Бесплатный фрагмент - Души исполненный полет

Владимир Леонов

Книга Первая

«Поэтесса счастливой смелости»

Ее облик красив и трогателен, как и полагается загадочному алмазу, изыскан и волнующ, подобно бриллиантовому фейерверку. В ней — сплав дерзости и лирической нежности, улыбка светит и греет.

Страстью и задумчивой умильностью веет от смуглого живого лица, сверкающего жаждой победы.

Глаза умные и выразительные, ласковые и теплые, круглые как вишенки, в миндалевидном обрамлении, наполненные изумрудной бездной с вкраплениями сердолика и отливом лазури. «Мемфисские глаза» — в определении В. Брюсова.

Взгляд, веселый и гордый, озорной и отчаянный, мудрый и красивый… романтический, но может мгновенно испепелить… загадочная смесь солнца и тумана, притягивающая и одновременно предостерегающая… И соловьиным стоном срывается с мужских губ: «Кто ты — бес или божество? Леда с картины Леонардо!? Тогда я — белый лебедь в твоих руках!»

Профиль египетской царицы Клеопатры — блестит предрассветной звездой, будто Эос на небосклоне, освещая всех вокруг: «…Вольна по кругу весело бежать/ /И сечь под корень белые секунды».

Огненно-красные волосы… будто это Цирцея, или царица Клеопатра, или одна из дочерей Миноса с солнечного Крита. Харита, наделенная магической привлекательностью… Во всем достоинство Жрицы, словно она в храме.

Лоб чистый, без единой морщины, кожа на нем натянута, чистая, как тонкий пергамент, ровная как поверхность тихой речки, губы налиты соком, речь увлекательная как прекрасный танец. Живая, как ртуть: «Овал лица повёрнут мило. //С ума попробуй не сойди…» — «Большая одалиска»

В этой держательнице лиры полностью отсутствует потребность кому-то что-то доказывать, она — носитель гармоничного единства внутри. Кто-то зажигает свечу, кто-то фонари, кто-то звёзды. А она… зажигает глаза других людей счастьем.

Лермонтовское приятие действительности, лермонтовский бунт — это тема поэтессы.

Времён прошедших и грядущих

Вы — наш герой.

Жаль, уберечь на смерть идущих,

Нельзя порой…

Прочитан, выверен, изучен

Сердец кумир,

Но как без Вас и сух, и скучен,

И пресен мир!

Ваш божий дар неподражаем,

Непобедим.

Непревзойдён, недосягаем,

Неповторим. — «М. Ю. Лермонтову»

Лермонтов для нее — поэтический образ героического добра, созидающей страсти, неукротимой любви — ведь он признавал, что обычные слова могут обладать целебной силой, очищая сердце от скорби, тоски и тяжкого бремени, если они вызваны к жизни теплотой души:

«И ненавидим мы, и любим мы случайно,

Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви…

«… Жить для себя, скучать собой…» —

Не что иное, как казнь постылого бессмертия».

М. Ю. Лермонтов.

Женщина иконической броскости, достойная резца Фидия и восхищения Перикла.

Женщина, внутренний мир которой есть лирический трепет души, обжигающий выплеск чувственной лавы, еще в древности будоражащий мужчин — «Кто ты — ангел или блудница?».

Женщина — «клубок страстей» — в равной степени, возводящие ее на трон царицы амазонок, посетившей А. Македонского в Персеполисе, на трон Жозефины де Богарне, императрицы и жены Наполеона, Таис Афинской, возлюбленной А. Македонского, Фрины — натурщицы скульптора Праксителя, позировавшей для статуи Афродиты, Элефантиды — автора руководств эротического свойства, Ксантиппы, неизменной спутницы Сократа или одевающие ее «в сути власяницы» — делая схожей с богинями на полотнах Боттичелли; а рядом — наделяют привкусом мифического «Нарцисса, чертами «морской раковины» — Камеи, служащей символом римских императриц; или предстать нагой, оставив свою одежду на дальнем мысе Доброй Надежды или опуститься до «Одалиски» — прислужницы в гареме, наложницы: «Вы звали?//Я пришла…//Поговорить…».

Я славить был готов Творца,

И на тебя молиться тихо.

Я не встречал милей лица

Среди икон и царских ликов. — «В восторге ахнула душа…»

Сильный художественный талант, «в ком вызрела великая душа», неожиданно явившийся среди окружающей банальности и погрузивший нас в красоту, емкость и полифоничность русской словесности, аллегорий дерзости и своеволия, выводя ее на новый смысловой уровень — будто капли янтаря, слезы мифических Гелиад, омывают нас.

Поэтесса, в стихах которой вьет свое гнездовье «вечный конфликт» между человеком и Вселенной, изложенный в древности лаконично: «Увижу — поверю — сказал Человек; Поверишь — увидишь — ответила Вселенная».

Проявление созревшего дарования, отличающегося самобытностью и неповторимостью, мышлением неистовой словесности, отсутствием внутреннего рабства — подражательства и стилизации. С предельной субъективностью «поэтического штиля», то есть наличия в нем «внутреннего элемента духа», позволяющего поэтессе выразить не только свои чувства и переживания, но и все, чем живет современник. Собирательница, пантократор уловимого конкретного, личного и ускользающего всеобщего, вечного:

Пусть неведомо нам, что там ждет впереди,

Неизвестность нас не нервирует.

Если встретится Смерть у меня на пути,

Пусть по-царски отформатирует. — «Неформатное»

Навязанное ей генезисом происхождения абсолютное добро, и одаренное богами вещее сердце, в котором открыты чувства и сущность людей, тонкие ощущения и видения подлинной красоты, Киевская перевела этот уникальный дар в поэтическую практику, создавая незабываемые идеалы — эмоциональные, интеллектуальные, волевые.

Она узнаваема, публична, эпатажна. Ее лирика — это искушение, но далекое от троллинга, от провокации и подстрекательства, возбуждения ссор и раздоров. Поэзия у нее — это обольщение души, ее «ловля на блесну» интересов и эмоций, целеполаганий и целедостижений. Она волнами, пламенем и огнем (флеймом) страсти искренней расчищает завалы человеческой психики от бесцельной конфронтации с миром, причинения вреда себе и сотворения зла другим (быть «троллями»), она, наоборот, призывает радоваться, наслаждаться и благодарить Бога за то, что он поднимает нас по утрам:

Из немоты небытия —

Победно, жертвенно, коряво,

Себя вытягивая, зля…

Под окрики «долой» и «браво»! «Поэт, ты — в рабстве?

Страсти в ней словно огненные потоки: любовь и ненависть, ум и страдания. На читателя, и прежде всего на молодежь, сильно действует пламень и энергия сердца поэтессы, ее неукротимая, неуемная сила восхищения жизнью. Держательница лиры подобна электрической машинке, от нее летят искры в разные стороны. Они просто обжигают, просто взрывают своим напором, даже некой осознанной предопределенностью, смысловой игрой жизнью:

Я о чувствах как могла,

Миру пела, не лгала:

Звук по зернышку копила,

По крупицам берегла…

…Пусть бранит теперь молва.

Я — дышала, я — жила.

О любви вот не допела.

Не успела. Не смогла. — «Вашей критики игла…»

Перед нами во всем пределе откровения — духовное существо, антагонист равнодушия и подлости, жаждущее перемен, очарования, трепетных впечатлений и сладостных ощущений; она алчет добра, любви и понимания, готова взамен этого покаяться, принять искупление:

Я — ищу фарватер. Я играю честно.

Я — мистификатор. Где я? Повсеместно!

Я с умом — в согласье, но с душой — в раздоре.

Я вчера был — счастье. А сегодня — горе.

Суть моя туманна: я — фантом Иуды,

Тенью Иоанна я верчусь на блюде.

Мне средь умных судей призраком быть лестно.

Знать хотите, люди — кто я? Неизвестно… — «Кто я?»

Обладательница поэзии живой и ясной, в которой высокие думы и романтическая красота. И главное в которой — тема современного ей общества. Она видит его сильным, одаренным, пассионарным, способным на деяние, страсть, творчество. Она — органическая, живая часть общества, рефлексирующая, она — во власти переживаний и коллизий своего времени:

И вверх отчаянно стремлюсь,

И падаю неловко.

И все, чего я так боюсь —

Внезапной остановки. — «Вселенские качели»

Смею высказать одно ригористское соображение, понимая, что оно вызовет в ком-то дух Фронды, дух сопротивления: в ней поэзии больше, чем во всей русской словесности. На этот счет автор статьи обратился за поддержкой к библейской общепризнанной мудрости, вложенной в уста Христа: «Да воздастся каждому по делам его… по вере вашей да будет вам» (от Матф.)

Да, читатель, ты прозрел… чисто русское явление, поднявшее из своего пройденного такой существенный характер, «Мелькартовый столп» современной поэтической России… новосибирская поэтесса Ольга Киевская… блюстительница российского Парнаса, признавшаяся однажды и навсегда, что «…стихи свои прилежно холю,// Но не прячу робко в темноту.//Отпускаю с трепетом на волю.// Может, кто поймает на лету?»

Глубочайшее литературное верование России, которого так мало, горстка… одинаково верующая личному «Я» и людям. Жрица высокого искусства.

Ольга Киевская воспринимает жизнь как единую стихию, коллаборацию Веры и Знания, Иерусалима и Афин, Академии и Церкви, скита и храма, ереси и христианства — Монахиня, но впускает в свою поэтическую келью все земное, а потому наполняет емкость жизни страстью, драмой и трагедией.

Страстная, пылкая, дерзкая, но мощная натура ее всегда беспокойная и никому не угождая, не льстящая. Одно смягчающее действие сопровождает Киевскую — с ростом ее честолюбия увеличивается размер истины и искренности.

Искренняя и цельная, глубоко и страстно верующая, говорящая о том, что волнует нас, притягивает и отталкивает на протяжении всей жизни. Сплав непоколебимой воли и энергии, бьющей фонтаном. Мощный пример предела духа и свободы человека, сильного и независимого от власти, славы и денег.

Она никогда и ни при каких обстоятельствах не «рыдает обледеневшими слезами» — «лавр, который «цветет во льдах» (И. Анненков).

Это пример, как не «овдоветь при жизни» — что бы ни случилось. Киевская верит в себя, верит в жизнь, верит в завтрашний день, верит во все, что она делает, верит всегда. Модальность такого мироощущения была отлита христианским мыслителем, создателем концепции Троицы Квинтом Тертуллианом в «Азбуке веры»: «Верую, ибо другое невозможно». И — в продолжение: «… одно государство имеем — мир…».

Между мнением и истиной Киевская на стороне истины, она направляет ум не на предметы и вещи, а на людей и Творца — ведь в самой природе заложено различие между названием вещи и ее существованием (dici et esse). Древние называли такой миропорядок: «бережливость на небесах!». А царь и мудрец Соломон передавал, что Творца нужно искать в простоте сердца.

И Киевская в своих стихах стремится к нехитрой жизненной простоте, которую она выражает так: да запомните все, что жизнь нужно делать и христианской и стоической, и платонической, и диалектической; разрешайте себе сполна все, что не причиняет вам вреда и не творит зла другим, не оскорбляет и не обижает людей.

О, как же рай взрастить в своем сосуде,

Да так, чтоб адом для других не стать? — «Когда тебя оценивают лица…»

Киевская моральна в принципе, она не порочит истину словесной видимостью и, старательно возбуждаемая «лилипутами на сцене власти» мелочная любознательность, украшенная искусством красноречия, для нее представляется миром тела, лишенного головы. В жизни подобран пример этой неказистой апологетики: так, Фалес Милетский, который, осматривая небо и блуждая по нему глазами, с позором упал в яму. Проходящий недалеко египтянин его осмеял, сказав: «Ты на земле-то ничего не видишь, куда тебе смотреть на небо?»

Ее стихи — идеал для чтения, глубокие и сильные, умные и добрые, нежные и ласковые, все мысли и чувства, как на подбор, удивительны, неповторимы, при всем разнообразии отлиты в единую форму — самого автора О. Киевской. Талант Киевской упрямо не поддается хрестоматийному приглаживанию:

…Отрекусь легко от мирских забот,

Будет время боль тихо скрадывать.

Стану жить я тем, что мне Бог пошлет,

И стихи, как храм, с верой складывать. — «Милостыня»

Это как раз та поэзия, которой хочется восхищаться, которая делает нас лучше, как будто душа прикоснулась к нежности. Прелестные композиции, стилистическое единство изложения пробуждают сильные вибрации жить и понимать прекрасное, все очень душевно. Получаешь, как глоток жизни. Любуешься как морем фиалок. Перефразируя П. А. Вяземского: «И слог ее, уступчивый и гибкий, …, все измененья брал».

Ее стихи это лучшее лекарство для души, сердца. В них нет яда и желчи. В них говорит сама любовь, которая живёт в нас!!! Об этом когда-то писал Лермонтов: «Удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми: все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какою была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять».

Искусство во имя добра против зла. Против Крона, пожирающего своих детей — есть философски-этическое определение творчества Киевской в широком смысле. Нежелание быть такой, как все. Ее культурный вирус уникален, заразен и абсолютно неизлечим. С томиками стихов Киевской уже не расстанешься! В древности звучало так: «Подай учителя!»:

Когда на сердце страстный непокой,

Когда оно быстрей желает биться,

И я — готова нежною строкой

Сонета славить жёсткие границы…

…Пред формою стиха склоняясь ниц,

Уздой размера усмиряю чувства,

А сердце не желает знать границ

И быть слепым заложником искусства… —

«Когда на сердце страстный непокой…»

Нередко нечто трудно выразимое, с неявно присутствующим ключом к разгадке, поэтесса объясняет обычными словами, близкими к библейскому выражению: «Вы — свет мира. Не может укрыться город, стоящий наверху горы. И зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в мире».

Из Евангелия (Матф.)

Непревзойденный лирик, в партитуре которой нет ни одного стихотворения не о любви. На страницах страстного чувственного поэтического свода Киевской разворачивается любовная жизнь огромной страны.

Вечная весна — Вечная Любовь в ее душе, и пишет О. Киевская голосом своей души. Поэтесса Вечной Любви, Истинной Любви, Безусловной Любви, той, которая всегда стоит на пороге нашего сердца и терпеливо ждет, чтобы ее впустили:

Тебя пьянит желанье, как вино.

Ты полагаешь, что оно всесильно.

О, мой нетерпеливый, всё равно,

Нельзя бутон любви раскрыть насильно…

…Чтоб расцветало счастье пышным цветом,

Не торопи любимую с ответом. — «Тебя пьянит желанье, как вино…»

Кажется, после любовной лирики Киевской мужчина однажды произнесет: «Аве Мария! Святое провиденье! Ты мой Изумруд! Чистый Прохладный Водопад! Чудесная, райская и прекрасная. Изумительная, сказочная, великолепная. Нежная и волнующая!»

В твоих глазах растаяла вся моя грусть! Ты улыбаешься. Ты рядом со мной! Душевное наслаждение. Видя тебя, прекрасную, душа просто улетает на небеса. Вырастают крылья для полета. Как будто в рай открылась дверь, души соприкоснулись и сердца наши нежностью наполняются».

Какие проникновенные слова, какая грусть и ностальгия по прошлому, по нашей юности. Какая трогательная и прекрасная вязь слов и эмоций и душевная наполняемость. Все так удивительно красиво и прелестно. Словно попадаешь в какой-то сказочный мир, когда всем счастьем пропитана каждая клетка твоего существа, тебя поднимает могучая сила и уносит в полёт, лучше которого нет ничего в этом МИРЕ: «…Позволь одну лишь малость –//Покой твой унести». — «Мой друг, себе в угоду…»

«Она не стучится в двери нашего бытия, но врывается в него, как апрельский ветер в приоткрытую форточку, сметая со стола накопившиеся бумаги и опрокидывая карандашницу, наполняя пространство запахом дорогой женской косметики и чувственными тремоло сказочной жар — птицы». (Е. Ф. Мартышев)

Иногда думаешь, возможно, Киевская забирает твои чувства.., навсегда завоевывает сердце, настолько строки стихов сливаются гармонично с твоей натурой, природой. И говоришь: Киевская — это гармония жизни и восхитительных ощущений! Она берет жизнь и людей такими, какими они есть, домысливая фразу Клода Гельвеция с соблюдением логики: «Надо брать людей такими, какие они есть; раздражаться следствиями их себялюбия — значит жаловаться на весенние бури, летнюю жару, осенние дожди и зимние стужи».

Текст у нее играет всеми красками, пропитан будоражащими эмоциями, оттого он яркий и выразительный, изумителен, просто шикарен, влезает в самые отдаленные уголки души: «Погляжу — и разбужу//Тихо маму с папой//«Елка, — шепотом скажу, — // Мне махнула лапой».

Ты словно въявь видишь нежные ромашковые поля, чистейшие родники и голубые озера, прелестные березовые и сказочные хвойные леса, снегов пушистых ковры — и вкупе с яркой последождевой радугой и соловьев звонкой трелью вместе с поэтессой очарован дивной природной красотой.

Восторг, отдых души, мыслей, релакс. Буйство красок! Чудесная наша Земля — любовь, счастье и благоденствие, море удовольствия и восхищения:

О прошлом мысли невпопад

Во мне засели.

Кружился желтый листопад

На карусели.

Меня ты «деткой» называл,

И так комично

Воздушный шарик надувал

Мне самолично…

…В субботу, пятого числа,

Я со свиданья

Домой торжественно несла

Твоё дыханье. — «Воздушный шарик»

Стихи словно снежный ноктюрн — невозможно оторвать взгляд от этого чуда! И засыпает луна нежной ленью… И тают слова, как деревья в снегу, и замирают в снежной пыли! И звучит совершенная музыка, которая меняет ритм сердца… А мы, как белые снежинки, летим в свету для тепла и красоты… Честно, другого и не ощутишь, как только вдохновение на долгие годы:

До чего нежна снежинка…

Ты смотри, ее не тронь!

Только льдинка — балеринка

Села прямо на ладонь.

Долго в воздухе плясала,

На нее боюсь дохнуть,

Танцевать она устала

И присела отдохнуть.

Я снежинку покрутила

На ладошке не спеша

И малышку похвалила:

«До чего ж ты хороша!

Как звезда твоя сверкает!

Как лучи твои светлы!»

А в ответ снежинка тает…

Тает вся — от похвалы. — «До чего нежна снежинка…»

Стихи написаны с душой, а главное, со смыслом, где каждое движение твоей души абсолютно точно совпадает по нотам с необычным солнечно-волшебным текстом.

Гармония. Красота. Энергия, сила, радость. Закроешь глаза и витаешь над думами. Мощно! Восторг! Потому, что от души, искренне и честно.

Как читатель, говорю Спасибо Вам, Маэстро, большое за такую поэзию, которая даёт комфорт в душе и чувство уверенности, возможность отвлечься от бытовых забот, успокаивает, наводит на воспоминания о прошлом –обязательно только хорошем. Да, всё так чисто и волшебно притягательно, что обо всех невзгодах забываешь и наполняешь каждую клеточку сознания благостью присутствия в этом мире.

Стихотворение любимого поэта Киевской — Лермонтова: «Выхожу один я на дорогу…»:

«Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,

И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!

Спит земля в сиянье голубом».

Построено на контрасте. Автор осознанно противопоставляет красоту ночной природы, от которой веет умиротворением, и собственное душевное состояние, пытаясь найти ответ на вопрос, почему же ему так больно и грустно. Его выводы неутешительны, так как поэт признается, что утратил способность радоваться и ощущать себя по-настоящему счастливым человеком. «Уж не жду от жизни ничего я, и не жаль мне прошлого ничуть», — подводит итоги поэт.

А О. Киевская — сама антитеза печали, ее самая заветная мечта — свобода и счастье. Радость и ликование:

Мне удивить вас есть чем,

Поэты-земляки.

Я чувствую: при встрече

Целуются стихи…

…Ах, что творится с нами?

Средь белых облаков

Сливаемся устами

Неистовых стихов…

…И думать мне приятно,

Что стоило дерзать,

Чтоб стих твой троекратно,

По-русски целовать! — «Русский поцелуй»

Чистый, сочный, задушевный голос, безупречная аристократическая дикция, искренние проникновенные интонации — чтение Киевской своих стихов незабываемое!

Музыкальность голоса вызывает душевный трепет, чувства восторга и необъяснимого огромного восхищения. Создает вдохновение, высокие мечты. Хочется летать и любоваться природой, любить и быть любимым, быть счастливым человеком на этой приятной планете под названием «Земля»:

…И отчего так тянет слушать сказки?

И почему нет спасу от стихов? «Да, видно по натуре я — философ…»

Строфы произносит просто идеально. Филигранное, скрупулезное интонирование смысла и сюжета стихотворения. Комплиментарность в каждом дыхании. Чистота и глубина голоса. Просто завораживает умение управлять голосом.

Киевская потрясает неповторимостью своего риторства, емкого как в античности, развернутого, как в Средневековье. Более чувственного голоса вряд ли услышишь, просто растворяешься в нем и становишься участником событий, которые передает автор и исполнительница своих стихов: «Больше ни о чем молить не буду,//Только дай безбожникам — по чуду».

Голос накрывает нас ласковым облаком и уносит далеко-далеко от бренной суеты…Трудно себе представить более романтический, более бархатный голос. Просто морально пребываешь в неге, так это донесено до слушателя, что комфорт в душе и чувство уверенности начинают жить самостоятельно, параллельно думам, сомнениям и тревогам.

Киевская, как древняя колдунья, волнующая, чарующая — действительно околдовывает и завораживает, исцеляет, успокаивает, оживляет душу. Такое трогательное и нежное чтение как цветение черемухи — Франк Дюваль и Ингрид в одном лице:

…Хочу еще… испить из щедрых уст,

Иссохшим сердцем к звукам припадаю,

Застигнутая наводненьем чувств,

Я таю, прорастаю, пропадаю… — «Я нервно теребила нитку бус…»

Трогает струны нашего сердца. Всю душу переворачивает… Невероятно, но под голос Киевской хочется плакать, любить… Всё кажется таким мелким и никчёмным. Всё, кроме Любви, а в ней — своя очередность — соединение души, ума и тела. Киевская здесь, как неусыпный надзиратель, следит за очередностью.

ПРОСТО РАЗРЫВ НЕРВА. Душа радуется и одновременно грустит. Мгновения счастья!

Так и хочется произнести: «Великолепно! Браво! Спасибо за Вашу теплоту и заботу о душах человеческих!»:

На троне жизни царствует любовь,

И я в плену ее монаршей власти.

Она пронзает душу, плоть и кровь

Занозой сладкой во вселенной счастья.

«Когда на сердце страстный непокой…»

Автор статьи пытался переболеть глубиной ее мысли, литературной дерзостью, роскошью поэтических образов, полнотой жизни, бьющей из нее увлекательным фонтаном; и также вызвать у читателя искреннее желание еще раз коснуться красивых и глубоких текстов поэта О. Киевской, дарующих наслаждение жизнью и желание пить его до капли, пока «равнодушной метлой» нас не сметут с теллура…

Поэзия, неопределимая до конца, как сама Жизнь. Литературное бессмертие, противостоящее локальному феномену — земной кончине:

Но успевает Смерть — проворная старуха,

Калёным сургучом нам запечатать рты. — «Тсс…»

Литературность. Красота. Все вместе взятое — О. Киевская. Жизнь берется в стихах Киевской в миг ее наивысшего напряжения, миг счастья, в момент страсти, экстатического, наивысшего подъема, многие ее стихотворения — пружина. А вся поэзия — это всегда преодоление земного притяжения, это всегда взлет, разбег, рывок — подняться с наглаженной и заезженной колеи и заглянуть запредельно туда, где стихия полета:

…И грежу я, смежив ресницы,

Как на излете, на весу,

Клюют рожденную росу

Изнемогающие птицы. — «Над влажным веером фонтана…»

Первозданная движущая сила Киевской — личное интеллектуальное самоутверждение, личная внутренняя свобода и в дальнем развитии как вызов судьбе, выплата дани Творцу (как вам сходство с образами лермонтовских Демона и Печорина!?).

Да разве можно не любить стихов?

Быть равнодушным к слову огневому?

Я буду ждать хоть тысячу веков.

Когда шепнете с горечью другому:

«Как жаль, что вы не любите стихов».

— «Как жаль, что вы не любите стихов

Она при этом хочет, чтобы ее любили, ей покровительствовали, с ней дружили, а отказ в этом для нее принципиально не приемлем:

Отказываюсь жить без ощущенья счастья,

При таящих свечах на картах ворожить,

Без вашего тепла, без вашего участья,

Без вашего «люблю» — отказываюсь жить. — «Отказываюсь петь…»

Главное таинство подлинного таланта:

— охватывать окружающий мир во всей бездне падений и взлетов, не опускаться на дно Вселенского подвала, чтобы видеть жизнь лишь в темноте, не замыкаться на одной теме или одной эмоции собственной души.

— Не каменеть сфинксом, используя один и тот же реестр слов, образов, метафор, а всегда расти, идти вперёд — в новые области бытия и быта, иные предметы и вещи просвечивать неугасимым вожделением.

— Не бояться измениться, быть готовым как Диоген жить в глиняной бочке, радоваться как Демокрит, печалиться как Демосфен, по–дантенскому грустить, проходя вместе с Вергилием «круги ада» и, как Тию (орфическое имя Таис Афинской) призвать А. Македонского предать огню дворец Ксеркса, убедив полководца, что из всех дел, совершенных Александром в Азии именно этот смелый поступок будет самым прекрасным; плакать как А. Македонский, узнав, что есть еще не открытые миры.

— Нести евангельскую ноту смирения, взращивать бунт лермонтовского Демона; смотреть на лужу и видеть в ней отражение звезд, и «слезы девочки родной» воспринимать как свою боль: «Все, что до тебя касается, я неравнодушна…»

Просто нести в сердце кусочек солнца — словом, уметь соединять в своей личности то, что кажется несовместимым, невероятным, необъяснимым. Образно, быть скупцом злата, но не чахнуть над ним.

Все это сполна, щедро и благостно природа вложила в эксклюзивное свое творение — в Ольгу Киевскую, ее мощная человеческая энергетика просто прёт: упрямо, жестко, уверенно, страстными рывками — ведь она знает, что в ней нуждаются и что без нее, перефразируя русского писателя Платонова, народ не полный.

Поэтические образы Киевской расширены, многослойны, порой — двусмысленны, противоречивы, С одной стороны, сила свободного разума, с другой — огненная страсть, и созидающая и разрушающая одновременно, в третьих — мучительная борьба разума и страсти, неистовое желание восстановить гармонию с миром. И все — непременно в невероятно динамичных категориях Добра и Зла, в их «вечных конфликтах», выраженных поэтессой открыто, понятно или в потаенном смысле («сверхмысль»):

Мне соседка как — то раз сказала,

Будто веру в Бога потеряла…

Я искать пропажу помогала,

Я ее без устали искала.

Только вера канула в неверье…

То ли в подпол, то ли в подземелье.

В самый темный угол закатилась.

Не нашла. Своею — поделилась.

Всё пеклась о деле не о зряшном:

Чтоб соседка на суде, на Страшном,

Вспомнив о пропаже ненароком,

Глупо не стояла перед Богом. — «Потеря»

Стихи ее филигранно выточены, со своими отличительными гранями, своей непохожестью:

Что земля? Что мне солнце рыжее?

Ведь в крови золотое жжение.

Поднимусь на два неба выше я —

Проверять силу притяжения. — «Шесть небес кем-то разворованы…»

О. Киевская — это духовная исповедь человека эпохи, к которой все еще принадлежим и мы, извлекающая из недр библейский мотив: «Всегда надеяться на свет после мрака» (Библ. Ветхий Завет). Это настоящее противостояние клинически застывшим, как маска, векторам общества, в которой Киевская не мыслит примирения и тем более — поражения:

«С волками жить — по-волчьи выть», —

Все говорят. А толку?

Я не желаю во всю прыть

Уподобляться волку.

Противно хищника лицо

Примеривать, как видно,

Но и затравленной овцой

Существовать обидно.

Так и живу: ни царь, ни шут,

И изменюсь едва ли…

Мне подарили правды кнут,

А в пастухи не звали. — « С волками жить…»

О. Киевская — это уже культурное явление, которое стоит вертикально на линии земли, линии змеи. Стоит под искрящимся снегом, под летящим листопадом, в алой заре, в сверкающей синеве, в непрозрачном молоке зимы:

Зимний воздух хрупок, звонок,

И на лужах, только тронь,

Серебром звенит спросонок

Ледяной кольчуги бронь.

Люди — зябкие моллюски,

Прячут в раковины шуб

Тел напрягшиеся сгустки

И сирень замерзших губ… «Зимний воздух хрупок, звонок…»

Стоит — намокаемая дождями, продуваемая ветрами, под ласковым и удивленным солнцем. Стоит — и уже навсегда, потому что «…делает то, чему быть… чему предопределила рука Твоя» — (Библ. Новый Завет).

Потому что всегда создает себя, работает на свое имя, свою репутацию, свою идею и свой результат. И принимает полноту ответственности за собственную жизнь и собственное творчество — за все, что сделала, кем стала и кем явится в будущем. Древний мир приблизительно следующими словами описывал такое состояние: «Величайшее счастье, о котором я ежедневно прошу небо: пусть буду превосходить себя в силах и знаниях».

Она не ищет оправдания, не винит других за свои ошибки и свои недостатки. Не жалуется на качество жизни. Она способна радоваться и коронованному солнцу, и «сиятельному вельможе» — месяцу:

Себе позволю дерзость,

Не поднимая глаз,

Промолвлю; «Ваша светлость,

Я рада видеть Вас». — «Вот знатный месяц…»

В ее таланте проступают рельефно черты образца, маячка, а не судьи. Писал мизантроп, холостяк и любитель свободы А. Шопенгаэур: «Быть очень несчастным совсем легко, а очень счастливым… трудно».

…Засверкает звезда ослепительной новью,

Задрожит на осинах листвы полова…

Я породистых слов разведу поголовье

И в табун соберу племенные слова.

Пусть ушами прядут боязливую пряжу,

То резвясь, то брыкаясь, ложатся в строку,

Но не рвутся из жил, проклиная поклажу.

И хребты не ломают на полном скаку.

Пусть не знают они, как терзает подкова.

Я дарую им волю и сытные дни.

От лихого ножа и недоброго слова

Пусть спасутся они. Пусть пасутся они. — «Ночное»

Своим поэтическим словом она открывает врата, ведущие на нашу территорию высокого самоуважения и личного достоинства, вычеканенную в древности: «Счастье состоит в том, чтобы знать пределы своих возможностей и быть ими довольным».

Но есть один не писаный запрет —

Своих границ не ведает поэт. — «Что знает о несказанном поэт?»

О. Киевская — поэтесса Счастья. Счастье, в понимании автора, оно относительно. Счастье — по утрам видеть солнце в родных глазах, а вместо неба — счастливые лица… Счастье, когда услышишь, что ты первая радость и первое счастье, и что в памяти ты останешься навсегда… Счастье, когда есть, кому подумать о тебе… Счастье, это когда у тебя есть с кем разделить свои мечты… Счастье, когда тебе шепчут на ушко: «Я буду беречь тебя…» Счастье, когда засыпаешь в неге, а просыпаешься с миром…

В розоватой акварели

Золотятся небеса,

Спит в цветочной колыбели

Ароматная роса… — «В розоватой акварели…»

Волшебные строки, пронизанные нежной эмоцией, зажигают в душе читателя, как звездочку на небе, лампадку мечты — «мудрости первый причал», чтобы не остановиться на магистрали жизни и вырвать победу из цепких лап пораженья, стать казначеем свой Судьбы: «Благословляю высоту//В предчувствии паденья». «Вселенские качели».

Поэзия Ольги Киевской проста. Поэзия красоты. Поэзия веры. Для поэзии Киевской не нужно скитов и церквей; не нужно суесловий и славословий: ее поэтический алтарь — наш собственный мозг и наше собственное сердце, а поэтический амвон — это доброта и любовь:

Смотрите, как пчела усердная порхает.

Ее влечет цветов благоуханный жар.

Вкусив душистый сок, она медовый шар

Заботливо несет и в соты запирает.

Так истину поэт по каплям собирает,

Из сердцевины дней пьёт мудрости нектар —

И вот уже готов с горчинкой сладкий дар,

Что к языкам людей нескромно прилипает… — «Смотрите, как пчела…»

Богатство, разнообразие тем, чувств и мыслей, отражённых в стихах Киевской. Она пишет много, пишет ярко, броско: о любви, красоте, смерти, жизни, свободе… Такое ощущение, что нет ни одной чувствительной области, которую не выразила поэтесса, ни одной сферы нашего существования, которую она не окропила бы своим талантом. «Я — многолика» — утверждает поэтесса:

Лишь единицы платят вдохновенно

За каждую отпущенную строчку.

Они-то не гнушаются смиренно

Свое бессмертье покупать в рассрочку. — «Небесная колба»

Многогранны и содержание, и формы: то взлетная полоска строгой интонации, то — игривая завязь кокетства и жеманства, или видишь россыпь слов из загадочных метафор и интригующих недосказанностей. А в упрощенной, казалось бы, словесной фактуре, вдруг блеснет афористичность стиха: «Увидеть, как в душах людских прорастет//Живое, ржаное, зернистое слово!» — «Как мало зерна!»

Простым языком Киевская может сказать о духовном, а потому трудном. И в этом — скрижаль таланта:

…Умей подняться духом — до молитв.

Умей наговориться — до молчания. — «Не пишется?»

Всю уникальность человеческого бытия вобрала в себя Киевская, всю характерную суть:

Мой милый, я характер свой не скрою:

Серьезной быть могу и озорною,

Заносчивой, язвительной и строгой,

Застенчивой, наивной, недотрогой.

Могу я быть любой попеременно,

И чуткой, и глухой одновременно,

Красавицей, простушкою, святыней,

Царицею, служанкою, рабыней… «Я — многолика»

И она же — поэтесса, говорившая резко и определенно, разрушая дикое и отрицательное — «Не обласканная прессой,//Я и бровью не вела», — «…лихой поединщик воинствующей пошлости», в которой выразилось «сочувствие ко всему человеческому»:

Но что скорбеть? Однажды и руины

Сольются в восхитительный союз.

Мы — самые прекрасные картины

И… самые расходные из фуз. — «Художник»

Есть в арсенале Киевской стихи — молитвы, искреннее обращение к Богу, они тревожат душу, увлекают неистовой бунтующей силой, пленяющей сознание, обжигающей сердца — ведь поэтесса выражает в них наше высокое время, такое красивое и одновременно трагическое, время искушений и заблуждений. Выражает наше желание и наше стремление разобраться в первопричине полярности мира, замешанной на библейских, евангельских мотивах:

Мне думается: там, в небесной колбе,

Все будущие мысли перемешаны,

И мастером в холщовой белой робе

Оценены они и точно взвешены. — «Небесная колба»

Чрезвычайно полифоничен у Киевской образ «адской силы», воплощенной художественно богато: мятежность и непримиримость — это мильтоновский Сатана; знающий и мудрый — байроновский Люцифер; прекрасный, соблазнительный и коварный — чем не герой Виньи из поэмы «Элоа»; по мощи отрицания — гетевский Мефистофель:

Из Ничего — произрастает зло,

Из маковой росинки лживой фальши,

Дорогу пробивая тяжело,

На свет желая выбраться пораньше.

Вы знаете, как прорастает зло?

Быть может из ничтожности людской?

Иль из ничтожных зерен превосходства?

Так можно ль ожидать судьбы иной?

Где сорта нет — там сорное уродство:

Труха, опилки, жалкий перегной. — «Неблагодарное зерно»

Высокохудожественное, яркое направление в поэзии, в превосходной степени удобное, уклюжее и особенно красивое, как воплощение искрящейся даровитости, по некой странности судьбы имеющей общее с лейтмотивом честолюбивого Лермонтова: «…Страстная душа томится. Идеалы».

Здесь древние скалы — под стать великанам,

Пронзают вершиной тугой небосвод,

Здесь щедрое солнце червонцем чеканным

Ныряет в казну ослепительных вод…

…Очнувшись от знойной цикадной свирели,

Я мысленным взором к Сибири вернусь,

К морозным окошкам, к заснеженным елям…

ТЫ кажешься сказкой, далёкая Русь! — «Греция»

Карманный оракул, пропитанный евангельской сюитой Красоты и Милосердия: «…ибо я един со всем Человечеством». (Ветх. Завет). Живущая с интенсивностью, которую может дать только страсть и зрелость. В согласии с собой, с родственными душами и совестью, «Не терзаясь жалким страхом,//Что останусь неизвестной». Склонная к сентиментальным суждениям. Понимающая, что у нас две жизни: первая — дарованная, а вторая — начинается, когда мы понимаем, зачем пришли в этот мир и что у нас есть только одна жизнь. И участь в ней одна:

«…в борозду бросать семя…

Плыть к дому и брезговать тронами.

Я знаю. Я был Одиссеем». — О. Ладыженский.

Самобытная личность, выражающая в себе и вовне, в поэтическом даре, все образы, предпочтения и идеалы нашей эпохи; с собственным цельным мышлением, собственным трактатом судьбы, — «Променять единым махом //Мир земной на мир небесный», — хромосомным сводом двух «божественных капелек»: духа, сознательно влюбленного в мир, выбравшего библейский концепт мироустройства — «Пока я в миру, я свет этого мира» и души, мечтающей о простоте, свободе и естественной гармонии: «Мы — самые прекрасные картины…»

Редкая по своей кристальной яви «честь поэта», о сущности которой кратко, но живо и ярко выразился русский поэт М. Волошин: «… В глухонемом веществе заострять запредельную зоркость». Наглядно отражение — в легенде о великом художнике:

«Сидя под палящим солнцем, мальчик наблюдал, как молодой человек сосредоточенно откалывал куски от большой скальной глыбы.

— Почему ты делаешь это?

— Потому что внутри спрятан ангел, и он хочет выйти наружу», — ответил Микеланджело».

А после него — в высказывании Г. Лейбница, как ничто иное: «Вечное стремление к новым наслаждениям и новым совершенствам».

О. Киевская вошла в русскую культуру, как поэт тонкой поэзии, поэзии мысли, растворенной в жгучей смеси из ощущений и настроений. Как поэт гармонии — блистательного вальса слов и музыки. Как поэт музыкальности — мелодичного напевного стиха:

Ходит гордая царица

По вершинам гор

И задумчиво глядится

В зеркала озер. — «Ночь»

Она — против Золотого тельца, которого признают за бога: " С гулливерскою зарплатой,//С лилипутскою душой». «Я в тоске от пересудов»

Стремящаяся сохранить свое своеобразие, лица необщее выраженье, не слиться с ленивым умом толпы, у которой — «В сердцах корысть и общая мечта» (Е. Баратынский). Несущая безудержный чувственный восторг перед жизнью. Не изменяющая «наперекор судьбе» в «пустыне бытия» «ни музам, ни себе». Поэтесса, которая не «спускается до ремесленничества в искусстве»:

И со времен библейского Адама,

Чтоб истину стереть с лица земли,

Сжигали книги, разрушали храмы.

И все же уничтожить не смогли. — «Во все века…»

Для Ольги Киевской поэзия — это не гимназический курс, а родной дом и мир, тайная земная сказка, в которой она «желает звездной пылью… надышаться» и в котором поэтесса фактически существует, повенчана ("…ибо во мне тайны богов» –лат.):

Поэзия Киевской полна мысли, это философская поэзия, в поэтические образы она облекает лишь то, что было передумано и перечувствовано ею самой. Ее мысль, как пятизвездочная лилия, из которой был рожден Марс, чистая, очищенная от примесей; она, как маленькая точка во вселенной, вспыхивает огненной колесницей Фаэтона, когда Киевскую переполняют глубокие чувства или сильные впечатления. Поэзия Киевской процветает потому, что проистекает от этих первозданных начал в человеке: «Мне ласки шелковая нить// Прошила гладью грудь и шею…» — «Полубог»

Она не отделяет себя от современного поколения, ищет гармонию в эпическом прошлом России, высказывает себя в вопросе о смысле поэзии и полезности ее для людей, оценивает жизнь как щедрый дар Творца, поднимает темы богоборчества и нравственных маяков, ведет непрерывный поиск душевной умиротворенности, восхищается красотой и поднимает культ любви до Денницы, выводит себя за пределы земной обреченности…

В твоих руках полным-полно игрушек,

Машинок, паровозиков, зверушек…

Быть кукловодом — древнее занятье:

Пустой Матрёшке примеряешь платье,

Смешных Петрушек посылаешь — в драку,

Солдатиков из олова — в атаку,

Марионеток садишь в красный угол,

И ставишь к стенке надоевших кукол.

О, как жестоко с ними ты играешь!

Ты любишь их. И всё-таки, ломаешь!

Так поступать с игрушками негоже.

Какой же ты ещё ребёнок, Боже! — «Игры Бога»

Создает стихи, поэмы, баллады, новеллы, эпиграммы, эссеистику — и все вершинное, емкое, со всеми полюсами любви и презрения к бытию, маятниковым колебанием между земным и небесным, проклятьем и благословением:

Сказала я душе: «Бери

От этой жизни всё!

Хватай — рубин, бери — берилл,

Славь золота литьё…

…Но только выбрала душа

Не яхонт, не берилл,

А хрупкий след карандаша

И золото… чернил. — «Сказала я душе: «Бери…»

Легко и непринужденно О. Киевская шествует в кортеже словесной стражи, «благословляя колеи// И рвы отеческой земли» (А. С. Пушкин) в артельном сопровождении образов, мастеровая от Бога, Панург лирической души, прожигающий эмоциональным накалом.

…Эта пытка столетье длилась.

Был ответ мой тревожно скуп,

Но ко мне проявила милость

Индульгенция ваших губ.

Подошли вы. Ужели струшу?

Голос вкрадчивый ваш суров.

Мне впечаталась прямо в душу

Инкунабула ваших слов… — «Еретичкой на суд попала…»

Философ мотиваций. Практик. Волшебница, изгоняющая глянец с витрин неподлинных, возвышающая бесконечно мир Печорина над миром грушницких, не верящая князю тьмы Вельзевулу, властью мечты загадочной покрывая смятенье множеств, верующая в человека, чтящего распятого в безднах Бога и искрометно, по-царски награждая чудесное мирское бытие звуками своей прелестной лиры:

…Играет гордых глаз аквамарин,

Когда с великосветским выраженьем

Я глянец верноподданных витрин

По-царски награждаю отраженьем… — «Разжаловано лето»

Поразительно как ее эмоциональная субстанция, подсознательное «Эго» создает ворожбу метафорических сравнений, образов и коллизий, буквально впечатывающих читателей в это чувственное полотно, увенчанной «диадемой земного бытия», мерцающей каменьями предчувствий:

…Не встретимся. Мы — разные планеты,

С безжалостных орбит нам не сойти,

А может быть и к лучшему, что мне ты

Дорогу не посмеешь перейти….

…Ты можешь стать причиной катастрофы,

Но Спутником не станешь никогда. — «Спутник»

Поэзия Киевской — страстная, увлекательная и покоряющая сила, четкая, логически выверенная с акцентом на приобщения к широким интересам времени — «…Мой удел таков…//Что сгораю я дотла» — //Это следствие. //Рифмы вирус обрела//В раннем детстве я. — «Лихорадка»

Она отрицает пароксизмы отчаяния и симулированных страстей, мнимых героев, этаких Грушницких с их наигранностью и пошлостью, сокрушает искусственное гетто, дебри и болотца, куда гонят русскую душу, словно неумытую овцу на убой, бунтует и гневно обличает мнимую праведность «пигмеев зла», которыми так обильна драма жизни и всем сердцем рвется к необычным людям:

Вот так и в жизни нашей, не иначе.

Творим добро мы часто — напоказ,

А вот свои пороки глубже прячем.

Подалее от посторонних глаз. — «О зёрнах»

Поэтика Киевской — эстетическая и психологическая гармония, в ней живые духовные силы «чистой породы». Ее поэзия обращена к сердцу, внутреннему миру человека, являет собой тончайший лиризм, протест и гармонию, нежность и силу, она — конспект психологии жизни с ее парадоксами, едкими истинами и горькими микстурами, холодными и радикальными: /Почто же так устроен белый свет?// Сосед-богач — в упор меня не видит,// А нищий — мне готов отдать обед!» — «Стеклянная разница»

Она пишет для людей, которые знают, как прикасаться к сердцам других: «Заболела неспроста//Лихорадкой слов». Для тех, которых не ломают тяжелые удары жизни, и кто живет через нежные прикосновения сердца. Для которых плод, выращенный в своем саду, слаще плода, добытого в чужом, кто не спекулирует на призваниях, но не спасается от своих обязанностей: «От того, что ты за человек и откуда смотришь, зависит, что ты увидишь» (Клайв Льюис)

Кто, допуская словесную инверсию стиха О. Ладыженского, «хочет плыть к Итакам и может насмерть стоять под Троями» и в своем протестном состоянии «гордится Каиновой печатью» — страстным, (своеобразный вариант лермонтовского Демона, радующемуся братству с барсами и волками) презрением к инстинкту стада, человеку лживого мира, выраженному хлестко в древности: «Слабый жмется к толпе, сильный — один, но един».

Да, по моему мнению, на такое настроение души Киевской оказал влияние герой поэмы Лермонтова «Демон», подкрепивший резкие и контрастные мотивы ее стихов и в конечном итоге приведший к протуберанцу эмоциональных всплесков, так пленивших читателей и породившему внутреннюю уверенность Киевской в собственных возможностях и сильных идеалах, что отпечаталось в замечательном стихотворении:

Боже мой, а я прошу немного:

Дай вперед идущему — дорогу,

Дай приюта страждущим и сирым,

А державе каждой дай — по миру.

Не прошу о золоте в кармане.

Дай голодным — по небесной манне.

Горемыкам — счастья в полной мере.

Каждому Фоме ты дай — по вере.

Больше ни о чем молить не буду.

Только дай безбожникам — по чуду.

Боже мой, да я ж прошу немного.

Смилуйся. Дай каждому — по Богу. — «Боже мой, а я прошу немного…»

Демаркация яви и реалий у нее не проведена, в «замочную скважину» поэтической феерии «солнцезависимой и луноподчиненной» Киевской эти стихии протискиваются равными долями, не обделенные женщиной с магнетическими приворотами, способной к примирению и прощению, верящей в чистоту и святость чувств, счастливую любовь. Об этом поэтесса трепетно пишет в стихотворении «На лету»:

…Объявлять на бабочек охоту

Обожала в летнюю пору…

…Лёгкие, таинственные феи

Лишь минуту радовали взор,

А потом я нежные трофеи

Отпускала с грустью на простор.

И они приветствовали утро,

В плавном исчезая вираже,

Тонкий отпечаток перламутра

Подарив и коже, и душе.

Так стихи свои прилежно холю…

Позволю романическое отступление и, не скрою, оно навеяно лирическими строфами Киевской о природе…

«Где-то в августе, когда одним прекрасным утром воздух вдруг начинает пахнуть совсем иначе, ты понимаешь: сентябрь наступает на пятки последнему месяцу лета. Солнце уже не обжигает, а словно целует твои плечи, укутывает в мягкий кашемир…

Разжаловано лето. Осмелев,

Сентябрь вышел князем знаменитым.

Тепла былого легковесный шлейф

Отверженным плетётся фаворитом.

О, как богат был августа венец!

Пергамент листьев на ладонях взвешу.

Мне ветер — добросовестный гонец

Доставил в срок осеннюю депешу. — «Разжаловано лето»

Сизой дымкой тянется вечерняя прохлада, а свежезаваренный травяной чай отдает сладкой меланхолией. В целом ничего не изменилось, ты все так же просыпаешься по утрам, в предвкушении удовольствия завариваешь кофе, только с каждым днем за окном все темнее…

А в памяти всплывают строки греческого поэта Менандра:

Сердце обрывается мое…

В поле порыжевшее жнивье,

В роще — листья желтые летят,

Их перед отлетом золотят.

Солнце начинает холодеть,

Можно его в золото одеть,

С ним уйти за горизонт — туда,

— В сумрак, в остыванье, в никуда.

Помню я светлеющий восток,

Помню зеленеющий листок…

И ты чувствуешь, как по жилам и нервам начинает протекать ностальгическая грустинка… И однажды твой будильник прозвонит, ты откроешь глаза и увидишь… ночь. А это значит, что в твоем городе осень. Осень похожа на изысканную болезнь: сначала ты любуешься сменой красок, хватаешь руками листопады, но уже начинаешь чувствовать какую-то нездешнюю печаль. Но чем холоднее и вязче темнота снаружи, тем уютнее становится теплый мягкий свет в квартире. И если лето — это время убегать из дома навстречу несбыточным мечтам души, то поздняя осень — время возвращаться, вспоминать и очаровываться стихами Киевской:

Выпростала осень золотые косы,

Осторожно вдела в мочки серьги — росы.

Вышла прогуляться в ярком сарафане,

В хороводе листьев кружит на поляне.

Рядышком крадется ветерок — безбожник,

Зарится на неба голубой кокошник… — «Выпростала осень…»

Для Киевской мир большой, сладостный и великолепный, потому что в нем живет воля, пламенеют таланты, возвышаются устремления, воплощаются идеалы и человеческие слабости, воспитанные высокими воображениями. Он приковывает ее внимание, она готова целую жизнь любоваться его красотой. И это восхищение передает по-лермонтовски, в демоническом восклицании:

О, сколько человечьих черт

На небосводе сытом!

Он цитрус солнца на десерт

Вкушает с аппетитом… — «О, сколько человечьих черт…»

Она богата опытом, как лермонтовский Демон, она целые века неравнодушно наблюдает человечество в его стремлении к воле и счастью — научилась любить людей сознательно и искренне, и этот порыв до такой степени решителен и неугасим, что поднялся до апогея, идеальной высоты поэтического таланта:

Отцвел заката розоватый вереск,

Сгустилась тьма, а я на берегу,

Брюхатой ночи наблюдая нерест,

Глаз воспаленных смежить не могу.

…Рвет плавники в возвышенных порогах

И мечет звезды раненый лосось… — «Отцвел заката розоватый вереск…»

Миросозерцание, такое стройное и логическое в стихах Киевской, без агонии и зловещих предчувствий, не ведущее к распятию и казни — ведь по сути отражает естественное стремление людей к цветущей жизни, к свободе, к сохранению веры в самих себя, к своей личности. В таком мировосприятии, когда мир не превращен в пучину личного произвола и человеку разрешается все то, что не обижает и не оскорбляет других, а поступки проистекают не из отвратительных и фальшивых побуждений — ключ к разгадке таланта Киевской, изумляющей современников звуками свой лиры поэтической:

Торжественно задумаюсь о чуде…

Вода и небо намертво слились…

Икра мерцает в царственном сосуде —

В ней жизни свет и Будущего жизнь.

«Счастливая смелость» — общее поэтическое настроение Киевской, слагающееся из жажды жить с ликованием и жажды творить совершенно и завершенно; чем более зрелым становится талант поэта, тем реальнее выражается это лирическое настроение и аккорд разлагается на более частные, но зато и более определённые мотивы: любовь, нежность, грусть, сострадание, родина, отчий дом…

Все дальше и дальше от детства уходим

По осени жизни.

Отмеченный срок незаметно проводим

От свадьбы до тризны…

Семейный очаг, нам ниспосланный Богом,

Оценим, взрослея.

Родителей старых мы стали намного

Сильнее, умнее…

…О, как безрассудно мы были горды

Своим превосходством!

Нас целая вечность ждала впереди,

И шаг — до сиротства. — «Все дальше и дальше…»

В мире подлунном поэтесса хочет «впадать в ересь идолопоклонства», грызть землю, как волчонок Мцыри, чтобы «…время чувствовать на вкус»: …Слушать дьявольские струны //Лютой лютни Люцифера,// Хороводить с чертом дружбу,//…Завербовать на службу //Огнедышащих драконов…».

Киевская — носитель эллинского мышления. Ее стихотворения наделены разительной силой, потому что создаются с помощью Сивиллы, устроительницы настоящего и предсказательницы будущего, поэтесса размышляет о вечных вопросах бытия, о смысле человеческого существования и в своих субъективных ассоциациях создает палитру образов, подчиненных тайным заветам пророчицы:

Кто светел — не отбрасывает тени,

Не кланяется грешной темноте! — «Свет и тень»

Для Киевской мир людей — не «бездушный лик» и не дряхлая фигура безразличия — печатника прижизненной смерти. Везде она видит Тайну. Чудо. Свободу. Душу. Желанная гостья в этих роскошных просторах, где «…у дневной кифары вырвали с корнем струны,//Лишь мотыльки с восторгом бьются о бубен лунный…»

Ее влечет не «биография тела, а биография души», в поэзии она ищет или «аленький цветочек» или «лунный вкус» — свой «Храм любви», тот «страстный непокой», колдовской, иррациональный, чтобы пресное бытие окрасить «мечтой манящей и дразнящей» — «играть с огнем» и «жить на грани „можно“ и „нельзя“».

Щемящие стихи о неразделенной любви, которые у Киевской названы «Звезда под названием „Ты“» — свидетельства трогательной влюбленности, сильных увлечений Киевской:

…Я хороню на дне обид

Еще не пролитые слезы.

Обманом ты завоевал

Мое доверье и доволен:

Беспечно крылья оборвал

Любви, которой недостоин.

…А ты — мучительно красив,

И так мучительно — бездушен. — «Дождями жар июльский сбит…»

Поэтическое творчество Киевской способно обессмертить чувство любви, как это однажды сделал М. Лермонтов: «…удивлённый свет Благословит… С моим названьем станут повторять Твоё»:

Прости, что завлекаю, не любя,

Но в этом виноват и ты отчасти.

Я знаю, что с тобой — не будет счастья,

Но кто сказал, что будет — без тебя?

«С тобою взглядом встретиться боюсь…»

Любовь поэтессы становится латентной причиной поэтического вдохновения и творческой свободы. Она помогает ей полнее осознать свое призвание поэтессы, заполнить духовный мир чувствами «высшей пробы».

Лирическую героиню Киевской переполняет противоречивая гамма чувств: нежность и страстность борются в ней с врождённой гордостью и вольнолюбием: «С тобой мне предстоит изведать ад,// Но без тебя я не приемлю рая».

В стихе «Автобусный роман» Киевская сентиментальна, возникает образ девушки, глубоко и искренне переживающей, чуждой тщеславного жеманства, полной жизни, вдохновенья, томимой неожиданно вспыхнувшей страстью: «Мне сердце опалил его чеканный лик//…Ведь он, как дикий яд, в мои глаза проник». Это стихотворение было обращено к мужчине, случайно встреченному в автобусе и образ которого, видимо, навек вошел в душу поэтессы, как напоминание одного из лучших дней:

С тех пор о встрече той я вспоминаю тайно.

Течет постылых дней пустая череда.

Чего же я боюсь? Столкнуться с ним случайно…

Еще сильней боюсь — не встретить никогда.

Женщины на тысячи будущих лет останутся прекрасной грезой для всех мужчин, возвышая мужчину в его собственных глазах при помощи тонкой игры ума и чувств, давая избраннику лишний раз почувствовать своё превосходство и никогда не доказывая, что могут обойтись без его помощи. Они не лишают его тем самым природного свойства быть сильнее. Наоборот — всегда показывая возлюбленному, как много он для них значит, и, подчёркивая это. От этих строк ток крови в сердце убыстряется:

…На брюхе впалом подползу

С добычей гордо,

Слижу застывшую слезу

С усталой морды.

Ловя последний, жалкий взор,

Придвинусь ближе,

И ты судьбе наперекор —

Захочешь выжить! — «Волк-одиночка»

Чем слабее мужчина, тем ярче в нем проявляется дух противоборства и нетерпимость к достоинствам женщины. Глупый не выносит ее ума. Объятый «эго» глумится над одаренностью. Юродствующий — над женской красотой. Порочный высмеивает ее добродетель. Душевно мелкий — сознательно сокращает у женщины восприятие мира. Несчастный — причиняет страдания. Ненавидящий свою жизнь — разрушает женскую:

Мне жаль того, кто с хладной кровью

Бредет по жизни коридорам,

Кто не изранен был любовью

И не отравлен милым взором.

Мне жаль того, кто сердце предал,

Прожил без трепетного чувства,

Кто мед победы не изведал

И яд смертельного искусства. — «Виват — романтикам!»