Бесплатный фрагмент - «Дром» у дороги

У каждого есть свои заскоки, если не считать меня и тебя, Читатель.

Томас Фуллер

Смеяться можно над чем угодно, но не когда угодно. Мы шутим по поводу смертного ложа, но не у смертного ложа. Жизнь серьезна всегда, но жить всегда серьезно — нельзя.

Гилберт Честертон

Пролог

3а свою жизнь я убедился, что всего больше и всего незаметней отнимают время разговоры с друзьями; друзья великие грабители времени…

Петрарка

Городок был совсем небольшим, но страдал от переизбытка питейных заведений и любителей этих самых заведений. Конечно, это не означало, что всё его мужское население протирало стулья в кабаках. Некоторые просто не любили людных компании и предпочитали дом или узкое общество друзей, в котором скромно радовались жизни за бутылочкой.

Городок находился на большом тракте. Восьмирядная дорога нанизывала его на себя беспощадно и безоговорочно, как шампур, принимающий на себя очередную куриную тушку. Тракт вел из Столицы страны к Большой Окраине, и жители городка давно кормились от него. Здесь также процветала промышленность местного масштаба: гвоздеклепальни, шкуродерни, колесочинильные мастерские и даже цех по оцинковыванию кастрюль перекупленный одной заморской фирмой. В придачу рядом скромно рылась в земле небольшая шахта.

Но, как известно, главное богатство любого населенного пункта — его жители. Без них город — уже не город, а так, груда камня, стекла, пластика и прочего мусора.

Люди были хорошими: примерные семьянины, приличные домохозяйки, умные и воспитанные (или только воспитанные) дети, счастливые пенсионеры. Все это было там. Но было, конечно, много что еще.

Если после работы вы хотели немного расслабится то шли в один из кабаков, если хотели немного других развлечений — шли к дому, где красовалась вывеска «Мебель для спален. Под заказ». Там вы покупали не диваны или кровати. А могли купить возможность покувыркаться с особами женского пола на хороших кроватях. Для особо ленивых, безденежных или тупых был и третий банальный вариант расслабиться — телевизор. Но таких, среди населения городка было на удивление мало. То ли жители имели иммунитет от нахального вируса масс-медиа, то ли интеренет наконец-то победил телевидение, в общем, точной причины никто не знал.

Общение с себе подобными — вот что здесь ценили в первую очередь (после денег конечно), и чем больше вы завели друзей и приятелей, тем лучше. Всякое могло случиться, попади вы в переплет. У вас будет больше шансов из него выбраться при большом количестве друзей, знакомых и корешей.

Самые разные компании собирали самых разных людей, не только по роду занятий, но и по возрасту. Двадцатилетний мог засиживаться с мужиками за сорок, а пятидесятилетний мог затесаться в компанию молодых шахтеров. Иногда коллективы не сходились во мнениях по животрепещущим вопросам (конечно же в теме политики), и тогда приходилось искать консенсус. Чаще вместо него находили что-то тяжелое, а теряли один-два зуба и хорошее настроение.

Существовало одно неписанное, но общепринятое правило — никаких выяснений отношений в общественных помещениях (т.е. кабаках), приходилось идти на улицу в тихое местечко. Существовало даже почти «священное» место для таких целей — старый железнодорожный склад с давно выбитыми стеклами. Практически все местные конфликты дисциплинировано решались рядом с ним или внутри. Приезжих, оказывавшихся в городке по пути в Столицу или Большую Окраину, удивляли такие местные нравы, жители же только украдкой посмеивались над такими путешественниками и скромно осознавали свою маленькую исключительность.

Одним из самых уважаемых людей в городке был Мэр, молочно седой старик и зимой и летом носивший бурую кепку и очки в толстой, давно устаревшей оправе. Ему стукнуло девяносто лет, но выглядел он и двигался будто был младше лет на двадцать. Старик пацаном участвовал в последней великой войне, работал на эпических державных стройках прошлого века, имел кучу наград от давно не существующих правительств и когда-то действительно был мэром этого городка. Мало кто вообще помнил как его настоящее имя. В уважительной форме к нему обращались — Теодорович. Так как жены у него не было (развелся с ней еще четверть века назад), дети, внуки и правнуки в основном далеко и заняты своими заботами, то большую часть своего времени он проводил в кабаке, или точнее — корчме под невзрачным и банальным, для продвинутого посетителя, названием «Прибрежная» (она стояла на берегу реки в скромной роще ив), которой владел и управлял его младший сын.

Немногие, оставшиеся в живых после эпохи дикого капитализма, городские «бандючки», которым повезло выжить, но не повезло выбраться в более пристойные для бизнеса места, иногда составляли компанию Мэру. Спрашивали у него совета по тем или иным делам в городе, старик был добр и имел слабость наставлять время от времени молодое поколение (тех, кто был младше его хоть на три десятка лет). Как он относился к таким ходокам? Да вполне нормально. «Тоже люди, ведь» — говорил он, пожимая плечами и продолжая неспешно помешивать в тарелке утренний суп с макаронами.

Один приезжий, видя, как сомнительные личности ходят к Мэру как на приём, в шутку нарек его Доном Карлеоне. Мэр не понял юмора, так как фильма не видел, книгу не читал и только пожал плечами. Имя нарицательное — Теодорович Карлеоне — прижилось только среди молодежи. Разочаровывало только одно — Мэр не был плотным и не носил тонких усов как знаменитый экранный мафиози.

Правнук Мэра, двадцатипятилетний молодой человек, высокий как его дед, приходил к нему каждое воскресенье, чтобы выпить с дедом наливки и потолковать о том и сём. Хмурый и задумчивый, с резкими и не слишком красивыми чертами лица, правнук тяготился этой семейной обязанностью. Работал он в одной транзитной конторе, перегонявшей фуры и железнодорожные составы из Большой Окраины в Столицу. Там иногда приходилось приворовывать по-маленькому. Почему приходилось? Он не любил это делать, стыдился от природы, но опять таки — обязанность. Это тяготило. Звали его Валентином, сокращенно друзья называли его Вэ. В общем и целом его жизнь можно было охарактеризовать двумя словами — ОБЯЗАННОСТЬ и еще раз ОБЯЗАННОСТЬ. Кроме двух вышеобозначенных у Валентина была еще одна забота — молодая супруга, считавшая мужа крайним ничтожеством. Валентин понял, на что нарвался только после трех месяцев супружеской жизни. Сейчас шел двенадцатый. Развестись он не мог, пока не исполнится два года их браку, на этом настаивал прадедуля. Почему? «Проживи с ней два года хотя бы. Что люди скажут о МОЕМ правнуке, если он развелся, едва встав со свадебной кровати».

Напрасно Валентин робко пытался доказать архаичность подобных взглядов прадеду. Его собственный отец (старший внук Мэра) живя за границей, позвонил ему и настойчиво порекомендовал прислушаться к совету старика.

Для городка, правнук такого уважаемого человека, оставался фактически паршивой овцой. Валентин, кончено, это понимал. Но каких то усилий, чтобы исправить положение, он не предпринимал.

У него была своеобразная компания. Такой себе кружок не слишком нормальных, чудаков и просто молодых людей, не вписывающихся в ритм и привычки этого городка. Они собирались в своем кабаке, который был обустроен в старой трехэтажке на два подъезда, прилепившейся к магистрали Столица — Большая Окраина.

Трехэтажка оказалась нежилой после неудачной плановой проверки газовой системы и ее поначалу хотели снести. Здание перекупил один шустрый но недальновидный предприниматель, а потом испугался такой большой для себя недвижимости и сдал верхние этажи эмигрантам из далеких азиатских республик. Первый этаж получила в аренду Столомахина, самый активный в городке держатель шинков и магазинчиков. Ее любимый племянник — Леонид (для тетушки, друзей, знакомых и всех в городке — Лёнчик), правая рука тети в расширении сети обслуживания, взялся за оформление кабака с энтузиазмом. Сломали некоторые межквартирные перегородки, вынесли ванны, пристроили фасад и готово. Сказать, что в этом заведении было что-то из ряда вон выходящее нельзя. Но Лёнчик гордился своей работой, добавил автостоянку на десяток машин, для проезжающих и своих. Долго мучался с названием для своего творения. Здесь ему помог друг, уже известный нам Валентин. Он достал толковый словарь иностранных слов Крысина (Ленчик просил нечто позаковыристее), развернул его на первой попавшейся странице и ткнул не глядя. Попалось греческое слово «ДРОМ», оно то и появилось на вывеске кабака. Лёнчик поинтересовался, что оно означает, оказалось — «место для бега». «Ничего, — икнул Лёнчик. — Как раз то, шо нужно».

Заведение поначалу забавляло горожан, кто-то предлагал Лёнчику вставить букву «А» после «Д», чтобы от клиентов отбоя не было и прибавляли: «А приведешь туда девок из «Мебели…», так тебе у нас памятник поставят, как самому успешному предпринимателю».

Лёнчик поначалу скромно улыбался, потом начал посылать куда нужно. Тетушка настаивала на смене вывески, но упорности в начатых делах ему было не занимать. Вывеска осталась, Лёнчик ударно начал совершенствовать интерьер заведения. Занял у тетушки крупную сумму и добавил свои сбережения. Вызвал дизайнеров из Большой Окраины. И все для того, чтобы сделать из своего кабака конфетку. Когда Валентин спросил у него, в чем причина таких перестроек, оказалось, что это назло всем жителям городка. Он заболел идеей создать самое лучшее придорожное кафе (а конкурентов у него было предостаточно), чтобы как он сказал «все удавились, козлы, от зависти».

Азиатских иммигрантов, как тараканов, оттеснили на верхний этаж, арендовав второй. Расширили фасад. Чтобы платить рабочим Лёнчик даже взял взаймы у местного «бандючка» Югрэма, вместе с рабочими красил стены, спал в «Дроме», свою квартиру сдавал иммигрантам, но кавказским.

Вскоре азиаты с третьего этажа куда-то исчезли, от них остался только некий Ван Ди, которого Лёнчик нанял дворником. Объяснялись они друг с другом на варварской смеси жестов, отдельных слов и ругательств. Причем Ван Ди прекрасно разбирался в наших ругательствах, но не понимал простых слов.

Лёнчик сделал все так, как планировал. «Дром» засиял во всей красе неоновой огромной вывеской, тремя залами: пивным, обычным и специальным. Магистраль украсилась рекламным щитом таких размеров, коких в округе никогда не было. Лёнчик переживал свой триумф над обывателями и мещанами города, что недавно насмехались над его энтузиазмом.

Но потом пришла пора расплачиваться по счетам. Лёнчик продал свою квартиру, отдал часть долга Югрэму, а вторую обязался выплачивать из прибылей «Дрома». Любезный Югрэм за такую честь великодушно согласился взять под свое крыло молодое заведение. Лёнчик теперь все время жил в своем кафе. Тетушка, потерявшая терпение от причуд племянника рассорилась с ним, потребовала вернуть занятые деньги в кратчайший срок.

Но, несмотря на все горести, Лёнчик был счастлив, он достиг своей цели. И пусть заведение часто наполовину пустовало, пусть местные жители активно бойкотировали «Дром», пусть на улице ему в спину бросали «чокнутый». Лёнчик терпел.

Постоянными посетителями у него была в основном молодежь, да и то довольно немногочисленная (не более двух десятков человек). Среди них был и Валентин. Благо контора, в которой тот просиживал свои лучшие годы, находилась рядом.

Приют в «Дроме» нашел местный неформал Игнат Паляницын (во всяком случае, он себя таким считал), побродяжничавший по рок-фестивалям, носивший стянутые в хвост длинные волосы и псевдобайкерскую куртку. Бледностью он был похож на наркомана со стажем, но сам признавался, что только курил и пил, но никогда не колол себе ничего. Длинный нос Паляницына все время шмыгал от запущенного насморка.

Другим постоянным клиентом Лёнчика был Сашка, одноклассник Валентина, работавший сварщиком в железнодорожных мастерских. Как он здесь оказался? Однажды вечерком осенью зашел погреется, разговорился с Лёнчиком и оказалось, что у них была одна общая страсть… и тот и другой все свободное время уделяли склеиванию моделей парусников. Сашка не любил компанию своих коллег-сварщиков, просто не зная о чем с ними можно поговорить, за это и за его маниакальное увлечение парусниками его и зачислили в почётный корпус городских чудаков.

Сашка был скромным малым, и, несмотря на свой возраст, застенчивым в отношениях с женщинами. Коренастый, светловолосый, с глазами прикрытыми тяжелыми веками.

Еще одним представителем этого сборища был Стаханов, грубоватый, резкий, нахальный, но эффектный парень. Ростом выше всех в этой компании, Стаханов отличался при застольях своей коронной фразой «с академиком поспоришь, а со мной выпей». Очень правильные черты лица и крепкая фигура привлекали к нему многих девушек, и он любил показать им, на что он способен. Собственно за это он и получил прозвище — Стаханов, сколько-то там норм за одну ночь. Некоторые девушки, однажды пережив такой ураган, преследовали Стаханова долгое время, пока он не раздражался и доходчиво объяснял, кто она такая и куда ей следует немедленно направится.

В шахте он когда-то немного проработал но, вылезши на поверхность после особо тяжелой смены, чуть не закончившейся взрывом метана, зарекся туда ни ногой больше. Жил он с матерью, грозной женщиной, требовавшей от сына остепенится.

Сейчас Стаханов нигде постоянно не работал. Летом ездил сезонным рабочим на южные курорты, где не забывал побывать на пляже в компании столичных загорелых красоток. Все остальное время он просиживал в кабаках, играл в футбол в городской команде, а в случае депрессии читал книги по восточной философии. Не брезговал он и хорошей спортивной дракой. Однажды Валентину он сказал:

— Не понимаю, почему многие люди так боятся драки? Наоборот, круче этого может быть только секс.

Валентин тогда только хмыкнул, приняв слова друга за шутку, но позже понял, что говорил тот искренне. Жизнерадостность Стаханова была заразительной, поэтому для обозначенной компании он был неким стержнем, скреплявшим таких разных людей в одном кабаке.

Его путь в «Дром» оказался довольно оригинальным. Однажды ночью, подвыпившим он наткнулся на бродившего без сна Лёнчика, мрачного и озабоченного проблемами, где достать денег на выплату долга. Кто-то из них посмотрел на другого косо, и завязалась маленькая потасовка. Ленчик не дал себя в обиду и не оробел перед грозным Стахановым. В общем оба, остудившись, держась за разбитые носы, зашли в перестраивающийся кабак и загладили инцидент хорошей водкой.

Таким было ядро компании Валентина. Его отдушина.

После очередного обязательного посещения прадеда Валентин направился в «Дром». Поднявшись по ступеням, он оказался в главном зале заведения. Чтобы его создать пришлось снести перегородки нескольких квартир, остатки стен замаскировали украшательствами, нацепили на них полки со всякой мелочью.

В одном из углов Лёнчик оборудовал свой «наблюдательный пункт» — столик, за которым он сидел и смотрел телевизор, закрепленный на стене. Над местом Лёнчика на полке красовалась модель барка «Крузенштерн», которую он кропотливо собирал полгода. По углам заведения он понаставил свою гордость — лучшие модели, собранные им за все годы увлечения. Его гордостью был испанский белоснежный фрегат девятнадцатого века «Хуан Себастьян де Алькано».

— Ленчик, ты хоть бы мух вытравил. Развел тут стада, — вместо приветствия сказал Валентин.

— Нет, пусть поживут — приезжих сегодня нет, а вы потерпите. То же ведь живые твари.

— Ты это о мухах или о нас? — прищурился Валентин.

— А ты как думаешь? — Лёнчик раздавил сигаретный бычок в пепельнице.

— Ладно, проехали. — Валентин огляделся в поисках Настасьи. — А где твоя официантка? Уволил что-ли?

— Заболела, дома сидит. А Верка заменить не может, у нее кто-то там умер. Садись здесь, я для тебя побуду сегодня официанткой.

— Да иди ты. Мало того, что страшный, так еще и обсчитаешь, еврейская морда.

— Какой я тебе еврей? — обиделся Лёнчик (он всегда обижался на такие колкости Валентина). — Я немецкой крови.

— Понятно, немецкий еврей, — закивал Валентин.

Ленчик скрылся за стойкой бара, зазвенел стаканами и прочим стеклом.

— Как обычно? — донесся его голос.

— Нет, мне сегодня нужно еще бумажки дописать, воды дай.

— Понятно, крыса канцелярская, — закивал Ленчик, передразнивая Валентина.

Валентин обратил внимание на включенный телевизор. Вышколенная дикторша, Марина Пригожкина, известная всей стране по одному недавнему скандалу, читала сводку новостей.

Красивая баба, подумал Валентин. На мою похожа, только моя — дрянь.

Он вспомнил, как впервые встретил свою супругу, как слепо влюбился нее, упорно не замечал ее явнейшие недостатки, как через пять месяцев предложил ей выйти за него, наивно мечтал о детях, и тут такой облом. Для него открывшаяся реальность была крушением Вселенной. Запоя тогда чудом удалось избежать.

— …шестьдесят человек признано некомпетентными. И переходим к родным новостям. — Пригожкина очень изящно и естественно передвинула лист на своем столе (чисто символический, весь текст выводился на стекло перед объективом камеры). — Президент нашей державы завтра посетит Большую окраину. В связи с известным пристрастием к древностям и поломкой личного самолета, автоэскорт президента сначала направится к Серебряному кургану, где археологи представят ему недавно открытые сокровища ранней срубной культуры…

— Вот жопа с ручками, — в сердцах воскликнул вернувшийся Лёнчик, махнув на экран. В как кадре как раз был президент, одетый в пальто он спускался по ступеням своей резиденции и сверкал фарфоровой улыбкой. — В стране бомжей скоро будет больше, чем нормальных людей, а что он делает сейчас?

— Э, стаканчики то поставь, — попросил Валентин. Ленчик так размахивал руками, что стаканы грозились вылить все свое содержимое на Валентина.

— Увидел бы его, сказал все, что думаю о нем. — Лёнчик звонко поставил два стакана на столик.

— У тебя как раз может появится такой шанс. Дорога Столица — Окраина — вот она. Вдруг президенту в дороге захочется пожрать, а тут твой бигборд на всю трассу. Подрулят сюда черные машины, выберется наша надежда и опора, сядет за лучший столик, охрану по углам растыкает, и тут ты с меню под мышкой. О! Вот это я понимаю — шанс.

— Да иди ты, Вэ. В гробу я его видел, в белых кроссовках. Дерьмократия, твою дивизию. Я даже на выборы не ходил!

— Я переключу, — Валентин решил сменить тему разговора.

Выбор программ он остановил на нейтральном — в мире животных. Показывали жизнь гиен и шакалов. Там все было проще: поймал газель — сожрал, наелся — ты силен, покусал соперника — получаешь власть в своей стае, владеешь властью — владеешь самками.

Лёнчик успокоился.

Валентин пригубил минеральную воду и спросил:

— Что там наш сопливый байкер? Правда, что в лотерею выиграл две тысячи?

— Не знаю, — пожал плечами Лёнчик и мотнул головой, отгоняя муху. — Но если он гульнет на них в каком-нибудь другом шинке, я обижусь на него. О, забыл одну вещь тебе рассказать, — вспомнил он. — Вчера один проезжий тип зашёл пожевать и пристал ко мне, хотел моего «Алькано» купить.

— Ну и в чем проблема была? Мало предлагал?

— Да не, нормально. Триста единиц зеленой капусты.

— Ну, так чего «Алькано» еще тут?

— Я сказал, что не продаю. — Что-то изменилось на лице Лёнчика. — Ты в своей жизни что-нибудь руками делал, кроме самолетиков из бумаги? Месяцами сидел над чем-то? Ночами корпел над некой вещью?

— Нет, Лёнчик, знаешь же, что я не любитель этого.

— Вот лучше глотай свою минералку и не рассуждай, почему я не продал своего флагмана. Я в него душу вложил, а ты только о бабках.

Где-то на кухне кто-то зло взвыл, послышался звон, как будто рассыпали по полу несколько тысяч вилок и ложек. Валентин испугано посмотрел на Лёнчика. Тот сделал успокаивающий жест:

— Не волнуйся это Ван Ди колдует. Попросился сегодня на кухню, хочет что-то свое, народное, сварганить. Боюсь — меня попытается угостить.

— Надеюсь, не собаку готовит, — улыбнулся Валентин.

— Не, он же не кореец.

— А кто он?

— А черт его знает. Он мне говорил как-то. Но какая разница.

На экране лев разогнал гиен, намеревавшихся попировать антилопой, нагло схватил труп и потащил куда-то, гиены только смотрели в след, высунув языки.

Сволочь, подумал, глядя на экран, Валентин. Им бы накинутся всем скопом, порвали бы льва как тузик тряпку.

Хочешь узнать человека — узнай его друзей.

Японская пословица.

— Козлодой быкадорович! — донесся из дверей недовольный возглас. Это был Стаханов, он, похоже, как всегда, споткнулся о высокий порог.

Валентин и Ленчик повернулись в его сторону. Стаханов, прислонившись к стене, вытирал салфеткой носки новых туфель. Одет он был не так как всегда. Не было его обычного черного потертого свитера и выцветших джинс. На нем сидели недешевые пиджак и брюки, галстук на шее был повязан идеально.

— Лёнчик, или ты отремонтируешь порог или я его тебе выломаю, и вероятнее всего тобой, — проворчал Стаханов, выбрасывая салфетку в ближайшую пепельницу.

— Ты куда так вырядился, друг? — Не обратив внимания на эти слова, спросил Лёнчик. — К очередной бабе?

— Бабы в колхозе были, а тебе неучу сообщаю, что они называются девушками и женщинами. — Стаханов подсел к столику. — Со своим кабаком и лодочками ты забыл уже, что с ними можно делать. Настасью свою осчастливил бы, она давно на тебя глаз положила, а ты, балда, даже ее намеков не слышишь и тем более не видишь.

Лёнчик что-то глухо проворчал и сделал жалкую попытку парировать выпад Стаханова:

— Так ты на мой вопрос будешь отвечать? Куда ты вырядился?

Стаханов хмыкнул и покачал головой, мол, безнадежный случай. Валентин с интересом наблюдал за обоими.

— На кладбище я был, понял. — Ответил Стаханов. — Знаешь, это такое место, куда покойничков с морга привозят, и в землю закапывают, чтобы червячков кормить.

— Тупая шутка, — буркнул Лёнчик.

— Я не шучу.

— А кто умер? — вмешался Валентин.

— Гончар.

— Ого, так здоровый дедуля был, лепил свои горшочки да вазы. Видел, как он последней зимой в проруби купался, — воскликнул Лёнчик.

— А ты как на похоронах оказался? — спросил Валентин.

— Так он дядька мой был, — Стаханов достал из кармана пачку зубочисток, взял одну и стал ее жевать.

— Ты, почему нам никогда не говорил, что Гончар, твой родственник? — удивился Лёнчик.

— А ты спрашивал, — поднял одну бровь Стаханов и откинулся на спинку стула.

— Ну, да, — грустно согласился он.

— Да если честно, я сам не знал этого. Мать мне только вчера рассказала, что он был ее братом. У них какие-то серьезные нелады были, вот она мне никогда о нем не говорила. А тут — бац, сам Гончар — дядя, я вчера от такой новости, честно сказать, оробел.

— Ну, еще бы, — согласился Валентин. — Детей у него нет, домина от Гончара остался здоровый, авось отвалится наследство тебе.

— Держи карман шире, — резко произнес Стаханов. — Найдутся родственники, а я в эту муть лезть не хочу. Ненавижу эти, сам понимаешь какие, склоки. — Зубочистка во рту Стаханова нервно ходила туда-сюда.

Повисла тягостная пауза. Валентин снова покосился на экран телевизора, там теперь шел прогноз погоды на завтра: солнечно, умеренный ветер, без осадков.

В «Мебель…» что-ли сходить, проскочила шальная мысль у Валентина. Ни разу в жизни не был там. Нет, не могу, она поймет, я ведь, честная сволочь, — покраснею как ребенок.

Спустя полчаса в «Дром» заявился Сашка, в руках он бережно держал довольно объемный пакет. У Ленчика загорелись глаза при виде этого пакета. Он немедленно принял его из рук и аккуратно понес наверх, бросив Сашке:

— Давай за мной, не швартуйся у этих двоих.

— Что, матрос сухопутный, притащил новую модель, похвастаться перед Ленчиком? — весело спросил Валентин.

Сашка, сияя искренней и доверчивой улыбкой, поздоровался со Стахановым и Валентином.

— Слышали, кого сегодня похоронили? — спросил Сашка. По его нетерпеливому виду можно было понять, как он хочет рассказать свежую новость своим друзьям, удивить всех.

— Слышали, — беспощадно разрушил его мечты Стаханов. — Гончар покинул этот мир. Упал с лестницы, когда лез на чердак за каким-то старьем. Достойная смерть.

— А-а, ладно, — помрачнел Сашка. — Я тогда пойду за Лёнчиком. Хорошо?

На этом новые посетители в «Дроме» не закончились. Послышался звук открывающейся двери. Валентин покосился на вошедшего субъекта, это оказалась Ольга Первичина. Он сразу же стукнул под столом ногу Стаханова. Это был знак тревоги.

— Внимание, твоя фанатка здесь, — сказал тихо Валентин.

Стаханов побледнел, но затем быстро отошел. Он продолжал сидеть как прежде (спиной к вошедшей), не обернулся и продолжал, как ни в чем не бывало, листать газету. Первичина прямо таки пожирала Стаханова глазами, закусив нижнюю губу прекрасными зубками.

Она была старшеклассницей, заканчивавшей в этом году школу, и считалась самой красивой девушкой в городе. И как следовало ожидать — презирала парней из ровесников что пытались к ней подкатить и боготворила Стаханова. Влюбилась в него еще в пятнадцать лет, но только полгода назад начала показывать ему знаки внимания.

Но было одно большое НО. У Стаханова было железное правило — никаких школьниц. Пусть Ольга была очень развита (ее телу завидовали все девушки городка), пусть ее кожа поражала гладкостью, пусть ее мимолетный взгляд мог вогнать в краску сорокалетних мужиков, пусть ее лицо было эталоном женской красоты, и даже застенчивый Сашка не мог не выразить восхищение ее формами и линией фигуры, но Стаханов НЕ МОГ взять то, что само шло к нему.

Длинные, роскошные светло-русые волосы она не скрепляла, а оставляла на плечах свободным водопадом. Косметики на лице ее вы бы и не заметили — так мало она ею пользовалась. Только губы были немного окрашены мягкой по тону губной помадой, а ресницы подведены с изяществом, на которое не каждая женщина способна. Серо-зеленые глаза могли сбить с толку любого, кто заглядывал в них. Она знала, как нужно одеваться. В отличие от многих своих сверстниц понимала разницу между вкусом и кичливостью, юбка на ней была юбкой, а не просто широким поясом. Никаких излишков украшений, никаких блестящих аксессуаров.

Как много ее сверстников разбили друг другу носов за одну возможность потанцевать с такой девушкой всего один танец на дискотеке (она иногда снисходила до такого). Как много ее сверстниц пыталось вырвать ей волосы — она давала им отпор, и сама рвала их волосы. Неприступная для простых юных плебеев, манящая и просто невозможная в этом городке.

Но только не для Стаханова.

Валентин смотрел на Ольгу и весь ее вид говорил, что нет для нее ничего более желаннее, чем двухметровый, широкий и яркий парень, старший от нее на восемь лет.

«Бедная девочка, — подумал Валентин. — Нашла себе кумира. Больно ей будет, когда Стаханов потеряет терпение и наберется смелости сказать ее то, что должен».

Когда Ольга стала оказывать знаки внимания Стаханову, тот воспринял это как детскую болезнь Ольги. Но когда знаки стали повторятся, и он обнаружил ее в своем подъезде, Стаханов первый раз так серьезно призадумался. Девочка ходила на все игры городской футбольной команды, вопила на всю трибуну от восторга, когда Стаханов забивал гол (а парни вокруг только скрежетали зубами от зависти, зная о ее мании, но никто из них не мог отомстить Стаханову — драка с ним гарантировала больничную койку).

За месяц до дня похорон Гончара Ольга подошла на улице к Стаханову. Мило улыбаясь, и кокетливо наклонив свою великолепную головку, она сказала:

— Привет Стаханов, я слышала у тебя скоро день рожденья. Чтобы ты хотел получить в подарок? Может что-то особенное? Необычное?

Тогда он отшутился, но потом покрылся холодным потом, поняв, в какую переделку он попал.

Девочка бредила им.

Сегодня она была одета в белый толстый свитер и джинсы (май в этом году выдался прохладным). Наконец она оставила созерцание спины Стаханова и двинулась вперед. Валентин постукивал носком ботинка по туфле Стаханова как сонар, все чаще и чаще с приближением объекта. Стаханову это надоело, и он не слишком сильно пнул Валентина. Тому этого хватило. Скривившись, он нагнулся, потереть ушибленное место. В этот момент Ольга подошла к столику вплотную.

— Приветик, Стаханов. Я вот решила зайти сюда, а тут ты. Приятное совпадение. Можно мне присесть рядом? — Не дожидаясь разрешения, она села на стул Лёнчика. — Как у тебя дела?

— Здравствуй, Ольга. — Стаханов постарался изобразить усталое и безразличное лицо.

— Я же говорила, что ты меня можешь называть Олей.

— Привет, Оля. — Валентин попытался ее отвлечь от Стаханова. — Что это за пятнышко у тебя на плече?

— Ага, — безразлично кивнула Ольга. Но потом обратила внимание на вторую часть реплики Валентина. — Где пятнышко? — На ее лице выразилась тревога (как можно в таком неопрятном виде сидеть рядом со своим богом!). — Где?

— Вот тут, выше лопатки, — Валентин указал на место, какое она никак не могла увидеть.

Ольга попыталась рассмотреть плечо белоснежного свитера, затем повернулась к Стаханову:

— Извини меня, пожалуйста, я сейчас, — торопливо стуча короткими каблучками она поспешила в уборную, к зеркалу.

Когда она удалилась, Стаханов вскочил с места и хлопнул Валентина по плечу:

— Молодец, ценю твою неуклюжую находчивость. Так, я пойду от сюда пока она не вернулась. Ты остаешься? Скажи ей, что мне позвонили. Срочно нужно к… э…

— В больницу. Твоей маме плохо стало, — подсказал Валентин.

— Да, правильно. Ну, бывай. — Стаханов вылетел из кабака.

«Представляю, какое облегчение он сейчас испытывает, — подумал Валентин. — А Ольга иногда бывает крайне наивной девочкой. Жаль только, со Стахановым я не успел сыграть».

Девушка вернулась, поправляя волосы. Увидев пустое место там, где сидел Стаханов, она с негодование посмотрела на Валентина, который теперь с умным видом листал газету Стаханова.

— А, ты вернулась, — улыбнулся Ольге Валентин. — А Стаханову пришлось срочно уйти, ему позвонили из больницы, матери плохо.

Ольга поняла, что ее просто одурачили, но виду старалась не подать.

— Значит вот как, — Ольга подошла к столику. — Ой, Валентин, что это у тебя на щеке? Наверное, от ручки, нужно вымыть. — Валентин не ожидал того, что она схватит недопитый стакан Стаханова. В следующий миг он умылся теплым и отстоявшимся пивом.

— Вот, уже лучше. Пока, мне пора, Валентин. — С победным видом Ольга направилась к выходу.

Валентин ошарашено вытер лицо газетой, отбросил ее и засмеялся.

«Да, мне суждено было умыться в этом кабаке, — подумал он. — И не от рук Лёнчика, а от рук прекрасной девушки. Здорово!»

— Я люблю эту жизнь! — пробормотал Валентин.

О пользе вечерней компании

Не судите человека по его друзьям; не забудьте, что у Иуды друзья были безукоризненны.

Эрнест Хемингуэй

— Да фигня это все! — отмахнулся Ушастый Ванька. — Не может быть такого. Хватит тут пургу нести нам, Сашок.

— Нет, не фигня! — Сашка распалился, что было ему несвойственно. — Я сам слышал, что говорили. Гончар никогда не держал деньги в банке, он их переводил в драгметаллы и прятал в своих кувшинах да горшках.

— Звиздец, — сплюнул на пол Коля Изолятор. — Гончар, хоть и был не совсем в себе, но бабки он свои держал, как и все нормальные люди, в надежном банке. Если бы это не так было, то его домину грабонули бы давным-давно, мать твою. А ты слышал, чтобы его хоть раз за двадцать лет грабонули, твою дивизию. Слышал, я тебя спрашиваю?

Сашка отрицательно покачал головой.

— То-то же, мать их, — Коля Изолятор попробовал только что приваренную рейку. — В том районе за эти двадцать лет вообще ни одного дома не обчистили. Во всем городе кражи, грабежи — регулярные как месячные, а там тишь да блажь. Мне это мой друган, из ментовки, говорил. Этот район с домом Гончара как заговорённый.

— Фигня, байки, — снова отмахнулся Ушастый Ванька.

— Приложить бы тебя электродом, — проворчал Изолятор. — Ты же даже не крещенный. Думаешь чего не видишь — того нет. А ни хрена, понял. Ты послушай, что умный тебе скажет: заговоренность есть, это правда, и что нечистая сила есть — это тоже правда.

— Э, — донесся голос Семёныча. — Мать вашу, припой мне дадут или вы дальше трепаться будите как бабы. Да вас всех под жопу надо из мастерских.

— Блин, Семёныч, ну чё ты орешь? — отозвался Ушастый Ванька. — Щас тебе Сашка принесет.

Сашка молча поднялся с насиженного места.

Рабочий день закончился. Сашка, усталый и недовольный, мыл руки в раковине. Он поднял глаза. В треснувшем зеркале отразилось пыльное лицо и взъерошенные, соломенного цвета волосы. Белки глаз были покрыты красными прожилками — он мучался бессонницей уже четвертый день.

— Сашка, слышь меня? — донесся из-за спины голос Коли Изолятора. Сашка повернулся, Коля стоял уже переодетый в повседневную одежду, с кожаной курткой на плече.

— Что?

— Пошли, поговорим, Санёк. Пара вопросов есть.

Сашка вытер руки и вышел с Изолятором в широкий двор мастерских, покрытых железнодорожными ветками. Несколько ветхих вагонов стояли рядом. К ним и направился Изолятор, остановился, закурил, предложил Сашке.

— Я собственно чего хотел, — начал Коля. — Ты ведь Стаханова знаешь хорошо, — полуутвердительно — полувопросительно сказал он.

Сашка пожал плечами:

— Ну, знаю более-менее.

— Может, знаешь, правда, что ему домина Гончара перейдет? Ходят слухи, что он его племянником был, а от всех это скрывал. Слышал такое? А?

— Мало ли что говорят, Коля. Не знаю насчет дома, но о племяннике — это правда.

— Понятно, — Коля сплюнул на гравий. — Мудак, блин.

— Ты что так резко о нем? — удивился Сашка.

— Да потому что он мудак и есть. Это наше, личное, Санёк.

— Слушай, если у тебя все, то я пойду, мне сегодня еще в одно место нужно успеть.

— Да, все, Санёк. Спасибо, — Коля раздавил недокуренную сигарету и пошел к воротам, глаза его смотрели под ноги, на то, что попадалось на пути: бычки, обертки от сигарет, пробки от пивных бутылок, битое стекло, даже чьи-то почерневшие выбитые зубы.

Сашка направился в раздевалку.

— О! А я то думал ты попал под поезд! — хохотал подвыпивший Игнат Паляницын. Так он приветствовал только что вошедшего Сашку.

Сегодня в «Дроме» была все компания, Лёнчик, Стаханов, Валентин и Игнат. Были еще некоторые личности — официантки Вера и Настасья (они также скромно принимали участие в устроенной пирушке) и некая Ира, сопровождавшая сегодня Стаханова.

Причина пирушки была проста — Игнат решил прогулять свой выигрыш в лотерею. Фактически, он добивал сейчас эти деньги. Не такие уж большие, но половину их потратил на свой мотоцикл, а вторая половина сейчас плавно перетекала (по мере опустошения бутылок и тарелок) в карман Лёнчика.

После стандартного представления новоприбывшего: Ирина — Сашка, Сашка — Ирина, Сашка сел за большой стол, где помещались все.

Лёнчик, самый трезвый из всех (по долгу хозяина заведения) поднялся с места и попросил тишины:

— Народ, прошу внимания. Я хочу сказать этот тост за самого полезного в моем кабаке человека, за Игната, который своим выигрышем, сейчас, в этот самый момент спасает меня.

— Это как? — поднял бровь хмельной Валентин (кстати, он из лучших побуждений пытался привести на это мероприятие и свою супругу, но ничего не вышло).

— Как? Завтра подходит срок очередной выплаты Югрэму, и если бы не Игнат, мне нечего было бы ему дать. Так что, за Паляницына. — Все осушили рюмки и стаканы.

Сашка покосился на спутницу Стаханова. Та только пригубила вино, бросила мимолетный взгляд на Стаханова и стала задумчиво ворошить вилкой в своей тарелке. Не похоже, что ее связывает со Стахановым что-то серьезное, как Сашка заметил, девушки, которые побывали со Стахановым в постели, смотрят на него совершенно не так, и сидит она рядом с ним странно, немного напряженно, отстранённо. Может она его сестра? Нет, у него нет сестер это точно.

— Мужики и девушки, — воскликнул Игнат. — Я чертовски рад, что я оказался среди вас. Наше сборище придурков просто рай по сравнению с тем, что можно найти в этом городишке. А твои официантки, Лёнчик, прекрасное дополнение к общей картине. — Сидевшая рядом с ним, Вера, засмеялась.

— Вот блин, — хлопнул себя по колену Лёнчик. — Забыл про нашего китайца.

— Он маньчжурец, — поправила его Настасья.

— Какая разница? — махнул рукой Лёнчик. — Ван Ди!

Ван Ди как будто стоял за соседней стенкой и появился мгновенно. На лице была его дежурная, никогда не исчезающая улыбка, Сашке иногда казалось, что у этого монголоида, таким образом, просто парализовало лицевые мышцы.

— Ван Ди, иди, садись с нами, — Лёнчик жестами пригласил его. Маньчжурца долго уговаривать не пришлось. Сев за стол он ломано произнес «пасибо».

— Лёнчик, а палочек для Вана, у тебя что, нет? — засмеялся Стаханов.

— Он прекрасно справляется с ложкой, вилкой и ножом. Вы представляете, недавно этот китаец попытался накормить меня национальным блюдом, — Лёнчик скривился и выпучил глаза. Все покатились со смеху. — Да, выглядело это красиво, но поверьте мне — желудок и язык таких как мы, это не примут.

Ван Ди, понимая, что речь идет о нем, улыбался и переводил взгляд от одного сидящего на другого. Ему налили рюмку водки. Он ничуть не смущаясь взял ее и спокойно опрокинул внутрь. На это многие смотрели как на невиданную диковинку. Даже Ирина, оторвалась от своих мыслей и наблюдала за Ван Ди. Сашка обратил внимание на обломанный на левой руке маникюр Ирины, как будто она что-то пыталась открыть или отодрать.

Настасья включила музыкальный центр, заменявший заведению живой звук. Что-то сказала Лёнчику. Тот замешкался, бросил мимолетный взгляд на Стаханова (парень как раз рассказывал Игнату свежий анекдот о президенте и премьер-министре), затем сказал ей «нужно проверить счетчик давления котла» и направился к кухне. Настасья проводила его разочарованным взглядом, затем подошла к Валентину. Тот сразу согласился с ней потанцевать. Вера потащила на свободное пространство не в меру веселого Игната. Стаханов встал и предложил своей спутнице руку. Та приняла предложение. Сашка огляделся — ему досталась компания Ван Ди, но с ним танцевать никакого желания не возникало. Маньчжурец быстро уплетал со своей тарелки всякую снедь и не забывал подкладывать еще.

«Чем я хуже Вэ?» — обиженно подумал Сашка, наблюдая, как засмеялась Настасья в объятьях Валентина. «Можно подумать, что я заразный. Хотя, сам виноват. Можно было вскочить и предложить ей потанцевать сразу после отказа Лёнчика». Но, Сашка понимал, что никогда так бы не сделал.

Что бы отогнать от себя эти мысли он перевел внимание на Ирину. Стаханов держался с ней слишком скромно для себя. Никаких прижиманий или ласканий, никаких намеков, никакого флирта. Он что-то сказал, она холодно ответила. Просто удивительно!

Сашка пододвинул к себе початую бутылку водки и налил себе рюмку, затем опустошил ее и не закусывал, пока на глаза не навернулись слезы.

Когда все решили снова сесть за стол, входная дверь открылась, и появился незнакомый человек. С кухни с сигаретой в зубах появился Лёнчик.

— Вера, ты что, забыла перевернуть табличку на «закрыто»? — спросил он.

— Так ты мне сказал, что сам сделаешь. Забыл? — обиженно ответила Вера.

— Извините, — замешкался вошедший. — Я думал, что вы открыты: люди, музыка, смех. — Он повернулся уходить.

— Не торопитесь, — остановил его Лёнчик. — Раз зашли, так заходите, все в порядке. Мы вас обслужим.

— Да, заходи друг, — вскочил из своего места Игнат. — Мы здесь празднуем маленькую удачу маленького человека.

— Что ж, спасибо за любезность, — улыбнулся он.

Сашка, после последней рюмки несколько захмелевший, стал рассматривать новоприбывшего. Человек был мужчиной средних лет, одетый в темный костюм и серый джемпер с закрывающим горло воротником. Овальное лицо с ухоженными усами, средний нос, сетка мелких морщин у глаз, коротко подстриженные волосы. Его посадили между Настасьей и Ван Ди.

— Интересное у вас заведение, — сказал он. — Оригинально вы придумали с остатками квартирных стен.

— А вы дизайнер? — прищурился Лёнчик.

— Да нет, — пожал плечами незнакомец. — Я просто часто бываю в самых разных кафе, по работе часто езжу по нашей державе и за границу, вот и заметил, что вы сделали достаточно необычно. Извините, забыл назвать себя. Я Эдвард Маневич.

— Эдик? — переспросил Игнат.

— Нет, Эдвард, — не смутившись, поправил его Маневич.

— Так что вам принести? — спросила его Настасья.

— Ну, я с дороги, так что мне понадобится что-нибудь сытное.

Сашка заметил на безымянном пальце Маневича небольшой перстень с инкрустированным рубином — явно не беден, наверняка приехал на своей машине.

— Извиняюсь за наглость, — неожиданно спросил Сашка у Эдварда. — Вы направляетесь в Столицу или Большую Окраину?

— Я собственно уже на месте, молодой человек, — ответил тот. — Можно мне негазированной воды, — обратился он к Вере (Настасья ушла выполнять его предыдущий заказ).

— То есть? — не понял Сашка.

— Ваш городок и есть мой пункт назначения. Меня пригласили оценить коллекцию мастера, известного как Гончар.

— Кто пригласил? — ошарашено спросил Стаханов.

— Городские власти и временный хранитель имущества умершего, отвечающий за сохранность до оглашения завещания, — Эдвард заметил слишком бурную реакцию Стаханова. — Что с вами? Вы знали Гончара или вы его родственник?

— Я его племянник, — сказал Стаханов. — Может, вы мне скажете, кто такой этот временный хранитель. Я об этом впервые слышу, мне ничего не говорили ни на похоронах, ни после.

— Извините, — покачал головой Эдвард. — Но я не знаю эту женщину. Ни в лицо, ни по имени. Но мои услуги оплачиваются ею.

Сашка смотрел, как был встревожен Стаханов. Похоже, он всерьез был озабочен судьбой имущества покойного дяди. Ирина отстранённо наблюдала за разговором.

— Объясните, — попросил Стаханов.

— Здесь все просто. Меня нанимали по телефону, вот и все. Я встречаюсь завтра с этой женщиной, если хотите, приходите завтра в дом Гончара, там все и разузнаете. Мне не было указаний вас туда не пускать.

Неожиданно Сашка почувствовал, что ему остро необходимо на свежий воздух, иначе его вырвет. На улице было уже темно. Отдышавшийся Сашка стоял у прохладной стены и задумчиво пускал сигаретный дым в темноту неба. Открылись двери, появился Стаханов и его Ирина.

— Спасибо вам, — сказала она тихо. — Без вас я бы еще долго простояла там. А вы привели меня на такую милую гулянку. Правда, большое вам спасибо.

— Да не за что, рад был помочь. Давайте хоть доведу вас до гостиницы, это близко.

Осмелевший Сашка позвал Стаханова. Тот обернулся.

Ирина остановилась у «девятки» Стаханова, стоявшей рядом.

— Слушай, ты, конечно, можешь списать все на то, что я пьяный и спокойно меня послать подальше, но я вынужден спросить у тебя кое-что.

— Ну, спрашивай, — улыбнулся Стаханов.

— Скажи-ка, — перешел на шепот Сашка. — Кто эта девушка? Это ведь не твоя очередная пассия. Правда?

Стаханов засмеялся, хлопнул Сашку по плечу.

— Блин, ну ты любопытный, скромняга. Ладно, я тебя не пошлю никуда. Спишу на то, что ты пьяный. Девушка — не моя пассия, это ты верно заметил. Я подобрал ее на трассе, она бездумно копалась в двигателе (сломанные ногти?), была заплаканная. Я решил ее развеселить, повез сюда. Вроде помогло. Сейчас отведу ее в гостиницу. Еще вопросы есть, Санёк?

— Да нет, — махнул Сашка. — Извини, это моя наглость. Извини.

— Наглость — это даже хорошо, — бросил через плечо Стаханов. — По свому опыту знаю.

Они скрылись, издалека лишь донесся смех Ирины.

Сашка посмотрел на ночное небо:

— Вот звиздец, — в сердцах сказал он и пошел обратно в зал. У него было твердое намеренье потанцевать с Настасьей и напиться до новой тошноты.

Утро троих

Если вы хотите узнать, что на самом деле думает женщина, смотрите на нее, но не слушайте.

Оскар Уайльд

Мелкий моросящий дождь действовал Стаханову на нервы. Из «девятки» не хотелось вылезать. В голове все еще шумело — не нужно было мешать вчера водку с вином.

Он даже не стал заходить в номер Ирины, все мысли занимал этот дом Гончара и некая женщина, как сказал Эдвард, хранитель имущества, да и спать ему тогда хотелось. Извини, Ирина, я ведь тоже живой человек.

Сейчас было семь часов утра. Дождь моросил с самого рассвета. Стаханов сидел в машине рядом с домом покойного дяди. Он располагался в той части города, которую называли «частным сектором», здесь развалюхи построенные еще до последней великой войны, соседствовали с самыми современными особняками. Ровное дорожное покрытие оживлялось глубокими лужами, которые при ближайшем рассмотрении оказывались просто не заделанными участками открытой грунтовки. Местные жители привычно асфальтировали дорогу только у своего участка, а городские власти все время жаловались на отсутствие денег на дорожные работы в этом секторе. Но высокие тополя и старые акации кое-как растворяли неприятное впечатление от этого района.

Стаханов, в который уж раз за последнее время, обнаружил у себя тягучее волнение при мысли о возможном наследстве. В первые дни после похорон он не слишком придавал этому значение. «У, браток, — сказал он тогда сам себе. — Ты оказывается такой же, как все, желание наживы никуда не пропадает».

Темно-красная стена вокруг дома Гончара была обильно покрыта цветными камешками, как мозаика. Но в отличие от мозаик, здесь ничего не изображалось, просто, водоворот разноцветных камешков. Сидя в машине с шести утра Стаханов в мелочах рассмотрел эту стену, некоторые камешки видно когда-то пытались отколупать, наверняка дети.

Ворота дома оказались скромными, никаких устрашающих штыков по верху, никакого предупреждения «Во дворе злой хозяин». Сам дом не был виден с улицы, наверняка он находился в глубине двора, из-за стены торчали только кроны молодых дубков. Стаханов прикинул размеры участка Гончара — выходило почти приличное футбольное поле. Это даже слишком много, зачем такая здоровенная площадь?

За окно полетел четвертый бычок, Стаханов зевнул. «Придурок, — подумал он. — На фига я приперся сюда? Спал бы себе спокойно сейчас. Так нет, захотелось попасть сюда раньше этого Маневича. А если все, что я вчера от него услышал вранье? Тупая шутка друзей? Так, сделаю наглую рожу, позвоню, мол, так и так, мадам, с вами хочу поговорить. А если не откроет? В такое время она может еще спать. Хоть бы соседи не глазели на меня. Да, давно не чувствовал такой нерешительности» — признался Стаханов сам себе.

Кто-то подошел к окошку водителя, Стаханов поднял глаза.

— Здорово, мужик, закурить не найдется? — на Стаханова дохнул тяжелый аромат, свидетельствовавший о длительном запое. Мужичок, попросивший огоньку, был, похоже, местным.

— Что, с работы? — Стаханов деликатно попытался завести разговор. Мужичок осторожно раскуривал сигарету, прикрывал ее рукой от моросящего дождя, как любящий отец свое дитя.

— Какая на фиг работа, — тяжело кашлянул мужичок. — У кума был на юбилее, домой иду. Представляешь, жена вечером домой ушла, ни хрена не сказала, дура, пришлось мне, мать твою, самому сидеть. Хорошо хоть кум, умный мужик, говорит, а вон тебе замена, Зинка из бухгалтерии шахты. Бой баба, и хороша на ощупь, — мужичок засмеялся что-то вспомнив.

— Слушай, — Стаханов решил прервать монолог мужичка. — Ты дом Гончара знаешь где?

— Гончара? Так вот он, — мужичок не ошибся и не соврал, показал на правильный дом. — А что, ищешь его, так он помер, царство небесное.

— Мне кто нибудь из его родни нужен, — сказал Стаханов. — Заказ он мне делал, а керамику я не получил, сам понимаешь почему. Так может, знаешь, может, кто в его доме сейчас живет?

— Так, — хлопнул глазами мужичок. — Родственников не знаю, с Гончаром я водки не пил, сказать, что кто живет там, тоже не могу. Не люблю на соседские дворы вытрищатся.

«Да ладно тебе, — мысленно сказал Стаханов. — Всем интересно если у заметных и богатых соседей что-то происходит, и наверняка половина округи висела на заборах Гончара после похорон, пытаясь понять, кто там сейчас хозяйничает».

— Слушай, как человека прошу, не огорчай меня. Я же говорю, заказ важный был. — Стаханов нахмурился и странно ухмыльнулся. — Денег больших стоил. Или ТЫ денег хочешь? — В глазах Стаханова появился странный блеск.

Мужичок подозрительно смотрел на Стаханова, на ухмылку этого здорового парня и лихорадочно пытался сообразить — кто это такой. Не, от такого не сбежишь, догонит, накостыляет, вон какие ручищи. Ладно, терять то нечего, скажу, раз так просит.

— Ну что ж ты сразу не сказал, — мужичок объективно оценил Стаханова. — Раз такие дела, то чего не помочь человеку. Ты, я смотрю, вроде не бандит, нормальный мужик. Один раз видел я, после похорон, бабу какую-то. Проходил я мимо, а она в открытых воротах стояла. Вся такая прямая, коротко стриженная, бледная, А одета как пацан какой-то.

— То есть? — заинтересовался Стаханов.

— Ну, футболка там, кроссовки, джинса.

— Ну, а еще что-нибудь можешь сказать?

Мужичок с наслаждением докурил сигарету и отправил бычок в свободный полет.

— Усё, — пожал плечами он. — Хотя, стой, странно она на меня тогда посмотрела. Не как обычно, как люди на людей смотрят, а как-то резко, блин.

— Не понял, — сказал Стаханов. Ему показалось, что мужичок пытается приукрасить рассказ.

— Да я, блин, сам не пойму, — стало видно, что мужичок крепко задумался. — Ну, вот ты в автобусе, народу много, ты стоишь и от скукоты на баб смотришь, понимаешь? Ну, одна, блин, увидит, что ты на нее смотришь, ну другая, ну что с того, ничего страшного не произошло. Понимаешь? А эта, только я на нее глянул, как обернется, глаза страшные, темные как у нечистой, смотрит так, мол, ты говно какое-то, а не человек. Я с ней поздоровался, а она молчит. Ну, думаю, бывайте, твою мать, и пошел куда шел.

— Понятно, — разочаровано вздохнул Стаханов. — Спасибо.

— Да фигня, — махнул рукой мужичок. Он поспешил своей дорогой подальше от этой «девятки».

Стаханов, задумавшись над рассказанной байкой, положил подбородок на баранку. Мужичок скрылся в одном из ближайших дворов, проехал дребезжащий грузовик, затявкала где-то собака.

Байка мужичка ничего не прояснила, Стаханов был уверен, что половина из описанной внешности это преувеличение и искажение. Такова была природа всех без исключения людей, с которыми сталкивался Стаханов — если описывались некие события или человек черты всегда искажались в лучшую или худшую стороны. Одно точно — некая мадам там живет, и живет довольно замкнуто…

Игнат Паляницын поправлял здоровье «после вчерашнего». Настроение у него было ни к черту. Плохо сейчас было на душе — попался не слишком приятный собеседник (а других с утра не нашлось), плохо было и телу — от соревнования с Валентином (блин, знал же, что у того луженый желудок, не перепить его тебе, Игнат), от того, что споткнулся и сделал себе хороший синяк на ноге, от того, что ныли мелкие травмы по всему телу (Верка, зараза, ну что ж ты такая кусачая оказалась).

Здоровье поправлялось на площадке под цветастым навесом, в одном из кабаков на городской площади, здесь они были открыты всю ночь и все утро, специально для таких случаев.

— Знаешь, что меня всегда удивляло? — спросил Игнат у своего собеседника.

— Ну и? — Коля Изолятор жевал вяленый анчоус.

— У нас по кабакам сидит половина города, а другая половина торгует на рынке. Так?

— Ну, блин? — не понял Коля, иногда он был не в состоянии схватить нить мысли.

— У нас вообще кто-то работает? — завершил свою мысль Игнат.

— Да — я, — кивнул Коля и провел рукой по своим коротко остриженным волосам.

— И это такое везде, — подытожил Игнат.

— Так, чё тебя волнует, никак не въеду? — Коля залпом допил свое пиво.

— Откуда тогда у всех все есть и становится все больше барахла и бабок?

— Блин, Игнат, ты как малое дитя. Народ умеет зарабатывать деньги не отрывая жоп от стульев, как например Валентин. Это просто, блин, как делать детей. Прогресс, знаешь такое слово?

— Коля, тебе, сволочу, не говорили что ты слишком умный сварщик, — собеседник понемногу начал раздражать Игната.

— Так я сам это народу говорю, дебилов и так слишком много, так чё бы их не поучить. А ты как был пацаном на мотоцикле так им и остался. Какой из тебя мужик? Бабки зарабатывать не умеешь, живешь как алкаш-идеалист, блин, водишься с всякими мудаками.

— Иди в мэры тогда, умник. Я даже за тебя бюллетень брошу. Только не забудь посвятиться перед этим у нашего Карлеоне, он то уж знает кто умный, а кто так, сварщик-интелигент.

— Эх, ответить бы тебе, как следует, да настроения нет. Игнат, ты мне скажи, тебе деньги нужны?

— Пока нет, — Игнат проводил взглядом новенький зеленый «Пежо» прокативший поперек площади (никак опять кто-то из приезжих).

— Чё, еще не пропил выигрыш? Ух, ты взрослеешь. — Коля оскалился.

— Слушай, ты мне в папани не набивайся, Коля! — вспыхнул Игнат, — забыл, за чью сестру получил по морде?

— Птрру, — Коля выставил вперед руки. — Такой хороший день, а ты его портишь с самого утра. Успокойся, я может по делу к тебе, а ты старого знакомого так осаждаешь. Девушка, — позвал он официантку. — Еще светлого, пожалуйста.

— Я уже жалею, что тебя встретил сегодня, — сказал Игнат.

— Это у тебя просто голова болит, это пройдет, — очередной анчоус оказался во рту Коли Изолятора. — Есть занятие для тебя. Послушаешь?

— Валяй, — Игнат смотрел как «Пежо» лихо повернул на повороте и скрылся за деревьями.

— Курьер нам нужен, и желательно немного бесшабашный.

— А я что — такой? — Игнат повернул голову в сторону Коли.

— Ну, ты в меру такой. Нам не нужен придурок который размажет себя по асфальту только потому, что ему, твою дивизию, хотелось кайфонуть от скорости, блин.

— А что это вдруг ты вспомнил обо мне, Коля? Что, совесть замучила?

— Ага.

— Звизди побольше, — кивнул Игнат. — Это ты что-ли уносил ноги на другой край державы, это ты что-ли получал по почкам за проделки такого мудака как ты, это ты что-ли побирался в электричках? Если ты такой умный, то скажи, почему за все это я не могу дать тебе в морду?

— Друзей детства не бьют.

Вопя сиренами, проехал пожарная машина. Посетители вяло отреагировали на этот шум.

— Ну, так ты согласен снова поработать со мной? Да не бойся, опять, как получилось прошлый раз, не будет, гарантирую.

Игнат посмотрел на Колю Изолятора в упор, тот сидел совершенно непринужденно.

— По глазам вижу, Игнат, что ты согласен, — ухмыльнулся Коля. — По рукам?

— Ладно, — Игнат смял в руке салфетку. — Но это в последний раз.

— А как же? — Коля Изолятор излучал доброжелательность. — Анчоусов хочешь?

В это утро хреново было не только Паляницыну. Валентин бродил по мокрым дорожкам пустынного городского парка. В одной руке он держал двухлитровую пластиковую бутылку с водой, к которой время от времени прикладывался, в другой — раскрытый над головой зонт. Вид его был мрачен. Но не похмелье было причиной грусти (вернее — не только похмелье). Очередной изматывающий скандал с драгоценной супругой. В такой момент в одной квартире с ней, находится было просто не возможно. Прислушиваясь к своим чувствам, Валентин произнес в слух:

— Может я еще люблю эту дрянь? Не дай Бог!

Валентин миновал опрокинутую на бок урну, в отбросах которой что-то зашевелилось. Валентин остановился, присмотрелся внимательнее.

Из под обертки мороженного показался активно обнюхивающий воздух маленький носик, а затем и глазки-бусинки со всей мордой

— Тьфу ты, — с облегчением вздохнул Валентин. Это была обыкновенная крыса. Он повернулся и зашагал дальше.

Мысли вернулись в невесёлое русло. Дедуля наверняка уже сидит в «Прибрежном», думал Валентин, читает свою «Державную правду». Сегодня было воскресенье — день очередной семейной повинности Валентина.

Он хлебнул из бутылки воды и заметил впереди, на дорожке, серую крысу. Это была та же самая, что вылезла из урны — ее морда была вымазана в какой-то белой краске. Крыса спокойно сидела на задних лапках перед Валентином, но на расстоянии (для страховки), глазки неподвижно смотрели на него.

Валентин покрылся холодным потом — крысы, это то, чего больше всего боялся он в жизни.

— А ну пошла вон, — осевшим от страха голосом сказал Валентин, угрожающе примеряя в руке бутылку с водой. Если бросится на меня, подумал он, запущу бутылкой. Только бы не побежать, вдруг она реагирует как бойцовская собака. — Кыш от сюда, дрянь! — максимально грозно рявкнул он. Внутренности Валентина сжались от страха.

Крыса неожиданно присела на все четыре лапы и не спеша, почти вразвалочку направилась к неопрятной цветочной клумбе. Когда ее голый хвост скрылся в траве Валентин, наконец, вздохнул с облегчением, достал мятый носовой платок и вытер мокрое лицо.

— Боже мой, за что же мне такое? — сквозь зубы бросил он в сторону. Валентину было так жалко себя, что захотелось опять напиться или на худой конец заплакать как школьник над своей первой в жизни двойкой. — Что за паскудство?! — он швырнул бутылку в клумбу, надеясь, что каким то чудом попадет в крысу.

Через несколько минут бесцельной ходьбы, Валентин уперся в длинную доску объявлений, посаженую на перекрестке главных парковых алей еще во времена молодости дедули Валентина. В самом ее центре нагло висел здоровенный плакат, тело которого не посмели заклеить ни одним мелким объявлением о продаже или купле движимости и недвижимости. Пафосная мощь сего произведения не оставляла никакого шанса всем остальным бумажкам на доске, зритель замечал только ЭТО. Видно, что плакат был грамотной работой.

«Бог любит тебя за твои ПОСТУПКИ!» — темно-синяя, крупно напечатанная фраза вверху плаката смотрелась как непреклонная догма, смотря на уверенные, четкие буквы, выверенный наклон слов не оставалось никаких сомнений в правдивости написанного. Валентину показалось, что буквы не набрали на обычном компьютерном агрегате, а высекли в граните тысячелетия назад. Могучая надпись контрастировала с легким фоном плаката — желтым и ненавязчивым. Во вторую очередь Валентин заметил изображенного человека. Нет, это не был Бог, и даже не какой нибудь условный Христос из фильма. Человек изображался по пояс. Он непринужденно сидел, сильная фигура в сером пиджаке и белоснежной рубашке гармонировала с открытым и приятным лицом. Глаза были обращены к зрителю, полуулыбка на его губах была похожа на ту, которую демонстрируют политики на всех выборах — приветливая и одновременно автоматическая. Обеими ладонями человек держал в полусогнутых руках черную небольшую книгу без надписи, но с изображением креста.

Валентин поймал себя на том, что уже несколько минут смотрит в глаза человека на плакате. Что такое? — спросил он себя.

Человек все так же доброжелательно смотрел слегка раскосыми глазами на мокрый парк и Валентина, простоватое лицо привлекало некими чертами внутреннего аристократизма. Может, подумал Валентин таким и должен быть идеальный проповедник? Немного стереотипных черт, немного изысканности, немного пафоса и готово.

Валентин обратил свое внимание на текст справа. «Проповедник Бэшт Мацуко, единственный, кто сумел глубоко постичь все главные религиозные учения мира, способен дать ответы на главные вопросы, рождавшиеся в умах людей на протяжении столетий».

Дешево звучит, подумал Валентин, как реклама провинциального мясокомбината, но продолжил читать.

«…его книги расходятся по миру миллионными тиражами. Повинуясь только ему известным стремлениям он выбирает страну, в которой проповедует год, а затем направляется в другую, туда, куда указывает его душа и Бог.»

Ага, с сарказмом подумал Валентин, или где есть не бедная аудитория.

«… наша страна стала очередной целью Мацуко на пути к истине. Ни один город и поселок на пути из Столицы в Большую Окраину не минует встречи с господином Мацуко»

По позвоночнику Валентина пробежала непроизвольная дрожь, последнее предложение звучало как жуткое пророчество, необратимое и всеохватывающее. Далее стояла дата, и время когда состоится встреча Мацуко со всеми желающими в здании кинотеатра. Вход был бесплатным. Встреча должна состояться сегодня, Валентин посмотрел на часы, через четыре часа.

Стоп, остановил себя Валентин, неужели я туда хочу пойти? Поискав в душе, он не обнаружил там никаких сомнений или нерешительности, которые обычно были, когда приходилось принимать какое либо решение. Это приятно удивило его. Стало немного легче.

Не слишком вдумываясь в свои чувства, Валентин побрел к выходу с парка — дедуля уже наверняка ждет его.

Кнопка звонка легко прогнулась под пальцем Стаханова, домофона у входа небыло, похоже, Гончар любил лично видеть посетителей или просто был скуповат на такую аппаратуру. Досчитав до десяти, Стаханов позвонил снова. Прислушался — ничего, никакой реакции во дворе.

«Так, это уже интересней, — подумал Стаханов. — Начнем экстрим, что ли?»

Для гарантии он позвонил еще раз, затем огляделся в поисках нежелательных зрителей. На улице не видно было никого, даже собаки притихли, видно моросящий дождь доконал и этих стойких животных.

Ухватившись руками за край ворот, Стаханов подтянулся, затем поднялся на руках над воротами. Перебросив одну ногу через край, он заметил, что во дворе кто-то есть и этот кто-то смотрит на него. На выложенной плиткой дорожке стояла женщина с зонтом в руке. Судя по описаниям мужичка, это была именно та женщина, коротко стриженая, бледная, стройная. Выглядела она старше Стаханова лет на десять-пятнадцать. Глаза не показались Стаханову страшными, обыкновенные карие глаза, с едва заметными сеточками морщинок по сторонам, которые придавали лицу немного лукавый взгляд. На губах играла кривая улыбочка, мол — «Вот ты и попался». Одета она была вполне… э, «по женский», во всяком случае, никаких кроссовок или футболок. Фиолетовая кофта, наброшенная на плечи легкая куртка, широкая, средней длинны юбка, и шлепанцы. Вися на воротах, Стаханов успел отметить, что ноги у нее были довольно привлекательными.

— Калитка, в общем, была открыта, — вполне спокойным голосом сказала она.

Стаханов в такие ситуации никогда, естественно, раньше не попадал, поэтому никак не мог придумать, что сказать в ответ и несколько секунд глупо висел (или сидел) в нелепой позе. Стаханову стало стыдно как школьнику, которого застали за просмотром порнофильма. Чувствуя, что краснеет, он в замешательстве попытался спрыгнуть назад, за ворота.

— Да что вы там застряли, Стаханов? — женщина с легкой улыбкой смотрела на его потуги. — Спрыгивайте сюда, раз решили. Соседи наверняка уже прилипли к своим окнам.

— Извините, — спрыгнув вниз, произнес неуверенно Стаханов. — Я случайно. — Глупо улыбнулся он. «Ой, дурак!» — мысленно казнил он себя. Нелепая ситуация, похоже, позабавила стоявшую перед Стахановым женщину.

— Понимаю, — кивнула она. — Я слишком долго не открывала, а вы беспокоились, что что-то случилось, вот и пришлось проделать такой трюк.

— Да, а вы откуда меня знаете?

— Вера мне о вас говорила, по ее описаниям я и поняла что это вы. Правда я считала, что придете вы сюда как нормальный человек.

— Какая Вера? — спросил Стаханов, наскоро перебирая в уме всех Вер, которых он знал.

— Из «Дрома», если я не ошибаюсь, — сказала женщина. — Здесь она время от времени работает по дому, уборка и все такое прочее.

— А, понятно, — кивнул Стаханов. — А вас как зовут?

— Называйте меня Максимилла, — вполне серьезно сказала она.

— Извините, как? — переспросил Стаханов, хотя знал, что так не следует поступать.

— Максимилла, — повторила она. — Мой отец был большим любителем латыни, поэтому я получила такое имя.

— А вашим отцом был… — осторожно начал Стаханов, готовясь услышать вполне естественный ответ.

— Нет, Гончар не мой отец. — Максимилла посмотрела куда-то в сторону. — Пойдемте в дом, иначе вы превратитесь в совсем уж невесёлое зрелище.

Стаханов понял, что в его сторону бросили неприятную колкость.

Дорожка не шла к дому напрямую, она обтекала толстые деревья на пути, змеей извиваясь и пропадая в густых зарослях кустарника впереди. Сад не казался заброшенным, видно, что за ним ухаживали постоянно. На стволе одного из деревьев Стаханов заметил небольшую лакированную фигурку — ящерицу, раскрашенную в зеленый горошек на синем фоне. На стволе следующего — пучеглазую жабу желтого цвета с блаженным выражением морды. Ближе к дому такие фигурки стали попадаться даже по сторонам аллеи — две стройные черные кошки стояли на страже у парадного входа в дом. Сначала они напомнили Стаханову керамические копилки, но силуэты этих кошек-стражниц были вытянуты и изящны, в высоту они доставали Стаханову до солнечного сплетения.

— Я и не знал, что Гончар делал такие игрушки, я думал он только керамической посудой занимался, — Стаханов остановился перед одной из черных стражниц.

— А почему вы решили, что это игрушки? — Максимилла остановилась на ступенях парадного входа, смотря на Стаханова сверху вниз.

— Есть в них что-то детское, — сказал Стаханов. — Особенно у тех, что на деревьях прикреплены. — Он поднял голову и стал смотреть на фасад дома. Почему-то он старался и там обнаружить керамические статуэтки или фигурки, но как оказалось — напрасно. Дом из красного кирпича в два этажа был покрыт серой черепицей, причем справа к нему примыкала довольно большая постройка с высокими окнами, вероятнее всего — мастерская Гончара.

Вокруг дома практически все было засажено мелкими разнообразными кустами, среди которых вились дорожки, посреди сада были разбросаны увесистые живописные камни, присмотревшись, Стаханов понял, что они там не просто так. Он вспомнил, что нечто такое в своих садах делали, кажется, японцы, камни там служили для некой эстетики, но Стаханов не помнил подробностей. Двора как такового не было, был дом, был сад, и были непонятные витиеватые дорожки из керамических плиток. Все было не обычно, но крайне несимметрично, по мнению Стаханова.

— Заходите, — позвала его Максимилла.

Стаханов прошел внутрь. Первое, что он заметил — целую батарею высоких расписанных под какую-то древность амфор, они занимали большую часть холла. Стаханов ногой задел ручку одной из них, амфора издала глухой звук. Максимилла обернулась:

— Осторожнее, эти чернофигурные хрупкие. Проходите налево, в комнату, я сейчас буду. — За ней хлопнули двери.

Стаханов прошел, куда его пригласили. Обширная гостиная имела довольно обычный вид, все как у людей — телевизор, напольные лампы, книжный шкаф забитый толстыми томинами, диван и пара кресел. В углу стояла широкая ваза, а точнее почти бочка, явно работы Гончара (Стаханов видел похожие в городской мэрии). Непонятно имела ли она практический смысл или чисто декоративный, Стаханов даже заглянул внутрь — а не забита ли она окурками или пивными крышками (так например, поступали в той же мэрии).

Стряхнув с волос капельки дождя, он сел на диван. Стал разглядывать стены — оказалось, что в углу, между окном и одним из кресел на обоях кто-то грубо намалевал непонятные детские каракули. Стаханову стало интересно, он поднялся и подошел поближе. Рисунок был нанесён жирным фломастером. Четыре человечка, один на коне и один с копьем и щитом, еще двое убегало от них вправо, пятый человечек лежал у ног схематичного коня, вокруг были беспорядочно нарисованы черточки, явно обозначавшие разбросанные копья и стрелы.

— Скромностью вы я вижу, не страдаете, — донесся из-за спины голос Максимиллы.

— Не каждый день видишь такое детское творчество на обоях. Неужто, тоже работа Гончара? — улыбнулся Стаханов.

Максимилла теперь была без куртки.

— Это детские воспоминания, — серьезно сказала она. — Одно из первых.

Стаханов хотел задать новый вопрос, но Максимилла жестом пригласила его сесть на диван. Сама она села в кресло.

— Давайте начнем без длинных вступлений, — сказала она. — Вы курите?

— Нет, а вы? — Стаханов намерено соврал и постарался сохранить непринужденный тон. Он терпеть не мог официальной манеры.

— Смотря с кем и смотря, в каких условиях, — Максимилла закинула ногу за ногу и достала тонкую пачку сигарет. Рука Стаханова невольно дернулась к карману, где лежала зажигалка. Она это заметила.

— Не волнуйтесь, у меня есть, — сказала Максимилла.

Стаханов во второй раз почувствовал себя не в своей тарелке. На такой простой вещи провалился как пацан, на собственной маленькой лжи. Что-то со мной не то, беспокойно подумал Стаханов, похоже, я ее немного боюсь. Последний раз он ощущал такую подсознательную робость еще старшеклассником, перед девушкой, которая ему очень нравилась, но он настолько был робок тогда, что, даже говоря ей «привет» не мог смотреть ей в глаза.

Нет, это не день неудачный, это что-то не то со мной, подумал он.

Максимилла выпустила тонкую струю дыма и заговорила, взгляд ее смотрел на Стаханова в упор, свои слова она как бы читала с его лица, не отвлекаясь ни на что другое:

— Он позвал меня в один из осенних вечеров. Помню, тогда было очень холодно — отопление не работало, он стоял у открытого окна, а брызги ливня обдавали его с ног до головы. Худая спина, закатанные рукава, волосы, облепившие мокрое лицо. Ему было плохо, как никогда. Он больше не хотел одиночества, просто не мог его больше вынести, поэтому и позвал меня. Раньше, до этого, мы с ним только говорили через тьму, о самых разных вещах, о звездах и цветах, о преступниках и сельском хозяйстве, о греках и о сенаторах. Я засыпала, когда он засыпал, я просыпалась, когда чувствовала, что он тоже проснулся. И все дни я ждала ночи, чтобы говорить с ним через мрак. Мне было плохо без его голоса, я ненавидела отца, презирала деда, мой муж, жестокий и ничтожный выскочка, не разделил со мной ложе ни разу, так как предпочитал сенаторских жен и молодых мальчиков, мне было горько от осознания того, какая родня мне досталась. Пока была жива моя мать, я находила утешение в разговорах с ней, она говорила мне о лучшем мире, о счастье, которое можно обрести страданиями. Я слушала ее и думала о своем. Да, у меня было все, что может пожелать девушка из моего рода, штат прислуги, омовения в серебряных ваннах, натирание дорогими благовониями и аркадским оливковым маслом, я даже могла ездить на лошадях личной конюшни принцепса, но пустота в душе оставалась.

Отец нашел мне мужа. Мои мать и бабка уговаривали меня, что это хорошее решение, что так будет лучше для всех. Этот Максенций, был тогда уже влиятельным человеком при моем отце, сражался с ним плечом к плечу в Сирии и Месопотамии. Он хотел стать августом, ему всегда было мало денег и власти. Когда мой отец умер, подкупленные сенаторы провозгласили Максенция августом. К моему счастью его убили очень скоро другие претенденты на титул.

Ужасное время, было чересчур много крови, слез, ненависти, солдатни, нищих и разбойников, голода и трупов в придорожных канавах. Очередной август убил мою мать и бабку, я осталась одна на глухой вилле, один на один с мыслями и с ним. Только разговоры ночью с ним меня спасали от безумия. Я рассказывала как мне плохо. Он жалел меня, говорил успокаивающие вещи и никогда не жаловался. До того момента. Той ночью я услышала его даже не положив голову на ложе, он был на грани. Я не стала медлить и решила бросить все и прийти к нему. Мне нечего было терять, со дня на день ко мне бы нагрянули убийцы.

Стаханов не шевелился и не говорил ни слова. Максимилла отвела взгляд и сказала:

— Хотите увидеть еще кое-что из этого? — она указала на рисунок на стене. — Идите за мной.

Они поднялись по лестнице на второй этаж. Миновали короткий коридор и вошли в пустую комнату с одним узким окном. На полу валялись некие свертки и бруски непонятного материала. Окрашенные в белое стены оказались сплошь зарисованы мелкими неумелыми рисунками, причем все они шли группами.

— Ваша работа, — полуутвердительно сказал Стаханов.

— Нужно было куда-то деть старые воспоминания, а этот способ работал.

— Что это? — Стаханов указал на толпу человечков центре. Один из них как-бы обращался к другим с речью. Рядом нескольких человечков били палками и тащили куда-то за руки и ноги. Перед непонятной глыбой на коленях стояли несколько человечков, над ними нависали старательно выведенные человечки с короткими мечами и палками.

— То, что я видела.

Стаханов перешел дальше. Следующую группу составляли человечки, полулежащие на ложах, посреди стоял стол с блюдами и кубками.

— Пир? — спросил Стаханов.

— Застолье, на котором мой отец объявил о моей помолвке с Максенцием. Грубые вояки-полуварвары и провинциальная ничтожная знать — он любил такие компании, ведь сам был из крестьян. В моей крови тоже осталась часть грубой крови…

— Максимилла, — прервал ее Стаханов. — Это все конечно очень интересно, но я хотел бы поговорить о Гончаре.

— Вы уверены? — на ее лице опять появилась загадочная полуулыбка.

— Еще как. Иначе, зачем я висел на воротах?

— Дом вы не получите, — резко отрезала она.

Стаханов опешил от такого резкого поворота в беседе. Единственное, что он выдавил из себя, было:

— Как?

— По крайней мере, я уверена в этом.

— А завещание? Как насчет него?

— Оно будет оглашено только через две недели. Это его пожелание. И вообще, Стаханов, зачем вам этот дом? Вы ведь его сразу продадите, как вы говорите «с потрохами». А его работы? Или вы собираетесь их коллекционировать? Сдадите в музей? Нет, вы их распродадите по дешевке, а что не получится — распихаете знакомым, а, в крайнем случае, свалите в сарае. Ведь так? — Максимилла сделала шаг вперед, Стаханов непроизвольно отступил к окну. — Вы ведь не знали этого человека, — продолжала она. — Вы даже не имеете понятия о том, что он делал. Разве я ошибаюсь?

— Знаете, — тихо сказал Стаханов. — У вас, наверное, настроение испортилось, я лучше пойду.

— Стоп, — Максимилла сделала успокаивающий жест. — У меня для вас есть одно письмо.

— Какое еще письмо?

— Он просил передать его, если сюда придет его племянник.

Они спустились в гостиную. Стаханов принял из рук Максимиллы обыкновенный конверт, без какой либо подписи. Стаханов театрально взвесил его в руке.

— Спасибо за разговор Максимилла, — кивнул Стаханов. — Боюсь, что мы не подходим, друг другу характерами, но все равно было приятно пообщаться.

— Ничего страшного, Стаханов. Но скрасить ваше одиночество я не могу, — она направилась открывать входную дверь.

— Говоришь, красивые ноги? — оскалился Лёнчик.

— Да, для ее возраста — прекрасные. — Стаханов вертел в руках маленькую керамическую фигурку — раскрашенную ящерицу — которую он, не стесняясь, стащил из сада. Весь его вид выражал крайнюю озабоченность и задумчивость. — Ладно там — ее реплика, что дома мне не видать. Это понятно. Но те рисуночки и ее рассказ, я просто не понял его.

— Может, она тебе башку забивала, Стаханов? Она не его жена, это точно. Любовница. — Предположил Лёнчик.

— Да, — вмешался в разговор Сашка. — Но откуда она взялась? Ее никто не видел до смерти Гончара.

— Спорный вопрос, — Стаханов поднялся с места. — Давайте сыграем, что-ли.

— А письмо, ты его читал? — Лёнчик взял кий из рук Сашки.

— Нет, — Стаханов начал выкладывать шары на сукно. — Если честно, письма от мертвых читать немного страшновато.

— Что-то ты стал много боятся. — Ленчик почесал лоб концом кия.

— С академиком поговори, — буркнул Стаханов. — Мне и так не по себе. Разбиваю.

День «П» (перемен)

Наш жизненный путь усеян обломками того, чем мы начинали быть, и чем мы могли бы сделаться.

Анри Бергсон

Что я тут забыл? — в который уж раз спрашивал себя Валентин. Он насторожено осмотрелся вокруг, в зале кинотеатра было не так уж мало людей, но к счастью, Валентин не видел среди них знакомых лиц. Сидел он у прохода, непроизвольно втянув голову в плечи.

У сцены о чем-то разговаривали трое одинаковых молодых людей в белоснежных рубашках, черных галстуках, и неимоверно начищенных ботинках. Они напоминали стандартных проповедников, солдат неисчислимой армии несущих «свет и добро». Наверняка, это «наши», отечественные, сопровождают Мацуко в поездке по стране.

Валентин осторожно посмотрел на зрительские ряды — в основном здесь присутствовали женщины после тридцати лет. Он попытался понять, по каким причинам они пришли на это сомнительное мероприятие. То ли надоели уборки по дому и воспитание детишек, то ли действительно они интересуются проблемами религии и духовного познания. Некоторые из них что-то говорили в мобильные телефоны, некоторые спокойно жевали чипсы из цветастых упаковок. Парочка явно подвыпивших мужиков, на дальнем ряде, следили за входившими в зал, и обсуждала присутствующих здесь дам.

Что я здесь делаю? — снова подумал Валентин. — Может, стоит улизнуть, пока не началось ничего. А собственно чего я боюсь? Сам не знаю. Нет уж, раз приперся, буду сидеть, во всяком случае, это лучше, чем разговоры с дедулей или осточертевшая квартира с любимой женой.

Молодые люди на сцене что-то передали друг другу, двое скрылись за кулисами, а третий, сойдя со сцены, достал телефон. Позвонил и, смотря на амбразуры проэкторской, кивнул.