— Кати поранила палец. А я.. я всего лишь хотела, чтобы ей не было больно. Я слизала кровь… я… — Крис снова расплакалась, — я же ничего такого не сделала! А они стали дразнить меня вампиром! — она уткнулась личиком в мою грудь.

Нет. Не может быть! Этого не должно было случиться. Не должно. Но могло. В глубине души я знал это. Хотя убеждал себя в обратном. Я гладил мягкие волосы дочери. И не знал, что сказать.

— Паап, вампиров же не бывает?

— Нет, конечно.

Конечно, нет. Их не должно быть. Такие твари не имеют права существовать. Я знаю, что они делают с людьми — я видел. И потому я их уничтожал. И уничтожил многих. Но все же… я сохранил жизнь одному. Сам лично, осознанно. Чтобы сделать из его крови лекарство для моей больной дочери. Не дать ей умереть. Но я не думал, что это обратит ее. Нет, не думал. Не хотел думать и сейчас.

— Послушай, малыш. Если тебе будет плохо в этой школе, мы просто найдем другую. Мы можем уехать — куда угодно.

Крис посмотрела на меня заплаканными глазами:

— Но я не хочу снова переезжать. Мы уже столько раз переезжали.

— Мы можем остаться. Как ты хочешь. Все, что захочешь, малыш, — я схватил ее в охапку и прижался щекой к ее щечке.

— Пап, ты колючий.

— Прости. Забыл побриться. Хочешь, пойдем пообедать в «Лакки Бургер»?

Крис улыбнулась и кивнула:

— А ты купишь мне обед-с-сюрпризом?

— Конечно.

Кассир, улыбаясь, протянула нам коробочку с детским обедом. Крис схватила ее и поскакала искать свободный столик. Я, груженый подносом с бургерами, картошкой и колой, поплелся следом.

Мы уселись за столик у окна, и Крис сразу засунула руку в коробку в поисках игрушки. Достала запечатанный пакетик с фигуркой. Раскрыла… и замерла: на ее ладони лежал мультяшный пластиковый вампир. В камзоле, плаще и с клыками — все как полагается. Вернее, как представляют себе люди, рисующие детские мультики. Губы Крис дрогнули.

— Я куплю тебе другой набор, — я хотел схватить фигурку с ее ладони, но дочь сжала ее и отодвинула руку. Потом снова взглянула на игрушку:

— Он не виноват. И он милый, — улыбнувшись, она посмотрела на меня.

Я перевел дыхание:

— Ну… ладно. Пусть живет.

Крис рассмеялась.

В конце концов, он не настоящий. И совсем не похож на того, что прикован цепями в моем подвале. Совсем.

Игрушечного вампира Крис поставила на тумбочку возле кровати. И с чего она к нему привязалась? Потому что ее дразнили? Мое покушение на игрушку добавило ей ореол мученичества? Этот глупый кусок пластмассы меня раздражал. И я злился на себя за это. Дочь охотника на вампиров играет с игрушечным монстром. Или это пугало меня после происшествия в школе? Как же трудно быть отцом семилетней девочки. Отцом-одиночкой.

Перед сном я дал Крис лекарство. Она, поморщившись, проглотила:

— Мне всю жизнь нужно будет его пить?

— Посмотрим. Как ты будешь себя чувствовать.

— Я чувствую себя хорошо.

— Значит, лекарство помогает, — я постарался улыбнуться и укрыл дочь одеялом, — Засыпай. Сладких снов.

Я ушел к себе в комнату. Взял руки банку с созданным мной снадобьем — осталось совсем немного. Нужно приготовить новую порцию. Это значило спуститься в подвал. Я убивал, считая это правильным и неизбежным. То, что мне нужно было сделать сейчас — неизбежно. Но правильно ли? Моя дочь должна жить. Она будет жить. Значит, правильно.

Я заглянул в детскую: Крис крепко спала, свернувшись калачиком. Хотел бы я, чтобы все сложилось иначе, малыш, но… Вздохнув, я закрыл за собой дверь и отправился к кладовую. Там, за стеллажами с разным барахлом, коробками и старой одеждой скрывался вход в подвал. Я постоял немного у открытой двери, глядя на ведущую вниз лестницу. Каждый раз мне казалось, что я спускаюсь во мрак могилы. Внизу было тихо. Но я почти не допускал возможности, что пленник мог освободиться — его сковывали особые цепи.

Он был молчалив и неподвижен — как всегда. Лишь черные глаза следили за моими передвижениями. Но в этом взгляде не было ни грамма эмоций. И, как ни странно, это тоже раздражало меня. Покрутив ворот, я натянул цепи так, что он оказался притянут к стене и практически не мог пошевелиться. Взрезав его запястье ножом, я подставил склянку, чтобы собрать кровь. Рана быстро затягивалась, но я успел наполнить банку до краев. Из холодильника, стоявшего в противоположном углу подвала, я достал полиэтиленовый контейнер с донорской кровью и вернулся к пленнику. В первый раз в его глазах промелькнуло что-то похожее на эмоции — усталое отвращение. Он не просил пищи и отказывался принимать ее. Но мне нужна была его кровь, а даже у вампиров она не бесконечна — если ее не возмещать. Так что мне приходилось заставлять его: я открывал контейнер, и капля за каплей кровь падала на его сжатые губы, пока в какой-то момент он не выдерживал и не начинал пить. Весь этот процесс кровеобмена вызывал у меня отвращение ничуть не меньшее, чем у моего пленника. Но ради дочери я пошел бы и на большее. Он нужен был мне живым и наполненным кровью. Хотя я предпочел бы видеть его мертвым. Я зависел от него и от этого ненавидел еще больше.

Я уже поднимался по лестнице, когда услышал его голос:

— Я знаю, зачем ты это делаешь.

Лишь на мгновение замерев, я вышел из подвала и закрыл за собой дверь. Что он хотел этим сказать? Зачем он это сказал?.. Я даже не помнил, когда он в последний раз произнес что-то. А, может, мне это просто показалось? Теперь я не был уверен, что слышал голос на самом деле, а не лишь в моей голове. Но возвращаться и уточнять это я, конечно, не собирался. Я старался свести наши контакты к минимуму и уж тем более не показывать ему своих эмоций.

Поднявшись к себе наверх, я занялся приготовлением лекарства. Я столько раз повторял этот процесс, что действовал почти механически. И пытался не думать о том, как долго все это длится. Как долго моя дочь будет нуждаться в лекарстве? Сколько еще раз мне придется спуститься в подвал и сделать то, что я делал — стараясь не глядеть в эти мертво-черные глаза и не прикасаться к нему? Я старался относиться к нему как… к расходному материалу. Это был монстр и враг, но… я предпочел бы убить его и избавить себя и его от подобных отношений. Мне было легко убить его. Но вот так… черт, в глубине души я чувствовал себя садистом. Я спасал жизнь дочери. Но какой ценой? Своей душой и душой этого зверя в подвале — если она есть у него — я готов платить. Но ее душой… Что мне делать, если она обратится? Что мне делать, Господи?

И что значили его слова? Было ли это угрозой? Ни на один вопрос у меня не было ответов. Я закончил работу и улегся в постель. Усталость навалилась на меня, едва голова коснулась подушки. И я провалился во мрак.

«Она моя. И ты знаешь это». Голос в моей голове. Его голос.

— Никогда она не будет твоей! Я не позволю.

«Ты уже позволил. Ты отдал ее мне. Сам». Тьма чуть рассеялась, и я увидел впереди его фигуру. Моя дочь стояла рядом, прижавшись к нему, как когда-то прижималась ко мне.

— Нет!

Я очнулся и сел на кровати. Ну уж нет, не бывать этому! Еще посмотрим, кто в чьей власти. Да, мне нужна его кровь — но кто мешает мне сцедить ее всю и сделать запас? А там посмотрим. К счастью или к несчастью, но вряд ли он — последний вампир: я смогу найти другого. Или моя дочь сможет обходиться без такого лекарства — ей, и правда, было лучше в последнее время. Да и побочные эффекты… Я встряхнул головой, чтобы прояснить разум. Как бы то ни было, пришло время избавиться от этого чудовища. Я взял все необходимое и снова отправился в подвал.

Он знал, что я приду. И понял, зачем я здесь. Но не произнес ни слова. Лишь глаза его смотрели на меня, не отрываясь. Но теперь их взгляд не был безучастным — они горели, как два уголька во мраке. Я вскрыл его вены на обеих руках и подставил склянки для сбора крови. Через какое-то время раны затягивались, и мне приходилось делать это снова и снова. Я не смотрел на своего пленника, но чувствовал, что он слабеет. Не думаю, что у него был выбор или шанс, но он даже не пытался как-то остановить меня. Я не представлял, что за мысли у него в голове, и есть ли они там вообще. Я и сам предпочел не задумываться, действуя почти механически, но быстро и четко — я не хотел продлевать мучений ни ему, ни себе.

Кровь перестала капать из ран. Я закрыл последние склянки и убрал в холодильник. Ну вот и всё. Я подошел к пленнику, на мгновение взглянув на его — глаза его были закрыты. Привычным движением я приставил кол к его груди и ударил молотом.

КРИК.

Но нет, не монстра передо мной. Пронзающий душу детский голос откуда-то сверху. Я бросился в комнату дочери.

Крис лежала на постели, схватившись за сердце, и тело ее билось в конвульсиях. Нет-нет-нет! Я подхватил ее на руки. Она вдруг успокоилась, но, казалось, еле дышала. В лице — ни кровинки, глаза закрыты. Я нащупал пульс — слабый и редкий. Скорую? Вряд ли она ее дождется. Он был прав — они связаны. Но если так…

С дочерью на руках я понесся обратно в подвал. Пленник висел на цепях неподвижно, и впервые я боялся, что он окончательно мертв. Осторожно положив Крис на старые ящики у стены, я подошел к казавшемуся безжизненным телу и вытащил кол из его груди. Я не знал, как определить, жив ли он. И тем более не знал, как вернуть его к жизни. В отчаянии я схватил его за плечи и начал трясти. Я бил его по щекам, я готов был сделать все, что угодно… На мгновение мне показалось, что губы его дрогнули. Кровь! Конечно, чем еще можно вернуть к жизни вампира — а его я страстно желал вернуть. Я разрезал ножом свое запястье и прижал рану к его губам.

— Ну, давай же. Давай! Чертов сукин сын… Пожалуйста…

Он сглотнул и открыл глаза. Зубы впились в мою руку, но я готов был терпеть боль. И лишь когда его взгляд стал осмысленным, я не без труда вытащил руку из его захвата. Мы смотрели друг на друга, когда я услышал тонкий тихий голос за своей спиной:

— Папа, кто это? Почему он в цепях?

Я обернулся: Крис стояла рядом, переводя взгляд с меня на него и обратно. Я подхватил ее на руки и понес наверх:

— Я потом расскажу тебе. Позже, малыш.

И уже наверху лестницы меня снова настиг его голос:

— Спроси его о лекарстве, Кристин.

Я уложил Крис в постель и сам сел рядом:

— Как ты себя чувствуешь?

Она пожала плечиками:

— Не знаю, — и, поежившись, добавила, — Мне холодно. Я замерзла.

Я получше укрыл ее одеялом, подоткнув его со всех сторон.

— Пап, почему я была в подвале? И почему там был ты? Я и не знала, что у нас есть подвал. А кто этот человек? И почему он там… на цепи?

— Тебе, наверное, всё это приснилось, — я страстно хотел, чтобы так оно и было.

— Ну па-ап, — Крис обиженно надулась.

— Хочешь, я принесу тебе горячего шоколада? С зефирками?

Она кивнула, уже менее сердито.

Я быстро сбегал на кухню, не желая оставлять ее надолго одну. Подогрел шоколад в микроволновке, бросил в чашку зефир и, перескакивая через ступеньки, вернулся в комнату дочери. Она лежала, закрыв глаза, и, казалось, спала. Во всяком случае, дыхание ее было глубоким и спокойным. Я присел на краешек кровати и отхлебнул из чашки. И лишь ощутив тепло шоколада внутри себя, понял, что тоже замерз. Я сидел, глядя на дочь, делая глоток за глотком, согреваясь, успокаиваясь. Постепенно мне самому стало казаться, что все произошедшее было лишь кошмаром, бредом моего усталого мозга. Я допил шоколад, поставил чашку на стол и пристроился на кровати рядом с моей малышкой.

Очнулся я оттого, что кто-то пытался снять с моей шеи шнурок, на котором висели ключи от подвала. Я осторожно приоткрыл глаза: Крис сидела рядом и осторожно вытягивала ключи, не замечая, что я смотрю на нее. Ее лицо в лунном свете казалось мне каким-то чужим.

— Милая… Зачем они тебе?

Широко раскрытые глаза Крис почти сердито смотрели на меня:

— Ты должен отпустить его. Ты мучаешь его! — голос ее задрожал, — Ты делаешь лекарство из его крови! Я что, теперь тоже вампир?!

Я резко сел и хотел прижать ее к себе. Но она отстранилась.

— Не-ет, ты не такая. Послушай… Ты не понимаешь: он — монстр! Чудовище, пьющее кровь…

— Как и я. Меня ты тоже посадишь на цепь, когда я вырасту?

— Что ты такое говоришь, Кристин…

— Ты должен отпустить его. Слышишь.

Я смотрел в ее глаза и не понимал, что происходит. Я переставал осознавать, кто я, кто она. И зачем это все. Я чувствовал лишь, что устал. Устал, одинок и потерян.

— Освободи его.

Я кивнул. Встал и поплелся в подвал. Боже, что я делаю? Я иду навстречу смерти. И веду туда дочь. Он убьет нас обоих. Разве нет? Но ноги мои шли и руки отперли дверь в подвал. Уже в который раз за эту ночь я спускался во мрак. Но теперь мне казалось, что я делаю это в последний раз. Крис тихо и молча следовала за мной, словно тень.

Пленник безмолвно сидел у стены и смотрел на нас. Хотя кто теперь в чьем плену? Я отпер замки, сорвал все амулеты и сковывающие его цепи. И тут же железная хватка сдавила мое горло. Я оказался прижатым стене; ноги мои болтались, не доставая до пола. Удерживаемый его рукой, я висел, хрипя и задыхаясь.

— Нет! Отпусти папу! Ты обещал!

Я рухнул на пол. Горло саднило. Я судорожно вдохнул и закашлялся. Грохот разбиваемого стекла — он разметал склянки с его кровью — стены и пол покрылись кровавыми брызгами и осколками. Я отыскал взглядом Крис. Она была жива и невредима — слава Богу. Мой враг стоял рядом, склонившись к ней, и впервые я видел какое-то подобие человеческих эмоций на его лице:

— Ты пойдешь со мной?

Я замер, ожидая ее ответа. Глядя ему в глаза, Крис покачала головой. Я выдохнул.

— Ты уверена?

Она посмотрела на меня, потом на него — и кивнула. Я был готов броситься к ней, если бы он сделал лишь одно движение.

Но он даже не думал нападать — немного помедлив и даже не взглянув на меня, он направился к лестнице. Он уходил.

— Но она… умрет? — голос мой дрожал сильнее, чем мне хотелось бы.

Полуобернувшись, он ответил:

— Нет.

Он ушел.

Мы остались с Кристин вдвоем. Она подошла и, чуть улыбнувшись, сказала:

— Все хорошо, папа, — но улыбка ее была грустной. Она протянула мне руку:

— Пойдем.

Я сжал ее ладошку — она была чуть теплой — и вместе мы поднялись наверх.

За окном уже светало. Я был рад новому дню — надеялся, что он разгонит мрак в моей душе. Я все еще не знал, как жить дальше. Надо бы поспать, чтобы восстановить силы. Но… я боялся уснуть. Боялся снов и того, что может случиться, пока я сплю. Поэтому я пошел на кухню и сварил себе кофе. Крис сидела рядом на стуле, болтая ногами и глядя в окно. От завтрака она отказалась, сказав, что еще слишком рано. Она была бледной и уставшей, но все еще похожей на мою дочь, мою маленькую девочку. Мне очень хотелось расспросить, какие отношения у нее с этим монстром, что еще он ей сказал. Но я боялся спрашивать — боялся ее реакции. Потом. Я спрошу у нее потом. Сейчас мы оба слишком устали. И просто сидели рядом, молча глядя в окно и жмурясь на солнце.

Шло время. Но Крис не становилось хуже. Болезнь как будто отступила. И новых признаков вампиризма не появилось. Мы переехали в новый дом — неподалеку — и Кристин пошла в другую школу. Она выглядела и вела себя как обычная девочка. Мы почти не говорили о том, что случилось. И отношения наши были прежними — обычными отношениями отца и дочери. Я любил ее, и она принимала мою любовь и заботу. И, наверное, любила меня. Но раз в месяц приходил Он. И проводил одну ночь в ее комнате. Мы не говорили об этом. Почти не говорили. Если я пытался — Крис замолкала, всячески показывая, что не намерена продолжать разговор. Я пытался подслушивать под дверью, но не услышал ровным счетом ничего: ни голосов, ни шагов, ни шорохов — в комнате стояла гробовая тишина. Я даже подумал, что там никого нет — дернул ручку, но было закрыто. Тогда я постучал. Ответа не было. Я начал ломиться в дверь и звать дочь: и она, наконец, открыла. На Крис по-прежнему была дневная одежда, и лицо ее было бледным, серьезным и почти суровым:

— Я же просила тебя…

— Но я должен знать… — я заметил движение за ее спиной: в сумраке комнаты, у окна, на стуле сидел он — все такой же темноволосый, черноглазый и в темной одежде. Его можно было принять за человека, если бы я не знал, что это за тварь. Я услышал его тихий голос:

— Если хочешь, чтобы твоя дочь выжила — оставь ее в покое. Ты уже сделал свой выбор. Теперь ей решать.

— Он не причинит мне никакого вреда. А вот ты можешь — если не уйдешь, — и Крис закрыла дверь.

В отчаянии я уселся у стены, обхватив руками колени. Выбор. Да. То был мой выбор и моя вина. Ведь это я решил за дочь, давая ей лекарство. Я привел монстра в дом. Спас ее жизнь такой ценой.

Я лишь надеялся, что будущее не заставит меня сожалеть об этом по-настоящему.

«Bloody Mary»

Капля крови. Вторая, третья. В стопку с кристально прозрачной и кристально крепкой жидкостью. Залпом в глотку. Вдох. И выдох. И пальцы на клавиатуре ноутбука уже не такие холодные. Но менее послушные. Лицо в призрачном голубом свете экрана. И пустота — по обе стороны от него.

— А, какого черта, — он встал, захлопнул ноутбук. Потер пальцами виски:

— Я устал. Устал.

Подошел к окну. Минутное раздумье — и окно распахнуто. Свежий ночной ветер лицо. Глубокий вдох — легкие наполнила бодрящая прохлада. Неохотный выдох.

— Мне нужно что-то делать. Что-то сделать — иначе я сойду с ума.

Шум ночного города.

— Я должен бежать, убежать отсюда. Туда, где больше простора, больше воздуха. Больше свободы. Прямо сейчас? — он покачал головой, — Нет, не будем делать глупостей. Подождем до утра. Нужно же собраться. Да. А сейчас — спать. Спать.

Он прикрыл окно и повалился на постель, успев подумать, засыпая: «Я сошел с ума — я разговариваю сам с собой».

За окном уже начинало светать.

Другое море

— Как странно, что за окном ничего не видно, — Джозеф не смог придумать ничего лучшего, чтобы прервать затянувшуюся паузу.

Кейт улыбнулась:

— А что ты хотел увидеть в тумане Междумирья?

— Междумирья? А я думал, обычный туман — с моря натянуло.

«Ну вот, опять ляпнул не то. Друг мой, у тебя на лбу написано, что ты — профан. Так что, можешь даже не стараться», — Джозеф осторожно взглянул на девушку, ожидая увидеть на ее лице насмешку или снисходительную улыбку. Но нет, Кейт сидела, задумчиво-отрешенно вертя в руках опустевший бокал.

— Я никогда не видела море.

— Никогда-никогда?

Она кивнула.

— В твоем мире нет морей?

— Есть. Но их нет там, где я живу.

Джозеф подумал: как это грустно — никогда не видеть море. Сам же он жил в небольшом портовом городке, где море было неотъемлемой частью жизни, даже для него — преподавателя изящной словесности в колледже. Но ведь он может, наверное…

— Хочешь, я покажу тебе море?

Кейт смотрела в его внезапно оживившееся лицо:

— Что, прямо сейчас?

— Ну да. Почему нет? Ты же можешь пойти со мной?

Она на мгновение задумалась:

— Я — не Вездесущая, но… если ты позовешь меня в свой мир — думаю, я смогу, да.

— Тогда пошли, — Джозеф улыбнулся и встал из-за стола. Он оплатил счет и направился к выходу. Девушка следовала за ним. Джозеф уже собирался открыть дверь таверны, но Кейт остановила его:

— Подожди.

Он обернулся.

— Возьми меня за руку. Иначе я не уверена, что шагну в твой мир, а не в свой.

Джозеф взял ее маленькую мягкую ладонь в свою руку, впервые почувствовав ее тепло.

— Ну что, рискнем?

Она кивнула.

Джозеф раскрыл дверь и сделал шаг навстречу холодному и сырому осеннему вечеру.

Они оказались на улице, застроенной двух-трех этажными домами и вымощенной булыжником. Сырой ветер с моря гнул ветви деревьев и забирался под пальто. В сточной канаве, журча, бежал мутный поток. Да, это, определенно, был его родной город. И Кейт стояла рядом. Она разглядывала всё вокруг с видом человека, попавшего в совсем иной мир. Ну да так оно и было. Но через пару минут она спросила:

— А где море?

Джозеф указал рукой вниз по улице: там, между домами, виднелось серое колышущееся пространство, убегавшее за горизонт.

— Идем?

Она кивнула.

Постепенно дома расступились, и город остался позади. По каменным ступеням Джозеф и Кейт спустились к самому берегу. Вместо каменной мостовой под ногами теперь расстилался серый крапчатый песок. Но Кейт его едва замечала. Она смотрела на серо-зеленые водяные холмы, бегущие к берегу и, достигнув его, взрывающиеся с шумом, плеском и пеной, разбиваясь о камни волноломов — словно упрямые воины, атакующие раз за разом. Снова и снова. Стихия воды, воюющая со стихией земли.

А Джозеф смотрел на нее. На то, как ветер треплет ее короткие черные волосы; на ее зеленые глаза, в которых ходили волны и которые сейчас были продолжением моря.

— Я хотела бы остаться здесь навсегда, — сказала Кейт тихо. И Джозеф неожиданно для себя подумал, что он тоже хотел бы этого — хотя они знакомы всего несколько часов.

— Тогда почему бы тебе не остаться?

Она горько покачала головой:

— Ты не понимаешь. Я не выживу здесь. Это — не мой мир.

Кейт наклонилась, подняла с песка первый попавшийся камешек-гальку и положила его в карман:

— Пойдем. Я хочу вернуться.

— Так скоро?

— Да. Иначе уйти будет труднее.

И они отправились обратно к таверне. Лишь раз Кейт обернулась — на верхней ступени лестницы — и бросила прощальный взгляд на море. А Джозеф задумался: нужно ли прощаться с тем, что тебе нравится. Или с кем.

В таверне они уселись за свой же столик. Кейт, всю обратную дорогу не проронившая ни слова, молчала и сейчас. Так что Джозефу снова пришлось делать это самому:

— Хочешь еще выпить?

Она кивнула. Джозеф сделал знак бармену, и им повторили их прежний заказ. Кейт отхлебнула из своего бокала несколько раз и, уже немного взбодрившись, спросила:

— А чем ты занимаешься в своем мире?

Джозеф на мгновение задумался: не стоит ли придумать себе более героическую профессию; но решил сказать правду:

— Я преподаватель изящной словесности в колледже.

— Что значит «изящной словесности»?

— Я учу людей любить слово и пользоваться им.

— О, — Кейт улыбнулась, — А сами они этого делать не умеют?

— Представь себе, не всегда, — Джозеф рассмеялся, — А чем ты занимаешься?

— Ну, можно сказать, я управляю машинами.

— Но ты же — женщина… А это…

— Слишком сложно для женских мозгов?

— Неет… Я не думал, что это может быть интересно женщине.

Кейт фыркнула:

— Представь себе, интересно. Хотя… не всегда, — она вздохнула и снова задумалась.

— Мой мир… в нем так много людей. Так много машин. Так много всего… просто море, — она вдруг вскинула голову и посмотрела на Джозефа, — Море. А ведь у меня тоже есть свое море, — Кейт улыбнулась, — Оно совсем другое. Но… — она склонила голову на бок, — Хочешь, я покажу его тебе?

Джозеф растерянно поморгал, но потом сказал:

— Да. Хочу.

Кейт с улыбкой взяла его за руку:

— Идем.

На это раз за дверью таверны было совсем темно, и Джозефу потребовалось время, чтобы глаза привыкли, и он стал различать хоть что-нибудь вокруг. Сейчас они с Кейт стояли в темном и довольно грязном переулке — вокруг только стены, и лишь над головой небо, освещенное заревом. Кейт, между тем, уселась на какую-то двухколесную машину, напомнившую Джозефу велосипед, но без педалей, и указала ему на место позади себя. Стараясь скрыть смущение и неловкость, Джозеф все же уселся и, поколебавшись, даже положил руки девушке на плечи.

— Держись крепче, — улыбнувшись, Кейт завела машину. И Джозеф довольно быстро понял, что держаться нужно очень крепко: дома, улицы, другие машины и пешеходы так и мелькали по сторонам. И всё, что он успевал замечать — это контраст мрака и огней.

Через несколько минут такого передвижения Кейт остановилась у подъезда высокого здания. Очень высокого — Джозефу пришлось задрать голову, чтобы увидеть его крышу.

— Пойдем, — Кейт направилась к дверям.

— Привет, дядя Том, — она дружески кивнула охраннику, дежурившему у входа. Тот кивнул в ответ:

— Ты сегодня не одна?

— Нет. Сегодня я с другом.

Джозеф посчитал нужным смущенно улыбнуться. Следом за девушкой он зашел в совсем маленькую комнатку, Кейт нажала кнопку, двери закрылись, и по легкому дрожанию пола Джозеф понял, что они движутся. Его охватил легкий приступ клаустрофобии, и чтобы побороть его, Джозеф принялся смотреть на Кейт. На бледную кожу ее лица, затененные ресницами глаза, мягкие очертания губ и… понял, что рискует ощутить прилив совсем иного рода. Но тут, к счастью, или к несчастью, двери подъемника раскрылись, и Джозеф оказался в небольшом полутемном помещении.

— Почти пришли, — девушка шагнула на ступени лестницы, ведущей наверх. Несколько пролетов — и снова дверь. А за ней… море. Море тьмы и огней. Огней было больше. Но без тьмы они ведь не были бы заметны. И они жили, эти огни. Они двигались, струились, замирали, мерцали, гасли. Разгорались с новой силой и на новом месте. Реки и ручьи огней, вместе они сливались в море — огромное, бескрайнее, бесконечное — до горизонта. Словно вскрытые артерии самой Жизни, они пульсировали в такт биению сердца Города. Столь огромного, что Джозеф и представить себе не мог. Что может быть столько людей в одном месте. И столько света. Он стоял, поглощенный простором и морем огня, плескавшимся и в его глазах. И, казалось, лишь вечность спустя, он посмотрел на Кейт. Она улыбалась:

— Вижу, тебе тоже понравилось мое море.

Джозеф кивнул:

— Да. Я хотел бы увидеть его снова. Но остаться бы здесь я не хотел.

Улыбка Кейт стала грустной. И она понимающе кивнула.

Вернувшись в таверну, они оба некоторое время молчали. Потом Кейт заговорила:

— Спасибо, что показал мне море.

— Спасибо, что показала мне своё.

Кейт мотнула головой:

— На самом деле ты еще не видел Город.

Джозеф согласно кивнул:

— И ты могла бы лучше узнать Море.

Кейт кивнула:

— Когда-нибудь. Возможно.

— Когда-нибудь.

На несколько мгновений оба замолчали. Потом Кейт поднялась из-за столика:

— Мне пора. Рада знакомству, — она чуть улыбнулась.

— Да. Я тоже, — Джозеф просто не знал, что еще сказать: слова разбежались в голове, — Еще увидимся?

— Думаю, да. Я бываю здесь раз или два в неделю.

— Да. Тогда… до встречи?

— До встречи, — Кейт улыбнулась, — Джозеф.

Петля Нестерова

Над головой моей, крышами вниз, плыл заснеженный город. Деревья застыли белым кружевом. Две реки сливались в одну ледяную дорогу, уходящую в безмолвие.

Я падал в Зиму. И она стремительно неслась навстречу.

Но мои крылья послушны — я выхожу из петли, и небо вновь над головой.

Начинается снегопад, и я таки погружаюсь в Зиму. Она вокруг меня, танцует снежинками; ледяные вихри скрывают мир, и вскоре лишь сила тяготения дает понять, где земля в этом снежном мороке.

Земля, которая ждет. Я вернусь к ней.

Я надеюсь.

Охотник на солнечных зайцев

Зимой в наших краях нечего делать. Разве что ловить снежные буранчики. Но на них в последнее время небольшой спрос, и дорого не продашь. Потому я отсыпаюсь. Жду весны. И начала сезона охоты на солнечных зайцев.

Конечно, их можно ловить круглый год. Но зимой солнца мало и оно слабое. Осенние зайцы — тусклые и вялые. И хранить их долго нельзя — портятся. А вот весенние — самое оно. Правда, с мартовскими зайцами нужно быть осторожным — они абсолютно безумны.

В прошлом году я чуть не утонул из-за такого зайца. Что, вы не знаете, что лучше всего их ловить у поверхности воды? Берете лодку и зеркальные ловушки — и вперед. Весной в солнечный день улов вам гарантирован. Но говорю, будьте осторожны — иначе кувырнетесь с лодки, как я. Присмотрел одного особо яркого зайца — так и сиял, и скакал на ряби речной — потянулся за ним с ловушкой в руке и не рассчитал — Плюх! — и уже за бортом, и намокшая одежда тащит вниз. Плаваю я не очень хорошо. Всё, думаю, взяла меня себе Река, не отпустит. Вернее, это я потом подумал. А тогда с перепугу и со всех сил рванул к зеркальной поверхности воды — и вынырнул как-то. С тех пор привязываю себя к лодке, что и вам советую.

Что, говорите, зачем так рисковать? Нельзя, что ли, взять зеркало и самому напускать зайцев? Э нет, польза-то только от тех, что сами рождаются. Таких солнечных зайцев ценят. И хорошо покупают. Я их обычно сдаю магам и волшебникам. Сейчас их, правда, все меньше в нашем городе. Но у меня есть свои постоянные клиенты.

Не, не скажу — сами их ищите. Да будто ни разу не покупали у них, у волшебников. Они берут у меня зайцев для солнечного волшебства. Используют их для заклинаний или снадобий. Девушкам — для блеска волос и солнечной улыбки, старикам — для бодрости. Всем прочим как средство от депрессии. А еще, сами подумайте, солнечные зайцы — неплохое оружие от нечисти, что не любит свет.

Вот потому я жду весны. И начала сезона охоты на солнечных зайцев.

Пепел и пламя

Внутри конверта был пепел.

Мариам высыпала его на ладонь и потрогала пальцем: мягкий, серебристо-серый, похожий на мелкий песок. Пора. Да, пора. Мариам и сама знала это. Но ей предпочли напомнить.

Сборы были короткими — вещи ей не нужны. Через несколько часов Мариам уже летела в самолете. Время поджимало. Она чувствовала это. Но почему-то не решалась сделать то, что должна. И теперь Мариам чувствовала растущее пламя внутри себя. Она была смертельной угрозой для людей вокруг, но решилась на этот риск — больше нельзя было медлить. Она контролировала себя. Она знала, что справится. Что всё будет хорошо. И потому решилась лететь.

Благополучно приземлившись в аэропорту Каира, Мариам наняла другой самолет — маленький и легкий, доставивший ее в небольшое селение на краю пустыни. Здесь она позволила себе передохнуть, и лишь когда стемнело, стараясь быть незаметной, отправилась в путь. В пустыню. Туда, где не было никого и ничего, кроме песков и ветра. И звезд над головой.

Мариам шла всю ночь. Она старалась уйти как можно дальше — туда, где никто не мог увидеть ее. Когда небо на востоке просветлело, она опустилась на песок без сил. Оставалось только ждать.

Солнце, жаркое солнце пустыни, поднималось всё выше и выше. Оно казалось огненным шаром — чем, по сути, и было — горячий океан плазмы. Через все миллиарды километров, отделяющие дневную звезду от Земли, Мариам чувствовала его жар. Свет, струящийся на неё. Изливающийся благодатью. Она встала, расправила плечи и подставила лицо солнечным лучам, охватившим всё её тело. И оно вспыхнуло, как огненный цветок, распустилось лепестками пламени. На несколько мгновений, казавшимися вечностью.

А после… остался лишь пепел. Мягкий, серебристо-серый. Похожий на мелкий песок.

На вершине бархана явился путник. Высокий, в светло-серых одеждах, он держал под уздцы верблюда. И смотрел вниз — на холмик пепла.

Мужчина спустился по склону, опустился на колени и осторожно принялся разгребать пепелище. И вскоре нашел то, что искал: маленькую девочку, новорожденную — вернее, перерожденную. Маленького Феникса. Он бережно спеленал ее в светлую ткань, прижал к груди и, забравшись на верблюда, отправился в путь. Туда, где он и Мариам будут в безопасности.

Сыну от матери

Мальчик мой, прости меня. Вернее, нет, ты можешь меня не прощать — просто живи и постарайся быть счастливым. Нет, постарайся быть мужчиной. Чтобы твоя мать гордилась тобой. Хотя… какое тебе дело до матери, которую ты никогда не увидишь.

Я боялась, что тебя убьют. Нет, я знала это. И потому спрятала тебя. В том числе и от себя самой. Я не знаю, где ты; как ты растешь; кто рядом с тобой. Надеюсь, что добрые люди. Что тебе есть, на кого опереться. Есть, кому быть опорой.

Я молюсь за тебя, не зная, жив ли ты. В моих молитвах ты жив. Сердце матери всегда желает лучшего, готовясь к худшему. И потому я молюсь всем богам, которых знаю. И те, кого не знаю — пусть берегут тебя.

Я надеюсь, что ты растешь сильным и свободным. Таким, каков был твой отец. За что он и поплатился. Пусть тебя минует его судьба. Пусть, унаследовав его ум и силу, ты будешь лишен его порока — гордыни. Но не гордости.

И я надеюсь, что я услышу о тебе. Пусть даже никогда не увижу.

Пускай увижу — но останусь неузнанной.

Лучше быть вдали от живого сына, чем обнимать мертвого.

Но я — твоя мать, и навсегда ей останусь.

Помни обо мне, не зная меня.

И помолись обо мне.

Сын мой.

Хватка

— Тебе надо попробовать! Это такой удивительный опыт! — Ольга буквально тянет меня за руку.

— И далеко идти не надо: видишь во-о-он там парк — где высокие деревья? — она указывает куда-то за окно.

Мне это абсолютно не интересно: я приехала сюда работать, а не участвовать в дурацких обрядах. Нужно выспаться, а завтра отнести в мэрию проектную документацию.

— В мире много чего удивительного. Это не значит, что всё это надо пробовать. И вообще, я спать хочу, — высвободившись из ее цепкой хватки, я продолжаю методично разбирать чемодан.

— Мне сказали тебя встретить и всячески развлекать, — Ольга кривит губы, — Кто ж знал, что ты такая зануда.

Да плевать, что обо мне подумают эти местные клуши. Наверное, они тут с тоски помирают — вот и развлекаются. А мне нужно быстренько утвердить проект магистрали и свалить домой.

— Ну, если передумаешь, только скажи, — не сдается моя новая знакомая, — Давай хоть посидим вечером в баре, выпьем — за то, чтобы у тебя всё прошло удачно.

Да, за это стоит выпить. И я соглашаюсь: немного расслабиться, всё же, не помешает.

Мы сидим с Ольгой на террасе бара моей гостиницы: я потягиваю пиво, она — коктейли. Летний вечер во всей красе — «тишь да гладь да Божья благодать». Но я предпочла бы купаться в море, а не согласовывать проект федеральной трассы с администрацией очередного городка.

— Так это вы — тот самый столичный инженер, что хочет сгубить наш город?

Оборачиваюсь, едва успевая подумать: «Что за бред?» Рядом с нашим столиком стоит пожилой мужчина: высокий, сухощавый, сверлит меня темными глазами из-под густых бровей. Смотрю на него в некоторой растерянности.

— На вид такая милая девушка, — его лицо смягчается, — Вас никак нельзя заподозрить в коварных планах.

— Потому что у меня их нет, — отвечаю довольно резко, глядя на него снизу вверх.

— А как же дорога?! — он всплескивает руками, — Это шумное грязное чудовище отравит наши земли и воздух! Это бары для дальнобойщиков, это придорожные гостиницы, которые… даже язык не поворачивается сказать такое при молодой женщине!

— Это рабочие места и быстрая и надежная доставка товаров, — говорю я, стараясь не раздражаться.

— Ничего этого нам не нужно! У нас есть всё необходимое, — взяв себя в руки, он внушает мне как малому ребенку. Устало вздохнув, стараюсь держать нейтралитет:

— Обсудите это всё со своим мэром и городским советом. Я — всего лишь инженер путей сообщения.

— Да. И вы можете проложить трассу в обход нашего города.

— Не могу. У меня распоряжение от федеральных властей, — не говоря уже о том, что это влетит в копеечку.

Некоторое время мужчина молча смотрит на меня. Потом улыбается:

Бесплатный фрагмент закончился.

Купите книгу, чтобы продолжить чтение.