Бесплатный фрагмент - Дух Реки. Река как Жизнь

Глава 1

Дорога была хорошо знакомой, в колдобинах и неизменно постоянных выбоинах. В общем-то, обычная лесная проселочная дорога. Что уж и говорить! У нас таких много. У нас они все такие. Те, до которых не дотянулась цивилизация.

Ну, а что вы хотите? Это тайга! И нечего здесь строить свои автобаны! Чтобы на каждой «шушлайке» можно было в любой уголок доехать. И так всю тайгу заполонили всякие пришлые и любопытствующие. Ездят уже даже на совсем маленьких машинках, перебирая своими малюсенькими колесиками. И не боятся же, что машинка в пути сломается! Совсем всякий страх туристы потеряли! Загадили все. Замусорили. Переломали кусты, потоптали травы и цветы, вырубили ценные деревья. Изверги! Раньше о таком даже и подумать не смели! Даже и мечтать не могли, чтобы на какой-то хиленькой слабой легковушке проникать в глубь тайги на семьсот-восемьсот, а то и за тысячу километров!

Вот так и получается, что когда таежные дороги были предназначены только для тяжелой грузовой техники, и народу, проникающего в тайгу, было очень мало, порядка было больше. Не валялось мусора огромными кучами на каждой стоянке и не лежало полуобнаженных загорающих девичьих тел на каждой скале по берегам стремнины. Не убивали зверей. И не складировали выпотрошенную красную рыбу тоннами по берегам рек и ручьев.

Потом в тайгу пошли джипы. Эти, которые их первые состоятельные владельцы, тоже не слишком-то много принесли беспорядка и неудобств. Ловили рыбу, выпивали, отдыхали и быстренько возвращались домой. Некогда им. Им тогда все время было некогда. Слишком занятые деловые мужчины. Хмм…

Мда… Сейчас все население Страны можно разделить на две возрастные категории. Тех, кто помнит те времена, когда джипов не было. И тех, кто родились позже. И не знают того времени. Со всеми вытекающими последствиями. Если, конечно, рассматривать джип не просто как машину, средство передвижения. А как средство передвижения именно в труднодоступные таежные регионы. Когда у человека появляется свобода действий, власть над дорогой, расстоянием. Путь даже и мнимая, призрачная.

Но, к большому сожалению, качество лесных дорог становилось все лучше и лучше, цивилизованнее, даже дорожные знаки установили. Привлекая к таежным поездкам на дальние расстояния огромные толпы народа, с женщинами и детьми. И вместе с ними в тайгу пришла великая беда.

Не готов оказался человек ко встрече с большой тайной. С другим МИРом. С тем Знанием, которое он не смог уложить в своем недоразвитом сознании.

Отдыхающие везли с собой тонны пластика, стеклянных бутылок и газовых баллонов, обеспечивающих комфортный отдых в течение двух-трех недель, а то и целого месяца! Туристы не заморачивались с вывозом использованной тары обратно в цивилизацию, хаотично разбрасывая мусор в густые зеленые летние кусты. А вот осенью ущерб, нанесенный природе, становился более чем очевиден.

Ну, да, ладно… Что уж… Ничего не изменить… Цивилизацию на данном этапе не остановить. … Отвлеклись… Вернемся обратно. На дорогу.

Недавно прошедшие проливные дожди испортили и без того, дО нельзя, убитое грунтовое покрытие, вымыв относительно мягкую песчаную субстанцию, находившуюся между твердых камней и острых осколков скал. Которые теперь торчали по всей поверхности, как мелкие и средние зубы крокодила. Или, скорее, акулы? Если принимать во внимание целых шесть рядов ее острейших зубов.

Мда… Это не дорожное полотно, это просто какая-то стиральная доска. Нет! Больше напоминает кухонную терку с крупными ячейками. По ЭТОМУ нельзя ездить! Здесь можно в одночасье оставить пробитую шину. А то и сразу несколько. Лишившись всякой возможности к дальнейшему передвижению. Потому что ближайший шиномонтаж находится километрах в ста пятидесяти отсюда.

Машина плелась с предельной скоростью двадцать-тридцать километров в час, постоянно сотрясаясь крупной дрожью, как большое смертельно напуганное животное и, основательно потряхивая водителя с пассажиром, находившихся в его стальной утробе.

Тонкие гибкие стволы молодых деревьев с обеих сторон дороги шатром нависали над проезжей частью, радуя чистой умытой зеленью, сверкающей в ярких лучах восходящего солнца. Маленькие лужицы в глубоких колдобинах дорожного полотна отдавали темнотой в тени и светились ослепительно ровной зеркальной поверхностью на освещенных участках, отражая веселые солнечные зайчики.

Пассажир, худенькая бабушка, годков эдак девяносто пяти, наглухо пристегнутая ремнем безопасности, тихо клевала носом, покачивая ярко окрашенной головой в такт неравномерным движениям автомобиля. Малиновые прядки волос метались из стороны в сторону, прикрывая опущенное сморщенное личико.

За рулем черного джипа, внимательно всматриваясь в каждую ямку на дороге, сидела стройная, даже очень худощавая, уже не молодая тетка в светло-голубых джинсах, широко расклешенных книзу, легкой белоснежно-белой футболке с ярким принтом, и голубом дутом жакете. Короткий светлый бобрик на голове дополнял молодежный образ.

Ехать было еще слишком далеко, проехали уже очень много. Усталость навалилась тяжким грузом, затуманивая сознание, и, мешая сосредоточиться на дорожной обстановке. Машина медленно остановилась.

Тетка тяжело спрыгнула с подножки и по раскисшей обочине, вымазав грязью и глиной высокие шнурованные тяжелые берцы, как можно более аккуратно попыталась подобраться к маленькому ручейку в канаве.

С наслаждением ополоснула руки в прозрачной ледяной водице, похлопала мокрыми холодными ладонями по впалым щекам, и с удовольствием провела влажной рукой по короткому ежику светлых волос. Стало немного легче. Вдохнула с облегчением, набрав полную грудь свежего утреннего воздуха, на мгновение прикрыв глаза, и, задержав выдох. Скептически хмыкнула своим невеселым мыслям, резко выдохнув. Набрала холодной воды в пустую пластиковую бутылку.

С таким же трудом, выбравшись обратно из раскисшей обочины на дорогу, тщательно потопала грязными ботинками о твердую поверхность, отряхнув ошметки грязи, омыла измазанные глиной берцы чистой водичкой из бутылки. И еще раз с силой потопала ногами по твердому, относительно чистому, участку дороги.

Хлебнула крепкого горячего черного кофе из термоса, достав его из багажника авто. Вздохнула тяжко, бросив быстрый взгляд на пассажира. С трудом умостилась за руль, морщась от ноющей боли в спине, и машина опять тихо тронулась вперед по раскисшей дороге.

Солнце вставало все выше, солнечных бликов и веселых зеркальных зайчиков становилось все больше. Пряча глаза за темными стеклами очков, водитель, слегка морщась, и, недовольно хмурясь, продолжала осторожно и очень медленно вести машину. Километр за километром аккуратно преодолевая разбитую дорогу, вверх на перевал, вниз с перевала. Смотреть по сторонам было опасно: крутые обрывы, шаткие мосты через бурлящие потоки требовали к себе неизменно постоянного внимания и крайней, ну, просто предельной, осторожности. Да. Это дорога. Дорога невнимательности не приемлет. Не прощает. А иногда и наказывает. Жестко. Жестоко.

Старушка внезапно проснулась, похлопав короткими светлыми ресницами, потерла худенькими кулачками сонные глаза, и с любопытством выглянула в окно.

— О-о-о-О! — с чувством глубокого удовлетворения и уважения произнесла она тонким, по-девичьи мелодичным голоском. — Уже так много проехали!

— Мамуля, выпьешь кофейку? Или позавтракать?

Старушка на мгновение задумалась, склонив маленькую головку к худенькому плечику, не отрывая взгляда от придорожных обочин, решительно тряхнула малиновыми прядками и ласково улыбнулась попутчице.

— Нет, доча, давай до Транзитки доедем, там и позавтракаем. Сильно устала?

— Не так, чтобы уж очень… всего четыре часа проехали от места ночевки. Но дорога очень тяжелая. Разбитая вся. И… Надо было все-таки отца взять с собой! — расстроенно вздохнула серьезная тетка с коротким бобриком на голове.

— Нет! Что ты? — испугалась старушка. — Правильно сделали, что не взяли. Он неважно себя чувствует. Отец бы не выдержал такую длинную дорогу! Пусть возится с правнуком и мечтает о поездке в следующем году. Это продлит ему жизнь и улучшит самочувствие. Положительные мечты и эмоции — лучшее лекарство от старости! — задумчиво вздохнув, улыбнулась малиново-крашенная пассажирка.

— Да, и правда! Пусть лучше с малышом возится. Я смотрю и удивляюсь — у них просто кармическая связь. Чуть только прадед склонится над колыбелькой, как малыш сразу хватает его за палец и не отпускает часами. А старому нравится. Прям тает от умиления, — слегка улыбнувшись, хмыкнула хозяйка черного джипа.

— Ну, не зря, видимо, младенца в честь прадеда назвали. Красиво получилось — Альберт Маркович! Очень звучно. Надеюсь, ты не давила на невестку? — подозрительно покосилась в ее сторону старушка.

— Что ты! Это была ее идея, — отрицательно качнула головой серьезная тетка, не сводя пристального взгляда с дороги.

— Очень хорошая идея! Правильная! Очень хорошая невестка! Повезло нам с этой девочкой! Считается, что правнук во многом повторит жизнь своего предка. А жизнь у твоего отца сложилась просто замечательно! Значит, и малыш будет счастлив! — довольно улыбнулась престарелая пассажирка.

Дорога начала плавно забирать вверх. По ней, так же плавно, осторожно, не торопясь, как огромный стальной инопланетный жук, или лучше сказать, железный краб, устремился вперед черный джип, карабкаясь вверх и вверх, цепляясь ребристыми шинами за острые скалы, выступающие из дорожного полотна.

— Ну, вот и перевал «Березовый»! — с легким облегчением вздохнула пассажирка. — Тут ранней весной все сопки и скалы ослепительно розовые от багульника! Розовые скалы! Розовые сопки! Розовый перевал! Эх, жаль, отцвел уже! — печально, с глубоким разочарованием, смотрела старушка на серые отвесные камни выцветшими от времени слезящимися глазами.

— Ничего, мамуля, не расстраивайся, следующей весной опять приедем посмотреть. Не могли же мы бросить невестку в роддоме одну. Вот и получается, что Алик родился как раз в период цветения багульника. Так, что приедем еще, — пообещала серьезная тетка.

Бабулька грустно улыбнулась и согласно кивнула малиновой головой.

— На следующий год, ты, доча, будешь уже старая клюшка! — и весело захихикала, прикрыв рот маленькой ладошкой. — Я с внуками поеду! А ты с правнуком дома останешься! Я же вижу, как тебе уже тяжело в дороге!

…

Доехав, наконец, до Транзитки, машина пересекла стремительную горную реку по шаткому мосту и повернула резко влево, и чуть назад, на старый, древний, давно разрушенный мост. Остановилась на каменистой площадке у бурной реки.

Это как раз и было то самое обычное транзитное место для привычной остановки в длительном пути следования, на котором любили отдыхать бывалые путники-транзитники, опытные туристы и местные рыбаки. Особенно, если ночь настигала их в пути.

С другой стороны небольшой скалистой площадки впритык вздымалась высокая отвесная сопка. Хаотично разбросанные крупные скалы и острые мелкие камни у ее подножья служили домом для неопознанных зверьков, бывших намного крупнее мышей, без хвоста, похожих на маленьких морских свинок, которых бабулька покупала своей маленькой доче в детстве. Зверьки, весело попискивая, и, совсем не обращая внимания на людей, казалось, хаотично сновали вокруг и внутри скал, занимаясь своими обычными ежедневными делами.

Доча, теперь уже немолодая серьезная тетка, пошла кормить снующих грызунов жареными семечками, а бабулька осторожно, шаг за шагом, спускаясь по скалистому обрыву, приблизилась к самой воде.

— Ну …, здравствуй, … Девочка! Доброе утро, моя хорошая. Как ты поживаешь без меня, Билимбе? Никто тебя не обижает? Ты только мне скажи, я с ними со всеми, охальниками, разберусь! Потерпи, моя хорошая, немного осталось. Скоро будем вместе!

Бурная чистая река в ответ согласно сверкнула солнечными бликами, мгновенно пробежавшими по стремительным волнам, и задорно, приветствуя, окатила старушку россыпью мелких холодных хрустальных брызг. Та звонко рассмеялась и по-детски тряхнула влажными ярко-малиновыми прядками, засверкавшими на солнце блестящими искорками.

— Умница моя! Красавица! Молодец! Все правильно понимаешь!

По давно сложившейся многолетней привычке убрали поляну, сложив мусор, оставленный проезжими туристами, в пластиковый пакет, пакет в багажник. Позавтракав бутербродами с еще горячим кофейком, дамы, не торопясь, тронулись дальше.

На самой вершине перевала «Таежный», на развилке, повернули налево вверх, на север. Прямо вниз, на восток, дорога пошла в направлении деревни «Малая Кема».

— Начинается долина Кемы, мои любимые места, — любовно оглядывая скалистые окрестности, задумчиво улыбаясь, тихо произнесла бабулька.

Окрестности, действительно, были живописные. И хотя сама долина еще не показалась за отрогами перевала, но близость к родным знакомым местам уже окутывала сознание и притягивала теплом и нежностью.

Суровая северная природа дышала свежестью и солнечным светом. Склоны сопок с высокими осыпями щебня и мелкой скалы, покрывала совсем молоденькая поросль деревьев. Маленькие одно-двух-летние березки напоминали трехлетних девчушек в коротеньких платьицах, и весело потряхивали светло-зелеными листочками на слабом ветру, как ладошками, то поднимая их к небу, то опять опуская пО ветру.

Малюханенькие однолетние елочки-самосейки семейками и небольшими группками разбрелись между березками, оттеняя их салатовую нежную зелень своими темно-зелеными жесткими короткими щеточками-хвоинками.

Одинокими сердитыми мохнатыми кустиками изредка торчали насупленные молодые пацанята-кедрачи, приветственно помахивая своими пятипалыми пушистыми метелками.

То тут, то там, яркими случайными мазками кисти лесного художника, выделялись на неоднородном зеленом фоне малиновые кустики весенних гвоздик и желтых пролесок. На сером скальнике холста природная картина представляла собой торжество победы жизни над смертью — голые безжизненные камни потихоньку обрастали молоденькими деревами и яркими цветами.

Откос вниз, ведущий к реке, с правой стороны пыльной дороги высокого перевала, зарос преимущественно вербой, ольшаником, тонкими березками и чахлыми елками. Сквозь толстую подушку прошлогодней листвы проглядывала любопытная молодая травка и сверкающие блюдца болотной водицы.

Водицы здесь много. То, что не скала, то болото. Как огромным кедрачам, двадцати пяти метровым елям, вздымающимся в бездонную небесную высь березам, удалось на высоких голых скалах найти хоть сколько-нибудь плодородной почвы, чтобы расположить свои корни, ВОТ- это поистине загадка здешней природы. Просто непостижимая загадка для человеческого логического способа мышления, воображения.

Глава 2

— Знаешь, — задумчиво глядя в боковое окно автомобиля, вспоминая невеселые моменты своей достаточно продолжительной жизненной истории, глубоко опечалилась малиновая старушка, трогательно сложив редкие бровки домиком, и, страдальчески поджав тонкие, подкрашенные светлой помадой, губки. — Был период, когда папа заинтересовался другими водоразделами нашего Края и мы активно обыскивали своими пристально настойчивыми взглядами новые для нас реки. На тот момент еще бывшими для нас совершенно неизведанными. Те, что в центральной части Приморья.

Дальняя. Тигринка. Валинку. Большая Уссурка. Арму. Не-про-хо-дные. Как он их называл. Не транзитные. Так он их классифицировал. То есть, не имеющие свободного доступа к морю. Со своими определенными законами, отличиями и видами рыбы, обитающей в непроходных реках.

Потом опять вернулись на самое восточное побережье Края. Но тем не менее, какое-то время проезжали эту долину транзитом, даже не останавливаясь на короткий отдых. Всегда очень торопились. Работали. И время поездки на Север, на рыбалку, всегда было строго ограниченно наличием выходных и праздничных дней. Необходимостью в понедельник с утра быть на рабочем месте в приличном и выспавшемся рабочем состоянии. Необходимостью учета времени в пути. Восемьсот километров туда, и столько же в обратную сторону. Это самый минимум!

Всегда транзитом. И уезжали дальше на север. Сначала к истокам, а потом и к устьям Максимовки, Амгу. И все дальше, и дальше. Все выше. На Светлую, Кабанью, Зеву.

Мы рыскали по всей огромной территории Приморья, как волки, которых ноги кормят. В поисках добычи. В поисках впечатлений. Изучая новые, красивейшие для нас, территории. Мы откровенно наслаждались красотой нашей Природы и общением с Ней. Она была нашим спасением от постоянных производственных передряг того жизненного периода. Пусть даже и на очень короткий период времени.

У меня сложилось впечатление, что папа, действительно, что-то напряженно искал. Но даже сам не давал себе в этом отчета. Не находил. Не понимал. Не осознавал.

Иногда даже посещали Колумбе. Микулу. Уссури, Иман. Журавлевку, Малиновку, Ореховку. Павловку. Извилинку. Милоградовку. И все другие реки, встречавшиеся на нашем пути. Мда, — улыбнулась своим размышлениям и воспоминаниям старушка. — Много у нас красивых рек в Приморском крае, маленьких и больших.

А потом… Наконец… Совершенно внезапно… Папа влюбился в Обильную и отдал ей все свое сердце без остатка. И все наше время. Нашу жизнь. Мне она тоже очень нравится. Эта величественная спокойная ласковая девочка.

Хотя, конечно, будучи на Обильной, мы иногда уделяли некоторое, к слову сказать, совсем небольшое внимание и Арму, и Валинку. Но, надо признать, крайне незначительное. По сравнению с теми периодами нашей жизни, которые мы проживали на Обильной.

«НАнцы». Такое имя она носит на удэгейском. Как тебе? Необычно, правда? Для нашего слуха, — хитренько взглянула престарелая пассажирка на своего серьезного уже тоже немолодого водителя. —

— «ТУнанцы». Так местные жители зовут нашу рыжую красавицу Армушу.

«СИбичи» — тоже красиво ведь, правда? Зачем реки с таким красивым именем переименовали в Дальнюю и Тигринку, даже и представить не могу!

А Тигринка ведь очень хороша! Зеленовато-золотистая красавица! Дно у нее такое, из светло-желтых камушков, которые на полуденном ярком солнце сверкают золотыми искорками.

И в сочетании с низко склоненными зелеными ветвями деревьев и кустов, отражающихся в прозрачной воде, создается невероятное впечатление зеленоватого золота. Или золотистой зелени. Хмм …, это уже каждый сам выбирает для себя. Каждый, кто способен эту Красоту увидеть.

Мда…

Но… тогда время такое было. Все удэгейские и китайские названия в срочном порядке меняли на русские, и наносили их на новые советские карты.

Видимо, нельзя было оставлять нерусские названия. Руководство чувствовало в этом какую-то опасность. Хотя, не знаю… Ну, вот, ты мне скажи! — опять кинула короткий взгляд бабулька на свою сумрачно нахмуренную дочь. — Какая красота в названии «Кабанья»? А? Ну, какая? Наверняка, ведь, у этой красивейшей милой реки есть свое, исконное, хоть и трудно произносимое, но очень впечатляющее имя. Родное. А мы его уже не знаем …, — старушка печально вздохнула, продолжая делиться милыми сердцу воспоминаниями с родным человеком.

— Так продолжалось лет пятнадцать — двадцать. Папина любовь к Обильной крепла изо дня в день. Честно говоря, я тоже ее полюбила. И она нас. Она стала нашим вторым домом.

— А когда мы совершенно случайно, опять же, проездом, второпях, транзитом, сюда вернулись, в эту долину, долину Кемы, оказалось, что когда-то знакомые нам деревья подросли метров на десять-пятнадцать. Можешь себе представить подобное чудо? Мы знали их тонкими хлыстами, в их далеком зеленом детстве, а теперь они превратились в огромные взрослые дерева.

И вообще, я припоминаю, что все деревья в нашей жизни росли вместе с нами. У нас на глазах. У меня никогда не было такого расхожего впечатления, что «все деревья в детстве кажутся большими». Нет! Мы были маленькими, потом молодыми. И деревья были такими же молодыми. Теперь мы постарели. А они рядом с нами стали величественно огромными, — изумленно хмыкнула старушка, высоко подняв светлые бровки, и, анализируя свои необычные наблюдения.

Серьезная тетка с коротким светлым бобриком на голове, напряженно вцепившись в руль, и, горестно поджав губы, внимательно слушала бабульку, ни на миг не отвлекаясь от дороги. И …, ни звуком, ни жестом не нарушая неспешного тихого повествования старой женщины, спокойно текущего, как журчащий прозрачный ручеек по весне.

— Я даже и не подозревала, — искренне удивляясь, продолжала бабулька, — Что в Приморье могут расти такие величественные, такие огромные деревья. Я была поражена и очарована. И старая любовь вспыхнула с новой силой. Я всегда скучала по Кеме. Не просто скучала. Тосковала. Особенно зимой. Особенно ночами. Особенно в те периоды, когда было непросто. Ты же знаешь, это моя любовь с первого взгляда на «Березы». Помнишь, как я рыдала в первый день знакомства с ними?

С первого взгляда. И навсегда. На всю жизнь. Но приходилось жертвовать собой ради папы. Своими интересами. Своими желаниями. Я, ведь, всего лишь только пассажир в нашей команде. А ему, как рыбаку, было отдано на откуп безраздельное право выбирать, где ему рыбачить и, соответственно, где мне отдыхать в его ожидании.

А теперь я осознала, вернее, уже в который раз укрепилась в том мнении, что это моя Долина. Это мой Дом. Это мой Мир. С которым я хочу остаться навсегда. Чтобы жить здесь в другой жизни. И защищать Реку с рыбами. Тайгу со зверьем. Деревья, скалы. От тех, кто может нанести непоправимый вред.

Старушка грустно хмыкнула, на мгновение понуро опустив ярко-крашенную голову вниз.

— Самое горькое и смешное заключается в том, что теперь папа у меня спрашивает: «А если бы мы сразу начали ездить только на Кему, наверное, лучше бы было?» — Она с улыбкой взглянула на угрюмую дочь, и сама себе ответила.

— Это о чем говорит? О том, что все мои жертвы зря… Самопожертвование редко доводит до добра. Хотя, знаешь, трудно сейчас судить о том, чего уже не изменить. О том, что не произошло. Тебе ведь всегда будет казаться, что то, что не сделано, должно быть гораздо лучше того, как ты фактически прожила свою жизнь. Всегда о чем-то сожалеешь. А доподлинно знать о том, было бы лучше или нет, и в каком именно случае, нам не дано.

Дорога потихоньку забирала на восток и на восток. Прямые, весьма продолжительные, прогоны только на север.

Ну вот и первый приток Такунджа или Секунджа, пересекающий проселочную дорогу, показался впереди.

Бурлящий, страшно стремительный, зеленовато-серебристый поток перехватывал тонким хлипким пояском невзрачный дряхленький мостик, сделанный из когда-то могучих цельных, а теперь уже почти истлевших подгнивших бревен, и сверху просто засыпанный грунтом с ближайших обочин.

Осторожно перебравшись через единственно возможную переправу, путешественницы продолжили свой нелегкий путь.

— Это еще не самый плохой мост, — заметила бабулька, многозначительно подняв тонкий сморщенный пальчик вверх, привлекая внимание водителя. — Будут и похуже.

— А справа уже течет река, — продолжала пассажирка, не прерывая беседу ни на минуту. Только, конечно, не беседу, монолог. — Правда, не видно ее за деревьями и молодой листвой. И пока еще совсем не слышно. Но она уже здесь, совсем рядом с дорогой.

И верно! Вскоре дорога и река сомкнулись. И пошли рядом, впритык, как родные сестры. Теперь бабулька могла свободно наблюдать за бурной рекой из окна стремительно движущегося вперед автомобиля.

Бурлящие водопады с грохотом и ревом прорывались между узких ущелий, острые скалы и зеленовато-жемчужные россыпи брызг создавали неповторимый портрет Кемы.

Кема. Каменная река. На берегах то тут, то там появлялись туристические лагеря, уже занятые, и пока свободные. Летом, как обычно, Кема была очень густо населена туристами, рыбаками и просто транзитниками.

Даже и, не заехав на первое, горячо любимое «Камазовское» место, где когда-то давным-давно парковались и отдыхали огромные грузовые машины-лесовозы и их трудяги-водители, путешественницы, не останавливаясь, поехали дальше. Бабулька внимательно ловила в окне быстро мелькающие пейзажи реки, кивала им, как хорошим знакомым, здоровалась.

Бросив взгляд на следующую транзитную стоянку около еще одного разрушенного моста, в непосредственной близости от основной проезжей части, так же приветственно кивнула ярко-малиновой головой.

— Потом заедем. На обратном пути! Сейчас некогда!

Серьезная тетка, низко склонившись к рулю, молча внимала размышлениям старушки, стараясь даже не вздыхать громко, чтобы не отвлекать собеседницу от ее плавно текущих мыслей. Сейчас, как никогда раньше, она понимала, что мама ведь разговаривает не с ней. Мама разговаривает сама с собой. И со своей любимой Кемой.

Ну вот и «Кемовский» перевал! Наконец-таки! Добрались! Черный Патрол мягко пошел вверх по плавному затяжному подъему. Справа вплотную к таежной трассе подступала высоченная гора, обрывистая скала, ощерившаяся острыми осколками, как результат взрыва в период строительства дороги. Слева узкую, всего около трех метров шириной, дорогу ограничивал крутой, страшный, метров триста, а то и более, обрыв вниз. В реку. Усыпанный острым скальником и более крупными обломками скал, поросший молодыми елками, маленькими березками и нежным ольшанником.

Патрол остановился на самом верху перевала, вплотную прижавшись справа, у отвесной скалы, чтобы как можно больше высвободить узкое дорожное полотно для проезжающих мимо водителей. Не мешать движению другого автотранспорта.

Водитель вышла первой и помогла бабульке спуститься с высокой подножки джипа. Осторожно повела ее через дорогу к крутому обрыву. Туда, где далеко внизу в лучах яркого полуденного солнца ослепительно блестела могучая река.

На самом краю обрыва лежала огромная плоская серая каменная плита. Как она здесь оказалась, и откуда взялась, бабулька не знала. Видимо, дорожные строители устроили себе здесь импровизированное место отдыха во время взрывных работ. Тогда, когда дробили неприступные скалы огромной сопки, освобождая проход, место для будущей дороги.

— Стол, — говорила старушка и использовала его по назначению, когда останавливались здесь в своих рыбацких поездках-путешествиях.

Муж, будучи азартным рыбаком, в то далекое время, когда еще были жизненные силы, сразу же бежал с отвесного склона вниз к реке, рыбачить. Не терпелось ему.

А она со своими маленькими песиками ждала его наверху. Охраняя домашний очаг. ДОМ, роль которого играл в тайге автомобиль.

Застилала серый каменный стол веселенькой цветастой скатеркой, угощалась нехитрой походной едой. Прогуливала собак, оберегая их от проезжающего мимо автотранспорта. Сама прогуливалась, с удовольствием рассматривая знакомые таежные пейзажи. Читала. Не обращая ни малейшего внимания ни на нестерпимую жару, усиливающуюся многократно от раскаленных на полуденном летнем солнце голых серых скал, ни на пыль и шум от проезжающих мимо огромных лесовозов. Которые, как муравьи, натужно тащили деловой лес через высокий перевал в свои производственные муравейники.

Но время ушло. Безвозвратно. И жизненные силы рыбака закончились. А старушка привезла сюда дочь, чтобы еще раз показать и рассказать, что нужно будет сделать в недалеком будущем.

Дочь помогла бабульке взойти на каменный стол. Та осторожно переставила тонкие ножки в черевичках и почти выпрямилась, радостно улыбаясь. Прикрыв глаза ладонью, как козырьком, окинула счастливым взглядом расстилающуюся далеко впереди долину реки. Знакомые высокие сопки в отдалении очерчивали контуры огромного речного пространства, подчеркивая границы, создавая иллюзию стен впереди, справа и слева. Мохнатые зеленые верхушки елок, сосенок и кедрачей, как ковер с длинным изумрудным ворсом, заполняли все свободное пространство, делая пейзаж уютным и, по истине, домашним. Солнце, встав высоко и прямо над головой, озарило своими яркими длинными горячими лучами каждое дерево, каждый кустик, маленькую травинку, дотянувшись тоненьким солнечным ласковым щупальцем до каждого растения.

А внизу Река. Сильная. Непокорная. Неусмиримая. Река, как жизнь. Еще не до конца прОжитая.

Бабулька умиротворенно вздохнула.

— Ну, вот я и пришла, Кемушка! Девочка моя… Привет, моя хорошая! Давно не виделись? Я с тобой. Ты со мной. Я — твоя. Ты — моя. Вот я и дома…

Дочь молча замерла рядом, осторожно оберегая бабульку от возможного падения, голова на такой огромной высоте могла закружиться в любой момент.

— Ну, вот, доча, смотри! — плавно провела худенькой рукой старушка в сторону Долины, раскрывающейся далеко внизу. — Прямо сюда и привезешь. Отсюда рассыплешь пО ветру в сторону Реки.

Дочь, молча сглотнув, тихонько шмыгнув носом, согласно кивнула головой.

— А теперь давай на «Березы» съездим. Я кагора с Кемушкой попью. Поболтаем по-девичьи. Как в старые добрые времена. Видимо, уже в последний раз!

Дочь коротко моргнула, скрывая выступившие слезы, придерживая мать за худенькую руку. Помогла старушке сойти с высокой серой плиты. Медленно перевела через дорогу все время оглядывающуюся в сторону Реки пассажирку, и осторожно подсадила ее в машину.

«Березы» были недалеко, можно сказать, совсем рядом, минут десять-пятнадцать быстрой езды от перевала.

Не решившись проехать к самой поляне по заболоченной дороге с огромной разбитой колеей, в любое время года дОверху наполненной густой болотно-глинистой жижей, машину оставили у обочины.

Пошли напрямик через высокий кустарник, осторожно пробираясь по размякшей почве, поросшей густой травой.

Старушка, довольно прищурившись, с удовольствием наслаждалась свежими таежными запахами. Медленно перебирала тонкими ножками в испачканных землей черевичках, ощутимо наваливаясь на надежное плечо дочери, бережно поддерживающей ее сбоку.

Воздух был густо насыщен лесными ароматами прелой прошлогодней листвы, свежей травы, хвои, ранних летних цветов. Толстые елки и высоченные березы заслоняли голубое небо, смыкаясь своими кронами высоко вверху. Выйдя из чащи на сухую наезженную тропинку, дамы пошли более свободно и комфортно. Но так же тихо, неспешно. Осторожно. Возраст, знаете ли, обязывает к осторожности и неспешности.

Удивительно, но туристов не было! Это очень странно. Видимо, именно огромная колея с болотной жижей отпугивала желающих отдохнуть, не давая возможности подъехать к желанному месту. Ведь, именно Оно, «Березы», как называла его бабулька, является одним из самых красивейших мест для отдыха на Кеме.

Обширная открытая светлая поляна в окружении березовой рощи на высоком обрыве с невероятно красивым видом на реку далеко внизу.

Огромные скалы, образуя выступающий вверх остров по середине реки, делили стремительный поток на две части. Смыкаясь за островом, стремнины с огромной скоростью падали в глубочайшую яму, вскипая, вырываясь на поверхность воды серебряной россыпью жемчужин-бусинок, производя впечатление громадной хрустальной вазы, доверху наполненной превосходным отборным жемчугом.

С высокого обрыва вниз на скалистый берег вели две узенькие, утоптанные тропинки, переплетенные выступающими корнями деревьев.

Скалистый берег образовывали плоские каменные плиты, наползающие одна на другую. Неравномерность поверхности создавала глубокие ямы, в которых река сформировала затоны. В периоды тайфунов и наводнений вода в затонах обновлялась и очищалась. В периоды затишья водичка прогревалась на солнце до температуры парного молока и играла роль теплых ванн для отдыхающих и лягушек.

Место было идеальным для комфортного и очень приятного отдыха большой компании.

Однако мемориальные доски в память погибших сплавщиков, установленные на острове безутешными родственниками, превратили светлое возвышенное место отдыха, в банальное кладбище. Мемориал. Уничтожив на корню всякое желание здесь останавливаться, отдыхать. Как это было ранее. До их гибели. Какой уж тут отдых? Какое умиротворение? Никакого спокойствия. Только сопереживание горю матерей и жен. И сострадание погибшим. А это уже не отдых. Это не то, ради чего люди выезжают в тайгу отдыхать. Отвлечься от собственных и чужих страданий и проблем.

Ну, может, это и стоило того, чтобы уберечь других безбашенных сплавщиков от экстремального спорта. От сплава по каменной реке. В период полноводья.

Кема, дно которой сплошь состоит из больших и маленьких, огромных и невидимых скал и камней, торчащих острыми зазубринами вверх, берега которой смыкаются в узкие горла и трубы, не предназначена для сплавов даже супер-опытных сплавщиков.

Кема не прощает ошибок, вольностей, легкомыслия и пренебрежительного к себе отношения.

С трудом усевшись на каменную плиту скалистого берега, и, с наслаждением окунув босые ноги в ледяную прозрачную воду, бабулька, не оборачиваясь, протянула руку к дочери, стоявшей за ее спиной. Дочь подала ей открытую бутылку кагора и высокий розовый пластиковый стакан. Бабулька, не отрывая влюбленного взгляда от каменной чаши, наполненной зеленовато-серебряными жемчужинами, причудливо, с огромной силой и скоростью, выбрасываемых с каменистого дна глубочайшей ямы на самый верх, трясущейся рукой осторожно налила терпкого сладкого вина в розовый стакан и подняла его вперед и вверх, приветствуя свою Подругу. Как будто сидела с Ней за столиком в уютном кафе.

— Девочка моя, Кемушка, выпьем за нас с тобой, — тихо пробормотала старушка, даже не стараясь заглушить шум бьющегося о скалы стремительного потока, и, слегка наклонив дрожащую руку, осторожно выплеснула бОльшую часть вина из стакана в бурлящую реку. Оставшуюся часть по крохотному глоточку отпивала сама, со счастливой улыбкой внимательно оглядывая свою подругу уже плохо видящими слезящимися глазами. Потом опять немного сладкого темного вина вылилось в реку. И еще.

Глава 3

— Мамуль, почему ты все-таки приняла решение остаться на Кеме? Папа переживает, что вы разделитесь, — присев рядом на корточки, осторожно поинтересовалась дочь, морщась от оглушительного шума бьющегося о серые скалы стремительного потока.

— Понимаешь, доча, я всю свою жизнь прожила ради папы. Пожертвовала всем ради него. А ведь, я могла бы жить совсем по-другому. Но делала всегда только так, как он хотел, как нравилось ему. Не то, чтобы он настаивал или принуждал меня, НЕТ! Я думаю, что он этого даже не замечал. Моих усилий. Моих стараний. Моих жертв. Но, ты же знаешь, я изначально была в-иктимной личностью. И до сих пор, если я понимаю, что ему хорошо, я же никогда не позволю себе сказать, что мне от этого плохо. Или что я хочу чего-то другого. Одним словом, тетка-жертва.

А я могла бы работать ученым-филологом. Подавала большие надежды… И мне, ведь, предлагали! Ты помнишь, я тебе рассказывала? Поехать в Ленинград, закончить аспирантуру, вернуться в институт преподавателем… Или еще лучше, строителем! Строить мосты! Всегда мечтала! … Или… тоже хорошо бы… математиком, — печально улыбаясь, вздохнула старушка. — На что я потратила свою жизнь? Кем я стала? Какого ф-ига я вообще поперлась в этот институт? Мне никогда это не нравилось! Мне всегда нравилась геометрия, алгебра! У нас был роскошный учитель в школе по математике — Галина Даниловна.

Я могла бы ездить отдыхать в теплые страны, купаться в теплом море, загорать на белом песочке под пальмами… И вообще! Могла бы жить в другом доме, совсем в другом месте, может, даже в другой стране.

Но папа не хотел ездить в другие страны, не хотел жить по-другому. Ему кроме рыбалки, по большому счету, вообще мало, что интересно. А я не могла делать этого без него. Того, что мне нравилось. Я чувствовала бы себя предателем.

И так потихоньку, нет, очень даже стремительно, и совсем незаметно прошла вся моя жизнь. Всю свою жизнь я посвятила папе. Но должна же я, хоть что-то сделать для себя? Хотя бы сейчас! Хотя бы выбрать место упокоения. То место, где я буду спокойна, успокоена. Упокоена.

Папа зря думает, что мы будем далеко друг от друга. Не вместе. Не рядом. Ведь здесь дистанция между Кемой и Обильной всего триста километров. Это не преграда, не расстояние. Мы и так будем вместе. Всегда. Рядом. Вместе будем защищать наши реки, — бабулька еще раз глубоко вздохнула, наслаждаясь прохладно-свежим запахом стремительной ледяной воды, и, не отрывая взгляда от любимой реки, тихо продолжила.

— Ну, вот, доча, вроде бы и все! Все дела сделаны. Можно еще заехать на «Кедрачи» и «Камазовское место», но это уже не обязательно. Самое главное выполнили. Слава Богу, успели. Выдержали.

Обратная дорога показалась более короткой. Бабулька приветственно махала сухонькой ручкой бунтам, перекатам и ямам, березкам и елкам, кивая ярко окрашенной головой. Прощалась.

Но короткая или не очень, а дорога, есть дорога, и суровая тетка-водитель вымоталась по полной программе. Моральный аспект путешествия давил на психику и сознание. Конечно, осознание того, что все равно когда-то это должно произойти, всех нас утешает. Но не облегчает страданий от скорой и неминуемой потери близкого человека.

Доехали до Транзитки. Остановились, выпили все еще чуть теплого кофейку с бутербродами, покормили грызунов оставшимися семечками, попрощались с Билимбе. И выехали на развилку. Мда…

Именно эта развилка была для престарелой пассажирки символичной. Являлась неким символом ее жизни. Как часто они с мужем притормаживали именно здесь, чтобы сделать выбор. Свернуть на восток? На Кему? Или все-таки на запад? На Обильную? Выбор — это всегда непросто. Одно выбираешь. Другое теряешь. Жаль, что в жизни невозможно успеть все.

— Ну, вот, доча, смотри внимательно и запоминай. Мы сейчас возвращаемся обратно домой, в Город. Назад, на юг. То есть поворачиваем здесь налево, — махнула она сухонькой рукой влево по ходу планируемого движения автомобиля. — А Обильная сейчас направо от нас. Но когда ты будешь ехать из дома, то нужно свернуть налево от развилки, на запад. Вот и указатель стоит. То есть сейчас от нас туда, — показала старушка сморщенным пальчиком вправо, на северо-запад. — Едешь километров шестьдесят до Таежки, потом еще немного, все время только по дороге. Километров десять-пятнадцать, до слияния Лагерной и Обильной. Через Лагерную будет деревянный мост. Налево. На запад.

Переезжаешь Лагерную по мосту и потом дорога пойдет только вдоль Обильной. Не потеряешься! Все время строго вдоль реки. Через пять километров от моста находится заимка рыбаков и туристов, как ориентир. А еще через семнадцать километров от моста будет уже наша Скала, наш с папой таежный ДОМ.

Там забираешься на выступающую над рекой сопку и увидишь долину Обильной, как на ладони. И реку внизу, где папа всю жизнь предпочитал рыбачить. Пока мы его с пацанами под Скалой ждали.

Выходит, что лучшие свои часы, дни и недели, лучшую часть своей жизни, мы с папой прожили именно здесь, на Обильной. И на Кеме.

Конечно, мы любим и другие наши реки, но эти самые родные. Самыми близкими для нас оказались.

— А зачем ты жила так, как тебе не нравится? Зачем жертвовала? Почему о себе не думала? О своих интересах? — с трудом сглотнув застрявший от переживаний в горле ком, с грустью спросила дочь, испытывая острую жалость к матери. К тому, как сложилась ее жизнь.

Вернее, к тому, что мать всю жизнь чувствовала себя несчастной. Выбирая для себя только безрадостные события и тоскливо щемящие, как мелкий, тихо моросящий, дождь, настроения.

— Трудно сказать, — пожав худенькими плечиками, опять вздохнула старушка, с печальной улыбкой глядя в окно. — Думаю, что основная причина кроется в принципах советского воспитания — забыть о себе ради других. Личного нет, есть только общественное.

Другая причина кроется, вероятно, в моем детстве. Я всегда думала, была уверена, что если я буду для людей делать хорошо, то, может быть, кто-нибудь меня полюбит и оценит.

А третья причина- и вовсе «собачья». С молодости, когда папа жил только ради работы и своих мужских интересов, я решила, что есть только одна возможность вернуть его в семью — это стать для него незаменимой, жить его интересами, выполнять все его прихоти и пожелания.

К слову сказать, этот метод сработал на сто процентов. И когда я добилась положительных результатов, то тот принцип, что «мы в ответе за тех, кого приручили», стал относиться в первую очередь к нему. К папе.

Вот так вот, рыбка моя, как говорят, «бойтесь своих желаний, они исполняются». Только вот последствия наших желаний не всегда для нас хороши. Я вновь обрела папу, вернула его в семью. Но потеряла себя, всю свою жизнь, — ласково улыбнулась дочери старушка.

— Это ты уже лечила свои неврозы и детские психологические травмы методами современных психологов. А у меня такой возможности не было. И впервые я услышала твоего доктора Л-абковского уже под шестьдесят, когда жизнь практически сложилась настолько, что ничего и поменять нельзя. Поздно.

Конечно, Л-абковский правильно говорит — «Если вам не нравится что-то, вы обязаны сразу своему партнеру это сказать. И ни в коем случае не терпеть! А делать только так, как нравится ВАМ, а не Вашему партнеру. Потому что это — Ваша жизнь».

Но понимаешь, если бы я следовала этим принципам, я бы не смогла сохранить семью. Вернее, я бы сразу от папы ушла. Потому что слишком уж много было такого, что мне не нравилось. Слишком многое я вынуждена была просто терпеть.

— Ну, а что, на пример? — с обычным детским упрямством спросила, уточняя для себя, уже немолодая доча.

— О-о-о! Да все! Много всего! Каждодневно! — слегка пожав худенькими плечами, даже не задумываясь, хмыкнула старушка.

— Ну, вот, понимаешь, когда ссорились, или, когда папа без объяснений причин переставал со мной разговаривать, — а он мог молчать неделями, месяцами, — я всегда мирилась первой. Делала первый шаг к примирению, оправдывая себя тем, и, убеждая себя, что я просто умнее. Где-то я такое вычитала. В книгах по психологии. Кто-то же должен быть в семье умнее? И восстанавливать мир, даже если он не виноват. Как говорят, «худой мир лучше доброй ссоры»? Только вот в семейных отношениях эту пословицу применять нельзя. Если только один из супругов воспринимает эту мысль адекватно.

И в пищевых привычках я всегда придерживалась только папиных интересов. Готовила только то, что нравилось ему. Для себя же готовить не будешь? Всегда все самое лучшее, вкусненькое, доставалось ему. Предположим, если ему что-то нравилось, на пример, тортик или бананы, мороженное, значит, я сразу же убеждала себя в том, что мне это не надо, не нравится. И целиком отдавала ему. И лекарства во время болезни ему в первую очередь. И вкусняшки во время праздника. И все остальное в обыденной жизни. В первую очередь исполнялись его интересы, его прихоти. Вообще, на основе моей жизни можно писать психологический трактат «Как не нужно себя вести в семейной жизни», или» Как не стоит жить».

Мелочь, конечно, но из мелочей состоит вся наша жизнь. Большие дела и события редко бывают. В основном, мелочь. Бытовуха. Да стоит ли об этом? Я думаю, уже даже и вспоминать об этом не стоит. Это же очевидно!

Когда человек оценивает свою жизнь, как неудачно прожитую, он рассматривает только то, о чем он знает наверняка. Что он, действительно, пережил, что с ним реально происходило. А вот те варианты возможных жизненных событий и ситуации, которые ему не довелось пережить, но о которых он постоянно мечтает, сравнивая с …, как ему кажется, неудачным прошедшим вариантом собственного бытия, вот они-то и представляются ему более привлекательными. Удачными. Счастливыми.

Но это же не так. Этого никто не знает. Что было бы с нами, если бы мы выбрали другой путь. Что было бы со мной, если бы я выбрала другую жизнь? Другого мужа? Другую профессию? Другое место жительства? Была бы я счастливее? Вряд ли. Все свои беды, проблемы, программу своей жизни мы носим внутри себя, — бабулька вздохнула, тихонько улыбаясь, невидящими глазами провожая мелькающие за окном пейзажи.

— Вот и программа моей жизни находится внутри меня. Если бы рядом со мной были другие люди, другой муж, свекровь, свекор, не думаю, что я была бы счастливее. Я бы все равно испортила ВСЕ своим неправильным лакейским отношением к людям и жизни. Потому что всегда подсознательно чувствовала себя, как жертва перед своим мучителем. И со всеми окружающими, не важно, близкими или малознакомыми, лебезила, угождала, пытаясь заранее задобрить мучителей. Предвосхитить их желания.

Вот, когда такое отношение продолжается длительный период времени, то даже нормальные люди начинают вести себя, как мучители. Не уважать, презирать такого психически сломанного человека, не учитывать его интересы, мнение, его присутствие. Подобный человек, как бы, перестает существовать в их жизни. Как личность. Как отдельное существо.

Дочь печально вздохнула, кивнула с пониманием. Исповедь матери оказалась очень горькой и тяжкой для ее осознания.

…

Обратная дорога была долгой. Поселки и деревни мелькали за окном. Старушка тихо посапывала на пассажирском сидении, кивая во все стороны ярко малиновой головой. Эта обратная дорога уже не имела для нее никакого значения, начиная с того момента, как выехали на асфальтовое покрытие. Программу своей жизни она уже выполнила. До дома оставалось часов десять пути, не больше.

…

На следующий год, в период цветения багульника, дети приехали на перевал Кемы одни. В руках дочь держала небольшую керамическую вазу.

Она вышла из машины, поднялась на каменный серый стол, огляделась вокруг. Река, приветствуя, весело поблескивала далеко внизу в лучах яркого полуденного солнца. Сопки зелеными стенами стояли по краям огромной долины. Мохнатые верхушки сосенок и елок приглашающе пришепетывали под легким дуновением весеннего теплого ветерка.

Дочь открыла вазу и широким жестом медленно высыпала содержимое с высокого каменистого откоса. Туда. Вниз. К реке. Спустилась с высокого каменного стола, осторожно переступая по скалистой осыпи, присела на корточки и закопала в каменной крошке керамическую вазу. Встала, глубоко вздохнула, с трудом забралась обратно на высокий серый стол, раскинула руки широко в стороны, обернулась вокруг своей оси и окинула печальным взглядом огромную долину каменной реки.

— Ну, вот ты и дома, мамочка! — прошептала она, уже не пряча, не смахивая слез, покатившихся из глаз. — Ты вместе с Кемой! Кема вместе с тобой!

На Кемовском перевале, на огромный корявый старый кедрач, вдруг, откуда ни возьмись, прилетела большая белая птица, бесшумно уселась на обломанный сук, похлопывая огромными крылами, и, слегка наклонив голову на длинной шее, покачивая белым хохолком, с любопытством следила за людьми черным блестящим глазом, внимая негромкой мелодии, льющейся из динамика автомобиля, рассказывающей совсем о другой жизни. Совсем о других неведомых странах.

Глава 4

На просторной чисто вытоптанной полянке ярко горел маленький костерок, весело потрескивая еловыми ветками, и, разбрасываясь во все стороны шипящими огненными искорками. Высокие сумрачные елки и огромные старые березы обрамляли края поляны с двух противоположных сторон. С третьей стороны сверху, по огромному, заросшему высокой травой и колючим кустарником, откосу поляну опоясывала старая, заброшенная лесовозная дорога, упирающаяся в разрушенный мост через бурлящий яростно рычащий ручей, метров через пять впадающий в стремительную каменную реку.

Четвертую сторону поляны ограничивала сама бурная скалистая река.

Быстрые потоки зеленовато-молочной воды бились об острые серые скалы, создавая непрерывный громкий гул, больше похожий на рычание огромного водяного зверя. Серые отвесные зубчатые скалы с елями и кедрами на плоских вершинах на противоположном берегу реки напоминали неприступную стену старинного рыцарского замка, у самой кромки воды расцвеченные редкими яркими радостными огоньками темно-розовых гвоздик.

Гвоздики, прилепившись тонкими корнями в трещинах скал, топорщились маленькими красочными пушистыми букетиками, радуя глаза отдыхающих, и, вызывая невольные улыбки на лицах туристов.

Сбоку большой обжитой туристами полянки около высокого откоса в аккуратный рядочек стояли три джипа с походным оборудованием на багажниках.

Небольшой невзрачный стол, установленный ближе к реке, накрытый веселенькой разноцветной клеенкой, был доверху заставлен пакетами и пластиковыми коробками с едой. Синий тент над деревянным столом отбрасывал тень чуть в сторону от него, ленивое солнце только еще вставало, вольготно разбрасывая в разные стороны яркие слепящие потоки света, пытаясь пощупать ласковым кончиком луча каждую травинку, каждый листочек.

Три молодые хихикающие тетки в разноцветных панамках и кепках, занавесив глаза темными солнцезащитными очками, суетились над приготовлением еды и накрывали на стол, то и дело отпивая при этом темно-рубиновое сладкое вино из розовых пластиковых стаканов.

Мужское население компании, активно и очень живописно размахивая спиннингами, рыбачило на берегу стремительной реки неподалеку от лагеря.

Два мальчика, восьми и десяти лет, в одинаковых панамках и спортивных синих трусах, следуя наставлениям старших рыбаков, пытались справиться с распутыванием бороды на леске теперь уже запасного спиннинга. В общем, все были заняты важными интересными и крайне неотложными делами. Отдыхали, так сказать! В свое удовольствие.

И только одинокая маленькая, всеми заброшенная девочка в коротком синем платьице, с большим красным бантом на макушке неприкаянно таскала огромную бело-рыжую плюшевую собаку по краям пыльной поляны, заросшим невысокой кудрявой жесткой травой. Ей совершенно не с кем было играть, никто, абсолютно никто, не обращал на нее никакого, ни малейшего внимания.

Девчушка, горестно вздыхая о своей разнесчастной доле, уже совсем было собралась громко зареветь, чтобы привлечь внимание к своей неприкаянной участи, как вдруг там, вдали, между деревьями, она увидела маленькую черную белку, спускающуюся со ствола на землю и смешно перебирающую крохотными лапками траву в надежде отыскать орешки.

Всего лишь мгновение понадобилось маленькому ребенку, чтобы сделать выбор в пользу такой живой суетливой белки. Бросив любимую плюшевую, но уже привычную собаку на пыльную землю, ребенок потопал ловить живую игрушку. Суетливая белка была в пределах видимости, а тропинка уже закончилась.

Девочка, ни секундочки не сомневаясь, перелезла через сухую валежину, отряхнула платьице на животике от сосновых иголок маленькими ладошками, и устремилась дальше, путаясь сандаликами в высокой траве.

К первой белке присоединилась еще одна, они быстро спускались по стволу старого кедрача, цепляясь маленькими коготками за шершавую кору, находили что-то у самого основания толстого старого ствола и, так же стремительно взметались снизу на самый верх, унося незаметную человеческому глазу добычу в острых крошечных зубках.

Девочка задорно, очень весело засмеялась, впервые ощутив радостное удивление от встречи с живой природой, и продолжила свой путь по сухой прошлогодней листве, не отрывая восторженного взгляда от суетящихся черных зверьков. Маленькие ножки в мягких сандаликах топали почти беззвучно, и суетливые зверьки, занятые процессом добычи пищи, не замечая ничего вокруг, подпустили ее практически вплотную к кедрачу.

А когда, наконец, заметили, огорченно и очень громко зацокали, раздосадованные неожиданной помехой, вынужденные прервать плодотворную работу, и, один за одним, стремительно перепрыгнули, казалось, с легкостью перелетели на следующий, по соседству стоящий кедрач.

Ребенок, округлив от изумления голубые глазенки, громко захохотал, протянул к ним маленькие ручонки и потопал к следующему кедрачу.

Сердитые потревоженные белки, вцепившись коготками в шершавую кору на середине ствола, недовольно, крайне неодобрительно и непрерывно цокали, пытаясь отпугнуть ребенка, наблюдая за постепенным приближением девочки. Но… Выбора не оставалось, только лишь перепрыгнуть на следующее, рядом стоящее дерево.

Девчушка, пристально следя за изящными зверьками любопытными глазенками, громко хохотала и продолжала карабкаться через толстые стволы упавших деревьев, не замечая саднящей боли в расцарапанных коленочках.

Белки с легкостью и изяществом перепрыгивали с дерева на дерево, маленький ребенок, находясь в полном восторге от наблюдения за живыми игрушками, карабкался за ними все дальше и дальше. Тайга плотной стеной поднималась между маленькой крохой и лагерем туристов, постепенно все более сгущаясь, становясь все плотнее и сумрачнее.

Впереди показалось небольшое лесное прозрачное болотце, но девчушке, увлеченной наблюдением и погоней за быстро перемещающимися белками, некогда было смотреть под ноги.

Запнувшись о старый закорузлый корень, ветвящийся по земле, как огромный змей, девочка упала, протянув ручки вперед, ледяная болотная водица, всколыхнувшись, накрыла ребенка с головой, и тут же схлынула. Девочка, лежа в холодной луже, ладошками ощущая неприятную скользкую слизь болотного дна, с трудом удерживая мокрую головку над водой, в отчаянии закричала, заплакала от страха. Саднящие коленки, упершиеся в холодную грязь болотного дна, заныли, сандалик, соскочивший с маленькой пяточки, утонул в мутной болотной жиже.

Девочка оперлась на ручки, села на попу, по пояс в холодной взбаламученной воде, огляделась, и горько зарыдала. Толстые деревья плотной стеной стояли вокруг, закрывая солнечный свет и небо. В лесном сумраке высокая сочная трава и колючие кусты, казалось, таили угрозу. Редкое щебетание невидимых лесных птиц не мешало тяжелому давлению гнетущей лесной тишины.

— МАма! — отчаянно крикнул испуганный ребенок. — Мама! — заплакала крошечная девочка, и в страхе прижала грязные мокрые ладошки к бледным щечкам.

На разлапистый толстый сук старой кряжистой березы бесшумно взлетела большая белая птица со смешным хохолком на голове. Нагнув длинную шею, она внимательно посмотрела на кроху черным блестящим глазом.

Мгновенно оценив критичность ситуации, птица раздраженно зашипела, затем окинув пристальным взглядом таежную местность вокруг, повелительно цокнула клювом. В ту же секунду внизу под старой березой появилась маленькая смешная лохматая собачка. Снизу вверх взглянув умными черными глазами на большую белую птицу, собачка радостно завиляла пушистым хвостиком.

Вслед за ней, откуда ни возьмись, возникли еще три такие же смешные бело-карамельные песики с большими черными глазами и вздернутыми короткими носиками.

Первая собачка подбежала вплотную к лесному болотцу, замочив передние лапки, и, высоко поднимая мохнатую голову с длинными ушками, звонко оглушительно залаяла, привлекая внимание рыдающего навзрыд ребенка.

Девочка удивленно обернулась и перестала плакать, круглыми от изумления глазами, она внимательно рассматривала неизвестно откуда взявшихся песиков.

Первая собачка, завиляла пушистым хвостиком и стала потихоньку пятиться назад, отходить от небольшого болотца, приглашая малышку следовать за собой. Три других песика, смешно подпрыгивая, и, задиристо играя друг с другом, попеременно оглядывались на девочку, блестя черными веселыми глазами.

Звонкий лай и веселая собачья возня отвлекли девчушку от саднящей боли, нестерпимое желание погладить веселых пушистых щенков поглотило страх. Ребенок на четвереньках выполз из болотца, встал на ножки, и потопал за сворой веселых песиков. Щенки, подбадривая девчушку звонким лаем, и старательно виляя пушистыми хвостиками, оглядываясь, и, петляя, увлекали малышку за собой.

Малышка в одном сандалике и наполовину спущенном гольфике бодро топала за собачками под внезапно брызнувшим теплым грибным дождичком, блестя веселыми от радости глазами, громко хохоча, изо всех сил стараясь догнать собачек, прикоснуться к бело-карамельным спинкам и ухватить за виляющие пушистые хвостики. Щенки, задорно играя между собой, и, постоянно оглядываясь на девочку, бежали совсем рядом с ней, но догнать их почему-то у нее никак не получалось.

Выскочив из сумрачной чащи на старую лесовозную дорогу, песики устроили веселую кучу малу, смешно рыча, понарошку задирая, и, покусывая друг друга за задние лапы и хвосты.

Девчушка, встав на четвереньки, с легкостью преодолела лесистый косогор и, как маленький юркий зверек, вылезла на ровное полотно уже давно неиспользуемой заброшенной дороги.

Собачки, убедившись, что девочка выбралась на ровную поверхность, виляя хвостиками, и, попеременно оглядываясь, неспешно продолжили путь вперед, увлекая малышку за собой.

Ребенок встал на ножки, аккуратно отряхнул испачканное платьице от прилипших комков мха и прелой листвы грязными ладошками, и, тряхнув мокрой головой, потерял красный бант с растрепавшейся макушки.

Не заметив пропажу, девочка, заливисто хохоча, потопала за лохматыми щенками, пытаясь проворной ручонкой ухватить за хвостик ближайшего песика. Щенки с легкостью уворачивались от маленьких цепких ладошек, постоянно менялись местами, весело кувыркались друг с другом на дорожной обочине в прошлогодних листьях, потихоньку уводя девочку из таежной чащи. Медленно, но все ближе и ближе приближаясь к лагерю туристов.

…

В лагере паника охватила всех. Не совсем трезвые тетки тоненько скулили и бездумно метались по огромной поляне, безуспешно пытаясь определить направление, куда исчезла девочка. Озабоченные расстроенные мужики, бросив рыбную ловлю, прочесывали ближайшие кусты. Испуганные мальчишки вместе с отцами искали следы пропавшего ребенка, громко выкрикивая в воздух имя пропавшей малышки.

Внезапно за высоким косогором послышался звонкий разноголосый собачий лай. Туристы замерли в недоумении, испуганно прислушиваясь, и, со страхом обратив свои взоры в сторону прозвучавшего собачьего хора. Последовавший за собачьим лаем веселый смех маленькой девочки привел людей в чувство. Взрослые хаотично заметались по поляне, пытаясь определить, куда же бежать. Показавшаяся из-за кустов на косогоре девчушка, пятящаяся задом, призывно махала маленькими ручками, зовя кого-то невидимого за собой. Вслед за девочкой из-за кустов на заброшенной дороге показалась стая маленьких мохнатых бело-карамельных собачек с курносыми носами и большими черными глазами.

— О! Ши-тцу! Карамельки! У моего соседа такие же …, — озадаченно произнес один из изумленно замерших рыбаков. Второй, не отрывая взгляда от ребенка с собаками, тут же опроверг.

— Какие ши-тцу! Ты что? Это же тайга! Они в тайге не живут!

Самая маленькая мохнатая собачка отбежала от живописно копошащейся группки вперед, на передний план в сторону туристов, звонко и очень сердито обругала присутствующих на своем собачьем языке, подробно высказав все, что она о них думает.

Тетки отмерли и рванули к ребенку, который по-прежнему, весело хохоча, не обращая никакого внимания на взрослых, пытался поймать хоть какую-нибудь ближайшую собачку за пушистый хвост.

Мать, упав на колени, быстро схватила ребенка на руки, голося от пережитого ужаса, ласково ощупывая свое дитя, внимательно рассматривая грязные ручки, исцарапанные коленки, босые ножки с полу свалившимся одиноким сандаликом, и, оглядывая малышку со всех сторон, осторожно поворачивая ее в руках, как игрушечную юлу.

Взрослые, склонившись вперед, обступили кружком рыдающую в истерике тетку с маленьким ребенком на руках. Грязная мокрая довольная малышка, весело хохоча, и выгибаясь дугой, сопротивляясь материнским ласкам и хаотичным поцелуям, пыталась вырваться из объятий матери и вернуться в компанию своих маленьких пушистых неуловимых спасителей.

Оттолкнув маму, с трудом высвободившись, и, оказавшись наконец на земле, девочка оглянулась в поисках щенков, покрутилась вокруг себя, приседая, и, внимательно всматриваясь в просветы между стоящими вокруг взрослыми, отодвигая тетей и дядей маленькими ручонками, и, заглядывая за их многочисленные ноги. Собачек нигде не было. Только большая белая птица с мохнатым хохолком на голове сидела на суку огромного старого трухлявого ильма и смотрела сверху вниз на суетливую компанию людей любопытным черным блестящим глазом.

…

Утром мужики поехали на давно запланированную рыбалку, оставив на хозяйстве в таежном лагере жен и детей. Внезапно на дороге, почти у края обочины в лесу, в глаза бросилось что-то яркое, ярко-красное. Машина резко притормозила. Выскочив наружу, рыбаки принялись внимательно разглядывать дорогу под ногами.

— Аришкин бант! — удивленно крикнул один из мужиков. Двое других недоверчиво покосились друг на друга.

— Ты что? Десять километров от лагеря! Не мог маленький ребенок столько пройти один. Его бы давно уже съели!

Рыбак подбежал и поднял с обочины красный бант.

— Но это, и правда, ее бант! Я ей сам вчера утром на макушку привязывал! Вот! Мой секретный двойной узел, чтобы не развязала! — растерянно вертел отец малышки в руках яркое украшение дочери.

Рыбаки озадаченно переглянулись между собой.

— Не может такого быть! Мистика какая-то!

— Не мистика, а волшебство!

— Чудо! Лесная сказка!

Глава 5

Тяжелый бульдозер старыми ржавыми гусеницами впивался в таежный дерн. Тоненькие деревца, как былинки, ломались под его широченным отвалом. Сантиметр за сантиметром прокладывал он широкую глинистую колею все ближе и ближе к каменной реке, метры вывороченной земли и сломанных деревьев оставались за его неотвратимой кормой. Огромная черная рваная рана простиралась на теле тайги позади экскаватора все дальше и дальше.

Пойму реки должна защищать сто-метровая охранная зона, в которой запрещены любые работы, особенно вырубка лесов и нарушение почвопокровного слоя. Но арендатору было наплевать на законы. Многие годы, он методично вырубал весь деловой лес в регионе. И, наконец, взрослых деревьев ценных пород вообще не осталось.

Лишь береза, осина, ольха, да молодняк. Именно по этой причине арендатор занялся тщательными поисками хотя бы немногочисленных взрослых хвойных, пригодных для продажи. И именно здесь, на самом берегу реки, нашел участок с двумя-тремя десятками вековых кедров, огромных настолько, что они по праву годились быть упомянутыми в русских народных сказках, нарисованными лучшими отечественными пейзажистами.

Поляна, окаймленная старыми кедрами, выходила на скалистый берег стремительной каменной реки, и была вся насквозь пронизана вышедшими на поверхность земли корнями. Корни, как огромные толстые змеи расползались по всей поверхности поляны, уходили своими щупальцами в реку и маленький заболоченный ручеек с противоположной стороны поляны.

Кроны, как крыша, полностью скрывали небо, смыкаясь между собой высоко вверху. Ветхие обшелушенные белками шишки, устилали поляну толстым слоем. На полянке стоял маленький столик, накрытый клеенкой, деревянная скамеечка рядом, чуть в стороне обустроен камнями защищенный очаг. Старый алюминиевый котелок и решетка для шашлыка стояли у основания кедра, вдруг кому понадобится.

Берег реки, выложенный огромными плоскими скальными плитами, омывался холодными прозрачными брызгами, от непрерывно бьющихся о скалы волн. С той, противоположной стороны реки в притык подходила отвесная скала, поросшая редкими елками и чахлыми березками.

На фоне всего этого каменного великолепия было крайне непонятно, как же могли вырасти кедровые исполины на скалах, как они вообще держат свои необъятные стволы и могучие кроны? И сколько же лет им пришлось расти, чтобы достичь такого монументального размера? И… Какая же с-к-отина положила глаз на это лесное богатство? Что могло сподвигнуть недочеловека для разрушения, полного уничтожения этой лесной столетней сказки?

С-к-отина, вернее, бригадир, появился, как всегда неожиданно. Выпрыгнув из своего пыльного внедорожника, припаркованного на обочине грунтовой дороги, поспешил проверить скорость исполнения поставленной задачи своему бульдозеристу, и сразу же заорал без выслушивания объяснений.

— Ты за половину рабочего дня прошел всего пять метров и стопил половину бака топлива! Чем ты здесь занимаешься? Загораешь? Отдыхаешь? В речке купаешься? Я тебе х-рен чего заплачу за сегодняшний день! — визгливо орал бригадир в старом засаленном комбинезоне, размахивая во все стороны руками, и, грозя грязным кулаком такому же грязному бульдозеристу.

Бульдозерист растерянно смотрел на него, сидя за рулем своего железного монстра, ничего не понимая из услышанного. Попытавшись оправдаться, он начал рассказывать, что бульдозер идет очень туго, как будто держит его что-то, и все время мешает. Как будто ломает он впереди себя не березовый молодняк, а стальную арматуру, торчащую из земли. И на каждую веточку уходит значительное время работы и усилий.

— Да что ты мне сказки рассказываешь! — вновь заорал бригадир. — Ну-ка, п-шел вон из кабины! Сейчас я тебе покажу, как работать надо! — И полез, было, на машину.

Бульдозерист тяжело соскочил с высокой железной гусеницы бульдозера и тут же по колено увяз в месиве, которое сам же и раскопал. С трудом выбравшись из грязи без сапог, босиком, он уселся на траву около прорытой им же самим колеи, и принялся потихоньку доставать сапоги из глиняного плена.

Глина не поддавалась. Сапоги не выдергивались. Бригадир, грубо ругнувшись в полголоса, подбежал на помощь, и, мужики вдвоем схватились за один сапог, как в сказке про репку.

Их старания увенчались успехом: голенище оторвалось и выскочило, мужики упали на траву, друг на друга, не ожидая от сапога такого коварства.

— Совсем ведь новые сапоги были! — озадаченно пробормотал бульдозерист, рассматривая оторванное голенище.

— Какие там новые! — опять со злостью заорал бригадир. — Ты только посмотри! Голенище, как лезвием срезано! Ходишь на работу в старье, вот и результат! Ну-ка, отойди в сторону, я сам поеду!

Бригадир вскочил на железную гусеницу, уселся за руль, начиная движение. И тут на капот спланировала огромная белая птица со смешным хохолком, растопырила клюв в беззвучном крике и распахнула свои огромные белые крыла, полностью закрыв лобовое стекло бульдозера.

Длинные края крыльев, висящие в свободном парении за лобовым стеклом, вдруг изогнулись, как пальцы и ухватились за железные стойки кабины бульдозера. Птица чуть повернула голову в сторону и пристально посмотрела на бригадира своим черным глянцевым глазом.

Бригадир с ужасом почувствовал невыносимую боль, как будто острая спица без спросу впивается, проникает в черепную коробку, и голова начинает нестерпимо болеть. Он вскочил с сидения, и наполовину высунувшись из кабины заорал, махая руками вперед.

— Пошла вон отсюда, з-а-раза! Откуда ты взялась!

Бульдозерист, белый, как мел, стоял босиком на траве, наблюдая, как бригадир, высунувшись наполовину из кабины, кого-то пытается прогнать, машет руками, кричит, и вообще ведет себя, как сумасшедший.

Бригадир соскочил с железной гусеницы и начал бегать впереди отвала, размахивая руками, как будто хотел кого-то спугнуть, напугать, прогнать.

Бульдозерист, в изумлении открыв рот, смотрел на него со страхом, не в силах оторвать взгляда, и никак не мог поверить в происходящее.

Бригадир, одним прыжком перескочив через железную гусеницу, опять заскочил в кабину, завел мотор и попытался начать движение вперед.

И тут же железная гусеница бульдозера, со страшным металлическим треском лопнула в том месте, где наступила на нее нога бригадира.

Посопротивлявшись немного под силой притяжения, обе половины гусеницы с громким металлическим скрежетом отвалились с направляющих шестеренок и упали на вывороченную землю ровной широкой железной полосой, раззявив ржавые проемы с рядами плоских металлических зубов.

Бригадир, остолбенев от неожиданности, замер в растерянности, держась за руль, ошарашенно наблюдая за процессом раздевания собственного транспортного средства. Гусеница была как будто бы разрезана лазерной пилой, обе стороны ее сияли ровным блестящим свежим спилом.

Бригадир на ватных подгибающихся ногах неловко спрыгнул на землю и схватился руками за нестерпимо ноющую голову.

— Да что здесь происходит? — ожесточенно крикнул он в отчаянии. — Что за поляна такая заколдованная? — со стоном упал на колени, обхватив голову руками, потом свалился на землю плашмя, не в силах справиться с головной болью.

— Не заколдованная, а волшебная, — тихонько прошептал бульдозерист, осененный догадкой. — Я весь день за этим наблюдаю и ничего понять не могу. Понял только то, что поляна не трогает никого, если не пытаешься нанести ей вред и пробиться ближе к реке на бульдозере. Пойдем скорее отсюда! — Он подхватил начальника на плечо, как куль с мукой, и, как был босиком, не обращая внимания на острые камни и торчащие ветки под ногами, побежал к машине бригадира, оставленной на обочине.

А на стройной высокой елке в роскошных еловых мягких лапах сидела большая белая птица с мохнатым хохолком на голове и смотрела убегающим людям вслед черным блестящим глазом.

Глава 6

На большой светлой поляне сидели два сплавщика, один молодой, другой не очень. Юный сплавщик, почти совсем еще мальчишка, методично проверял свое снаряжение: хорошо ли застегнуты кожаные ремешки на защитном шлеме, не порвался ли шнурок на высоких ботинках, не потерялись ли специальные неопреновые перчатки, плотно ли прилегает непромокаемая куртка.

Вопросов было много, ответов не было вообще, поскольку на сплав он приехал в первый раз. Опыта совсем никакого. И как оно должно все сложиться, ему тоже пока было непонятно. Раз за разом бросал он встревоженный взгляд с косогора, с высокого обрыва вниз, туда, где бурлила и пенилась огромная мутная река, неутомимо взбивающая водные потоки, как жидкое тесто об острые скалы.