Бесплатный фрагмент - Души

Глава 1. Опустошённый.

Я поставил ногу ему на грудь, чтобы не вздумал бежать. Лысая, как бильярдный шар, голова ёрзала по грязи, сломанная челюсть мешала говорить и он мычал. Пускай мучается, мне не жалко. Слишком долго пришлось за ним охотиться.

— Не хочешь исповедаться перед смертью? — усмехнулся я.

Вместо ответа он попытался вырваться. Ещё чего? Я сильнее надавил ногой и, под подошвой хрустнуло. Он завизжал. Думал пронять меня? Зря. Я слишком хорошо знал, что это за тварь. Целую неделю город стоял на ушах от его выходки. Упырь со своей бандой устроили налёт на детский сад. Охранника и воспитателей убили, а двадцать детей похитили. Кровь ребёнка им, видите ли, больше нравится. Сладкая, говорят, нежная, настоящий деликатес. Не та пропитанная белладонной жижа, что течёт по венам их рабов.

Я достал пистолет, прицелился. Вголове уже были мысли только о том, как вернусь домой, смою кровь. А потом в любимом кресле посмотрю старый чёрно-белый фильм про разведчиков.

Выстрел.

Тело упыря на глазах рассохлось, превратилось в пепел. Даже нечего предложить червям. Не ваш сегодня день, ребята. Зато осталась добротная куртка. Дорогая, наверное, пусть и не в моём вкусе, но бомжам-то какая радость будет. И пропить можно, и носить не стыдно. Если, конечно, они след от ботинка отмыть не забудут.

Я достал телефон и с огорчением щёлкнул зубами: экран разбился. Хорошо, что это не мешало ему работать, но теперь надо будет новый покупать.

Не пришлось долго ждать. Оператор ответила сразу.

— Слушаю вас, Иван Петрович.

Приятный голос Вики на том конце провода успокаивал. Сразу забывалось, что стою на задворках города, где и показываться-то не стоит, что еще несколько секунд назад едва не оказался на месте упыря. Оператор мне была ближе безликого автоответчика. Любой полевой агент подтвердит, как важно иногда просто услышать в динамике знакомый женский голос.

— Можешь пометить, что лицензия номер восемьсот сорок четыре закрыта.

— Хорошо. Как вы? Он не сильно сопротивлялся?

— Сильно. Вик, я устал. Давай потом всё расскажу.

— Хорошо, Иван Петрович. Спокойной ночи.

— Да уж. И тебе, — я убрал телефон и уже после этого добавил: — Ещё до дома добраться надо.

Теперь можно было наконец расслабиться и убираться отсюда. Железные скелеты кранов, нависающие над головой, могли рухнуть в любой момент. Ржавые, скрипящие от самого слабого дуновения, они не вызывали никакого доверия. Удивительно, что их до сих пор не растащили на металлолом. Это теперь так просто делается, уж я-то знаю. Такие заброшки для меня как офис для манагера. Сколько раз прямо на моих глазах их потрошили, вытаскивали всё, вплоть до арматуры из железобетонных блоков и оставляли груды строительного мусора, который даже за копейки никому не продать.

Моя машина, сильно помятая после погони, стояла у самых ворот. Всё, что могло разбиться — разбилось, а водительская дверь не открывалась — её особенно тщательно пожевало, да и в замок попала пуля. Даже ключ не вставишь. Удивительная точность. Но делать нечего, пришлось лезть через пассажирскую.

Моя копейка давно заслужила место либо в музее, либо на свалке. Я ещё пешком под стол ходил, а она уже второй десяток лет доживала. Отец ею гордился, говорил, ни разу ещё не подводила, работала как часы. А потом он с такой же гордостью вручил ключи мне. Можно подумать, я тогда мечтал исключительно о старом хламе на колёсах. Но ничего, поездил, привык, даже вошёл во вкус. Когда видел заокеанских фильмах крутые старые тачки, мелькала мысль, что моя не хуже. И вот она превратилась в бесформенный кусок железа. Хорошо бы хоть завелась.

Я повернул ключ.

Мотор потужился и сдался.

Ещё один поворот ключа.

Та же история.

Кончилась Копейка, упырь постарался. Теперь придётся идти до станции. Если бы тут ещё фонари работали, но нет. Настоящая зона отчуждения.

Пробираться вдоль глухих бетонных заборов приходилось почти на ощупь. А ведь за каждым по-прежнему теплилась жизнь. Где-то бордель, где-то казино. Всё для отличного отдыха вдали от закона, и клиенты соответствующие, готовые убить за пару сотен.

До метро оказалось совсем недалеко, вот только в какой-то момент за мной увязались две тени. В темноте я не мог разобрать, призраки это или живые. Шли по противоположной стороне улицы, будто чего-то ждали. Это давило на нервы. Нападать надо сразу или не нападать вообще. Что может быть проще? А эти двое всё тянули.

Наконец терпение кончилось, и я вытащил пистолет. Не требовалось ничего больше. Человек без оружия — это жертва. Человек с оружием — хищник. Железная логика, которая меня никогда не подводила.

Тени исчезли. Я так и думал.

Фонари горели только возле входа в метро. Остров в океане тьмы. Но остров этот был необитаем. Четыре жёлтых лампы по периметру, а в середине яркая буква «М». И тишина. Я нуждался в свете, как в воздухе, спешил, будто он вот-вот потухнет, и всё сущее сгинет навек. Глупо, конечно, но темнота для меня сегодня стала совсем другим миром. Иным, наполненным хаосом и злом, и я в нём задыхался.

И вновь на той стороне дороги появились тени, но на этот раз их стало гораздо больше. Теперь уже пистолет не работал. Железная логика предложила новый вариант. Кто сильнее, тот и хищник, и слабым я себя не считал.

Кто-то из теней свистнул.

— Слышь, пёс! — крикнул другой.

Я остановился. Почему бы и нет? Что могут отбросы? Наказать их за дерзкий нрав — лучший способ показать, как они не правы.

— Мобилка позвонить есть?

— А если я из полиции?

— Ты чё, слышь, ещё и пернатый? Пацантре, да это праздник, бля буду.

— Так хотите за решётку? Не надо было ждать. Сразу бы наряд вызывали.

— Не, пёс, ты попутал. Мы ждали такого лоха, как ты. Чтоб на нашем районе нам же ксивой помахал. — Произнёс дальний, и все заржали.

Они подошли ближе, и в нос мне ударил тошнотворный запах пота и гниющего мусора. Так воняют орки. Их за уши не оттащишь от всяких нечистот, даже руки помыть обычаи не позволяют. Боятся обесчестить свой славный род.

Не люблю драться с орками. Мало того, что неделю от вони не отмоешься, так ещё и кулаки об их клыки обдерёшь до костей. Проще пристрелить одного, чтоб остальные разбежались.

Я поднял пистолет.

— Слышь, мусор, ты попутал походу. Вам в гражданских этими пукалками даже целиться нельзя.

— Да что ты говоришь. Может, жалобу напишешь?

— Мусора могила исправит. Ребзя, мочи его.

Они всем скопом рванули ко мне. Жаль. Я надеялся, что в голове у них хоть что-то осталось, но нет, только пустота и бескрайняя дурь.

Выстрелил наугад в ближайшего и попал. Орк упал, но остальным было плевать. Я надеялся, что первая кровь заставит их одуматься. Чего ради рисковать? Но ошибся. Не люблю ошибаться, это всегда стоит слишком дорого. Вот и сейчас в пистолете только серебряные пули. Один выстрел уже обошёлся мне в кругленькую сумму. Стоит ли продолжать?

Отступил. Сунул пистолет в кобуру, достал нож. Сделал всё быстро, но всё равно не успел.

Массивный кулак едва не влетел мне промеж глаз, я с трудом увернулся и тут же вонзил нож наглецу в бок. Рев боли над самым ухом едва не оглушил. Ещё один удар. В сердце. Чтобы заткнулся. Пока орк держался на ногах, я толкнул его на остальных. Те попытались отскочить, атака сбилась.

Два прыжка, и я уже возле следующего. Три быстрых удара в живот и отпустил в свободное падение.

— Уходите, идиоты!

Зря. Только время потратил. Четвёртый орк обошёл сбоку и от всей души треснул по рёбрам. Хорошо, хоть не по голове, а то бы я мог упасть. Но боль была адской и каждое движение руки только её усиливало. С разворота ответил гадёнышу в висок кулаком. Может и насмерть, неважно. Он упал и это главное.

Остальные наконец-то испугались. Рванули, как настоящие спортсмены. А ведь могли победить, если бы хватило смелости. Боль обезоружила меня, сделала лёгкой добычей. Удача сегодня на моей стороне? Если это можно назвать удачей, то да. Теперь до метро оставалось всего несколько шагов. А там и до дома рукой подать.

Ночные поезда. Они ходят редко, часто пустые, объявляя станции в безлюдных вагонах. Они разборчивы. Отнимают одиночек у ночного города. Берут только тех, кому позади не осталось места. И везут, везут, везут… Стуком колёс распугивают тишину тоннелей. Мрачных подземелий темноту прокалывая светом. Их провожают ленивым взглядом камеры наблюдения, и не пожелают приятного пути застывшие на фресках люди. А поезда продолжают путь. Размеренно и ровно. Везут, везут, везут…

На жёстких пластмассовых сиденьях утонуть в себе. Такими яркими становятся здесь мысли. Они питаются от городских корней. Вытягивают их жизненные соки, мозаикой составляют карту снов, и только объявления станций не дают в них заблудиться.

Ночные пассажиры не приходят только чтобы уйти. За ними тянется шлейф чувств и переживаний, разочарований и обид. Их не гонит рутина будничной жизни. Для этого есть день. Они спускаются под землю голыми, не скрываются за масками. Их обнажённое нутро далеко от возвышенных фантазий. От сахарных иллюзий виртуальной жизни. Неказистое, порой даже уродливое, но оно правдивое. Как исповедь перед смертью.

Проститутки, наркоманы, барыги, бомжи. С каждым годом их становится всё больше. Чем темнее небо, тем шире врата преисподней открываются перед демонами пороков.

Я помню дни, когда люди оборачивались. На полуживых мальчишек с зажатым в кулаке шприцем. На полуголых девочек в прозрачных мини-юбках. Даже обрыганные бродяги были тогда вызовом. А теперь всё изменилось. Люди одичали, остервенели. Они смирились и разделились. Пробегают мимо, закрыв глаза. Не обращают внимание на всё, что не нравится. Честно признают своё безразличие и не стесняются его. Наоборот даже. Кичатся им как заслугой перед обществом.

В мире голых я оказался белой вороной. Не мог ничего изменить, но так хотел. Ничтожное достижение, а уже подвиг. Теперь подвиг. А когда-то было иначе. Так давно, что уже кажется мифом, одно только желание приравнивалось к бесхарактерности, бездействие сводило с ума. А было ли это когда-нибудь? Может, мои сны меня обманули? Книги и фильмы безнадёжно запутали во лжи? И вся наука истории теперь стала не дороже шаловливых пальчиков сценаристов нового мира?

Забежал в вагон. Компания оказалась не самой плохой: бездомный устроился здесь на ночлег. Лежал совершенно так же, как и я дома на диване. Вразвалочку, подсунув руку под голову. Вместо подушки черный мусорный пакет с ароматом лимона, набитый каким-то тряпьём. Как и я на диване, приоткрыв глаза, он смотрел телевизор без звука. Тот, что сбоку от двери. Никогда бы не подумал, что в метро это необходимо. Правда, показывали всякую чушь. Городской канал новостей. Если увидишь такой, сразу рука тянется к пульту, вот только общественный транспорт не давал свободы. Смотри, что показывают или иди пешком. Поначалу, конечно, сопротивляешься, ищешь, чем заняться. Но телефон разбит, книгу с собой на задание взять не додумался, и вот, пары станций не проехал, а глаза уже сами ползут к экрану, где вещает блондинка в строгом костюме и бегущая строка под ней дублирует сюжет.

Постепенно мне действительно стало интересно, что там пишут. Азазил Раджимов открыл новый храм. Самый большой в амире. Это как полагается. Куда нам без самых-самых? Предыдущие два, помнится, тоже находились в нашем городе, да и открывали их не так давно. Лет пять назад. Ну, да пожалуйста. Хочет этот Раджимов построить, пусть строит. Вот только я никак не мог вспомнить, кто он такой, а ведь ненужных людей по телевизору не покажут.

И будто в подтверждение моих слов следующий репортаж освещал новости экономики. Выступал министр финансов, жмурясь от яркого света софитов.

«Пик кризиса достигнут и теперь ожидается повышение цены на нефть. Мы договорились с рядом наших партнёров о снижение темпов добычи и добились наиболее выгодных условий», — вещал он с самым честным видом.

В шестой раз за лето. Но обычно уже на следующий день после его заявлений цена падала и била очередной рекорд. В прошлый раз сорокалетний. Посмотрим, что будет на этот раз. В конце концов, рекордов осталось немного.

Раз уж выпуск новостей окунулся в болото экономики, выплыть оттуда быстро невозможно. Внимание блондинки переключилось на засушливые июнь и июль. Эти мерзавцы испортили урожай, и теперь ожидалась нехватка зерна, но, по заверениям чиновников из министерства сельского хозяйства, голода страна испытывать не будет. Как высказался слащавый молодой человек с длинными тонкими пальцами аристократа:

«В отличие от времён Союза у нас есть запасы, и мы умеем выгодно торговать с западом. Если немного затянуть пояса и упорнее работать, тогда никакого недостатка не заметим. Повторюсь, ситуация далека от кризисной. Кроме того, мы будем наращивать темпы оптимизации и сокращать лишние расходы…»

А мне стало интересно, знает ли этот господин, чем рожь от пшеницы отличается?

Следом шла новость про того самого упыря, что истлел под моим ботинком. Даже гордость пробрала, жаль только хвастаться не перед кем. Разве что бродяга похвалит. Правда, судя по зычному храпу, плевал он и на упыря, и на новый храм, и тем более на экономический кризис. Но больше всего ему был безразличен заповедник единорогов на востоке города, который получил очередной грант на чего-то там и ждёт посетителей. Вход платный, тысяча рублей, скидки для малолетних и льготников отсутствуют.

Зато когда пошла следующая новость, сосед громко выругался, выплюнул что-то зеленое и повернулся на другой бок.

«В связи с несоответствием экологическим нормам до конца года в столице будут закрыты сто тринадцать заводов», гласила новость.

Тут и мне захотелось плюнуть чем-нибудь зелёным да перевернуться на другой бок. Это значило только одно: ещё несколько районов станут магнитом для всякой сволочи. Как будто специально делали. Норматив притонов не выполнен? Надо закрыть завод. Борделей мало? Ещё на один завод меньше. Нужна малина для очередной шайки жуликов? Ну тут уж какую-нибудь фабрику прикрыть можно. А предлог — забота об экологии. О будущем, значит, о детишках переживают. А потом очередной упырь затащит этих самых детишек на такой закрытый завод. Вот это забота.

К слову об упырях. Блондинку на экране сменил Владислав Колов, председатель Общества Вампиров, и с совершенно серьёзным, хоть и мертвенно бледным лицом, принялся рассказывать, как осуждает Веркиолиса. Говорил, что тот давно себя зарекомендовал, как личность неблагонадёжная, как Общество изо всех сил старалось сдерживать его в рамках. Короче говоря, делали всё, что могли и в целом ни при чём. Оправдывался, всё равно что маленький мальчик, только слова будто из официального отчёта. Сухие и безжизненные. Вампиры, особенно самые древние, любят выражаться так заковыристо, что слушать замучаешься, а тут словно юрист писал.

— Калошино, — объявил голос.

Вот так всегда. Только войдёшь во вкус, забудешь про боль и усталость, а тебе сразу «Калошино», и всё — с вещами на выход.

На улице, как всегда летом, уже начало светать. На часах глубокая ночь, а за окном утро, и тишина такая особенная. Далекие гудки автомобилей, птички всякие просыпаются и робко так чирикают, ненавязчиво. И воздух ещё совсем чистый, свежий, особенно теперь, когда почти всё производство в городе закрыли. Может, действительно, экология не такая уж бесполезная штука?

Дома царило сонное молчание. Когда я открыл дверь, никто не крикнул «Привет», не побежал разогревать ужин. Ну и пожалуйста. Сам погрею. Неужели, чтобы справиться с микроволновкой надо обладать особым мастерством? Всего пару кнопок нажать. Я видел, как дочка включала её именно так. Но какие? Тут кнопок миллион, и кто знает, чем грозит одно неверное нажатие. Ну его, лучше не рисковать и лечь спать голодным. Только душ из последних сил принял.

По пути заглянул в комнату дочери. Она зарылась в пышное одеяло, как в сахарную вату, и тихонько посапывала. Моя маленькая Анечка. Конечно, сама она считала себя совсем взрослой — шестнадцать лет, видите ли, уже серьёзный возраст. Но она всегда останется маленькой папиной дочкой. Такой вот, как сейчас, беззаботной и наивной. И так же точно я знал, что там, под одеялом, её хрупкие ручки обнимают старого мишку по имени Михал Потапыч.

Я прикрыл дверь, прошёл через гостиную, мимо любимого кресла. В утренних сумерках показалось, что оно огорчённо вздохнуло. В другой раз, дружище, я слишком устал. Успеем мы с тобой еще за Алекса попереживать. Ему во вражьем тылу без нашей поддержки никак не обойтись.

И наконец она, моя ненаглядная кровать. Я заснул, едва приложился к подушке. Даже боль в рёбрах не помешала.

Глава 2. Не время отдыхать.

Проснулся я ближе к ужину, когда жаркое солнце проникло между занавесками, тонкими лучами заметалось от зеркала к полированной мебели и дальше, прокладывая путь крошечными фотонами. Комната нагрелась и превратилась в баню, полную горячего влажного воздуха. Дышать было тяжело, а мокрая от пота простыня липла к телу. Вдобавок голова раскалывалась от боли и обещала вот-вот треснуть пополам.

Катя стояла возле двери и смотрела на меня с немым осуждением. Как обычно.

— И тебе доброе утро, — пробубнил я. — Может, ты скажешь, что я опять бросил пистолет с вещами посреди кухни? Ну и что? Аня девочка умная, к нему не прикоснётся. Или тебе не нравится, что я вернулся под утро? Об этом мы говорили. Лицензия не может ждать. Зато теперь два дня выходные, разве плохо?

Я достал из шкафа потрёпанный спортивный костюм. Он со временем идеально растянулся и не сковывал даже самого широкого движения, за что я прощал ему и растянутые коленки и потёртости, и давно полинявший узор турецкого огурца.

— А вообще, ты могла бы меня и пожалеть. Моя ласточка скончалась. Да-да, представляешь? Этот «ржавый таз с гайками, которому место на свалке», как ты её называла, теперь больше никогда не заведётся. Смеёшься? Ну, конечно, тебе смешно. А я, может быть, кусочек своей души потерял. Да что ты понимаешь?

Я собрал всё мокрое бельё в комок, сунул подмышку костюм, и отправился в ванную.

— Ладно, не обижайся. Ты занимаешь там гораздо больше места.

Я плотно закрыл дверь, чтобы жар не прокрался дальше.

С кухни шёл аппетитный, теплый запах супа. Не иначе дочка придумала что-то новое и крутится в чаду, на вкус подбирая приправы. Это у неё любимое дело.

Помню, как лет восемь назад она осваивала яичницу, причём не какую-нибудь там, а настоящую глазунью. Так и говорила: «Это вам не гадость пережаренная! Это настоящая глазунья!» Она тогда перевела десятка три яиц, чтобы понять как правильно их готовить. Чтобы желток остался нежным, и белок схватился, но не задеревенел, и поджарка снизу только цветом, но никак не коркой. Но самое главное — Аня долго не могла понять, почему появляются белые пятнышки, которые портят всю картину. Оказалось от соли. И вот, когда я потерял надежду съесть хоть какую-нибудь яичницу, Аня внесла на подносе свой первый кулинарный шедевр. Её улыбка ещё никогда не излучала столько счастья. Худенькие маленькие ручки едва удерживали поднос и всё, что на нём стояло, но она гордо прошла по комнате, поставила на стол две тарелки и два стакана апельсинового сока. Позвала маму, пригласила меня. Родители любят хвалить детей за всякие мелочи, иногда совершенно зря и незаслуженно, из снисхождения, но та яичница… Я до сих пор помню, какой она была вкусной.

— Пап, ты чего не поел, когда пришёл? — строго спросила Аня, когда я уже почти пробрался к ванной. — Я же оставила в холодильнике две тарелки. Всё, как ты любишь. Картошечка, ребрышки, аджика.

— Я… микроволновка сломалась, наверное. Надо будет в починку отнести.

— А на плите погреть?

«Не додумался» — сказал я про себя, но признаваться не собирался.

— И плита не работала. Пробки выбило.

— Она газовая.

— Значит труба засорилась.

— Сейчас всё работает.

— Так. Всё. Я её прочистил, я молодец, а теперь я в ванную.

— Кстати, доброе утро.

— И тебе.

Она ведь прекрасно знала ответ. Просто игралась в строгую хозяйку. И всё равно под конец засмеялась.

Душ творил чудеса. Он это умеет, хоть и стесняется признаться. В него я еле влез, зато спустя каких-то десять минут силы вернулись, голова прошла. Только рёбра под правой рукой болели, но это мелочи. Для таких случаев в аптечке хранилась трёхлитровая банка с бальзамом.

Одна старая полоумная ведьма вручила её мне, крикнув в лицо, будто это панацея от всякой хвори. На вид — редкостная дрянь, к какой и прикасаться страшно. Ведьма его варила из того, до чего дотянуться получалось, и так яростно вертела головой, что лишь чудом её не оторвала. К тому же орала во всё горло какой-то бред о мышином помёте, зимней рыбалке и сломанном радио. Я решил тогда, что тело у неё живет отдельной жизнью и, если бы не шея, давно бы сбежало куда подальше. Но ведьма знала своё дело лучше, чем казалось. Бальзам творил чудеса.

На кухне меня ждала тарелка горячего рассольника, и от одного только запаха мурашки предвкушения разбежались по телу. Наваристый, с тонкими кружками солёных огурцов, колечками оливок и квадратиками сервелата. А чтобы было ещё вкуснее — горбушка свежего чёрного хлеба.

Аня сидела напротив.

— Как на работе?

— Да… — махнул я рукой.

— Ну расскажи. Много гадов арестовал?

Её действительно интересовала моя работа. Может, даже слишком сильно. Порой я боялся, что она пойдёт по моим стопам, и старался рассказывать меньше, без деталей. Но Аня всё равно расспрашивала о таких подробностях, о каких я и не задумывался. Делом времени был тот день, когда она скажет: «Я буду поступать в полицейскую академию». Уж лучше пусть идёт в дизайнеры, или ещё куда, где не надо пропадать сутками.

— Ань, я в отделе отчёт писал.

— Какой?

— Там… двое подрались. Пьяные, еле на ногах стояли. Но устроили, понимаешь, посреди площади….

— И два дня ты писал об этом отчёт? — лукаво улыбнулась Аня

— Не только об этом. Ещё наши накрыли подпольный цех, где сыр делали. Кстати, ты сыр не вздумай есть, в магазина настоящий не найти. Если захочешь, достану. А то видел я, как его делают. Потные полуголые волосатые мужики. Фу! Аж передёргивает. А ты чем занималась?

— Эм… всяким. Зашла в интернет. Есть такая штука, знаешь? А там новость первой строкой о том, что банду Веркиолиса накрыл майор Ветров И. П. Я такая сразу: чего? Кто тут про папку моего врёт? Он же в отделе сидит, отчёт о пьяницах пишет.

Она издевалась. Всё знала. Всё! Как ищейка раскопала. И теперь родного же отца, как котёнка неразумного, в собственную лужу носом суёт.

— Да ладно, чего там. Пришёл, пистолетом помахал, они сразу сдались. Ничего особенно.

— Вот и я говорю. А там написали, что перестрелка была, потом погоня. Двенадцать раненных, трое погибших. Только всех детей спасти не удалось. Плохо, конечно, но чего можно от кровососа ждать? Я, короч, читала эту новость, как боевик какой-то. Так круто! Может, тебе орден какой дадут?

— Ничего крутого нет. Вообще не понимаю, как писаки уже всё разнюхали?

— Из твоих помощников кто-то слил.

Её послушать, так это совершенно нормально. Вот только мне потом им как доверять? Пальцы для того и нужны, чтобы чуть что, пусть даже дело жизни и смерти, и они прикроют спину. А сомнения убивают. Аня этого не понимала, зато понимал я.

— Ладно, подумаю об этом потом. У меня выходные всё-таки. Буду сидеть и ничего не делать.

— Это ж та-ак скучно. Лето скоро кончится, а ты так и будешь дома сидеть?

— Значит, у тебя есть грандиозные планы?

— Ещё бы! Мы с Никитой идём на концерт «Перегноя». Представляешь, они выпустили новый альбом и начинают гастроли с нашего города. Никто и не ожидал такого. Типа, подарок перед осенью.

— С Никитой? Я думал у тебя нет парня.

— Фу, пап! Мы с ним не встречаемся!

— Что, даже не целовались?

— Один раз… Ну, или два. Но чтобы, там, встречаться… Не, спасибо.

— А он то знает об этом?

— Конечно, знает.

— То есть ты ему так прямо и сказала?

— Ну, не совсем так, — Аня виновато втянула голову. — Просто когда он предложил, я сказала, что подумаю. И так до сих пор не ответила.

— Мне даже интересно, почему?

— Видишь ли, папа. Фамилия у него слишком смешная. Кобылкин, представляешь? — Аня не удержалась и прыснула от смеха.

— Не знаю. Фамилия, как фамилия. Совершенно обычная. Вот были у меня два сотрудника. Здоровые такие дядьки, морды кирпичом, плечи шире шкафа. Таких увидишь, скорее за бандитов примешь. А фамилия у одного — Яголовко, у второго — Малышка. Зато оператором у них была миниатюрная девушка Маша Ломайнос.

— С какими странными людьми ты в своей полиции работаешь, — она нахмурилась. — Где их только находят?

— Сами находятся. А твой этот Кобылкин, откуда ты его знаешь? Одноклассник?

— Нет. Из соседней школы. Это долгая история, в другой раз расскажу. А сейчас мне собираться пора.

Она убежала, а я со смаком доел остатки супа и помыл тарелку.

Теперь пора расслабиться. В холодильнике меня дожидался литр молока и пачка пирожных. С таким набором любой фильм становится интереснее, а любимые смотрятся на одном дыхании. Особенно, если молоко тёплое. Когда пьёшь, и оно обволакивает нёбо, оставляет долгое послевкусие детства.

Лес. Осень. Разведчик под личиной врага и старая фрау. Пронзительная музыка.

Я откусил пирожное. Крошки лимонной глазури осыпались на майку. Пускай. Потом съем и их. А теперь, пока не прожевал, надо смочить молоком.

Звонок испортил весь настрой. Если бы я мог, выключил бы звук и не подскакивал от неожиданности. Но служба обязывала. Она бесцеремонно вытягивала из тёплого кресла, невзирая ни на что. В конце концов, за спокойной жизнью надо идти в офис.

— Да, Вик. Что случилось?

— Иван Петрович, простите, что отвлекаю. Вам надо в отдел ехать.

— Что случилось?

— Валерий Натанович рвёт и мечет. Что-то про Веркиолиса говорит, но я ничего не понимаю. Давно он так не злился. И вас вроде под суд отдать обещает. Иван Петрович, приезжайте, пожалуйста, побыстрее.

— Я приеду. Сейчас соберусь и приеду. Можешь машину прислать?

— Отправила.

— Хорошо. Не бойся, Натаныч скоро успокоится. У него запала надолго не хватит.

Дело запахло жаренным именно тогда, когда я не ожидал. Что могло случиться за несколько часов? Вампиры не возрождаются после пули в голову. Серебряной пули. Люди из банды и подавно. Те, кто выжил, не скоро ещё в себя придут. Но Натаныч просто так не будет даже голос повышать.

Свежий костюм больше подходил для охоты. Куртка с металлическими вставками, обвес и ещё не порванные джинсы. Я понятия не имел, чем обернётся встреча с начальством, но стоило подготовиться к самому неприятному. Захватил нож, пистолет, кастет и ещё много чего, что могло пригодиться.

Пока собирался, подъехала машина.

В комнату к дочке я заглянуть не решился, чтобы ничего лишнего не увидеть. Так и заговорил через дверь:

— Ань, я ушёл. Когда вернусь, не знаю.

— Что, опять на работу? А как же выходной? — недовольно отозвалась она.

— Так надо. Не обижайся.

— Да я не обижаюсь. Тебя жалко.

— Я ушёл. С Никитой ни-ни.

— Папа! — воскликнула Аня.

В ожидании меня Вика металась по крыльцу и нервно заламывала руки. Но, несмотря ни на что, держала изящную осанку отличницы. Удивительная способность, даже потеряв цвет лица, сохранять форму в идеальном порядке.

За ней возвышалось новое здание, похожее на зеркальную коробку. Его построили совсем недавно, на смену старого приусадебного домика из забытого прошлого. Такого маленького, что даже полковнику приходилось делить кабинет с секретарём. Зато теперь места хватало всем, и оставалось много свободных помещений. А над входом взамен скромной таблички с государственным гербом блестели в солнечных лучах золотые буквы: «Отдел Специальных и Неотложных Действий».

— Иван Петрович!

Вика подбежала к машине. Я и выйти не успел, как оказался с ней лицом к лицу. С её большими голубыми глазами, полными слёз. Она могла расплакаться от малейшего неверного жеста, если бы только увидела в нём моё признание. Вот только я до сих пор не понял, в чём должен признаваться.

— Вика, успокойся. Всё под контролем. Чего ты так переживаешь?

— Ничего себе! Валерий Натанович до сих пор не успокоился. У меня такое ощущение, будто он вас пристрелить готов.

— Сейчас мы с ним поговорим, и всё встанет на свои места. Вот увидишь. А потом пойдём с тобой мороженое есть. Хочешь?

— Да какое тут мороженое?! Идите уже скорее.

Внутри стояла тишина. Ни привычных пересказов свежих дел, ни шуток чернее чёрного и ниже плинтуса. Если и говорили, то скомкано, будто играли в пинг-понг. Перебрасывались парой фраз и замолкали.

Когда вошёл я, тишина стала вовсе мёртвой. И только осуждающие взгляды исподтишка сопровождали меня. Будто все уже признали виновным, приговорили к расстрелу и лишь по странному стечению обстоятельств пока не привели его в исполнение. Хоть бы один рассказал, в чём причина. Но все молчали.

В приёмной в гордом одиночестве сидела секретарша с непроницаемым, как восковая маска, лицом. Марина Олеговна. Железная леди, так мы её называли. Казалось, даже если земля неожиданно разверзнется, она и бровью не поведёт. Только окинет этот беспорядок взглядом, поправит круглые очки в толстой оправе и пойдёт в обход.

Из-за двери кабинета полковника доносились приглушенные крики. Не удивительно, что в приёмной не осталось посетителей. Тут с какой просьбой не подойди — пошлют. Как пить дать пошлют. И меня пошлют. В этом я перестал сомневаться, как только открыл дверь. Не бывает осуждения на пустом месте. И теперь я прекрасно понимал Вику. Станешь тут дрожать, когда ничего не понятно, но всем ты поперёк горла стоишь. Пора расставить точки над «i».

— Вечер добрый. Я к…

— Идите. Валерий Натанович вас ждёт, — прервала меня Марина Олеговна.

Я постучал, но открыть не успел. Сам Натаныч выскочил мне навстречу. Его широкое лицо, обычно напоминающее кусок несвежего мяса, теперь стало пунцовым. Совсем как галстук. Маленькие маслянистые глаза буравили меня, всё равно что врага народа.

— Ветров! Явился! — он прошёл к столу, схватил пачку бумаг, — Это как понимать твою?

— Валерий Натанович. Если б я хоть знал, в чём дело…

— В чём дело? Я тебе сейчас объясню, в чём дело. Ты решил, что самый умный, вот в чём дело! Продался! Это как вообще? Это скандал!

— Кому продался? Когда? Это же глупость.

— Глупость? Конечно, глупость! Веркиолиса он спасает. Нашёл, главное, кого!

— В каком смысле спасаю? Я ему пулю в лоб пустил. Хорошенькое спасение.

— Да ну? А вот Центр по Контролю за Смертью другого мнения. Я тут, как дурак, рассказываю репортёрам об успехах, выставляю себя полным кретином, а упырь-то, оказывается, жив. И банда его тоже!

— Как жив? Я же… Можно посмотреть?

Я потянулся к бумагам в руках Натаныча.

— Это другое. Из ЦКС только звонили.

— И что они сказали?

— А ты как думаешь? Что заявленные души Калинов Мост не перешли. Каково, а? Что ж ты так банально? Восемнадцать лет работы. Честной работы. Ордена, медали, грамоты. Всё из-за упыря коту под смарку пустил?

— Натаныч, послушай меня. Мы знакомы с тобой не первый год. Даже если это правда, и Веркиолис не отправился на тот свет. Почему ты самое плохое сразу думаешь?

— А что мне ещё думать? Похоже, ты не понимаешь. Если бы не наша дружба, я бы уже утром отправил тебя за решётку. До выяснения.

— Ну, хоть на этом спасибо.

— «Спасибо», — передразнил полковник. — Я чувствую, меня следом за тобой под суд отдадут. За сокрытие.

— Да что ты скрываешь-то? Я убил его. Убил. Вот этим самым пальцем на спусковой крючок нажал, — я продемонстрировал указательный палец, будто это доказательство могло убедить. — Он не мог выжить. В пепел превратился. На моих глазах. А его бандитов разве не забрали? Или трупы теперь не доказывают смерть?

— Ведьмы умеют менять лица. Может, это бомжи какие. Или наркоманы.

— Может, и так. — согласился я. — Ну, а экспертиза что?

— Ветров! Ты говоришь со мной, как с зелёным салагой и при этом несёшь чушь. Что правдоподобнее? Данные ЦКС или мнение эксперта?

— Данные… — снова пришлось согласиться. — Слушай, Натаныч! Я не понимаю, что ты от меня хочешь? Если посадить, так сажай. А то я совсем запутался.

— Говорю ещё раз: хотел бы — посадил. Только не верится мне, что ты с нечистью шашни замутил. Не хочу я в это верить, понимаешь? Если я сейчас скажу то, что скажу, меня точно посадят вместе с тобой. Если ты виноват, конечно. И вот посмотри мне в глаза и скажи, продолжать мне или нет?

Он успокоился. Лицу вернулся привычный окрас. Я смотрел ему прямо в глаза, боясь даже моргнуть. Пытался увидеть там лукавую искринку, чтобы всё обернулось очень смешной и слишком жестокой шуткой. Но это осталось разбитой надеждой. Я видел дикую усталость и цепкость старого охотника. Натаныч изучал меня, препарировал и увидел мой ответ ещё до того, как я сам к нему пришёл.

— Я слушаю.

— У тебя есть три дня. Это максимальный срок, в который я могу ссылаться на служебное расследование. За это время ты должен выяснить, в чём здесь дело. Так как ты закрыл лицензию, я выдам новую. Это избавит от лишних подозрений и вопросов.

Серьезно, сухо, по делу. Валерий Натанович, как он есть. Никто бы никогда и не подумал, что за стеной спокойствия может бушевать ураган. Потому от неожиданности все и испугались.

— Что за лицензия?

— В пригороде есть детский лагерь. Тридцать лет как закрыт. Сегодня один искатель приключений на свою задницу явился с заявлением. Говорит, что заметил там привидение.

Самые простые лицензии — это охота на привидений. Те появляются недалеко от своих тел и обычно не представляют опасности. Требуется всего лишь сжечь труп, но для начала его надо ещё найти. Порой они оказывались в таких местах, что в жизни не додумаешься туда заглянуть.

— Если вопросы есть, задавай. У меня и другие дела имеются, — нетерпеливо спросил Натаныч.

Вопросов не было. Я вышел из кабинета и успел заметить, как сотрудники разбегаются от двери приёмной. Бездельники. Суют нос всюду, куда не просят. Одна только Вика сидела в операторской и перебирала бумаги. Искала то, что найти невозможно. Ответ на вопрос «Что будет дальше?». В поисках такого документа можно с ума сойти.

— Иван Петрович! Ну что?

Она с облегчением отложила папку.

— У нас новая лицензия. Посмотри, досье должно появиться.

— Сейчас. А что Валерий Натанович? Что произошло?

— Упырь решил отомстить. Не поверишь. Он не перешёл Калинов Мост. Надо будет заняться этим сразу после привидения.

— Как он…

— Вик, я и сам ничего толком не понимаю. Давай обо всём по порядку.

Вика мне не верила. Она промолчала, но я ощутил все вопросы, готовые сорваться с её губ. Ну и пусть. Я бы всё равно не ответил.

Глава 3. В подвальной темноте.

Адрес удивил водителя. Он привык ездить по заводским районам, по спальным. Там, где навигатор знал дорогу и голосом известного певца подсказывал повороты. Но сейчас путь лежал по островкам асфальта среди травы, между старыми деревьями густого леса, где звук мотора распугивал удивлённую живность.

— Иван Петрович, вы уверены, что мы правильно едем? — спрашивал он.

Плохо без машины. Давили ненужные обязательства. Я здесь и не был никогда, откуда мне знать? Куда приказали, туда и поехал, а насколько дорога верная, совсем неважно.

Несколько километров вглубь, и перед нами появились ржавые кованные ворота, зажатые тисками непроходимого леса. Открыть их не получилось, хотя ни замков, ни цепей не было. Петли от времени превратились в цельный кусок ржавого железа и двигаться не собирались. Пришлось перелезать, а машину оставить.

От мысли, что придётся сидеть в одиночестве, водитель поёжился, но на этом всё его возмущение закончилось. Он достал из бардачка пачку комиксов про каких-то мужиков в масках и так увлёкся, что сразу про меня забыл. Даже взглядом не проводил.

Пока я шёл до усадьбы, заморосил мелкий, колючий, проникающий везде и всюду дождь. Нет бы попозже. Ничего другого от августа и ждать не стоило. Аня говорит: лето. Где оно, лето твоё? Это же настоящая осень. Того и гляди, листья пожелтеют, опадут, а плачущее небо под ногами уже есть, хоть галочку ставь.

Когда лес расступился, усадьба возникла передо мной зловещей облезлой махиной в три этажа. Даже в годы своей молодости она вряд ли была красивее. Кривые орнаменты и изломанные линии на фронтоне никогда не ласкали глаз, а немногие статуи обнажённых ангелов, что остались на уцелевшей крыше, внушали только низменные и убогие мысли. Большая же часть кровли не выдержала испытания временем и рухнула. А через пустые окна третьего этажа просматривались свинцово-серые тучи. Они тяжким грузом навалились на корявые обломки и в любой момент могли обвалить ещё одно перекрытие.

Я пробежался взглядом ниже и в одном из окон второго этажа краем глаза заметил тёмную фигуру. Стоило моргнуть, и призрак исчез. Лицензия не ложная. Уже хорошо.

Перед крыльцом среди зарослей репейника прятался фонтан в виде мальчика-пионера в центре чаши с мутной цветущей водой. За годы одиночества скульптура раскрошилась, облезла, пропала часть головы и одна рука. Зато галстук сохранился в отличном состоянии. Водитель бы назвал это памятником зомби, или как там живых мертвецов называют? А я видел только современность.

Прежде чем войти в особняк, стоило осмотреть территорию, чтобы никаких неожиданностей не случилось в самый неподходящий момент.

Хрустя облетевшей штукатуркой и кирпичной крошкой, я обогнул здание и заглянул в ту часть имения, что пряталась от лишних глаз. Там находился обугленный остов флигеля. Его крыша также не выдержала и провалилась внутрь, перекрыв все окна и дверь чёрными обломками. А в воздухе до сих пор витал едкий запах гари, от которого я несколько раз чихнул.

Куда более полезной стала другая находка. От разбитого окна особняка тянулась к лесу свежая тропинка, которая терялась где-то среди деревьев. Трава на ней ещё была примята, а значит, совсем недавно кто-то здесь проходил. Может и тот сталкер, что оставил заявление, а может и кто-нибудь другой.

В любом случае эта мелочь пока не стоила особого внимания.

Как гласит древняя мудрость, заходить в дом проще всего через дверь. Спорить с этим глупо, хотя некоторые пытаются. Я вернулся к крыльцу и дёрнул за ручку.

Закрыто.

Внезапно. Ни разу не встречал закрытых заброшек. Это у нас в отделе вроде особых трофеев. Такие находки превращаются в легенды, которые пересказывают потом долгие годы. Каждому своё. Одним монеты с опечатками подавай, а нам особняки с закрытыми дверями. В моём случае даже с привидением. Джекпот не иначе.

Широкая замочная скважина с готовностью распутной девки приняла в своё нутро пару отмычек, а замок почти сразу щёлкнул и открылся. Старые технологии теперь проще детских игрушек. Не пришлось даже напрягаться. А вот с самой дверью всё оказалось куда сложнее. Огромная, резная, из цельного дерева, она слишком привыкла к своему положению и не поддавалась. Пришлось хорошенько повозиться, прежде чем раскрыть её хоть на треть.

В вестибюле меня приветствовал затхлый, дразнящий нос воздух, от которого я тут же смачно чихнул. Получилось громко. Звук эхом отозвался в дальних комнатах и вернулся уже чужим. Даже захотелось сказать «Будь здоров!» то ли себе, то ли эху.

Закрытая дверь действительно творила чудеса. Никакого мусора, никаких росписей на стенах, лишь слой пыли толщиной с палец. Небольшая уборка и всё будет как в старые добрые.

Напротив входа висела стенгазета. Несколько статей о последних днях лета и объявление о закрытии на зиму с подписью в конце: «Следующим летом ждём всех вас, ребята. Удачного вам учебного года!». Сложно читать такое. Как эпитафия на памятнике. А писавший об этом и не догадывался. Тогда вокруг бегала детвора и деловито прохаживались молодые вожатые. Тогда он верил, что перерыв лишь на полгода. Тогда он знал, что будущее будет непременно светлым. Но это было тогда. А теперь всё иначе.

Я одёрнул себя. В особняке бродит привидение, и чего от него ждать, я не знаю.

Первое время после самоубийства души не понимают, что умерли, и момента самой смерти не помнят. Так и блуждают возле своего трупа, пока не приходит ясность. С ними становится проще работать: они не агрессивны и охотно идут на контакт. Но если помощь задержится, а ожидание превратится в муку, рассудок их покидает. Начинают раздражаться без всякой причины, просто от того, что живые рядом. Ненависть даёт силы, и тогда привидения начинают убивать. Бросаются мебелью, доводят до паники и загоняют в ловушку. Им хочется поделиться своими страданиями, и не повезёт тому, кто окажется рядом.

Прислушиваясь к шорохам и вглядываясь в тени, я прошёл по первому этажу. Пустые комнаты походили одна на другую. Только раз встретился отголосок былых времён — макет самолёта. Он развалился, едва я к нему прикоснулся. Клей рассохся, а больше детали ничего не держало. Жаль. Был красивый. Красные эмалированные крылья, винтовой двигатель. Как настоящий, даже два маленьких кресла в кабине и те обтянуты кожей. Но теперь это просто груда пыльного хлама.

В комнате с разбитым окном я наконец встретил современность. Среди мха и плесени лежали бутылки, пустые пакеты и мятые обёртки. Удивительно, что за порог она не решилась заглянуть. Слишком страшен оказался призрак прошлого.

— Папа, это ты? — прошептал девичий голос за спиной.

Я обернулся. Рука машинально легла на пистолет, но этого не понадобилось. Позади оставалась всё та же пустота и запустение. Привидение хочет поиграть? Только не в мою смену.

Впрочем, привидения не играют. Это лишь жалкие отголоски человеческой жизни. Они борются с беспамятством, с прозрачным забвением. Им не вырастет памятник в гранитном лесу, не останется имени в скрижалях истории. Конец бесцельного существования. И сами того не понимая, души хватаются за последнюю нить, что связывает их с прошлым. Но нить должна быть разорвана. Людская жестокость не терпит вторых шансов. Не успел, не смог — значит, не достоин. И как бы жалобны ни были стоны, пусть даже они взывают в детском испуге к родителям, бесплотные души должны быть изгнаны. Точка.

Продолжив поиски, я поднялся на второй этаж. Не считая пары комнат, тот повторял первый. Без мебели, заваленный пылью. Только обои облетели, оголив кирпичные стены.

Место, где с улицы я заметил привидение, оказалось кабинетом. Несколько бумаг на полу берегли чернильные расплывшиеся буквы детских стихов и рассказов с корявым слогом. Народное творчество, как оно есть. Старый камин, чёрный от сажи, одиноко раскрыл пасть в ожидание алого цветения. Но оставался ему только каменный холод. Промозглый, мёртвый и совсем чужой.

— Здесь кто-нибудь есть? — крикнул я.

Привидения отвечали редко. Проще начинать разговор самому, испугав и заставив вздрогнуть.

— Папа, я заблудилась.

Мне повезло. Привидением оказалась разговорчивая девушка. Ну как, повезло? Всё относительно.

— Где ты? Покажись.

— Папа, у тебя странный голос.

Прозрачная дымка появилась в углу. Бесформенная, с человеческий рост, она не отбрасывала тени. Совсем свежее привидение. Прошло не больше недели после смерти.

— Где твоё тело?

— Тело? Я не понимаю. Ты не мой папа?

— Попробуй вспомнить, что последнее ты видела?

Глупо тратить время на отстранённые беседы. Призрак в любой момент мог забыть наш разговор и начать его сначала.

— Последнее? Я ничего не понимаю. Как я здесь оказалась? Было темно. Только одна лампа горела. Она слепила. Болели глаза. И запах. Я задыхалась. Слишком сыро. А потом… Почему я здесь? Ты не мой папа? Кто ты? Где я? Говорить тяжело.

Голос слабел. Каждая её фраза напоминала подход к штанге. Резкая, отрывистая, и давалась она не менее тяжко.

— Темно? Сыро? Что это? Подвал?

— Подвал? Не знаю. Там тихо. Только мыши иногда скребутся. И тяжело. Будто прессом прижало. Так ты не мой папа? Можешь его позвать? Он где-то рядом. Или маму. Они всегда рядом.

— Как их зовут?

— Я… я не помню. Почему я не помню? Это же так просто. Как я могла забыть? Я так устала. Хочу домой.

Голос совсем ослаб. Звучал едва слышно. Дымка рассеялась с последним словом. Но главное я услышал.

Прежде чем спускаться, подошёл к мутному грязному окну. Через него едва просматривались очертания фонтана и дороги. Но мне требовалось другое. Свет. Я хотел напитаться им, взять с собой хоть один солнечный луч. Как назло, густые облака не пропускали и одного. А меня ждала темнота. Не любил я все эти подвалы. Обходить бы их всех стороной.

Внизу, в мрачных лабиринтах тесных коридоров стоял мерзкий гнилостный запах влажного кирпича, сырой земли и останков местных обитателей. Узкие проходы бесконечно изгибались, путались между собой серыми стенами. Иногда они сжимались, касались плеч, и казалось, что я вот-вот застряну. Но только я собирался отступить, как стены раздвигались. Больше это напоминало игру в прятки.

Тишину изредка нарушали шуршания и писки. Как и говорило привидение, мышей здесь хватало. Ещё больше попадалось их трупов, скелетов, хруст которых сопровождал мои поиски.

Я проверил многие закутки, крошечные комнаты, разбросанные в лихорадочном бреду архитектора, которые ничем не отличались друг от друга. Некоторые посетил по нескольку раз и не узнавал, другие с первого взгляда казались знакомыми. Хотелось бросить это бесполезное занятие. Если бы тело лежало здесь, я бы уже неминуемо его нашёл.

Наконец я вывернул в один из коридоров, где прошёл не раз. Я так думал. И там заглянул в одну из коморок, куда уже заглядывал. Я так думал. Удивление моё вырвалось свистом.

Тело лежало на полу, придавленное тяжёлым креслом. Гниющее, брошенное, забытое. Дышать стало сложно. Слишком грязный воздух, слишком сырой. Как я мог столько раз промахнуться? Мимо этой вони невозможно пройти и не заметить.

— Это я?

Снова появилась дымка. Она светилась в темноте, переливалась, постоянно двигалась. Там, наверху, при дневном свете вся красота человеческой души терялась. Казалась серым туманом, не более. Но в подземном мраке всё изменилось.

— Мне жаль, — ответил я искренне.

Я не мог её не жалеть. Ей теперь закрыт путь на небеса, Калинов Мост раскроет только двери ада. Её душа, эта прекрасная дымка, будет вечность страдать в жерле дьявольской печи. Хотел бы я знать, что загнало её в подвальный мрак и заставило покончить с собой. Хотел бы помочь ещё при жизни. Но теперь всё, что осталось — уничтожить плоть.

Я убрал кресло, и вскользь осмотрел тело. Совсем юная девочка, может, лет четырнадцати. Вскрытые вены вдоль предплечья указывали на то, что всё она понимала и не собиралась возвращаться. Трупные пятна, вздутие, раны от крысиного аппетита. Одно было не ясно, почему она упала. Как будто кто-то опрокинул кресло специально. Но всё это меня не волновало. Искать причины самоубийства глупо. Редко когда есть стоящие зацепки. Я высыпал соль и полил бензином.

На тело я старался больше не смотреть. Любовь к разложению куда вернее многих медицинских симптомов говорила о близости безумия. О том, что крыша дала течь, и неминуемо эта струя сточит края, обрушит опоры. Моргнуть не успеешь, и внутренности твои станут протухшей массой. Жалость умрёт, сострадание иссохнет. Единственной ценностью станет потакание желаниям. Но желания эти будут лишь энтропией. Слепым, безрассудным стремлением к уничтожению.

Я поджёг коробок спичек и бросил к телу. Приведение, молча наблюдавшее за мной, начало таять.

— Спасибо, — услышал я прежде чем оно исчезло.

Яркое пламя ослепляло. Жар коснулся лица. Скоро дышать станет нечем, и лучше уйти раньше, чем это случится. Но, бросив на огонь последний взгляд, я заметил и ещё кое-что. В комнате позади тела лежала камера со штативом. Если там сохранилась запись, она может многое объяснить. Но хрупкие технологии портятся от огня. С каждой секундой шанс, что она работает, неумолимо таял. Я не мог рисковать.

Прыжок. Перескочил через тело на крошечный участок бетона. Языки пламени извивались рядом, то и дело касаясь и обжигая. Я схватил камеру и перепрыгнул обратно. Она ещё не успела нагреться, а значит, шансы резко увеличились. Главное теперь самому поскорее выбраться.

Я хорошо запомнил дорогу. Все эти повороты отпечатались картой в моей голове. Через две ступеньки выскочил из подвала и сразу полной грудью вдохнул чистый воздух. Как же мне его не хватало! Гораздо больше, чем думал. Я там задыхался, хоть и не понимал этого.

Память камеры оказалась пустой, и карты памяти на месте не было. Её вытащили, это очевидно. Но кто? Когда? Я мог бы плюнуть, передать находку, как вещдок. Пусть убойный отдел занимается. И всё-таки любопытство взяло верх. Вспомнить азы иногда интересно. Взбодриться, потешить самолюбие, ещё и зацепка на руках. И та свежая тропа очень кстати подсказывала, куда двигаться дальше.

Глава 4. «У Питровича».

Тропа протискивалась сквозь дыру в заборе и дальше вела через лес. Долго путалась, терялась и снова находилась. Несколько раз забывала, куда направлялась, но всё же, сделав круг, вспоминала.

Под сопровождение кукушкиных предсказаний и деревянной дроби дятла я встретил конец дождя. На душе сразу полегчало от того, что ярко-красное вечернее солнце спугнуло подкравшуюся осень. Галочка отменяется? Если только на несколько часов. А пока надо принимать солнечные ванны, замешав их погуще. Слышал как-то по радио, это полезно для здоровья. Или так, или апельсины ящиками есть. Но со вторым совсем не мой вариант. Любые цитрусовые прорастают по моему телу архипелагом красных пятен. Как карта одного из тех миров, что начинают описывать и бросают на полпути с севера на юг. А солнце как раз наоборот, поднимало настроение до состояния идиотской улыбки. Тепло летнего дня лучше микстур и таблеток лечило раны души. Может, к умершей стоило отнестись с большим уважением? Проронить слезу другую. Только это бесполезно. Ей не поможет, а у меня отнимет силы.

Не тащи в своё сердце лишнее — ещё одно правило моей железной логики. И я не тащил. Трагедии случаются слишком часто и слишком близко. Обратишь внимание на каждую, и жизнь станет мрачнее ночи. Запомнишь все, и не останется места именам любимых.

Мысль за мыслью, и я не заметил, как через деревья проник гул трассы. Всё же вывела меня тропа. И как удачно. Когда показалось серое русло дороги, вместе с ним появилась и забегаловка «Шашлык у Питровича». Название слегка задело. Как будто про меня речь.

По ту сторону трассы расположилась пустая стоянка для фур. Да и возле «Питровича» стояли всего пара машин. Причём одна из них — рекламная пустышка.

Да я бы и сам здесь не остановился. Не представляю, как надо оголодать, чтобы позариться на местную кухню.

Помню, был случай. Поползли слухи, что вдоль шоссе продают человеческое мясо под видом свиного шашлыка в маринаде. Торговцев отловить не сложно, но ведь они покупали у посредников посредников. Цепочка в полдюжины лишних рук. Именно в тот раз слухи оказались правдой. Раскопали вплоть до банды, которая через мясокомбинат распродавала конкурентов по кусочкам. В новостях же объявили, что слухи не подтвердились, и люди забыли даже быстрее, чем поверили официальной версии. С тех пор я не доверяю ресторанам.

— Вика, можешь номер проверить?

Всё, что угодно могло произойти, пока я буду в ресторане. Лучше действовать на опережение.

Я продиктовал оператору номер.

— Хорошо, Иван Петрович. Я пришлю сообщение, как только выясню. Как там привидение? Сложно было?

— Нет. Просто грустно. Но я нашёл камеру. Может, удастся что-нибудь выяснить по горячим следам.

— По горячим? Вы считаете, привидение появилось недавно?

— Уверен. Оно даже очертания тела ещё не приняло. Но дело не в этом. Что-то мне подсказывает, не простое это было самоубийство. К чему там камера? До связи, Вик.

— До связи, Иван Петрович.

Внутри забегаловки был большой обеденный зал на два десятка столов, и все под красными клеёнками в зелёную клетку. Странный выбор. Не удивительно, что лишь за одним из них сидел посетитель. Он увлечённо разговаривал с официанткой и не мог прерваться, чтобы последний кусок мяса доесть.

Я присел за ближайший стол перевести дыхание. Тут же встрепенулась официантка и направилась ко мне, спрашивая на ходу самым неприветливым тоном, на какой была способна:

— Меню надо?

Бросила на стол передо мной засаленный листок с меню и уставилась, будто я из её кармана уже половину зарплаты похитил.

— Скажите, у вас сегодня много посетителей? — спросил я, как ни в чём не бывало.

— Заказывать будете или нет?

На разговор она явно была не настроена, но мне всё же хотелось преодолеть эту броню и выудить парочку ответов. Требовалось зайти с другой стороны.

— Ладно, принесите газировки.

— Какой?

— Любой. На ваш вкус.

— Я эту гадость вообще не пью.

— А что пьёте? — спросил я, и только потом подумал, зачем?

— Что нальют, то и пью, — официантка резко смягчилась и даже изобразила какое-то подобие улыбки.

А я понял, что это и есть обходной путь. Дальше только напор и природное обаяние, и всё получиться.

— И что же вам обычно наливают?

— А что, есть предложение?

— Может быть.

— Говорят, здесь водочка отличная. Как слеза чистая, нежная.

— Звучит заманчиво. Но её же нужно под закуску. Есть варианты?

— Действительно, чем же в шашлычной закусить? И не знаю, что посоветовать.

Я легко и непринужденно посмеялся, будто шутка пришлась по душе. И официантка оценила. Люди любят, когда их шутки попадают в цель. Хочешь войти в доверие — смейся. Железная логика.

— Тогда пару порций шашлыка, пол-литра водки и пару стопок, — заключил я.

— Пару?

— А вы против?

Официантка растянула напомаженные губы в улыбке. Не против. Уходя, она посмотрела на второго посетителя. Тот уставился в телефон и никого больше не замечал.

Скоро передо мной стояла тарелка с дышащими паром кусками мяса, покрытыми аппетитной поджаристой корочкой. Рядом возвышался гранённый графин с испариной.

— Вы не составите мне компанию? — остановил я официантку. Думала, шучу и хотела уйти.

— Да я вроде на работе, — нехотя попыталась она вырваться.

— Так нет никого.

Она снова взглянула на второго посетителя и села со словами:

— Я только чуть-чуть.

Так я и сделал. Налил для начала по полрюмки, чокнулись за знакомство и выпили. А потом ещё по полрюмки.

Разговор становился всё приятнее с каждым новым тостом. То ли алкоголь делал своё дело, то ли официантка оказалась не такой уж недоступной, но очень скоро я узнал, что зовут её Мариной и рассказывать про себя она не очень-то любит. Про детство и юность — сколько угодно, но о том, как живёт теперь слова лишнего не вытянешь. Впрочем, я и не настаивал.

Между делом, закусывая очередную рюмку, Марина сообщила, что в кафе сегодня было человек пять, но все ещё утром. А когда речь зашла про заброшенную усадьбу неподалёку, Марина резко переменилась. Глаза округлились, тон стал заговорщически тихим:

— Говорят, там привидения водятся, — наклонившись ко мне, сообщила она.

— Кто говорит?

— Местные. Я сколько здесь работаю, вечно эти слухи ходят.

— А сама ты туда ходила? Интересно же хоть одним глазиком посмотреть.

— Ходила.

— И?

— Ну, я ничего такого не заметила. Но я ведь внутрь не забиралась.

— И внутри ничего не заметила бы. Знаешь, почему? — теперь наклонился я, и с самым убедительным видом произнёс: — Привидений не существует.

Марина наградила меня долгим задумчивым взглядом. Решала, поверить ли первому встречному или остаться верной слухам и суевериям. В итоге я прервал её размышления очередным тостом. За всех живых. А затем перевёл тему в более приятное русло.

Водки в графине оставалось совсем немного, а разговор перетекал сначала к комплиментам, а затем к откровенному флирту:

— Вот так сидишь ты здесь, Марин, красоту свою от людей прячешь, — говорил я.

Марина отмахнулась, улыбнулась и с деланой скромностью ответила:

— И ничего я не прячусь. Если мне кто-нибудь понадобится, я сама найду. Я за равные отношения, — проговорила она неверным языком.

Я разлил остатки по рюмкам, мы чокнулись за красоту, выпили на брудершафт и поцеловались вместо закуски. Я остался рядом и понимал, что уже не отступлю.

— Так ведь здесь никто не обнимет, — я обнял её. — Никто не поцелует, — и я поцеловал её в шею.

Она таяла в моих руках. Предчувствие вдохновляло.

— Знаешь, да. Ещё и полку в подсобке никто не повесит. Ты не посмотришь? — задыхаясь, попросила Марина.

Я прошёл за ней в подсобку. Полки были на месте…

Через час я вернулся в зал, поправляя на ходу куртку. Посетитель всё так же сидел в обнимку с телефоном и по-прежнему не осилил последний кусок шашлыка. Он украдкой взглянул на меня, поёрзал. Что-то ему во мне не понравилось. Может, ревновал?

Вспомнилось, что я спрашивал Вику про автомобиль и захотелось с размаху заехать себе по лбу. Особенно, когда проверил входящие и нашёл три пропущенных звонка.

— Иван Петрович! Слава Богу, вы позвонили. Я уже пальцев к вам послала. Тот номер, что вы мне назвали, зарегистрирован на общество «Новые Грани».

— Сектанты, значит? Очень интересно. Пальцам лучше передай, чтобы в усадьбу ехали. Там в подвале надо останки собрать. А тут я сам справлюсь.

— Хорошо.

— Ах, да. Скажи водителю, чтобы подъехал к кафе «У Питровича». Через «И».

Значит, секта. Таких совпадений не бывает. Свежая тропа, камера без карты памяти. Уж слишком жирная стрелка указывала на это богом забытое кафе, чтобы не возникло подозрений.

Мутная голова могла сыграть со мной злую шутку, если дело пойдёт наперекосяк. Зачем только пил, спрашивается? Впрочем, с другой стороны, тут мне жаловаться не на что. Раскрепостился, сбросил лишний вес. Это как раз приятно.

Я подошёл к посетителю, но реакции не последовало. Вспомнить его не получилось. Лицо совершено типичное. Густые хмурые брови, тонкие губы, маслянистые, плаксивые глаза. Если не священник, то экстрасенс. Или, как оказалось, сектант.

Я положил перед ним камеру. Лишь теперь он оторвался от своей игрушки, нахмурился ещё сильнее. Пусть только попробует бежать, ногу сломаю. Или нос. Куда попаду. В моём положении разброс может быть сильным.

— День добрый. Это не ваше случайно? — поздоровался я сквозь зубы.

— Вы пьяны, уважаемый. Оставьте меня в покое, — голос сектанта звучал так мелодично, словно он собирался проповедовать бредни про всеспасение и прочую чушь.

— Ваше или нет?

Я наклонился к нему ближе. Чтобы он нюхал мой перегар, чтобы кривился и отстранялся, чтобы в конце концов зажал нос. Он пойман с поличным и никуда не денется. И в глазах его уже метался страх.

— Это же серийная модель. Таких тысячи по городу, и будь у меня одна из них, я бы не смог её отличить.

— Но эта твоя. Правда?

— Что же вы привязались? Мне неприятно ваше общество. Вы слишком много себе позволяете, даже не понимая, что делаете.

— А знаешь, где я её нашёл?

— Не знаю и знать не хочу. И мы с вами на «ты» не переходили.

— Я переходил. А теперь слушай. Я нашёл эту камеру возле тела маленькой девочки. Брошенной в подвале мёртвой маленькой девочки. Понимаешь? Но вот в чём проблема. В камере нет карты памяти. А почему, знаешь? Она в твоём кармане.

— Вы несёте пьяный бред. Это невозможно слушать. И ваш этот амбре. Езжайте домой, выспитесь. Сами же потом себя ругать будете, — сектант повысил голос.

Упорный попался. Такому хочешь, не хочешь, а поверишь.

— Значит, не будешь говорить по-хорошему, — заключил я.

— Что бы вы там не решили, я призываю вас одуматься.

Когда слова работать не хотят, в ход идут другие средства. Я выпрямился. В зале, кроме нас, никого нет, значит, и мешать не будут. Бить его глупо. Потом ещё жалобу напишет. А вот пригрозить можно.

Я потянулся к кобуре. Пусто. Твою мать! Марина вытащила пистолет. То-то она руками размахивала, пока я её ноги держал.

— Не это ищешь?

Пить я больше на работе не буду. Зарекаюсь. Нафиг мне нужны такие проблемы? Смотреть в дуло своего же пистолета.

Марина, не застегнув на блузке верхних пуговиц, стояла возле двери подсобки. Руки неловко держали оружие.

— Опусти его! — твёрдо приказал я. Но она не послушалась.

— Я же говорил, шли бы вы своей дорогой, — сектант вернул себе блаженное спокойствие, забрал камеру со стола и сунул в карман.

Он считал себя победителем. Вполне заслуженно, глупо спорить. Но я пока жив, а живучесть — моя лучшая черта.

— Ты дверь закрыл? — спросила Марина сектанта.

— Да.

— Вот и хорошо. А теперь ты. Вытаскивай всё своё оружие и клади на стол. Только без резких движений!

Я выложил нож и кастет. Мог бы попытаться напасть, но поймать пулю будет легче лёгкого, а рисковать просто так не сильно хотелось. Лучше посмотреть, как будут развиваться события дальше и подождать более удачный момент.

— Он звонил какой-то Вике, попросил водителя сюда приехать, — сообщил сектант.

— Вот как? Давай-ка телефон. Медленно. Не то отстрелю твоего мохнатого друга.

А это уже было обидно. Стоило над ней так потеть, чтобы потом шуточки выслушивать.

Я вытащил телефон двумя пальцами и положил на стол.

— Напиши этой Вике, что поездка отменяется. Нам же не нужны непрошеные гости? — обратилась Марина к сектанту.

— Секунду. Тут экран глючит. Поменять бы, — он посмотрел на меня и добавил: — Хотя вам уже поздно об этом думать.

«Ничего не поздно!», — ответил я про себя.

Вика в жизни не поверит, что я такую важную команду смской отправил. Она девочка умная. Ещё и пальцев подтянет на всякий случай. Надо только дожить до этого.

— Готово. Вот. И ответила сразу.

— Что ответила?

— Говорит: «Ок, шеф».

— Это какое-то кодовое послание? — Марина нервничала.

— Нет. Мы всегда так общаемся, — спокойно соврал я.

— А почему она не спросила, всё ли в порядке?

— Мне-то откуда знать? Она новенькая. Многое не понимает.

— Новенькая? Где?

— В полиции. Где ж ещё.

— Что, простите? — переспросил сектант.

— Ты же, вроде, не глухой был.

— Сестра, мне кажется, у нас проблема.

— А что ж ты пьёшь в рабочее время? — возмутилась вдруг Марина.

— Серьёзно? Тебя вдруг заволновал моральный аспект? Это с пистолетом-то в руке? — усмехнулся я.

— А ну, заткнулся.

Мы остались в тишине. Я ждал их решения, а они не могли подобрать слов, чтобы сказать хоть что-то. Убить простого человека — это совсем не то же, что убить полицейского. Как-то я слышал от одного бакалейщика, что капля лимонного сока может придать вкус целой бочке воды. Если в этой бочке не окажется обычной капли воды, изменений даже не заметишь. Но если убрать лимонный сок, вкус поменяется. Можно назвать это профессиональным самомнением, но себя я ценил высоко. А мои коллеги вряд ли станут спорить.

— Так. Ладно. Что будем делать? — Марина прервала затянувшееся молчание.

— Я думаю, ты и сама знаешь, — с пугающей беспечностью произнёс сектант. — Мы должны избавить его от уз бренной плоти. Выбора он нам не оставил.

— Что, прямо здесь? — удивилась Марина.

— Нет-нет. Лучше на складе. Пойду разложу целлофан.

Какие аккуратные. Боятся огурцы кровью забрызгать. Потом есть их будет неприятно.

— Я понимаю, что ты велела заткнуться и все дела, — начал я, когда мы остались с Мариной наедине, — но мне как-никак помирать скоро. Поговорить охота.

— Слишком ты разговорчивый. Лучше молчи.

Она была слаба. Чтобы оставаться колючими, смелыми, таким людям нужна опора, иначе они теряются. Не знают, что делать, и в лучшем случае не делают ничего. А в худшем — совершают ошибки на пустом месте. Хоть с риском, но это приоткрывало форточку на свободу. Если правильно подобрать слова, можно и заболтать.

— А умирать, кстати, больно, — вновь заговорил я.

— Откуда тебе знать? Ваш брат только убивать умеет.

— Наш брат много чего умеет. Например, с привидениями разговаривать.

— Ты же говорил, что их не существует.

— Говорил. Врал. Прости за это. Но ведь и ты много чего говорила.

— И что они рассказывают? — заинтересовалась Марина.

— В тот момент, когда душа отделяется от тела, она испытывает жуткую боль. Настолько сильную, что потом несколько недель не помнит, как и когда умерла. Тебе когда-нибудь отрезали хоть что-то? Без анестезии. На живую.

— Нет.

— Нет… Но ты ведь можешь взять нож, встать у разделочной доски и попробовать отрезать мизинец. Даже не полностью. Фалангу. Просто представь, как ты будешь перебирать в руке нож, заносить его и в последний момент отводить в сторону. Ты будешь только предчувствовать боль, но она уже станет невыносима. Представила?

— Да, — на лбу Марины выступили капельки пота, рука задрожала. Она действительно представила, хотя могла пропустить мой рассказ мимо ушей. — Только я не понимаю. Зачем мне отрезать себе пальцы?

— Ты ведь убить меня хочешь. Просто так. Потому что не вовремя пришёл и не то сказал. Ну, тогда хорошо бы понять, что я испытаю.

— Врёшь! Ты всё придумал. Просто заговариваешь зубы. Андрей, скоро там?!

— Ещё пять минут, — отозвался сектант из глубины кафе.

Последние пять минут жизни, а использовать их с толком не получается. Что ещё я мог сказать? В фильмах так просто уговаривают на что угодно. Нужные слова приходят, как по мановению волшебной палочки. Убийцы не попадают, долго болтают и в целом — откровенные мерзавцы. Хотелось бы, чтобы всё это оказалось простым кино. Ну, или книгой. Каким-нибудь дешёвым детективом в мягкой обложке, где герой бессмертен, пули оладушками отскакивают от его лба, а если он выпадет из самолёта, то отделается лишь царапиной на щеке.

Но это не книга. Наверное. Я так думал.

— Веди его! — раздался совсем не долгожданный голос сектанта.

— Слышал? Ну так иди! — крикнула Марина.

Я старался найти любую возможность спастись, но малейшее резкое движение заставит её выстрелить. Это точно. Марина слишком испугана, чтобы думать. Просто сделает то, что сказали. Может, даже глаза закроет, когда нажмёт на спусковой крючок. А дальше попадёт или нет — вопрос удачи, и кто знает, каким боком та повернулась сегодня ко мне. Испытать хотелось. И чем ближе склад, тем больше хотелось.

Думал, когда войду, спрячусь за стену. С сектантом справиться недолго. Главное с линии огня уйти. Думал. Но всё оказалось иначе. Сектант вооружился топором для рубки мяса и держал его наготове. Все стеллажи он накрыл чёрным целлофаном, какой на дачных грядках раскладывают. Где только нашёл его в таком количестве?

— Вставайте к той стене, — приказал он.

— Неужели вы не понимаете, что вас всё равно найдут? — спросил я, уже не надеясь на милосердие.

— Не найдут.

— Я номера твоей машины уже сообщил. Это просто дело времени.

— Мы её утопим.

— Она на вашу секту записана. Вам устроят такую райскую жизнь, что сто раз потом пожалеете.

— Не пожалеем. Ты просто ничего не понимаешь.

«Сам ты ничего не понимаешь», — подумал я в ответ.

— Последнее желание перед смертью положено даже при настоящем расстреле, — сказал.

— Чего вы хотите? Сигарету? Вредно для здоровья, между прочим.

— Для меня вроде как это уже не важно.

— Мы всё равно не курим.

Что за любовь к здоровому образу жизни? Не удивлюсь, если они к тому же вегетарианцы. Сидят вечерами на крохотной кухоньке, хрустят капустой, вгрызаются в морковь. Как кролики. Только мысли их пропитаны кровью. На западе любят стейки малой прожарки. Почти сырые. А у этих в мыслях что ни человек, то стейк. С кровью, с мясным соком. И его надо есть понемногу. Выпячивать манеры, ножичком отрезать, вилочкой подцепить и жевать. Пятнадцать раз за одной щекой, пятнадцать за другой.

— Вы так спокойны. Особенно ты, — я кивнул на сектанта. — Сколько надо убить, чтобы этому научиться?

— Это неважно. Жизнь — лишь крошечный этап перед вечностью. Можно сказать, мы делаем тебе одолжение.

— Ну и зря. Спасибо вам говорить не буду. Мне с моей плотью очень неплохо живётся.

— Вы просто ещё ничего не поняли.

— Что ж ты заладил? Никто ничего не понимает. Один ты у нас гуру какой-то! — не выдержал я.

— Потому что так оно и есть. Тайны мира не проявятся, если ты не откроешь им свою душу.

— Почему тогда ты сам себя не убьёшь? Как ты говоришь… не освободишься от уз бренной плоти?

— Видишь, какие низменные вопросы ты задаешь? Просветление возлагает свои обязанности. Нужно помочь всем тем, кто никогда не откроет глаза.

— То есть ты себя мессией возомнил?

— Нисколько. Я лишь песчинка, обтачивающая лезвие. Есть силы куда более могущественные. И пока они не покинут тени, вы не сможете понять величия наших сторонников.

— Ну да, старая песня. А когда они, говоришь, выйдут из тени? Уж не перед концом ли света, случайно?

— В своём сером скудоумии ты смог угадать ответ. Только ирония ни к чему. Ты даже не представляешь, как скоро случится конец света.

— И в ожидании его вы под попкорн отсматриваете видео с самоубийствами? Чтобы время скоротать, что ли?

— Это для отчётности. Хватит болтать! Сестра, убей его.

Марина твёрже перехватила пистолет. Прицелилась…

К чёрту! Помирать так с музыкой! Я бросился на неё, как загнанная крыса. Пускай стреляет. Мне терять нечего.

И Марина выстрелила. Раз. Пуля просвистела рядом с ухом. Оглушила. Поцарапала. Два. В левый бок. Боль пронзила тело, но останавливаться нельзя. Три. Под правую ключицу.

— Косая дура! — закричал сектант. Кончилась его выдержка.

Он замахнулся топором, ринулся на меня. Не успел. Я всем телом налетел на Марину. Вырвал из рук оружие. Пронёс её, как пушинку к двери. Держал только одной рукой за шею. Смотрел, как лицо её наливается кровью, как пытается она ухватить ртом немного воздуха. Душить не время. Рукоятью ударил её по голове и отпрыгнул. Вовремя. В следующий момент удар сектанта, который предназначался мне, обрушился на голову Марине. А я приземлился на левую ногу и едва не упал. От боли колено подкосилось, в глазах потемнело.

С пистолетом всё становится просто. Пока сектант в ужасе смотрел на топор, застрявший в Марине, я прострелил ему обе ноги. Чтобы не сбежал. Он рухнул на пол и завизжал во всю глотку.

— Ну что ты так орёшь? У меня тоже в теле две свежие дырки. Будь хорошим мальчиком. Потерпи.

Тяжело дыша, я отполз в дальний угол и сел поудобнее. Раны пульсировали, голова гудела. Все силы как будто вытекли вместе с кровью. А ведь ещё упырём заниматься.

— Мне не больно! — кричал в ответ сектант.

— Верни лучше телефон.

— Пошёл ты к чёрту.

— Я думал, ты ему поклоняешься.

Он замолчал. Только стонал и ворочался.

Из обеденного зала послышался громкий навязчивый стук в дверь. Кто это мог быть? Я надеялся, что мои ребята. Немного бы пораньше им появиться, не истекал бы сейчас кровью. Но лучше поздно, чем никогда.

Превозмогая боль, я поднялся. В глазах танцевали искры. Я прошёл мимо сектанта. Тот попытался схватить меня. Зачем? Это уже ничего не поменяет. Зато мне помогло вспомнить, для чего я здесь.

— Выворачивай карманы, — направил я на него пистолет. — Только учти. Мёртвого обыскивать проще.

Он выругался, но начал выкидывать мои вещи. Затем вылетела камера и с треском упала на пол.

— Осторожнее.

Последним он достал маленький пластмассовый квадратик и положил к моей ноге.

— Что и требовалось доказать.

Так и подмывало выпустить в него ещё пару пуль, но я сдержался. Я не убийца, что бы там они себе не придумали.

Марина мирно сидела у стены. Топор так и остался в её голове. Странно, она в меня стреляла, хотела убить, на самом деле хотела, но мне всё равно было её жаль. Особенно после того, что между нами случилось считанные минуты назад.

— Иду! — крикнул я.

Помощники могли пойти на штурм, а это уже лишнее.

Ключ оставался в замке. Я повернул его и с удовольствием отметил, что угадал. Два пальца с оружием наготове и водитель чуть подальше.

— Иван Петрович, вы ранены! — сказал один из них вместо приветствия.

— Спасибо, я знаю.

— Мы спешили, как могли. Только название перепутали, — оправдывался другой.

— Я в этом не сомневался. Ладно, неважно. Там на складе два товарища. Один ещё жив. Пусть таким и останется.

Пальцы ответили «Есть!» и прошли в зал.

Планы изменились. Теперь надо заехать к Данае, ведьме квартала проституток. Так её называли в шутку, но она не обижалась. Да и с чего бы? В старом трёхэтажном бараке все квартиры занимала свора индивидуалок. И только Даная, хотя никогда не одевалась, сохраняла целомудрие.

Уже в пути я позвонил оператору.

— Вика, ты умница. Только ребята всё равно опоздали.

— Вас ранили? — робко спросила она, заранее зная ответ.

— Да. Но это пустяки. Заеду к Данае, и всё будет в порядке. Пошли кого-нибудь на завод, где я Веркиолиса пристрелил. Пусть посмотрят, как там обстановка.

— Хорошо, Иван Петрович. Уже делаю. Но Даная… Вы уверены, что больница не лучше? Всё-таки ведьма…

— Нет у меня времени на больницу. Всё. Держи в курсе. До связи.

— До связи.

Глава 5. Рождающая чистоту.

Мы прорывались сквозь городской сумрак по отражениям жёлтых фонарей на зеркалах свежих луж. Разбивали их вдребезги на мириады капель, не задерживаясь на пустых перекрёстках и проскакивая одинокие светофоры. Ближе к центру машин на дороге стало больше, и скорость пришлось снизить. А уже у заветного барака остановились, всего на полшага обогнав ночь.

Я изнывал на заднем сиденье. Каждый ухаб неровной дороги, каждую выбоину я чувствовал как удар молотом. Одежда пропиталась кровью и оставила на обивке мокрый след. Водитель не заметил этого. Он больше переживал, что я умру на его глазах. Комиксы к такому не готовили. А для меня боль была лишь ещё одним признаком жизни. Может, поэтому меня беспокоил испачканный салон? Теперь придётся его чистить, а то и менять. Сплошная морока.

Водитель помог выбраться. На левую ногу опираться не получалось. Сразу передёргивало, а колено норовило согнуться. Неприятно, но терпеть можно.

Квартал проституток умел приветствовать гостей. Сегодня в программе был мужик в одних семейниках. Он вывалил на балкон третьего этажа и, с трудом держась на ногах, орал во всю глотку. Ухватился за хлипкую ограду, чтобы сохранять равновесие. Вот только она и без того уже колыхалась от малейшего дуновения.

Внизу собрались люди. С нескрываемым интересом следили за чудаком, обсуждали его неприглядные складки и жалкий вид неудачника. Поддерживали немногие, в основном подтрунивали и призывали скорее прыгать. Некоторые вовсе снимали на телефон в ожидании лайков.

— Чего он там надрывается? — спросил я сразу у всех и ни у кого конкретно.

— Говорит, обокрали его, а потом ещё и плату потребовали, — ответила девушка из толпы.

— Вы все мерзкие шлюхи! — Кричал мужик. — Последние штаны сп…

— И что, правда, украли? — зачем-то уточнил я, хотя не имел ни малейшего желания влезать в чужие разборки. По крайней мере, сейчас.

— Верните мои деньги! Сколько можно над человеком измываться! — не унимался мужик.

— Да кто её знает? — ответила мне девушка. — Анжелика никого никогда не кидала. Хотя… Всякое бывает.

— Заканчивай концерт, голодранец! — покрикивала дама с пышными формами. — Сигай, помолясь, да домой уже ползи.

— Ты мне не указывай! Деньги мои верните! Зарплату всю увели! Мне жрать теперь не на что!

Балкон и сам уже качался. Трезвый бы замер в страхе, а лучше ушёл бы оттуда, пока не поздно. А мужик, наоборот, раскачивал ещё сильнее, будто специально стремился хоть что-то сломать.

— Остановись! — призвал его я.

Опоздал. Под оглушительный визг проституток балкон не выдержал и с грохотом провалился на этаж ниже. Уцелела лишь ветхая ограда, на которой и повис недовольный клиент. Он мгновенно протрезвел, мычал что-то жалобное и отчаянно сучил ногами. Ясно было и ему, и всей толпе зевак, что до падения оставались считаные секунды, а спасения нет и быть не может.

— Я не хочу на это смотреть, — шепнул я водителю.

Тот увлёкся зрелищем и не откликнулся. Пришлось дёрнуть его за рукав и потянуть к подъезду. Смотреть спектакль без билета у меня не было желания.

Уже на лестничной клетке мы услышали, как охнула толпа и что-то шлёпнулось на землю. Водитель тоскливо обернулся. Досадно ему было, что развязки не увидел. А я прислонился к грязно-зелёной стене перевести дыхание и оставил там сочное кровавое пятно.

Поднялись на третий этаж. Каждая ступень давалась всё труднее, а последний пролёт я уже полностью висел на шее водителя и давил боль, стискивая до предела зубы. Перед глазами плыли круги. Может, и темнело, но в тусклом свете закопчённых ламп этого было не разобрать.

Даная распахнула дверь, прежде чем я нажал на звонок.

— Ваня! Сколько я тебе говорила не бродить по притонам!?

Я был уверен, что она меня ждала. Это её главная черта — знать всё заранее. Даже когда в седьмом классе я вручил ей пожухлый букет тюльпанов и пригласил в кино, она рассмеялась. Сказала, что пойдёт, но уже в кинотеатре я встречу свою судьбу. И ведь права оказалась. Катя сидела рядом, и весь сеанс мы проболтали о всякой всячине. Не помню, что за фильм тогда шёл, но никогда не забуду, как экран отражался в её глазах. Как на щеке, на шее её игралось зарево взрывов. Даная не обиделась ни на секунду, но я долгие годы выпрашивал её прощения.

Так же она предсказала и Катину смерть. За месяц до того самого дня она позвонила и через слёзы просила её не лететь в командировку. Отговаривала, как умела, но Катя не согласилась. Либо карьера, либо вера в гадалкины сказки. Так стоял вопрос. И Катя выбор сделала. Кто бы мог её винить? Но я винил. Я слишком хорошо знал Данаю. Даже когда та поселилась в квартале проституток и перестала одеваться, я единственный был уверен в её здравомыслие. И Катю я винил за вечное неверие. Только что могло это изменить?

— Не угадала ты, мать. Не в притоне, а в кафе, — ответил я с ехидной улыбкой.

— Да? — Даная задумалась и между прочим добавила: — Значит, это в другой раз будет.

Я ввалился в квартиру без спроса и не ожидая приглашения. А водитель застыл на месте. Он с открытым ртом рассматривал упругое тело Данаи, и ей это нравилось. Сладкая победа маленького безумия.

— Ты не пригодишься. Иди на кухню, — велела она ему. — Не забудь поздороваться с Зешей. А ты, Ваня, иди в гостиную и раздевайся.

Я прошёл в небольшую комнату с пузатым телевизором и лесом горшочных цветов. Из-за этих джунглей воздух здесь был таким же влажным и тяжёлым, как в гуще экваториальных зарослей. От него голова закружилась ещё больше.

Я стянул с себя куртку, осмотрел её. Пули прошли между пластин. Обидно даже. Зря, получается, я эту тяжесть таскал.

Следом снял рубашку. Бросил на пол и свалился сам на диван перед телевизором. Между фикусом и филодендроном.

Даная шуршала за дверью.

— Здравствуйте, Зеша, — прозвучал за стеной растерянный голос водителя.

Он не понимал, с кем говорит и зачем. Стоило ему объяснить. Речь шла о фонаре за окном. О его плотном жёлтом свете, проскальзывающем через распахнутую форточку. Даная уверяла, что он живой, и рассказывала, будто однажды понесёт от него спасителя. Никто не мог представить, как это должно случиться. И никто в это не верил. Кроме меня. Даже самые дикие небылицы, сказанные Данаей, сбывались. Глупо спрашивать, как оно случиться. Всё равно не угадаешь.

— Лежишь уже? Хороший мальчик. Сейчас я буду делать тебе больно, — она принесла несколько пыльных банок и пакет с красной смесью. — Не думай, что мне это не нравится, но кричать я тебе не позволю. У нас в соседней квартире дети маленькие. Так что пожуй вот это.

Даная без спроса сунула мне в рот ложку вязкой горькой жижи, от которой замутило с новой силой. Я попытался выплюнуть её, но не смог. Она стекала по горлу, наполняла желудок приятным теплом. А через секунду по всему телу пробежала волна. Начало покалывать в пальцах ног, потом выше. Дошло до шеи. И только тогда я понял, что не могу пошевелиться. Боль не утихла, даже наоборот, как будто усилилась. Хотелось прижать рану рукой или хотя бы повернуться поудобнее.

Даная могла дать обезболивающее. Она знала сотню зелий, убирающих самую сильную боль. Но не дала. Любила издеваться.

Я отвёл взгляд и уставился на жёлтые пятна на белом потолке. Личная замена облаков для затворницы. Жить под крышей, наверно, не самое милое дело. Особенно если знать, как они обваливаются.

В телевизоре с надрывом рассказывали о трагической любви. Очередная мелодрама, снятая чуть ли не на телефон. Как только их смотреть можно? Хотя сюжет западных фильмов не лучше. Просто они западные, вот и смотрят их охотнее. Все промахи списывают на перевод, отвратительную актёрскую игру называют талантливой. Так и получается, что одни срывают миллионные кассы, а другие крутят около полуночи.

Только я нашёл благодатную тему для ворчания, отвлёкся от боли, как почувствовал в себе что-то лишнее.

Острыми, как спицы, пальцами Даная влезла в рану на боку. Обжигающая боль заставила меня крикнуть. Если бы не зелье, я именно так бы и поступил. Но я не мог. Даже мычать получалось едва слышно. А Даная ковырялась долго, со смаком. Вводила пальцы всё глубже. В какой-то момент мне представилось, как она пронзает меня насквозь и уже ищет пулю в диване.

— Вот и первая.

Даная поднесла к моим глазам окровавленный кусок железа. Задержала, чтобы я получше рассмотрел, и убрала, только когда несколько капель крови упали мне на щёку.

Теперь настал черёд второй дырки. Даная пересела ближе. Я поймал её глазами и не отпускал ни на секунду. Уловил запах её мыла. Цветочного. Она ведь только из душа вышла, когда мы заявились. А теперь от чистоты не осталось следа. Влажное от пота тело в маленьких красных капельках моей крови. Кончики волос тоже намокли. И только этот запах остался доказательством чистоты.

Как же больно! Она снова вонзила в меня свои «стилеты». Нахмурила брови и пристально смотрела в одну точку. Ковырялась ещё дольше. Раз за разом задевала кость. Мне бы выругаться, как бы легче сразу стало. Но нет. Ведьма на то и ведьма, чтобы издеваться над людьми.

— Во какая! — опять она сунула мне пулю почти в самый нос. — Повезло, что кость не задела.

«Хорошо везение», — подумал я в ответ.

— Ладненько. Теперь чуток поколдуем и свободен.

Она отпила из одной банки больше половины. Встала, пробубнила какой-то несвязный бред, пару раз прыгнула на месте и хлопнула в ладоши. Потом насыпала горсть красной смеси на ладонь, взяла в рот и туда же добавила немного мутной жижи из другой банки. Долго и тщательно пережёвывала, болтала между щеками. В конце концов, выплюнула на руку получившуюся кашицу. Смазала ей обе раны, растёрла. Может даже слишком тщательно, чтобы сделать ещё раз больно. А потом открыла мой рот и вытряхнула туда остатки. Я боялся, что опять дрянь какая-нибудь. Но нет, оказалось сладкой, напоминающей разжёванный инжир кашей. Она растаяла на языке, как сахарная вата.

— Ну что, Ветров, — строго сказала Даная. — Пока я тебя реставрировала, Маша таки призналась Максиму, что беременна от Влада!

— Что? Кто? Кому? — не понял я и даже не заметил, что снова могу говорить.

— Да… — махнула рукой Даная. — Долго объяснять. Я тебе сейчас рубашку найду. А потом чай будем пить. Тебе стаканов десять надо, не меньше.

Пока она обыскивала шкафы и сундуки, я смаковал последние нотки инжира. Хотелось ещё. Это как с любой вкусной конфетой. Одной всегда мало.

А боль постепенно уходила. Она ещё на несколько дней останется слабым отголоском, а затем и вовсе пройдёт. Это лучше больниц. Операции там безболезненные, но потом замучаешься уколы делать.

Хорошо, если есть проверенные ведьмы. Всё больше шарлатанок и мошенниц. Потомственные колдуньи разных степеней и ступеней. Раньше был один институт, и никто не сомневался в его выпускниках. Теперь же их десятки, если не сотни. Академии, колледжи, университеты. Чего только нет. А дипломированные специалисты шалфей от шафрана не отличат.

Даная вернулась с голубой кофтой.

— Мужского ничего не нашла. Но есть вот такая. Она, конечно, к твоим глазам не очень подходит. Если тебя это вообще волнует.

Меня не волновало. Подумаешь, женская. Наготу прикрыть можно и пальмовыми листьями. Разве это уязвит аборигена далёких островов? Сказать ему: «Вы сегодня одели женские листья». Абориген не поймёт. Просто смерит спросившего непонимающим взглядом и, не ответив, побежит по своим делам. Главное, чтобы движений не сковывало. А мода — просто добровольное ограничение. Как и любой стереотип.

Я оделся и прошёл на кухню. На маленьком квадратике с трудом размещался стол, плита и холодильник. Свет включать не требовалось, фонарь справлялся лучше. Он наполнял комнату Зешей, доставая до самых тёмных уголков. Таким ощутимым и живым, что казалось, если прислушаться, можно даже расслышать, как он говорит.

Водитель сидел за столом, увлёкшись телефоном. Когда я появился в двери, он оценил мой вид и с трудом подавил смех. Ну и пусть. Даже если бы рассмеялся, я бы не обиделся. Он сегодня заслужил.

— Иван Петрович, как вы? — спросил водитель, приподнимаясь.

Я сел.

— Лишних дырок во мне больше нет. С этим можешь поздравить. Теперь надо чай попить. Стаканов десять.

Водитель поставил чайник на огонь, а когда вода начала закипать, к нам присоединилась Даная. Она извлекла из-под стола табурет и села, перекрыв выход.

— Значит, говоришь, не в притоне тебя ранили? Странно. Я этого не видела.

— Может, не обязательно видеть всё?

— Про всех не обязательно. Но ты не все. Ты был у меня как на ладони. Я видела каждый твой шаг до самой смерти…

— Ты никогда не говорила, что видела мою смерть, — перебил я её. Слишком это важная часть, чтобы говорить о ней вскользь.

— А зачем?

— Как это? Чтобы предупредить, конечно. Может, исправить что-то получится.

— Ветров! Ну какой ты иногда дурак бываешь. Смерть не обманешь. Я столько раз пробовала, и никогда не получалось. Будущее, как оказалось, такое же неминуемое, как и прошлое. Знаешь такую поговорку «Что было, то было»? Ну вот, «Что будет, то будет» так же верно.

Чайник закипел. Даная встала, расставила три чашки. Начала протискиваться между холодильником и водителем, но на секунду замерла. Лукаво глянула на него. Зажатого, вытянувшегося в струну, с волосами, горящими в свете фонаря. «Так-так» прошептала еле слышно, а потом опомнилась и потянулась дальше.

Аромат чая с бергамотом оседал испариной на оконном стекле. Стало жарко и очень хорошо. А три полные чашки настраивали на беседу. Из сладкого оказались две конфеты, которыми Даная гостеприимно не поделилась.

— И когда же я умру? — продолжил я, немного отхлебнув.

— Не скажу.

— Серьёзно!? А вдруг сегодня?

— Тебе ещё в притоне надо побывать. Забыл?

— Завтра?

— Как ребёнок, честное слово.

— Ну, скажи. Я должен знать! — настаивал я.

— Ничего не скажу. Хоть пытай меня. Хоть к трубе пристёгивай, — говорила Даная с таким рвением, будто на самом деле была не против радикальных мер.

— Что ты несёшь? Смотри поменьше свои мелодрамы, и дурь всякая на ум приходить перестанет.

— Кстати, иногда там неплохие завороты используют. Вот вчера была… Не помню название, они все одинаковые. Так вот, начиналось как обычно. Одна дамочка ушла от мужа, уехала в родной город, а муж с актрисой познакомился. Он журналистом крутым был.

— Дань, ты ведь не собираешься пересказывать дешёвую киношку?

— А мне интересно, — напомнил о себе водитель.

— Вот! — Даная торжественно протянула к нему руки. — Хоть один нормальный человек в вашей этой милиции…

— Полиции!

— Неважно. Я говорю, у вас там людей нормальных мало. Этот первый. Как вас зовут, товарищ?

— Тимофей, — ответил водитель.

— Так вот. Если Тимофею интересно, не перебивай меня, Ветров. На чём я…? Ах да. Крутой журналист нашёл актрису. А она якобы фонд возглавляет, который детьми торгует. И сама таких подробностей не знает.

— А потом оказывается, что знает?

— Иван Петрович, ну, дайте послушать.

— Постой-ка. А откуда ты знаешь? Смотрел! Точно, смотрел. Попался рыбий глаз!

Я молча отпил чай и не ответил. Всё равно не поверят. Просто это невозможно было не угадать.

— Иван Петрович, честно, я никому не расскажу.

— О том, с какой жадностью ты слушал пересказ женской мелодрамы?

— Сам, значит, смотришь, а другим нельзя? Вы только на него поглядите! Тимофей, ты видишь, каков у тебя начальник? Я бы от него бежала без оглядки.

Водитель промолчал.

— Ты удивилась, что меня в кафе ранили. Почему? — вернулся я к изначальной теме.

— Потому что я этого не видела. Я же сказала уже.

— И что это значит?

— Не знаю. Я последнее время начала замечать, что есть вещи, которые мне не видны, хотя должны быть. Как будто их и вовсе не произошло.

— Может, твой дар теряет силу?

— Нет. Это было бы слишком просто.

— А что, если это не люди в Ивана Петровича стреляли? — предположил водитель.

— Кто тогда? Упыри? Оборотни? Привидения? Всех их я бы тоже увидела.

— Может, ты хотя бы расскажешь, как твои видения происходят? — спросил я. — Это как картинки из кино?

— У меня, по-твоему вместо глаз камеры? Нет, конечно. Я вижу души тех, кто участвует в событии, как призраков, только более яркими. У каждого она уникальна, своего размера и цвета. Место представить гораздо проще: по отблескам от сияния душ видны очертания мебели.

— А у меня какая душа?

— Не скажу. И не перебивай меня! Сколько можно? Так вот. Если человека бьют, я вижу бьющего. Если стреляют, я вижу стреляющего. Когда тебя ранили? Кто? Дай руку.

— Два сектанта за городом. «Новые Грани» их общество называется.

Я протянул руку, и Даная прижала её к груди. К своей нежной коже. Я чувствовал, как часто бьётся её сердце, как моё запястье касается упругого соска. Но насладиться не успел. В один момент всё закружилось, кухня превратилась в грязную кляксу, и меня едва не стошнило.

Пляска красок, бешеная череда переворотов. И вот я снова на том складе, между стеллажами, закрытыми чёрным целлофаном.

На меня наставляет пистолет ещё живая Марина. Рядом с ней сектант вертит в руках топор. Он что-то говорит, но я ничего не слышу. Всё вокруг мутное, расплывчатое.

— Ты здесь один? — раздаётся голос в моей голове. Сложно понять слова. Из-за эха они звучат целым хором повторений. — Соберись, Ветров. В комнате ты один?

Я пытаюсь сосредоточиться. Улавливаю отдельные слова и постепенно их понимаю.

— Нет, — говорю. И теперь мой голос становится хором.

— Я не вижу никого, кроме тебя. Сколько их?

— Двое.

— Люди?

— Да. Мужчина и женщина.

— Где они стоят? Покажи.

Я через силу поднимаю руку. Она будто ватная, чужая. Указываю пальцем под ноги Марине. Она этого не видит. Для неё я по-прежнему стою неподвижно.

— Здесь женщина, — говорю. Потом указываю на место сектанта. — Здесь мужчина.

— Пусто. Там никого нет.

Даная отпустила мою руку, и я выскочил из видения. Понадобилось осушить чашку, прежде чем сознание успокоилось.

Не говоря ни слова, водитель налил мне ещё. Может, побоялся нарушить ход ритуала. Кто его знает, какие последствия будут от малейшего неверного чиха.

Даная долго молчала. Водила ложкой в черной воде и задумчиво сжимала брови над переносицей.

— Я понятия не имею, что это такое. Думай, как хочешь, но у них не было души.

— Это возможно?

— На парах по истории древней магии нам рассказывали, что душу можно продать. Есть разные мифы и легенды с таким сюжетом. Но ты сам понимаешь… Древняя магия на то и древняя, что стала скорее сказками. Если там и осталась правда, то я вам точно о ней не скажу. Тут эксперт нужен.

— И у тебя на примете такой есть, надеюсь?

— Моя однокурсница Мара увлекалась загробным миром. Даже диплом по древним богам писала. Про Сета, Аида и всех остальных. Но насколько она погружена в эту тему сейчас, я понятия не имею. Может, и задвинула свои фолианты на антресоли. В наше время одними исследованиями сыт не будешь.

— Поговорить с ней всё равно будет не лишним.

— Я ей с утра позвоню, договорюсь о встрече. Только учти, она малость того.

— Правда? Никогда бы не подумал.

— Всякое бывает.

Я допил ещё одну чашку, и водитель снова её наполнил.

Не хотелось уходить. Так здесь было уютно. Чайник бурлил на слабом огне, холодильник позапрошлой эпохи гудел в углу, красивая голая женщина радовала глаз. Только судорожные вздохи за стеной немного смущали, но это ничтожная мелочь, не достойная внимания. А там, на улице, снова предстояло коснуться тьмы и по локоть засунуть руки в отбросы. Не хотел я, и водитель со мной молча соглашался.

Даная вернулась к любимой теме. Пересказывала очередную мелодраму. И мы уже не перебивали. Кивали головой, хлюпали чаем только в перерывы.

Я и сам не заметил, как разговор устал и замедлился. Появились долгие паузы, неудачные шутки. Чай закончился на десятой чашке, и больше никто не подливал. Да в меня и не влезло бы. Живот и так распирало.

— Ну что, пора и честь знать, — сказал я, когда пауза слишком затянулась.

— Что, уже уходите? — вежливо поинтересовалась Даная.

— Да. Дел ещё невпроворот. К слову. Упырь! Ты ведь слышала о Веркиолисе?

— Нет. Что с ним?

— Как это не слышала? Весь город вторую неделю только о нём и говорит!

— Я современную музыку не очень люблю. Мне больше джаз…

— Какой ещё джаз? Он детей похитил! Двадцать человек по колено ростом.

— Ну да, не очень весело. И что с ним?

Даная выглядела слишком спокойно. Пусть она ведьма, но ведь речь о детях! Я перевёл взгляд на водителя. Тот меня прекрасно понимал. Округлил глаза и ждал продолжения.

— Тебе на детей плевать?

— Нет, наверное. Я с ними не знакома. Но какая кому разница, если вдруг я переживать начну? Ну, дети. Ну, маленькие. Ты про них спросить хотел? Или про упыря?

— Про упыря, — я смирился. — Он после смерти через Калинов Мост не перешёл. Тебе это о чём-то говорит?

— Вот что должно волновать всех! — Даная резко вскочила. — Не дети! Не больные и хворые. С Амиром что-то происходит. Ты мне притащил ещё три доказательства этому.

— Сядь. Успокойся. Говори медленнее, — приказал я, и она послушалась.

— Почти месяц я уже это замечаю. Думала, фляжка засвистела. Головой поехала. Но видишь, как оно получается. Люди без души. Я и не представляла, что такое возможно. Никто не представлял. Мифы оживают!

— А можно вопрос? — Тимофей приподнял руку. Школьная привычка ещё не забылась. — Вы удивляетесь людям без душ. Неужели это так важно?

— Конечно, важно! — Даная одним только взглядом заставила водителя сжаться. — Телесная оболочка — лишь первый этап жизни. Смерть только кажется страшной, потому как неясно, что будет дальше. Но люди не хотят разбираться в этом вопросе, иначе знали бы, что за смертью открывается вечность.

— А зачем? — спросил я. — То есть даже смысл жизни не совсем ясен. К чему тогда вечность?

— Это ты меня спрашиваешь? Я понятия не имею, какая у создателя задумка была. Может, он так играется.

— Откуда тогда уверенность в вечности души?

— А это не я сказала. Есть люди и поумнее. Или не люди даже.

— И как же они пришли к таким выводам?

— Такими вещами в основном на востоке занимаются. С помощью разных практик развивают сознание до такого уровня, что могут покинуть на время тело. Тогда получается заглянуть в места, не доступные живым. Даже на тот свет. К слову, они же и в преисподнюю смотрели, и про вечный огонь для грешников рассказали.

Я и не задумывался никогда, что все наши знания о потустороннем пришли с востока. Запад всегда отличался практичностью. Он препарировал и изобретал в границах зримого, осязаемого. Только границы эти — лишь низенький заборчик. Уютный дворик, называемый Амиром. Он становился всё понятнее и яснее с каждым годом, в то время как Ямир по-прежнему был тёмным неизведанным пространством. Лишь редкие странники сознания прорывались за границы и приносили крупицы сведений об этой бескрайней вселенной.

— А про рай они что говорили? — заинтересовался водитель.

— Что там светло и тепло, — пожала плечами Даная.

— И всё? Как-то скучно.

— Я никогда не интересовалась этими исследованиями. Мне в Амире интереснее. Но мы вообще о другом говорили. Душа рождается вместе с человеком и после его смерти продолжает жить. Это понятно? Хорошо. Теперь представь, что у человека вдруг пропал мозг. Или сердце. Так вот, душа — куда более важная часть, чем всякие там органы.

— Но ведь что Веркиолис, что парочка сектантов не походили на мертвецов. Я встречался с зомби и разницу бы заметил.

— Видишь теперь, почему это невозможно?

— Именно. Невозможно! Может, проблема в другом?

Мы замолчали. Так часто сегодня это случалось. Множество мыслей роились в наших головах в беспорядке, и лишь хотелось верить, что ничего плохого из этого не выйдет. Только вот предчувствие ведьмы говорило об обратном, и мне от того было не по себе.

Телефон разбил тишину вдребезги.

— Иван Петрович. На заводе, о котором вы говорили, обнаружены подозрительные личности. Станислав насчитал пятерых.

Спокойный голос Вики снова звал в бой.

— Вот как, — обрадовался я отличному поводу отвлечься от совсем уж мрачных дум. — Еду. Пришли туда остальных пальцев. Только пусть не показываются. Не хочу, чтобы эти личности приготовились.

— Так точно. Уже делаю.

Глава 6. Замок.

Пальцы ждали меня возле старой автозаправки. Они ловко затаились в предрассветной темноте, и я их заметил только после условного сигнала. Можно было надеяться, что наше появление застанет «сомнительных личностей» врасплох. Неожиданность — лучший козырь в любом деле. Железная логика.

Из нашего укрытия хорошо просматривался вход на заброшенный завод. Виднелся труп моей копейки, терпеливо ожидающий охотников на металлолом. А рядом два чёрных фургона с непроницаемыми окнами, на которых приехали упыри. Только так, спрятав под плотной тонировкой пядь ночи, они могли передвигаться днём.

До рассвета, когда первые лучи солнца прогонят с улиц всю нечисть, оставалось немногим меньше часа. В эти минуты упыри самые озлобленные. Боятся не успеть закончить свои грязные дела. Это как погружение на глубину. Вначале чувствуешь себя свободным, как ветер, но чем меньше делений остаётся на манометре, тем больше думаешь о подъёме. В голове всё сильнее пульсирует вопрос: хватит ли воздуха, не случится ли чего на обратном пути? В такие моменты с упырями надо быть осторожнее, чем со стаей голодных волков.

— Там восемь человек и ещё в машинах по двое, — доложил Станислав. — Ищут что-то уже третий час. Может, и того дольше. Распугали всех местных орков, те даже не появлялись.

— Это к лучшему, — сказал я, и правый бок заныл от воспоминаний. — Так. Трое со мной. Двое на подхвате. Если вылезут те четверо, задержите их. Тимофей, не глуши машину. Если услышишь стрельбу, вызывай подмогу. Вопросы есть?

Вопросов не было.

Я двинулся вперёд. Слышал за собой быстрые шаги, и они крепили уверенность, что всё пройдёт нормально. Мы не собирались ни убивать, ни арестовывать. Просто поговорить. Узнать, что упыри здесь забыли. Но всё могло обернутся в самую неожиданную сторону просто по мановению ока.

Прошли через ворота. Нас уже заметили и удивлённо глядели вслед. Я слышал, как они вполголоса обсуждают между собой, что нас привело, но вражды не ощущал, и это хоть немного, но радовало.

— Добрый день, господа, — поздоровался упырь, возникший из темноты. — Чем обязаны такой приятной встречей?

Как же он походил на Веркиолиса. Такая же голова, похожая на бильярдный шар, и горящие глаза. Кожаная куртка один в один как та, которую я вдоволь растоптал. Может, будь тут посветлее, разница стала бы заметнее, но сейчас передо мной стоял тот же Веркиолис. И вместо удостоверения я едва не вытащил пистолет.

— А! Ветров Иван Петрович. Так это вы его… — упырь замолчал, давая мне слово.

— Да. Он это заслужил, — сухо ответил я.

— Конечно-конечно. Мы всё понимаем. Просто смерть любого из нас — это трагедия для всей семьи. Даже самых отпетых мерзавцев мы провожаем, как лучших из нас. Такова традиция.

— Я представился. Могу теперь узнать ваше имя и причины пребывания на месте преступления?

— Варлиоз — имя моё. А причина… Она проста. Прах нашего брата важен нам, и мы хотели собрать его, чтобы похоронить с почестями в родовом склепе.

Хотел я высказать, каких почестей заслужил этот гад. В канализацию быть спущенным, стать топливом в мартеновских печах. За всё, что натворил, за каждого крошечного человечка, за каждую отнятую жизнь. Но ведь им плевать. Они понимают, только когда больно им. Теряя своих, кричат о вечной скорби и невосполнимой утрате, а если кто-то из их братии устроит кровавую жатву, просто вовремя отвернутся.

— Вы знали, что у него не было души? — спросил я в лоб. Пусть понимает, как хочет.

— Вы, конечно, эмоционально восприняли ту трагедию. Но, пожалуйста, не будьте так жестоки к нашей потере.

— Никакой жестокости. Его душа не перешла Калинов Мост, потому что он давно с ней расстался, насколько я понимаю.

Упырь отвёл взгляд.

За его спиной выросло ещё четыре тени. Такие же лысые упыри. Как они только сами между собой не путаются? Братья-близнецы чтоб их.

— Не знаю, что ещё сказать. Пожалуй, вам лучше поговорить с начальством.

— С его высочеством Владом Коловым, вы имеете в виду?

— Он первый среди равных, — пожал плечами упырь. — Кого ещё мне иметь в виду?

— Именно так я и поступлю. Вы долго собираетесь нарушать закон и ходить по месту преступления?

— Его нигде нет, — шепнул другой упырь на ухо Варлиозу.

— Нет, господин майор. Мы уже удаляемся. Скоро солнце взойдёт, а ночью надо спать.

Я на секунду задумался. Вечно сбивает с толку эта манера ночь называть днём и наоборот. Даже в такой мелочи им потребовалось выпендриться.

— Что вы искали? Кроме праха.

— Просто фамильная ценность. Вы, скорее всего, и не поняли бы, что это она, если бы увидели. Плоская пятиконечная звезда из серебра.

— Из серебра?

— Да. Это своего рода напоминание о нашей сущности. Мы прячем её в чехле и храним возле сердца.

— Которого у вас нет.

— Нет. Потому именно там и храним.

— Странная традиция.

— При всём уважении, не вам судить об этом.

Мурашки шли по телу от вежливости упыря. Когда-то в самом начале карьеры, я работал под прикрытием и участвовал в бандитских стрелках. В те годы так решались почти все вопросы. Их несколько человек, нас примерно столько же. Каждое слово могло начать в перестрелку, и все к этому готовились. Сверлили друг друга взглядами, расправляли плечи, чтобы казаться суровее. Тогда считалось особым шиком вести вежливую беседу, прежде чем приступить к мордобою. И вот опять я на такой же стрелке. Только бандитов стрелять пока не за что. Но так хочется. Аж руки чешутся.

— Если вы уже уезжаете, мы поедем с вами.

— С нами? — удивился упырь.

— Да. Вы ведь в фамильный замок едете? Вот мы вас и сопроводим.

— Это не совсем… Ладно, будь по-вашему. Поехали.

Странный ответ упыря заставил задуматься. Может, они не на Колова работают? В любом случае упыри на то и упыри, что могут из банальных вещей сделать тайну. Жить они без этого не могут.

Наш мрачный кортеж проехал по пустынным улицам, по узкой набережной, опередив ленивое течение реки, перевалил через мост и въехал на центральный проспект, завешанный цветными растяжками, как в праздничный день. Я давно здесь не появлялся и с интересом рассматривал обновления.

Треть растяжек и половина баннеров рассказывали о лучшем сыне города. Об Азазиле Раджимове. Какой надёжный у него банк, как тепло он пожимал руку президенту. Даже автомобили и книги в его магазинах имели особые преимущества. А я никак не мог понять, когда же этот Азазил стал таким популярным? Будто я проспал несколько лет.

— Кто это такой? — спросил я водителя.

— Новый олигарх, — брезгливо ответил тот.

— Новых олигархов в наше время не бывает. Там все места давным-давно заняты.

— Я в этой кухне не разбираюсь. Может, и не олигарх. Но денег у него и впрямь немерено. К тому же метит на место мэра. Об этом многие говорят.

— Давно говорят?

— Недели две. Недавно. Но видите, какую он рекламу себе замутил?

— А до этого ты о нём слышал?

— Сказать честно — нет. Но, говорят, он уже годами в политике крутится. Просто на теневых местах.

— Интересно. Какие-нибудь предложения уже выдвинул?

— Иван Петрович, я не думаю, что они вам понравятся.

— Почему?

— Он, например, предлагает бордели узаконить. Говорит, деньги в бюджет принесут, да и проституткам работать будет попроще, а то они сейчас хуже рабов. И про казино тоже.

— В общем, из серии «не можешь победить — возглавь».

— Я же говорил, вам не понравится.

— А тебе нравится?

— Мне кажется, с этим бороться бессмысленно. Всё равно где-нибудь да появится. Не в городе, так в пригороде.

Забавная логика. Я часто об этом слышал и до Азазила. Наивная чушь. Все незаконные заведения делились между олигархами точно так же, как и законные. Независимых предпринимателей, стоило им только появиться, очень быстро находили в канализации или не находили вообще. Здесь конкурента не терпели, даже если он оказывался самым ничтожным из ничтожеств.

И вот хороший вопрос: зачем бороться со своей тенью? Тем более, что бороться и некому. Полицию выдрессировали, научили ходить исключительно на задних лапках. Запретили даже краем глаза смотреть в сторону бизнеса больших дядей. Псарями поставили карманных генералов. И результат не заставил себя ждать. Теперь честного мента днём с огнём не найдёшь. Наш отдел, быть может, последний глоток свежего воздуха, но это исключительно благодаря Натанычу. Знал он входы и выходы, которые помогали держаться подальше от политики. А может, всё гораздо проще, и нас назначили уборщиками, чтобы отстреливали взбесившуюся нечисть и латали дыры в ад.

— Может, зря ты тогда в полицию пошёл? — спросил я, подумав.

— Не сердитесь, Иван Петрович. Я просто расхожее мнение высказал, ничего больше.

— Так и я тебя не арестовываю.

— Вообще, во многих странах проституция законна. И казино тоже.

— И наркотики.

— Но ведь это правда.

— Ты действительно не понимаешь, что это как с алкоголем после сухого закона. Сначала всё делят, потом выходят из подполья.

— Ну, не знаю.

Всё он знал. Просто спорить не хотел. Да и мы уже проехали через бульвар, мимо родовых гнёзд известных писателей. Преодолели два сквера со статуями поэтов, один памятник полководцу. И въехали во двор замка вампиров.

«Замок» — просто громкое название. Роскошный дворец трёхвековой давности в самом центре города. И несмотря ни на что, здесь, в окружении частокола из стекла и бетона, сохранился старинный сад, гравийные дорожки между кустов сирени и черёмухи, уютные лавочки под акациями и нависшие над ними капли фонарей с кованными орнаментами. Теперь всё отцвело, и осталась увядающая зелень, готовая к осени.

Перед крыльцом мы не остановились. Солнце уже плутало среди высоток и небоскрёбов. Упыри не ступили бы и двух шагов под открытым небом. Рассыпались бы, как от серебряной пули. Для них скрываться в тени — такая же будничная необходимость, как для старика по расписанию глотать горсти таблеток. Потому машины обогнули правое крыло и на заднем дворе окунулись под землю.

И гараж, и комнаты выше, и коридоры тонули в тусклом жёлтом свете. Совсем слабом. Чтобы слегка разбавить кромешную темноту. Иначе гости бы заблудились, стали бы ходить, где не следует. А вампиры любят оставлять свои тайны вдали от лишних глаз.

Я видел многих знаменитостей, будто оказался на «Голубом огоньке». Певцы, актёры, писатели, художники. Творцы всего, что хоть отдалённо связано культурой. И все вампиры. Кровососы, без всяких затей утопающие в грехах. Может, и свет, к которому они вечно звали, такой же мрачный, лживый, пропахший сексом и наркотой?

Гостей было много. Странная сила притягивала сюда людей, чтобы превратить в тряпичных кукол. Они исполняли каждое желание, с упоением участвовали в оргиях, давали пить себя, наполняя кровью хрустальные бокалы. Они бы умерли за своих идолов, если бы те пожелали. Но упыри научились главному правилу человеческого общества: если убивать всех подряд, то скоро станешь изгоем.

Нас провожали удивлённые взгляды. Одни принимали за свежие куски мяса, другие видели соперников. Особенно злобно смотрели полуобнажённые кровяные мешки. Их тела покрывали следы бесчисленных укусов, а свежие ещё сочились.

Кровяные мешки сильно отличались от своих идолов. Упыри чаще сидели, вольготно развалившись на мягких диванах, и лишь изредка говорили хоть несколько слов. Их чистая белая кожа мерцала в тусклом свете, а в глазах переливался пафос, словно каждое мгновение они обдумывают новый шедевр. Вокруг вились мешки, покрытые татуировками, унизанные пирсингом, одетые как манекены магазина нижнего белья в дни распродаж. Они трогали себя и друг друга, целовали, ласкали своих идолов, лишь бы сделать каждое мгновение для них ещё приятнее. Только бы насытившийся упырь не встал и не ушёл.

Мы пошли через бальный зал, где раньше до безумия кружились вальсы, а музыканты играли бесконечную вариацию, пока не падали без чувств от истощения. Но это давно осталось в прошлом. Теперь же звучала гипнотическая мелодия, и кружиться под неё никто не хотел. На танцполе каждый отделился, вообразив вокруг себя непроницаемую стену. И в этом уютном мирке, где осталась только музыка, плыл на её волнах.

Такого я не видел даже в притонах. Отрешённые от мира люди, способные лишь умереть с улыбкой на губах. Стало интересно, заметят ли они, если музыка вдруг затихнет, или продолжат свою пляску безумия в тишине?

По анфиладе залов, где картин было больше, чем в иной галерее, Варлиоз довёл нас до приёмной Колова и молча удалился. Ему на смену пришла женщина, будто выбравшаяся из жёстких порнороликов. Утянутая чёрным корсетом осиная талия, белые пышные груди, едва не вываливающиеся наружу. Чёрная мини-юбка и рыбацкая сеть вместо колготок. Как только она могла ходить в этом целый день? Неудобно же. Да и красота не в моём вкусе. Слишком надменная.

— К кому вы, господа? — спросила она вкрадчивым голосом. Казалось, невидимые щупальца проникали вместе с её словами в мозг и нежно его гладили.

— К Колову. Я хочу задать несколько вопросов по поводу Веркиолиса, — сухо ответил я.

— Ах, mon cher Веркиолис. Такая трагедия. Мы все крайне переживаем. Но соболезнования можно передать и через меня.

— Никаких соболезнований, — я протянул к самому её лицу удостоверение. Так близко, что ей пришлось отстраниться.

— Mon dieu! Я прекрасно всё вижу, — она внимательно изучила документ. — Сейчас сообщу хозяину о вашем визите.

Каждый её шаг металлическими шпильками превращался в выстрел. Пронзительно громкий, он отражался от мраморных стен и возносился к высокому потолку с мозаикой.

— Какая женщина! — шёпотом восхитился водитель, и пальцы с ним согласились.

— Обычный упырь, — произнёс я.

Женщина услышала. В её размеренных шагах произошла неожиданная и едва уловимая заминка, но она тут же вернула ритм и продолжила расстрел.

Она ненадолго скрылась за дверью из красного дерева, откуда не проникало ни малейшего звука, даже выстрелы шпилек пропали, будто их и вовсе никогда не звучало. Мы остались бродить глазами по изогнутым бороздам барельефа. В завитках угадывались исторические сюжеты. И каждый из нас про себя гадал, понял ли задумку резчика. Уж слишком они были неоднозначны.

Но вот дверь распахнулась, и сторонница жёсткой любви пригласила:

— Passer. Хозяин ждёт.

К Колову я прошёл один. Там помощники могли показать мою слабость, а в разговоре с хищником слабейший становится жертвой. Пусть лучше пообщаются с секретарём. Если она снизойдёт, конечно.

В кабинете царил идеальный порядок. Ряды старинных книг выстроились вдоль стен. Некоторые корешки выглядели настолько древними, что внутри наверняка сохранились рукописные тексты. Глобус времён первых географических открытий. Когда могучий нынче Новый Свет представлялся вытянутым диким островком на стороне Земли.

У противоположной стены замерла статуя паука. Огромное чёрное тело величиной с крупную собаку держалось на восьми тонких ножках. Проработка впечатляла. Тончайшие волоски, покрывающие панцирь, выглядели совсем как настоящие, а блестящие жвала, выступающие на отвратительной головке, как будто покрывала слизь. Самой же пасти видно не было. Она скрылась ниже на пузе.

Колов стоял ко мне спиной. Он наблюдал утренний город сквозь затемнённое окно. Успел принять удачную позу перед моим приходом. Нет бы, как все, развалившись за столом, закинув повыше ноги. Но это слишком банально для древнего вампира.

— Здравствуйте, Иван Петрович, — начал он нараспев. Ко мне повернулся боком, удачно показав аристократический профиль. Хоть на обложку снимай. Одну руку заложил за спину, а второй изящно жестикулировал, будто дирижируя словами. — Я слышу ваше имя далеко не впервые. Вновь и вновь его сопровождает скорбь. Страданием отзывается оно в нашей семье. А теперь вы явились и сами, причинив боль Иованне.

— И вам не хворать. Иованна — это та роскошная дама, которая нас встретила? Ваш секретарь? Так я её и пальцем не тронул.

С ходу я сделал ошибку и тут же себя за неё отругал. Нельзя оправдываться. Это слабость.

— Вампиры куда ранимее, чем вам кажется. А слово может резать душу больнее лезвия ножа. Но вашей грубости должно быть здравое объяснение. Личная трагедия, надо полагать?

— Это не тот вопрос, о котором я хотел поговорить.

— Что ж. Вы так стремитесь перейти к делам и не даёте мне сказать и слова. Мой дом прославлен радостью гостям, и это здесь является законом. Но прежде я спрошу: чего же ради? Зачем пришли вы в поздний час?

— Интересно получается. Вчера видел ваше выступление по телевидению. Вы там не блистали красноречием. Не с той ноги встали?

— Мне неприятен яркий свет. Он слепит глаз и ум дурманит. Я в студии читал с бумаги текст. Иного сценарист мне не оставил. Моя ж манера говорить пришлась там не по нраву, и избран был канцелярит для извинений перед градом. Пусть будет так. Не спорить же за мелочь.

— Ясно. А поговорить-то вы любите.

— Прошу же вас, не будьте хамом. В беседе это ни к чему. И так вы теребите рану, ещё не предъявив вину.

— Вы про Веркиолиса говорили, что он давно вышел из-под контроля. В чём это заключалось? Я никогда не замечал у вас какой-то субординации.

— В семье нет места принужденью, это так. Но как отринуть уваженье к равным? Как можно удалиться, не сказав, что предпочёл отребья и клоаку? Наш брат завёл дурные связи и где-то месяцами пропадал, а объяснял лишь пошлой фразой, заученной навек: «Идите на».

— Какие связи? У вас есть информация, полезная для следствия?

— Вопросом на вопрос отвечу вам. Вы говорите, следствие ведётся?

— Да. Почему вы так удивляетесь?

— С лицензией, известно всем, не нужен сыск. Там очевидность ярче, чем улики. Преступник ясен, вынесен вердикт. К чему же вы про следствие твердите?

— Как вы считаете, вампир без души может существовать?

— И снова оскорбленье?

— Нет. Я спрашиваю на полном серьёзе.

— Вампиры — те же люди. Пусть разница бросается в глаза…

— Хватит стихами говорить. Давайте без этого пафоса, — оборвал я его и почувствовал, как инициатива слегка двинулась в мою сторону.

— Жаль. Вы предпочитаете постную прозу. Нынче ценителей лирики осталось ничтожно мало. Это ли не трагедия? Но пока вы меня опять не перебили, продолжу. Как человек бездушным быть не может, так и вампир погибнет без души. Есть легенды, что в былые времена ступали демоны среди живых. Они покупали душу за пригоршню монет и оставляли оболочку доживать короткий век.

— И у вас, наверное, найдётся пару книг на эту тему?

— Всё возможно. Но вам к ним я притронуться не дам.

— Это ещё почему?

— Как я уже сказал, вы слишком много зла несёте.

— Зла? Это вы про упырей, которых я убил?

— Ну что вы делаете? Это уже откровенное хамство!

Почувствовав недовольство хозяина, статуя ожила. Я ждал подвоха и всё равно удивился. Никогда не видел живьём пауков такого размера. Даже не думал, что они существуют. А чёрная тварь тем временем перебирала ногами. Примерялась, присматривалась.

— Забавная зверюга. Чем это вы её так откормили?

— Свежим мясом с кровью. Пауки ведь, как и мы, очень любят кровь. Но не бойтесь. Не тронет. Просто разминается.

— А я не боюсь. Погладить хотел.

— Гордый вы человек, Иван Петрович. А я признаюсь. Увидев в первый раз её, чуть от страха не околел.

— Далеко же вас нелёгкая занесла, чтоб такую тварь найти.

— Это не тварь. У неё есть имя. Тара.

Паук боком подошёл к Колову и поджал ноги. В один момент его длинные конечности исчезли, как не бывало. Остался видим только крупный шар тела, голова с подвижными жвалами и множеством чёрных, как бисер глазами.

— Десятки лет назад я шёл дорогой славной и побывал на том краю земли. Я всё искал загадок древних самых и приключений страху вопреки. Через саванны, где земля ночами изнывала, а звери поражали красотой, я крался днём средь спящих зебр и жирафов, чтоб не спугнуть короткий их покой. Считал шаги я по пескам пустыни, искал за горизонтом океан. И в джунглях жаждал нестерпимо ливня, когда во влажной духоте блуждал. Однажды на брегах реки без имени и не отмеченной на картах, я отыскал пещеру средь травы, а там — паучью кладку. И Тара там, как первая в потомстве, блуждала в темноте одна. Мы с ней нашли друг в друге сходство, хоть и язык людской она не поняла. А дома я увидел в ней иное, чего и ждать не мог от паука: она смелее пса цепного и с лёгкостью сожрёт врага.

— Вы мне угрожаете?

— Ну что вы! Разве могу я грозить государству?

— В таком случае и я скажу. Не угрожая. Если ваша Тара попробует на меня напасть, я её пристрелю.

— Вы страшный человек, и споры с вами бесполезны. Надменностью закрылись от людей. Задайте уж вопросы поскорее. И кончим пытку для моих ушей.

— Хорошо. О каких криминальных связях Веркиолиса, вы говорили?

— С людьми из мерзостной канавы. С отребьем и подножным кормом крыс. Сбежавшие из дома скорби психопаты и горсть сектантов, жаждущих прихода тьмы. Мне неприятно даже вспоминать их лица, на них отметки о гнилой душе.

— С какими сектантами? Откуда они, вы знаете?

Новость удивила меня. В банде Веркиолиса состояли сумасшедшие. Это мы выяснили, пока выслеживали банду. Но там не было ни одного сектанта.

— Конечно, мне известно их названье. Но я бы искренне хотел его забыть. И имя их ведь так банально: «Врата Пустоты». Ну что за цирк?

В какой-то момент мне показалось, что Колов сейчас назовёт «Новые грани». Тогда бы оба преступления получили свежие вопросы. Я уже даже представил дикие мотивы похищений и самоубийств детей. Повеяло сатанизмом и чем-то ещё более безумным. Но надежда не оправдалась. Пришлось пометить очередное название в блокноте памяти.

— Хорошо. С этим наконец разобрались. Но это ещё не всё. Я хочу спросить про так называемую «звезду», которую искал ваш помощник Варлиоз со товарищи. Вы можете пояснить, что это такое?

— Я прежде разъясню другое. Назвав сестру мою секретарём, вы так же точно унижаете и братьев. Оставьте хамство, это ни к чему, и не пристало вам грубить гаданьем. Мы все семья, на этом точка.

— Своим мешкам это скажите. Пусть порадуются.

— Их воля к нам прийти по зову душ открытых. Свободны все уйти, дверей здесь нет закрытых. Но держит их не власть, не принужденье силой, а лишь любовь и страсть к сиянию кумиров.

— Душ открытых? Скажите уж по простому: запудрили людям мозги, а они и рады.

— О, нет! И здесь вы вновь не правы. Искусства свет их опьянил. Меж строк поэм, в дрожанье струн гитарных, по клавишам, в мазках картин. На сценах театральных, на экранах, живём мы лишь для них, и кровь — то главная награда, которой зритель счастье оплатил.

— Как угодно, — мне порядком надоели эти препирательства.

— Что до звезды, то это всё затея братьев. И правда, носим мы у сердца знак. В нём память наша о великом даре. А то, что жжётся — это лишь пустяк.

Я хотел вырваться из плена дикого словоблудия Колова. Раны ныли с новой силой, и голова шумела, как дом советов. Гул в ушах стоял невыносимый. Я только и мечтал, что отослать вампира ко всем чертям и вывалиться через окно под лучи утреннего солнца.

Колов почувствовал мою усталость и победно улыбнулся. Спросил, не скрывая торжества:

— Может, вы присесть хотите?

— Спасибо, я пешком постою.

— А что, для этого есть необходимость?

Я ему тоже, как видно, надоел. Колов сел в кресло и развернулся боком.

— Мне всё же интересно. Зачем вы носите эти звёзды. Слабо верится в простой символизм, — спросил я.

— О! Символизм простым и не бывает. Но есть у смысла глубина. Животные, что хуже диких тварей. Проклятье ведьмы, есть молва. Их оборотнями называют, но от людей в них ни следа. Живую плоть от гнева искажает, и блекнет разума последняя искра.

— Я знаю, кто такие оборотни. Не стоит описывать.

— Осведомлённость ваша поражает. Они не любят лишних глаз. И в бешенство лишь в полнолуние впадают, чтоб утолить звериный раж.

— В бешенство они не впадают. Это преувеличение. А вот волками оборачиваются по собственному желанию, когда угодно. Мы продолжим вспоминать энциклопедию? Зачем нужна звезда?

— Вы слишком их с разумными сравняли. И ваша версия мне не близка. Но будет так. Оставим этих тварей. Звезда нужна, она — броня. К вампиру прикоснуться волк не сможет, покуда хлад серебряный на теле ощутим. Подобно псам, они всё чуют лучше, и смрад для них металла нестерпим.

— И что, правда действует? — усомнился я.

— Мы часто проверяли в деле талисман. И сбоев не было ни разу.

— Всё. Больше вопросов не имею.

— Я рад безмерно вести этой.

— Соглашусь. Я тоже устал от нашего разговора.

— И хамство на прощание в ответ…

Я развернулся. Хотел проверить, сработает ли рефлекс убийцы. Но Колов и не подумал нападать. А я не нашёл повода его пристрелить.

Стоило дотронуться до ручки, как дверь распахнулась и едва не влетела мне в лоб. В кабинет вбежала Иованна. Мне показалось, что она стала ещё бледнее, а в глазах застыл ужас.

— Там les loups! Их целая стая.

Голос дрожал.

— Как это понимать?

Колов вскочил на ноги и выглянул в окно. Я не справился с любопытством и тоже подошёл. Перед воротами стояло шесть фургонов, из которых вываливалась целая толпа. Оборотни, ещё в человеческом обличии, не скрываясь, махали автоматами, что-то орали, указывали, кому и куда идти.

От такой наглости возмутился даже я. Средь бела дня в центре города устроить набег. Как их до сих пор не расстреляли ребята из службы безопасности? Тут через квартал стены резиденции президента.

— Теперь вы видите, что это только звери? — спросил с надменной улыбкой Колов.

— Скажите, если у них серебряные пули, ваши талисманы спасут?

— Какую чушь вы несёте! Как бы им серебром магазины зарядить?

— Попросили кого-нибудь. Чтобы стрелять их же нюхать не надо.

— Иованна, дорогая, вели вооружаться. Сегодня нам уж не придётся спать.

Дробью отбивая лёгкие шаги, Иованна выбежала прочь. Вместо неё у порога остановились два пальца.

— А нам что делать?

— Вызывайте СОБР. Что же ещё? — пожал я плечами.

И Колов вспыхнул от возмущения:

— Вы разве не велите им дворец наш защищать?

— С чего бы?

— Ну как же! Это преступление! Ведь к нам пришли с войной, — Колов потянулся ко мне, хотел схватить за грудки, но опомнился.

— Да, преступление. Но это не входит в наши полномочия. Нет лицензии на их зачистку. А ваши ссоры пусть спецназ остужает. Не впутывайте сюда охотников.

— Тот СОБР нам ещё дождаться надо. Или награда вам нужна? Ну так скажите, что вам мило. За всё я отплачу сполна.

— Мне послышалось, или вы взятку предложили?

Совсем не кстати зазвонил телефон. Такое я позволял себе редко, но сейчас решил подержать Вику в режиме ожидания.

— Не взятка это! Просто скромный бонус. Старания ведь надо поощрять.

— Вы, наверное, не знакомы с уголовным кодексом? За эти слова может светить от двух до пяти лет общего режима и штраф вдогонку.

— Идите вон! — упырь не сдержался. Голос вибрировал от негодования.

Он мог ещё много чего наговорить, стоило только поддеть. Но мне хватило и этого.

Я вышел в приёмную и набрал оператора.

— Прости, не мог говорить. Тут его высочество граф Влад Колов словами тошнил.

— Колов? Иван Петрович, вы не ошиблись? — переспросила Вика, и я представил, как её левая бровь вопросительно взлетает вверх.

— Я только что из его кабинета вышел. Уж, наверное, я уверен.

— Дело в том, что пару минут назад пришла на него лицензия. Доказано участие в многочисленных убийствах с особой жестокостью, в похищениях. Там целый список на трёх листах.

— Опачки!

— Причём приоритет на исполнение именно вами.

Вот ведь неделька выдалась. Отдыхать приходиться в переездах. Раны увеличиваются в геометрической прогрессии. Ребята тоже не обрадуются. После дела Веркиолиса они должны бы сейчас по дачам сидеть. С шашлыком и пивом. А приходиться снова головой в улей лезть.

Да и потом. Фиг с ним, с отдыхом. Не в первый же раз. Но как на меня посмотрит вся эта семейка упырей, когда дражайший «Первый среди равных» неожиданно рассыплется в прах и оставит их сиротами? Что-то мне подсказывало, что не добрыми глазами посмотрят. Хорошо ещё, если удастся живым выбраться. А отказаться нельзя. Личный приоритет — это, читай, приказ начальства. Он не обсуждается.

Смущал и уровень объекта. Как бы не мерзок был Колов, он не шёл ни в какое сравнение со взбесившимся упырём из клоаки. Его смерть способна начать войну. И оборотни прибыли в самый неподходящий момент. Они ведь станут главными виновниками. А моё имя просто потонет в бесконечно шуме новостного потока. Или не потонет? Может, неспроста именно мне выпало расправиться с графом? В любом случае, одно было ясно — это не совпадение.

— Ты уверена, что именно Влада Колова нужно ликвидировать? Может, опечатка? — потянул я за последнюю ниточку надежды.

— Я знала, что вы спросите, и уточнила у Валерия Натановича. А он уточнил у генерального штаба. Ошибки нет.

— Ну что тут сказать. Скоро перезвоню.

Я убрал телефон и достал пистолет. После перестрелки в кафе я его ещё не перезаряжал. Тогда в магазине были патроны с железными пулями. Привидениям такие очень не нравятся. Теперь снова пригодятся серебряные. Дорогие, но что поделать. За вампиров приличные премиальные выписывают.

— Обороняйте вход, — приказал я пальцам и передёрнул затвор. — У нас неожиданно появилось ещё одно дельце.

Помощники распределились по всем укрытиям, какие смогли найти. Колонны, массивные цветочные вазы. Один встал позади двери в коридор. А водитель зарылся между журнальным столом и дальним углом комнаты. Оружие он с собой не носил и теперь выглядел как живая мишень из тира. И отступить уже не мог. Не успеет.

Колов стоял точно в такой же позе, какой я его оставил. Разве только ещё приблизился к стеклу. Когда я вошёл, он не шелохнулся. Только спросил поставленным баритоном:

— Вы передумали, я полагаю. Люди так непостоянны. От этого и проще вам, и тяжелей. Я полагал, что вы уже покинули мой замок.

Пока он болтал, я подошёл достаточно близко. Остановился на секунду. Его Тара нападёт на меня сразу после первого выстрела. Ядовита ли она, я не имел ни малейшего понятия. Когда-то в школе нам рассказывала беременная учительница географии, что на юге каждая тварь, даже самая крошечная, только того и ждёт, чтобы убить тебя. «Они там все ядовиты и о-о-очень опасны» — говорила. Как будто мы тогда готовились в круиз по экваториальным рекам. Но ведь остались эти слова в голове, как ни крути. Значит, Тара — ядовитая гадость. А убить её первой, так Колов нападёт. Тоже не самое приятное — сражаться с многовековым упырём.

— А, понимаю. Вы не передумали. Вы пришли убивать. Тара!

Слишком долго думал, дурак! Я вскинул пистолет. Шар тела паука взмыл над полом. Тонкие лапки несли его с удивительной скоростью. Прицелиться не получалось. Предугадать движение — тоже. Тара зигзагами добралась до стены и пробежалась по ней с той же лёгкостью, что и по полу. С другой стороны заходил упырь. Он не спешил. Смаковал мою растерянность.

Тара прыгнула! Я на долю секунды увидел, как её челюсть на пузе из шести клыков разомкнулась. Долю секунды. Но мне этого хватило. Прямая траектория. Выстрел. Пуля проскочила точно в рот и с плеском зелёной слизи пробила панцирь с другой стороны.

Пуля не остановила полёт Тары. Безжизненная и удивительно тяжёлая туша влетела в меня со всего хода. Боль в ранах остро напомнила, что ведьмы не всесильны.

Я согнулся. Упырь использовал момент и, будто в танце, приблизился. Схватил за горло. Поднял над полом. Воздуха не хватало. Позвонки, готовясь разомкнуться, угрожающе хрустнули.

— Ты дурак. Ветров! — гневно кричал он. — Как ты стал майором!? Ты ведь ничего не понимаешь! Меня надо защищать. Без меня всё рухнет. Но ты сторону выбрал, так что сгинешь в моих руках. И я уже чувствую, как твоя жизнь уходит…

Я не знал, что делать. Он выбросил пистолет, и я цеплялся за его руку. Последний рывок. Коленом смог опереться ему на грудь. Вторым, что оставалось сил, ударил по челюсти. И это сработало. Я услышал, как щёлкнули его зубы. А следом ослабла хватка.

Судорожный глоток воздуха в падении вернул меня к жизни. Упырь быстро опомнился и снова потянул свои лапы. Я отскочил. Найти сходу оружие не получилось. Достал кастет. Его шипы из серебра. Подойдёт.

— Защищай меня! — снова закричал упырь в исступлении. Так громко, что дрогнул пол. Это плохо. Семейка могла услышать.

Рванул к нему. В подкате приблизился вплотную. Он не ожидал. Оставил ноги открытыми. И заорал от мощного удара в промежность. Я поднялся и наотмашь добавил в челюсть. Осталась кровавая вмятина. Человек бы свалился замертво. Но упыря это только раззадорило.

Мы обменивались ударами и блокировали их. Как игра в ладушки на последнем уровне сложности. Удар. Блок. Удар. Блок. Удар. Блок. Удар. Блок.

Первый пропустил я, хоть и успел немого отстраниться. Кулак пролетел перед самыми глазами. Свернул нос на бок. Но боли я ощутить не успел. Сердце слишком быстро колотилось, и адреналин вспенивал кровь. Тут же в ответ и сам упырь пропустил удар. В скулу. Теперь почти вся левая сторона его лица стала кашей. Глаз заплыл, и нос с хрипом втягивал воздух. Победа стала ощутимой. Ещё удар. Ещё. Ещё. Месиво разрасталось.

В приёмной прозвучали первые выстрелы. Крики, топот в коридоре. Мне хотелось помочь ребятам, но это потом.

Пока я отвлёкся, упырь собрался с силами и пробил в ответ. Он казался слабым, но даже так я едва не потерял сознание. Точный удар за ухо способен и здоровых бойцов отправить в нокаут. Меня повело.

Колов хотел выиграть несколько секунд. Чтобы собраться, перехватить инициативу. Оттолкнул меня на свой стол. Я упал сначала на него, затем перевернулся через голову и снова упал уже за него.

Тут, между столом и окном, в уютном убежище лежал мой пистолет. С любого другого места его не увидеть. И теперь, когда рука обхватила ребристую рукоять, я чувствовал, что осталось только закончить.

Выскочил из-за укрытия. Колов направлялся ко мне. Не танцевал, никого из себя не изображал. Шёл неуверенно, на смерть. Я взял его на прицел.

— Почему это я тебя защищать должен? — спросил я. Всё равно уже ничего он не изменит.

— Опомнился, — через лютую боль Колов всё же заговорил. Только левой стороной. И слова разжёвывал, будто никак не мог их вспомнить. — Скоро ты будешь на моём месте! Тебя будут также соблазнять, но ты слабый, ты сдашься.

Больше он рассказывать не хотел. Забыл про многословие, наверное. Я спустил курок. Голова упыря дёрнулась. Он застыл. Начал падать. Сначала руки, потом и всё тело превратилось в прах. На пол пустой грудой обвалился его вычурный костюм и горсть пепла. Древность показала своё мёртвое истлевшее лицо. То, что не получилось сделать природе, вышло у меня.

Я глубоко вздохнул и вскользь глянул в окно. Там творилось нечто странное. Оборотни вырвали ворота и проникли во дворец. На земле лежало несколько трупов. Догорал огонь в воронке от взрыва. Там, где раньше росла сирень. Полиция появилась. Но они оцепили улицу и разгоняли зевак. Упыри попали в немилость? Хотел бы я знать, почему?

Долго рассуждать было некогда. Я побежал в приёмную, где перестрелка не спешила утихать. Пальцы экономили пули. В отличие от упырей. Стены усеяли выбоины. По полу стелились мраморные осколки.

— У нас пуль на всех не хватит! — крикнул мне Филипп.

— Отступайте в кабинет.

Из коридора выскочил кровяной мешок с автоматом на перевес. Он кричал, зажав спусковой крючок. Кирилл, палец за дверью, пристрелил его, чуть только заметил, но даже после смерти автомат замолчал не сразу. Только когда патроны кончились.

Кирилл закрыл дверь, повернул замок. Поможет на некоторое время. Когда в приёмную перестали проникать пули, мы отступили в кабинет. Придвинули шкаф к проходу. Снова выбрали укрытия. Здесь их оказалось значительно больше. И водителю не пришлось прятаться за стеклянным столиком.

— Вика! — я набрал оператора. — Какого чёрта спецназ сидит на улице?

— Я уточню.

Через минуту она перезвонила.

— Иван Петрович, они сказали, что нет санкции.

— Серьёзно? Бред же. Бегом к Натанычу, пусть он пробивает. Мы зажаты, чтоб его.

— Колов убит?

— Да. Но семейка у него мстительная.

— Поняла.

Она перезвонила тут же. Я даже не успел ещё телефон от уха убрать. Только вместо Викиного голоса на том конце тяжело дышал Валерий Натанович.

— Ваня, эти скоты пустили тебя в расход. И вытаскивать никто не будет.

— Натаныч, как так-то?

— Не знаю. Я послал к тебе всех, кого смог. Но сам понимаешь. Пока они доберутся… Вы держитесь там.

Упыри принялись за дверь кабинета. Шкаф держался, но на долго ли его хватит, оставалось только гадать.

— Я вот интересуюсь. Если выберусь отсюда, кому мне за это морду бить?

— Ветров, когда ты оттуда выберешься. «Когда». Там видно будет. Конец связи.

Я убрал телефон. Проверил магазин. Восемь патронов. Не густо.

— У кого сколько? — спросил.

— Четыре серебра. И свинец.

— Только магазин свинца.

— Пять. И магазин свинца.

— Два. И магазин

— Шесть свинцовых.

Отозвались пальцы. Дело дрянь. И шкаф всё жалобнее стонал от ударов.

— Братцы. Лишний раз не рискуйте. В рукопашную без надобности не идите. К нам скоро придёт подмога. Может, час. Может, меньше. Главное продержаться.

Всего десять минут устоял шкаф. Он пал с треском. Разлетелся ошмётками полок и обрывками книг. И через разорванный портал двери в кабинет ворвалось пять потных улюлюкающих мешков. Они полили жалящим дождём всё вокруг. Разбили окна, разнесли в щепки дубовый стол. Я почувствовал, как от пластин в куртке отлетело пару пуль. Больно, но не смертельно. Только синяки останутся.

Точными выстрелами, без промахов пальцы уложили первую волну. Потом всё затихло, застыло в ожидании. И снова атака. Ещё восемь. То ли мешков, то ли упырей. И все падали возле лежащих. Сыпались на них пеплом.

Сквозь крики я услышал и знакомый голос. Филипп держался за живот. Он вывалился из-за укрытия и не мог уползти обратно. Беззащитный, корчащийся на самом виду. Ему на помощь кинулся Андрей. Другой палец. Схватил за шкирку и потащил. Но не хватило всего шага. Очередь неугомонного упыря оставила на спине тропу смерти. Андрей рухнул на Филиппа сверху. Прикрыл его напоследок.

Упыря пристрелил я, потом ещё одного, ещё. Я не заметил, как пули кончились. Затем отстрелял и железные.

— Пусто! — крикнул я.

— Один патрон! — мне ответил только Кирилл.

Там, где прятался Станислав, теперь торчала безжизненная нога. Тело скрылось за шкафом. Пятого пальца, Арсена, я не видел совсем. Решил, что и у него всё плохо.

Упыри слышали нашу перекличку. Они знали, что ещё один выстрел и можно нас брать голыми руками. Потом определились, кому этот выстрел достанется.

В кабинет вбежала девушка. Таких называют потаскухами. Помятая, растрёпанная, в отвратительной вызывающей одежде. И в руках автомат. Она пыталась найти нас, но мы хорошо затаились. Смотрели на неё через щели. Тянули время, как только могли.

— Ну же. Вот я. Стреляйте! — требовала она смерти.

Снова загрохотало. Кто-то прорывался из коридора. Потаскуха испуганно обернулась. Тут-то Кирилл и всадил ей последнюю пулю прямо в висок. Она безвольно рухнула, раздвинув по привычке ноги.

Стрельба стихла очень быстро. Перешагивая через трупы, растоптав пепел, к нам ввалились спасители. Весь отдел пришёл на помощь. Те, кто вчера смог усомниться в моей честности, сегодня готовы были жертвовать собой ради меня. Увидев мёртвых соратников, вошедшие сникли. И только мой сломанный нос немного поднял им настроение.

— Ветров, я тебя всяким видел, но это особенно хорошо, — сказал широколицый капитан. Павел Медяков. Весь отдел недолюбливал его именно за постоянные шуточки по поводу и без. И теперь некоторые осуждающе покосились на него, но ничего не сказали.

— Давай вправлю, — предложил другой. Миша Волошин. Хороший парень, хоть и кажется иногда, что вместо сердца у него кусок льда.

Он приложил два больших пальца, примерился. Куда он дёргал, я не видел. В глазах заискрило. Когда опомнился, нос уже вернулся на своё место. Разбухший, окровавленный.

Из своего укрытия выбрался водитель с лицом, бледнее январского снега.

— Вы видели, как Арсен в окно вывалился? — спросил он.

— Тимофей, ехать можешь? — проигнорировал я его вопрос.

— Петрович, ты серьёзно? — возмутился майор Моисеев. Жёсткий мужик, чуть старше меня. Он даже со своими порой бывал грубее, чем с преступниками. Но не сегодня. — Дай человеку отдохнуть. Тебя Вася отвезёт куда надо. Скажи, что я велел.

Хотелось скорее вырваться из мрачного замка. Я начинал верить, что если не покину его сию секунду, останусь навечно. Убедился, что Кирилл цел, Филипп жив. Посмотрел из окна на Арсена. Вокруг него суетились ребята из скорой помощи. С души камень упал. Значит, жив ещё курилка. Дружески похлопал водителя.

С удивлением прошёл знакомыми поворотами до гаража. Следы боя изменили все залы и комнаты. Везде лежали тела, пустые пыльные одежды. Стены, картины и гобелены расстреляны, будто по решению суда. Оборотни полегли почти всем составом. Кто-то стонал, зализывая раны. Немногие. Я насчитал троих.

Часть упырей со своими кровяными мешками бежали. Я не знал этого наверняка. Догадывался. Надеялся. Не могло же целое общество в одночасье кануть в Лету. Крупнейшее в стране, одно из древнейших в Амире. Такой пласт истории, охапка традиций и яркое влияние на культуру. Как бы ни презирал я их, но такого удела пожелать не мог даже в пьяном угаре.

Вышел во двор. Скорые и труповозки отъезжали одна за другой. Им на место прибывали новые. Вереница каталок ползла к ним от самого крыльца. А рядом скромно сидел чёрный пудель. Растянув пасть в улыбке, высунув розовый, как ломтик ветчины, язык. Заметив меня, он перебрал ногами, но с места не двинулся. И что только он здесь забыл? Чей он? Впрочем, голова пухла от других мыслей, чтобы ещё и о бродячем псе думать.

Теперь домой. Хотелось сказать, что отдыхать, но ещё оставалась карта памяти. Что она откроет, я пока не имел ни малейшего представления. Может, снова отложу сон на потом. Как обещание выучить иностранный язык.

Глава 7. Хрустальная вечность

Когда я поднялся на свой этаж, часы соседа пробили десять. Мощные корабельные склянки никогда не ошибались. Даже когда куранты по радио спешили на полминуты, сосед ухмылялся. Говорил, это не время, а рука государства. Злой он стал после отставки. Не мог молчать, даже когда программа новостей меняла заставку. И мне ставил в вину службу в полиции. В остальном мы находили общий язык.

В прихожей обычно пахло Аниными духами. Я никогда не мог привыкнуть брызгаться перед выходом. Старый, едва початый флакон с моим одеколоном так и стоял среди изящных скляночек. Зато Аня ароматы любила и собирала, заполнив небольшую тумбочку. Жаль, сегодня нос слишком устал, чтобы услышать сладковато-пряное переплетение с нотками полевых цветов и сандалового дерева — запах уюта.

Разделся. Промахнулся мимо вешалки, но наклоняться не стал. Спешил в душ. К прохладе воды. К бальзаму, чтобы унять боль.

Навстречу, оставляя позади бесцеремонный мокрый след, вышел худой парень. С какой-то стати он надел мой любимый махровый халат с греческим узором и влез в мои же шлёпанцы.

Я выхватил пистолет, наставил на него и насладился бескрайним ужасом в глазах. Парнишка не был вором или взломщиком. Это очевидно. Но какого лешего он надел мои вещи?

— Кто ты такой? — медленно спросил я.

— Я… вы чего… я же… с Аней. Аня! — в панике затараторил он.

Аня выбежала из комнаты в одной футболке. Поняв ситуацию, она влезла между нами. Закрыла парнишку грудью. И строго на меня посмотрела. Будто это я во всём виноват, и вообще дома мне делать нечего.

— Папа, ты с ума сошёл? Убери пистолет. Немедленно!

Я подчинился. Запихнул его обратно в кобуру.

— Аня, это как понимать?

— Это Никита. Я тебе о нём говорила.

— С которым ты не встречаешься и целовалась всего два раза?

— Мы же неделю уже… — попытался заговорить Никита.

— Молчи. Сейчас я говорю, — оборвала его Аня. — Да, папа, это тот самый Никита.

— Тебе шестнадцать лет. Забыла? Хочешь, я его на восьмёрку за совращение отправлю?

— Он мой ровесник. Так можно. Я узнавала.

— Это что за разговорчики? Ты ребёнок! Мой ребёнок. И я не собираюсь смотреть, как ты с каждым встречным в постель прыгаешь.

— Я не ребёнок, сколько раз повторять? Мы живём в двадцать первом веке. Теперь всё совсем по-другому. Не так, как в вашем дремучем…

— Я примерно те же слова говорил своему отцу в твоём возрасте.

— А мне, типа, нельзя?

— Нельзя! Потому что я тогда был дураком. А тебе этого не позволю.

— Я сама так хочу. Мне нравится быть дурой. Делать свои ошибки. Свои! Я иначе не научусь жить. Буду кисейной барышней, которая краснеет от слова «блин». Понимаешь?

— Нет, не понимаю.

— Да ты вообще ничего не понимаешь! — Аня сорвалась на крик. — Вот мама бы на моей стороне была.

— Ещё чего. Она бы с тобой и разговаривать не стала. Отправила бы в угол, забрала бы ноут и телефон.

Никита потихоньку отступал в комнату. Испугали мы героя. Со своими родителями он бы стал заметно смелее.

— Ну почему ты такой? Ты же знаешь, как тяжело быть подростком. Когда всё самое приятное почему-то нельзя. Ведь правда же?

— Аня, милая, дело ведь не в том, что приятное — это плохо. Просто рано ещё. Ошибок наделаешь и глазом моргнуть не успеешь. А потом всю жизнь будешь об этом жалеть.

— Таких ошибок, как я? Я тоже ошибка?

Аня удивительным образом перевернула мою мысль. Приняла её на свой счёт и приготовилась расплакаться.

— Да что ты такое говоришь? Ты — главная удача моей жизни. Больше того. Ты и есть моя жизнь!

Она ничего не ответила. Вытерла слёзы, отвела взгляд и глубоко вздохнула. Успокоилась.

— Что с твоим носом? — спросила хрипло.

— Коллега неудачно пошутил. Кинул пепельницу, а я не поймал.

— Пепельницей, да? Ну-ну. А рубашка… старая коллекция. Такое теперь не носят.

— На моей крови было много, а Вика предложила свою. Запасную, в смысле.

Аня подняла куртку, хотела повесить. И всё-таки увидела то немыслимое количество улик, которые мне стоило бы спрятать.

— Это что, папа? — она повернулась белая, как полотно.

— Ты не поверишь…

— Давай начистоту. Я в твои байки с семи лет не верю.

— Зачем тебе знать? Просто тяжёлый день.

— Это не просто тяжёлый день! Это следы от пуль! Снимай рубашку.

Какая она стала сразу взрослая. Прямо как мама. Та тоже со мной вечно ругалась. Уговаривала уйти в безопасное место. А мне это как мёд на душу. Чувствовал себя сразу нереально крутым героем боевика.

Однажды случилось мне с ведьмаком зарубится. Он мечом орудовал лучше олимпийских фехтовальщиков. А мне приходилось в основном убегать и изворачиваться. С горем пополам одолел. Да только в ответ он мне располосовал двумя взмахами весь живот. Что делать, я не имел ни малейшего представления. В больницу ехать боялся. Думал, не умер сразу, так значит там добьют. Даная тогда ещё не открыла мне свой талант целителя. Но она в этой истории сыграла одну из главных ролей. Сидела у меня дома вместе с Катей. Аня уже спала, и две женщины тихонько обсуждали за чаем очередной фильм. Когда я ввалился домой, едва держась на ногах, начался страшный скандал. Даная меня лечила, с трудом унимая смех. Катя бегала кругами, махала руками и чуть громче обычного шёпота высказывала всё, что думает о моей работе. Нормальный человек меня назвал бы мазохистом, но в тот момент я был счастлив, как никогда раньше. Хоть и перекусил от боли пару карандашей.

Я снял рубашку. Из тех ран, над которыми сегодня ночью колдовала Даная, сочилась кровь. Прибавилось с десяток синяков. Аня сморщилась от одного только вида.

— Я в душ, — прервал я лишние расспросы.

— Хорошо. Пока приготовлю тебе покушать. Есть пожелания? — она старалась не смотреть ниже лица. Сосредоточилась на носе.

— Макарон побольше.

Шурша и чихая, душ плёл надо мной заклинания. Творил загадочную магию, смывая усталость в канализацию.

Хлопнула дверь. Обиженно, с оттяжкой. Кому-то пришлось не по нраву моё появление. Да и пожалуйста. Милости прошу на выход. А то, что пистолетом пригрозил, так и хорошо даже. Надо было и на спусковой крючок нажать. Посмотрел бы тогда, как мальчишка на это отреагировал бы. Может, поумнел бы.

После душа я намазался бальзамом, натянул спортивный костюм и сел есть. Аня заняла своё любимое место. Уткнулась в телефон. Молчала.

— Ты на концерт хоть сходила? — спросил я, когда тарелка опустела, и вместо неё возникла чашка чая.

— Ага.

— Понравилось?

— Ага.

— А потом погуляли?

— Ага.

— Ань, не надо обижаться. Ты ведь прекрасно знаешь, что я прав. Только сама с собой не хочешь согласиться.

Она посмотрела на меня, внимательно, подбирая слова.

— Ты сам не можешь с собой согласиться. А того же от меня требуешь.

— Ты о чём?

— Да всё о том же. Об ошибках этих дурацких. Знаешь, почему я хочу их делать? Почему хочу всего, не дожидаясь глупых цифр на тортике?

Ответ я знал, но надеялся, что не прав. Рано. Слишком рано.

— Потому что ты ребёнок?

— Нет, папочка, я не ребёнок. Я взрослая.

— Мне сложно представить, что взрослый человек по своей воле будет делать глупости.

— Но ты сам-то их делаешь. Постоянно. Каждый день.

— Это обидно, знаешь ли.

— Вот именно! Обидно!

— И когда я в последний раз прям так очевидно сглупил?

— Сегодня вот главная новость. Ветров со своим отрядом вынес вампиров из их логова. Ты вообще понимаешь, сколько моих одноклассников тебя уже ненавидит? Да вампиры — это вообще самые раскрученные певцы и актёры. Ты не считаешь, что это глупость? Стать ненавидимым целым поколением.

— Это был приказ. Я его выполнил. А ты теперь тоже меня ненавидеть будешь?

— Чёрта с два! Я только и ждала, что б эту гадину кто-нибудь прихлопнул. Я о таких ошибках и говорю! Если нужно сделать их целую тонну, чтобы стать такой же, как ты, то я хочу сделать каждую. Смекаешь? Каждую!

— Аня, зачем? У тебя целая жизнь впереди. Ты можешь стать кем угодно. В сто крат лучше. А меня то ли прибьют в какой-нибудь подворотне, то ли посадят вот-вот.

— Что, лучше сидеть в скучном офисе пять дней в неделю? А по выходным смотреть фильмы со спецэффектами и жрать попкорн как не в себя? Не-а. Нифига. Я хочу смотреть стариковские фильмы. Чёрно-белые. Чтобы знать их наизусть и всё равно смотреть. Хочу читать стариковские книги. Вон из тех, где ещё гравировка цены на обложке. Я хочу тащить этот Амир к светлому будущему хоть за уши.

— Я не тащу Амир никуда. Тут ты перегибаешь.

— Это тебе так кажется. Просто таких, как ты, мало. Но представь, если бы вас не было вообще? Колов бы до сих пор был жив. Веркиолис. Сабиотис. Вага. Да за один только этот год ты столько грязи отсюда выкинул, что уму непостижимо.

Аня разошлась не на шутку.

— А как, интересно, это сочетается с сексом по малолетке?

— Потому что почему бы и нет? Разве закон против? Нет. Раньше вон в двенадцать лет первых детей рожали. Так я же не родила.

Я чуть не поперхнулся.

— Ты уже в двенадцать?…

— Нет! Фу! Это уже педофилия какая-то.

— Хоть тут мы согласны, — устало выдохнул я. — Не хочу больше об этом говорить. Если моё мнение для тебя что-то значит, прошу, не спеши становиться взрослой. Ещё успеет надоесть.

Понятия не имею, прислушается ли она к моим советам. Я не могу следить за каждым её шагом. Да я вообще её никак не могу контролировать. Три года после смерти Кати я только и полагался на детскую ответственность. Как будто она существовала. Но ничего другого придумать не получалось. Либо работа и полный холодильник, либо воспитание и подножный корм. Третьего не дано.

— А это Колов тебе? — спросила Аня, проигнорировав мою просьбу.

— Пепельница, — отмахнулся я. — Пойду посплю чуток.

Я не допил чай. Слишком много за одни сутки. Оставил полчашки на потом.

Сон долго не приходил. Бальзам унял боль, но осталось неприятное чувство. Я ощущал себя мятой тряпкой. Полуденное солнце, как назло, не спешило укрыться тучами. Выжигало обои, уничтожало воздух. Я лежал на спине, раскинув руки и ноги. Принял позу морской звезды. Но это не помогало.

Только когда отчаялся и решил заняться делами, почувствовал, как стремительно проваливаюсь в бездну. Наконец сознание нашло крошечную нору безвременья и юркнуло туда.

Я оказался среди множества испуганных, растерянных людей, не имеющих ни малейшего понятия, зачем они здесь. Бесчисленные толпы топтали прозрачный пол, окружали кристальные колоны. А вокруг простиралась раскрашенная туманностями, унизанная созвездиями космическая вечность. И яркое чёрное солнце с толстой белой короной висело над нами.

Впереди горел яркий свет. Так далеко, что было легко спутать его со звездой. Может даже недостижимо далеко, но это не так. Стоило лишь начать путь, а он рано или поздно приведёт к свету. Начинали многие. Одни кричали лозунги, сбивались в группы. Другие ступали молча, уверенно. И скоро уже все мы шли. К свету. Вперёд.

Дорога оказалась долгой и трудной. На нас набрасывался неукротимый ветер, дрожал и трескался пол под нашими ногами. Мы ушли далеко от истоков, но приблизились к свету лишь на несколько шагов. Только поддерживая друг друга в моменты невзгод, мы выдерживали испытания. Когда ураган подхватывал самого лёгкого, за него хватались соседи и возвращали. Когда под тучным проваливался пол, соседи вытягивали его из пропасти. Мы были дружны и едины. Но дорога оказалась слишком длинна.

Когда устали первые, они остановились перевести дыхание, и не нашли сил продолжить путь. Но им было стыдно. Никто не хотел стать изгоем, не мог признаться, что боится трудностей. И тогда они начали кричать:

— Там дети пухнут от голода, а женщины плачут от бесплодия, — завопил один.

— На свету нельзя спать! Никто и никогда не оставит инструмента, — вторил ему другой.

— Там все рабы, и никто вовеки не скинет оков! — подхватывал третий.

— Мы не можем идти потому что никогда не дойдём. Дорога бесконечна и бессмысленна, — оправдывался четвёртый.

Они придумали сотни небылиц и тысячи отговорок. Лишь бы кто-нибудь ещё отвернулся от света. И люди отворачивались. Сначала самые доверчивые из идущих. Они прислушивались к выдумкам и верили вранью. Пересказывали. Додумывали. Приводили доказательства, взятые из рук своего страха.

Я не успел заметить, когда стыдливым поверили и самые ярые агитаторы. Теперь они кричали, что непременно нужно бежать назад. Сломя голову, бросая все пожитки. Платить за проход, если придётся. Отдавать последнее. Преклоняться в раболепии, осыпать себя пеплом, потому что иначе не пустят. Получалось у них на редкость убедительно. Заменив честные стремления на алчность и жадность, они наживали целые состояния, становились хозяевами соседям и господами друзьям.

— Только у истоков наших были мы счастливы. Только там есть настоящая опора ногам. И бесконечно глуп тот, кто это отрицает. Потому что отрицание этого есть слабость. Свет — недостижимый идеал, который не благо несёт, а уничтожение! — зычно провозглашали они над толпой.

— Покупайте новое, потому что без этого вы никто. Платите за пустоту, потому что иначе жизнь бесцельна. Вам нужно только то, что казалось ненужным раньше. И не нужно то, в чём, как вы думали, есть ценность! — кричали торговцы воздухом.

Они устроили баррикады и пропускали назад за плату. А ценой было всё, начиная от хрустящих бумажек и заканчивая телом. Когда нечем стало платить, люди отдавались сами, не особо этого стесняясь. И все считали, что это хорошо. Ведь иначе — свет. Самое страшное, что существует во вселенной.

Люди вернулись туда, откуда ушли, но остановиться уже не могли. Неслись дальше, срываясь в пропасть. И тогда исток почернел. Стал расти от каждого нового упавшего. С хрустом сжирал кристальные колоны и пол. Но и теперь люди, счастливые и безрассудные, не останавливались. Их гнали ораторы. Слишком жадные, чтобы отказаться от доходов и привилегий.

Я не мог понять, почему им страшно идти вперёд, но назад, к темноте, бежать радостно. Зовущие к свету пытались докричаться до людей. Но самые жестокие из жадных указывали на них. А подпевалы рушили колонны и обломками уничтожали зовущих. Забивали их, затаптывали до смерти. Люди поддерживали казни. Не нравилось им чувствовать себя неправыми. Тьма казалась спасительной, понятной. Хуже того. Единственно верной и истинной. И она приближалась.

Долго я стоял на месте и наблюдал. Мне не хватало сил пойти против толпы вместе с теми одиночками, кто уже преодолел половину пути. Для этого надо было стать смелым и эгоистичным. А бежать со всеми я не собирался. Не хотел видеть во тьме свет. Заставлять себя думать иначе, чем было на самом деле. Так и стоял я, глядя то на далёкий свет, то на надвигающуюся тьму.

Понимание, как близок уже конец, заставило меня вздрогнуть. Я схватил одного человека за локоть, дёрнул к себе. Хотел закричать ему в самое ухо, что тьма близко. Но забыл слова. Как рыба, я безмолвно двигал губами, сохраняя молчание. А на меня смотрели глаза, полные ужаса. И только теперь я понял: он знал, что бежит в пропасть. Знал лучше меня, что там пустота. Но боялся остановиться и стать изгоем. И я потащил его к свету. Отбивающегося, машущего кулаками и не попадающего. Он хотел этого спасения. Весь свой обратный путь он только о том и молил Всевышний Космос. Лишь бы кто-то остановил его и поволок опять к свету.

Поздно. Тьма нас поглотила…

Я проснулся, когда розовый свет заката семенил по мокрой простыне. Он подбирался разбудить меня, но я его опередил. Во рту пересохло. Шершавым языком я облизал потрескавшиеся губы. Одно радовало — ничего не болело. Пока не пошевелился. Стоило двинуть рукой, и онемевшие конечности заныли.

Я долго не мог прийти в себя. Сон ещё стоял перед глазами. И это мерзкое, сосущее чувство беспомощности. Я с детства всеми силами бежал от него. Становился сильнее, умнее. Насколько это возможно. Но во сне все мои усилия сошли на нет. Я был младенцем перед голодным волком.

Встал я, когда стало уже нестерпимо больно переваривать завихрения разума, потянулся. Карта памяти напомнила о себе, и больше я уже ни о чём другом думать не мог. Пора было разгадать её тайну.

На старом компьютере добрую половину рабочего стола занимали игры. Квесты двадцатилетней давности. Теперь этот жанр непопулярен. Он заставляет думать и превращает игрока в дурака, чуть только тот ошибётся. Почти как в настоящей жизни. Только проще.

Поверх древних антологий всплыло окно картридера. Из него открывался вид на единственный файл. Видео. И я его запустил.

Худая угловатая девчушка с неумелым ярким макияжем на печальном лице поправила камеру и отошла. Села в кресло. Лампа выдёргивала из темноты только её. Вокруг сгущалась живая пульсирующая чернота.

— Если вы видите это, значит, я справилась, — дрожащим голосом заговорила она. Между словами делала большие паузы, чтобы унять слёзы. Поправляла волосы. — Я не думала, что так всё повернётся. Куратор просил меня сделать разные вещи, а взамен рассказывал, как близко я подошла к секрету. Все ребята говорили, что «Стрекоза» нереально крутая игра, и они уже прошли её до конца. Только теперь я понимаю, что все они просто врали. Даже не пытались играть. А я как дура им верила.