Бесплатный фрагмент - Эй, просыпайтесь!

Шаги по воде

Мы, группа туристов из России, сидели на берегу Бенгальского залива у ног местного гуру и слушали его рассуждения о вере и разного рода чудесах.

Людей в своих чудесных историях наш йог условно делил на тех, кто ходит только по земле, и тех, кто может ступать по воде. Для тех, кто ступает по воде, что ни шаг — чудо. Даже в мерзавце из мерзавцев они божью искру отыскивают и восхваляют всевышнего за бескрайнюю к ним милость.

— Земные, — вещал он нам, — к чудесам относятся настороженно. В каждом встречном, будь тот хоть ангел во плоти, пытаются червоточину найти и находят, явную или неявную, и тем самым свои собственные несовершенства оправдывают. А главное отличие первых от вторых, — подвел итог гуру, — ступать по земле можно и без веры, а по воде, чуть вера ослабнет — и камнем на дно.

Мы почтительно молчали, понимая, что «хождение по воде», в данном случае, всего лишь метафора, помогающая рельефно подчеркнуть значимость для человека веры. И вдруг в этой звенящей тишине раздался голос присоединившегося к нашей группе в Ауровиле Генки Кульнева:

— А слабо самому пройтись по воде отсюда и до Ганди?

— Ты что, — зашикала на него юная черноглазая красавица Галя Знамова, — совсем мозги потерял? Гуру образно выразился, чтобы мы в ересь атеизма не впадали.

Мастер йоги внимательно оглядел всех нас и, задержав свой взор на Генке, немного помолчав, вдруг предложил:

— А тебе слабо пройтись вместе со мной? Если исполнишься веры, я готов взять тебя на прогулку.

— По воде лишь водомерки бегают, — рассмеялся Генка.

Гуру не обиделся на его выпад и пояснил:

— Человек и его физическое тело не одно и то же. Физическое тело подобно песчинке, окруженной тонкими телами, тончайшие из которых не ограничены ни временем, ни пространством. Благодаря своей безграничности мы способны воспринимать боль и красоту других людей, других живых существ как свои собственные, а при желании и соответствующем настрое творить чудеса — нечто неподвластное законам материального мира. У тебя довольно чистая аура. Глубокий пост в потоках мантр, йога, серия медитаций и дыхательные упражнения помогут тебе осознать свою безграничность. Если будешь прилежным учеником, на сто процентов войдешь в процесс и не струсишь, то дней через девять, опираясь на мою руку, пройдешь по воде так далеко, как захочешь. Я второй раз приглашаю, согласен?

— Генка, дурак, такой шанс выпал! — подступил к нему лидер нашей группы Серега Лебедев.

— Но я не верю! — зашептал тот в ответ. — Да и плавать толком не умею. Добровольно отправляться камнем на дно — глупость несусветная.

— Я согласен пойти вместо него, — подняв руку, выкрикнул Серега.

Мастер йоги перевел взор на нашего признанного вожака, помолчал и отрицательно покачал головой:

— Это невозможно.

— Почему?

— Тебя удержать мне не под силу, — и, подсластив пилюлю, пояснил: — За свою долгую жизнь я не часто видел людей с такой чистой аурой, как у вашего друга. Так что не обессудьте: либо он, либо никто.

Генка, зримо уменьшившись в объеме, передвинулся со своего места за широкую спину Лебедева.

— Коль трусишь, то зачем рот разевал? — дернула его за рукав рубашки Галя. — Встань и извинись перед мастером.

Генка испуганно огляделся по сторонам, задержал на несколько секунд взор на Гале, сглотнул слюну и, поднявшись в рост, вдруг выдал:

— Согласен.

Гуру пригласил его до захода солнца со своим йога-матиком переселиться под пальмовую крышу огороженного высоким штакетником бунгало, сиротливого стоявшего на берегу океана в паре километров от нас.

Следующие девять дней Генку мы не видели.

Исхудалый, с заросшим щетиной лицом, он материализовался в дверном проеме продуваемой ветрами обширной чердачной комнаты утром десятого дня. Окинул взглядом наши заспанные лица, расплылся в широкой улыбке, шагнул внутрь и упал на свободный матрас рядом со входом.

— Ну, — подступили к нему сразу несколько любопытствующих, — рассказывай!

Кульнев, блаженно щуря глаза, перевернулся на спину.

— Хорошо-то как…

— Ты не темни, — пригнулся над ним Серега, — ходил по воде или как?

Генка приподнялся на локтях, уселся в позу лотоса, помолчал, опустив глаза долу, и неуверенно так произнес:

— Вроде как ходил, а вроде и нет…

— Лажа все это, — прокомментировал москвич Саша Сидорченко. — В Дели один йог тоже фокусы демонстрировал. Бросал в небо конец веревки, сидевший рядом с ним мальчик лез по ней вверх и исчезал в проплывавшем над нами облаке. Все ахали, но несколько человек из нашей группы успели заснять происходившее на мобильники. Мы потом просматривали: и веревка в небо не взлетает, и мальчик как сидел рядом с йогом, так и продолжал все время сидеть, и облака никакого над нами не проплывало. С раскрытыми ртами все присутствующие устремляют взоры вверх — видят одно, а на самом деле там все как обычно. Сеанс массового гипноза. В цирках подобное показывают. Вот и Генку этот самозванный гуру нагипнотизировал. Оттого тот и в сомнениях.

— Да, гипноз — великое дело, — согласился Серега.

— Не все так просто, — в раздумье произнесла Галя. — Посредством каких волн или частиц тот делийский йог без слов целой толпе фантастические картины показывал? Это еще большее чудо, чем мальчик, залезающий по веревке в облако! Геночка, — перевела она взгляд на Кульнева, — а как у тебя было?

Тот, польщенный «Геночкой», поднял на нее глаза и начал свой рассказ.

— В бунгало я жил один. Мастер приходил в четыре утра, будил меня, учил практикам и уходил. Вечером снова на короткое время появлялся и давал задания для ночных практик. Для сна времени почти не было, питался я бананами и небольшими порциями риса. Последние двое суток, по его указанию, вообще ничего не ел, но голода не чувствовал и все время какая-то радость в душе нарастала. Хотелось весь мир обнять, всех осчастливить… Сегодня ночью, когда меня уже почти одолел сон, в бунгало вошел гуру и велел мне тотчас же подниматься. Мы вышли на берег. Он впереди, я на пару шагов сзади. Небо было усеяно звездами. Луна еще не взошла, поэтому они были особо яркие, будто живые. У самой кромки океана на песке лежала усыпанная слегка светящимися в темноте цветами веточка бугенвиллии. Я почувствовал ее беззащитность, одинокость и поднял. Мастер обернулся, страшно рассердился, напомнил наш уговор, что без его ведома нельзя ни к чему прикасаться. Минут пять пристально всматривался в мое лицо, потом протянул руку, велел опереться на нее, наказал, чтобы ни при каких обстоятельствах не отставал и ступал по воде, не погружая в нее ступни, а лишь слегка касаясь поверхности подошвами, и, не задерживаясь ни на долю секунды, быстро-быстро переставлял. Ночь была прохладной. Я сказал, что хочу вернуться в бунгало и набросить на тело рубашку. Он запретил. К нашим ногам подкатилась волна. Мы коснулись ее пены стопами и побежали вместе с волной вдоль берега, потом развернулись в сторону океана, помчались на горевшие у кромки горизонта едва заметные огоньки какого-то судна и вскоре оказались у борта дремавшего на рейде громадного океанского сухогруза. На его борту крупными белыми буквами было написано WAGENBORG. До поры до времени я почему-то воспринимал все происходящее как нечто обыденное, как будто всю жизнь вот так запросто бегал по воде. Мы обежали вокруг сухогруза и, ориентируясь на зарево городских огней, вернулись к берегу. На набережной Пондичерри гуляли люди, но никто из них даже головы не повернул в нашу сторону. Они просто не замечали нас! Мастер потянул мою руку вверх, и возле Ганди мы поднялись в воздух. Во мне, наконец, зародились сомнения — не сон ли это? Но уши явственно слышали все звуки ночного города: сигналы машин, отдаленную музыку, шорохи листвы… Нос вдыхал всю палитру запахов, кожа ощущала дуновения пропитанного океанской влагой ветра… Зажав губами веточку бугенвиллии, я дотронулся освободившимися пальцами левой руки до одной из колонн, окружавших скульптурный комплекс, и тотчас ощутил холод камня, его шероховатость, влажность… Рядом с колонной целовалась пара влюбленных. Желая еще в большей степени убедиться в достоверности происходящего, я дотянулся рукой до шляпки девушки, ощутил подушечками пальцев мягкость фетра и слегка надавил. Девушка испугалась, ухватилась двумя руками за поля своего головного убора. Мастер дернул меня за руку. Мы взмыли над городом, и он учинил мне разнос за то, что снова нарушаю его инструкции — пытаюсь привлечь к себе внимание людей. В ответ на мои робкие попытки как-то оправдаться он молча отвел от себя мою руку и… пропал! Я растерялся, не соображая, что делать. Потом каким-то образом перенесся на наш чердак. Вы все дрыхли без задних ног. Меня охватила паника, что отныне буду вас видеть, а вы меня нет. Чердак тут же исчез, и я оказался в бунгало, лежащим на своем йога-матике и укрытый пледом. Некоторое время в замешательстве вращал по сторонам глазами. Желая окончательно убедиться, что ночные приключения закончились, поднялся, посмотрел в зеркало, увидел в нем свое отражение, успокоился, навел в комнате порядок и вот сижу здесь, перед вами.

Собравшиеся вокруг каждый по-своему переваривали услышанное.

Первым нарушил молчание Сидорченко:

— Ничего необычного. Все как при гипнотическом сеансе.

— Но звуки, запахи, прикосновения… Чем же тогда гипноз отличается от реальности? — заступилась за Генку Галя.

Сашка снисходительно улыбнулся и пояснил:

— В глубоком гипнозе все возможно, — он посмотрел на Генку. — А эта призрачная бугенвиллия, куда она у тебя девалась?

— Я ее… — Генка замялся, потом тихо промямлил: — Ну, в общем, решил без нее вернуться.

— Но девушка в шляпке, — не сдавалась Галя. — Ведь она действительно испугалась его прикосновения!

— Да приснилась она ему! — упорствовал Сидорченко. — Мне каждую ночь девушки снятся, и обнимаюсь с ними, и целуюсь. Даже сексом занимаюсь, а тут — «шляпку сдвинул», напугал красавицу. Подумаешь! Вот если бы он на ту «прогулку» догадался с собой мобильник взять, заснять все…

Вовка Тихомиров начал рассказывать аналогичную историю, приключившуюся с ним в Гималаях. Большинство из нас ее уже слышали. Потихоньку все стали расходиться. Я улегся в своем углу досматривать сны.

Спустя считанные минуты в помещении, помимо меня, остались только Генка и Галя. Он продолжал с закрытыми глазами восседать в позе лотоса. Она тихо пересела со своего места на краешек его матраса и, приблизив лицо к Генкиному, стала внимательно, как будто в первый раз видит, разглядывать его черты. Генка открыл глаза. Некоторое время они молча и удивленно не отрывали друг от друга глаз, потом оба разом склонились друг к другу и обнялись.

— Геночка, — прошептала Галя. — А я утром позади своей подушки нашла веточку бугенвиллии. Это ты ночью подарил, правда?

— Правда, — ответил он, прижимаясь губами к ее виску.

Чтобы не смущать их своим невольным присутствием, я накрылся с головой одеялом.

Везет же людям: по воде бегают, летают, воркуют как два голубочка. Может прав гуру — способность творить чудеса это не что-то из ряда вон выходящее, а сама наша суть?

Эй, просыпайтесь!

Глава первая

Ученик девятого класса средней школы номер два города Лещанска Юра Рябухин до поры до времени ничем экстраординарным среди сверстников не выделялся: среднего роста белобрысый мальчуган, ни в учебе, ни в спорте не блистающий, но и в отстающих не числящийся — нормальный до зевоты. Что его сподвигло задуматься над вечным вопросом о смысле жизни — непонятно, но засел он у парнишки в голове довольно крепко.

Не найдя приемлемого ответа на вопрос вопросов и не в силах более носить его в себе, Юра попробовал поговорить со своим близким другом, Вовкой Герасимовым, таким же средненьким пареньком, как и он сам, только волос черненький да ростом повыше.

— Живи на полную катушку, вот и весь смысл, — отозвался Вовка. — Не парься!

— Да как же не париться, если не знаешь зачем живешь? — возразил Рябухин.

— Ну, коль не живется, то возьми веревку и удавись в подвале, — посоветовал стоявший чуть в стороне от них, самый хулиганистый из подростков, Саня Смирнов и рассмеялся.

— Зачем ты так? — заступился за друга Вовка. Помолчал, посмотрел на небо и, тронув Юру за рукав, развил более подробно мысль о катушке: — Понимаешь, смысл солнышка — землю греть; смысл речки — течь к морю, а люди живут — чтобы кайф ловить. Понятно?

Рябухин с тайной надеждой (с кем тут более обстоятельно можно поговорить) оглянулся на остальных ребят. Пропустив вопрос вопросов мимо ушей, они с азартом обсуждали более злободневный — как без билетов проскользнуть мимо билетерши в кинозал на какой-то триллер-ужастик. Саня Смирнов, отойдя в сторонку и подобрав брошенный проходившим мимо мужиком бычок, усаживался на спинку лавочки докуривать. Юра рассеяно перевел взгляд дальше. В кустах возле подъезда дрались воробьи. Санькина бабушка бросала им с балкона крошки, а ее кошка через балконные прутья в волнении наблюдала за происходящей внизу кутерьмой…

— Так ты понял или как? — дернул друга за лацкан пиджака Вовка.

Похоже на то, подумал Юра, что о смысле жизни мой дружок, как и я, ничегошеньки не знает. А всем остальным пацанам это вообще по барабану, и, отбив ребром ладони от своего лацкана Вовкины пальцы, ответил:

— Понял… Как не понять…

Тот хлопнул приятеля по плечу и, присоединившись к коллективу, с жаром стал излагать свой план, как отвлечь внимание билетерши, а непонятый никем из товарищей подросток решил в одиночестве побродить по городу и поразмышлять.

Вечером дома, так и не придя к какому-нибудь мало-мальски удовлетворительному ответу, Юра открыл «Как закалялась сталь» и перечел у Николая Островского его знаменитые строки о том, что жить надо, отдавая все силы «борьбе за освобождение человечества».

Задумался. Попробовал представить результат. Ну вот, освободим мы человечество. Построим что-то наподобие коммунизма. Никаких границ, никаких войн, каждому по потребностям. Хочешь джин c тоником? — пей, хоть залейся. Кино желаете посмотреть? — вход свободный, добро пожаловать! Все кругом вежливые, сытые, у всех все есть.

Вспомнилось, как, разговорившись с ребятами, как-то пожалели, что поздно родились, — не довелось с фашистами драться! Санька Смирнов тогда предложил слазить через забор в колхозный сад за яблоками. Приключение вышло еще-то! В принципе, интересное в жизни можно и сейчас найти. Но при коммунизме даже такие развлекухи станут невозможными — у всех все есть, все всем довольны.

Поразмышляв о «борьбе за освобождение» и той скуке, к которой она в итоге приведет, Юра так и не вдохновился перспективами по Островскому.

В глубинах памяти высветилась еще одна картинка. Как-то под настроение Санькина бабушка рассказывала им про бога, который выдает всем уверовавшим в него пропуска в рай. И так уж она расписывала этот рай — куда там коммунизму! Там вообще никто не будет умирать: как воскрес, так и живи веки вечные. Но за яблоками через забор слазить не удастся, так как чужих садов не будет, а заборов тем более. Волки с овцами в раю ходят в обнимку, голуби на памятники не гадят. Все идеально, никакого риска, никаких драк… В общем, еще скучнее, чем при коммунизме, но плюс к тому — от этой скуки и через миллион лет никуда не сбежишь, потому как тишь и благодать вокруг на-веч-но… Бр-р-р…

И тут Юру вдруг осенило: чтобы найти смысл своего существования, прежде всего надо четко определиться, кто такой я сам по своей сути. Кто я? Он отодвинул в сторону томик Островского. Встал из-за письменного стола, подошел к зеркалу, посмотрел на свое отражение, ощупал руками лицо, скорчил рожицу, высунул язык и произнес:

— Бе-е-е…!

Задумался: «Это я?»

Тут же возразил: «Нет, в зеркале отражается лишь мое тело. Лет пятнадцать назад оно было маленьким, беспомощным. Все клеточки, из которых оно тогда состояло, давно состарились и умерли, вместо них народились новые. Каждую секунду тысячи клеточек рождаются и тысячи умирают. Я и мое тело, определенно, не одно и то же. Благодаря телу я взаимодействую с этим миром: познаю его, изменяю, но я сам нечто большее…»

— Юра, ты к контрольной по математике подготовился? — раздался из-за дверей голос матери.

— Да, мама, — откликнулся он и тут же поймал себя на мысли, что его «я», на доли секунды вырвавшись из тела, побывало и в классе на уроке математики, и рядом с мамой.

Это внесло в мозг еще большую путаницу. О каком смысле жизни можно вести речь, если непонятно, что такое «я»? Да и вообще, можно ли это понять? Ученые говорят, что все звезды, планеты и мы, люди, — маленькие частички разлетающейся вселенной. Вероятно, разгадать до конца смысл жизни человека возможно лишь ответив на вопросы: что, зачем и почему взорвалось тогда, когда не было ни пространства, ни времени? Ответ там — за пределами всех пределов. Но как туда проникнуть и как же там без времени вести разведку? Кругом сплошные тупики…

Когда, устав от бесплодных размышлений и накрывшись с головой одеялом, Юра уже лежал в кровати, ему вдруг подумалось: «Может, встать потихоньку и пойти босиком на цыпочках с веревкой в подвал? Все вопросы отпадут…» Родители, конечно, расстроятся, сестренка плакать будет. Санька станет волосы на голове рвать, что, не подумав о последствиях, дал такой дурной совет. Мама на год, а то и больше, на валерьянку подсядет.

Картины всеобщего горя, дополняемые картинами полного раскаяния тех, кто когда-либо посмел его чем-нибудь обидеть, в какой-то мере грели душу паренька, но одновременно у него самого защипало в глазах от жалости ко всем им и к самому себе. Откуда эта жалость, если все вокруг бессмысленно? Он долго ворочался под одеялом, размышлял, пока под утро его не сморил сон. А когда ближе к полудню проснулся, в голове забегали уже другие мысли.

Глава вторая

Мысли, мысли, мысли… С той памятной ночи в голове Юры Рябухина стали ворочаться не только его собственные, но и мысли других людей. Вначале это были единичные случаи. Запомнилось, как однажды, вернувшись из школы домой, он бросил на стул пакет с учебниками, переобулся, заглянул на кухню, взял со стола яблоко. Мать возилась у раковины с посудой. Не оборачиваясь, приструнила:

— Положи на место! — повернулась лицом. — В автобусе ехал, за поручни хватался. Дверь в подъезде тоже не башкой открывал. Сколько раз тебе говорить об одном и том же? Прежде чем хватать что-то, надо руки мыть!

Юра положил надкусанное яблоко на стол, развернулся, молча пошел к дверям своей комнаты, и тут же в голове мелькнула явно не его мысль: «Как он подрос! Может, и девчонка какая есть, а я с ним как с маленьким».

Это было до того неожиданно, что паренек остановился, повернул назад голову. Мать с кухонным полотенцем в руках стояла на пороге кухни.

— Ты что-то сказала? — спросил он.

— Ничего, — ответила она. — Помой руки и садись обедать.

— Нет у меня никакой девчонки. Так, на уроках переглядываемся…

— Ты о чем?

Юра промолчал, прошел к себе в комнату и закрыл дверь.

В одиннадцатом классе к концу учебного года чужие мысли уже настолько плотно оккупировали его голову, что он стал их путать со своими, часто даже не догадываясь, от кого какая исходит. Иногда они помогали. Например, когда учитель вызывал к доске, а урок не выучен, вовремя пойманная мысль самого преподавателя или кого-то из одноклассников давала шанс не только выпутаться из затруднительного положения, но и заработать похвалу. Однако такое случалось редко, обычно подслушанное в чужой голове сбивало паренька с толку или попросту бесило.

Однажды на перемене в мозгу оглушительно застучало: «быц-быц, балалайка, быц-быц балалайка…». Юре показалось, что это невыносимое «быцканье» исходит от Сашки Горохова, он не выдержал, подошел к однокласснику, толкнул того в плечо, а потом с силой стукнул ладонью по его украшенной синим ирокезом голове:

— Прекрати быцкать! Лучше думай, балалаечник, как тебе экзамен по математике не завалить!

— Ты че? — возмутился Сашка и в ответ ударил Юру кулаком в грудь. Да с такой силой, что тот чуть не упал.

Рядом с ними оказалась Ира Беспалова. Она вклинилась между драчунами, развела по сторонам руки:

— Все мальчики, все!

Юра поутих, подумалось: может, это и не Саня, а кто-то другой «быцкал» в голове?

Но окончательно паренька доконала история с Ниной Селиверстовой: невысокого роста красавицей с доверчивыми серыми глазками, застенчивой на вид студенткой Полиграфического техникума. Они познакомились на танцполе в Снежинке. Юра с ребятами отмечали там день рождения Вовки Герасимова. Она одиноко стояла посреди беснующейся, расчленяемой лазерными лучами толпы, не лохматила свои волосы, не визжала в исступлении. Юра тоже был не в восторге от всеобщего одичания. Поколебавшись немного, размышляя на ходу, как лучше познакомиться с очаровательной девчонкой, что ей сказать, он продрался сквозь толпу размахивающих руками фанатов Годзиллы, остановился перед ней, и в этот момент из динамиков неожиданно полился теплый, лирический голос Калума Скотта. You are the reason.

Диджей прокричал в микрофон, что пришло время освежиться в баре коктейлями.

— Давай потанцуем, — протягивая незнакомке руку, предложил Юра.

Она подняла на него глазки, шагнула навстречу. Он обнял ее одной рукой за талию, они стали медленно раскачиваться в такт музыке, почти не сдвигаясь с места.

— Давай знакомиться, — прошептал он ей на ушко. — Меня звать Юра, а тебя как?

— Нина, — прошептала она в ответ.

Сбоку к ним подошла долговязая черноволосая девица, тронула Нину за плечо:

— Я пойду к стойке освежусь «Мимозой».

— Ага, — ответила та, не поднимая головы, и неожиданно прижалась к своему юному кавалеру всеми клеточками своего тела так, что у того голова пошла кругом.

Когда отзвучали последние аккорды песни, набравшись храбрости, Юра прошептал Нине на ушко:

— Сейчас опять заорет Годзилла. Давай удерем отсюда, погуляем немного у реки.

Она слегка отстранилась, изучающе оглядела его и, потупив глазки, тихо произнесла:

— Давай…

В парке на берегу Волги Юра, осмелев, обнял новую знакомую за плечи, та в ответ повернулась к нему лицом и, закрыв глаза, потянулась вверх губами. Парнишка никогда раньше с девчонками не целовался, поэтому чуть замешкался. Нина, не открывая глаз, прильнула грудью к мальчишечьей груди еще плотнее, чем на танцах. Правая нога девушки втиснулась между его ног, она обхватила одной рукой шею своего кавалера и нашла губами его губы, другую руку опустила вниз, как бы ненароком через материал брюк прикоснувшись пальчиками к его возбужденной плоти. Улетая в ранее неизведанную сладость поцелуя и ощущая, как напрягается плоть от легкого подрагивания ее пальчиков, Юра уловил исходившую явно от Нины мысль: «Какой он невинный и застенчивый! Совсем не такой, как Толик или мой муж». Это был удар под дых. Мир перевернулся, глаза наполнились слезами, он с силой освободился от объятий, оттолкнул прильнувшую к нему женщину и выкрикнул ей в лицо:

— Зачем же так со мной? Ты ведь замужем!

Она, ступив назад, обо что-то споткнулась, чуть не упала, выпрямилась и ошарашенно, с ужасом глядя юноше в глаза, тихо произнесла:

— Ты знаешь Сенечку?

Рябухин не ответил, развернулся, махнул устало рукой и молча побрел к выходу из парка.

На следующий день, в воскресенье, когда вся семья собрались за обеденным столом, в голове паренька неожиданно мелькнула мысль о том, что при изготовлении БИН вместо стопорных шайб следует применять стопорные пластины. Он доел суп, положил ложку на стол, бросил взгляд на сидящего рядом с матерью отца, и у него как-то непроизвольно вырвалось:

— А что такое БИН?

— БИН, — начал было отвечать отец, потом замолк, привстал из-за стола, удивленно и настороженно посмотрел на сына. — От кого и где ты про него слышал? Это же засекреченное изделие!

— Подожди, — вмешалась в разговор мать. Положила отцу руку на плечи. — Присядь и успокойся. Тебе сейчас приходила на ум мысль о вашем секретном БИНе?

— Возможно, — отец опустился на стул.

— Нет, ты точно вспомни. Приходила или нет?

— Ну, мелькнуло что-то.

— Тогда все ясно, — мать сняла руки с отцовских плеч, вернулась на свой стул, помолчала и тихо произнесла. — Вот оно как оказывается…

— О чем ты?

— Ты не догадался?

— Нет.

— Юра улавливает наши мысли, как Вольф Мессинг, понимаешь?

Отец удивленно посмотрел сначала на нее, потом развернулся к сыну:

— Это правда?

У того на глазах выступили слезы. Он кивнул головой, помолчал и рассказал родителям о ссоре с Сашкой Гороховым, о том, что в голове все чаще и чаще мелькает множество чужих мыслей, неясно от кого исходящих, сбивающих с толку, будоражащих. О Нине Селиверстовой он умолчал. Но и рассказанного было достаточно, чтобы повергнуть родителей в шок.

С минуту они молчали, потом мать повернулась лицом к отцу:

— Володя, звони Виктору, если он еще не укатил в Свободный.

— Не попрощавшись, никуда не укатит.

— Ну так звони!

Спустя какое-то время в коридоре вздрогнул дверной колокольчик, незапертая дверь распахнулась и на пороге квартиры появился одноклассник Юриного отца, врач-психиатр Виктор Игнатьевич Сантипов: высокий, плотного телосложения мужчина с мягкими, улыбающимися глазами и ранними залысинами на висках. Поздоровавшись со всеми и перебросившись с отцом юноши парой фраз, он уединился с Юрой в детской комнате. Они сели на стулья напротив друг друга, и паренек рассказал врачу, как вскоре после интенсивных, захвативших когда-то все его существо размышлений о смысле жизни его мозг обрел способность чтения чужих мыслей. Привел примеры наиболее ярких, особо взволновавших его случаев, не утаил ничего, даже про Нину Селиверстову все в подробностях рассказал. Он был убежден, что этот необычный дар дан ему природой как компенсация за бесплодные, но долгие и интенсивные размышления о смысле жизни. И все бы ничего, но чужие мысли вторгаются в его голову без всякого приглашения, становятся навязчивыми, агрессивными, мешают учебе, общению с друзьями. Иногда преследуют так, что укрыться от них невозможно!

Выслушав Юру и уточнив детали, Виктор некоторое время в раздумье помолчал, потом сказал:

— Что касается связи естественных для твоего возраста размышлений о смысле жизни и якобы обретенного после этого дара «улавливания мыслей», то такая связь весьма условна. В твоем возрасте толчком к неустойчивому состоянию мозга могла стать любая интенсивная психическая нагрузка. Поэтому перейдем сразу к главному. А главное то, что все до единого рассказанные тобой случаи «улавливания чужих мыслей» являются плодами воспаленного воображения и психических перегрузок — нет ни одного, который можно было бы принять за неоспоримый факт.

— Но секретный БИН не мог быть плодом воображения! — возразил Юра.

— То, что не знаешь, каким путем попала к тебе информация, вовсе не означает, что она воспринята чудесным путем. Не спеши отвергать то, что проверено практикой. Чудес в мире не бывает. У того, что люди принимают за чудо, всегда есть рациональное объяснение. Если что-то невозможно объяснить, то либо по причине отсутствия полноты сведений, либо из-за пробелов в наших знаниях. Возможно, в разговорах по телефону или во сне твой отец неосознанно что-то сказал про БИН. У тебя в тот момент голова была забита другими, более значимыми мыслями или ты уже находился в полусонном состоянии. Сейчас мы можем лишь констатировать факт: услышанное тогда не достигло поверхностных слоев сознания. Это нормально. Девяносто процентов получаемой человеком из внешнего мира информации не достигает поверхностных слоев сознания. Но у некоторых людей граница между сознательным и бессознательным размыта до такой степени, что возникает мешанина. С большой долей вероятности изначальный источник информации о БИН можно найти, погрузив тебя и твоего отца в гипнотическое состояние. Но это долгий и сложный процесс. Поэтому давай просто доверимся науке. Она говорит, что мы живем в материальном мире, подчиненном соответствующим законам, а не фантазиям. Договорились?

— Нет.

— Почему?

— Предположим, что все сказанное вами насчет БИН верно. Но я рассказал вам не об одном, а о десятке подобных случаев!

— У тебя сейчас граница между сознательным и бессознательным неустойчива. Пойми, иллюзия улавливания чужих мыслей обретает черты реальности лишь тогда, когда источник информации заперт в подсознании. Для твоего мозга такая информация как бы возникает из ничего. Мозг в панике, он лихорадочно стремится найти ее источник, но не находит. Тогда для собственного успокоения сочиняет сказку об улавливании чужой мысли. Я понятно объяснил?

— Надо подумать.

— Подумай, — Сантипов хлопнул Юру ладонью по колену и откинулся на спинку стула. — Нам некуда торопиться.

Юра согнулся, опустил голову, потер пальцами виски и вдруг, распрямившись, выложил главный козырь:

— Но как я при первой же встрече мог узнать, что у едва знакомой мне девушки есть муж и любовник?

— Ну, насчет любовника она не подтвердила и не опровергла тебя. Так ведь?

— А насчет мужа? Как Нина испугалась, что я могу быть знаком с ее Сенечкой!

— Исходя из твоего рассказа, имя ее мужа ты не называл, а вот боязнь быть разоблаченной, действительно, на уровне подсознания уловил. Пойми, при любом общении слова далеко не на первом месте. Можно произносить одно, думать другое, а чувства при этом будут захвачены чем-то третьим. Общение — это не только слова, но и интонации, и длительность пауз, дрожание ресниц, наклоны головы, касания рук, биение сердец… И много-много других факторов. Общение всегда многопланово, его невозможно свести к чему-либо одному. Восприятие одним человеком чувств и мыслей другого — это комплекс информационных потоков с многочисленными обратными связями, а не только сказанное и услышанное в данный момент. Ты уловил неискренность ее поведения. Каким образом и в какой момент — вопрос второстепенный. Причин может быть множество. В нашем случае важно лишь то, что воспринятая тобой на глубинном уровне, а следовательно, не подлежащая сомнению, информация о неискренности твоей подружки причудливо переплелась с принимаемой в данный момент невербальной информацией, и ты произнес то, что повергло в смятение не только Нину, но и тебя самого. Я еще раз повторю — чудес на свете не бывает, а вот непонимание человеком самого себя — явление довольно частое. Верить надо не в создаваемые перевозбужденным сознанием образы, а в базирующиеся на многовековом опыте знания.

Виктор произнес все это негромким голосом, без пауз. Так обычно люди говорят банальные, общеизвестные вещи, полагая, что собеседник тоже существо разумное и поэтому воспримет все правильно. Юра плохо понимал, что такое глубинные уровни, невербальная информация, но в какой-то момент вдруг осознал, что и сам уже начинает сомневаться в своих паранормальных способностях.

В комнате воцарилось молчание. Сантипов некоторое время внимательно изучал отражающиеся на лице паренька эмоции, потом, убедившись, что зерна рационального мышления все же дают в юношеском мозгу свои всходы, удобрил их серией рекомендаций по части распорядка дня, питания и что надлежит предпринимать, если снова будут одолевать «чужие мысли». В заключение беседы поднялся со стула, протянул парню ладонь:

— Ну, товарищ Мессинг, давай твою лапу.

Юра тоже встал, вложил свою ладошку в ладонь доктора. Тот довольно сильно сжал ее и напомнил:

— Не цепляйся за «чужие мысли», переключай внимание на то, что-более значимо в данный момент, давай себе больше физической нагрузки и не забывай: коль ненароком зацепит особо настырная «чужая мысль» — звони мне на мобильный, разберем ее по горячим следам. Договорились?

Юноша замешкался и, опустив голову, тихо произнес:

— Утюг не выключен… — поднял виновато глаза на доктора. — Вот такая мысль сейчас цепляет.

— Что? — переспросил Виктор.

— Утюг не выключен, — чуть громче повторил Юра и пояснил. — Мне кажется, эта мысль ваша. Она давно свербит в моей голове.

— Ну вот, — торжествующе откликнулся Сантипов. — Реальный пример того, что «улавливание мыслей» — не более, чем игра воображения! — с улыбкой оглядел парнишку. — А ты … — и вдруг осекся. У себя дома перед тем, как взять в руки телефон, он действительно гладил рубашку. Что было после? Положил телефон в карман, прошел в коридор, обулся…. Такие действия, как выключение утюга, не требуют раздумий, не окрашены эмоционально, выполняются на автомате, а поэтому не откладываются в памяти. Так выключил или нет? Тут же в голове пронеслось: «Похоже вместо того, чтобы помочь парню, я попадаю под его влияние».

— Нет, ни о каком утюге я не думал и не мог думать, потому что занимался другими делами, — твердым, не допускающим сомнений голосом произнес он после секундной задержки, разжал ладонь, освобождая пальцы юноши, и подвел итог: — Если ты и дальше будешь увлекаться подобной игрой воображения, дело закончится психиатрической клиникой, — снова оглядел внимательно застывшего перед ним с опущенными долу глазами паренька, поднял руку, похлопал того по плечу: — Не грусти. В твоем возрасте все поправимо. Следуй рекомендациям и не забывай номер моего мобильника.

Виктор подошел к двери, распахнул ее, чуть посторонился, жестом руки приглашая юношу первым проходить в общую комнату.

Родители все еще сидели за обеденным столом, при виде сына вопросительно подняли на него глаза. Юра молча прошел через комнату в коридор, сел на стул и стал обуваться.

— Ты куда? — услышал он голос вставшей из-за стола матери.

— С Вовкой Герасимовым надо встретиться, — не поднимая головы, отозвался паренек. — Вчера договорились вместе шпоры писать к экзамену по математике, а вечером снова на танцы пойдем.

— Не волнуйся, Катя, — подошел к ней Сантипов. — Парню нужно время, чтобы все улеглось на свои места, — и, обращаясь к Юре, посоветовал: — Сегодня тебе лучше не шпоры писать, а побольше гулять на свежем воздухе. Пусть мозг отдохнет. Позволь мыслям течь, как течет вода в реке — не задерживаясь у берегов.

Юра ничего не ответил, встал со стула, потянул за ручку входную дверь и вышел.

Ни к какому Вовке он не собирался идти. Пускать мысли на самотек, «как течет вода в реке», в его намерения тоже не входило — мозг для того и предназначен, чтобы человек думал, что и как делать, а не плыл по течению. Но когда доктор сказал, что дома занимался другими делами, а не глаженьем — Юра, как тогда в случае с Ниной, ощутил привкус неправды. И этот «привкус» сильно обесценил все сказанное Сантиповым ранее. У парня в голове созрел свой план. Прежде всего необходимо практически убедиться: улавливает он чужие мысли или нет? Сейчас это сделать несложно. Если тревожившая его во время беседы с доктором мысль о невыключенном утюге не была «игрой воображения», то в данный момент из окон докторской квартиры валят клубы черного дыма. Но даже если это не так и пожар давно потушен, трещины в оконных стеклах и оставшиеся на них следы витавшей по квартире копоти все равно будут свидетельствовать о том, что он был.

«Жаль, конечно, Игнатьевича, — продолжал размышлять Юра. — Они с отцом давно дружат, и со мной дядя Витя всегда уважительно разговаривает, подарки классные дарит, в футбол учил играть… Хороший дядька. Но если бы я ему сразу, как увиделись, сказал об утюге, он все равно бы не поверил, как не поверил в конце беседы. На психбольницу намекнул…».

Так, размышляя о докторе и обо всем, что было сказано в ходе беседы, Юра быстрым шагом прошел две автобусные остановки, завернул под арку двора, остановился, поднял голову, взглядом отыскал на третьем этаже пятиэтажки окна докторской квартиры — стекла были чистые и без трещин. Он перевел взгляд этажом выше, оглядел другие окна — нигде никаких признаков прошедшего пожара.

«Похоже, я немного нафантазировал, — мелькнула мысль и сразу за ней: — Но отсутствие дыма и огня может означать, что включенный в розетку утюг стоит на термостойкой подставке, просто согревая воздух. Надо подойти вплотную к входным дверям и принюхаться!»

Без долгих раздумий он бросился к подъезду, набрал написанный на стенке мелом секретный код, открыл двери и взбежал по лестнице на третий этаж. Приник носом к замочной скважине докторской квартиры — никаких особых запахов, и температура нормальная. Может, в квартире после ухода дяди Вити кто-то еще остался — гость или родственник — и выключил утюг? Нажал на кнопку звонка. Знакомой трели не последовало — звонок не работал. Нажал еще — тишина. С силой несколько раз постучал кулаками в дверь, повернул ручку, потянул на себя — заперто. За соседской дверью раздались шаги, кто-то изнутри повернул ключ. Не ожидая, когда сосед выйдет на площадку, увидит и узнает его, Юра развернулся и бросился бежать вниз по лестнице.

Выбежав во двор, он еще раз окинул взглядом окна одиннадцатой квартиры, вышел через арку на улицу и направился в сторону Волги. На берегу реки присел на стоявшую в тени деревьев лавочку, задумался. «Возможно, доктор прав и улавливание чужих мыслей — плод моей фантазии. Но ни поверить в это, ни отвергнуть невозможно — слишком много пространства для сомнений. В истории с утюгом сейчас не прозвучало ни четкого „да“, ни четкого „нет“. И никогда не прозвучит. Если даже Игнатьевич вышел из дома, оставив утюг включенным, он в этом уже не сознается — солжет во спасение меня от психбольницы! Надо цепляться за что-то другое. За что? Доктор довольно убедительно отверг или привнес частички сомнений во все мои истории об „улавливании чужих мыслей“. С другой стороны, мама как-то рассказывала о другом докторе, докторе Коновалове, который утверждает, что все сущее проистекает из единого информационного поля. Но если это так, то разве, настроившись на определенную волну, любой из нас не может считывать мысли другого? Где истина? Все кругом теперь находится в каком-то подвешенном, неустойчивом состоянии. Ничего определенного».

Просидев в раздумьях час или больше, Юра решил сделать перерыв. Какое-то время он бесцельно бродил по городу, зашел в кафе, поел мороженого, а когда уже начало смеркаться, ноги привели его к «Снежинке». В баре было немноголюдно. На маленькой сцене местная рок-группа The Vasya (в народе название трансформировалось в «Три Васи») распаковывала чехлы с инструментами. Из динамиков лился голос древнего Дассена: несколько пар без особого энтузиазма танцевали под «Елисейские поля». Из друзей никого не было видно. Юра со скучающим видом оглядывался по сторонам и, зазевавшись на что-то, вплотную столкнулся с высокой черноволосой девицей. Машинально пробормотал:

— Сорри! — отвернулся было, но она дернула его за рукав.

— Не узнаешь?

Он вгляделся в лицо девицы и вяло улыбнулся. Это была вчерашняя подруга Нины Селиверстовой.

— Я Клара, — напомнила она. — Вы с Ниной вчера исчезли, даже не попрощавшись со мной, — окинула Юру взглядом. — А где Нина?

Юра молчал.

— Ты че такой заторможенный? — напирала на него Клара.

И вдруг парня осенило: «Через нее можно проверить: действительно ли я уловил мысли Нины о некоем Толике, или это моя очередная фантазия? Великолепный шанс избавиться от сомнений!» Он натянуто улыбнулся.

«Три Васи», не ожидая, когда утихнут последние аккорды «Елисейских полей», грянули свое коронное «You’re My Heart, You’re My Soul», перемешивая английский текст с русским припевом «Я — твой бой, я — твой бог».

Юра лениво протянул Кларе руку:

— Попляшем?

Она с восторгом хлопнула его по ладошке, оттолкнула и, тряся животом, быстро закрутила бедрами, подскакивая в такт музыке. Паренек изо всех сил пытался не ударить перед дамой в грязь лицом, но у него явно не хватало ни гибкости, ни прыгучести.

— Так где ты Нину потерял? — приблизившись к нему вплотную и перекрывая грохот музыки, прокричала Клара.

— В мечтах!

— Не темни!

Юра остановился, смахнул со лба капельки пота, дождался, когда Клара снова приблизится, поймал ее руку, притянул девушку к себе и прошептал на ушко:

— Нине не понравилось, что я знаком с ее Сенечкой.

По инерции продолжая еще крутить бедрами, Клара отпрянула:

— Ты знаком с ее мужем?

— Не только с Сенечкой, но и с Анатолием.

— А это кто?

— Заместитель Сенечки и мой дружок.

Сраженная столь пикантной информацией Клара на несколько секунд замерла в оцепенении, потом подступила к Юре вплотную.

— Ты хочешь сказать, что моя подруга утаивает от меня своего любовника?

Юра пожал плечами.

— Зачем ты меня дурачишь? У нас с Ниной нет друг от дружки тайн! — Она пристально посмотрела в глаза собеседнику и неожиданно предложила: — А познакомить меня с ним, слабо?

— С кем?

— С твоим дружком.

Искренность Клары не вызывала сомнений в том, что ни о каком Анатолии она не знает, и Юра с тоской констатировал, что якобы пойманная им мысль Нины, действительно, лишь плод его воображения.

«Все рушится — ни одного случая, который бы на сто процентов подтверждал улавливание чужих мыслей. И не за что больше ухватиться… Может к лучшему — уйдут тревожность, бессонница. Но с другой стороны — как часть самого себя теряю».

— Че такой грустный? — дернула его за рукав рубашки Клара.

— Анатолия оплакиваю.

— Что с ним?

— Под поезд попал. Я здесь, а он… — Юра ткнул пальцем вверх, — там!

— Где?

— На-а не-е-ебе! — прокричал он и запрыгал перед Кларой в такт песни, выбрасывая по сторонам руки: — You’re My Heart, You’re My Soul.

Глава третья