 УК РФ) и причинении смерти по неосторожности (ч.1 ст.109 УК РФ) имело заключение назначенной судом по моему ходатайству комиссионной судебной медицинской экспертизы. Ответы экспертов были категоричны: стандартный разводной газовый ключ рубящими свойствами не обладает, и рубленые раны головы, обнаруженные на трупе, образоваться от его воздействия не могли; при указанном подозреваемым механизме перемещения тела образование обнаруженной на шее трупа горизонтальной странгуляционной борозды исключается.

Прекратив дело по обвинению в причинении смерти, суд признал подсудимого виновным в совершении кражи телевизора и… освободил его от наказания в связи с истечением срока давности. Обжаловать этот странный приговор подсудимый не захотел.

Сейчас явки с повинной едва ли не в каждом деле. Не иначе как повсеместно завелась в камерах ИВС и СИЗО бацилла раскаяния. Нередко они являются единственным доказательством, подкрепленным данными уже в присутствии адвоката признательными показаниями и протоколом проверки показаний с приложением фотографии, где подозреваемый показывает рукой на место совершения преступления. Иногда весьма приблизительно, но… чистосердечно. Для этого, иногда он негласно накануне вывозится на это самое место… Но это уже издержки производства. Естественный вопрос: почему на это не реагирует адвокат? Сотрудничает даже не со следствием, а с уголовным розыском, поднимая показатели раскрываемости? Нет, конечно. Федеральным законом «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в РФ» негласное сотрудничество адвоката с органами, осуществляющими оперативно-розыскную деятельность, запрещается. А вынужденный самооговор является единственным основанием занимать по делу позицию вопреки воле доверителя (п.3,5 ч.4 ст. 6 Закона). Большинство таких «явок» пишется вполне сознательно и добровольно. И в этих случаях адвокату противоречить подзащитному, значит получить отвод по его же инициативе. Во многом их написанию содействует установленный законом принцип частичного сложения наказаний. На практике это означает, что самооговор добавляет к наказанию уже имеющемуся или неизбежному за совершение бесспорно доказанных преступлений, всего 1—3 месяца за очередное признание.

А улучшение условий содержания, халявные пачка чая, а то и блок сигарет, лояльность оперативников при направлении в колонию это вполне компенсирует. А назначался бы полновесный реальный срок, не возникало бы желания «взять на себя» чужое преступление и пойти на самооговор. Распространенность использования самооговоров в качестве доказательства повлекло появление законопроекта с витиеватым названием «О совершенствовании порядка добровольного сообщения лица о совершенном им преступлении»: явка с повинной должна приниматься в присутствии адвоката. Но адвокат будет вызван после многочасового «убеждения» в необходимости написания явки, и его присутствие при её оформлении не будет гарантией её достоверности и добровольности. И все же количество явок с повинной существенно снизится, так как наивной надежды оспорить их добровольность уже не останется.

Распространенность «явок с повинной» нивелирует их с действительным раскаянием. А основания для известного выражения: «Явка с повинной — прямая дорога в камеру», к сожалению, дает именно судебная практика.

Законом явка с повинной отнесена к смягчающим наказание обстоятельствам, а в ряде случаев признается, как и активное содействие раскрытию и расследованию преступления, исключительным обстоятельством, позволяющим получить наказание более мягкое, чем предусмотрено законом. Эти положения могут эффективно использоваться следователем для убеждения подследственного к такому содействию. Причем тяжесть наступивших последствий сама по себе не может служить мотивом не назначения более мягкого наказания, так как она учитывается как в диспозиции, так и в санкции конкретной нормы уголовного закона. Единственным мотивированным ограничением может служить наличие отягчающих наказание обстоятельств.

«При активном содействии участника группового преступления раскрытию этого преступления наказание может быть назначено ниже низшего предела, предусмотренного статьей настоящего Кодекса, или суд может назначить более мягкий вид наказания» (ст.64 УК РФ). Получить пусть и весьма немалый срок в семь лет лишения свободы, вместо 15—18 лет, согласитесь, стимул действенный. Справедливость такого смягчения наказания (а не освобождения от него!) за содействие в раскрытии особо тяжкого преступления с назначением соразмерного наказания другим его участникам сомнения не вызывает. Но законодатель дважды предоставляет на усмотрение суда как саму возможность такого применения, так и право признать или не признать смягчающие обстоятельства исключительными. «Наказание может быть назначено ниже». А может и не быть назначено. И это притом, что само «активное содействие» может быть признано исключительным обстоятельством, влекущим возможность снижения наказания. А может и не быть признано. Активное содействие раскрытию группового преступления должно признаваться исключительным обстоятельством, и влечь назначение наказания ниже низшего предела. И распространяться на всех преступников в соответствии с заключением следователя. Определять наличие такого содействия должен именно следователь. Это ему содействует подозреваемый в надежде на снисхождение. Безмотивное непризнание такого смягчающего обстоятельства исключительным обвиняемым воспринимается, как прямой обман и очевидная несправедливость. Увы, следователь не может гарантировать то, что его мнение будет учтено. И следователь должен это разъяснить обвиняемому, чтобы не выглядеть обманщиком. Прокуратура считает неприемлемым предлагать суду назначение наказания, ниже предусмотренного уголовным законом предела, а суд принимает решение без учета мнения следствия. Сотрудничество с правосудием у нас часто явно не приветствуется. Тому есть примеры.

Так, в 2011 году, по ул. Ленина в микрорайоне «Ветлянка», рядом с киоском, утром был обнаружен труп мужчины с резаной раной шеи. Работавший в киоске продавец ничего конкретного сказать не смогла. Погибшим оказался человек без определенных занятий и места жительства. Шансов раскрытия убийство, даже в перспективе, явно не имело.

К изумлению оперативников, через два с половиной часа в дежурную часть обратился 17-летний житель одного из сел района Василий К. с заявлением о совершении убийства. Подросток рассказал, что накануне приехал со знакомыми в город. Выпивал с ними в квартире, опьянел и остался ночевать. Ранним утром он встал и ушел, не прощаясь, из-за вечернего скандала. Торопясь, одел чужую куртку и пешком дошел до вокзала. До отправки автобуса еще было много времени, и он решил походить по городу. Встреченный нетрезвый бомж, сопровождая его в течение получаса, бесцеремонно и навязчиво стал требовать сигарет и денег на пирожок. Желая прекратить пьяное домогательство, подросток решил припугнуть взрослого мужчину обнаруженным в кармане ножом. Достав нож, он резко махнул рукой перед лицом мужчины… Длина лезвия ножа, превышала обычный размер, и он зацепил кончиком лезвия шею… Увидев фонтан крови, убежал, а когда осознал непоправимость совершенного, не стал выбрасывать нож и пришел с повинной в милицию… Учитывая характер ранения, обвинение предъявили в умышленном убийстве. Его показания о нежелании причинения смерти случайно встреченному потерпевшему и лишь демонстрации удара ножом наотмашь для прекращения неоднократного назойливого приставания, стандартно были признаны судом способом ухода от уголовной ответственности. Но ведь неосторожное причинение смерти никак не освобождало его от уголовной ответственности! Следуя этой логике само появление подростка в милиции с заявлением о совершении преступления, также являлось способом «ухода от уголовной ответственности». Более того, противоправное длительное неоднократное, навязчивое и грубое приставание пьяного, физически более сильного потерпевшего, требование им сигарет и денег, судом не было отнесено к смягчающему наказание обстоятельству. Приговором суда 17-летний, ранее ни в чем предосудительном не замеченный, Василий К. был осужден за убийство к шести годам шести месяцам лишения свободы. То, что подсудимый не являлся жителем города, не входил в круг знакомых потерпевшего и объективно не мог попасть в круг подозреваемых, что преступление раскрыто исключительно благодаря его раскаянию, оценки исключительного обстоятельства не получило. А ведь и без такой оценки в соответствии с законом минимальный срок наказания несовершеннолетним сокращается вдвое и в данном случае составлял три года, а при отсутствии отягчающих обстоятельств не мог превышать 6 лет 8 месяцев. Фактически реально раскаявшемуся подростку назначено наказание всего лишь на два месяца меньше максимально возможного по закону для несовершеннолетнего за умышленное убийство. Но областным и Верховным судом квалификация была признана обоснованной, а такое наказание — справедливым.

А ведь уехал бы подросток домой и не явился бы он с признанием — осталось бы преступление нераскрытым. Впрочем, как следует из предыдущего примера, вполне возможно, что через пару месяцев или лет появилась бы другая явка с повинной с легендой о превышении необходимой обороны, которая благосклонна была бы конкретизирована обвинением и не вызвала бы сомнения у суда даже при отсутствии ножа. И наказание оговорившему себя было бы назначено в три раза меньше, чем добровольно пришедшему в милицию подростку.

А если бы обвинение поддерживал проводивший расследование следователь, его позиция была бы иная. В этом есть своя логика. Ведь именно он непосредственно работал с обвиняемым и может его объективно характеризовать. И материалы дела он знает неформально. И позиция защиты для него была бы более уязвима. И редколлегия журнала прокуратуры сочла необходимым опубликовать мою статью «Кому поддерживать обвинение?». В ней предлагалось предусмотреть процессуальным законом поддержание обвинения расследовавшему дело следователю при наличии ходатайства об этом начальника следственного подразделения. А прокурор давал бы заключение об обоснованности обвинения. Разумеется, объективным оно было бы при условии утверждения обвинительного заключения руководителем следственного подразделения, а не прокурором. Кстати, именно о такой независимости говорили профессиональные следователи, когда обсуждался вопрос о создании единого следственного комитета.

При существующей судебной практике многие адвокаты категоричны: никаких явок с повинной и пользуйтесь правом не давать показаний. Доказывание — обязанность следствия.

Допрос

«Через час тебе предстоит допрос. Ты должен к нему

подготовиться, ты должен быть отлично вооружен. Помни,

что, допрашивая обвиняемого, ты вступаешь с ним в

поединок. В этом поединке он силен, потому что точно

знает истину и заинтересован в том, чтобы скрыть её от

тебя, а ты иногда лишь смутно догадываешься о ней и

должен её получить. Поэтому тщательно продумай, как ты

поведешь допрос. Для этого ты должен прощупать, понять,

угадать слабое место противника».

«Настольная книга следователя» ГИЮЛ 1949

Допрос — самое распространенное следственное действие, почему-то считающееся не представляющим сложности и не требующим подготовки. Полагающие так следователи любым способом добиваются показаний, подтверждающих взятую за основу наиболее вероятную или просто «назначенную» версию, либо просто «оформляют» необходимые показания допрашиваемых лиц. Это большой сложности не представляет. После двух-трехчасовой «выдержки» в коридоре в ожидании допроса, человек уже почти готов подписать свои показания, не читая их. И, конечно, не будет настаивать на изменении занесенных в протокол формулировок его ответов или занесении в него тех показаний, которые следователь посчитал «не относящимися» к делу. А именно эти показания суд положит в основу — ведь он подписал каждую страницу своих показаний и не требовал внесения изменений и дополнений.

Многие следователи представляют допрос свидетелей не требующим предварительной подготовки и занимающим лишь несколько десятков минут. Сами того не замечая, они перестают быть следователями. Нетерпеливость следователя, его поверхностность, чисто формальное отношение к допросу и явное стремление поскорей его закончить, поторапливание свидетеля: «ну, ну, ближе к делу, короче» и т. п. сбивают, вызывают в нем раздражение и сознание несерьезности допроса и формальности его характера. Особое значение приобретает «подсказывание» свидетелям тех деталей и обстоятельств, которые хорошо известны следователю, но недостаточно известны свидетелям. В результате, следователь, по существу, сам дает показания по делу от имени данного свидетеля. Они не производят допросов, не ведут следствия, а только механически «оформляют» показания вызванных ими свидетелей. При необходимости дополнительной квалификации либо её изменения свидетель и даже потерпевший может быть допрошен многократно. Приходилось знакомиться с делом, где потерпевший был на протяжении трех месяцев допрошен двумя следователями СК РФ 8 (восемь!!!) раз по одному (!) эпизоду преступления. Любой квалифицированный следователь скажет, что такие допросы ничего общего с профессионализмом не имеют. Но на десятках страниц его допрашивал старший следователь по особо важным делам в ранге майора юстиции. Причем, в первом и последнем допросах содержались взаимоисключающие выводы. А существенные противоречия в допросах потерпевший объяснил своей забывчивостью и… большим количеством допросов!! При этом, ранее неоднократно судимый, он в своих показаниях обвинял старшего следователя МВД в… не проведении своего допроса и других следственных действий и даже просил его ареста. А подписи в многочисленных протоколах он ставил потому, что… боялся, что его посадят. Стоит отметить, что потерпевший проживал в десятках километров от следственного отдела. Как он добирался из села до города и обратно, как и кто компенсировал ему потерю восьми (!) рабочих дней — вопрос интересный, но… не имеющий значения для дела.

Ведение допроса — это искусство, и от того, как вы им владеете, будут во многом зависеть его результаты.

Право не свидетельствовать против себя и близких родственников закреплено в Конституции РФ и подлежит обязательному разъяснению следователем при каждом допросе. Не разъяснение этого права влечет утрату юридической силы данного протокола. Был случай, когда опытный следователь при видеозаписи проверки показаний «забыл» его разъяснить, а перенося её текст на протокол, задним числом получил подпись обвиняемого под этим разъяснением. И был уличен в этом при просмотре видеозаписи в судебном заседании. Естественно, это следственное действие судом не было признано доказательством.

А ведь вы имеете возможность убедить обвиняемого в необходимости признания и после разъяснения этих прав. Убедить тем, что у вас достаточно доказательств виновности и при отсутствии его показаний, но, отказываясь от них, он лишает себя не только надежды на назначение наказания ниже установленного минимума при активном содействии следствию, но и права на какое-либо снисхождение при его назначении.

После записи анкетных данных, свою обязанность разъяснения допрашиваемому его прав не выполняйте скороговоркой, после которой он не усваивает и десятой их части. Акцентируйте его внимание на тех положениях УПК РФ, которые имеют непосредственное отношение к данному допросу. Объясните свою обязанность внести в протокол все его дополнения или изменения. Обязательно разъясните, что вы будете заносить в протокол его показания только с его согласия, а сказанное им «не для протокола», в него записаны не будут. В противном случае он имеет право его не подписать, а негласной аудиозаписи вы не ведете, уже потому, что она не будет иметь юридической силы и доказательственного значения.

Разъяснение уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу ложных показаний недопустимо превращать в угрозу этой ответственностью. Корректно объясните

свидетелю, что утаивание или извращение действительных фактов никому не поможет, а вы будете вынуждены проводить его дополнительные допросы, очные ставки, и он будет тратить свое же время, а после уличения его во лжи, вы не исключаете наступления для него уголовной ответственности. К сожалению, наказание за лжесвидетельство по российскому законодательству явно не соответствует тяжести преступления, приводящего к следственным и судебным ошибкам. Именно с корректного и доброжелательного (!) разъяснения прав начинается установление психологического контакта с допрашиваемым.

В начале допроса выясните у допрашиваемого нахождение его на учете у врачей нарколога и психиатра, наличие тяжелых заболеваний или бывших травм, по поводу которых он находился на стационарном лечении, имеются ли у него в связи с этим случаи

амнезии. Если на память не жалуется, обязательно отметьте это в протоколе (этим вы лишите допрашиваемого возможности позднее ссылаться на забывчивость).

Дополнительные допросы одних и тех же свидетелей в значительной мере объясняются тем, что следователи не изучают перед допросом всех материалов, не составляют предварительного перечня вопросов, подлежащих выяснению, и в результате забывают задать свидетелю важные для дела вопросы. Тщательное продумывание всех вопросов, которые должны быть заданы свидетелю, нередко определяют успех расследования. Необходим анализ имеющихся в деле улик против обвиняемого, объяснений, которые он давал. Объяснение… Любой студент юридического вуза без запинки ответит, что оно не является доказательством, поскольку лицо не предупреждалось об уголовной ответственности за дачу заведомо ложных показаний. Так, это же не показания, а объяснение. В судебном заседании от защитника (кстати, бывшего зам. прокурора) как-то прозвучали более «солидные» доводы: объяснения были даны обвиняемым, когда он не имел этого статуса; кроме того, объяснения не могут приниматься во внимание и служить доказательствами, так как они в перечислении доказательств (ст.74 УПК РФ) отсутствуют. Однако, именно на основании полученных объяснений выносятся постановления о возбуждении уголовного дела или об отказе в его возбуждении (ст.144—145 УПК РФ) и, обладая всеми реквизитами документа, они относятся к доказательствам, перечисленным в ст.74 УПК РФ. Пишу не в порядке дискуссии — именно в первоначальных объяснениях часто содержится достоверная информация о происшедшем, которую вы обязаны проверить и зафиксировать следственными действиями.

Не акцентируя внимания допрашиваемого, наблюдайте в ходе допроса за мельчайшими нюансами его поведения, его реакцией на определенные вопросы, его спокойствием или раздражительностью, волнением или апатией, нервным напряжением или безразличием, возмущением или раскаянием. Обвиняемый заинтересован скрыть свое участие в преступлении, а если это окажется невозможным, — смягчить свою роль, степень своего участия, мотивы совершения преступления. И при признании вины, в силу чисто психологических причин, происходит это искажение происшедших событий.

Ведение следствия жестко регламентировано уголовно-процессуальным законом. Не допускайте небрежности при выполнении процессуальных требований, даже если они кажутся вам излишне формальными. Широкое распространение получило несвоевременное заполнение в протоколе допроса граф «дата» и «время допроса». Намерение заполнить потом — легкомыслие, логикой необъяснимое. Своего времени вы этим не экономите. Напротив, вам ведь неизбежно придется вспоминать, когда же вы его проводили. И не факт, что вспомните. Так, по одному из дел подозреваемого в один день допросили трижды. Время, как водится, проставили потом… Получилось, что допрошенный сначала не признался, потом признался, и в итоге — опять не признание. Последние два допроса проводил один и тот же человек. То есть через час после признания вновь стал допрашивать, чтобы получить противоположный результат? Конечно же, нет. Признание он получил при последнем допросе, показав похищенное, выданное женой подозреваемого. Но время допросов сразу не проставил, а потом, не вчитываясь в текст, поменял очередность допросов.

Часто задним числом ставят «наобум» и другую дату. А допрашиваемый в указанный следователем «по памяти» день находился на работе, не отлучаясь с нее. Встречаются и «одновременно» одним лицом проводимые разные следственные действия и даже по разным делам. Часто это происходит в результате небрежности. В скопированном для экономии времени другом протоколе, забывают заменить указанное в нем время на фактическое время производства допроса. Анкетные данные проставляют новые, затем, сохранив фразы преамбулы допроса, вносят текст нового допроса, а время остается прежнее. А по биллингу телефонного разговора следователь находился в это время в другом месте. Вот и основания для обвинения в фальсификации или в совершении служебного подлога. Было бы только соответствующее указание. И небрежность превращается в умышленное преступление против правосудия.

Так, в 2019 году по указанию председателя Следственного комитета России Александра Бастрыкина, следователя Следственного управления по Белгородской области обвинили в служебном подлоге и халатности, которые он якобы допустил при расследовании уголовного дела о поджоге и нападении на полицейского. Районный суд Белгорода признал его виновным в служебном подлоге и оправдал в халатности. Белгородский областной суд, рассмотрев апелляционную жалобу, полностью оправдал бывшего следователя, указав на нелогичность версии обвинения. Отменяя приговор суда первой инстанции, облсуд указал на множество расхождений между выводами обвинения и обстоятельствами дела. Служебный подлог, по версии следствия, выразился в подделке следователем подписей обвиняемого в преступлениях на нескольких процессуальных документах, которые он совершил, чтобы облегчить себе работу. Областной суд установил, что следователь не стремился облегчить свою работу и выполнял необходимые процессуальные действия с обвиняемым, который отказался подписать документы по уголовному делу. Следователь не расписывался за него, а лишь написал его фамилию в качестве расшифровки. Нарушения, по сути, выразились лишь в поставленных от руки датах на протоколах с ошибками в числах. Но оправдательный приговор Белгородского облсуда отменен кассационной инстанцией с направлением на новое судебное рассмотрение («В Саратове отменили приговор о невиновности экс-сотрудника белгородского СКР», газета «Коммерсант» от 13.04.2021). И вполне вероятно, что следователь будет признан виновным. А и без того небольшое количество оправдательных приговоров в Белгородской области сократится.

«Сдвигать» время допроса недопустимо по любым причинам. Запомните: любое следственное действие начинается с указания в протоколе даты и времени его начала. Приучите себя соблюдать это требование неукоснительно.

Подозреваемого в ряде случаев весьма важно бывает сразу, до оформления задержания, допросить в качестве свидетеля, отнюдь не проявляя при этом какого-либо «нажима» и не показывая, что на него падает подозрение. Разумеется, с разъяснением положений ст.51 Конституции РФ. Ему должны быть предложены вопросы: когда и где он виделся в последний раз с пропавшим, не сопровождал ли он его куда-либо и где расстался с ним, какими интересами он был с ним связан; где находился во время совершения преступления и чем в это время занимался, кто это может подтвердить. Разъяснить в протоколе допроса текстуальное содержание исключительных, смягчающих наказание, обстоятельств и порядок назначения более мягкого наказания, чем предусмотрено за данное преступление (ст.64 УК РФ). И предложить написать явку с повинной или изложить показания собственноручно, предоставив для этого время. Важно получить не односложное признание вины, а подробные, конкретные показания о совершенном преступлении, с указанием таких подробностей и деталей, которые могут быть затем объективно проверены и тем самым подтвердить признание обвиняемого. А затем вызвать адвоката, оформить задержание и допросить в качестве подозреваемого. Психологически подозреваемому будет сложно отказаться от только что собственноручно написанного текста. Именно так я получил первые признательные и достаточно подробные показания по изнасилованию с последующим убийством, совершенному тремя родными братьями (очерк «74 года лишения свободы»). Да, конечно, этот протокол допроса свидетеля может быть признан не имеющим юридической силы (во избежание этого, я не включил его в список доказательств в обвинительном заключении). Но протокол допроса подозреваемого по существенным обстоятельствам совершения преступления практически полностью соответствовал допросу в качестве свидетеля. Кстати, от этих показаний он отказался. Что же, его право. Но данные им показания были полностью подтверждены протоколами осмотров, изъятий, обысков, опознаний изъятого, допросов свидетелей, заключениями экспертиз (и никаких очных ставок и проверок показаний на месте — обвиняемые отказывались от них после разъяснения им этого права). Результат одобренного защитой отказа от данных показаний — двадцать пять лет лишения свободы.

Не все, что сообщил подозреваемый и свидетель, подлежит занесению в протокол. Вы должны понимать это лучше допрашиваемого. Это может быть реально опасно для его жизни. В Воскресенском районе рецидивист, привлекаемый за кражу с проникновением в жилище, ознакомившись с уличающими его показаниями сожительницы, прокомментировал их: «Убью, суку!». Следователь не придал этому значения. Да и, как правило, «громко лающая собака не кусает». Истинные намерения совершить убийство редко оглашаются, ведь это косвенное доказательство его совершения. И высказанная в эмоциональном запале угроза крайне редко бывает реальной. Но ведь убил! Отбыл назначенный ему судом пятилетний срок за кражу, и убил.

«Под не протокол» вы услышите много интересного. От вас будет зависеть реализация услышанной информации. На ее основании вы можете дать отдельное поручение оперативным сотрудникам, провести обыск; использовать при допросах других лиц, проявляя не подлежащую сомнению осведомленность (разумеется не называя источника и в условиях, когда источник не удастся вычислить — когда сообщаемые вами данные могли быть известны многим). Только не забывайте о безопасности доверившегося вам человека. Лучше пусть часть услышанного останется только в вашей памяти и послужит вашей уверенности в совершении преступления именно этим человеком.

Допрос подозреваемого часто сопряжен с противостоянием и психологической борьбой. Особенно остро на стрессовую ситуацию реагируют впервые привлекаемые к уголовной ответственности. После полуторачасового допроса вернувшийся в камеру подозреваемый ничком ложился на нары и на вопросы сокамерников реагировал только невнятным мычанием (очерк «Признаюсь, я убил»). Однажды свидетель, упорно скрывавший известные ему обстоятельства, вышел из моего кабинета в состоянии, близком к прострации, и… не найдя в коридоре входную дверь, обратился за помощью в соседний кабинет, приведя коллегу в недоумение: «это как же ты его допрашивал?» Так и допрашивал, не крича, не оскорбляя, и не ругаясь. Крик и ругань — это свидетельство беспомощности следователя.

К сожалению, большинство допросов проводится непрофессионально и приводит к необходимости дополнительного допроса, порой неоднократного. Практически исчезло планирование допроса, зачастую он производится формально, с постановкой лишь общих вопросов без учета специфики расследуемого преступления. Планирование следствия и допроса, как составной и важнейшей его части необходимо, чтобы подробно, полно и последовательно ответить на вопросы: что? кто? где? когда? зачем? как и чем?

Допросу должно предшествовать получение максимальной информации о совершении преступления, начиная с полученной оперативными сотрудниками к моменту прибытия следователя на место преступления, а затем и полученной в процессе оперативной работы и расследования: где, когда и что произошло, кто потерпевший (возраст, наличие судимостей, место работы, поведение в быту и т.д.), анализ версий сотрудников уголовного розыска с учетом результатов осмотра.

Необходимо понимать, что свидетель, как правило, стремится максимально сократить время допроса и отнюдь «не горит» желанием помогать следователю. Он нередко занимает позицию: «не видел, не знаю, не помню». Часть свидетелей по разным причинам негативно относятся к следствию. Этот настрой резко усиливается, когда свидетель вынужден иногда часами дожидаться в коридоре своей очереди. К сожалению, следователи не учитывают этого фактора, а на обоснованное возмущение долгим ожиданием реагируют резко и грубо. После этого ожидать результативного допроса не стоит. Совершенно не лишне пояснить свидетелю, что вы не менее его желаете максимально сократить время допроса. А если вы не смогли начать допрос в назначенное вами время, извинитесь перед ним.

Следователь, иногда даже подсознательно, более склонен к восприятию изобличающих, нежели оправдывающих обвиняемого обстоятельств. Неприемлемо не верить обвиняемому, если он отрицает свою вину, и во всем верить, если он её признает. Он может сообщить выдуманные подробности и обстоятельства, которые легко опровергнуть и заявить на суде, что признание вынуждено и поэтому не соответствует истине. Важно получить не полное формальное признание вины, а конкретные показания с указанием таких подробностей и деталей, которые могут быть проверены и будут объективным подтверждением признания.

Фиксируйте показания не обостряя формулировок, искусственно не группируя факты, не отбрасывая, как «не имеющие отношения к делу» те показания, которые полностью или частично оспаривают обвинение. Иногда ответы следователем формулируются так, что в юридически законченных трафаретных формулировках сразу узнается его «авторство». Не превращая протокол допроса в бытовой очерк с подробностями и деталями, которые не имеют никакого отношения к делу, не фиксируя выражений безграмотных, сохраняйте формулировки допрашиваемого, его характерные выражения. В процессе допроса записывайте их на черновике и используйте при составлении протокола. В тех случаях, когда обвиняемый все время юлит и меняет буквально на ходу свои объяснения, тут же отказываясь от того, что он только что говорил, тактика фиксирования его показаний должна быть изменена: по ходу допроса следователь фиксирует каждый заданный вопрос, сначала записывая его в протокол и лишь затем озвучивая (иначе обвиняемый получает возможность продумать правдоподобность своего ответа во время записи заданного вопроса). Заносите в протокол полученный ответ, тут же давая обвиняемому расписаться под каждым ответом.

В зависимости от обстоятельств дела, важности заданных вопросов и характера полученных ответов, в протокол допроса вносятся вопросы, поставленные следователем и ответы на них, либо только одни ответы. Анализ показаний, сопоставление их с другими доказательствами позволит выявить противоречия или существенные ошибки в описании деталей событий и фактов. Имеет смысл подробно изложить в протоколе допроса показания, которые противоречат иным доказательствам, и после подписания протокола допрашиваемым предъявить ему доказательства, опровергающие его показания, задать ему вопросы, требующие от него объяснения имеющихся противоречий.

Следователь не должен превращаться в протоколиста, который механически фиксирует все, что ему говорят. Конечно, наивно думать, что допрашиваемый говорит вам только правду. Нельзя приходить к выводу о том, что показания свидетелей, находящихся во враждебных или, наоборот, в особо близких, дружеских отношениях с обвиняемым или потерпевшим, не являются достоверными. Учитывайте, что и показание, данное с искренним желанием рассказать всю правду, может оказаться недостоверным. Память не фиксирует подробности с бесстрастностью видеокамеры, а с течением времени утрачивает либо искажает их, и в передачу виденного и слышанного вкрадываются вымысел и самообман. Причем допрашиваемый иногда искренне убежден в достоверности излагаемого. Есть специальный термин для определения этой особенности восприятия: добросовестное заблуждение. Не забывайте известного выражения: «Врет, как очевидец». Известно, что А. Ф. Кони сцену убийства Цезаря в спектакле Художественного театра использовал для доказательства недостоверности свидетельских показаний: на вопрос, как произошло убийство, все «свидетели», то есть зрители, дали самые разноречивые ответы. Вот и доверяй после этого рассказам очевидцев! — пишет его современник Г. Крижицкий «Обаяние ума»

Разумеется, есть и заранее продуманная ложь, излагаемая с очень правдоподобной искренностью и непосредственностью: «Только плохой лжец не верит в свою ложь». Но на провинциальных подмостках искусные лжецы — редкость, и еще реже они оказываются в поле зрения следствия. Детализация показаний и их внимательное сопоставление между собой и с объективно установленными доказательствами достаточно легко позволяют изобличить ложь.

Факты и обстоятельства должны излагаться в стройном, последовательном порядке, а протокол допроса отнюдь не должен перегружаться излишним многословием, повторениями, ненужными и не имеющими никакого значения подробностями.

Спокойствие — это беспроигрышная тактика следователя на допросе. В спокойствии следователя обвиняемый видит доказательство его уверенности, а значит и наличия у него доказательств виновности. Следователь должен быть незаурядным актёром, уметь подстроиться и быть с допрашиваемым на одной «волне». Но «играть» — на голову лучше.

Он должен быть отменным психологом, иметь профессиональное чутье, уметь анализировать каждый поступок, нюанс, каждую сказанную фразу. И выбрать, выхватить из этого самое главное.

Выясните у подозреваемого, как он ведет себя в быту, как часто вступает в конфликты с окружающими и насколько серьезны эти конфликты (как правило, перед вами окажется без конфликтный, добрейший человек). Спросите, были ли у него конфликты с конкретными лицами, и включите в их перечень фамилии уличающих его лиц. Как правило, ответ будет отрицательным (кто же будет характеризовать себя негативно?). Не исключено, что подозреваемый включит уличающего его свидетеля в круг своих друзей или товарищей. Обязательно отразите это в протоколе, но не акцентируйте на этом его внимание и никак не проявляйте свою удовлетворенность ответом. Ведь таким ответом подозреваемый лишается возможности в дальнейшем объяснить уличающие его показания оговором из-за неприязненных отношений. Помните, что любая ваша реакция фиксируется и анализируется допрашиваемым, и он может скорректировать «хорошие» для следователя показания, потребовав их изменения после прочтения протокола. Кстати, получая уличающие показания, также выясните у допрашиваемого свидетеля отсутствие конфликтов с подозреваемым (обвиняемым) либо отсутствия связи таких показаний с имевшимися конфликтами (малозначительность, полное примирение, давность).

Разоблачая лживость ответа, не проявляйте чувства злорадства по этому поводу, оно вызывает озлобление, которое только укрепляет запирательство. Спокойствие, отсутствие раздражения быстрее убедят допрашиваемого, что его попытки обмануть следствие беспомощны и наивны.

Ошибкой является демонстрация вашей подробной осведомленности о известных допрашиваемому событиях. Недопустимо прерывание допрашиваемого утверждениями, что он лжет, изложением принятой вами достоверной версии, пусть и подкрепленной показаниями: на самом деле было так… Вы не были очевидцем, не являетесь ясновидящим, а риск неполной достоверности (а иногда и недостоверности — «пустышку тянете») имеющейся у вас информации очень высок. В лучшем случае, свидетель поправит вас. Чаще, увы, поддакнет и подтвердит изложенную вами, и внешне очень вероятную версию, нередко основанную на предположениях и ложных показаний других свидетелей. И, конечно, сделает вывод о возможности лгать при допросе и искажать происшедшие события.

Следователь должен уметь «разговорить» свидетеля и его показания не должен прерывать. Экономия времени при допросе обернется только необходимостью дополнительных допросов и очных ставок. Но они будут безрезультатны, если свидетели получат консультацию от заинтересованных в сокрытии преступления лиц и согласуют свою позицию. Искусство следователя состоит не только в умении спрашивать, но и в умении слушать. Внимательно выслушайте и взвесьте все доводы обвиняемого, может быть, он прав, может быть, он невиновен или не во всем виновен. Не спешите прервать рассказ свидетеля заявлением, что излагаемое им не имеет отношения к делу и не предлагайте говорить покороче. Более того, сами поощряйте детализацию уточняющими вопросами. Излагаемые им подробности не только позволят вам убедиться в достоверности показаний, но и позволят использовать их при допросах других лиц для их убеждения, что вам уже известны все подробности происходившего. Для этого могут оказаться полезными полученные вами данные не только о количестве выпитого спиртного, но и о посуде, из которой его употребляли, закуске, теме разговора и отдельных репликах, и других подробностях обстоятельств, предшествующих преступлению или последующих ему. Такая дозированная и «случайно», к слову, сообщенная допрашиваемому осведомленность весьма эффективна.

Дайте возможность допрашиваемому дать показания в свободной форме. Не спешите их дословно заносить в протокол: часто он много внимания уделяет не имеющим значения подробностям. Излишнее многословие вы просто не будете заносить в протокол, оставив существо показаний. В случае необходимости уточнения отдельных моментов в излагаемом рассказе делайте на отдельном листе бумаги понятные вам пометки о существенных моментах показаний — вы к ним вернетесь несколько позже, но не перебивайте допрашиваемого — ведь это проявление неуважения. И, лишь после того, как допрашиваемый закончит свое изложение и на ваш вопрос ответит, что он сказал все, задавайте свои уточняющие вопросы, восстанавливая хронологию и последовательность изложения. И по-прежнему слушайте, делая пометки. Даже если вы абсолютно уверены, что допрашиваемый лжет, не показывайте своей уверенности в этом. И вы получите возможность дополнительно удостовериться в его лжи, «поймав» его оценивающий взгляд: нет ли у вас недоверия к его показаниям.

Поддержите его уверенность в том, что вы полностью верите ему, задавайте в тон его показаниям внешне незначительные уточняющие вопросы: на этот момент вам необходима детализация его лжи. И, чтобы не вызвать у вас недоверия, не имея времени осознать подоплеку ваших «не опасных» вопросов, допрашиваемый охотно будет «помогать» вам установить подробности и лгать уже без предварительной подготовки.

Помните, что получивший повестку (вызов) свидетель, а тем более подозреваемый, ВСЕГДА готовится к допросу. Но даже имеющий приличный криминальный опыт (и даже юридическое образование) человек не в состоянии предусмотреть все вопросы опытного следователя. Задаваемые вопросы совсем не лишне сформулировать до допроса на отдельном листе (план допроса). Не надейтесь на свою память, она может вас подвести. Кроме того, составляя заранее список вопросов, вы сможете выстроить их логическую и временную последовательность, что исключается при допросе экспромтом. При этом вы убедитесь в необходимости повторного ознакомления с некоторыми уже прочитанными вами материалами дела, и определитесь в необходимости уточнения и детализации существенных обстоятельств совершенного. Составление плана допроса невольно потребует от вас моделирования механизма совершения преступления и сопутствующих ему обстоятельств. Попытка моделирования во время допроса, не оставшаяся незамеченной допрашиваемым, удовлетворительных результатов не даст. При составлении списка вопросов не забывайте о необходимости проверки и опровержения других версий по делу.

Прочитайте сами протокол — это не займет много времени, но позволит не только исправить орфографические ошибки, но и избежать казусов, для публикации которых в юридических журналах существуют рубрики «нарочно не придумаешь» и «зигзаги стиля».

Можно проговаривать вслух по предложениям то, что вы записываете (печатаете). Вероятно, допрашиваемый будет просить заменить отдельные слова и даже целые предложения, которые ему покажутся «опасными». Не возражайте против его формулировок и уточнений — ведь вы обязаны это сделать в соответствии с требованиями УПК РФ. Вы же сами ему это разъяснили. И вместо упреков во лжи, спокойно внесите изменения. Затем предложите прочитать — а вдруг вы записали что-то не точно. Ненужная экономия времени может выйти вам «боком», а внешняя «лояльность» следователя играет в вашу пользу, притупляя бдительность допрашиваемого. Обязательно предложите собственноручно записать под показаниями (или в соответствующей графе протокола): «протокол мною прочитан, с моих слов записано верно. Замечаний, дополнений не имею». Это будет совсем не лишним при его попытке изменить показания в суде с утверждением, что его показания вами искажены или протокол вами вовсе сфальсифицирован (и очень пригодится для проводимой в этих случаях почерковедческой экспертизы). С облегчением подписав «безобидный» протокол, подозреваемый спрашивает, может ли он быть свободным. И только теперь наступает черед изобличающих его вопросов.

Не озвучивайте вопрос, не записав его в протокол. Иначе вы даете ему время для обдумывания ответа, при этом лишив себя возможности видеть его мимическую реакцию на вопрос. Четко и ясно формулируйте вопрос, исключая его двоякое толкование и не конкретные ответы. Запишите ответ дословно в 1—2 предложениях, получите его подпись под ответом, и задавайте по тем же правилам следующий вопрос. При этом используйте принцип нарастания: задавайте вопросы и предъявляйте улики по усиливающейся доказательности вины, противоречивости его утверждений установленным обстоятельствам, сложности ответов на них. Вполне допустимо короткое цитирование уличающих его показаний с указанием даты допроса и демонстрацией протокола допроса (это исключит его предположения о сообщении ему ложной информации), частичное цитирование протоколов осмотров, фрагментов описательной части экспертиз (этот, иногда объемный текст, часто не читают при ознакомлении). И предложите объяснить очевидные противоречия. Желательно, чтобы таких вопросов было не менее трех, а лучше — пяти. При детализации показаний такое количество противоречий вы найдете без труда.

Путем постановки четких и конкретных вопросов всемерно детализируйте показания, что неизбежно выведет допрашиваемых из круга заранее подготовленных ответов. Но, детализируя показания, учитывайте специфику преступления. Детализация физиологической стороны половых преступлений неэтична и недопустима — в ней нет никакой необходимости. Устанавливайте только имеющие значение для квалификации обстоятельства. В случаях, если потерпевший или свидетель впервые оказался в помещении, где совершено преступление, предложите максимально подробно описать обстановку и предшествующие преступлению события. Вполне вероятно, что подозреваемый будет отрицать нахождение потерпевшего или свидетеля в этом месте. Целенаправленная детализация жестко уличает преступника. Так, преподаватель СПТУ, воспользовавшись отъездом жены в отпуск, пригласил к себе в квартиру учащуюся и склонил её к совершению полового акта. Никакого насилия не применялось. Подозреваемый категорически отрицал не только происшедшее, но и сам факт нахождения девушки в квартире. Убедительным доказательством стало подробнейшее до мелочей и зафиксированное на нескольких страницах протокола описание потерпевшей обстановки в квартире и на кухне (включая сковороду, на которой поджаривалась картошка), расцветки и рисунка обоев, ковров, постельного белья, книг в шкафу. И практически полное совпадение описанного с результатами проведенного дополнительного осмотра квартиры.

Такие подробности позволяют также убедительно опровергать утверждения о проникновении подозреваемого в квартиру и нахождении в ней вопреки желанию владельца, отрицания совместного распития спиртного; помогают установить другие обстоятельства, имеющие значение для определения умысла и объективной стороны состава преступления.

Используйте при допросах заранее составленные в масштабе и откопированные схемы места преступления и прилегающей местности. Разумеется, на схеме должны отсутствовать изображения интересующих вас деталей — пусть их укажет допрашиваемый. Предложите другому допрашиваемому указать их на другой копии схемы: противоречия станут наглядны и будут способствовать уличению во лжи и установлению истины.

Выясняйте мотивы отказа от дачи показаний: уверен в том, что против него нет и не может быть собрано достаточных улик? не хочет выдавать соучастников? надеется уйти от ответственности, считая, что при отсутствии его признательных показаний исключается его осуждение? По делу о покушении на убийство (очерк «Кто стрелял?») обвиняемый, даже полностью признав вину, показаний не дал, сославшись на амнезию. На попытку убедить его смягчить наказание своими признаниями, искренне заявил: «Кто ж меня без показаний осудит»? Разумеется, допрашиваемый не обязан сообщать мотивы отказа. Но уже неспешно перечисляя их, вы, по сути, делаете предложение неформального (без записи в протокол) диалога. Пусть он на него не согласится, вы сможете по его реакции и мимике получить более вероятное представление об этих мотивах, нащупать слабые места в его позиции.

Демонстрируйте свою уверенность в наличии доказательств, которых даже предъявлять до окончания следствия нет необходимости (и вы не обязаны это делать). Для этого допустимо «случайно», по небрежности, дать попасть в поле зрения подозреваемого изъятым орудиям преступления, чему-то из похищенного. Его даже мимическая реакция на запланированную случайность не должна остаться без вашего внимания. Так, в моем дипломате «случайно» оказалась видеокассета с приметной картинкой на коробке, похищенная у погибшей девушки (очерк «74 года лишения свободы») и изъятая при обыске. Кассета была надлежаще упакована в прозрачном пакете и опечатана. Дипломат был открыт, чтобы достать бланк протокола и листы бумаги. Разумеется, предъявление кассеты протоколом я не оформлял, и тут же дипломат закрыл. А дрогнувший взгляд только что доставленного соучастника убийства, спокойно прокомментировал: «Да, она самая». После разъяснения ст.51 Конституции РФ и ст.64 УК РФ «Назначение более мягкого наказания, чем предусмотрено за данное преступление» при активном содействии следствию, им собственноручно были написаны достаточно подробные признательные показания.

Бывают обвиняемые, как правило, рецидивисты, которые на протяжении всего предварительного следствия упорно запираются, отказываясь сознаться в совершенных преступлениях, и только при его окончании, знакомясь со всеми материалами дела, и, убедившись, что их вина неопровержимо доказана объективными данными, просят записать полное признание своей вины. Безусловно, принятие ими такого решения — это признание высокого качества следствия.

Следователь должен учитывать, что дети более впечатлительны, чем взрослые, и легко подвержены внушению. Многие склонны к фантазированию и приукрашиванию, и, поэтому, нередко в их правдивые показания вплетается вымысел. Родители вправе присутствовать при допросе несовершеннолетнего, не достигшего возраста 16 лет, но и следователь вправе не допустить их присутствия при допросе (ч.3 ст.191 УПК РФ). К сожалению, следователи этим правом пользуются исключительно редко. Хотя очевидно, что при матери, а, тем более, при отце, нельзя рассчитывать на показания малолетних потерпевших с признанием не правомерного и, тем более, аморального своего поведения. Более того, процессуальный закон запрещает допрос несовершеннолетних в присутствии лиц, от которых они зависят. Однако, следователь, вместо приглашения педагога и психолога, не только в присутствии отца допрашивал девушку, трижды за вечер добровольно ездившую на мотоцикле «поговорить» с парнями на берег реки, но и репетировал проведение предстоящих очных ставок. Таким образом, им и собирались доказательства «виновности» уже назначенных насильников (очерк «Сексуальная преступность и феномен Шурыгиной»). Кстати, через пять лет Шурыгина публично призналась в том, что насилия не было, а подать заявление о нем настояли родители.

При допросе олигофренов учитывайте, что они легко идут по пути наводящих вопросов и создают ложные версии.

К сожалению, некогда распространенная аудиозапись допроса, следователями применяться перестала. А ведь её прослушивание в судебном заседании полностью исключают возможность отрицать ранее данные показания или попытку их изменения с утверждениями об их искажении при записи в протокол или получении их под психологическим давлением. Её проведение требует подготовки к допросу с предварительной формулировкой вопросов, что только улучшает качество допроса. И не требуя участия третьего лица, как при видеосъемке, создает более благоприятные условия для установления психологического контакта.

Снимите копию проведенного вами допроса, прочтите его с вычеркиванием лишних слов, ненужных подробностей и явных повторов. Великий скульптор Роден говорил, что он берет глыбу мрамора и просто отсекает лишнее. Причем автором части лишних слов окажетесь именно вы. Не захочется ли вам местами поменять последовательность изложения показаний? И вы наглядно убедитесь в том, как выиграет от этого ваш протокол. Да и сами допросы сократятся и сэкономят ваше время. Именно так и вырабатывается индивидуальный «почерк» следователя. Если, конечно, вы хотите его иметь в век компьютеризации и шаблонов. Если вы хотите, чтобы вас уважительно называли Следователем, а не следаком.

Стремление раскрыть преступление «по горячим следам» доводится до абсурда, прямо нарушающего процессуальный запрет производства следственных действий в ночное время. Их именуют проведением следственных действий, не терпящих отлагательства. Еще обосновывают, не предусмотренной процессуальным законом, «необходимостью производства допроса в кратчайшее время». Да нет такой необходимости. Её выдумали многочисленные руководители и кураторы, стремящиеся отчитаться «о проделанной работе» и отрапортовать о «раскрытии». Ради показателей заставляют проводить совершенно неподготовленные допросы ночью, то есть, в противопоказанное для работы самой физиологией человека время. В результате появляется такой текст: «Он совершил со мной половой акт, т.е. вставил свой половой член мне во влагалище и начал совершать вращательно-поступательные движения половым членом у меня во влагалище — допрос 13 летней потерпевшей (т.2 л.д.62 13 июня 2017 г. с 23 ч 10 минут до 0 часов 10 минут).

О какой следственной тактике и установлении психологического контакта может идти речь с мечтающим отоспаться следователем и элементарно желающим спать допрашиваемым. А ведь еще часто требуется участие педагога, специалиста и адвоката. Так, следователь СК РФ допрашивал ночью более трех часов (с перерывом) 13-летнюю потерпевшую. Потом по обстоятельствам совершенного с ней сексуального преступления допрашивает её ещё 7 (семь) раз, в общей сложности 9 (девять) часов. Сама неоднократность допросов вызвана искусственным разделением единого, продолжаемого преступления на 24 (!) отдельных эпизода с целью эффективного повышения раскрываемости особо тяжких преступлений. С соответствующим искажением статистики и многократным ростом количества особо тяжких сексуальных преступлений. Но ведь преступления, или хотя бы некоторые из них, должны иметь конкретную дату. И она, с подачи следователя, появляется. Вымученный ребенок согласен подписать все, что угодно, лишь бы закончить бесконечные допросы. А воображение следователя творчеством не блистало. В результате появлялись следующие «шедевры»: «Дату 16 апреля я запомнила, т.к. это была середина апреля и был банный день. Следующий случай произошел 27 мая. Дату я запомнила, т.к. это была последняя суббота месяца. Следующий случай произошел 5 июня 2017 года. Данную дату я запомнила, т.к. это был первый понедельник лета». И после каждой даты — вновь подробное описание физиологии полового акта. Вот такая современная инквизиция по указанию куратора. А судом 23 эпизода признаны единым длящимся преступлением.

Допрос ребенка в ночное время и, неоднократной, не вызываемой необходимостью детализацией совершенного с ним сексуального насилия, является нарушением требований ст.3 Конвенции о правах ребенка (1989 г.) и обоснованно может быть отнесен к жестокому обращению. В результате, вызванный в суд ребенок, уже в коридоре суда и при максимально кратковременном допросе в судебном заседании, нуждался в тактильном контакте — держал за руки приемную мать и психолога.

В соответствии с ч.3.ст.164 УПК РФ производство следственных действий в ночное время не допускается, за исключением случаев не терпящих отлагательств. Процессуальный закон понятия этого исключения не конкретизирует и сейчас следствие трактует его исключительно по своему усмотрению, то есть произвольно. В результате ночные допросы, допускаемые законом в порядке исключения, стали повседневностью и стандартом по надуманному требованию их проведения «в кратчайшее время». Многочасовой ночной допрос ребенка — апофеоз этого произвола. Руководители следователей для обоснования прямого нарушения закона считают достаточным письменного согласия допрашиваемого или его представителя на ночной допрос. Такое заявление, а, по сути, согласие на нарушение процессуального закона, под магией следственного «надо», подписывается поднятыми ночью педагогом и представителем администрации.

Имея семилетний опыт расследования сексуальных преступлений, а также опыт поддержания государственного обвинения, утверждаю, что само требование детализации потерпевшей насильственных сексуальных действий не только аморально, но и непрофессионально. Такая детализация для доказательства виновности не требуется и свидетельствует лишь о незнании специфики расследования этой категории дел. Увы, следственное руководство прямо требует от следователей такой профанации следствия, а прокуратура не замечает массового нарушения процессуального закона. Очевидно, что ничего общего с профессионализмом эти требования не имеют и более того — его исключают.

Зигзаги стиля

Ставшее классическим объяснение: «Кроме того, мне вменяется в вину циничный поступок, выразившийся в том, что якобы я показал сотрудникам РОВД половой орган, а затем ударил его по уху, отчего у него слетела с головы фуражка», явно принадлежит человеку с хорошим чувством юмора. Но оперативники и следователи, не утруждающие себя прочтением составленных ими объяснений, протоколов допросов и даже постановлений, в избытке предоставляют материал для этих рубрик.

Поделюсь теми, которые приходилось читать лично. Так, желая подчеркнуть нахождение в состоянии опьянения погибшего на пожаре, как возможной причине загорания, начальник караула пожарной части в своем объяснении указал: «Позже мы обнаружили труп, мужчины или женщины мы не разобрали, он был сильно выпимши».

Желая подчеркнуть несостоятельность версии подозреваемых, следователь в своем постановлении указал: «Ворвавшись в комнаты, подвергли дерзкому избиению прикомандированных водителей, причинив им телесные повреждения, которые совершенно непричастны к предыдущей драке».

По одному из уголовных дел следователь, назначая экспертизу, вынес постановление с оригинальным окончанием: «Экспертам ЭКУ при ГУВД поручается разъяснить права и обязанности руководителю БСМЭ».

Примерно в 19 часов 00 минут, более точного времени я не могу назвать, мы встретились…

Мне по дороге встретился Иван, который следовал в неизвестном мне направлении…

С ним я знакома на протяжении примерно непродолжительного периода времени.

Я не обратил внимания, были надеты на ней трусы, я не видел…

На нем были одеты нормальные брюки.

…на полу в указанном кабинете лежал молодой парень… на стуле сидел второй молодой парень, который потом случайно упал на пол. На вид оба эти парня спали.

Апофеозом же стал материал проверки участковым инспектором милиции заявления об изнасиловании. Он подробно изложил объяснения подозреваемого об интиме по взаимному согласию. Когда дошел до кульминации событий в сарае после слов «я засунул руку ей в трусы,…» и поставив запятую, участковый запись объяснений приостановил — дальнейшее и так мол понятно, и решил выяснить механизм образования «уличающих» подозреваемого ссадин на спине заявительницы. Сообщив подозреваемому о их наличии и забыв записать заданный вопрос: «А откуда появились ссадины на спине?», участковый после запятой записал полученный ответ: «а там была поленница дров». Такая «фиксация» вполне правдоподобного объяснения привела к гомерическому хохоту при его озвучивании.

Очная ставка

В соответствии с требованиями процессуального закона следователь вправе её провести, если в показаниях ранее допрошенных лиц имеются существенные противоречия. Однако проведение очной ставки стало обязательным и самым… безрезультативным следственным действием, сводящимся к повторению ранее данных показаний в присутствии друг друга. По мнению чиновников от следствия, это усиливает доказательства виновности, позволяя включить в обвинительное заключение фразу: «свои показания подтвердил на очной ставке». Непризнание вины и отрицание совершения преступных действий нельзя определять, как существенные противоречия. Это позиция обвиняемого, согласованная с защитником и поддерживаемая им. Очная ставка имеет значение только если приводит к изменению показаний и устранению противоречий. Иначе это пустая трата времени. Именно такую оценку у надзирающего прокурора и судов получало проведение очной ставки до принятия нового уголовно-процессуального кодекса в 2001 году. Но затем оценка доказательств судами изменилась, механическое повторение уличающих показаний получило статус полноценного доказательства.

Нередко следователи, не мудрствуя лукаво, в целях экономии времени, на компьютере просто переносят в протокол ранее данные показания дословно и в полном объеме. Даже не утруждая себя выделением той части, которая содержит конкретное противоречие. И задают единственный вопрос: вы подтверждаете показания? Настаиваете на них? Такая очная ставка никаких противоречий устранить не способна. К сожалению, никаких возражений эта профанация ни у прокуроров, ни у судей не вызывает. Доходит до абсурда: очная ставка проводится с обвиняемым, который не давал показаний, пользуясь конституционным правом не свидетельствовать против самого себя. Очевидно, что никаких противоречий нет и быть не может, поскольку нет показаний обвиняемого. А с точки зрения следственной тактики, такая «очная ставка» — глупость, ознакамливающая обвиняемого и его защитника с уличающими показаниями задолго до окончания дела, и дающая возможность эффективной корректировки показаний обвиняемого и версии защиты. Нужно быть очень далеким от следствия, чтобы давать такие указания. Объясняется этот нонсенс… выполнением требований международной конвенции, обязывающей предоставить обвиняемому возможность задать вопросы уличающему его лицу. Такая возможность безусловно должна быть представлена в судебном заседании и не требует абсурдного применения норм досудебного процесса. Но такие очные ставки проводятся на тот случай, если свидетель обвинения в суде не появится. Достаточно часто основной, а иногда единственный свидетель обвинения меняет место жительства, а его и не ищут (или делают вид, что ищут). Поразительно, но этот примитив поддерживается судами на случай подачи жалобы в Страсбург — мы требования конвенции выполнили еще на стадии предварительного следствия. Да не проходит это в Страсбурге. Ведь само оглашение ранее данных показаний, в том числе и на очной ставке, допускается либо с согласия подсудимого, либо только в исключительных и перечисленных в процессуальном законе случаях. А ведь очная ставка — затратное по времени следственное действие, требующее явку в назначенное время двух допрашиваемых лиц, а, нередко, двух адвокатов, законного представителя и педагога.

Очные ставки (особенно если хотя бы один судимый) могут привести, и приводят к обратному результату, к психическому воздействию на свидетелей и потерпевших, к изменению показаний или отказу от них. Поэтому проведение очной ставки требует изучения личности допрашиваемых, их взаимоотношений и интересов. Если давшее уличающие показания лицо легко внушаемо, находится в психологической зависимости от другого допрашиваемого, проведение очной ставки приведет к противоположному результату, и вы получите отказ от уличающих показаний. Именно поэтому решение о проведении очной ставки должен принимать следователь.

По делам о половых преступлениях очная ставка является для потерпевшей стрессовой ситуацией и проведение её может повлечь нервный срыв и даже психическое заболевание. Так, в Балашове после проведения очных ставок при расследовании группового изнасилования у несовершеннолетней потерпевшей было зафиксировано расстройство психики. Лишь после этого в регионе по делам об изнасиловании несовершеннолетних было прекращено проведение ничего не дающих следствию очных ставок.

Когда целесообразность очной ставки перестала определяться усмотрением следователя, для отказа в её проведении вам необходимо заключение психолога или мотивированное возражение педагога (в случае несовершеннолетия потерпевшей). Так вам проще допросить указанных лиц, чем выступать в роли инквизитора. А ведь проведение очной ставки может быть и опасным для жизни. В моем производстве находилось дело о насильственных действиях сексуального характера в отношении шестнадцатилетней девушки с врожденным пороком сердца. О её заболевании я узнал при максимально щадящим её психику допросе в присутствии родной тети (к которой она приехала в гости). Девушке стало плохо и мне пришлось вызвать скорую помощь. Стандартное указание прокурора о проведении очной ставки я выполнять отказался: риск для здоровья и самой жизни потерпевшей, был слишком реальным. И не заблуждайтесь — всю ответственность за последствия будете нести вы, следователь. С моей позицией прокурор согласился.

Подавляющее большинство очных ставок никаких противоречий не устраняют и представляют лишь трату следственного времени. За многие годы следствия я проводил их в единичных случаях. Ведь устранить противоречия в показаниях можно и без проведения очной ставки. Для этого проводится дополнительный допрос с цитированием показаний других лиц по каждому конкретному вопросу и предложением объяснить эти противоречия (и здесь вы сможете оценить сделанное ранее по вашей инициативе самим подозреваемым исключение его оговора этими лицами). Цитирование следует проводить с внесением в протокол даты цитируемого допроса и номеров его страниц в деле. Этим вы убеждаете допрашиваемого в том, что такой допрос реально существует. Вполне допустима и демонстрация допроса с подлинной подписью. Цитируйте уличающие показания частями, относящимися к конкретному факту и, соответственно, с записью объяснений противоречия и подписью допрашиваемого под каждым его пояснением. Полностью оглашать предъявленный протокол допроса не требуется (большая его часть не содержит противоречий) — и пусть подозреваемый представляет себе, что еще показал (мог показать) свидетель при допросе. Весьма эффективно цитирование ауди или видеозаписи допроса с предоставлением возможности их прослушивания и просмотра и, разумеется, отражением этого в протоколе. Именно это позволит внушаемому и подверженному влиянию (находящемуся в зависимости) свидетелю избежать противостояния с лицом, которое имеет на него такое влияние. Так, фрагментальное оглашение ауди-записи показаний жены содержавшегося под стражей подозреваемого позволило мне получить его признательные показания без проведения очной ставки, на которой он первоначально настаивал (очерк «Кто стрелял»? ). И если вы используете цитирование допросов нескольких человек, а также выводов экспертов, противоречащих версии защиты или полностью опровергающих её, то наглядно увидите, как допрашиваемый теряет уверенность в неуязвимости выбранной им позиции, и приходит к выводу о необходимости её изменения. Именно таким путем мне удавалось без проведения очных ставок устранять противоречия, добиваться отказа от несостоятельной версии.

Очная ставка является весьма сложным следственным действием, требующим от следователя тщательной подготовки к нему. Формальное и неправильное проведение очной ставки не только совершенно бесполезно и вызывает напрасную трату времени, но, в ряде случаев, приносит вред. Необходимо учесть, что как чрезмерная поспешность в проведении очной ставки, так и пропуск психологического момента, когда очную ставку целесообразно провести, одинаково вредны. Следователь заранее четко определяет: какие противоречия или разногласия, имеющиеся в показаниях должны быть устранены? Каким путем и при помощи каких вопросов, поставленных каждому из допрашиваемых можно разрешить противоречия? В каждом случае следователь заранее формулирует вопросы, направленные к выяснению противоречий, к уточнению ранее данных показаний, к выяснению всех деталей, фактов, описанных допрошенными ранее; к выявлению дополнительных доказательств, подкрепляющих правильность показаний каждого из подлежащих допросу на очной ставке.

Очная ставка должна проводиться только тогда, когда есть определенная уверенность в том, что она принесет результат. Есть смысл менять последовательность задаваемых на очной ставке вопросов и очередность ответов на них. Законом это не запрещено, а в результате вы получите уверенность в том, что произошедшие события установлены с максимальной точностью, а не подогнаны под обвинение.

Именно таким образом, провел я очную ставку при расследовании убийства, которому предшествовало групповое избиение потерпевшего. В результате он потерял сознание, а избивавшие сочли его мертвым и решили скрыть труп, сбросив его в колодец водопроводной колонки. А человек был жив, и даже серьезных повреждений на его теле судмедэксперт не установил. Его смерть наступила от асфиксии водой. Труп обнаружили через полгода. Тогда же установили его личность, так как о его пропаже никто не заявлял, и в розыске он не находился. Все та же следователь с очень большим стажем, получив заключение эксперта, решила себя не утруждать бесперспективным выяснением обстоятельств попадания трупа в колодец. Не мудрствуя, написала в постановлении об отказе в возбуждении дела: шел пьяный, наступил на люк колодца, чугунное кольцо прогнулось (?!), он упал в колодец и захлебнулся. А ссадины и гематомы при падении получил. Абсурд очевиден: чугун не способен прогибаться. И упасть в такой колодец взрослому человеку, даже сильно пьяному, весьма сложно даже при полном отсутствии люка. Моделируйте: наступив одной ногой в пустоту, он потеряет равновесие и упадет промежностью на ребро кольца, а грудной клеткой — на противоположное ребро кольца. Разве что, как воробышек скакать будет. Но обжаловать выдуманный следователем абсурд было некому.

Ну кто ж мог знать, что одним из избивавших оказался сбежавший с части солдатик, промышлявший для пропитания кражами с дач. Через некоторое время он был арестован, а в изоляторе его убедили снять грех с души, и он вспомнил (сам вспомнил! — оперативники об убийстве понятия не имели) и в явке с повинной изложил где и с кем пил, и как били потерпевшего, и куда труп дели. Явка с признанием в убийстве была направлена в прокуратуру. Дежурный следователь — автор протокола осмотра колодца с «прогнувшимся» чугунным кольцом и постановления об отказе в возбуждении уголовного дела, направила вероятный «висяк» для проверки в уголовный розыск, обязав доложить результаты через неделю, то есть, когда её дежурство закончится. Поэтому явка с повинной и объяснение указанного в ней фигуранта, с полным подтверждением изложенного солдатом события, через неделю попали ко мне. К тому времени добрые люди популярно объяснили признавшему происшедшее, чем грозит признание в групповом убийстве. Естественно, от признания он отказался. После беседы с ним, я не стал его задерживать (и без задержания можно вполне успешно проводить расследование. И даже более объективно — мы ведь должны доказывать виновность подозреваемого, а не обоснованность его ареста). Другой, названный в явке фигурант, после недолгого запирательства показал, что после избиения он участия в сбрасывании трупа в колодец не принимал, но видел, что беглый солдат спускался в колодец, вылез с мокрыми брючинами и, уже на лавочке другой улицы (где они присели перекурить), сказал, что в колодце на плечах избитого стоял, пока его тело полностью не погрузилось в воду. И поэтому намочил брюки выше щиколотки. Его показания соответствовали выводам эксперта, но так ли это было, и солдат ли топил потерпевшего?

Четвертый участник избиения выехал за пределы района. На очной ставке (на неё отказавшийся от признательных объяснений пришел с адвокатом) после стандартного выяснения взаимоотношений допрашиваемых, я задал вопрос о месте и причинах избиения. Первым предложил ответить добросовестному свидетелю. Второй участник категорически свое участие в избиении и даже присутствие при этом, отрицал. Следующий вопрос был о причинах совместной поездки обоих допрашиваемых за пределы района. И получен ответ: ездили к четвертому участнику для согласования показаний, и указаны время и место состоявшейся встречи. Эти показания также не были подтверждены, но отрицающий их был в явной растерянности и неуверенности — ведь они убедительно (и совершенно неожиданно для него) подтверждали их причастность к преступлению. Затем последовал вопрос: был ли на лавочке названной улицы в эту ночь разговор о причине оказавшихся мокрыми брюк у одного из четырех участников? После утвердительного односложного ответа свидетеля, «отказник» задумался. Оценив достоверность известных следователю подробностей, и абсолютно спокойное выражение лица своего знакомого, явно не опасавшегося ареста, он подтвердил наличие такого разговора.

Тогда и был задан основной вопрос: что произошло после избиения? Но теперь уже первым отвечал бывший «отказник». И я получил возможность удостовериться в достоверности ранее полученных от другого свидетеля показаний. Оставшиеся, теперь уже незначительные противоречия были тут же устранены уже совместными усилиями участников очной ставки. А адвокат лишился возможности даже гипотетического утверждения, что его доверитель был лишь вынужден подтвердить выслушанные показания. Вывод был очевиден: непосредственным сознательным причинителем смерти был один человек, а убежденность участников конфликта в наступлении смерти потерпевшего в результате избиения, лишь их заблуждение. Под суд пошел причинивший смерть, а остальные участники избиения остались свидетелями. Нанесение побоев и ссадин при сбрасывании тела в колодец, относится к делам частного обвинения, а в связи со смертью потерпевшего, их привлечение к ответственности исключается. Стоит упомянуть, что следователь военной прокуратуры (куда дело было передано по подследственности), ориентируясь на текст явки с повинной, приехал в Балашов с уже полученными у прокурора Саратовского гарнизона санкциями на арест всех четырех участников избиения потерпевшего. Но после дополнительных допросов от такого намерения отказался.

Процессуальный закон предоставляет следователю достаточно возможностей для творческого подхода к проведению следственных действий. От вас зависит, будут они примитивной повседневной рутиной или продуманной импровизацией, обеспечивающей убежденность в достоверности установления обстоятельств совершения преступления.

О психологическом контакте

О необходимости его установления говорят только в институте, да на курсах повышения квалификации. На практике это снисходительно считается академическим атавизмом. И в самом деле, о каком психологическом контакте с «негодяем» может идти речь? А именно так, на следственном сленге, сейчас именуется обвиняемый и даже подозреваемый. Став адвокатами, такие следователи именуют, теперь уже подзащитных, более мягко — «жуликами».

Такое отношение вызывает соответствующую негативную реакцию. Могу сказать, что еще 30 лет назад следователи прокуратуры именовали подследственных «фигурантами», а впервые совершивших преступления, в том числе убийства и изнасилования, своими «крестниками». Как говорится, почувствуйте разницу.

Разговор на повышенных тонах, нецензурщину допускают и прокурорские работники (и другие большие начальники), благо подследственный (и подчиненные тоже) не может ответить тем же и даже возразить не каждый решится. Считается даже, что мат до нерадивого работника быстрее доходит. Нет. К крику и мату начальника быстро привыкают и на них не обращают внимания. Изменение интонации без повышения голоса более выразительны. Хорошо запомнился начальник цеха, имевший только средне-техническое образование, и успешно руководивший коллективом рабочих больше ста человек. За четыре года работы я ни разу не слышал, чтобы он повысил голос или выругался нецензурно, а авторитет его был непререкаем. Нужно было видеть, с каким уважением относились к нему рабочие.

Спокойное, уважительное (если совершенное преступление допускает его), без грубостей и нецензурщины, ваше стремление установить все обстоятельства совершения преступления, включая и смягчающие его наказание — вот основы установления психологического контакта. А он нужен не только при допросе обвиняемого. Следователь должен быть психологом. Знание психологии необходимо для оценки доказательств. «Чехова очень интересовали мои личные воспоминания и психологические наблюдения из области свидетельских показаний. Однажды, по поводу лжи в их показаниях, я привел несколько интересных примеров „мечтательной лжи“, в которой человек постепенно переходит от мысли о том, что могло бы быть, к убеждению, что оно должно было быть, а от этого к уверенности, что оно было, — причем на мое замечание, что я подмечал этот психологический процесс в детях, он сказал, что то же бывает с некоторыми очень впечатлительными женщинами» — А. Ф. Кони «Воспоминание о Чехове».

Следователь наделен большими полномочиями, но это не дает ему права грубить, оскорблять и унижать достоинство допрашиваемого. Ненормативная лексика не более, чем показатель непрофессионализма и отсутствия культуры. Норма обращения следователя к допрашиваемым — на «вы» и по имени и отчеству. По имени естественно обращаться к несовершеннолетнему, и допустимо — к молодому человеку. Но на «вы». Именно контраст в обращении оперативников с грубостью и угрозами и следователя, который, не перебивая, выслушает и запишет все сказанное без искажений, способствует установлению психологического контакта. Возник стойкий стереотип, что оперативники способны только выбивать показания. Незаконные методы, увы, применяются полицией всех стран, но не они определяют существо розыскной работы и её успех. Но кто сказал, что оперативники в своей работе не нуждаются в установлении психологического контакта? «У меня никогда не было готовой формулы для допроса. Я никогда не старался запутать преступника, поймать его в противоречиях и тем озлобить. Наоборот, я беседовал с ним, как с хорошим знакомым даже, и старался ему внушить, что он не изверг, не злодей, а несчастный человек, достойный всякого сострадания… Правильнее сказать даже, что после ряда бесед выходило всегда так, что преступник открывал мне, как говорится, всю душу…». Как думаете, читатель, кому принадлежит цитата? Начальнику сыскной полиции Санкт-Петербурга Ивану Путилину, кстати, главному герою популярных детективов того времени и автору биографической книги «Сорок лет среди грабителей и убийц», представляющей интерес не только для криминалистов, но и для широкой аудитории. Самых закоренелых преступников и убийц он всегда допрашивал в своем кабинете с глазу па глаз.

У капитана Жеглова из знаменитого сериала братьев Вайнеров были вполне реальные прототипы и это их методы работы он озвучивал: «Разговаривая с людьми, улыбайся. Люди это любят». Не надо понимать это как требование постоянно улыбаться — следствие к сфере обслуживания не относится. И улыбаться можно по-разному. «Будь к человеку внимателен и старайся подвинуть разговор о нём самом. Найди темы, которые собеседнику реально интересны. Проявляй к человеку искренний интерес». В книге «Эра милосердия» есть ещё два правила: «Даже приветствие „здравствуй“ можно произнести так, чтобы реально обидеть человека». Слова и интонации — очень важное сочетание. Следите за своей речью и контролируйте ваши эмоции. Одной фразой вы можете испортить всё наработанное ранее. «Даже слово „сволочь“ можно произнести как похвалу».

Следователь не должен допускать панибратства и фамильярности с подследственным во имя ложно понимаемого психологического контакта. Недопустимо позволять вызванным на допрос (тем более подозреваемым и обвиняемым) обращаться к себе по имени. Однако, встречался следователь по особо важным делам Следственного комитета, из «тактических соображений», позволяющий называть себя «Мишаня» свидетелю на очной ставке с подозреваемым в убийстве. Примитивный расчет, что такая фамильярность выведет из равновесия подозреваемого и придаст убедительности явно заученному оговору, не оправдался. Для подозреваемого ложь в показаниях свидетеля обвинения была очевидна. При должном внимании показания и поведение свидетеля должны были вызвать сомнения в его правдивости у следователя. Но им нет места, если виновные уже назначены. А их было… четверо, поскольку им вменяли квалификацию «убийство группой лиц». Оставалось установить только того, кто произвел смертельный выстрел. Но эксперты обнаружили следы сгоревшего пороха на одежде… именно этого свидетеля обвинения. Лишь это заставило отказаться от необоснованной версии и установить виновника смертельного выстрела. А ведь следователь мог это сделать до получения заключения эксперта, объективно анализируя показания всех участников «разборки».

Вежливость, внимательность, готовность выслушать и понять — необходимые качества для создания психологического контакта. Но сложившаяся следственно-судебная практика с откровенной декларацией презумпции невиновности, привела к полному обесцениванию психологического контакта следователя с допрашиваемым, а в итоге — к утрате искусства ведения допроса. Возросшие возможности криминалистических экспертиз, доступность некогда экзотических генетических экспертиз, использование записей видеокамер — существенно облегчает работу следователя, но допрос остается обязательным и самым распространенным следственным действием. Увы, но следствие все более становится формальной процедурой с исключением сомнений в достоверности его выводов. Но и выводы экспертиз далеко не всегда обоснованы и достоверны, тем более при предоставлении экспертам односторонней, полученной с нарушением закона, а то и попросту, сфальсифицированной информации.

Однозначный приоритет отдается полному признанию вины, которое дает возможность «не напрягаться» ни при доказывании, ни при квалификации преступления. Все убеждение в необходимости признания вины часто сводится к методике «кнута и пряника»: к прямой угрозе предъявления более тяжкого обвинения, создания дискомфорта в камере («кнут») и разъяснении преимущества такого признания — существенное смягчение наказания даже при рецидиве преступлений при особом порядке судебного разбирательства («пряник»). При определенной реальности таких последствий, следует признать, что мнение следователя далеко не всегда имеет значение для прокурора и суда. Прокурор, к примеру, может не согласиться с особым порядком без каких-либо оснований. Честно говорите об этом подозреваемому — именно честность вызывает доверие. Не признание вины, к сожалению, фактически признается отягчающим наказание обстоятельством, и влечет назначение его в виде реального лишения свободы даже при первой судимости и отсутствии каких-либо тяжких последствий. А ведь это право обвиняемого и оно, естественно, не может быть отнесено к отягчающим обстоятельствам.

Способствует установлению контакта с находящимся под стражей предложение ему сигареты (иногда он просто не имеет передач и денег на счету для их приобретения), но одного их предложения для этого недостаточно. В экранизации моего очерка «Нестандартное убийство» под названием «Пламя любви» (НТВ. Передача Леонида Каневского «Следствие вели…» от 09.04.2022) психологический контакт устанавливается и убийство раскрывается просто: достаточно предложить подозреваемому чай с лимоном. Но я никогда не поил арестованного чаем. Кстати, в тот период лимон в районном поселке был настоящей экзотикой. А ведь это не выдумка режиссера. Для оказания помощи в раскрытии этого неординарного убийства прибыл прокурор-криминалист прокуратуры области в ранге старшего советника. Надо отдать ему должное: располагать к себе он умел. Ради закрепления уже полученного признания он дал команду начальнику райотдела «позаимствовать» лимон в ресторане. Признание было закреплено, а вот подлинный мотив и подробности совершения убийства устанавливал, вернувшись с командировки, уже я и без чаепитий с подследственным. Кстати, при первом его допросе он выразил сожаление о замене следователя, мечтательно протянув: «А Юрий Петрович меня чаем с лимоном поил…». Я ответил, что чай он будет пить тот, который приносят в изолятор РОВД, но объективность расследования обещаю. Ознакомившись с материалами дела, обвиняемый попросил разрешения пожать мне руку «за то, что вы во мне человека видели». Руку ему я пожал.

Такой прием — чай с лимоном — вполне допустим, но совсем не значит, что применим к каждому обвиняемому и обеспечит необходимый контакт. Я чаем подследственных не поил, но взаимопонимание находил почти с каждым. А с одним… в шашки играл в перерыве между допросами. И надо было видеть, как преображалось над доской его апатичное лицо клиента ЛТП (лечебно-трудовой профилакторий) и становился внимательным и осмысленным взгляд. А психологический портрет обвиняемого важен для понимания его действий. Моя игра была им оценена высоко: «Хорошо играете! А в СИЗО играть неинтересно — не с кем». И в знак благодарности, предложил признание… в убийстве. «Так ты ж его не совершал, ты ж в это время в ЛТП был (было уже получено документальное подтверждение)?» И совершено неожиданно услышал: «Да, не совершал. Но ведь вас ругать будут за то, что не раскрыли его!» Эффектный результат психологического контакта! Но, несмотря на его уверенное опознание, и столь заманчивое предложение, уголовное преследование в отношении его было прекращено (очерк «Опознание»).

Разумеется, универсальных способов установления психологического контакта нет. Это, безусловно, индивидуальный процесс. Но следователь невысокой квалификации — «ремесленник», использовать его не умеет и считает ненужным.

Именно установление психологического контакта позволяет следствию получить новые, ранее не известные объективные доказательства, устранить все сомнения в виновности и убедиться в полной обоснованности обвинения. А иногда и получить информацию по другому делу, по не раскрытому преступлению. Кстати, отсутствие

50 судимости и юный возраст совсем не исключают совершение убийства. Не раз матери таких мальчиков пытались меня убедить, что признание было просто выбито, ее сын на убийство неспособен. И не один раз, сочувствуя материнскому горю, приходилось убеждать: нет, это именно ваш сын, собранные доказательства места сомнениям не оставляют. Однажды дело в связи с моим отпуском было передано другому следователю, а мать пришла с возмущением: я не согласна, я к прокурору пойду, хочу, чтобы дело сына вели вы. Поглядел на неё с недоумением: «Именно я доказал совершение убийства вашим сыном, коллега лишь дождется заключения экспертиз и направит дело в суд. И она ведь женщина…». И получил ответ: «Вы убедили меня, что это совершил мой сын. Но вы мне сочувствуете, а она накричала на меня: я родила убийцу. Кто ей дал такое право?» Да, конечно, нельзя, без весомых оснований, упрекать мать за преступление сына. Мать не для этого рожает детей, и конечно, надеялась видеть в нем опору и свою гордость… И опять сошлюсь на А. Ф. Кони, который принимал и непосредственное участие в расследовании, и был выдающимся обвинителем, и «по совести и закону» исполнял судебную должность: «Прокурор обращался со мною, как человек с сердцем, он не глядел на меня, как на осужденную, но смотрел, как на обвиняемую, которая может быть и оправдана. То же делали и товарищи прокурора. Я питаю к ним и до сих пор благодарность». В посмертных её записках она тепло вспоминает о нашем отношении к ней и отмечает, что молилась, между прочим, и за раба божия Анатолия… («Игуменья Митрофания»).

Создавайте атмосферу спокойствия и уверенности, никакой нервозности, излишней торопливости и нетерпения. Ничем не проявляйте своего возмущения, неуверенности, разочарования, раздражения. Спокойствие, но не равнодушие, основные условия психологического контакта с допрашиваемым. Уже задавая первые «формальные» вопросы, будьте внимательны к поведению допрашиваемого, и, в зависимости от него, корректируйте тактику допроса.

Искусство следователя состоит в умении слушать и воспринимать все обстоятельства совершения преступления. Двух одинаковых убийств не бывает, обстоятельства их совершения самые разные. Иногда убийцы вызывают искреннее сочувствие — настолько неприглядным, аморальным и противоправным было поведение погибшего. Кстати, возможность квалификации состояний необходимой обороны и аффекта во многом зависит от объективности и профессионализма следователя. Умение слушать — это непременное условие установления психологического контакта с обвиняемым, который должен быть уверен в том, что ничего лишнего ему не припишут. Нельзя обманывать допрашиваемого, не следует обещать свидетелю того, что заведомо для следователя невыполнимо.

Классический пример психологической борьбы следователя с подозреваемым описан Достоевским Ф. М. в романе «Преступление и наказание». Умный, тонкий, лукавый, и, вроде бы, простодушный следователь Порфирий Петрович в итоге вынуждает «идейного» убийцу к признанию. Конечно, нравственные терзания Раскольникова не характерны для современных убийц. Но ведь они не были характерны для преступников и того времени. Многие ли тогда задавались вопросом: «Тварь я дрожащая, иль право имею?» Кстати, и сейчас встречаются философствующие преступники. К примеру, охотно философствовал отрубивший собутыльнику на спор голову (очерк «И жизнь — копейка»), и грабитель, произнесший в суде монолог «А потерпевший кто?» (одноименный очерк). В результате этого монолога подельник был оправдан, а его собственные действия переквалифицированы на кражу. Лишь при новом рассмотрении после отмены приговора, он получил заслуженное наказание.

Не рассчитывайте путем психологического наскока добиться признания. Формула «сознайтесь, вам легче будет» работает не всегда, а для психологического контакта недостаточно угощения обвиняемого сигаретой.

К сожалению, стали повседневностью «приемы», способные озлобить обвиняемого и окончательно подорвать его доверие к следователю:

— обман обвиняемого с требованием сознаться, потому что его соучастники, якобы уже сознались, что он, будто бы, опознан потерпевшими по фотографиям и т.п.;

— проявляемое следователем незнание дела, хотя бы и незначительной мелочи;

— отказ выполнить обоснованные ходатайства о дополнении следствия;

— нежелание принимать его доводы потому, что они «к делу отношения не имеют»;

— не выполнение данных обвиняемому обещаний — о вызове его на допрос, о даче разрешения на свидание, о сроках окончания расследования, о приобщении документов;

— невнимательное, поверхностное, сугубо формальное отношение к делу, неумение и нежелание вникнуть в существо дела, длительные перерывы в следственных действиях.

Учитывайте индивидуальные особенности и психологию обвиняемых. Позволю сослаться на выдающегося юриста: «поведение при следствии и на суде бывает различно не только в зависимости от значения их объяснений, но и от свойства их характера. Одни махают на все рукой и, как бы говоря: „будь, что будет“, вяло реагируют на то, что перед ними и с ними происходит. Другие держат себя вызывающе, с известного рода бравадой или рисовкой. Третьи принимают живое участие в перекрестном допросе и вступают в словесную борьбу со свидетелями. Четвертые играют заранее обдуманную роль и дают объяснения, проникнутые таким ловким лицемерием, которому мог бы позавидовать Тартюф. Наконец, пятые, относясь в общем равнодушно или со спокойной сдержанностью к своему положению в деле, вдруг приходят в волнение и теряют самообладание по поводу какого-либо второстепенного и не имеющего особого значения эпизода» — А. Ф. Кони «На жизненном пути».

С иными обвиняемыми очень сложно сохранить беспристрастность хотя бы внешне.

Единственный у матери-инвалида сын, существующий на её пенсию, облил мать керосином и поджег за отказ дать денег на продолжение выпивки. Получившая ожоги 70% тела, мать прожила ещё 20 дней. Доставленная в больницу, советовалась с медсестрой — говорить ли ей следователю, что это сделал сын. По истине беспредельна материнская любовь. Сын вины не признал и выдвинул версию загорания пролитого на пол керосина от выпавшего с печки уголька… А керосин вытек из фляги: он хотел его продать за самогон, но мать потребовала «для сохранности» положить флягу под её кровать, и он, как послушный сын, это требование исполнил… Исходя из локализации ожогов на теле потерпевшей, очаг загорания находился на постельном белье, печь вообще в это время не топилась. Два очевидца-собутыльника покрывать убийцу матери тоже не стали. Но отоспавшийся и даже поправившийся на тюремных харчах подследственный, при ознакомлении с материалами дела с хорошо наигранным возмущением вопросил: «Вы хоть сами-то верите в то, что написали?».

Несовершеннолетний наркоман, убивший кухонным молотком мать и бабушку, и снявший с еще не остывшего тела матери золотые сережки для приобретения дозы… И равнодушно, без эмоций показывающий свои действия при проверке показаний на месте.

Три брата, изнасиловавшие и задушившие 19-летнюю девушку в день защитника отечества… Снявшие с трупа золотые сережки, и не забывшие забрать из её пакета видеокассету (очерк «74 года лишения свободы»).

Прапорщик, заранее продумавший убийство несовершеннолетней дочери соседа с созданием видимости после вывоза её тела, что она жива чтобы получить выкуп. И убивший ещё троих человек, по воле случая ставших свидетелями… Он пытался убедить следователей, что девочку убивать не собирался, хотел только оглушить и держать в сарае, а после выкупа отпустить. Просто удар гантелью по её голове получился слишком сильным. Не рассчитал…

Таких обоснованно называют отморозками. Об изображении понимания и сочувствия в этих случаях речь не идет, дай бог, сохранить бесстрастность. А нужно еще со вниманием выслушать и детализировать выдвигаемые версии непричастности к убийству, либо причинения смерти по неосторожности. А ведь это необходимо и даже при наличии очень серьезных доказательств виновности в умышленном убийстве. Необходимо именно для доказывания полной несостоятельности этих версий и смягчающих наказание обстоятельств. Для того, чтобы у суда (особенно суда присяжных) не было никаких сомнений в виновности подсудимого и в том, что он не заслуживает снисхождения.

Кстати, и до нынешней Конституции обвиняемый не обязан был давать показания, мог лгать, изворачиваться. От следователей раньше требовали доказательств помимо явки с повинной и «чистосердечных» признаний. Высшей квалификацией считался сбор доказательств, достаточных для обвинения при отсутствии признательных показаний. Но даже нисколько не влияющий на совокупность доказательств виновности отказ от дачи показаний, обоснованно расценивался как неспособность следователя установить психологический контакт с допрашиваемым. Сейчас требуют получения явки с повинной и видеозаписи признательных показаний в «кратчайшее время». Эти видеозаписи, как правило, свидетельствуют о непрофессионализме и явно обвинительном уклоне. Но видеть этого не желают ни прокуратура, ни суд.

Разъясняя права, остановитесь на ключевых моментах, необходимых при данном следственном действии. Бесстрастно поясните, что отказ от дачи показаний имеет и негативные последствия, а активное содействие следствию исключает максимальное наказание и позволяет надеяться на его существенное снижение. Однажды я был вызван в суд в связи с заявлением подсудимого о применении мною незаконных методов следствия. На предложение конкретизировать заявление, он пояснил суду: «Я дважды судим, а этот следователь был первым, кто разъяснил мне все мои права. Этим он вошел ко мне в доверие и воспользовавшись им, искажал мои показания, смещая акценты. Доверяя ему, я подписал протокол, не читая показаний». Вот такая оригинальная попытка объяснить отказ от данных на следствии показаний. Суд осмотрел протокол допроса, где после основного текста допроса, прочитанного и подписанного подсудимым с собственноручным добавлением: «замечаний и дополнений не имею», следовали записанные вопросы следователя с подписью подсудимым каждого ответа, причем вопросы и ответы по объему не превышали 2—3 предложений. Его заявление было признано полностью несостоятельным.

Не создавайте препятствий для свидания наедине с защитником до допроса и обязательно отразите в протоколе, что такое свидание было предоставлено и позиция допрашиваемого согласована с защитником.

И, как это ни покажется удивительным, обвиняемый отбывает наказание, сохраняя хорошее впечатление о следователе, который доказал его вину и отдал под суд. Был случай, когда после отбытия наказания бывший подследственный пришел сказать мне «спасибо» за непредвзятость и объективность.

Опознание

Опознанию обязательно должен предшествовать допрос с выяснением: 1) может ли допрашиваемое лицо опознать подозреваемого либо опознаваемый предмет; 2) по каким индивидуальным признакам предмета или приметам внешности, одежды, голоса, походки человека может опознать. Не лишне уточнить состояние зрения у опознающего. При описании людей используйте стандартный криминалистический набор примет при розыске пропавшего (распечатайте рекомендуемое описание и положите в свою папку).

Следователь должен исключить возможность опознающему видеть подозреваемого до проведения опознания. Встречаются случаи «помощи» оперативников: от сообщения опознающему примет подозреваемого до показа его самого, либо его фотографии. Это не так уж и трудно установить по поведению опознающего и в дальнейшей доверительной беседе с ним. Поэтому, если известно о высокой квалификации следователя и его непримиримости к процессуальным нарушениям, оперативники на такую махинацию не решатся.

Опознание — лишь одно из доказательств, которое может быть положено в обвинение только при наличии совокупности других доказательств. Двойники встречаются не только у глав государств, для которых их специально ищут. В интернете без труда найдете статью о 20 (!) посетителях музеев, случайно нашедших своих двойников на старинных портретах. Двойники — не художественный вымысел, а очень похожие люди — не такая большая редкость. Для американца Ричарда Энтони Джонса практически полное сходство с преступником обернулось незаслуженным тюремным сроком в 19 лет, из которых он отсидел 17 лет. В 1999 году мужчину признали виновным в ограблении с отягчающими обстоятельствами. Тогда его двойник Ли Амос вырвал сотовый телефон из рук женщины на парковке у супермаркета и скрылся. В момент совершения преступления Энтони Джонс находился на дне рождения своей девушки, это подтвердили несколько гостей вечеринки. Несмотря на очевидное алиби, решающим оказалось то, что свидетели ограбления признали в нем правонарушителя. Надо отдать должное американской Фемиде: за свою ошибку она компенсировала 1.1 миллионов долларов.

И добросовестного заблуждения ведь никто не отменял. А встречается оно не так уж и редко. По факту изнасилования несовершеннолетней в Воскресенском районе подозреваемый был задержан через неделю и опознан потерпевшей. Кроме того, он был опознан сторожем базы РСУ соседнего района, как совершивший грабеж уже после совершения изнасилования. При опознании сторожем присутствовал прокурор района, и никаких сомнений у него достоверность опознания не вызвала. Ведь сторож утверждал, что именно с этим человеком он пил чай, пояснил сколько кусочков сахара опознаваемый при этом употребил, и что именно он же его ограбил. Такой вот гастролер — рецидивист. Только подозреваемый заявил, что за три часа до совершения изнасилования он еще работал на кирпичном заводе в Балашове, то есть за 300 километров. При моем выезде в Балашов его показания полностью подтвердились, а в общежитии завода был изъят его паспорт. Главный инженер завода пояснил, что подозреваемый с напарником в тот день с утра был на работе на конвейере, и категорически утверждал: уход раньше окончания смены любого из двух рабочих исключен, иначе конвейер встанет — один рабочий не успеет ни при каких обстоятельствах. Замена на случайного человека невозможна. Это же подтвердил второй рабочий. Алиби! В Воскресенском районе обвинение ему предъявлять не стали, а в соседнем районе на основании опознания дело направили в суд, и… получили оправдательный приговор. В то время оправдательные приговора отнюдь не были исключением.

В том же Воскресенском районе было совершено убийство бригадира наемной бригады. Проживавший с ним вместе рабочий исчез, а его установочных данных не было — «шабашники» работали без документального оформления. Но этот работник запомнился многим и по их словесным описаниям был составлен фоторобот, по которому впоследствии по фотографиям паспортного стола был установлен некий Салдаев. Он был задержан на территории другой области и после доставления его уверенно опознали три (!) человека, в том числе раздатчица столовой, в которой питались рабочие. Салдаев признался в совершении убийства и сообщил некоторые подробности его совершения, уверенно показал место и механизм убийства. Но от детализации уклонялся, ссылаясь на забывчивость. И оказался не курящим, хотя свидетели утверждали обратное. Дело было направлено в областной суд, где он отказался от признательных показаний и заявил, что в это время находился на принудительном лечении от алкоголизма. Суд вернул дело на доследование и было установлено, что Салдаев действительно находился в ЛТП на территории Мордовии и был освобожден за день до убийства… За сутки он, конечно, мог доехать до Воскресенского района. Но опознан он был как проживавший там в течение двух недель! Возникшая версия о том, что после освобождения он продолжал по документам «находиться» в ЛТП, оказалась полностью несостоятельной. Дело в отношении него было прекращено за недоказанностью.

Иногда следователи игнорируют элементарные требования к внешности подозреваемого и предъявляемых для опознания вместе с ним лиц. Они должны быть одной национальности. Ведь лица «кавказской», а также иной не славянской или европейской национальности, имеют весьма выразительные особенности. Между ними не должно быть разницы в возрасте более 5—6 лет, а лучше — не более трёх. Пусть оперативники проверяют это не на «глазок», а по паспортам. И конечно, если подозреваемый имеет особые приметы, то и у других лиц должны быть похожие. В том же Воскресенском районе двое братьев-цыган на «жигулях» сбывали в селах «липовый» мед из уваренного сахарного сиропа с чайным настоем. В одном из сел один из продавцов любезно занес бабушке двухлитровую банку «лечебного» продукта в дом. Дождавшись, когда она достала свои сбережения, он выхватил их из её рук и выскочил из дома. Машина была оставлена на разумном удалении, но на беду «коммерсантов», у колонки мыл свой мотоцикл соседский парнишка. Он быстро понял суть причитаний потерпевшей, без труда нагнал уходящие по проселку «Жигули» и номера машины тут же сообщил в милицию. Уже через два часа один из преступников был задержан при въезде в областной центр. Следователь с большим стажем «успешно» провела его опознание. Простое ознакомление с составленным протоколом позволило сопоставить качество следствия с качеством «липового» меда. Подслеповатая потерпевшая смогла запомнить у грабителя усы. У задержанного усы были в наличии. Бабушке были предъявлено для опознания три молодых человека с разницей в возрасте в одиннадцать лет. Из них цыган был один. И, конечно, у всех была на лице растительность. Но для уверенности потерпевшей в опознании грабителя: усы были у цыгана, у второго — бородка, а у третьего — и усы и бородка. Такое опознание не может быть доказательством. Но повторное опознание подозреваемого той же потерпевшей не имеет юридической силы.