Бесплатный фрагмент - Эмпирон

Тому, кто правит и намерен править дальше, необходимо умение искажать чувство реальности.

Джордж Оруэлл, «1984».

Часть 1. Новый дом

I

Если бы где-то в этот момент рядом были часы, стрелка бы указывала на 9 утра.

Но смысла в часах не было. Часы — это пережиток прошлого, в наше время в них просто нет необходимости.

Глаза открылись. Ровно в положенное время потолок начал наполняться холодным светом, с каждым мигом все ярче и ярче. Чип в голове подал сигнал мозгу просыпаться. Каждое утро начиналось одинаково: все школьники и студенты Эмпирона просыпались в одно и то же время.

Комната прямоугольной формы, относительно комнат других подростков — небольшая. Обустроена она, может показаться, дико: окно, несколько портретов, представляющих собой тончайшие экраны с движущимися людьми. Такая технология называется «умная фотография» — этакий короткий видеофрагмент, заключенный в стекло и прикрепленный к стене. На столе из деревозаменителя были разбросаны карты памяти, турник давно покрылся пылью, как и стоящее на подоконнике растение: пучок беспорядочно растущих зеленых листков без единого признака на цветение. Ревант скинул с себя одеяло, надел рубашку на вакуумных застежках, штаны и начал спускаться вниз. Ступени, ведущие на первый этаж, выглядели, мягко говоря, уставшими. Краска на лестнице почти вся облезла, прутья, поддерживающие перила, танцевали в разные стороны уже несколько десятилетий. Мать вовсю хлопотала на кухне: для мужа и сына нужно было приготовить завтрак, еще и не забыть про малютку Еву, плачущую в своей колыбели. Отец семейства просыпался раньше остальных, но спускался последним.

— Доброе, — поприветствовал Ревант. Он никогда не договаривал «утро», и так ведь понятно, какое сейчас время.

— Доброе, — сухо ответила мать.

Он зашел в ванную. Как и каждый день до этого, посмотрел в зеркало, скользя взглядом, начиная с шеи, затем медленно поднимая его; пристально вглядывался в свои карие глаза, может, пытался что-то разглядеть в их бездонной пустоте, но сам он не придавал значения этому утреннему ритуалу. Юноша достал из пластмассового шкафчика зубную накладку, прополоскал под холодной водой и вставил в зубы, потом опять поднял глаза на себя: молодой человек семнадцати лет, со смуглой кожей, высокого роста, черными короткими волосами и носом с горбинкой. Он не занимался спортом, но выглядел достаточно спортивно.

Зубная накладка закончила свою работу, уведомив своего владельца мягкой вибрацией. Обязательным считалась ежеутренняя проверка чипа в голове. Для этого выдвигались два дополнительных маленьких зеркала так, чтобы в отражении увидеть затылок. Заметив зеленое, ежесекундно мигающее свечение, нужно было сказать:

— Ревант Лайнхарт. 9:03. Чип-ингибитор в норме.

После этого, наведя порядок, он поспешил на кухню, по пути столкнувшись с отцом. Вместе вся семья села за стол. На завтрак была гречка с мясным пюре.

— Что это? — задался вопросом отец, предполагая ответ.

— То же, что и вчера, — все также сухо отвечала мать.

— Опять фарш из насекомых? Неужели мы не можем утром поесть просто кашу?

— Не говори глупостей! Ты сам знаешь, что белок утром — это полезно, а тараканов много, их не жалко, они дешевые. На вкус они не такие уж и противные, какими кажутся, а заразы в них нет, я их долго сушила. Ревант, нечего так хмуриться! Давай-давай!

Блюдо на самом деле выглядело не так аппетитно, не так, как люди, условно говоря, двадцатого или двадцать первого века представляли себе идеальный завтрак. Но разве был выбор?

С горем пополам семейство одолело утренний ланч, все разошлись по комнатам. Мать скорее подбежала к колыбели, взяла младенца на руки, и, прежде чем кормить ребенка, повернула его к себе спиной так, чтобы был виден затылок, затем громко произнесла:

— Ева Лайнхарт. 9:11. Чип-ингибитор в норме.

В своей комнате юноша прикрепил рюкзак, с которым ходил всегда и везде, на спину, затем спустился вниз, попрощался с остальными членами семьи и вышел на улицу.

Семья Лайнхартов жила достаточно далеко от центра, поэтому добраться вовремя до школы было задачей затруднительной, хотя всегда выполнимой, так как от человека здесь ничего не зависело. Ревант вышел на улицу по прямой, ведущей к школе. По пути он видел множество знакомых и незнакомых людей. С периодичностью пролетали по серому небу вольтжеты — этакие вертолеты без лопастей, чем-то отдаленно напоминающие машины предков, которые еще передвигались по земле. Вольтжеты завораживали взгляд любого пешехода, понимающего, что на такое ему никогда не заработать. Они выдавались исключительно офицерам армии. И хотя бы стать водителем такого аппарата была уже большая честь. Здесь видны были налицо врожденный талант и отточенные годами навыки управления. Люди, шедшие вместе по улице, могли разговаривать между собой, но они не проявляли никаких эмоций. Да, губы людей то соединялись, то разъединялись при рождении слов; да, уголки рта иногда перемещались, расплываясь по щекам. Но первое нельзя было назвать общением, а второе — улыбкой. Люди говорили друг с другом для обмена информацией, не больше. В каждом движении, жесте, мимике проскальзывала тень подчинения и однообразия. Ревант давно перестал обращать внимание на окружающие дома. Здесь, вдали от центра, они были достаточно старые, но не выглядели ужасно, даже могло показаться, что в их строительстве участвовал архитектор, имевший чувство вкуса. Но все сооружения здесь — это микроскопические частички единого пазла, образующего собой Эмпирон. Независимо от того, какого цвета было здание, когда его построили, оно, равно как и все остальные, отдавало серостью, однотипностью, однообразием. Кроме того, на крыше каждого дома стояли инспирационные вышки. Эти вышки — отражение воли Владыки, Его законов, приказов и сиюминутных пожеланий. Именно благодаря инспирационным вышкам работали чипы, именно благодаря чипам в головах людей сохранялись гармония и спокойствие. Ведь если подумать, все проблемы людей связаны с проявлением эмоций; как следствие, если лишить человека возможности испытывать эмоции, он не сможет действовать нерационально и непредвиденно, на что и была направлена благодетельная воля Владыки.

Но Ревант об этом не думал. Еще бы, как он мог об этом задуматься? Проходя по проспекту 9-AC, трудно было не заметить, что на месте, где должен был стоять дом, стоит лишь расчищенный квадрат. Видимо, стройка только готовится. Ревант вспомнил отца. Тот работал на стройке, как раз сегодня нужно будет помочь ему. В потоке мыслей подросток не заметил, как столкнулся с одним из террамилей. Террамили — самые мелкие звенья армии Эмпирона, представляющие собой затвердевшую землю, заключенную в деревянный скелет. Они выполняли работу солдат и полиции, охраняли города (непонятно, зачем?), шли в рядах первых против врагов Эмпирона, которые вот-вот покорятся воле Великого Владыки. Террамили не понимали человеческого языка, для понимания приказов они, как и все другие люди, использовали чипы-ингибиторы. Но для обычного человека, а тем более школьника, чип этого нечеловеческого существа, выполняющий роль мозга, был недоступен, а посему извиняться было бессмысленно.

Ревант уже почти подошел к трехэтажному серому зданию школы, примечательному своей вышкой высотой в десяток метров. У основания этой самой вышки красовалась умная фотография — портрет могучего Владыки. Конечно, если бы чипы у школьников и учителей не функционировали (что в Эмпироне невозможно), то у них всех бы появлялось чувство гордости. Вот он: вечно молодой, на вид лет четырнадцати, светловолосый, улыбающийся во все свои сверкающие чистым снегом зубы, широкоплечий, с символизирующими всю мужественность его духа скулами, пронзительным взглядом и острым кадыком. Воздух колебал его челку, щеки покрылись легким румянцем. От изменения погоды изменялось и изображение Владыки. В сегодняшнее ветреное утро плащ красиво развевался, в засушливый день он оставался неподвижным, а в легкий моросящий дождь слегка увлажнялся и от этого становился темнее.

Зайдя в школу, ученики проследовали в главный холл. Каждый рабочий день начинался с Ежедневной клятвы верности Великому Владыке. Вот его портрет, меньший по размерам, чем тот, уличный, торжественно вносят, ставят к стене так, чтобы его было видно всем ученикам. После вступительных слов комиссара школы, каждый, как один, повторяет следующие слова клятвы:

— Дорогому и Любимому Владыке, озарившему верный путь благоденствия и порядка, Установителю контроля за бесконтрольным, Укротителю неукрощаемого, Единственному Властителю земель Эмпирона и всех прочих, клянусь этот день посвятить радости и воле Владыки в своем обучении, быть верным службе и долгу, Эмпирону и Владыке.

Затем — уроки. Ревант зашел в кабинет номер семь, сел за парту и начал ожидать звонка. С каждым следующим мгновением в класс приходили ученики, а за ними послушно волоклись их тени. После того как все сели за свои парты, бездушные головы уставили свои внимательные взгляды на экран-доску. Зашел учитель мистер Коханский и сразу начал, не дожидаясь реакции детей, которой все равно бы не последовало:

— Дети, по программе ПроПРУнаБуП вам всем уже выданы профессии, по которым вы будете работать и служить до конца жизни. Со следующей недели вас разобьют по группам, вы будете готовиться к поступлению в училища. Все курсанты, (обратился он к тем, кому достались определения в военные училища и кого ожидала военная карьера) мисс Миль и мистер Хагг займутся вашей подготовкой к операции по пересадке чипа-ингибитора нового образца. Все остальные, (лицо учителя переменилось) в вашей образовательной программе кардинальных изменений нет. Я отправлю позже списки, с какими преподавателями вам придется работать. А впрочем, лучше это сделать сейчас.

Мистер Коханский опустил веки, сквозь которые глянул наверх. Если бы в этот момент он стоял спиной к ученикам, они бы наблюдали, как желтое свечение сменило зеленое — ежесекундное. В этот момент мистер Коханский отправлял через чип таблицу всем присутствующим в кабинете №7. Это очень удобная технология чипов-ингибиторов сильно упростила передачу информации между человеческими видами. Века назад люди использовали почту, телеграф, телефон, радио и видеосвязь. Во время же рассвета науки и технологий, а именно Великого излечения организма человека (так в Эмпироне назывался день, когда всех граждан подконтрольных земель обязали добровольно внедрить в себя и своих детей чипы), произошел рывок в области прогресса невиданного масштаба. Биты информации, что раньше стояли на страже ограничения человеческого разума, были полностью покорены и стали служить воле человека. Теперь не было преград для связи между людьми — ни пространства, ни времени.

Когда все ученики получили таблицу, прозвучала тема урока, и учитель начал свою лекцию. Никто ничего не записывал, все: рисунки, фотографии, графики и таблицы — передавались сразу в головы обучающихся. Говорить во время уроков было запрещено, поворачивать голову хоть на долю градуса от доски — тоже. В школьных коридорах всегда царила могильная тишина, потому что шум — преступление. Нарушить ее мог только делинквент — человек без чипа.

Придя после школы, Ревант пообедал, после начал думать, как ему занять себя до похода к отцу на стройку. Программой инспирационных вышек не было предписано выбирать, как проводить свой свободный досуг. Если у молодого человека вдруг появилось время, когда он ничем не занят, положено было отправляться в социально значимые места: школы, лечебницы, санитарные пункты, поддерживающие чистоту улиц, и брать на себя часть работы, помогая своим трудом Эмпирону. Но до ближайшей лечебницы по времени идти было дольше, чем ждать прибытия отца, поэтому Ревант занял себя другим.

Он зашел в ванную, весьма старомодную для своего времени. Матовое покрытие крана местами потерлось, освещение, рассеивающееся по углам комнаты, уже тускнело, пыль будто въелась в ковер на полу, не оставляя шансов тем, кто хотел бы прибраться, а стекло, ограждающее душевую кабину, кое-где вовсе не затемнялось, делая человека, принимающего душ, видимым. Ревант подошел к раковине. Его отражение, заключенное в овальные границы зеркала, отобразило лицо подростка. Послушно выполняя приказ чипа, загорелась подсветка. Лицо Реванта озарилось холодным светом, он, как и утром, посмотрел себе в глаза. Что он там увидел? Ничего. Глупое отражение действительности: поверхность, отражающая существующий мир, дверь, открывающая нечто новое, никак не отличимое от старого, та же конфетка в той же обертке… Но когда человек смотрит на себя в зеркало… что он чувствует? Он видит что-нибудь такое, чего не видят остальные, или что-то, чего он не ощущает в другое время? Что-нибудь приходит в голову этого человека, когда глаза его видят себя, пытаясь разглядеть, что там, дальше? Ревант не видел. Он не мог видеть. Он бездумно смотрел себе в глаза, но был не способен увидеть себя в своем теле.

Так прошло время. Удар хлопнувшей двери означал возвращение отца. Вместе они отправились на строительство дома, начинающего новую в городе улицу. Отец проработал на стройке двадцать пять с небольшим лет. Нельзя сказать, что он был большим профессионалом, от него не требовалось никакого профессионализма. Задача любого человека на стройке — сделать все в точности, как этого требует чертеж, спущенный сверху. К слову, любой строитель по своему личному опыту может сказать, что в последние годы чертежи не менялись, они приходили одни и те же. Чтобы не забивать память чипов, использовались схемы прошлых лет. Дома не менялись, архитектура не претерпела никаких изменений.

Было нерабочее время. Когда отец с сыном прошли в глубь стройки, сложилось ощущение, что они одни, но это было не так. Зайдя в будущую спальню, Лайнхарты увидели Кима, молодого строителя, только закончившего училище где-то в Чосоне. Он знал только слова, связанные с работой, с разговорным английским, а с официальным языком Эмпирона он только знакомился. Невысокий азиат поприветствовал пришедших, после чего стал слушать команды и приказы.

— Ким, пришли балки, они на четвертом этаже. Пронумеруй их по протоколу 85-EZ. А Ревант пока спустится в подвал, возьмет там ведра с краской, принесет их наверх и оставит у входа. Всем все понятно?

Ответа не последовало. В нем и не было необходимости, все до предельного ясно.

— Да, надень комбинезон, ты ещё форму заляпаешь, мать не отстирает, — добавил отец.

В сером, строительном, изношенном комбинезоне Ревант спустился в подвал. Освещение сюда еще не провели, так что он включил заранее взятый у отца фонарик. Будущий цокольный этаж, предназначенный только для служебных нужд, выглядел весьма прозаично. Стены и пол забетонированы, но еще не покрашены, и едва ли их собирался кто-то красить. Всюду были разбросаны мешки, инструменты, какие-то элементы одежды. После недолгих поисков обнаружились и емкости с краской, стоявшие в углу подвала. Фонарь был на тонкой веревочке, через которую Ревант просунул шею и попытался взять сразу два ведра в обе руки, но вес оказался внушительным, руки напрягались, проступили голубоватые вены. Тело начало трясти после неудачных попыток поднять ведра. Он понял, что лучше за один раз принести одно ведро, так хотя бы получится поднять оба наверх.

Схвативши за ведро обеими руками, Ревант присел и силой бицепсов оторвал от земли злополучное ведро с черной краской. От поднятой тяжести эхом раздался хруст в спине, но боли не было. Движениями, напоминавшими походку краба, подросток подходил к лестнице. Вот нога коснулась первой ступени, затем — третьей… Ревант торопился. Сегодня ему повезло, ведь на стройке обычно полно занятий, которые остаются невыполненными к приходу отца и сына Лайнхартов. Обычно время, необходимое для выполнения всей накопившейся работы, исчислялось часами. В этот же день строители поработали на славу, оставив Киму, Реванту и его отцу не так много задач. Так что перенести все ведра наверх (а их было всего два) было разминкой, тренировкой накопившихся навыков.

Оставались три чертовых ступеньки. Ревант поднял левую ногу, уже собираясь ступить далее, но тут воля случая сыграла с ним плохую шутку. Раскачавшись, ведро с черной краской оказалось за спиной, тем самым уравновешивая ногу, собирающуюся продолжить путь наверх. В один момент тело стало подобием древних весов. Но вес был неравен, что-то должно было перевесить…

Так и произошло. Многокилограммовое ведро потянуло подростка обратно в темный подвал. Ревант просто не мог удержаться, он хватал руками воздух, искал ногами опору, но все было тщетно, он полетел назад. Удивительно, что чувствует человек при падении, даже человек с внедренным в него чипом-ингибитором? Сердцебиение учащается, дух захватывает так, что вздохнуть, пока не приземлишься, нельзя. Но что это за ощущение?! Физики, когда ещё существовала эта наука, использовали термин «свободное падение»… Свободное…

Реванту не повезло. Его приземление с нескольких метров высоты было жестким, с не самым благоприятным исходом. Честно говоря, с катастрофическим исходом, предопределившим его судьбу. Он упал затылком на последнюю ступеньку именно тем местом, где располагался чип. Перед глазами был потолок, сбоку — холодное свечение фонарика, упавшего недалеко от головы. Ревант немного прижал подбородок к шее — свет, прятавшийся на верхнем этаже, отдалился на миллиарды световых лет… Тени… Из темных, неосвещенных уголков подвала начали вырастать черные силуэты, без четко выраженных конечностей, даже без облика, но с прожигающими своей чернотой глазами. Тени не приближались, они были приклеены к стенам, но с каждым мгновением они увеличивались, и через какую-то долю секунды достали до потолка. Они множились с неестественной силой. Что это? Об этом никто никогда не говорил, никакой волной инспирационная вышка не извещала о таком состоянии, когда, завидев что-то несуществующее, черные пятна со зрачками больше кулака взрослого спортсмена, человек не только не предпринимал бы попытки спасения, но даже оставался на своем месте, не в состоянии пошевелиться. В самый неподходящий момент фонарь погас. Свет, до этого озарявший комнату, теперь давал видимость на расстоянии вытянутой руки. В один момент, по крайней мере, так юноше показалось, прозвучал щелчок, после которого наступила мертвая тишина. Воцарился мрак. Тени заполонили собой все пространство, даже свет с лестничного проема больше был не виден. Остались только глаза, пожирающие своей бездонностью, темнее ночи в самой чаще леса. Они не двигались, все также были приклеены к стене, если тень еще не разрушила собой стены. Не в состоянии больше держать зрительный контакт, Ревант сдался, отвернул голову и… потерял сознание.

II

Постепенно Ревант приходил в себя, но картинка в глазах все равно плыла из стороны в сторону. Его мучил вопрос: «Что произошло?» Он попытался встать, что оказалось несколько затруднительнее, чем ожидалось. Темнота, окутавшая комнату, отступила перед тонкой полосой света, излучаемой фонарем, к которому и повернулась голова Реванта. Свет, оказывается, все это время горел так же ярко, как и раньше. Парень перевернулся на правый бок и, взяв фонарь в левую руку, поджал под себя ногу, опираясь на нее.

— Что-то не так, что-то точно не так, — приговаривал он шепотом. Ощущение нестерпимой тревоги, будто тысячи колокольчиков, бездельно лежащих на полках высотой с ангар, начали падать, сотни за сотнями, издавая невыносимый звон. Опершись правой рукой о пол, он пальцами коснулся чего-то мокрого. Это была кровь. Усевшись, Ревант начал оглядываться по сторонам. Лежавшее вверх дном ведро было плотно закрыто, поэтому черная краска не разлилась по полу. Из лестничного проема в подвал попадал свет, где-то наверху были слышны разговоры. Ничего не поменялось, но… все было не так. Будто само восприятие окружающего резко переменилось: мир вокруг имел тот же облик, только ощущения от него были совсем другие. Ревант поспешно поднес ладонь к затылку, к месту, где у него был вживлен чип-ингибитор.

Чип на месте, светодиод на окровавленной коже под слоем коротких волос было легко нащупать. Облегчение мурашками пробежало по коже.

С верхнего этажа кто-то спускался, об этом известили громкие шаги. Они будто придали заряд силы, адреналин ощутился во всем теле. Ревант быстро вскочил на ноги, слегка покачиваясь от помутнения в глазах. На лестнице появился отец.

— Что ты тут так долго? Мы сидим и ждем тебя уже полчаса! Пара несчастных ведер, их давно можно было поднять!

— Я… я упал, — сказал сын в смятении, — я поднимал ведро, а потом оно упало, а я за ним…

— Ай, — махнул рукой отец, — самому проще все сделать.

Двое взрослых — отец и Ким — быстро управились с двумя ведрами. Отец недовольно продолжил:

— Иди, снимай комбинезон. Подождешь меня у входа, я скоро поднимусь.

Ревант ожидал отца на крыльце недалеко от дома, накинув капюшон из-за начинающегося дождя. Очень странное ощущение еще не покидало тело, об этом напоминали и засохшие следы крови на кончиках пальцев. Где вечная гармония, спокойствие, царившее в голове каждого Эмпиронца? Где воля Владыки? Почему сейчас на душе царило внутреннее беспокойство, перерастающее стихийными волнами в страх? От этого ощущения становилось душно. Отец промелькнул сначала в окнах, затем, не выходя из помещения, в открытую дверь громко сказал:

— Ты иди! Ким не так заполнил лист, теперь все заново нужно переделывать. Я один пойду, ты меня не жди.

Лайнхарт старший исчез в строящемся помещении, Ревант развернулся и резво пошел по тротуару к дому. Чем дальше он шел, тем больше мыслей посещало его, опережая друг друга.

«Мне никогда не было так плохо. Боль в голове распирает, осколочная граната взорвалась в черепе». Он никогда не обращал внимания: Эмпирон, протекторат, город и даже эта улица — как организмы с маленькими клетками — людьми, текущими по сосудам-улицам. «Вольтжеты… как они работают? Наверняка, кто-то должен знать, как работают эти автокары. Они скользят по небу, эти сверкающие редкие птицы, а в них — еле видимые, заметные только при открытых окнах офицеры, в белой форме, со сверкающими петлицами и фуражками с золотистыми лавровыми листками. А эти летающие фонари, гуляющие по городу в тех местах, где по ночам особенно темно! А эта… инспирационная станция. Высокое сооружение с приемником и каким-то, похожим на рупор, овалом. Но не так ведь, все не так! Почему, если я протяну руку вперед ладонью вверх, то я почувствую мокрые капли дождя? Почему прохожие так неестественно тупят свой взгляд на мокрый тротуар, по которому идут? Кто такие террамили? Почему никто не замечает стоящих посреди улицы деревянных мутантов с оружием?»

Вопросы у Реванта рождались с невероятной скоростью и их поток невозможно было остановить. Все вокруг казалось новым, будто до этого он жил в другом обычном мире, как любой нормальный человек. Что произошло?

Вернувшись домой, он застонал, головная боль не утихла. Ревант скинул куртку в прихожей. Нужно было постирать вещи и принять ванну — кровь осталась на затылке и одежде. Дверь отъехала к стене, Ревант зашел в комнату, но свет не включился. «Странно», — подумал он, ведь свет всегда включается, когда внутрь кто-нибудь заходит: датчик света ловит сигнал из чипа и включает свет.

Ревант подошел к ручному выключателю, лампы по контуру потолка загорелись. Невольный взгляд скользнул к зеркалу. Оно опять притягивало, требовало посмотреть в себя. В конце концов нужно было проверить, удостовериться…

По бокам из зеркала аккуратно выплыли еще два, меньших по размеру, издали как бы поглядывающих друг на друга. Взгляд упал на левое маленькое зеркало, отражающее свечение чипа. Вернее сказать, свечение, которое должно было быть. Ревант пригляделся. Там, где светодиод обычно излучал зеленый сигнал стабильной работы, ничего не было. Под бордовой кровью — ни-че-го!

— Нет, нет, этого не может быть! Какого черта? Чип сломался! — паника завладевала разумом, — что со мной будет? что со всеми нами будет?

Будто небо обрушилось на рассудок, продавливая его вглубь, вниз и вниз. Чувство предательства перед самим собой, перед всеми окружающими пронизывало с головы до ног. Каждая клетка его тела кричала о беде, о том, что его мир, так долго казавшийся безопасным и предсказуемым, рушится перед глазами. Гладкий, пускай и старый, пол ускользал из-под ног.

«Я обязан кому-нибудь рассказать, меня обязательно должны вылечить. А вдруг нет? Вдруг подумают, что у меня никогда не работал чип, что я всю свою жизнь скрывал это, что родители скрывали у себя дома делинквента? Да, об этом нельзя никому говорить. Хотя, может, мне помогут? Может, мне встроят чип обратно? Неужели ни у кого никогда не выключался чип? Ведь наверняка их вставляют обратно, наверняка…»

Лихорадочные рассуждения были прерваны:

— Ревант, что ты там так долго делаешь? Мне тоже в ванну надо.

— Я моюсь, мам.

— Почему нет звука воды? С душем что-то случилось?

— Он… я… — Ревант растерялся, не зная, что сказать, — я сейчас, сейчас…

Уснуть не удалось. От осознания всего произошедшего за последние сутки, от одной мысли о вероятном будущем спать не хотелось. Ко всем рассуждениям добавился вопрос: как вовремя проснуться утром? Роль будильника всю жизнь играл чип, а теперь что? Если вовремя не проснуться, родители точно заподозрят что-то неладное, так что нужно проснуться ровно через десять минут после того, как чайник на кухне известит свистком о вскипяченной воде. А если проснуться на минуту раньше или позже? Мысли водопадом заливали сознание, так что всю ночь Ревант делал то, чего в такое время никогда не делал — не спал. Он пытался, закрывал глаза, ворочался с боку на бок и, казалось, даже видел что-то похожее на сон или гипноз: Он стоял на крыше здания, где-то в одиннадцать этажей, вокруг тянулись провода, перевязанные вместе, соединяющиеся около инспирационной вышки. Обычная, ничем не отличающаяся, вот только без охранников-террамилей и с погасшими огнями — она не работала. Ревант стоял на крыше один, в той же пижаме, в которой пытался поспать. И здесь он думал, размышлял: «Что будет со мной? Зачем нам, гражданам Эмпирона, эти чипы? Я думал, что без них нельзя жить, но… я живой. А у Владыки есть чип? Владыка знает, что его гениальную разработку можно остановить одним случайным падением с последней ступени подвальной лестницы?» Ветер обдувал лицо, руки и ноги; морозило, а вокруг расстилался пейзаж из высоток. Он был не в своем родном городе, это было похоже на что-то, что раньше люди назвали бы мегаполисом.

Границ города не было: слева возвышались стеклянные небоскребы. Должно быть, там решалось, какой сигнал посылать вышкам; справа — нескончаемые маленькие домики в четыре-пять этажей. Ревант смотрел вокруг, замерзший от ветра, и думал… А после, будто оборванный на половине мысли, резко вспомнил, что он у себя дома, в своей кровати, юноша укрылся одеялом и попытался скрыться от мысли, что он теперь делинквент…

Утром получилось проснуться (если это можно так назвать) вовремя, с кухни на первом этаже прозвучала мелодия чайника, и Ревант стал считать про себя ровно десять минут, чтобы встать, надеть рубашку на вакуумных застежках, штаны и спуститься вниз. Мама стояла, склонившись над Евой, успокаивала ее. Младенцы, недавно получившие чипы, часто плакали, еще не в силах совладать со своими эмоциями.

Дверь в ванную открылась, Ревант включил свет и начал чистить зубы. Он не мог теперь смотреть на себя, он боялся собственного отражения. Быстрее, чем он успел об этом подумать, работа зубной пластины завершилась, настала пора утренней проверки чипа. Боковые маленькие зеркала выехали по разным сторонам, нужно было сказать фразу, только сказать, ничего больше. Глаза уставились на затылок, наблюдая небольшой черный островок в океане кожи. «Что-то нужно сказать. А может, не нужно? Если промолчать, то наверняка придет помощь, чип вживят обратно, и жизнь пойдет прежним ходом, — думал Ревант. — Хотя, что я такое говорю? При утренней проверке самое последнее, что нужно делать — это молчать».

После раздумий, очень неуверенно и тише, чем обычно, он произнес:

— Ревант Лайнхарт. 9:03. Чип-ингибитор в норме.

Он стоял неподвижно. Зеркала задвинулись назад. Кажется, все обошлось.

Позавтракав, все засобирались по своим делам. Школьники выходили из домов один за другим, в их потоке был и Ревант. Ощущение искусственности пространства его покинуло вместе с чипом. Будто он зритель и только наблюдает представление посреди сцены, а актеры с декорациями кружатся вокруг него. Сейчас же он избавился от этого, но стоило ли оно того — непонятно. Над головами людей сегодня пролетел всего один вольтжет, но его хватило, чтобы всю оставшуюся дорогу до школы думать: «Даже у военных чипы функционируют, а у меня…»

На школьной линейке пришла растерянность, Ревант будто забыл, какое место он занимал все годы обучения в своей школе, поэтому встал последним, увидев единственное свободное место. Внесли портрет, все школьники начали произносить клятву, но только те, у кого чип функционировал. В памяти были фрагменты фраз, отдельные слова, но вспомнить все было очень сложно. Рот как-то сам открывался, произнося звуки. Повезло, что Ревант стоял не в числе первых, а ближе к стене, в дальних рядах. Но, кажется, ничего не прошло бесследно: при входе в кабинет мисс Миль подозрительно на него посмотрела. «Неужели она знает?» — новый терзающий вопрос, совсем ненужный, ведь на старые еще не было ответов. Усевшись за свою парту, он уставил взгляд на электронную доску, отводить глаза было опасно. Другие ученики садились за свои парты, заполняли кабинет.

Прошел первый урок структурного изучения нейротехнологии. Только находясь в том состоянии, в котором находился Ревант, было понятно, насколько скучными были предметы в школе. Удерживать свое внимание на сидящем за своим столом преподавателе — самое настоящее испытание, которое способен выдержать не каждый. Со звонком, когда все начали выходить, мисс Миль попросила:

— Мистер Лайнхарт, останьтесь на минуту.

— Да, мисс Миль.

— Мне показалось, сегодня вы не сконцентрировались в полную меру, будто урок проходил как-то без вашего участия, мимо вас. Все хорошо? Вы посещали лечебницу в последнее время?

— Не посещал, мисс Миль, со мной все хорошо, — соврал Ревант. Конечно, он не сконцентрировался в полную меру. Даже когда отвечал на вопросы учителя, его сердце стучало с невероятной силой, колени, как вращающиеся магниты, то притягивались, то отталкивались друг от друга.

— Раз так, то вы свободны, — не без подозрения закончил преподаватель.

— До свидания, мисс Миль.

— Всего хорошего.

Стоило только Реванту развернуться, как кабинет и коридор школы пронзил крик:

— Лайнхарт!

Он обернулся. Что произошло? Почему мисс Миль смотрела взглядом хищника, шаг за шагом приближаясь к нему?

«Черт, чип на затылке. Он же не светит! Не горит! — быстро пришло в голову. — Надо убегать из школы, живо!»

Он выбежал в коридор, оттуда — к центральной лестнице. Все оборачивались, глаза приковывались к нему — в школе было запрещено бегать. Двери кабинетов начали открываться одна за одной. Ревант свернул за угол, он понимал, что через главный ход убежать не удастся, поэтому бежал к черному, тот был с торца здания. Другие дети сторонились, а некоторые не могли даже удержать равновесия от случайных толчков беглеца. Наконец — поворот, а там, за ним — прямой путь к свободе, к дому, к неработающей вышке на его крыше. Вдруг из двери кабинета вышел официально, но скромно одетый человек, среднего роста и крепкого телосложения. Его лысина и широкая царапина, идущая от мочки уха до края губы, говорили сами за себя — это комиссар школы. Он в один стремительный прыжок оказался в центре коридора, раскинув руки в разные стороны, ясно давая понять, что пробежать мимо не удастся.

Деваться было некуда. Сзади уже догоняла сорокапятилетняя охранница, призванная по тревоге, спереди — ветеран войны с мгновенной реакцией. Ситуация требовала решительных и незамедлительных действий. В беге, в этой размытой от скорости картинке, буквально промелькнула хрупкая надежда: справа была открыта дверь в кабинет — просторный лекторий с окнами высотой в пару метров, одно из которых, как казалось, было открыто. Не думая, (на это не было времени) Ревант рванул туда, хлопнув ладонью по краю стеклянной выдвижной двери, отдав тем самым ей приказ закрыться. Взбежав по лестнице, он оттолкнулся от нее и в прыжке пересек подоконник, школа оказалась позади. Всем, в том числе учителям и охране, было запрещено покидать здание школы до окончания рабочего дня, так что выбора у них не оставалось. Они лишь проводили взглядами убегающего ученика, неосознанно признавая, что этот бой проигран…

Приземление было относительно мягким, хотя и неприятным: левая нога угодила в лужу грязи… Перекат через правое плечо… И вот Ревант на ногах. Он продолжил бежать, ведь за ним еще могли следовать, и не обязательно кто-то из школы. Будет страшно, если бесцеремонные террамили уже осведомлены, они шуток не понимают и их электрошоковые дробовики — тоже. Но даже если они сзади — оборачиваться нельзя, нельзя терять времени. Скрываясь по переулкам и тонким проходам между домов, делинквент (теперь уже официально) думал: «А куда я бегу? Домой? Если обо мне сообщили, то первое же место, куда они явятся — это дом. Но мне ведь больше некуда бежать, к родителям на работу не выйдет — далеко, к тому же на пути полно вышек с охраной. Вариантов нет, только домой, на время, хотя бы собрать вещи. А потом? Мне нельзя оставаться там долго, я подставлю не только себя, но и родителей, а они укрывали меня весь вчерашний день. Нет, мне нужно уходить. Самое главное — не попадаться террамилям, а в остальном худи с капюшоном меня спасет, хотя бы на первое время. Уйду за город, там буду жить, если придется, один».

Он уже подходил к дому, опасаясь, что его тяга к незаметности и привлечет больше внимания. Дома никого не было. Папа — на стройке, мама — в пункте выдачи средств первой необходимости, там она работала оператором и Еву брала с собой, так как негде было оставить маленькую девочку. Когда Ревант зашел внутрь, то первым делом сел на пуфик в прихожей, чтобы отдышаться, не столько от утомительного бега, сколько от усталости держать каменное лицо с пустыми глазами, создавать видимость для прохожих, будто он обычный гражданин, не пытающийся скрыть биения своего сердца, сравнимого с автоматной очередью. Дыхание было беспорядочным и быстрым, но вскоре восстановилось. Дома также пахло невкусно приготовленной едой и дешевым пластиком, свет мягко распространялся по комнатам, в прихожей было невероятно душно. Не разуваясь, Ревант помчался на второй этаж к себе в комнату, там на скорую руку собрал все самое необходимое: теплые штаны с начесом, кофту побольше, шапки — все, что могло спасти от холода в долгом путешествии. Он долго думал насчет фотографий и, так как они не занимали много места, поместил во внутренний карман рюкзака одну, где была запечатлена вся семья Лайнхартов с еще живыми бабушкой и дедушкой. Начал спускаться на кухню. Там с морозильника он взял саморазогревающиеся контейнеры с едой, предназначенные для отца, чтобы во время работы, по нажатию сенсорной кнопки, еда внутри разогревалась и можно было быстро пообедать. «На первое время сгодится», — подумал Ревант.

Все было готово к побегу из города — дальше от чипов, вышек, Эмпирона. Со вчерашнего дня Ревант начал думать о том, что чипы подарены людям Владыкой не для комфортной и безопасной жизни. Да, конечно, чип-ингибитор можно назвать «шестым отделом мозга». Он играл ключевую роль в жизни каждого гражданина: он не давал возможности что-либо забыть, имел автоматическое подключение к другим чипам для обмена информацией, управлял окружающей средой и имел бесчисленное множество других достоинств. Но почему люди с работающими чипами ничего не чувствуют? Будто эмоции, издревле переполняющие человека, закупорили в стальной термос, запаянный для надежности навсегда. Знает ли об этом Владыка, а если узнал, что сделал бы со всеми чипами? Еще одна мысль сразу пришла на ум: разве логично, что террамили патрулируют город и охраняют дома, на крышах которых стоят вышки? Они не охраняют вышки или город, никто не может нарушить общественный порядок, это неестественно. Они ищут таких, у которых по каким-то причинам перестали работать чипы, таких же, как он, Ревант.

Он присел на пропитанный пылью скрипучий диван.

«Так, сейчас я выйду из дома, пойду к метро и там сяду на первый же поезд. Если не вызывать подозрений, то все пройдет гладко: эти тупые террамили ничего не сообразят, а от людей-охранников, которые там то есть, то нет, спрячу голову. Главное — не оголять затылок, это меня сразу выдаст. Ага, еду до конечной, там выйду со всеми, но задержусь, подожду, пока…» — нить мыслей оборвалась. Неожиданное чувство тревоги охватило все нутро, такое же чувство, когда он возвращался со стройки. Из прихожей доносились звуки, шум. Ревант вскочил и скорее полетел наверх.

В дом кто-то вошел.

III

Шмыгнув в свою комнату, он понял, что нужно было определиться с новым планом действий. Раз они уже пришли домой, значит медлить нельзя. Если они знают о Лайнхартах все, значит знают, в какой комнате живет каждый член семьи, еще секунда, и дверь в комнату распахнется. Выход опять был только один — окно. Из него была видна самая неживописная картина: кирпичная стена соседнего дома, на котором возвышалась инспирационная вышка, мигающая зелено-красным свечением, контейнеры со склада, расположенного за металлическим забором. Над еще полном луж от вчерашнего дождя бетоне парил выключенный до вечера фонарь-дрон: одна лопасть и светодиодная лампа вокруг нее. Других вариантов не было — нужно взять разбег, допрыгнуть до дрона и, ухватившись за него хорошенько, приземлиться. Здание, в котором жили Лайнхарты, как и все прочие в этом районе, можно было по праву называть историческим — здания эти не что иное, как двух-трехэтажные кирпичные коробки, построенные, в лучшем случае, полвека назад. В таких жили по нескольку семей, но именно в доме Лайнхартов уже долгие годы ждали заселенцев, которых все не было и не было. Можно сказать про неслыханную удачу: не только за спокойно прожитое время, но и за то, что прыгать придется со второго этажа, а не, скажем, с двадцатого, где жили семьи сержантского состава.

Открыв окно, Ревант начал пятиться назад, чтобы набрать нужный разгон. Прижавшись к стене, стал смотреть на цель — парящий бездушный кусок металла. От рамы окна были считанные метры, он должен допрыгнуть. Но что, если нет? Да, бывают сильные ветры с ливнями, порою походящие больше на бурю, и их дрон в силах выдержать, однако фонарь сейчас выключен. Может же быть такое…

Шаги стали слышны с лестницы. Кто бы это ни был, он поднимался. Услышав их, как по выстрелу сигнального пистолета, знаменующего начало марафона, Ревант оттолкнулся от стены: левая нога — на кровать, правая — на подоконник, и — прыжок. Порою только в полете, в этом ощущении невесомости, можно почувствовать всеми забытое, первородное, врожденное нечто, растекающееся по всему телу и несущее в себе молнию бодрости, топлива для сердца-насоса. В полете оформляются в одну картинку все представления человека о безграничности, истинной свободе, в коей действует только один закон — закон всемирного тяготения. Поэтому нужно успеть насладиться временем, может, самым волнующим, но, пожалуй, и самым спокойным в жизни человека, пока не упадешь вниз.

Мгновенно Ревант заметил, что падает куда быстрее, нежели планировалось. Инстинктивно он выбросил руки вверх, закрывая при этом глаза. Получилось: пальцы зацепились за пластиковую окантовку уличного фонаря. Тот в ту же секунду включился — сработала защита против неблагоприятных природных условий. Эта модель давно устарела, она бы пережила ветер, не самый сильный, но и не столь слабый, однако почти взрослого человека выдержать, а тем более аккуратно посадить вниз, не получилось. Дрон, неся с собой нежданного попутчика, парил в воздухе по направлению стены соседнего дома. Столкновение с ней стало неизбежным. В попытке хоть как-то улучшить положение, юноша поджал ноги, но это ему не помогло. В планы парящей лампы точно не входило встречаться с кирпичным памятником бедности: что-то перемкнуло, удар придал какую-то бешеную живость. Отскочив от стены, под ошеломляющим ускорением дрон направился в сторону строительного склада. Лететь с такой сумасшедшей машиной означало иметь впоследствии сломанные конечности, с чем Ревант был не согласен. Пролетая над контейнером, стоящим вплотную к забору, разграничивающему жилой и логистический районы, фонарь полетел с той же скоростью вниз, его же попутчик решил не смиряться с судьбой и разжал ладони, упав на контейнер. Приземление было не таким мягким, как то, школьное, но критичного ничего не случилось, ничего, вроде, не сломалось. Встав на ноги, Ревант увидел дымящую груду металла.

«Забор невысокий, я его перепрыгнуть смогу. Лучше спрятаться за углом, посмотрю, кто зашел к нам домой,» — спрыгивая с контейнера через забор, думал беглец.

Укрывшись в тени кирпичного здания, которому, кажется, суждено было рассыпаться даже от прикосновения младенца, Ревант стал всматриваться в оконный проем, из которого минуту назад покинул родной дом. Долго ждать не пришлось: скоро стекло отразило лучи еле виднеющегося солнца, окно закрылось. В его прозрачности был виден до боли знакомый силуэт. Мама.

Он зря все это время убегал. Это никакое не преследование, просто мать сегодня вернулась раньше обычного. Вот жалюзи опустились, силуэт скрылся.

«Я должен вернуться. Я же ничего не сказал родителям, я не описал всего, что со мной произошло, они же ничего не знают. Если нельзя передать чипом, то нужно было разбить зеркало и осколком нацарапать на плитке хотя бы пару прощальных слов, банально объяснить. Хотя, что тут можно объяснить? — эта мысль стала холодным душем для опьяненного рассудка. — Нет, мне нельзя возвращаться. Она же не поймет меня, она не способна ничего понять. Вполне может, что она обо мне и сообщит. Или сразу после меня зайдут военные, застанут нас вдвоем и… увезут куда-то далеко? Вживят снова чип? Убьют на месте?»

Думать об этом было страшно. Глаза наполнились слезами, не совсем понятно: от вихревого ветра или от осознания того, что больше в родной дом дороги нет. Но нужно было двигаться. Ревант взял себя в руки и направился к метро, спрятав голову под капюшоном.

По пути своего следования поезд, напоминавший продолговатый параллелепипед, обогнул весь город. Учитывая, что передвижение каждого эмпиронца продумывается и предполагается, то мест в одном вагоне хватало на всех пассажиров. Сегодня же одно место было занято с самого начала, один незапланированный пассажир сел на потенциально чужое и прекрасно это знал. Подъезжая к конечной, делинквент Лайнхарт покрутил головой по сторонам, озираясь, нет ли за ним слежки. Человек, сидящий напротив него со второй еще остановки, смотрел ему прямо в глаза, не отводя взгляда ни на миллиметр. Судя по желтому чипу, свет которого распространялся из затылка с периодическими миганиями, он передавал куда-то какую-то информацию. Какую? Может, сейчас он следит за заголовками новостной ленты, пролистывая ее у себя в голове, может, подробно описывает, как выглядит его цель. В любом случае, их пути должны разойтись, нельзя рисковать и идти с незнакомцем вместе.

Голос нейродиктора, с невероятной точностью подражающий человеческому, объявил:

— Станция №0. Конечная.

Все потянулись к дверям вагона. Выйдя из него, толпа послушно пошла наверх, к контрольному пункту и выходу со станции. Ревант не торопился. Он ни разу не доезжал до конечной, так далеко от центра города он не был. Внимательные пронзительные глаза изучали новое окружение с аналитической точностью. Был прообраз плана: зайти в укромное место вроде туалета и переждать там до глубокой ночи. В небольшом промежутке, пока станция не работает, выбраться, пройти контроль и бежать. О таком плане сказать было нечего, было слишком мало информации… Но Ревант не мог даже предположить, насколько план провальный.

Его глаза заметили что-то странное, какую-то, на первый взгляд, незаметную деталь, будто детектив пришел на место преступления и на самом очевидном, а оттого и незаметном месте, увидел что-то, сверкнувшее отражением, нечто похожее на орудие преступления, на острый нож с каплей крови на острие. На одной из десяти колонн, служащих скорее украшением, нежели опорой потолка, был союз каких-то палок, черточек. Символ этот представлял пересеченные прямые, образующие крест, заключенный в ромб. Он был вырезан точно чем-то острым.

«Этот символ здесь не просто так, — рассуждал Ревант. — Он пропитан чем-то странным, он так завораживает. Он похож на компас, старый, двухсотлетней давности. Может, это он и есть, указывает направление в нужное место. Проверю».

Этот знак поражал своей неровностью, корявостью, даже дети так не нацарапают. Но было что-то в нем такое… В окружении идеальных пропорций, одинакового расстояния между колоннами, четко перпендикулярно падающих лучей света и узора на уходящем в туннель вагоне метро, эти царапины, этот компас, как ушиб на тонких ногах балерины. Ревант пошел прямо до упора. Там, на стене, виднелся, хоть и пытаясь укрыться плесенью, точно такой же знак, но теперь накрененный слегка в бок, как бы указывая на ступеньки, ведущие наверх.

Все эти символы указывали путь беглецу, который послушно этому пути следовал. Было у него предчувствие, что эти ромбы и кресты оставлены для него. Кто-то знал, что в это метро придет человек, ищущий поддержки и укрытия. Он уже давно отклонился от верной дороги, по которой все шли, зайдя в какое-то отдаленное крыло, пустующие уже десятилетиями. Двери и повороты сменяли друг друга, но вот он — последний знак. Он находился на оранжевой двери, выгравированные буквы на металлической овальной доске складывались в слова: «Служебный вход». Ревант нажал на сенсорную панель в той области, где в старые времена располагалась замочная скважина… Дверь не открывалась.

«Черт, закрыто, — отчаяние прокатилось по коже, оставляя след своими иголками холода и дрожи, как-то резко стало невыносимо глотать, внутри все перевернулось. — Выход из города там, за этой дверью, но попасть туда как? Дверь откроется только перед офицером с чипом. Надо осмотреться, вдруг я что-то упустил, я должен заметить маленькую деталь, как на той колонне».

Вокруг все до боли прозаично: белые стены с оранжевыми дверями, две скамьи в центре коридора, небрежно стоящие спинками друг к другу, запах стерильности, но не отталкивающий, даже наоборот, связанный с порядком и чистотой. Вокруг были другие двери, на каждой — надпись, кому принадлежит кабинет: комиссар станции, отдел сопровождения порядка (так красиво называлась охрана на отдельных объектах, вроде метро, и патрули в городах, состоящие из людей), обслуживание дорожных путей и другие комнаты для назначенных в метро на работу. Нельзя было найти более ничего, никаких обозначений, символов, знаков, звуков. Единственное, что можно было слышать в этом месте, так это монотонное вращение вентилятора, гоняющего воздух. Ревант решил провести пальцами по сенсору соседнего кабинета, принадлежавшего диспетчеру дорожных путей. Закрыто. За ним еще одна дверь, затем еще, еще, но вот четвертая, в отличие от остальных, открылась. Это было полной неожиданностью, он уже машинально толкал дверь одной рукой и проводил пальцем по сенсорной пластине другой, как вдруг оранжевая граница мира общественного и закрытого, государственного, рухнула. Коридорный свет озарил кабинет достаточно уютной планировки. Стеклянный журнальный столик с небольшим зеленым растением располагался перед деревянным столом, окруженным серверами с мобильными жесткими дисками. Недалеко от офисного кресла стоял среднего роста мужчина с черными волосами, концы которых закручивались в кудри, в деловой, как показалось на первый взгляд, форме. Момент рассматривания им выдвинутого жесткого диска, горящего синей подсветкой, вероломно был прерван Ревантом. Синие глаза хозяина кабинета расширились от ужаса, сверкнули, брови стремительно поднялись, даже нижняя губа хотела опуститься как можно ниже, утягивая за собой всю челюсть. Было видно, что молодой с виду незнакомец не ждал гостей. Ревант сразу узнал это лицо, этот накинутый от непогоды плащ, это желтое свечение, будто передававшее информацию или пролистывающее новостную ленту. Он с опозданием перевел взгляд на доску двери, которую распахнул, и с ужасом отступил:

«Кабинет Уполномоченного КОМИССАРА СТАНЦИИ. Дозоров М».

Господин Дозоров успел уже обернуться, показав свой мундир полностью, сверкнув позолоченной звездой на петлице своего выглаженного синего костюма. Комиссар всунул диск на место и негромко, но с особой язвительностью и чувствующейся угрозой приказал:

— Стоять! что ты здесь делаешь?

— Простите, я, — Ревант растерялся. — Я ошибся кабинетом, вернее, я искал комиссара, но он уже не нужен, я… я пойду.

Он попытался сделать пару шагов назад, но комиссар опередил его: из выдвижного ящика стола он достал пистолет, дуло которого сразу же направил на подростка. Тот оцепенел от такой неожиданности, он впервые видел оружие, готовое в момент разрезать его голову выстрелом. Это крах — он попался.

— Иди сюда, — спокойно, но громко приказал Дозоров. Ревант послушно вошел в кабинет.

IV

Смена зеленого сигнала на желтый из головы сопроводила закрывшуюся дверь за спиной пойманного подростка. Читал бы он книги, смотрел бы фильмы, может, знал бы, что в таких ситуациях обычно поднимают руки к небу или складывают их за головой. Ревант же этого ни разу не видел, а потому со страхом наблюдал за происходившим, чуть пригнувшись и опустив плечи, не в силах сдерживать тряску своих колен. Холодные капли пота проступили на красной его коже и, проделав путь со лба до подбородка, падали на уложенную на полу плитку темного цвета. Сначала воцарилось молчание, томительное и оттягивающее неминуемую участь. Казалось, что даже мозг не мог выдержать такой тишины, заполняя уши преступника тихим отдаленным звоном, раскатывающимся железобетонной громадой по тонкой натянутой глади воды. Комиссар согнул, прижав к боку, локоть правой руки, в которой держал пистолет. Он не отвел прицела, дуло оружия все также было направленно прямо в бегающие глаза Реванта, в такой стойке от бедра он командирским голосом, все таким же спокойно-громким, приказал:

— Встать лицом к стене и стянуть капюшон! — тот повиновался, сделав, как велено. — Что с Вашим чипом, мистер Лайнхарт?

«Он знает мое имя, — мелькнуло у Реванта, — значит, за мной следили с самого начала, значит, сидя напротив меня в вагоне, он знал, за кем следит и за кем гонится. Это он сам запер дверь служебного помещения, зная, что я буду пробовать открыть другие. Все эти символы — ловушка. Я сам пришел в руки правосудия, я сам…»

— Вы заставили группы людей, слава Богу, быстро среагировавших, работать над Вашим побегом. С самого инцидента в школе о Вас, мистер Лайнхарт, знают сотни людей и до сих пор следят за вашей судьбой. А теперь, немедля, отвечайте: зачем вы сели на метро и поехали до конечной станции?

— Хотел сбежать из города.

— Зачем пришли сюда, в мой кабинет?

— Сюда вели знаки на стенах, колоннах…

— Знаки? — как бы удивляясь, воскликнул Дозоров. Брови его устремились ввысь, а глаза готовы были покинуть лицо. — И как же выглядят эти знаки?

— Как ромб, — Ревант сначала вздохнул, а потом дрожащим голосом продолжил, все также стоя лицом к стене, — ромб с крестом посередине.

Вновь наступило томительное молчание, но по прошествии нескольких секунд оно было нарушено звуками шагов чистых до блеска ботинок, затем — грохотом кинутой тяжести. Комиссар обогнул рабочий стол и направился к дальнему серверу, стоящему напротив другого, своего двойника, у которого Ревант застал Дозорова. Понимая, что опасность оружием ему теперь едва ли угрожает, юноша, поворачиваясь лицом к кабинету, увидел, что пистолет комиссара лежит на столе, а он сам выдвигает четвертый снизу жесткий диск. По крайней мере, так показалось на первый взгляд. Но выдвинутая объемная пластина была никаким не диском, а профессионально замаскированной коробкой, в которую как бы «втекала» приплюснутая и изогнутая с двух краев трубка. Один конец этой трубки Дозоров прислонил к уху, другой — к губам. После пары морганий глаз из трубки послышалось граммофонное эхо, после которого офицер начал говорить на каком-то странном неизвестном языке, звучащем достаточно резко, жестко, ни капли не похожем на английский.

Разговор продлился где-то минуту, после чего комиссар положил трубку на место и спрятал выдвижную пластину обратно в сервер. Стремительно направившись к двери, запер ее, приложив отпечаток пальцев к панели, показавшей красный замочек в святящемся круге, затем резво повернулся к Реванту, о существовании которого, могло казаться, уже успел забыть. На его чистой, гладко выбритой коже вместо равнодушного горизонта алых полопанных губ показалась расплывающаяся улыбка. Пальцы, спрятанные в белые перчатки, начали отдаляться друг от друга, руки поднимались все выше и все шире, хищный зверь готов был прыгнуть на свою жертву и растерзать вырывающими плоть когтями. Он, будто даже прыгнув, в один шаг приблизился к Реванту и… обнял его. Стечение обстоятельств весьма необычное, они оба растерялись; Ревант, конечно, в большей степени. Дозоров, осознав всю странность ситуации, отшатнулся, провел языком по губам и с радостью начал:

— Я Михаил, Дозоров Михаил, очень рад знакомству! — пожав руку, затараторил со скоростью, — я уверен, что сейчас у тебя очень много вопросов, и я отвечу на них, но все позже. Боже, как мне повезло, что ты пришел именно ко мне, молодец, мальчик мой!

Было видно, как он искрится от радости, взмахи руками, их положение то на сердце, то на своем горле, то на плечах нового знакомого говорили о нем как о человеке невероятно позитивном и эмоциональном, что никак не вязалось с первым впечатлением.

— Прости, что припугнул тебя при входе, мне нужно было удостовериться, что тебя не заслали сверху, что это не проверка или что-то в этом духе. Но раз ты увидел, как ты их назвал, «знаки», значит ты один из нас.

— Стойте, — от потока новой информации было трудно прийти в себя, — «один из нас»? почему вы так говорите, будто тоже со сломанным чипом?

— Конечно, у меня нет чипа, это, — тут он указал рукой на свой затылок, — всего-то диод, лампочка со способностью вовремя закрывать двери, — оголяя свои зубы улыбкой, пробормотал он.

— Вы не комиссар? — недоверие к этому человеку возвращалось вновь.

— Комиссар, комиссар, уже несколько лет как комиссар, — с успокоительным ободрением заявил Михаил, — но я работаю тут не на Эмпирон. А впрочем, Вы, Ревант Лайнхарт, узнаете все позже. Сейчас не будем терять времени.

После этих слов он сделал рукой жест, похожий на фляк, и сунул ее во внутренний карман военного кителя. Столь же изящным движением достал оттуда устройство, схожее на очки, только вместо дужек — силиконовый ремешок, прозрачные линзы очков закрывали всю область глаз вместе с бровями. Аккуратно держась за края этих очков, Михаил протянул их ничего не понимающему Реванту. Тот с осторожностью, сначала выждав пару мгновений, взял их пальцами обеих рук.

Ревант, видно было, хотел дать волю целому водопаду вопросов, про самого этого человека, который каким-то невероятным образом живет среди других граждан и не только не привлекает внимания, но и выполняет какую-то работу. Тем не менее, Дозоров, видя его лицо полное недоумения, опередил:

— Меня предупреждали, что ты не до конца понимаешь, что с тобой происходит. Давай так: ты получишь все ответы, что тебе нужны, но сначала наденешь это, — он средним пальцем указал на прибор в руках Реванта, — и будешь следовать моим указаниям, договорились?

Смятение — вот какое слово опишет лучше всего чувство, охватившее подростка. Выбор, вроде, был очевидный: возвращаться назад и искать успеха на просторах Владычества, быть пойманным и приговоренным к неизвестно чему, либо же послушать этого загадочного комиссара и делать то, как он ему приказывает, нет, просит. Ревант какое-то время помялся, но, натянув ремешок и продев сквозь него голову, надел эти очки.

— Это называется хайвью, — стал объяснять господин Дозоров, — очки дополненной и виртуальной реальности. До повсеместного внедрения чипов-ингибиторов люди использовали это. Вам в школе должны были о таких рассказывать, насколько мне известно. Ах да, его надо включить.

Он протянул свои пальцы к металлической оправе хайвью, подержав пару секунд. Устройство включилось. В момент линзы потемнели, на переднем фоне появилась вращающаяся сфера, уведомившая своего нового владельца:

— Здравствуйте, Ревант Лайнхарт! — звонкий голос ассистента было не отличить от реального человеческого.

— Я тут успел настроить их для тебя, — подметил Михаил, улыбаясь. — Построй маршрут до Убежища, — скомандовал он своим прежним спокойным командирским голосом.

— Прекрасно, вот маршрут до Убежища! — радости в голосе ассистента было не убавить. Тут же перед глазами Реванта оказалась оранжевая полоса, выходившая из кабинета и продолжавшаяся под дверью.

— Следуй по этому пути, он отведет тебя в Убежище — безопасное место, где такие же, как ты, живут без чипов. Тебя там уже ждут, я с тобой пойти не могу. Я спускаюсь в Убежище реже, потому что выполняю его миссию тут как комиссар. Как ты, наверное, уже понял, я не только здесь за станцией слежу и патрули принимаю. Такие, как ты, лишившись чипа и веры во Владыку, пытаются бежать из города, по дороге как раз находя эти «знаки», как ты их назвал, — тут он посмотрел в глаза Реванту, — слушай, сколько времени? У тебя в правом верхнем углу есть часы.

— Близится восьмой час.

— Как? — воскликнул с ужасом Дозоров, — это плохо, очень плохо, — когда он сильно удивлялся, то слышался его почти незаметный акцент от того жесткого прямого языка. — Скоро прибудет патруль, и станция закроется, поторопимся, я открою тебе дверь к служебному входу.

Вдвоем они вышли из кабинета и стремительно направились к соседней двери. Играя светом, ромб с крестом посередине вновь сверкнул, Ревант приближался к нему. Михаил приложил свой указательный палец к панели. Помещение самое рядовое: обычный чулан со сломанной техникой, всевозможными насадками на роботы-пылесосы, аварийными дронами, готовыми оперативно примчаться в случае неполадок на станции. Вдвоем они зашли вовнутрь.

— Сколько пыли! — не смог сдержать себя Ревант и, не успевая прикрыть рот локтем, громко чихнул.

— Да, этой комнате уборка не помешает, но не сейчас. Куда ведет тебя стрелка?

— Она, — Ревант засомневался, — за тот стеллаж к… зеркалу.

Опять. Эти стекляшки не могли отстать от Реванта, еще когда он был добросовестным гражданином Эмпирона, его манила сила собственного отражения, а сейчас, когда он избавился от чипа, зеркала буквально вызывали отвращение и ненависть. Оранжевая полоса продолжалась под самим зеркалом, этот визуальный навигатор хотел, чтобы человек буквально прошел сквозь него.

Дозоров вышел вперед, нащупав за краем пыльного зеркала невидный переключатель, повернул его, затем отошел. Зеркало, будто обдумывая, пускать загадочных гостей в себя или нет, все-таки решилось уступить. Сначала оно подъехало чуть вперед, затем отшатнулось, рывками подергиваясь, влево. Открылся проход, походящий на пещеру: стены, пол и потолок были из какого-то однородного непонятного материала, похожего на необработанный камень, впереди лишь мрак и ни намека на освещение. В размерах проход чуть шире самого зеркала, но не в высоту; человеку среднего роста пришлось бы нагибаться.

— Тебе придется идти туда, я не могу пойти с тобой, но ты не заблудишься, тебя встретят, — из коридора послышалось эхо шагов. — Черт, патруль уже идет, мне надо в кабинет, — он прикрикнул вдогонку, — торопись! Тебя встретят!

Ревант запрыгнул внутрь, тень закрывающегося зеркала начала постепенно окутывать проход. Наконец, полная мгла. Но она продлилась недолго, фонарь на хайвью включился сам, видимо, от датчиков. Узкий проход вел прямо, постепенно опускаясь все ниже и ниже, чуть ли не превращаясь в горку. Одна только оранжевая полоса-стрелка была уверена в правильности пути: ни на секунду не сомневаясь, она показывала все повороты и закоулки, которые надо было пройти.

С каждым шагом становилось не только страшнее, но и холоднее. Ощущалось, как путь ведет вниз и вниз, Ревант уже давно находился под землей. В этой гнетущей атмосфере нескончаемого пути, по которому хайвью вел уже около часа, голос, взявшийся из ниоткуда в голове, напугал Реванта так, что тот аж вздрогнул:

— Ваше сердцебиение участилось, а уровень кислорода в крови понижен. Включить музыку для расслабления?

— Твою… — это было, правда, неожиданно, — нет, не надо.

— При ваших показателях настоятельно рекомендуется выйти на свежий воздух и расслабиться. Хотите сделать дыхательную…

— Нет, спасибо, — перебил Ревант. — А эта штука не только путь показывать умеет.

— Поняла, — после недлительного молчания прозвучал женский нейроголос. — Вот что я умею…

— Не нужно, отмена! — нервно бросил Ревант. — Она еще и бесит.

Можно было уже привыкнуть к подозрительным шорохам, тихим завываниям ветра, кружащим в туннелях этого бесконечного прохода до мистического Убежища, в которое Ревант, видимо, и направлялся. Но тут раздался оглушающий крик, точно не в голове, где-то далеко, но эхо смогло донестись досюда. Слов не разобрать, как-то низкий грубый голос не то звал, не то пытался отогнать. Он будто разбудил от дремы Реванта, который бродил подземными путями, и заставил ускорить свой шаг почти до бега. Он перешагнул виртуальную черту с написанным там «100 м».

«Это Убежище, — надеялся Ревант, — это там меня встретят, там такие же, как я, это мне кричал кто-то! Осталось совсем чуть-чуть», — после этой мысли он побежал.

Последний поворот закрывал более обширную комнату, которая выглядела, как начало крупного лабиринта. Ревант вышел с самого крайнего прохода, однако таковых было три, располагались они друг за другом. Перед тремя проходами был один — большой, похожий на вход в хранилище банка, защищенный непробиваемой круглой дверью. Перед этой железной махиной стоял, казалось, вообще не к месту, обыкновенный деревянный стол на одну персону, за ним — раскладной стул, переживший не одну пролитую чашку какого-то темного напитка. По стенам этого помещения висели на веревочках два фонарика.

Но не все это убранство привлекло внимание Реванта в первую очередь. Еще до того, как он завернул за этот самый последний поворот, более отчетливо, чем до этого, послышалось:

— Мистер Лайнхарт! Ревант Лайнхарт! Мистер… фух, чтоб его, — мужчина, кричавший это, явно запыхался. Пробормотав чуть слышно: «Где тут можно было заблудиться, одна ж всего дорога», — тот продолжил рвать горло, — Мистер Лайнхарт, сюда!

Ревант зашел за этот самый поворот и увидел черного мужчину лет сорока, одетого в какую-то темно синюю кофту и плащ, на его ногах были сапоги, доходящие до колен. Штаны его поражали множеством карманов, они поддерживались ремнем с отливающей серебром бляхой. Как только лицо гостя показалось, он дернулся, рука потянулась к кобуре и там осталась, пока глаза не сверкнули долгожданной радостью и тот не сказал, опешив:

— Мистер Лайнхарт, хвала небесам, Ревант, — он подлетел к подростку чтобы пожать руку, — мы все вас сильно ждали. Я Лукас, добро пожаловать в Убежище!

— Что это за место? Комиссар наверху торопил меня, я не успел разобраться толком, куда я ползу, и уже оказался здесь.

— Ооо, — протянул Лукас, — Дозоров — любитель поторопиться, но, надеюсь, у него были причины утаить от тебя твой новый дом.

— Мой новый дом?

— Ах, конечно, давай по порядку.

После этих слов Лукас достал ключ-карту, подходя к датчику, прислонил ее. Механизм заработал, был слышен шум несмазанных прутьев, отъезжающих в сторону и открывающих масштабный засов. Круглая громадная дверь начала открываться.

— Пойдем, — махнув рукой, позвал Лукас.

Вдвоем они проследовали внутрь. За дверью помещение было похоже на лабораторию будущего: стены бархатные, белые, с пересекающими друг друга синими линиями, здесь царил естественный, но ранее неизвестный аромат, принадлежащий, верно, каким-нибудь цветам. К концу длинного коридора направился Ревант с сопровождающим.

— Убежище, — начал чернокожий, — построено в 2041 году на случай скоро случившейся третьей мировой войны. Но кто ж тогда знал, что мы третью мировую и начнем. Не мы, конечно, но… ладно, я начинаю сам себя путать. В общем, на случай обмена ядерными ударами, жители тогда еще мелкого города должны были пережить здесь, в Убежище. Война-то началась, как ты знаешь, и идет и до сих пор, только стрелять ядерными бомбами уже некому, проект забраковали, хотя Убежище достроено почти на сто процентов, поэтому об этом месте чипированные не знают. Позже сюда прибыли научные группы во главе с профессором Брейнштейном и начали искать людей со сломанными чипами.

— С кем? С профессором? — перебил Ревант.

— Профессор Карл Брейнштейн, конечно, — лицо рассказчика скривилось, будто он объяснял какие-то простейшие вещи, но тут же себя одернул, — ах, да, ты же не знаешь. В общем, самое главное из моего рассказа — это то, что Убежище — это место, куда приходят люди без чипов, приходят за новым домом.

Они дошли до следующей двери. Параллельно своему рассказу Лукас нажал кнопку, приехал лифт, оба зашли внутрь.

— По разным причинам люди теряют чипы. Кого ударят ненароком, кто поскользнется неудачно и головой… а ты-то как?

— На лестнице упал, — сказал Ревант, потирая затылок.

— Ну вот, видишь. Попасть сюда есть один путь, ты его и проделал.

— Так это все проходят через господина Дозорова?

— Ну, не все, — Лукас замялся, — Михаилу с тобой повезло. Семьи живут тут десятилетиями, много кто родился здесь, а попаданцы…

Открытие лифта последовало после приятного звука. Двери распахнулись в разные стороны, и перед Ревантом предстала следующая картина: толпа подростков и их родителей, старушек и их пожилых мужей смотрела с выпученными глазами на прибывшего гостя. Ревант повернул голову к Лукасу.

— А что все так на меня вылупились?

— Так это… ты первый за двенадцать лет, кто пришел в Убежище сам.

V

Глаза пронзали Реванта, но взгляды местных жителей были вовсе не едкими, скорее интересующимися. Лукас сделал шаг вперед, подавая пример гостю, и тот тронулся вслед за ним. Люди из толпы расступались, взрослые склоняли головы, как бы приветствуя чужака, дети дергали родителей за рукава и спрашивали: «Этот новый? Он с нами теперь жить будет?» Позади, как бы за всеми остальными, стоял человек невероятно старый, седая его борода клубилась и тянулась книзу, никакая шапка не смогла бы спрятать его седой прически. Однако первое, что бросилось в глаза, не его волосы, а удивительного формата очки: линзы были достаточно тонки для человека в столь почтенном возрасте, но оправа этих очков была огромной, с ними этот милый старичок выглядел как карикатурный персонаж старых довоенных мультиков. В линзах его очков отражалась тень интерфейса, он видел время, информацию об окружающих людях, погодные условия вокруг и жизненные показатели. При приближении Реванта к нему в его хайвью, только другой модели, загорелась лампочка: вот он, новый человек в Убежище. Невысокого роста, не самого здорового телосложения, дедушка выглядел весьма по-доброму, даже забавно, веяло от него чем-то домашним и семейным.

Когда Ревант с сопровождающим приблизился к нему, то подумал:

«Ха, да ему лет сто двадцать. Это, наверно, их главный, комиссар этого Убежища».

— Профессор Брейнштейн, это Ревант, — тут сопровождающий показал пальцем на подростка.

— Мистер Лайнхарт, мы вас все сильно заждались, — обрадованно начал старик, — вы совершили поистине невероятный подвиг, убежав от зла Эмпирона. Вы мало что знаете про Убежище, но я уверен, оно сможет стать для вас новым домом. Пройдемте, я со своими друзьями проведу для вас экскурсию по этому огромному комплексу.

Профессор приобнял Реванта и начал вести его в сторону, повернув голову назад и попросив толпу разойтись. Вслед за толпой Лукас развернулся и направился в сторону лифта, из которого только что вышел. Он пошел обратно на свой пост — гости гостями, а службу оставлять нельзя.

Чуть отойдя, Ревант увидел величественных масштабов картину. Центральный холл (если можно его так называть) возвышался в виде цилиндра, посередине которого стояла белая цитадель. От этого высокого здания отходили разные мосты, защищенные стенами и потолком в форме оболочки — овальной капсулы.

— Это возвышение мы называем артерией, — сказал Брейнштейн, будто прочитав мысли, — из лифтов артерии можно попасть в любое место Убежища, как раз по ней вы с Лукасом спускались, когда вышли из предбанника.

— Простите, откуда? — не понял Ревант.

— Предбанник — это то помещение, в котором сидел мистер Брэд, — замечая недопонимание, добавил — Лукас Брэд.

Видя, что вопросов пока нет, профессор продолжил рассказывать о громадном сооружении. Было видно, как Убежище разделялось на корпуса, каждый, как стало понятно из рассказа профессора, отвечал за свою важную часть: энергетический, пищевой, водообрабатывающий, ботанический, культурный и многие другие. Каждый выглядел не так, как другой, в каждом жила индивидуальность, особенность, что было удивительно для некогда чипированного эмпиронца. Но были общие для всех жителей Убежища необходимые атрибуты: хайвью, которые зачастую носили люди более старшего поколения, или глазные линзы, еле заметные на молодых жителях Убежища. Что сразу бросилось в глаза, каждый был на особом средстве перемещения, ранее невиданном. Ревант обратил на них внимание как раз тогда, когда он с окружающими проходил мимо некой парковки для этих самых загадочных устройств.

— А что это? — Ревант показал пальцем.

— О, это сферлоки, — пояснил профессор. — Мы используем их для быстрого перемещения по комплексу, раз уж нам подвернулась удача пройти мимо них, может, прокатимся?

— Что вы, я в первый раз такое вижу, я не знаю, — растерялся Ревант.

— Ничего, мы все когда-то учились. Главное — слушай меня, как им управлять: вокруг сферы, как кольцо вокруг Сатурна, платформа для ног, встань на нее, не бойся, ты не упадешь.

Ревант неуверенно подошел к одному из сферлоков и поставил правую ступню на платформу. Тут равновесие вместе с уверенностью покинуло тело подростка, и он начал падать, но вовремя руку ему подал Брейнштейн, с опорой на нее обе ноги завладели сферой.

— Молодец, уверенней, — подбадривал старик.

— Вы в первый раз встали на сферлок, — торжественно объявил голос в хайвью Реванта, — режим управления включен!

В очках появилась трехмерная модель человека на сферлоке, этим человеком был сам Ревант. Все его телодвижения отражались на этой модели, поднятие руки или сгиб коленей.

— Браво, браво! — радовался, словно ребенок, профессор, — теперь думай, в какую сторону тебе нужно ехать, а очки будут управлять сферой.

Только Ревант захотел подъехать к общественному красному обитому мягкой бархатной тканью лежаку, заменяющему скамейку, как вдруг сферлок повиновался и проследовал к нему. Профессор и его свита также встали на крутящиеся сферы и направились дальше, как оказалось, к квартире Реванта.

Жилой комплекс произвел большое впечатление. Белое, изогнутое в виде скобки, многоэтажное здание внутри огромного бункера, должно быть, отняло много времени у планировщиков и строителей. На подъезде ко входу Брейнштейн обратился ко всем сопровождающим:

— Друзья, спасибо, я покажу мистеру Лайнхарту его квартиру и свяжусь с вами.

После этих слов сферлоки, все, кроме двух, укатились. Профессор обратился к Реванту:

— Ты будешь жить на одиннадцатом этаже в восьмой квартире, можешь добраться пешком, конечно, но, если ты не против, мы поднимемся на сфер-лифте. За мной!

Он подъехал к прямоугольной платформе с углублением внутрь, напротив каждой двери первого этажа стояла такая платформа, как стало понятно, лифт для сферлока и его хозяина. Вдвоем они подъехали к предпоследним лифтам, Брейнштейн уверенно заехал на платформу, сферой вкатился в углубление, Ревант последовал за ним. Тут ступни обоих обхватились ремнями, изнутри выскочили две параллельные металлические палки, что также обхватили ноги. Хайвью воскликнул:

— Подъем на этаж одиннадцать. Держитесь крепче!

«Держаться не за что, наверно, держаться морально», — подумал в шутку Ревант.

Сфер-лифт плавно поплыл вверх, рассекая этажи, добрался до одиннадцатого. Путь к самим квартирам пришлось проделать пешком, сферлоки отпустили Реванта с Брейнштейном и отправились на общую парковку. Двое подошли к квартире под номером 11—8.

— О, Адам, добрый день! как продвигается работа? — поприветствовал Брейнштейн соседа Реванта, но, не дожидаясь ответа от высокого парня, который подозрительно отпрянул от старого профессора, перевел внимание на дверь апартаментов, — Хозяину должно зайти первым. Прошу, юноша!

— Это, это моя квартира? Я буду жить в ней один?

— Да, это Убежище было рассчитано на многих жителей города, так что каждому, лишенному чипа, квартира обеспечена. Тебе повезло с соседями, на этом этаже, как я знаю, живут молодые ребята, с ними тебе будет интересно. Я со своими коллегами живу на этажах ниже, — он ухмыльнулся, — так что будут вопросы, забегай на второй этаж, в шестую квартиру. Ну а теперь прошу внутрь!

Дверь распахнулась перед новым владельцем, знаменуя это фразой «Добро пожаловать, Ревант!» Внутри квартира оказалась на удивление роскошной для ядерного бункера. Пол расплывался в синей краске, ползущей ручейками, из прихожей, занимающей не так много места, проход вел в гостиную, весьма уютную, а для Реванта так вообще волшебную. По обе стены, друг напротив друга, висели вертикальные рамы, в которых виднелись два одинаковых портрета какой-то женщины. Тумбочка, придвинутая к стене, будто левитировала, ее поддерживала тонкая стеклянная ножка, расположенная посередине. На самой же тумбе ничего не было, а напротив нее расположился красный диван с высокой спинкой. На другом конце комнаты было что-то вроде кухни: плита, разогревающая, выпекающая и жарящая; компактная кофемашина; раковина, в которую удобно складывать грязную посуду, при необходимости крышка раковины закрывалась, и она превращалась в посудомоечную машину. Тут же была дверь в личную комнату Реванта: кровать будто возвышалась над полом, левитируя, на тумбе рядом стояла небольшая сплюснутая коробочка, у стены расположился стол с придвинутым креслом. На столе располагался компьютер — невиданная роскошь в Эмпироне, удостоиться которой могло только должностное лицо рангом выше уполномоченного комиссара. Пустые стены заполняли рамы с изображением женщины, эта женщина была на каждом углу квартиры. Не отойдя от наполняющего его чувства удивления, Ревант открыл рот, глотая бодрящий от освежителя воздух. Профессор начал свою экскурсию:

— Итак, добро пожаловать в свой новый дом! Нас окружают рамы для картин, а каких именно, выберешь ты сам. Согласись, со днями одинаковые пейзажи и портреты мозолят глаза, благодаря хайвью ты можешь сам выбрать, что тебя будет окружать, сменить можно, конечно, — он ухмыльнулся, — в любой момент. То же самое с полом. Сейчас ты видишь текущий океан, но, если хочешь, пол превратится в аквариум с акулой, зеленое поле или лаву. На тумбу ты легко можешь расположить экран, как и в любом месте дома. У нас в Убежище есть собственное телевидение, думаю, тебе понравится. Разумеется, все это есть, пока ты в очках.

После этих слов Ревант снял с глаз хайвью, и комната посерела. Пол, рамы от картин и тумба в гостиной опустели, краски не играли. Он вновь надел очки на себя, цвет вернулся.

— Вот и причина, по которой здесь все ходят в хайвью, — продолжал Брейнштейн. — Я иногда провожу параллели с чипами, теми, которые в головах, и каждый раз ловлю себя на мысли, что очки можно в любой момент снять. Да едва ли ты будешь отказываться от такого удовольствия, да, будет неудобно, но никаких запретов на это нет. А вот чипы, как ты знаешь не понаслышке, просто так не вытащишь. Невероятное везение, что ты ударился головой, как бы странно это сейчас ни прозвучало. Но ты можешь радоваться, тебе улыбнулась невиданная фортуна.

— Профессор, вы же глава Убежища? — робко спросил Ревант.

— О, нет, отнюдь нет, — заохал старый профессор.

— А кто?

— Ха, тебе, молодому уму, еще предстоит понять. У нас нет главы. Нет комиссара, протектора, нет Владыки, который есть наверху, — Брейнштейн указал пальцем в потолок, напоминая, что они находятся под землей. — У нас нет господина, нет совета господ. Нам просто не нужен управленец.

— Но как же? — хотел было возмутится Ревант, — кто следит за работой всего Убежища? Кто управляет теми садами, пищей, энергией, водой, кто следит за новостями с экранов?

Профессор ухмыльнулся, направив взгляд вбок, к стеклянной панели, служившей окном, и медленно осторожно парировал:

— Ах, мой друг! Садами управляют садовники, пищей — повара, новостями — редакторы новостей. Если что-то касается жизни всего Убежища, то мы созываем Совет. Каждый житель Убежища имеет право прийти на него и проголосовать по насущному вопросу, согласись, это весьма справедливо. Ты подумал, что я глава всех и вся от того, что я основал Убежище? Основал, да, но я не правлю людьми и не вижу у себя способностей к этому. Я ученый, этому посвятил свою жизнь, науке и остаюсь верен.

В его речи слышалось внушающее спокойствие, ему хотелось верить и хотелось слушать этого опытного человека. После небольшой молчаливой улыбки он добавил:

— К слову, мы празднуем каждое новое прибытие в Убежище, так что через неделю будет небольшая вечеринка, обязательно приходи. Мы соберемся у артерии, в пять часов. Освойся пока за неделю, найди новых друзей, пойми, чем ты будешь здесь заниматься.

— Когда я был наверху, меня распределили на стройку, — заявил Ревант.

— О, я думаю, старый друг Адиль был бы не против новому пополнению в инженерном коллективе, но, быть может, ты найдешь для себя что-то более интересное.

Профессор Брейнштейн встал с кресла, в которое так удобно уселся, рассказывая о жизни подземного общества, и направился к выходу. Ревант встал проводить его, но, дойдя до выхода, не успел распрощаться с гостем, как получил неожиданный совет:

— Завтра обязательно загляни в библиотеку. Тебе предоставлен доступ к одним небезынтересным документам, думаю, ты должен знать, как появился Эмпирон, этот Владыка и Убежище, но учти: это только на один день. Посиди, почитай, посмотри, а после можешь зайти в наш лицей, он недалеко от библиотеки, ты найдешь. Думаю, наша древняя программа обучения детей сильно отличается от нынешней, тебе будет интересно посмотреть, чему у нас учатся дети. К тому же мистер Крац очень хочет с тобой познакомиться, — предостерегая непонимание, Брейнштейн добавил, — это наш педагог, историк, мой старый друг. Ну, а теперь спешно тебя покидаю. Ты поспи, думаю, ты устал за день, не так ли?

Этими словами профессор завершил свое пребывание в квартире номер восемь на одиннадцатом этаже, как сам он и сказал, спешно покидая Реванта. Дверь аккуратно закрылась, теперь он остался один в своем новом доме. Ревант принял решение, что поспать — и правда хороший совет, к исполнению которого нужно приступать незамедлительно.

Стоило ему только прилечь на кровать и укрыться одеялом, как комната наполнилась тихой игрой флейты. К ней позже присоединилась скрипка, под мелодичные звуки Ревант закрыл глаза, в голове одно воспоминание этого дня сменяло другое: то побег из дома, то станция, то загадочный знак, то Лукас и улыбка мистера Брейнштейна. Но мысли уносились вместе с мелодией появившегося фортепиано, голова очистилась, и сон настиг Реванта.

Часть 2. Рассвет

VI

Ветер на одиннадцатиэтажной высотке не прекращался, все также колебля провода инспирационной вышки. Он снова здесь, снова мегаполис, стеклянные иглы-небоскребы и кирпичные домишки. Он снова на крыше, снова смотрит на переплетение кабелей и немигающие огни. Дикий холод, почему он преследовал Реванта, когда, кажется, пора серого холода осталась позади? Что самое страшное в этом сне, так это то, что Ревант осознавал его, понимал, что спит и видит окружающий серый город.

Слишком реалистичный сон.

Нужно посмотреть, можно ли как-нибудь спуститься вниз, должен же быть какой-нибудь лифт или лестница. Ревант начал оглядываться, смотреть по сторонам в поисках прохода вниз, но видел только провода, разъединяющиеся и соединяющиеся. Провода, провода…

Тут на другом конце крыши показался силуэт. Он мелькнул, как пролетающая пуля, исчез, но сквозь замыленный взгляд пробиралась черная тень. Она стояла неподвижно. Плащ, длиной в пару метров, красиво развевался на ветру. Мужчина или женщина, молодой или старый — непонятно. Человек ли вообще? Ревант разгребал себе путь руками и двигался к этой загадочной фигуре. Чувства страха не было, но было чувство последней, угасающей надежды. Он должен помочь, этот силуэт. Но нет, его унесло ветром, плащ красиво растаял вдалеке, картинка помутнела. Ревант открыл глаза, лежа в своей кровати.

Небо за окном, обволакивающее все Убежище, тускнело по ночам и горело вовсю днем, даже под землей был закат и рассвет. Как раз на восходе иллюзорного солнца Ревант проснулся, встал с кровати и направился к выходу. Первым своим пунктом на карте исследователя нового мира было отмечено кафе, находящееся недалеко от жилого комплекса.

Припарковав сферлок недалеко от входа, Ревант поднял глаза на вывеску «Кафе», красиво оформленную на фасаде здания, такую же голограмму, как и картины на стенах в квартире. «Оригинально», — подумал Ревант, снял с глаз хайвью и увидел картину прозаичную: обыкновенную серую двухэтажную коробку с табличкой сбоку, информирующей о чем-то на неизвестном языке.

Внутри здание выглядело весьма нескромно, Убежище показывало себя не как бункер на случай ядерной войны, нет, это сооружение, видно, строили для очень продолжительной жизни не одного поколения людей, а судя по интерьеру, весьма обеспеченных людей. Пестрые стулья с мягкой обивкой где задвинуты, где терпели вес посетителей, стены разукрашены яркими цветными картинами, бархатные выемки барного стола манили провести по ним рукой, запах выпечки Ревант почувствовал еще при входе. Приятной внешности девушка, невысокая, с рыжими волосами и зелеными глазами, обратила свое внимание на подошедшего Реванта, посмотрела в его лицо, затем слегка вбок, затем снова в лицо и с улыбкой, искренней и добродушной, поприветствовала:

— Доброе утро, мистер Лайнхарт! Меня зовут Мари, что предпочтете на завтрак?

Ревант оторопел, его никогда не спрашивали, что ему есть, от растерянности он потерял дар речи и способен был произнести только тихое «эм-м». Заметив это смятение, Мари начала искать выход из этого глупого положения:

— Может, вам нужно меню?

— Да, меню… наверняка, давайте, — заговорил увереннее Ревант.

— Вот, пожалуйста, — перед его лицом появилось уведомление от хайвью: «Пользователь М. предлагает вам документ: Меню. Принять?» После утвердительного ответа перед глазами предстал перечень блюд и напитков, которыми Ревант может себя порадовать. Половину из всех живописных названий ему не приходилось ни разу слышать, поэтому решил заказать себе еду, звучащую красивее всех прочих. Заказ был принят, Мари отослала его к дальней стойке, и пока Ревант дошел до нее, еда уже была готова.

Достаточно столиков было свободно; проснулся, видимо, Ревант слишком поздно, жизнь снаружи уже кипела, сферлоки колесили по всему Убежищу, завтракать уже никто не тянулся. Он занял угловой столик у стены и начал в тихом одиночестве есть. Синнабон и мохито оправдали свое роскошное название, так вкусно и сладко Ревант не ел никогда в жизни. Допивая стакан, он взглянул на мужчину с бородой и бакенбардами русого цвета, волосами, достающими до мочек ушей. На нем были круглые очки. Вдвоем они пересеклись взглядами, незнакомец слегка улыбнулся, но сразу повернул голову в сторону. Ревант встал, отнес посуду и уже направился к выходу, когда незнакомец его остановил:

— Это ты Ревант, пришедший пешком? — взгляд его через очки направился к глазам собеседника.

— Да, я, — Ревант остановился.

— Хм, повезло же тебе, пришел в Убежище и не попался. Куда теперь?

Этот вопрос озадачил Реванта. Он не хотел называть школу или библиотеку, перед ним сидел брутальный мужчина, ответ «в библиотеку» был точно не к месту, поэтому Ревант просто пожал плечами.

— Ты уже определился, где будешь работать? — Ревант опять несогласно мотнул головой. — Да, тебе еще нужно походить, посмотреть, что у нас и как. Загляни, как будет минутка, в серверную, это сто метров отсюда. Я провел бы тебе экскурсию, показал, с чем работаю. Следить за искусственным интеллектом — работа не простая, мозгов требует.

На этих словах посетитель столовой замолчал и продолжил пить свой напиток. Ревант ждал, что тот представится, но этого не произошло. Развернувшись, юноша ушел.

— Ревант Лайнхарт, — проговорил чуть слышно незнакомец, когда Реванта уже не стало в столовой.

Путь через артерию занял пару минут. Лицеем это скромное помещение назвать язык бы не повернулся, при виде его Ревант про себя подумал: «Образовательная подсобка». Один коридор, ведущий в кабинеты, был красиво разрисован. Если человек шел вперед, то сюжет стен менялся, как кадры в кино: сначала маленький человечек с планшетом под мышкой и за руку с родителями смотрит на бесконечные книжные полки, затем человечек умнеет, крепнет и становится уже человеком; в конце коридора он с тем же планшетом готов идти во взрослую трудовую жизнь. Но все же скрыть небольшую длину самого коридора у архитекторов явно не вышло, всё заведение можно было обежать за минуту. Классы делились не по предметам, а по возрастам, от младших — к старшим. Одна дверь была чуть приоткрыта, из нее доносился шум яркого обсуждения, бас будоражил с самого входа. Ревант подошел к двери, но решил не заходить, а послушать сначала, о чем так ожесточенно вещает оратор. Как оказалось, мистер Крац подробно объяснял тему урока ученикам. Когда Крац закончил мысль, которую Ревант не успел застать с самого начала, он сделал передышку, вероятно, попив воды, а затем продолжил уже с меньшим напором:

— А теперь, братцы, подумаем, как Сараевский инцидент мог привести к невиданному по масштабу военному конфликту, названному позже Великой войной?

Наступило молчание, неуверенные ученики имели пару версий, но пока не спешили их озвучить. Крац подбадривал:

— Дети, ну не стесняйтесь же так! Думаем все вместе, предполагаем, любые версии уважаются.

— Ну, я думаю… — начал мальчик ниже всех ростом.

— Да, да, да, — нетерпеливо ждал Крац.

— Австрии захотелось отобрать чужие территории, повоевать там, показать свое величие и…

— Только ли Австрии? — громко перебил Крац. Было видно, что ему уже не терпелось получить ответ, — Отчего же мы знаем эту войну как Первую мировую? Не весь же мир Австрия хотела захватить, так? Но ты близко, братец… Кто поможет?

Девочка с кудрявыми волосами подняла руку. «Пожалуйста», — указал Крац на нее, и та предположила:

— Возможно, всем странам хотелось отомстить и вернуть некогда свои территории…

— Ну конечно! — хвалебно закричал учитель, — молодец! Вспомните же прошлые занятия: Германия и Франция, пережившие войну в семидесятых годах того столетия, эти злободневные Эльзас и Лотарингия, будь они не ладны; Россия, стремящаяся защитить славянские народы на Балканах; там и Турция со своими претензиями. Не будем забывать, какая страна отставала в дележе колоний между крупными империями?

— Германия, — ответил класс.

— Абсолютно верно! Всем хотелось войны, у всех были вопросы к соседям, которые так и хотелось решить войной. Мы увидим с вами, как конфликт, которому должно было исчисляться неделями, растянулся на годы, как люди все более новыми и изощренными способами убивали, простите меня, друг друга, ну и, конечно, как люди до войны жили в одном обществе, а стали жить в другом. Но все позже, мы поговорим о ходе войны, о настроениях людей, как война объединила, а затем довела до массового отчаяния и ненависти. К слову, на литературе будем изучать «На западном фронте без перемен», обзором пробежимся и сделаем выводы. А теперь записываем задание: посмотреть лекцию «Великая война. Начало и предпосылки», уметь пересказать, работать с картой. Если есть вопросы — задавайте.

Ревант все это время стоял и с восторгом слушал Краца. Ему ни слова не было понятно, что за названия он произносил, какие кто имел претензии, но гениальный талант завораживать своей интересной речью его поразил. Наконец, учитель обратил на него свой взор, сначала открыв рот, а затем радостно вскрикнув:

— Ревант, братец, иди сюда! — тот приблизился к учительскому столу. — Дети, можете идти, лекция окончена.

Дети встали и начали неспешно собирать вещи, им тоже было интересно, что за незнакомец к ним пришел, но под угрожающим жестом Краца дети потянулись из кабинета. Когда последний из учеников вышел, Крац, не скрывая всего своего восторга от встречи, поторопил сам себя:

— Иммануил Крац. Мистер Крац, — представился он для начала. — Ну что, как обустроился? Как тебе у нас? Ты долго за дверьми стоял?

— Да не очень долго…

— Ну и замечательно! — опять перебил Крац. — Я хотел бы разузнать от тебя пару любопытных подробностей из твоей школьной жизни. Как понимаешь, того, что я расскажу детям здесь, не скажут наверху. Но мне хотелось понять, насколько все плохо у детей там, — он закатил глаза под потолок.

— Что ж, если вам это о чем-то говорит, то я не понял ни слова из вашей лекции, — глупо улыбаясь, сказал Ревант.

— Это как?! Давай разберем, что именно? — улыбка учителя сменилась гримасой ужаса.

— Начиная с ваших названий. Раиса на Балках, фракция какая-то. — Лицо Реванта сменилось на неуверенное вслед за лицом Краца, пылающего шоком.

— Мама моя родная! — завыл тот, — молодой человек! Вы хоть видели раз в жизни карту мира? Карту планеты Земля?

— Если честно, не представляю, мистер Крац.

Ревант застеснялся, потупил взгляд, а преподаватель как стоял, так и свалил свое массивное тело на учительское кресло в неспособности сдерживать поток эмоций, и, издав кроткий выдох, закрыл рот рукой.

— Дела, молодой человек, дела… — шептал преподаватель себе в руку, — ничего, ситуация эта исправима, исправима.

Крац долго хлопал глазами, после этого пальцами рук нажал что-то в воздухе, в глазных линзах отразились какие-то панели. В ходе недолгих манипуляций свет в классе потух, виртуальные портреты затемнились, а за спиной учителя выплыла из ниоткуда на тончайшем незримом полотне карта мира. Своей длиной и высотой она занимала почти всю стену, предназначенную для доски. Карта эта отражала реальную картину планеты: волны океанов постепенно ползли друг за другом; маленькие, белые, отражающие свет самолеты рассекали континенты; периодически на обугленных точках, на которых уже давно могли бы образоваться дыры у настоящей бумажной карты, гремели взрывы, вызывающие яркие столбы огня, а затем клубившийся и уходящий в небо дым.

От происходящего на полотне мурашки бежали по коже Реванта, глаза наполнились огнем, с небывалым интересом он рассматривал свой большой дом — планету Земля. Радостный Иммануил Крац смотрел на карту, затем на Реванта и снова на карту с долей гордости, будто сам ее и сделал.

— Это, значит-с, карта нашего с тобой мира, физическая карта, что важно. Политическая, если тебе вдруг интересно, выглядит так, — Крац моргнул, карта осталась прежней, но только внутренность ее поменялась. Взамен зеленых лесов и гор с обледенелыми вершинами материки окрасились цветами, преобладающим из которых был красный, показывающий одно большое владычество — Эмпирон. Его влияние почти полностью поглотило шар, линия границ двигалась только к самому низу Южной Америки, Африки, Океании и к Дальнему Востоку с кусочком Аляски. Государств, помимо Эмпирона, было пять: Империя Огненной Земли, Республика Свободной Африки, Южная Австралия, Союз Островов Океании и Социалистическая Республика Беринга. По всей линии границ безостановочно громыхали взрывы, а в Африке, где-то у точки, носившей название Ганзи, могло показаться, что линия границ сместилась на пол ногтя вниз, точка эта покраснела. Внизу, у края карты, совсем незаметно сияла надпись: «На момент 10.03.2102».

— Мы здесь, молодой мой друг, — с этими словами Крац встал и ткнул пальцем в место на карте, расположенное слева от прочих, на протекторате Западная Славия со столицей в Варшаве.

Ревант не то что удивился, он обомлел. Никогда раньше он не видел карты мира, в котором жил, никогда ее не показывали ни одному эмпиронцу. Он поспешил сообщить об этом мистеру Крацу.

— Конечно вам карт не покажут, — подтвердил тот, резко запрокинув голову вверх. Серые усы скомкались вместе и на секунду показалось, что широкий нос хочет засосать их в себя. — Если показать карту обычному человеку, он, глядишь, запомнит, где вражеские и свободные страны еще остались и, не дай Бог, попытается туда направиться в случае побега. Вам оказывают величайшую услугу тем, что жители города знают что-то большее, чем дом и место работы. — Крац вновь обернулся к карте и вглядывался в каждый дюйм Эмпирона, представляя, какой кровью тот добивался этих земель. После минутного молчания он как бы спохватился и вцепился взглядом в Реванта: — А, к слову говоря, чему вас вообще обучали в школе?

Ревант попытался вспомнить изученный в течение нескольких лет материал, но все было тщетно. Все полученные знания хранились в чипе, который, к счастью, повредился, унеся с собой груду ненужной информации. Он объяснил свое состояние и описал единственный урок, на котором побывал без чипа: