Бесплатный фрагмент - Эхо Bookового леса

Посвящается Ирине

Сей есть Сын Мой Возлюбленный,

в Котором Мое благоволение;

Его слушайте.

Мф. 17, 5

Пролог

День разыгрался ближе к обеду. Ещё утром над городом лежала тонкая дымка из легких, почти невесомых облаков, но к полудню от неё не осталось и следа. Облака растаяли, и теперь в чистом и высоком небе безраздельно царствовало июльское солнце, которое, не собиралось ни с кем делить ни этот день, ни это небо, ни этот город, собравшийся на главной площади перед величественным собором.

В лучах полуденного солнца собор был необычайно красив. За всё время, что город стоял на земле, его жители не смогли создать ничего более возвышенного и совершенного. Рождались и умирали поколения, а он огромным, невесомым облаком веками неторопливо плыл над крышами домов, кварталами и площадями, парками и мостами. Солнечные зайчики весело прыгали по его кровле, заглядывали сквозь витражи внутрь здания и затем, вдоволь наигравшись друг с другом, разбегались по соседним домам и переулкам, прятались в салонах проезжавших мимо машин, улыбках местных красавиц и детском смехе, который звучал почти непрестанно, настолько всем было хорошо.

Неожиданно, вступили фанфары. Голуби, до этого безмятежно гулявшие по площади, забили крыльями, взлетели и расселись на многочисленных скульптурах, украшавших портал здания. Но фанфары были настойчивы и протрубили во второй раз, а затем и в третий, заставив птиц подняться в небо. Внезапно от них отделился один голубь, единственный белого цвета, и, сделав несколько кругов над над собором, помчался догонять стаю. Как будто попрощался.

В то же мгновение земля содрогнулась. Храм приподнялся и начал медленно оседать, заваливаться внутрь. Потемнело. Это поднявшаяся в воздух пыль закрыла солнце, почти целиком окутав здание, и долго не оседала. Как будто собор не хотел, чтобы кто-то видел его последние мгновения на этой земле, в этом городе, среди этих людей, которые не смогли или не захотели его спасти.

Часть первая

Глава 1. Мать Мария

Мария вздрогнула и открыла глаза. В келье было тихо и темно. Размеренно шли часы. В углу перед иконами теплилась лампадка, свет которой выхватывал из темноты очертания комнаты, устроенной по-старинному, вокруг русской печи. За окном безмолвно шёл снег, сквозь пелену которого угадывалась робкая линия берега большой, скованной льдом реки, и дальше, сколько хватит взора, лес, бесконечный, как и сама северная зима.

Сон окончательно прошел, и снился не впервые. Однако на этот раз он был настолько реальным, что Марии какое-то время казалось, будто пыль и песок, поднятые в воздух взрывом, до сих пор не осели и скрипят на зубах.

Женщина встала, накинула шаль, зажгла свечу, подошла к стоявшему в углу комнаты комоду, достала из него небольшую коробку, поставила на стол и села напротив, неподвижно и молча, не решаясь открыть. Помедлив так какое-то время, она достала из коробки пожелтевший от времени конверт и из него фотографию с изображением величественного, удивительной красоты храма, положила перед собой на стол и тут же перевернула. Словно ей было тяжело видеть этот снимок. Порыв ветра ударил в окно и, найдя щель в старой раме, качнул пламя свечи, осветившее оборотную сторону карточки и на ней надпись, сделанную крупным и уверенным, мужским почерком: «Мы сделали это! Реймс. 1.07.2182».

Неожиданно за дверью послышались торпливые шаги, и мужской голос спросил:

— Мать Мария, не спите? Есть новости от «стрижей». Можно войти?

— Минуточку, отец Филипп!

Женщина убрала снимок в коробку, поправила шаль, взяла в руки свечу и слегка приподняла, чтобы, входя в избу с улицы, гость мог разглядеть порог.

— Входите! И, пожалуйста, возьмите в сенях несколько поленьев. В доме зябко. Затопим печь.

— Уже! — весело откликнулся голос. — И я не один.

С этими словами в келью с клубами морозного воздуха не вошел, а буквально ввалился рослый, улыбчивый священник средних лет и грудой дров на руках и за ним женщина, держащая в руках туго перетянутый узелок.

— Прости, что рано, но мы не с пустыми руками. Сашенька пироги пекла, вот и захватили к чаю. Как «стрижи» из дозора вернулись, так сразу и собрались. Видим — у тебя в окне свет горит. Значит, не спишь. И хорошо! Потому что новости, прямо скажу, неважные.

Священник поёжился.

— А у тебя и впрямь нежарко. Но это мы сейчас исправим.

Гость наклонился к печи и принялся укладывать в подтопок дрова каким-то одним, только ему знакомым способом. В то время как матушка развязала узелок и, словно фокусник, достала из него блюдо с пирогами и поставила на противень, который уже начинал краснеть. В избе запахло уютом и надеждой, домом и детством, в котором у Марии когда-то тоже был очаг. Только не печь, а камин, за дровами для которого они с отцом ходили в ближайший буковый лес на окраине Портсмута, где тогда жила семья, и эти походы казались ей невероятным приключением. Мария улыбнулась: «Ах, если бы тогда она могла знать, какие, на самом деле, бывают приключения! Хотя зачем это пятилетней девочке?»

— Ну, вот! Чем богаты, тем и рады! — отец Филипп развел руками, приглашая хозяйку кельи за стол, словно не он, а она была его гостьей.

Несмотря на то, что без малого треть жизни Мария провела в «Русском пограничье», как власти Империи называли земли к востоку от Москвы, эта поразительная, граничащая с бесцеремонностью открытость местных жителей не перестала удивлять её, коренную британку, всё ещё смущавшуюся ходить в гости без особого приглашения. Хотя куда здесь было пойти? Двадцать изб на крутом берегу реки, петляющей среди покрытых лесами увалов и заросших молодым ельником полей — вот и всё поселение. Каким оно было по счету за годы скитаний? Сколько судеб прошло перед глазами? Сколько раз душа спрашивала, не ошиблась ли она, выбрав такой путь, такую жизнь? И каждый раз, чувствуя искреннее расположение этих людей, Мария гнала сомнения от себя.

Вот и сейчас, видя с каким участием гости пытаются вдохнуть жизнь в её келью, она лишь улыбнулась и спросила:

— Так чем, отец Филипп, я обязана столь раннему визиту?

Священник закрыл подтопок и распрямился, отчего оказался почти на голову выше хозяйки, поправил широкой ладонью волосы и произнес:

— Вчера ночью, примерно в десяти верстах выше устья реки «стрижи» видели огни. Много огней. И хотя ещё предстоит выяснить, кто и зачем к нам пожаловал, видимо, пришло время покинуть и этот мыс.

«Стрижами» в общине называли мальчишек — разведчиков, которые, подражая взрослым, несли своё посильное, но важное послушание — наблюдали за появлением в округе непрошенных гостей. Первые гости объявились три дня назад, там же за рекой и, по всей видимости, были военными разведчиками. Пришельцы могли заметить «стрижей» и оставленные ими следы, и догадаться, что где-то в округе есть поселение «повстанцев», как власти Империи называли тех, кто дерзал думать и жить иначе, чем на всё и всегда согласное большинство.

Описать их одной краской было нельзя. Настолько они были разными. Беглые каторжники и скрывавшиеся от правосудия преступники. Упёртые оппозиционеры, готовые встать в позу при любой власти и бороться с ней до конца. Непризнанные гении, непонятые таланты и прочие «искатели своего», как когда-то с презрением отозвался «обо всей этой публике» один высокопоставленный офицер. Давно. Очень давно. Когда Мария была молода и верила каждому слову. Сколько с тех пор пролетело лет! Сколько и скольких довелось за это время повидать!

Однако люди, окружавшие Марию здесь, в этом селении, были другими — скромными и внимательными, заботливыми, как говорили в старину, «участливыми». Что касается «своего», то его они не выпячивали, но и отказываться от своего мнения, мыслей, взглядов, вкусов, образа жизни не собирались, и, при необходимости, были готовы бороться за них до последнего. И вот, судя по всему, этот час пришел.

— Как думаете, отец Филипп, сколько времени у нас есть?

— День или два. Не больше. Поэтому уходить надо сегодня.

— Но куда?

— Помните, прошлой осенью мы приютили странника? Так вот он рассказывал, что вниз по реке есть старое городище, на котором проживает несколько семей. Примерно в трех днях пути.

— Три дня! Зимой? На морозе? Это же целая вечность! — воскликнула матушка Александра.

— Боюсь, что другого выхода нет, — ответил священник. — Вспомни, родная, что пять лет назад они сделали с Раифой! Хорошо, что братья тогда не стали ждать и после появления первого дрона сразу поспешили уйти. Иначе один удар ракетой, и никого не осталось бы в живых.

— Но тогда было лето, а сейчас зима, и половина из нас — старики, женщины и дети, — возразила супруга. — Хотя, возможно, ты прав, и пора уходить. Что скажете, мать Мария?

Гости посмотрели на хозяйку кельи, но в этот миг дверь неожиданно распахнулась, и в неё просунулись две всклокоченных головы, Гаврика и Сергея, сына отца Филиппа, который, едва переведя дыхание, выпалил: «Дроны! Там за рекой! Над Красным бором». Все прильнули к окну.

Рассвело, снег перестал, и теперь над лесом за противоположным берегом реки в низком, белёсом небе были заметны две черных точки, которые издалека можно было принять за ястребов. Только ястребы парами не летали. Это были дроны, которые, не спеша, делали свою привычную работу. Описывая широкие круги, дроны приближались к мысу, на котором был расположен поселок. Судя по тому, как медленно они летели, было ясно, что дроны несут не только разведывательную аппаратуру, но и ракеты. Как и тогда, пять лет назад, в Раифе.

— Ну, вот и всё! — выдохнула матушка.

Отец Филипп привлек супругу к себе и обнял. Матушка посмотрела в глаза мужу, но тот, вместо слов прощания, неожиданно начал вполголоса читать: «Да воскреснет Бог, и расточаться врази Его и да бежат от Него ненавидящие его». Это была молитва на ограждение от злых сил. Дойдя до слов «Кресте Господень, помогай нам», отец Филипп поднял руку и перекрестил один из летящих дронов, и тут случилось невероятное — дрон вздрогнул и… разлетелся на тысячу частей.

Все переглянулись. Удивление было всеобщим, но больше всех, пожалуй, удивился сам отец Филипп. Он тут же перекрестил второй дрон. Но чуда не случилось, дрон продолжал лететь. Священник перекрестил его второй раз, третий. Не помогло. Вот дрон уже пересек линию леса. Ещё немного, и посёлок будет обнаружен. Но тут среди столетних елей неожиданно мелькнула вспышка огня. Дрон вздрогнул и вспыхнул, а ещё мгновение спустя до посёлка докатилось эхо ружейного выстрела, потонувшее в громе мощного взрыва. И только тогда гости вспомнили о Максиме-леснике, заядлом охотнике и рыболове, который год назад устроил за рекой заимку. Видимо, он также заметил дронов и, чтобы другие могли спастись, решил принять удар на себя. Теперь горизонт был чист.

— Кажется, у нас появился шанс. Значит так! Гавриил и Сергей, — отец Филипп повернулся к мальчикам, назвав их полными именами, — бегите по домам, собирайте мужчин. Сейчас половина восьмого. Ровно в восемь встречаемся у часовни. Там и решим куда идти. Но уходить придётся сегодня. Другого шанса не будет. И смотрите — без лишнего шума. Всё поняли? Тогда с Богом!

Мальчишки пулей вылетели за дверь.

— А ты, Сашенька, — священник ласково посмотрел на жену, — останься с матерью Марией, помоги собраться в дорогу, приготовь что-нибудь и сама подкрепись, а мы за вами вернёмся.

Однако не успел отец Филипп договорить, как Мария негромко, но достаточно твёрдо для того, чтобы гости могли понять серьезность её намерений, произнесла:

— Друзья, спасибо! Но, право, не стоит, потому что… я остаюсь.

В келье стало тихо. Настолько, что снова стал слышен ход часов. Матушка Александра посмотрела на мужа, и отец Филипп уже собрался возразить, но Мария его упредила:

— Я приняла это решение давно, когда мы только поселились на этом мысу. Решила, что уже никуда отсюда не уйду. Так что время подумать у меня было. Обо мне не волнуйтесь. Если есть на то воля Божья, мы ещё свидимся, а если нет, то от судьбы не убежишь. Да, и сколько можно от неё бегать. Пора и ответ дать.

— За что? — спросила матушка Александра.

— Отец Филипп знает, — ответила Мария всё тем же тихим, но полным самообладания голосом. — Да, и отцу Досифею я также рассказывала. На исповеди. Только это мой грех, и отвечать за него также мне. А вы — другое дело! Вы молоды, и можете позаботиться о других. Вот и позаботьтесь! И гостинцы возьмите с собой. Они вам нужнее. А мне нужнее ваши молитвы. О них и прошу. Ну, пора! Отец Филипп, благословите! — и Мария склонила голову перед священником.

Отец Филипп неловко, словно смущаясь своей власти, благословил хозяйку кельи, затем обнял и по-отечески, с высоты своего роста, поцеловал в лоб, накинул на свои плечи полушубок и, молча, вышел из кельи. Простилась и Александра.

В открытую дверь вместе с морозным воздухом ворвались обрывки разговоров, детский плач, скрип полозьев и звуки чьих-то торопливых шагов. Мария затеплила свечу и начала неторопливо читать акафист святителю Николаю, прося защитить тех, кому предстоял далёкий, полный опасностей путь. Когда чтение было окончено, она ещё какое-то время побыла в келье, чтобы никого не смущать и самой не смущаться, затем накинула шаль и вышла на крыльцо.

День окончательно вступил в свои права. Вокруг не было ни души. Потеплело. Снова пошел снег. Словно хотел скрыть, спрятать санный след, уходящий на запад, вдоль реки, туда, где в трех днях пути людей, ставших за эти годы близкими, почти родными, возможно, ждали такие же скитальцы. Мария перекрестила санный след и вернулась в келью, плотно задвинула заслонку печи и заметила, что Александра всё же оставила блюдо с пирогами. Вспомнив добрую и заботливую матушку, Мария улыбнулась, переставила блюдо с печи на стол, заварила чай и села у окна, ожидая прихода непрошенных гостей.

Прошло несколько часов. Приблизились сумерки. Неожиданно дверь заскрипела, в сенях послышались шаги, и незнакомый голос произнес:

— Господин полковник, я вижу свет! В доме кто-то есть.

— Полковник? В такой глуши? — удивилась Мария, а вслух произнесла. — Входите. Не закрыто.

— Здесь женщина! — на этот раз голос прозвучал ближе.

Дверь заскрипела и подалась, впустив в остывший дом клубы морозного воздуха и двух людей, один из которых, тот, что был старше и выше ростом, войдя в дом, снял головной убор, знакомым жестом поправил седые волосы и произнес:

— Ну, здравствуй, Софи! Вот мы и встретились.

Глава 2. Как всё начиналось

— Лейтенант! Надеюсь, Вы понимаете, что за каждого из этих людей ручаетесь головой? Поскольку, если что-то пойдёт не так, отвечать за это придётся самым серьёзным образом. Причём не только Вам.

— Так точно, господин полковник!

— Тогда расскажите мне, например, … о ней.

Полковник Моррон бросил на стол досье с фотографией симпатичной девушки и угловым штампом «Реймс. Start-Up. 1 июля 2182 года», которым были помечены все папки.

— София Персон. Двадцать лет. Родилась в Портсмуте, департамент Британия. До шести лет проживала с семьей на Кингс-роуд, 14. Отец — Генри Персон, заведующий местной клиникой. Мать — Клэр Персон, домохозяйка. На первом тестировании показала выдающийся результат, первый в Восточном Сассексе и третий в Британии. Воспитывалась в Эдинбургском интернате для особенно одарённых детей. На втором тестировании подтвердила исключительные способности к изучению общественных наук и была зачислена в Юнгианский колледж в Кешвиле, который окончила с отличием. Сейчас студентка Реймского университета. Философский факультет. Последний курс. Дипломница доктора Филипса, с работами которого познакомилась еще в Кешвиле…

Услышав знакомое имя, Моррон прервал рассказ:

— Лейтенант, что Вам известно о докторе Филипсе?

— Почти ничего, у меня был допуск только к информации первого уровня.

— Тогда откуда Вы знаете о том, что она интересовалась его научными работами? Вы встречались с доктором Филипсом? Или, может, Вы встречались с этой студенткой?

Лейтенант, до этого стоявший по стойке смирно, неожиданно сник, опустил голову и тихо, почти как провинившийся школьник, одними губами произнес:

— Только один раз.

— При свидетелях?

— Никак нет. Один на один, — выпалил лейтенант, не подумав, что следующий вопрос не заставит себя долго ждать.

— И как это произошло? Расскажите!

— Мы встретились в студенческом кафе. Я подумал, что для пользы дела нам надо познакомиться поближе, и сказал, что в свободное время также люблю почитать Юнга и Фрома. Вот мы и разговорились.

Полковник Моррон сделал брезгливую мину. Словно сьел что-то кислое.

— И всё?

— Всё. Клянусь!

— Что Вам сказать, лейтенант? — Моррон посмотрел на собеседника взглядом, от которого тот захотел провалиться сквозь землю. — Запомните — офицеры Внутренней службы интересуются философами только в том случае, если те являются подследственными. До акции осталось три дня, и искать новых доверенных лиц некогда. Если Вы допустили ошибку, ответите по всей строгости закона. Скоро мы об этом узнаем. Пока же свяжитесь с телецентром и сообщите, что записывать выступления участников акции будем завтра. Я распоряжусь, чтобы их пригласили в студию. Всё ли Вам понятно?

— Так точно!

— Тогда исполняйте.

Полковник откинулся на спинку кресла, давая понять, что разговор окончен. Однако лейтенант всё еще не мог поверить своему счастью, и ненапрасно. Потому что, едва он повернулся, чтобы выйти из кабинета, как Моррон неожиданно спросил:

— Прелаз — это, кажется, сербская фамилия?

— Так точно!

— И что она означает?

Лейтенант замешкался и смущенно, словно стесняясь своей фамилии, произнёс по слогам:

— Пе-ре-беж-чик.

— Послушайте моего совета, юноша! — Полковник поднял глаза и снисходительно посмотрел на своего подчиненного. — С такой фамилией карьеру во Внутренней службе не сделать. Выберите что-нибудь более… подходящее. Например, Крайцунг. Михаэль Крайцунг. Что скажете?

— Признаться, я и сам думал об этом, — согласился лейтенант.

— Вот и сделайте. — Моррон снова уставился в лежавшие перед ним бумаги и добавил. — Конечно, если через три дня это будет Вам нужно.

Так потомок сербских эмигрантов Милош Прелаз стал Михаэлем Крайцунгом, не зная, что эта перемена стала первой в череде невероятных событий, которым было предначертано произойти.

Глава 3. Подруги

— Софи, у тебя кто-то есть?

— С чего ты взяла?

— Так все признаки на лицо! Вот и сейчас я спросила, а ты не ответила. Значит, у тебя точно кто-то есть. Не тот ли лейтенант — философ, с которым ты так мило беседовала в кафе?

— Всё тебе надо знать, Элен! — Софи почувствовала, как по щекам разлился розовый глянец. — Я пока ещё и сама ничего толком не знаю. Так встретились всего один раз и поговорили. Больше ничего и не было! И никакой он не философ. Это я сразу поняла. Просто военный.

— Ага! — воскликнула Элен. — Значит, я угадала! И впредь не думай ничего скрывать от своей лучшей подруги! Всё равно не скроешь! — и девушка жестом показала, что видит Софи насквозь, изобразив то ли рентгеновский луч, то ли полёт стрелы, пронзающей сердце.

Подруги засмеялись, обнялись и так, обнявшись, прошли целый пролет лестницы, пока внезапно раздавшийся звонок не поторопил их на консультацию перед экзаменом. Последним в этом семестре. Если не считать защиты диплома. А затем — прощай, университет! здравствуй, взрослая жизнь!

В дверях девушки столкнулись с деканом факультета доктором Рэббитом, который попросил Софи заглянуть в деканат по какому-то «очень важному делу». Так и сказал «очень важному». На что Элен, подняв нос и закатив глаза, состроила настолько смешную мину, что подруги, дурачась и смеясь, влетели в кабинет и стали пробираться на своё «законное и насиженное» место в последнем ряду у окна, с которого, как на ладони была видна вся аудитория, а также залитый солнечными лучами Boulevard de la Paix — Проспект Мира.

Судя по тому, как долго не могли успокоиться однокурсницы, не только у Элен и Софи в этот день было игривое настроение. Постоянно в разных концах аудитории возникали смех и разговоры. Пока в конце занятия по всей аудитории, с первых рядов до последних, не прокатилась волна девчачьих голосов: «Смотрите! Курсанты! И какие красивые!». После чего, забыв о предстоящем экзамене, студенки сгрудились у окна, наблюдая, как по Проспекту Мира движется колонна из нескольких десятков машин, и в каждой из них рядами, плечом к плечу сидят курсанты Офицерской школы, немного уставшие, но такие славные, что было преступлением не помахать им рукой и не зардеться, когда в ответ кто-то из них пошлет воздушный поцелуй.

Консультация была окончательно сорвана. К радости почти всей аудитории. И только один человек в ней был по-прежнему собран и даже печален — доктор Томас Филипс. Потому что знал, куда и зачем машины везут курсантов. Знал, что спустя годы многие из них будут вспоминать и этот день, и эту поездку по улицам Реймса, и девушек, приветливо машущих руками из окон университета. Вспоминать со слезами на глазах.

Уже около года волей своего непосредственного начальника Имперского Министра пропаганды Йозефа Готта, тайно от своих коллег, доктор Филипс был вовлечен в подготовку масштабной антицерковной кампании. Поскольку прежде доктор был далек от религии, то взялся за эту работу без особого смущения. Однако вскоре судьба сделала крутой поворот, описать который понадобилась бы отдельная книга. Достаточно сказать, Филипс не только познакомился с христианами, но и вместе с женой Маргарет принял Крещение и теперь, зная, куда и зачем везут курсантов, не мог не испытывать боли за то, что должно было произойти.

Желая уже первым ударом нокаутировать противника, Высший Круг принял решение взорвать Реймский собор — один из самых известных символов христианской Европы. Храм, в котором в течение восьми веков венчались на царство все французские короли. Взрыв должен был произойти через три дня, в течение которых курсантам предстояло стать глухим и немым оцеплением, за которое не мог бы проникнуть ни один человек.

Когда последняя машина с курсантами повернула на Rue Eugène Desteuque — улицу Эжен Дестёк, Элен повернулась к подруге и выпалила:

— Теперь понятно, куда их повезли. К собору. Интересно, зачем? Хотя, впрочем, какая разница! А как хороши! Особенно тот капрал в третьей машине, что помахал мне рукой!

— Ты уверена, что он помахал именно тебе? — с улыбкой спросила Софи.

— А вот это мы, пожалуй, сейчас и проверим! — В глазах подруги засиял озорной огонёк. — Ты со мной?

— Куда?

— На соборную площадь! Куда же ещё! И поскорей, поскольку через четверть часа там будет добрая половина университета. Так ты идёшь?

— Не могу. Рэббит просил заглянуть в деканат.

— Ну, как знаешь! — прокричала Элен из дверей, и её слова потонули в шуме голосов, которые в считанные секунды заполнили коридор подобно тому, как во время грозы наполняется водой и выходит из берегов горный ручей. Софи спустилась на один этаж и, миновав несколько кабинетов, остановилась перед дверью деканата, пытаясь угадать, по какому «важному делу» вызвал её доктор Рэббит.

Глава 4. Братец кролик

Если бы кто-то набрался храбрости и сказал Полу Рэббиту, что одной из наиболее ярких черт его характера является лицемерие, в ответ доктор, скорее всего, снисходительно улыбнулся бы и сделал вид, что ничего не произошло, но обидчика не простил. Что-что, а «делать вид» декан философского факультета умел, как никто другой. Чем, собственно, и достиг своего нынешнего положения.

В Реймсе доктор Рэббит появился полгода назад вместе с новым ректором Иоганном Бухом, команда которого быстро прибрала к рукам все значимые должности. Всё это происходило под лозунгом «наведения элементарного порядка», который, по мнению Буха, должен был положить конец «периоду расхлябанности и распущенности», связанной с правлением прежнего ректора и «вывести университет на новый уровень».

Все это время слова «Ordnung uber alles!» — «Порядок превыше всего!» настолько часто звучали на различных «планерках», «летучках», «пятиминутках» и прочих собраниях, что один из профессоров однажды не выдержал и назвал родной университет «Буковым лесом» или по-немецки Buchenwald-ом, сравнив его с известным концлагерем. Грустная шутка, что называется, «пошла в народ», и стоила профессору должности.

С тех пор коллеги, помня о том, что «у стен есть уши», перестали не только шутить, но и разговаривать друг с другом. В результате чего «благочестивая тишина» воцарилась не только на совещаниях, но также на защите диссертаций и дипломных работ. Чему, впрочем, некоторые были рады. Особенно те студенты и соискатели, чьи бездарные труды могли рассыпаться в прах от пары неудобных вопросов. И хотя многие понимали, что в новых условиях наука из поиска истины стала превращаться в рутинную бюрократическую писанину, говорить об этом никто не решался. Надеясь, что однажды ветер перемен, который принес в университет нового ректора, переменится, и вместе с ним покинет Реймс вся его команда, в том числе «братец кролик», как студенты в шутку прозвали своего декана.

Рэббита студенты невзлюбили сразу. Не только потому, что коренастый, суетный, рыжебородый, с вечно бегающими по сторонам глазками декан, действительно, был похож на кролика, и, как кролик, был также труслив и сер. Всё это студенты могли бы простить. Но, когда Рэббит, стараясь предугадать «полёт мысли» ректора, предложил ввести на факультете раздельное обучение юношей и девушек, чтобы ты «меньше отвлекались от учёбы», снести этого студенты не смогли и оформили ненавистному декану подписку на журнал «Кролиководство в Империи». На реальный печатный журнал. В личный почтовый ящик. На весь год. В количестве ста экземпляров! Рэббит, как всегда, промолчал. Однако выводы сделал. Быстро вычислил зачинщиков и добился их отчисления. Больше с ним не связывались.

Разговор с Софи декан начал с того, что у Рэббита получалось лучше всего — постарался придать предстоящей беседе особый вес и значение.

— Прежде всего, должен предупредить, Софи, что всё услышанное в этом кабинете должно остаться между нами. Поскольку я беседую с тобой — Рэббит намеренно перешел на ты, чтобы ещё в начале разговора, показать собеседнику, кто здесь главный — выполняя ответственное поручение одного очень важного лица, которое этим разговором оказало нам высокое доверие, пригласив к участию в поистине великом событии.

Доктор Рэббит был опытным переговорщиком и понимал, что, позволив собеседнику почувствовать себя частью чего-то большого и важного, он не только тешил его самолюбие, но и нажимал на кнопки, о существовании которых сам человек, порой, не догадывался. Тем более студент или студентка, весь жизненный опыт которых, как и биография, легко умещались на стандартном листе бумаги.

Со стороны это было похоже на перехват управления. Причем весьма изощренным способом. В результате чего человек, который ещё недавно самостоятельно решал, куда ему идти и что думать, добровольно от этого отказывался и передавал бразды управления собой новому вознице. Дальнейшее было «делом техники» и зависело от того, кто является вашим собеседником. Так клерку можно было пообещать должность во влиятельной международной корпорации, молодому чиновнику — кресло в номенклатуре, начинающему ученому — место в докторантуре, бандиту — положение в авторитетной банде, а романтику с горячим сердцем — перспективу изменить и улучшить мир.

Но только с одним условием — обязательно в «команде», и для этого признать интересы «команды» выше своих, а, в идеале, вообще отказаться от всего «своего» — вкусов и увлечений, мыслей и чувств, убеждений, прав и свобод. При этом вопрос, почему я должен довериться этой «команде» или «системы», задать себе решались немногие. Поскольку он казался непозволительно дерзким. Особенно, тем юным и чистым сердцам, в которых пламя братской любви ещё не погасло. Именно поэтому добычей «системы» часто становились самые скромные и лучшие из людей.

София Персон не была исключением. Привыкшая с детства не выпячивать себя и доверять взрослым, она даже не подумала о том, что за предложением декана может скрываться какой-то подвох. Тем более что Рэббит не сразу заговорил о деле, но сначала долго хвалил Софи за примерную учёбу, называл «гордостью родителей» и «надеждой науки», после чего заверил, что «сделает всё зависящее, чтобы судьба Софи сложилась успешно». И когда декан перешёл к сути вопроса, он показался девушке сущим пустяком. Оказалось, что всё, о чём Рэббит хотел попросить Софи — заглянуть в университетскую телестудию и поучаствовать в конкурсном отборе на должность ведущей новостей. И хотя это было не совсем то будущее, о котором мечтала Софи, она с лёгкостью приняла предложение, и тем же вечером исполнила всё, о чём просил декан.

Работа в студии заняла от силы полчаса. Сначала Софи прошла фотопробы. Затем редактор предложил озвучить за кадром три коротких сюжета. В первом из них речь шла об открытии новой детской площадки. Во втором — о выпускниках военной кафедры, обещавших верой и правдой служить Империи. Третий сюжет был прогнозом погоды, точнее, непогоды, сулившей горожанам грозы и тучи, «нависшие над городом огромными тёмными глыбами» — почему-то именно эти слова врезались в память, но заканчивался надеждой на новые солнечные дни. Вся премудрость заключалась в том, что произносить слова нужно было громко и чётко, с жизнеутверждающей интонацией, с чем девушка легко справилась.

Прощаясь, редактор попросил Софи «до времени» никому об их встрече не рассказывать. Даже лучшей подруге. Формально, чтобы не вызвать тем самым ревности или зависти. Но это было лишним. Поскольку засыпать пришлось в одиночестве. Элен куда-то запропастилась. Что, впрочем, бывало уже не раз.

Единственное, что не давало покоя, когда, пытаясь заснуть, Софи перебирала в памяти события прошедшего дня — почему Рэббит с таким пафосом говорил о, вообщем, самой обычной работе? Что-то здесь «не клеилось», как сказала бы Элен. Но что? Это Софи поняла позже. Когда наступил Тот Самый День.

Глава 5. Трепанация сознания

Последний день июня 2182 года София Персон провела, как в тумане, обложившись книгами, листая конспекты, пересматривая видеозаписи лекций и семинаров, практически не выключая компьютер, непрестанно что-то печатая, набирая, форматируя, исправляя, дополняя, открывая и сохраняя.

Выпускной экзамен был назначен на 1 июля и совмещен с защитой дипломной работы. Таким образом, что, если защита проходила успешно, экзамен отменялся. Но, если студент заваливал диплом, дальше спасти его могло только чудо. Как и большинство однокурсников, Софи в чудеса не верила. Поэтому ей оставалось одно — зубрить, зубрить и ещё раз зубрить. И она зубрила.

Единственной тонкой ниточкой, которая соединяла Софи с окружающим миром, была Элен. Но та, казалось, совершенно забыла об экзаменах и часами пропадала в городе. Точнее, в его центральных кварталах, вокруг которых было выставлено оцепление, в три линии опоясавшее Реймский собор. Не для того, чтобы сохранить, уберечь, спасти храм от нашествия варваров, но, наоборот, чтобы заминировать и взорвать и тем самым нанести сокрушительный удар по древнему врагу Империи — христианской Церкви, всё ещё дерзавшей жить по своим законам.

Как и любая масштабная кампания, борьба с христианами требовала соответствующей подготовки. Своего рода «трепанации сознания», призванной сделать белое — чёрным, а чёрное — белым. Чем уже много лет занималось Имперское Управление социальной инженерии, без устали производившее новые программы, концепции и «дорожные карты», которые быстро становились обязательными для исполнения.

Так было и на этот раз. С лёгкой руки Управления, с 1 июля 2182 года на всём пространстве Империи вводилось новое летоисчисление, знаменовавшее наступление Новой Мирной Эпохи. В связи с чем, все христианские символы объявлялись устаревшими, подлежали забвению или, как Реймский собор, уничтожению. Поскольку «забыть» столь величественный храм можно было только одним способом — уничтожив его.

Пока Софи, зарывшись в учебники, готовилась к выпускному экзамену, а Элен пыталась привлечь к себе внимание капрала, стоявшего в оцеплении на углу Rue Chanzy и Rue Libergier — улиц Шанзи и Либержье, за спинами этого оцепления подрывники крепили на стены храма взрывчатку.

А что же жители Реймса? Они смотрели на происходящее с удивлением. Однако без возмущения. Немногочисленные прихожане собора, привыкшие ничего не делать без благословения, ждали указаний священников, а те, в свою очередь, распоряжений епископа, который изменить ничего не мог, поскольку собор давно уже находился в собственности городских властей. Что касается остальных горожан, то для них всё это было не так уж и важно.

Конечно, были и сомневающиеся, которым было адресовано выступление мэра города месье Бэвара, заявившего, что, освободившись от бремени содержания собора, мэрия сможет отремонтировать ещё больше улиц и площадей, разбить больше парков и скверов. «А что касается туристов, — успокоил горожан месье Бэвар, — то, как известно, ничто так не привлекает публику и не обходится так дёшево, как развалины. Поэтому без туристов город не останется».

Из-за того ли, что медиаканалы крутили выступление мэра каждые полчаса, или потому, что события развивались необычайно стремительно, никто из горожан на улицу так и не вышел и на защиту собора не встал.

Нельзя сказать, чтобы, готовясь к экзаменам, София ничего об этом не знала. Знала! Виной чему была всё та же Элен, которая впервые пришла к собору вечером 28 июня и, увидев оцепление, не могла не поразиться «богатству выбора». С тех пор все мысли и разговоры подруги были только о курсантах и том, «какие они душки!».

Вот и на этот раз, сидя за столиком в студенческом кафе, Элен заговорщически шептала:

— Представляешь! Сегодня один из них — помнишь капрала, который помахал нам рукой из машины? — сначала спросил, как меня зовут, а затем говорит, — подруга приняла весьма забавную позу — «У меня к Вам, мадемуазель Элен, есть один важный разговор. Не могли бы мы снова встретиться этим вечером, когда мой взвод снова заступит в оцепление?».

— И что ты ответила? — поинтересовалась Софи.

Но слов не понадобилось — за Элен ответили её глаза, которые сияли так ярко, что Софи отвела взгляд. Подруга была влюблена и, как все влюбленные, одержима внезапно нахлынувшим чувством настолько, что даже не думала о том, с какой целью было выставлено оцепление. Не думала о том, что скоро этот величественный, удивительной красоты храм, который без малого тысячу лет был главным украшением города, останется только в воспоминаниях его жителей да ещё на старых фотографиях, которые, сколь бы не были хороши, сам храм не заменят.

Впрочем, в таком положении были все жители Реймса. В их городе должно было произойти нечто доселе невиданное и страшное, а они, как ни в чём не бывало, утром привычно спешили на работу, обедали с коллегами в соседнем кафе, по пути домой успевали заглянуть в пару магазинов, а вечером встречались с друзьями, сетуя на то, что «из-за дурацкого оцепления» не могут посидеть в любимом ресторанчике в центральном квартале. Словно храм был всего лишь декорацией дружеских посиделок, не более. Словно когда-то, очень давно, в своём сознании они уже провели незримую, но чёткую черту между храмом и своей жизнью, и сами встали в оцепление, бдительно наблюдая за тем, чтобы никто и они сами в том числе, никогда и ни при каких обстоятельствах этой черты не пересёк.

Вечером Элен упорхнула на свидание с капралом, а, вернувшись, огорошила подругу неожиданным признанием, что, как оказалось, капрала интересовала не она, а Софи.

— Представляешь! Все уши мне тобой прожужжал! Как зовут? На каком факультете учишься? Где живёшь и как можно с тобой встретиться? И под конец признался, что я нужна была лишь для того, чтобы он мог больше о тебе узнать. Ну, и ладно! — глаза подруги снова загорелись весёлым огоньком. — У этого капрала есть друг. Вот такой, — Элен даже привстала на цыпочки, чтобы быть более убедительной, — рослый, красивый, жгучий брюнет, косая сажень в плечах, и он так на меня смотрел! Если бы ты это видела! Так что знай — я не в обиде и этого капрала тебе… дарю! А меня не теряй. Вернусь уже утром.

— Куда же ты? Ночь за окном!

— А это, может, и к лучшему? — игриво произнесла подруга и, наскоро собравшись, выпорхнула за дверь, оставив Софи одну. До экзамена оставалось несколько часов.

Глава 6. Опять двадцать пять!

Защита дипломной работы Софии Персон была назначена на десять часов. Но началась часом позже и всё потому, что доктор Филипс не пришёл поддержать свою студентку. Такое случалось нечасто. Поскольку же Филипс был не только научным руководителем Софи, но и вице-президентом университета, председатель комиссии доктор Рескиер не решился начать защиту лишь, когда некоторые члены стали проявлять нетерпение, опасаясь, что могут не увидеть взрыв собора, который был намечен на двенадцать часов.

Как и большинство философских работ, диплом Софи имел закавыристое название «Отрицание в жизни человека и общества», намекавшее на то, что за такой книгой рука сама собой к полке не потянется. Однако, решившись на это, читатель уже вскоре чувствовал себя захваченным смелым повествованием, которое по объему и глубине, скорее, было похоже на докторскую диссертацию, чем на обычный студенческий диплом.

Внимание докладчицы привлекла история стран и народов, которая время от времени делала крутой разворот и начинала идти в прямо противоположном направлении. Софи заметила, что эти повороты происходили не так, уж, и неожиданно, а примерно раз в четверть века.

Именно столько — четверть века или около того — прошло между вступлением на английский престол короля Карла Первого (1625) и его казнью (1639), после которой родная для Софи Британия погрузилась в смуту, позже названную Английской революцией. Когда же, желая положить ей конец, парламент призвал на трон нового короля Якова — он правил страной также ровно двадцать пять лет (1660—1685). Столько же — четверть века — прошло во между штурмом Бастилии и восстановлением династии Бурбонов (1789—1814), началом Первой и Второй Мировой войны (1914—1939). Четверть века продолжались в России реформы Петра Великого (1700—1725) и Александра Второго (1856—1881). Столько же находились во главе своих партий Адольф Гитлер (1920—1945) и Иосиф Сталин (1928 — 1953), во Франции продолжалась «эпоха Шарля де Голля» (1943—1969), а в России — Владимира Путина (1999—2024). Четверть века прошла между созданием Евросоюза и выходом из него Британии (1992—2017), после чего Европу лихорадило еще 75 лет. Пока в 2091 году на Берлинском саммите глав европейских государств не было принято решение вернуться к наиболее эффективной модели государственного устройства — Империи, которая помогла европейским территориям быстрее других восстановить могущество, подорванное Третьей Мировой войной.

— А ведь 75 лет — это трижды по четверть века! — заметила Софи. — Стоит ли удивляться, что первое выступление повстанцев против Империи произошло также четверть века спустя в мае 2116 года? Лично для меня в этом нет ничего удивительного. Впрочем, как и в том, что…

— Простите, мадемуазель Персон! — прервал выступление председатель комиссии. — Но это чистой воды метафизика!

В аудитории стало тихо. Настолько, что было слышно, как ветер перелистывает страницы учебников и конспектов. Софи, до этого почти уверенная в успехе, смутилась и замолчала.

Между тем, доктор Рескиер перешёл в наступление:

— По Вашему, получается, что судьбами людей вершит некая высшая сила. Да, что людей? Целых народов! Словно какой-то великан, стоя на берегу океана, раз в четверть века бросает в воду горы, волной от которых с лица земли смывает целые страны и империи. Кто этот великан, госпожа Персон? Бог?

Софи опустила глаза.

— Возможно, если бы я была верующей, ответила бы именно так. — По аудитории прокатился легкий гул удивления. — Но пока у меня есть другой ответ.

— И какой? — с вызовом произнес Рескиер, словно перед ним стояла не девушка, а давний и непримиримый оппонент.

— Полагаю, что этот «великан» … — Софи помедлила, подбирая слова, которые помогли бы выразить мысль наиболее точно, — … этот великан — мы сами, люди, человечество.

— Как прикажете Вас понимать? — Рескиер был явно заинтригован.

По тому, как оживились члены комиссии, было видно, что жаром дискуссии, в последнее время столь редкой в этих стенах, был охвачен не только ее председатель.

— Возможно, причина в том… — начала девушка.

— Вот именно, «возможно»! — Рескиер уже не мог скрыть своего раздражения. — На этот раз Вы выразились более корректно. Впрочем, продолжайте.

Но Софи уже и сама не думала отступать.

— Думаю, причина в том, что раз в двадцать пять лет в жизнь страны вступает новое поколение людей. Назовем их «детьми». И, если по отношению к поколению «отцов» они настроены критически, а в современном обществе, где уже давно главенствует научный, критический метод, это именно так…

— Допустим, — согласился Рескиер.

— То и всё, что было сделано «отцами», — Софи обвела взглядом аудиторию, которая ловила каждое её слово, — «дети» также воспринимают критически и отвергают. Сначала подсознательно и робко, а затем, когда новое поколение входит в силу, то и на деле. Причем, чем крепче «отцы» держатся за своё, тем сильнее, решительнее и беспощаднее «дети» отрицают всё, что с ними связано. До крови, революций и репрессий, гражданской и мировой войны.

По аудитории прокатилась волна приглушенного шепота. Какое-то время Рескиер молчал. Какая-то мадемуазель, вчерашняя студентка дерзала учить его, профессора Рескиера, понимаю истории и самой жизни! Это было возмутительно и требовало немедленного ответа. Даже не ответа, а удара. Прямо в сердце! Однако нужные слова пришли не сразу.

— По Вашему получается, что мы — да, что мы! все люди! — всю жизнь обречены бегать по кругу? Метаться, как звери в клетке, из одной стороны в другую. Раз в четверть века. Туда и обратно, и снова туда и обратно. — Рескиер сделал по аудитории несколько порывистых шагов. — Как же это преодолеть? Какое лекарство, мадемуазель, Вы пропишите человечеству?

По аудитории разлетелся язвительный смех, и Софи на мгновение показалось, что защита провалена. Как вдруг неожиданно с последних рядов прозвучал чей-то голос:

— Лекарство прописано уже очень давно. — Голос сделал паузу и, когда шум в аудитории стих, продолжил. — Это любовь! Надо стараться не отрицать, а любить. В том числе тех, кто жил до тебя. Поэтому и сказано, чтобы человек своих родителей не осуждал, а почитал. И поколениям следует поступать также. Но кто сегодня помнит об этом?

— Простите! С кем имею честь? — председатель комиссии привстал с места, чтобы лучше разглядеть незнакомца, дерзнувшего выступить без предварительного согласования.

В конце аудитории, там, где стояли студенты, которым не хватило места в зале, доктор Рескиер заметил человека, выделявшегося не только возрастом — ему было за пятьдесят, но и внешним видом. Несмотря на седину в волосах, незнакомец выглядел необычайно молодо и был одет в крупной вязки свитер, совершенно неуместный в этот жаркий летний день. «Интересно, кто его пригласил?» — подумал Рескиер, а вслух повторил:

— С кем имею честь?

— Можете называть меня… доктором Ангеляром.

— Вы ученый?

— Ученый? — переспросил гость и улыбнулся. — Скорее, врач.

— И что Вы лечите?

— Душу.

На этот раз ответ незнакомца заставил улыбнуться доктора Рескиера.

— Психиатр?

— В каком-то смысле, — ответил незнакомец и добавил. — Я тот, кто приносит вести.

— Почтальон?

— Если Вам угодно, — гость по-прежнему был невозмутим.

— И что делает почтальон на защите дипломной работы? — Рескиер был явно доволен своим вопросом.

— Полагаю, что и остальные — слушаю, думаю, задаю вопросы. Насколько мне известно, Устав университета этого не запрещает. Не так ли, господин председатель?

Уверенный тон и манеры, которых держался непрошенный гость, заставили доктора Рексиера сбавить пыл. «А что, если этот месье Ангеляр никакой не врач и не почтальон, а очередной столичный гость? Из тех, что в эти дни буквально наводнили Реймс. Быть может из самого Министерства пропаганды?», — думал он и корил себя за то, что не заметил гостя раньше. От волнения запершило в горле. Доктор сделал глоток воды, откашлялся и, пытаясь не выдать волнения, произнес:

— Месье Ангеляр, Вы абсолютно правы. Устав Университета поощряет научную дискуссию. О чём бы Вы хотели спросить докладчика?

Гость учтиво поблагодарил председателя комиссии легким наклоном головы и обратился к Софи:

— Мадемуазель Персон! Если я правильно Вас понял, Вы утверждаете, что раз в двадцать пять лет история делает крутой поворот лишь потому, что поколение «детей» осуждает своих «отцов» и пытается «идти своим путем», а спустя четверть века всё повторяется снова. Так сказать, опять двадцать пять!

По аудитории прокатился легкий смех. Однако на этот раз он звучал одобрительно. Шутка незнакомца явно пришлась по душе. Но доктор Рескиер был по-прежнему серьезен, пытаясь понять, какой подвох кроется в словах незваного гостя.

— Что же Вы молчите, госпожа Персон? Я правильно понял основную мысль Вашего доклада? — переспросил гость и, сделал шаг вперед, благодаря чему теперь был хорошо виден всем собравшимся.

Софи кивнула головой.

— Однако из этого можно заключить … — незнакомец старался говорить не спеша, взвешивая каждое слово, — … что, какие бы мысли и идеи не бросала власть в народ, спустя четверть века все они и сама эта власть окажутся на свалке истории. Из чего следует, что бы сегодня не произошло в этом городе, через двадцать пять лет или около того граждане Империи снова будут строить храмы и ходить крестными ходами.

— Ну, загнул! — раздалось с последних рядов. По аудитории прокатился гул голосов, который отчасти заглушил последние слова гостя, но Софи всё же смогла услышать, как задумчиво, словно для нее одной, гость произнес:

— Вот только будет ли это проявлением любви к Богу или просто очередным отрицанием веры и жизни «отцов», судить не берусь.

— На Вашем месте я бы вызвал полицию, — шёпотом произнёс кто-то из членов комиссии, но доктор Рескиер, в пылу дискуссии зашёл уже слишком далеко.

— Ну, это ещё нужно доказать!

— Абсолютно согласен! — ещё более громко и весело воскликнул месье Ангеляр. — Как и с тем, что проверить гипотезу мадемуазель Персон можно только одним способом.

— Каким? — прозвучало с галерки.

— Дожить и убедиться во всём самому. Проверить теорию практикой. Что может быть убедительней? Не правда ли, Софи?

Гость бросил взгляд на девушку и, сделав шаг назад, растворился среди стоявших рядом людей. Как будто не было ни его, ни затеянного им разговора.

Глава 7. Тот самый день

На счастье, дискуссия, случившаяся во время защиты дипломной работы, на оценку не повлияла. Комиссия не только высоко оценила диплом, но и рекомендовала Софи продолжить обучение в аспирантуре, о чём вчера она могла только мечтать. И вот мечта стала явью!

В обществе, где буквы значили больше, чем шахты и рудники, гектары земли и нефтяные скважины, это открывало блестящие перспективы, обещало успех и благополучие. Неслучайно почти все юноши и девушки в Империи стремились получить высшее образование. Не столько ради знаний, сколько ради карьеры, хорошей должности и зарплаты, возможности ощутить причастность к элите общества или, проще говоря, стать начальником.

Конкуренция была нешуточной. Поскольку абсолютное большинство детей в возрасте шести лет Империя разлучала с родителями, рассчитывать на их протекцию не приходилось. Оставалось пробиваться самому, надеяться, что тебя заметят, и стараться не упустить свой шанс. В свете этого, Софи, конечно, не могла не оценить сделанное ей предложение. Впрочем, тому была и другая причина. И вот какая.

София Персон любила науку. Сколько она себя помнила, ей нравилось узнавать новое, наблюдать и задавать вопросы. Благодаря чему, она немало удивила директрису Эдинбургского колледжа, когда на вопрос «Девочка, что ты любишь делать больше всего?» ответила: «Думать». В другой раз пришлось удивиться заведующей библиотекой, когда Софи попросила выдать ей не привычную цифровую, а печатную книгу. Когда-то такие книги были в их доме, и Софи не раз забиралась с ногами на диван, чтобы, сидя рядом с мамой, полистать одну из них и почувствовать запах типографской краски, времени и новых, удивительных открытий. Но в колледже, где училась Софи, печатных книг не было. Поскольку, как объяснила заведующая, «в них были ошибки, а детям следует учиться по правильным книгам». «Но ведь это так интересно — находить в старых книгах ошибки и исправлять их!» — попыталась возразить девочка. На что добрая женщина ответила: «Вот вырастешь, станешь ученой и тогда сама всё поймешь».

Так, много лет назад, София Персон обрела мечту, и теперь мечта начинала сбываться. Если прежде, работая над дипломом, Софи могла пользоваться только электронными изданиями категории «Аll» — общего доступа, то аспирантам разрешалось заглянуть в фонды «Print» и «Write» — печатной и рукописной книги, а, в перспективе, получить доступ к бездонным архивам Империи, помеченных сотнями других букв и доступных только «избранным учёным». Но до этого было ещё так далеко!

Пока же окрылённая открывшимися перспективами Софи шла по главному корпуса университета и, проходя мимо ректората, услышала, как её окрикнул знакомый голос. Это был декан факультета доктор Рэббит.

— Поздравляю, мадемуазель Персон! А я, признаться, в Вас сомневался. Да! Сомневался! Но, как оказалось, напрасно. Вы справились отлично. Просто отлично! — приговаривал Рэббит, пожимая девушке руку, пока та пыталась вспомнить, присутствовал ли декан на защите диплома. Но тут Рэббит произнес фразу, по которой Софи поняла, что он говорит о чем-то другом:

— Убедительно, весьма убедительно! Особенно про «тяжелую серую глыбу, нависшую над городом». Поздравляю! — Рэббит наклонился к девушке и почти одними губами прошептал. — Оказаться в такой момент полезным Империи — это дорогого стоит! — и скрылся за поворотом, оставив Софи один на один с фразой, которая показалась девушке знакомой, но почему, вспомнить она не могла. Пока эти же слова не прозвучали с огромного экрана, установленного в фойе Университета. Причём из уст самой Софи.

Сначала на экране появились кадры с оцепленной военными площади перед Реймским собором, а затем лицо Софи, которая предлагала разрушить этот храм, нависший над городом огромной серой глыбой, и построить на его месте детскую площадку. Слова звучали эмоционально, но рассудительно. Поэтому складывалось впечатление, что девушка верит в то, что говорит, и готова, не откладывая, прямо сейчас осуществить задуманное. Словно не безымянные солдаты, а сама Софи все эти дни методично закладывала взрывчатку в стены собора.

Следом выступали и другие ораторы, но их выступлений девушка уже не слышала. Настолько она была потрясена. Первым желанием Софи было закричать, что это неправда, и, на самом деле, ничего такого она не говорила. Точнее, говорила, но… совсем о другом. Только кто сейчас в это поверит? Тем более что кроме неё и режиссера в студии никого не было. Интересно, есть и кто-то в ней сейчас?

Студия находилась этажом ниже. Софи слетела по лестнице и с силой толкнула тяжелую дверь, но та не подалась. Студия была закрыта. Девушка снова поднялась в фойе, выскользнула из Университета и быстрыми шагами, словно её кто-то преследовал, направилась в центр города, к собору, чтобы у его стен прокричать правду об этом жутком и подлом обмане, а там будь, что будет!

Софи выбрала самый короткий путь через кварталы, в которых из-за туристов обычно не было, где яблоку упасть. Однако сегодня они были пусты, и Софи не сразу поняла почему, а лишь когда на углу с Rue Saint-Symphorien — улицей Сен-Симфорьен путь ей преградило оцепление.

— Мадемуазель, проход к соборной площади временно закрыт, — вежливо, но решительно произнес курсант и, улыбнувшись, добавил. — Даже для Вас! — словно они были давно знакомы.

Софи подняла глаза и увидела большой экран, закрывавший часть соседнего здания, на котором, не переставая, шли ролики с выступлениями горожан, призывавших взорвать собор. Должно быть, за время несения караула курсанты посмотрели их бесчисленное количество раз. И не только они. Судя по заставке Имперской Службы Новостей, трансляция была организована на всю Империю.

Девушка опустила глаза:

— Господин курсант! Мне, правда, очень надо пройти к собору!

— Никак не могу! — курсант посмотрел на часы. — Скоро произойдет взрыв, и все гражданские должны покинуть квартал.

Словно в подтверждение этих слов где-то вдали трижды прозвучали фанфары.

— Но я должна, я… обязана быть там! Я должна сказать, что не говорила тех слов. Точнее, говорила, но… меня обманули. Ну, как Вам это объяснить? — бормотала Софи сквозь слёзы и неожиданно почувствовала такую слабость, что мостовая ушла из-под ног. Девушка покачнулась и, возможно, упала бы без чувств. Но кто-то сильной мужской рукой взял её под локоть, привлёк к себе и отвёл из-под палящего солнца в тень, на другую сторону улицы.

Софи подняла глаза. Перед ней стоял молодой, высокий лейтенант. Тот самый, который несколько дней назад неуклюже пытался выдать себя за любителя философии. Офицер наклонился к Софи и негромко, так, чтобы могла слышать только она, шепнул: «Не надо здесь говорить об этом. Всё равно уже ничего не изменить».

Неожиданно прозвучал удар колокола. Затем ещё один. Лейтенант остановился, словно что-то пошло не так. Колокол ударил в третий раз. «Ово не би требало да буде!», — произнёс лейтенант на каком-то незнакомом языке и, сжав локоть Софи, быстрыми шагами повёл спутницу вглубь квартала. Вскоре их начали догонять люди, которых военные попросили покинуть соборную площадь. Одни из них, узнав Софи, здоровались с ней и улыбались. Другие проходили молча, опустив глаза. А колокол всё звонил и звонил. Это собор прощался с городом.

И тут прогремел взрыв. Настолько мощный, что земля содрогнулась и ушла из-под ног. Софи обернулась и увидела, что весь центральный квартал, где ещё недавно над крышами домов угадывались очертания собора, накрыло огромное серое облако, которое медленно расползалось по соседним улицам и, казалось, грозило погрести под собой весь мир. Софи покачнулась и потеряла сознание.

Глава 8. План Крайцунга

Когда Софи пришла в чувство, она обнаружила себя сидящей в кресле в незнакомой комнате, заботливо укрытой легким, почти невесомым пледом. Лучи солнца сквозь плотные кремовые шторы заглядывали в комнату, преломляясь в стакане воды, заболиво поставленном на столик рядом с креслом девушки. Часы показывали пятый час дня.

Первым желанием Софи было подойти к окну и впустить в комнату хотя бы немного живительного воздуха. Но едва она сделала первое движение, как за спиной раздался голос, показавшийся знакомым:

— Не открывайте окно. Пыль еще не осела. Лучше выпейте немного воды!

С этими словами из-за кресла бодрым, пружинистым шагом вышел офицер в форме лейтенанта Внутренней службы. Он был молод — несколькими годами старше Софи, высок — не менее шести футов ростом, хорошо сложен, подтянут и аккуратен настолько, что офицерская рубашка даже в полумраке казалась безупречно белой. Подойдя к окну, офицер уверенным движением отдернул штору, и гостья замерла в изумлении, увидев, что пространство за окном было пронизано косыми солнечными лучами, с трудом пробивавшимися сквозь плотную взвесь какой-то мути. Как будто квартира находилась не в доме на Rue Clovis — улице Хлодвига, а на морском дне.

— Что это?

— Пыль.

— Какая пыль?

— Вы, должно быть, забыли? — лейтенант удивился вопросу. — Сапёры были настолько искусны, что всё, что осталось от собора — одна только пыль. Подумать только! Тысяча лет истории, сотни скульптур и витражей, вереницы королей, венчавшихся в нём на царство — и всё это превратилось в пыль! Пыль веков, которую человек взял и смахнул одним движением руки. Нажатием одной единственной кнопки.

Лейтенант замолчал, и по тому, с какой интонацией это было сказано, невозможно было понять, восхищается он этим или скорбит? Но вместе с этими словами к Софи вернулась память о том, что произошло, чему она стала свидетелем и невольным участником.

— О, Боже! — выдохнула девушка. — Что я наделала?

В комнате повисла неловкая тишина. Офицер подошел к столику, подал гостье стакан с водой и, подвинув стул, сел на него, как на коня, перекинув ноги через сиденье и облокотившись о спинку, так, что теперь оказался с девушкой лицом к лицу. Теперь Софи смогла лучше разглядеть своего собеседника.

Да, это был тот самый лейтенант, с которым впервые она встретилась в студенческом кафе, и затем сегодня, несколько часов назад, у оцепления вблизи соборной площади. События последних дней — подготовка к экзамену, защита диплома, взрыв собора — подобно снежной лавине налетели на неё и, буквально, сбили с ног. Так она оказалась в служебной квартире своего нового знакомого на улице Хлодвига, в пяти кварталах от соборной площади. И, к счастью, во время — ещё до того, как поднятое взрывом облако пыли накрыло центр города. Лейтенант усадил девушку в кресло, а сам устроился рядом и задремал — сказалось напряжение последних дней.

— Боже, что я наделала? — повторила Софи.

— Вы спрашиваете об этом у Бога? — собеседник едва заметно ухмыльнулся. — Но, поскольку Бога, как известно, не существует, видимо, отвечать придётся мне.

Лейтенант положил руку на ладонь девушки, и, по тому, с какой силой пульсировала в ней кровь, Софи поняла, что он также возволнован, хотя и старается этого не показать.

— Как и многие, я видел ролик с Вашим участием, и хочу заверить, что Вы не сделали и не сказали ничего такого, чего следовало бы стыдиться. Думаю, другие на Вашем месте поступили бы также.

— Но я не хотела … — начала Софи. — Меня обманули. Это были новости, прогноз погоды. А они специально смонтировали всё так, будто я призываю взорвать собор.

— И Вы всерьёз думаете, что в это кто-то поверит? — Лейтенант снова ухмыльнулся. — Хорошо! Давайте поставим вопрос иначе. Попробуем представить, что авторы ролика прямо и откровенно, ничего не скрывая, попросили бы Вас сделать эту запись. Смогли бы Вы отказаться? Зная, что от этого зависит… Ваша карьера или благополучие близких.

Софи молчала.

— Что же Вы молчите?

— Я не знаю, как поступила бы в этом случае, — ответила девушка и, стыдясь своего ответа, опустила глаза.

— Тогда, может, Ваших обманщиков следует не ругать, а… благодарить?

— За что? — вспыхнула Софи.

— Например, за то, что столь необычным, но весьма деликатным образом они избавили Вас от мучительного выбора. Тем более, что, если рассуждать логически, ничего «мучительного» в нём нет. Подумайте сами — когда-то, давным-давно, люди захотели построить этот храм и построили, а сейчас такие же люди решили его снести и снесли. Когда он устарел и стал ненужным. Как пирамиды, здание ООН или Бастилия. Или Бастилию Вам тоже жалко?

Лейтенант улыбнулся, и от его улыбки или оттого, что руке было уютно в его ладони, девушка также улыбнулась ему в ответ. Возможно, лейтенант был неправ. Даже, скорее всего, неправ. Но Софи настолько устала, что его слова показались девушке тем спасательным кругом, за который могла ухватиться душа, чтобы окончательно не уйти на дно и пережить этот бесконечный, страшный, невыносимо тяжелый день. И она ухватилась.

— Может, чашку кофе? — предложил он. — Кстати, мы всё ещё не знакомы.

Офицер поднялся, ловко накинул и застегнул на все пуговицы китель, надел фуражку, отдал честь и весело, пряча улыбку в уголках губ, отрапортовал:

— Лейтенант Михаэль Крайцунг, Главное управление Внутренней службы, Берлин.

Принимая правила игры, Софи встала с кресла и, приложив руку к воображаемой фуражке, постаралась придать своему лицу серьёзное выражение.

— София Персон, выпускница философского факультета.

— Тогда разрешите мне, как младшему по званию, предложить мадемуазель чашечку кофе?

— Разрешаю! Выполняйте! — скомандовала девушка, и тут же оба рассмеялись, настолько нелепым показалось им это представление.

Позже, вспоминая эти минуты, Софи не раз спрашивала себя, почему она так легко доверилась этому человеку, практически ничего не зная о нём? Возможно, это случилось потому, что она была двадцатилетней девушкой и, когда «тот самый день» всей тяжестью лёг на её хрупкие плечи, Софи показалось, что одна она это груз не вынесет, не справится с ним.

Ах, если бы Софи знала, что именно лейтенанту Михаэлю Крайцунгу был поручен «отбор лиц для обеспечения положительного имиджа кампании по ликвидации Реймского собора», и именно Крайцунг, перелистав несколько сотен файлов с личными делами преподавателей и студентов, выбрал дело Софии Персон, и так решил её судьбу. Не только потому, что ему понравилась фотография Софи, а затем, после встречи в кафе, и сама девушка. Но потому, что у Крайцунга был план, и новая знакомая являлась его ключевым звеном.

София Персон была не просто милой, покладистой, доброй и умной девушкой. Она была британкой, и это определяло многое. По крайней мере, для потомка сербских эмигрантов Милоша Прелаза. Софи была его пропуском в англо-саксонский мир, который «перебежчиков» из других миров допускал к себе без особой охоты. Конечно, можно было и дальше тихо ненавидеть хозяев положения и за глаза называть их «нагло-саксами». Еще десять, двадцать, тридцать лет. Однако лейтенант был для этого слишком амбициозен и нетерпелив.

Так Милош Прелаз стал Михаэлем Крайцунгом и, когда подвернулась командировка в Реймс, он уже знал, что надо делать и не ошибся. Теперь, когда Софи, пусть и против своей воли, сыграла заметную роль в «ликвидации» Реймского собора, вдвоём они могли добиться большего. К тому же избранница Крайцунга, действительно, была хороша собой. «Конечно, жаль, что для этого пришлось взорвать храм. Однако его и так взорвали бы. А так будет хотя бы какая-то польза», — думал лейтенант, входя в комнату с чашкой ароматного кофе для своей гостьи, которая искреннее обрадовалась его возвращению.

В тот день Софи вернулась в кампус позже обычного. Виной тому был дождь, который зарядил в восьмом часу вечера и шел, не переставая, до самого утра. Словно хотел не только смыть тонны пыли, осевшей на город после взрыва собора, но также вымыть души людей, которые могли бы спасти храм и не спасли.

Настроение было под стать погоде. Как власти не старались создать впечатление «великого события, знаменовавшего собой начало Новой Мирной Эпохи», праздника не получалось. В течение нескольких дней ведущие новостей, в режиме реального времени, докладывали о закрытии в разных частях Империи новых храмов и монастырей, арестах священников и монахов, сжигании церковных книг и икон, осквернении христианских кладбищ и других «инициативах граждан, освободившихся от религиозного дурмана». Однако на фоне серой и промозглой погоды эти новости выглядели печальными знаками Апокалипсиса, конца времён.

Примерно в таком настроении на следующий день Софи пришла в Университет, ожидая чего угодно — от слов одобрения до проклятий в свой адрес и даже пытаясь заранее представить, кто из однокурсников на что способен. Но ни один человек не подошёл к Софи и не сказал, что думает по поводу её речи и, вообще, случившегося. Также как никто не поздравил с тем, что ей, как «лучшей выпускнице первого года Новой Мирной Эпохи», было предложено место в аспирантуре столичного университета.

Узнав о скором переезде в Берлин, Софи почувствовала себя птицей выпущенной из клетки. Она ещё не знала, что все клетки в Империи связаны между собой и потому, получив разрешение покинуть свою клетку, ты оказываешься не на свободе, а в соседней клетке. Возможно, чуть более просторной и комфортной. Но сути вопроса это не меняет.

Всё это ещё предстояло понять, а пока первым желанием Софи было найти доктора Филипса и поделиться с ним своей радостью. Тем более что вчера, по какой-то причине, доктор не смог присутствовать на защите её дипломной работы. Не заболел ли он? Тогда тем более его следовало навестить. Что было нетрудно, поскольку семья Филипсов проживала в кампусе, расположенном в четверти часа ходьбы от университета.

Глава 9. Кто Вы, месье Ангеляр?

Шёл второй час дня. Спрятавшись под зонтик, Софи шла привычным маршрутом по Rue Voltaire — улице Вольтера в обход центральных кварталов, которые всё ещё были оцеплены полицией и войсками. На углу с Rue Universite — Университетской улицей неожиданно налетел ветер и попробовал вырвать зонтик из её рук, или, может, он просто хотел, чтобы Софи подняла глаза и заметила, что в облике квартала что-то неуловимо изменилось. Что именно, Софи сообразила не сразу. Мешал дождь, за пеленой которого вот так, сходу, понять это было нелегко. Однако, приглядевшись, она всё поняла.

Раньше над Библиотекой Карнеги, Дворцом Тау, площадью Анри Денё и соседними домами подобно сказочным, причудливым облакам плыли многчисленные башни, шпили, купола и кресты Реймского собора. Но теперь горизонт был пуст. Повсюду виднелись одни только крыши. Крыши и крыши. И снова крыши и крыши. Сказка пропала, и от этого у Софи защемило сердце. Как будто вчера был взорван и убит не собор, а близкий и родной человек, старый друг. И она была тому виной.

Неожиданно знакомый голос спросил:

— Вижу, Вы тоже грустите о нём?

Софи обернулась и увидела незнакомца, который вчера столь неожиданно появился на защите её дипломной работы и затем так же неожиданно исчез.

— Месье Ангеляр, если не ошибаюсь?

— К Вашим услугам! — улыбнулся мужчина и, приподняв зонтик, учтиво приветствовал Софи лёгким наклоном головы. — А Вы, должно быть, София Персон? Та самая умная и смелая девушка, которая верит в безграничную силу науки?

— Что же в этом плохого?

— Вы правы, наивность — не грех, а вот пользоваться ей, действительно, нехорошо. Но это долгий разговор! — Ангеляр по-отечески ласково посмотрел на девушку. — А Вы, как я вижу, уже порядочно промокли и к тому же спешите. Поэтому задерживать Вас было бы верхом неучтивости.

— Вы очень наблюдательны, — Софи невольно переняла манеру разговора собеседника. — Я собиралась навестить доктора Филипса, который вчера не смог присутствовать на моей защите, и беспокоюсь, не болен ли он?

— Получается, Вы ещё ничего не знаете?

— О чём? — удивилась Софи, заметив в голосе собеседника нотки тревоги.

— Тогда лучше Вам туда не ходить.

— Куда не ходить? — переспросила девушка. — Месье Ангеляр, Вы говорите загадками.

— С радостью отвечу на них, но не здесь. Послушайте! — мужчина наклонился к Софи так, что их зонтики соприкоснулись, и маленькая струйка воды пролилась на его плащ. — В квартале отсюда есть кафе. «Le Cardinale». Да, да! Не больше, не меньше! — с иронией произнес собеседник. — Там сносная кухня, но, главное, сухо и тепло, и мы могли бы обо всём поговорить. Так или иначе, но идти в кампус не следует. Поскольку доктора Филипса там Вы не застанете.

— Где же он?

— Возможно, сейчас он и сам этого не знает. — Ангеляр вновь улыбнулся. — Вы скажете, опять эти загадки! Однако без них наша жизнь была бы невообразимо скучна, и, видимо, пришло время ответить хотя бы на некоторые из них. Конечно, если Вы хотите этого? — и Ангеляр, не дожидаясь ответа, протянул Софи руку, приглашая последовать за ним.

Через несколько минут они уже входили под своды «Le Cardinale», весьма скромые для кафе со столь громким названием. Когда выбор был сделан, и официант оставил пожилого господина и его спутницу вдвоём, месье Ангеляр сделал глоток вина и с разочарованием отставил бокал на край стола.

— А ведь я ещё помню те времена, когда хлеб был хлебом, вино вином, а картофельное пюре готовили из обычной картошки и самого настоящего молока. — Как это было до войны? — спросила Софи. — Это она во всём виновата?

— Война — не живое существо, и поэтому виноватой быть не может. Виноваты люди. Всегда и во всём. Только люди.

Софи опустила глаза. По её лицу разлился едва заметный глянец.

— Но в том, за что Вы корите себя, Вы не виноваты. Вас просто использовали. Важно лишь понять — зачем?

Слова месье Ангеляра прозвучали столь неожиданно! Как мог собеседник догадаться о том, что её тяготило? Да, и что могло быть ему известно? Неужели и он причастен к тому, что произошло в последние дни?

Словно предвидя эти вопросы, месье Ангеляр заговорил первым:

— Догадаться об этом было нетрудно. Я видел ролик с Вашим участием, а затем, встретив Вас на том перекрестке, заметил, как Вы потрясены тем, что собора больше нет. Словно передо мной были два разных человека. И тогда я понял, что Вы не говорили тех страшных слов. Вас просто использовали. Но зачем? Ведь тот же ролик можно было смонтировать без Вашего участия. Неправда ли? Почему же тогда режиссер и тот, кто за ним стоит, решили поступить иначе? Что им нужно от Вас? Что Вы можете дать этим людям? Чего у них уже нет, а у Вас есть? Пока ещё есть.

Месье Ангеляр бросил взгляд на мужчину, сидевшего за соседним столиком и читавшего свежий номер «Le Parisien». Софи пожала плечами.

— Ума не приложу. Денег у меня нет…

Собеседник рассмеялся.

— Деньги тут не причём. Поверьте, что у тех, кто хочет Вами манипулировать, их более чем достаточно. Впрочем, кажется, я знаю, что им нужно от Вас.

— И что это?

— Вера! Им нужна Ваша вера.

— Но я не верю в Бога! — не столько возразила, сколько удивилась Софи.

— Не спешите произносить эти страшные слова, — Ангеляр посмотрел на девушку внимательно, даже чуть сурово, но тут же смягчился. — Моя дорогая! Вы молоды, и пока ещё сами не знаете, во что верите. А верите непременно. Потому что молодость живет надеждами, а, где надежда, там и вера. Не правда ли?

Софи подумала, что, пожалуй, могла бы с этим согласиться.

— И вот именно этой веры в них нет, — заключил собеседник. — Потому что, поверьте моим сединам, нельзя манипулировать людьми и не быть, не стать циником. И пока Вы сама такой не стали, спросите себя — в чём заключается Ваша вера? Во что Вы верите? Как, например, этот музыкант, — Ангеляр показал на пианиста за роялем на маленькой сцене кафе, — и сам Бах, божественную «Арию» которого он сейчас исполняет, верили и верят в то, что музыка может изменить мир, сделать его чуточку добрее и светлее. Иначе бы мы не услышали и одной единственной ноты.

Софи прислушалась. Знакомая с детства музыка лилась, подобно лесному ручью, неторопливо и настойчиво. И сам музыкант был на удивление спокоен и, казалось, не обращал никакого внимания на то, что люди вокруг него пили и ели, вели свои разговоры. Он не продавал свою музыку. Не подавал её на одном блюде вместе с вином и зеленью, приправив парой ярких аккордов. Он жил этой музыкой и верил, что иначе играть и жить нельзя.

— Кажется, знаю, как ответить на Ваш вопрос, — призналась Софи.

— Вот и славно! Но что, если я попытаюсь предугадать Ваш ответ? — оживился доктор Ангеляр и, подозвав официанта, попросил принести им два карандаша, затем взял две салфетки и одну из них протянул Софи. — Напишите здесь, во что Вы верите. Также сделаю и я, и затем мы сравним наши ответы.

Через минуту всё было кончено. Девушка и доктор одновременно перевернули салфетки, на которых по-английски и по-французски было написано одно и тоже слово «наука».

— Признаться, я не удивлен, — улыбнулся доктор Ангеляр. Софи тоже не смогла удержаться от смеха.

— Но как? Как Вы догадались?

— Просто когда-то я сам был таким.

— Каким? — спросила Софи и, продолжая дурачиться, напустила на себя официальный вид, но собеседник ответил совершенно серьезно.

— Как и Вы, когда-то я тоже верил в книги и думал, что все беды общества происходят исключительно от недостатка знаний, которые можно разрешить очень просто, например, открытием новых школ и библиотек. Каким это было заблуждением, и как оно было наивно и прекрасно!

— Но почему? Почему Вы называете это заблуждением?

— Понимаете, моя дорогая, если бы будущее зависело исключительно от книг, то Богу не надо было бы всходить на крест, а было бы достаточно написать книгу или, проще, инструкцию — например, с заманчивым названием «Десять шагов к жизни вечной» и потребовать её неукоснительного исполнения. И больше ничего! Никакой любви, милосердия, снисхождения и, главное, никакой свободы! Прошлое сразу стало бы понятным, а будущее предсказуемым.

Ангеляр сделал ещё один глоток и ещё более решительно отставил бокал.

— Вам нравится такое будущее? А ведь мы уже почти его построили! В нашей жизни почти не осталось любви, а инструкций не счесть, и те, кто наблюдает за их исполнением — эти современные книжники и фарисеи — такой мир и такое будущее никому не отдадут. Потому что это их мир и их будущее. Мир без любви и будущее без любви. Чаща из книг, инструкций, букв — Bookовый лес, Buchenwald.

Софи вспомнила, что однажды она уже слышала нечто подобное от доктора Филипса и удивилась тому, что он, сам будучи ученым, говорит об этом. Но ещё больше удивилась, когда, сказав об этом доктору Ангеляру, услышала, что они тоже были знакомы.

— И я рад, что за последнее время Том сильно изменился, — закончил свой рассказ месье Ангеляр. — Особенно после крещения.

— Доктор Филипс был христианином? — Софи была поражена этой новостью. — Тогда это многое обьясняет.

— Что Вы имеете в виду? — теперь уже пришло время удивиться месье Ангеляру.

Софи наклонилась к собеседнику и доверительно, едва слышно произнесла:

— Одна знакомая сказала мне, что вчера была на соборной площади и видела, как перед взрывом доктор Филипс, в сопровождении каких-то людей, вошёл в собор. По всей видимости, все они погибли. Но, признаюсь, я не поверила ей и поэтому решила сама навестить доктора, пока Вы не остановили меня. Так что же всё-таки там произошло? Доктор Филипс жив?

— Пока мне лишь известно, что его квартира опечатана и у дверей выставлен патруль. В любом случае, появляться там Вам не следует. По крайней мере, в ближайшие дни.

— Но зачем? Зачем они вошли в собор? Ведь это верная смерть! — не смогла скрыть своего волнения Софи.

— Надеюсь, однажды Том сам ответит на Ваш вопрос, — невозмутимо и одновременно загадочно ответил собеседник.

— Но как это возможно, если они все погибли?

— Моя дорогая! Не будем спешить с выводами, — месье Ангеляр шутливым жестом поправил очки, словно хотел напустить на себя ученый вид. — Не Вы ли писали о том, что в жизни иногда случаются ещё более крутые повороты? Просто надо уметь ждать. Поэтому запасёмся терпением и будем верить в то, что, когда Вы будете готовы услышать ответ, он обязательно прозвучит. Согласны?

Софи улыбнулась.

— Ну, вот и славно! — доктор ещё раз бросил взгляд на мужчину за соседним столиком. — А сейчас, думаю, пришло время покинуть это кафе. Поскольку своей беседой мы уже начали привлекать всеобщее внимание.

С этими словами месье Ангеляр поднялся и протянул руку, приглашая Софи последовать за ним. Затем, на выходе из дверей, услужливо пропустил девушку вперед, раскрыл над ней зонт и неожиданно исчез, словно растворился в пелене непрекращающегося дождя. Софи готова была поклясться, что ещё мгновение назад спутник был рядом. Но, сколько она не вглядывалась в серую мглу, отыскать его не могла. И тогда девушка вспомнила, о чём всё это время она хотела его спросить, но постеснялась. А зря! Потому что увидятся ли они снова, было неизвестно.

Софи хотела спросить: «Кто Вы, месье Ангеляр?». И, если бы она решилась задать свой вопрос и услышала ответ, возможно, её жизнь сложилась бы иначе.

Глава 10. Grandi progetti

Приближался выпускной, который однокурсники Софи решили провести на природе. «Замутить пикничок», — как сказала Элен, которая, казалось, была вдохновлена этой идеей, едва ли не больше других.

На днях Элен познакомилась с сержантом Карло Соньо, командиром взвода оцепления. Тем самым, что перед взрывом не пустил Софи на соборную площадь и так спас ей жизнь. Отношения бурно развивались. Впрочем, как и всё, за что бралась Элен, и в чём Карло ничуть ей не уступал. Сержант был молод, статен, черняв, кучеряв и, как всякий южанин, скор и горяч. А чего стоила только одна его фамилия Sogno, в переводе с итальянского означавшая «мечту», «грёзу», «сновидение». Действительно, мечта, да и только! Теперь Элен горела желанием показать свою «мечту» однокурсницам, и предстоящая поездка на природу идеально для этого подходила.

Помимо этого, существовала ещё одна причина, которая делала присутствие избранника Элен на пикнике не только желательным, но едва ли не обязательным. Дело в том, что курс, на котором училась Софи, был девчачьим, а сержант Соньо не только был «мужчиной хоть куда», но и являлся командиром взвода из двадцати курсантов, которые, к тому же, были недурны собой. Поэтому, когда студентки узнали, что майор Фишт разрешил взводу Сонью поехать на пикник, их восторгам не было предела, и Элен почувствовала себя королевой девчачьего царства.

— Надеюсь, ты поймешь, почему я не приглашаю в поездку «твоего» Михаэля, — говорила она Софи, уверенная в том, что, раз они с Карло уже успели поцеловаться, то и Софи также может называть Крайцунга «своим». — Все же Михаэль — старший по званию, а мне бы хотелосьу, чтобы на пикнике мой Карло был вне конкуренции. Я называю это «уйти, громко хлопнув дверью». И, прежде всего, по носу задаваке Кёртис, которая говорила, что у меня «никогда не будет нормального парня». Пусть знает, что Элен Пежо не так проста и обид не забывает!

— Ничего, я не в обиде, — ответила Софи, которой показалось смешным, что подруга ведет себя как обиженная пятиклассница. — К тому же мы ещё не настолько близки, чтобы ехать куда-то вместе, да к тому же на ночь глядя.

— Так станьте ближе! — заговорщически подмигнула Элен. — А ну-ка отвечай, кто придумал ехать с ночевкой? Признайся, что, если бы я не настояла на этом, опять все бы перессорились и разошлись. Как тогда, четыре года назад, в Ле Матра!

И подруги рассмеялись, вспомнив первый выезд курса на природу, который чуть было не оказался последним.

— Вот и всё! Прощай, универ! Закончились наши студенческие годы, и что ждёт впереди — неизвестно. — Элен явно хотелось пооткровенничать. — Хотя, что тебе волноваться! Ты ведь теперь звезда! А вот мне, подруга, за место под солнцем придётся ещё побороться. Поэтому лично у меня на эту поездку, ну, очень Grandi progetti! Так что, если кто-то не спрятался, я в этом не виновата. Или я не права?

Софи не ответила. Ей вдруг стало до слёз обидно, что первой о том гадком ролике вспомнила именно Элен. И, если даже у лучшей подруги это вызвало зависть, то, что чувствовали остальные, представить было нетрудно. А тут ещё этот пикник! Как не кстати! Но попробуй Софи на него не поехать, и тогда разделившая их черта вырастет до размеров Большого Каньона.

— Придется ехать, — выдохнула Софи.

— Ещё как придется! Basta! — вспыхнула Элен, которая, желая понравится своему избраннику, начала вставлять в разговор итальянские слова, и Софи, впервые за многие годы, уловила в голосе подруги нотки неприязни. Или это только показалось?

Наконец, дождь перестал, небо просветлело, и в первый погожий день, захватив с собой самое необходимое, девушки на автобусе, предоставленном Офицерской школой — о чем также позаботился сержант Соньо — выехали из Реймса. Куда? Это должно было стать una piacevole sorpresa. Так многозначительно сообщил избранник Элен, заметив, что ему самому довелось побывать в этом месте недавно, в ходе одной ответственной операции, но сейчас оно абсолютно безопасно. Более того, ранним утром, взвод Соньо уже прибыл туда и всё хорошенько обустроил, le signore erano in grado di valutare la diligenza di coraggiosi difensori.

Ехать пришлось недолго. Когда закончились окраины Реймса, и автобус по Восточному шоссе выскочил на просторы Шампани, за окном замелькали виноградники, перелески и прижавшиеся к шоссе маленькие фермы и поселки с такими же маленькими и аккуратными домиками, мостами и оградами, утопающими в миллионах петуний.

Путешествовать этим маршрутом Софи приходилось и раньше, и всё же чего-то неуловимо не хватало. Проезжая Сийери, девушка поняла чего именно — местная церковь стояла без креста. Тоже самое повторилось в Верзи, Вилер-Мармери, Трепель, Водманж, других городках и поселках, которых, в итоге, за время путешествия набралось десятка полтора.

Видеть это было необычно и почему-то неприятно. Как будто кто-то взял и похитил, украл что-то дорогое. Хотя раньше Софи не придавала этому большого значения и за всю свою жизнь так и не собралась хотя бы на пару минут заглянуть в Реймский собор. Не потому что было некогда. Ведь время находилось даже на сущую ерунду. Просто не чувствовала в этом необходимости.

Однако после Реймской трагедии многое изменилось. Софи словно оказалась в эпицентре взрыва и, заглянув в глаза смерти, уже не могла относиться к происходящему, как прежде. Виды церквей без крестов ранили её сердце необъяснимой, доныне неведомой печалью, которой не могли умалить ни жаркий летний день, ни умилительные картины сельской жизни, ни весёлый смех однокурсниц, ожидавших встречи с «господами курсантами» так, словно от неё зависела вся жизнь. Наоборот, это раздражало. Раздражало, что они заняты только собой и совершенно не замечают произошедших перемен. Хотя для этого надо было лишь выглянуть в окно и посмотреть чуть дальше собственного носа.

Особенно раздражало непрестанное щебетание Элен, которая, пожирая глазами своего «красавчика Карло», без умолка, болтала, постоянно вставляя в разговор итальянские слова. Причём всегда в превосходной степени: Grandioso! Fantastico! и, наконец, Oh, amico mio! Come deliziosamente quello che dici!

Софи могла бы понять, если бы так вела себя необразованная девочка из провинции. Но перед ней была выпускница философского факультета, несколько дней назад бестяще защитившая диплом по теме «Методологическое значение эволюционизма в постнеклассической парадигме». Слышать это было невыносимо, и Софи стоило больших трудов не выказать подруге раздражения.

Между тем, из их разговора Софи poko a poko начинала понимать, что место для пикника было выбрано неслучайно. Взвод Соньо был расквартирован в военном городке Мурмелон-ле-Гран, близ которого находился un piccolo monastero — маленький монастырь или, проще говоря, скит с деревянной церковью, трапезной, пасекой и кладбищем, на котором когда-то были похоронены soldati russi — русские солдаты, когда-то волей судьбы оказавшиеся во Франции. Несколько дней назад скит был закрыт, и, пока командование обдумывало, как впредь его можно использовать, взводу Соньо было поручено prendere un oggetto sotto la tutela e portare il tipo corretto — взять объект под охрану и привести в надлежащий вид, уничтожив любые упоминания о его христианском прошлом. Чем курсанты занимались уже не первый день и, как говорил их командир, con notevole successo — с немалым успехом. Именно туда, в бывший скит, сержант Карло Соньо и решил привести однокурсниц своей возлюбленной, убеждая, что их ожидают notte da ricordare и una grande sorpresa — незабывамая ночь и большой сюрприз, которого сержант, несмотря на все старания Элен, так и не раскрыл.

Наконец, автобус свернул с Восточного шоссе на маленькую, едва приметную дорогу D21, и, взобравшись на холм, остановился у приветливо распахнутой калитки в невысокой каменной ограде.

— Приехали! — выдохнул сержант.

— Grande! — вторила ему Элен.

Глава 11. Огненное предложение

Когда автобус замер у ограды бывшего скита, у дверей тут же появился караульный, сообщивший, что «за время отсутствия командира в подразделении нештатных ситуаций не произошло, курсанты выполнили порученный объем работ и ждут дальнейших указаний». Соньо отпустил караульного, и лично подал руку каждой из девушек, помогая выйти из автобуса, а Элен под восхищенные взгляды однокурсниц, поднял на руки и после небольшой, но эффектной паузы бережно поставил на землю.

Девушки вошли на территорию скита, утопавшую в цветах и зелени. Сразу за калиткой начиналась липовая аллея, в конце которой виднелась деревянная церковь. Такая маленькая, аккуратная и трогательная в своей простоте, словно добрый и заботливый отец срубил её для своих детей. Рядом можно было различить отдельно стоящую колокольню, крестильню и монастырскую трапезную, такие же маленькие и аккуратные. Похожие на кукольный домик, который когда-то очень давно, в далёком, почти растаявшем как утренний туман детстве мама подарила Софи на Рождество, и теперь от этого внезапно нахлынувшего воспоминания у неё защемило сердце. На мгновение девушке показалось, что ещё немного, и в открытом, широко распахнутом окне она увидит маму, и та звонким, молодым голосом позовет её домой.

— Как это было давно! Да и было ли? А, может, это всего лишь сон? — подумала Софи и почувствовала, что сейчас больше всего на свете ей хочется дойти до конца аллеи и заглянуть в этот маленький, почти игрушечный храм. Тем более что момент для этого был вполне подходящий. Одни её однокурсницы отправились на поляну в северной части скита, чтобы познакомиться с курсантами и, если повезет, найти новых знакомых. Другие, соскучившись по жаркому июльскому солнцу, устроились на аккуратно подстриженном газоне, подставив его лучам молодые тела. Третьи, наоборот, спрятались в тень или, подобно пчелам, зависли над цветниками, разбитыми умелой рукой. Элен куда-то запропастилась, и поэтому, оставшись одна, Софи решила воспользоваться предоставившимся ей шансом.

Вскоре она уже стояла рядом с храмом и гладила ладонью его теплые, почерневшие от времени бревна, пахнущие смолой и растущими поблизости травами. Он, действительно, оказался небольшим и от силы мог вместить не более двадцати человек. Софи потянула дверь на себя, и она послушно открылась.

Девушка вошла и удивилась тому, что внутри всё выглядело так, будто служба только что закончилась. Все иконы и подсвечники по-прежнему были на своих местах, а алтарная преграда аккуратно задернута полотном из красной ткани. На клиросе стопкой лежали книги. Несмотря на то, что девушка оставила дверь открытой, в храме стояла тишина. Как будто она попала в какой-то иной, пока ещё незнакомый ей мир. Софи села на скамью, прислонилась к стене, закрыла глаза и не заметила, как задремала.

Ей снился небольшой поселок на высоком, заснеженном берегу незнакомой реки, со всех сторон окруженный густыми, непроходимыми лесами. Стоявшие на берегу домики чем-то напоминали маленькие деревянные церкви. Неожиданно в одном из них открылось окошко, и из него выглянула мама Софи, улыбнулась и позвала дочь по имени. Затем снова и снова.

— Софи! Софи! Просыпайся! Зачем ты сюда забралась? Я на силу тебя нашла! Пошли, а то пропустишь самое интересное!

Софи открыла глаза. Над ней в полумраке стояла Элен. За окнами храма сгущались сумерки.

— Который час?

— Вечер, дорогая.

— Не может быть! А мне показалось, что я проспала не больше четверти часа.

— Кажется — креститься надо! Не так ли говорят твои новые друзья? — почему-то с раздражением спросила подруга.

— Какие друзья? Здесь никого нет!

— Значит, лампады перед иконами ты сама зажгла? — не унималась Элен. — Ну, ты даёшь, подруга! Сначала предлагаешь взорвать ко всем чертям собор, а затем тайком приходишь в церковь и зажигаешь лампады! Ты, уж, как-то определись, с кем ты?

Софи оглядела храм. Перед всеми иконами теплились лампады. Это было настолько неожиданно, что девушка растерялась и начала сбивчиво объяснить Элен, что ничего такого не делала, но только еще больше запутала и её и себя.

— Ну, ладно! Верю! Да мне, собственно, всё равно. — Элен взяла Софи за руку. — Главное, что я тебя нашла. Бежим скорее!

— Куда?

— На кладбище! Там сейчас такое начнётся!

— Какое кладбище? Я не понимаю, — Софи окончательно запуталась. — И что делать с этими лампадами? Наверное, надо погасить?

— Да, ну их! — Элен хотела чертыхнуться, но всё-таки удержалась. — Бежим! Тут недалеко!

Подруга схватила Софи за локоть и буквально выдернула из храма. Девушки поспешили в северную часть скита, где находилось русское военное кладбище, «утыканное», как выразилась Элен, старинными каменными крестами. Задача, которую майор Фишт поставил перед взводом Карло Соньо, была предельно проста — ликвидировать эти кресты и вместе с ними «любые напоминания о христианском прошлом объекта». Что было непросто, поскольку за полтора столетия кресты буквально вросли в землю. И всё же курсанты с ней справились, свалив несколько десятков тяжелых каменных крестов на краю кладбища. Точнее почти справились. Потому что два десятка сержант решил всё же оставить, специально на этот вечер, для пикника, и именно в этом состоял обещанный им сюрприз.

Действие было в самом разгаре. Соньо предложил курсантам разделиться на две команды. Причем право выбора принадлежало не им, а девушкам, которые быстро сориентировались в ситуации и поняли, что таким образом они могут высказать свои симпатии. Команды были сформированы. Каждой из них предстояло убрать по десять крестов, и теперь предстояло решить, что будет наградой. Именно в эти минуты девушки прибежали на кладбище, и Элен, на ходу, выкрикнула:

— Играем на раздевание!

По поляне прокатились смешки и гул голосов.

Но Элен настаивала:

— Пусть проигравшая команда разденется!

Гул повторился. Однако было заметно, что, скорее, он был гулом одобрения, чем осуждения.

— А что? Может, кому-то слабо, но лично я согласна! — выкрикнула с места Эмма Кёртис, давняя соперница Элен, и с вызовом сняла и бросила на землю свою блузку. Следом, также поступили все девушки из её команды. Спустя пару секунд вторая команда поступила также. Вызов был брошен, и бой начался.

Команда Элен быстро вышла вперёд, и не удивительно, поскольку некоторые игравшие за неё курсанты были на голову выше остальных. К тому же они действовали явно со знанием дела. Сначала самый рослый из них разбегался и всей своей массой ударял ногами в верхнюю перекладину креста. После чего остальные, раскачав крест, выламывали его из земли и на руках, почти бегом, несли на край кладбища. «Grouchnikov Ivan», «Schegaloff Vasily», «Borodine Alexandre», «Sergueeff Vladimir», «Liapitcheff Policarpe», «Choumko Ivan», «Barothin Stephane», «Golosseeff Alexandre», «Danilenko Timofey» — мелькали таблички. Как будто курсанты несли и складывали в стопку не кресты, а тела самих солдат, погибших за Францию в далеком 1918 году.

Казалось, победа команды Элен была уже предрешена, но последний крест с надписью Rozoff Gavriil спутал все планы. Чтобы курсанты не делали, справиться с ним они не могли. Словно крест пустил корни и навсегда, до скончания века сросся с этой землей. И немудрено, поскольку, судя по надписи, под ним был погребен aumonier militaire — полковой священник.

И хотя курсанты его всё-таки одолели, но догнать команду Эммы Кертис уже не смогли. Элен и её команде пришлось сдержать слово и раздеться. Благо, что к этому времени уже стемнело, и девичий позор оказался скрыт мраком ночи.

Когда кладбище превратилось в обычную поляну, на ней откуда-то появились накрытые столы и несколько факелов, в свете которых происходившее напоминало древнее и таинственное действо. Возможно, ночь была слишком тёмной, или организаторы пикника чего-то не рассчитали, но света на поляне явно не хватало.

— Дайте больше света! Зажгите новые факелы! Огня! Дайте огня! — то и дело раздавалось вокруг.

— Огня? Вы хотите ещё огня?

— Да! — в один голос закричали курсанты и девушки, разгоряченные соревнованием и вином, и тогда сержант Соньо скомандовал:

— Капрал Ворф, ко мне!

Из темноты появился человек в форме, который подошел строевым шагом к сержанту и доложил:

— Капрал Ворф по Вашему приказанию прибыл.

Пламя факела осветило его лицо, и Софи сразу его узнала. Это был тот самый капрал, который несколько дней назад, проезжая с курсантами по Проспекту Мира, приветливо помахал ей рукой. Потом она видела его ещё раз, в оцеплении. Однако в затеянном Соньо «соревновании» капрал Ворф не участвовал и стоял чуть поодаль, вместе с другими командирами отделений.

— Капрал, Вы помните приказ начальника школы майора Фишта? — спросил Соньо.

— Так точно!

— Повторите его!

— Взводу было приказано занять объект и уничтожить все напоминания о его прошлом.

— Так пойдите и выполните этот приказ! Даю Вашему отделению пять минут, чтобы превратить вот ту церковь, — сержант небрежно махнул рукой в темноту по направлению к храму, — в большой костер. Выполняйте!

— Mia cara! — Соньо повернулся к Элен, которая стояла рядом и с интересом наблюдала за разговором. — Сейчас я добавлю огня!

Но Ворф не уходил.

— В чём дело, капрал? Вам не понятен приказ?

— Понятен, господин сержант!

— Тогда почему Вы всё ещё здесь?

— Я не могу его выполнить.

— У Вас нет бензина? Слейте из бака автобуса или возьмите на складе. Столько, сколько нужно. Вот ключи! — Соньо протянул капралу связку ключей, но тот их не взял.

— Не могу, господин сержант, — кротко, но твёрдо ответил Ворф и опустил глаза.