Бесплатный фрагмент - Если ты хочешь — я вернусь…

Если ты хочешь — я вернусь…

Посвящается моему супругу, Этьену, в десятую годовщину его ухода.

Ты ушёл, но остался рядом в воспоминаниях, во взгляде нашей дочери, в молитвах, в тишине ночей. Эта книга — моя благодарность тебе, исповедь, мост между мирами, где любовь сильнее времени.

Светлая тебе память.

«Мёртвые не возвращаются, но иногда они остаются, чтобы тихо охранять нас от боли, напоминать о вечном и шептать в темноте:

«Я рядом».»

Пролог

«Если ты хочешь — я вернусь…» — это исповедь женщины, прошедшей через боль потери, одиночество, страх и внутреннюю тьму. Это история любви, которая не заканчивается даже со смертью, и о голосе, звучащем сквозь звонки, шёпоты, шаги и сны. Это роман иностранки, живущей в чужой стране, о вдовстве, материнстве, мистике, о жизненном пути сквозь пепел и страх — к свету, к себе, к жизни.

Героиня остаётся одна после смерти любимого мужа, но он продолжает присутствовать в её жизни незримо, настойчиво, оберегая её и их общую дочь. На фоне корсиканского пейзажа и настоящих семейных драм она учится снова чувствовать, снова верить, и снова любить.

Эта книга для тех, кто переживал утрату и кто верит в невидимое. Для всех, кто знает, что даже когда кажется, что всё потеряно, в темноте может зажечься свет.

Angie François

Глава 1. Звонок, разделивший жизнь

Часть 1 Путь домой

30 апреля

Утро начиналось с тишины, той самой, хрупкой, прозрачной, из детства. Я лежала на кровати в маминой квартире в Уфе, укутанная в свежие, хрустящие от крахмала простыни, и улыбалась, вдыхая аромат блинов, которые мамочка уже пекла на кухне. Сквозь неплотно задернутые занавески в комнату щедро лилось яркое, почти летнее солнце. Оно рисовало на стенах мягкие, живые узоры, словно само утро решило остаться подольше. Мне вдруг вспомнилось детство, то самое, тёплое и безмятежное, где все проблемы решают родители, а ты просто живёшь, смеёшься, играешь и ни о чём не тревожишься. Я улыбнулась. Сейчас, в этот момент, я снова была счастлива под родительским крылом, среди заботы и тепла, я чувствовала себя девочкой. Маленькой, любимой и защищённой. Было радостно и спокойно, ведь впереди майские праздники, дни беззаботности, семейных встреч и долгих разговоров на кухне.

Супруг настоял на моей поездке к родителям. Он так упорно говорил об этом, что я начала обижаться, хотя в глубине души понимала, что он прав. Я была совершенно измучена. Его болезнь, бессонные ночи и постоянная тревога подорвали мои нервы. К своему стыду, я стала раздражительной и с трудом себя контролировала, а ведь для меня самое важное в жизни, это покой и душевное равновесие. Воспоминания детства нахлынули с новой силой, несмотря на то, что я сама стала мамой, в родительском доме, я чувствовала себя все еще ребенком.

Телефон зазвонил резко словно выстрел в сердце тишины. Французский номер, незнакомый, не моего супруга, и уже одно это как холодный укол. Что-то было не так. Звук вонзился в пространство, как лезвие в шёлк, разорвав покой на клочья. Внутри всё сжалось от тревоги, неясной, но леденящей.

Я, будто нехотя, подняла взгляд, не успев вдохнуть, уже тянулась к телефону, как к незваной судьбе. Рука дрожала, лето застыло. Пальцы замерли над экраном, как будто прощаясь с последними секундами прежней реальности

Нажав на приём, я медленно поднесла телефон к уху и в следующий миг голос, раздавшийся в динамике, выжег изнутри всё тёплое. Одним ударом, одним словом он перечеркнул весь уют последних дней, как будто кто-то взял кисть с чёрной краской и размазал её по холсту моей новой жизни.

— Он мёртв?! — закричала я в ужасе.

— Нет, — тихо ответили мне.

— Значит, он жив?

— Нет…

— Так что же с ним случилось? Прошу вас, объясните!

В ответ лишь молчание.

— Просто возвращайся, — коротко сказал кто-то из родственников.

Я перестала что-либо понимать. Слёзы застилали глаза, я металась по комнате, хватаясь за стены. Мама бегала за мной с валерьянкой, совершенно сбитая с толку. Я лихорадочно думала, может, мой французский недостаточно хорош, может, я что-то перепутала…

Трясущимися пальцами набираю номер старшей дочери, которая в это время должна была уехать к бабушке и дедушке по отцовской линии, далеко за город, я надеялась что она не успела выехать из города

— Алина, с Этьеном что-то случилось… Ты знаешь?

— Мама, я уже бегу домой, я рядом! Я ничего не знаю, но сейчас всё выясню!

Я бросилась к окну. Господи, что она делает? Алина бежала, не замечая светофоров, машин, прохожих. Меня охватил ужас. Что же происходит? Что значит «не умер и не жив»? Может, это просто кошмарный сон?

Вчера он два часа смотрел, как нашей малышке делают массаж, разговаривал с ней, гордился ею. Переживал, что ей уже пятнадцать месяцев, а она всё ещё не ходит. Врачи успокаивали: всё в пределах нормы, а он все равно волновался, боялся не успеть. Он знал, что его дни сочтены, и мечтал увидеть главное, её первые шаги.

Как ни странно, вчера перевёл мне две тысячи евро. Я удивилась сумме и спросила зачем, в ответ он просто засмеялся и не объяснил.

Дверь резко открылась, вбежала Алин, глаза которой были опухшими от слёз:

— Мама, всё… Он умер. Этьена больше нет.

Я закрыла рот руками, чтобы не закричать. Но как?! Врачи ведь давали ему время…

— Он покончил с собой, мама…

Мир вокруг поплыл, и я потеряла сознание.

Когда пришла в себя, вся семья была в сборе. Надо взять себя в руки, подумала я. Срочно купить билеты, лететь на Корсику. Только одна мысль билась в голове: я должна успеть проститься, но билетов не было. Первомайские праздники, время когда все россияне рванули в Европу. Цены взлетели до небес. И только тогда до меня дошло: именно для этого он и отправил деньги, он всё предусмотрел, спланировал, продумал каждую деталь, до мелочей. Он готовился, к смерти. Осознанно, холодно, точно, как человек, решивший всё завершить. Он ждал момента, когда мы уедем, когда ему не придётся прощаться, когда мы не увидим его слабым, когда никто не остановит.

Перед отъездом я поговорила с его лечащим врачом. Он, как и большинство французских специалистов, не дал чёткого ответа.

— Если ехать, — сказал он, то сейчас. Потом… никто не знает.

То же самое сказала моя хорошая знакомая, Марина, онколог из Украины, практикующая во Франции.

— Езжай, — посоветовала она. В ближайший месяц точно ничего не произойдёт. Это твоё окно, используй его.

Все говорили осторожно, никто не осмеливался сказать прямо, взяв на себя ответствеенность будет он жить или нет.

Все… кроме моей мамы, которая врач по призванию, старая школа, с даром видеть главное. Она только взглянула на его анализы, и её лицо побледнело.

— Это конец, — тихо прошептала она. Если только французская медицина не ушла далеко вперёд…

Мы купили билеты на ту самую сумму, которую он мне прислал. Даже теперь он заботился обо мне, сделав последний подарок.

Летели мы тяжело. У Александры истерика, малышка беспокойна, Алина рыдает навзрыд. Я стараюсь держаться, но воспоминания разрывают сердце. Париж, Елисейские поля, предложение на Эйфелевой башне… Он создал меня, он любил меня, он был моим миром. Как теперь жить без него?

Я не умею жить без него во Франции… я ничего не знаю… Я сама была его ребёнком, его отдушиной, которую он холил и лелеял. Впереди лишь пропасть…

После бесконечных пересадок мы наконец доезжаем до Корсики… Озноб… Тёплый корсиканский ветерок совсем не греет… Родственники мужа встречают нас и мы едем домой. Сердце учащённо стучит от приближения к дому…

Поднимаюсь по лестнице… Холод пронизывает до мозга костей. Вроде бы всё осталось прежним: тот же дом, камин, стены, мебель… но без него всё не то. Ощущение, будто я попала в хирургическое отделение больницы… Я так хотела услышать его быстрые шаги и вопрос: «Дорогая, это ты?» …но горькая правда в том, что этого вопроса не было ни сейчас, ни потом.

Его не было физически, но его присутствие чувствовалось… Это было странное чувство… В его комнату я не заходила, было слишком страшно. Так прошла ночь в его доме, но без него.

Часть 2. Последнее прощание

Утром я отправилась в то место, где лежало его тело, туда, где люди приходят, чтобы проститься. По традиции вдова стоит у изголовья. Я знала это, но знала и другое, за моей спиной уже шептались. Меня встретили сдержанно. Чужие взгляды были колючими, настороженными. Кто-то осуждал меня молча, кто-то, почти открыто.

«Уехала, — будто читала я их мысли. Бросила больного мужа, а теперь пришла, как ни в чём не бывало…»

А кто-то, наоборот, сочувствовал, и говорили глазами: «Держись. Мы понимаем, бедняжка осталась с маленьким ребенком на руках. Бедный Малыш.», но таких было меньше. Я подняла высоко голову и вошла, как бы мне не было тяжело.

Сердце сжималось от тяжести, от стыда, от боли, потому что я не знала, что будет завтра. Я боялась осуждения, но стояла, потому что так надо, так правильно, так принято. Я заняла своё место у изголовья и провела там трое суток, как полагается вдове. Стояла перед ним, как перед судьбой, перед своей виной, перед памятью. Кто-то говорил, что понимает его поступок, кто-то осуждал, у каждого была своя правда, но я понимала его. У Этьена был рак четвёртой стадии с метастазами в кости. В день моего отъезда врач сообщил ему окончательный диагноз: осталось не более трёх месяцев мучений. Его ждала смерть мучительная и безысходная, с парализованным телом и иссякающим светом в глазах. А он был мужчиной, настоящим, сильным, гордым. Он не хотел, чтобы я видела его таким, не хотел жалости. Он просто хотел уйти достойно. Французские законы пока не позволяют человеку красиво уйти, я имею ввиду эфтаназию, поэтому он решился на этот шаг. Даже церковь простила его. Он был похоронен по всем католическим канонам, как христианин, каким он и был, в семейном склепе.

Прощание было тяжёлым, много людей. Его любили, да он и сам очень любил людей, особенно детей, наверное поэтому я подарила ему дочь.

Александра стала нашим чудом. Она родилась, когда у Этьена уже был рак в тяжёлой форме. Сколько пересудов это вызвало! Злые языки говорили, что молодая русская нагуляла ребёнка, но назло всем Александра оказалась его точной копией. Он знал, что говорят, но не слушал, он выбрал верить любви.

Он обожал своих детей, но особенно Александру, которая была самой младшей, самой уязвимой. Этьен понимал, что старшим дал всё, а ей не успеет, именно поэтому он не ушёл раньше. Он ждал момента, когда я буду далеко, чтобы избавить меня от самого страшного.

Жизнь пошла дальше, но уже иначе. Мне пришлось повзрослеть, учиться жить заново без него, но с его последними словами в сердце.

Часть 3. Первая ночь

Я боялась войти в его спальню.

Казалось, за этой дверью остановилось время. Подушка всё ещё хранила тепло его головы, одежда в шкафу запах его тела, а тишина в комнате была слишком густой, почти живой. Она не просто звенела, она дышала и давила на грудь.

Я не вошла, а переселилась в детскую. Здесь, среди игрушек и мягких одеял, должно было быть спокойно и безопасно.

Алина ушла к себе. Часы показывали почти полночь. Сон не приходил, но усталость накрывала меня волной, дали о себе знать сутки в пути и три дня у изголовья покойного. Первая ночь, и я знала, что буду её бояться.

Глаза слипались и я уже проваливалась в забытьё, когда… зазвонил телефон.

Я дёрнулась, села в кровати.

— Чёрт… — вырвалось у меня. Кто мог звонить в такое время? Что за безумие?

Саша что-то пробормотала во сне, я затаила дыхание, лишь бы она не проснулась. Звонок продолжался, наверное, это дядя из Америки, подумала я. Разница во времени…

Я вскочила и побежала в столовую, но едва дотронулась до трубки, звонок оборвался.

— Чёрт! — выдохнула я.

Взяла аппарат с собой, вернулась в детскую. Пусть будет под рукой, если позвонит снова.

Закрыла глаза, пытаюсь заснуть… Снова звонок. Резкий, наглый, разрывающий тишину.

Я подскочила, телефон лежит рядом, но молчит. Звонок доносится… из салона, где нет телефона… Я затаила дыхание, холод проступает по коже, волосы встают дыбом. Я лежу, как парализованная, звонок не смолкает.

— Мама… — голос Алины дрожит. Кто-то звонит. Возьми трубку… Я боюсь выходить…

Я не знала, что ей ответить. Какую трубку? Там нет телефона.

Но материнский инстинкт победил и я поднялась. Темно. Коридор кажется бесконечным, стены будто сдвигаются.

Я иду медленно, как во сне, нажимаю выключатель. Свет. Тишина. Звонок оборвался.

Стою в центре комнаты, всматриваюсь в пустоту. Сердце бешено колотится. Я металась по дому, искала телефон, которого не существует. Просто… чтобы что-то делать.

— Мама… кто звонил? — Алина в дверях. Бледная. Глаза испуганные.

— Не знаю… — прошептала я.

Мы обе слышали, значит, я не схожу с ума.

— Мама, можно я с тобой посплю?

Я хотела сказать, что сама боюсь, но просто кивнула.

Александра, как ни в чём не бывало, мирно сопит в своей кроватке, улыбаясь во сне.

— Так, — стараясь сохранить бодрый голос, говорю я, пойду спать к тебе. Саше и одной хорошо.

— Спасибо, мамочка! — обрадовалась Алина.

— Ты ложись, а я воды возьму на кухне.

— Нет, я с тобой! — с испугом ответила она. Я одна не пойду.

Да и я сама не пойду одна, подумала я.

Посмотрела на часы: 00:30. Между звонками прошло ровно полчаса, а кажется, будто целая вечность. Мы легли вместе, свернувшись калачиком. Так страшно, что хочется и смеяться, и плакать одновременно.

Сон…

Гора. Облака почти касаются земли. Он стоит на краю обрыва, в костюме. Элегантный, такой, каким он всегда был. Смотрит на меня.

— Если ты хочешь… — говорит Этьен. — Я вернусь.

Я тянусь, чтобы ответить…

Звонок. Просыпаюсь. Темно. Я не понимаю, где нахожусь. Сон ещё здесь, не отпускает.

— Алина… ты слышишь?

— Опять? — её голос испуганный.

— Да…

Звонок доносится из столовой. Мы не двигаемся, просто слушаем. Он звонит минут пять, а потом тишина.

Наконец-то наступило утро. Всё как обычно, то же солнце за окном, те же стены, те же вещи в доме.

Вот только его нет. И это было странно.

Он был таким живым, таким шумным, словно энергия в чистом виде. За минуту успевал десять раз подняться и спуститься по лестнице, обязательно с криками:

— Дорогая! Дорогая!

Тогда меня это раздражало.

Его бесконечное присутствие, его стремительность, его голос, как фон, который невозможно было выключить.

А теперь абсолютная тишина. И в этой тишине я поняла: иногда раздражает не человек, а то, как сильно ты боишься его потерять.

«Почему всё не так?

Вроде всё как всегда:

То же небо — опять голубое,

Тот же лес, тот же воздух и та же вода…

Только он не вернулся из боя.»

Песня Высоцкого, которую я любила слушать в детстве, не выходит из головы, но только теперь понимаю смысл.

Да, бой был с онкологией. Полгода борьбы. И мы… проиграли.

Этьен не вернулся, и я до сих пор не знаю, как жить без него одной, с двумя детьми, в чужой стране. После похорон мы нашли его записку. Написанную не всем, не детям, не семье, а только мне. Он выбрал меня своей последней доверенной, обращаясь ко мне как к самой близкой душе, как к женщине, которую любил больше всего. Он просил прощения у меня, а через меня и у своих детей, писал, что не может больше терпеть боль, что страдания стали невыносимыми, и он не хочет, чтобы мы помнили его беспомощным. Он писал, что любит меня искренне, глубоко и навсегда, а главное просил не бросать Александру. Быть рядом с ней, за нас двоих.

И, может быть, именно эта записка, как тихий последний мост, протянулась от него ко мне и к его семье. Она стала доказательством того, что я была не случайной женщиной в его жизни, а его последней любовью и опорой. Он не оставил предсмертного слова ни одному из своих детей, только мне. И, как будто в ответ на это молчаливое признание, его родные снова открыли для меня двери. Приняли меня, обняли, и в их взглядах больше не было осуждения, а остальное было неважно.

Мир застыл, мгновение стало вечностью. Он любил и страдал. Он ушёл с достоинством, не желая быть жалким, прося лишь одного, не бросать нашу дочь. Я и не брошу, это мой ребенок, наша кровь.

Часть 4. Вечер, изменивший жизнь

Было всякое в нашей жизни и хорошее, и плохое, но, как говорят, плохое стирается, а хорошее остаётся. А в нём… больше было хорошего, в нём было настоящее.

Познакомились мы с ним пять лет назад, в Уфе в столице Башкирии, моём родном городе. Тогда моя жизнь казалась уверенно выстроенной: я работала в Контрольно-ревизионном отделе республики, занимала достойную должность, имела амбиции, карьеру. Настоящее и будущее выстраивались, как аккуратные кубики, ни о какой Франции и думать не думала, а зачем? Я жила по принципу: лучше быть кем-то у себя на Родине, чем никем на чужбине. Этот девиз грел и направлял, и всё складывалось довольно неплохо. Жизнь была в ритме: командировки по районам, проверки, отчёты… А по выходным, редкое, почти драгоценное возвращение домой.

Алина оставалась с родителями, спасибо маме, она была моим надёжным тылом.

После очередной тяжёлой недели, сбросив строгий костюм чиновника, я перевоплощалась, мини-юбка, лаковые ботфорты, красный «Фольксваген», ветер в волосах. Проспект затягивал и я снова становилась собой, настоящей, свободной от правил и взглядов, ожиданий.

Я — Водолей. А это значит: я живу не по шаблонам.

Мне нужно пространство, не физическое, а внутреннее. Я не выношу давления, не терплю клеток, даже золотых. Меня нельзя удержать обещаниями, нельзя купить комфортом. Я умею быть рядом, но только если чувствую, что меня не сжимают, и я могу отдать всё, если не требуют. Свобода для меня, как воздух. Если её перекрыть, я начинаю задыхаться. Даже любовь, если она слишком навязчива, превращается в тяжёлую цепь, но если даёт крылья, тогда я остаюсь.

Я яркая, непредсказуемая, честная до боли. Меня не изменить, не перевоспитать, но можно вдохновить, и тогда я превращаюсь в свет. В женщину, которая любит по-настоящему, но по-своему.

Чтобы не грустить в одиночестве, я позвала Люду, свою лучшую подругу. Она работала переводчицей. Мы пошли гулять, и где-то между кофейней и витриной с пирожными, Людочка поведала мне историю, о каком-то французе, который приехал в Уфу ради девушки, на которую потратил 2000 евро через брачное агентство «Евро Челленджер». Только вот девушка, увидев его, вежливо слилась, и теперь бедняга обречён коротать неделю в гостинице, без языка и компании.

— Люда, ну так нельзя! Давай пригласим его куда-нибудь? Представь, если бы мы оказались в такой ситуации в Париже! — уговаривала я.

— Не хочу, неудобно как-то… — отнекивалась она.

Но я, авантюристка по природе, и чувствовала, что этот вечер может стать особенным. Хотелось чего-то лёгкого, глупого, живого.

— Ну давай! Заодно и поужинаем за его счёт! — подмигнула я.

Людочка сдалась. Она знала, если во мне что-то зажглось, сопротивляться бесполезно. Позвонила ему, его звали… Этьен.

Он был так рад, будто ему пообещали место у Солнца. Выскочил из гостиницы, а я стою, в образе. Мини-платье, ботфорты, пальто до щиколотки, разумеется, расстёгнуто. Волосы уложены, губы блестят, настроение, по особенному игривое.

Он увидел меня… и обомлел. В его взгляде читалась смесь потрясения и восторга. Нет, я не удивилась, прекрасно зная, какое впечатление произвожу. С юности привыкла к этим взглядам, восхищённым, голодным, заворожённым. Мужчины словно считывали во мне что-то недоступное, и тем более притягательное. Я умела держать дистанцию, но и знала, когда можно позволить себе чуть больше.

Мне нравилось это ощущение власти, тонкой, женской, незаметной. Власти, которую невозможно назвать, но невозможно и не почувствовать. Я не пользовалась ею нарочно, просто знала, что она есть, и сейчас в его глазах, я снова видела этот восторг. Он увидел не просто женщину, а он увидел силу, свободу. Что-то, чего не купить и не приручить, и видимо, это его зацепило. Думаю, в тот момент он был готов подарить мне Луну.

Мы поехали в ресторан. Французский я не знала. Он, ни слова по-русски. Люда стала нашим мостом.

Хотя, если быть честной, его внешний вид меня откровенно разочаровал. Вместо благородного аристократа из моих фантазий, подтянутого француза в пальто и шарфе, я увидела мужчину лет пятидесяти, невысокого, с животиком и в нелепой зимней шапке с помпоном.

Ну… оригинально, ничего не скажешь.

Я-то думала, французы все как с обложки модного журнала стройные, изысканные, с легкой небрежностью в стиле, а оказалось, он корсиканец, а не француз в том виде, как его рисует мое воображение, воспитанное фильмами и романами.

Вот тебе и реальность.

— Н-да… надо было слушать Людку, — подумала я, но уходить уже было неловко. Второй раз бросать бедного француза, было бы слишком жестоко.

Мы сели, заказали поесть. В России, как известно, суп и котлеты, это не ужин, это стиль жизни, и можно заниматься чревоугодием в любое время суток. Я закинула ногу на ногу, закурила сигарету и, глядя ему в глаза, демонстративно выпустила дым, мне нравилось играть роль коварной искусительницы, хотя я в принципе не курила, и была против этой привычки.

Он смотрел на меня с такой влюблённой преданностью, что стало даже неловко. Что-то говорил Люде, не умолкая.

— Интересуется, где ты работаешь. И… приглашает на Корсику, — переводит Люда.

— Хорошо, — говорю, — приеду.

Сама думаю: Корсика… Наполеон… Это где вообще? Я ответила вежливо, но не думала, что когда нибудь, действительно поеду. Я даже не подозревала тогда, что этот момент станет началом новой главы в моей жизни. Для меня это был обычный выходной.

Но его лицо просияло, он спросил, отпустит ли меня супруг.

— Да, — томно ответила я. Я в разводе.

Он подпрыгнул от счастья.

— Дети есть?

— Дочь. Восемь лет.

— Прекрасно! — воскликнул он.

Позже, спустя годы, он объяснил, почему тогда сказал это, но тогда, в тот момент, мне его слова показались странными, почти нелепыми. Почему, когда я сказала, что у меня есть дочь, он так обрадовался? странный, весьма странный товарищ.

Он искал не просто женщину, а спутницу жизни, и был уверен: у женщины возрасте около 40, скорее всего, уже есть ребёнок, и если выбирать, то лучше девочка.

— С девочками проще, — объяснял он тогда, уже спустя время. Они тянутся к мужчинам, им легче принять отчима. А вот мальчики… они ревнуют, защищая мать, отталкивают.

Это была его философия, зрелая, немного резкая, но искренняя. В тот момент я впервые поняла: он всё давно продумал и не только нашу встречу, но и всё, что могло последовать за ней.

Вечер подходил к концу. Завтра я уезжала в командировку. Этьен оплатил ужин, мы подвезли его до гостиницы. Прощаясь, он взял с меня почти торжественную клятву, что мы увидимся через неделю.

А через много лет он признался: это была любовь с первого взгляда. Он был благодарен той девушке, которая его отвергла. Потому что именно так судьба привела его ко мне.

И, возможно, именно так начинается любовь.

Глава 2. Когда звонят души

Часть 1. Шёпот за дверью

Стук в дверь…

Жизнь продолжала бежать, будто ничего не случилось. Будто смерть, это досадная пауза в чужом расписании. Я открыла, на пороге стоял старший брат Этьена. Его взгляд был настороженным, холодным, как северный ветер.

Не нужно было слов. Я всё поняла: за моей спиной уже шептались и обвиняли. Виновата. Ушла вовремя или наоборот, осталась слишком долго.

Людям всегда нужен виновник, так ведьт легче. Вбить в кого-то боль и дышать дальше. Я стала удобной целью: русская, молодая, вдова с наследством. Слишком красивая для траура, слишком живая для горя. Им было проще считать, что я виновата, чем принять его выбор.

Но были и те, кто светил, мои верные друзья Лёня, Дина, Милочка, Марина, Франческо, это были мои люди, которые держали меня, когда земля под ногами крошилась. А Шарль, тот самый брат, который так холодно смотрел у гроба, неожиданно подошёл, обнял крепко, по-настоящему, и тихо сказал:

— Хорошо, что мы нашли его записку, теперь всё будет хорошо.

И я заплакала от облегчения. Он услышал и поверил, мне стало легче дышать, они со мной, на моей стороне и это очень важно.

День незаметно пролетел в мыслях о семье, о прошлом и… о тех странных звонках. Я решила никому не рассказывать, всё равно не поверят, подумают, что у меня нервный срыв. В душе жил настоящий страх. Я боялась, что всё повторится и знала, что ночь всё равно придёт, как бы я ни пыталась её оттянуть, она неизбежна.

Мы легли спать, как обычно тихо и привычно.

И снова, эти звонки.

На этот раз я даже не вышла из комнаты, не было смысла.

Я просто лежала и думала о душе и религии, о том, что бывает после.

Вспоминались фразы из книг и фильмов:

«Тело человека — временно, но душа — вечна. Она принадлежит Богу.»

Тот, кто добровольно уходит из жизни, закрывает себе путь в Царствие Небесное. Душа, поддавшаяся голосу Тьмы, обречена на скитания. Она жаждет Рая, но врата для неё закрыты…»

Вот и он, скитается здесь… рядом — думала я, и становилось невыносимо жутко.

Может, он что-то хочет сказать? Предупредить? Но что?.. Что?..Этот вопрос не отпуская, жёг изнутри.

После третьего звонка я всё же заснула.

А утром, я увидела отражение в зеркале: тени под глазами, усталость, раздражительность, но я продолжаю встречать людей, тех, кто не успел с ним попрощаться. Дежурная улыбка и фразы, а внутри, пустота.

Как же я устала…, но выхода нет. Спасает только одно, мои воспоминания, которые как бабочки летят от сердца к сердцу, унося в прошлое, где всё ещё живо: и он, и я, и счастье… которое казалось вечным.

Часть 2. Француз, шампанское и пять поцелуев

Всё опять вернулось в рутину: работа, таблицы, отчёты, ни романтики, ни воспоминаний. Француз из прошлого дня казался сном.

Пока не раздался звонок:

— Этьен тебя ждёт! — щебетала Людочка. Он только о тебе и говорит, я думаю он влюблен в тебя.

Я отмахнулась, у меня с ним даже языка общего нет, и потом как отпроситься у родителей?

— Скажи ему, что соглашусь, если только в «А-Кафе», и только с тобой и Танюшкой.

— Он согласен! — радостно сказала Люда. Встречаемся в субботу.

Вечер оказался волшебным. Шампанское, смех, музыка. Этьен оказался весёлым, щедрым и немного безумным. Мы плясали до утра, но все хорошее быстро подходит, а у него ранний вылет. Такси быстро домчало нас до отеля, где он остановился.

— Поднимемся ко мне? Я хочу кое-что тебе отдать, — сказал он улыбаясь, когда мы уже собирались.

«Конечно, всего лишь подарочек…» — подумала я, но любопытство победило и я поддалась его настойчивым уговорам, поставив условие, что поднимусь ровно на пять минут, как он и просил. Прошептав на ухо Люде:

— Жди меня в холле, если через пять минут не выйду, зови полицию — я прошла с ним, в сторону лифта.

Он носился по номеру, как ветер. Сначала, он вытащил из чемодана духи CHANEL №5. Потом была, дамская сумочка Lancel, потом часы CERRUTI 1881, а потом шапочка и сумочка для моей дочери. Пять подарков, и за каждый, он по детски подставлял свои щеки для поцелуев радуясь, как малое дитя.

Я стояла ошеломлённая, как в сцене из кино, спустившись в холл счастливая и с подарочными пакетами в руках, я увидела Люду, которая едва дождалась меня.

— Я уже собиралась звонить в полицию, как ты и просила! — с укором и облегчением сказала она.

— Прости, Людок… Смотри, что он подарил! — я подняла руки с пакетами и, не сдержавшись, рассмеялась звонко, по-настоящему.

— Вот дура эта Диана! — продолжала я, всё ещё под впечатлением от сказочного вечера.

— А ты молодец! Анжи, ты просто везучая, — ответила Люда с широкой улыбкой, не скрывая радости при виде всего этого.

Всё это было настоящим, не сами подарки, а чувства, улыбка и волнение, то, что невозможно купить.

Он уехал, но я знала: он обязательно вернётся.

Часть 3. Между мирами

Вечерело. Мы сидели на террасе с одной из подруг моего супруга Шанталь, прекрасная женщина, с которой я поддерживаю хорошие отношения по сей день. Я рассказывала ей о загадочных звонках, она слушала внимательно, без лишних эмоций, и тихо сказала:

— Он рядом, потому что любит тебя и детей. Главное, ты не бойся, моя хорошая. Он просто хочет защитить вас. Если услышишь звонок, просто выйди в зал и поговори с ним, он услышит. И в этот момент качели, те самые, на которых он любил сидеть, медленно закачались. Их было две, но двигалась только одна, на которой он любил качаться разговаривая по телефону. Мы обе уставились на неё.

О Боже… Он здесь, промелькнуло у нас в голове.

Я всё понимала, что он любит нас, он рядом, но я боялась, не могла… Завтра пойду в церковь, мне срочно нужен священник, который ответит на все мои вопросы или просто поддержит добрым словом. Наступила третья ночь, та самая, которую я ждала с содроганием.

Я боялась её так же, как герой из «Вия» боялся последней ночи у гроба ведьмы. Там, в глухой церкви, он трясся от страха, вцепившись в круг, начерченный на полу, и ждал, когда за ним придёт нечисть.

Так и я, не в церкви конечно, а в своём собственном доме, с закрытыми ставнями, с сердцем, сжатым страхом, ждала.

Каждая тень казалась затаённой угрозой, каждое поскрипывание пола чьм то шагом, каждый вдох был предательским. Ночь сгустилась так, будто сама тьма знала, что ей пора действовать. И в этой тьме я чувствовала невидимое движение, как будто кто-то всё ближе, ближе… и вот уже почти рядом. Это была не просто ночь. Это было испытание.

И я знала: если выдержу, вернусь, а если нет…

Ровно в полночь прозвучал звонок. Как всегда резко, будто удар. Я собиралась с духом, чтобы выйти. Встала и пошла в столовую. Звонок, конечно, прекратился. Включила свет. Пусто. И только наш бухарский красавец, чёрный, как ночь, кот Мики, сидел посреди комнаты с распушённым хвостом, глядя на диван, на то самое место, где раньше сидел Этьен.

У меня перехватило дыхание. Ночь, чёрный кот, я посреди комнаты, как сумасшедшая, пытающаяся что-то объяснить… душе?

— Этьен… пожалуйста, не пугай нас. Я знаю, ты рядом и ты нас любишь. И я выживу, я справлюсь. Я буду жить, ради тебя, ради детей, ради себя в конце концов. Чтобы ты, глядя оттуда, гордился нами. Александра никогда не узнает правду. Я обещаю.

Я говорила… и вдруг почувствовала, как тревога отступает. В начале мне было стыдно и неловко перед собой, говорить с пустотой, но постепенно пришло принятие. Это был не бред и не фантазия. Это был он, его дух и присутствие.

Я поняла: он будет жить с нами, пока не придёт его настоящий срок. И, может быть, тогда Господь примет иное решение…

Я оставила свет включённым и пошла спать. Звонки продолжались, но я свтала к ним привыкать, как к будильнику по утрам.

Наутро мы с девочками отправились на кладбище. Может, именно этого он хотел, чтобы мы пришли — размышляли мы с Алиной. Поставив свечу, постояли молча, поплакали, по пути домой, заехали в церковь в Весковато. Корсиканские деревни компактны, всё рядом. Хоть я и мусульманка, но, заходя в любой Божий Храм, я ощущаю покой. Спокойствие разливается внутри, и все тревоги отступают. Я твёрдо верю: Бог один для всех. Главное, чтобы Он жил в сердце.

Я не думала, что когда-то католическая церковь станет мне так близка, но сейчас я нуждалась именно в помощи католического священника.

Вот и он, Падре Мазетти, который хорошо знал моего мужа и его семью. Я подошла, и он, не задавая лишних вопросов, выслушал мой рассказ о трёх ночных звонках.

— Его душа будет метаться, — сказал он. До срока, отведённого Господом, до сентября, возможно, но бояться не нужно, я уверен, что он пришёл с добром. Хороший был человек, — добавил падре крестясь, — Царствия ему небосного,

Это уже второй человек, кто говорит мне то же самое.

Я заказала мессу на сорок дней и попросила Падре прийти благословить или почистить дом. Он пообещал заглянуть после службы. Я не знала, как это делается у католиков. Всё было новым, странным и пугающим…

Но до сорокового дня оставалось ещё тридцать пять, и каждую из этих ночей надо было как-то пережить.

— Господи… Аллах мой… помоги! — шептала я все молитвы, что знала на арабском, в полной уверенности, что они дойдут. Главное, чтобы сердце было чистым.

Я боялась сойти с ума, у моих детей здесь нет никого. Только я. Александра, совсем малышка, она имеет право на счастье, она потеряла отца, которого так любила и к которому была так привязана, несмотря на свой юный возраст.

Я вышла из церкви… И стало легче. Я начала привыкать к мысли, что он рядом, но в другой форме.

«Зато не ест, не ворчит, просто охраняет нас», — подумала я с горькой усмешкой.

Смешно? Да, но иначе, не выжить. Человек ко всему привыкает, к боли, к тюрьме, к войне, даже к призракам. Вот и я… привыкну. В таких мыслях мы дошли до дома.

Мой дом — моя крепость. Когда-то я мечтала о маленькой квартире в Уфе. А он… перевернул всю мою жизнь.

Воспоминания нахлынули. Я закурила и растворилась в дыму. В прошлом, в тёплом и далёком, там где мы ещё были вместе…

Глава 3 Париж, сыр и изумруды

Часть 1: Воспоминания

Этьен начал буквально закидывать меня письмами, а бедная Людочка не выдерживала больше этой лингвистической атаки, языковой барьер для нас превратился в настоящую стену, мы вынуждены были ее ьбесконечно дергать. Этьен упрямо, шёл к поставленной цели, готовый платить за каждое слово, нашёл себе переводчицу Галину на Корсике и с её помощью продолжал свои попытки завоевать моё сердце. Он даже купил электронный переводчик, чтобы мы с ним смогли общаться при встрече. Надо отдать ему должное, его не пугал языковой барьер, как многих французских женихов, он боролся за свое желание. Он звонил, писал, на все его вопросы я отвечала с невозмутимым видом: «D’accord» или «Oui». Конечно, я понятия не имела, что именно он говорит, но это выглядело мило.

Коллеги подшучивали:

— Анжелика, мы и не думали, что французский язык состоит всего из двух слов!

— А я как могу, так и общаюсь! — смеялась я, удивляясь, как при этом мы с Этьеном умудрялись понимать друг друга.

Он уговаривал меня приехать во Францию: Париж, Сан Тропе, Ницца, Канны, Монако и Монтие Карло… — звучало как музыка, потом Корсика, Сардиния… Боже, да я даже не знала, где та Сардиния и есть ли там цивилизация. В те годы максимум, куда летали уфимцы, это Турция, Египет, реже Кипр, а о Сардинии даже не говорили. Париж я знала лишь по рассказам Танюшки.

Все это звучало заманчиво.

«И хочется, и колется, и мама не велит», — как говорится. После долгих уговоров и переговоров, будучи авантюристкой по натуре, я согласилась.

Перед тем как принять решение, я, конечно же, посоветовалась с коллегами. Женщины постарше, мудрые, прожившие не одну бурю, слушали мою историю с интересом и участием. Одна из них сказала:

— Если поедешь и не понравится, ничего страшного, вернёшься. Дом твой здесь, работа, друзья, всё на месте. Жизнь просто продолжится, как и шла, а вот если не поедешь… потом можешь кусать логти, такой шанс не часто выпадает. Подумай, деточка, подумай хорошо. Возьми отпуск, и посмотри как другие люди живут, это же шанс.

И я задумалась.

Конечно, я связалась с русской корсиканкой Галиной, той самой переводчицей, через которую мы с Этьеном сначала переписывались. Я осторожно расспросила её, какой он человек, правда ли у него есть бизнес, не выдумал ли он всё это ради красивых слов. Галина подтвердила: да, у него действительно своя компания, да, он приглаша́л её несколько раз к себе на ужин, да, он человек уважаемый. Эта информация, дала мне ещё больше уверенности.

И тогда я решилась.

Он купил билеты. Париж…

Париж… Господи! А что я надену?!

Мой гардероб был хорош по меркам Уфы, но теперь казался слишком провинциальным. После его первых подарков я поняла: моя одежда и Париж несовместимы. А ещё Люда сообщила: он забронировал столик в ресторане на самой Эйфелевой башне. Страх и радость переплелись.

Я, королева двора, модница и баловница, вдруг почувствовала себя Золушкой. Хотя позже поняла: всё у меня было в порядке. Просто в голове я держала слишком приукрашенный образ Парижа, города стиля, вкуса, утончённости, но реальность оказалась другой. Современный Париж — это уже не столица высокой моды и изящества. Он изменился, почернел, стал южным, шумным, резким. Париж потерял свою белую кружевную перчатку, надел кроссовки и пошёл вразнос, и именно в этом новом Париже я смотрелась… по-настоящему элегантно. Ни дня, не чувствовала себя провинциалкой, наоборот, на фоне общей небрежности и суеты я выглядела стильно, ухоженно, уверенно.

Я не терялась в толпе, а выделялась, и пожалуй, не только внешне.

— Не переживай доченька, у тебя хорошая одежда. Если что, он сам тебе купит! — успокаивала мама.

Правда, она была категорически против моего общения со «стариком», как она называла Этьена. А отцу, я и вовсе ничего не сказала, просто сбежала. Он, человек строгого контроля, мусульманин по рождению, но не по сути. А я — Водолей, кто знает, тот поймёт. Я женщина свобода, и если мне что то взбрело в голову, я довожу до конца.

Когда я прилетела в Париж, сердце выпрыгивало. Он стоял в аэропорту с каким-то мужчиной и сиял на все 32 зуба. Я сразу забыла о нарядах, всё было неважно. Главное, произвести первое впечатление, остальное вторично, именно этот принцип не раз выручал меня в жизни.

Этьен выглядел как итальянский аристократ: стиль от Версаче, аксессуары, уверенность. Я не ошиблась, он действительно оказался итальянцем по происхождению. Корсиканцы вообще ближе к Италии, чем к Франции.

Рядом с ним стоял типичный француз, Пьер. На его фоне Этьен казался цыганским бароном. Я так его и назвала, в шутку, но он не был увешан золотом, в нём чувствовался вкус, стиль и достоинство.

Мы сели в простенький, старенький Рено Клио, запах в машине был просто ужасный.

— Господи, что это? Французы? — пронеслось в голове.

Позже выяснилось, что пахли не Этьен с Пьером, а сыр. Дорогущий, благородный французский сыр, который словно завоевал весь дом.

Меня поселили в комнате с Этьеном, как с «copina», подружкой. Там же я познакомилась с Вероник, роскошной чернокожей женщиной с глазами цвета океана. Она оказалась супругой Пьера. Их двухгодовалый сын Матис, прелестный шоколадный мальчишка с кудряшками, позже подарит мне первую французскую розу. Я была, как ёжик в тумане, среди этого многоязычного и пёстрого круга гостей. А потом была вечеринка, гости, франкофонный водоворот.

Я сбежала спать, из за усталости, и языкового барьера. Многие гости пытались, заговорить со мной на английском языке, но он был минимальный.

Наутро предложили завтрак с круассанами, Вероник, Мишель, Сорайя, Светан… В моей жизни никогда не было столько иностранных лиц. Всё казалось сказкой. Я влюблялась во Францию. Как в красивом французском кино, роскошный дом, интересные и красивые люди.

А потом быд Париж. Шоппинг на Елисейских Полях. Я наслаждалась каждой минутой: витринами, атмосферой, запахом дорогих духов, игрой света на фасадах бутиков. Этьен буквально заставлял меня примерять всё, что ему нравилось, с той страстью, с которой ребёнок собирает любимые игрушки. Он смотрел на меня влюблёнными глазами, одобрительно кивал и покупал, не жалея ни сил, ни денег. Он хотел, чтобы я сияла. Чтобы весь Париж видел, какая женщина рядом с ним. Чёрное платье, туфли, сумочка… И, конечно, ювелирный магазин. Изумруды. Он даже не спросил цену, просто кивнул.

— Господи, ущипните меня! — думала я, выбирая между рубинами и изумрудами. Я выбрала изумруды. Он кивнул. Я чуть не расплакалась от счастья.

Затем был ресторан L’Orangerie, гастрономическая кухня, где еда выглядит как картины. Я не наелась, но сказала:

— Это необыкновенно вкусно!

Настоящий восторг наступил вечером, на Эйфелевой башне. Шампанское Krug, улыбки, жесты, взгляды… Всё вокруг сияло каким-то волшебным светом, как будто сам Париж благословлял этот вечер. Этьен был взволнован и счастлив, словно мальчишка, только что исполнивший свою самую заветную мечту. Его глаза светились такой нежностью, что я невольно затаила дыхание.

Неожиданно он встал, достал маленькую коробочку и, едва слышно, почти шепотом, произнёс слова, от которых у меня защемило сердце. Предложение. Кольцо. И в тот же миг, аплодисменты. Соседи по столу, пара пожилых англичан радостно заулыбались, и Этьен, не сдерживая чувств, жестом подозвал официанта и велел угостить их шампанским. Это был его способ поделиться своим счастьем со всем миром. Он хотел, чтобы даже незнакомые люди вокруг нас стали частью этой волшебной ночи. Казалось, сама башня вибрировала от эмоций, а вечерняя столица затаила дыхание, глядя на нас.

Мы привлекали взгляды, это было очевидно, но меня это не смущало. Я купалась в его взгляде, в одобрении случайных свидетелей, в звуках бокалов и лёгком головокружении от его любви.

Я вышла на открытую террасу, шампанское приятно кружило голову. Я встала спиной к Парижу, облокотилась на ажурные бортики Эйфелевой башни и закрыла глаза. Ветер тронул мои волосы, огни города мерцали внизу, как бриллианты, рассыпанные по бархатной поверхности ночи.

Как же прекрасна жизнь… Я в сказке.

Тогда я ещё не знала, что этой сказке отмерено всего пять лет.

Глава 4. Когда он не вернулся из боя

Часть 1 Разговор с призраком

Приход моих друзей вырвал меня из сладкой дремы воспоминаний. Я рассказала им о странных ночных звонках, своём разговоре с Падре Мазетти о том, как, стоя в темноте, обращалась к Этьену. Их лица застыли между сочувствием и тревогой.

«Стоп!» — подумала я. — «Они ведь просто решат, что я теряю рассудок. Надо быть аккуратнее. Не каждый готов услышать, что ты ведёшь диалоги с душой умершего мужа. А вдруг психиатра посоветуют?..»

Солнце тем временем скрылось за корсиканскими холмами. В сумерках зазвучали цикады, и на землю опустилось щемящее спокойствие. Как я люблю эти вечера… Они словно укрывают мягким пледом тоску и страх, дарят передышку душе. Всего неделю назад я ещё любила и ночи, и сейчас… люблю, но боюсь.

Самое трудное в этой ситуации, не знать, как защититься. С живым противником всё ясно: бей или беги, но как быть с душой, скитающейся по дому? Все мои познания о потусторонне мире, из голливудских фильмов. «Интересно, — мелькало в голове, если я закрою дверь в комнату, он сможет пройти сквозь неё? Или, может, душам тоже нужны ключи?»

Всё это звучало глупо, но тревожные мысли гнездились внутри, не давая покоя. Мне было неловко даже в душ зайти. А вдруг он там? С другой стороны… он ведь никому не расскажет. Непонятные мысли переодически, возникали во моей голове, отвлекая от жизненных реалий. С этими дикими мыслями я всё же зашла в ванную. Вода стекала по волосам, я мыла голову, но не смела закрыть глаза. Всё казалось подозрительным — любой шорох, капля, скрип. «Выпить валерьянки, да покрепче», — шептала я самой себе.

Я нарочно дотянула до полночи. Ну какой смысл ложиться раньше, если всё равно раздастся звонок? Александра, мой ангелочек, уже спала.

И вот он, первый звонок, такой же чёткий и настойчивый. Я встала, как по команде, и пошла на звук, что-то будто вело меня, вытягивая из комнаты. Столовая, затем терраса. Сердце стучало в висках. Я почувствовала, как по лбу стекает холодный пот. Руки дрожат. Губы пересохли.

Я приближалась к качелям Этьена. Они медленно закачались, словно кто-то только что встал. Моё дыхание сбилось. Мир замер.

— Этьен… — вырвалось у меня.

И тут в голове зазвучал знакомый голос. Нет, не его, а Высоцкого. Я вспомнила строки:

«Мне теперь не понять, кто же прав был из нас

В наших спорах без сна и покоя…

Мне не стало хватать его только сейчас,

Когда он не вернулся из боя…»

Да, дорогой, это песня о нас. Мы не всегда понимали друг друга, мы спорили, ссорились, двадцать четыре года разницы, разные религии, культуры, миры… И всё же мы нашли друг друга. В этих спорах родилась любовь.

Я вспомнила, как смеялась над ним, ломая французский. А он смеялся вместе со мной, с такой нежностью и гордостью, будто я уже стала частью его вселенной. Он гордился мною и говорил об этом открыто. Люди завидовали, кто-то молчал, кто-то признавался.

А теперь я сидела здесь, на его качелях, одна.

— Этьен… прости, я ведь не хотела уезжать, это ты меня уговорил. Сидя здесь же, ты сам сказал: «Лети». Почему, дорогой? Почему ты сделал это? Зачем ты ушёл?.. Хотя, знай, я поняла тебя, не осуждаю, и другим не разрешаю.

И снова в голове:

«Он молчал невпопад и не в такт подпевал,

Он всегда говорил про другое…

Он мне спать не давал,

Он с восходом вставал…»

Слёзы брызнули из глаз, хлынули, как прорвавшаяся плотина. Я рухнула на соседнюю качель. Как же я скучала…

Вдруг, словно кто-то опустил передо мной ледяную вуаль, воздух сгустился, похолодел. Я почувствовала, что он здесь, рядом со мной.

Это длилось лишь мгновение, но я не забуду его никогда. Стало так тихо, как бывает только в горах. И только цикады продолжали петь свою вечную песню. Испуганная, я вернулась к дочке. Лишь рядом с ней я чувствовала безопасность. Больше этой ночью звонков не было.

Глава 5. Тени на закате

Часть 1. Парижские откровения

Яркое майское солнце осторожно пробиралось сквозь полупрозрачные шторы, лаская кожу и вырывая меня из тревожного сна. Его свет был почти лечебным мягким, обнадёживающим, как обещание новой жизни. Корсика в мае уже дышала теплом, и первые туристы такие шумные и живые, наполняли улицы, словно сама весна пыталась отвлечь меня от свежей, ещё не затянувшейся боли.

Я вышла на террасу и застыла. Пространство вокруг было полно звуков, птичий щебет, голоса, утренние шаги по плитке. А внутри меня стояла гулкая и неподвижная тишина, та, что приходит после смерти, после похорон или последнего взгляда.

Он ушёл навсегда.

Я больше не услышу его голос, не услышу, как он взбегает по лестнице и, смеясь, кричит:

— Chérie! Chérie!

Господи, как же меня раньше это раздражало… Я всё спешила, чего-то хотела работать, ездить в Россию, быть «эффективной», а он казался преградой, казался…

И вот теперь я с тоской вспоминаю это:

— Chérie! Chérie!

Но больше никто не кричит. Дом опустел без него, потерял душу.

Я присела, обхватив себя руками, как будто хотела не впустить холод изнутри. Никто не готовит нас к такому одиночеству, когда ты одна даже в толпе, даже среди друзей и родственников. Когда рядом нет именно того человека, с которым ты, это ты. Воспоминания вновь захлестнули с новой силой.

На следующий день после ужина в доме Пьера я познакомилась с его новыми гостями. Один такой молодой, симпатичный, с крепкой фигурой и уверенными движениями. Пьер представил его как профессионального боксёра. Второй, рыжеватый, с живыми глазами и тонкой усмешкой, оказался его сыном.

— Это Билл, — представили мне его. Он был организатором турниров по боксу.

После позднего завтрака мы сели в машину. Пьер, Этьен, я и конечно же Париж, раскинувшийся перед нами, как декорации к фильму, где всё возможно. Мы колесили по городу, и особенно меня поразил Монмартр.

Монмартр, это не просто район, это дыхание старого Парижа, его сердце. Узкие мощёные улочки, бесконечные лестницы, с которых открываются неожиданные виды. Балконы, на которых сушится бельё, и занавески, трепещущие, как ресницы. Уличные художники рисуют портреты в два касания, музыка льётся из открытых окон, пахнет кофе, жареными каштанами и свободой.

Здесь будто время течёт иначе, медленно, в ритме сердца.

— У тебя счастливые глаза, — тихо сказал Этьен, пока мы стояли у перил с видом на весь Париж.

К вечеру мы направились на какое-то мероприятие. Этьен загадочно улыбался, как я поняла, он обожал сюрпризы, а я позволяла себе доверять. Мы вошли в зал, полный людей, света, звуков. Всё было ярко и шумно, но главное, это было неожиданно. На ринге тренировались боксеры. Мы попали на турнир по боксу.

Я никогда не интересовалась этим видом спорта, мне казалось, это просто бой, жестокие удары, кровь, накаут, сломанный нос, но в Париже даже бокс выглядел как искусство. Мы сели на трибунах. В зале играла музыка, танцовщицы в сверкающих нарядах разогревали публику.

— Где Пьер? — спросила я.

— Вон там, около ринга, — указал Этьен.

А почему он там, на этом убогом стульчике? — удивляюсь я.

— Это VIP-места, — поясняет мне мой спутник.

Интересно… — проснеслось в голове. У нас, в России, если VIP, то это люкс: кожа, золото, шампанское. А здесь… странно, странно…

Ещё много лет спустя я продолжала удивляться и невольно сравнивать такие вещи. У французов всё как будто проще. Само отношение к жизни, у них гораздо проще. Это, конечно, мое личное мнение, которое я ни в коем случае не навязываю.

И действительно, наш добрый Пьер сидел на маленьком деревянном стульчике, общаясь с соседями, но по-настоящему я застыла, увидев, кто сидел рядом с ним.

— А кто с ним? — прошептала я, пытаясь вспомнить до боли знакомое лицо.

Он смеётся…

— Наверное, это странно, — говорю я, но я определённо знаю этого мужчину…

Этьен усмехнулся:

— Это Жан-Поль Бельмондо.

Я даже не поверила сразу. Бельмондо? Великий актёр, символ целой эпохи французского кино. Звезда «Профессионала», того самого фильма, где он один против всех, с музыкой Эннио Морриконе на фоне. И вот я сижу, в двух метрах от него. Настоящий Бельмондо. Герой моего экрана, моего детства, моей мечты. Да не может, этого быть… Это же невероятно… Это сон… Ущипните меня — заулыбалась я. Я глотала воздух, как после бега. Хотела сфотографировать, подойти, хоть взглянуть в глаза, но боялась разрушить магию момента.

Вышли боксеры. Глухой удар в гонг, начался первый раунд. Я не очень понимала, что происходит. Комментатор вещал на французском, движения казались хаотичными. Всё было как в тумане, пока на ринг не вышел тот самый утренний мальчишка боксер, как позже выяснилось чемпион Франции, с которым я познакомилась за завтраком.

И вот он, в боксерских перчатках, сосредоточенный, сжавшийся в комок силы. И тогда что-то щёлкнуло во мне. Я не могла оторвать от него глаз, он стал моим героем, мой звездой.

— Этьен! — схватила я его за руку. Он же сильнее! Почему он уступает?

Этьен нахмурился:

— Спросим у Пьера, ma chérie…

Я чувствовала каждой клеткой, что он мог победить, и не понимала, почему он поддаётся. Бой завершился. Его буквально вывели — избитого, почти без сил. Он проиграл, сердце мое сжалось.

Мы ехали в машине, он сидел рядом, бледный, молчаливый, истекающий кровью, такой родной. Я дрожала от волнения. Позвонила Людочке, моей подруге:

— Люд, переведи, пожалуйста! Почему он проиграл? Он же был сильнее!

Люда поговорила с Пьером. Я держала телефон, как будто сейчас из него выстрелят.

— Он должен был проиграть, — прозвучал голос Люды. Ему заплатили за поражение…

Я онемела, почувствовав, как разбивается очередная иллюзия. Даже бокс оказался не честной битвой, а шоу, спектаклем, где всё давно расписано.

Я разлюбила бокс за одну секунду. Всё было фальшивым. Даже триумф, если он куплен, это теряет вкус.

Мы вернулись домой. Этьен был рядом, внимательный, тёплый. Он смотрел на меня с надеждой, как мужчина, который хочет быть нужным. Его рука коснулась моей, я отпрянула. Он понял.

— Прости… — прошептала я. Не могу… не сейчас, мне необходимо время.

Он ничего не сказал. Укрыл меня пледом, сел рядом, просто держал за руку.

И снова в голове:

— Chérie! Chérie!

Вот он открывает дверь, ставит пакеты с продуктами, смеётся, а я даже не смотрю, работаю, спешу, живу наперёд.

Теперь уже поздно рассуждать, но в нашей жизни, потом так и не наступило. Мечтали о путешествиях, красивой беззаботной жизни, а Судьба сделала, так как посчитала нужным.

Часть 2. Пасынок

«Память — это то, что даётся живым, чтобы не потерять ушедших. Но и то, что убивает медленно…»

Джентльмен… Мужчина… Муж… Отец… Это всё он, мой Этьен.

Я вынырнула из воспоминаний, как из глубокой воды, и вернулась в реальность. В корсиканский дом, наполненный полутёплым майским светом и тишиной, которая порой звенит громче слов. Сегодня должен прийти мой пасынок, Кевин, самый проблемный из всех шестерых детей Этьена.

Да, у него их было шестеро, вместе с нашей Александрой. Хотя, в самом начале отношений он сказал, что у него двое… И я поверила.

Моё первое посещение Корсики я помню до мелочей.

Они заходили по одному, со своими бой френдами и герл френдами, с разговорами и смехом, пока в столовой не осталось ни одного свободного места. Я сидела, как актриса в чужой пьесе, не зная своего текста. Они смотрели на меня с неподдельным интересом, словно я была диковинной обезьянкой из далёкой и загадочной страны. Тогда, в начале двухтысячных, русских женщин на Корсике почти не было, и иметь русскую жену считалось модным, экзотическим.

Этьен, конечно, всегда был в моде. Эстет. Эпатажник. Мужчина с выдумкой, и здесь он тоже решил не отставать. А я… открыла рот от удивления, не столько от их количества, сколько от общей атмосферы, как будто попала в неуправляемый цыганский табор. « Кто вся эта молодежь?» — недоумевала я.

Минут пять мы смотрели друг на друга, не в силах начать разговор. Лишь Этьен, яростно жестикулируя, пытался объяснить: кто есть кто.

Я понимала лишь половину слов, а то и меньше, но по жестам, я поняла, что то здесь не то.

Недавно, разбирая личные вещи, я открыла сейф. Там лежали дорогие украшения Этьена, запонки, кольца, часы, несколько винтажных зажигалок.

Я решила: нужно отдать это детям, чтобы у каждого осталась частичка отца.

Для Кевина я выбрала самые простые часы из коллекции Этьена. но даже они были марки DG, достаточно дорогие, стильные, с безупречным механизмом и историей.

Я выбрала их не потому, что они были скромнее остальных, а потому что… всё, что было лучше, он бы просто не оценил, он брал чтобы продать, а не как память.

Он слишком рано привык брать, не отдавая, я не была ему матерью. Я была женщиной, которая осталась после отца, с которой он вынужден делить наследство.

Но кто я, чтобы судить?

Не мой сын, не мне судить конечно. Он был не просто трудным, он был кравоточащей раной для отца. Его жизнь, одна непрекращающаяся трагикомедия. С юности он просил у отца деньги: на сигареты, на наркотики, на всё, что разрушало. Он воровал, исчезал, возвращался, снова воровал. Он довёл отца до изнеможения морального и физического. Из-за него мы с Этьеном часто ссорились, потому что я, не могла понять, как можно помогать тому, кто разрушает себя и тебя?

А Этьен понимал, он всё прекрасно понимал, но продолжал давать. Из страха и чувства вины. Из нежелания потерять сына.

Он боялся, что Кевин начнёт воровать открыто. Боялся полиции, позора, разговоров и сплетен. Он любил его, в этом была его сила и его слабость.

У Этьена было две жены до меня, два развода, две разные жизни.

От первого брака, у него осталось трое детей. От второго — двое.

Александра была шестой, последней, нашей общей дочерью. Какие же они разные, эти дети. Гены, воспитание, матери, всё имеет значение.

Но только Кевин стал той веткой, что отломилась, пока дерево ещё жило.

— Salut, maman, — сказал он, появившись на пороге с видом человека, которому весь мир что-то должен.

— Salut, — ответила я с улыбкой, в этот момент он был для меня частичкой Этьена, пусть и не лучшей, но всё же его плотью, его историей.

Я протянула ему часы.

Простые, но с историей, которую Этьен носил всегда. Он не снимал их почти никогда, ни дома, ни на прогулке, ни в больнице. Он и ушёл в мир иной с этими часами, наверное они ему были действительно дороги. Они были тем временем, которое он считал своим.

Я помню, как однажды мы сидели с ним на террасе. Был вечер, пахло морем и виноградной лозой. Этьен молча поправил ремешок на запястье те, самые часы DG вдруг, почти шёпотом, сказал:

— Знаешь, с этими часами я чувствую себя… будто у меня ещё есть время.

Я рассмеялась, пытаясь разрядить воздух:

— Говоришь так, будто оно уже закончилось.

Он улыбнулся, но в этой улыбке было что-то такое… что заставило меня замолчать.

— Я не буду жить сто лет, — тихо добавил он. Ты же знаешь… Я гораздо старше тебя, я искренне жалею, что не встретил тебя намного раньше, все могло быть по другому… всё…

— Но пока они тикают, я жив, а если я жив, значит, я с тобой.

Я помню этот вечер до секунды. Помню, как ветер тронул штору. Как звенело стекло бокала. Как время вдруг остановилось, чтобы мы смогли это почувствовать:

Он чувствовал, он знал, а я ещё нет.

Теперь эти часы были в руках его сына, и я надеялась… верила, что он сохранит их, как память.

— Береги их, — сказала я, это не просто часы. Это твой отец.

Я положила их в его ладонь, осторожно, как нечто хрупкое, затем накрыла её своими руками, словно хотела не просто передать вещь, а сохранить момент, остановить бег времени хотя бы на миг.

— Сохрани его в себе, — прошептала я, глядя ему прямо в глаза. Мои глаза умоляли: не предай.

— Он всё ещё здесь. Пока ты это помнишь.

Его пальцы сжались, но взгляд остался пустым.

— Конечно, они всегда будут со мной, — соврал он, как обычно.

Слишком спокойно и уверенно, как будто заранее знал, что не выполнит обещание. Моё сердце уже знало, он не понял, или не захотел понять.

Если нужно что-то ещё, ремни, запонки, одежда, не стесняйся, это всё ваше, его детей. Впрочем, он и не стеснялся.

Выбрал, отобрал всё, что счёл лучшим, и с самодовольной улыбкой ушёл, не сказав и пары слов благодарности.

На следующий день Кевин позвонил:

— У тебя остались часы Rado?

Те, которые подороже, папа их тоже любил, я бы взял их тоже. И еще у него была цепочка, в сейфе.

Я сжала губы. В груди всё обрушилось, я была поражена наглостью.

— Нет, Кевин. Эти часы я отдам Ришару.

— Почему ему? — недоумённо спросил он.

— Потому что он тоже его сын, это он был рядом с отцом в последние дни, а не ты, отрезала я, не давая себе дрогнуть. Цепочку, твой отец, еще при жизни мне подарил, у тебя есть еще вопросы? — еле сдерживая свой гнев, я прекратила этот никчемный разговор.

Он продал часы в тот же день. Память ему была не нужна, выбрал деньги.

А я осталась с пустым бархатным футляром и мыслями о том, как мало нужно, чтобы перечеркнуть любовь.

С уходом Этьена, Кевин будто осиротел окончательно. Когда у дерева засыхает ствол, ветви не могут жить и питаться. Они чернеют, ломаются, падают, так было и с ним. Он потерял всякую моральную опору. Поругался со всеми, кто когда-то его любил. Метался по психиатрическим клиникам, из одной в другую. Он был, той самой веткой, которая начала сохнуть еще при жизни цветущего дерева, а точнее, как тот самый плющ, что плотно обвивает ствол дерева где-нибудь на склоне корсиканского холма. Сначала кажется, что это просто зелень, невинное украшение, но день за днём он тянет соки, лишает света, душит незаметно, пока дерево не начинает сохнуть изнутри, теряя свою силу, не в силах освободиться.

Даже мать отказалась от него. В глазах тьма, а в душе пустота. Он больше не был даже болью, просто остался тенью, напоминанием о том, что не всех можно спасти и не всё можно исправить.

Часть 3. Невидимая няня

Закат на Корсике — это не просто прощание дня с горизонтом, это спектакль, где солнце, обагрившись в багряно-красные тона, медленно опускается за горы, оставляя после себя тёплое послевкусие на коже и в сердце. Мы с детьмим сидели на террасе, наслаждаясь этим зрелищем, когда вдруг малышка Александра, весело засмеялась, указывая на качели:

— ПА-ПА, ПА-ПА…

Её глаза сияли, а пальчик настойчиво указывал на пустые качели, которые медленно покачивались на вечернем ветру. Мы с Алиной переглянулись, в груди сжалось от неожиданного осознания, он опять с нами.

— Алина, помнишь, ты рассказывала о мальчике у которого дар ясновидения?

— Да, Антони.

— Пригласи его завтра на аперитив.

— Зачем?

— Хочу понять, с добром ли Этьен пришёл.

Александра продолжала играть с невидимым другом, её смех был искренним и заразительным. Я наблюдала за ней, пытаясь разобраться в своих чувствах. Сначала было страшно, но потом пришло понимание, что если она счастлива, значит, всё в порядке.

— Сашуля, пора спать!

Я подняла её, несмотря на протесты и слёзы. Она тянулась к качелям, не желая прощаться с папой.

Ночь опустилась на дом. Я лежала в кровати, прислушиваясь к тишине. Часы показывали без пяти двенадцать. Я знала, что скоро раздастся звонок, зовущий меня на террасу, но я не пошла, потому что я просто боялась сойти с ума.

Через неделю должна приехать старшая дочь Этьена, Каролин, из Тулузы, со своей семьёй. Никогда раньше, я так не ждала её приезда, как сейчас, потому что раньше не боялась этого дома, как теперь.

Я боялась ночи, телефонных звонков, тишины в коридоре, ощущения, что за спиной, стоит пустота, которую не заполнить словами.

С Каролин у нас никогда не было особых отношений. Она, единственная из всех, кто, по словам Этьена, добилась чего то, как минимум стабильности. Стала психологом, самостоятельная и решительная. Да и характер у неё был… своеобразный. Жёсткий, я бы сказала.

Я часто ловила себя на мысли, что не понимаю её вовсе, а она меня. Я впервые, переживала, как пройдёт наша первая встреча после его смерти. Раньше они всегда приезжали в дом, когда всё было готово: стол накрыт, продукты покупались лучшие, вино, дорогое и выдержанное. Отец их баловал, холил и лелеял, водил по ресторанам, старался, чтобы чувствовали себя принцессами. У меня, сейчас не было такой возможности, ни средств, ни желания играть роль, которую раньше, с трудом играла только ради него. Теперь, когда он ушёл, я не знала, как они посмотрят на меня без него. Бродя по дому, в сотый раз, настраивала себя, в сотый раз прокручивала возможный разгово, но ответов не находила.

А дом дышал за спиной. Ночью он становился другим, словно хранил в себе что то такое, что мы боялись произнести вслух.

С этими мыслями я и легла спать, затем последовали второй и третий звонок, и я заснула. Кажется, я стала привыкать к этим звонкам.

Глава 6. Корни и отражения

Часть 1. Семейная кровь

Ближе к вечеру приехала в гости моя любимая подруга, милая Мила, так я зову её до сих пор, с той же нежностью, с какой когда-то ребёнок зовёт маму в темноте. Она была для меня больше, чем просто друг. Мила — это тихая гавань в шторм, луч света в мутной воде, голос разума и сердце, полное сострадания. Я могла вылить ей душу без страха быть непонятой, потому что знала, она услышит. Услышит не просто слова, а то, что между строк, не осудит никогда, а примет, и, если нужно, подскажет, а если не подскажет, значит просто будет рядом.

Такие, как она, не появляются случайно. Это Дар. Дар от Бога. Человек, в котором нет фальши, нет зависти, нет злорадства. В ней была какая-то особенная чистота, как у горных источников, у которых можно напиться и стать немного лучше. Мила всегда говорила правду, но делала это так, что даже самая горькая истина становилась легче. Её помощь не знала времени суток, она могла приехать в полночь, просто чтобы быть рядом.

Она всегда болела за нас, за мою семью, за моё сердце, за моих девочек, которых она искренне любила, и всегда говорила об этом. Каждая сплетня, каждая злая догадка, что вилась вокруг нашего дома, словно осенний дым, тяжёлый, липкий, проникающий в щели быта и души, отзывалась в ней болью. Потому что у неё была душа, способная чувствовать не только за себя, но и за других. Именно таких людей Бог оставляет рядом в трудное время, чтобы не сойти с ума, что бы выжить и помнить, что ты не один. Её забота была настоящей, без показной жалости, в ней была любовь, такая, какую не объяснишь словами.

Она привезла подарок для Александры, ярко-жёлтый паровозик, с помощью которого можно было учить французский алфавит, слушать детские песенки и даже кататься. Александра визжала от радости, кружась по комнате. Весь вечер малышка развлекалась, а мы с Милой снова погрузились в воспоминания. Ведь она была с нами почти всегда пусть и на расстоянии, но принимала живое, тонкое участие в истории наших отношений.

— А ты знаешь историю семьи Этьена? — вдруг спросила она.

Я задумалась. Знаю ли? Или мне лишь казалось, что я знаю?

Я стала рассказывать, и поняла что за столь короткое время, я узнала много о семье своего супруга.

Каролин, вторая дочь от первого брака Этьена с Луизой Богарнэ. Женщина с острым умом и сильной волей, психиатр по профессии. По словам Этьена, именно она была самой успешной из его детей: смогла выйти замуж, родить детей, построить стабильную, уважаемую жизнь. Остальные четверо детей, словно искали себя всю жизнь, но так и не нашли, так думала я тогда, но ошибалась.

Луиза… о, Луиза. Её называли строгой матерью, и не без оснований. Достигнув совершеннолетия, каждый из её детей получал от неё один и тот же подарок: чемодан и неделю, чтобы покинуть родной дом. Воспитание через отрыв, через боль, но, надо признать, результат впечатлял — её дети были самостоятельны, образованны и, что самое важное, внутренне устойчивы.

Луиза была первой любовью Этьена. Он не собирался с ней расставаться, даже несмотря на её колючий характер и непростые отношения со свекровью. А свекровь… свекровь была настоящей итальянкой, такой же яркой, шумной и темпераментной, как в итальянских фильмах. Луиза действительно была чем-то важным в его жизни. Их история началась давно, и я чувствовала, что он не просто вспоминал её, а хранил в сердце. С годами их общение сошло на нет, но он наладил с ней отношения гораздо позже, когда мы уже были женаты. Он говорил о ней с теплотой, и я не ревновала, потому что понимала, у каждого есть своё прошлое, и оно свято. Луиза — женщина, с которой начиналась его взрослая жизнь. Та, что родила ему троих детей. Первые две были девочки, милые, шумные, а они с Этьеном мечтали о мальчике. Беременность третьим ребенком оказалась тяжёлой, Луиза пролежала в больнице почти семь месяцев, борясь за ещё не родившуюся жизнь, за своего долгожданного и вымоленного сына. Так появился на свет Ришар — их гордость, их надежда. Умный, сдержанный, необыкновенно трезвомыслящий мальчик, который с возрастом стал мужчиной, вызывающим уважение. У меня с ним сложились хорошие отношения. Между Этьеном и Луизой было тихое и глубокое взаимопонимание, без лишних слов, которое с годами только крепло. Он часто говорил о ней, с какой то нежностью и любовью. Они часами общались по телефону, как будто он искал не примирения, а точки, где можно было бы остановиться, вдохнуть прошлое хоть на минуту. Просто заглянуть ей в глаза, в которых когда-то отражалась его молодость, или услышать голос, такой знакомый, пусть и холодный, но родной по-своему. Это было его личное прощание с жизнью, молчаливое, но глубоко нужное. Я слышала их разговор. Он уговаривал её приехать на Корсику. Хотел все расходы взять на себя, оплатить билеты, он хотел чтобы она остановилась в нашем доме, который когда был ее. Он очень хотел, чтобы она просто побывала на нашей террасе, той самой, где когда-то начиналась их семейная жизнь, выпить кофе утром, или бокал вина. Он знал, что его дни сочтены, хотя и не говорил этого прямо, но я чувствовала, что он прощается. И прощение ему было нужно, не как слабость, а как избавление от боли, но она отказалась, мягко отклонив его предложение, это было даже логично, ведь даже на похороны своих родителей она не приехала. Хотя в глубине души он продолжал неадеятся, что произойдет чудо, и она приедет, потому что для него это было не просто «нет», это было последнее, глухое, немое «нет», которое отозвалось в нём эхом. Он не говорил об этом, но я знала, видела.

Он не озлобился, и это был момент, когда я по-настоящему гордилась своим мужем. Он не держал зла и не в коем случае не осуждал, находя ей тысячу оправданий. Он просто остался человеком, сильным и чистым, каким был всегда. Таким я его и запомнила. Он говорил: «Луиза, моя первая любовь, а ты, последняя, и настоящая». Конечно, мне было приятно это слышать. Я понимала, что у каждого в жизни есть кусочек счастья в прошлом. Для него этим кусочком была Луиза. А всей жизнью, стала я. Он часто рассказывал мне о своем прошлом, смеясь, с лёгкой грустью в глазах, не потому что было смешно, а потому что иначе вспоминать было бы слишком больно. Он много работал, уставал, стремился обеспечить семью, но, как он сам признавался, не всегда получалось быть рядом. Уделять время жене и детям, просто присутствовать, не так-то просто, когда жизнь гонит тебя вперёд без передышки.

— Луиза была прекрасной матерью, — говорил он с уважением. Пусть строгой, безкомпромиссной, но результат налицо. Посмотри на наших детей.

Он по-настоящему гордился ею, даже сейчас, без обиды и яда, а ведь тогда многое было сложно. Не только быт, но и характеры. Два сильных, непреклонных женских стержня — свекровь и невестка. Его мать, настоящая итальянка по духу: горячая, требовательная, любящая власть. Луиза, была не из тех, кто молчит. Она умела постоять за себя, смело отвечала, не склоняла головы, не подчинялась. И это, конечно, не могло не раздражать его маму. Две любимые женщины, два разных мира. А между ними стоял он, растянутый, разрываемый на части между долгом, любовью, и невозможностью угодить сразу всем.

Бабушка Вита — моя свекровь.

Женщина, у которой даже взгляд умел ставить на место. Строгая, но справедливая — мать Этьена была словно камень, на котором держалась вся семья. Каждое воскресенье её сыновья, как по команде, собирались за круглым столом, и никто не смел нарушить этот многолетний ритуал. А Этьен… он ходил к ней каждый день, без исключений. Для него она была святыней, корнем, от которого всё начиналось и на который он всегда мог опереться.

Праздники, посиделки, важные разговоры, всё происходило в её доме, под её строгим и одновременно любящим взглядом. Таков был уклад, так велось десятилетиями. Даже когда сам он уже боролся со своей болезнью, ослабевший от химии, уставший душой и телом, Этьен не отступил от своего сыновнего долга. Он повёз мать в Марсель, на лечение, на консультации, на пусть слабую, но всё же надежду. Ей было восемьдесят семь, и она сильно болела. Каждый день прося Господа забрать ее к себе, к мужу и любимому сыну, теряла силы, но он дежурил у её постели круглые сутки, как когда-то она, проводила ночи у его детской кроватки. Он не спал, почти не ел, всё время был рядом, чтобы подержать её за руку, поправить подушки, позвать медсестру, просто чтобы она знала, что не одна, что у нее есть дети, и это очень важно. Иногда мне казалось, что в ту неделю он сам как будто вернулся в детство. Смотрел на неё глазами мальчика, который больше всего на свете хочет, чтобы мама выздоровела и всё снова стало, как раньше, но уже было поздно. Она была в забытьи, бредила, путалась в именах… В забытьи называла его Шарлем, именем первенца. И я видела, как от этого сжималось его сердце, хотя он не показывал, но я чувствовала. Его ранило то что его любимая мама его не узнает, и зовет только Шарля. И всё равно ни на минуту не отходил от нее просто потому, что был сыном. По-настоящему до самого конца, и ушёл он раньше своей матери… Я часто думаю: если бы всё было наоборот, он бы не пережил её смерти. Настолько крепка была их связь, невидимая, живая, будто пуповина, когда-то не была до конца перерезана. Они были связаны чем-то большим, чем просто кровное родство. Это было как дыхание, единое на двоих, как общий ритм сердца. И она ушла к нему… ровно через три месяца. Как будто не выдержала разлуки и услышала его голос, звавший её из тишины. Умерла тихо, будто просто закрыла глаза и пошла за ним туда, где они снова стали вместе.

Этьен, как и все мужчины в его семье, знал цену труду. Итальянские семьи, осевшие на Корсике, начинали с ничего, приезжали с волей и упрямым сердцем. С раннего детства дети работали, собирали мандарины, ухаживали за оливковыми рощами, кормили домашнюю птицу. Детство у них было взрослым.

Отец Этьена, Анжело, приехал на остров с одной лишь гармошкой, оставив в Вероне свою невесту, красавицу Виту. Он долго не мог найти работу, скитался и отчаялся… и вот, решив вернуться обратно в Италию, сидя с гармошкой в автобусе, приглянулся пожилому фермеру, который предложил ему работу. Анжело ухватился за этот шанс, как за последнюю надежду, работал днём и ночью, накопил денег, купил землю, построил дом, и только тогда позвал свою любимую. Они поженились и стали настоящей семьёй, работали день и ночь и достигли многого.

У них родились трое сыновей: Шарль, Этьен и Пьер. Все трое с трёхлетнего возраста уже помогали по хозяйству. Новорождённых клали в коробки и таскали с собой в поле, потому что времени и средств на нянь не было. Так рождалась корсиканская трудовая династия и закалялся их характер.

Когда дети выросли, Анжело выделил Шарлю и Этьену по участку земли. Шарль открыл магазин, который стал крупнейшим в регионе. Этьен занялся ремонтом и продажей автомобилей. Со временем его гараж стал официальным дилером Renault, но за успехом стояли бессонные ночи, грязь под ногтями и натруженные руки.

Луиза не выдержала, её душу разъедала усталость, от одиночества, от ожиданий, от бесконечной тени, в которой она жила рядом с мужчиной, вечно занятом, вечно спешащем куда-то, которому работа, как ей казалось, было важнее, чем дом и семья. Она говорила ему об этом открыто, почти с вызовом, глядя в глаза, словно надеялась достучаться, «Мне нужен не курорт раз в год и не подарки. Мне нужен муж. Мне нужна семья. Я хочу вечерами смотреть с тобой кино, держась за руки. Ходить вместе в школу на собрания, ходить в театр, просто жить рядом с тобой, не быть одной.»

А он… он только отмахивался, улыбался, отшучиваясь отвечал ей: «Ну потерпи немного, ма chèrie. Всё скоро образуется…» Но «скоро» не наступало. Он уходил всё глубже в работу, в свои бесконечные дела, словно боялся остановиться, чтобы не услышать, как она уходит в сердце, в мыслях, в жизни. Она предупредила его, сказав прямо: «Я уйду», но он не поверил. Он думал, что это просто слова, что мать троих детей не сможет, и не решится на такое, и ошибся.

В один день она собрала вещи, взяла детей за руки и ушла в никуда. Без скандала, без сцены, просто ушла навсегда. Он пытался вернуть её. Искал, звонил, просил, даже умолял, но было поздно, её сердце уже не ждало, решение было принято. Дети не отвернулись от него. Они продолжали его любить, он баловал их, принимал у себя летом на море, дарил лучшее, что мог, и может быть, именно в этой любви детей он искал прощение за то, что когда-то не смог удержать семью.

Время пролетело очень быстро. Я почти без пауз рассказала Милe всю историю семьи Лунгарелла, как будто давно держала её в себе и, наконец, позволила ей вырваться наружу. Она слушала молча, не перебивая ни разу, словно боялась спугнуть хрупкую нить между словами. Сидела напротив, немного склонив голову, с тем самым особенным выражением лица, когда слушают не ушами, а сердцем. Глаза её были внимательны, мягкие, будто бы она заранее знала, что мне нужно выговориться, нужно, чтобы хоть кто-то услышал, не спорил, не советовал, а просто был рядом. В какой-то момент мне даже показалось, что я рассказываю сказку на ночь. Только в этой сказке было слишком много боли, правды и любви. Мне становилось легче с каждым словом. Словно тяжёлые камни, веками лежавшие на душе, один за другим снимались, освобождая дыхание.

Мила заспешила к ужину, строго следуя корсиканским традициям. Наступила особенная тишина. И в душе тоже стало тише, не светло, и спокойно, но… чуть легче. Я была благодарна ей, за это молчание, за тепло, за то, что просто была рядом в тот вечер, когда мне это было особенно нужно.

Часть 2. Музыка тьмы

Вечерело. Багровый закат медленно растекался по небу, словно окровавленный шёлк, сползающий с плеч уходящего дня. Я сидела на террасе, не в силах оторваться от этой тревожной красоты. Корсиканские закаты всегда казались мне самыми волшебными на свете, но сегодня даже они не приносили покоя. Внутри разливался холод, будто предчувствие чего-то чуждого, надвигающегося.

Мысли, воспоминания… они, как тени, пробирались сквозь щели души, временами лаская, а временами обжигая до боли. Бывает, что прошлое не греет, а пугает, как старое зеркало, в котором ты больше не узнаёшь себя. Да, воспоминания, это и свет, и тьма. Всё зависит от того, что всплыло.

Наступила ночь. Звонки, как по расписанию, прозвенели трижды. Мы уже привыкли, никто не обратил на них внимания, кроме меня, но я научилась молчать. Я боялась признаться даже себе, что жду этих звуков, как знаков с того света.

И вновь сон… Снится, будто я стою на вершине высокой горы. Ветер хлещет лицо, дует с безжалостной силой. Вокруг, странный пейзаж — сочная зелень травы, вкрапления снега, и всё это под тусклым небом. Этьен, как обычно стоит у края обрыва, спиной ко мне.

Он поворачивается медленно, слишком медленно. Его лицо, не лицо живого человека, потому что оно светится чем-то неземным, как будто освещено изнутри. Он протягивает ко мне руки и говорит негромко, почти ласково:

— Если хочешь… я вернусь.

И в этот момент накатывает парализующий страх, как ледяная волна. Я не хочу, чтобы он возвращался. Я чувствую, что нельзя, что-то не так, в этом нет утешения, только ужас. Он не должен возвращаться. Он уже не тот.

Вдруг где-то в глубине сна начинает играть мелодия. Она растёт, всё громче, всё ближе… Звук детской игрушки, звонкий, безумный, как колыбельная в аду. Мелодия повторяется, снова и снова, как заевшая пластинка. Мне кажется, я уже слышала её. Я знаю её. Эта музыка не из сна. Я просыпаюсь. Сердце колотится, как пойманная в ловушку птица, а… музыка продолжается. Она звучит в реальности.

Я резко сажусь. Это не сон. Господи, что это?

Из салона льётся свет, холодный и мигающий, как в ночном клубе. Музыка сводит с ума. Детская, искусственно милая, страшная, та самая, из сна. Я сижу, парализованная от страха. И тут скрипит дверь.

Дверь комнаты Алины медленно приоткрылась. Она вышла в коридор, босая, сонная, с испуганным лицом, белым, как мрамор. Наши взгляды встретились, и я поняла, она тоже слышит музыку. Это не плод моего воображения.

— Мама… — прошептала она, — ты слышишь?..

— Да конечно, сышу, но не знаю что это, доченька, — выдохнула я. Однозначно, мы должны проверить.

Мы взялись за руки. Каждое движение давалось с трудом. Коридор показался длиннее, чем обычно, тени стали еще гуще. Мы добрались до салона.

И там, в центре комнаты, среди мигающих огней, стоял тот самый жёлтый паровозик. Он двигался сам по себе, вспыхивал, и издавал ту самую мелодию. Зацикленную, жуткую, мёртвую, словно он смеялся над нами. Это был не сон, это был кошмар, в который мы попали наяву.

Я выключила его, вытащила батарейки, и буквально вышвырнула на улицу, затем мы вернулись в комнаты, и тут меня прорвало.

Я плакала без остановки, тихо, как ребёнок, и громко, как женщина на пределе. Рыдающая от страха, отчаяния, бессилия. Я боялась, что будет дальше. Ведь такими темпами, можно сойти с ума.

А на часах было всего пять утра… осталось всего два часа до приезда гостей.

Часть 3. Тень сомнения

Семья вся в сборе. Я отдала комнату отца Каролин и её супругу, дети разместились в детской.

На моё счастье приехала Катрин, старшая дочь Этьена, младше меня всего на год. Она всегда казалась особенной: с необычным взглядом, будто насквозь видящим, с голосом, в котором звучали и шёпот трав, и ветер в скалах, она умела гадать, разбиралась в травах, магии, лечила словом и взглядом. У неё в доме жили, десяток кошек, собаки, сушёные растения в стеклянных банках и травяные настои вместо духов, и всё это в двухкомнатной квартире, больше напоминавшей ведьмин домик из старой сказки.

Она была странной, но не пугающе странной, скорее наоборот, её странность была успокаивающей, как будто рядом с ней ты попадал в другое измерение. Катрин не тянулась к родственникам, не любила суету, не пользовалась телефонами без крайней необходимости. И, пожалуй, это была единственная дочь, в которой Этьен видел свою надежду. Именно ей он доверил свой бизнес, и не спросив ее согласия попросил ее заботиться о нас. Её решение жить в стороне от всех нас, я прекрасно понимала, она ведь не просила у отца пятерых братьев и сестёр, на ней и так лежала тень большой судьбы, оставаться в стороне было её тихим выбором. Она никогда не делала мне зла, её одиночество было мне близко. Я тоже одиночка.

Во время обеда, когда вся семья собралась за столом, заговорили об отце, о похоронах. Вспоминали прошлое, нашу встречу, их детство, Луизу, и многое другое. Кто-то смеялся, кто-то молчал, и я, улучив момент, решилась рассказать обо всём, что происходило в доме за последнее время.

Реакции были разные, и это даже было немного комично. Каролин смотрела на меня, как на сумасшедшую русскую, с вежливой полуулыбкой, во взгляде её читалось сочувствие врача, встретившего буйного пациента. А вот Катрин слушала, как будто я повествовала о чём-то давно знакомом и родном, ни капли удивления, ни тени насмешки. Только внимательность, будто я говорила о погоде.

— Ты пойми, одно, Анжелика, у папы не было детства, — сказала она, когда я закончила. Он с трёх лет работал, игрушек у него почти не было. украденное детство. Он просто играет. Папа будет приходить, всякий раз, когда Александре будут дарить игрушки для мальчиков, особенно машинки и паравозики.

Я не знала, что сказать, но почувствовала, как что-то во мне отпустило.

Катрин вспомнила случай из своего детства: она проснулась ночью и увидела, как над ней склонилась женщина в форме медсестры, пытавшаяся ввести ей укол. Ребёнок закричал, родители прибежали на крик, но женщина исчезла так же внезапно, как и появилась. Тогда все решили, что это фантазии, но, как оказалось, не одна она это видела. Каролин подтвердила, что она тоже всегда чувствовала постороннее присутстствие.

— Надо пригласить женщину, которая умеет общаться с потусторонними, — предложила Катрин. Моя хорошая знакомая, общается с духами, я поговорю с ней, — пообещала она.

Я кивнула, убедившись в том, что я не сошла с ума. Ужас реален, просто другой, из другой плоскости.

На Корсике в такие вещи верят. Здесь магия, это не сказка, а часть повседневности, а ещё я пригласила на аперитив друга Алины — Антуана.

Настроение за столом, улучшилось, дети делились своими детскими воспоминаниями. Оказалось, они тоже видели фантомов, и каждый вспомнил что-то своё.

Я спросила Катрин, почему в нашем доме так много духов.

— Дом стоит прямо на вираже. Там, где часто случались аварии. Души тех, кто погиб, приходят сюда, потому что они ищут пристанище.

…И всё это время я слушала её, затаив дыхание. Когда душа, невесомая и почти прозрачная, покидает бренное тело, в нем тут же начинается обратный отсчёт, медленный и безжалостный процесс разложения. В этот момент открывается потаённый путь, который называют туннелем, тем самым, что описывают люди, пережившие клиническую смерть. Этот туннель не миф и не символ, это канал внутри самого тела.

В теле человека существует девять основных отверстий: глаза, уши, рот, ноздри, половые органы и анус, но есть и другие врата, это пупок, и, самое сокровенное, родничок на макушке, который после рождения зарастает, но никогда не исчезает полностью. Через одно из этих отверстий и уходит душа, растворяясь между мирами.

Согласно древнему эзотерическому знанию, направление ухода души указывает на её дальнейший путь. Если душа покидает тело через рот, значит она вернётся на Землю. Через левую ноздрю, попадёт в сферу Луны, через правую, в солнечную. Душа, выскользнувшая через пупок, уносится в глубины планетарных миров, ниже земного уровня, а если выходом станут половые органы, то её ждёт мрачное царство подземья, место забытых теней и чужих голосов.

Я слушала Катрин, затаив дыхание. Её голос был ровен, как мантра, и в каждом её слове была какая-то древняя истина. Вопрос, терзавший меня, наконец прозвучал:

— А что происходит дальше?

Катрин продолжала, не торопясь. Её глаза чуть сузились, она будто читала древнюю летопись прямо со стен вселенной:

— В течение сорока дней после смерти душа остаётся там, где обитала при жизни. Она в тонком ментальном теле, к сожалению, привычки и желания у неё остаются, а вот возможности действовать исчезают. Представь себе, что ты держишь в руках мороженое, запечатанное в плотную упаковку. Вижу его, чувствую, но вкус недостижим. Вот так чувствует себя душа. Она голодна до жизни, но насытиться не может.

— А если она смотрит в зеркало? — прошептала я.

Катрин кивнула:

— Не видит себя и это тоже, вызывает отчаяние. Поэтому зеркала и закрывают в доме умершего, чтобы не мучить душу напоминанием о том, чего больше нет. В первые сутки после ухода душа мечется в смятении, не понимая, что с ней, потому и хоронят быстро, чтобы не оставлять душу рядом с телом. А после захоронения… она видит, как плоть разлагается. Возвращается вновь и вновь, словно не может отпустить, ведь эта оболочка, пусть и мёртвая, была ей близка, родна.

На третий, четвертый день душа начинает скитаться, пытаться примириться с новым состоянием. Она может возвращаться домой, быть рядом, но если в этот период раздаются громкие рыдания и крики, душа страдает. Её боль становится сильнее от страданий живых. В такие моменты нужно говорить с ней, читать молитвы, направлять, ведь она слышит, души всегда рядом.

— Смерть, это не конец, — завершила Катрин. Это как смена одежды. Ты снимаешь старое платье, чтобы надеть новое. Душа просто ждёт, пока её позовут снова.

Так наступила ночь. Мы разошлись по комнатам, каждая дверь за собой скрыла по кусочку уставшей души. Катрин уехала к себе, как всегда молча, будто знала, что её присутствие, это уже защита. Впервые за долгое время я уснула спокойно. Александра мирно сопела в своей кроватке, словно ангел, спустившийся с небес, чтобы хоть немного притушить мой страх.

Конечно, звонки прозвучали, как и положено, трижды, точно по часам, но я уже не вздрагивала, не сжималась в комок, не слушала затаённо. Я привыкла, мы все привыкли. Даже дети и гости, утомлённые дорогой, будто не услышали или не захотели услышать, эти зловещие, скребущие душу ночные звонки.

«Интересно, что они скажут утром?» — подумала я, и с этой мыслью, словно с привидением под одеялом, уснула.

Утро выдалось на редкость светлым. На террасе собралась вся семья. Мы пили кофе, ели круассаны, обсуждали бумаги, наследство, очереди в мэрию. У Каролин было слишком мало времени, она спешила всё подписать и уехать обратно. Всё было слишком буднично.

Я глядела на их лица, и внутри росла тревога. Неужели никто ничего не слышал? Не почувствовал? Не проснулся? Я была уверена, что утро начнётся с обсуждения ночных явлений, с вопросов, испуганных глаз, шёпота: «Ты слышала это?» Но никто даже не намекнул на это, полная тишина. Дети, все толпой уехали на море, а я осталась одна. Вот тут началось: мысль за мыслью, подозрение за подозрением, а вдруг это всё они? Может, кто-то специально всё устроил? В наше время полно всяких дистанционно управляемых штучек: таймер, колонка, будильник, да что угодно. Три звонка легко. Но паровозик?

Паровозик, с этими огоньками и идиотской музыкой, с вибрацией, как будто изнутри него кто-то смеялся. Нет, они не могли… Зачем им это? Что они хотят доказать? Или… может, это не они?

«Доверяй, но проверяй», — снова прошептал мой внутренний голос, этот старый гость, что всегда приходит не вовремя. «Жизнь покажет», — ответила я ему, строго и устало. У нас действительно сложились прекрасные отношения с детьми Этьена. Я всегда старалась быть честной, доброжелательной, открытой к диалогу. Мы смеялись вместе, делили радости, и я искренне верила, что стала частью их мира, но наследство, это особая глава в любой истории. Это то, что способно вывернуть души наизнанку, пробудить в людях то, что годами дремало под вуалью приличий и воспитанности. Даже самые родные могут вдруг увидеть друг в друге не брата или сестру, а соперника. Я это чувствовала. Пять человек против меня одной. А с учётом того, что Александра, наша общая дочь, и я автоматически становилась её опекуном, ситуация приобретала особую остроту. Мне нужно было быть особенно осторожной, действовать деликатно, не дав ни единого повода усомниться в моих намерениях. Не показывать слабость, но и не идти на открытый конфликт. Балансировать, будто иду по канату над пропастью, с ребёнком на руках и памятью о дорогом человеке в сердце.

Я понимала: всё, что я скажу или сделаю, будет рассматриваться под лупой. И пусть внешне всё казалось спокойно, под этим покровом бурлили чувства, подозрения, амбиции. Это был не бой за наследство, это был бой за память, за право быть частью его истории. И я знала, что должна пройти этот путь достойно. Ради него. Ради нас.

Я опустилась в шезлонг, прикрыла глаза. Лишь одно меня успокаивало, мои воспоминания. Только они, как молитва или заклинание, спасали меня. Кто-то находит утешение в вине, кто-то в таблетках, кто-то в забытьи. Меня же удерживали эти образы прошлого, мягкие, тусклые, как старые фотографии, но живые. Они спасали меня тогда и спасают до сих пор.

Глава 7. Корсиканская прелюдия

Часть 1. Джонни, пиво и культурный шок

На следующий день мы отправились с Этьеном и Пьером на концерт Джонни Халлидея — легенды французской сцены, человека, которого здесь называли «национальным рокером», «французским Элвисом», «кумиром эпохи» и даже, «живым символом Франции». А я, признаться, вообще не знала, кто он такой, но, впрочем, и французам мало знакома наша Примадонна, Пугачёва. Это, наверное, нормально, что каждая страна живёт в ритме своей культуры, у каждой, есть свои герои.

Шоу было по-настоящему впечатляющим, настолько мощным, масштабным, грандиозным, что в какой-то момент я даже почувствовала себя частичкой этой пульсирующей толпы, но… я ничего не понимала, ни слов, ни эмоций, что вырывались со сцены. К третьему часу концерта я устала, как будто не слушала музыку, а участвовала в марафоне. Хотелось одного, скорее вернуться домой, тишины, и глотка чего-то освежающего. Концерт наконец то закончился, мы вышли из стадиона.

И тут, как в миражах, за пределами концертного зала я увидела торговые лавки. Было уже ближе к полуночи, воздух остывал, а я вдруг заметила бочонок с живым пивом. Господи! Как же хотелось глотнуть этого прохладного, освежающего напитка. Вся жара дня, шум толпы, бесконечный концерт, всё будто просило: «освободи, отпусти», но у прилавка, к моему удивлению, собрались исключительно русскоговорящие, такие же, как я, уставшие и немного потерянные в чужой культуре. Я не слышала русской речи за весь вечер, а тут, словно чья-то рука нежно коснулась плеча: «Ты не одна». Это был маленький кусочек Родины, родное пиво, родная речь, всё внутри сжалось, и я рванула туда, не думая о приличиях.

Этьен посмотрел на меня удивлённо, видимо, совершенно не ожидая, что я вот так внезапно сделаю шаг к своим привычкам, но когда увидел, как у меня загорелись глаза, ярче, чем от света софитов на концерте, — не стал спорить и молча последовал за мной.

— Ты уверена, что хочешь это? — спросил он вполголоса.

— Конечно, а ты нет? — искренне удивилась я. Для меня это было самым обычным, летним жестом. У нас ведь так принято: пиво пьем днём и вечером, коктейли, по выходным, а зимой в театре, обязательно коньячок. Разве не так?

Он, конечно, мучился от жажды, но утолял её, как истинный француз, водой, и тогда я впервые ощутила, насколько мы разные. Сейчас я привыкла к их аперитивам, дижестивам и чётким временным рамкам, но тогда, это было чуждо и непонятно.

Бармен наливал пиво с лёгкой улыбкой, понимая что происходит. Я взяла свой стаканчик гордо, как трофей, как символ свободы.

— Ты ведь собираешься пить это прямо здесь? — встревоженно спросил Этьен.

— Ну почему же? Выпью по дороге, — ответила я с улыбкой.

— Нет, нет… лучше здесь, Шери…

Аппетит тут же исчез, пиво, которого я так жаждала, вдруг стало тяжёлым грузом в руке. Я сделала всего три глотка, культурно, медленно, и с достоинством выбросила стакан в урну, будто это был всего лишь каприз, минутная прихоть. Мы пошли к машине пешком, и вот тут я испытала настоящий культурный шок. В центре Парижа, среди толпы, мужчины совершенно спокойно справляли нужду прямо на тротуаре. Один из них, мой спутник Пьер. На глазах у всех, для них это, видимо, была норма.

Я остановилась и подумала: выпить пиво в полночь, это муветон., а справлять нужду на глазах у публики, это нормально. Вот с этих, казалось бы, незначительных деталей, я и начала ощущать, насколько мы разные. Настолько разные, что даже простые бытовые вещи звучали, как два противоположных языка, но именно с этого и начался мой настоящий путь, к пониманию и принятию другой культуры. И, возможно, к себе самой. Несмотря на то, что это были всего лишь мелочи, как раз из них и складываются воспоминания, живые, теплые и абсурдные.

Вечер получился удивительный и незабываемый. Очередной сюрприз от моего Волшебника. Мы вернулись домой, и я, будто по сценарию, направилась спать, укрываясь тишиной парижской ночи. Завтра нас ждал перелет на Корсику.

Остров красоты и свободы, остров — гора в бескрайних водах Средиземного моря, родина Наполеона, земля с характером, наполненная мифами и ветром, насыщенным солью и древними голосами. Господи, как же всё это звучало загадочно и притягательно.

Хотя, ещё до отъезда, один из родственников предупредил меня: «Анжелика, куда ты едешь? Корсика — это одна большая деревня. После жизни в миллионнике ты не сможешь там адаптироваться… Подумай хорошо! Оно тебе надо, город менять на деревню?» Я только улыбнулась и мысленно произнесла свою любимую фразу, позаимствованную у Скарлетт О’Хара: «Я подумаю об этом завтра». Этот девиз помогал мне не унывать даже в самых отчаянных ситуациях, позволяя насладиться моментом, пока он длится.

Впереди была неизвестность, чудесный остров и, возможно, новая, легкая, беззаботная жизнь…

Ошибалась ли я тогда? — задала я себе вопрос, глядя на золотистое пятно света у окна. В этот миг раздался звук машины, въезжающей во двор. Это вернулись дети… Как же быстро пролетели эти два часа, удивительно, — подумала я, и улыбка непроизвольно тронула мои губы.

Часть 2. Между мирами

На лестнице я увидела зятя Людовика, который проходя мимо меня, ненароком спросил, а кто это звонил ночью?

«Ты слышал?» Сердце забилось в груди учащенно.

«Да, конечно, мы все слышали» — подтвердил Людо.

Я стала бормотать, что я вчера же рассказала эту историю, но он как мужчина, конечно в эту «ересь» не поверил, и задал мне этот вопрос скорее с укором, мол супруг умер месяц назад, а тебе уже ночами названивают….. Кошмар, пронеслось в голове… а может, они так и думают, даже лоб покрылся капельками пота… Вот этот вариант, я даже не рассматривала.

На моё счастье, в дверях появилась Алина, которая сообщила что вечером, должен прийти Антуан. Я очень обрадовалась этой новости, потому что разговор с Людовиком был явно, мне не на руку.

Наконец наступил вечер. Антуан, как и обещал, появился ровно к семи, сдержанно улыбаясь и держа в руках бутылку ароматного корсиканского муската, напитка тёплого южного солнца. Как только он переступил порог дома, его лицо резко изменилось. В его взгляде появилась настороженность, кожа покрылась испариной, дыхание участилось. Он словно наткнулся на стену, невидимую, холодную и давящую.

Я поспешно вывела его на террасу, чтобы он мог прийти в себя. Тихий вечер, убаюканный цикадами, должен был успокоить, но нет его взгляд, по прежнему метался, будто он пытался увидеть то, что скрыто от обычного глаза.

— Всё хорошо? — я обеспокоенно, глядела на его встревоженное лицо.

— Да… да, всё нормально, — попытался улыбнуться он, но улыбка вышла вымученной. Просто… в доме очень странная аура. Я ведь только начинаю практиковать… и чтобы вот так сразу… — он замолчал.

— Алина, принеси ему воды, пожалуйста, — обратилась я к дочери.

После нескольких глотков из стакана он немного пришёл в себя, но дрожь, казалось, не отпускала его чувствительное тело.

— Может, посмотрим карты? А потом, сделаем аперитивчик, а? — попыталась я вернуть лёгкость в нашу встречу.

— Конечно, — кивнул он, это поможет настроиться.

Я видела, что он был польщён моим доверием. Ему, юному, неопытному, ещё неуверенному в своих силах, льстило, что взрослая женщина обращается к нему, как к равному. Он достал свою старую колоду Таро немного затёртую, с бархатной рубашкой карт, будто передаваемую из поколения в поколение.

Мы зашли в дом, потому что на веранде суетились гости. Он уселся за стол, попросил меня подержать колоду, чтобы напитать моей энергией, и велел подумать о проблеме. Я закрыла глаза, вспоминая Этьена, дом, последние недели, и в этот момент, когда карты были ещё у меня в руках, я почувствовала… что-то изменилось.

Антуан побледнел, глаза его расширились, он замер, словно слушал чей-то беззвучный зов, доносящийся из глубины дома. Он поднялся медленно, молча, и прошёл мимо меня. Даже не попросил разрешения, а он был воспитанным юношей. Просто пошёл как зомби, как будто чьи-то невидимые руки направляли его. Я застыла, потом, жестом подозвала Алину. Без слов, только глазами. Она поняла сразу и бесшумно скользнула за ним. Через минуту вернулась.

— Он… в вашей спальне, — прошептала она.

В той самой спальне, в которую я сама боялась заходить после смерти мужа. Там сейчас жила Каролин. Он… закрылся изнутри. Время тянулось… прошло, наверное, десять минут, потом он вышел. Спокойный, уравновешенный, но его глаза… в них было что-то иное, потустороннее. Он опять занял свое место за столом и начал говорить.

— Это произошло впервые, — признался он. Я не знал, что меня кто-то позовёт. Но он… Этьен, он хотел поговорить. Со мной, точнее с вами через меня. Он беспокоится, очень, особенно за Алину и Александру. Он здесь, и не уйдёт, пока всё не уладится, но вы не бойтесь, он с добром. Он защищает девочек, это его главная цель.

— Защищает от кого? недоумевала я.

Мурашки пробежали по моей спине.

— И… это всё? — спросила я с трудом.

— Нет. Он просил… чтобы вы не выходили замуж. Хотя бы в ближайшие пять лет. Он сказал: «Пусть поживёт. Для себя. Она заслужила это». Это он вам говорил?

Я кивнула, не в силах произнести ни слова. Это действительно были его слова. Я помню тот вечер и помню, как он говорил мне: «Это не ревность. Дорогая ты слишком рано стала взрослой, а теперь живи. Просто живи».

— Он просил… не бросать Александру, — продолжил Антуан. Прямо так и сказал. Я прошу, скажите ей: пусть не оставляет дочь. Даже если будет тяжело, даже если будет казаться, что сил нет.

Я опустила голову, это был он, точно был он, это его слова

— И это он мне тоже говорил, — прошептала я. Он всегда боялся, что я не справлюсь.

— Он просил передать ещё кое-что. В доме есть и другие души, и не все из них добрые, но он вас защищает. Это теперь его миссия и не уйдёт, пока здесь будет угроза.

Антуан вздохнул.

— Он сказал, что останется в своей комнате, там безопасно. Вы можете вернуться туда. Он… рад, что вы общаетесь с его детьми. И… он гордится вами.

Мальчик закрыл глаза и устало откинулся на спинку стула.

— Простите, мадам. Я устал.

— Прости, это я, — извинилась я, с трудом сдерживая слёзы. Ты мне так помог.

Мы вышли на террасу. Пили аперитив, говорили о пустяках. Антуан был горд, это был его первый настоящий контакт, он чувствовал свою силу.

Когда он уже уходил, на лестнице он вдруг остановился, повернулся и тихо сказал:

— Мадам. Он просил передать: он любит вас, всем сердцем и будет любить вечно.

Я кивнула, не в силах сдерживать слёзы.

— Спасибо, Антуан. Ты дал мне надежду и покой. Теперь я знаю, что это он рядом, а не злые приведения. Он — за нас, и защитит.

Часть. 3 Если меня не станет…

В ту ночь не было звонков. Я спала спокойно, как ребёнок, но перед сном я анализировала, все что сказал Антуан, я поверила ему потому что он говорил именно то, что сказал Этьен.

Это было четвёртое апреля. Последний День рождения в его жизни, его день рождения, а через 26 днй его не станет. Такое странное и трогательное совпадение, именно в этот день родилась и моя любимая Милочка. Она пригласила нас в гости. Приняв ее приглашение, мы готовились с самого утра. Зная, что Этьен болен, она с деликатной заботой спросила, чего бы ему хотелось на ужин. Он ответил: кускус. И обещал пойти со мной, но ближе к вечеру силы окончательно оставили его. Он извинился тихо, почти шепотом, и сказал, что не сможет встать, как бы сильно ни хотел провести этот вечер с нами. Я останусь дома, а ты отдохни, пожалуйста — настоял он.

Я пошла одна. Мила всё поняла без слов, ей не нужно было объяснять, оправдываться, искать формулировки, она просто обняла меня. Так крепко, по-настоящему, и я вдруг поняла, что иногда слова излишни. Что одно тёплое, молчаливое объятие может сказать гораздо больше, чем любые фразы. Я покинула вечер раньше, и она снова меня поняла. Поддержала. Я читала боль в её глазах, ту, что разделяет с тобой человек по-настоящему близкий.

Вернувшись домой, я застала Этьена полулежащим на его любимом кожаном диване. Он жестом подозвал меня. Я села у его ног, прямо на пол. Что-то в его взгляде говорило, сейчас будет сказано что то важное. Очень важное.

— Дорогая, — начал он спокойно, почти буднично. — Ты знаешь, как сильно я тебя люблю, но я не думаю, что проживу сто лет…

Комок подступил к горлу, я онемела, не могла пошевелиться, все тело налилось свинцом.

— Ну что ты такое говоришь… — выдавила я хриплым голосом, который будто не принадлежал мне.

— Я знаю, что говорю, — продолжил он тихо, но уверенно. Пожалуйста, береги детей, не оставляй их, не бросай.

— Но как же я могу их бросить? Они ведь и мои дети тоже… — прошептала я. Пожалуйста, не думай обо мне так плохо…

— Ты сильная. Я следил за тобой все эти годы. Ты справишься, вырастишь их. Сможешь продолжать работать, работа даст тебе и деньги, и свободу. Я написал завещание. Ты получишь домик в Фолелли, сдавай его, а живи здесь. Не работай на государство, здесь такие налоги, что на жизнь ничего не остаётся. Это меня и доконало. Мой автосервис… и мой сын, Кевин. Помни это.

Слёзы душили меня. Я пыталась держаться, но голос предательски срывался, горло сдавило так, что стало трудно дышать.

Он аккуратно провел рукой по моим волосам, мягко, утешающе. Я продолжала сидеть у его ног, как маленькая, растерянная девочка.

— Только, прошу тебя, не выходи замуж. Хотя бы не сейчас…

Я попыталась рассмеяться, разрядить обстановку, но встретилась с его взглядом — и поняла: он уже знает, что я хотела сказать. Он ответил сам.

— Нет, это не ревность. Это любовь. Большая любовь. Я понял, что ты не создана для семейной жизни, ты слишком свободолюбивая. Ты рано стала матерью, в двадцать три и не успела насладиться молодостью. Так что теперь, лови свой шанс, живи в своё удовольствие. И, возможно, когда-нибудь встретишь Его, но это будет нескоро. А я… я счастлив, что ты была рядом. Ты, моя последняя, и настоящая любовь.

Я уже не могла сдерживать слёз. Они текли, горячие, солёные, попадали в рот, и я даже не пыталась их вытереть. Я не двигалась.

Он улыбнулся:

— Если когда-нибудь меня не станет, а я обещаю, я ещё поживу, а потом буду помогать тебе оттуда. Я привёз тебя в чужую страну, значит, теперь я в ответе за тебя. Не бойся. Я всё оформил правильно. Я бы хотел оставить тебе всё… — сказал он тогда тихо, почти шепотом, но, увы, французские законы не позволяют мне этого сделать. Мои дети, наследники первой очереди, и если я попытаюсь обойти их, они просто затаскают тебя по судам… и выиграют, потому что закон будет на их стороне.

Я слишком хорошо знаю, как это работает. Поэтому, чтобы уберечь тебя от этой боли, от этих унижений, я написал единственное завещание, для тебя, остальное пусть нотариус разделит между ними.

Это мой единственный способ защитить тебя. По крайней мере, так я смогу уйти спокойно… зная, что сделал всё, что было в моих силах.

Мои дети тебя не обидят, теперь. Если понадобится помощь, мой брат Шарль всегда будет рядом, а ты, пожалуйста, вырасти Александру достойным человеком…

— Обещаю… Обещаю… Только живи. Пожалуйста, живи… — всхлипывала я.

— Конечно, дорогая. Я ещё немного поживу ради вас.

Глава 8. Две церкви

Часть 1. Свет в храме

Утром, после завтрака, мы всей семьёй отправились на мессу, заказанную в любимой церкви моего покойного супруга, Сан Панкрас. Эта церковь действительно необыкновенна. Возведённая в середине XI века, она, несмотря на реставрации, сохранила величественный дух старины, пронизанный благоговейным покоем. Камень здесь дышал временем, а стены, изъеденные веками молитв, будто знали больше, чем могли бы рассказать.

К слову сказать, Сан Панкрас является официальным памятником культуры. Я и не знаю, почему именно сюда он так любил приходить, не успела спросить. Да и, признаться, при его жизни мне это казалось не столь важным. Как странно устроена наша жизнь: многое становится по-настоящему интересным, только когда уже поздно. Когда нет рядом того, кто мог бы объяснить, поделиться, рассказать. Почему именно эта церковь? Почему не та, что в Весковато?.. Теперь мне этого уже никто не скажет.

Народу собралось много. Скамейки были заняты задолго до начала мессы. Это удивительно, ведь, как ни странно, даже на Корсике религия начала утрачивать свои позиции. Всё чаще, я слышу, что церковь становится чем-то вроде культурного музея. Всё больше атеистов, всё меньше веры. И вновь, это резкое различие наших менталитетов: у французов религия вымирает, а у нас, у россиян, наоборот, сейчас переживает возрождение.

Сегодня, этот полный храм стал для меня тихим доказательством того, насколько уважаем был мой супруг. Люди пришли. Просто пришли. Молча, с благоговением и это было важно.

Месса прошла спокойно, в привычном ритме. Возможно, я не имею права рассуждать на такие темы, но, всё же, скажу: католическая месса на меня не производит впечатления. Нет в ней того величия, глубины и духовного трепета, как в православной литургии. Нет той мистической тишины и растворения в молитве, как в мусульманском намазе… Всё кажется чужим. Формальным. Красиво — да, но отстранённо.

И всё же, я возлагала большие надежды на Падре Мазетти. Именно он должен был помочь мне с очищением дома, помочь освободить нас от назойливых теней и неупокоенных душ.

Стук в дверь, я открыла и на пороге увидела нашего падре.

Минут пять он неспешно прошёлся по коридору, побрызгал святой водой в разные стороны, негромко пробормотал что-то себе под нос… и ушёл.

Я стояла на пороге, в оцепенении. Не знаю, как отреагировали на это мои духи и фантомы, но я… была разочарована до глубины души. Я ждала этого обряда почти месяц. Внутри жила надежда, что вот оно, наконец, придёт облегчение, придёт очищение… И что?

Неужели он всерьёз полагает, что дом, кишащий тенями и незавершёнными историями, можно очистить за пять минут, окропив стены водой и пробубнив пару формул? Или он просто не поверил мне? Или, как это бывает в любой религии, просто не имел на это духовной лицензии?

Я не знала, что и думать. Лишь внутри росло глухое чувство, что это всё не конец, что обряд был, скорее, символическим. И дом мой, вряд ли, стал тише после этих капель святой воды.

Ощущение было, будто я вызвала врача, а он пришёл, померил температуру и сказал: «У вас всё нормально», совершенно не замечая, что больная умирает.

Часть 2. Я видела, как выходит тьма

Много лет назад мне довелось стать свидетельницей настоящего обряда отчитки. Это произошло не случайно, моя дальняя родственница, весьма успешная и современная бизнес-леди, вдруг почувствовала, что в ней происходит нечто странное, пугающее и необъяснимое. Усталость, тревожные перепады настроения, невозможность войти в храм, будь то церковь или мечеть, и всё это натолкнуло её на мысль, что дело гораздо глубже, чем банальное переутомление. Один из близких знакомых шепнул ей на ухо старое, как мир, предположение: возможно, ты одержима…

Так она и оказалась на пути к экзорцизму, то есть к отчитке, как называют её в православной традиции. Чин службы Василия Великого, это молитва, направленная на изгнание нечисти из одержимого человека. Церковь говорит: тот, кто не способен сопротивляться греху, кто пленён страстями, будь то пьянство, разврат, ложь или болезни, неподвластные медицине, может быть под властью злых духов.

Она не была ни пьяницей, ни наркоманкой, ни гулёной и всё же что-то внутри звало на помощь. Меня она выбрала в спутницы, по нескольким причинам. Во первых — я была моложе, дальней родственницей. Во вторых, она мне доверяла, не опасаясь осуждения.

Путь в церковь оказался тяжелым, за окном бушевала метель, дорога была длинной и коварной. Но надо было ехать, потому что служба проводилась лишь дважды в неделю, и количество тех, кто искал исцеления, казалось безграничным. Ведь лишь немногие священники обладают духовным правом и силой проводить отчитку.

Когда мы вошли в храм, он уже был наполнен молитвой. Отец Василий, стоя спиной к собравшимся, тягуче читал молитву. Люди, плотной массой сгрудившиеся в тесном помещении, держали свечи и вторили ему. Лица, у них были отрешённые, будто тени прежних себя. Не было лающих или кричащих, как рассказывали мне ранее, но напряжение висело в воздухе, будто приближалась гроза.

Первое время моя тётя Элина вела себя совершенно спокойно. Она стояла с ровной спиной, крестилась, будто просто пришла помолиться. Я даже расстроилась. Внутренне я, увы, ждала зрелища. Потратили целый день на дорогу, и вот стоим, как в храме в любое другое воскресенье. Я вздохнула… а зря, потому что вдруг, она стала зевать. Часто, слишком часто. Потом, со странными выкриками. Один из помощников батюшки подошёл ближе, и тут началось. Плач, судорожные зевки, истерика… Я замерла. Вот оно! Хотела, теперь получай. Зрелища было пугающее, за гранью привычного.

Она была не одна. Такие, как она, начали «просыпаться». Кто-то стонал, кто-то мяукал, лаял, кто-то просто вопил. Храм в один миг превратился в кипящий котёл страха и боли. Я глядела на женщину, которая ещё утром была моей уверенной, властной тётушкой, а теперь зевала и всхлипывала, как будто в ней боролись два начала. Ещё немного и… её

тело забилось в конвульсиях. Глаза расширились, рот исказился в страшной гримасе, и из него вырвался рваный, нечеловеческий крик. Из уголков губ, вышла пена. Я была уверена в тот момент, что она умирает, но к ней подошёл сам отец Василий. Он возложил руки на её голову, продолжая читать молитву, и после нескольких содроганий её тело расслабилось. Она открыла глаза, как будто не понимает, где она, и что с ней происходит. Недоуменно окинула взглядом, всех кто был рядом, но в отличии от неё, не пришел еще в себя. Она смотрела на меня, как будто искала ответ в моих глазах, и я взглядом показала, что надо выйти из храма.

«Знала бы ты, что происходило с тобой пять минут назад…» — только и подумала я, провожая взглядом эту вновь собранную и благополучную женщину. Всё, что было, будто исчезло в дымке. Только я была свидетельницей этого ужаса.

В машине я рассказала ей всё. Она была потрясена, но, кажется, не поверила до конца. Просто сказала, что ей стало легче. Мы больше к этому разговору не возвращались никогда.

Во время службы я видела книгу с историями исцеления. Там были письма, одни от руки, другие напечатанные — где люди рассказывали, как отчитка изменила их жизнь. Женщина с диагнозом «киста головного мозга» после нескольких служб выздоровела. Другая женщина, с огромным зобом, от которого шея и лицо были распухшими, в момент отчитки начала кричать чужим голосом. Свидетели говорили, что это был бес, проклинающий отца Василия.

Я, как мусульманка, потом интересовалась, есть ли нечто подобное у нас. Оказывается, в исламе есть обряды изгнания джиннов, но и здесь всё непросто. Только истинный учёный, получивший «иджаз» — духовное разрешение, может бороться с потусторонним, а таких единицы.

Я немного отвлеклась от темы. Моё дело было, очищение дома, а не человека. Хотя, зная, что Этьен нередко говорил о самоубийстве, возможно… возможно, и в нём жила некая тьма. Почему я не задала себе этот вопрос тогда, при жизни?

Но поразила меня разница в проведении службы. Там, шесть часов непрерывной молитвы, страха, борьбы. Здесь, пять минут, пара взмахов руки с водой и всё. Не укладывается в голове. Разница в пять часов пятьдесят пять минут. Это слишком много.

Часть 3. Первые шаги

— Буду продолжать жить с приведениями… — усталым, разочарованным голосом произнесла я, опуская руки.

— Не спеши с выводами, — мягко ответила Катрин, я позову Сандру, женщину о которой я тебе уже говорила, она сильный экстрасенс. Посмотрим, что она скажет.

— О, это замечательно… Спасибо тебе, — облегчённо вздохнула я. Хоть кто-то может дать надежду и направление, когда сама ты уже ничего не понимаешь.

К вечеру произошло удивительное и по-настоящему радостное событие: моя малышка Александра сделала свои первые шаги. Моя маленькая упрямица, моя очаровательная хулиганка, долгое время отказывалась ходить, и этим сильно огорчала своего отца при жизни.

Так вышло, что Александра появилась на свет в тот же день, что и внук самого близкого друга Этьена, Алана, известного на Корсике под несуразным, прозвищем Фи Фи. Этьен был безмерно горд, что у него родилась дочь, в то время как у Алана, это был уже внук. Забавно, но эти двое зрелых мужчин вдруг превратились в молодых, ревнивых «мамочек»: обсуждали развитие своих малышей, делились новостями, как будто соревновались друг с другом.

Но вот досада, внук месье Анжили пошёл точно в годик, а Александра… всё сидела. Не проявляя никакого желания и попыткт встать на ноги. Её вполне устраивили ходунки, она словно и не знала, что человек вообще должен ходить. Это беспокоило Этьена. Он даже винил в этом себя, верил, что причина в его возрасте, в позднем отцовстве. Мы обошли нескольких врачей, которые все, как один, твердили, что ребёнок абсолютно здоров, что возраст отца здесь ни при чём, и что не существует ребёнка, который не пошёл бы, если на то нет веских причин. Убедительно просили нас оставить девочку в покое. «Пойдёт, когда придёт её время», — говорили они.

Я уехала в Россию с твёрдым условием, что Александре проведут курс из десяти массажей. Здесь, на Корсике, это не принято, а в России детский массаж, почти культ. Я нашла лучшую детскую массажистку, и именно в день последнего сеанса Этьен с восторгом наблюдал по скайпу, как его малышка наслаждается руками специалиста. Он умилялся, восхищался, даже смеялся, глядя, как она «балдеет» от ласковых прикосновений, а потом она… пошла. Сделала свой первый шаг. И, конечно, я поспешила поделиться этой новостью с ним.

— Господи, как хорошо! — радостно воскликнул он. — А я-то думал…

— Этьеееен, — рассмеялась я. — Ну, я же говорила…

Это был наш последний разговор.

Возможно, из-за тяжёлого перелёта и смены обстановки Александра снова прекратила ходить. Всё началось заново… и вот — сегодня! Сегодня она пошла. И как пошла!

Она сидела на тёплом коврике террасы, играла со своими игрушками, щебетала себе под нос, и вдруг весело засмеялась, поднялась и, неуверенно, но твёрдо, произнеся: «па-па, па-па…», сделала два первых шага, прямо в сторону качели.

Вся наша компания, оказавшаяся рядом, замерла. Мы молча смотрели, как малыш делает эти два крошечных, но таких значимых шага. Это было настоящее чудо. Я вдруг представила, а что если… Этьен сидит на качели, протягивает к ней руки, а она, с криком «папа!», стремительно направляется к нему? Этот образ сгустил воздух вокруг, в груди стало тесно. Все ощутили, как холодок пробежал по спине. Да, стало страшно. Но страшно в том самом, таинственном, мистическом смысле.

Позже, за ужином, мы говорили об этом долго, серьёзно. Все сошлись во мнении, что дети до шести лет способны видеть то, что скрыто от взрослых глаз: души, фантомы, тени ушедших. Александра, когда начала говорить, без страха рассказывала мне, как общалась с отцом. И с бабушкой. Она описывала их именно такими, какими они были при жизни. Если с отцом всё понятно, его фотографии повсюду, но бабушка… Её портретов в доме не было. Ни одного. Как же тогда она могла её описать до мельчайших деталей?

Часть 4. Психолог

После этого случая я начала тревожиться за состояние дочери. Нормально ли это — говорить с умершим отцом так, будто он рядом, будто всё по-прежнему? Не слишком ли это выходит за рамки детского воображения? Я решила поехать к Лене, к человеку, которого считаю своим другом, и что особенно важно, профессиональному психологу. Она доктор наук, из Санкт-Петербурга, и с самого рождения Александры я регулярно советовалась с ней, потому что, признаться, больше доверяю нашим, постсоветским специалистам, чем местным.

Леночка, только не подумай, что я сошла с ума, — начала я, не скрывая волнения. Просто… Саша вот только начала ходить и дальше я рассказала, как это произошло… И… Ты знаешь, мы все поняли, что её позвал отец, что он сидел на качеле, но она видит его, и показывая в сторону качели, повторяет папа, папа… это нормально?

Лена выслушала меня очень внимательно, и, к моему удивлению, не удивилась.

— Дорогая моя, — начала она мягко, но с тем тоном, в котором слышались и научная строгость, и участие, — ты не представляешь, насколько чаще, чем ты думаешь, мы сталкиваемся с такими случаями. Особенно в возрасте до шести лет. Дети в этот период жизни действительно находятся ближе к тонким планам. Их восприятие мира ещё не замутнено социальными фильтрами, страхами и логикой взрослого. Они как открытые каналы, воспринимающие не только физическую реальность, но и энергоинформационные поля.

Я молчала. У меня побежали мурашки по коже.

— С научной точки зрения, — продолжала Лена, мы говорим о повышенной сенситивности, иногда о сверхвосприимчивости. Это не болезнь и не отклонение. У неё ярко выраженная связь с родом. Она чувствует сильную энергетику отца, и да возможно, она действительно его видит или точнее сказать, чувствует его присутствие и транслирует это через знакомые ей образы.

— Но это не опасно? — с трудом выговорила я.

— Совершенно нет, — уверенно ответила она. Главное, не испугать её, не подавить этот опыт. Поверь, со временем эти способности угасают, когда включается логика, страх осуждения, когда ребёнок адаптируется к «реальности» общества, но сейчас, это абсолютно безопасно. И даже наоборот, может дать ей чувство защищённости, опору, которая останется с ней на всю жизнь. У неё есть отец, пусть и в ином измерении, но она это чувствует. Не лишай её этой связи.

— Леночка… — выдохнула я, чувствуя, как с плеч уходит груз. Ты даже не представляешь, как ты меня сейчас поддержала.

— Поддержи и ты её, не бойся. Не спеши объяснять рационально. Слушай, наблюдай. Записывай, если можешь. Всё это очень ценно, не только для неё, но и для тебя. Такие моменты — это дар.

Лена докуривала сигарету, и я заторопилась домой

— Спасибо, Ленуля… — прошептала я. Ты меня действительно успокоила.

Настроение стало светлее и впервые за долгое время мне захотелось улыбнуться не воспоминанию, а настоящему.

Часть 5. Первый дом, первый страх

Дорога от дома Лены до меня заняла около сорока минут. Когда я ехала вдоль берега, в лицо мне дышал морской бриз, и невольно мысли унесли меня к самому первому приезду на Корсику. Было так же жарко, и в воздухе стояла томительная, сладковатая духота.

Я никогда прежде не бывала на островах, и ещё в самолёте, глядя в иллюминатор, с интересом рассматривала этот клочок земли, окружённый синим простором. Тогда я ещё не знала, что остров омывается тремя морями, но в тот момент такие детали не имели никакого значения. Всё казалось новым, волнующим, незнакомым.

Аэропорт оказался крошечным, почти игрушечным, а самолёт, как кукурузник из советских фильмов. Спускаясь по узкому трапу, я почувствовала, как внутри меня всё замирает. Что-то необъяснимое скользнуло в груди, как будто я возвращалась туда, где мне и надлежало быть всегда. Это прозвучит пафосно, но я действительно ощутила, что это мой остров. Я должна была родиться здесь.

Душный июльский воздух мягко окутал меня. Он был тёплым, влажным и напоённым ароматом трав. Позже я узнала, что это благоухание, запах макий, дикой средиземноморской растительности, в котором доминирует мирт. Этот момент я запомнила навсегда. Это была чистая эйфория, восторг от прикосновения к чему-то первозданному и живому.

Когда мы получили багаж и направились к машине, я заворожённо оглядывалась по сторонам. Пальмы, непривычная архитектура, курортная суета, всё то, что вызывало трепетное волнение. Я ожидала, что дом Этьена окажется столь же роскошным, как парижская вилла Пьера, где мы провели несколько дней, но реальность оказалась совсем иной.

Снаружи, обыкновенный дом с автосервизом, на первом этаже, без сада, с припаркованными в беспорядке машинами. Я невольно помрачнела. Этьен, тонко чувствующий, как реагируют женщины, наблюдал за мной, стараясь уловить малейшие изменения в моём выражении лица. Видимо, не всё мне удалось скрыть, и он весело рассмеялся, его явно забавляла моя искренняя реакция.

Мы поднялись по лестнице. Внутри, тёмное пространство, без штор на окнах, кое-где висели странные обрывки ткани. На кожаном диване валялись выцветшие подушки. Мебель стояла дубовая, массивная, старинная, как позже выяснилось, очень ценная на Корсике. И всё же, это не моё. Чужое. Я люблю стиль модерн. В окнах, разделённых на мелкие стеклянные квадратики, было что-то склепное, гнетущее. Контраст с Парижем показался почти жестоким. Я тогда ещё плохо ориентировалась в привычках европейцев, да и в людях, тем более. Когда я вышла в зал прилётов, то сразу заметила двух мужчин. Один, в простой одежде, в куртке и джинсах, рядом со старенькой машиной, был Пьер. Второй, такой элегантный, в костюме с идеально выглаженным воротником, словно только что сошёл с подиума, у него не хватало только фрака и белых перчаток. Поэтому я и решила, что Пьер, возможно водитель. Мы с Пьером до сих пор смеёмся, вспоминая эту сцену, я даже не подозревала, что за этой скромной внешностью скрывается очень обеспеченный человек. Исходя из этого впечатления, я наивно предположила, что и дом Этьена должен быть не хуже… но увы.

Меня не захлестнул порыв «обустроить семейное гнездо», напротив, внутри поселилось чувство временности. Я решила перетерпеть три дня, а потом, уехать с Этьеном на юг острова, в Порто-Веккио.

На следующий день он повёл меня знакомить с местными жителями, сначала я этого не понимала. Мы целыми днями ездили по делам: банки, аптеки, почта, рестораны… В награду он водил меня по бутикам. В одном из них он захотел подарить мне солнечные очки. Увидев, что он выбирает Versace я удивилась, а когда он добавил ещё одну пару Bulgari, я едва не лишилась дара речи. В итоге, мы ушли с тремя парами очков, а в придачу мне подарили Armani от магазина.

Я улыбалась, потому что была счастлива, я никогда не любила шоппинг, но сейчас, ощущала себя Королевой.

Эти воспоминания сопровождали меня от самого дома Лены, но я уже доехала до своего дома, и услышала голоса всех собравшихся на терассе. Дом ожил, слышался смех и разговоры.

Я поднялас к себе домой, где меня ждала вся семья. Солнце садилось за горы, воздух наливался вечерней тишиной. Я знала, что пока дети Этьена здесь, я могу спать спокойно. Совсем скоро должна приехать моя сестра с семьей, а значит, будет ещё легче.

Глава 9. Дом между мирами

Часть 1. После ухода

Наступило утро, а вместе с ним и время прощаться с семьёй Каролин, сегодня они уезжают к себе в Тулузу, а я опять один на один остаюсь со своими приведениями. Честно говоря, я так устала от гостей в доме, что мои приведения меня пугают меньше, чем бесконечная французская семья. Я с нетерпением жду приезда своей сестры, но это совершенно другое и осталось ждать совсем чуть-чуть.

После завтрака семья благополучно стала прощаться с нами, машина скрылась за поворотом… В доме стало пусто. Убираться сразу после отъезда гостей нельзя — так учила меня мама, это плохая примета. Надо обязательно дождаться, пока они доберутся до дома, и только потом можно приступать к стирке постелей, уборке и прочим домашним хлопотам.

Вечером Катрин обещала привести свою знакомую Сандру, которая обладает даром ясновидения. Я была в нетерпении… Чем дальше, тем больше захватывала меня эта история с моими приведениями. У меня было ощущение, что я участвую в каком-то шоу, типа «Экстрасенсы». Было страшно и одновременно интересно, тем более я поняла, что Этьен нас защищает. Господи! Как хорошо, что я родила Александру…

не очень хотела, но сам Бог её мне послал. Мы вообще не планировали ребёнка. У Этьена были свои мечты — тихая, счастливая пенсия с молодой женой, бесконечные путешествия, море, террасы, аперитивы… Он так ярко всё это рисовал, так верил, что именно так и будет. И мне казалось, что это действительно с возможно ним, с его харизмой, с его способностью наслаждаться каждой мелочью, но мечтам его не суждено было сбыться. Сначала, был Кевин, с его бесконечными проблемами, а потом появился маленький ребёнок в доме.., а затем его болезнь, забирая силы и жизнь каждую минуту. Так и ушел не насладившись жизнью.

Малышка Александра стала нашим небесным подарком. С этими мыслями я вышла на любимую террасу, солнце уже напекало, хотя время было ещё раннее. В августе на Корсике очень жарко, полы на террасе настолько нагреваются, что по ним ходить невозможно. Александра выползла за мной следом…

— Ну а как же, — промелькнуло у меня в голове, по папе соскучилась… Пусть они тут играют, а я хоть кофе попью…

— Боже! Ну что я говорю… — спохватилась я, осознав всю нелогичность ситуации. Самовнушение, воистину сильная вещь. Я настолько свыклась с мыслью, что ОН здесь, и занимается ребёнком, что для меня это стало чем-то обыденным, но ведь на самом деле это ненормально… Фу… совсем я запуталась… Надо выпить кофе и успокоиться. В подтверждение моих мыслей Александра, как обычно, стала агукать и общаться с кем-то невидимым…

Ладно, пусть играют, — улыбнулась я и села в шезлонг, предаваясь своим воспоминаниям, они куда приятнее, чем моя нынешняя жизнь.

Часть 2. Порто Веккио

Порто Веккио, оказался элитным курортом на Корсике. Как мне рассказал будущий супруг, здесь самая дорогая недвижимость, самые дорогие отели, и всё это под контролем корсиканской мафии. Ого, — подумала я, как звучит: «корсиканская мафия». Неужели это правда? — спросила я его. В ответ он только рассмеялся. Позже я поняла, эта тема закрыта для обсуждений. Все знают, что она есть, но молчат.

Приехали в отель, владельцем которого был его друг. Я бы не сказала, что отель произвёл на меня сильное впечатление, всё было достаточно просто, особенно после роскошных турецких гостиниц, но мест не было вообще. Этьен объяснил, что выбирать не пришлось: он с радостью взял бунгало, которое предложил его друг, хозяин отеля.

Кристоф — представился мне галантный мужчина невысокого роста, как, впрочем, и все корсиканцы. Наполеон Бонапарт — типичный представитель своей земли: таким был и Кристоф.

— Анжелика, — ответила я, улыбнувшись во весь рот. К слову сказать, он оказался человеком интересным, доброжелательным, пригласил нас на аперитив. Они с Этьеном разговорились, а я просто сидела и хлопала глазами, улыбаясь. За эти две недели я даже стала привыкать к роли молчаливой, вежливо улыбающейся спутницы. Забегая вперёд, скажу: ровно через два года Кристофа убили выстрелом в голову, прямо около его собственного дома. «Мафия», — объяснил мне тогда муж, рыдая навзрыд, как ребёнок. И, к сожалению, это был не единственный случай.

На следующий день Этьен, мой щедрый кавалер, пригласил Кристофа в модный ресторан «La Caravelle». О том, что он модный и престижный, я, разумеется, узнала гораздо позже. Мы сидели за столиком, и я заметила, что ресторан специализируется на ракообразных: лобстерах и лангустах. Я даже не представляла себе, кто такой этот самый лангуст и, главное, с какой стороны к нему подойти. Пока сидела с умным видом и листала меню, отчаянно пыталась понять хоть что-то на английском языке.

— Боже.. как же быть? — кусала я губы, вспоминая сцену из «Москва слезам не верит», где Катерина в гостях у Рудольфа терялась перед сервировкой стола и выкрикнула: «Я рыбу не ем, у меня аллергия». Примерно это же чувство я испытывала и сейчас.

Мужчины заметили моё замешательство. Кристоф, участливо поинтересовался, как я отношусь к лангустам.

— Лангусты? Прекрасно! Я их обожаю, — воскликнула я с неподдельной жизнерадостностью, как будто мы в Башкирии их часто ловим и употребляем в пищу, как и лягушек. Конечно, я утрирую, но именно такую картину я выстраивала тогда. Он понимающе кивнул и предложил положиться на его вкус. Я, облегчённо вздохнув, согласилась, но радость моя длилась недолго. Когда мне подали это существо с гигантскими усами, я не знала, за что хвататься. Обычно мясо лобстера подают прямо в панцире, чем сильно осложняют жизнь гостям, и это был как раз тот случай.

— Надо было сказать, что у меня аллергия, — мысленно ругала себя я. — Но поздно. Подожду, пока они начнут, и буду повторять за ними.