Бесплатный фрагмент - Два мира

Содержание данного произведения представляет собой художественный вымысел. События, действующие лица и любые сходства с историческими реалиями случайны. Поведение персонажей, описание событий, явлений, будучи результатом личного видения автора, могут в отдельных случаях показаться неправдоподобными и нелогичными.

Глава 1. Гуманитарная миссия

Жестокая и кровопролитная война с боевиками из группировки «Воины Пророка» длилась в Наваджастане уже четвёртый год. За это время процветающее государство, богатое углеводородами и одно из самых сильных на африканском континенте превратилось на большей части своей территории в место, едва ли пригодное для жизни. Города и деревни, выжженные, разграбленные террористами и покинутые жителями, лежали в руинах. Десятки заводов и фабрик были разрушены. Исключение составляли лишь те, на которых шла переработка нефти. Её боевики контрабандой активно переправляли в соседние государства, а вырученные от этого миллионы становились хорошим подспорьем той финансовой поддержке, которую им оказывали — нелегально, конечно — западные покровители.

Относительно безопасными для жизни оставались лишь несколько районов, которые несмотря на огромные потери продолжали защищать проправительственные силы, в том числе столица страны. Но и они через какое-то время рухнули бы под напором многотысячной хорошо вооружённой армии фанатиков-исламистов, если бы не помощь извне.

Не сразу, испытывая давление западного сообщества, для которого лидеры Наваджастана выступали деспотами и кровавыми палачами собственного народа, Россия всё-таки решилась оказать им поддержку. Конечно, не одним человеколюбием было продиктовано такое решение: ещё с шестидесятых годов Советский Союз имел здесь свои интересы, активно сотрудничая с тогдашними вождями молодой республики, едва освободившейся от колониального рабства. Пережив разруху конца двадцатого — начала двадцать первого веков, новая Россия, претендующая на роль одного из мировых лидеров, обратила свой взор на африканский континент. Взамен на помощь в борьбе с террористами наваджастанские власти обещали разместить у себя на территории постоянную военную базу, заключить строительные контракты на восстановление страны из руин, а также полную лояльность в качестве проводника российской политики в регионе.

Договорились быстро — времени у президента опальной, раздираемой терактами и бесчинствами кровожадных боевиков страны оставалось в обрез. И вот уже российская авиация, перебазировавшись на бывшую советскую авиабазу на севере Наваджастана, стала активно бомбить один за другим лагеря и укрепления террористов, а присланный из-за океана спецназ привлекался для решения точечных задач там, где велик был риск накрыть огнём с неба мирных жителей. Вместе с ними на африканскую землю прибыли силы российской военной полиции, а также гуманитарная миссия, призванная дать голодным и обездоленным жителям питание, медикаменты, палатки для временного проживания.

В составе этой миссии были люди разные: одни поехали в Наваджастан без особого энтузиазма, по приказу сверху, другие — руководствуясь корыстными побуждениями, рассчитывая службой в горячей точке сделать себе карьеру, третьи, не до конца понимая, куда они едут, желали окунуться в этакую военную романтику. Ну а были ещё и те, кто оказался здесь просто по зову сердца, не желая оставаться в стороне, когда можно помочь старикам, женщинам, детям — всем тем несчастным, чья жизнь на протяжении последних нескольких лет напоминала ад, и которые наконец-то смогли вздохнуть свободнее.

Иван Ларионов был как раз одним из таких последних. Прошло уже почти полтора года, как он оставил свою вполне комфортную жизнь питерского врача и поехал в Наваджастан добровольцем. Для отпрыска уважаемой, вполне состоятельной и довольно известной в определённых кругах семьи: профессора психологии, доктора медицинских наук и виолончелистки петербургской филармонии это был, каким его посчитали родные, «странный поступок».

Всю свою сознательную жизнь Иван провёл не то, чтобы катаясь, как сыр в масле, но и не особо напрягаясь. Окончил элитную гимназию, где выучил практически в совершенстве французский язык, а затем осознал, что хочет заниматься медициной — наверно, сказались отцовские гены (при этом гены матери в нём не проявились ни на йоту).

Но Иван не пошёл по стезе психологии, в определённый момент осознав, что ему больше по душе общая практика. Блестяще окончив университет, пройдя ординатуру, молодой человек приступил к настоящей работе. Отец вполне мог бы устроить его по знакомству в хорошую частную клинику к одному из своих знакомых, но Иван выбрал другое, впервые проявив «странность», и пойдя работать в обычную городскую поликлинику на общей основе.

Ещё одной «странностью» стал отказ жить в отличной — это надо признать — трёхкомнатной квартире в элитном районе Петербурга, доставшейся матери в наследство. Вместо этого, Иван обосновался в съёмной крохотной квартирке в одном из спальных районов — всё, на что хватало его зарплаты. Объяснил своё решение молодой человек тем, что так ему ближе до работы, но на самом деле причиной было то, что со временем он стал всё более и более презирать роскошь.

Через одного своего знакомого, отец которого служил в российском генштабе, Иван смог договориться, чтобы его взяли добровольцем в зону боевых действий. Всё это было сделано тайно, и родителей молодой человек поставил буквально перед фактом. Тяжёлое решение. И тяжёлые объяснения.

Отец с матерью как могли, до последнего отговаривали сына, но он настоял на своём. В результате отношения между ними разладились, и даже провожать Ивана в аэропорт родители не явились. Однако упрямый молодой человек стойко воспринял такой поворот в судьбе и только утвердился в своём желании отправиться туда, где каждый день практически безраздельно властвуют смерть и беззаконие.

Дело было сделано, и вот Иван, двадцативосьмилетний доктор, никогда раньше не нюхавший пороху, даже не служивший в армии, оказался лицом к лицу с той суровой действительностью, которая проверяет, на что готов человек и на что он способен. Нужно сказать, что поначалу он готов был всё бросить, признать, что родители были правы, и позорно сбежать от той ужасной действительности, о которой не подумал, когда принимал своё судьбоносное решение, и к которой оказался явно не готов.

Тем не менее, он честно, превозмогая страх и учась жить и работать в самых тяжёлых условиях, отработал свой первый тридцатидневный контракт. По возвращении домой первое, что сделал Ларионов, — помирился с родителями, осознав за время командировки, как сильно их на самом деле любит. Константин Эдуардович и Валентина Игоревна тоже за это время пересмотрели свои взгляды и поэтому вторую поездку сына в горячую точку, которая состоялась через несколько дней после возвращения, восприняли не столь категорично. И с каждой следующей командировкой Ивана родители его всё меньше возражали и всё больше гордились сыном, понимая, какое благое дело он делает.

За прошедшие полтора года Ларионов успел завести много знакомств как среди российских военных и специалистов, так и среди местного населения, хотя по натуре был не очень общительным человеком, имевшим лишь нескольких приятелей и друзей. Новые знакомые, что не могло не радовать Ивана, оказались в большинстве своём приятными, добрыми людьми. А сами наваджастанцы, которые буквально обрели второе дыхание после того, как Россия начала оказывать им помощь в войне с боевиками, радовались словно дети, когда гуманитарный конвой приезжал в очередной населённый пункт. Они очень внимательно относились к осмотрам, которые проводили российские врачи, и к рекомендациям по лечению, которые те предписывали.

Поначалу Ивану было трудно общаться с местным населением — далеко не все они, особенно сельские жители, говорили по-французски, а молодой человек, в свою очередь, понимал по-арабски едва десяток слов. Но со временем они научились кое-как объясняться на смешанном русско-французско-арабском языке. Да и язык жестов тоже сыграл свою немалую роль.

Для Ивана стало настоящим открытием, что против «Воинов Пророка» сражалось довольно много женщин. У них были свои отдельные воинские формирования, кстати, весьма успешные. Служили там, в основном, молодые женщины, порой совсем ещё юные девушки — чьи-то дочери, сёстры, невесты.

У Ивана дома тоже была девушка, которую родные упорно прочили ему в жёны. Дина Орлова — на два года моложе Ивана, из такой же семьи «питерских интеллигентов», умная, образованная, весьма привлекательная, в меру скромная. Закончила факультет иностранных языков, трудилась переводчиком в одном серьёзном научном журнале. В общем, всё бы ничего, и им бы с Иваном пожениться. Но ему она казалась какой-то уж слишком правильной, слишком хорошей. Очередная «странность». Словом, молодой человек почувствовал, что не сможет быть с ней счастлив, да и её не сделает счастливой, поэтому ничего путного из попыток их родственников свести вместе его и Дину не вышло.

Иван старался не вспоминать о Дине — она принадлежала прошлому. У него же было достаточно дел в настоящем. Гуманитарный конвой, в составе которого он находился, только что выехал из небольшого городка, где пришлось срочно спасать десятки людей после взрыва смертника на городском рынке. Врачи сделали, что могли, но, увы, спасти удалось далеко не всех. Теперь Иван уже реагировал на смерть своих пациентов не так болезненно и остро, как в первые месяцы, хотя каждый раз молодого человека на какое-то время захватывало чувство вины. Как будто он мог сделать что-то большее, чтобы спасти их, но не справился. Вредное чувство — Иван даже ходил к психологу, чтобы тот помог избавиться от него, но до конца этого пока так и не удалось сделать.

Теперь же конвой, в составе которого находился Иван, двигался на юго-восток страны, в одну деревню, название которой читателю всё равно ничего не скажет, поэтому не будем его и не упоминать. Её жителей, на их счастье, никогда не захватывали боевики, так как поселение находилось в стороне от нефтяных месторождений, но из-за общей ситуации профессиональная медицинская помощь там была как нельзя кстати.

Люди провели в дороге более четырёх часов, но по приезде им некогда было расслабляться — жители деревни ждали помощи. Полевой госпиталь развернули прямо на рыночной площади, там же началась раздача продуктов населению, которое составляло примерно триста пятьдесят человек. И все эти люди стали постепенно стекаться сюда. Приходили семьями, причём часть её членов занималась получением продовольствия, в то время как другие, в основном женщины и дети, спешили именно за медицинской помощью. Они готовы были отстоять не один час в очереди на осмотр, терпеть палящий зной, зная, что по-другому выяснить своё состояние и вылечить мучившие их недуги вряд ли удастся.

В какой-то момент к Ивану подошла молодая женщина, которая вела за руку маленького мальчика — своего сына. Типичная крестьянка, костюм которой состоял из шаровар, кофты из синей хлопчатобумажной ткани и головного покрывала. Довольно симпатичная, не больше двадцати пяти лет, но тяжёлая работа и общая обстановка последних лет успели уже оставить на её лице свой отпечаток.

Пока Иван осматривал ребёнка (в условиях ограниченного количества педиатров это зачастую приходилось делать врачам общей практики), они разговорились. Женщину звали Хафиза Гафар, а её шестилетнего сына — Сабир. Она всю жизнь прожила в этой деревне, и муж её, Амин, тоже местный. Он в это время как раз получал для их семьи продовольствие с другой стороны лагеря. А ещё у неё была мать по имени Асала Хани. Она серьёзно болела, и это, естественно, очень беспокоило Хафизу. Мать жила отдельно, в своём собственном доме, и за ней приглядывал её брат Мустафа.

— Мне очень неловко просить вас, я вижу, как вы заняты… но не могли бы вы сходить со мной и осмотреть маму? Дело в том, что никто из нас не знает, чем она точно больна; маму беспокоят очень сильные головные боли, она даже перестала выходить из дома. Я боюсь, что это рак.

— Да, конечно, я охотно помогу, чем смогу, — откликнулся Ларионов. — Но может ли это подождать до вечера? Мне нужно закончить приём пациентов здесь.

— Да-да, я всё понимаю. Я вернусь сюда вечером, хорошо?

Они договорились встретиться на том же месте в семь часов вечера. Хафиза пришла минута в минуту, и Иван, взяв сумку с медицинскими инструментами и кое-какими лекарствами, поспешил отправиться с ней. По дороге он не упустил возможности ещё раз осмотреться вокруг.

Дома в наваджастанских деревнях обычно стоят на очень близком расстоянии один от другого. В большинстве случаев их возводят из глины, лишь в горных районах преобладает каменная кладка. Крыши, как общее правило, плоские и служат одновременно террасами.

Иван и Хафиза быстро дошли до нужного места. Это был обычный крестьянский дом, хотя и не самый бедный — здесь имелся дворик с хозяйственными постройками для скота, для хранения сена, дров и тому подобного. Внутри здание состояло из двух комнат площадью по десять-двенадцать квадратных метров и высотой не больше двух метров. Пол земляной. В каждой комнате имелось по окну. Очаг, сложенный из нескольких камней, был устроен в первой комнате, стены в которой были сильно закопчены, так как дым выходил через отверстие в потолке.

Вторая комната служила спальней, и в ней Иван нашёл свою пациентку — женщину лет пятидесяти, худую и измождённую, лежавшую в углу на старом тюфяке и периодически тихо стонавшую. Её брат оказался полноватым мужчиной лет на пять старше и почему-то вызвал у Ларионова инстинктивное отторжение — похож на этакого святошу, претендующего на статус истинного правоверного.

Он неохотно согласился, чтобы Иван осмотрел его сестру, и только, когда Хафиза обратилась напрямую к матери, и та не особо воодушевлённая такой перспективой, тем не менее, согласилась, вышел вместе с племянницей в соседнюю комнату. Иван приступил к осмотру, задавая Асале Хани вопросы о тех симптомах, что у неё имеются. Выяснилось, что уже несколько недель она страдала от беспричинных сильных головных болей, которые появлялись совершенно в разное время дня и ночи. Женщина плохо спала, потеряла аппетит и вообще, казалось, была настроена очень пессимистически.

— Не трудитесь, молодой человек, мне уже не помочь. Моя дочь зря вас побеспокоила. Что бы это ни было, я заслужила эту боль.

— Почему вы так говорите? — удивился Иван.

— Это из-за Салемы. Я очень виновата перед ней. И теперь я терплю заслуженные муки…

— Из-за Салемы? А кто это?

— Я очень виновата…

Иван провёл у больной около получаса, но так и не смог добиться от Асалы, что она имела ввиду, и кто такая Салема. А что касается её болезни, то без должного медицинского обследования сказать точно было нельзя, но опасения Хафизы о раке мозга, скорее всего, подтверждались. Ивану так не хотелось этого говорить, чтобы не расстраивать эту славную молодую женщину, искренне любящую свою мать, но врать он тоже не мог.

Хафиза быстро смогла подавить набежавшие на глаза слёзы. Ларионов постарался уверить её, что не всё ещё потеряно, и при должном лечении её мать сможет полностью излечиться. К тому же, он не мог быть на сто процентов уверен в диагнозе, пока не проведено компьютерное исследование мозга.

— Можно договориться, чтобы вашу мать отправили в Россию, например, в Санкт-Петербург. Уверяю вас, Хафиза, что наши врачи смогут быстро всё выяснить!

— Поймите, Иван, мама не хочет никуда ехать. Она готова умереть здесь, в своей родной деревне. И в этом проявляет поразительную настойчивость… Прямо как когда-то в вопросе о Салеме, — задумавшись, произнесла женщина.

— Кстати, а кто эта Салема? Ваша мать сказала мне, что очень виновата перед ней, и эту болезнь считает своим наказанием…

Стоявший рядом с ними Мустафа, который до этого лишь слушал разговор, прервал Ивана, выразительно хмыкнув:

— Ещё бы не наказание! Связалась тогда на свою голову с шайтановым отродьем! Говорил же я ей…

— Дядя, прошу тебя!

— Сама ведь всё знаешь! — И, махнув рукой, Мустафа удалился на улицу подышать свежим воздухом.

Иван вопросительно уставился на девушку. Она с сомнением посмотрела на него, потом глубоко вздохнула, и сказала:

— Хорошо, я расскажу вам. Вы — не местный, и, возможно, сможете понять мою мать, если, конечно, поверите в то, что услышите.

Глава 2. Рассказ о джинне

Оказав по мере сил помощь жителям деревни, гуманитарный конвой выдвинулся обратно, по направлению к российской военной базе. Необходимо было пополнить запасы медикаментов, воды и пищи и дать передохнуть людям. Затем, уже максимум через сутки колонна отправилась бы в другую деревню, где измученные войной наваджастанцы также ждали еды и медпомощи.

По дороге Иван размышлял о своём обещании помочь Асале Хани. Действительно, через несколько дней самолёт с группой больных детей должен был вылететь в Санкт-Петербург, и Ларионов очень рассчитывал благодаря своим знакомствам обеспечить место на нём бедной женщине. Хотя сказать было легче, чем сделать. Такие рейсы рассчитаны, прежде всего, на детей, а взрослые могут лишь сопровождать их. Правило это старались строго соблюдать, и Иван не видел другого выхода, кроме как купить место для Асалы за свой счёт. Придётся потратиться, раз уж решил помочь.

Ещё молодому человеку вспомнился рассказ Хафизы Гафар. Ивана он заинтересовал. Хотя, надо сказать откровенно, он так до конца и не поверил словам молодой женщины. Действительно, человеку, далёкому от традиционных арабских верований, сложно было не приписать услышанное излишне богатому воображению рассказчицы. А поведала Хафиза Ивану вот что:

«Это произошло давно, лет семнадцать назад. Отец недавно умер, и мать поехала в один из дней в соседнюю деревню, чтобы отвезти его родным какие-то вещи. По дороге домой — а возвращалась она довольно поздно — недалеко от взъезда в нашу деревню на перекрёстке дорог мать встретила ребёнка — девочку лет восьми-девяти, которая просто стояла и смотрела на неё.

Девочка была совсем одна, и при ней не было никаких вещей. Она выглядела усталой, словно много дней провела в пути. Её платьице, кстати, очень хорошего покроя и из дорогого материала, успело запачкаться и кое-где даже порваться, а на шее висел медальон с какими-то вырезанными символами.

Странная ситуация, даже пугающая. Знаете, арабы верят в злых духов. Они порой предстают в человеческом обличье, заманивают людей в глухие места и там жестоко убивают. Но мама всегда была доброй душой. Она не испугалась, остановилась, чтобы расспросить ребёнка, как-то помочь ей.

Однако в ответ на все вопросы девочка продолжала молчать, одновременно пристально наблюдая за моей матерью. Мама потом однажды рассказала мне, что взгляд этот словно прощупывал её насквозь. Лишь на вопрос об имени девочка сказала, что её зовут Салема.

Так больше ничего и не добившись, мама решила взять Салему с собой к нам, подумав, что ещё раз расспросит её обо всём позже, когда накормит, вымоет, когда девочка отдохнёт и выспится. До сих пор я не уверена, было ли это правильным решением, хотя мать никогда не говорила о Салеме в негативном свете.

Мой дядя, который часто бывал у нас в гостях, а после смерти отца стал бывать ещё чаще, так как, по его словам, матери нужно мужское плечо, сразу же невзлюбил Салему, мне показалось, даже испугался. Частица его страха передалась и мне, но я не смела тогда перечить матери и поэтому приняла как вынужденное то, что эта странная девочка поживёт у нас, пока не отыщутся её родственники.

Так Салема вошла в наш дом. Поскольку её родители или другие родственники не отыскались ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц, она осталась жить с нами. Мама так и не смогла добиться от неё ответов на свои вопросы. Решив, что девочка, очевидно, пережила какое-то несчастье и поэтому так замкнута, мать решила не беспокоить её лишний раз расспросами, надеясь, что со временем всё разъяснится.

Она хотела выкупать Салему до того, как мы сядем ужинать, но та не позволила себя раздеть и вообще явно не любила, когда другие люди дотрагиваются до неё. Кроме этого, в первый вечер она даже не стала есть с нами и просидела всё это время в соседней комнате. Наверно, старалась заставить себя привыкнуть к нам.

Мать с дядей долго спорили по поводу того, что Салема должна остаться, и в этом вопросе она, обычно такая мягкая и неконфликтная, настояла на своём. Вопрос о Салеме вообще был для мамы принципиальным на протяжении последующих нескольких лет. А дядя, поняв, что вряд ли сможет переубедить сестру напрямую, переключился через какое-то время на меня, пытаясь настроить против сестры и, в конечном счёте, всё-таки выжить её из нашей деревни. Других жителей деревни он тоже периодически подначивал жаловаться на девочку моей матери.

А в тот первый вечер, помню, как я тряслась от страха, находясь в одной комнате с Салемой. Если бы не присутствие матери — мы тогда жили очень бедно и спали в одной комнате — я бы, наверно, сбежала к соседям или что-нибудь в этом духе. Уснуть не получалось — мне всё время казалось, что Салема смотрит на меня, и я как будто даже слышала её тихий смех. В какой-то момент, не выдержав, я открыла глаза и увидела, что она действительно, не моргая, смотрит в мою сторону. Салема лежала напротив на полу — тогда мы спали прямо так на тюфяках, используемых вместо матрасов. Луна светила на неё через окно без занавесок, и я хорошо могла рассмотреть её лицо — весьма симпатичное, но абсолютно без эмоций, и глаза необычного красноватого оттенка.

Я стала читать про себя молитвы, призывая Всевышнего защитить меня от Салемы. Не знаю, какое чувство она испытывала в тот момент, но уверена, что мои мысли в тот момент она читала так же легко, как если бы я говорила вслух.

Не знаю, услышал ли Аллах мои молитвы, но ничего страшного в ту ночь ни со мной, ни с матерью не произошло. Это приободрило меня, хотя я продолжала быть настороже по отношению к своей сестре — может быть, она что-то задумала, и всё ещё впереди. Мама же, казалось, ни о чём не беспокоилась.

Она расспросила всех, кого могла, про девочку, но никто из местных жителей не знал, откуда же этот ребёнок взялся посреди дороги. Однако все успели приметить странности Салемы, особенно её глаза и красноватый оттенок кожи.

Маме удалось уговорить Салему принять ванну, но та сделала это сама. Ей выделили часть моей одежды, в которой Салема приобрела более «человеческий» вид. У Салемы были роскошные длинные чёрные волосы, и мать хотела заплести ей косу, но снова не имела успеха. Зато уже на второй день она начала есть вместе с нами.

Так без особого прогресса прошло несколько дней. Салема почти не разговаривала с нами, произнося за весь день не более десятка слов. Мать как могла старалась её разговорить и меня заставляла больше общаться с сестрой. Я даже попыталась пару раз пригласить её поиграть с другими детьми, но слышала в ответ лишь бесстрастное: «Нет». Впрочем, так было даже лучше, ведь родители других детей вряд ли бы позволили им играть с Салемой. Если бы мы были с ней вместе, со мной бы тоже никто не стал дружить.

Между тем, в деревне стали относиться к нашей семье менее дружелюбно, и только былое уважение к моей матери, благочестивой женщине, а теперь и вдове, ещё как-то спасало дело. С нами не разорвали отношений окончательно, но перестали приходить в гости, да и к себе стали звать реже, и уж, конечно, без Салемы.

Я никогда всерьёз не задумывалась над существованием джиннов, воспринимая их как страшилки, которыми родители пугают детей, чтобы те не гуляли в разных безлюдных местах и не уходили по вечерам из дому. Но в случае с Салемой я как-то инстинктивно почти сразу догадалась, кто передо мной. Уверена, и мама с самого начала понимала это. Мы никогда за всё время, что Салема жила у нас, ни после её ухода не решались явно произносить слова «джинн» даже между собой, хотя про себя я именно так её и называла.

Помню, однажды она произнесла любопытную фразу. Мама как раз закончила готовить обед. Она взяла стоящее рядом небольшое ведёрко с водой и, прежде чем вылить его в костёр, негромко произнесла:

— Прошу вас уйти, жители пламени.

Обычно так арабы стараются не потревожить духов, по преданию живущих в огне, — тех самых джиннов.

Стоящая рядом Салема при этом заметила:

— Зачем вы говорите это? Там ведь никого нет. Джинны живут совсем в других местах.

Мы с мамой недоумённо посмотрели на Салему, но она, казалось, уже утратила всякий интерес к этому предмету. Мы предпочли ничего не уточнять.

Так шли дни, месяцы, прошло три года. Салема стала чуть более общительной, принимала участие в домашних делах. Мать научила её готовить пищу, стирать и гладить одежду, что периодически моя сестра вполне неплохо выполняла. В остальное же время она любила либо сидеть где-нибудь в одиночестве, либо бродить по деревне, к вящему неудовольствию её жителей. Они считали, что девушка подслушивает и подсматривает за ними, но явно выказывать вражду боялись. Салему вообще боялись, хотя мы с матерью уже успели к ней привыкнуть. Говорят, человек вообще ко всему может привыкнуть. Наверно, это действительно так.

Впрочем, периодически раздавались отдельные голоса за то, чтобы прогнать Салему, матери настоятельно советовали «опомниться, пока ещё не поздно», «пока она чего-нибудь не натворила», страшили гневом Всевышнего. Но мать проявляла удивительную стойкость.

Однако через какое-то время начали происходить вещи, которые опять же стали трактовать против девушки: стали пропадать и появляться в разных неподходящих местах вещи, болеть скот, выходить из строя техника и автомобили. Должна признаться, что и мне случалось подумать на Салему. Ей же было всё нипочём — девушка продолжала вести себя как обычно, оставаясь бесстрастной и молчаливой.

Из детей мы постепенно превращались в подростков. Стали возникать первые романтические отношения между бывшими приятелями по играм. Мои подружки частенько рассказывали мне о том или другом юноше, который признавался им в своих чувствах, и мы все вместе на своих девичьих посиделках любили обсуждать таких кавалеров. Салема, ясное дело, никогда не принимала в них участия, но мне казалось, что иногда я ощущаю её незримое присутствие среди нас.

Быть может, какие-нибудь совсем уж храбрые ребята и решились бы поухаживать за девушкой-джинном, тем более что она была очень привлекательной, но их родители строго-настрого запретили им подходить к Салеме и общаться с ней, грозя всеми карами небесными за контакты с «шайтановым отродьем».

Вскоре я — это было в пятнадцать лет — осознала, что в первый раз влюбилась. Он был на год старше меня, и я, как мне казалось, тоже ему нравлюсь. Мы начали гулять вместе. Я стала уделять меньше времени подругам и даже по дому матери помогала не так активно, как раньше. Мама же считала, что ещё не время для таких увлечений, и даже иногда сердилась на меня за рассеянность.

Однажды, вернувшись домой после очередного свидания, на котором мы впервые с моим возлюбленным поцеловались, я наткнулась на Салему, которая готовила ужин. Мать в это время ещё не вернулась с базара. На мгновение мы встретились взглядом, но я поспешила отвести глаза и ушла в соседнюю комнату. В тот момент мне не хотелось её видеть — я всё ещё витала в облаках романтических мыслей. Я прилегла на свой тюфяк, закрыла глаза и предалась мечтам о том, как счастливы мы будем с моим возлюбленным, когда поженимся. Но Салема, неслышно скользнув в комнату, — она всегда двигалась совершенно без шума — прервала мои мысли.

— Он не сделает тебя счастливой, — тихо, но отчётливо произнесла моя сестра. Это был редкий случай за все годы, когда она первая заговорила со мной.

Я открыла глаза и уставилась на Салему. Она молчала, и я восприняла это как необходимость уточнить её слова.

— Что ты имеешь ввиду?

— Я вижу все его намерения. Он хочет добиться от тебя близости, а потом бросит.

Бесстрастный тон Салемы вывел меня из себя, и я впервые позволила себе закричать на неё, не задумываясь о возможных последствиях.

— Ты всё врёшь! Ты просто завидуешь, что меня кто-то любит, а тебя все боятся! Ты чудовище!

— Если бы я захотела, то и он, и все остальные ваши мужчины уже валялись бы у моих ног. Ты глупа. Он использует тебя и бросит. Вот увидишь.

— Я тебя ненавижу! — Мой голос сорвался от подступивших к горлу рыданий.

Я не стала продолжать спор, вместо этого поспешив убежать из дома. Салема не пыталась меня остановить. Добежав до конца улицы, я остановилась и расплакалась. Тем горше мне было, что где-то в глубине души я чувствовала правду в словах Салемы. Мой возлюбленный пару раз как бы вскользь намекал на нашу близость до свадьбы, но делал это столь осторожно, что я даже не считала нужным тревожиться о таких вещах. Теперь же его намёки приняли в моём сознании совсем другое значение. Мои грёзы начали таять, Салема всего несколькими словами разрушила их, и оттого я в какой-то момент почувствовала к ней непреодолимую ненависть. Сказалось напряжение всех лет, что мы провели вместе. Оно постепенно накапливалось и теперь разом вырвалось наружу.

Возвращаться домой мне не хотелось и, вволю наплакавшись, я собралась попросить родителей одной из подруг приютить меня на ночь. Однако по дороге к её дому я передумала и пошла прямо к нему — к Хусейну, моему возлюбленному. Я собиралась прямо спросить у него о дальнейших планах на наше будущее — пусть подтвердит или опровергнет слова Салемы.

Он стал всё отрицать, призывал меня не слушать сестру, ведь «её устами говорит шайтан — все это знают» и ещё раз заверил, что любит меня. Я вроде бы даже успокоилась, но только до того момента, как он предложил мне перейти жить к ним в дом, чтобы быть подальше от Салемы. Его семья считалась самой состоятельной в нашей деревне, они жили в доме, где было аж целых четыре комнаты, так что место для меня вполне бы нашлось.

Но меня насторожило это предложение. Наша семья никогда не была слишком религиозна, и мать воспитывала меня лишь на формальных принципах ислама, но, тем не менее, я хорошо усвоила правила, что девушке негоже жить под одной крышей с чужим мужчиной, если они не состоят в браке. Я отказалась. Он стал уговаривать. Сначала мягко, потом настойчивее. Даже обиделся, что я якобы готова променять его на «дочь Иблиса». Хотя я возражала, что не хочу расставаться с мамой, он привёл довод, что в случае нашей свадьбы мне это всё равно пришлось бы сделать.

И всё-таки я отказалась. Время показало, что это было правильное решение, да и Салема была права, но тогда мне было ужасно трудно не пойти с ним. В совершенно расстроенных чувствах я вернулась домой. Мама уже была там, она была встревожена моим долгим отсутствием, но я соврала, что была у подруги. Понимая, что Салема без труда узнает, как именно было дело, я, тем не менее, пошла на эту ложь. Мама как будто поверила и вроде бы успокоилась.

Я с опаской взглянула на сестру, но она больше не пыталась говорить со мной на эту тему, словно вообще забыла про ту нашу перепалку.

И всё бы наверняка пошло опять своим чередом, если бы примерно недели через три не произошёл один случай, который ещё больше настроил жителей деревни против Салемы.

Хусейн, решив, что виной моему отказу послужила именно она, попытался избавиться от джиннии самым сомнительным методом. Его семья, как я уже сказала, была довольно состоятельной и известной, в том числе и за пределами деревни. И вот его отец пригласил одного знакомого, который слыл опытным колдуном, якобы специализирующимся на ловле джиннов и заточении их в магические кольца, лампы и тому подобные предметы. Даже сейчас, в двадцать первом веке, многие люди, особенно сельские жители, искренне верят, что это возможно.

Так вот, этот самый колдун в сопровождении Хусейна и его приятелей стал периодически появляться неподалёку от нашего дома, как бы «разведывая обстановку». К концу недели вся деревня была уже в курсе дела и выказывала своё одобрение. Салема же как нарочно никуда из дома в эти дни не выходила. Это придало дополнительную решимость колдуну и толпе, вообразившим, что она боится. Однако, когда этот «маг и волшебник» попытался всё-таки заточить девушку, наконец, показавшуюся на улице, в старый медный кувшин, эффекта не произошло ни малейшего.

Невозмутимая как всегда, она смерила старого плута презрительным взглядом и пошла себе дальше по улице. Люди, которые с любопытством наблюдали за этой сценой из-за различных укрытий, поспешили ретироваться куда подальше. Мама была не на шутку взволнована, я не знала, что и сказать, а вот Хусейн был явно разозлён неудачей. Он что-то крикнул вслед Салеме, какую-то дерзость или угрозу, я даже точно не помню. Джинния даже не обернулась.

А на следующий день, после того как ретировался незадачливый «колдун», Хусейна нашли в своей комнате с сильными ожогами, почти ослепшего. Его родители тут же выдали это за месть Салемы и использовали, чтобы вызвать массовый поход возмущённых жителей к нашему дому. Если с болезнями животных, пропажей вещей они ещё как-то мирились, то с появлением первой жертвы среди людей терпение толпы лопнуло.

От матери потребовали, чтобы она прогнала джиннию, в противном случае грозили обо всём рассказать властям. По всей видимости, не это напугало мать — в какой-то момент она поверила, что Хусейна искалечила действительно Салема и вынуждена была признать, что та может быть по-настоящему опасной. Мама обратилась к Салеме со следующими словами, которые дались ей нелегко:

— Всё это время мы с тобой ладили, девочка. Но сейчас… То, что случилось с этим юношей… Я могу тебя понять отчасти… Но будет лучше, если ты оставишь нас.

Я с замиранием сердца ждала, что будет дальше. Сама я также считала, что Салема отомстила Хусейну, и готова была вступиться за мать в случае необходимости. Но Салема, посмотрев по очереди на нас обеих, спокойно направилась к двери, не произнеся не слова.

Толпа, ожидавшая снаружи, отхлынула и, расступаясь перед джиннией, дала ей пройти. Всё это происходило молча. Салема ни на кого не смотрела, ни разу не остановилась. Она вышла на ту же самую дорогу, по которой несколько лет назад они с матерью пришли сюда. С тех пор ни я, ни мать больше Салему не видели и ничего о ней не слышали.

Спустя несколько дней выяснилось, что Хусейн сам по собственной глупости взял некоторые реактивы из сумки приглашённого мага, которую тот, в спешке покидая деревню после своего позора, оставил в доме родителей Хусейна. Глупый и самоуверенный юноша решил сам провести обряд против джиннов, о котором прочитал в какой-то книге, но в итоге едва не остался на всю жизнь слепым. А следы от ожогов остались у него до сих пор.

К сожалению, я поздно осознала, как была виновата перед своей сестрой! Чувство вины уже много лет не даёт мне покоя. Единственное, что утешает, — это осознание того, что Салема уж точно не пропадёт, сумеет о себе позаботиться. И, тем не менее, знай я, где она сейчас, я бы сама отправилась туда немедленно просить у неё прощения. Знаю, что бедная мама сделала бы тоже, если бы не её болезнь. Она страдает вдвойне, но я ничем не могу ей помочь!

Такая вот история, и я рада, что, наконец, смогла её кому-то рассказать от начала до конца!»

Глава 3. Плен

Тем временем, пока Иван предавался своим размышлениям, конвой преодолел уже несколько десятков километров и вскоре должен был выехать на более-менее приличную асфальтированную дорогу, не сильно пострадавшую за время войны. Так что двигаться можно было бы гораздо быстрее. Однако судьба готовила всем этим людям другую участь. Гуманитарный конвой попал в засаду «Воинов Пророка», проезжая по улицам небольшого городка, который по идее должен был быть от них недавно очищен.

Сначала подорвалась на мине головная машина, потом со всех сторон началась стрельба. У конвоя была неплохая охрана: джипы с пулемётами, почти три десятка хорошо вооружённых солдат, но противник оказался сильнее. Перестрелка продолжалась больше получаса, в результате которой в живых со стороны сотрудников гуманитарной миссии остались только Иван и ещё один врач-хирург по имени Олег.

В общей суматохе, когда каждый на какое-то время стал эгоистом и думал только о своей собственной жизни, эти двое сумели отбежать от зоны обстрела и укрыться внутри ближайшего здания, полуразрушенного от бомбёжек, но достаточно прочного, чтобы там можно было переждать атаку. На них были бронежилеты и каски, которые тоже сыграли свою роль в их спасении. Впоследствии Иван заметил на своём жилете отметины от нескольких пуль, прошедших по касательной, а Олег — несколько вмятин на своей каске. А в первые минуты из-за стресса они ничего даже не почувствовали.

Впоследствии, всё проанализировав, Иван пришёл к выводу, что это был один из самых захватывающих эпизодов в его жизни, когда молодой человек испытывал неподдельный страх перед смертью. Ларионов отдавал себе отчёт, что любая секунда может стать для него последней и ощутил резкое желание выжить во что бы то ни стало. Но ещё страшнее смерти был возможный плен у боевиков. Он слышал многочисленные истории о зверствах этих отморозков, мнивших себя истинными мусульманами, хотя ничего общего с ними не имевших. И поэтому перспектива быть обезглавленным, да ещё и на камеру, совсем Ивану не улыбалась.

Они с Олегом решили отсиживаться сколько потребуется, надеясь, что их никто там не заметит, а когда боевики уйдут, пробираться потихоньку к своим или же попытаться выйти на какой-нибудь отряд правительственных войск. Однако произошло всё не по плану, и впереди этих двоих ждал плен, впрочем, как впоследствии оказалось, непродолжительный.

Боевики стали прочёсывать все ближайшие закоулки в поисках возможных выживших и, в конце концов, наткнулись на Ивана с Олегом. Теперь мужчин выручили нарукавные повязки с красным крестом. «Воины Пророка», увидев, что перед ними не солдаты, а медики, не спешили их убивать, а стали что-то обсуждать между собой на арабском, время от времени поглядывая на Ивана с Олегом. В итоге, после десятиминутного диспута относительно их судьбы они взяли врачей и силой поволокли наружу.

Сопротивляться в данных условиях было бессмысленно — оба это понимали, поэтому молча подчинялись. Так был хоть какой-то гипотетический шанс выжить, а любое сопротивление в тот момент было равносильно самоубийству.

По пути мимо расстрелянного конвоя Иван мог наблюдать тела своих бывших товарищей, изуродованные и окровавленные. Хотя он успел привыкнуть к таким вещам за время, проведённое в Наваджастане, в тот момент его чуть не стошнило, и молодой человек поспешил отвернуть взгляд от этого воистину отвратительного зрелища. По его мнению, Олег испытывал то же самое. Но точно Иван не мог бы сказать, так как не смотрел на него.

Проведя вдоль всей улицы, пленников посадили в кузов старого грузовика, предварительно связав руки за спинами и надев на головы мешки, чтобы они не могли запомнить дорогу. Ещё шесть боевиков сели рядом с ними, полностью отрезая какие-либо пути к бегству. Машина тронулась и вскоре покинула городские кварталы, направляясь куда-то на северо-восток. По пятам ехал джип с крупнокалиберным пулемётом, а позади ещё одна машина, куда сгрузили всё целое, что осталось от гуманитарного конвоя.

Путь занял примерно час с небольшим, хотя относительно времени что Иван, что Олег могли судить очень приблизительно. Их привезли на территорию какого-то промышленного комплекса, довольно серьёзно пострадавшего от бомбёжек, но превращённого боевиками в настоящий укрепрайон.

Здесь обосновалась достаточно крупная группировка в несколько сотен человек. С голов пленников сняли мешки, и пока мужчин переводили из машины по двору в одно из зданий, Иван успел заметить, что все они — а здесь были не только сами террористы, но и их семьи — выглядели удручёнными и измотанными. Должно быть, все последние победы правительственной армии, когда были отбиты несколько стратегически важных населённых пунктов, ясно дали им понять, насколько уже близок их конец.

Внутренне Иван порадовался такому состоянию дел: «Так им и надо — пусть теперь расплачиваются за все те горести и страдания, которые они принесли жителям Наваджастана!» Но для них с Олегом это было даже хуже, ведь чем плачевнее шли дела у боевиков, тем они становились злее, тем нетерпимее к врагам, и особенно, к русским, благодаря которым были нарушены их планы. Пленникам оставалось надеяться только на какой-нибудь счастливый случай, который поможет им бежать, а пока же необходимо было понять, для чего они их привезли, что собираются с ними делать.

Предварительно отняв бронежилеты и каски, Олега, а потом Ивана затолкали в небольшое полутёмное помещение, служившее, по всей видимости, как раз для содержания пленных. На полу были разложены несколько полусгнивших матрацев, а в углу примостилось ведро с помоями. Запах стоял жуткий, но терпеть какое-то время его вполне было можно. Ивану не хотелось думать, что стало с предыдущими заключёнными, раз камера оказалось свободной.

— Ты как? — спросил он, как только тяжёлая дверь за тюремщиками с грохотом захлопнулась, и они остались вдвоём в этой зловонной дыре.

— Сказать по правде, бывало и лучше, — без всякого энтузиазма ответил Олег.

— Интересно, что они собираются с нами делать, почему не убили сразу?

— Думаю, им нужны врачи. Вероятно, кто-то из них серьёзно ранен, и силами местных докторов не обойтись — знаний маловато. — Предположение Олега Ивану тоже приходило в голову.

— А убить нас они всегда успеют — дело не хитрое! Причём независимо от того, справимся мы с задачей или нет.

— Ну почему же так мрачно? — спросил Ларионов. — Разве разумно разбрасываться хорошими специалистами?

— Может и не разумно, но только кто здесь говорит о разуме! Они же все фанатики, да ещё наверняка обколотые какой-нибудь дрянью… Чуть посмотришь на них не так или попытаешься перечить, и голова твоя живо слетит с плеч!

— Давай лучше прикинем, как можно отсюда сбежать. Ты ничего интересного не заметил, пока нас вели сюда?

— Заметил, что это место очень хорошо охраняется. Мне кажется, это нереально…

— А мне кажется, что выход всегда есть! — Иван упорно не желал мириться с пессимизмом своего коллеги.

— Ты просто ещё молод, Иван. Я знаю, это твой первый опыт работы в подобных условиях. А мне несколько раз доводилось бывать в странах, охваченных войнами и революциями. К тому же, только в кино бывает так, что героям в последний момент приходит в голову какая-нибудь самая невероятная идея, благодаря которой они выходят целыми и невредимыми из самых безнадёжных ситуаций.

Да, Олег действительно был на двенадцать лет старше своего коллеги и товарища по несчастью. Ларионов слышал, что он много где побывал в составе разных гуманитарных миссий: Ангола, Сомали, Ирак, Афганистан, Ливия и вот теперь Наваджастан. Может быть, его опыт и давал ему право так пессимистически смотреть на окружающую действительность, но молодой человек не хотел терять надежды: «Всё равно, нужно стараться спастись до конца!»

— Вань, послушай вот что, — ещё тише, так что молодому человеку пришлось прильнуть ухом практически к его рту, произнёс Олег. — Им, скорее всего, нужны именно хирурги, и если они сообразят, что ты просто терапевт, то долго не протянешь. Скоро нам наверняка объявят, что мы должны кого-то прооперировать или что-то в этом роде. Ты ничем не выдавай, что у тебя опыта в таких делах ноль. Просто смотри, что делаю я, и повторяй. В крайнем случае, представим тебя моим ассистентом. И побольше уверенности…

— Хорошо, я понял. Постараюсь не подставить и тебя и себя. Но ты зря считаешь, что я совсем не разбираюсь в хирургии — в университете я много книг прочитал на эту тему.

— Теория не практика, — резонно возразил Олег, — но будем надеяться, что в твоей голове хорошо усвоились эти знания.

Неизвестно, сколько прошло времени, но когда вонь стала уже почти нестерпимой, дверь снова открылась, и к пленникам ввалились несколько боевиков. Здесь были и те, которые раньше доставили их на базу, и двое новых. Тот, что стоял ближе к Ивану, внезапно произнёс, к удивлению молодого человека, на чистейшем русском, совершенно без акцента:

— Ну что, собаки, вставайте! Наш командир даёт вам шанс выжить, если сумеете спасти нескольких наших братьев. Они были недавно ранены в перестрелке и без помощи умрут…

— Что же вы сами не вылечите их? — прервал его Олег.

Тут же он получил пару сильных ударов в живот и по ногам. Боевик, который бил его, замахнулся ещё и прикладом автомата, но русскоговорящий окрикнул своего товарища, и тот с заметной неохотой отступил. Иван бросился на помощь Олегу, но его грубо оттолкнули и бросили назад.

— Никогда не перебивай, свинья, когда с тобой разговаривает воин Аллаха! — с явным удовольствием, наставительным тоном произнёс боевик.

Затем, перейдя снова к сути разговора, он продолжил:

— Наши врачи не могут им помочь — раны слишком серьёзные. Но я уверен, что ваших знаний хватит, чтобы провести операции и поднять на ноги наших братьев. Командир согласился дать вам шанс. Не забудьте, что этим вы обязаны мне! — самодовольно заявил «русский».

— А с чего такая забота? — задал Иван самый очевидный вопрос.

— Ну, может быть, я несколько сентиментален, и захотел помочь соотечественникам.

Олег пробормотал какое-то ругательство, но боевика оно не особо задело. Он просто приказал остальным поднять пленников и насильно вести в другое место.

— Ты что, из России? — спросил Ларионов, когда их вели по двору к противоположному его концу.

— А ты как думал, я выучил ваш язык по книгам? — сострил этот тип. — Я родился и вырос в Питере, но вот уже три года, как я познал истинную религию и уехал сюда воевать за нашу веру.

Ивана аж передёрнуло, когда он услышал, что этот выродок приходится ему земляком, но разумно решил не выдавать своих чувств. Вместо этого молодой человек с издёвкой поинтересовался:

— Ну, и как воюется? Есть успехи?

Это вызвало смех у боевика, причём не поддельный. Он посмотрел на Ивана с лукавой улыбкой, но ничего конкретного не ответил.

Пленных привели в местный лазарет, устроенный из бывшей столовой. Только вместо столов по обе стены стояли теперь ряды самых простых кроватей, напоминавших скорее нары, на которых в разных позах, в зависимости от тяжести состояния, сидели или лежали раненные. Олега и Ивана подвели к трём боевикам в самом дальнем углу помещения — судя по их плачевному состоянию, тем самым, которых они должны были спасти.

Укрытые кое-как не первой свежести простынями, пропитанными вдобавок кровью, они стонали от боли и что-то бормотали в полубреду. Откинув простыни, Иван с Олегом принялись осматривать раны. Почти сразу их намётанным взглядам стало понятно, что дело действительно плохо. У всех троих уже началось заражение в результате неумелых попыток местных лекарей провести операции по удалению пуль и осколков снарядов, застрявших в их телах. Кое-где части этих самых осколков так и продолжали торчать, как и куски раздробленных костей. Картину довершали периодически возобновлявшиеся кровотечения. По прикидкам Ивана, без медицинской помощи жить всем троим оставалось не больше суток.

— Что скажете? Они выживут, если сделать операции прямо сейчас? — спросил «русский» исламист.

— Шансов всё равно мало, — честно ответил Иван. Олег кивнул.

— Но они есть. Так вы берётесь за работу? — нетерпеливо уточнил боевик.

Мужчины переглянулись, как бы ещё раз взглядом говоря друг другу, что выбора особенно нет, и оба сказали: «Да». Боевик удовлетворённо кивнул, и пленных медиков повели в другую комнату, служившую операционной. Обставлена она была весьма скромно, нужного оборудования почти не было, что ещё более уменьшало шансы на успех. Однако самые необходимые препараты и хирургические инструменты нашлись, поэтому вскоре Иван с Олегом взялись за первого раненного.

По углам комнаты стояли трое боевиков, готовые тут же застрелить пленников, если они, в свою очередь, решат сознательно прикончить пациента. Оперировал Олег, а Иван, как они и договорились ассистировал своему коллеге. Тем самым он, конечно, рисковал потерять ценность в глазах террористов, но и выдавать себя за профессионального хирурга тоже было неразумно, тем более что возле них крутился ещё один тип — местный врач, который должен был смотреть и запоминать, что и как они будут делать, то есть учиться грамотно выполнять операции. Он не помогал Олегу с Иваном, а постоянно совал нос чуть ли не под скальпель, что очень отвлекало и раздражало, но поделать эти двое ничего не могли.

Совершенно не помогало и то, что пациент без анестезии, которой попросту не было, начинал страшно кричать и метаться на операционном столе. Пришлось влить ему в глотку изрядную порцию медицинского спирта, что едва не стало их последней в жизни ошибкой: «правоверные мусульмане» настолько возмутились тому факту, что их брата поят зельем, запрещённым канонами ислама, что чуть не забили пленников на месте. Но поскольку только так было возможно провести операцию, «русский» боевик согласился в виде исключения нарушить нормы шариата. И остальные его послушались — Иван справедливо решил, что этот тип занимает в их иерархии весьма высокое положение.

В итоге, с первым медики закончили только через полтора часа и почти тут же, едва передохнув, принялись за второго. С этим ситуация была ещё хуже. Иван это прекрасно понимал, а Олег тем более. Но оба мужчины делали вид, что этого человека ещё вполне можно спасти. Хотя бы отдалить его смерть на неделю-другую, за которые — Ларионов в это всё же верил — они с напарником найдут способ сбежать из плена.

Третий случай был похож на первый, и Иван довольно уверенно мог судить, что он выживет. При должном уходе, разумеется. Во всяком случае, они честно со своей стороны сделали всё, что могли.

Прочитав эти строки, читатель, вероятно, возмутится: как могли Олег и Иван, русские люди, чья страна воюет против этих самых боевиков, спасать им жизни? Им, которые убивают и мучают невинных мирных жителей, в том числе женщин, детей и стариков? Но, во-первых, они — врачи, и должны ими оставаться при любых условиях, кто бы ни был их пациентом, ведь они давали клятву Гиппократа. Ведь убийцы и насильники, отбывающие пожизненные сроки в тюрьмах, тоже пользуются медицинской помощью, а людям, которые им её оказывают, наверняка неприятно общество таких пациентов. А, во-вторых, как уже было сказано выше, эти двое старались выжить сами, то есть сделать всё, чтобы боевики не убили их раньше времени. Надо полагать, каждый на их месте постарался бы как-то сохранить свою жизнь, ведь все мы, как ни крути, подвержены страху смерти.

Но мы отвлеклись, возвращаемся к повествованию. Как только медики закончили с последним пациентом, в операционную зашёл их «русский» знакомый, который сообщил, что пленникам милостиво разрешили привести себя в порядок, принять душ и переодеться, после чего дадут поесть.

Молча выслушав это объявление, Иван и Олег, измотанные несколькими часами непрерывной работы, медленно поплелись к выходу.

Глава 4. Побег

Посреди ночи дверь тюремной камеры распахнулась, и ворвавшиеся внутрь боевики растолкали пленников ногами, приказывая немедленно вставать. Спросонок Иван не сразу разобрал, что происходит, но их русскоязычный надсмотрщик быстро разъяснил ситуацию.

— Не завидую вам теперь, гяуры! — выкрикнул он с нескрываемой злобой в голосе. — Не знаю, что вы там наделали, но двое наших братьев, которых вы должны были спасти, только что умерли, третий на подходе. Наш командир распорядился казнить вас, так что начинайте молиться вашему богу, русские!

Обоих мужчин вытолкали из помещения и повели на середину двора, куда уже стали собираться местные обитатели. Казнь явно должна была стать показательной. А заодно с Иваном и Олегом голову должны были отрубить и тому самому местному бедолаге врачу, который крутился возле них во время операции. Похоже, он вконец не оправдал надежд командования, раз даже не смог распознать, что эти двое делают что-то не так.

Пока пленников вели, его, жалкого и умоляющего о пощаде, уже поставили на колени, связав руки за спиной, и палач с огромным ножом стоял рядом, готовясь совершить своё кровавое дело. До места казни оставалось буквально пятнадцать-двадцать метров, когда Иван понял, что действовать нужно прямо сейчас — это их с напарником последний шанс. Руки пленников остались несвязанными — явная ошибка боевиков — давая возможность оказать сопротивление в случае заварухи.

В какой-то момент Иван притворился, что споткнулся и падает, а вместо этого быстро развернулся и двинул ногой своему конвоиру в пах. Тот от боли согнулся пополам, и в следующее мгновение Ларионов уже завладел его автоматом, под дулом которого второй конвоир вынужден был передать своё оружие Олегу. Иван пустил короткую очередь поверх голов ближайшей к ним группы людей, от чего они испуганно пригнулись к земле.

Вообще, всё произошло так быстро, что боевики на несколько секунд замешкались и не открыли по пленникам огонь. Воспользовавшись их коротким ступором, Иван с Олегом забрали по дополнительной обойме к автоматам и быстро дали дёру в сторону группы автомобилей, стоящих неподалёку. Действовать нужно было очень быстро, но на что только не способен человек, когда на кону стоит его жизнь. Иван не мог припомнить, чтобы он когда-либо так быстро бегал, но добежать до цели и укрыться за машинами удалось буквально за пять-десять секунд.

Вслед им уже раздавались выстрелы, и толпа, жаждущая крови «гяуров», стремительно приближалась. Пришлось стрелять по ногам, как бы ни неприятно Ивану, врачу, было это делать. Это должно было задержать преследовавших, но никак не спасло бы беглецов, имеющих в распоряжении всего по две обоймы на человека. Благо их опять выручил опыт Олега, который за годы своих командировок в горячие точки успел попасть в несколько переделок и научился заводить машину без ключа — ему потребовалось на это не больше минуты.

— Иван, прострели колёса остальным автомобилям! — возясь с проводами, крикнул он.

— Да, понял. Сейчас сделаю.

То, что беглецов не пристрелили, пока угнанная ими старенькая «Тойота-Ленд Крузер» петляла по территории лагеря боевиков, не прострелили им шины, иначе как чудом назвать было нельзя. Иван предположил даже, что сработали те молитвы, которые он успел прочитать по совету «русского» исламиста. Как бы там ни было, только они смогли без сильных повреждений выбраться за ворота лагеря. Однако теперь ещё предстояло оторваться от погони, в которую на десятке машин за беглецами вскоре всё же бросились разъярённые боевики — им потребовалось несколько минут, чтобы отыскать себе новый транспорт, и это тоже сыграло на руку Ивану с Олегом.

Мужчины ехали по пустынной трассе, особенно не разбирая пути: Олег за рулём, Иван на заднем сидении, с оружием прикрывая их тыл через заднее стекло, от которого, впрочем, не осталось почти ничего.

— Как считаешь, в какую сторону нам лучше двигаться?

— Давай, Ваня, разберёмся с этим, когда сможем оторваться от наших преследователей… если сможем, — Олег продолжал рассуждать в пессимистическом ключе, но на его молодого коллегу их дерзкий побег произвёл сильное мотивирующее впечатление. Пожалуй, Иван даже слишком переоценил их возможности.

— Если я правильно помню, позиции действующей армии сейчас на юго-западе. Они смогут нам помочь, как только доберёмся.

— Ты забыл, что мы едем на машине боевиков, украшенной их флагами! Как только мы приблизимся к расположению наваджастанских войск, они же сами нас уничтожат ещё на подъезде! Решат, что мы смертники или что-то в этом духе, — остудил его пыл напарник. — Нет, лучше всего будет затеряться где-нибудь в пустыне, а потом подумать, как быть дальше. Хотя бы чуть-чуть передохнуть, не опасаясь, что тебя в ту же секунду пристрелят.

В конце концов, Иван не мог не согласиться, тем более что погоня была в самом разгаре. Пули свистели рядом с «тойотой», грозя в любой момент прострелить шины или попасть в кого-то из беглецов. Оторваться они не могли — у них была точно такая же машина, что и у преследователей, к тому же на трассе деться от них было некуда. Вооружённые мощными батареями из фонарей, укреплённых над лобовыми стёклами и на бамперах, они без труда видели джип среди ночной темноты. В то же время, машины боевиков, в каждую из которых набилось по пять-шесть человек с полным вооружением, оказались явно тяжелее, поэтому догнать своих бывших пленников они не могли. Тем оставалось только свернуть на ближайшем повороте и постараться где-нибудь на извилистых просёлочных дорогах скинуть их «с хвоста».

Можно, конечно, было попробовать прострелить шины их автомобилям, но, тут был существенный риск истратить все пули понапрасну, так как Иван неважно стрелял, да и свет их мощных фонарей слепил ему глаза. А их скудный боекомплект, который теперь составлял лишь по одной обойме, подозревал Ларионов, им ещё пригодится.

В какой-то момент нужный съезд с трассы всё-таки подвернулся, и погоня продолжилась уже по пересечённой местности. Скорость достигала восьмидесяти-девяноста километров в час, поэтому машину сильно потряхивало на ухабах, заставляя Ивана всерьёз переживать за целостность подвески. Радовало только то, что и боевиков трясло не меньше, а поскольку машины их были перегружены, то и подвески, соответственно, могли отказать раньше.

В какой-то момент на очередном скачке Ивана сильно приложило головой о крышу салона. В глазах потемнело, и он выронил из рук автомат.

— Эй, ты как? — спросил Олег.

— Я… нор… мально… — не очень чётко проговорил Иван, стараясь справиться с болью в затылке.

— Держись, Вань, сейчас не время отключаться! — Голос Олега был взволнован, ему сейчас не хватало только, чтобы напарник вышел из строя.

Однако дорога дальше пошла ровнее, и через несколько минут Ларионов более-менее оклемался. Голова всё ещё болела, но уже заметно тише. Он посмотрел назад — боевики по-прежнему преследовали их. Взяв в руки автомат, Иван прицелился в головную машину.

— Ты что, решил всё-таки стрелять? — окрикнул его товарищ.

— Теперь может, что и получится, — даже не оборачиваясь, ответил молодой человек.

По всей видимости, Ивану повезло, и выпущенная короткая очередь попала то ли в колесо, то ли в двигатель, но машина преследователей съехала куда-то в сторону и остановилась. Молодой человек издал вопль радости, но она оказалась преждевременной. В ответ на его меткий выстрел из оставшихся автомобилей по беглецам открыли поистине ураганный огонь, особенно не прицеливаясь. Иван услышал, как вскрикнул Олег, и вслед за этим машину сильно дёрнуло в сторону, но он сумел выровнять руль.

Посмотрев на товарища, Ларионов увидел то, чего так боялся — он был серьёзно ранен. Правое плечо было всё в крови. Кровью заливало и шею — очевидно, её тоже зацепило то ли пулей, то ли осколком. В таком состоянии Олег долго продержаться не мог — нужно было срочно что-то придумать.

От захлестнувшего Ивана на мгновение отчаяния он не нашёл ничего лучше, как разрядить всю оставшуюся обойму в их преследователей, не особо задумываясь, что из этого получится. Затем, перебравшись на место рядом с водителем, он стал рулить одной рукой, а второй старался вытереть Олегу кровь и, по возможности, остановить её течение.

Олег быстро слабел и, глядя на Ивана затуманивающимися глазами, старался что-то сказать, но слов было не разобрать — так тихо он говорил.

Слабеющей ногой Олег уже не мог жать на педаль газа, и «тойота» стала терять скорость. В этот момент пуля пробила одно из задних колёс — машина потеряла управление. Однако и без этого беглецов впереди ждали неприятности, и снижение скорости даже пошло во благо.

Ивану некогда было особенно смотреть вперёд, иначе он бы заметил надвигающуюся впереди опасность, но лишь когда они проехали несколько одноэтажных строений, похожих на строительные бытовки, и остов какого-то огромного автомобиля, молодой человек увидел, что впереди нет дороги, а вместо неё обрыв. Сделать уже было ничего невозможно, и неуправляемый автомобиль с пробитым колесом кубарем стал скатываться вниз по склону, всё время переворачиваясь и кувыркаясь, так что в довершение ко всем увечьям, они с Олегом оказались изрядно ушибленными о все внутренние выступы кабины. Падение продолжалось недолго, не больше минуты, а затем машина осталась лежать на боку в кромешной тьме, так как все фары и фонари были разбиты.

К его огромному удивлению, а Иван ещё мог удивляться, он не потерял сознание и мог вполне трезво мыслить и осознавать окружающую обстановку. Хотя тело всё изрядно болело, и каждое движение давалось с большим трудом. Также Ларионов стал ощущать невероятную усталость, и в какой-то момент у него появилась предательская мысль сдаться на милость судьбы. Однако он быстро взял себя в руки.

Понимая, что боевики могут нагрянуть с минуты на минуту, Иван рассчитывал скрыться с Олегом где-нибудь в глубинах этого карьера. То, что это карьер либо по добыче соли, либо фосфоритов, либо ещё чего-то он решил для себя практически сразу, ибо столь масштабное углубление в земле вряд ли мог быть чем-то ещё. С началом войны многие карьеры оказались заброшенными, а рабочие, добывавшие минералы, либо пошли воевать, либо были убиты. Здесь наверняка было, где укрыться и пересидеть какое-то время. А если ещё взорвать машину до того, как боевики окажутся рядом, то они наверняка решили бы, что бывшие пленники погибли, и не стали бы никого искать. Опасения вызывало у Ивана состояние Олега, который был без сознания — тащить его было нелегко. А действовать опять нужно было очень быстро.

Боевики должны были съезжать на своих машинах в карьер по дороге, спиралью завинченной вокруг его склонов. На это у них должно было уйти от силы минут десять. За это время нужно было успеть оттащить Олега, забрать оружие из кузова и придумать, как взорвать автомобиль. Впрочем, с последним обстоятельством оказалось несколько легче. Вылезая из кабины, Иван почувствовал характерный резкий запах бензина — бензобак, по всей видимости, повредило во время падения. Но рассчитывать на самовозгорание вряд ли приходилось — необходимо было найти спички или зажигалку.

Превозмогая боль, Ларионов кое-как вытащил товарища и стал оттаскивать подальше от машины, чтобы его не задело взрывом, попутно оглядываясь по сторонам в поисках местоположения преследующих их автомобилей. Как он и предполагал, они направились вниз, желая убедиться в гибели беглецов или, в зависимости от обстоятельств, добить своих недавних пленников, посмевших так дерзко сбежать из лагеря боевиков и причинить им столько беспокойства.

Машины двигались не очень быстро, так как местами обсыпавшиеся склоны были довольно круты, и водители не хотели рисковать. Время ещё оставалось, и Иван продолжил тащить Олега, рассчитывая вернуться за оружием, когда боевики уже съедут на дно котлована: «Оружие! Какой же я идиот! Зачем спички и зажигалки, когда можно просто выстрелить в бензобак, чтобы топливо загорелось! Стоп, но тогда будет слышен выстрел! Что же делать?»

Удача в очередной раз оказалась на стороне Ивана, ибо, когда он уже был готов выстрелить в бензобак и предоставить дальнейшее на милость судьбы, что-то заставило боевиков, которые уже вылезли из своих автомобилей и двигались в их сторону, забыть про беглецов и сосредоточить своё внимание на чём-то у них за спинами.

Послышались крики, а затем и стрельба. Иван ничего не мог понять, но, кажется, расслышал фразы по-арабски: «Оно слева, за машиной!» и «Стреляй же!» Среди боевиков наблюдалось смятение и страх, они явно не ожидали столкнуться с тем, что сейчас находилось подле них во тьме. Вопреки здравому смыслу, который подсказывал, что нужно поскорее убираться отсюда, воспользовавшись ситуацией, Иван стал наблюдать за развернувшимся побоищем. Зрелище словно магнитом притягивало его, не позволяя отвлечься ни на секунду. К своему великому стыду, Иван даже забыл об Олеге.

Он видел, как один за другим террористы падают замертво, сражённые своими же пулями. В суматохе, они не разбирали, куда стрелять, и попадали в своих товарищей. Последний же оставшийся в живых умер, очевидно, от разрыва сердца, когда нечто, что скрывалось в темноте, наконец, показалось прямо перед ним.

У Ивана самого перехватило дыхание, когда он увидел в тусклом свете немногих уцелевших прожекторов какой-то сгусток дыма, зависший в воздухе на высоте примерно метра от земли. Боевик стрелял в него, пока не свалился замертво, однако не причинил существу не малейшего повреждения. Ларионов видел, что сквозь дым стали проступать черты человеческого тела, кажется, женские, на фоне которого особенно выделялись глаза — ярко красные, горящие, словно два маленьких пламени.

Существо, почувствовав на себе его взгляд, повернуло голову в сторону Ивана, отчего молодого человека просто парализовало от ужаса. А затем мозг, за последние двое суток переживший колоссальное количество стресса, просто не выдержал и отключился. Иван потерял сознание.

Глава 5. Салема

Когда Иван очнулся, вовсю светило солнце. Оно ещё не набрало полную силу, но припекать стало уже порядочно. Всё тело у него затекло от лежания в неудобной позе, но после небольшой разминки он почувствовал себя лучше. Отряхнувшись, Иван осмотрелся по сторонам. Трупы боевиков лежали там же, где они встретили свою смерть. Фонари на автомобилях потухли, двигатели не шумели — за ночь аккумуляторы полностью разрядились. Из бензобака той машины, на которой ехали они с Олегом, вытекло всё топливо, но по счастливой случайности оно так и не взорвалось, иначе бы от Ивана мало что осталось.