Бесплатный фрагмент - ЕДУ Я НА РОДИНУ…

Лейпциг пока ничего не знает о нашем классе

Сердечко моё сжимается от страха, когда я, первоклассница, вместе с другими ученицами в кокошниках танцую «Во поле берёзонька стояла». А буквально через пару лет наша красавица пионервожатая Жанна Ивановна Шикула по субботам организует для всех классов вечера танцев. Мой брат-четвероклассник, немного моложе меня, — два вершка от горшка — приглашает её на танец, а она демонстрирует, как должна вести себя при этом истинная леди. Мой одноклассник Генка Зелинский, с которым я тогда сидела за одной партой, привлекает моё внимание какими-то не известными мне, но интересными па. Говорит, что это липси. Его ноги, похожие на радугу, словно созданы для этого танца. Генку невозможно не заметить — лицо усыпано конопушками, волосы, окрашенные солнцем, мягко шевелятся в такт мелодии. Но откуда он узнал о липси?! Лишь гораздо позже мы раскроем секрет этого слова. Lipsi — старинное название немецкого города Лейпциг. Но Лейпциг пока ничего не знает ни о нашем украинском городке Шепетовке, ни о нашей школе, ни о нашем классе…

Седьмой класс. Меня окрестили именем «НСХ» (Никита Сергеевич Хрущев). Это значило, что я в классе лидер. Рядом со мной за правительственными столами, то бишь партами, восседают главы других государств — «Джавахарлал Неру», «Мао Цзедун», «Фидель Кастро», «Джон Кеннеди»… Поразительно, но не могу вспомнить, кто из одноклассников исполнял ту или иную роль. Помню только себя, любимую! К тому времени, кажется, Карибский кризис был в основном разрешён, но, сами понимаете, проблемы всегда имеют место, и главе государства надо уметь общаться на высшем уровне. А я даже и в Потсдамской конференции не могла разобраться. Учитель истории Владимир Арсеньевич Макуха за эту самую Потсдамскую поставил мне несколько двоек — думаю, что не в журнал, иначе меня бы оставили «на лето» или даже — упаси боже — на второй год. Но в скульптурный памятник Черчиллю — Трумэну — Сталину, возведенный у железнодорожного вокзала, я стала вглядываться внимательнее.

Учитель географии Евгений Гаврилович Богатиков даже пару раз выгнал меня с уроков. Я много болтаю? Это ж надо! Евгений Гаврилович, я не болтаю. Я речь держу! А разве в длинном узком школьном коридоре я могу ораторствовать? Мне же электорат нужен!

На уроках русского было скучновато. Но за учительским столом — обаятельная Алла Алексеевна Струтинская, закутанная в пуховую шаль. Строгое обаяние. Уроки она всегда вела сидя. Как ей это удавалось, ума не приложу. Может быть, она просто скучала. Вот какое терпение нужно иметь, чтобы дослушать ответ моего одноклассника Витьки Барышева:

— Имя прилагательное — это… — класс подсказывает.

— Имя прилагательное — это часть… — из наших уст сыплются усиленные подсказки.

— Имя прилагательное — это часть речи…

Учителю не удаётся добиться ответа. Грамотной «НСХ», которая, кстати, правил тоже не учила, хотелось, чтобы её хоть на время освободили от таких «парламентских слушаний». Многим, правда, такой ответ-тягомотина был выгоден — урок быстрее закончится и шансов, что тебя вызовут к трибуне, очень мало. А если вызовут ненароком? Так пока Витька напрягает свой мозг, можно стихотворение выучить! А правила я буду знать ой как не скоро! И только потом осознаю, что нас не приучали копаться в словах, разгадывать их происхождение. А ведь это помогает формированию грамотной личности.

На уроках физики было поинтереснее. Я не «физик», но кое-что понимала. Но когда нам сказали, что у учителя один глаз искусственный, мы не сводили с него своих глаз. Иван Иванович Ткаченко был такой обаятельный, зеленоглазый.

Вы думаете, мы были гапками? Моду тогда тоже никто не отменял. Мама Нэли Шульц шила модные брюки с манжетами внизу — конечно, только избранному кругу, «НСХ», естественно, была в кругу избранных персон. И туфельки-лодочки от чехословацкой фирмы «Цебо» помогали радоваться жизни. Такой удобной, «радостной» обуви у меня было очень мало — солнечного цвета ботиночки из свиной кожи и чёрные резиновые сапожки — боты, ботики. В них и море по колено. Добрым словом вспоминаю купленные уже в Уфе венгерские сапожки на шпильках, в которых я порхала. Сейчас в основном порхаю в кроссовках. А какова этимология слова «гапка», я узнаю через много лет.

Так. Значит я лидер. В школе, в классе. А дома играю в куклы — шью для них платья из бумаги. Зато сейчас даже пуговицу пришить для меня… ну вы понимаете. Хотя уроки домоводства у нас были. Но зачем в школе учиться пришивать пуговицу? Дома есть мама!

Под мою диктовку от имени некоего кавалера кто-то писал письма нашей однокласснице Наталке Никитюк. Она была рада каждому письму-треугольнику. Потом нас кто-то предал, и наш милый розыгрыш раскрылся. Кстати, в те годы почти все школьники с кем-то переписывались. Это было массовое движение. Я, например, переписывалась со своей ровесницей из Кишинёва Леной Гаус. Уже будучи взрослыми, мы возобновили переписку. Но однажды Лена написала, что ей сделали тяжёлую операцию в Москве, что в Молдавии живётся очень тяжело и, чтобы выжить, ей приходится что-то шить на продажу, хотя нагрузка на голову сейчас нежелательна. После этого следы моей подруги по переписке потерялись. Все мои попытки разыскать её пока не увенчались успехом. А кишинёвский адрес моей подруги по переписке я никогда не забуду: ул. Гагарина, 7.

Классом мы ходили за металлоломом. С риском для жизни бродили по железнодорожным путям, подбирая ненужные железяки. Гайки, конечно, не выкручивали — нешто мы люди темные, нешто мы не понимаем? Не злоумышленники мы! Не очень старательный новенький ученик Володька Высоцкий с удовольствием присоединился к нашим походам. И так же, как он появился в нашем классе, так и исчез.

Мальчишки-одноклассники были уже ну совсем своими, родными, а Высоцкий казался нам мачо.

Снова воспоминания. В моём дворе растут роскошные георгины. Мы, несколько не очень умных девчонок, из клочка бумаги скручиваем кулёк, пихаем туда горсть сухих цветочных листьев и даже пару раз не очень удачно пыхтим. Так, видимо, делали взрослые. А мы во многом были попугаями. Чаще, конечно, мы с подружками выходим на улицу с куклами, мастерим из дёрна скамеечки, играем в семью. Сейчас из своего уфимского окна я очень редко вижу детей, играющих в подобные игры. Кажется, это удел только пятилетних малышек.

А ещё мы с девчонками ходили в тир. Стреляли. И я часто попадала в цель. Сейчас я вообще не могу видеть оружие. Но тогда же я впервые увидела смерть. Тяжёлая болезнь отняла жизнь у молоденькой дочери наших соседей, живших на другой улице. Гроб, девушка в свадебном наряде… Картина была жуткой, непонятной.

В этом же, седьмом, классе я прочитала семитомное собрание сочинений Мопассана. Кто мне дал почитать эти книги, не помню. Что я там понимала, не знаю. И лишь потом я открыла для себя красоту мопассановских строк.

Но вот выпускной. У меня восьмилетнее образование. Поздравить меня с этим событием приезжают тётушки из Уфы. Дарят мне модное нейлоновое платье — на белом поле нежные розы. Такого наряда в нашем городке не найти. Через три года я навсегда расстанусь со своим двором, со своим домом. И долго буду страдать оттого, что родители не захватили с Украины мои книги и фотографии популярных тогда артистов.

Отвори мне калитку в былое…

Но дом звал меня домой, в городок, где я родилась. И через много-много лет я поехала туда. Поезд Уфа — Москва. Пересадка. Поезд Киев — Черновцы. Станция за станцией. Всегда привлекали своим названием Валуйки. Просто тогда мы в семье увлекались грибами и даже солили грибы валуи. Валуи-валуйки… Киев, Харьков, Ясиноватая, Полонное, Казатин… Всегда обращала внимание на романтическое название «Ясиноватая». Весь поезд разговаривает по-русски, но с украинским акцентом. Люди в основном едут с Севера, там они зарабатывают себе на жизнь. Деньги у всех есть немалые. На каждой остановке пассажиры запасаются огромным количеством провизии, в вагоне душно, смешанные ароматы — варёная курица, вареники, огурцы, капуста. Родители выполняют любое желание капризничающих, уставших от долгой дороги детей. Но вот и моя станция. Боже, как же долго я здесь не была! Найду ли родственников? Где мне придётся жить-ночевать, ведь связи с Украиной за долгие годы ослабели… Но ноги сами несут меня в нужном направлении. Шесть утра, а солнце уже хорошенько поджаривает. Вот непредвиденное — на дороге разлеглась собака. Я останавливаюсь, мы впиваемся друг в друга взглядами. Проходит минут 5—10. Идти дальше? Нет! Мне достаточно шрамов от собачьих укусов, я их была удостоена в детстве — именно здесь, на Шанхае, на дядюшкином дворе, какой-то пёс ухитрился вытащить меня, дитя малое, прямо из автомобиля. А почему район этот называется Шанхаем, я не знаю. Китайцы, наверное, здесь когда-то жили.

— Та она не кусается! Не лякайтеся! — из какого-то двора доносится женский голос. Перевожу дыхание… Хорошо, что я неинтересна пёсику. Иду понад лесом, здесь мы с братом собирали ягоды и грибы-красноголовцы, по-другому — подосиновики. Чернику домой донести не удавалось, но мама легко догадывалась, куда она делась. Подхожу к знакомой незнакомой усадьбе. Роскошный куст сирени. Аромат необыкновенный, утренний, густой — такого днём не бывает. За калиткой — добротный дом. Где тот дом, где жила семья моего дядюшки? Где то роскошное ореховое дерево, под густыми ветвями которого мы в детстве играли, когда взрослые занимались своими делами? Ореховое дерево осталось только в моих воспоминаниях. Стучу в калитку. Меня встречают родные.

Волнение необыкновенное…

Старый дом дядюшки рядом, за забором, сейчас он принадлежит не знакомым мне людям. В этом домике когда-то жила семья Гетманчуков с дочерьми — Натальей, Еленой и Галиной. Я хорошо помню трёх сестёр — улыбчивых, певучих. Война смела улыбки с их уст — в городок вошли фашисты. Забирали куры-яйка, одежду. Пришлось сёстрам шить себе платья из парашютов. Вот здесь-то и попал в плен к фашистам мой раненый дядюшка. Сёстрам удалось его выкупить. Прятали молоденького солдата в погребе, каждую минуту опасаясь за его и свою жизнь. Они спасли Гришу, и он остался в их доме навсегда, женившись на Наталье — ямочки на щёчках. А уже после войны он позвал моих родителей в украинский городок, и они приехали. Так мой папа, тоже защищавший Украину, встретился после многих лет разлуки со своим родным братом Гришей, добродушным, словоохотливым, ростом с дядю Стёпу. Сын дядюшки, Леонид, весь в папу уродился. Добрым был, щедрым. А улыбку и ямочки на щёчках сыну подарила Наталья.

Итак, у калитки меня встречают родные. В живых из сестёр — только Галина. Я считаю её своей бабушкой. Она и семья её дочери встретили меня со слезами на глазах, мы радовались, что нам удалось свидеться.

По вечерам все вместе смотрим сериалы на «Интере» и балакаем за жизнь.

— Жить хорошо. Только жить уже некогда, — приговаривает бабушка. — Вот если бы не дети, то пошла бы я уже с довгою рукою под церкву. За милостыней. Вот такая пенсия у нас, подачка. Страшная война — страшная беда. Мы прятались от бомбёжек в погребе, мы седели на глазах. У сестры Лены все волосы повылазили. Как-то фашисты начали бомбить — в воздух полетели даже колёсные пары, страх божий. Меня ранило в ногу. Возле криницы лежала неразорвавшаяся бомба, страшно стало ходить за водой. Взяла пуд муки — отнесла в лес, чтобы без еды не остаться. Бомбёжка кончилась — а обратно мешок отнести уже не могу. У нас у всех шкура да рёбра. Воды не было — пили берёзовый сок. Прятать Гришу от украинских полицаев, приехавших сюда в основном из Западной Украины, было тяжелее, чем от фашистов. Особенно все боялись Семенюка — он и сейчас жив. Часто Грише приходилось выходить на свет божий, делать то, что прикажут полицаи.

У меня сердце разрывается от боли, когда слушаю бабушку Галю. Нет в живых её сестёр, нет в живых моего любимого дядюшки Гриши. Помню его рассказы о том, как после войны он участвовал в освоении целины. Именно от него я узнала о таких городах, как Рудный, Кустанай, Целиноград (Астана). А умер дядя мой уже в мирное время, без одного уха. Во время боёв фашистская пуля задела этот орган. После войны раненое ухо стало напоминать о себе болью — врачам пришлось отнять его. Разговорчивым был дядя Гриша, часто рассказывал о русско-японской войне, в которой участвовал. Но память моя здесь заржавела. Пару раз дядюшка гостил и в Уфе. Помню, отведав моих пельменей, долго хвалил наше, башкирское, мясо.

…А днём ноги несут меня из Шанхая к своему родному дому. Здесь мы жили с семьёй моей подружки Тамары. Почему-то очень спешу. Буквально мчусь по проспекту Мира — раньше его не было. Замечаю роскошный каштан — раньше его тоже здесь не было. Ишь какой вымахал! А цветов-свечек на нём сколько! Моя родная улица показалась незнакомой, какой-то кривой, неухоженной, пыльной. Но ошибиться мои ноги не могли — здесь я шагала тысячи раз. Бег ускоряю… Застываю как вкопанная. Хата моя где-то здесь. Кручусь, оглядываюсь. Взгляд мой ищет. Вот она, родимая, — обросшая, как сакля, чьими-то комнатушками. Здесь я прятала в шкафу от гостей своё покусанное осами лицо — боялась выглядеть некрасивой. Здесь к нам на каждый Новый год приходил фотограф и снимал меня в платье-снежинке, а брата в новогоднем костюме Петрушки. На одной из фотографий — папа, мама, папина мама и, конечно, мы, нарядные дети. Как хорошо, что сохранилось это фото! Стою у дома — шевельнуться не могу. Такой был большой двор, почему он сейчас такой маленький? Здесь меня ещё раз в детстве покусает соседская собака, гостившая у нас, пока хозяйский участок обрабатывали ядом от каких-то вредителей. Я уже была в пасти это огромного пса, чувствовала на своём теле его клыки. Но подоспел с ружьём дядя Марк — наш сосед, выручил девчонку. Здесь, в этом дворе, меня давно уже никто не ждёт. Дом — чужой.

Уже позже я получу письмо от подружки, с которой мы когда-то смеялись, читая юмореску Жванецкого о повязке на ноге. Живёт подружка сейчас в Калуге. Вот что было в письме: «В Шепетовке заходила в наш дом. Там всё без изменений. Зайдя в дом, много плакала. Плачу и сейчас. Там даже осталась мебель, которую я оставила, уезжая из города». Речь идёт о доме, где мы жили до переезда в новый дом.

Что ж, побреду к другому, новому дому, который построил мой папа. И эта улица мне родная! Розы. Раньше ни в одном дворе они не росли. Вот дом… Не помню чей. Но когда-то пацан, живший в нём, на вопрос, кем он хочет стать, ответил: «Хочу подмазывать колёса». Видимо, кто-то из его родных работал в Локомотивном депо. Вот дом, где жила с семьёй почти глухая женщина Клавдия Анкушина. А вот и мой дом, где нас радовали прекрасные георгины. У калитки расстройство не менее сильное. В доме никого нет. Но меня узнаёт Рая, соседка. Другие соседи принимают меня за мою маму. Неужели я похожа на маму? Ведь мне всегда говорили, что я вылитая бабушка… Заходим в Раин дом. Здесь почти всё по-старому! Стены на том же месте. Разве что мебель обновлённая. На столе — сало, яичница, торт. Зацепились языками. Но мне надо успеть на встречу с одноклассниками…

Дарю друзьям медовые сувениры, книги с рецептами башкирских блюд, книгу Мустая Карима «Долгое, долгое детство». Узнаю всех одноклассников, кроме Толи Кулика, бывшего офицера. Мы с ним ровесники, были соседями, в наш день рождения мой папа обычно катал нас на машине с друзьями по городу. А я вот Толю не узнала…

Поздно вечером после свидания с одноклассниками в кафе вместе с Жорой Кислюком возвращаемся на Шанхай. Там ждут меня мои родные, там живёт Жорка. Идём буквально по рельсам. Вдруг Жорка подсказывает: «А это Витька!». Витька Барышев. Ну разве узнаешь его спустя столько лет! Поздний вечер. Фильмы на «Интер». Удивляюсь, что передача Евгения Киселёва «Велика полiтика» никому из моих земляков совсем не интересна.

Бабушка Галя вновь рассказывает о войне.

— Мой родственник, живший в селе Курьянки, украл как-то лошадь.

— Зачем? — спрашивают немцы.

— Убить хочу, чтобы съесть.

Тогда немцы стали подкармливать его семью. Из посылки, получаемой из Германии, они, как правило, отдавали одну буханку семье украинского жителя.

Приходят шанхайские соседи, вспоминают военные годы. Но тут тема вдруг меняется:

— А як добре краде у России газ Юля! — не без доли кокетства замечает знакомый мужчина.

— Ну, мы об этом в России знаем, газовая принцесса не промах! — поддерживаю разговор я. — Будете иметь с ней проблемы! У вас всё время то «геть!», то «ганьба!». Я как в воду глядела.

Пошкандыбала по городу

На следующее утро захожу в будочку сапожника. Там он не один, рядом милиционер, беседуют за жизнь. Знакомлюсь с сапожником. Он слегка подшофе. Узнав¸ что я из России, Александр ремонтирует мои босоножки бесплатно. Да ещё пытается угостить пивом.

Спешу навестить мою бывшую одноклассницу, соседку, подружку Валю Белориху. Говорят, у неё шалит сердечко. Подсказывают, что её можно застать на рынке. Да, она, милая моя, там! Торгует немудреными товарами, чаем да маслом. Передаёт маме красивую чашку и чай. Вспоминаем детские годы. Валюша на многих фотографиях рядом со мной. Сейчас она выглядит неплохо. О сердце говорим мало.

Пытаюсь обменять рубли на гривны, но банковские компьютеры постоянно зависают, валюту меняю, как всегда, на базаре. Меняльщики не обманывают. Ищу «Кобзар» Тараса Шевченко. Его стихи и поэмы я помню наизусть до сих пор. В магазинах этой книги не нахожу. С моей любимой подругой Верой идём к нашей однокласснице Гале. Вино, торт, воспоминания. Галя дарит мне «Малий Кобзар», естественно — на украинском. Минуточку, читатель, книга эта всегда рядом. Раскрою, прочитаю. Впрочем, эти строки я знаю наизусть!

На панщині пшеницю жала,

Втомилася; не спочивать

Пішла в снопи, пошкандибала

Івана сина годувать.

Драматичный сюжет… У меня дома есть избранные сочинения Тараса Шевченко в переводе на русский язык. Но, что удивительно, поэма «Катерина» на русском языке не учится так легко, как когда-то. На украинском языке она легко входила в моё естество.

Пойду проведаю свою школу. Вот тот корпус, похожий на сарай. Там, в длинном коридоре, в одиночестве я размышляла о жизни, когда учитель географии экстрадировал меня из класса. Сейчас это здание действительно используется как сарай. Главный корпус — приличный, в нём мы учились, кажется, до седьмого класса. Я узнаю фойе, где раньше у нас проходили пионерские сборы и танцы. Сейчас оно стало крошечным, там только арт-объект «Страна сонячних усмiшок» — украинские государственные символы. Классов в этом здании, видимо, не хватало, и одноэтажное здание со странной планировкой выручало. А по соседству располагалась украинская школа, четырёхэтажное здание.

Солидная часть города, состоящая из нескольких десятков улиц, в том числе шанхайских, училась только в этих школах — русской восьмилетке и украинской средней. Остальные школы были далеко.

Тогда никто не считал украинскую нацию титульной. «Украина — понад усе» в наших краях ещё не звучало. Мы, конечно, слышали об агрессивных бандеровцах, но это было где-то далеко — на западе Украины. Нас это почти не касалось, а взрослым было недосуг объяснять что к чему. Лишь иногда мама с негодованием говорила о злодеяниях бандеровцев, которые распинали людей.

…Шумная, орущая, многоголосая толпа-река, галдящая в основном на русском языке, текла на учёбу, превращаясь в водопад. Эта сила стремилась снести ворота, но они выдерживали напор. Потом ученическое братство разделялось на два больших ручья, один стремился в школу украинскую, другой — в русскую. После уроков — опять все вместе. И сразу — на улицу.

Вижу себя сидящей на дереве — вишенку за вишенкой срываю с дерева и приматываю к веточке. Потом с этим деликатесом мчусь на улицу. Сегодня в руках вишнёвая веточка, завтра — краюха хлеба, сбрызнутая водой или постным маслом и посыпанная сахаром. Конечно, мы делились немудрёным яством. Но иногда звучало «Сорок один — ем один!». И все успокаивались — пароль есть пароль! Дома, конечно, заставят выпить стакан козьего молока или ложку рыбьего жира. Лучше не отказываться, иначе улица меня не дождётся! В руках ломоть хлеба с сахаром. Пища богов.

— Сорок восемь — половинку просим.

— Пожалуйста!

Понимаю римлянина, который, пообедав в одиночестве, сказал: «Сегодня я поел, но не пообедал». За дополнительной порцией лакомства опять взбираюсь на вишневое дерево или превращаюсь в попрошайку — ну какая мамочка откажется дать своему безалаберному дитяти бутерброд. И снова — на улицу. Еда здесь вкуснее!

«Здесь я играла. Взрослою вдруг стала» («Гусарская баллада»)

Недавно прочитала книгу нашего друга Виктора Савельева «Пацанские рассказы Витьки-Воробья» о его питерском детстве. Оказывается, вместе с главой «Бутерброды моего детства» я прочитала кусок и своего украинского детства. Застываю. Глаза на мокром месте. Чего это я вдруг? Витька-Воробей меня поймёт! С его пера тоже не всегда капают чернила.

Иногда сестрички Таня и Света, жившие в доме по соседству, приглашали меня к себе в гости. Мама у них работала в детском садике, и у них зачастую на столе появлялись бутерброды со сливочным маслом — булочка по имени городская. Остатки сладки. У нас дома такая булочка не водилась. Иногда мне приходилось долго стоять в очереди даже за кукурузным хлебом. Народ был недоволен этим продуктом — Хрущев был на устах у взрослых. Я же этот хлебушек любила. Сейчас кукурузная мука — ингредиент для ресторанных деликатесов.

После девятого класса родители отпустили меня в Уфу погостить у тётушек. Отправилась я туда вместе с одноклассницей Люсей Фадеевой и её папой — у них в Башкирии тоже родственники были. В Москве Люсин папа купил ей пышную белую булку. Люся ела её одна.

…Однажды снег выпал выше забора. Но и он не мешал нам гулять — лёгкие и гибкие, мы просто перекатывались по снежным сугробам. Но такое бывало очень редко. Снег и мороз — дефицит. На коньках и лыжах не покатаешься. Летом жаркого солнца мало — не позагораешь. Но вот другие соседки-сестрички — Света и Валя Лабунские всегда ходили мимо нашего дома на карьер купаться. А слава об этом месте шла плохая — там якобы на дне валялась дохлая лошадь… Несмотря на это, наша часть улицы тоже присоединялась к таким походам. Через много лет я случайно встречу Валюшу в Уфе. Она станет стюардессой. Мы до сих пор дружим с ней.

Помню, как её мама, ветеринар, периодически навещала нашу хрюшку, заботилась о ней.

Советский строй не мешал нам жить весело и дружно. Вступление детей в пионеры и комсомол многие семьи отмечали торжественно. По выходным родители ходили в кино. Мама всё время напевала мелодии из фильмов. Особенно мне запомнились песни из «Свадьбы с приданым».

Тогда нас не пугали маньяками, на улице мы играли допоздна. Но я всё-таки боялась, боялась… цыганок. Обходила их за три версты, а пряталась почему-то за водопроводной колонкой. Железная защита!

А о нашем здоровье и красоте заботились не только учителя, но и классные санитары с повязкой на руке с изображением красного креста. А что? Круто! В младших классах мы были под контролем вот такого школьного горздрава. Перед уроком санитары проверяли даже чистоту рук.

Конечно, мы критиковали друг друга, писали заметки в школьную стенгазету… Мало что помню. Разве что частушки на школьную тему.

— Я первый ученик среди ребят:

Пятерки в мой дневник, как ласточки, летят.

Теряю счет — пятерки круглый год!

И дома уважение, и в школе мне почет!

— Ха-ха, «почет»! Совсем наоборот!

Четыре двойки в табеле — позорный счет!

— Умею я, друзья, строгать, пилить,

Могу отлично я будильник починить.

Сосед сказал, чтоб мастером я стал,

Ну просто нынче некуда деваться от похвал…

— Ха-ха, похвал, ну разве не бахвал —

Испортил три будильника, какой скандал.

Лишь позже я узнала, что мы слизали эти частушки у знаменитого хора Анатолия Чмырева.

Весной в окна моих уфимских друзей Марии и Галины заглядывают яблони. После сноса домов эти «белоснежки» уже никому не принадлежат. Яблоня в цвету! Какое чудо! Роскошные бело-розовые цветы. Раскидистые ветки, усыпанные похожими на снег яблоневыми гроздьями. Белая метель ещё не наступила. Пишу хокку. Думаю, что это хокку:

Тонкий аромат.

Шмель в белой кипени.

Ловлю его только взглядом.

Смотрю на яблони сквозь годы воспоминаний. Всегда с классом мы ходили на первомайскую демонстрацию. Веточки с яблоневыми цветами мы мастерили своими руками. И колонны демонстрантов напоминали дышащий, переливающийся нежными красками яблоневый сад.

…Четыре волнующих дня в родном украинском городке заканчиваются. На прощание фотографирую дом Вали и Светы. Он и до сих пор в хорошем состоянии, но тогда он мне казался одним из лучших в округе.

Долго ищу сувениры. Торговые комплексы полупустые, никакими приличными сувенирами не пахнет. Но в маленьких магазинчиках много конфет и шоколада. Иду на базар, долго рыскаю там. Не могу отказаться от творога — хозяйка насыпает (там говорят именно «насыпает») мне стакан творога, сверху добавляет «поход» — ещё один стакан. Целый день таскаю творог (там творог называют сыром) в сумке в полиэтиленовом пакете, обнаруживаю вечером, а с ним ничего и не случилось.

Наконец нашла подходящий сувенир — две боксёрские перчатки, на одной надпись «Украина», на другой — «Россия». Ну хоть что-то. Однако сувенир-то символический! Возвращаюсь в Уфу — город, ставший мне родным. «Вернулся я на родину. Шумят берёзки встречные…». Делюсь воспоминаниями с мамой, передаю подарки от наших шанхайских родных и от Вали Белорихи, чьё сердечко по-прежнему вызывает у меня тревогу. Подружка-то она замечательная, искренняя, добрая!

Я чувствую её любовь ко мне. Сызмальства рядом.

«Козявки» и «шмакодявки» в моём классе

Воспоминания не отпускают. Восьмилетка закончилась. Надо учиться дальше. Рядом только украинская школа. Но тогдашние власти продумали этот вопрос. В украинской школе всегда организовывался русский класс. Вот туда-то я и попала.

Первое сочинение на украинском языке — и неуд. У меня двойка? Ну, нет, товарищи! Ко второму и последующим моим работам у Валерьяна Антоновича Мазуренко претензий не было. В начале каждого урока несколько учеников читали свои сочинения вслух. Помню начало одной из моих творческих работ. «Життя не шовкова травичка, на якiй нiг не вколеш». Но на этом уроке меня не вызвали. Вызвали одноклассницу, и она прочитала… моё сочинение, списанное у меня на перемене. Валерьян Антонович оценил его отличной оценкой. И больше не вызывал никого. На уроках украинской литературы мы, конечно, читали Лесю Украинку, Ивана Франко, Павла Тычину и, конечно, Тараса Шевченко.… Вот поэма «Катерина».

Кохайтеся, чорнобриві,

Та не з москалями,

Бо москалі — чужі люде,

Роблять лихо з вами.

Конечно, мы знали, что мы москали, кацапы, но те, кто нас обзывал, сами не знали, что это значит. Тогда мы даже не задумывались над тем, почему девичья «слава на все село недобрая стала». Да и лингвистического анализа (по существу — препарирования) текста, которым сейчас мучают школьников, не было. Эмоции, певучесть — вот что мы находили в поэтических строках. Наше внимание никто не обращал на то, что «Катерина» посвящалась Василию Жуковскому, что москали-то и выкупили крепостного Шевченко из неволи. До сих пор помню наизусть многие произведения Тараса Григорьевича Шевченко — учила я их добровольно. Конечно, мы читали поэму «Гайдамаки»:

Отаке-то було лихо

По всій Україні!

Гірше пекла… А за віщо,

За що люде гинуть?

Того ж батька, такі ж діти, —

Жити б та брататься.

Ні, не вміли, не хотіли,

Треба роз'єднаться!

Треба крові, брата крові.

«Нужно крови, брата крови»… Но почему это когда-то, давным-давно, случилось, мы понять не могли — в историю Украины нас не погружали. Сейчас многие фразы украинского поэта приспосабливаются под идеологию украинских нацистов.

«Козявки, шмакодявки!» — так обзывал нас Иосиф Никитович, наш учитель математики, человек доброй души. Но мы не обижались, было понятно, что учитель сердится тогда, когда обнаруживает, что кто-то из нас халтурит, отвлекается, безобразничает. Домой Иосиф Никитович ходил мимо моего дома, частенько останавливался у нашей калитки и выговаривал моей маме за то, что её дочь, то есть я, может запустить математику. А я её уже запустила, меня увлекли курсы машинописи при Доме офицеров. Мне там было интересно, мы часто писали диктанты, делали работу над ошибками, учились печатать на скорость. В числе других я получила свидетельство об окончании курсов, и оно в будущем сослужило мне добрую службу. А простейшее уравнение — на проценты — я умею решать. И без калькулятора. Больше ничего не знаю. Даже обидно!

Уроки русской литературы слабо запомнились. Конечно, мы читали и учили наизусть классику, писали сочинения. Но мы были какими-то спящими. «Войну и мир» я тогда не удосужилась прочитать. На уроках Валентины Алексеевны Лебедевой даже безобразничать не хотелось. Правда, мы, девчонки, всегда обращали внимание на фасон кофточки, в какой появлялась на уроке учительница.

Но я хорошо помню негласные правила, которым мы должны были соответствовать. Кружевные воротнички, пришиваемые к воротнику строгой коричневой школьной формы, и манжеты должны быть белоснежными. И эта белизна должна «скрипеть». Моя мама всегда крахмалила занавески. Поэтому мои белоснежные девчоночьи украшения «скрипели» всегда. Да и чулки (чулки!) должны быть идеально чистыми!

На уроках химии мы отыгрывались за всё. Из класса можно было выгонять …весь класс. Мы, бессердечные, видели страдания Анны Григорьевны Иваниной, но помочь ей ничем не могли. Мы страшно безобразничали. Бедная химичка не знала, как с нами справиться. Видимо, поэтому я долго не могла понять, что значит слово «валентность», не знала толком, как решать задачи.

Мы носили пионерский, потом комсомольский значок. Но никого это не напрягало, квесты — простите, мероприятия — были весёлыми, шумными. Иногда веселье продолжалось и на уроках. Домашние задания мы часто откладывали на вечер, он наступал очень быстро, и нужно было идти гулять. Добровольно домой не возвращались. Загоняли нас туда силой. Итак, я дома, в своей комнате. Делаю вид, что сплю. Ловлю момент, когда засыпают родители. Открываю окно — ныряю во двор. Потом на улицу. Бабушка к тому времени жила уже в другом городе, в семье других своих детей, брат учился в Николаеве, так что останавливать меня было некому. Уроки невыученные. Ничего, пробьёмся! Задача по математике всё равно не получается… А вот одноклассница Люся с нерешённой задачей в школу не являлась. Накануне вечером она шла к учителю домой, и, конечно, Иосиф Никитович ей растолковывал формулы. Я и мои одноклассники таким образом задачи не решали. Удивительное дело. Тогда лучше было прийти в школу с нерешённой задачей, чем накануне мучить учителя в его доме.

Классный руководитель Владимир Петрович Мозговой всегда более-менее спокойно, насколько я помню, разруливал те или иные ситуации. А нам уже, сами понимаете, от уроков хотелось отдыхать. Лесок неподалёку. Играем в футбол. Моё лицо и до сих пор помнит отпечаток мяча — я почему-то была вратарём. А потом трапеза — на скатерти-самобранке бутерброды и бутылочка вина. У меня хранится фотография, на которой запечатлено это застолье — Нэля и Юрка обнимаются, а поженятся Люда и Толя.

Я его слепила из того, что было

Школа наша была политехнической. Какой профессией овладевали наши мальчишки, не помню. А мы, девчонки, обучались поварскому делу. На фабрике-кухне мы жарили в огромных сковородках пирожки с ливером и повидлом, селёдку и ещё какую-то рыбу. Главные повара напоминали нам, чтобы мы не лили в сковороду много масла, иначе рыба развалится. В ресторане нас допускали иногда к блюдам посложнее. Но как только на столе появлялась гора муки, мои одноклассницы бросались врассыпную и прятались в подсобках. Эту гору нужно было превратить в тесто. На то, чтобы собрать муку в один большой ком, выделялось много воды и всего-навсего одно яйцо. Я почему-то не стала избегать этой процедуры и научилась муку превращать в пельменное тесто. «Я его слепила из того, что было». Кто вместе со мной вызывался месить тесто, не помню. А вот на лепку пельменей собирались все подмастерья. На уроках по теории нас посвящали в тайны разруба туш — на рисунке демонстрировались свиная шейка, лопатка, но тогда мы не внимали словам преподавателя, да никто нам и не давал возможность «пощупать» эти части. Впрочем, зачем нам это всё? Дома есть мама! Мама всё знает. А ведь она была тогда такой молоденькой!

Потом экзамен. С теоретическим вопросом я, видимо, справилась. А практические навыки мне нужно было показать на примере борща, горчичного соуса к селёдке и оладий. Здесь мне помог штатный поварёнок Витя. Не он мне, а я ему помогала варить борщ. Горчичный соус я одолела-таки. А вот оладьи… Тесто из своей жмени Витя мастерски выкладывал на сковородку, и получались симпатичные, ровненькие пампушечки. Я не помню, как оценили мои экзаменационные блюда, но ведь Виктор не мог приготовить плохо. Он же настоящий повар! А нам с одноклассницами выдали свидетельства повара 3-го разряда. Мы стали помощниками повара. Ой, не верь глазам своим!

В старших классах мы собирались у подружки Тамары. Читали! Вот журнал «Юность», юмореска «Почему повязка на ноге?» Ржали. Сколько бы раз мы ни перечитывали этот рассказ, — смешинка в рот попадала неизменно. А с Верочкой распевали песни:

Я на мельницу ходил,

Там девчонку полюбил.

С золотистою косой

И с улыбкой озорной…

Я на мельницу ходил,

Там девчонку полюбил.

Ей не жаль души моей —

Оторвать косу бы ей!

Новый год перед окончанием школы для нашего класса был омрачён. Жора Кислюк, Юра Антонюк и Вова Магерко пошли перед праздником в лес за ёлками. Срубили. Собрались домой. Но тут кто-то из знакомых попросил срубить дерево себе. Вовка полез на ёлку и — упал. Друзья несли его домой на самодельных носилках. Новогодний праздник в школе был тихим, молчаливым. Вскоре наш Вовка, самый сильный, спортивный, крепкий в классе парень, умер…

К экзаменам мы привыкли — их здесь сдавали начиная с четвёртого класса. Но выпускные — это уже серьёзно.

Физика. Устный экзамен. Делать нечего. До сих пор помню: тела при нагревании расширяются и т. д. А ведь ещё нужно решить задачу. Ну, здесь нужна подсказка. И Витя Жуков, серьёзный, основательный ученик, подсказывает. И дальше задача решается как по маслу. В нашем классе, как и везде, были «физики» и «лирики». «Физики» частенько шефствовали над «лириками». Толя Бельских на уроках шефствовал над Людой и Лидой — они сидели за одной партой. А на экзамене по математике Толя не оставил меня наедине с формулами. Всё правильно! Наведи меня на мысль, укажи вектор, траекторию, и я горы сверну. Одну гору, на экзамене. А вот одноклассника Олега наши «лирические волнения» не волновали, «шефской» поддержки от него не дождёшься.

Красавица Тамара Назаровна Аверьянова — учитель истории. Помню, что какие-то вопросы на уроках мы горячо обсуждали. Историю Украины не изучали, хотя что-то слышали о Речи Посполитой, где украинцы принуждены были жить, не имея никаких прав. И про Богдана Хмельницкого знали. Глубоко вникать в этот вопрос от нас не требовали. Как же рано Тамара Назаровна ушла из этой жизни!