Бесплатный фрагмент - Древнейшая история Руси: как оно было!

ВСТУПЛЕНИЕ

Наше исследование будет посвящено очень интересному человеку, который несмотря на существующие догмы, устои и препоны в академической науке, встал на путь поиска исторической истины и приложил немало усилий, чтобы пролить свет на два, по нашему мнению, важнейших момента древней истории: что такое Гиперборея и арийские корни Русского народа. Валерий Дёмин, будучи действующим членом академического сообщества, доктором философских наук, был одним из немногих, кто не побоялся открыто заявить об упомянутых выше реалиях древней истории, что отвергается академической наукой, и не только пропагандировал существование Гипербореи и древность Русского народа, но и практическим путём пытался доказать существования таковых реалий древности.

Мы говорим о Валерии Никитиче Дёмине (1942—2006), учёном и писателе. Он окончил философский ф-т МГУ (1968), его докторская диссертация — «Философские принципы русского космизма» (1997). С 1968 — на преподавательской работе, с 1981 — на научной, с 1997 — на литературной и экспедиционно-исследовательской. Член Союза писателей России. Он воистину является Патриотом своей Отчизны. Он искал корни и истоки Русского народа, т.к. понимал, что существующая академическая версия древней история России не соответствует действительности, и с таким положением дел необходимо что-то делать, чтобы заменить лживую историю страны на реальную.

В последние годы, являясь руководителем научно-поисковой экспедиции «Гиперборея», активно занимался изыскательской работой в области истории и предыстории России, результатом чего стали открытия на территории Русского Севера артефактов, связанных с древнейшей цивилизацией, и многочисленные публикации на данную тему. Автор более 100 работ научного, научно-художественного и беллетристического содержания, среди которых около 30 книг. В книгах и статьях, посвящённых гиперборейской тематике, отстаивал и развивал полярную концепцию происхождения народов России в контексте истории и предыстории мировой цивилизации. Его аргументация основывалась на системе доводов, заимствованных из археологии, языкознания, этнографии, мифологии и фольклора, свидетельствующих в пользу существования в древнейшую эпоху на Крайнем Севере (в иных, нежели теперь, климатических условиях) архаичной культуры, традиционно именуемой гиперборейской, которая частично исчезла, а частично растворилась в традициях, обычаях и верованиях современных народов.

В. Н. Дёмин и его соратники упорно искали (соратники и ныне ищут) останки древнейшей в истории человечества цивилизации, которую античные авторы называли Гиперборейской. Согласно Дёмину, на Севере ранее существовала Прародина человечества с полярными реалиями (полярная ночь и день, северное сияние и северное звёздное небо), откуда некогда мигрировали прапредки ряда современных этносов под воздействием неожиданного похолодания предположительно в результате смещения земной оси (ранее же климат на нынешнем Севере был благоприятным).

По мнению В. Н. Дёмина, Гиперборея — как бы родная географическая сестра Атлантиды, обе они звенья одной цепи и у обеих одна и та же участь — гибель в пучине океана. Но если от Атлантиды, считал Дёмин, пока не найдено никаких убедительных следов (кроме Атлантического океана и атлантов), то о существовании великой Северной цивилизации все больше свидетельствуют материальные памятники, сохранившиеся в приполярных и полярных областях Евразии. Результаты экспедиций Дёмина на Русский север это доказывают.

Найденные в Заполярье в ходе экспедиций артефакты нередко наидревнейшего происхождения. Это означает, что мировая предыстория получает совершенно новое звучание, а её хронология отодвигается в глубь тысячелетий. Культурологические находки получили широкий положительный резонанс в средствах массовой информации и печати и позволяют, по мнению В. Н. Дёмина, считать Гиперборею праматерью мировой культуры и некогда единого евразийского пранарода. Сделанное Дёминым открытие имеет непреходящее значение для установления подлинных корней Русского народа, его обычаев, традиций и менталитета.

Подтверждению полученных В. Н. Дёминым результатов о существовании некогда на нынешнем Севере не мифической, а реальной Гипербореи, а также обоснованию арийских корней Русского народа и посвящено данное издание. Мы, с одной стороны, раскроем позицию Дёмина, а с другой, взглянем на неё критически и покажем в каких моментах и почему ошибался учёный, в общем двигаясь в своих исследованиях в правильном направлении. Спасибо В. Н. Дёмину за его труды. На базе его изысканий покажем реальную историю древней Руси и нынешней цивилизации.

ВСТУПЛЕНИЕ ОТ В. Н. Дёмина

Со времени воинствующих русофобов-норманистов XVIII — XIX веков в исторической литературе насаждается далёкая от науки точка зрения, согласно которой собственно русская история начинается якобы с призвания варяжских князей, а также с последовавшего вскоре вслед за этим принятия христианства. А до той поры пребывал русский народ, дескать, в диком, варварском состоянии, не говоря уж о том, что славянские племена вообще являются пришлыми на территории, где они обитают в настоящий момент. Укреплению данных идей, весьма далёких от действительности, к сожалению, во многом содействовал Николай Михайлович Карамзин (1766—1826), задавший тон в своей «Истории государства Российского» следующей меланхолической фразой: «Сия великая часть Европы и Азии, именуемая ныне Россиею, в умеренных её климатах была искони обитаема, но дикими, во глубину невежества погруженными народами, которые не ознаменовали бытия своего никакими собственными историческими памятниками».

Отрицание самобытности и автохтонности древней русской культуры, а по существу отторжение древнейших корней русского народа и установление границы его исторического бытия где-то в IX веке н.э. (некоторые снижают эту ограничительную планку до IV — VI веков) было на руку и официальным властям, и представителям церкви. Первых не интересовало что бы то ни было за пределами государственно-правовых структур, а их возникновение однозначно связывалось с появлением первой правящей династии Рюриковичей. Вторых более чем устраивал тезис о дикости нравов и культуры русских людей до принятия христианства.

Позиция эта, всячески поощряемая и культивируемая, дожила до наших дней и заняла доминирующее положение в школьных и вузовских учебниках, научной и популярной литературе, в средствах массовой информации и т. д. В результате повсеместно насаждается мнение, что до определённых (указанных выше) временных пределов Русский народ как бы вовсе и не существовал, пребывая во внеисторическом состоянии, а когда возник (вроде бы из небытия) на исторической арене, то просто воспринял идеологию, культуру и государственно-правовые традиции, сложившиеся до него и без него [странно, не правда ли, как вся эта ахинея могла вообще существовать, и самое главное, почему историческая наука приняла это весь фальсификат, не высказывая никакого желания разобраться в вопросе и устраняя все неугодные этому бреду мнения, причём на протяжении более чем 200 лет?].

Вопрос о глубинных корнях Русского народа, других народов Земли всегда волновал русские умы. С него, собственно, и начинается Несторова летопись. Здесь явственно обозначена начальная точка отсчёта нового витка истории человечества, последовавшего после глобальной мировой катастрофы, и резкого изменения лика планеты (в Библии данный вселенский катаклизм кратко именуется «потопом» [библия очень сомнительный источник, однако]). «По потопе, — сообщает летописец, — трое сыновей Ноя разделили землю, Сим, Хам, Иафет». В те времена, как особо подчёркивается в Лаврентьевском и других русских летописных сводах, «был единый народ» [никакого единого народа тогда не было (потоп был в 9564 г. до н.э.): были атланты, были арии и существовали вырождавшиеся лемурийцы]. Эти знаменательные слова Начальной летописи по существу представляют собой формулу одного из исходных тезисов книги [В. Н. Дёмин, «Тайны русского народа»], опирающейся на концепцию единого происхождения языков и народов мира [к сожалению, такая концепция не совсем верна].

От древних мифологических сказаний и апокрифов отталкивался в своей концепции Прародины человечества и великий русский космист Н. Ф. Фёдоров. Эта тема красной нитью проходит через всю его «Философию общего дела». Фёдоров выделял два центра мировых цивилизаций: 1) вселенский — полярная гора Меру — ось мира [может это и центр мира, но только в отношении арийской цивилизации, нынешней цивилизации Белой расы человечества, а до неё были две другие цивилизации: лемурийская и атлантская]; 2) духовный — Памир — «могила праотца» и бывший рай (Эдем) [выдуманная басня], куда, согласно апокрифическим преданиям [опираться надо на аутентичные источники, а не на выдумки и басни], Ной во время потопа вывез тело (или прах?) первочеловека Адама и где «покоятся забытые предки всех арийских и анарийских племён (Иафета, Сима и Хама)» [странный выбор первоисточника, который по своему содержанию в корне не соответствует реалиям древности, и об этом надо бы знать]. Оба топонима — Меру и Памир — имеют один и тот же доиндоевропейский корень mr [ну и что из того], от него образовано и однозвучное русское слово «мир», означающее одновременно и Вселенную, и род людской, и согласие, и справедливость — «меру».

Символ Полярной Отчизны — золотая гора Меру, по древнеарийским и доарийским представлениям, возвышалась на [нынешнем] Северном полюсе, окруженная семью небесами, где пребывали Небожители и царил «золотой век» (отсюда, кстати, русская поговорка: «На седьмом небе» — синоним высшего блаженства). Гора Меру считалась центральной точкой бесконечного Космоса, вокруг неё как мировой оси вращались созвездие Медведицы, и сонмы звёзд. В древнерусских апокрифических текстах вселенская гора прозывалась «столпом в Окияне до небес». Апокриф ХIV века «О всей твари» так и гласит: «В Окияне стоит столп, зовётся адамантин. Ему же глава до небеси». В полном соответствии с общемировой традицией вселенская гора здесь поименована алмазной (адамант — алмаз, в конечном счёте это — коррелят льда: фольклорная стеклянная, хрустальная или алмазная гора означает гору изо льда или покрытую льдом).

Между тем есть достаточно оснований считать Север Прародиной не одних только ариев, но и всех народов Земли [неверно, это прародина только ариев, Белой расы человечества]. Именно гора Меру, упоминаемая ещё в Ригведе, и подробно описываемая в «Махабхарате» [это древние книги ариев], — вселенский символ доиндоевропейских [Каких это интересно? Этот символ имеет отношение только к ариям!] и индоарийских народов — однозначно указывает на истинную прародину человечества [нет, север, причём нынешний, прародина только Белой расы человечества] — полярные, заполярные и приполярные области современной Евразии, где климат в те далёкие времена (примерная начальная точка отсчёта — 40 тысяч лет до новой эры [неверная дата, климат на нынешнем севере планеты изменился с тёплого на холодный только в 10 тыс. до н.э.]), согласно многочисленным научным данным, был совершенно иным [это верно]. Оттуда постепенно мигрировали прапредки современных народов, составлявшие ранее единое целое и говорившие на общем для всех языке [на севере зародилась Белая раса человечества, и она говорила на арийском языке, происшедшем из санскрита]. Есть ли тому доказательства? Великое множество!

Откроем на соответствующей странице единственный отечественный учебник Н. С. Петровского «Египетский язык» (1958 г.). Здесь сердце не может не дрогнуть! Нет, не потому, что в иероглифическое изображение пирамиды входят тотемные знаки утки (селезня — творца Мира?), совы (олицетворения мудрости; возможно, что и само понятие мудрости — София первоначально звучало как «Совия») и самой пирамиды. Ошеломляет другое: корневая основа египетского слова «пирамида» звучит как mr. С учётом отсутствия гласных в иероглифическом письме это тождественно доиндоевропейскому [не было никакого доиндоевропейского, был арийский язык, который и принесли арии в Египет, завоевав его в 11 тыс. до н.э.] названию священной горы Меру и, соответственно, — ёмкому русскому понятию Мир… И снова mr — таинственное созвучие, пронизавшее века и тысячелетия! Правда, в иероглифическом оригинале к корневой основе mr добавлена ещё приставка ра. В итоге получается pamir — Памир.

Круг замкнулся: идея о функциональной идентичности и этимологической общности древних эзотерических понятий [это не эзотерика, к сожалению, это просто реальная история мира, когда арии несли свою культуру по миру при расселении] горы Меру и Памирских гор, впервые высказанная Н. Ф. Федоровым, находит прямое подтверждение в египетских иероглифах. (Отметим также, что в Афганистане имеется горная система Паропамиз, известная с глубокой древности и созвучная топониму Памир: именно здесь, как сообщили зороастрийские маги Александру Македонскому во время его похода на Индию, некоторое время было прибежище титана Прометея; этот факт содержится в «Географии» Страбона.)

Таким образом, вселенская гора Меру, олицетворяющая Прародину всех мировых цивилизаций [нет, это прародина только Белой расы], получила своё рукотворное воплощение в тысячах моделирующих её пирамид [только пирамиды построены атлантами, т.е. совершенно другой цивилизацией (см. ссылку 8)] Старого и Нового Света. В культурах Ближнего Востока, Египта, ацтеков и майя, других доколумбовых цивилизаций Америки они представлены в классической своей форме — в виде искусственных каменных сооружений.

Гиперборея — древнейшая [после лемурийской и атлантской] цивилизация Земли — оказала решающее влияние на все последующие социокультурные процессы, положив начало как протоиндоевропейской, так и неиндоевропейским [?] общностям и культурам. её история стала также и началом предыстории русского народа [верно отчасти, наши предки появились с рождением Белой расы около 1 млн лет назад, а Гиперборея была заселена после 75 тыс. до н.э.]. После гибели Гипербореи [она только частично ушла под воду, а оставшуюся часть её составляет нынешнее северное побережье Евразии] наши прапредки постепенно расселились по просторам Восточной Европы, не менее двух раз побывали в Передней Азии, достигнув Египта (в библейские времена и на волне скифского нашествия), с гуннами дошли почти до Атлантического океана и вернулись назад, основали мощнейшее государство средневековой и новой истории — Россию [наши прямые предки древние Русы создали державу Русь, понятие «Россия» не имеет никакого отношения к Русскому народу, см. раздел III, главы 1], вновь заселили и освоили Север Евразии и Сибирь. Русские всегда и вновь возвращаются на родину предков [в массе своей они отсюда никогда и не уходили].

Вся жизнь цивилизованного и нецивилизованного человека неотделима от окружающей его Вселенной, пронизана связью с ней от рождения до смерти. Русский народ здесь не исключение. Более того: необъятные просторы русской земли [а почему бы не задаться вопросам, откуда, собственно, у нас такая огромная территория?], распахнутость звёздного неба, постоянная устремлённость к открытию новых земель и вообще всего нового сделали русского человека особенно восприимчивым и предрасположенным к миру космических явлений. Именно данная особенность позволила одному из главных русских космистов Н. Ф. Фёдорову говорить о том, что ширь русской земли порождает ширь русской души [а откуда взялась «ширь русской земли»? ], а российский простор служит естественным переходом к простору космического пространства, нового поприща для великого подвига русского народа [оригинально, но непонятно]. А это вселенское поле деятельности не имеет границ!

[Подробнее см. книгу В. Н. Дёмина «Тайны русского народа»].

ГЛАВА 1. ОБ ИСТОРИИ ДРЕВНЕЙ РУСИ

I. Базовые тезисы Дёмина

В русской исторической науке всегда были выдающиеся и рядовые исследователи, которые постоянно искали истоки русской самобытности в самых глубинах человеческой истории, не противопоставляя славян древнейшим этносам [к сожалению для Дёмина, этноса «славян» не существует в природе, это выдуманный наукой термин], жившим на территории современной России и отыскивая русские корни (и не только их) у народов, испокон веков обитавших на Севере и в других областях Евразии. Эта традиция восходит к двум замечательным деятелям отечественной науки — В. Н. Татищеву и М. В. Ломоносову [совершенно верная позиция в отношении двух указанных удивительных личностей]. Оба русских учёных независимо друг от друга отстаивали одну и ту же мысль: корни русского народа уходят в глубины тысячелетий и затрагивают этносы, издревле заселявшие север Евразии и известные под разными именами античным и иным авторам (к последним можно отнести составителей библейских книг, арабских, персидских, китайских и других хронистов).

В. Татищев напрямую вёл родословную славян [нет этноса «славян», был и есть этнос Русов, первый народ Белой расы, зародившейся на нынешнем севере планеты] (а следовательно, и русских) от скифов, ареал же их расселения распространялся далеко на Север и в Сибирь, именуя наших далёких северных прапредков скифами [г] иперборейскими. Праотцом славян и русских, исходя из данных вавилонского летописца Бероса, Иосифа Флавия и более поздних историков вплоть до анонимного автора «Синопсиса» XVII века, Татищев считал Мосоха — шестого сына библейского Яфета (Иафета) и внука легендарного Ноя (национального разделения в те времена не существовало) [это всего лишь придуманная басня от религии, но таково было засилье церкви, что ни о чём другом, в том числе и Татищев, и не могли помыслить]. От имени Мосоха (Моска) впоследствии образовались наименования: Москва — сначала река, затем и город на ней, Московия, московиты, московитяне, москвичи и т. п. Существует оригинальная интерпретация имени Моск, принадлежащая А. И. Асову [ссылаться доктору наук на фантазёра Асова совсем не к лицу, чего только стоит безобразный перевод Асовым Влескниги…]: он считает его чисто русским, воспроизводящим слово «мозг» с двумя глухими согласными на конце — как оно произносится в устной речи [как доказательство фантазий от Асова]. Яфет (Иафет) же, сын Ноя, по мнению многих, тождественен греческому титану Япету (Иапету), отцу Прометея, жившему, как и все другие титаны (после поражения от Олимпийцев и временного низвержения в Та [р] тар), на Островах Блаженных, на самом краю Земли, то есть на Крайнем Севере.

В. Татищев не был одиночкой в изучении древнейших корней русского племени. Не менее скрупулезно и панорамно данная проблема проанализирована В. К. Тредиаковским в обширном историческом труде под названием: «Три рассуждения о трех главнейших древностях российских…» В этом незаслужено забытом трактате только вопросу о Мосохе (Моске) — прапредке московитов-москвичей посвящено не менее двух десятков страниц. Тредиаковский, как никто другой, имел право на вдумчивый историко-лингвистический и этимологический анализ вышеочерченных проблем. Всесторонне образованный учёный и литератор, обучавшийся не только в московской Славяно-греко-латинской академии, но также в университетах Голландии и парижской Сорбонне, свободно владевший многими древними и новыми языками, работавший штатным переводчиком при Академии наук в Санкт-Петербурге и утверждённый академиком по латинскому и русскому красноречию, — выдающийся отечественный просветитель стоял вместе с Ломоносовым у истоков русской грамматики и стихосложения и явился достойным продолжателем Татищева в области русской истории [всё верно, но опять-таки Тредиаковский действовал согласно установившейся традиции].

Помимо завидной эрудиции, Тредиаковский обладал редким даром, присущим ему как поэту, — чувством языка и интуитивным пониманием глубинного смысла слов, что неведомо учёному-педанту. Так, он решительно поддержал и развил мнение о русскости эллинского наименования «скифы» [вот в этом вопросе Тредиаковский, и как следствие, Дёмин, абсолютно правы]. В соответствии с нормами греческой фонетики эта слово произносится, как «скит [ф] ы»: второй слог в его написании начинается с «теты» — θ в русском озвучивании она произносится и как «ф», и как «т». До реформы русского алфавита в его составе (в качестве предпоследней) была буква «фита» — ѳ, предназначенная для передачи заимствованных слов, включающих букву «тета». И слово «скифы» в дореволюционных изданиях писалось через «фиту».

В действительности же «скит» — чисто русский корень, образующий лексическое гнездо со словами типа «скитаться», «скитание» [именно так]. Следовательно, «скифы-скиты» дословно означают: «скитальцы» («кочевники») [абсолютно верно]. Нашёлся удачный лексический эквивалент и для названия страны скифов: русский археолог Д. Я. Самоквасов поименовал её Скитанией. Вторично, в качестве позднейшего заимствования из греческого языка, где оно служило названием пустыни, общая корневая основа «скит» вновь вошла в русское словоупотребление в смысле: «отдалённое монашеское убежище» или «старообрядческий монастырь».

М. Ломоносов по поводу вопроса: можно ли именовать Мосоха прародителем славянского племени вообще и русского народа в частности — высказался гибко и дипломатично. Великий россиянин не принял бесповоротно, но и не отверг категорически возможности положительного ответа, оставляя «всякому на волю собственное мнение» [по-видимому, он интуитивно понимал ложность такого посыла, но не мог высказаться открыто]. Что касается самой Геродотовой «Истории», то её авторитет для раскрытия генетических корней русского племени Ломоносов считал непререкаемым [правильное понимание истории]. В концентрированном виде такое же понимание впоследствии сформулировал другой выдающийся русский историк — И. Е. Забелин: «Никакая отрицающая и сомневающаяся <…> критика не может отнять у русской истории истинного сокровища, её первого летописца, которым является сам Отец истории — Геродот». Ныне позиция Татищева — Ломоносова — Забелина (в дальнейшем эту линию продолжили Д. И. Иловайский, А. Нечволодов, Г. В. Вернадский) может быть существенно подкреплена за счет аргументов, заимствованных из исторического языкознания, мифологии и фольклора. Но это скифы — каких-нибудь 70 поколений от дня нынешнего (если считать по демографическому канону — три поколения на столетие): казалось бы, рукой подать! А что было раньше?

Наиболее обстоятельно и аргументировано на данный вопрос [что было раньше?] ответил выдающийся индийский учёный и общественный деятель Б. Тилак в капитальном труде «Полярная родина в Ведах» [верная позиция Дёмина]. Опираясь на скрупулёзный анализ древнейших текстов, он доказал, что в них описано расположение звёзд и движение небесных светил, характерное для приполярных и заполярных областей, а вовсе не для южных широт. Например, слова священного ведийского гимна: «В Меру Боги видят Солнце восходящим только один раз в году», следует истолковывать в смысле наступления полярного дня. И подобных пассажей в Ведах десятки и сотни.

В том же духе следует понимать и некоторые «тёмные» места Библии [опять эта библия?], вроде утверждения из несохранившейся Книги Праведного: «Стояло Солнце среди неба и не спешило к западу почти целый день» (Нав 10, 13). Следовательно, рассуждал Тилак, когда-то арии [совершенно верно] (и, добавим, прапредки всех других народов [а вот в этом Дёмин ошибался, не всех…]) обитали в северных широтах, откуда были вынуждены мигрировать на Юг [на нынешнем Севере планеты со времён существования нынешней цивилизации — условно с 10 тыс. до н.э., где главенствует Белая раса на планете, обитали в основном арии].

Не приходится сомневаться, что древняя Гиперборея имеет непосредственное отношение к древнейшей истории России [абсолютно верно], а русский народ и его язык напрямую связан с исчезнувшей или растворившейся в недрах океана и суши легендарной страной гиперборейцев [Гиперборея не исчезла и не растворилась в океане, она была и следы её остались по северному побережью Евразии, она просто замёрзла в 10 тыс. до н.э., поэтому её и покинули арии]. Неспроста ведь Нострадамус в своих «Центуриях» именовал россиян не иначе как «народом гиперборейским» [откуда, интересно, он знал об этом?].

Рефрен русских сказок о Подсолнечном царстве, что расположено за тридевять земель, — также представляют собой воспоминания о стародавних временах, когда наши предки соприкасались с гиперборейцами и сами были гиперборейцами [верно]. Имеются и более детальные описания Подсолнечного царства [наиболее яркий пример в этом отношении — «Сказы Захарихи» — были, судя по всему, Дёмину не известны]. Так, в былине-сказке из сборника П. Н. Рыбникова рассказывается о том, как герой на летающем деревянном орле (намёк на все тех же летающих гиперборейцев) полетел в Подсолнечное царство:

Прилетел он в царство под солнышком,

Слезает с орла самолётного

И начал по царству похаживать,

По Подсолнечному погуливать.

Во этом во царстве Подсолнечном

Стаял терем — золоты верхи,

Круг этого терема был белый двор

О тых воротах о двенадцати,

О тых сторожах о строгих…

Другое свидетельство, зафиксированное многими авторами, в том числе Н. М. Карамзиным, А. Н. Афанасьевым и А. А. Коринфским, касается легендарного Лукоморья. Оказывается, это не сказочная страна, невесть где расположенная, а древнее Северное царство, где люди на два месяца впадают в зимнюю спячку, чтобы проснуться к возвращению весеннего Солнца. Понятно, что Подсолнечное царство — это не только царство полярного Солнца, но и царство полярного льда, память о котором закодирована в фольклорных символах.

Внимательно просмотрим волшебную русскую сказку «Хрустальная гора» из сборника Афанасьева. Здесь тридесятое царство наполовину втягивается в хрустальную гору (что наглядно воспроизводит действие наступающего ледника). Но главное в другом: чтобы спасти гибнущее царство и заточенную в хрустальной горе царевну, герой добыл волшебное семечко, зажёг его и отнёс к хрустальной горе: она и растаяла. Растопить подобным образом, как не трудно догадаться, можно только лёд и никак не хрусталь (стекло).

Русские исследователи фольклора справедливо усматривали в сказочной стеклянной (хрустальной) горе отголоски общеарийской мифологии — воспоминания о вселенской горе Меру [см. карту Меркатора, указание на Меру в Сказах Захарихи]. В известной словацкой сказке о солнечном коне также подробно описывается полночная страна, где люди приспосабливались к ночной жизни среди гор и боролись со тьмой с помощью волшебного коня с Солнцем во лбу. Как бы ни трансформировался сказочный сюжет за свою долгую жизнь — он неоспоримо свидетельствует об одном: прапредки славян [?] знали о такой стране за полярным кругом, где царит долгая ночь и бушует нескончаемая буря. Современное русское слово «буря» имеет арийские корни: bhurati в древнеиндийском означало — «двигается», «вздрагивает», «барахтается». Но в достопамятную старину «буря» произносилась и писалось как «боуря» (с юсом малым на конце). Вот он и Борей — северный ветер. Известен ещё один синоним «ураганного ветра», одного корня со словом «буря» — «бора»: так именуют ураган на море и турки, и итальянцы, и русские.

Согласно Татищеву, в утраченной Иоакимовской летописи упоминается князь Буревой, отец легендарного Гостомысла, который правил в Новгороде до появления Рюрика и упорно боровшийся с варяжской агрессией [всё верно]. Кстати, о самом Рюрике сохранилась народная легенда, не совпадающая с летописным преданием: звали его Юриком, родом был из Приднепровья, не раз наведывался в Новгород, где и приглянулся новгородцам; те пригласили его покняжить [данная выдумка не соответствует историческим реалиям], но разве могли предположить, что Рюриковичи станут правителями Земли Русской больше чем на шесть веков.

Или взять Сивку-бурку — откуда такое словосочетание? Если Сивка (светлая), то почему Бурка (тёмная)? Не зебра же ведь это, у которой полоска — чёрная, полоска — белая. Все дело оказывается в том, что прозвище Бурка первоначально звучало, как Бурька. А если взглянуть на его истоки, то обнаруживаются явственные следы Борея. Обратившись тёмногривым жеребцом, Бог-покровитель Севера оплодотворил двенадцать кобылиц и стал отцом двенадцати чудесных жеребят, что могли летать по поднебесью над землёй и морями. Такими их описывал ещё Гомер в «Илиаде» (XX, 220—230). В русском же фольклоре они прозываются Сивками-бурками, Бурушками-кос­матушками, что, в конечном счете, значит — Бурьки-Борейки. Между прочим: до сих пор имеет распространение славянская фамилия Борейко (вспомним героя-поручика из романа А. Н. Степанова «Порт-Артур).

Нельзя не вспомнить и древнегреческое название Днепра — Борисфен. А европейские мореплаватели: добравшиеся в XVII веке до устья Печеры, столкнулись на побережье Северного Ледовитого океана с туземцами-борандийцами. Да и в скандинавском названии северо-восточной страны от Беломорья до приполярного Урала — Бьярма (Biarmia), от которого произошло название Пермь, улавливается искажённое имя Борея. Крылатый чернобородый Бог Борей считался эллинами сыном Астрея (Звездного неба) и Эос (Утренней зари). По Диодору Сицилийскому, его потомки были владыками главного города Гипербореи и хранителями сферического (!) храма — святилища Аполлона. Именно сюда эллинский Солнцебог прилетал каждые 19 лет, посещая места, где когда-то родился. Такие храмы с куполами и колоколами видели и описали арабские купцы-путешественники, на территории нынешней России задолго до введения здесь христианства!

В русском фольклоре есть сказочный Буря-богатырь (чем не Борей?): он — не просто могучий исполин, но ещё и Коровий (Бычий) сын, сражается на знаменитом Калиновом мосту с многоглавыми змеями. Все это закодированная символика, поддающаяся смысловой расшифровке. Из индоевропейского лексического гнезда с корневой основой «бу (р)» со смыслом «буйный» вышел и знаменитый образ русского фольклора — Остров Буян, присутствующий как в сказках (присказках), так и в магических заговорах. В современном обыденном понимании буян — это человек, склонный к буйству, попросту — скандалист. Не так было в прошлом, когда слово «буян» означало совсем другое. В «Слове (Молении) Даниила Заточника» (Х11 в.) буян — это гора (холм), а за буяном кони пасутся. В древнерусском языке и народных говорах слово «буй» и производное от него «буян»: высокое место: гора, холм, бугор; глубокое место в море, реке, озере — стремнина, пучина, быстрое течение; открытое место — или для построения кумирни, то есть языческого (позже — православного) храма, или же для княжеского суда, менового торга. Выявление архаичных значений помогает разгадать глубинный смысл мифологемы Остров Буян. Это — не просто гора на острове, а, скорее всего, гористая земля посреди пучины (стремнины) Моря Окияна [буйная фантазия и не более], где раскинулось разгульное торжище и откуда торговые гости — соловьи будимировичи — развозят по всему свету товары — рукотворные и нерукотворные (последние известия и новости). И здесь снова и неизбежно напрашивается аналогия с Гипербореей — Северной территорией посреди Ледовитого океана [остров посреди океана — это Арктида (условное название, см. карту Меркатора), а Гиперборея располагалась по северному побережью Евразии] и с господствующей на ней горой Меру.

Вот такова основная позиция В. Н. Дёмина в отношении древней истории Руси. Он привёл, как видим, достаточное количество аргументов о связи предков Русского народа с северными землями, которые ранее существовали в Северном океане. Главная неточность в его позиции связана с тем, что он не до конца разобрался, что есть реальные Северные земли, где ведические гимны располагали гору Меру, и где на самом деле существовала Гиперборея, известная грекам прародина Апполона.

Вторая странность состоит в том, что образованный человек, доктор наук, почему-то опирался в своих аргументах на библейские сказки, что является очевидной ошибкой для поиска исторической истины.

Третье важное недопонимание древней истории Дёминым связано с тем, что прапредки всех других народов (не арийских) не обитали в северных широтах, там зародилась только Белая раса человечества, которая затем расселилась по ойкумене из-за потопления в 75 тыс. до н. э. Северной земли (Арктиды), во-первых. И во-вторых, из-за дикого холода, пришедшего на нынешний север Евразии в 10 тыс. до н.э.

Критический взгляд Дёмина на русскую историю

Вся беда в том, что подавляющее большинство историков — крупных и мелких, отечественных и зарубежных, умерших и здравствующих — односторонне представляют связь между устной и письменной историей. В качестве документальной основы признаются, как правило, только письменные и материальные источники. Так называемая устная традиция передачи сведений о прошлом отвергается начисто, высмеивается и шельмуется [именно так, но это неправильно, абсолютно неверное отношение]. При этом в упор не замечаются самоочевидные истины: многие основополагающие исторические труды (от Геродотовой «Истории» до Несторовой «Повести временных лет») зиждятся (особенно в начальных своих частях) исключительно на [чьих-то] устных преданиях и рассказах [верно — одни источники принимаются, а другие аналогичные как по форме, так и по содержанию отвергаются научным сообществом].

У устных преданий другая жизнь, нежели у письменных. Как отмечал академик Борис Дмитриевич Греков (1882–1953), «… в легендах могут быть зерна истинной правды» [так и есть, только эти зёрна надо уметь выявить]. Поэтому непременным условием аналитического и смыслового исследования исторических сказаний является отделение «зёрен от плевел». Легенды о происхождении любого народа всегда хранились как величайшая духовная ценность и бережно передавались из уст в уста на протяжении веков и тысячелетий. Рано или поздно появлялся какой-нибудь подвижник, который записывал «преданья старины глубокой» или включал их в подредактированном виде в летопись [именно так и поступал, например, Ю. Миролюбов, а Дёмин, почему-то, не знал о Сказах Захарихи, судя по его книгам]. Таким образом поэмы Гомера (беллетризированные хроники Троянской войны) были записаны ещё в античные времена, русские и польские предания — в начале II тысячелетия н.э., Ригведа и Авеста — в XVIII веке, русские былины и карело-финские руны — в XIX веке и т. д. По логике же ученых-ригористов: раз Ригведа и Авеста (и соответственно — подавляющее большинство фольклорных произведений) не были записаны во времена их создания, значит, все эти тексты являются сомнительными [пустые слова вместо вразумительных аргументов от «академиков»].

Схему устной передачи, сохранения, записи и печатного воспроизведения древних текстов особенно наглядно видна на примере магических заговоров. Никто не станет оспаривать, что подавляющее число заговоров (безотносительно какому народу они принадлежат) уходят своими корнями в невообразимые глубины далёкого прошлого. Например, во многих русских сакральных заговорах присутствуют такие архаичные мифологемы как Остров Буян, Алатырь-камень и пр., наводящие на мысль о гиперборейских временах. Тексты эти исключительно консервативны, то есть передаются от поколения к поколению на протяжении многих тысячелетий практически без изменений. Передаются тайно, с оговорками и соблюдением различных условий — в противном случае заговор теряет свою магическую силу. Вместе с тем и сегодня любой, кто захочет и приложит не слишком большие усилия, может отыскать такой древний заговор (не обязательно в глухой деревне и у столетней старухи), записать его и при желании — опубликовать. И что же — разве будет означать публикация, к примеру, 2000-го года, что перед нами подлог, обман или фальсификация? Ничуть! Но ведь именно так рассуждают те, кто отвергают устную традицию передачи исторических знаний на том основании, что записи преданий, тысячелетиями передававшиеся из рода в род и от поколения к поколения, дескать, записаны недавно [согласны с Дёминым — действительно глупейшая аргументация].

Обратимся к классикам. М. В. Ломоносов называл дату начала человеческой истории, далеко выходящую за границы самой дерзкой фантастики. Четыреста тысяч лет (точнее — 399 000) — таков результат, полученный русским гением [к сожалению, дата, не имеющая никакого отношения к реалиям бытия]. А опирался он, как мы помним, на вычисления вавилонских астрономов и свидетельства египтян, зафиксированные античными историками. Именно тогда произошла один из тяжелейших по своим последствиям планетарных катаклизмов, послуживших началом гибели Арктиды-Гипербореи [странно, так Арктиды или Гипербореи, это совершенно разные понятия] и катастрофического похолодания на Севере [как отмечено выше, эта дата не имеет никакого отношения к гибели Арктиды и тем более к похолоданию на севере Евразии, что случилось соответственно в 75 и 10 тыс. до н.э.].

В писаной же истории действуют совершенно иные исторические даты [это да, реалии бытия совершенно не стыкуются с академической позицией]. В реконструированной «Повести временных лет», которой открываются все главные русские летописи первой реальной датой, как уже отмечалось, назван 852 год н.э. (или в соответствии с древнерусским летосчислением — лето 6360), когда появился у стен Царьграда мощный русский флот — потому-то и попала сия дата в византийские хроники, а оттуда — в русские летописи. Следующая, воистину знаковая, дата — 862 год (лето 6370), год призвания на княжение Рюрика и его братьев [не было никакого призвания]. Именно с этой даты и принято было долгое время вести отсчёт русской истории: в 1862 году даже было отмечено с превеликой помпой так называемое 1000-летие России, по случаю чего в Великом Новгороде установили великолепный памятник по проекту скульптора Михаила Микешина, ставший чуть ли не символом российской государственности и монархизма.

Есть однако в русских летописях ещё одна дата, не признанная официальной наукой. Речь идёт о древнерусском сочинении, известном под названием «Сказание о Словене и Русе и городе Словенске», включённом во многие хронографы русской редакции, начиная с XVII века (всего известно около ста списков данного литературного памятника). Здесь рассказывается о праотцах и вождях русского (и всего славянского [нет такого этноса] народа), которые после долгих скитаний по всему миру [не по миру, а от Причерноморья до Волхова] появились на берегах Волхова и озера Ильмень в середине 3-го тысячелетия до новой эры (!), основали здесь города Словенск и Старую Руссу [просто Русу (с одним «с» и так надо писать и в современной интерпретации), старая она стала позже] и начали впечатляющие военные походы: как сказано в первоисточнике, ходили «на египетские и другие варварские страны», где наводили «великий страх».

В Сказании называется и точная дата основания Словенска Великого — 2409 год до новой эры [неверно, почему-то Дёмин не учел ещё 14 лет скитаний братьев от Причерноморья к Волхову, что обозначено в самом Сказании, поэтому дата основания Словенска 2395 год до н.э.] (или 3099 год от Сотворения мира). Спустя три тысячи лет, после двукратного запустения, на месте первой столицы Словено-Русского государства был построен его градопреёмник — Новгород. Потому-то он и назван «новым городом» — ибо «срублен» был на месте старого, по имени которого новгородцы долгое время ещё продолжали прозываться «словенами» (таковыми их знает и Несторова летопись). Досталось Ново-граду от его предшественника также и приставка — Великий.

Современные историки-снобы, как и их позитивистски настроенные предшественники, не видят в легендарных сказаниях о Словене и Русе никакого рационального зерна, считая их выдумкой чистейшей воды, причём сравнительно недавнего времени [ортодоксы замалчивают неугодные им источники]. Так, прославленный наш историк Николай Михайлович Карамзин (1766–1826) [прославился своим враньём, если только] в одном из примечаний к 1-му тому «Истории Государства Российского» называет подобные предания «сказками, внесёнными в летописи невеждами» [характеристика невежды имеет отношение в первую очередь к самому Карамзину].

Спору нет: конечно, безвестные историки XVII века что-то добавляли и от себя, особенно по части симпатий и пристрастий. А кто, скажите на милость, такого не делал? Карамзин, что ли? В историографических пристрастиях, верноподнических восторгах и политических предпочтениях [вот именно] он был бо́льшим католиком чем сам римский папа. Уверовав однажды в удобную с точки зрения самодержавия версию о призвании варягов и отождествив их с норманнами, Карамзин намертво и безапелляционно отвергал [вот ведь каков] любые отклонения от своей абсолютизированной схемы начальной русской истории и, не колеблясь, объявлял ложной или поддельной любую точку зрения, не совпадающую с его собственной [так вот, констатируем, что Карамзин наврал нам всем, намеренно исказив историю Руси]. Что касается хронологии, то Древнейший (!?) период отечественной истории, как о том чёрным по белому написано в предисловии к 12-томному карамзинскому труду, начинается [только] с 862 года (?!) [так вот, реалии бытия таковы: предки Русского народа были одним из первых народов Белой расы, появившейся на севере Евразии около 1 млн лет назад! (см. главы 2 и 3)]. У нас вообще давно укоренилась довольно-таки странная точка зрения, согласно которой верхняя хронологическая граница Древней Руси доводится до начала Петровских реформ, то есть фактически до XVIII века. Особливо поспособствовали превращению этой вообще-то заведомо абсурдной концепции литературоведы: ничтоже сумняшеся они все как один завершают древнерусскую литературу XVII веком. Дабы убедиться в этом, достаточно заглянуть в любой учебник, справочник, хрестоматию или 12-томное издание «Памятники литературы Древней Руси», где последние три тома приходятся на XVII век. Но и этого показалось мало: в издаваемой ныне 20-томной «Библиотеке литературы Древней Руси» (до 2000 года вышло 7 томов) «древность» доведена уже до ХХ века, и в последний том предполагается включить, к примеру, переписку крестьян-старообрядцев времён коллективизации. И это при том, что за бортом многотомного издания, претендующего на роль всеобъемлющего, остались действительно древние памятники — Токовая Палея, большинство летописей и архаичных апокрифов.

По количеству же субъективных домыслов, тенденциозности и так называемой научной отсебятины (талантливо однако преподнесённой) «История Государства Российского» сто очков даст фору любому хронографисту и летописцу [очень правильная характеристика этой «истории»]. Одно меланхолическое начало карамзинского труда чего стоит: «Сия великая часть Европы и Азии, именуемая ныне Россиею, в умеренных её климатах была искони обитаема, но дикими, во глубину невежества погруженными народами, которые не ознаменовали бытия своего никакими собственными историческими памятниками». Вот ведь какой, по Карамзину, была Россия [Русь вообще-то] до появления Рюрика с братьями [врал, искажал историю Руси без стыда и совести].

Карамзин как будто пересказывает «злого демона» русской историографии, одного из столпов псевдонаучного норманизма, почётного иностранного члена Санкт-Петербургской академии Августа Людвига Шлёцера (1735–1809) [пожалуй, главный идеолог-фальсификатор русской истории]. Разве не напоминает вышеприведённый пассаж Карамзина такое, с позволения сказать, шлёцеровское «умозаключение», касающееся древнейшей русской истории (речь идёт конкретно о VII веке новой эры): «Повсюду царствует ужасная пустота в средней и северной России. Нигде не видно ни малейшего следа городов, которые ныне украшают Россию. Нигде нет никакого достопамятного имени, которое бы духу историка представило превосходные картины прошедшего. Где теперь прекрасные поля восхищают око удивлённого путешественника, там прежде сего были одни тёмные леса и топкие болота. Где теперь просвещённые люди соединились в мирные общества, там жили прежде сего дикие звери и полудикие люди» [такое мог заявить только враг и ненавистник всего русского].

Поразительно, но факт: сказанное Шлёцером относится как раз к той самой эпохе правления византийского императора Юстиниана, когда славяне вторглись на Балканы и держали в постоянном страхе и Восточную, и Западную Римскую империю. Именно к данному времени относятся слова одного из славяно-русских вождей, сказанные в ответ на предложение стать данниками Аварского каганата: «Родился ли среди людей и согревается ли лучами солнца тот, кто подчинит нашу силу? Ибо мы привыкли властвовать чужой землёй, а не другие нашей. И это для нас незыблемо, пока существуют войны и мечи». Так что ещё вопрос, кто больший «невежда» в русской истории: тот, кто ведёт её начало от Словена и Руса, или тот, кто низводит свой народ до уровня троглодитов [!], считая, что в подобном состоянии славянские племена пребывали вплоть до принятия христианства.

Чаще всего говорят однако: записи легенд о Словене и Русе позднего происхождения, вот если бы они были записаны где-нибудь до татаро-монгольского нашествия, тогда совсем другое дело. Что тут возразить? Во-первых, никто не знает, были или не были записаны древние сказания на заре древнерусской литературы: тысячи и тысячи бесценных памятников погибли в огне пожарищ после нашествия кочевников, собственных междоусобиц и борьбы с язычеством. По крайней мере, на дощечках «Велесовой книги» всё, что нужно, отображено и сохранилось [полностью согласны с Дёминым]. Во-вторых, если говорить по большому счёту о позднейших записях, то «Слово о полку Игореве» реально дошло до нас только в екатерининском списке XVIII века да в первоиздании 1800 года; оригинальная же рукопись (тоже, кстати, достаточно позднего происхождения), как хорошо известно, сгорела во время московского пожара 1812 года, и её вообще мало кто видел [правильный пример по теме].

А бессмертная «Калевала»? Карело-финские руны, содержащие сведения об архаичных гиперборейских временах, были записаны и стали достоянием читателей Старого и Нового Света только полтора века назад. И ни у кого не вызывает сомнения в подлинности текстов. ещё позже на Севере был записан основной корпус русских былин. Кое-кто скажет: это — фольклор. А какая разница? Родовые и племенные исторические предания передавались от поколения к поколению по тем же мнемоническим законам, что и устное народное творчество [более того, Веды передавались устно из поколения в поколение в течение тысяч лет, и это установленный факт].

Кстати, самый непотопляемый «довод», относящий «Сказание о Словене и Русе» к литературным произведениям, сочиненным в XVII веке (а то и в XVIII веке), не выдерживает никакой критики. Ибо почти за двести лет до того содержащиеся в ней сведения были записаны со слов устных информаторов Сигизмундом Герберштейном — посла императора Священной Римской империи, которую в то время возглавлял Габсбургский дом [да что там Герберштейн, аналогичные данные о Словене и Русе есть и во Влескниге, и в Будинском Изборнике, и нам говорят, что это все фальсификаты]. Уже упоминавшийся объёмистый труд посла под названием «Записки о Московии», помимо личных наблюдений и впечатлений, содержал краткую историю Руси, основанную на летописных источниках, в том числе и ныне утраченных (эти сведения пытливому и любознательному немцу сообщили сами русские, точнее — перевели по тексту какой-то утраченной летописи).

С трактатом Герберштейна были прекрасно знаком и Карамзин — однако на столь важный (можно даже сказать — решающий) момент он не обратил никакого внимания. Он даже предпринял попытку определить и вывести на чистую воду злостного выдумщика и сочинителя «Сказания о Словене и Русе». В обширном примечании №91 к 1-му тому «Истории Государства Российского» «прославленный» [кавычки автора издания] историк с негодованием и плохо скрываемым презрением объявляет имя и фамилию «смутьяна» — некий Тимофей Каменевич-Рвовский, диакон Холопьего монастыря, что на реке Мологе, одного из верхних притоков Волги.

Сей всезнающий дьяк, о котором нынче ничего уже больше нельзя узнать даже в подробнейшем современном «Словаре книжников и книжности Древней Руси» (здесь XVII веку отведено целых четыре тома) завершил в 1699 в монастырской келье 4-томную (!) историческую рукопись, посвящённую древностям Российского государства. Сегодня почему-то никого не волнует её странная утрата [вот так всегда, уничтожили и концы в воду]. Во времена Карамзина 4-томный манускрипт хранился в Синодальной библиотеке (приводится даже номер единицы хранения), вот в ней, дескать, и следует искать первоисток всех недоразумений [?]. Поразительно, но факт: облив грязью просвещённого диакона и обозвав его невеждою в 1-м томе своёй «Истории», Карамзин воздаёт этому же самому невежде высочайшую хвалу уже в 4-м томе и полностью заимствует у того сведения о торге (ярмарке) на Мологе, куда во времена Ивана Калиты съезжались немецкие, византийские, итальянские, персидские и иные купцы, и одних только питейных заведений (ну никак не может русский человек без кабака!) насчитывалось не менеё семидесяти. Особой же похвалы Карамзина удостоился тот факт, что Тимофей Каменевич-Рвовский опирался на древнее устное (!) предание, которое бережно сохранил для потомков, включив его в своё историческое повествование. Вот тебе и раз: значит, там где ему было выгодно, Карамзин принимал устные исторические рассказы за истину [именно так и работают фальсификаторы] и включал их в ткань собственной «Истории» в качестве непреложных фактов; там же, где это никакой выгоды не сулило и оборачивалось одними историографическими неприятностями, устные предания, вне всякого сомнения, имевшие древнейшие корни, предавались анафеме и остракизму. Такова цена хвалёной объективности российского историка! При этом полностью игнорируется, что к тому времени существовало уже не менее ста списков «Сказания о Словене и Русе» (многие из них были включены в текстовую ткань конкретных хронографов и летописцев). А на полтысячи лет раньше о князе Русе сообщали византийские и арабские авторы.

Документальное подтверждение тому, что «Сказание о Словене и Русе» первоначально имело длительное устное хождение содержится в письме в Петербургскую академию наук одного из ранних российских историков Петра Никифоровича Крекшина (1684–1763), происходившего, кстати, из новгородских дворян. Обращая внимание учёных мужей на необходимость учёта и использования в исторических исследованиях летописного «Сказания о Словене и Русе», он отмечал, что новгородцы «исстари друг другу об оном сказывают», то есть изустно передают историческое предание от поколения к поколению. Это — очень важное свидетельство. Из него недвусмысленно вытекает: помимо летописной истории на Руси существовала всегда ещё и тайная устная история, тщательно усваиваемая посвящёнными и также тщательно (но безо всяких записей) передаваемая от поколения к поколению.

Что представляли из себя подобные устные предания, тоже, в общем-то, известно. Ибо находились всё-таки смельчаки, которые отваживались доверить бумаге или пергаменту сокровенное устное слово. Один такой рукописный сборник XVII века объёмом в 500 листов, принадлежавший стольнику и приближенному царя Алексея Михайловича Алексею Богдановичу Мусину-Пушкину (ум. ок. 1669), был найден спустя почти через двести лет после смерти владельца в его родовом архиве, хранившемся в Николаевской церкви вотчинного села Угодичи, что близ Ростова Великого. Манускрипт, содержавший записи 120 древних новгородских легенд, к величайшему сожалению, вскоре оказался утраченным: вывезти его в столицу для напечатания без разрешения собственника (а тот в момент находки отсутствовал) не представлялось возможным. Сохранился лишь пересказ новгородских предлетописных сказаний, сделанный собирателем русского фольклора, Александром Яковлевичем Артыновым. Содержание многих полусказачных преданий практически совпадает с сюжетами «Сказания о Словене и Русе». Однако, не владевший методикой научного исследования литератор-самоучка Артынов попытался «улучшить» [он просто переписал, видимо для себя, имевшийся документ] имевшиеся в его распоряжении тексты, приблизить их архаичный язык к современному, нанеся тем самым неисправимый древним памятникам вред [наоборот, он хоть что-то сохранил для нас!]. Тем не менее налицо недвусмысленное доказательство существования корпуса древнейших новгородских сказаний и попыток сохранить их в записи для потомков.

Так было принято во все времена и практически у всех народов до тех пор, пока в их среде не появлялся какой-нибудь местный «отец истории» (вроде эллинского Геродота или русского Нестора) и не превращал устные сказания в письменные. Наиболее показательный пример (по времени, кстати, почти совпадающий с появлением многочисленных копий «Сказания о Словене и Русе») — «История государства инков», составленная в конце XVI века и опубликованная на староиспанском языке в Лиссабоне в 1609 году. Её автор — инка Гарсиласо де ла Вега (1539–1616) — рождённый в законном браке сын испанского капитана-конкистадора и индеанки, принадлежащей к высшим слоям инкского полукастового общества. Именно от матери и её ближайших родственников будущий историк ещё в детстве воспринял всю устную историю древнего народа, что дало ему возможность спустя десятки лет, переселившись в Испанию, связно изложить и издать её в виде почти тысячестраничного труда. Русская версия собственной древней истории скромнее по объёму, но «схема» её устной передачи и история обнародования практически такая же, как и у тайной хроники инков [верное замечание].

В 1909 году братья Б.М. и Ю. М. Соколовы записали на Новгородчине от 70-летнего крестьянина Василия Степановича Суслова устное сказание о Гостомысле и Рюрике, во многом повторяющее версию «Сказания о Словене и Русе» (опубликовано в 1915 году в составе знаменитого сборника «Сказки и песни Белозерского края»). В те же годы академик Алексей Александрович Шахматов (1864–1920) указывал в своём классическом труде «Разыскания о древнейших летописных сводах» (СПб., 1908) на стойкую народную память, сохранявшую на протяжении многих веков основные факты, связанные с появлением на Новгородчине Рюрика с братьями.

Подводя некоторые итоги, можно ещё провести аналогию с различным изображением одних и тех же сюжетов средствами живописи. Скажем, евангельская сцена казни Иисуса Христа воссоздавалась тысячекратно на протяжении двух тысячелетий различными художниками. Каждая школа вносила свою трактовку и дополняла историю страстей Господних отличными от других подробностями и деталями. Русские иконы не спутаешь с творениями мастеров европейского Возрождения, а сюрреалистическая или иная модернистская трактовка не имеет ничего общего с общепринятыми традициями. Тем не менее все они воссоздают один и тот же эпизод мученической смерти Христа и по любой из них можно восстановить действительное содержание евангельского рассказа. Точно так же обстоит и с преданием о прапредках русского народа: они дожили до наших дней отчасти в искажённом, отчасти в приукрашенном виде, записаны были очень и очень поздно. Тем не менее в них сохранилось то, что позволяет без особого труда восстановить основные события и имена предыстроии Руси.

С древнейшей русской историей дело обстояло вовсе не так, как это представлялось Карамзину и множеству послекарамзинских историков [совершенно верно]. В отличие от них Михаил Васильевич Ломоносов (1711–1765) усматривал в древних сказаниях русского народа отзвуки исторической действительности. Как отметил великий россиянин в своём главном историческом труде «Древняя российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого…» (изданном посмертно в 1766 г.): «…даже если имена Словена и Руса и других братей были вымышлены, однако есть дела Северных славян в нем [Новгородском летописце. — В.Д.] описанные, правде не противные [Подчеркнуто мной. — В.Д.]».

Отечественное летописание всегда опиралось на устную, зачастую фольклорную, традицию, в которой не могли не сохраняться отзвуки былых времён. Такова и древнейшая часть «Повести временных лет», посвящённая событиям, случившимся до рождения Нестора-летописца, она опирается главным образом на устные предания. У самого Нестора имена Словена и Руса не встречаются. На то есть свои веские причины. Большинство из дошедших до наших дней древнейших летописей (и уж во всяком случае все те, которые были возведены в ранг официоза) имеют киевскую ориентацию, то есть писались, редактировались и исправлялись в угоду правящих киевских князей-Рюриковичей, а в дальнейшем — в угоду их правопреемникам — московским великим князьям и царям. Новгородские же летописи, имеющие совсем иную политическую направленность и раскрывающие подлинные исторические корни как самого русского народа, так и правивших на Руси задолго до Рюрика князей, нередко замалчивались или попросту уничтожались. О том, что там было раньше, можно судить по летописи новгородского епископа Иоакима (дата рождения неизвестна — умер в 1030 г.), которая дошла лишь в пересказе Василия Никитича Татищева (1686–1750) [как известно, академическая наука считает её фальсификацией самого Татищева, что является полным бредом].

Начальное новгородское летописание в корне противоречило интересам и установкам киевских князей, к идеологам которых относились и монахи Киево-Печерской лавры, включая Нестора. Признать, что новгородские князья древнее киевских, что русская княжеская династия существовала задолго до Рюрика, — считалось страшной и недопустимой политической крамолой во времена как Нестора, так и длительной борьбы великих князей Московских против новгородской самостийности и сепаратизма. Она подрывала право киевских князей на первородную власть, а потому беспощадно искоренялась. Отсюда совершенно ясно, почему в «Повести временных лет» нет ни слова о Словене и Русе, которые положили начало русской государственности не на киевском берегу Днепра, а на берегах Волхова. Точно так же игнорирует Нестор [а при чём здесь Нестор, имеющие варианты летописи ПВЛ сочинены неким Сильвестром, о чем имеется запись в самой ПВЛ, неужели Дёмин об этом не знал…] и последнего князя дорюриковой династии — Гостомысла, лицо абсолютно историческое и упоминаемое в других первоисточниках, не говоря уж о устных народных преданиях. Вслед за Нестором этой «дурной болезнью» [в том то и дело, что болезнь исходила от Сильвестра-фальсификатора и его заказчика Владимира Мономаха] заразились и другие историки, начиная с Карамзина, которые быстро научились видеть в летописях только то, что выгодно для их субъективного мнения.

Почему так происходило, удивляться вовсе не приходится. Уже в ХХ веке на глазах, так сказать, непосредственных участников событий по нескольку раз перекраивалась и переписывалась история такого эпохального события, как Октябрьская революция в России. Из книг, справочников и учебников десятками и сотнями вычёркивались имена тех, кто эту революцию подготавливал и осуществлял. Многие из главных деятелей Октября были вообще уничтожены физически, а хорошо известные и совершенно бесспорные факты искажались в угоду новым временщикам до неузнаваемости. Ну, а спустя некоторое время наступала очередная переоценка всех ценностей, и уже до неузнаваемости искажался облик недавних баловней судьбы. Это в наше-то время! Что же тогда говорить о делах давно минувших дней? И во времена Нестора [не про Нестора надо говорить, а про Сильвестра] и киевского летописания изымались и выскабливались с пергамента любые упоминания про Словена да Руса и про то, что задолго до Киевской Руси [второй в историческом плане, первая возникла в 431 г.] в северных широтах процветала Словенская Русь, преемницей которой стала Русь Новгородская и лишь только после этого наступило время киевских князей [см. комм. выше].

Впрочем, исключительно важные, хотя и косвенные, упоминания все же сохранились, несмотря на жёсткую установку на полное умолчание и позднейшие подчистки киевских цензоров. Скажем, есть в «Повести временных лет» одна на первый взгляд странная фраза о том, что жители Великого Новгорода «прежде бо беша словени». Переводится и трактуется данный пассаж в таком смысле, что новгородцы прежде, дескать, были славяне. Абсурднеё, конечно, не придумаешь: как это так — «были славяне». А теперь кто же они по-вашему? Не спасает положения и попытка некоторых историков объявить новгородских словен особым племенем. Что выглядит откровенной натяжкой.

Объясняется всё, однако, очень просто: Новгород был построен на месте старой столицы Словенска (по имени князя Словена — основателя стольного града) [рядом, не на том же месте], и прежнее прозвание новгородцев — «словени», то есть «жители Словенска». Вот почему они и «прежде бо беша словени» — и никакие «славяне» здесь ни при чем. А если и «при чем», то только в том смысле, что родовое имя всех нынешних славян ведёт начало от имени волховских словен [неверное понимание реалий] — насельников первой русской столицы Словенска и потомков русского князя Словена [абсурдное заявление: мало того, что этноса и народа «славян» не существует, так и само сфальсифицированное наукой понятие «славяне» не имеет никакого отношения к понятию «словени»]. Но эти самые «словене», то есть жители Словенска, встречаются и на других листах летописи: именно так Нестор первоначально и именует население Новгородской земли.

Однако точно в такой же вокализации — «словене» — употребляется в Начальной летописи и собирательное понятие «славяне» для обозначения единоплеменников — русских, поляков, чехов, болгар, сербов, хорватов и других, — говорящих на родственных славянских языках [языки, может, и славянские (но это тоже выдумка «академиков»), а вот перечисленные народы принадлежат этносу Русов]. Подчас на одном и том же летописном листе встречается одно и то же слово в различных смыслах, и для современного читателя возникает неизбежная путаница. Например, Нестор пишет: «Словени же седоша около езера Илмеря [кстати, здесь озеро Ильмень названо точно так же, как и в „Сказании о Словене и Русе“ — по имени Ильмери — сестры легендарных князей — В.Д.], и прозвашася своимъ имянемъ, и сделаша градъ и нарекоша и Новъгородъ. А друзии седоша по Десне, и по Семи, по Суле, нарекошася северъ. И тако разидеся словеньский язык, тем же и грамота прозвася словеньская».

Совершенно ясно, что в первом предложении здесь имеются ввиду словени — бывшие жители Словенска, а ныне ставшие новгородцами. В последнем же предложении речь идёт уже о славянах и общем для них славянском языке. Кроме того, данная фраза даёт достаточно оснований для предположения, что некогда единый праславянский народ [не было праславянского народа — был этнос Русов], говоривший на общем для всех праславянском [арийском] языке, первоначально обитал там, где воздвигнуты были города Словенск и Руса (впоследствии Старая Русса), а Словен и Рус являлись предводителями того ещё не расчленённого славянского [?] племени: середина 3-го тысячелетия до новой эры вполне подходит для искомого времени.

М. В. Ломоносов как никто другой понимал подоплёку описываемых событий. В изданном ещё при его жизни «Кратком Российском летописце с родословием» (1760 г.) великий русский учёный-патриот отмечал: «Прежде избрания и приходу Рурикова обитали в пределах российских славенские народы. Во-первых, новгородцы славянами по отменности именовались и город исстари слыл Словенском». Безусловно, тот факт, что «словене» были жителями и подданными древнего Словенска, основанного князем Словеном, хорошо было известно и Нестору, и его современникам. Но говорить об этом автор «Повести временных лет» не стал — побоялся или не посмел [автор-фальсификатор ПВЛ Сильвестр написал то, что ему было нужно!]. Вот и пришлось подгонять историю под интересы заказчика [вот именно заказчика, коим выступал Владимир Мономах, по указанию которого Сильвестр переписал летопись Нестора, что и дошло да нас как Начальная летопись Руси]. Почему у Нестора сохранилось косвенное упоминание о древнейшей русской столице в контексте прежнего прозвания новгородцев — «словене» (то есть подданные князя Словена и жители города Словенска, столицы Словенского княжества) — теперь остаётся только гадать. Были ли в самой Несторовой летописи [летописи Нестора никто никогда не видел, то, что мы называем ПВЛ, написана Сильвестром по указанию Владимира Мономаха] какие-то другие подробности на сей счёт, впоследствии соскобленные с пергамента бдительным цензором, вряд ли когда-нибудь удастся узнать. Скорее всего, — с учётом политической конъюнктуры — дополнительных подробностей не было, а случилась непроизвольная оплошность — случайно оговорился монах.

А может, и не случайно. Ведь «Повесть временных лет» — не бесстрастно повествовательное произведение, а остро полемическое и обличительное, что проявляется в особенности там, где православный монах обличает язычество или полемизирует с иноверцами — мусульманами, иудеями, католиками. Но не только! Вся Начальная летопись имеет ясно выраженную тенденциозную направленность. её автору необходимо было в первую очередь доказать первородство киевских князей и легитимность династии Рюриковичей [это похоже на правду].

Сделать это было не так-то просто: население Приднепровья да и всей России в целом свято хранило память о первых русских князьях — Русе, Словене, Кие, Аскольде, Дире и других. Поэтому приходилось прибегать к двум безотказным фальсификационным приёмам — искажению и замалчиванию [именно так]. С Кием, Аскольдом и Диром было проще — им было приписано некняжеское происхождение, и все сомнения в претензии Рюриковичей на киевский престол автоматически отпадали. Со Словеном и Русом было сложнее: оспаривать то, что являлось бесспорным было бессмысленно и смехотворно. Гораздо надёжней было сделать вид, что ничего подобного и в помине не было. Авось со временем народ про то вообще позабудет [похоже на правду].

Взглянем в данной связи ещё раз на знаменитое вступление (зачин) к «Повести временных лет»: «Се повести времяньных лет, откуда есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее [выделено мной. — В.Д.] княжити, и откуда Руская земля стала есть». Большинству современных читателей видится в Несторовых словах набор из трёх вопросительных, чуть ли не элегических предложений. В действительности же здесь никакие не вопросы, а безапелляционные утверждения (чуть ли не политические лозунги, понятные современникам Нестора [Сильвестра]) [действительно странно, почему фальсификаторы ПВЛ оставили в тексте эту фразу]. Кое-кто готов видеть в них поэтические повторы. На самом деле здесь налицо чисто риторические приемы, обусловленные полемическими потребностями. Нестору [не Нестору, а Сильвестру] во что бы то ни стало необходимо доказать, что киевские князья Рюриковичи «первее» на Руси кого бы то ни было [это делал фальсификатор Сильвестр в угоду Владимиру Мономаху, который не имел прав на Киевский престол]. «Первее» в смысле «раньше» — вот оно главное, ключевое слово Несторова зачина да и всей летописи в целом [да Нестор писал правду о киевских князьях, а вот Сильвестр фальш…]

Не все, однако, это правильно понимают, потому и переводят вместо «первеё» (что вообще не требует никакого перевода) как «первым»: «Кто в Киеве стал первым княжить». То есть: «Кто был первым киевским князем» — вот и весь, дескать, вопрос. Ничего подобного! Казалось бы, нейтральный Несторов вопрос: «Кто в Киеве нача первее княжити» [именно так!!] — имеет важнейший (хотя и скрытый) политический смысл и подразумевает окончание: «Кто в Киеве начал раньше княжить, чем в каком-то там Новгороде, то есть бывшем Словенске Великом» [просто было две Руси — южная и северная, так вот Нестор писал настоящую историю южной Руси!]. Потому-то и повторено ещё раз почти дословно начальное утверждение, которое так и хочется прочитать: «Сейчас я вам разъясню, „откуда Русская земля стала есть“ — „Отсюда, из Киева она стала есть, и ниоткуда более“!» [Нестор на этом и делал акцент, раз начал с этого заявления, но фальсификатор ПВЛ Сильвестр, связав род Владимира Мономаха с рюриковичами, перенёс начало Руси на север, в Новгород, подробнее см. раздел III далее.]

Кстати, Киев поминается только в Лаврентьевском списке Несторовой «Повести». В Ипатьевской летописи начертано безо всякого упоминания Киева: «…Откуда есть пошла Руская земля, стала есть, и кто в ней почалъ первее княжити» [такой разнобой свидетельствует о фальсификации источника]. А Аскольд и Дир именуются здесь первыми киевскими князьями [эти князья далеко не первые, киевская династия князей велась от настоящего князя Кия, который стал править в Киеве с 431 года после смерти своего отца Орея]. Но, во-первых, это позднейшая приписка (она сделана перед Несторовым текстом), а, во-вторых, не меняет главной политической цели киевского летописания — доказать первенство Киева и его властителей на Русской земле и замолчать имена древних русских правителей — Словена и Руса [на самом деле и они не были первыми, см. «Сказы Захарихи», где упоминается русское племя Русов при переселении их под руководством царя Сварога (в последующем один из верховных Богов Русов) с затонувшей земли, коей являлась Арктида, на материк (в Евразию), что по нашему предположению произошло в 75 тыс. до н.э.].

Из всего вышесказанного становится понятным также и то на первый взгляд странное обстоятельство, почему «Сказание о Словене и Русе» мощным рукописным потоком вошло в обиход русской жизни, начиная только с XVII века. Почему так произошло — догадаться в общем тоже не трудно. В 1613 году на Земском соборе в Москве царём был избран Михаил Федорович Романов — представитель новой династии, правившей в России до 1917 года. Род Рюрика угас, и можно было уже не опасаться преследований и репрессалий за пропаганду крамольных сочинений, опровергающих официальную (в прошлом) точку зрения [похоже на правду]. ещё недавно за подобное вольнодумство можно было попасть на плаху или на дыбу, лишиться языка (чтобы не болтал) и глаз (чтобы не читал).

Уместно провести и такую аналогию. Как расправлялись с инакомыслием, скажем, во времена Ивана III, свидетельствует тот урок, который преподал государь всея Руси [вот, именно Руси, никакой России не было] новгородцам, наглядно продемонстрировав отношение власть предержащих ко всякому вольнодумству. Когда многих православных жителей Великого Новгорода попутал бес и они в массовом порядке вдруг вознамерились принять иудейское вероисповедание (так называемая «ересь жидовствующих»), царь не стал дожидаться конца этой странной истории и задушил ересь в колыбели: многих её приверженцев заживо сожгли в срубах, остальных люто пытали, заставляя отречься от крамольных идей, затем отправили в ссылку.

В дальнейшем также мало что изменилось. Официозная история всегда защищалась всеми доступными властям способами [это точно]. Любые посягательства на канонизированную точку зрения и отклонения от установленного шаблона беспощадно подавлялись. Разве не приговорил сенат к публичному сожжению уже в XVIII веке трагедию Якова Княжнина (1742–1791) «Вадим»? А почему? В первую очередь потому, что скупые сведения Никоновской (Патриаршей) летописи о восстании новгородцев во главе с Вадимом Храбрым против Рюрика и его семьи противоречили официальным придворным установкам [самое интересное то, что никакого восстания в Новгороде не было, Вадимир (Вадим Храбрый по летописям) был законным князем Новгорода, который сел там на княжение по завещанию деда Гостомысла, а вот Рюрик нарушил это самое завещание и убил своего двоюродного брата, насильственно захватив власть в Новгородской Руси, которая существовала с 365 года]. И так было всегда — вплоть до наших дней… [Что же не так с нашим историками, получается, что они все больны, если не видят бревна в собственном глазу?]

Воистину «Сказание о Словене и Русе» [почему только оно? А про Влескнигу, и другие источник почему-то не упоминается, как-то непоследовательно] должно стать одним из самых знаменитых произведений отечественной литературы — пока же оно знаменито только тем, что известно узкому кругу скептически настроенных специалистов и неизвестно широкому кругу читателей. Восстановление попранной истины — неотложное требование нынешнего дня [совершенно верно, только речь надо вести не только о Сказании, но и о других аутентичных источниках: Влескниге, Будинском Изборнике, Сказах Захарихи и др.]!

Устные исторические свидетельства о стародавних временах (или, как их называл Пушкин, «преданья старины глубокой»), наподобие «Сказания о Словене и Русе», существовали у большинства славянских народов. Постепенно они стали записываться и включаться в хроники и летописные своды, призванные осветить историю того или иного народа, так казать ab ovo («от яйца»), то есть с исходного момента его зарождения. Безусловно, со временем устные этногенетические сказания такого рода не столько обрастали баснословными подробностями [в основном так и было, когда стали выделяться отдельные рода из единого племени Русов, см. примеры от Дёмина ниже], сколько, наоборот, упрощались и превращались в устойчивые мифологемы. Сказанное относится и к праотцам-прародителям [только вот, к сожалению для Дёмина, Русский народ гораздо древнее Словена и Руса!]

Например, в уже упоминавшейся «Великопольской хронике», составленной на основе древних устных первоисточников (наиболее ранний список её латиноязычного текста относится к ХV веку) о происхождении трех братских славянских народов говорится следующее: «В древних книгах пишут, что Паннония [Придунайская историческая область, в настоящее время в основном относящаяся к территории Венгрии. — В.Д.] является матерью и прародительницей всех славянских народов [неверно], «Пан» же, согласно толкованию греков и славян, это тот, «кто всем владеет». <…> Все господа называются «Пан», вожди же войска называются «воеводами»; эти паннонцы, названные так от «Пан», как говорят, ведут своё происхождение от Яна, потомка Яфета [неверное понимание древней истории]. Из них первым, как утверждают, был этот могучий Нимрод [библейский великан, инициатор строительства Вавилонской башни. — В.Д.], который впервые стал покорять людей, братьев своих и подчинять своему господству.

Итак, от этих паннонцев родились три брата, сыновья Пана, владыки паннонцев, из которых первенец имел имя Лех, второй — Рус, третий — Чех [просто басня, не имеющая ничего общего с реалиями древности]. Эти трое, умножась в роде, владели тремя королевствами: лехитов, русских и чехов… <…> У славян существует большое разнообразие в языках и в то же время они понимают друг друга, хотя в некоторых словах и в их произношении существуют, по-видимому, кое-какие различия. Языки эти берут начало от одного отца Слава [ещё один праотец! — В.Д., (что совершенно неверно)], откуда и славяне [очередная басня]. Они и до сих пор не перестают пользоваться этим именем, например, Томислав, Станислав, Янислав, Венцеслав и др. Утверждают, что от этого Слава произошёл Нимрод. Нимрод по-славянски означает Немержа, что и понимается по-славянски как «Не мир»…»

Аналогичные сведения можно найти и у других авторов — в частности, у чешских хронистов. В ряде хроник указано и направление, откуда прибыли праотцы. Это — Балканы, точнее — Хорватия [опять басня]. В любом случае юг, а не север. Первоначальные миграции нерасчлененных индоевропейцев и прапредков славян происходили значительно раньше и в дошедших до нас письменных летописных источниках не отражены (за исключением библейской мифологемы послепотопного расселения народов [вот, опять выделение библейских мифов?]).

Видим, что В. Н. Дёмин вроде как шёл в правильном направлении в поиске истоков предков Русского народа, и опирался он вроде как на верные источники, но результаты его исследований, в том числе и непонятные ссылки на библию, отразили не совсем корректное понимание им древних реалий и как следствие истинной истории древней Руси. Как было на самом деле обозначим в разделе VII данной главы (см. также главы 2 и 3).

II. О Повести временных лет

В. Н. Дёмин в своей работе «Русь летописная» высказал много критических замечаний по действующей версии истории России. Чем интересна эта работа? В ней обозначены и выделены узловые моменты нашей древней истории, которые однозначно свидетельствуют о ложности академической версии истории. В. Дёмин был очень близок к истине в своих выводах, но ему не хватило исторических фактов, чтобы окончательно раскритиковать те догмы, которые существуют уже более 200 лет в русской истории. В данном разделе мы попытаемся связать аргументы и выводы В. Дёмина с имеющимся фактическим материалом, в частности в «Будинском Изборнике».

По мнению В. Н. Дёмина, «ответы на многие животрепещущие и не потерявшие по сей день актуальности вопросы можно отыскать в древних русских летописях. ещё больше в них неразгаданных тайн. Можно смело сказать: любая летопись — сплошная тайна. И вообще: то, что мы знаем об истории своего Отечества, в сравнении с тем, чего мы не знаем, — это капля в океане [совершенно верно]. Записи летописцев — всего лишь опорные вехи, позволяющие вести исторический поиск в заданном направлении, но неизбежно оставляющие многие вопросы без ответов. А сколько здесь намеренных искажений, приписок или, наоборот, подчисток, когда ножом выскабливались целые абзацы (впрочем, можно было поступать проще — выдирать „с мясом“ целые страницы, как это проделано с Новгородской первой летописью старшего извода)». Базируясь на работе В. Н. Дёмина «Русь летописная», попытаемся понять в первую очередь, что же собой представляет наша «начальная» летопись.

В Несторовой начальной летописи исторические сведения по многим годам отсутствуют вообще [конечно, ведь имеющаяся версия ПВЛ сфальсифицирована Сильвестром, поэтому и стёрты некоторые события по годам, которые имелись у Нестора]. Например, с 916 по 940 год (лета) 21 хронологическая позиция оказывается пустой: цифрами обозначены только даты, а информации никакой. Отчасти это можно объяснить утерей листов первичного текста [это вряд ли] — но только отчасти. Во всяком случае ничего общего с истиной не имеет мнение отдельных историков, что в течение пропущенных лет на Руси, дескать, ничего существенного не произошло. Ой ли! [согласны с Дёминым, абсурдное объяснение, см. комм. выше]. Скорее всего, наоборот: именно в эти годы произошло нечто такое, что заставило цензоров пустить в дело все своё живодёрское мастерство [именно так]. Не приходится особенно сомневаться, что большинство летописных лакун наверняка представляют собой следы бесславной деятельности позднейших редакторов и переписчиков, с остервенением изымавших и уничтожавших в угоду правящим властям обширные фрагменты текста. Так было всегда, и за примерами далеко ходить не надо. И во времена Нестора-летописца изымали целые листы ранее написанного текста или же соскабливали с пергамента неугодные имена и факты.

Таким образом, 1-я загадка летописей — это сам летописный текст: освобождённый от позднейшей идеологической «правки», он предстаёт в совершенно ином свете [исходный текст Нестора, конечно же, был другим; см. анализ этого у С. Лесного («Откуда ты, Русь?») либо по ссылке 37]. 2-я загадка летописей — предшествовавшее им знание о далёкой истории, ибо начало русской хронологии с двух дат — 852 год (появление русского флота у стен Царьграда) и 862 год (прибытие Рюрика с братьями в Новгородскую землю) — отнюдь не означает, что до этого события русской истории никак не фиксировались, — даже если это были в основном устные предания [может и не фиксировались, но дело в другом: русская история гораздо древнее]. Следовательно, требуется сопоставить, так сказать, писаную историю с устной традицией и установить основные вехи той, реальной истории, которая предшествовала летописной (так как без первой невозможно правильно понять последнюю) [именно так].

Согласно Дёмину, начальная русская летопись (иначе «Повесть времённых лет»), созданная Нестором-летописцем и в дальнейшем основательно «обработанная» Сильвестром и другими «правщиками» [вот, Дёмин даже в курсе, кто правил ПВЛ], рисует величественную (а подчас трагическую) панораму событий русской истории, связанных преимущественно с первыми двумя веками правления киевской великокняжеской династии Рюриковичей. Когда «отец русской истории» приступил к своему труду, с момента принятия христианства на Руси не прошло и ста лет.

На страницах самой «Повести временных лет» имя Нестора не сохранилось [конечно, оно было убрано Сильвестром, он ж стал автором], и авторство установлено косвенным путём на основе несложных логических умозаключений [странно, в конце ПВЛ обозначено авторство Сильвестра…]. Так, текст «Повести» в составе Ипатьевской летописи начинается с безымянного упоминания её автора — черноризца Печерского монастыря, а в послании другого печерского монаха, Поликарпа, к архимандриту Акиндину, датируемом XIII веком, прямо указывается на Нестора как автора Начальной летописи [да, Нестор автор первой летописи, но она не сохранилась, её никто, никогда не видел!]. То же самое говорится и в «Житии преподобного Антония», составленном несколько позже, но опирающемся на устные монастырские предания, в точности которых на сей счёт сомневаться не приходится [без сомнения, летопись Нестора была, но её никто не видел]. Возможно, и в авторском варианте «Повести временных лет» значилось его имя, но было выскоблено (случайно или намерено [здесь двух мнений быть не может, конечно, намеренно]) при последующем редактировании [!?].

Точных сведений о годе и месте рождения «отца русской истории» не сохранилось, нигде не записана и точная дата его смерти. Разные исследователи и в разные времена пытались по косвенным намёкам установить точные даты жизни летописца. На основании скрупулёзных разысканий плеяды русских историков в знаменитом Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона они были указаны совершенно определённо: 1056–1114 [!]. Однако последующая «исследовательская» деятельность ученых-крохоборов [правильное уточнение] привела к полному отрицанию обеих (нижней и верхней) хронологических планок. Они «доисследовались» до того, что, скажем, в 3-м издании Большой советской энциклопедии вслед за именем Нестора уже напечатано: годы рождения и смерти неизвестны. Датировка Брокгауза и Ефрона отражает авторитетное мнение дореволюционной русской историографической школы. Имеется, правда, ещё точка зрения школы академика Дмитрия Сергеёвича Лихачева (1906–1999), возобладавшая ныне благодаря своему монопольному положению [а это был главный крохобор, со временем мир узнает истинное лицо Лихачева и цену его деятельности]: она отрицает [ещё бы] конкретные даты Несторова рождения и смерти, ограничиваясь указанием: 1050-е годы — начало XII века. В любом случае все сходятся на том, что преподобный Нестор прожил около шестидесяти лет [видим, что даже в таком простом вроде вопросе о годах жизни Нестора ортодоксы ведут себя просто неприлично].

Хотя Нестор и начинал своё летописное повествование с «после потопных времён» [каких, библейских? так это всё религиозный вымысел] и пытался сопрячь его с некоторыми событиями мировой истории, появление славян на исторической арене он смог проследить только с момента появления их на Дунае (то есть после длительного периода общеиндоевропейской миграции, о чем русские летописцы не имели ни малейшего понятия) [Именно так, монахи — главные летописцы опирались только на библейские сюжеты, но задайтесь простым вопросом: а откуда же пришли на Дунай некие «славяне», какова предыстория этого? И кто, собственно, пришёл?]. Покрыты густым туманом для отца отечественной историографии и начальные события, происходившие, собственно, на Русской земле. Князя Кия — основателя Киева, его братьев Хорива и Щека и сестру Лыбедь он не в состоянии привязать к какой-либо надёжной дате и целиком оставляет во власти легенд. Первая реальная дата, как уже неоднократно упоминалось, относится к 852 году, когда у стен Царьграда появился мощный русский флот.

Далее на страницах Несторовой летописи появляются загадочные исторические персонажи, которые не скоро отсюда исчезнут. Конечно же, имеются в виду варяги. В 859 году они прибыли «из заморья», дабы собрать со славянских и финских племён причитавшуюся им дань [варяги никогда не были ни грабителями, ни захватчиками, этим занимались норманны-викинги из Скандинавии; варяг — мирная профессия, это те, кто охранял торговые караваны], в 862 году их изгнали — снова «за море» (должно быть, за злоупотребления), но ненадолго: в том же году варяги вновь вернулись [странный тезис, как будто Рюрик и компания то же участвовали в грабежах Земли русской], и трое из них — Рюрик, Синеус и Трувор — стали княжить в Новгородских землях [вот, получается, что Дёмин не разобрался в истории Руси тех времён; указанные трое не начали княжить по прибытии, а через два года по прибытии (как было на самом деле см. далее) захватили Русь и только после этого начали княжить…]. Синеус и Трувор вскоре умерли (или же были убиты — летопись о том многозначительно умалчивает), а Рюрик положил начало правящей династии, с чьей судьбой история России [откуда вдруг взялась «Россия», была и есть Русь] оказалась связанной на долгие семь с половиной веков [нет, рюриковичи закончились на Владимире Святом, далее правили словенские князья, начиная с Ярополка и Ярослава (они не были родными для Владимира, т.е. рюриковичами)].

Какой основной вывод напрашивается из «начальной» летописи прежде всего: варяги — какой-то совершенно самостоятельный этнос в ряду других народов [варяги не этнос, а ремесленники — профессионалы по охране торговых караванов], перечисленных Нестором. И уж никак не норманны — не шведы и не норвежцы, которые были на Руси хорошо известны [именно так], но только не под именем варягов. Сами свеи и урмане также никогда себя варягами не называли (а именовались викингами [именно так]), и в шведском, норвежском и датском языках такого слова вообще нет. Тем не менее на основании в основном косвенных данных в умы россиян была внедрена, в общем-то, совершенно необоснованная и, по существу, нелепая мысль, что варяги — это не кто иные, как германоязычные викинги-скандинавы [это чистой воды обман и фальсификация исторических сведений].

Дальше — больше: поскольку в «Повести времённых лет» варяги сближались с русью («…Зваху тьи варязи русь», — говорит Нестор [не Нестор, а Сильвестр]), постольку и этноним «русь» первоначально относился к какому-то германоязычному скандинавскому племени, а ни к какому не славянскому [на самом деле русскому]. Что-либо более абсурдное, полагает В. Н. Дёмин, за триста лет существования русской историографии трудно было придумать [верная оценка ситуации]. Летописцы до такой глупости не додумались; они вслед за Нестором писали только то, что было на самом деле: варяги — это русь, и от них пошло название (прозвася) Русская земля [Дёмин не разобрался в сути вопроса: Русская земля прозвалась от народа русы, который существовал задолго до появление варягов, т.к. был одним из первых народов зародившейся Белой расы на севере Евразии]. Что сие означает? Только то, что написано: варяги были русскими [нет не так, варяги были Русами, а не русскими, а это две большие разницы]. Какие бы то ни было скандинавские викинги здесь ни при чем [именно так]. И говорили варяги по-русски или почти что по-русски [скорее всего, почти по-русски]. Почему до сих пор и не выявлено, и не зафиксировано ни одного варяжского слова? Ответ более чем прост: какой-то варяжской лексики не было в принципе, ибо варяжский язык мало чем отличался от русского [именно так].

Посудите сами: «Мы — от рода русского послы и купцы, Ивор, посол Игоря, великого князя русского, и общие послы: Вуефаст от Святослава, сына Игоря; Искусеви от княгини Ольги; Слуды от Игоря, племянник Игорев; Улеб от Володислава; Каницар от Педславы; Шихберн Сфандр от жены Улеба; Прастен Тудоров; Либиар Фастов; Грим Сфирьков, Прастен Акун, племянник Игорев; Кары Тудков; Каршев Тудоров; Егри Евлисков; Воист Войков; Истр Аминодов; Прастен Бернов; Ятвяг Гунарев; Шибрид Алдан; … посланные от Игоря, великого князя русского, и от всякого княжья, и от всех людей Русской земли. И им поручено возобновить старый мир, нарушенный уже много лет ненавидящим добро и враждолюбцем дьяволом, и утвердить любовь между греками и русскими…» Обратите внимание, сколько раз в первом абзаце (а всего в договоре их 23) повторено в разных вариантах слово «русский». Сие, надо полагать, точнейшим образом соответствовало реальному положению дел: варяги считали себя такими же русскими [комм. см. выше], как и днепровские или новгородские славяне [днепровские и новгородские люди были русами, «славяне» выдуманный наукой народ, который никогда не существовал, поэтому-то «академики» и не могут до сих пор найти прародину этих «славян»]. О том же свидетельствует и исходная формула договора: «Мы — от рода русского…»

Добавляем к мнению Дёмина следующее: варягами назывались Русы, жившие по всему поморью (южному берегу Балтики), в том числе варяги-русы на Полабии — ободриты (откуда родом Рюрик), варяги-руги на острове Рюген — ругии (кем был Олег по рождению). В целом же надо сказать, что Варяг — это наёмный воин, охранник. «Варяг» не есть название какого-то народа, это название профессии — от «вара» — «охрана», «стража».

В Лаврентьевской летописи, если читать по оригиналу, а не по «уточнённому» (то есть по подправленному) тексту, сказано: «И от техъ прозвася Руская земля ноугородьци ти суть людье ноугородьци от рода варяжьска · преже бо беша словени». Написано, естественно, без пробелов и заглавных букв, только в одном месте «цельнолитая» строка разбита разделительной точкой. Исключительно важное свидетельство, но на него историки почему-то внимания не обращают [ортодоксам это было просто не нужно]. А зря! Здесь ведь чёрным по белому прописано: род варяжский изначально был славянским, и варяги вместе с новгородцами говорили на русском языке! Ибо в противном случае получится, что население Великого Новгорода (оно ведь «от рода варяжского») и до призвания Рюрика, и в дальнейшем, надо полагать, пользовалось одним из скандинавских языков (если, конечно, придерживаться тупиковой формулы «варяги = скандинавы»). Абсурд? В самом деле — другого слова не подберёшь! [Таковы наши «академики» от истории и в целом историческая наука!]

Почему Нестор-летописец, перечисляя через запятую «потомство Иафетово»: варяги, шведы, норвеги, готы, русь, англы, галичане, волохи, римляне, немцы, венецианцы и прочие, — не объявляет варягов шведами или норвегами (хотя в летописном перечне они названы раньше руси) и не утверждает, что варяги говорили по-шведски или по-норвежски? Да потому, что для русского летописца, как и для всех русских людей той эпохи, было абсолютно ясно: варяги — никакие не шведы и не норвеги, а такие же русские [нет, Русы], как они сами, — коль скоро даже переводчиков для общения не требовалось. Но то, что было самоочевидным ещё в XII веке для Нестора и его современников, впоследствии оказалось камнем преткновения [это можно и нужно назвать по-другому: это откровенное вранье ради антирусских целей] для большинства исследователей «Повести временных лет».

Выводы В. Дёмина полностью подтверждаются сведениями из Будинского Изборника. Летописные варяги не были норманнами (норвежцами, шведами, датчанами), а были варягами-русами, которые с незапамятных времён жили бок о бок с Русью Словенской и были им родственны. Отсюда следует и наличие у них одного и того же языка, что свидетельствуется ненужностью переводчиков при их общении и отсутствием каких-либо оставшихся следов варяжских слов в русском языке.

Но главный интерес, конечно, представляет смысл вышеприведённой сакраментальной фразы, на которой споткнулась не одна сотня великих и мелких историков и которая сделалась отправным пунктом бесславной норманской теории. Тезис о прозвании Русской земли вмещает очень ёмкую и исключительно важную информацию. Во-первых, «от тех» относится не к варягам вообще, а к братьям Рюрику, Синеусу и Трувору, о которых речь идёт в предыдущем предложении (слово «варяг (ов)» добавили позднее, и оно существенно изменило смысл всего сказанного) [Дёмин не разобрался опять: суть то совсем в другом, Русь родилась значительно раньше и прозвалась от народа Русов, первых, практически, людей Белой расы человечества].

Во-вторых, Рюрик и его братья назвали Русской землёй не всю, так сказать, будущую Россию, а в первую очередь отнесли к ней новгородцев, жителей Новгорода [во как, вот и доказательство непонимания Дёминым реалий; а первая Киевская Русь как же, которая начала существовать с 431 года, её кто назвал Русью?], то есть нового города, построенного на месте старого Словенска, первой русской столицы [я бы не был столь категоричен в отношении первой столицы, ведь мы многого ещё не знаем, вернее, знаем, что русы жили в Причерноморье 20 тыс. лет назад (Влескнига); русы переселились в Евразию предположительно в 75 тыс. до н.э. (Сказы Захарихи) и т.д.], находившейся тут же поблизости на Волхове и названной так по имени князя Словена. Потому-то и потребовалось уточнить, кем теперь стали [неужели] новгородцы, которые «прежде бо беша словени» [да не уточнение это, а фальсификация того, что словени стали Русью, хотя Новгородская Русь, именно Русь с последним её князем Вадимиром (Вадим Храбрый), которого убил Рюрик, существовала с 365 года!], то есть являлись жителями (населением) города Словенска.

В-третьих, ключевым во всей разбираемой фразе является упоминание не о прежнем прозвании новгородцев — «словени», то есть «жители Словенска», а о том, что они являются соплеменниками варягов («ти суть людье ноугородьци от рода варяжьска»). Другими словами, если рассуждать, так сказать, «от противного», получается, что и сами варяги, и Рюрик с братьями были обыкновенными русскими людьми [Русами, русскими они не были] (хоть и жили в Заморье) и говорили на обычном русском языке [на его наречии], а не на каком-либо из скандинавских. В противном случае получится, что на норвежском, шведском или датском языке говорили новгородцы, ибо были они, как и Рюрикова семья, «от рода варяжська».

Самое главное, что текст Нестора о призвании варяжских князей не совпадает в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях [именно так и проявляет себя фальсификат]. Не менее любопытен данный отрывок и в факсимиле Радзивиловской летописи, где соответствующий 8-й лист (с четырьмя миниатюрами на аверсе и на реверсе) является самым зачитанным — с текстом частично вообще утраченным, оборванным по краям и замусоленным от прикосновений пальцев тех, кто пытался разгадать тайну первой царской династии Рюриковичей. Вот как звучит знаменитый сакраментальный фрагмент в передаче Ипатьевской летописи (точнее — по Ипатьевскому списку «Повести временных лет»): «В год 6370 (862). И изгнали варягов за море, и не дали им дани, и начали сами собой владеть, и не было среди них правды, и встал род на род, и была у них усобица, и стали воевать друг с другом. И сказали: «Поищем сами себе князя, который бы владел нами и рядил по ряду и по закону». Пошли за море к варягам, к руси [никто варягов не призывал, князь Гостомысл послал ободритам грамоту со своим завещанием, где Рюрику, как среднему внуку Гостомысла, и только ему одному из братьев, отдавался городок Ладога на княжение, т. е. Рюрику досталось некое наследство как и другим потомкам Гостомысла на Руси; отмечаем, что Ладога уже существовала к тому времени, Рюрик ничего не строил].

Те варяги назывались русью, как другие называются шведы, а иные — норманны и англы, а ещё иные готы — вот так и эти. Сказали руси чудь, славяне, кривичи и весь: «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами». И избрались трое братьев со своими родами, и взяли с собой всю русь, и пришли прежде всего к славянам. И подставили город Ладогу [см. комм. выше]. И сел старший, Рюрик, в Ладоге, а другой, Синеус, — на Белом озере [нет, захват этого городка осуществлён позже], а третий, Трувор, — в Изборске [не сразу он там сел]. И от тех варягов прозвалась Русская земля [Русской земле на тот момент было уже тыячи лет! Во Влескниге приводится дата в 20 тысяч лет; в Сказах Захарихи говорится о переселении Русов с Северного материка предположительно в 75 тыс. до н.э.!]. Через два года умерли Синеус и брат его Трувор. И принял всю власть один Рюрик, и пришёл к Ильменю, и поставил город над Волховом, и назвал его Новгород [так откуда же Рюрик получил «приглашение», с неба что ли? Как известно, Словенск и Новгород существовали задолго до прихода Рюрика!], и сел тут княжить [и не сел там, а силой и кровью завоевал Новгород и новгородцев, которыми руководил в качестве законного князя старший двоюродный брат Рюрика Вадимир], и стал раздавать мужам своим волости и города ставить — тому Полоцк, этому Ростов, другому Белоозеро. Варяги в этих городах — находники, а коренные жители в Новгороде — славяне, в Полоцке — кривичи, в Ростове — меря, в Белоозере — весь, в Муроме — мурома, и над теми всеми властвовал Рюрик».

Конечно, сам Нестор также освещал вопрос о призвании варягов не по документам, а понаслышке — на основе тех устных преданий, которые сложились ко времени начала работы над «Повестью временных лет» в дружинной среде. Историю, связанную с Новгородом (не говоря уж о предыстории), он знал плохо, фрагментарно и в основном в тех аспектах, которые имели непосредственное отношение к киевской великокняжеской династии. Это отмечает и В. Н. Татищев, приступая к изложению начальных страниц русской истории в соответствии с Иоакимовской летописью. Точнее — он присоединяется к мнению тверского монаха Вениамина, сделавшего необходимые выписки из в дальнейшем утраченной Новгородской летописи, составленной епископом новгородским Иоакимом в основном во времена Ярослава Мудрого. «О князех руских старобытных Нестор монах не добре сведом бе, что ся деяло у нас славян во Новеграде…» — таков приговор автору «Повести временных лет» в отношении знания им фактов ранней истории своего Отечества.

Но и это ещё не все. По Флетчеру, в первоначальном распределении власти участвовали не трое братьев-варягов, как у Нестора, а целых восемь претендентов на управление Русской землёй [совершенно верно, и все они известны, см. комм. ниже]. Помимо Рюрика, Синеуса, Трувора и Варяга [А это что за птица? Не было такого…] то были ещё хорошо знакомые нам братья Кий, Щек, Хорив и сестра Лыбедь [четыре последние лица к этому не имели никакого отношения, т.к. жили на 400 лет ранее; как можно пользоваться таким бредовым источником?]. Выходит, в Москве, предоставляя англичанину такую информацию, считали всех восьмерых современниками, а акт распределения земель и сфер влияния — единовременным. Из сказанного следует также, что первой русской правительницей-женщиной была не благоверная княгиня Ольга, а легендарная язычница Лыбедь [бред], к которой восходит фольклорный образ прекрасной царевны Лебеди. Конечно, когда писалась христианизированная история Руси (а процесс непрерывного «редактирования», купюр и подчисток продолжался и в XVI веке, например, при составлении Степенной книги и Никоновой летописи), таким деталям уже не придавали серьёзного значения — их просто опускали за ненадобностью.

В противовес имеющейся парадигме или, вернее, подправляя мнение Дёмина, констатируем, что на самом деле ни за какой помощью к варягам новгородцы не обращались, нигде нет сведений, что варяги были лучше организованы. Русь Словенская жила сама по себе, а варяги-русы на южном побережье Балтики сами по себе. Они жили по-соседски и имели смешанные браки. Ещё их сближала борьба против норманнов, которые постоянно наведывались с грабежами на обе территории проживания Русов. Что же было на самом деле?

Согласно Будинскому Изборнику, правящий князь на Руси Словенской Гостомысл потерял в битвах с норманнами четырёх сыновей, но судьба подарила ему восемь потомков, которые должны были заменить ему его сыновей. причём конкретная династия словенских князей началась, по сведениям БИ, с Вандалария (Вандала) с 365 года и Гостомысл был 18-м по счёту в этой династии. Т.е. около 500 (пятьсот!) лет Русь Словенская (Новгородская) жила по своим собственным законам и процветала настолько, насколько ей позволяли неспокойные соседи — норманны.

И далее, в соответствие со старшинством Гостомысл, не имея наследника-мужчину по прямой линии, и распределил каждому своему родственнику-потомку соответствующее место для княжения: «Аскольду (1) Гостомысл велел быть у полян, потому что он зять и сын названый князю Олдиру (Дир летописный), и Вадимиру (2) велел быть в Новгороде как старшему внуку, племяннику Будигосту (3) велел быть в Плескове, и Родеригу (Рюрик) (4) велел быть в Ладоге, а Избору (5) — в Изборске, так как это отчизна его. И Инару (6) велел быть в Белоозере». Видим, Рюрику, как сыну средней дочери Гостомысла Умилы, досталась по завещанию Ладога. Не более, не менее. Причём Гостомысл отмечал в своей «памяти» — грамоте Годславу — отцу Рюрика, что братья Рюрика (ещё два внука (7, 8) Гостомысла в Полабии) должны остаться со своим отцом у ободритов.

Все это говорит, что никакого призвания варягов не было! Они не нужны были на Руси, как организационная сила, там были свои князья, своя древняя родословная князей, которые прекрасно управляли своими территориями около 500 лет. Гостомыслом приглашался один Рюрик на княжение в Ладогу. По-видимому, Гостомысл посчитал такой шаг необходимым. Но, как оказалось, Рюрик пришёл в Ладогу не один, а с целым табором своих родственников и воинов всего в количестве 3 тысяч человек, в том числе и двумя своими братьями, нарушив тем самым указание Гостомысла. Судя по всему, Рюрик с самого начала нацеливался на захват власти в новгородской земле, что и подтвердили последующие события. Сказанное выше так же опровергает факт восстания в Новгороде, о чем говорит академическая наука. В Новгороде была действующая законная власть во главе с Вадимиром (второй внук Гостомысла по старшинству), и она выступила против захватнических намерений Рюрика. Но легитимная новгородская власть впоследствии была свергнута Рюриком.

По мнению В. Дёмина, в свете всего вышесказанного им интересно сравнить Несторову историю с утерянной Иоакимовской. Естественно, после такого сравнения многие начальные страницы Несторовой летописи никакой критики не выдерживают [повторяем в очередной раз: не несторовская это летопись, а Сильвестра фальсификатора, поэтому и не стыкуется многое]. Иоаким начинает с хорошо знакомой ему легендарной истории Словена и Руса и далее рассказывает о новгородских князьях, правивших в дорюрикову эпоху. Их имена — Вандал, Избор, Столпосвят, Владимир (не путать с Владимиром Святым), Буривой. Правление последнего особенно интересно.

По сообщению летописца, Буривой правил на обширной северной территории, по древней традиции именуемой Биармией (от этого слова происходит современное название Пермь). Столь огромные владения он приобрёл в результате кровопролитной войны с варягами [нет, с норманнами], которую развязал на свою же голову. Ибо в конечном счёте варяги [норманны] взяли реванш, наголову разгромили Буривоя, обратили его в постыдное бегство, а Новгород обложили огромной данью. Отголоски этой войны и её последствий нашли своё отражение уже на страницах «Повести временных лет», где рассказывается о последующем изгнании варягов «за море».

Иоакимовская летопись далее переходит к развёрнутому освещению истории приглашения варяго-русов, где решающую роль сыграл уже упоминавшийся новгородский старейшина (на самом деле князь) Гостомысл [никто, никуда никого не приглашал, см. комм. выше]. Историки XIX века, начиная с Карамзина, приклеившего последнему представителю Новгородской династии ярлык «мнимый», не слишком жаловали его своим учёным вниманием, считая личностью фольклорной, которой нет места в истории, построенной в соответствии с собственными субъективными представлениями. В дальнейшем эта странная позиция была закреплена. Советские историки Гостомысла всерьёз не принимали и почти не упоминали [Странно, почему? Что им мешало или запрещало изучить реалии древности? Видать этот человек мешал фальсифицировать историю…]. Этого имени не найти ни в Большой советской энциклопедии, ни в более объективной (по крайней мере претендующей на бо́льшую объективность) 5-томной энциклопедии «Отечественная история», начавшей выходить на волне «перестройки», а между тем знаменитый и до сих пор во многом непревзойдённый многотомный Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона содержал обстоятельную и не карикатурную статью о Гостомысле [ситуация на уровне бреда от академической науки].

Позиция историков непонятна и неоправданна (пускай она и остаётся на их совести! [не к совести надо призывать, надо создавать новую историческую науку «с нуля»]), каких-либо заслуживающих внимания аргументов у них попросту нет (а потому они вообще не удосуживаются их приводить). Между тем Гостомысл — лицо не фольклорное, а абсолютно историческое: начиная с XV века он упоминается в летописях (например, в Софийских, а также в Рогожском летописце), не говоря уже о последующих [в Будинском Изборнике представлены значение и роль Гостомысла в истории Руси]. Вполне объяснимо, почему крамольное имя было вычеркнуто (вычищено) из более ранних летописных источников — он не вписывался в канонизированную и политизированную историю династии Рюриковичей [здесь проявлена подлость и мошенничество Владимира Мономаха по фальсификации истории Руси]. Переписывать историю или подстраивать её под своё субъективное мнение — дело безнадёжное и неблагодарное. Не лучше ли беспристрастно анализировать имеющиеся факты? [Такой задачи, судя по всему, у ортодоксов не стоит.] В изобилии их как раз и предоставляет Иоакимовская летопись [она, к сожалению, не до конца права…]. История «призвания варягов» изложена здесь не столь упрощенно, как у Нестора, не обладавшего, как бы теперь выразились, всей полнотой информации.

По Иоакиму (и соответственно — по Татищеву), Гостомысл — сын Буривоя (возможно, это даже не имя, а прозвище неистового новгородского князя, данное за его необузданный характер [это настоящее имя]) — быстро смекнул, что худой мир с варягами лучше хорошей войны, и вновь наладил с ними нормальные отношения. Тут впервые в русской историографии появляется формулировка, ставшая, начиная с Ивана Калиты, чуть ли не афоризмом: «И бысть тишина по всей земли…» У Гостомысла было четыре сына и три дочери. Но сыновья поумирали — кто своей смертью, кто пал в бою [все четыре сына погибли во время бури одновременно при возвращении на корабле после битвы с норманнами домой]. Дочери вышли замуж за соседних князей (варягов [именно варягов, соседей-родственников]). Одной из них — Умиле — и суждено было не дать угаснуть древнему роду [это уже басня от правщиков Иоакима] и «дати ему наследие от ложеси его».

Татищев попытался разобраться в запутанных и невнятных сведениях, почерпнутых в Иоакимовской летописи. Он высказал предположение, что легендарный Вадим, предводитель антирюриковского восстания в Новгороде (об этом на основе утраченных источников рассказывается только в одной — Никоновской — летописи), был внуком новгородского старейшины (от одной из безымянных дочерей) [не было восстания в Новгороде, там правил Вадимир (Вадим Храбрый), который стал князем новгородским по завещанию Гостомысла] и, следовательно, двоюродным братом Рюрика. Одним словом, Рюрик вовсе не был лицом невесть откуда взявшимся: в Новгороде его давно и хорошо знали [по завещанию Гостомысла Рюрику передавалась на княжение существующая на тот момент Ладога].

Следующее важнейшее событие русской истории, последовавшее за летописным рассказом о «призвании князей», связано с созданием Рюриком первого очага российской государственности [очаг может он и создал, но только не государственности]. Здесь вновь нас ожидает полная разноголосица [вот] летописцев и нестыковка сообщаемых ими фактов [потому что все сфальсифицировано]. В первую очередь это касается вопроса о первой Рюриковой столице. Сколь вольно и беззастенчиво обращались с летописными текстами последующие редакторы и переписчики, видно хотя бы по одной единственной, но принципиально важной фразе, касающейся распределения русских земель после призвания князей. Во всех современных переводах «Повести временных лет», в хрестоматиях, научных компиляциях и учебниках говорится, что после прибытия на Русь Рюрик стал княжить в Новгороде, Синеус — на Белоозере, а Трувор — в Изборске. В действительности же в наиболее древних и авторитетных летописях про Рюрика сказано нечто совсем другое.

В Ипатьевской (см. её фрагмент, приведённый выше) и Радзивиловской летописях говорится, что, придя в Новгородскую землю, братья-варяги первым делом «срубили» город Ладогу [Ладога уже существовала на тот момент]. В нём-то «сел» и стал править Рюрик [да, по завещанию Гостомысла только в Ладоге]. Следовательно, Ладога является первой столицей [Ладога не была столицей, а уездное второстепенное княжество] новой правящей династии Рюриковичей. Между прочим, в одном из списков «Сказания о Словене и Русе» есть любопытное уточнение: Рюрик «срубил» первую столицу державы Рюриковичей не на том месте, где долгое время находилась всем хорошо известная Старая Ладога — на левом берегу Волхова в 12 километрах от Ладожского озера, а на острове посреди озера: «…А столицу свою Рюрик на острове езера Ладоги заложи…» (это известие вряд ли случайно и требует особого внимания и осмысления) [это подтверждение, что вся начальная академическая версия история Руси сфальсифицирована и шита белыми нитками].

Упоминание Новгорода, как столицы, в конспекте Карамзина, не имеющее никакого отношения к Нестору-летописцу, было немедленно канонизировано, абсолютизировано и объявлено истиной в последней инстанции [вот в этом вопросе Карамзин был прав]. Так вроде бы из благих побуждений происходит элементарный подлог и фальсификация истории. Карамзина по сей день выдают за Нестора, а неискушённому читателю и в голову не приходит, что все это шито белыми нитками. Кстати, самый выдающийся исследователь русского летописания академик Алексей Александрович Шахматов, являвшийся таким же ярым норманистом, как и Карамзин, нигде Ладогу на Новгород не заменял, хотя и не понимал истинной политической и идеологической подоплёки летописных метаморфоз [действительно трудно понять весь тот бред, который наворотила официальная наука; но отмечаем, что Дёмин придерживался неверной позиции: Ладога не столица].

Не может не удивлять также и странная разборчивость в выборе кумиров: выписки Карамзина из утраченной Троицкой летописи признаются более достоверными чем текст самого Нестора-летописца [наглая беззастенчивая работа фальсификаторов], а вот аналогичный конспективный пересказ Татищевым утраченной Иоакимовской летописи, не совпадающей с официальной и официозной точками зрения, считается сомнительным и чуть ли не поддельным.

Имя Гостомысла всплывает в Иоакимовской летописи ещё один раз в связи с женитьбой Игоря, воспитателем которого, как хорошо известно уже из «Повести временных лет», стал Олег (Вещий). У Нестора он назван просто родичем («от рода ему суща»), Иоаким уточняет: Олег — шурин, то есть брат одной из Рюриковых жён [у Рюрика по приезде на Русь была одна жена — Ефанда], скорее всего все той же Ефанды (чужаку доверять сына-наследника было рискованно). Он то и подыскал жену Игорю на Псковщине. Звали будущую русскую святую Прекраса. Но Олег по какой-то неясной до конца причине переименовал её и назвал в соответствии со своим собственным именем Ольгой (в «Повести временных лет» она поименована ещё и Вольгой) [эта девица была родной дочерью Олега, внучкой Гостомысла]. Так вот, у Иоакима подчёркивается, что была Ольга-Прекраса не простого звания, а из Гостомыслова рода (Татищев в примечании уточняет: Ольга — внучка Гостомысла и родилась от его старшей дочери где-то под Изборском [верно]).

Истинный свет на все эти загадки и нестыковки проливает известие Типографской летописи, названной так потому, что один из её наиболее известных списков первоначально принадлежал Синодальной типографии. Здесь прямо сказано, что будущая княгиня Ольга была родной дочерью Олега Вещёго. В таком случае вновь встаёт вопрос о степени родства и правах наследования власти между Гостомыслом и Олегом. Если принять интерпретацию Татищева: Ольга — Гостомыслова внучка от его старшей дочери, то неизбежно выходит: отец этой дочери и есть Вещий Олег, чья фигура сравнима с любым из представителей князей Рюриковичей и подавляющее большинство из них оставляет далеко позади. Отсюда и его законные права на княжение [!]. Так, может быть, именно данный факт старательно изымался из летописей последующими цензорами, дабы у новгородцев не возник соблазн заявить о своих правах на приоритет в верховной власти? [а были для этого прецеденты?]

Если следовать логике Иоакимовской летописи, Олег мог относиться к собственно Гостомыслову и исконно новгородскому роду [нет, Дёмин так и не изучил реальной истории; Олег брат Ефанды, и они выходцы с острова Рюген, ругии]. Этому нисколько не противоречит и сообщение Нестора о том, что Олег, которому Рюрик перед смертью передал на руки и поручил воспитание малолетнего наследника Игоря, был родственником («от рода ему суща») основоположника династии. Родственником можно быть и по линии жены [именно так]. Таким образом, и линия новгородского старейшины Гостомысла — главного инициатора приглашения в правители Рюрика [никто Рюрика в правители не приглашал] — не прерывалась. Что же стало с другими детьми Рюрика (если таковые вообще появились на свет)? Гипотезы возможны самые невероятные. Для фантазии беллетристов здесь вообще безграничное поле деятельности. В целом же перед нами одна из волнующих и нераскрытых загадок далёкого прошлого [никаких загадок при знании реальной истории нет!].

То, что Олег Вещий — первый подлинный строитель Русской державы, прекрасно осознавали во все времена. Он расширил её пределы, утвердил власть новой династии в Киеве, отстоял легитимность Рюрикова престолонаследника, нанёс первый ощутимый удар по всевластию Хазарского каганата [Олег только захватывал власть, идя с огнём и мечом по Руси, он вместе с Рюриком узурпаторы Руси, которая прекрасно существовала до их появления: Новгородская Русь с 365 года, Киевская Русь с 431 года!!!]. До появления на берегах Днепра Олега и его дружины «неразумные хазары» безнаказанно собирали дань с соседних славянских племён [ну и что, а причина дани какова — в Киеве вместо выборной на Вече власти, с 7 века стали править князья, передававшие власть по наследству, что разобщило русские племена]. Несколько веков сосали они русскую кровь, а под конец попытались даже навязать и совершенно чуждую русскому народу идеологию — исповедуемый хазарами иудаизм.

Со временем правления Олега Вещего совпадает ещё одна загадка начального русского летописания. Один из самых больших пробелов «Повести временных лет» падает на годы княжения Олега. С 885 года (покорение радимичей и начало похода против хазар, о чем первоначального текста не сохранилось) и по 907 год (первый поход на Царьград) в летописи зафиксированы всего лишь три события, относящиеся собственно к истории Руси. Остальное — либо «пустые» лета (что они означают, нам уже понятно [фальсификаторы постарались]), либо же два эпизода, заимствованные из византийских хроник и касающиеся правления константинопольских императоров.

Какие же чисто русские реалии остались в летописи? Первая — прохождение в 898 году мимо Киева мигрирующих угров (венгров). Вторая — знакомство Игоря со своей будущей женой — псковитянкой Ольгой. Согласно Нестору, сие случилось в лето 6411-е, то есть в 903 году. Наконец, третье событие, воистину эпохальное, появление письменности на Руси [письменность на Руси была с древнейших времён, и солунские братья здесь ни при чём!]. Имена солунских братьев — Кирилла и Мефодия, создателей славянской письменности [совершенно неверно], появляются в «Повести временных лет» также под 898 годом. Вокруг — лакуны в 10 лет (сверху) и 3 года (снизу). Будоражащая ум загадка — не только в этих «пустых» годах, но и в том, что летописец сопряг появление письменности на Руси со временем княжения Олега. Случайно ли это? Безусловно, не случайно! По-видимому, князю Олегу мы обязаны не только утверждением авторитета державы, но и величайшим деянием [абсурдные заявления, Олег был узурпатором Руси], значение которого сравнимо разве что со свершившимся спустя 90 лет принятием христианства. Это деяние — утверждение грамотности на Руси, реформа письменности, принятие новой азбуки на основе кириллического алфавита, коим мы пользуемся и по сей день [странно, Дёмин был знаком с Н. В. Слатиным — они вместе выпустили даже книгу, а здесь пишет такое про письменность и грамотность на Руси, см. раздел III в главе 3].

Другой интересный вопрос, загадка смерти князя. Дело в том, что в Новгородской Первой летописи младшего извода история смерти Вещего Олега излагается иначе. Чтобы не быть голословным, процитируем данный фрагмент полностью: «И прозваша и Олга вещии; и бяху людие погани и невегласи. Иде Олег к Новугороду, и оттуда в Ладогу. Друзии же сказають, яко идущю ему за море, и уклюну [укусила] змиа в ногу, и с того умре: есть могыла его в Ладозе». В этих трех строчках — целый букет невероятных загадок. Оказывается, умер князь Олег в Ладоге по дороге в Новгород. Напомним, Старая Ладога — первая столица Рюриковичей, и именно здесь похоронили Олега, коему Рюриковичи обязаны укреплением собственной власти и распространением её на другие русские земли. Но и на этом загадки Олеговой смерти не исчерпываются, ибо её конкретные даты в Новгородской и Несторовой летописях абсолютно не совпадают. Разница — трудно поверить! — в целых десять лет: по Нестору Олег умер в лето 6420-е (912 год), а согласно Новгородскому летописцу — в лето 6430-е (922 год). Сколько же потрясающих событий наверняка вмещало это «потерянное десятилетие»! Так кому прикажете верить? [фальсификаторам, конечно!]

Рассмотрим другое эпохальное деяние — введение христианства на Руси — великий князь Владимир Святославич (ок. 962—1015) обрёл звание не только святого, но и равноапостольного. Хотя на канонических иконописных изображениях Владимир предстаёт зрелым длиннобородым мужем (с проседью в бороде и волосах), в действительности официальное крещение Руси произошло, когда стольно-киевскому князю было всего навсего двадцать шесть лет. Однако к тому времени за плечами будущего русского святого была бурная и не обделённая яркими событиями жизнь. Восьмилетние скитания под постоянной угрозой смерти, борьба со старшим братом — великим князем Ярополком [Ярополк не был братом Владимира, он из рода словен и захватил Киев в отсутствие там Святослава], унаследовавшим киевский престол после трагической смерти Святослава [см. комм. выше], и коварное убийство его с помощью предательства и обмана, единоличное воцарение в Киеве, победоносные походы и присоединение новых земель, языческая реформа, ориентация на стратегическое партнёрство с Византией и окончательный «выбор веры» в пользу православия (конкурирующими религиями, согласно «Повести временных лет», выступали ислам, иудаизм и католицизм). Летописец не жалеет красок в описании личности князя, впоследствии прозванного Красным Солнышком (ни в одной летописи, кстати, такого эпитета нет).

Когда Владимир вероломно [во как, а если разобраться, то Владимир пресёк незаконную деятельность узурпатора власти на Руси] умертвил старшего брата Ярополка, первое же, что он сделал, согласно повествованию летописца [согласно фальсификаторам], это овладел вдовой великого киевского князя, красавицей гречанкой (имени которой история для нас не сохранила). «И была она беременна, и родился от неё Святополк», — сообщает далее «Повесть временных лет», подчёркивая изначальность каиновой печати, наложенной на будущего убийцу святых мучеников Бориса и Глеба. Из сообщения летописца неясно также, была ли гречанка уже беременна [именно так, была], когда стала наложницей Владимира (и тогда Святополк Окаянный — не родной его сын [именно так]), или же зачала во грехе будущеё «исчадие ада» русской истории. Помимо множества жён имел Владимир также бесчисленный гарем, его можно сравнить разве что с гаремом царя Соломона [это ложь про гарем от фальсификаторов]. Естественно, летописец не преминул сие сделать: «Был же Владимир побеждён похотью. Были у него жены. Рогнеда, которую поселил на Лыбеди, где ныне находится сельцо Предславино. От неё имел он четырёх сыновей: Изяслава, Мстислава, Ярослава, Всеволода и двух дочерей, от гречанки имел он Святополка, от чехини — Вышеслава, а ещё от одной жены — Святослава и Мстислава, а от болгарыни — Бориса и Глеба.

Что смерть — безглазая старуха с косой — притаилась за плечами крестителя Руси, тогда ещё не ведал никто. Про те события, ставшие переломным этапом русской истории, Нестор-летописец сообщает как всегда — скупо и бесстрастно: «В год 6522 (1014). Когда Ярослав был в Новгороде, давал он по условию в Киев две тысячи гривен от года до года, а тысячу раздавал в Новгороде дружине. И так давали все новгородские посадники, а Ярослав перестал платить в Киев отцу своему. И сказал Владимир: „Расчищайте пути и мостите мосты“. Ибо хотел идти войною на Ярослава, на сына своего [нет, он не сын Владимира], но разболелся. В год 6523 (1015). Когда Владимир собрался идти против Ярослава, Ярослав, послав за море, привёл варягов, так как боялся отца своего, но Бог не дал дьяволу радости. Когда Владимир разболелся, был у него в это время Борис, а тем временем печенеги пошли походом на Русь, и Владимир послал против них Бориса, а сам сильно разболелся, в этой болезни и умер [Владимира убили, и этот факт установлен при эксгумации его могилы] июля в пятнадцатый день. Умер же князь великий Владимир на Берестове, и утаили смерть его [именно, факт убийства Владимира был сокрыт], так как Святополк был в Киеве [Святополк участвовал в заговоре против Владимира, который ему не был отцом]. Ночью же разобрали помост между двумя клетями, завернули его в ковёр и спустили верёвками на землю; затем, возложив его на сани, отвезли и поставили в церкви святой Богородицы, которую сам когда-то построил. Узнав об этом, сошлись люди без числа и плакали по нем — бояре как по заступнике страны, бедные же как о своём заступнике и кормителе. И положили его в гроб мраморный, похоронили тело его, блаженного князя, с плачем великим».

Здесь за каждой фразой и даже словом скрывается бездна страстей, многие недоговорённые (или намеренно усечённые) фразы породили самые невероятные домыслы. Зачем надо было скрывать смерть всесильного князя, прятать его тело и тайно перемещать глубокой ночью? [потому что был заговор, и его надо было сокрыть…] Почему опальный Святополк вдруг оказался в Киеве? [Святополк был главным заговорщиком и реализовал свой замысел…] Был ли он заинтересован в смерти отца? [Святополк не сын Владимира…] ещё бы! Но разве не был точно так же заинтересован в устранении Владимира другой сын — Ярослав [у Ярослава был свой план, и он не сын Владимира], правивший в Новгороде и на которого отец шёл войной? А затаившиеся языческие жрецы и их не смирившаяся с новой религией паства? Словом, уже не раз высказывалось предположение, что смерть крестителя Руси была насильственной [именно так и было]. Конечно, проще всего было незаметно подсыпать яду. Однако, когда в 30-е годы XVII века по указанию митрополита Петра Могилы в Киеве производились раскопки Десятинной церкви, разрушенной ещё во времёна Батыева нашествия, был найден мраморный саркофаг-гробница с именем Владимира Святославича, а в нем — кости со следами глубоких разрубов и отсеченной головой, при этом некоторые части скелета вообще отсутствовали… [вот и ответ на поставленные выше вопросы…]

Вслед за кончиной последовал ряд других, не менее ужасных смертей и братоубийств. Святополк (Окаянный), захвативший власть в Киеве, принялся с методичной последовательностью устранять конкурентов-соперников и возможных претендентов на престол [именно так]. Первыми жертвами стали святые мученики Борис и Глеб (за ними брат от другой матери — Святослав). Высказывалось предположение, что убийством Бориса и Глеба, которое потрясло и всколыхнуло всю Русскую землю, Святополк всего лишь нанёс упреждающий удар. Будущих святых братьев родила Владимиру жена-«болгарыня», но была она не дунайской славянкой, как полагает большинство читателей, а волжской булгаркой [волжские булгары не имеют никакого отношения к болгарам]. Для укрепления своих позиций Бориис и Глеб намеревались воспользоваться услугами родичей по материнской линии и привести к Киеву в противовес полякам — союзникам Святополка (его тестем был могущественный король Болеслав), а также наёмным варягам — союзникам Ярослава — тюркскую орду. Для того и отправились на родину своих предков, но по пути их настигли убийцы, посланные Святополком.

Это — по летописи и каноническому житию. Но опять-таки: нельзя не учитывать, что Ярослав, приведший под стены Киева 40-тысячное новгородское ополчение да ещё тысячу профессиональных воинов-варягов, не менее Святополка был заинтересован в устранении любых конкурентов [верно, два приёмных сына Владимира рвались к власти, поэтому потом начали воевать между собой]. Никаких сентиментальных чувств ни к братьям, ни к отцу с матерью, ни к какой-либо другой родне он не питал [а прямого родства и не было…]. Перед описываемыми событиями накал дошёл и без того напряжённых семейных отношений до предела — так что отец [не отец, а отчим] намеревался проучить строптивого сына с помощью карательной дружины и сам её возглавил. Это потом, когда вокруг не осталось соперников, Ярослав, что называется, поумнел и прослыл Мудрым [это на бумаге, а на самом деле он имел прозвище «Хромой»]. Таковым, кстати, ни современники, ни летописцы его не величали, а эпитет придуман Карамзиным [позорное действие фальсификатора].

Интересна также судьба первого русского митрополита Илариона, о котором мало что известно. В определённый момент на страницах летописей имя его больше не появляется — ни в какой связи. Странно, не правда ли? Прямо наваждение какое-то! Иларион — фигура воистину Дантова масштаба: первый русский митрополит, первый русский писатель и философ, выдающийся общественный деятель, сподвижник Ярослава Мудрого, надёжная опора всех его славных дел и начинаний, он вдруг оказался изгнанным, вычеркнутым со всех летописных страниц. Просто так сие произойти не могло. Значит, было сделано умышленно. Перед нами почти что детективная история. Но она отчётливо читается между строк — тех самых летописных строк, которые были тщательно вымараны и выскоблены последующими «правщиками».

В 1054 году умирает Ярослав Мудрый. Иларион лишается могучего покровителя и в результате политических и церковных интриг вынужден оставить митрополичью кафедру. С тех пор о нем ни слуху, ни духу — ни на страницах летописи, ни в церковных анналах. Куда же он мог деться? Ломать голову особенно не приходится: Иларион ушёл в монастырь, начало коему сам же и положил, и принял постриг, получив при этом, как и подобает, новое иноческое имя. И в самом деле — именно в это самое время среди братии Киево-Печерского монастыря появляется новое лицо — мних Никон, ставший выдающимся деятелем отечественной истории, настолько выдающимся, что получил прозвание Никона Великого. С 1078 года и до самой смерти, последовавшей в 1088 году, Никон был игуменом Киево-Печерского монастыря. Все это вместе взятое и дало основание выдающемуся ученику академика А. А. Шахматова Михаилу Дмитриевичу Приселкову (1881–1941) выдвинуть вполне приемлемую гипотезу: под именем Никона скрывается таинственным образом исчезнувший со страниц летописей Иларион.

Но и это ещё не все. Задолго до Приселкова сам Шахматов путём скрупулёзного текстологического анализа и сопоставления фактов установил, что Никон-Иларион является также и автором Начального летописного свода, составленного примерно в 1073 году (с учётом уже существовавшего древнейшего свода 1037 года) и использованного Нестором при написании «Повести временных лет». Собственно, Никон — главный идейный вдохновитель Нестора — с полным основанием может считаться соавтором Начальной русской летописи. Гипотеза Шахматова считается общепризнанной. За девяносто лет своего существования она была подкреплена дополнительными аргументами.

В 1051 году Иларион был поставлен собором епископов и без разрешения Константинопольского патриарха главой Русской православной церкви. Событие из ряда вон выходящее! Думается, в Царьграде оно произвело эффект разорвавшейся бомбы. Но не надо было забывать, с кем имеешь дело: Византия — не Тмутараканское княжество, с которым можно было поступать сегодня так, а завтра этак. Способов справиться с непокорными, а если надо, то и избавиться от таковых, там всегда было с избытком. Церковная иерархия — вещь вообще нешуточная. Потому-то со смертью Ярослава Мудрого в Константинополе быстро решили судьбу русского митрополита: Иларион был отстранён от власти. А в Киево-Печерском монастыре, представлявшем тогда всего лишь одну пещеру с единственным насельником Антонием, появляется его первый сподвижник — чернец Никон (прозванный впоследствии Великим). Это и был опальный митрополит Иларион.

Другие важные события связаны с тем, что в 1052 году сын Ярослава Мудрого Всеволод женился на греческой царевне — дочери византийского императора Константина Мономаха (как ни странно, ни русские, ни греческие источники имени прекрасной избранницы не сохранили [это более чем странно]). Через год у молодой четы родился первенец, наречённый Владимиром, получивший к тому же от своего венценосного деда ещё и звучное прозвище — Владимир Мономах (1053–1125) [главный фальсификатор истории Руси, именно он дал поручение Сильвестру о переделке летописи Нестора]. Однако его деяния, да и саму личность, вопреки стараниям летописцев и последующих историков, однозначно оценить невозможно. Ибо он и есть тот конкретный заказчик [верно], который, взойдя на киевский трон, немедленно приказал переписать Несторову «Повесть временных лет», изъяв из неё неприемлемые, с его великокняжеской точки зрения, неприглядные факты и их оценки [верно].

Сам Владимир Мономах женился на Гите — дочери англосаксонского короля Гаральда и имел от неё восемь детей. Надо полагать, у всех этих Мономаховичей — наполовину англосаксов, на четверть византийских греков — кровная привязанность к Русской земле и к русской культуре была относительной и имела преимущественно территориальный характер. Кроме того, одна из сестёр родоначальника русского Мономахова гнезда была замужем за германским королём, другая — за венгерским; связи с венгерской династией были в дальнейшем закреплены и с помощью собственной дочери.

Без знания этих генеалогических деталей трудно понять феномен Владимира Мономаха, направленность его внешней и внутренней политики, а также мотивы противоречивой деятельности. Если называть вещи своими именами, то чаяния Русской земли были весьма далеки от личных амбиций наследника угасающей ветви византийских императоров. Ведь у русского князя были достаточно реальные шансы сесть на константинопольский трон. Потому-то мысленный взор его был постоянно устремлён к Византии. Стать императором? Но ведь это было возможно только за счёт интересов Русской державы. Разве Византия присоединилась бы к Киевской Руси, стань наследник Мономахов легитимным правителем новой империи? Смешно даже подумать! Конечно же, великий князь сделал бы все от него зависящее, чтобы русские земли превратились в третьестепенные провинции Византии.

Именно это прекрасно осознавали печерские патриоты (братья во главе с Илларионом), на себе испытавшие жестокий деспотизм церковных греческих иерархов. Не надо было иметь семь пядей во лбу, дабы понять, что ожидало бы русский народ и русскую государственность в политическом и экономическом плане — татаро-монгольс­кое иго с византийским лицом. Однако обстановка на самой Руси и вокруг неё мало благоприятствовала Владимиру Мономаху. Страна, как в топком болоте, погрязла в непрерывных междоусобицах. Потомки крестителя Руси Владимира Святого и наследники Ярослава Мудрого пребывали в состоянии «войны всех против всех». Брат поднимал меч на брата, сын не доверял отцу, а отец сыну. Жизнь людей — от князя до смерда — не стоила ничего, данное слово или достигнутый договор — тем более.

Владимир Мономах был плоть от плоти своего времени. Несколько десятилетий подряд он находился в самом эпицентре междоусобной борьбы: плел интриги, затевал коалиции против одних, заговоры — против других, физическое устранение — в отношении третьих. Цель одна — великокняжеский трон. Но до него было, ой, как далеко и добраться, ох, как не просто. После смерти отца — великого князя Всеволода, сына Ярослава Мудрого — престол достался двоюродному брату Святополку, тот сумел удержаться у власти целых двадцать лет. Желающих любыми путями сократить княжение Святополка до минимума и занять освободившееся место было хоть пруд пруди, но смерти не потребовались помощники — она пришла, когда пробил урочный час.

Как духовно-идеологический центр Древней Руси Киево-Печерский монастырь занимал совершенно чёткую государственническую позицию по всем вопросам внешней и внутренней жизни, и именно данная позиция с самого начала оказалась противоречащей по многим пунктам точке зрения Владимира Мономаха. Подвижники отстаивали свою правоту пером и словом, князь — мечом и кознями. Лет сорок шла позиционная борьба — почти на равных и с переменным успехом. Но придёт время, 60-летний Мономах [можно только представить, сколько в нем накопилось злости и ярости] дождётся вожделенного часа, займёт киевский престол и отомстит несгибаемой братии. Что там люди: одним десятком казнённых, утопленных, задушенных больше или меньше — разве в этом дело? Главное — манускрипты, пергаментные свидетели его неблаговидных дел и предательств, бесстрастные обвинители нескончаемой череды преступлений против братьев, семьи и народа. И Владимир Мономах приказывает печерским монахам выдать ему летописные хартии, засаживает за них доверенное лицо — выдубицкого игумена Сильвестра [именно так], и тот под личным контролем князя осуществляет безжалостную обработку Начальной русской летописи.

Наиболее крамольные части её были переделаны до неузнаваемости, выскоблены разоблачительные факты, вырезаны целые главы, концовка, посвящённая трём годам перед воцарением Владимира Мономаха, выброшена совсем, на её месте появилась приписка, сделанная рукой Сильвестра: «Игумен Силивестр святаго Михаила написах книгы си Летописець, надеяся на Бога милости прияти, при князи Володимире, княжащу ему Кыеве, а мне в то время игуменящю у святаго Михаила в 6624, индикта 9 лета; а иже чтеть книгы сия, то буди ми въ молитвах». Далеё первоначальный (и изуродованный) текст Несторова труда обрывался вообще и начинался другой, подобострастно восхваляющий нового киевского князя. Сюда же чисто механически (без органической увязки с летописным контекстом) вставлены собственноручно написанные великокняжеские «Поучения», что как раз и доказывает: Владимир Мономах лично участвовал в «редакторской работе» Сильвестра и указывал, что надо убрать, а что добавить.

Изъятое из Несторовой летописи безвозвратно утеряно [наверняка]. Все последующие добавления, сделанные чужой рукой, так или иначе связаны с восхвалением Владимира Мономаха, получившего наконец в 1113 году великокняжеский стол. На излёте жизни пришло время и ему подумать о вечном. Какая память сохранится о нем в веках, все ли тайные злодеяния удастся скрыть — состарившемуся великому князю было далеко не безразлично. Что касается коварных козней, что плелись на протяжении почти семи десятилетий против конкурентов-сородичей, то за это ему отвечать перед Богом. Что же касается благих деяний и помыслов, то их можно суммировать в некотором эссе, назвать «Поучением» и как бы невзначай вставить в «Повесть временных лет» [!]: пускай доверчивые потомки считают, что обширная вставка принадлежит самому Нестору.

В. Н. Дёмин правильно выделил главного фальсификатора летописных источников — Владимира Мономаха с его подручным Сильвестром. На них целиком и полностью лежит вина в том, что мы, Русский народ, имеем лживую, намеренно оболганную историю «начала» Руси. Весь ужас такой ситуации состоит также в том, что академическая историческая наука приняла эту ложь и до сих пор этой ложью пичкают наших детей, обманывают всё население страны, ничего не предпринимая для исправления этой поистине гнусной ситуации в древней истории Отечества.

III. О едином происхождении языков

По обозначенному вопросу российский учёный В. Н. Дёмин писал: «Как известно, славянские языки относятся к большой и разветвлённой семье индоевропейских языков. Ещё в прошлом веке [XIX] было доказано (и это стало одним из блестящих триумфов науки), что все входящие в неё языки и, следовательно, говорящие на них народы имеют общее происхождение: некогда, много тысячелетий тому назад, был единый пранарод, именуемый иногда арийским, с единым праязыком [верно].

Всего известно свыше 30 самостоятельных языковых семей — точная классификация затруднена из-за неясности: на сколько обособленных языковых семей подразделяются языки индейцев Северной, Центральной и Южной Америк; в различных энциклопедиях, учебной и справочной литературе их число колеблется от 3 до 16 (причём ряд лингвистов вообще предполагает отказаться от традиционной классификации и перейти к группировке на совершенно ином основании). Языковые семьи не равномощны: например, на языках китайско-тибетской семьи говорит около миллиарда человек, на кетском же языке (обособленная семья) — около одной тысячи, а на юкагирском языке (тоже обособленная семья) — менее 300 человек (и кеты и юкагиры — малые народности России)».

При этом Дёмин был убеждён, что «слова-лексемы любого языка берут своё начало в самых невообразимых глубинах человеческой истории. Они, точно несмываемые следы, сохраняют на себе отпечаток тех неимоверно далёких времён, когда современные языки представляли собой единое целое в составе пусть несколько примитивного, но зато общего человеческого праязыка [первая неточность Дёмина: общего человеческого праязыка никогда не существовало, был, например, только общий арийский язык Белой расы человечества, названный «академиками» «индоевропейским»]. То была эпоха, когда, говоря словами самой же Несторовой летописи, «быша человеци мнози и единогласни» [то есть «говорили на одном языке»]. (Другой перевод соответствующего резюме из Лаврентьевской летописи: был «род один и язык един»). Здесь Нестор опирается на Библию: «На всей земле был один язык и одно наречие» (Быт. 11, 1) [вторая неточность Дёмина: он не понял, что библия — намеренно выдуманная сказка, и на неё ссылаться в поиске истины нет резона]. Это — канонический русский текст. В дословном научном переводе знаменитая фраза звучит ещё более впечатляюще: «И был на земле язык один и слова одни и те же» [перевод, может, и канонический, только вот содержание не соответствует истине].

Дёмин подчёркивал: «Не надо думать, что легендарное представление о былом единстве языков, кроме Библии, нигде больше не встречается. Предания о некогда общем для всех языке зафиксированы в разных концах земного шара у таких экзотических, совершенно непохожих друг на друга и абсолютно не связанных между собой народов, как племена ва-сена в Восточной Африке, качча-нага в индийском Ассаме и у южно-австралийских туземцев, живущих на побережье бухты Энкаунтер. О былом единстве языков свидетельствуют и древнейшие шумерийские тексты. Так, в известном фрагменте о Золотом веке прямо говорится о том времени, „когда речь человечья единой была“, и лишь впоследствии языки расщепились и возникло „разногласие“» [как может быть единым язык у разных по происхождению народов и живших в разные эпохи: у лемурийцев, у атлантов, у ариев?].

И это Дёмин считал ключом к разгадке многих тайн древнейшей истории! [это неверная точка зрения]. «Не надо никуда ездить и ничего раскапывать. Всё под руками, точнеё — перед глазами. Нужно только научиться реконструировать первоначальный смысл, заложенный и навечно сохранённый в текстах, прослеживать его трансформации на протяжении тысячелетних перипетий. Понятно, придётся отказаться от некоторых укоренившихся предрассудков и приобрести определённые навыки, дабы в буквальном смысле научиться читать не только между строк, но и между слов и даже между букв».

Большинство филологов и историков данную концепцию активно отвергает, считая, что все языковые семьи возникли когда-то самостоятельно, как грибы после дождя. И между ними существует — если уж не «китайская стена», то непреступная загородка. Как же вообще возникает язык? И почему? Дёмин пишет на этот счёт: «Ответы на поставленные вопросы традиционно вращаются вокруг чуть ли не фатальной случайности. Случайно на Земле появился человек — к тому же „от обезьяны“ [человек появился не случайно и не от обезьяны!]. Случайно первоначально издаваемые им нечленораздельные звуки превратились в связную речь [речь возникла во времена лемурийцев, письменность только у атлантов]. Классические теории происхождения языка все как одна ориентируются на случайность и вообще даже по своим неформальным названиям, негласно данным им филологами, носят какой-то легкомысленный характер: теория „вау-вау“ (язык возник в результате звукоподражания животным, птицам и т.п.); теория „ням-ням“ (слова языка — результат первоначального детского лепетания); теория „ой-ё-ёй“ (всё началось с непроизвольно произносимых звуков и выкриков) и т.д.» Поддерживаем недоумённость Дёмина и видим всю абсурдность и наивность позиции современной «науки»!

И далее: «Между тем слова любого языка образуются не в виде свободного или случайного набора звуков и столь же случайного привязывания их к обозначаемым объектам. Существует общая закономерность, обусловленная природной структурой энергетического поля Вселенной [во как завернул…]. На таком понимании глубинных законов Космоса настаивал великий русский учёный и мыслитель Константин Эдуардович Циолковский (1857–1935). Согласно данной концепции, в самой природе содержатся информационные матрицы [слово матрица здесь не подходит; согласно Эзотерическому учению, Вселенная и всё в ней создаётся по так называемым шаблонам и случайности, о которых говорит современная «наука», здесь совершенно ни при чём] с единой смысловой структурой, что, в конечном счёте, и реализуется в словах и понятиях. Смысл не зависит от языка (и соответственно — от системы письма, звукового или знаково-графического выражения); напротив, любой язык целиком и полностью зависит от смысла.

Потому-то и есть достаточно оснований утверждать, что в самых глубинных истоках, на заре становления людского рода все без исключения языки имели общую основу [неверно, это касается только индоевропейской (арийской) семьи языков, т.е. языков Белой расы, главенствующей сейчас на планете] — а, следовательно, и сами народы [«индоевропейские», арийские] имели общую культуру и верования. К такому выводу приводит, к примеру, анализ самого архаичного и консервативного пласта лексем всех языков мира — указательных слов и местоимений и возникших позже на их основе личных местоимений всех модификаций. Удаётся выделить несколько первичных элементов, которые повторяются во всех без исключения языках мира — живых и мёртвых, донося до наших дней дыхание Праязыка. Какая-то случайность здесь полностью исключена».

Серьёзные учёные-языковеды во все времена по-разному доказывали, что утверждение Библии о былом единстве языков — отнюдь не метафора [именно метафора, касающаяся народов арийского происхождения, в том числе и евреев, потому что их «ведущие», которые все напридумывали, просто не знали истины о бытие]. Наиболее убедительно это было сделано уже в наше время. В начале ХХ века итальянский филолог Альфред Тромбетти (1866–1929) выдвинул всесторонне обоснованную концепцию моногенеза языков, то есть их единого происхождения. Практически одновременно с ним датчанин Хольгер Педерсен (1867–1953) выдвинул гипотезу родства индоевропейских, семито-хамитских, уральских, алтайских и ряда других языков.

Примерно в то же самое время набрало силу «новое учение о языке» советского академика Николая Яковлевича Марра (1864–1934), где неисчерпаемое словесное богатство, обретённое многочисленными народами за их долгую историю, выводилось из четырёх первоэлементов: «сал», «бер», «йон», «рош». Лингвистическая теория Н. Я. Марра по-другому именовалась яфетической, а учение в целом — яфетологией. Вполне научный и широко распространённый до спровоцированного Сталиным погрома термин является производным от имени Иафет — сына библейского патриарха и праотца Ноя. В то время имя Иафета писалось как Яфет (в древнерусском написании — Афет). С ним сопряжено имя древнегреческого титана Япета, отца Прометея. Названные имена-мифологемы — отзвуки не дошедшей до нас в виде письменных источников далёкой предыстории человечества, связанной с последним глобальным геофизическим, гидрологическим и климатическим катаклизмом, известным в обиходе по ёмкому понятию «всемирный потоп». Вот почему яфетология как обобщённая концепция (не узко-лингвистическая в марристском понимании, но предельно широкая, учитывающая многообразные данные науки и культуры) вполне заслуживает возрождения и всемерного развития. После появления известной работы И. В. Сталина по вопросам языкознания марристская теория была объявлена лженаучной, а её приверженцы подверглись гонениям. Сама тема долгое время считалась запретной.

Помимо концепции «языковых первоэлементов» Марр во множестве публиковал и конкретные лингвистические доказательства в пользу былого единства языков, культур и не родственных на первый взгляд этносов. Так, в 1926 году вышла в свет его статья «От шумеров и хеттов к палеоазиатам», где демонстрируется общность происхождения слова «женщина» (а также «вода») в южных месопотамских и малоазиатских языках, с одной стороны, и в северных палеоазиатских (чукотский, эскимосский, юкагирский языки), с другой стороны. А в 1930 году Марр опубликовал обширную работу с беллетристическим названием — «Яфетические зори на украинском хуторе (Бабушкины сказки о Свинье Красном Солнышке)», где на многочисленных и конкретных примерах продемонстрировал доиндоевропейские базовые элементы славянских языков.

В середине века наибольшую популярность получила так называемая «ностратическая» (термин Педерсена), или сибиро-европейская (термин советских лингвистов), теория. В ней идея Праязыка доказывалась на основе скрупулёзного анализа крупных языковых семей. На эту тему было опубликовано несколько выпусков сравнительного словаря рано погибшего учёного В. М. Иллича-Свитыча. Недавно американские лингвисты подвергли компьютерной обработке данные по всем языкам Земли (причём за исходную основу был взят лексический массив языков северо-, центрально- и южноамериканских индейцев), касающихся таких жизненно важных понятий, как деторождение, кормление грудью и т. п. И представьте, компьютер выдал однозначный ответ: все языки без исключения имеют общий лексический базис [конечно, у американских индейцев общий базис, они все потомки атлантов].

В результате В. Н. Дёмин делает следующее заключение: «Теория моногенеза языков вызывает скептическое неприятие специалистов. Однако гораздо более нелепой (если хорошенько вдуматься) выглядит противоположная концепция, в соответствии с которой каждый язык, группа языков или языковое семейство возникли самостоятельно и обособленно [именно так, надо выделять лемурийскую, атлантскую и арийскую основу], а потом развивались по законам, более или менее одинаковым для всех [это так и есть, т.к. человечество на планете едино, но подразделяется на несколько эпох бытия, например, после нашей цивилизации на Земле будет ещё две, совершенно отличных от нас нынешних, в том числе и по языку]. Логичнее было бы предположить, что в случае обособленного возникновения языков [подразделяются по эпохам существования человечества] законы их функционирования также должны были быть обособленными, не повторяющими (гомоморфно или изоморфно) друг друга. Такое совпадение маловероятно! [Беда таких умозаключений в том, что ни наука, ни тот же Дёмин не подразумевали (а может просто отвергали, что не принципиально) деление человечества планеты на эпохи и не заглядывали в глубь далее 5 тысячелетий]. Следовательно, остаётся принять обратное.

Как видим, аргументов в пользу языкового моногенеза [арийских языков — да] более чем достаточно. И можно с полным основанием утверждать, что единый пранарод, единый праязык и их общая прародина относятся не к одним лишь индоевропейцам…» [третья неточность Дёмина: прародина была в каждой эпохе существования человечества своя — у лемурийцев, у атлантов и у ариев, см. главу 2 о Гиперборее]. По нашему мнению, в данном случае можно говорить лишь о единстве, в смысле высказанном у Дёмина, арийских народов, среди которых базовым были древние Русы, прямые древнейшие предки Русского народа.

IV. О миграции с Севера на Юг

Обратимся к работе В. Н. Дёмина «Заветными тропами славянских племён», в которой он изложил своё видение по вопросу возможной миграции предков арийских народов, в том числе и Русского народа с севера Евразии в южном направлении. При этом он ссылается на выводы российской исследовательницы Л. М. Алексеевой (физик по образованию), которая «проделала гигантскую работу по выявлению полярных реминисценций в славянском фольклоре. Результатом явилась 456-страничная монография „Полярные сияния в мифологии славян“ (2001), где убедительно показано, что древние северные реалии легли в основу известных волшебных сказок. Многие их образы-мифологемы, а также обрядовая поэзия, народные поверия, заговоры и заклинания навеяны созерцанием великолепного зрелища полярных сияний, которые в первобытную эпоху были постоянным явлением в нынешних средних широтах — из-за смещения магнитного полюса». [Данная трактовка содержания сказок требует некоторых комментариев. С тех пор как в 10 тыс. до н.э. на север Евразии пришёл холод магнитные полюса меняют своё положение незначительно, поэтому смещение этих полюсов не является причиной «зрелища полярных сияний, которые в первобытную эпоху были постоянным явлением в нынешних средних широтах». Да и вообще, маловероятно, что полярные сияния наблюдались «в нынешних средних широтах». Почему? Да потому что ныне мы их просто здесь не наблюдаем, и на планете после 10 тыс. до н.э. никаких глобальных изменений не происходило.]

Далее Дёмин пишет: «Данный геофизический феномен является одной из возможных причин глобального изменения климата [неверно, изменение климата на планете Земля происходит из-за смещения полюсов холода (не магнитных полюсов), которое происходят по причине изменения угла наклона оси вращения Земли. А это есть следствие перестройки самой планеты, она живой организм, и иногда меняет как свой ландшафт, так и обитателей этого ландшафта — человечество, сменяя при этом одну расу на другую: например, атлантскую на арийскую, практически полностью уничтожая предыдущую цивилизацию], выразившегося в резком похолодании и, как следствие, — в миграции наших прапредков — индоевропейцев [совершенно верно] (а также других пранародов [неверно в принципе]) с Севера на Юг. Миграции по просторам Евразии растянулись на многие века [именно так, расселение арийских народов шло с севера Евразии на юг, и началось оно после потопления некогда существовавшей Северной земли (см. карту Меркатора), прародины ариев, предположительно, в 75 тыс. до н.э.]. Постепенно преодолевая гигантские расстояния и осваивая новые территории от Ледовитого океана до Индийского и Атлантического древние арии [именно арии] повсюду оставляли следы своего пребывания в виде названия мест (топонимов), рек и озер (гидронимов), а также многочисленных материальных артефактов».

Продолжая, Дёмин утверждает, что «одним из таких перевалочных пунктов стал Аркаим. В 80-х годах ХХ столетия научная общественность была потрясена открытиями в Челябинской области, где были обнаружены остатки мощных древних поселений с развитой добычей руды и выплавкой металла. Как и водится, все произошло совершенно случайно. Десятилетиями никто не обращал никакого внимания на близлежащие холмы. Но, когда в 1987 году именно в этих местах задумали возвести плотину (что влекло за собой затопление обширных площадей), археологи забили тревогу [странно, чего это вдруг; судя по всему, знали и скрывали!].

И вскоре мир вздрогнул от нечаянной сенсации! Настоящая уральская Троя! Кольцевидные (можно даже сказать — раковинообразные) крепостные валы, образующие сооружение, похожее на недостроенную Вавилонскую башню, шахты, плавильные печи, фундаменты рухнувших жилых и хозяйственных построек, поделки и утварь — все это позволило связать находки с продвижением на Юг во 2-м тысячелетии до н.э. [совершенно верно] ещё не полностью расчленённых индоевропейских племён».