Бесплатный фрагмент - Эпоха позора

Площадь

Говорила Площадь площадную брань.

Вспархивали птахи сизого пера.

Царь — еще безусый, розовый Бова —

Всматривался в Площадь из-под рукава.

И сказала Площадь новому царю:

Молодой-негаданный, будешь крут —

Плахи кровью вымочишь, не пропустишь дня, —

Палачом да вороном подомнешь меня!..

Был лицом румяней снегиря,

Стали белы щеки у царя.

Он глядит в свои ладони и дрожит,

От судьбы своей палаческой бежит.

Тихо молит серою губой;

Не сади меня, Рассея, на убой!

Не казни меня, Рассея, не ломи,

От судьбы моей лихой ослобони…

Только Площадь прекращает разговор.

Только стелется по снегу верховой:

ЗАГОВОР!..

1961

Рассказ приятеля: Шутник в бараке

Бомж, то и дело хрустящий суставами пальцев рук.

На среднем левой наколото Шура,

На безымянном правой — кольцо, а под ним «жена»;

— Это чтобы ее успокоить, — сказал  он вдруг:

Была ревнивая, падла, а я всегда с бодуна!

Его хрустящие залпы наводили тоску и страх.

Приставляя  палец к чьему то виску,

                                             бомж другими трещал: трах тах тах

Когда же он пытку загробного треска

                                          попытался проделать с моим виском,

Я ответил ему, размахнувшись ногою,

Ботинка острым носком.

Мое предостережение воткнулось в него глубоко.

Барак не слышал трещеток до конца моего срока.

6. 12. 1962

Тир

Тир в столице тиранов.

/Стоящий отнюдь не на месте слияния Тигра с Ефратом —

Кто знает,

Был ли тир в стольном городе Тире? Кто первый

Вдруг изобрел закрывание левого глаза,

                                                                  воинственный прищур?..

Пращур, слезший с лианы, играющий

                                                                      в жмурки с пантерой?

Пращник, вращающий яро своей смертоносной авоськой?

Лучник, крадущийся к мирно жующим коровам?../

Тир, где если попадаешь в жестяного человечка,

Он падает, и включается пластинка «Московское танго».

Где безногий у входа просит милостыню:

Белая от ветхости гимнастерка,

Одна нога в валенке,

Руки тоже нет.

Зимнее солнце, розовые снега, скрип шагов.

Звуки танго, алюминиевые костыли прислонены к стене,

Чуть побрякивают, когда падает жестяной человек…

Те, кто подают ему, — стыдятся, не входят в тир.

Все, заходящие в ТИР, не подают Ему.

1964

Кукушка

                                Н. С. Х.

Перед микрофонами в Кремле, уже старушка,

С Башни Спасской каждый Новый Год,

Дрессирована компартией, кукушка

Выдает кукухуи на счет.

Мы ее кухуйства поджидаем:

Затаив дыхание, считаем.

После сотого ее кукухуя

Вся страна, как бы одна семья,

Пачкая салютом свод небес,

Лобызается, с засосами и без, —

Ожидая уменьшенья слез и бед,

Предвкушая урожаев и побед…

Горе горе горе на дворе!

Говорят, кукушечка помре!

Вместе с нею Главный Кукухуй!

Кому плакать, а кому ликуй!…

Кому точка, а кому — тире.

Сеем кукурузу в январе.

Февраль 1964

Гололед

Вперемешку — то дождь, то мороз.

Утром встал — гололед на природе.

В парке Сталин хрустален стал вроде,

Ледяною корою оброс.

Да и клены в окне, выходящем на парк,

Так похожи на легочный снимок,

Что воронье гнездо на ветвях их, вестимо,

Предвещает не туберкулез, а рак.

3. 6. 1964

Благословение

Прошу тебя, не забывай ни с кем

Мой шаткий челн и мой намокший парус.

Поплачь и помаши с высоких палуб, —

Россия, моя смерть невдалеке…

Я вижу грязь на светлом лбу твоем,

И губы нецелованные сжаты,

А за плечами — морды провожатых…

Прими ж благословение мое!

Из этих вод дорога только в Рай.

Другой судьбы не жду и не гадаю.

Надеюсь на прямое попаданье

Глобальных истин в утлый мой корабль.

Мне не услышать твой прощальный суд,

Когда в твои протянутые руки,

Любимая, из глубины разлуки

По щепочке стихи мои всплывут.

Ноябрь 1965

ПЕЙЗАЖ ПИРОСМАНИ

Пейзаж Пиросмани — какое-то существо

Убегает от поезда, похожего на мясорубку.

В правом верхнем углу Сталин-Коба-Сосо сосет трубку,

А Россия сосет у него.

3. 3. 1966

Когда это кончится?

                                                         Отцу товарища

Тому уж треть века, как увидела мир

Твоя фотография, снята трофейной Лейкой, —

Как советский генсек, каннибал и вампир,

Обожающий казни и русский ампир,

Русскую девочку лобзает в шейку…

Теперь твой сын, ленинградский поэт,

Другим тираном отправлен в ссылку, —

Ибо не тех и не то поет, —

Чтоб ему, по скончаньи немногих лет,

К большому пальцу ноги привязали бирку, —

Государство, стоящее на крови,

Сильно страхом, и запах смрада —

Привыкай, пацан, и губу не криви, —

Отвращает от жизни. Слова любви

Не услышать под грохот парадов ада.

Когда Это кончится? И закончится ли?..

1964—1968

Степь да смерть кругом

Любовь в России высшим счастьем

Назвал поэт, и встал, ликуя.

Мы — против всех объятий частных! —

Поднялся вождь, — страну родную

Нельзя отдать квадратам страсти

Помноженным на тренье уя.

Сограждане! Любовь чревата

Взрывной волной эмцеквадрата,

Подрывом жил партаппарата,

Анархией электората! —

Мы запрещаем страсть и похоть!!» —

И воспретил на женах охать.

Как гражданки ни голосили,

Чтоб не будить враждебных сил,

Он всем нам, подданным России,

Любовь и нежность воспретил…

Теперь нам, Люба, даже вместе,

Обнявшись, не согреть наш дом.

Давай, чего уж лучше, песню

Споем про степь да смерть кругом…

1968

Петергоф

Ватер-Дворник хохочет,

Ибо гейзер сокрыт под отверстием ватер-клозета,

                                                                       и новая жертва,

Отколовшись от стайки приятелей,

                                                                 спорящих с гидом,

Семенит, закрывая надушенный зонтик,

                                                                под арку сортира…

Ватер-Дворник хохочет, а Ватер-Садовник устало

Давит кнопку на пульте, и в то же мгновенье,

                                                                                       гарцуя

На перистом рыльце фонтана,

Над буквою «Ж» на стене павильона,

Над сжатой в гармошку

Гранитной рекою впадающих в море ступенек,

Над царственным парком фонтанов,

                                                              повисших, как ивы,

На твердой кинжальной струе,

                                                          не успев облегчиться,

Воспарил человек, ватер-двор озирая в испуге…

Ура, Ватергоф, всешутейше насаженный сад!

Сколь прозрачны стволы твоих пальм,

                                                              кипарисов, хвощей,

Иглы брызг,

Камыши и коваль, и хрустальные удочки,

                                                                    розги и гроздья,

Их подвески, капель,

Как Версаль в гололед, плеск и шип,

Бижутерия влажных губных и свистящих согласных,

Серебро, виноград,

---

Как прекрасен алмазный подлесок,

                                                             где Каждый Охотник

Жаждет Знать, Где Синеет Фазан…

Будто хлеб, переломив

Семь цветов в секстильонах раздробленных капель,

Село солнце, и вот уже Ватер-Затейник

Ставит с лязгом рубиновый фильтр

                                                       на могучий прожектор,

Машет желтым флажком и включает

                                                   Центральный Рубильник.

Начинается Главное Зрелище — скоро полвека

Каждый вечер несметные толпы зевак

Собирает Оно на Центральную Площадь.

Гаснут лампы. Стихают насосы.

Обнажая стальные пеньки,

Хрипло булькая, срублены, валятся рощи

Тишина нестерпима.

Сейчас, через десять ударов

Сердца, под грубый взволнованный стрекот

                                                              трехсот кинокамер,

Плита танцплощадки отъедет по кругу,

И влажное рыло

Бетонной дыры, грозно всхлипнув,

Понюхает звезды.

Грянет Гимн, загорится прожектор,

                                                               и через мгновенье

Ты увидишь,

Как медно ала, в поднебесьи столпясь,

Будто пламя свечи обновляясь в своем умираньи,

С ревом встанет багровая башня, как будто

Ранен кит, на котором стояла земля,

                                                          и теперь не водица —

Кровь Отчизны твоей бьет в высокое небо,

                                                                              и сам ты —

Потрясенный свидетель

                                   последних мгновений свободы…

1968

Река

Милосердный снежок

Опустился на плечи конвою.

Капитан, как божок,

Красноморд, будто вымазан кровью.

Плачет бакенщик в горсть.

Смотрят бабы сурово и древне.

Ты был только лишь гость

В этом мире и в этой деревне.

На запястьях замок.

По плечам твоим встала охрана.

На прощальный гудок

Вздрогнул попик на паперти храма,

И рукой помахал…

Оглянись, осужденный на гибель:

Эта буря тиха,

Приторочена намертво к дыбе.

Так запомни в слезах

Эти головы, плечи и лица, —

Поклонись же в глаза

Человеческой этой пшенице, —

Кто виновен, что страх,

Будто запах какой-то счастливый,

В этих белых домах,

Выбегавших прибоем к обрыву?..

В этой белой реке,

Позабывшей свои отраженья,

В этой белой руке,

У тебя попросившей прощенья?..

***

Отразившись в воде,

Насладясь перенесенной болью,

Поклянись же судьбе

Этой мукой, взятой добровольно,

Этой древней тоской,

Что осилила совесть и силу,

Этой вечной рекой,

Что, как время, течет сквозь Россию.

Май 1969

За бойней, вечером

                                           Теперь пора ночного колдовства.

                                           Скрипят гробы, и дышит ад заразой…

                                                                                  Шекспир, Гамлет

1.

Мы измучили землю и небо. Там, где тесно

Человеческой жажде, просторно птице.

Узы веры

Помещают Создателя в центр паутины.

Каждый ловит себя на постыдном,

                                                      навязчивом жесте.

С каждой крыши

Мы наблюдаем, как Он созерцает,

Не в силах Ему помешать созерцать, заставить

Вмешаться, спасти от погибели,

                                                    снова послать к нам

Если не Сына, то Дочь, — ведь должна быть

Дочь у Бога, родная Сестра всем известного Брата?!..

2.

Жить настоящим почти невозможно.

В горле

Песочных часов, между Еще и Уже, в тесном кране

Сосуда Грааля-Пантагрюэля, в капилляре,

В сгустке растущего тромба, на грани

Кристалла огня, — в поцелуе, агонии, жесте

Заклинающем метаморфозы, — и, бесспорно,

Скорее в поэзии, нежели в прозе.

Ибо Грядущее, вытекая, как выбитый глаз,

В крике боли становится Прошлым для нас.

3.

Снова нужен пророк-оптимист.

Вот и проблема

Утилизации решена: выведен новый

Сорт крыс, пожирающих пластик.

                                                            Дезодоранты

Зело украсили жизнь: любовные игры

Боле не пахнут селедкой, —

                                         вульгарный компьютер

Наделяется признаком жизни;

                                                       создание гаммы

Мыслящих роботов открывает пришествие эры

Рукотворной природы…

Древняя притча изгнанья из Рая опять актуальна:

Нужен Мессия,

Кто научит нас математике Веры, преподаватель

Техники жизни в бетонных пространствах Грядущего Мира.

4.

Биолог изучает волокна, стоматолог — дупла.

Что не ест саранча, пожирают сомненья.

Погубить человека

Много проще, чем вылечить зуб.

Древний дьявол

Мастерит часы из мясорубки, кроит

Новое знамя из ткани, пропитанной ядом:

Мы целуем его, присягая… Грозно

В полночь светятся окна Его кабинета.

Чистый ветер

Влетает в нечистые легкие и вылетает нечистым.

Души

Наших детей, что откованы нами из гулкой,

Медноблещущей бронзы благих упований,

Перелиты в ременные бляхи, ракетные гильзы,

Антенны радаров…

5.

Что сказать о любви, если смысл бытия

                                                     ускользает от слова?

На Кремлевский паркет

Выбегая бесшумно в шевровых сапожках,

Сын сапожника знал, что скроить из шагреневой кожи

Освежеванной пыткой российской Свободы, —

Отныне и присно

Судьба Человечества в сфере высоких

Компетенций тирана, —

                                        ежесекундно

Его благодушие дарит нам жизнь.

Пресса дружно

Называет его миротворцем…

Увы, от Создателя Мира

Его отличает порочная страсть к кулебякам:

Кулебяка есть тяжелая русская пища.

Ее несваренье,

Отягощенное яростью и геморроем, приводит

К цепи событий, порой угрожающих жизни

На планете Земля.

6.

Свобода есть невидимый обряд

Отмены Времени, происходящий просто,

Без церемоний, в полной тишине,

При нескрываемом презрении к Пространству.

В системе единиц свободы боль

Любви равновелика. Отстоянье

Их друг от друга равно сумме бездн.

Эдем и Ад — метафоры свободы.

Но в нашей метафизике убогой

Пространство — Божество, а Время, время —

Не деньги, — Дьявол.

Умри-умри! Кричит ночная птица.

А днем нас убивают по приказу.

7.

Так чувствует себя, страшась болезни,

Доноса, слежки, микрофона в спальне,

Грохочущей гортани пропаганды

Член населения, обычный человек.

Боясь всего, подозреваем всеми,

Седея в играх страха, расставляя

Коллекции невидимых убежищ, —

Тал делаем и говорим.

                                        Наш пафос —

Ирония. Попавши в западню,

Построенную глупым людоедом,

Мы побеждаем смерть, вливаясь в стадо

Его бессмертно блеющих овец.

Мы блеем хором. Здесь блеянье — пропуск

В страну благополучия, пароль

Покорности судьбе, клеймо причастья

К распятию и пыткам миллионов, —

Замена казни медленною пыткой

Предательства, растянутого в жизнь.

8.

Сей грех высвобождает фатум: ангел

Уже не защищает твое темя, —

Кривым мечом перерезает сильный,

Божественный, неодолимый кетгут,

Каким пришита к темени душа.

Встречая солнце за спиной убийцы,

Не слишком торопящегося с казнью,

Оглядываясь на цветы и крылья

Парящих птиц, ощупывая землю,

Любой надежде подставляя сердце,

Мы видим не Эдем, не первородный,

Потерянный по ложному навету

Господний сад, а Первозданный Ужас!..

9.

Павлины, пьющие из пинии, обвитой

Крутой и хищной виноградной гроздью,

Равно ль бессмертны?

                                      Или тот, кто справа, —

Зеркально симметричный левой птице, —

Бессмертнее приятеля?

                                            Что выше:

Хлеб, преломленный Богом, иль вино,

Его рукой разлитое по кружкам?..

Ответьте, ангел стражи, рыжей охрой

Рисованный на дряхлой штукатурке, —

Вновь идеалы смерти движут жизнью,

И надо знать, как поживает Тот, Кто,

Невидимый, стоит за зеркалами

И отражает ненависть в любви.

10.

Летающий сквозь Время, о, великий,

Незримый Соглядатай, помоги мне

Свести концы с концами, горстью следствий

Дать по лицу причине, разделить

Число плодов в садах Семирамиды,

Когда-то жившей в Вавилонской башне,

На пленных и рабов, месивших глину

Для кирпичей во всех ее угодьях, —

Полученное частное пусть станет

Коэффициентом приращенья знанья,

Параболой прогресса…

                                         Ангел Смерти, —

Сочтем эмоции и подытожим в списках

Ты — боль, я — радость, —

Выведем кривую

Зависимости страха от надежды, добра от лжи, —

Чтоб получить в итоге

Трильон оргазмов и миллиард агоний.

11.

Что это я болтаю?.. — не трудитесь,

Любезнейший, изгнать меня из церкви:

Я, право, не агностик.

                                         Богохульство

В наш подлый век, готовый к катастрофам,

Давно не грех, а признак любопытства

(Цинического, правда) к постоянству

Символики трактовок бытия…

Душа сомлечна Вечности,

                                               Надежда

По интенсивности подобна Боли,

И ей равновелика…

                                  В каждой твари,

Коль присмотреться, хрипло дышит Космос…

В гипнозе аналогий есть задача.

Метафора срывает брюки с мифа.

Природа нас копирует: когда-то

Я ужинал на пляже.

                                    Всякий раз

Теперь в мерцаньи шоколадной жести,

Измятой пальцами, я на мгновенье вижу

Зрачок луны и лунную дорогу,

Кипящую от северного ветра.

---

12.

Змея напоминает колбасу.

Билль о Правах — Свободу.

Крематорий

Похож на кочегарку, — вонь в сортире

Предсказывает дождь и перемену

Господствующих ветров.

Появленье

Арабских стульев в русских магазинах

Посадит мир на пятки по-китайски.

13.

История — картинка с перспективой

Вдаль уходящих войн, рождений, свадеб,

Эмблем, национальных притязаний,

Хор сросшихся, как голос с флейтой,

Пространств и судеб…

На подмостках тесных

По прихоти зловещего суфлера

Встречаются Калигула и Сталин,

Атилла завоевывает Трою,

Елену рвет амброзией, она

Уже не хочет быть Жаклин Онассис…

Ослепшего Тезея Минотавр

Выводит погулять на двор Лубянки…

14.

Слепорожденный мир вопит меж жирных, алых

Колен войны, —

Когда и с кем сблудила?

Кто твой отец, подкидыш?..

Нет ответа.

Добро и Зло, два сросшихся бедром

Вселенских близнеца, с ножом, дубинкой,

Бинтами и свинцовою примочкой,

На сросшуюся ногу припадая,

Спешат к клиенту, чтоб избить, утешить,

И, слезы осушив, оставить в горьком

Недоуменном страхе перед жизнью…

1969 — 1971, Москва

Древо предательств

Все, чем меня когда-то унизило чье-то зло,

С веток этого дерева свесилось и росло:

Вот птица с обрубками крыльев, мечтающая взлететь.

И с вырванным горлом птица, пытавшаяся запеть.

И тульский медовый пряник, вырванный у жида,

И кем-то в голодном детстве украденная еда, —

Проклятья друзей, доносы, измены — гирлянды лжи,

И то, что ты там сказала, — скажи это здесь, скажи!

И в листьях, под самой кроной, —

                                                           зачем он был нужен злу?!.

Последний, сухими губами, прощальный твой поцелуй…

Как елочные игрушки

Торжественны и тихи

Раскачивались и пахли

Тюремные башмаки…

Седая сова взлетела, коснувшись крылом лица.

Раскрылись на морде птицы глаза моего отца.

Гремела качая дерево,

                                       цепь на ноге ее…

Сын мой, сказала птица: будь проклято имя твое!

Сын мой, сказала птица: ты умер, а я живу…

Осыпались с черных веток предательства на траву.

Цепи распались бряцая и, хрустнув, тяжелый ствол

Грубо упал, бормоча и хрипя

Пестрой своей листвой.

1971

На базарах в Одессе

На базарах в Одессе

Отпускают на вес.

На любовь не надейся

Обойдешься и без, —

Коль на свете поэтом

Выбрал жить, божедом,

Знай, что правды на Этом

Нет, как нет и на Том, —

Над земным запустеньем

Рытый бархат небес.

Не пофартит с везеньем, —

Обойдешься и без.

В этой местности, славной

Униженьем души,

Ты не встретишься с равной

Как на бал ни спеши, —

В чужеземные страны

Ветер, не унеси.

Как зализывать раны

Научись на Руси.

Лето 1971

Катафалк

Умирая взахлеб,

Вылив кровь на подушку,

Распадаясь на хлеб,

Эскалоп и картошку,

Что добыл и отнял

Возвращаешь неловко…

Как тавро у коня

Эта татуировка.

Фельдшер щупает рот

И шнурует ботинок,

Фарширует живот

Голубым формалином, —

Что есть смерть, человек?

Почему так ужасна?

Где твой храп? Где твой смех?

Где аквариум с красной,

Приносящей достаток

Мудрой рыбкой-бананкой?..

Парт-геноссе как стадо,

За твоим катафалком.

Смолкнул траурный марш;

За стеной — крематорий, —

Образцовый кошмар

Адовых территорий, —

Под лопатку медаль —

Керамический номер,

Чтобы черт увидал,

Какой раб его помер, —

Дьявол не меломан.

Он педант дисциплины.

Здесь играет орган

Лишь советские гимны.

Образцовая фальшь

Панихиды гражданской.

А в гробу только фарш,

Окаянность и чванство, —

Открывается пасть.

Пламя дышит сурово.

Плоть въезжает пропасть

Под куплет Михалкова.

10. 14. 1971

Мезозой

Между помигало и погасло —

Все же — помигало, не робей.

Быть живым и страшно и опасно

На просторах родины моей, —

Нелюди с горящими глазами

Правят замечательной страной.

От Стерлитамака до Рязани

Щерится советский мезозой, —

Не умею голыми руками,

Да и жизни жалко, ведь одна.

Промолчим, и станем стариками.

Наша трусость только нам видна.

1972

Платя за любовь

Платя за любовь, покупаешь цинический хохот.

Я избегаю блядей, равно как и страны,

Которыми правят диктаторы.

                                                       Униженье

Искупая презреньем, страна или женщина терпит

С отвращением спазмы насильника, смотрит

Гадливо в пустые зрачки над собой…

Так глядел

Пролив Геллеспонт на волны секущего Ксеркса.

Так смотрит Россия в лицо своего тирана.

Январь 1972

Армянская сплетня

Когда помер Грузин, под его Реквием

Ленин ожил — воскрес в Мавзолее:

Бился как птичка, но снова помре:

Крепко склеили гробик евреи.

3. 6. 1972

Ода инструкции ОГ (Обороны Гражданской)

1.

Небо в сетке радарных антенн. Нынче браки

Заключаются Облвоенкомом и требуют сдачи

Обязательных норм на значки «Патриот и Мужчина»,

«Знаю ОГ» и другие, где знание ОГ непреложно.

Эра ОГ. Ого-калипсис.

В пятом часу пополудни

Постоим на мосту, что над городом выгнулся аркой,

Поцелуем друг друга….

Любовь в Ого-граде — почти контрабанда.

Молодожены

Сдавши ОГ, получают права Ого-жизни,

Ключ от Ого-убежищ, талоны на Ого-обеды…

Ты смеешься, мне страшно. Держись за перила, голубка…

Мост дрожит под ногами, как радуга над небоскребом.

Тараканные орды машин цепенеют от воя сирены.

Ого-гетто мигает багровым зрачком светофора.

Разбегаются люди, как вши, оставляя открытыми дверцы.

Ого-шутка, отбой, Ого-игры в агонию мира.

Возвращаются толпы, чихают моторы, гнусавят клаксоны.

В каждом Фиате справа, как прежде, сидит блондинка.

Вечереет.

Над трубами вьются дымы, блекнет небо.

Загораются окна, и в каждой квартирe хозяин

Зажигает экран телевизора, чтобы услышать

Хриплый бас Председателя ОГ по Центральной Программе.

2.

Будьте прокляты все предводители толп — Те и Эти!

Убивать — свойство ружей, равно как и свойство вождя —

                                                                                        быть убийцей.

Повторять, репетировать, знать назубок

Текст Инструкции ОГ — Обороны Гражданской, —

Свойство граждан, священный обряд,

                                                                   катехизис достойных, —